Нигилизм 1860-х и народничество 1870-х
Георгий Федотов, единственный, кроме Устрялова, талантливый теоретик русской белой эмиграций, по своим взглядам - своего рода христианский социал-демократ, проводит резкую грань между писаревским нигилизмом (интеллигентским демократически - социалистическим просветительством) 1860-х годов и последующим революционным народничеством:
"По-видимому, нигилизм 60-х годов жизненно в достаточной мере отвратителен. В беспорядочной жизни коммун, в цинизме личных отношений, в утверждении голого эгоизма и антисоциальности (ибо нигилизм антисоциален), как и в необычайно жалком, оголенном мышлении - чудится какая-то бесовская гримаса: предел падения русской души...
И вдруг этот бесовский маскарад, без всяких видимых оснований, обрывается с началом нового десятилетия. 1870 год - год исхода в народ. Неожиданный, изумительный подвиг... совершается тысячами тех русских юношей и девушек, которые воспитаны на Писареве и Чернышевском, на Бокле и Бюхнере, иные побывали в коммунах и по основам мировоззрения мало чем отличаются от нигилистов. Вот уж подлинно: чистым все чисто...
Идейный багаж юных подвижников невыразимо скуден: отправляясь в пустыню, они берут с собой вместо евангелий "Исторические письма" Лаврова - так и спят на них, положив под изголовье. За это евангелие и идут на смерть, как некогда шли люди за сугубое аллилуйя. Святых нельзя спрашивать о предмете их веры - это дело богословов. Но читая их изумительное житие, подвиг отречения от всех земных радостей, терпения бесконечного, любви всепрощающей - к народу, предающему их - нельзя не воскликнуть: да, святые, только безумец может отрицать это! Никто из врагов не мог найти ни пятнышка на их мученических ризах...
При всей культурной бедности революционного стана, он один хранил в упадочной России 19 века дух героического подвижничества . Зрелище этой неравной борьбы, революционный Плутарх, революционные святцы - долго будут воспитывать общественно-патриотическое сознание русского юношества... Наша великолепная реакция - даже в Достоевском и Леонтьеве - всегда несла в себе разлагающее зерно морального порока. В борьбе против победоносной революции она представляла партию декаданса против моральной чистоты и против жизненного христианства. Имморализм реакционной "традиции" 19 и 20 веков обесценивает ее воспитательное значение для будущей России" (Г.П. Федотов. Судьба и грехи России. В 2-х томах, т.1, СПб, 1991, сс. 88, 89-90, 267).
Бесспорно, что Федотова, как верующего христианина, отталкивал бескомпромиссный материализм и атеизм писаревского нигилизма, а народничество 70-х годов вызывало его симпатии в том числе благодаря наличию своеобразных религиозно-этических настроений у немалой части его деятелей. Однако грань между 1860-ми и 1870-ми годами не выдумана Федотовым, она существовала на самом деле. Эта грань - которую все-таки не надо абсолютизировать, как делает Федотов - была замечена уже самими деятелями того времени. Соратник Писарева, публицист "Русского слова" Варфоломей Зайцев от лица своего поколения 1860-х годов оправдывался в 1870-е годы перед народником Кравчинским: "Клянусь вам всем святым, что мы не были эгоистами, как вы нас называете. Это была ошибка, согласен, но мы были глубоко убеждены в том, что боремся за счастье всего человечества, и каждый из нас охотно пошел бы на эшафот и сложил бы голову за Молешотта [физиолог и философ-материалист] и Дарвина" (цит. по Ф.Ф. Кузнецов. Публицисты 1860-х годов. Круг "Русского слова". М., 1981, с.188).
Ориентация на крестьянскую революцию как реальную перспективу, предвосхищающая народничество 1870-х гг., была присуща началу 1860-х гг., присуща Добролюбову и Чернышевскому. Эта ориентация круто обломалась в 1862-1863гг., память о ней утратила живой характер из-за смерти либо ареста и принудительной изоляции ее виднейших представителей. Последующие годы прошли под преобладающим влиянием Писарева, чрезвычайно скептически относившегося как к надеждам на скорую революцию, так и к коммунистическим добродетелям русского крестьянства.
В 1862г. вышел роман Тургенева "Отцы и дети", где в образе Базарова Тургенев попытался изобразить современного "нигилиста", т.е. материалиста и демократа, как он его понимал. Та часть демократически -социалистического лагеря, которая сохраняла надежду на скорую крестьянскую революцию, сочла Базарова карикатурой, а не выразителем своих настроений - из-за общественного индифферентизма Базарова, отсутствия у него собственно революционной деятельности. Такое отношение к "Отцам и детям" было выражено в статье публициста "Современника", ученика Чернышевского и Добролюбова М.А. Антоновича "Асмодей нашего времени".
Совсем по-другому воспринял образ Базарова Писарев, не имевший надежд на скорую революцию и не считавший обязательной в тех условиях непосредственно-революционную, т.е. подпольную, деятельность. В своей статье "Базаров", опубликованной в "Русском слове" в марте 1862г., Писарев обрисовывает перед "мыслящими пролетариями", т.е. трудовыми разночинными интеллигентами, следующую перспективу:
"...люди прошлого [речь идет о типе дворянского неприкаянного интеллигента 1840-х гг. - т.н. "лишнего человека"] метались и суетились, надеясь где-нибудь пристроиться и как-нибудь, втихомолку, урывками, незаметно влить в жизнь свои честные убеждения. Люди настоящего не мечутся, ничего не ищут, не поддаются ни на какие компромиссы и ни на что не надеются. В практическом отношении они так же бессильны, как и Рудины, но они осознали свое бессилие и перестали махать руками. "Я не могу действовать теперь - думает про себя каждый из этих новых людей - не стану и пробовать; я презираю все, что меня окружает и не стану скрывать этого презрения. В борьбу со злом я пойду тогда, когда почувствую себя сильным. До тех пор буду жить сам по себе, как живется, не мирясь с господствующим злом и не давая ему над собой никакой власти. Я - чужой среди существующего порядка вещей, и мне до него нет никакого дела. Занимаюсь я хлебным ремеслом, думаю - что хочу, и высказываю, что можно высказать".
Это холодное отчаяние, доходящее до полного индифферентизма и в то же время развивающее отдельную личность до последних пределов твердости и самостоятельности, напрягает умственные способности; не имея возможности действовать, люди начинают думать и исследовать; не имея возможности переделать жизнь люди вымещают свое бессилие в области мысли; там ничто не останавливает разрушительной критической работы; суеверия и авторитеты разлетаются вдребезги и миросозерцание совершенно очищается от разных призрачных представлений...
...А Базаровым все-таки плохо жить на свете, хоть они припевают и посвистывают. Нет деятельности, нет любви - стало быть, нет и наслаждения.
Страдать они не умеют, ныть не станут, а подчас чувствуют только, что пусто, скучно, бесцветно и бессмысленно.
А что же делать?... Жить, пока живется, есть сухой хлеб, когда нет ростбифу, быть с женщинами, когда нельзя любить женщину, а вообще не мечтать об апельсиновых деревьях и пальмах, когда под ногами снеговые сугробы и холодные тундры" (Д.И. Писарев. Сочинения в 4-х томах. Т.2, М., 1955, сс. 19, 50).
Программу, преложенную Писаревым для разночинной интеллигенции в статье "Базаров", невозможно было осуществлять в реальной жизни - и сам Писарев, как можно судить по горько-ироничной концовке статьи, это отчасти понимал. Невозможно было, не вступая в беспощадную борьбу со злом, не давать ему в то же время над собой никакой власти -ведь это зло пронизывало каждую клетку русского общества. Невозможно было стать свободным в области мысли и оставаться во власти деспотизма государства и капитала в своей материальной жизни. Свидетельством таковой невозможности, невыносимости противоречия между умственной свободой и материальной зависимостью может служить трагическая судьба писателей - разночинцев 1860-х годов - Помяловского, Решетникова, Левитова, Прыжова и др. Все они были выходцами из общественных низов, теми народными интеллигентами, у кого, по образному выражению С.Г. Нечаева, "вся шкура была насквозь прохвачена зубами современного общественного устройства". Собственные материальные страдания и лишения, страдания и лишения близких людей, которые невозможно было уничтожить при сохранении господствующих порядков, наконец, страдания всего народа, кровную связь с которым они чувствовали - все это делало для них невозможным довольствоваться чисто умственной свободой. Нужно было либо вступать в непримиримую схватку с царящим злом, независимо от того, возможна ли над ним немедленная победа, либо спиваться, чтобы забыть хоть на время о царстве зла. Поскольку путей к революционной борьбе эти писатели - разночинцы так и не нашли, у них оставался только второй выход, за которым следовала ранняя и общественно бесполезная смерть.
Подобная невыносимость существования мыслящего реалиста в царстве бессмыслящего деспотизма описана в воспоминаниях выдающегося писателя - народника В.Г. Короленко, встречавшего в юности в институте последних представителей типа нигилиста 1860-х годов - типа пропащей силы, порвавшей со всеми предрассудками и суевериями старого мира, но не пошедшей бороться за новый мир, а потому и погибшей от нищеты, безысходности и алкоголизма.
Народничество указывало для трудовой интеллигенции выход из тупика. Этим выходом была дорога к народу, к крестьянству.
Сам Писарев в последние годы своей жизни искал этот путь. Идеи о долге интеллигенции перед народом, о необходимости соединения научного знания с массовым протестом - подобное начало перехода к народничеству можно найти уже у Писарева в последние годы его жизни. Однако развить до конца свои новые идеи, выводящие за пределы "нигилизма" 1860-х годов, он не успел. Но через год после смерти Писарева была опубликована небольшая работа со скромно-научным названием "Исторические письма", работа, ставшая евангелием революционного народничества.
Автором "Исторических писем" был Петр Лаврович Лавров (1823 - 1900), математик и философ. Писал он их в ссылке, куда был направлен после покушения Каракозова, к которому никакого отношения не имел. Идея "Исторических писем" заключалась в следующем.
Критерием оценки прогрессивности всякого общества является то, насколько оно способствует или мешает развитию человеческой личности в материальном, умственном и нравственном отношении. При таком критерии легко убедиться, что существующие общества вообще и российское - в особенности, основанные на порабощении и эксплуатации подавляющего большинства человеческих личностей, никак не могут быть отнесены к обществам, отвечающим своему назначению. Поэтому они должны быть переделаны снизу доверху.
Те личности, которые все же смогли развиться в таких обществах в умственном и нравственном отношениях (речь идет о трудовой интеллигенции) и которые чувствуют, что их человеческие стремления давятся существующим строем, должны обратить внимание на тот факт, что их умственное и нравственное развитие совершалось за счет трудящихся масс и что крестьяне и работники должны были содержать своим трудом всю систему добывания и приобретения знаний. Отсюда следовал вывод о долге интеллигенции перед народом, долге, который интеллигенция может вернуть, только передав народу накопленные ею за счет народного труда знания. Даже если конкретный интеллигент приобретал свои знания не на деньги родителей- помещиков, а за счет своих скудных интеллигентских заработков, это не меняло того обстоятельства, что университеты, библиотеки, лаборатории строились и существовали за счет народного труда. Поэтому, получив знания за счет народа, интеллигент должен был вернуть долг народу, передать ему свои знания .
Прошлое невозможно переделать, неисчислимые горы трупов, положенных на строительство роскошных зданий науки и цивилизации, не воскресишь, но нужно изменить тип будущего развития, нужно, чтобы история перестала идти по трупам. Сделать это может только союз науки и работников, союз, который уничтожит старый мир и создаст новый.
"Нигилизм" 1860-х годов - во всяком случае, не такой, каким он понимался его наиболее дальновидными теоретиками вроде Писарева, но такой, каким он практиковался немалой частью его сторонников - означал тупиковое замыкание трудовой разночинной интеллигенции в самой себе, порочный круг, из которого было лишь два пути - либо капитуляция перед господствующим злом, либо - алкоголизм и белая горячка. Народничество разрывало этот порочный круг, оно указывало трудовой интеллигенции путь из него - путь соединения собственных страданий и борьбы со страданиями и борьбой всего народа. Даже если на этом пути и ждала гибель, то гибель эта, во всяком случае, была бы "не зря и не дуриком".
Об освежительном воздействии народничества много лет спустя напишет в своих воспоминаниях В.Г. Короленко:
"Социальная несправедливость была фактом, бьющим в глаза. От нее наиболее страдают те, кто наиболее тяжко трудится. И все, без различия направлений, признают, что в этих же массах зреет, или уже созрело, какое-то слово, которое разрешает все сомнения.
Вот что тогда было широко разлито в сознании всего русского общества и из чего наше поколение - в семидесятых годах подходившее к своему жизненному распутью - сделало только наиболее последовательные и наиболее честные выводы. Если общая посылка правильна, то вывод действительно ясен: нужно "отрешиться от старого мира", нужно "от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови" уходить туда, где "работают грубые руки" и где, кроме того, зреет какая-то формула новой жизни.
Это было наивно? Да, но эту наивность разделяли тогда наименее романтические представители русского культурного общества того времени. Часть литературы легальной и вся литература нелегальная сделала из этого логические, нравственно наиболее честные выводы. А молодежь внесла присущий ей энтузиазм. И вот "революционное народничество" готово. Старик Лавров и совсем еще молодой Михайловский нашли для этого настроения ясные формулы...
Через некоторое время я был весь захвачен последовательностью, стройностью этой программы, которая вносила порядок во все мои жизненные и литературные впечатления. Народничество внесло в наше поколение то, чего не хватало "мыслящим реалистам" предыдущего: оно вносило веру не в одни формулы, не в одни отвлеченности. Оно давало стремлениям некоторую широкую, жизненную основу" (В.Г. Короленко. История моего современника. В 2-х томах, т.1, Л., 1976, сс. 387-388).
Однако между нигилизмом 1860-х годов и народничеством 1870-х годов лежало нечаевское дело. Оно дало революционерам - народникам отрицательный пример - как не надо делать революцию, и уже поэтому заслуживает особого внимания.