Inspektorpo... : другие произведения.

Книги

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сампиздат - хорошее хранилищ текстов. Дабы часть шедевров, вышедших из-под моего пера, не погинула в небытие, решил оставлять здесь записочки о прочитанных книгах (о тех, которые сподвигли что-то написать). На высоколобную литературность не претендую, просто мнение о прочитанном. Здесь можно найти как хоррор, а так же киберпанки, всякие фэнтези и прочую фантастику, прозу и публицистику, в основном, историческую. По мере прочтения буду блочно обновлять.
    ЗЫ: В любом случае у вас есть шанс полюбоваться красивой обложкой.

    Обновление от 03.01.2014: Bear G. "City at the End of Time"; Flynn M. F. " Eifelheim"; Lanagan M. " Tender Morsels"; Maccammon R. R. " Mr. Slaughter"; Simmons D. " Black Hills"; Saramago J. " A Viagem do Elefante", " Todos os nomes"; Wilson R. C. " Spin"; Дзыговбродский Д., Шнейдер Н. " Сорные травы"; Пучков Л. " Изгой"; " Террорист"; Скоренко Т. " Вдоль по лезвию слов"; " Легенды неизвестной Америки"; " Прикладные законы эвтаназии"; " Сад Иеронима Босха"; Шелли М. " Лишние детали";

    Полный список рецензий
Список:
Banks I. "The Bridge";
Banks I. "The Wasp Factory";
Bear G. "City at the End of Time";
Clarke S. 'Jonathan Strange & Mr Norell';
Coupland D. 'Microserfs';
di Filippo P. "Ribofank";
di Filippo P. "Lost pages";
di Filippo P. "The Steampunk Trilogy";
Ellis B. E. "American Psycho";
Flynn M. F. "Eifelheim";
Gibson W., Sterling B. "The Difference Engine";
Hawking S. "Black Holes and Baby Universes and Other Essays";
Høeg P. "De måske egnede";
Høeg P. "Den stille pige";
Koontz D. "Fantoms";
Koontz D. "Hedeaway";
Lanagan M. "Tender Morsels";
Maccammon R. R."Mr. Slaughter";
Maccammon R. R."Speaks the Nightbird";
Maccammon R. R. "Usher's Passing";
Malkani G. "Londostani";
Noon J. "Automated Alice";
Noon J. "Falling out of cars";
Shirer W. L. "Berlins Dairy. The Journal of a Foreign correspondent 1934-1941";
Simmons D. ""Black Hills";
Simmons D. "Children of the night";
Simmons D. "Fires of Edem";
Simmons D. "Ilium", "Olympos";
Simmons D. "Summer of Night", "A Winter Haunting";
Simmons D. "The Terror";
Saramago J. "A Viagem do Elefante";
Saramago J. "Todos os nomes";
Sterling B. "Heavy Weather";
Sterling B. "The Zenith Angle";
Sterling B. "Zeitgeist";
Stokoe M. "Cow";
Swanwik M. "The Iron Dragon's Daughter";
Taylor S. "The Amnesiac";
Tusset P. "Lo mejor que le puende pasar a un cruasan";
Tolkien J. R. R. "The Children of Hurin: Narn i Chin Hurin";
Vinge V. "The Collected Stories of Vernon Vinge";
Wilson R. C. "Spin";

"Third Reich Victorious. The Alternate History of How the Germans Won the War";
"Wasteland : Stories of the Apocalypse";
Антологии "Волшебники", "Оборотни";
"Иду на мы! Дранг нах...";

Бодров С. "Связной";
Дзыговбродский Д., Шнейдер Н. "Сорные травы";
Жарковский С. "Я, ХОБО: Времена Смерти";
Жуков Д. "Оккультизм в Третьем Рейхе";
Керенский А. Ф. "Прелюдия к большевизму";
Козлов В. "Гопники";
Козлов В. "Школа";
Козлов В. "Варшава";
Логинов С. "Свет в окошке";
Логинов С. "Многорукий Бог Далайна";
Логинов С. "Черная Кровь";
Логинов С. Перумов Н. "Свет в окошке";
Мандзяк А. "Воины ислама: Воинские и боевые искусства мусульманских народов";
Наумов И. "Обмен заложниками";
Новак И. "Demo-сфера";
Нестеров Д. "Скины: Русь пробуждается";
Пучков Л. "Ксенофоб";
Пучков Л. "Изгой";
Пучков Л. "Террорист";
Семенова М. "Волкодав";
Скоренко Т. "Вдоль по лезвию слов";
Скоренко Т. "Легенды неизвестной Америки";
Скоренко Т. "Прикладные законы эвтаназии";
Скоренко Т. "Сад Иеронима Босха";
Чернин А. "Наша Музыка";
Шелли М. "Лишние детали";
Щерба Н. "Быть ведьмой";
Щерба Н. "Двуликий Мир";
Щерба Н. "Ведьмин Крест";
64


  Banks Iain "The Bridge"

  
  Те, кто знал, что не дошел, уснут по дороге в рай

Я знаю только одно: когда я сплю, я не знаю ни страха,
ни надежд, ни трудов, ни блаженства. Спасибо тому,
кто изобрел сон. Это единая для всех монета, это единые весы,
равняющие пастуха и короля, дуралея и мудреца. Одним только
плох крепкий сон - говорят, что он очень смахивает на смерть.

Андрей Тарковский



  Эти слова великого режиссера можно поставить эпиграфом к множеству произведений мировой литературы. Оно и понятно: сон - работа отдыхающего мозга - настолько выигрышный художественный прием, что писатели используют его с незапамятных времен. Он позволяет привносить даже в самое реалистическое произведение элемент фантастичности, ведь сон по определению ирреален. Тогда можно выйти за довольно жесткие рамки нашего мира. А сколько легенд связано со сновидениями: Менделеевы видели таблицы там - за гранью, Маяковские стихи писали. Особый шик любого сна, когда он вложенный. Сон во сне сон во сне сон во сне сон во сне сон во сне сон во сне сон во сне и еще раз еще раз еще много много раз. На моей памяти максимальное количество вложений доходило до десятка, потом звенел будильник и приходилось вставать, естественно на самом интересном месте.
  Эт йа щаз кагбэ нинавящива спайлирнул.
  'The Bridge' - три таких распрекрасных уровня повествования, в которых Бэнкс занимается препарированием лучших клише классической литературы. Сначала мир моста, заставляющих вспомнить лучшие образцы антиутопий ХХ века: Замятина, Хаксли, Брэдбери, и конечно Оруэлла, недаром у главного героя фамилия Орр. Хотя жесткостью и жестокостью 1984 у Бэнкса и не пахнет. Зато часть, посвященная Орру, отдает великолепным ароматом викторианской Англии, очаровательным обаянием тоталитаризма и неприятным душком борца с ненавистным всему прогрессивному человечеству угнетающим свободных людей режимом. Главы о похождениях варвара - кощунственное надругательство над трупом древнегреческой мифологии. Хароны, Деметры, Зевсы и прочие переворачиваются на Олимпе и пускают бессильные молнии в надежде поджарить наглеца. А Бэнкс разве что хихикает, улыбаясь во всю широту лица, глядя на злобу божков. А дополняет это все рассказ о нелегкой жизни пары из поколения цветов, ага, тех, кто провозгласил высшими идеалами свободу (на этом фоне часть об Орре выглядит эдакой антитезой), свободную любовь и милосердие. Бэнкс прекрасно показывает как это поколение, имея огромные способности, в итоге не создало ничего, погрязнув в дебрях воззрений и душевных терзаний.
  'The Bridge', как и все романы Бэнкса, доставляет особое удовольствие перечитывать: ты уже знаешь, какова развязка, и в чем изюминка, поэтому можешь обратить внимание на нити, которыми невидимо связываются различные уровни повествования. Нити, сплетающие 'The Bridge' в крайне красивое полотно, достойное выставке в какой-нибудь Третьяковке.
  Бэнкс не был бы Бэнксом, если бы не обошелся без определенных 'грязных' моментов.
  Сразу вспоминается наша памятная встреча в 1987-м году, почти сразу после выхода 'The Bridge'.
  Вод йа иму и гаварю: 'Слюшай, ну зогчем тот мамент са свинье. Тибе чито свинию хателось паебать, а ви жистни сделадь ни мог, паэтаму ришил в кинижки аттянуца?
  - Да ты знаешь, брат, это же тоже игра с читателем. Эпатаж. В 'The Bridge' столько интересных образов: сам мост - монументально красивый, пленяющий взор; встречающиеся кареты, эпизод на кораблях, да много чего. Но практически в каждой рецензии, при каждом обсуждении будут вспоминать именно этот момент. Хотя особой грязноты в нем нет. Занимает он всего страницу. Страницу в четырехсотстраничной книге! Да и эпизод крайне необходим для раскрытия образа того вояки. Он аморальный тип: убивает направо и налево, так что у него нет никаких нравственных барьеров и трахнуть свинью ничего не стоит. Я же пацифист, поэтому обязан изобразить вояк именно такими. Но куда читателям, критикам до этого? Они же будут плеваться морщится, нападать на грязь, столь им противную, но писать писать писать об этом незначительном эпизоде. А ведь как иначе? Надо же объявить Бэнкса извращенцем, садистом, пидарасом, нацистом и конечно евреем. Мышки кололись, плакали, пищали, но ели кактус.
  Йа так сижу в киресле, слюшайу висю эту ахынею и рукаятку ножига таг по глаживаю. Думайю: 'А мож зарэзать тибя, барада в ачках?' А патом по думал: 'Хай живе, ищо многа книжек хароших напи шишь'.
  Вопщем, хорошо, что я тогда Бэнкса пощадил - не прогадал. Да и он прав оказался: и я в этом тесте не смог обойти вниманием эпизод со свиньей.
  Если с высоты 2010 года оглянуться на четвертьвековое творчество Бэнкса, то можно смело сказать: 'The Bridge' - триптих с прекрасным сюжетом, глубокой философией, большим количеством притягательных образов, возможно, наименее грязное произведение автора. Все это вкупе делает 'The Bridge', возможно, лучшим романом Бэнкса.

  Несколько отрывков:

  Эхо эху рознь. У некоторых вещей его больше, чем у других. Иногда я слышу последний отголосок всего того, что вообще не дает эха - потому что звуку не от чего отразиться. Это голос полного небытия, и он с грохотом проносится через огромные трубы - трубчатые кости моста, - как ураган, как бздежь Господень, как все крики боли, собранные на одной магнитофонной кассете. Да, я слышу сей ушераздирающий, череполомный, костедробящий и зубокрошительный грохот. Да и какой еще мотив способны исполнять эти органные трубы - безразмерные, сверхпрочные, непроглядящие туннели в небесах? Только мотив, сочиненный специально для конца света, для конца любой жизни. Для конца всему сущему. А остальное?

  Следующие несколько часов я трачу на хождение по маленьких галереям в незнакомой секции моста, далеко от моих излюбленных мест. Здесь тоже есть экспозиции, но нет экскурсантов, кроме меня. Их и не бывает, судя по обалдевшим лицам служителей. Меня ничто не радует. От всех работ веет усталостью и вырождением, картины - блеклые, статуи - бездушные. Но еще хуже, чем общее убожество экспозиции, на меня действует откровенная извращенность их создателей, словно сговорившихся искажать всеми мыслимыми и немыслимыми способами пропорции человеческой фигуры. Скульпторы придали своим изваяниям диковинное сходство в элементами моста. Бедра превратились в кессоны, торсы - в кессоны и несущие ребра, руки и ноги - в напряженные балки и фермы. Тела сделаны из клепанной стали, покрашены той же бурой краской, что и мост. Трубчатые фермы стали конечностями, срослись в уродливый конгломерат металла и мяса, порождая исключительно кровосмесительные или же онкологические ассоциации. У картин тот же лейтмотив: на одной мост изображен как шеренга уродливых карликов, которые стоят взявшись за руки, в кровавой клоаке; другая показывает целостное трубчатое сооружение, но с петляющими, выпирающими через охряную поверхность венами, и из под каждой заклепки сочится кровь.

  Если можно иметь римский нос, почему нельзя иметь римский хрен?

  Мы живем, так как живут камни: сначала вулканическое детство, потом метаморфическое отрочество и наконец осадочное старческое слабоумие, возвращение в зону субдукции.

  Даже самые прочные на вид отношения между людьми способны порваться в миг, если идти против правил, которые сами установили.

  Могу не хуже любого инженера спроектировать сооружение, которое тридцать лет, а то и больше будет выдерживать удары стофунтовых вод. В моих сила сделать его крепким и надежным, насколько позволят его вес и бюджет стройки. Но я не вижу дальше собственного носа, когда дело касается чего-то важного в моей жизни. Проектировать собственное существование - выше моих сил.

  Если бы мою жизнь экранизировали, я б вот сейчас в этот самый миг, и закончил картину. Вот на этой блаженной улыбке в пустой комнате. Человек на стремянке. Улучшение, украшение, обновление. Снято. Конец фильма.

  Мост: Роман / Иэн Бэнкс; [пер. Г. Корчагина]. - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2008. - 416 с. - (Интеллектуальный бестселлер)

  19.03.2009, Львов


К оглавлению


  Banks Iain "The Wasp Factory"

  Где каждый в душе Сид Вишез, а на деле Иосиф Кобзон

  Заметил: на мои рецензии часто приходят комментарии типо 'как интересно! обязательно прочитаю эту книгу!' или 'какой ужас! неужто все так плохо? Не буду читать!'. Однако, увы, в этот раз вынужден разочаровать: не читавшим 'The Wasp Factory' лучше дальнейший текст не смотреть, ибо так или иначе придется раскрыть некоторые аспекты сюжета, а это может испортить вам удовольствие или неудовольствие от будущего ознакомления с дебютной книгой шотландского классика современной литературы Иэна Бэнкса. Вообше я никогда не ставлю задачу, чтобы после прочтения рецензии у кого-либо возникло желание приобрести или не приобрести книгу, просто так получается, я не специально. Может, у меня период жизни такой.
  Вообщем я вас предупредил.
  Один из способов достижения популярности - скандальной популярности: последовательное снятие табу, насколько вскрывшееся не являлось бы отвратительным. Допустим: все поют на сцене, поют, поют, а однажды выходит кто-то и снимает штоны, показывая жопу. Скандал такой, что жуть, ибо жопа отвратительна. Однако, рано или поздно выступать не сцене без штонов становится, если не правилом, то обыденным делом: табу деконструировано и голой жопой даже ежа не испугаешь. Один известный писатель как-то сказал, что величайший ужас это слово ЖОПА, написанная большими буквами на странице книги, но сомневаюсь, что употребляемая в тексте жопа кого-то бросит в холодный пот и заставит спрятаться в темном углу.
  В обществе снятие табу должно достаточно жестко преследоваться. Допустим, имеется два турника: один повыше, другой пониже и предложим людям выбрать снаряд по их способностям. Большинство с легкостью повиснет на нижней перекладине и останется удовлетворено достигнутым. Лучшего результата им не надо. Меньшая часть попытается покорить второй турник. Часть из них после нескольких неудач отступит и присоединится к остановившемуся большинству, другая часть в итоге допрыгнет. Если исключить нижний турник, то даже самые слабые будут вынуждены тянуться к лучшему, достигая большего в сравнении с результатом получившемся при наличии нижнего турника. В случае, когда имеется выбор, большинство из чувства зависти к лучшим добьется исключения более высокой планки, заведомо опустив величину максимального результата. Поэтому в обществе всегда должны существовать ограничения, задающие более высокие стандарты и препятствующие свободному выбору. В случае свободного выбора общество обречено спускаться все ниже и ниже, познавая неведомые глубины дна.
  Также необходимо поддерживать в обществе достаточный уровень принятия жестокости и насилия, чтобы не превращать людей в поколения цветов, ибо цветы, хоть и красивые создания, однако в этом мире вечной борьбы обречены погибнуть в сражении с более жестокими сорняками.
  Вообщем я вас предупредил.
  Но это так, отвлеченные рассуждения.
  Вернемся к жопам и штонам.
  Судьба снявшего табу незавидна. Максимум на что он может рассчитывать с годами: слава того парня, который первым показал всем жопу. Однако, помнить об этом героическом поступке будут разве что ровесники того парня, для которых снятие штонов оказалось шоком. Будущие поколения голой жопой не испугаешь. (похоже, я повторяюсь). Да и вообще, может оказаться: тот парень совсем ничего такого не хотел, а сам он добрый малый, просто у него период был такой.
  Вообшем дело полный швах.
  Однако, это справедливо, если единственный смысл творческого акта заключается в снятии табу. Другое дело, когда все это выполняет роль красной тряпки тореадора на которую разъяренной общество-бык готово бросится, ибо как говорил великий писатель современности Виктор Олегович Пелевин: 'Ничто так хорошо не продается в обществе глобального потребления, как протест против него'.
  В очередном русском издание (серия 'Интеллектуальный бестселлер') текст 'The Wasp Factory' предваряет подборка выдержек из забугорных рецензий. 'Больной мир', 'глупая, скверная, злорадно садистская небылица', 'сочащийся кровью том', 'сочетание омерзительного безответственность с массой нелепого садизма', 'кошмар настолько ужасный, что волосы встают дыбом', 'отвратительное произведение'. Все это настраивает читателя на ожидание: 'ох, ну ща будет уххххххххххх!!!'. Однако, увы, какого-то кошмарного ужаса, сочащегося кровью и вызывающего рвотные позывы, я не испытал. Времена меняются и книгой, от которой в 1984 году волосы вставали дыбом (даже на голове), 25 лет спустя сложно шокировать и удивить читателя. После 'American Psycho', 'Choke' и конечно 'Cow' (можно легко довести данный список до десятка и более наименований) 'The Wasp Factory' смотрится невинной страшилкой, рассказанной ночью у костра. 'Mail on Sunday' не ошиблась: весной 84-го не вышел роман более жестокий и тошнотворный. Они появились чуть попозже.
  Вообще все эти охи, ахи по поводу отвратительных подробностей связаны с отсутствием в последние 65 лет большой войны. Человека, побывавшего на передовой сложно удивить сценой расправы над кроликами или девочки, улетающей на воздушном змее. Ветеран видел гораздо больше. А реальность всегда оказывается куда страшнее книжных страниц.
  Но это, опять же, так, отвлеченные рассуждения.
  'The Wasp Factory' не была б 'The Wasp Factory', а Бэнкс не был бы Бэнксом, если бы вся суть романа заключалась в нагромождении ужасов. Последующие произведения Иэна, как минимум, крайне добротная проза и фантастика, поэтому не приходится говорить о каком либо больном сознании, нашедшем выход в литературном творчестве. В 'The Wasp Factory' Бэнкс умело скрывается под маской, наиболее годной для привлечения внимания к дебютанту, дразня и привлекая окружающих ширмой 'я все что вы ненавидите'.
  Однако 'The Wasp Factory' не была б 'The Wasp Factory', а Бэнкс не был бы Бэнксом, если бы вся суть романа заключалась в вызове обществу (я, кажется, опять повторяюсь). В книге таится глубокий посыл - насколько гуманный я не знаю, а автор поднимает крайне важные вопросы (ну или как там писалось в типовых советских рецензиях).
  Поговорим об этом.
  Сейчас не читавшим 'The Wasp Factory' следует вернуться к первому абзацу и еще раз подумать.
  Вообщем я вас предупредил.
  Через весь роман непонятного цвета линией проходит ненависть главного героя - Френсиса Колдхейма - к женскому полу. Френсис эдакий классический экземпляр мужика шовинюги. 'Каждый пол специализируется на чем-то своем: женщины умеют рожать, мужчины - убивать. Мы... более крепкий пол. Мы идем напролом, и бьем прямой наводкой, и делаем выпад за выпадом, пока не возьмем свое'. (стр. 159) Одна мысль о прикосновении лицом к женской груди вызывает у Френсиса жуткое отвращение. Но, увы, герой романа по причине отсутствия гениталий, откушенных собакой, оказывается не совсем мужиком. Френсис пытается убедить нас: это нисколько его не беспокоит и не ущемляет: он полностью относит себя к мужскому полу. Но все поступки главного героя направлены на доказательство - себе и остальному миру: он мужчина от головы до пяток. Сильный пол. 'Сильные личности выстраивают свои системы самостоятельно и влияют на чужие системы, тогда как слабые пляшут под чужую дудку. Слабые, невезучие и глупые'. (стр. 158) Жестокие убийства, совершаемые Френсисом, дают ему ощущение принадлежности к мужскому полу, лиге сильных личностей, способных строить других, а влияние на чужие системы доводить до максимально возможного: решать кому жить, а кому нет. Все зверствования 'The Wasp Factory' абсолютно оправданны конечным замыслом.
  Однако, в конце Френсис оказывается Фрэнсес, не брутальным жестким мужчиной, а полноценной женщиной, которая должна специализироваться на родах, а не на убийстве, на даровании жизни, а не ее лишении. Жестокая реальность, гораздо более жестокая в своей необратимости, чем совершенные героем убийства, поворачивает все на сто восемьдесят градусов, мешает левую систему координат на правую: тщательно выстраиваемые философские системы рушатся, Френс(е-и)с оказывается частью того, что всегда презирал и ненавидел, а значит вся предыдущая деятельность оказывается фарсом, а 'златой чертог превращается в подзаборную канаву, а крысиный лабиринт - в зеленую улицу'. Вообщем, случай, когда идейный нацист оказывается чистокровным евреем с дедушкой раввином. Бэнкс мог выбрать и подобный сюжет, получив совершенно другую критику. Но этого не сделал, не дав записать поднять себя на знамена антифашизма и записаться в очередь борцов с чумой ХХ века.
  Такой вот облом.
  Любой роман Бэнкса это, кроме всего прочего, пиршество аллюзий. Так уж сложилось: нам довелось жить в постмодернистский век: массив данных, накопленный за предыдущие столетия настолько огромен, поэтому игнорировать его не представляется возможным, а если что-то нельзя принять за материальную точку, то надо поставить это себе на службу. С чем Бэнкс прекрасно справляется. Написание комментариев-ссылок-пересылок на его романы дело наблагодарное, ибо объем проделанной работы вполне может сравниться с самим произведением.
  Всякие умные критики говорят: 'The Wasp Factory' роман антипод 'The Catcher in the Rye' Сэленджера. Подробнее можно почитать тут.
  Отец Френс(е-и)са бывший хипарь. Из того поколения цветочков, которые хотели любовь объять весь мир, сделать peace всем, да и вообще жить в свое удовольствие, без лжи, предательств, подстав и тэ пэ. Однако, результат деятельности бывшего хипаря оказывается прямо противоположным декларируемым идеям. Френс(е-и)с поклонник панка - антипода хипарской музыки. Сам плод союза двух цветов оказывается фанатиком грубой силы, изощренным, жестоким убийцей, самоутверждающимся в бесчеловечных актах.
  Вообщем и тут затаился еще один облом.
  Очередной перевертыш.
  Вообще 'The Wasp Factory' весь такой из себя перевертыш.
  Чудесный перевертыш надо сказать.

  Осиная фабрика : Роман / Иэн Бэнкс; [пер. А. Гузмана]. - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2008. - 256 с. - (Интеллектуальный бестселлер).

  


Купить "The Wasp Factory" в интернет-магазине



К оглавлению


  Bear Greg "City at the End of Time"

  Сны о чем-то большем

  Читать поздние книги признанных классиков боязливо.
  Берешь в руки увесистый том 'Город в конце времен' и чувствуешь, как руку оттягивает - нет не семьсот страниц - а пять Небьюл и два Хьюго. Прямо таки видишь, как семь наград висят на шее Бира, будто у олимпийского чемпиона. Прочитаешь роман подобного автора и как-то рука не поднимется писать: скучно; блекло; много всяких умностей, а по сути пустышка; ничего не понял. Ведь могут и заплевать, затоптать, отправить читать Донцову или разлекаловку от Армады и Крылова. Это если у автора достаточно фанатов, принимающих на ура все, что выходит из под пера любимого писателя. К счастью, Бир среди русскоязычных читателей не пользуется большой славой, поэтому не имеет армию защитников. Да и я способен пересилить страх перед любым авторитетом.
  Поэтому разберемся.
  Хотя это будет непросто. Героев в 'Город в конце времен' столько, что начинаешь путаться, только начав читать. Но Брин принципиально не пишет для простого 'массового' читателя. Запутывает паутину сюжетных линий. Их две: Сиэтл близких к нам дней, двое американских подростков видят сны о городе в конце времен. В конце, потому что Земля умирает, как и вселенная Вселенная. Имя этому городу Кальпа. В этом городе двое постлюдей - в нашем понимании они не люди - которые участвуют в проекте, направленном против внешнего вторжения, жители Кальпы, в свою очередь, окунаются в сны о далеком прошлом.
  Если вы не забыли человечество отпраздновало миллениум дважды: сначала в 1999-м, потом, видимо так понравилось, что повторило в 2000-м. Обе даты сопровождались множеством прогнозов о конце света: и всемирный потом, и второе пришествие, и очищающий огонь, и инопланетяне, и Гитлер, возвращающийся из параллельного измерения. Но ничего не произошло, и, словно отыгрывая несбывшиеся надежды, в первом десятилетии третьего тысячелетия расцвела эсхатологическая фантастика.
Рассказ о последнем граде довольно избитый сюжет. Здесь и Муркок, и Кинг, и Муркок, и Фаррен. Сумел ли Бир сказать что-то новое?
  Книга без сомнения очень самобытная. Сюжет густо замешан на индуисткой и греко-римской мифологии. Добавьте сюда немалую толику твердой НФ, с экскурсами в квантовую механику. Но Бир настолько увлекся блужданием по мифолого-физическим лабиринтом, что единственный смысл книги увидел блуждание само по себе. Это напоминает ловушку, в которую попал Уоттс с 'Ложная слепота', в которой автор настолько запутался в собственных загадках, что единственным смыслом книги увидел клубок вопросов и загадок.
  При этом сюжет 'Город в конце времен' буквально тащит читателя за собой. Повествование крайне статичное. Смотришь на номер страницы и с ужасом понимаешь, что тебя ожидаешь еще несколько сотен страниц подобнейшей тягомотины. Не каждый читатель сможет заставить себя пробираться через подобный текст. И это не сможет не оправдать никакая великая идея.
  Собственно, одни романы: непростые, наполненные множеством аллюзий, философских размышлений становятся бестселлерами, а другим уготована судьба пережить первое издание и приобрести небольшую группку поклонников. Дело в первую очередь в упорядоченности сюжета, его четкость, понятность. Мазохистов, получающих удовольствие от протаскивания себя через страницы, найдутся единицы.
  Абсолютно непонятно, почему эти прописные истины не выполняет признанный классик англоязычно фантастики: выдавая скучнейший роман, с абсолютно безликими героями.
  Хотя так бывает часто: творец, наевшийся за десятилетия работы, уже не способен двигаться вперед, расти вверх, его удел самокопание, выдача произведений интересных только ему, потому что мнение публики уже не интересно.
  Да классикам такое можно.
  Пусть себе копаются, а мы поищем что-нибудь понятнее, проще, интереснее.

  Город в конце времен / Грег Бир; пер. с англ. И. Судакевича. - М.: АСТ, Астрель, 2011. - 703, [1] с.

  14.04.2012, Львов


К оглавлению


  Clarke Susanna "Jonathan Strange & Mr Norell"

  London is the capital of Great Brittan

  Нашумевшие книги надо читать, когда страсти по ним уже улеглись. В этом случае можно более трезво взглянуть на произведение, будучи менее подверженным коньюктурным восхищениям или разочарованиям, да и мнений можно собрать поразнообразнее, ибо прочитавших окажется поболее.
  По совету друзей решил купить автомобиль 'Москвич'! Новую модель! читать роман Сюзанны Кларк в посленовогоднее время, когда за окном лежат сугробы, а в камине трещат остатки трупов врагов. Настроился получить незабываемое наслаждение от очередного, разрекламированного шедевра или разочароваться в очередном, разрекламировано шедевре.
  И шо в итоге?
  По 'Jonathan Strange & Mr Norell' можно составить таблицу 'плюсов и минусов', а в конце подвести краткий итог. Итак, разделим лист на две половины и запишем в левую достоинства.
  В первую очередь, на чем сходятся все: чудесная атмосфера старой доброй Англии. Критики да читатели видят в языке Кларк великолепную стилизацию под Диккенеса, Теккерея, Остин, Честертона, Вудхауса и других. Не буду высказывать собственного мнения, я все равно указанных авторов не читал. Однако, главное автору удалось достичь: ощущения места и эпохи.
  Далее: великолепно прописанные герои: выпуклые, острые, каждый с особенностями своих углов. Чопорный, подозрительный, замкнутый Норелл, открытый, смелый Стрендж, жестокий, властный Ласселлз, кроткий, вежливый услужливый Стивен - сложно перепутать их между собой.
  Ну и конечно, совершенно волшебные сноски, коими изобилует роман, коие дают многогранную картину истории магии в уже известной нашей истории. Скажу, что рассказанные внизу страниц истории лучшие в книге.
  Теперь проведем черту между плюсами пожирнее, отложим ручку и подумаем о следующем. При оценке произведения, пережившего период ажиотажа, нам, как ни крути, не удастся уйти от прилипших ярлыков. К 'Jonathan Strange & Mr Norell' намертво присосалась фраза Нила Геймана 'лучший фантастический роман Англии за последние семьдесят лет' (редкий рецензент не упоминает эти слова, а я чем хуже остальных?). Многие называют дебютный роман Кларк чуть ли не открытием нового жанра. Геймана можно понять: у них там, за бугром, принято, если хочешь раскрутить начинающего автора, надо снабдить дебютное произведение ремаркой классика, мол, 'прочитал за ночь, потом месяц не могу уснуть - вещь!'.
  А теперь в правом столбце перечислим все недостатки 'Jonathan Strange & Mr Norell'. Во-первых, ужасно статичное повествование. Когда-то я упрекнул 'The lord оf the rings' в отсутствии надлежащей динамики, за что был оплеван определенным количеством юзеров. Видимо, придется забрать слова обратно: трилогия Толкина просто пиршество действия в сравнении с романом Кларк. Первые 800 страниц в 'Jonathan Strange & Mr Norell' по сути ничего не происходит, а если действие и совершается, то описано настолько, что... от желания уснуть спасает только искрометный подлинно английский юмор, которым постоянно наполнено повествование. (Этот момент обводим в кружок и стрелкой переносим в 'плюсы'). Однако, в отличие от 'The lord оf the rings' в романе Кларк нет ни капли эпичности, которая подкупает в книги профессора. История Стренджа и Норелла на этом фоне напоминает колхозную байку о двух ударниках магического труда. Тем более и подавно нет у Кларк безумия Пауэрсовского 'The Anubis gates' (описываемый исторический период в книгах одинаковый). Стилизация под английский роман XIX ыека сыграла с автором жуткую шутку. Времена подобного изложения событий безнадежно прошли.
  Отмечу откровенную лубочность декораций. Действие книги охватывает огромные географические просторы: различные места Англии, Пиренейский полуостров, Северную Америку, Ватерлоу, Венеция. Однако, независимо от места действия Лондона или Италии фоном выступает одинаковая пластмассовая картина. Поменяй местами их местами и ничего не изменится: нет особо колорита местности, городов, не чувствуешь, что герои находятся в Португалии или перенеслись на неосвоенные просторы центра североамериканского континента.
  Наконец сказывается обстоятельство: книга писалась 10 лет. Роман представляет собой набор карт, которые хоть и сшиты едиными сюжетными нитями, все равно не собираются в единую колоду.
  Соединив две колонки, подведем 'итого': Хорошее произведение, стилизованное под английский роман XIX века, в которые привнесено фантастическое допущение (не самое оригинальное на сегодняшний день).
  Можно ли называть подобное произведение лучшим за последние 70 лет?

  Джонатан Стрендж и мистер Норелл / Сюзанна Кларк; пер. с англ. М. Клеветенко, А. Коноплева. - М.: АСТ: Транзиткнига, 2006. - 889, [7] с.

  

  23.01.2009, Львов


Купить "Jonathan Strange & Mr Norell" в интернет-магазине



К оглавлению


  Coupland Douglas "Microserfs"

  Поиграй со мной, только не сломай

Рабы Майкрософта []
  В чем секрет Дугласа Коупленда? У него магическое умение улавливать аромат эпохи, но не той, что сейчас, а той, что только нарождается. Если рисовать кривую жизни товара, то Коупленд постоянно работает на стадии НИОКР, в то время как малая часть эксплуатирует зрелость товара, а большинство находится в зоне умирания, поэтому
  Мысль: Всегда держи нос в сторону помойки. Ближайший порыв ветра принесет оттуда свежий аромат, который вскоре будут продавать лучшие производители духов.

  Оранжевая серия уже давно стала эдаким торговым знаком, именем нарицательным, таким как, Стивен Кинг, Макдональдс, Феррари и конструктор Лего. Переводы оранжевой серии такой же товарный знак. Однако некто Федуро, поработав с 'Microserfs', похоже, решил превзойти легендарную малиновую Дюну. Только лишь с некоторыми перлами можно ознакомиться здесь. Однако, ужасающий перевод, от которого шевелятся волосы на всех местах, нисколько не мешает наслаждаться 'Microserfs'. Поэтому
  Мысль: даже самый дерьмовый перевод неспособен испортить великолепную книгу.

  'Microserfs', будучи написанной 15 лет назад о довольно узкой прослойке тружеников компьютерного труда, сегодня читается любым пользователем, как о себе любимом. Разговоры в аське, сортировка писем, вирт-любовь: у кого этого не было? Компьютеры проникли в нашу жизнь настолько, что каждый входит в мир компьютерщиков. Поэтому
  Мысль: мы все рабы Майкрософта

  В 'Microserfs' Коупленд препарирует жизнь через призму корпоративной культуры и нарождающегося компьютерного мира. Рассматривает различия между человеком и животным, человеком и человеком, ощущение времени, а через него истории, конфликт поколений, любовь, сострадание и так далее, поэтому
  Мысль: исследуй старые темы под новым углом и станешь классиком.

  За 'Microserfs' укрепилась слава какого-то ужасного нонконформистского произведения, гимна антиглобалистов. Однако, мне соль романа видится в другом, в прямо противоположном. Коупленд - лукавый, хитрый, - ведет очень тонкую игру.
  Да, с одной стороны, герои книги освободились от рабства Билла. Да, они получили 'жизнь'. Но стали ли они подлинно свободными? Если и да, то свобода связана с прискорбными симптомами. Освободившись от оков ненавистного Майкрософта, герои в прямом смысле сходят с ума. Причем, Коупленд издевается над всеми модными фишечками американского общества: тут и увлечение марксизмом-ленинизмом, вкупе с маоизмом, феминизм, права пидоров и прочее. На самом деле, герои, уйдя из Майкрософта, ни разу не стали свободными, просто сменили одну форму рабства на другую.
  Поэтому
  Мысль: Свободы нет, ты выбираешь лишь оковы
  Поэтому
  Мысль: Величайшая свобода - служение
  Поэтому
  Мысль: Свобода - рабство.

  Стиль подачи 'Microserfs' - записки в дневнике главного героя. Это позволяет наполнять текст массой афоризмов, замечательных таких фраз, заставляет упиваться страницей за страницей, только успеваешь помечать карандашом понравившиеся изречение. Не поделиться такой красатой - преступление. Поэтому выложу часть цитат 'Microserfs'. Вообще, выкладывать надо бы всю книгу, но это чревато судебными процессами. Общий объем цитат гораздо больше рецензии, поэтому
  Мысль: Чем лучше книга, тем больше отношение объема цитат к размеру рецензии.

  Рабы 'Майкрософта': Роман / Д. Коупленд; Пер. с англ. Н. Федуро. - М.: ООО 'Издательство АСТ': ЗАО НПП 'Ермак', 2004. - 430, [2] с. - (Альтернатива).

  Сегодня утром, перед тем как отправиться в офис, я прочитал в журнале 'Пипл' глубокомысленную историю о разводе Берта и Лони. Таким образом были уничтожены 1 474 819 клеток мозга, которые могли быть использованы для поиска формулы мира во всем мире.
  (стр. 21)

  - Представь, каково это - быть пчелой и жить в большом улье. Ты не имел бы даже понятия, будет ли завтрашний день отличаться от сегодняшнего. Если бы ты вернулся в тот же самый улей чрез тысячу лет, то восприятие завтрашнего дня ничуть не изменилось бы. Люди же совершенно другие. Мы полагаем, что завтрашний день - иной мир.
  - Я имел в виду, что животные существуют в другом ощущении времени. У них никогда не может быть осознания истории, потому что им недоступно видеть разницу между сегодняшним и завтрашним днем.
  (стр. 25)

  Все дело в идентичности. Мы смотрим на стаю птиц и считаем, что одна птица такая же, как и все остальные, - птичья особь. Но птицы смотрят на толпы людей в парке 'Кэндлстик', предположим, и видит лишь человеческие особи. Для них мы также идентичны, как и они для нас. Так что же отличает тебя от меня? Его от тебя? Их от нее? Что отличает любого человека от другого? Где заканчивается твоя индивидуальность, и начинается видовое многообразие. Это как всегда глубокий вопрос.
  (стр. 271)

  Вера в то, что завтрашний день - это совершенно другое место, отличное от сегодняшнего, определенно является уникальным признаком нашего биологического вида.
  (стр. 271)

  Обычно у всех около 40% сообщений отбраковываются сразу же - это те письма, которые можно удалять, не раздумывая, взглянув лишь на их дурацкие названия. Что вы прочитаете из оставшихся 60%, зависит от того, сколько у вас жизни. Чем меньше жизни, тем боль корреспонденции читают.
  (стр. 30)

  - Дэн, у меня к тебе вопрос: что больше всего отличает одного человека от другого?
  Вначале ответ на этот вопрос казался слишком очевидным, но когда я задумался, то понял, какой он сложный и угнетающий, ведь не так уж многое выделяет одного человека из совокупности всех остальных. Ну, что, к примеру, отличает одну крякву от другой кряквы? Чем один медведь гризли отличается от другого? Если всерьез задуматься, понятие 'личность' очень расплывчато и безосновательно.
  (стр. 43)

  Проверил 'Вин Квоут': за день акции упали на 85 центов. Это значит, что сегодня Билл потерял 70 миллионов баксов, в то время как я, на фиг, потерял только лишь все. Но угадайте, кто будет спокойнее спать?
  (стр. 45)

  Смешно получается: все, что, как ты думал, никогда не прекратится, как оказалось, исчезает самым первым: 'Ай-Би-Эм', Рейганы, коммунизм Восточного блока. Становясь страшим, понимаешь, что самое главное - выжить любой ценой.
  (стр. 53)

  Если бы сюрреализм зародился в наше время, то он протянул бы минут десять т сразу де был бы сворован рекламными агентствами по продаже звонков на дальние расстояния и сырных продуктов в аэрозолях.
  (стр. 55)

  Мне вдруг показалось, что идея, наверное, важнее, чем просто жизнь, ведь идея пребывает еще долго после того, как тебя уже нет. Потом это чувство пропало.
  (стр. 63)

  Большинство ПК теперь содержат устройство, называемое жесткими дисками, способные хранить информацию, достигающую в некоторых случаях объема трех институтских учебников. Звучит абсурдно.
  (стр. 64)

  Время не обязательно линейно, оно течет странными сгустками, узлами и комками
  (стр. 69)

  Помните тот телесериал 'Стань умником'? Помните, как в самом начале Умник Максвелл идет по секретному коридору с множеством дверей, открывающихся вовнутрь и наружу, вверх и вниз? По-моему, у каждого человека куча таких дверей, которыми он отгораживается от мира. Но когда ты любишь, все твои двери открыты и все их двери открыты. И вы катаетесь на роликах по всем этим комнатам вместе.
  (стр. 71)

  Наши тела могут дать столько углерода, что хватит на 2 000 карандашей, и кальция на 30 кусков мела, а также железа на один гвоздь.
  (стр. 89)

  Вопрос: если бы тебя было двое, который бы из них одержал верх?
  (стр. 90)

  Я переделал все, что можно делать на компьютере. Мне ведь 31.
  (стр. 92)

  Мы выработали такое правило: сигналить каждый раз, когда заметим выбоины на дорогах, и в итоге чуть не сожгли свои гудки.
  (стр. 116)

  Ты умнее, чем телевизор? Ну и что.
  (стр. 119)

  Если думаешь о деньгах просто как о числах, ты погиб.
  (стр. 145)

  Прикольно смотреть, как твои друзья выходят из себя. Особенно когда они свирепствуют именно на то, что является прямой метафорой их личности.
  (стр. 152)

  Мысль: иногда вводишь лишнюю цифру в наименование года, например: 19993, добавляешь тем самым 18 000 лет к настоящему моменту и понимаешь, что ведь однажды год 19993 будет существовать и что время воистину страшная штука.
  (стр. 169)

  Честно говоря, я недавно заметил, что практически все разговоры достигают того момента, когда каждый говорит, что у него нет больше времени. Как может время просто исчезать?
  (стр. 169)

  - Диспраксия выражается в следующем: скажем, я попросил вас подать мне вон ту газету. Нет никакой причины в мире, почему бы вы не смогли это выполнить. Но если бы вы страдали диспраксией, то вас бы просто заклинило и вы бы сидели как замороженная. Диспраксия - такое состояние, при котором человек неспособен инициировать действия.
  - Тогда все диспраксичны. Это называется перекладывание дел со дня не день.
  (стр. 183)

  Мы попытались придумать самую плохую породу для собаки - поводыря, которую только можно себе представить и сошлись на идее поводыря-гончей.
  (стр. 183)

  Итак, моя логика такова: пока я не бездельничаю, я не теряю времени. Поэтому я стараюсь никогда не бездельничать. Знаешь, как бывает: кто-то говорит тебе: 'Помнишь ту вечеринку на пляже в прошлом году?' А ты переспрашиваешь: 'О Боже, это было в прошлом году? А такое ощущение в прошлом месяце!' Если мне предстоит прожить год, то я хочу, чтобы его ценность действительно равнялась году. Я не хочу, чтобы он казался мне месяцем. Все, что я делаю - это ради того, чтобы снова 'ощущалось' как время - чтобы казалось длиннее. Я насыщаю время до предела.
  (стр. 190)

  Мама спросила меня:
  - А в чем разница между ботаником и занудой?
  Я ответил:
  - Все намного сложнее, чем кажется. Разница едва уловима. Инстинктивна. Я думаю, что термин 'зануда' подразумевает востребованность работодателями, в то время как быть ботаником не обязательно означает, что твои таланты на сто процентов продаваемы. Статус зануды предполагает богатство.
  Сьюзан сказала, что зануд обычно считают неудачниками в школе за то, что у них нет жизни, а впоследствии отсутствие жизни становится символом статуса.
  (стр. 198)

  А еще я слишком часто произношу слово 'как бы'. Карла сказала, что для употребления людьми этих слов нет разумных объяснений. Самой лучшей из ее догадок было предположение о том, что это 'как бы' выкрикивают 97 неиспользуемых процентов мозга, чтобы напомнить о своем наличии. Не очень лестно.
  (стр. 202)

  Наверное, нет ничего плохого в том, что у меня совсем нет жизни. У такого множества людей в наши дни нет жизней, что действительно стоит задуматься: может быть сейчас создается какой-то новый режим существования, который станет столько огромным, что уже не будет рассматриваться как вопрос морали, а станет просто новой людской сущностью.
  Возможно, убежденность в том, что у тебя обязательно должна 'быть жизнь', - это просто глупый способ купиться на никуда не годные повествования 1950-х годов о том, какой должна быть жизнь.
  Откуда мы знаем, может быть, все эти люди без жизни на самом деле стоят на новом рубеже человеческой чувствительности и восприятия?
  Мне нужно всего 2 часа людей в день. Это количество я могу вынести.
  (стр. 214)

  Такой образ мышления напоминает мне о 'Городской легенде': один японец, студент по обмену, считал, что сэкономит деньги благодаря тому, что не будет есть ничего, кроме макарон 'Топ Рамен' каждый день в течении года, но в итоге умер из-за неправильного питания, так и не дожив до выпуска.
  (стр. 215)

  Я вырос в семье из категории 'нулевая почка'... Мы все однажды договорились... что если кому-то в семье понадобится почка, то реакция будет такой: 'Ну, извини... Было приятно с тобой познакомиться'
  (стр. 218)

  Вот как он именует свои дни: Верхнедельник, Нижнедельник, Бокодельник.
  (стр. 225)

  Время есть время. Это такая текучая субстанция. Прямо как деньги: если у тебя их нет, то думаешь о них очень много.
  - Восприятие человеком течения времени прямо связано с количеством связей, которые есть у него с внешним миром. Технология увеличивает количество связей, тем самым изменяя восприятие времени, наполненного 'переживаниями'.
  Словно в твоем мозгу установлен короткий, согнутый в форме кешью таламус, издающий звуки 'тик-тик-тик', измеряя для тебя тем самым дозу времени. А потом наступает точка равновесия, после которой все идет на убыль.
  (стр. 230)

  Я понял, что больше всего людей ужасает мысль о том, чтобы реально инициировать процесс перемен в своей жизни, а к нам, пожилым, это относится больше всего. Трудно справиться с хаосом и многообразием. Мы, старики, ошибочно воспринимаем сегодняшний поток информации, разнообразия и хаоса за 'Конец Истории'. Хотя, возможно, на самом деле это Начало.
  (стр. 234)

  Я был уверен, что история - нечто, происходящее с другими людьми, где-то там. Я никогда не мог подумать, что история - это то, что мой ребенок построил в подвале. Шок.
  (стр. 234)

  Если ты знаешь о мире много, то знание четко проявляется на твоем лице. Вначале осознание может быть пугающим, потом привыкаешь. Иногда это обескураживает. Но, на мой взгляд, оно может сбить с толку только тех людей, которые обеспокоены только тем, что узнают слишком много и слишком быстро. Чрезмерные знания о мире сделать нелюбящим и, возможно, нелюбимым.
  (стр. 236)

  'Синтекс' была первой корпорацией, которая изобрела 'городок как рабочее место'. До калифорнийских парков высоких технологий самое большое, что могла сделать корпорация для своего работника, так это предоставить ему дом, возможно, машину, возможно, врача и, возможно, место для покупки продовольствия. А где-то с 1970-х годов корпорации начали предоставлять душевые для людей, которым приходилось трястись в час обеденного перерыва, и скульптуры для умиротворения рабочей души: профилактический гуманизм - первая всеобъемлющая интеграция корпоративного мира в личный. В 1980-х корпоративная интеграция открыла следующий уровень вторжения корпоративной жизни в 'городках', как 'Майкрософт' и 'Эппл', - и этот следующий уровень насильственного проникновения заключается в том, что граница между работой и жизнью размылась до точки неразличимости. Отдай нас всю жизнь или мы не позволим тебе работать над классными проектами.
  В 1990-х корпорации даже больше не нанимают людей. Люди становятся их собственными корпорациями.
  (стр. 243-244)

  У многих зануд вообще нет сексуальности - у них есть только работа. Это происходит, на мой взгляд, по такой схеме: они получают работу в 'Майкрософте' или тому подобном месте сразу после школы и так радуются 'настоящей' работе и деньгам, что полагают, что отношения сложатся как-нибудь естественно, а когда очнуться им будет уже по тридцатнику и окажется, что они лет восемь не занимались сексом. На конференциях и торговых выставках всегда возникают мимолетные увлечения, которыми все хвастаются, и жизнь возвращается к исходным и первостепенным отношениям.
  (стр. 261)

  Я думаю, твоя проблема в том, что ты считаешь психами всех, кроме тебя. Но в действительности, все психи - включая тебя.
  (стр. 269)

  Субъективность изучается очень быстро.
  (стр. 286)

  Преуспевание - это нечто большее, чем зависть и перераспределение.
  (стр. 289)

Тодд назвал меня крипто-фашистом. В честь этого я форматирую абзац крайне право.

  (стр. 290)

  Мы достигли точки критической массы, когда количество памяти, которую мы можем экстеоризировать в книги и базы данных (перечислил несколько источников), сейчас превышает количество памяти, хранящейся внутри совокупности наших биологических тел. Другими словами, 'снаружи' памяти больше, чем существует внутри 'всех нас'. Мы перепрограммировали свою сущность в данной новой ситуации основание для существования понятия 'история' становится необязательно утраченным, но каким-то несущественным. Доступ к памяти замещает собой историческое знание как способ обработки прошлого нашим биологическим видом. Память пришла на смену истории - и это отнюдь не плохая новость. Напротив, это замечательная новость, так как она означает, что мы, можем редактировать себя, как документ на экране. Процесс перехода от истории в центре к памяти на периферии первоначально может показаться ухабистым, пока люди будут двигаться по интеллектуальной инерции, но этот переход неизбежен. И благодаря небесам, мы измени природу самой перемены: перспектива циклических войн, смутных времен и золотых веков никогда меня не привлекала. И продолжающаяся демократизация памяти может только ускорить устаревание истории, как мы ее когда понимали. История на поверку оказалась нестабильной интеллектуальной конструкцией, подверженной ревезинонизму, в которой круг личностей, имеющих доступ к большой базе данных доминирует над другим кругом с меньшим доступом. Это предвечное изречение 'знание-сила' оказалось опровергнутым, когда все знание обрело возможность 'копировать-и-вставить' - знание становится мудростью; теперь возможным стал расцвет творчества и интеллигентности, пребывавших прежде в тени из-за недостатка доступа к новым идеям.
  (стр. 290-291)

  - Это придуманный псевдоним - как Стинг - просто однажды утром он появился на даче и сказал: 'Зовите меня Ленин'.
  - Это только доказывает тебе, насколько постмодерновым он был и на сколько опережал свое время.
  (стр. 297)

  Когда будущие археологи раскопают остатки Калифорнии и найдут все эти спортзалы и жутко вида тренажеры и прочее оборудование, то сделают заключение, что мы были культурой, помешанной на пытках.
  (стр. 297)

  Только подумайте, мы стремительно приближаемся к миру, полностью состоящему из тюрем и магазинов.
  (стр. 299)

  Макияж - официальная форма искусства 1990-х годов, знаете ли.
  (стр. 308)

  Самой крутой, модной в наше время фишкой должно быть разнообразие, но если посмотришь на произвольную толпу граждан, такого отнюдь не скажешь.
  (стр. 309)

  Капиталист - это нечто, укореняющееся в тебе с самого рождения. Для развития рыночной экономики надо что-то большее, чем просто дернуть за рычаг и внезапно, за одну ночь стать капиталистом. Для этого нужно в детстве прочитать о пятицентовой психиатрической палатке Люси у Чарли Брауна, насмотреться игровых шоу, посылать по почте заказы на 'Морских обезьян' - все это часть 'капитализированности'.
  (стр. 314)

  - Вы же знаете три формы коммунизма?.. Во-первых, это марксизм-ленинзм. Во-вторых, это сталинизм. Ну, вопщем-то сталинизм - это приложение, а не операционная система. Если захочешь стереть с лица Земли сорок миллионов человек, то просто устанавливаешь сталинизм на свой жесткий диск. Это как вирус Эбола.
  Съюзан сравнила сталинские зачистки с абиэмовскими.
  - Наконец, существует еще маоизм суть маоизма в тотальном уничтожении всей культуры. Все, что отдает культурой суть плохо. Все от зонтиков на коктейлях до Моцарта. И это должно исчезнуть.
(стр. 318)

  Суть современной экономики не в перераспределении богатств, а в перераспределении времени. Вместо борьбы за контроль над фабриками по производству резиновых сапог современный постмаоист желает бороться за 45 минут вашего ежедневного свободного времени. Цель индустрии потребительской электроники в том, чтобы заарканить ваше время, а не деньги, ту жадную на время эго-часть мозга, которая жаждет максимизировать год, чтобы он действительно был равен году.
  (стр. 323)

  Я натворила со своим телом столько дерьма, что рожу разве что грейпфрут.
  (стр. 325)

  На прошлой занудской вечеринке я познакомилась с одной женщиной, Линди, она работает в 'Эппл', так она рассказала мне, что там у них в каждом женском туалете стоят прозрачные люцитовые раздаточные устройства с абсолютно бесплатными тампонами. Вот с таким корпоративным вмешательством в жизнь работника я бы согласилась.
  (стр. 329)

  Пока мы с мамой выгуливали Мисти в стэнфордском дендрарии, она рассказала мне об одном разговоре двух людей с болезнью Альцгеймера, который она услышала в доме престарелых, где работает волонтером:

  А: Как твои дела?
  В: Нормально. А твои?
  А: Как твои дела?
  В: Я в порядке.
  А: Так ты в порядке?
  В: Как твои дела?

  Я засмеялся, а она спросила меня почему, и я ответил:
  - Это напоминает мне американские чаты в Интернете!
  Она потребовала пример, вот я ей и привел:

  А: Эй, вы.
  В: Привет, А.
  А: Привет, В.
  С: Привет.
  В: О, глянь, и С здесь.
  А: Привет, С!
  В: СССССССССССС
  С: А+ В = В + А
  А: Ну, мне пора.
  В: Пока, А.
  С: Пока, А.
  В: Ух.
  С: Ух-ух.

  -Это, - сказал я, - во многом навязываемый, трансглобальный, парадигму-смещающий, эпоху-определяющий диалог, которому каждый журнал на свете посвещяет целый акры печатной площади.
  (стр. 345 - 346)

  - Компьютеры учат нас тому, что нет совершенно никакого смысла запоминать все. Уметь найти необходимое - вот что важно.
  - А что, если ты недостаточно часто используешь память? Ведь если память используется не полностью, разве она не утрачивается безвозвратно?
  - Ну, не считая распада протонов и расщепления космических лучей, я думаю, что память существует вечно. Просто она становится ненаходимой. Подумай о потере памяти, как о лесном пожаре. Это естественно. Тебе вообще не стоит бояться. Подумай о цветах, которые вырастают там, где только что была уничтожена земля.
  (стр. 352)

  Люди без жизней любят тусоваться с людьми, у которых тоже нету жизней. Таким образом, они формируют жизнь.
  (стр. 362)

  Мысль: однажды слово 'гигабайты' будут казаться столь же маленькими, как слово 'дюжина'
  (стр. 381)

  Если смотреть с определенной точки зрения, то все люди могут выглядеть порнозвездами. Так что на несколько секунд человечество предстало перед нами в ужасающем виде. Интересно, в каких отношениях находятся ум и тело у людей из порнобизнеса - не могу даже представить. Тело для них, видимо, словно машина или продукт для сдачи, хотя они в этом не одиноки: олимпийские атлеты, зануды, бодибилдеры и люди с пищевыми расстройствами.
  (стр. 398)

  Полагаю, что если человек находит шутки о месте запятой в десятичной дроби, отделяющей целое от дроби, смешным, то он воистину зануда.
  (стр. 408)

  После этого я задумался о грехе, или пороке, или называйте, как хотите, и понял, что точно так же, как существует ограниченное количество бытовой техники, которую мы как вид можем создать, есть и ограниченное число грехов, которое мы можем совершить. Может быть, именно поэтому людей так интересуют компьютерные хакеры - ведь они изобрели новый грех.
  (стр. 415)

  - Единственная вещь, которая отличает человеческих индивидов от всех других творений на Земле - это способность актуализировать субъективную память: вначале с помощью засечек на деревьях, затем через наскальные рисунки, потом в написанные слова, а теперь - в базы данных почти внеземного объема запоминания и поисковой силы...
  - Очень скоро все человеческое знание будет сплющено в маленькие палочки размером с карандашные стирашки, которые можно будет как горошины, запускать в звезды.
  Я спросил:
  - А что потом, когда вся память нашего биологического вида станет такой же дешевой и легко доступной, как галька на пляже.
  Она ответила, что это не пугающий вопрос.
  -Это вопрос, полный благоговенного трепета и уважения, и так как люди останутся людьми, они скорее всего, как мне представляется, используют новые гальки памяти, чтобы приложить новые тропинки.
  (стр. 417)

  Рабы 'Майкрософта': Роман / Д. Коупленд; Пер. с англ. Н. Федуро. - М.: ООО 'Издательство АСТ': ЗАО НПП 'Ермак', 2004. - 430, [2] с. - (Альтернатива).


  01.04.2010, Львов


К оглавлению


  di Filippo Paul "Ribofank"

  Это страшное слово РНК

Рмбофанк []
  Брюс Битке не написал ничего выдающегося и сколь либо значимого. Однако, вошел в историю как изобретатель одного из самых важных терминов в истории литературы конца ХХ века. Конечно Битке не придумал ничего архигениального: в двусоставном слове скрестил техническое наполнение жанра и субкультуру. Все гениальное, как известно, просто. Иногда до ужаса.
  Придуманное словечко очень пригодилось уже после. После всемирного и всемерного признания обозванного направления. Да и не столь для него, сколько для последующих массовых ответвлений.
  Киберпанк, как и любая структура, на первоначальном этапе развивался сугубо перпендикулярно полу, а дойдя до потолка стал расходиться вширь. Отцы-основатели, поняв, что доползли до верхней точки развития, знаменующей, по сути, смерть направления, предпочли утечь через зияющие дыры потолка в совершенно другие литературные области. А жанр тем временем активно расползался во все стороны множеством ручейков, причем, чем дальше, тем их количество росло в пугающей прогрессии.
  Тут то и пригодилось словечко, точнее принцип, придуманный Битке. Авторы стали с азартом конструировать двусоставные словечки, приделывая ирокез на каждый новый 'панк'. Дизельпанк, паропанк, нанопанк, сплаттерпанк, биопанк, витпанк, анипанк, антипанк, килерпанк, релакспанк (сочинение как я провел лето), дрочесранк и тому подобное.
  Собственно среди такого количества сложных малопонятных слов мог затеряться и 'Ribofank', придуманный Полом ди Филиппо. Затерялся ли?
  Рассказы 'Ribofank' это такое классическое советское идеологическое произведение. В мире, где господствуют биотехнологии, все особи разделены на обычных людей и трансгенов - бесправных помесей с животными, созданных для служебных целей. В общество 'Рибофанка' действует некое подобие расовых законов, разграничивающие особо по процентному содержанию примесей. Для полного счастья не хватает прилетающих на звездолете коммунистических десантников, которые возглавят борьбу униженных и угнетенных за светлый мир всеобщего равенства. Хотя в 'Рибофанке' униженные и угнетенные прекрасно справляются и без засланных казачков из страны, где так вольно дышит человек.
  Основной недостаток 'Ribofank' как и всех произведение ди Филиппо в большом давлении формы над сюжетом и идеей. Если в 'Lost pages' стилизация суть сборника и это играет ему только в плюс, то с 'Ribofank' ситуация прямо противоположная и плюс меняется на минус. Конечно, интересно читать, когда один рассказ заделан под классический детектив, другой под сказку, но... в произведение должно быть прекрасно все и язык, и сюжет, и идея, поэтому хорошему писателю лучше не быть слишком уж талантливым стилистом, ибо тогда успех в одной составляющей идет в ущерб остальным.
  Само повествование выдержанно в стиле 'фанка' как музыкального направления: спокойное, мелодичное, ритмичное, позитивное. Здесь нет рваных ритмов, бунтарства, вычурности и мрачности 'киберпанка'. Хорошо это или плохо?
  Именно 'панк' сделал 'киберпанк' тем, чем он является: превратил научно-фантастическую историю о техногенном будущем в отдельный поджанр фантастики. Ди Филиппо идет по противоположному пути, в поисках 'нового слова' еще раз доказывая, что 'Ribofank' это очередной из множества ручейков, растекающихся по потолку, которого достиг киберпанк.

  Рибофанк: [сб.] / Пол ди Филиппо; пер. с англ. Г. Л. Корчагина. - М.: АСТ : Люкс, 2005. - 315, [5] с. - (Альтернатива. Фантастика).



  22.12.2008, Львов


К оглавлению


  di Filippo Paul "Lost pages"

  А все могло быть иначе!

Потерянные страницы []
  Одним из горячих вопросов, возникающих в процессе обсуждения произведения, является его жанровая классификация. Особенно любят это делать на различных сетевых конкурсах. Мол: 'Вроде по заданию фантастика, а фантастика ли это? Вроде ни звездолетов с космодесантниками, ни эльфов с магией'. Шаг влево - шаг вправо от шаблонов, и ты уже не соблюдаешь условия задания. Но это так, брюзжание бывалого конкурсанта. Не более.
  Казалось бы со сборником рассказов Пола ди Филиппо 'Lost Pages' все достаточно просто. Альтернативная история. Собственно сборник - набор историй о том, кем бы оказались всемирноизвестные писатели, если бы они не взяли в руку перо.
  Ди Филиппо выпустил 'Lost Pages' уже будучи солидным дядькой, как по возрасту, так и по репутации в литературном мире. До этого Пол сварганил сборники 'The Steampunk Trilogy', 'Destroy all Brains!', 'Ribofunk', 'Fractal Paisleys, закрепившие за ним репутацию главного хулигана англоязычной фантастики. После такого набора было бы не совсем верно выпускать еще одно произведение, после которого критики могли бы, дернув носиком, констатировать: 'Эх, хулиганье!'.
  На обложке издатели поместили цитату (по всей видимости, из какой-то рецензии, правда, без указания места публикации): 'Бред? Да. Но... КАКОЙ СТИЛЬНЫЙ БРЕД!'. Однако, чем чем, а бредом 'Lost Pages' не являются ни в коей мере. Увы, издательство 'АСТ' в очередной раз схалтурило и не поместило в книгу ни предисловия, ни послесловия, в которых бы хоть каким-то образом удалось приоткрыть читателю все грани великолепной игры, которую затевает с ним ди Филиппо. Хотя рамок статьи для этого может оказаться и мало, скорее надо говорить об отдельной книге по объему сравнимой с 'Lost Pages'.
  Хотя в приведенной выше характеристике книги можно согласиться с одним словом: 'СТИЛЬНЫЙ'. Каждый рассказ 'Lost Pages' это стилизация под произведения автора об альтернативной судьбе которого идет речь. Ди Филиппо изящно издевается над признанными классиками мировой литературы.
  Кавка один из столпов элитной/интеллектуальной литературы становиться героем рассказа в стилистике американских комиксов: днем пишет колонки в журнале, сиречь ведет неприметную жизнь обыватели, а ночью одевает костюм и становиться супергероем, ведущим борьбу со злом. Причем главными злодеями оказываются члены группировки махровых сионистов-террористов. Еврей Кавка борется с мировым сионизмом! Что может быть прекрасней!
  Анна Франк в нашей истории, после публикации дневника, стала суперзвездой Холокоста. В мире 'Lost Pages' Анне удалось сбежать из Старого в Новый Свет, где она занимает место Джуди Гарленд, снимаясь в главной роле в 'Волшебник страны Оз'. Правда в итоге, жизнь 'альтернативной' Франк по сути мало отличается от того что пришлось пережить 'реальной' в ее дневнике - те же мучения.
  Джон Кэмпбелл - отец золотого века научной фантастики, - в 'Lost Pages' превращается в Джозефа Кэмпбелла - известного мифолога, - и становиться отцом золотого века, уже не научной, а сакральной фантастики. Да не просто литературным редактором, а человеком, управляющим ходом истории.
  Ну и наконец самая, на мой взгляд, замечательная история - 'Mairzy Doast' - посвящена Роберту Хайнлайну. Здесь ди Филиппо разошелся во всю ширину своих плеч, поместив в 'альтернативный мир' концепции гранд мастера научной фантастики. Здесь и ограничения на избирательные права, отсылающие нас к 'Starship troopers' и лунные эпопеи в духе 'The Moon Is a Harsch Mistress'. Не могу не отметить изящный стеб над бреднями 'оккультного нацизма' в виде немецких бонз, переместившихся на летающей тарелке из осажденного Берлина на Луну.
  Все это лишь малая толика грандиозного спектакля, разыгрываемого на страницах 'Lost Pages'.
  Ди Филиппо напоминает чемпиона конкурса барменов. Он изящно смешивает различные напитки, подбрасывает и ловит стаканы и бутылки, делает это непринужденно, можно сказать, получает огромное удовольствие от процесса приготовления истинно постмодернистского фантастического коктейля: смелого, бунтарского, интеллектуального, неполиткорректного, зажигательного, обжигающего, а нам - читателям - остается лишь раскрыв рот и вытаращив глаза покрепче устроиться на стуле - чтобы не упасть - и, восхищаясь, следить за великолепной работой мастера.

  Потерянные страницы: Фантаст. Роман: Пер. с. англ. / П. Ди Филиппо. - М.: ООО 'Издательство АСТ': ОАО 'ЛЮКС', 2004. - 253, [3] с. - (Альтернатива. Фантастика)

  

  01.12.2008, Львов


Купить "Lost Pages" в интернет-магазине



К оглавлению


  Ellis Breat Easton "American Psycho"

  Отечеством нашим я объявляю сумасшедший дом

Сейчас я только еще схожу с ума и оттого сижу и разговариваю с вами,
а когда разум окончательно покинет меня, я выйду в поле, -
я выйду в поле, я кликну клич, - я кликну клич...
... и объявлю войну всему миру.

Леонид Андреев 'Красный смех'


  Писатели бывают разные. Одни за всю жизнь производят тонны несусветной хуйни. Хуйни можно сделать и три вагона и маленькую тележку. Независимо от количества, хуйня остается хуйней. Но написавший тележку, виноват меньше, чем создатель вагонов. Поэтому первого надо просто казнить, а второго с особой жестокостью.
  Некоторые - это гении - создают благоухающие приятные букеты шедевров. Только их. Правда, для этого приходиться ограничиваться тележками, по размерам сходными с теми, что катают совсем меленькие дети. Таким надо ставить памятники и побольше и почаще.
  Другие выписывают потоки поебени, среди которых найдутся один, два шедевра. Таким можно поставить памятник за шедевр, а за поток поебени что-нибудь отрубить. Отсекать необходимо пропорционально масштабам поебени: кому пальчик, а кому и по самые уши.
  Бреет Истон Эллис из последних.
  'Lass Then Zero' и 'The Rules of Attraction' такие себе просто изобразительные романы, пейзажики, зарисовочки небольшие. 'The Informers' мутотеть, показывающая: мол, и я, Эллис, могу быть таким академичным писателем. 'Glamorama' вторична, по отношению к 'American Psycho', отчасти даже стебабельна. В 'Lunar Park' Эллис отходит от традиционной тематики, переходит к глубинным проблемам взаимоотношений внутри семьи, тяжести бремени славы, борьбы с внутренними демонами, соревнуется с Кингом и в итоге полностью проваливается. И только 'American Psycho' удостаивается подробного рассмотрения, восхищения и порицания.
  Поебини у Эллиса крайне мало, а шедевр имеется. Поэтому после смерти Брету поставят небольшой памятник в полный рост на площади его имени. А до этого что-нибудь отрежут. Каждый по своему усмотрению Я бы прибил гвоздями к полу, разрезал мошонку скальпелем и скормил яйца крысе.
  Один из знакомых, во времена, когда можно было быстро стать солидным человеком, ставший солидным человеком, рассказывал, как гонял в Londostani. С утра он, в компании высоких лиц одного высокого банка, ездил в отель Хилтон, где собирались все высокие люди всех высоких банков, высокие люди высоких банков рассаживались по высоким столикам и диванчикам, заказывали высокий кофе (по цене в районе ста долларов, по вкусу хуже, чем в любом придорожном кафе), кто-то даже пил, кто-то даже заказывал высокую газету и кто-то даже читал, кто-то даже брал к высокому кофе высокую булочку и кто-то даже ел. Основная цель визита заключалась не в завтраке, а в необходимости покивать друг другу головой, можно сказать, поздороваться.
  Я и знакомый сидим на простой отечественной кухне (после Лондонских Хилтонов самое то побывать в родных местах) едим грибы с картошкой гривен на десять, я прикидываю, сколько же в год тратиться на высокое кофе, высокую газету и высокую булочку, и говорю, как в том анекдоте про льва и зайца: 'А можно не приходить?'.
  Знакомый накалывает грибочек и отвечает: 'Не, ты чо? После такого никто с тобой дел иметь не будет'.
  И в этот момент я и подумал: 'Да от такой жизни охуеешь'.
  По таким же законам живет и Патрик Бейтмен, прямо так и говоря:

  - Если ты так ненавидишь свою работу, то почему ты ее не бросаешь? Тебе вовсе не нужно работать.
 - Потому что я хочу соответствовать. (стр. 325)

  Соответствовать миру, в котором о человеке судят по величине годового дохода, марке одежды, визитной карточки, красоте прически, накаченности мышц, имеющейся машине и бытовой технике;
  миру, в котором жизнь состоит из необязательных набегов на работу, необязательных деловых встреч, обязательных визитов в спорт зал и дорогой ресторан;
  миру, в котором окружающие не запоминают лиц и имен, а если тебя назвали другим, то надо улыбнуться и приветливо ответить;
  миру, в котором каждый говорит и слушает только себя, в котором можно приходить в костюмах со свежей кровью и открыто говорить и желании всех убить;
  От такой жизни реально охуеешь, съедешь с катушек и найдешь единственный выход - убивать всех подряд. Мочить придется не на самом деле, а лишь в воображении. Убивать, чтобы в насквозь бездуховном мире потреблядства ощутить существование себя, понять: являешься живым человеком, и другие тоже живые - из крови и плоти, особенно это хорошо ощущается, когда кровь хлещет из ран, а плоть лежит в холодильнике или отрывается зубами.
  Сами вспомните: сколько раз видели какого-нибудь мудака и думали: 'Бля, убил бы нахуй!'
  С развитием повествования убийства превращаются для Бейтмена в обыденность, один из пунктов в ежедневном плане 'что я должен сделать?': с утра навести красоту на лице и теле, сходить на работу, встретиться с деловыми партнерами, сходить в спортзал, побывать в ресторане с друзьям, где услышать высокоинтеллектуальные разговоры типо 'Купил фильм 'Апогей', думал он про голубых' (стр. 29) (воистину, после Ганди и поговорить то не с кем!), зарезать бомжа у входа, сходить в клуб, где снюхать дорожку кокаина, застрелить саксофониста на обратном пути, убежать от полиции, сдать видеокассеты, завезти друга к себе, где размозжить ему голову топором, заказать элитных проституток, заняться сексом, после чего разделать блядей и засунуть мясо в холодильник, посмотреть порнушку перед сном, подрочить, спать.
  Джонни Депп мог бы сказать об 'American Psycho': 'Эта книга вышла, когда Американская Мечта испустила последний вздох. Но Эллис все еще безнадежно пытался искать ее, искал с остервенением, надеясь, что мечта все еще существует, и все, что он нашел, так это безумие, лезущее из всех, двигающееся во всех направлениях и охватывающее все общество, трагедию и паранойю, алчность и ненависть. Лучший способ познакомиться с Эллисом: прочитать его роман - он абсолютно искренен. В тоже время 'American Psycho' - своего рода экзорцизм: он об одержимости и сумасшествии, о попытке найти хоть что-то, во что можно верить'.
  Мог бы сказать об 'American Psycho', но сказал о другом произведении. Если заменить название романа на 'Страх и ненависть в Лас-Вегасе', а Эллиса на Хантера, то получится точная цитата из Депа1.
  По степени влияния на англоязычную литературу второй половины ХХ века Томпсон и Эллис сравнимы. Огромный успех, множество последователей, заимствование стиля и тематики другими авторами. И обоих по сути одно стоящее произведение, которое можно перечитывая снова и снова, с каждым разом выцепляя новое, ранее не замеченное.
  Терри Гиллиам, режиссер экранизации романа Акулы Ханта, вспоминал: 'Страх и отвращение несколько лет следовали за мной по пятам. Десять лет назад появился сценарий, и я тогда подумал: 'А было бы интересно начать девяностые с этого фильма'2.
  Девяностые не начались, а закончились со 'Страха и отвращения в Лас-Вегасе'.
  А открылось последнее десятилетие прошлого века с 'American Psycho', позже экранизация распахнет двери в двадцать первый.
  Кроме описания походов по ресторанам и вечеринок, секса и скрупулезной расчлененки (с ней Эллис в конце романа, конечно, переборщил) в 'American Psycho' имеются музыкальные рецензии, которые кому-то могут показаться лишним. Однако, именно они играют в произведении важнейшую роль. Читая их, мы, с одной стороны, должны убедиться: Патрик Бейтмен (кровожадный маньяк, бесчеловечный ублюдок и подонок) интеллектуально развитый человек, способный написать текст крайне высокого качества. С другой: они служат иллюстрацией: даже воспитанный человек, интеллектуал способен быть чудовищем. С третьей, Патрик и в музыкальных вкусах вынужден соответствовать: он рассматривает наиболее известные группы 80-х, самые что ни на есть попсовые, андеграунд Бэйтмена не интересует. И наконец, сами рецензии читают как куски из передачи 'Намедни', так и представляешь Парфентия на экране: 'Год 86-й Genesis выпускают Invisible Touch'. То есть рецензии подводят музыкальные итоги 80-х.
  Точно также 'American Psycho' выносит приговор предпоследнему десятилетию прошлого века. (Одна из глав так и называется 'Конец 80-х'). Книга показывает, до чего доводит современный миропорядок даже успешного человека. Патрик Бэйтмен гротескный портрет западного человека конца ХХ века, человека с которого сорвали все одежды, содрали кожу и вывернули нутро, человека, протестующего против мира, но самого он сам, плоть от плоти, является его продуктом.
За прошедшие почти два десятилетия кто только не испускал на 'American Psycho' сонмы проклятий: начиная от феминистических ассоциаций и заканчивая сторонниками жидодемонологии Климова. Книгу призывали запретить, а с самим автором сделать то, о чем я писал в конце седьмого абзаца. Здесь стоит поговорить о задачах, стоящей перед литературой. Одна из них, возможно, важнейшая - давать срез десятилетия, эпохи, чтобы можно было сказать: 'Да, эта книга отбила восьмидесятые / девяностые / нулевые / десятые'. Иначе в таком случае, можно предъявлять претензии и какому-нибудь Гоголю. Мол, что это вы Николай Васильевич в 'Ревизоре', то понаписали? Какие-то чинушки продажные, жалкие душонки, авантюристы сумасшедшие, вруны несусветные! Нам давай Гомера всякого, Илиады и Одессеи, чтоб про битвы эпические, про любовь жаркую, геройство и предательство. На самом же деле, если 'такие лица, как сочинитель таких записок, не только могут, но и даже должны существовать в нашем обществе, взяв в соображения те обстоятельства, при которых вообще складывалось наше общество' (стр. 4), то такое лицо должно быть представлено публике во всей своей полной красоте и ужасе. А ежели, кому не нравиться, то нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Патрик Бейтмен, без сомнений, герой нашего времени.
  Причем он явно отличается от персонажей прошлого, к примеру, героя 'Записок из подполья' Достоевского, вступление коих послужило эпиграфом к 'American Psycho'. Если персонаж Федора Михайловича снимает проститутку и пытается уговорить сойти с ошибочного пути, то Патрик использует блядей по прямому назначению и убивает, не испытывая ни капли сожаления, если герой 'Записок из подполья' вызывает противника на честный поединок, то Бэйтмен подкрадывается со спины в туалете и пытается задушить, или накачивает до невменяемого состояния и рубит топором (примерно, как Раскольников старушку).
  В 'American Psycho' Эллис выводит отличный от прошлого портрет маньяка. Всякие коллекционеры, Френсисы Колдхеймы или Греную были элементами асоциальными, вышедшими из низов, психически ненормальными, сидели на отдельных островках или в подпольях, то Патрик Бейтмен совсем другой.
  С ним можно повстречаться на вечеринке, ехать в транспорте, сидеть за одним столиком, вести деловую беседу или милый разговор. Вам он может показаться очень умным, веселым, добрым и отзывчивым. Таких много.
  Возможно, сейчас он дописывает несколько строчек, сохраняет, закрывает Microsoft Word, скидывает файл на флешку Kingston, выключает ноутбук Acer 5101AWLMi, переходит к стационарному компьютеру с процессором Intel с тактовой частотой в 2.0 GHz, смотрит на левятнадцати дюймовый монитор LG, загружает Windows XP, вставляет флешку Kingston, подключается к Internet с помощью провайдера Львiв Telecom, загружает Mozilla Firefox, смотрит в зеркало рядом с компьютером: носки Falke, штаны Adidas (завтра родину продаст), футболка Tommy Helfinger, волосы вымыты шампунем Head and Shoulders и зачесаны назад расческой Jaguar, белые зубы почищены пастой Colgate и зубной нитью Stomport, лицо гладко выбрито станком Gillette (четыре лезвия) с использованием крема для бритья Clinique и лосьона Pour Hommes. Он делает несколько кликов мышкой и выкладывает текст в Internet.
  Кстати, скоро ему двадцать шесть.

  1 Охотников А., Керви А. 'Великая акула Хант'; цит. по Тампсон, Хантер С. 'Страх и отвращение в Лас-Вегасе: Дикое Путешествие в Сердце Американской Мечты' - М.: АСТ, 2007, стр. 28. К тексту

  2 Там же. К тексту

  Эллис Бреет Истон 'Американский психопат' [пер. с англ. В. Ярцева, Т. Покиадевой]: - М.: Эксмо; СПб: Домино, 2007. - 560 с. - (Интеллектуальный бестселлер).



  04.10.2009 - 07.10.2009, Львов


К оглавлению


  Flynn Michael F. "Eifelheim"

  Мы покидаем вас навсегда в ракетах из яркого детского сна

  Майкл Флинн мало известен русскоязычному читателю. При этом на Западе Флинн считается одним из ведущих фантастов, обласкан премиями, статуэтками, коими может заполнить пару полочек стеклянного шкафа в рабочем кабинете.
  В наших Палестинах до "Эйфельхайма" издавалась лишь "В стране слепых", повесть "Ладони Бога", да рассказ "Возведено на песках времени" и пару статей. К сожалению, столь малое количество переведенных произведений не позволяют абсолютно точно определить общефилософские взгляды, или говорить об эволюции мастерства писателя.
  Но все же, определенные заключения сделать можно.
  Видимо в 1990 году на Западе ситуация с дебютами оказалась совсем уж плоха, раз "В стране слепых" получила приз "Лучший дебютный роман" по мнению читателей "Локуса". "В стране слепых" книга с интересной задумкой, но довольно посредственным исполнением. Флинн в последующие годы исправил главную ошибку дебюта: стал чередовать экшен-эпизоды с философской нагрузкой. В "Эйфельхайме" нет десятков страниц, при чтении которых хочется воскликнуть голосом Папанова: "Короче Склифосовский!", нет натянутой детективной интриги и бесконечного крошилова, заполняющего всю вторую часть романа.
  В "Эйфельхайме", как и в "Стране слепых", Флинн ведет две сюжетные линии: одну - в наши дни, другую - в прошлом. Если в дебютном романе Флинну удалось худо-бедно увязать две части, то в "Эфельхайме" - нет. Современное повествование - яркий пример научной фантастики - бессмысленной и беспощадной - в представлении обывателя: два полу или просто сумасшедших ученых, ведущих диалог в стиле легендарного "С точки зрения банальной эрудиции любой индивидуум...", вкупе с постоянными упоминаниями теорий Васькина-Пупкина, может отпугнуть даже закаленного любителя фантастики, что говорить о простом смертном. Хотя, возможно, все это лишь попытка придать повествованию некий флер научности.
  Повествование о 14 веке удалось на порядок лучше. Флинну можно было ограничиться сугубо им, создав очень крепкий и интересный историко-фантастический роман. Конечно, это не Умберто Экко, с "Имя Розы" которого "Эйфельхайм" часто сравнивают, и, тем более, не Дмитрий Балашов, создавший лучшие в мировой литературе романы о средневековье. У Флинна - взгляд янки на европейское средневековье, на что он и сетует: "Я пытался обрисовать среду Рейнланда середины XIV века, но это трудно сделать, живя в США в начале ХХI века". Однако, нарисованной картине хочется верить. Середина 14 века крайне интересное время: на фоне ужасной чумы, выкашивающей целые области, расцвет натурфилософии, сменившей схоластику. Флинн замечательно реконструирует христианское сознание тогдашних людей, действительно веривших в Бога и воспринимавших окружающий мир, в том числе и неожиданно возникших пришельцев, через призму Священного Писания и сочинений Святых Отцов. Введения в повествование таких персонажей как Уильям Оккам доставляет чрезвычайное удовольствие. При этом Флинн постоянно ссылается на реально известные факты, пытаясь создать как можно более реалистичное повествование, а не книгу из серии вот-как-мне-захотелось-так-я-и-пишу.
  В целом "Эйфельхайм" можно назвать очень хорошим романом, но, к сожалению, Флинн захлебнулся во всех идеях, проблемах, которые постарался уместить в шестисотстраничную книгу. А проблемы и идея очень интересные.
  Дополнительная черта, объединяющая "Эйфельхайм" и "В стране слепых": режущая глаза толерантность. Знакомясь с современной западной литературой, возникает ощущение: зарубежный автор обязан соблюдать правила толерализма, как ранее в СССР властвовал соцреализм.
  "В Стране слепых" основная идея: не случись отмены рабства - нацистская Германия выиграла бы Вторую Мировую. Идея чрезвычайно бредовая, но очень толерантная, благо сейчас в США мало кто вспоминает: Линкольн даровал неграм свободу, чтобы депортировать в Африку, а также Абрахаму нашему принадлежит фраза: "Я намерен заявить, что ни в коей мере не являюсь и никогда не являлся сторонником общественного и политического равенства между белой и черной расой. Как и любой человек, я выступаю за то, чтобы белая раса занимала господствующее положение."
  В "Эйфельхайме" за всю толерантность отдувает главный герой пастор Дитрих. Столкнувшись с "зелеными человечками", спалившими при приземлении одну из деревень, Дитрих тут же пытается найти с ними общий язык. Повстречав иудея из Киева, пастор, имеющий, как и все христиане, определенные претензии к приверженцам Яхве, очень скоро отказывается от нетолерантных взглядов.
  Флинн противопоставляет сверхгуманиста Дитриха и весь тогдашний мир: местные жители, собирающиеся идти с вилами против демонов, общая обстановка в тогдашней Европе: беспощадное восстание кожаных рук, еврейские погромы, ураганом пронесшиеся по многих городам. В итоге, когда узнаешь, что письмо Дитриха к епископу оказалось в сборнике "Толерантность сквозь века", не знаешь толи смеяться, толи плакать.
  "Эйфельхайм" мог бы оказаться очередным пангериком либеральным идеям, но Флинн автор умный и автор для умных. Американский писатель пытается заглянуть вглубь христианства, осмыслить жизненный путь Христа.
  Пастор Дитрих озвучивает представления о христианстве, как религии, призванной примирить всех людей, слить в едином братстве. Эти идеи одержали верх среди сегодняшнего духовенства и именно таким представляют христианство большинство простых людей.
  Почему?
  Прочувствуйте как это красиво звучит:

  Это не так естественно простить. Естественно отомстить. Ударь дворнягу, и она укусит. Расшевели осиное гнездо и осы тебя ужалят. Вот зачем нужен был наш благословенный Господь - чтобы научить нас прощать.

  - Кто твой господин и что он делает, чтобы выкупить тебя?
  - Мой господин Иисус Христос, он уже выкупил меня своей кровь.
  - Благослови Бог этого человека.
  - Благослови Бог? Он резал людей и приказывал резать других. Божье благословление было далеко от него.
  - Нет. Он всегда был с ним. Он должен был только принять его.
  - Трудно простить такого человека. Какие бы намерения не двигали им в итоге.
  - Трудно людям быть может, но не Господу.

  Иисус пришел в этот мир, чтобы отделить человека от животного: уничтожить ненависть, зависть, алчность и другие пороки. Задать людям максимально высокую планку, к которой необходимо стремиться. Именно таких идей придерживались определенные богословы 14 века, в том числе, и главный герой "Эйфельхайма".
  Большинство видит в книге Флинна роман о контакте, но для этого ли в повествование введены крэнки: пришельцы, эволюционировавшие из животных, соблюдающие максимально жестокие, антигуманные, но максимально логичные правила устройства общества? Именно крэнки предпринимают попытку принять христианство и подняться от животного к небесам.
  В людях Флинн разочаровывается: окружающие, за исключением священника Йоахима, остаются глухи к проповедям Дитриха.
  Буридан, учитель пастора, прямо говорит Дитриху: "Ты слишком часто живешь в собственной голове."
  Другой персонаж Манфред объясняет главному герою: "Всепрощение - это ложный мир. Твой враг может счесть снисходительность за слабость и ударить первым", а перед этим наставляет: "Это все чтение, Дитрих. Оно уводит человека из этого мира и заточает в собственной голове, а там нет ничего кроме фантомов".
  В мире фантомных идей живут и Дитрих и Флинн. Ибо, если внимательно читать Евангелие, то очевидно: Христос вовсе никакой не сентиментальный мечтатель-проповедник, каким его пытаются представить и в наше время. Христос - воин: гневный, обличающий, обещающий несчастья и кары, изгоняющий бичом из храма.
  Поэтому сложно согласится с мыслью Флинна: ростки гуманистического мира были уничтожены, прокатившейся по Европе чумой и голодом, вызвавшей озлобление. Увы, но идеи гуманизма живы лишь в головах небольшой группки мечтателей. Идеи очень красивые, и в своей красоте пленительные, но противоречащие человеческой природе. Семена гуманизма брошены не на благодатную почву.
  Возможно, идеи, столь близкие Флинну, все же найдут реализацию, но только у пришельцев, случайно оказавшихся на Земле.

   Эйфельхайм: город-призрак / Майкл Ф. Флинн. - М.: АСТ; СПб.: Астрель-СПб, 2010. - 607 с. - (Сны разума).

  18.04.2011, Львов


К оглавлению


  Gibson William, Sterling Bruce "The Difference Engine"; di Filippo Paul "The Steampunk Trilogy"

  Джек привез из Лондона веселый танец Шейк

Машина различий []
  В принцопе, тема развития киберпанка на рубеже 80-х 90-х годов ХХ века, была кратко раскрыта в опусе о 'Ribofank' Пола ди Филиппо, поэтому не стоит повторятся, даже если необходимо написать текст о романе, создавшем очередное чудище с ирокезом. Чудища, одетого в цилиндр и костюм, с торчащими из кармана перфокартами и вырывающимися из ушей, ноздрей и рта клубами пара.
  К благу читателей всего мира, коронованные короли киберпанка, получив по шапке Мономаха, не стали эксплуатировать принесшее им славу направление, а отправились покорять очередные непаханые литературные поля. Бизнесмены от литературы недоумевали: 'Господа, куда же вы? Да вам бы еще лет двадцать пять киберпанкствовать и стричь купюры с читателей? А вы?' Дельцы от графомании врывались на киберпанковское пастбище, заполняя его безграничное поле, на котором хрустели зеленые дяди Сэмы. А тем временем Гибсон и Стерлинг зачинали очередного зверя. Зверь явился подобно паровозу из камина с картины Рене Магрита или точнее, как поезд доктора Брауна из третьей части 'Назад в будущее': неожиданно, ярко, красиво, разительно, разметав все вокруг. А потом также неожиданно ретировался, оставляя окружающих охуевать.
  Рассказывать вокруг чего крутится сюжет The Difference Engine в хорошем обществе признак дурного тона. Любому сэру, херу и просто образованному человеку известно: компьютер был изобретен уже в ХIХ веке и, понятное дело, после этого в мире разразилось такое, что осталось только в романе рассказать, да пером описать.
  Создавая, в принципе, новое направление Гибсон и Стерлинг сохранили основные черты родителя: социальная напряженность в обществе, отравленные зловоньями мегаполисы, бунт против системы, попытки захвата власти злыми людьми и еще более злым ИскИном, умные японцы, плохие русские. В принцопе, все это тот же старый добрый киберпанк, сошедший на узкую железнодорожную колею ХIХ века. Разве что, в связи с переносом действия в прошлое неизбежно добавились выверты с историей. Выверты, превращающие картину вымышленного прошлого в гримасу реального аналога, можно сказать большую фигу золотому веку Британии. В принцопе, не столь и важно насколько возможны роли, коими наградили Гибсон и Стерлинг, исторических и литературных персонажей. Ошеломленному читателю остается лишь быстрее-быстрее бежать по страницам произведения, поданного под соусом классического викторианского романа.
  В сумме все это позволяет закрасться в голову довольно крамольной мысли: 'А не является ли The Difference Engine лучшим романом и Гибсона и Стерлинга?'
Стимпанк []Как писал поэт: 'Как водится вслед за погибшими львами, бредут, разбирая из кости, шакалы'. К счастью, наши львы не пали смертью храбрых, просто ушли в другие прерии, однако, это не отменило наличия шакалов. Не ставлю целью оскорбить Пола ди Филиппо, тем более обозвать шакалом. Просто, каждой брошенной кости свой зверь.
  В принцопе, The Steampunk Trilogy это эдакий стеб над паропанком, даже скорее над викторианским веком. Пол ди Филиппо вообще известный шутник, хулиган и дебошир. За первую повесть трилогии 'Victoria' английская королева вряд ли бы удостоила ди Филиппо рыцарского звания, скорее какой-нибудь слуга ее величества вызвал бы Пола на дуэль или, что еще хуже, убил безо всякого сожаления. Но нам то, не являющимся подданными британской короны, весело читать все эти приключения, замешанные на воистину неземном сексе.
  В 'Hottentots' выведен замечательный портрет ученого-расиста ХIХ века. Естественно, законы комического жанра и политкорректности требуют наличия в сюжете положительного героя готтентотки и белого мужа - расового предателя. Вообще, за такое надругательство над расовой теорией ди Филиппо необходимо прилюдно выебать и почлено расчленить, но... времена немного не те. Так что пусть живет, собака.
  Заключительная повесть 'Walt and Emily' выглядит наиболее слабой в The Steampunk Trilogy. Здесь ди Филиппо издевается над повальным увлечением высшего общества ХIХ - спиритизмом. Хотя, думаю, мало кто отказался бы от настоящего визита в мир иной.
  На самом деле, все это, при хорошем чувстве юмора, читается здорово и весело. Однако, никогда не стоит забывать: пародия, даже самая талантливая, это всегда пародия.
  Сегодня, что кибер, что паропанк, уже перестали быть просто литературными направлениями. Киберпанк стал днем сегодняшним. Стимпанк не мог стать современностью изначально. Вы можете слушать песни в стиле киберпанк, покупать нижнее белье в стиле киберпанке, дивиться на поделки народных умельцев в стиле стимпанк. Некоторые - молодые, зеленые и просто глупые - даже и не знают, что все это имело литературную первооснову.
  Зато у нас - сэров, херов и вообще людей образованных - всегда есть возможность обратится к литературной первоисточникам и получить ни с чем несравнимое удовольствие.

  Несколько интересных цитат:

  The Difference Engine

  Знаешь, как родилась на свет аналитическая геометрия? Некий парень по фамилии Декарт увидел на потолке муху. Тысячи лет миллионы людей смотрели на мух, но понадобился Рене Декарт, чтобы создать из этого науку. Теперь-то инженеры пользуются его открытием ежедневно и ежечасно, но не будь Декарта, им бы просто не чем было бы пользоваться.

  'Форма определяется функцией'. 'Выживают наиболее приспособленные'. Новые формы идут в авангарде. Сперва они могут выглядеть необычно, но природа испытывает их в борьбе против старых, и если они устоят и победят, то их потомки унаследуют этот мир.

  Не следует ли нам сэр, в голосе журналиста появилась дрожь с трудом сдерживаемого энтузиазма, - провести абсолютно объективные, чисто статистические исследования? Не следует ли нам изучить общество с невиданной точностью и подробностью? Выводя тем самым новые принципы - из бесчисленных актов взаимодействия людей; из самых потаенных перемещений денег; из бурного течения прохожих и экипажей по улицам... Предметы, которые мы неопределенно относим по ведомству полиции, здравоохранения, общественных служб - но подвергнутые тщательнейшему рассмотрению острым, ничего не упускающим глазом ученого!
  - В теории, - неуверенно начал Мэллори, - такой подход представляется весьма перспективным, но я сильно сомневаюсь, чтобы научные общества могли обеспечить машинное время, необходимое для столь амбициозного проекта.

  Я могу ошибаться в чем-то, а они ошибаются полностью.

  Я не очень понимаю, что может быть плохого от хорошей сигары.

  'Бывают борения разума, подобные титаническим судорогам самой Природы, когда все вокруг кажется анархией и первозданным хаосом, однако часто именно в эти моменты величайшего смятения возникает, словно в родовых схватках Вселенной, некий новый принцип упорядоченной организации, некий новый побудительный мотив, и этот новый принцип, этот мотив смиряет и приводит к гармоническому соответствию страха и стихии, грозившие отчаянием и ниспровержением всех основ'.

  Когда все вокруг теряют голову, ты просто вспоминаешь, что в фунте как было двадцать шиллингов, так и осталось.

  The Steampunk Trilogy

  Я сожалею, что моего напарник сегодня здесь нет, но я уверен, что смогу говорить достаточно долго за нас двоих.

  Чистота моего безумия придает мне сил.

  И никаких времен Года, и ни Ночь, ни Утро. Это было Лето, вложенное в Лето, столетия Июней.

_______

  Гибсон У., Стерлинг Б. Машина различий: Роман / Пер. с англ. М. Пчелинцева. - Екатеринбург: У-Фактория, 2002. - 592 с. (Серия 'Киберtime')

  Филиппо П. Ди Стимпанк: [фантаст. повести: пер. с англ.] / Пол ди Филиппо. - М.: АСТ: АСТ МОСКВА: Транзиткнига, 2006. - 346, [6] с. - (Альтернатива. Фантастика)



  15.01.2010, Львов


Купить "The Steampunk Trilogy" в интернет-магазине



К оглавлению


  Hawking Stephen "Black Holes and Baby Universes and Other Essays"

  Черные дыры АБС

  Фигура Стивена Хоукинга вне сомнений вызывает жгучий интерес не только у всех кто интересуется физикой, астрономией и прочими науками, а так и у стремящихся познать возможности человека, если он поставлен в максимально ограниченные условия, если получает от судьбы жесточайшие удары, однако не ломается и доказывает, что жить, творить и добиваться успеха можно и находясь в инвалидном кресле без голоса. Судьба Хоукинга служит и укором тем, кто, будучи абсолютно здоровым, ссылается на какие-либо трудности, заговоры и прочее стремится оправдать неуспех, ибо возможности человека безграничны все зависит от желания, трудолюбия и таланта.
  Если вы надеетесь, купившись на заголовок, найти в 'Черных дырах' рассказ о новых открытиях или теориях, то ошибаетесь: вся научная часть книги вкратце пересказывает содержание 'Краткой истории времени'. Но 'Черные дыры', на мой взгляд, не менее интересны, чем 'КИВ', ибо Хоукинг рассказывает о собственной жизни: о шоке, случившемся, после известия о неизлечимой болезни, о ломке сознания и в приходе к понимаю, что суть жизни в труде, в стремлении сделать как можно больше за отпущенный срок.
  'Зная, что можешь рано умереть, понимаешь - жизнь стоит того, чтобы ее прожить, и есть множество вещей, которые надо сделать'. Читая эти строки, возникает желание, чтобы каждому человеку врачи раз в жизни ставили диагноз неизлечимой болезни, специально, ошибочно. Возможно тогда бы большинство перестало бессмысленно тратить жизнь на праздный отдых, плевание в потолок и массовые попойки. Конечно многие бы сломались, не прошли бы испытание, но тем и лучше - таким особям не место среди человечества, в их пребывании на Земле нет особого смысла. Пусть уж лучше дадут метан в биореакторе.
  Отвлечемся от человеколюбивых людей, которые покажутся многим человеконенавистническими.
  Кроме рассказов о нелегкой судьбе в книге присутствуют статьи-размышления Хоукинга о вечных вопросах: о Боге, о наличии и отсутствии предопределения, отношения людей к науке. С мыслями Стивена можно соглашаться или не соглашаться, однако, представленная точка зрения вне всяких сомнений заслуживает ознакомления.
  Хоукинг является идеалистическим технократом, стремящимся все объяснить с точки зрения науки. Английский ученый, даже упоминая о возможности самоуничтожения человечества, все же полон оптимизма и верит в гуманность людей, способных сохранить свой вид, уверен в наличии конечной модели Вселенной, объясняющей, если не все, то многое.
  С мыслями Стивена можно соглашаться или не соглашаться, однако, представленная точка зрения вне всяких сомнений заслуживает ознакомления. А прав Хоукинг или нет покажет время.

  Черные дыры и молодые вселенные / Стивен Хокинг ; [пер. с англ. М. Кононова]. - СПб. : Амфора. ТИД Амфора, 2006. - 189 с. - (Серия 'Новая Эврика')



  08.01.2008, Львов


Купить "Black Holes and Baby Universes and Other Essays" в интернет-магазине



К оглавлению


  Høeg Peter "De måske egnede"

  Когда новые дни с тупой неизбежностью пробивались сквозь кожу замкнутых век

Я время убивать не стану,
Все равно оно убьет меня,
Стрелкой секундной ковыряя рану,
Разрывая ее края.

Дельфин 'Мало'

Условно пригодные []
  Существует множество вечных тем, но на самом деле вечная тема одна - время. Время, всеобъемлющее, всеохватывающее, связывающее воедино все сущее. Любой писатель, музыкант, скульптор, словом каждый творец, обращается к тематике времени: пытается разгадать загадку, увековечить время в образе, способном пленить людей. О время говорили Бэкон и Вергилий, Сенека и Олдингстон, Гоголь и Чехов, Бомарше и Мольер. О времени писали сказки и многотомные эпопеи.
  Каждый человек, каким бы и кем бы он ни был, задумывается о времени. В тот момент, когда видит, как уходят секунды, часы, дни, года, как окрашиваются сединой виски, как плодятся морщины, дряблеют мышцы, растет живот, как вокруг появляются совершенно другие люди, младших поколений, а казавшиеся вечными старики уходят. Проблема времени самым тесным образом связана с вопросом смысла жизни.
  Если творцу удастся найти ответ на загадку времени, то, в этом случае, он рискует стать классиком.
  Неудивительно, что датчанин Питер Хег решил в четвертом по счету романе 'De måske egnede' попробовать справиться с этой задачей.
  Хега можно заслужено назвать литературным маньяком. Повествование 'De måske egnede' имеет некий гипнотический характер, вводит читателя в транс. Хег ловко разделывает тушки: сначала свою, затем читателя; потрошит внутренности и оставляет с ощущением полной внутренней пустоты. В 'De måske egnede' завораживает все. Истории трех больных детей (сейчас так принято: если надо исследовать природу человека, то героями становятся или больные, или негры, или пидорасы, только не нормальные люди), порядки в школе Биля, размышления о времени, исторические и научные ремарки. Особо прекрасна композиционная структура 'De måske egnede': Хег постоянно перескакивает с различных планов, отличных временных кусков, порой это происходит по нескольку раз на одной странице. Хег снимает две, три, четыре, пять и более сцен, периодически переводя камеру с одной на другую, выстраивая резкость. Это похоже на картонку с вырезками из разных газетных статей. Такие послания обычно пишут жертвам особо изощренные убийцы, те, кто получает несказанное удовольствие от мучений, маньяки короче.
  Все это вкупе складывается в душераздирающее, череполомное, зубодробящее, костоломное, зубокрошительное повествование. Как ураган, как бздежь Господень, как все крики боли, собранные на одной магнитофонной кассете.
  Любое гениальное произведение, в том числе 'De måske egnede', не ограничивается одной - главной - темой, а охватывает целый круг. Из приведенных ниже цитат можно выделить некоторые: проблема отцов и детей, ощущение жизни в различные периоды жизни, условности мира и тэ пэ и тэ дэ. Однако, мне интереснее другое.
  Эксперимент.
  Тот, что проводился в школе Биля.
  Его теоретическая основа зиждется на гуманистической установке ценности и важности жизни каждого индивида, в противовес дарвинистическо-евгенестической о победе наиболее сильных-приспособенных и выбраковке дефектных-худших.
  Школа Биля - полигон для испытания программы подтягивания худших членов общества до минимально приемлемого уровня. Создания общества, где каждому найдется место. Где, каждый будет подчинен установленному порядку. Парадоксально, но индивиды, которые, при иной установочной системе, были бы раздавлены, противятся системе, стремящейся сделать из них полноценных. При этом сама программа не может ничего сделать с героями 'De måske egnede': они ломают пальцы, глотают газ из конфорки, совершают кражи со взломом, занимаются шантажом. Такова их природа, которую не способно изменить никакое обучение-исправление.
  С другой стороны, подобная система подарила нам гениального писателя Питер Хега. Однако, большой вопрос какова в этом ее роль. Гениальность не купишь, ей не научишь, но ее и не потеряешь. Да и свято место не пустует: не будь одного гения был бы другой.
  Вообщем, все это под большим вопросом, ровно как степень автобиографичности 'De måske egnede'.

  По традиции обильные цитаты:

  - Она стала думать, что время идет, только когда не обращаешь на это внимания, - сказала Катарина.
  Ее мать пришла к выводу, что время как бы прокладывается вперед рывками, когда ты о нем забываешь. И то, что ей осталось три месяца, - так это только при условии, если она потеряет бдительность. Поэтому она стала предельно внимательной.
  Очень скоро это стало невыносимым. Она перестала спать по ночам, Катарина с отцом тоже почти не могли спать, а если они в конце концов и засыпали, о, просыпаясь, видели, что мать сидит и смотрит на них, чтобы не упустить ни одной секунды.
По истечении трех месяцев она была абсолютно убеждена в том, что теперь вся ее жизнь пронизана вниманием и ей в какой-то степени удалось остановить время. Иногда она стала брать Катарину с собой в больницу на консультации.
  - Врачи сидели, - рассказывала Катарина, - а она расхаживала взад и вперед по комнате и рассказывала им, что ход времени - это обман. Она весила меньше сорока килограммов, и у нее выпали все волосы.
  Она умерла через полтора года. Таблетки она отказывалась принимать, говорила, что от них она впадает в сонливость, а надо, напротив, направить свет внимания на боль.
  Катарина начала ходить по комнате. Может быть, она хотела рассказать о своем отце, но не могла собраться с силами.
  - Я видела их обоих покойниками, - сказала она, - они умерли с интервалом всего лишь в полгода. Это были не они. То есть это были они, но в них больше не было жизни. Жизнь ушла. Обычно об этом - о том, что в человеке есть жизнь, - как-то не думаешь. Но если знаешь человека и знаешь, каким он обычно был, то кое-что понимаешь. Что жизнь просто так не может уйти. Что она, должно быть, куда-то ушла. И тогда я выдвинула гипотезу.
  Она подошла ко мне.
  - Она пыталась растянуть секунды, как бы наблюдая за ними. А отец потом пытался укорачивать их, чтобы они шли быстрее. Не может быть, чтобы они жили в одном времени. У каждого из них, наверное, было свое время, отличное от того, которое существовало для остального мира. Потом и для меня время стало другим, я часто думала: теперь все так плохо, что хуже и быть не может, и так будет продолжаться всегда. Как в твоем письме: "Мгновения, которые длятся вечность". Когда я смотрела на них после смерти, я знала это. Что существует не одно время, что должны быть разные времена, существующие одновременно.
  Она совсем повысила голос, так что мне пришлось придвинуться к ней. Она говорила тихо не от страха, казалось, она забыла о том, как близко мы находимся от учительской, просто для нее все это было так важно, что говорить будет трудно.
  - Я хочу исследовать это научно, - сказала она. - Нам надо попробовать прикоснуться к времени.
  Прикоснуться к времени. Наверное, в этом для меня с тех пор и заключался смысл жизни.
  (стр. 25)

  В обычное время, в то самое, которое показывают часы, осознаешь какие-то определенные истины. Если отпустить время, начинаешь понимать какие-то другие.
  (стр. 35)

  Это случилось на уроке биологии. Билль рассказывал о дарвинизме, о выживании наиболее приспособленных. Это происходит и сейчас, сказал он, и в обществе, но тут закон действует иначе, поскольку мы смягчаем последствия.
  После того как он это сказал, наступила пауза. Это было насыщенное мгновение. Он ни на кого конкретно не смотрел, он никогда прямо не обращался к кому-либо. Но, возможно, в это мгновение я понимал его лучше всех.
  Тем, кто был внутри этой жизни, то есть большинству, было трудно осознать, что он имел в виду, они лишь чувствовали радость от того, что они - внутри и относится к наиболее приспособленным.
  Для тех, кто находился вне этой жизни, почти все было заполнено страхом и отчаянием - я все это знаю.
  Понять это можно лучше всего, когда находишься на границе между двумя состояниями.
  (стр. 45)

  Я где-то прочитал, что никогда так и не были созданы часы, которые шли бы совершенно точно. И это не значит, что наука не совершенна. Просто никогда никто так и не сделал абсолютно точные часы.
  В это столетие обнаружили, что движение небесных тел не столь регулярны, как до этого считали. Что орбита движения Земли вокруг Солнца меняется из года в год.
  Поэтому пришлось выбрать определенный год, чтобы по меньшей мере иметь точку отсчета, - был выбрал 1900 год. В 1956 году единица измерения времени одна секунда стала определяться как 1/31 556 925,9747 доля тропического года 1900.
  К сожалению этот год больше не вернется, - именно так, как земля двигалась из года в год, она никогда не будет двигаться, по причине землетрясений и других аномальных явлений, повлиявших на ее движение по орбите. Это делает синхронизацию всех часов мира невозможной - трудно поставить часы по событию в прошлом веке.
  Поэтому в 1967 году это определение дополнили атомным временем, согласно которому секунда - это отрезок времени, равный 9 192 631 770 периодам излучения атома цезия-133 при переходе между двумя соседними устойчивыми уровнями в той штуке, что называется цезиевыми часами. Фредхой рассказал об этом на уроке физики, теперь существуют методы точного определения времени, сказал он, один метод дополняет другой.
  Позднее я прочитал, что, к сожалению, это системы всегда действуют неритмично, за исключением того времени, когда они только что были синхронизированы, что и приходится без конца повторять.
  Я совсем не хочу показаться мелочным. Самые точные атомные измерители времени, которые когда либо конструировали, давали дневную погрешность менее чем 10^-6 секунды. За триста тысяч лет их ошибка составит не более одной секунды. Никто не спорит с тем, что это очень высокая точность, - было сделано все возможное.
  Но все-таки это не абсолютная точность.
  (стр. 47)

  Все пытались быть абсолютно точными, потому что время и сам мир были таковыми. Все свою юность ты пытался добиться этого - и все-таки не мог и уже совсем готов был сдаться. Да к тому же они ведь так и не смогли сконструировать совершенно точные часы. Они так и не смогли доказать, что само время регулярно.
  (стр. 50)

  В закрытом учреждении Ларса Ольсене Мине мне попалась одна книга, я взял ее почитать у главного врача. В ней рассказывалось о замечательных часах прошлого.
  В Китае до Рождества Христова часы представляли собой концентрические окружности курившихся благовоний с постоянно тлеющим огоньком, и каждый новый запах означал новую часть дня.
  При этом в Египте часы выглядели как высеченная на камне пятидесятиметровая сеть, по которой вместе с солнцем двигалась тень от обелиска.
  В средневековой Европе часы представляли собой медную пластинку со стереографической проекцией предполагаемого звездного неба, по которой двигались механические модели небесных тел из бронзы и дерева. Это называлось астролябией, она была похожа на другие часы из этой книги - небесные часы китайский династии Сун, модель Солнечной системы, вмонтированной в десятиметровую башню и приводимую в движение водяным колесом, показывающую положение планет, движение звезд, календарь, часы и четверти часа.
  Эта книга была с картинками.

  Тогда все стало так понятно. Что точные часы всегда были чудесами техники - и в первую очередь только ими. Они не служили никакой другой цели - только показывали время. Это само по себе было целью.
  В конце XIV века в целом ряде крупных европейских городов появились городские часы.
  В 1370 году французский герцог Жан Де Бери, например, оплатил семьдесят процентов стоимости сооружения огромной часовой башни в Пуатье. Там, где Карл Мартел остановил мавров.
  Наверное, это был первый за всю мировую историю случай, когда прибор, измеряющий и регистрирующий ход времени, стал доступным народу.
  Но похоже, что даже тогда измеряемое часами время никак не использовалось. Для большей части населения Европы, а имено для тех, кто не жил в городах, и даже для тех, кто жил в них, день начинался с восхода солнца и заканчивался наступлением темноты, а работа регулировалась сменой времен года.
  При измерении времени людей занимало не время, потому что оно определялось другими факторами.
  Людей занимали часы.

  Регулярность часов была отражением точности вселенной. Точности творения Господа Бога. То есть часы были прежде всего неким отражением.
  Словно произведение искусства. Так все и оставалось какое-то время. Часы были произведением искусства, лабораторным опытом, вопросом
  В какой-то момент все изменилось. В какой-то момент часы перестали быть вопросом. Вместо этого они превратились в ответ.
  (стр. 77)

  Если ты вдруг ослепнешь, если ты привык ходить по дому и вдруг с тобой случиться несчастье, на тебя напали или что-нибудь другое, то только тогда ты на самом деле откроешь для себя мебель. Она всю жизнь могла стоять вокруг тебя, но ты ее не замечал, ты просто ее обходил. Только когда становится трудно что-нибудь преодолеть, ты это замечаешь. Точно так же начинаешь чувствовать время - когда его становиться трудно преодолеть.
  (стр. 88)

  Происходит естественный отбор, людей отбирают по законам природы. Школа - это механизм для облагораживания. Он действует таким образом, что если ты выполняешь свои обязанности, то время тебя поднимает. Именно поэтому классы расположены таким образом. С первого класса по третий ты учишься на первом этаже, потом ты попадаешь на второй этаж, потом на третий, старшие классы находятся на четвертом этаже, - и в конце концов ты получаешь свой аттестат из рук Биля в зале для пения, на самом верху, и можешь вылететь в мир.
  Наконец-то я это сказал. Мы были близки к завершению.
  - Я думал о том, почему же им так трудно, почему существуют так много правил. И я решил: все дело в том, что им приходится скрывать окружающий мир. Потому что в нем не всюду поднимаешься наверх, там есть много мест, где время тянет тебя вниз к уничтожению. Они это вынуждены скрывать - не должно быть сомнений в том, что мир поднимает; если возникнут сомнения, то станет невозможно соответствовать ожиданиям. Соответствовать легче, если веришь во время. Если веришь, что весь мир - это механизм, который тебя обязательно облагородит, стоит тебе только изо всех сил постараться. Вот какое представление создает школа - это они здорово придумали.
  (стр. 89)

  Когда люди что-то оценивают, они вынуждены представлять себе какое-то положение на линейной шкале ценностей, в противном случае невозможно дать оценку. Каждый человек, который говорит, что вот это хорошо, или плохо, или немного лучше, чем вчера, берется тем самым утверждать, что имеется некая система оценок, что каким-то достаточно надежным и не вызывающим сомнений способом можно дать какую-то количественную оценку какой-нибудь работе.
  Hо никто никогда так и не смог определить, как же именно надо ставить эти оценки. Это говорится не для того, чтобы кого-нибудь смутить. Ни разу за всю человеческую историю никто для чего-нибудь хотя бы немного более сложного, чем отдельные ситуации на футбольном поле или четырехсотметровый забег, не смог предложить каких-нибудь критериев, которые можно было бы изучить и которым могли бы следовать различные люди, - так, чтобы в результате могли прийти к одной и той же оценке. Никто никогда так и не смог прийти к единому мнению о том методе, при помощи которого модно было бы определить, что один рисунок, одно блюдо, одно предположение, одно ругательство, одно взламывание двери, один удар, один национальный гимн, одно сочинение по датскому, один школьный двор, одна лягушка или один разговор хороши или плохи или лучше или хуже, чем какие-нибудь другие. Никогда и ничего, что хотя бы немного подходит на метод.
  Но метод необходим, именно он может гарантировать, что можно обсуждать что-либо честно и открыто, метод - это то, что можно передать другим, может быть не таким личностями, как Йес Йессен или я, но, во всяком случае, таким, как Катарина или какой-нибудь учитель.
  Но в мировой истории не существует никакого метода оценки качества комплексных явлений.
  И тем более не существует его для того, что возникает в лаборатории.
  (стр. 101)

  О великих естественнонаучных открытиях Фредхой рассказывал, что они были сделаны великими учеными-математиками и физиками до того, как им исполнилось тридцать лет. Это он повторял часто, его излюбленным примером был Эйнштейн: ему было двадцать пять, когда он опубликовал теорию относительности, когда в 1905 году появилась его annus mirabilis, сказал Фредхой, - если хочешь чего-нибудь совершить в жизни, то делать это надо до тридцати лет.
  Когда он говорил это, невозможно было не думать о его собственном сыне Акселе. Если тот хочет успеть что-нибудь совершить, то ему надо поторапливаться. Так как ему уже исполнилось тринадцать, а он еще не начал по-настоящему говорить.
  (стр. 114) - Мой любимый отрывок из этой книги :)

  Есть люди, которые никогда не смогут привыкнуть к тому, что их бьют. Это может быть и не связано с тем, где ты вырос: в детском доме или в семье. В большей степени это связано с тем, получал ли ты подзатыльники с раннего детства и пришел ли к выводу, что лучшая стратегия - относиться к ним как к тому, что надо пережить и забыть.
  (стр. 130)

  И все же я думал об Иисусе, ведь мы учили какие-то отрывки наизусть и декламировали их на уроках, хотя и не особенно понимали смысл. Я вспомнил два места. Иисус говорил о времени. Его спрашивали, может ли он пообещать вечную жизнь, то есть свободу от времени. На это он так и не дал определенного ответа. Как и Катарина, когда я в лаборатории спросил ее, могу ли я быть уверенным в том, что поправлюсь, он прямо и не ответил. Вместо этого он рассказал, что тот молодой человек, который задал этот вопрос, должен сделать, если хочет войти в жизнь, здесь и сейчас.
  Иисуса спросили о вечности. А он указал на настоящий момент. Это никогда никто не разъяснял, в Библии полно таких мест. Биль читал ее во время утреннего пения, но ничего не разъяснял.
  Что надо делать здесь и сейчас, если хочешь войти в жизнь? Вот на что ответил Иисус, вот первое, о чем я подумал.
  Вторым было то, что, может быть, Иисус попытался коснуться времени, возможно, это был его план. В своей лаборатории, не тогда в яслях в рождественскую ночь, а позже, он собрался с мыслями, чтобы понять высший план. И тогда он сказал тем, кто последовал за ним, что они должны пойти в мир и рассказать об этом плане, пусть даже людям это и не понравится и их будут за это преследовать и изолировать. Они должны были сделать это, чтобы все тайное стало явным. И тогда его низвергли в Царство мертвых.
  Спуск в Царство мертвых. Вот что я придумал.
  (стр. 137)

  Прочитав про одного брачного афериста, он упомянул о своей жене, матери Акселя. Этот человек убивал женщин в ванной, приподнимая их лодыжки. Какое-то время они могли удерживать голову над водой, но наконец сдавались и тонули. Он получал в наследство все их имущество и снова женился.
  Закрыв книгу, Фредхой некоторое время смотрел перед собой. Чувствовалось, что он собирается произнести что-то важное. Потом он сказал, что если для большинства людей брак создает так много сложностей, то это объясняется отсутствием разумного подхода. Вот они с женой, например, решили поделить время. Она принимала решения в первые десять лет их жизни: решила, где они будут жить, какие машины они будут покупать, это оказались 'лендроверы'. Потом наступили другие десять лет, в течении которых все решал он. Сейчас они закончились, и снова все решает она.
  (стр. 146)

  Когда дети плачут, с ними говорят о завтрашнем дне. Если они ушиблись и никак не могут успокоиться, даже после того, как их взяли на руки, то им рассказывают о том, куда они завтра пойдут, кого они завтра увидят. Их внимание отвлекают от слез и переносят на день вперед - в их жизнь привносят время.
  (стр. 160)

  Я знал, что именно так чувствуешь себя, когда живешь настоящей жизнью. Сидишь рядом с другим человеком, и тебя понимают, все понимают, и ничего не оценивают, и не могут без тебя обойтись.
  (стр. 178)

  У них был грандиозный план. Собрать всех детей в датской школе, и дефективных, и правонарушителей, и тупых - всех, вплоть до слабоумных. Частная школа Билля должна была стать моделью этого объединения. Школа должна была стать лабораторией, мастерской для изучения того, как должно происходить объединение. Того, какие меры безопасности, психологической помощи, дополнительные занятия потребуются.
  Жестокими и надежными рамками для проведения этого эксперимента должны были стать школьный порядок и точность.
  (стр. 244)

  Можно кое-что извлечь из книг, даже если не понимаешь, о чем читаешь.
  (стр. 248)

  В "Исповеди" Августин пишет, то время бежит само по себе, независимо от человека, и вместе с тем говорит, что оно связано с человеческим восприятием. Здесь наблюдается некое противоречие, но он не приводит никаких разъяснений, похоже, что Августин вполне терпимо относится к тому, что там и сям возникает некоторая неопределенность.
  В начале своей книги "Математические принципы натуральной философии" тысячу двести лет спустя Ньютон пишет, что "абсолютно правильное и математическое время течет в соответствии со своей собственной природой, равномерно и без всякой связи с чем-нибудь внешним".
  В этом высказывании нет никаких сомнений. На самом деле во всей книге "Математические принципы натуральной философии" нет никаких сомнений ни в чем.
  В промежутке времени от Августина до Ньютона случилось то, что человека удалили из времени. Теперь оно идет независимо от того, измеряет его человек или нет, - оно стало объективным. То есть свободным от неуверенности человека.

  Но в результате происходит почти что разложение. Ньютон был последним, кто всерьез мог верить во время вне связи с человеком. Вне связи с предметами. Да и вне связи со вселенной.

  Измерение линейного времени начинается развиваться в Европе на самом деле всего лишь 300 лет тому назад, все остальное было лишь подходом к теме. Оно появляется, когда общество начинается изменяться так быстро, что уже более нельзя узнать каждый новый день, поскольку он теперь сильно отличается от предыдущего. Измерение времени возникает вместе с усложнением устройства общества, оно появляется вместе с развитием коммуникаций, почты, денежной системы, торговли, с возникновением железных дорог.
  Этому существуют разные объяснения. Говорят, что время появилось одновременно с тем, как буржуазия вместе с наукой захотели освободится от аристократии и религии.
  Так, естественно, оно и должно было быть, это, по-видимому, является самой важной частью истины. Какой бы она не была. Но, похоже, существует еще кое-что.
  Когда читаешь Ньютона - не столько даже "Математические принципы натуральной философии", поскольку в этой книге он
  настолько далеко убрал человека, что самого его, писателя, уже почти там нет, как будто книга книга возникла оттого, что объективные законы природы сами себя записали, сколько когда читаешь его письма, - то думаешь, как же он похож на Биля. Одинаковая строгость, их стремление уничтожить все сомнение, их безжалостность. Как будто они представляют собой одного и того же человека, одного и того же директора школы на протяжении трехсот лет. Словно время не имело никакого особенного значения.
  Должно быть нечто более глубокое и более подробное, чем историческое объяснение. Похоже, что существует нечто общее у всех этих представителей западной культуры: ученых, философов и людей, обладающих властью и знанием. Похоже, что никто из них не выносил темноты, не хотел мириться с сомнениями и неопределенностью. Даже внутри себя не мог терпеть неразрешимых противоречий. И тогда они пытались ликвидировать их.
  Но это не может привести к катастрофе.
  (стр. 264)

  Что значит предать ребенка?
  В последние годы, пока я писал все это, Принстонский университет, где когда-то работал Эйнштейн, начал публикацию его собраний сочинений. В первом томе опубликована переписка с Миленой Марич, его первой женой.
  В ноябре 1901 года, когда они состояли в гражданском браке, у них родилась дочь, Лизерл. Спустя восемь месяцев они отдали ее на воспитание, как полагают, в одну венгерскую семью. Очевидно, потому что они мешала устройству Эйнштейна на работу и его карьере. В это время Милена Марич снова была беременна. Все держалось в тайне, позднее никто не смог найти следов Лизерл, а о ее существовании известно только из этих писем.
  Большинство писем Эйнштейна этого времени, в том числе и те, где он справляется о дочери, построены по одной схеме. Сначала несколько строк с вопросами о матери и ребенке, затем он сразу же переходит к рассказу о том, что его действительно занимает, в эти годы это в основном проблемы термодинамики - те, что вскоре приведут к созданию специальной теории относительности, опубликованной в 1905 году, в которой он излагает первую часть своих взглядов на время.
  Он развелся с Миленой Марич в 1919 году, у них был сын. Их разрыв длился до конца двадцатых годов, потом они возобновили дружеские отношения. Сохранилось несколько сотен писем, написанных ими друг другу в течении последующих двадцати лет.
  В этих письмах ни разу, даже между строк, не упоминается дочь, отданная на воспитание в другую семью.
  Что заставляет людей покидать ребенка? И какое значение для них в будущем приобретает тот факт, что они это сделали?

  Когда к Эйнштейну приходит мировая слава и журналисты задают ему вопросы о том, как он рос, он сам несколько раз использует выражение 'труп моего детства' - 'The corpse of my childhood'.
  Он утверждает, что имеет в виду тот суровый, ограниченный консерватизм, который его окружал.
  Из его писем Милене Марич становится ясно, что его научные теории разрабатывались в знак протеста против этого консерватизма, с которым он столкнулся и в швейцарской политехнической школе.
  Сам он позднее говорил, что теория относительности и рассмотрение времени и пространства были для него еще и бунтом против авторитетов, которые мешают мыслить. Из его писем становиться ясно, что его космология развивалась и как политический поступок, и как психологический протест.
  Как и стратегия выживания. Кто-то ел лягушек, другие разрабатывали в лаборатории теорию о пространстве.
  Это ограниченность, против которой он протестовал в своей работе, эти предрассудки стали в тоже время тем, что заставило его и Милену Марич отказаться от восьмимесячной дочери.
  'The corpse of my childhood'.
  (стр. 275)

  Существует промежуток времени - такой большой, что естественные науки не могут представить себе большего, это 2 х 1017 секунды, то время, что необходимо лучу света для преодоления расстояния, равного предполагаемому радиусу вселенной, этот отрезок времени называется космический хронон.
  Существует отрезок столь малый, что невозможно представить меньший, он представляет собой нижнюю границу для приписывания смысла закономерным процессам, это 10-23 секунды, это называется атомарный хронон.
  Считается, что существует также верхний и нижний ментальный хронон - граница того, насколько малый или большой промежуток времени может охватит сознание.
Если человек здоров, то это не имеет особого значения, тогда он без всяких проблем делит время с другими людьми.
  Но если человек заболевает и теряется ощущение времени, то человек наталкивается на ментальный хронон.
  (стр. 284)

  Время не позволяет упрощать и сокращать себя. Нельзя сказать, что оно существует только в сознании или только во вселенной, что у него есть только одно направление или возможные направления. Что оно только заложено в биологическом фундаменте или только является принятой в обществе условностью. Что оно только индивидуально или только коллективно, только циклично, только линейно, относительно, абсолютно, детерминировано, распространено по всей вселенной, только локально, только неопределенно, иллюзорно, абсолютно истинно, неизмеримо, измеримо, объяснимо или неприступно. Оно содержит в себе все это одновременно.
  (стр. 296)

  Нельзя быть лучше, чем твое окружение, во всяком случае на протяжении длительного времени. Когда ты находишься с людьми, которые сами относятся к себе как к животному, то ты сам становишься животным. Или еще хуже, поскольку животные не способны ненавидеть себя.
  (сто. 300)

  Одним из признаков современного разложения является то, что качество бумаги становиться все хуже и хуже.
  (стр. 309)

  Когда я появился в этой школе, заговорили о том, что Министерство образования направило в школу рекомендацию об организации полового просвещения учеников. Учителя пришли к выводу, что этой рекомендации они следовать не будут. Биль заявил об этом прямо, вместо этого каждый учитель мог по своему усмотрению поднимать эту тему, если она, по его мнению, естественным образом вписывается в темы его уроков.
  Это означало то, что на эту тему никогда не говорили прямо. Однако были разные намеки на уроках Биля по греческой мифологии, когда он рассказывал о Зевсе и тех, кого он насиловал, и особенно на уроках Фредхоя, когда он, напрмер, читал о человеке, который убивал своих жен. Именно Фредхой рассказывал об онанизме Х.-К. Андерсона и отметках в его дневнике.
Это были тайные символы. Каждый раз, когда Х.-К. Андерсен занимался онанизмом, он делал отметку в своем дневнике.
  В каком-то смысле это было похоже на те значки, которые ставил Мадвиг.

  Стуус, учитель латыни, так же как и Биль, получил университетской образование, таким образом, он имел, пожалуй, даже слишком высокую квалификацию. То, что в школе работал такой учитель, как он, кое-что говорило о качестве преподавания в школе. Он преподавал только в старших классах, кроме латыни еще и французский, но иногда он кого-нибудь замещал. Он не мог вспомнить ни одного имени, не мог запомнить, в каком классе он в настоящий момент находится, но все понимали, что если оставить его в покое, он не причинит никакого вреда.
  Он рассказывал о Мадвиге. Мадвиг был датским филологом и занимался политикой в области образования в прошлом веке, благодаря его трудам по греческого и латыни Дания стала известна во всем мире. Стуус сказал, что Мадвиг никогда не бывал в Греции и только один раз - в Италии; казалось, его интересуют не столько страны и люди, сколько вымершие языки. У него был большой греческий словарь, он сохранился, в этом словаре он каждый раз, когда первый раз смотрел новое слово, ставил рядом с ним синюю точку, если ему приходилось смотреть слово во второй раз, он ставил красную точку. Во всем словаре можно найти несколько красных точек.

  Х.-К. Андерсен и Мадвиг - оба они вели тайный счет. Их понимаешь мгновенно, и все же трудно сказать, что именно они регистрировали. Нечто, связанное со стыдом, любовью, временем, контролем и воспоминаниями. И возможно, определенное желание создать документальное свидетельство своей слабости, своей болезни. Тайное удовольствие от одинокого вожделения и от одинокой забывчивости и памяти.
  (стр. 311)

  Хег Питер Условно пригодные: Роман / Перевод с датского Е. Красновой. - СПб.: 'Симпозиум', 2003. - 320 с.


  08.04.2010, Львов


Купить "De måske egnede" в интернет-магазине



К оглавлению


  Høeg Peter "Den stille pige"

  Каспер и его чувство тишины

  Питер Хег в первой половине 90-х годов прошлого стал главной статьей датского культурного экспорта. Мировую известность писателю принесла 'Смила и ее чувство снега'. Затем последовали выносящие мозг 'De måske egnede', присвоившие Хегу статус литературного маньяка. После, как рассказывал в последнем интервью сам датчанин, он собирался приступить к давно задуманному роману, но работа оказалась неожиданно прерванной возникшим замыслом 'Kvinden og aben'.
  Хег не раз признавался: его напрягает быстрый ритм большого города. Хотя какой ритм может быть в уютном Копенгагене и миниатюрной Дании, в этом сонном царстве? Хега вообще тяготит окружающее, мешает погрузиться в полностью сакральный процесс создания литературного произведения. Хегу мешает сама жизнь, не дает сосредоточиться на творческой тишине. Поэтому неудивительно: для написания книги о тихой девочке (у нас перевели как 'Тишина') Питер на десять лет полностью удалился из этого мира.
  Хега можно рассматривать как автора, нарушающего все существующие ныне законы литературного мира. Мы уже давно живем в эпоху, когда на обложках красуются не имена писателей, а названия литературных проектов. Автор должен выпускать по книге в год, а лучше две, чтобы не забыли. Автор должен давать интервью газете, ходить на телевизор и в радио, чтобы быть на виду. Автор должен презентовать книгу и встречаться с читателями, чтобы попасть на телевизор, газету и в радио. Писать надо циклы и под серию, чтобы читателю было удобнее, а точнее издателю.
Хег нарушает все законы.
  Возможно, поэтому его 'Den stille pige' стала главным событием 2006-го года в Европе. Настолько ожидаемым, что рецензии на нее стали появляться еще до даты официального выхода.
  Патрик Зюскинд в 'Das Parfum - Die Geschichte eines Mörders' наделил каждого человека особым запахом и поставил в центр повествования героя, способного эти запахи улавливать. Хег пошел по проторенной дорожке, но вместо запаха использовал звук. Мелодию, сопровождающего каждого индивида, каждую вещь. В центре повествования герой, способный все это слышать. Фантастическое допущение достаточно банальное. Однако, чрезвычайно сложно отображаемое при помощи слова. Зюскинд смог создать книгу, на страницах которой можно уловить ароматы изысканных духов и вонь темных переулков, запахи прекрасных дев и отвратительного маньяка. Хегу удалось тоже самое в звуковом варианте. Со страниц 'Тишины' на вас обрушится симфония из музыки Баха, Моцарта, Экхарта, Гуджиева, Юнга, какофония из православных похотливых монахинь-эфиопок, одноногих гонщиков, детей-индиго, все это взболтано в коктейль из фантастики, детектива, триллера, комедии, приправлено псевдо или просто философскими афоризмами.
  Как и все долго ожидаемое 'Den stille pige' у большинства скорее вызовет разочарованием, чем восторг. Это похоже на праздничный стол: готовишь целый день, чтобы набить желудок за полчасика.
  Хег за десятилетие пребывания в Тишине активно изучал философские и религиозные системы. По собственному признанию большое влияние на него оказали гностики. Именно в гностической идеологии лежит ключ к 'Тишине'. По мнению гностиков, звук гораздо важнее любого другого мировосприятия, музыка сфер духовна, первична, она создала этот мир, позже отравленный материалистом-демиургом. Отсюда фантастическое допущение, легшее в основу 'Тишины'. Гностики считали женщину более высоким, совершенным созданием, чем мужчину. Женщина ближе к музыке сфер, к спасению. Отсюда и православные героини-монахини, спасающие Каспера, и постоянное употреблений 'создательница' вместо 'создателя'. Можно допустить: действие 'Тишины' происходит в мире, где представители гностических учений (альбигойцы, катары) одержали победу над Католической церковью, тогда сюжет романа оказывается более фантастичным, чем кажется. Один из тидов людей, которых выделяли гностики, - 'временами вспоминающий' музыку сфер, изображавшийся в виде шута, скомороха, в наше время ему соответствует клоун - главный герой Каспер, другой тип людей - 'никогда не забывающие' музыку сфер, ими считались дети, владеющие магией, отсюда дети-индиго с паранормальными способностями. Гностики оказали определенное влияние на Экхарта и Гуджиева, поэтому их изречения постоянно возникают в романе.
  Конечно, от идей гностиков до нас дошли лишь обрывочные сведения. Гностицизм это даже не религия или идеология, а, скорее, направление мысли. Да и вышеприведенные размышления больше напоминают гадания на картах Таро.
  Однако, если принять их, то как же красиво получается: 'Den stille pige' представляется сложным, многоуровневым, философско-религиозным романом, а не комиксом про Каспера-человека-паука-супер-мена раскрывающего денежную махинацию или красивой историей о звуках с умными размышлениями. 'Den stille pige' - вкусная конфетка, которую необходимо развернуть.
  Книги Хега многогранны и крайне сложны. Для расшифровки всех загадок, бережно упакованные автором в несколько сотен страниц текста, романы приходиться прочитать несколько раз.
  Чтобы понять основной посыл четвертой книги Хега 'De måske egnede' мне понадобилось пять подходов. В центре романа трое подростков обучающихся в спецшколе, куда посылают детей отстающих в умственном развитии и малолетних преступников. Подростки понимают: над ними проводят некий эксперимент, они часть некого большого плана. В 'Den stille pige' у героев также постоянно возникает ощущение причастности к какому-то тайному замыслу, эксперименту, заговору. В итоге оказывается: из героев 'De måske egnede' хотят вырастить нормальных членов датского общества, подтянуть до минимально приемлемого уровня. Однако, в школе царит жесточайшая дисциплина, насилие к ученикам со стороны учителей. Все это приводит к бунту со стороны героев-подростков, хотя стать нормальными членами общества в их же интересах. Хег в 'Условно пригодных' показывает: через насилие над личностью невозможно реализовать даже самые благие идеи.
  Очень гуманистично.
  Посыл, заложенный в 'Den stille pige' не менее гуманистичен, чем в 'De måske egnede'.
  Если учесть, что Хег женат на Акинюй - танцовщицы из Африке, растит с ней двух детей, то мы имеем весь набор для будущего Нобелевского лауреата.
  Нобелевская премия во имя торжества идей гуманизма.
  Нобелевскую премию Хег, несомненно, получит, но, наверняка, за ней не приедет.
  Чтобы не нарушать тишину.
  Чтобы нарушать правила.
  Но, на самом деле, Хег такой же, как и остальные в современном мире. Бунт против правил это тоже игра. Писатель, не дающий интервью. Писатель, не отвечающий на телефонные звонки. Писатель, не смотрящий телевизор. Писатель, неизвестно где живущий.
  Писатель-загадка.
  Литературный проект.

  Хег Питер Nbibyf: Роман / Перевод с датского Е. Красновой. - СПб.: 'Симпозиум', 2009. - 560 с.

  По традиции - цитаты:

  Падре Пио однажды сказал, что если посмотреть на жизнь немного шире, то все мы находимся на краю. Разница состоит лишь в том, что одни находятся немного ближе к краю, чем другие.

  - Кочевую жизнь можно вести до сорока, - заметил сторож. - Потом надо обзавестись постоянным адресом, чтобы приостановить падение. Особенно если падаешь так быстро, как ты.

  Юнг писал, что в алкоголе человек ищет свою собственную духовность. Юнг, должно быть, знал, о чем говорит. Он, должно быть, знал, как это - сидеть на двух ящиках 'Krug Magnum', будучи не в состоянии остановиться после первого ящика.

  Двадцать лет назад у Сони с Каспером был роман, и с тех пор они никогда всерьез не теряли связи, и никогда и не потеряют ее, пока смерть их не разлучит.

  Игра - это проявление интерференции. Двое играющих детей создают сбалансированную бинарную оппозицию. Трое детей - это более неопределенное, но и более динамичное созвучие. Четверо детей поляризуются, создавая две единицы, более стабильные, чем треугольник. Пять - это опять неопределенное количество, шесть - это обычно наибольшее количество детей, способных играть в импровизированную игру, никак не структурированную преобладающим среди них лидером. Семерых детей, играющих сбалансированно и равноправно, Каспер видел только один раз- это были дети артистов, которые ездили с цирком все лето, дело было в конце сезона, дети знали, что скоро расстанутся, и сама игра продолжалась менее часа. Если задействовано более семи детей, то требуются правила, которые устанавливают и помогают соблюдать какие-то взрослые, как, например, при игре в футбол.

  Каспер никогда не сомневался в том, что духовные искания и еда каким-то образом связаны и что если хочешь приблизиться к Царству Небесному, то, в принципе, существует два пути: можно либо морить себя голодом, либо предаваться обжорству.

  Чтобы дети знали, на что похожа бездна, и были осторожны, - сказал он, - необходимо подводить их к ней и показывать, где она начинается.

  - Давай не будем слишком уж святыми, - сказал он. - Можем ли мы быть уверены в том, что Богоматерь отказалась бы от подтяжки лица и исправления прикуса? Если бы ей это предложили.

  - Я стриг Вильгельма Кемпфа, - сообщил он. - В начале семидесятых. Когда был всего лишь восходящей звездой в парикмахерском училище. Он рассказывал о Гитлере. Он встречался с ним в сорок четвертом. В Бергхофе. Ева Браун нашла Кемпфа и Фуртвенглера. и Гизекинга. Чтобы устроить концерт, который порадовал бы фюрера. Из этого так ничего и не вышло. Но они составили репертуар. Любимые произведения Гитлера. Кое-что из оперетт Легара. Несколько песен Штрауса. Марш 'Баденвайлер'. 'Серенада на осле'. Отрывки из 'Мейстерзингеров'. Кемпф прислушивался к системе Гитлера. Он сказал мне, что личность этого человека была, в сущности, в порядке. Маленькая, но в порядке. Но где-то в ней была дыра. Через эту дыру струился деструктивный коллективный шум. Понимаете? Злых людей не существует. В каждом человеке всегда звучит сострадание. Только те места, где в нашей человечности есть дыры, где мы не резонируем, эти места опасны. Там, где мы ощущаем, что стоим на службе высшего дела. Тут мы и должны спросить самих себя: а действительно ли это высшее дело? Вот тут-то мы и попадаемся. В других культурах это называют демонами. У нас для этого нет подходящего слова. Но я слышу это. Это боевая тревога. Коллективный гнев.

  - Мне сорок два года. Знаешь, к какому выводу я пришел за эти годы? Ад. Это не какое-то конкретное место. Ад транспортабелен. Мы все носим его в себе. Стоит нам только потерять контакт со свойственным нам врожденным состраданием, и раз-два - ад тут как тут.

  Верно выбрать время - это не значит выбрать какой-то определенный момент, это значит выбрать звук.

  У святой Катарины где-то написано, что пост - это прекрасный инструмент, чтобы узреть Бога. Но дело в том, что важно суметь узреть Бога и без всякого инструмента.

  Есть много причин, по которым человек выпадает из общества. Одна из них состоит в том, что в обществе мало места для сумасбродства.

  от чувства собственной значимости очень трудно избавиться. Все мы хотим быть адмиралами на королевской яхте. Но командовать нам, на самом деле, приходится стеклянной будкой на пристани.

  Многие люди думают, что они в этой жизни купили билет на Гилберта и Салливана. Но лишь с большим опозданием обнаруживают, что жизнь - это фрагмент гибельной музыки Шнитке.

  Вот в чем проблема с учениками. Стоит только мастеру зажечь в ученике неистовый огонь, как возникает опасность, что тот сгорит. Посмотрите на сыновей Баха. Никто из них так всерьез и не стал знаменитым после папочки. А Юнг? Он так никогда полностью и не стер следы топтавшего его Фрейда.

  Падре Пио однажды сказал верующим, что лучшее место для молитвы - самолет, терпящий аварию. 'Если все вы в это мгновение действительно сосредоточитесь на молитве, - сказал он, - то неизбежно осуществится Божий промысел'.

  У него вполне мог бы быть дворец - как у Грока в Онелии. У него мог бы быть огромный дом в окрестностях Парижа, как у Ривеля. Он мог бы стать владельцем пентхауза в восемьсот квадратных метров над Конгенс Нюторв, как у Олега Попова в Москве - окнами на МХАТ, старый чеховский театр. Вместо этого у него в течение двадцати лет был только этот вагончик. Восемнадцать квадратных метров плюс тамбур, минус то, что занимали шкаф с реквизитом, шкаф с костюмами, пианино и полки.

  странная вещь - автомобильный шум. Его не останавливает шумозащитный экран, он просто поднимается вверх. А потом опускается в каком-нибудь другом месте. Словно осадки после химической катастрофы

  - Цирковые артисты - люди верующие, - продолжал он. - Глубоко религиозные - как цыгане или моряки. Может быть, потому что они все время рискуют жизнью. Может, потому что они всегда в пути. А может быть, потому что их работа связана с иллюзиями. Каждый вечер ты разворачиваешь действительность, сопровождая ее музыкой, выставляешь ее на манеже, а потом снова сворачиваешь и уносишь прочь. Когда ты сделал это пять тысяч раз, начинаешь подозревать, что весь этот мир - какой-то мираж. Что независимо от того, насколько ты любишь другого человека, женщину, ребенка, все равно этого человека рано или поздно вынесут с манежа и он сгниет. А если уж быть абсолютно честным, то и сейчас можно заметить, что все мы - уже сейчас

  - Ганди, - сказал он, - продолжал спать рядом с обнаженными женщинами, после того как дал обет целомудрия. Чтобы испытать себя.

  - Мать Рабия, - сказала она, - мой учитель и предшественница, часто говорила, что воспринимает людей так, будто они заключены в пузыри. В пузырях, в одном или двух местах, есть совсем маленькое отверстие. Только через эти отверстия пузыри могут сообщаться с другими пузырями, только через них люди могут общаться и воспринимать действительность. Вот почему мы все время переживаем одни и те же немногочисленные важные для нас ситуации. Каждый из нас носит в себе свою собственную реальность. И очень мало взаимодействует с реальностью других людей

  - Желание быть исключительным, - продолжала она, - очень сильно. Во всех нас. И неважно, что жизнь - это страдание. Лишь бы это было особенное страдание. Но при встрече с кем-нибудь, кто умнее, кто лучше умеет вслушиваться, можно взглянуть другими глазами на свою исключительность.

  Наверное, это было нелегко. Обладать сердцем и умом святого - и тем не менее оказаться причастным к созданию самой страшной бомбы.

  - Шкала Рихтера отражает общее выделение энергии. Сумму поправки на расстояние до очага и логарифма амплитуды колебаний, измеренной сейсмографом и деленной на период колебаний.

  Для большинства из нас отношение к любимому человеку связано с каким-то музыкальным произведением. Малер использовал одно адажио, когда делал предложение Альме, для Екатерины и Сергея Гордеевых это была 'Лунная соната', для Каспера это была 'Чакона'.

  - Некоторые мировые религии зашли слишком далеко. Стремясь отделить зло от добра. Христианство - не исключение. Это не значит, что не нужно проводить границу. Но если деление это будет слишком жестким, оно перестанет быть гуманным. Мне всегда очень нравился Лейбниц. В 'Теодицеи' он говорит, что Бог - все равно что какая-нибудь кухарка. Вот она испекла хлеб, постаравшись как могла. В результате - все имеет значение. В том числе и подгоревшая корочка. В каком-то смысле зло также происходит от Бога. Иначе невозможно было бы жить на этом свете. Нам, людям. Со всеми нашими недостатками. Я всегда чувствовала, что Лейбниц - великий старец. Мы просто еще не успели его канонизировать.

  Во всем мире пять тысяч человек. Знакомых с подобным состоянием. Не принимавших химические вещества, но переживших нечто подобное. Людей, которые обнаружили, что действительность - это птичья клетка. И которые ищут двери, ведущие наружу.

  ты можешь сказать, что за нами наблюдает Бог. Но Бог на нашей стороне. И Киркегор. Ты разве не помнишь, что он говорит в 'Деяниях любви'? Любые любовные отношения представляют собой пикантный треугольник. Ты, я и Господь Бог.

  - Не стоит излишне сентиментально относиться к любви, - сказал Каспер. - Большая часть того, что люди называют любовью, вполне могла бы состояться и с другим человеком. Я прекрасно понимаю, что в любви присутствует довольно много практических соображений - это нормально. Но чем больше люди подходят друг другу, чем дальше они готовы пойти, тем меньше возможности выбора. Я не могу это объяснить, но это как с моей профессией, я вряд ли мог стать кем-то другим, было лишь несколько других вариантов, а может, и не было вообще никаких.

  - Отцы-пустынники, - сказал Каспер. - И Гегель. И Карл Маркс. И авторы Ветхого Завета. Все они обнаружили, что когда какой-нибудь человек или какой-нибудь город получали предостережение. От божественных сил. И не внимали этому предостережению. То история повторялась. Сначала - предупреждения. Потом - катастрофы.

  Он знал такие туалеты. В прежние годы ему случалось несколько раз бывать в закрытом отделении с учениками: диагноз 'условно пригодные' и шизофрения, в тесте Thought Disorder Index - единица.

  И Франциск Ассизский, и Рамана Махарши считали, что для просвещенного человека мир представляет собой сумасшедший дом, в то время как закрытые отделения могут оказаться спасительно нормальными. Оба они называли себя 'Божьими клоунами'.

  - Бетховен, когда публика слишком уж громко рыдала, говорил: 'Художнику не нужны слезы. Ему нужны аплодисменты'.



  Рецензия заняла 5 место на конкурсе "Фанткритик-2010" - http://krupaspb.ru/piterbook/fanclub/pb_fan_news.html?nn=197&np=1

  30.04.2010, Львов


К оглавлению


  Koontz Dean "Fantoms"

  Как я в салун ходил

[]
  Медленно, но верно, я, человек деревенский, а значит темный, невежественный, необразованный, приобщаюсь к наследию великого американского писателя Дина Кунца. Дело это очень нужное. Бывает придешь в салун какой-нибудь, где дамы прекрасные, ароматно пахнущие, с отважными кавалерами во фраках, ведут высокоинтеллектуальные беседы, и стоишь как дурак, дополняя мебель, даже пять копеек не вставишь. Дамы на тебя взгляды томные не бросают, не вздыхают, вздымая заключенные в корсеты груди. Они ведь знают: кто может в разговоре хорошо пять копеек вставить, тот и после в приветном кабинете хорошо вставляет. А если с дамой в кабинет не ушел, то зачем в салун ходил?
  И вот представьте сидит мы с господами хорошими за столом: господа так тростями поигрывают, бабочки теребят, цилиндры мнут; дамы шляпки поправляют, сигаретки длинные такие узкие на пенцетике таком держат и затягиваются иногда. Я, конечно, курящих не люблю, но, с другой стороны, не женится же на них собрался, а только в кабинет удалится, дабы, так сказать, излить накопившееся. Патефон играет. Гарсон с подносом шустрит вокруг. А я под мебель маскируюсь, согнулся так, будто стул. И вроде собравшиеся мужи меня со счетов скинули: на каждую даму по кавалеру, поэтому каждый из них, причмокивая помидорами, уже прикидывает, как двух фрауляйн на себя возьмет. Сами фрауляйн в сторону стула резного, то есть меня, только пепел стряхивают. А я то, старый чекист, специально маскируют, дабы в нужный момент, нанеся разящий удар, перейти в контратаку, сломить боевые порядки врага, и забрать в полон прекрасную пленницу.
  И вот одна из кандидаток: блондинка с большими глазами, с утра под бегудями сидела, дабы кудряшек накрутить - как раз то что надо для кабинетных излияний, - и вот она говорит: намедни посмотрела ужасный фильм 'Фантомы', мериканский, очень понравился, страшный, что аще, жесть кароче. Я по старой чекистской привычке чуть было не выхватил револьвер и не пристрелил суку: мол, смотришь кино вражеских империалистов, отечественный кинематограф не уважаешь! Но сдержался. Все таки в трупы тоже изливать можно, но с честью чекиста подобное несовместимо.
  Вместо этого, я мигом вскакиваю на коня и перехожу в молниеносную атаку.
  Вообщем-то фильм не ужасный, а жутковатый, скорее местами. Но как говорил старина Кинг даже в самом дерьмовом фильме ужасов может оказаться момент от которого будет нереально страшно. Поэтому кина типичный такой ужастик, довольно скучный, скомканный. Для укладки в отведенное экранное время авторам фильма пришлось многие вторичные линии упустить, а они в книги были крайне интересными. Да и концовку сделали совсем иной, чем в первоисточнике, более ужасной, зато некоторых героев живыми оставили. Да, кстати фильм - экранизация, а я книгу читал.
  В этот момент все дамы на меня резко внимание обратили, мол, вааааау, а этот стул скрюченный не только говорить, а еще и читать умеет. Джентльмены вежливо заскрежетали зубами, хотя парочка стали на цилиндры стальные набалдашники накручивать, из цилиндров перчатки вынимать, дабы бросить мне, мол, ты чо нам малину портишь, или молчи или принимай вызов на дуэль, где мы тебе накостыляем. А я тем временем продолжил.
  У Кунца я еще читал книженцию 'Hedeaway'. Роман, несмотря на очевидные недостатки, в целом хороший. Две книги, конечно, маловаты для общих заключений, однако некоторые общие контуры наметить можно.
  У дам прекрасных от таких слов ажн челюсти отвисли. Одна забыла пепел стряхнуть с сигареты, другая помидор мимо рта пронесла. Джентльмены так просто охуели.
  Самое слабое место Кунца - положительные герои. Они положительные, потому что положительные, добрые, потому что добро должно быть добрым. Причем каждый из хороших героев имеет душевную травму, что-то в его жизни случилось несчастное, должны мы ему сопереживать. Кунц всеми возможными способам выбивает слезу у читателя. В принципе, это не так и страшно: ну не умеет автор характеры выписать и фиг с ним, отправим его опусы на костер, но все это резко контрастирует с отрицательными персонажами. Они предстают во всей красе, автор выворачивает их наизнанку, делает объемными, обтекает в вычурные формы, примерно так как один из героев превращается в фантому. Возникает ощущение: Кунцу злодеи более милы.
  Помидор у одной мадам на тарелку упал. Теперь уже остальные джентльмены себя стульями скрюченными ощутили. Я же не собирался к обороне переходит: ежели воевать то до победного конца, чтобы на коне под фанфары и 'чепчики бросали' на белом коне въехать в столицу.
  Однако, что Кунцу удается на отлично, так это выписывание всяческих ужасностей и загадочностей. Если бы все это удавалось более динамично, то цены автору не было б. Хотя в 'Phantoms' в определенный момент ужасы и загадки настолько нагромождаются друг на друга, что смотришь на это качающееся, шатающееся, того и гляди готовое рухнуть в один миг строение, и думаешь: как же он выкрутится. Неужто автор разочарует и появится возможность воскликнуть: 'Ах ты, халтурщик какой! А еще классиком называют, гранд-мастером!' Однако, нет. Господин Кунц с честью вышел из угла, в который сам себе загнал, хотя разгадка довольно тривиальная, попахивающая лавкравтавщиной. Хотя, Говард Филипс на то и классик, на то и гранд-мастер, на то и находится за гранью всех остальных авторов, чтобы последыши расставляли аллюзии на него.
  Ах да, меня еще изумил эпизод в конце, когда одна из героинь высказывает мысль: "Если все это произошло, значит это не случайно. Мы все здесь не случайно здесь оказались". Точно по тексту не помню, но в целом так. Да, пути господни неисповедимы, если кто-то уничтожил население целого городка, значит кому-то это нужно. Изюмительно.
  Вот и фанфары, вот и чепчики дамы в воздух бросают, вот и триумфальная арка позади, вот и Цезарь спускается, чтобы поздравить с очередной победой. А дама, которая блондинка с голубыми глазами и с утра под бегудями сидела, уже на ухо мне томно шепчет: 'Мои родители уехали на симпозиум в Париж. А я одна уснуть не могу. Пошепчете мне сегодня, что-нибудь про... Дамкранта'. Дамкранта я не читал, но как тут отказать? А другая фрау пышнотелая в другое ухо жужжит: 'А я посуду хорошо мою'. Посуду помыть это дело нужное. Глядишь и ей захочется про Дамкранта или кого другого послушать.
  В итоге втроем удаляемся в отдельный кабинет про писателей всяких шептаться.
  Видите как полезно Кунца читать.
  Как следующую его книгу прочитаю, обязательно сразу в салун опять пойду.

  Фантомы: Роман. - М.: Изд-во Эксмо, 2006. - 544 с. - (Дин Кунц. Коллекция)

  11.02.2010, Львов


К оглавлению


  Koontz Dean "Hedeaway"

  Я собираю игрушки для Анны

Логово []
  Людей во все времена не удовлетворяли возможности, данные Творцом, поэтому человечество всю историю стремилось улучшить себя. Сами посудите, человечек существо крайне уязвимое: может болезнь свалить с ног, может по неосторожности в речку упасть, с высоты навернуться, уж не говоря о вреде, который способен нанести враг.
  Посему вся история человечества это борьба за изменение физической составляющей, борьба за усовершенствование тела, борьба против смерти за продление жизни. Тема это, естественно, оказалась широко освещена в литературе. Благо она, как часть искусства, является прибежищем для всевозможных мечтаний.
  Что приходит мне на ум из произведений этого класса: Мерси Шелли с 'Франкенштейном', Михаил наш Афанасьевич Булгаков с 'Собачьи сердцем', да Иен Бенкс с 'The Wasp Factory'. Естественно, список далеко не полный, и субъективный. Другому вспомнятся совершенно иные романы и рассказы, но этот текст пишу я (ха-ха-ха!) Так как сопоставлять произведения из принципиально разных эпох не совсем корректно, то мы возьмем сочинение Бэнкса для сравнения с романом 'Hideaway' Дина Кунца. Хотя Булгакова и Шелли тоже будем держать в памяти, дабы использовать, когда возникнет необходимость.
  Неудивительно, что тему внешнего вмешательства в человеческую природу взялся осветить Кунц, если учесть: себя он считает результатом эксперимента по искусственному оплодотворению. (С душераздирающей, почти детективной мелодрамой, достойной Боливуда можно ознакомиться здесь).
  В англоязычном хорроре пальма первенства большинством голосов - и вполне заслуженно - всецело отдана Стивену Кингу, а за второе место ведется ожесточенная борьба. Упоминают и Клайва Баркера, и Роберта Маккамона, и каких-то совсем невиданных русскому читателю авторов, но чаще других звучит имя Дина Кунца.
  Но так ли страшен черт как его малютка?
  В рецензиях не рекомендуется раскрывать сюжет произведения. Однако, во многих толстых литературных журналах я видел кучу обзоров 90% которых посвящено изложению событий романа. Ежели в толстых журналах такое себе позволяют, то что спросить с интернетовского текста, в котором сюжет кратко будет изложен в одном абзаце.
  Ехали по дороге дяденька с тетенькой - муж и жена, ехали - ничего не подозревали, а тут - бац! - на дороге бензовоз разлегся и машина с дяденькой и тетенькой упала в речку. Тетенька выбралась и осталась жива, а дяденька не очень. Но тут прилетел на вертолете добрый доктор Айболит и вытащил дяденьку с того света. И стали дяденька с тетенькой жить - не тужить, добро наживать. И все бы хорошо, но опять напасть. Недалеко от города окопался злодей - Аццкей Прынц Тьмы, по имени Вассаго. По ночам Аццкей Прынц вылезает из Логова и отправляет убивать, но не просто убивает, а с особо извращенным вкусом делает из трупов всякие поделки. Вообщем, человек очень творческий. Ставить бы ему декорации к мюзиклам на Бродвее. Но не милы Вассаго огни большого города и овации публики, ему подавай андеграунд. Вообщем, истинный творец этот Аццкей Прынц. А тем временем, выясняется, что дяденька и тетенька очень добрые люди, просто потому что добрые, и берут из католического приюта одноногую, однорукую, одноглазую девочку. Берут, естественно, по доброте душевной. И все бы хорошо, но, как известно ничего в этой жизни не дается просто так, и вернувшись с того света дяденька - по имени Хатч - получает телепатическую связь с Вассаго и видит, как тот убивает налево и направо. Вдобавок Хатч становится очень раздражительным, переживает приступы ярости, и того гляди схватит топор и, аки Раскольников, порешит пару неугодных старушек-процентщиц. Но и это не все: телепатическая связь оказывается двусторонней и уже Вассаго видит действия Хатча, видит какая у него прекрасная жена и еще более прекрасная приемная дочь - самые добрые создания на Земле. А так как Вассаго Аццкей Прынц Тьмы, то должен уничтожать все светлое, доброе, прекрасное, поэтому просто обязан убить прекрасную девочку, прекрасную мать, ну и Хатча, он ведь может и в полицию позвонить в самый неподходящий момент. Тут начинается жуткая котовасия, но - не бойтесь! Добро победит, ибо, как говорил сам Кунц: 'Писатель - это то, что он пишет, и он становится тем, о ком пишет. Именно поэтому я избегаю писать книги, в которых зло побеждает добро'.
  Не вдаваясь в софистику о дуалистичности добра и зла, соглашусь с Кунцем: добро должно побеждать зло. Однако, именно 'Hideaway' вызывает вопросы в свете данной фразы, ибо Вассаго главный и, по сути, единственный настоящий персонаж книги. 'Добрые' герои романа ужасно блеклые, шаблонные, безынтересные. Кого восхитят персонажи настолько светлые и непорочные, что, наверное, даже в туалет не ходят? Толи дело Вассаго - настоящий Аццкей Прынц Тьмы, прописанный черными, как деготь красками, изощренный в нечеловеческом садизме, со своей философией. Эпизоды с его участием интересные, завораживающие. Саспенс в 'Hideaway', конечно, великолепный. Именно за это миллионы читателей во всем мире и любят Кунца. Эпизод с поездкой на американских горках практически шедевральный. От многих страниц нет сил оторваться. А описание самого Логова с его экспонатами доставит истинное удовольствие черным душонкам любителей хоррора.
  Однако, вернемся к теме медицинского вмешательства в естественный исход событий.
  В литературе господствует точка зрения: ни к чему хорошему это не приводит. Попытка насильственно изменить человеческую природу порождает всевозможных чудовищ, уродов и маньяков, как монстр Франкенштейна, Шариков или Френсис Колдхейм. Кунц добавляет к этой когорте еще двух персонажей. Почему двух? Американский писатель по означенному вопросу стоит на позициях профессора Преображенского, видевшего причины казуса с Шариковым в Климе Чугункине, мол, изначальный материал плохой попался. Одна и та же операция в 'Hideaway' превратила одного злого мальчика в маньяка Вассаго, другой же смог победить отрицательные послеоперационные явления, уничтожить ростки зла, выпестовать остатки доброго и вновь стать тем, кем был. Вот такой гуманный дядя Дин живет по сторону Земного шара.
  Здесь надо бы закончить, но, вроде, я обещал сравнение с 'The Wasp Factory'.
  Писатель, создавая литературные произведения, ставит перед собой определенные задачи и с помощью художественных средств их реализует. Насколько автору удалось достичь поставленных целей, используя выбранные инструменты, показывает степень талантливости. Не важно, каковы цели: положительные или отрицательные. Талант не зависит от степени доброты, гуманности или злобы, антигуманности произведения соответствия его каким-то установкам.
  По этим параметрам Бэнкс и Кунц играют в разных лигах.
  Конечно, по уровню саспенса шотландцу не дотянуть до уровня американца. Однако, те же эпизоды Бэнкс описал бы с изрядной долей черного юмора. Возможно, не совсем верно изображать убийства в ироническом ключе. Все таки, смерть должна ужасать, пугать, вызывать отвращение. Однако, в литературном плане чернушность не менее интересна, чем нагнетание тревожного ожидания. Зато, из родства героев 'Hideaway' Бэнкс несомненно сделал бы конфетку, загадку, неожиданный поворот сюжета, переворачивающий все с ног на голову. Кунц же не делал особой тайны из того кто чей матЪ и атэцЪ (вы, кстати, не о тех подумали). 'Hideaway' в исполнении Бэнкса оказалась бы наполнена множеством явных, а больше скрытых, аллюзий на различные классические литературные и музыкальные произведение, исследования психологов. Бэнкс сломал бы линейность топорной кунцевской композиции, завернул бы саму вышеозначенную проблематику в интеллектуальную обертку, дав богатую пищу для извилин, а не только пугая.
  Если Кунц как писатель работает поваром в пункте быстрого питания, то Бэнкс радует посетителей элитного ресторана, если Кунц готовит в 'Елках-палках', то Бэнкс в 'Метрополе', если Кунц выпускает ремесленные изделия для продажи на Арбате, то продукцию Бенкса раскупают на аукционах.
  Это не означает, что в 'Елках-палках' нельзя вкусно поесть или на Арбате невозможно купить хороший портрет себя любимого.
  Просто уровни совсем разные.
  Как-то так.

  Логово: Роман. - М.: Изд-во Эксмо, 2005. - 480 с. - (Дин Кунц. Коллекция).



  14.07.2009, Львов


К оглавлению


  Lanagan Margo "Tender Morsels"

  Есть женщины в австралийских селеньях

  Марго Ланаган вполне почтенная австралийка, недавно разменявшая шестой десяток.
  Когда я говорю об Австралии, то сразу вспоминаю административную карту страны-континента с шестью штатами, разграниченными строго по линейке. Еще здание Сиднейской оперы, где с прямыми очертаниями дело обстоит прямо противоположным образом. Австралия - это Колин Маккалоу с 'The Thorn Birds' и просто шедевральным циклом 'Masters of Rome Series'. Словом, Австралия представляется таким упорядоченным, спокойным уголком, куда - если вдруг захочется примерить шкуру поросенка Петра - можно и свалить.
  Но после прочтения 'Tender Morsels' Ланаган, я крепко призадумался: соответствуют ли мои представления об Австралии реальной картине.
  Художественное исполнение 'Tender Morsels' на достаточно крепком среднем уровне. Тут и тошнотворные описания жестокого мира, и достаточно достоверная картина жизни вымышленного фэнтези-города, и с мотивацией героев все в порядке, сами они вполне себе живые. 'Tender Morsels' - добротный роман, где-то на границе темного фэнтези с...
  С чем?
  С феминистическим, потому что феминистические уши торчат из 'Tender Morsels' так, что видны невооруженным взглядом.
  С точки зрения феминисток, мир современной женщины - жуткий кошмар, в котором хрупкий, слабый женский пол ежесекундно подвергают насилию похотливые мужчины, только и думающие, как бы воплотить в реальность грязные фантазии. Верх этого кошмара - изнасилование. Причем насилие со стороны отца, потому что ему - родителю - девушка не может ничего противопоставить. Отец самый жуткий преступник, потому что изнасиловал жену, чтобы она произвела на свет девочку, которую отец сможет насиловать.
  Меньшее зло - групповое изнасилование. Меньшее, потому что в этом случае женщина подвергается унижению со стороны чужих нелюдей, не способствовавших ее появлению. Но только в страшном сне женщине может присниться, что от изнасилования появятся дети. Дети прекрасные, замечательные, ничем не напоминающие отвратительных отцов.
  Что делать бедной женщине?
  Феминистки выбирают путь войны с мужчинами, облекаемый в борьбу за равные права. Но женщины все же слабый пол - как бы феминистки не стремились доказать обратное - поэтому борьба - не их удел. Женщина, терпящая унижения, захочет убежать в волшебный мир. Мир, где не будет отвратительных мужчин, где у нее двое замечательных белокурых девочек (только девочек, потому что мальчики, сколь бы невинными не были в детстве, обязательно превратятся в отвратительных мужчин), конечно, любой женщине кроме уютного дома, наполненного радостями детства, захочется любви и ласки. Здесь сойдет неожиданно появившийся, словно из ниоткуда, медведь. Ведь он может только любить, без всяких задних мыслей.
  Любое зло должно быть наказано, поэтому отец должен умереть, а насильники понести заслуженное наказание, причем наказаны самым унизительным способов, то есть сами изнасилованы. Все по-старому библейскому принципу: око за око, зуб за зуб.
  Вполне возможно, что я увидел совсем не тот смысл, да его и вообще нет, а "Tender Morsels " просто страшная и красивая история о женщине, сбежавшей в страну грез, о медведях, феях, волшебных мирах, да и в конце концов о радостях простой семейной жизни. Добрая такая сказка.
  Но слишком уж уши торчат.
  Боязливо за Австралию.
  Все-таки целый континент.

  Лакомые кусочки / Марго Ланаган; пер. с англ. Н.С.Сечкиной. - М.: АСТ: Астрель, 2012. - 446, [2] с.

  14.04.2012


К оглавлению


  MacCammon R. Robert "Usher's Passing"

  Роберт Маккаммон является одним из наиболее известных и популярных забугорных хоррор-писателей и вместе с тем почти не известен российскому читателю. В Сети я отыскал лишь один сайт (да и тот заброшен), посвященный данному писателю. Объективных причин, объясняющих данный факт, найти не могу. Разве что только, учитывая немалую популярность у нас Стивена Кинга, можно предположить, что дело в экранизациях.
  А тем не менее книги Маккаммона заслуживают внимания не только любого любителя хоррора, для коего прочтения романов РМ просто обязательно, но и широкого круга читателей, ибо с годами РМ отошел от жанра ужасов. Что впоследствии выразилось в его конфликт с издателями и уход из литературы, но это же отдельный разговор.
  Пускай вас не пугает надпись "Синий мир" на обложке - это не книжка об алкоголиках. В том входят роман "Usher's passing" и сборник "Blue world". Как говорит нам история, "Usher's passing" долго лежал на полке у Маккаммона и издал он его по причине обязательств перед издателями ну и читателями само собой разумеется.
  Ежели вы, глядя на название, вспомнили великого Эдгара По, то подумали верно - роман про семейство Эшеров, увековеченных в произведении классика, который в пьяном угаре, услышав интерсную историю, переложил ее на бумагу.
  Только ныне семейство Эшеров процветает - Эшеры всемирно известные производители оружия. Но не все так гладко в датском королевстве, как можно подумать: глава компании Уолен помирает жуткой смертью от некого недуга, передаваемого среди Эшеров по наследству. В борьбу за империю батьки вступают наследники: редкостный ублюдок Бун, бывшая наркоманка-модель Кэт и главный герой Рикс, являющийся автором нескольких романов ужасов, но переживающий творческий кризис. Рикс приезжает в поместье Эшеров не за деньгами, а с вполне определенной целью - набрать материала для книги об истории родного семейства. Мало того Рикс - пецифист, по молодости лет шел в первых рядах во время антивоенного марша, за что получил по шапке.
  Маккаммон отлично показывает главный, на мой взгляд, конфликт романа: по ходу повествования пацифист-Рикс все более осознает простую казалось бы истину "если оружие не будут делать Эшеры, это будет делать кто-то другой", свято место, как известно, пусто не бывает. Производство оружия это та самая участь Эшеров, их ярмо от которого не избавится... как кажется.
  Маккаммону удалось создать очень сильные образы - Лоджия, Страшила, Жадный Желудок, - страницы, повествующие о них, доставят огромное удовольствие любителям хоррора. Не менее интересно и захватывающе читаются исторические вставки о прошлом семейства Эшеров, тут уже проявляется склонность Маккаммона к историческим романом, все более усилившаяся впоследствии.
Разрушенный город ведьм и колдунов, магия, постоянно возникающие загадки, но, несмотря на это, местами - особенно в начале - роман проскальзывает. Ежели Маккаммон хотел привнести в книгу элемент статичности и неспешности, присущий классическим готическим романам, то ему это удалась. Хотя не знаю стоило ли. Тем не менее, под конец романа атмосфера сильно накаляется, разгадка оказывается неожиданной, но финал меня чем-то разочаровал, все таки не дожал автор, кончилось все как-то просто и чем-то по голивудски.



  03.01.2006, Львов


Купить "Usher's passing" в интернет-магазине



К оглавлению


  MacCammon R. Robert "Speaks the Nightbird"

  Уходя, возвращайся

Голос Ночной Птицы []
  Хороший полководец тем отличается от плохого, что знает, когда настало время для отступления. Так же и с деятелями искусства: самое главное - это вовремя уйти, дабы позже триумфально вернутся. Писателям в этом плане намного сложнее, чем певцам, режиссерам или актерам. Не устроишь прощального тура, последнего показа, финального спектакля, где все будут признаваться в любви и рассказывать о значимости вашего творчества, скорее всего даже по телевизору не покажут.
Писателям сложнее.
  Поэтому человек, выбравший литературную стезю, достоин в два раза большего уважения, чем выбравший кино, театр или музыку. Что необходимо сделать в первую очередь, дабы стать сначала хорошим, коммерчески успешным писателем, а затем перейти в разряд классиков жанра? Правильно - много читать. На этом можно и остановиться. Ну, а если не получится, то есть шанс 15 лет кормить зрителя романами в жанре хоррора, взять перерыв лет на 10 и вернуться с очень сильной книгой, к литературе ужасов, имеющая мало отношения - не поможет даже страшная зверюга на обложке. ;)
  Роман у вас получится добротный, в чем-то даже образцовый: развешанные на каждой стене ружья обязательно выстрелят, вне зависимости от того, что является огнестрелом: испанская монета или фраза "Ты меня любишь?"; очень живые, объемные герои, каждого из которых можно пощупать и пощекотать; сюжет, построенный по законам классического детектива с невинно осужденной, ложными следами, уводящими читателя и героев от истинного преступника и совсем уже классическая сцена разоблачения; настолько атмосферное место действия, позволяющее, после прочтения сказать: "Да, я побывал на американском Юге".
  Так или иначе, но большинство писателей всю жизнь пишут одну и ту же книгу, в которой решают одну и ту же проблему, моделируя одну и ту же ситуацию. Для Роберта Маккамона формула оказалась следующей:
  1) Небольшое и изолированное поселение, хотя, как и в любом правиле, бывают исключения (роман "They Thirst").
  2) Герои вынужденны решать некую проблему: бороться с потусторонними силами (зомби в "The Nigt Boat", вампиры в "They Thirst", древние боги в "Beathhany's sin" и "Baal", инопланетный пришелец в "Stinger"), попутно сражаясь с самим собой (в "Usher's Passing" и рецензируемой "Speaks the Nightbird" эта тема становится центральной).
  3) Решая возникшую проблему герой, испытывая себя на прочность, превращается из мягкотелого интеллигента, как, к примеру, центральный персонаж "Usher's Passing", в настоящего мужика с большой буквы "МУ". Временной отрезок трансформации колеблется от нескольких суток в "Stinger" до года в "Boy's life" или нескольких лет, как в "The Mystery Walk".
  "Speaks the Nightbird" не стала исключение из общего уравнения: главный герой появляется в небольшом поселении Юга Америки одним человеком, а выходит за ворота совсем иным. По всей видимости, и следующие книги Маккамона, а я очень надеюсь, что их будет немало, не выбьются из общей канвы.
  Мораль сей рецензии такова: ежели у вас по-прежнему есть желание стать очередным классиком от литературы, то не забывайте о главном правиле - прощальном поклоне, но у певцов и актеров он получается куда более эффектным, поэтому, может еще не поздно остановится на чтении?

  Голос ночной птицы: [фантаст. роман]/Роберт Маккамон; пер. с англ. М. Б. Левина - М.: АСТ: АСТ МОСКВА: Транзиткнига, 2006. - 731, [5] с. - (Холод страха)

  ЗЫ: Небольшой отрывочек
  "- А что мне делать миссис Неттльз? Можете вы мне сказать?
Она покачала головой, глядя на него с печальным сочувствием.
  - Очень жаль, но не могу.
  - И никто не может, - безнадежно проговорил он. - Никто, кроме меня. Сказано, что нет человека, который был бы, как остров... но у меня такое чувство, что я по меньшей мере - отдельный доминион. Не пройдет и тридцати часов, как Рэйчел поведут на костер. Я знаю, что она невиновна, и ничего не могу сделать,чтобы ее спасти. Поэтому... что я должен делать, кроме как строить дикие планы добраться до Флориды?
  - Вам нужно ее забыть, - сказала миссис Неттльз. - Жить своей жизнью, а что умерло, то умерло.
  - Это разумный ответ. Но во мне тоже что-то умрет в понедельник утром. То, что верит в правосудие. И когда оно умрет, миссис Неттльз, я не буду стоить ни гроша.
  - Вы оправитесь. Все живут, как должны жить.
  - Все живут, - повторил он с оттенком горькой насмешки. - Это да. Живут. С искалеченным духом и сломанными идеалами живут. Проходят годы, и забывается, что их изувечило и сломало. Принимают это как дар, когда становятся старше, будто увечье и перелом - королевская милость. А тот самый дух надежды и идеалы юной души считаются глупыми, мелкими... и подлежащими увечьям и слому, потому что все живут как должны жить. - Он посмотрел в глаза женщины: - Скажите мне, в чем смысл этой жизни, если правда не стоит того, чтобы за нее сражаться? Если правосудие - пустая оболочка? Если красоту и грацию сжигают дотла, а зло радуется пламени? Должен я рыдать в тот день и сходить с ума или присоединиться к ликованию и потерять душу? Сидеть у себя в комнате? Или пойти на долгую прогулку - только куда мне идти, чтобы не осязать этот дым? И жить дальше, миссис Неттльз, как все живут?
  - Я думаю, - сказала она мрачно, - что выбора у вас нет.
  На эти слова, раздавившие его своей железной правдой, у него не было ответа."



  28.02.2007, Львов


Купить "Speaks the Nightbird" в интернет-магазине



К оглавлению


  MacCammon R. Robert "Mr. Slaughter"

  За триста лет до молчания ягнят

  Роберт Маккамон привлекает. Как можно не полюбить писателя, ушедшего на пике популярности. Как не полюбить писателя, который мог клепать стивенкинговские ужастики, гарантированно становящиеся бестселлерами, но вместо этого выбрал работу в совершенно иных жанрах.
  Маккамон, после второго пришествия, пошел не только по иной жанровой дорожке. В восьмидесятые Роберт не создал ни одного цикла. Зато в двадцать первом веке разродился серией повестей и рассказов "The Hunter from the Woods" об оборотне с русскими корнями Майкле Галлатине, и конечно романами о Матью Корбетте, снискавшими любовь тысяч читателей по всему миру.
  Каким должен быть хороший детектив?
  Первое и главное - необходимым и достаточным по объему. Экспозиция - завязка - преступления - расследование - разгадка - развязка. Не больше, но и не меньше. Чтобы увлечь читателя, но и не растягивать повествование, иначе не получится держать в постоянном напряжении. Этот рецепт знали все классики детектива: и Конан Дойль, и Агата Кристи, и Чейз. В их богатом наследии вы не найдете толстых романов за пять сотен страниц.
  В первых детективах Маккамона с главным правилом большие проблемы. "Speaks the Nightbird" и "The Queen of Bedlam" сильно растянуты, наполнены такой водянистой водой. Конечно автору хотелось дать хорошую историческую картинку - городок фронтира и Нью-Йорк начала 18 века - но из-за этого теряется динамика, интрига. Такие писатели как Артуро Перес-Реверте, давно и прочно подвязавшийся на ниве исторического детектива, выходят из подобной дилеммы следующим образом: используют несколько сюжетных линий. Возьмем последний роман испанца "El asedio": здесь и битва за город, и маньяк, и расследование с погонями, и любовная интрига, и, модные после пиратов Карибского моры, рыцари Веселого Роджера. Это позволяет, с одной стороны, сохранить динамику, с другой дать историческую картину, с третьей ввести самых разнообразных персонажей, а с четвертой привлечь максимально широкий круг читателей. Всем выгодный способ, однако, снискавший пренебрежение искушенных читателей, навесивших на него ярлык "коммерция".
  Маккамон не пошел по пути создания множества повествовательных сущностей. От романа к роману он, пользуясь бритвой Оккама, последовательно срезает лишнее. Оставив в " Mr. Slaughter" только одну сюжетную линию: погоню Мэтью Корбетта за безумным маньяком. Конечно, это позволяет сохранить столь важную динамику, конечно, это держит читателя в напряжении. Но с другой стороны, теряется, столь важное в любой книге, очарование обстановкой.
  Каждый из трех романов о Мэтью Корбете соединяет в себе несколько составляющих: "Speaks the Nightbird" - детектив с элементами мистики, "The Queen of Bedlam" - детектив с элементами триллера, "Mr. Slaughter" - уже триллер с элементами детектива.
  "Mr. Slaughter" наполнен множеством аллюзий - вот уж в чем Маккамон знает толк - правда, большая часть из них не будет понятна русскому читателю. Мистер Слотер ассоциируется с Ганнибалом Лектером, хотя на самом деле его история отсылает к городской легенде о Суини Тоддте. Спутник-индеец навивает воспоминания о Чингачкуке Фенимора Купера, но в романе есть прямая отсылка к фильму "Мертвец", где действует краснокожий изгой с именем персонажа "Mr. Slaughter". Раскрывать капканы и ловушки аллюзий на классику ужасов, расставленные Маккамоном, одно удовольствие. Все таки титула Horror Grand Master никто американца не лишал.
  Однако Маккамон не ограничивается простым экшеном, сдабриваемым тошнотворными описаниями убийств. В "Mr. Slaughter" есть и душевные терзания главного героя, из-за попустительства которого гибнет множество людей, и риторический вечный вопрос: "Как Господь позволяет разгуливать по Земле таким нелюдям, как Слотер?"
  За что можно любить трилогию Маккамона, так это за главного героя. Мэтью Корбетт это повзрослевший герой "Boy's Life". Еще наивный парень, сталкивающийся с ужасами мира, но для которого слово справедливость - не пустой звук. Как писал Кант, к огда справедливость исчезнет, то не останется ничего, что могло бы придать ценность жизни людей . И эта главная ценность ведет Мэтью по страницам всех романов, помогает пройти через огонь, воду и медные трубы, в конце концов приводит к победе над врагами, в том числе и мистером Слотером.
  Вы спросите, а где же фантастика? В послесловии Маккамон признается, что слепил мир Мэтью Корбетта из Америки конца семнадцатого и середины восемнадцатого веков. Но мы и не против, ведь на выходе получилась интереснейшая вселенная, соединяющая "интриги и загадки Шерлока Холмса с экшеном Джеймса Бонда, негодяями Дика Трейси, атмосферой костюмных фильмов Хаммера пятидесятых годов" и историей колониальной Америки.

  Мистер Слотер: [роман] / Роберт Маккамон; пер. с англ. М.Б. Левина. - М.: АСТ: Астрель: Полиграфиздат, 2011.-477,[3] с.

  15.04.2012, Львов

  Рецензия вышла в финал конкурса "Фанткритик-2012" - http://krupaspb.ru/piterbook/fanclub/pb_fan_news.html?nn=210&np=1


К оглавлению


  Malkani Gautum "Londostani"

  Светлое завтра Британии и Европы

  Традиции написания романов о приезжих в чужой стране достаточно стара, и роман Гуатама Малкани 'Londostani', на первый взгляд, укладывается в нее: Однако, произведение Малкани относится отнюдь не к вышеозначенному жанру. Нет, формально все подходит: сюжет описывает жизнь группы потомков переселенцев из Индии в Лондоне наших дней. Но роман на самом деле является хроникой нескольких месяцев деятельности индусов в Индии, правда, находящейся на территории Британских островов.
  Герои полуганстерской книги занимаются разборками между индусами, между индусами-немусульманами и индусами-мусульманами, между индусами и пакистанцами, они ругаются с родителями, требующими полного подчинения себе, крутят романами с девушками-дези (дези - самоназвание представителей индийской диаспоры в Британии) и не потерпят контактов с белыми девушками, они презирают кокосом (немногих приезжих, кто пытается интегрироваться в британское общество) и толпой избивают белых парней, косо на них смотрящих (с этого начинается роман, скорее всего, чтобы читатель сразу понял что к чему) Причем, кокосы и белые появляются на страницах произведения лишь изредка, видимо, чтобы мы не забывали о стране пребывания героев. К этому можно добавить, что блага, коими пользуются герои и получение коих в максимально возможных количествах они ставят целью жизни, эти блага созданы отнюдь не приехавшими индусами, но в книге об этом не говорится.
  Кроме кокосов и молодых белых на страницах 'Londostani' можно встретить полицейского (одного!) и бывшего учителя группы героев мистера Эшвуда, которого герои, конечно, считают пидором. Диалог Эшвуда в главе 11 представляется крайне важным. Эшвуд пытается безуспешно наставить героев на путь интеграции в британское общество, однако, ему прекрасно отвечает следующий отрывок: 'Вам когда-нибудь приходилось видеть, чтобы лондонский дези начал ошалевать из-за британского флага, нашего обожаемого 'Юнион Джека'? Это такая же хрень, как футбольные хулиганы, королевская семья или те придурки, что разгуливают по улице и горланят 'Правь Британия'. (стр. 241) Эшвуд пытается втолковать парням, что они здесь приезжие, на что получает непробиваемый ответ: 'Мы ниоткуда не приезжали, мы здесь родились' (стр. 44) Дези устроит будущее, построенное по их правилам: 'Стена, к которой прислонены букеты и венки, сплошь увешана мемориальными табличками с именами тех, кто покинул этот мир много лет назад и чей прах давно лишился место в колумбарии. Кстати, их здесь такое множество, что возникает ощущение, будто стена целиком сложена из этих табличек. Прочтя имена на некоторых из них, я подумал: черт побери, а где же дези? Почему, черт возьми, одни англичане, по-моему, давно пора ДЕЗИФИЦИРОВАТЬ это место' (стр. 306) Вот такие мысли возникают при посещении английского крематория.
  В романе даже имеется один 'положительный' дези - Санджай, с коим мистер Эшвуд знакомит героев. Санджай может показаться примером дези, который воплотил мечты либералов, и прекрасно устроился в Британском обществе. Он работает брокером в Сити, имеет дом-дворец в центре Лондона, и даже окончил школу с отличием. Однако, на деле оказывается, что Саджай зарабатывает огромные деньги путем экономических махинаций. Саджай прекрасно интегрировался в европейскую систему, однако, оказался паразитом, использующим прорехи в европейском законодательстве.
  В принципе, я бы не назвал 'Londostani' романом: повествовании заканчивает ничем - главный герой оказывается в патовой ситуации и выхода из нее не видно, изменился ли главный герой по сравнению с первыми страницами? - нет. Чем-то книга напоминает мне Козловскую 'Гошколаву' (история о том, как хороший в прошлом мальчик стал жутко плохим), только изображающая иной социальный слой (герои, ненавидя родителей, охотно пользуются их средствами, рассказанная языком в стиле Паланика. 'Londostani' это просто зарисовка, ставшая сенсацией в европейских странах, ибо описывает не либеральную идиллию общечеловеческого общества, а суровую реальность и светлое будущее Британии и Европы.
  Если конечно ничего не изменится.

  Лондостан : [роман: пер. с англ.] / Гуатам Малкани; пер. с англ. - М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. - 377, [7] с.



  11.08.2008, Львов


К оглавлению


Купить "Londostani" в интернет-магазине



  Noon Jeff "Automated Alice"

  Алиса и Полдень

  Это еще поспорить можно какой английский автор больше повлиял на всемирную литературу. Шекспир какой, или Диккенс там, а может все таки Льюис Кэрролл. Что касается предпочтений Джеффа Нуна, то сомнений быть не может: у британца вся квартира обклеена постерами с Алисой, на книжной полке стоят все издания, начиная с первого, на всех языках, а фильмотека целиком состоит из экранизаций сказки Кэрролла, ну а в бумажнике, там, где многие хранят фотографии жены \ мужа \ детей, красуется портрет госпожи Лидделл.
  Нун в первых произведениях осторожно подбирался к алисовской теме. Сначала героиня Кэрролла неиллюзорно возникла в 'Pollen', потом сама концепция Вирта сильно напоминала структуру сказок об Алисе: 'В стране чудес' описывается сон героини, 'Зазеркалье' вполне возможно снится черному королю, здесь мнения расходятся. Вирт же целиком в голове спящей госпожи Хобарт, правда, возникает ощущение: прежде чем уснуть и придумать Вирт мисс Хобарт посмотрела серию фильмов 'Самое страшное кино в истории'.
  В 'Automated Alice' Нун делится очередным полуночным кошмаром, перенося Алису в Манчестер 1998 года. Однако, Манчестер совсем не напоминающий сегодняшний. Город представляет собой сплав био-компьютерных технологий, тоталiтарного порядка, современного искусства и абсурда. Именно абсурдистские диалоги делают 'Алису' Алисой: они приводят в дикий восторг детей и осуществляют зажим извилин у взрослых. Нун пишет в лучших традициях Кэрролла:

  - А я, понимаешь, писатель.
  - И что же вы пишете, мистер О'Клок? Расписания? - Алиса была очень довольна своей шуткой.
  - Нет, конечно же, нет. - ответил Зенит. - У мня редко получается писать все как надо с первого раза. Обычно это дваписания, а иногда триписания.
  - Итак, что вы именно Вы пишете? - настаивала Алиса. - Беллетристику?
  - Скорее белибердистику.
  - А что такое эта самая беллибердистика, прошу прощения?
  - Это такой особый стиль. Я пишу Неправды.

  - Это что-то вроде беспроигрышной лотереи? - спросила Алиса.
  - Что еще за беспроигрышная лотерея? - спросила Селия.
  - Лотерея, которая никому ничего не проигрывает.

  Весь текст представляет собой сборник подобной биллибердистики. Биллибердистика точечно выписанная, идеально выглаженная утюгом. Биллебердистика, на которую надо ориентироваться. Биллибердистика, которой позавидует сам Кэрролл, и назовет Нуна своим приемником.

  "Я зову свое искусство накренизм, это позволяет мне не особо следить за правильностью моих созданий. И в самом деле, прежде я называл свое искусство грубизм, а потом хамизм, но эти ярлыки казались слишком грубо, хамски очевидными. А еще до этого я занимался клеизмом, это когда все части склеиваются вместе, а незадолго до того - гадизмом, когда у меня была лишь малейшая догадка о том, что я делаю. Но потом я осознал, что я не имел и догадки, и я стал размышлять о своих творениях, и назвал это размышлизмом. Но все это мне не подходило. Так что я назвал это ботизм, потому что все мои скульптуры были как бы в ботинках. А потом сваризм, ибо разве я не был крайне сварливым, делая их? А потом кубизм, ибо я собирал из кубиков потерянные мгновения. Но этот ярлык показался мне столь ограничивающим, поскольку к тому времени я уже делал тварей из тварей! Так что я назвал свое искусство зоодизм. А потом гриппизм, ибо я не мог перестать чихать. А потом жевизм, ибо не мог перестать жевать. А потом голубизм, ибо не мог перестать красить все голубым. Овцизм: скульптуры, изображающие овец. Едизм: скульптуры, изображающие время обеда. Я также посвятил себя уклонизму, алкоголизму, молодому пижонизму, иудаизму, похотизму, нудизму и псевдизму. Потом я бегло прошелся по ктоизму, ибо кто я вообще был такой, чтоб делать столь незаконных тварей? И наконец, миновав много странных очередизмов в ожидании подходящего ярлыка, я и пришел к накренизму, ибо мой разум весьма накренился, пройдя через такое разнообразие. Вот почему Исполнительные Гады так ненавидят мою работу: они не могут терпеть все, что хоть немного набекрень."

  Многие задаются вопросом: чем закидывается Нун, прежде чем писать романы? На мой взгляд, подобный вопрос выдает лишь ограниченность в развитии спрашивающего, ибо он, основываясь на собственно опыте, полагает: создавать умопомрачительные фантазии можно лишь в состоянии расширенного сознания. На самом деле существуют люди, сознание которых изначально настолько расширено, что они не нуждаются в употреблении внешних стимуляторов. Несомненно, они гениальны, и, несомненно, Джефф Нун один из них.



  13.05.2009, Львов


К оглавлению


  Noon Jeff "Falling out of cars"

  Зажеванная песня агонизирующего мира

Брошенные Машины []
  Как говорят не столь многочисленные варианты биографий Джеффа Нуна, он попал в литературный мир случайно. Можно достаточно долго рассуждать на тему: кто рожден для писательского ремесла рано или поздно все равно придет к нему, но, тем не менее, история не знает сослагательного наклонения, и благодаря просьбе друзей-издателей предоставить что-нибудь из старых вещей мы получили, если не самого лучшего, то уж точно крайне нетривиального фантаста конца двадцатого - начала двадцать первого веков.
  В уже приевшейся громкими фразами на желтых обложках серии 'Альтернатива', вышел седьмой по счету и четвертый, переведенный на русский язык роман Нуна, 'Falling out of cars', который с легкой руки переводчика Т. Ю. Покидаевой из 'Выпадая из автомобиля' превратился в 'Брошенные машины'. Но после паланиковских 'Invisible monsters', ставших неведимками - ничего удивительного.
  Текст - триста пятьдесят страниц непрерывного трипа - дорожная тетрадка, из которой вырвано большое количество страниц. Этим можно объяснить деструктивность и рваность повествования, тем не менее, рисующего крайне живую и сочную картину сходящего с ума мира.
  Автор 'Automated Alice' не смог обойтись без типично кэрролловских диалогов:
  '- Нам по пути?
  - Нет.
  - А вам куда?
  - В прямо противоположную сторону.
  - Ага, мне тоже туда.'
  В огромном влиянии, оказанном Кэрроллом на Нуна (в этом автор не раз признавался) нет ничего удивительного. Приключения Алисы является крайне наркоманским произведением: абсурдные диалоги, приходы совершенно гротескных персонажей, увеличивающиеся руки-ноги, говорящие животные, падения, переход за грань зеркала - типичными составляющие 'путешествий'.
  В 'Falling out of cars' Нун в очередной раз использует излюбленный сюжетный ход: главный герой (герой) до начала событий книги потерял очень близкого человека. В 'Vurt' это возлюбленная сестра, в 'Pollen', так же как и в 'Falling out of cars', дочь героини. Линия Марлин - Анджелы одна из самых сильных в романе: постоянно возникающие воспоминания, причитания матери пробирают до мозга костей, заставляют еще больше сопереживать героям романа.
  Чтение 'Falling out of cars' можно сравнить с ездой по автомобильной дороге, разрушенной налетом авиации. Стекла машины замазаны черной краской. Не ясно куда ехать, не ясно зачем, автомобиль постоянно трясет, он застревает в выбоинах, но продолжает путь вперед. По головке автомагнитолы скользит зажеванная пленка, на которой вперемешку записаны рассказы Эдгара По и дилогия об Алисе. Нельзя понять ни слова, но в звуках, наполняющих салон, явственно слышится стон разрушенного мира, загибающего в предсмертных агониях. В опустошающий, разъедающий изнутри, напрочь сносящий голов, вой сливаются тысячи голосов людей, потерявших возможность видеть себя: воспринимать тексты, исчезающие сразу после прочтения, смотреться в зеркало, людей, для которых самой страшными словами стала информация о собственном облике.
  Уверен 'Falling out of cars' вызовет неоднозначные оценки: кто-то распишется в любви к Нуну, кто-то, ссылаясь на самоповторы, добавит автора к сонму 'исписавшихся', кто-то воспримет книгу незаконченным маловразумительным черновиком, кто-то вообще не поймет, посчитав бредом измененного сознания.
  Однако стоит помнить самое главное: кем бы вы ни был, если вы еще можете прочесть эту фразу, значитвыещеживы. ;)

  Джефф НУН. Брошенные машины: [роман]/Джефф Нун; пер. с англ. Т. Ю. Покидаевой - М.: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007 - 347 с. - (Альтернатива)



  07.02.2007, Львов


К оглавлению


Купить "Falling out of cars" в интернет-магазине



  Shirer L. William "Berlins Dairy. The Journal of a Foreign correspondent 1934-1941"

  Пишу тебе, мама, из вражьего логова

Вы скажите мне: 'Что за поза?
Вы батенька максималист!'
Я отвечу вам: 'Что вы мой фюрер?
Я просто антифашист!'

Берлинский дневник []
  Ох уж эти воспоминатели, ох уж эти воспоминатели. Нет, конечно, читать записьки крайне интересно и даже крайне полезно, но к ним, среди исторической литературы, надо относится с особым скепсисом.
  Рассматриваемая книга это охватывающий период с января 1934-го по декабрь 1940-го дневник американского журналиста Уильяма Ширера и описывающий самые ключевые события тех времен. Причем, записи очень точно передающие напряжение времен, к примеру, борьбы за Судетскую область прерываются с предложениями, типо, 'сходил туда-то, съел то-то, как хочется увидеть семью'.
  Однако, с самого начала, мне стало интересно разгадать, что же за человек Ширер, ибо тогда можно понять позиционирование дневника. А оно видно невооруженным глазом: все руководители нацисткой Германии ужасные злодеи, просто сгустки мирового зла - Гитлер, маленький истеричный психопат (хоть Ширер и признает силу его ораторского таланта), Геринг пухлый ребенок, сменивший рождественские игрушки на боевые самолеты и так далее.
  При этом Ширер не упускает возможность убедить читателя, или точнее самого себя, что немцы не поддерживают руководство Третьего Райха: будь-то случайный разговор с водителем такси или же наблюдение за поведением берлинцев после очередной бомбардировки. Только эти немцы, о которых американский журналист пишет: 'Ну еще чуть-чуть и они перестанут поддерживать фюрера', эти немцы вплоть до мая 45-го года шли в бой за фюрера и Германию и сдаваться не собирались. Так что не верю Ширеру, ну никак.
  Конечно можно сказать, что Ширер такой вот антинацист, любит все человечество и ненавидит ужасный режим Гитлера. Но он из дневника неприкрыто торчат уши двойной морали в равной степени присущей как американцам, так и антинацист, или как их называют сейчас антифашист.
  С одной стороны Ширер упрекает немцев в шкурной морали: не раз среди записей приводятся диалоги с берлинцами, в которых те считают естественным право Германии на захват чужих земель и недоумевают почему, к примеру, поляки оказывают сопротивление. После поездки по захваченной Бельгии Ширер сокрушается о ужасных разрушениях и жертвах среди мирного населения, мол, 'вот же ж проклятые нацисты!'
  Но запись за 24 августа 1940 года: '...для нас провели двухчасовую экскурсию и показали среди прочего, как одна английская бомба разнесла крыло клиники для эпилептиков'. Вы наверное думаете, что после этого должна последовать гневная тирада, мол, 'проклятые британцы! Разбомбили больницу!'. А в тексте: '..я ожидал, что после двух месяцев еженощных бомбардировок королевским ВВС удалось сделать гораздо больше. Порт, хотя, несомненно, в него и были попадания, не слишком пострадал от бомб. Два важнейших моста через Эльбу в центре порта целы, ближайшая к ним бомба упала в двухстах ярдах от них. Два самых больших пассажирских судна Германии, 'Бремен' и 'Европа', стоят невдалеке пришвартованные у Финкенверде, явно невредимые'. Как видите, разрушение больницы британцами для Ширера само собой разумеещеся, и он даже сокрушается, что не уничтожены пассажирские суда. И такая двойная мораль тут и там: любое сообщение немецкой пропаганды тут же клеймится ложным, а информация от Британии и СШа принимается на веру.
  Но на самом деле Ширер никакой не антинацист, он просто, с присущей американцам надменностью, ненавидит немцев как нацию. Запись за 10 августа 1939 года: 'Поражаюсь уродству немецкий женщин на улицах, в ресторанах и кафе. Действительно, самая непривлекательная раса в Европе. У них нет лодыжек. Ужасная походка. Они одеваются хуже, чем англичанки.' 24 марта 1940 года: 'Все таки немцы самыt некрасивы люди в Европе. Ни одной симпатичной женщины на всей Линден'. Ширер человек крайне умный, понимает: именно Германия могла стать ведущей мировой державой того времени, а следовательно представляла угрозу для США, и поэтому ненависть журналиста к немцам особо жгуча.
  Мемуары это хорошо, но такие 'двуморальные' дадут крайне извращенное представление о исторических событиях.

  Берлинский дневник. Европа накануне второй мировой войны глазами американского корреспондента / пер. с англ. Л. А. Игоревского. - М.: ЗАО Центрополиграф, 2002. - 508 с.



  10.10.2007, Львов


К оглавлению


  Simmons Dan "Black Hills"

  неАватар Пакахонтас

Черные холмы []
  Отечественные издатели такие замечательные: не успел читатель отойти от "Drood" как на подходе "Black Hills". Любят у нас Симмонса, потому и выпускают. А значит не искушенные в англицком люди могут сложить пазл трилогии американского писателя. Хотя, особо умные могут заявить: трилогией назвать последние романы Симмонса можно лишь условно, даже могут совсем обнаглеть, сказав: 'Да это трилогия лишь в вашем - неуважаемый - воображении, и, если, "Black Hills" отчасти и напоминают "The Terror', то попробуйте найдите родимые пятна на их телах и "Drood ". Роман о Диккенсе это же совсем другое.' Нет уж, неуважаемые издатели, на то она и трилогия, что, хоть и в разных условиях, описывает столкновение Белой - уж простите это неполиткорректное, страшное расистское, слово, да еще и с большой буквы, но мы, к счастью, не в США, хоть и пишем о книгах американца - Цивилизации, с иными Цивилизациями и даже с самой матушкой-природой. Причем Белые отнюдь не на стороне матушки.
  "Black Hills" - это противостояние двух миров: индейцев - вольных людей природы - живущих, как кажется, в единении с ней. Симмонс, с присущей скрупулезностью, описывает обряды, погружает читателя в мир вигвамов (хотя часть индейских обрядов нам - людям ХХI века - может показаться отвратительной) Симмонс противопоставляет индейцам Белое - механистическое - общество, безжалостное к природе.
  Бледнолицый герой выходит из облака пара и дыма, его невысокая коренастая фигура подсвечена сзади рабочими лампами, тонкий лучик света с позаимствованной каски едва пробивался сквозь клубы пыли, дыма и пороха' (стр. 236), герои книги посещают парк, наполненный "мостиками и ступеньками под балками, металлическими арками вокруг громадного колеса и под ним - это все словно из романа Жюля Верна", взлетают на "аппарате, состоящем из более чем десяти тысяч высокоточных деталей, включая самую большую ось в мире" (стр. 248). Что для Белых машины? Подлинная религия их расы (стр. 179). Вазичу - пожиратели жирных кусков - безжалостно уничтожают стада бизонов, словом, насилуют матушку-природу в угоду вкусам, задачам и целям.
  Знакомая картина?
  Самый кассовый фильм Джеймса Кэмерона.
  "Аватар", если абстрагироваться от красивых картинок - мерзопакостный фильм, ибо это история о предателе, перебежчике, падонке, власовце.
  Немного перефразируем сюжет кэмероновского фильма, перенесем на земную историю.
  Красноармеец получает задание: пробраться в немецкий тыл, войти в доверие, сообщить командованию диспозицию противника. Но герой фильма проникается прикрасами фашистского порядка, видит, как фюрер заботится о солдатах, как сытно живут немцы. Режиссер противопоставляет этому бедность населения СССР, пренебрежение командования солдатскими жизнями (эпизод: в окоп к солдатам спускается политрук и зачитывает лаконичный приказ за подписью Сталина: "Вы должны пойти в атаку и умереть!"). В итоге, наш лазутчик переходит на сторону нацистов и сражается против человеконенавистнического большевизма.
  Сложно представить, что такой фильм выйдет на широкой, и даже узкий, экран? Сложно представить, что он соберет восторженное "вау-вау!" от мальчиков и девочек в интернете, похвальные отзывы в прессе и на ТВ? Автора подобной ленты заплюют, затопчут, а вдобавок посадят, и будут абсолютно правы, потому что с предателями везде и всегда поступали одинаково.
  "Аватар" по сути ничем не отличается от "гипотетического" фильма о ВОВ. Однако, стоит перенести историю о власовце на другую планету, и можно получать "Оскары" и пару миллиардов на банковский счет.
  При этом Кэмерон вполне в потоке американского мэйнстрима. В США есть свои "Эхо Москвы" и Новодворские. Они очень громко ненавидят "this land". Как для наших русофобов, история России - тысячелетняя катастрофа, так и для американофобов история США - беспросветный мрак убийств и угнетений. Как наши русофобы славят чеченских головорезов, так и америнофобы дружат с исламскими террористами за рубежом и афро/латино-американскими расистами внутри страны. (Подробнее смотри Патрик Бьюкенен "The Death of the West").
  Хотя в "Аватаре" множество аллюзий на индуистскую мифологию, но конфликт землян и народа Нави крайне напоминает борьбу индейцев с белыми. У Симмонса герой войны с индейцами Джордж Кастер занимается безумным сексом, противопоставляясь возвышенному духовному миру индейцев. Центральный персонаж книги Пахо Сапо готовится взорвать еще строящийся мемориал на горе Рашмор: один из символов Америки - дань уважения президентам, два из которых были рабовладельцами. Ох, как многие хотели бы прикончить эту четверку. Это сродни уничтожению башней ВТЦ. Символ обрушения американского могущества.
  Сходства налицо - пазл, пасьянс складывается - стало быть, Симмонс очередной американоненавистник. Но сложно ожидать подобного от человека, у которого - если верить записям в блоге - звезднополосатый на заднем дворе, а вся семья участвует в местном параде на День Независимости. "Black Hills" - что угодно, но не Аватар. Возможно, Симмонс играет с нами. Неискушенный читатель - а Симмонс поп-писатель, ориентированный не на узкую прослойку любителей, а на широкие массы - сначала попадает в знакомый мир "Аватара": противостояние белых (землян) и индейцев (нави), механистическая, потребительская цивилизация против природной, угадываемые симпатии автора к последней.
  А после все переворачивается.
  Симмонс дает совершенно иной, чем Кэмерон, ответ на цивилизационный конфликт. Индейцы оказываются не менее жестокими воинами, чем белые: они также убивают, насилуют, грабят, потому что на войне нет благородных; индейцы, при всем преклонении перед природой, наносят прериям значительный урон.
  'Вы, сиу, воевали против всего, что передвигается на двух ногах. Убивали и всех, у кого по четыре ноги. Ваша война была столь же неразборчива, как и ваша старая манера загнать несколько сотен бизонов на скалу, чтобы вы могли насладиться вкусом двух-трех печенок' (стр. 482) - обличает Кастер, а Пахо Сапо может лишь ответить: 'Так и есть'. И это абсолютная правда.
  Великий русский писатель Дмитрий Балашов создал роман "Отречение": эпическую историю борьбы Московского и Тверского княжеств. Балашов предлагает решить конфликт способом, вынесенным в заглавие: одна из сторон добровольно отрекается, подчиняется, во имя прекращения бесконечной войны, огромных жертв.
  По аналогии с Балашовым, Симмонс мог бы назвать 'Black Hills' - 'Примирение'. Пахо Сапо не желает продолжать бесконечную войну захватчиков и коренных жителей, которые просто более ранние захватчики. Почему? Потому что не хочет уподобляться сородичам, потому что жест отчаяния, конечно, сделает его героем в глазах соплеменников, но ничего не изменит. Пахо Сапо выбирает Примирение. Примиряется он и с живущим внутри духом Кастера, примиряется он и с сыном, ушедшим на Первую Мировую Войну, проводимую ненавистными вазичу. Но и белые должны выбрать путь Примирения - не только с индейцами, но и с уничтожаемой природой, должны полностью восстановить всю биосистему. В 'The Terror' Крозье, после продолжительной борьбы с суровым Заполярьем, олицетворяемым гигантским монстром, терпит поражение и выбирает примирение, как с природой, так и с Безмолвной эскимоской. Примирение - связующая нить симмоновской трилогии.
  И это самый фантастический элемент книг.
  Захватчик всегда стремится занять священные места местных жителей. Так албанцы в Косово уничтожают православные храмы и ставят мечети. Входящая в город армия вывешивает на месте старых флагов - новые - свои, на тех же флагштоках, чтобы показать - теперь мы здесь хозяева. Не случайно белые создали свой священный монумент на священных для индейцев Черных Холмах. Симмонс же предлагает им отказаться от борьбы. Отдать святыню вазичу. Согласятся ли на подобное индейцы?
  'Black Hills' - роман острополитический, актуальный для США, хотя, возможно, за океаном читатели и не поймут этого, ибо не следят за бесконечной тяжбой индейцев дакота с властями, приведшей в итоге, к объявлению о выходе племен из состава США. Индейцы выбрали старую как мир истину: права не даются, а берутся, вырываются борьбой, в которой обретете свободу.
Симмонс, подобен тому галилеянину, который две тысячи лет назад призвал прощать и любить врагов своих. Он был не первым и не последним, но люди, как показывает время, этой просьбе не вняли. Видимо, такова их природа.
  И бесконечной будет эта история: идеалисты, взывающие к примирению, и люди, их не слышащие.

  Черные Холмы : роман / Дэн Симмонс ; [пер. с англ. Г. Крылова]. - М. : Эксмо ; СПб. : Домино, 2011. - 544 с.

  20.03.2012, Львов


К оглавлению


  Simmons Dan "Children of the night"

  После 1990 года Дэн Симмонс мог купить плющевого мишку и спать спокойно: завершил дилогию Hyperion Contos ("Hyperion" и "The fall of Hyperion"), насобирал кучу наград, короче, изрядно наследил в фантастике. Но творческая жизнь писателя продолжалась, и в 1992 году ДС представил на суд читателей роман "Children of the night". Исходя из названия, нетрудно догадаться, что книжка про вампиров (Да, кстати, на этот раз в ЭКСМО правильно поместили летучую мышь на первой странице, чего не скажешь про издания "Song of Kali" и "The Exorcist", выпущенных в серии "Вампирские хроники", к коей относиться и рассматриваемый роман.) Книжка не просто о вампирах, а о их пахане, главнюке и просто хорошем парне - Владе Цепеше.
  В первых главах ДС рисует ужасающие картины румынской жизни времен свержения Чаушески (Зачем убили Чаушеску ведь он ни в чем не виноват?). Исхудавшие дети, болные СПИД, цыгане, за бесценок продающие этих же детей американцам, горы трупов в морге под открытым небом, всюду военные... Тут уж ДС работает мастерски.
  Среди всего этого ужОса главная героиня американский доктор Кейт Нойман, проникнутая чувствами материнства, светом гуманизьма, а так же уговорами друга-любовника Лучана, решает усыновить и вылечить исхудавшего мальчика Джошуа (такое ему дала имя). Следующие главы, наполненные вызывающими дрожь медецинскими терминами типа "аденозиндезаминаза", "гипогаммаглобуленимия", "дезоксиаденозинтрифосфат", повествуют о разгадке страшнОй и кОмшарной вековой тайны вампиров. В принципе, это одна из двух самых интересная частей книги, в которой мы узнаем, что у вампиров имеется орган, находящийся в желудке, который, перерабатывая кровь, обрекает вурдалаков на долгую жизнь, регенерацию, нечеловеческую силу и прочие прелести, отсутсвующие у простых смертных. Мало того, благодаря открытию органа человечество может быть излечено от СПИД и прочих болезней, отравляющих наше существование.
  Но не тут то было. Неизвестные уничтожают лабораторию, убивают мужа (бывшего) героини, похищают Джошуа и удаляются в неизвсеном направлении. Героиня, понятно дело, просто так не может это оставить. И в компании двух бравых парней, того Лучана и бывшего вьетнамовца, а ныне священника О'Рурка, устремляется в Румынию спасать приобретенного и столь дорого сердцу героини сына.
  В принципе этому и посвещена оставшаяся часть книги. Герои бегают от полиции, цыган, стригоев (которые оказываются главными злодеями, держащими в страхе румынской народ), постоянно подозревают друг друга в предательстве, трахаются... только пива не пьют. Вообщем сюжет у Симмонса закручен лихо. В лучших традициях гАлЯвуда - так и просится экранизацию.
  Самый удачный момент в книге - постоянные вставки "Сны крови и железа" - экскурс в славную жизнь Влада Цепеша. Читаешь и хочеца более глубже покапаться в истории графа Дракулы. Крутой был мужик, ничего не скажешь.
  Роман невероятно слабый для автора Песен Гиперион - Кали и Илиона. Не спасает даже удачная концовка (я невольно ухмыльнулся).
  Роман получил Локус, что, лично мне, странно.
  ЗЫ: Вот тут можно ознакомиться с премиями Симмонса. Как видим Локусами он обласкан.



  03.11.2005, Львов


К оглавлению


  Simmons Dan "Fires of Edem"

  Костры, о которых никто не вспомнит

  Не знаю, что станется лет через сто, однако, если прогнозировать будущее, исходя из дня сегодняшнего, то Дэн Симмонс, вне всяких сомнений, останется в истории как автор Гиппериона - Эндимиона и Иллиона - Олимпа. Не имея астральной связи с творческой душой писателя, посмею предположить, что работа над этими циклами - не только процесс написания, а задумки, развития идеи - занимает у Симмонса не один и даже не два года. А в перерыв между созданием эпохальных романов Дэн развлекается написанием всевозможных - чаще всего хоррорных - развлекательных произведений.
  После, ставших ныне классикой 'Hyperion Cantons', вышедших на рубеже 80-х и 90-х, Симмонс вновь обращается к жанру с которого начинал творческий путь - хоррору. В числе прочих, в 91-м году выходит, взявший Брэма Стокера, сборник рассказов 'Players of Broken Stones', а чуть позже, и получившие награду журнала Locus романы 'Summer of Night' и, на мой взгляд, провальный для уровня данного писателя, 'Children of the Night'.
  И наконец в 95-м году, незадолго до сверхожидаемых и разочаровавших большинство Эндимионов, Симмонс пугает всех своих читателей-почитателей 'Fires of Edem'.
  Сюжет романа является типично классическим для произведений жанра ужасов: отрезанная от цивилизации местность - в данном случае колорадский писатель не стал мелочится (это ему и несвойственно) и выбрал целый гавайский остров, древние местные боги (все таки как хорошо для писателей-хоррористов, что кроме мировых религий существуют тучи всевозможных языческих), злые боги просыпают после многовековой спячки, аки Ктулху, и хотят ни много, ни мало захватить весь мир, ну а группа людей, волею судеб оказавшаяся на острове, пытается этому противостоять.
  Роман мог бы стать очередным сценарием фильма-ужастика, ежегодно пачками выпускаемых американской киноиндустрией, не будь Симмонс Симмонсом, то есть не введя фирменную фишку - внедрение писателя классика. Если в 'Hyperion Cantons' не повезло Джону Китсу, в 'The Crook Factory' Эрнесту Хэменгуэю, а в 'Ilium', разок, как черт из табакерки, вылезает Шекспир, то в 'Fires of Edem', фигурирует Марк Твен с боевой подругой, которым в 1866 году посчастливилось поучаствовать в событиях, которые всеми родинками напоминают, происходящее в конце века двадцатого.
  Но даже столь интересный, хоть и не очень оригинальный финт, не спасают 'Fires of Edem', получившего Locus, от титула 'провального'. Нет, здесь присутствуют закрученная интрига / неожиданные повороты сюжета / интересные герои, но все это настолько ниже уровня, поставленного сначала 'Hyperion Cantons', а затем 'Иллимпом' (дилогия 'Ilium'-'Olympos'), аж рыдать хочется.
  Если от Шрайк по спине бегали мурашки, то от восьмиглазого кабана, разговаривающего как дядя Вася из соседней квартиры, по спине пробежит что-то, лишь в случае, если вы упадете в муравейник. Если 'Иллимп' поражал масштабностью задумки, тем, как автор играет с героями античных мифов, то 'Fires of Edem' поражает разве что филигранной однообъемностью глав (они все как на подборку примерно по двадцать страниц).
  Но все это, в принципе, не важно, ибо через сто лет о 'Fires of Edem' все точно забудут, а помнить будут лишь два цикла Симмонса, если он конечно не напишет через несколько лет нечто не менее великолепное.
  По крайне мере так это видится сегодня.

  Костры Эдема: Роман / Дэн Симмонс ; [пер. с англ.]. - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2008. - 416 с.



  23.01.2008, Львов


К оглавлению


  Simmons Dan "Ilium, Olympos"

  Иллимп

Олимп []
  Дэн Симмонс после девяносто первого года, написав дилогию 'Hyperion Cantons', мог с чистой совестью уйти на покой: купить плющевого розового медвежонка, спать с ним в обнимку и грезить, как герои 'Hyperion Cantons' будут появляться или упоминаться в фантастических произведениях различных авторов, ибо школьный учитель из Колорадо уже тогда стал классиком мировой фантастики.
  Ан нет! Не успокаивается Денис Симмонович, пишет, пишет, пишет и похоже останавливаться не собирается. Симмонс, насколько разносторонне развитый писатель, успевший поработать в приличном количестве различных жанров, настолько и неровный. Может выдать как провальные, в сравнении с Гипперионами, 'Children of the Night' или 'Endymion', так и вполне средние 'The Crook Factory' или 'Carrion Comfort'. Однако, как оказалось, чередуя удачные и не очень романы, через 15 лет ДС способен выстрелить в яблочко. Дуплетом.
  Еще в Hyperion'e за Симмонсом замечена склонность к использованию в фантастических произведениях различных героев классических авторов или даже их самих. Ранее все ограничивалось небольшим списком персонажей на роман. За такое в приличном обществе косо не посмотрят, и в метро не побьет какой-нибудь рьяный поклонник Джона Китса или Эрнеста Хэменгуэя. Но в этот раз Симмонс потерял остатки всяческой скромности и наводнили дилогию об Иллионе-Олимпе гремучей смесью героев Гомера, Шекспира и прочих хлопчиков, успевших наследить в мировой литературе. Сюжет той же Илиады (особенно до того момента, как он идет по накатанному сценарию) покрыт хрустящей корочкой вполне себе тверденькой научной фантастики. Правда о нее может обломать зубы неподготовленный читатель, обалдевший от количества всяческих нанотехнологий и брано-дыр. Не удивлюсь, если вам, только начавших хрустеть хрустящей корочкой пирога под названием Иллион-Олимп, поплохеет от количества подробностей в описании смертей: стрелы, попадающие в ягодицы или же упоминающиеся постоянно вывернутые кишки (ох, чтобы сказал об этом Фрейд?).
  Однако, не думаю, что упомянутые 'неприятности' остановят кого-то перед искушением добраться до последней страницы дилогии и до последней крошки отведать кушания, старательно приготовленного Симмонсом.
Илион []
  Дэн любезно ставит перед вами тарелку с большим - объемом в полторы тысячи страниц - пирогом и по мере того, как вы продвигаетесь по ходу повествования, разрезает угощение, раздвигает кусочки пальцами, умело иголкой вплетает в плоть хлебобулочного изделия различные сюжетные линии, то расходящиеся, то сходящиеся. Симмонс заботливо разворачивает перед вами эклектичное полотно, на котором оживают греческие боги и герои осады Трои, воскрешенные ученые, люди и постлюди из пес-его-знает-какого-столетия, разумные биороботы и не менее сознательные герои из ночных кошмаров. Порой дух захватывает от такого смешения классических героев и классических сюжетов. Ну а что еще ожидать от классика с розовым плюшевым медвежонком на кровати?
  Единственно, что, на мой взгляд, подпорчивает поедание Иллиона-Олимпа это паталлогическая склонность автора к 'хэппи-эндам'. Порой так и хочется взвыть: 'Ну, елки-палки, когда же кто-нибудь из них умрет?', а они все не гибнут, раз за разом спасаясь наичудеснейшими образами.
  Часто бывает, что творцы очень не любят, некоторые даже ненавидят, произведения, принесшие им славу, ибо данное творение загоняет авторов в коварный капкан. Симмонс не избежал участи попасться в такую ловушку. Так же как, к примеру, Уильям Гибсон с Neuromancer'ом или Джефф Нун с Vurt'ом, ДС начал литературную карьеру с произведения, записавшего колорадского учителя начальных классов в пантеон мировой фантастики. Думаю: каждый писатель мечтает об этом и в чем-то завидует добившимся успеха. Однако, это палка о двух концах: после 'Hyperion Cantons' любое произведение Симмонса сравнивается с ними, и, по мнению большинства, проигрывает. По мнению большинства, всегда будет проигрывать. Такова се ля ви, точнее превратности читательских вкусов. А жаль, возможно общая масса и ошибается.

  Илион: [фантаст. роман] / Дэн Симмонс; пер. с англ. Ю. Моисеенко. - М.: АСТ: ЛЮКС, 2005. - 670, [2] с. - (Золотая библиотека фантастики)

Олимп : [фантаст. роман] / Дэн Симмонс; пер. с англ. Ю. Моисеенко. - М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. - 798, [2] с.



  20.04.2007, Киев


К оглавлению


Купить "Ilium" в интернет-магазине



  Simmons Dan "Summer of Night", "A Winter Haunting"

  Его поколение

Лето ночи []
  Дэн Симмонс написал романы 'Summer of Night' и 'A Winter Haunting' в 1991 и 2002 годах соответственно, после дилогии 'Hyperion Cantons' и перед 'Ilium-Olympos', то есть после и перед наиболее успешными и значимыми сериями книг. Формально, рецензируемые романы входят в тетралогию (плюс 'Children of the night' и 'Fires of Edem'), ибо объединены общностью героев и в некоторой степенью единой цепочкой событий. Однако, как показывает чужой опыт, читать романы можно в полном отрыве друг от друга.
  В нижеследующем тексте хотелось бы поговорить не столько о литературных аспектах 'Summer of Night' и 'A Winter Haunting'. Так или иначе, данные книги уже получили несколько премий, а первая стала чуть ли не классикой хоррора. Кто-то, возможно, попинает 'Summer of Night' за излишнюю затянутость или за очень уж бросающуюся в глаза схожесть с Кингом, хотя сам Стивен пришел в дикий восторг от книги и занес в раздел 'must read', кто-то примет умело расставленные аллюзии на классику хоррора за плагиат, кто-то обвинит 'A Winter Haunting' в чрезмерной статичности, комканности сюжета и откровенной скуке.
  Но я хотел бы поговорить не об этом.
  ВНИМАНИЕ!!! СПОЙЛЕРЫ!!!
  Дети наравне с неудавшимися писателями, вампирами, зомби и прочей нечестью являются самыми популярными персонажами ужастиков. В одних случаях дети являются источником зла, в других, без или при помощи взрослых зло побеждают. Чем вызвано подобное внимание писателей к молодому поколению?
  Во все времена большинство люди в возрасте крайне любят побурчать: какая плохая нынешняя молодеешь и какими они были в их годы, как писал разочаровавшийся в своем поколении юнец Михал Юрьич 'да были люди в наше время!'. Однако, по сути получается парадоксальная ситуация: из самых плохих детей вырастаю самые лучшие взрослые. Вполне возможно, что некоторые из взрослых понимают казус подобной ситуации и показывают детей сгустками зла, угрожающими старшему поколению, тем самым, предвидя, что через несколько десятилетий выросшие мальчуганы и девчонки потеснят родителей на пьедестале поколений. С вариантом, когда дети побеждают зло история прямо противоположная.
  Действие 'Summer of Night' происходит на рубеже 50-60-х годов. Симмонс очень умело передает как атмосферу тогдашнего времени: запуск спутников, суд над пойманными нацистами, эйфория президентской компании Кеннеди; так и жизнь рядового небольшого города на севере США. Собственно, как оказывается, маленький американский городок не сильно отличается от маленького российского. Местный работник фемиды, вынуждающий автомобилистов нарушать правила, и тут же штрафующий их; шериф, скорее изображающий правоохранительную деятельность, чем реально борющийся с преступностью; неудачник-алкоголик, живущий на отшибе, однако являющийся мастером-на-все-руки; его брат, тоже неудачник, однако, полностью погруженные в книги и обладающий энциклопедическими знаниями; успешный мелкий бизнесмен, нашедший прибыльную нишу; местные женщины, распространяющие сплетни со скоростью звука; ученики школы, ненавидящие учителей во время учебы, и только ждущие когда начнутся каникулы; среди учеников можно отыскать: толстого мальчика-ботаник в очках с IQ за 160, выучившего всего 'Беовульфа'; местного хулигана и его шестерку, чмырящих более младших учеников; группу обычных ребят, организующих братство, названное 'Велосипедный патруль'; девочку-красавицу, по которой вздыхает каждый мальчик в этом городе, и девочку настолько ужасную, что она рискует сохранить девственность до самой смерти. Вообщем, что Урюписк, что Эльм-Хейвен два берега: водка, виски, икра и лосось.%)
  Дети 'Summer of Night' ровесники самого Симмонса: все они родились в районе 1948 года. Еще несколько лет и они вступят в пору полового созревания, в пору конфликта с окружающим миром, когда уже хочет заявить всем: 'вот он я такой-сякой! смотрите на меня!', однако, заявлялка еще не отросла. Еще несколько лет и герои романа начнут конфликтовать с родителями, пытаясь доказать, что они уже достаточно самостоятельные и вообще ничем не хуже старшего поколения. Однако, чтобы эти утверждения не были голословными дети обязана иметь доказательства. Поколение их родителей пережили Вторую Мировую Войну, то есть победили, как считает прогрессивное человечество, главный ужас современного мира - немецкий нацизм (постоянные отсылки к нацистским 'преступникам' и проходящим в этом время судами над ними, на мой взгляд, не случайны). Хотя никому из взрослых обитателей Эльм-Хейва не удалось побывать на фронтах Второй Мировой, принадлежность их к поколению победителей, на мой взгляд, очевидна (В обычной жизни мы всех пожилых русских людей относим к военному поколению, не зависимо от того где они оказались в Великую Отечественную в блокадном Ленинграде, оккупации, на фронте или на Дальнем Востоке). Однако, в жизни поколения Симмонса, к счастью или нет, не случилось войны сравнимой по масштабам со Второй Мировой. Хотя в будущем один из героев 'Summer of Night' Майкл О'Рурк обзаводится вьетнамским прошлым в 'Children of the night' (об этом указывается и в 'A Winter Haunting'), однако, это войны разных порядков. Поэтому герои Симмонса, чтобы доказать превосходство над прошлым поколением должны победить ужас, гораздо большим, чем представляет собой немецкий нацизм для США. И тогда на арену выходят сверхъестественные силы, дремавшие века, ныне разбуженные, превращающие людей в свои безвольные, послушные инструменты. (Хотя некоторые и считают вождей нацистской Германии великим магами, подчинившими тайны оккультные силы %)). Взрослые герои в 'Summer of Night' как будто бы и не существуют: творящийся вокруг ужас, они за редким исключением, или не видят, или не верят, или попросту мирно спят, пока в Эльм-Хейве творятся воистину эпические события. Победив оккультные силы маленькие герои доказывают превосходство над старшими (собственно из них, за редким исключением, и состоит команда слуг страшной потусторонней силы).
  Подобное раскрытие замысла романа, на мой взгляд, в достаточной степени раскрывает все огрехи романа. Что мешало Симмонсу сделать героев не 11-12-летними, а накинуть лет 5? В этом случае более правдоподобно выглядели бы стрельба из кольтов, винтовок, изготовление и кидание самодельных бомб, хитроумные планы, разговоры с взрослыми на равных в конце книги и прочие геройствования центральных персонажей. Явная несостыковка возраста героев, и их действий крайне сильно бьет по роману, однако Симмонсу важно было описать именно свое поколение, а ни какое иное. Как объяснить указанное выше невлияние взрослых на борьбу с оккультными силами? Молодые герои должны были победить врагов только самостоятельно.
  Хотя, после прочтения 'Summer of Night' не покидает ощущение иллюзорности описанных событий, такое ощущение, что дети сами выдумали все по вышеозначенной причине. Возможно, это и так, ибо в 'A Winter Haunting' главный герой Дейл, вспоминает события лета 1960-го смутно, как будто это случилось во сне. Единственное, что не позволяет усомниться в неиллюзорности случившегося - реальность имеющихся трупов.
Зимние призраки []
  'A Winter Haunting' это горькая и печальная картина того, во что превратились юные герои 'Summer of Night', когда-то победившие страшные оккультные силы. Прекрасная девочка, по которой вздыхали все мальчики Эльм-Хейва, стала бисексуалькой с силиконовой грудью, ублажающая продюсеров Голливуда и подрабатывающей в массовках; другой герой получил престижную работу, однако уволился из-за конфликта с начальством; сам Дейл представляет жалкое зрелище: автор второсортных, хоть и популярных, приключенских романов, попытка самоубийства, развод с женой из-за увлечения молодой любовницей-студенткой, с ней он тоже довольно быстро расстается, правда, успев побеседовать следующим образом (молодая особа имеет среди предков индейцев):
  'Направляясь в сторону резервации 'черноногих' тем прекрасным осенним днем четыре года назад, Дейл пытался завести разговор с Клэр Харт, точнее, с Клэр Ту-Хартс. Эта местность была известна обитателям Монтаны как Граница Скалистых гор, или попросту, Граница, и справедливость этого названия была заметна во всем: покрытые снегами пики поднимались справа от них, уходя в бесконечность, пустынные равнины. Дейл несколько раз взглянул на свою спутницу, ожидая хоть каких-то комментариев, но Клэр отреагировала на эти виды точно так же, как на виды Глейшира. Иными словами никак.
  - Не хотите зайти в 'Музей индейцев Великих Равнин?' - поинтересовался Дейл, когда они въехали в городок Браунинг, расположенный в резервации.
  - Нет, - ответила Клэр.
  Она глядела на уплывающий вдаль обшарпанный город со всеми его приманками для туристов и сувенирными лавками - большинство сейчас, в конце туристического сезона, уже были закрыты, - продающими 'подлинные предметы быта индейцев'.
  - Вас все это злит? - спросил Дейл.
  Она обернулась и посмотрела на него своим удивительно пристальным взглядом ясных глаз.
  - Нет. А почему меня это должно злить, мистер Стюарт?
  Дейл махнул рукой. Дома по обеим сторонам представляли собой заржавевшие трейлеры и заваленные хламом грузовики, стоящие среди камней и кустарника.
  - Ну, история так несправедливо обошлась... с вашим народом. С народом вашей матери. Такая нищета.
  Клэр чуть заметно улыбнулась.
  - Профессор Стюарт, а вы сами часто размышляли об исторической несправедливости по отношению к вашим шотландским предкам?
  - Ну, это совсем другое, - возразил Дейл.
  - Да? И почему же?
  Он снова махнул рукой.
  - Я даже ни разу не был в Шотландии.
  - А я сегодня впервые оказалась на земле 'черноногих'.
  - Вы понимаете, что я имею в виду, - настаивал Дейл. - Экономическую несправедливость по отношению к индейцам, алкоголизм, безграмотность, безработицу - все, что до сих пор имеет место в резервациях.
  - А Шотландия до сих пор не получила независимости, - негромко добавила Клэр и вздохнула. - Я понимаю, о чем вы, профессор Стюар, просто меня не очень интересует проблема исторической несправедливости. Мы с матерью жили во Флоренции, а мой отчим родом из Мантуи. Так вот, у них там каждый город имеет свои обиды. Каждое почтенное семейство помнит тысячелетнюю историю несправедливостей и угнетения со стороны большинства подобных семей. Иногда мне кажется, что слишком хорошее знание истории сродни алкоголю или героину: такая зависимость придает жизни смысл, но в то же время истощает и в конце концов убивает.' (стр. 181-183)
  Дейл до мозга костей порождение современного американского либерализма. Профессора Стюарта нисколько не волнует судьба Шотландии, зато несправедливость в отношении никак к нему не относящихся индейцев прямо таки злит. Хотя кто виноват в том, что индейцы не смогли отстоять прав на свою землю, кто виноват в их алкоголизме, безработице и безграмотности? Наверное, злые белые колонизаторы, которые массово истребляли индейцев, вместо того, чтобы дружить и смешиваться в плавильном котле. Клэр Дейл воспринимает как представителя индейского народа. Хотя наполовину она итальянка и воспитывалась в итальянском обществе. Вообщем, Стюарт классический представитель гидры, виляющей хвостом в фарватере политической корректности.
  Насколько все это искренне большой вопрос: на конференции 'Освобожденная литература угнетаемых народов' Дейла, по всей видимости, не особо волнует ни освобожденная литература, ни сами угнетаемые народы: представившуюся возможность вырваться от жены он использует, чтобы заниматься сексом с Клэр. Да и вообще 'на конференции, как оказалось, несли столько чуши, что Дейл и вообразить себе не мог' (стр. 231) А на самом мероприятии оказывается замечен редактор, который 'занимался литературой коренных американцев и похвалялся тем, что за шесть посещений Соединенных Штатов общим сроком три месяца, он все время ступал только по землям резерваций, где обитали коренные американцы, если не считать нескольких военных мемориалов индейцев и, разумеется, переездов от аэропортов и обратно'. (стр. 229-230)
  Национальная тема и вопрос нацизма в 'A Winter Haunting' стоит, по меньшей мере, на втором месте. Конференция 'Освобожденная Литература угнетаемых народов' проходит в бывшем здании гестапо, а Дейла в США преследует банда скинхедов, так как он в свое время написал серию антифашистских статей. По всей видимости скинхеды в 'A Winter Haunting' являются аналогом монстров из 'Summer of Night', которые также угрожают жизни главных героев.
  Однако 'A Winter Haunting' роман отнюдь не о нацистах, либералах и индейцах. Скорее упоминание этой тематики говорит о ее актуальности для современной Америки, что конечно не может не радовать.
  'A Winter Haunting' книга о самокопании, попытке найти себя, о судьбе поколения Симмонса, да вопщем-то и о нем самом. Автор этого и не скрывает, не пытается прятаться за вычурностью словес и тайными смыслами:
  'Мы должны найти то, что мы потеряли... Может, дело было в этом 'то, что мы потеряли'? Не он лично, а все в новом столетии. По крайне мере, его поколение. Каждый раз, когда Дейл садился писать об одиннадцатилетних детишках из лета девятьсот шестидесятого, у него начинало ныть в груди, но не из-за тоски по полузабытому лету, прошедшему много лет назад, а из-за некого почти невыразимого чувства потери, от которого ему хотелось рыдать.' (стр. 149)
  'Что же случилось с нашим поколением?' Дейл пытался вспомнить, каким энергичным и полным идеалов был он в колледже. 'Мы обещали так много и столь многим - прежде всего, самим себе. Он сам и его коллеги-преподаватели частенько сетовали, насколько циничными, насколько зацикленными на себе сделались современные молодые люди, по сравнению с полными энтузиазма и высоких идеалов молодежью середины шестидесятых. 'Чушь собачья', - подумал Дейл. Все это была чушь собачья. Они сами себе навешали лапшу на уши по поводу революции, а тем временем тянулись ровно к тому, к чему и все предыдущие поколения: к сексу, сладкой жизни, деньгам, власти.
  ...
  Он получил все из списка, кроме последнего пункта, - интриговал и потворствовал факультетским нравам, чтобы за долгие годы обрести хотя бы жалкое подобие перечисленного, - и что это ему принесло?' (стр. 313)
  'Summer of Night' заканчивает эпизодом: дети, победившие ужасное зло, смотрят на точку, двигающееся по небу - спутник. Человечество стоит на пороге эры покорения космоса, а маленькие жители Эль-Хейвена на пороге новой жизни полной надежд и сюрпризов. Однако, времена, когда казалось: еще чуть-чуть и на Марсе зацветут яблони, безвозвратно канули в Лету - освоение космоса оказалось долгим, сложным и крайне затратным делом. Чуда не произошло, бутерброд в сотый раз упал маслом вниз, и новое поколение точь-в-точь повторило судьбу прошлых: тоже старческое брюзжание о поганой молодежи, тоже разочарование в идеалах: поколение Симмонса умело обманули, создав эфемерность революционной борьбы на деле оказавшейся пшиком, либералы, внушив лживые догмы, оторвали их от корней, от родной земли, сделав ближе, чем предки, угнетенные народы, перед которыми надо чувствовать вину и каяться.
  К моменту выхода 'A Winter Haunting', Симмонс пришел с достаточно солидным багажом романов и рассказов. Однако, если посмотреть все лучшие произведения остались в самом начале писательской карьере. В жанре ужасов 'Song of Kali' датируется 1985 годом, 'Carrion Comfort' 1989-м, в научной фантастике 'Hyperion' и 'The Fall of Hyperion' написаны в 1989 и 1990. После Симмонс создавал добротные романы, какие-то хуже, какие-то лучше, они получали различные премии, разочаровывали и радовали читателей, однако, в них не ощущалось той восхитительной мощи, которой наполнены написанные в 80-е книги. Десять лет Симмонс разводил костры, которых никто не вспомнит.
  В жизни каждого человека наступает момент, когда необходимо остановится, оглядеться назад, понять что произошло и как двигаться дальше, возможно излить наболевшее на бумагу, чтобы самому хоть как-то попытаться вырваться из порочного круга судьбы всех поколений. Именно для этого Дейл Стюарт и возвращается в Эльм-Хейвен, для этого пишет роман, встречается с призраками прошлого. Для этого Дэн Симмонс создал 'A Winter Haunting'. Книгу скорее для себя, чем для читателей. Симмонс разобрался со своими зимними призраками и после 'A Winter Haunting' выпустил эпические 'Ilium-Olympos' и умопомрачительный 'The Terror', вновь вернувшись в когорту лучших современных авторов.

  Лето ночи: Роман / Дэн Симмонс; [пер. с англ. О. Бурсовой]. - М. : Эксмо; СПб: Домино, 2007. - 784 с. - (Книга-событие)

  Зимние призраки: Роман / Дэн Симмонс; [пер. с англ.Е. Королевой]. - М. : Эксмо; СПб: Домино, 2007. - 400 с.

  

  26.02.2009, Львов


Купить "Summer of Night" в интернет-магазине



К оглавлению


  Simmons Dan "The Terror"

  Во глубине арктических льдов

  Арктическая экспедиция под предводительством сэра Джона Франклина - человека, съевшего свои башмаки, - вышла на суднах 'Террор' и 'Эребус' из Гринхайта 19 мая 1845 года. Арктическая экспедиция под предводительством сэра Джона Франклина - человека, съевшего свои башмаки, - вышла в море на суднах 'Террор' и 'Эребус', чтобы открыть Северо-Западный морской проход: кратчайший путь из Европы в Восточную Азию. Арктическая экспедиция под предводительством сэра Джона Франклина - человека, съевшего свои башмаки, - отправилось в море на суднах 'Террор' и 'Эребус', чтобы никогда не вернуться. Арктическая экспедиция под предводительством сэра Джона Франклина - человека, съевшего свои башмаки, - отправилась в море на суднах 'Террор' и 'Эребус', чтобы быть затертой во льдах и умереть без всякой надежды на достижение намеченной цели и спасение. Несмотря на то, что экспедиция сэра Джона Франклина - человека, съевшего свои башмаки, - погибла, не открыв Северо-Западный Морской Проход, она позволила достичь огромного прогресса в исследовании Арктики, ибо за десятилетия, прошедшие в поисках пропавших кораблей, были открыты огромные пространства Крайнего Севера.
  В принципе это все (не считая останков кораблей, обрывков дневников и оставленных в пирамидах посланиях), что мы точно знаем об экспедиции сэра Джона Франклина - человека, съевшего свои башмаки. Как видите, в истории содержатся, не просто белые пятна, а одна большая дыра неизвестности, которую решил заполнить Дэн Симмонс в романе 'The Terror'.
  Под пером автора шедевральных 'Песен Гипериона' и 'Иллиона-Олимпа' неизвестная история экспедиции разрастается в эпическое повествование.
  Вся книга, а в особенности первые главы 'The Terror', производит глубочайшее впечатление, дает читателю полное ощущение того, что называется 'безнадега'. На страницах романа Симмонс рисует картину подлинного арктического ада: чувствуешь скрип металлоконструкций, рушащихся под напором сковывающего корабли пакового льда, слышишь завывание ледяного ветра и ощущаешь дыхание неведомого ужасного чудовища, преследующего экипаж, вторгшийся в вековые северные владения. Люди бросают вызов природе, а природа бросает вызов им, не столько в виде арктического монстра, сколько в виде испытания: испытание морали, испытание человечности, испытание честности. В подобных экстремальных ситуациях всегда проявляется истинная сущность людей, а значит писателю дается прекрасная возможность изобразить богатую палитру характеров, персонажей. И Симмонс в полной мере использует вышеозначенные возможности. Герои - хладнокровный капитан Крозье, впавший в апатию сэр Франклин - человек, съевший свои ботинки, честный лейтенант Ирвинг, принципиальный доктор Гудстер, лживый и коварный педераст Корнелиус Хикки, безвольный матрос Мэнсон - вкупе с атмосферой ледяной Преисподней создают роман, от которого невозможно оторваться.
  В подростковом возрасте большинство из нас проходили увлечение приключенческими романами, чаще всего Жюля Верна или Фенимора Купера. 'The Terror' это произведение для поклонников Верна - Купера, повзрослевших лет на тридцать, прошедших через испытания жизни, в том или ином виде выпадающие каждому, давно оставившие детские представления об окружающем мире, однако, способные сопереживать героям, делить их - в эпоху всеобщей неопределенности понятий - на положительных и отрицательных, скрещивать пальцы, веря, что добро в конечно счете все равно победит, пусть даже для этого придется продраться через пропитанные жутчайшей депрессией страницы, наполненные тошнотворными чернушными подробностями расчленения мертвого тела, каннибализма и поедания ботинок.
  После успеха 'Hyperion' и 'The Fall of Hyperion' Дэн Симмонс штамповал довольно посредственные - особенно для его уровня - хоррор-романы как 'Children of the night' или 'Fires of Eden' или криптоисторический 'The Crook Factory', и на авторе можно было поставить крест в плане новых шедевров, однако уже в начале 21 века колорадский писатель поразил литературный мир эпохальными для фантастики романами 'Illium' и 'Olympos', а в 2007 году выпустил не менее значительный 'The Terror', что позволяет говорить: на третьем десятке литературной деятельности, степень мастерства Симмонса дошла до такой уровня, что каждый новый роман будет подобен красоте граненого алмаза.



  Террор: Роман / Дэн Симмонс; [пер. М. Куренной]. - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2007. - 880 с. - (Книга-загадка, книга-бестселлер).

  10.04.2008, Львов


Купить "The Wasp Factory" в интернет-магазине



К оглавлению


  Saramago Jose "A Viagem do Elefante", "Todos os nomes"

  По Европе слона водили

  Если задуматься, глубокоуважаемый читатель, мы с вами живем в ужасающие времена, пусть сия мысль не покажется новаторской - кто сегодня не говорит об этом, да и кто в прошлые времена - в античные, средневековые, наполеоновские, николаевские - не восклицал подобное, пророча конец времен, приход антихриста, а значит и сына человеческого, - но, если рассудить по чести, именно в сегодняшние времена над нами довлеет тяжкий груз прошлых времен: классики с классикой, непререкаемые и неопровержимые, с коими спорить себе дороже, так как люди образованные, и облаченные культурной властью сочтут вас за невежду, хулителя и разрушителя, заплюют и побьют камнями, а то и распнут, как сделали когда-то с одним галилеянином, посмевшим восстать против мира сего . Что делать нам? По примеру революционеров прошлого, предложить скинуть с парохода современности весь этот груз, тогда кроме, означенных выше гонений, способных закончиться весьма плачевно, вплоть до физической кончины, кроме этого возникнет другая трудность: зададимся вопросом: а сдюжим ли? не придавит ли нас своим грузом тот сундук, где собраны все бесчисленные тома классики? не раздавит ли пароход, даже и не заметив, что размазал по днищу кровь и куски мяса? Можно пойти другим путем: влиться в бессчетный хор голосов, поющих гимны классики и классикам, стать одним из сотен, тысяч, миллионов хористов, читающих с листа одни и те же ноты. Но взглянем на этот вопрос под другим углом: среди всей многотомной чепухи, имеющей ярлык классики, попадаются действительно значительные вещи, целые глыбы, коими не грех восхищаться, благо в перечне грехов сотворение кумиров не значится в числе смертных, да мы, ежели попадем на судилище божье, сможем сказать, что и не собирались творить и сотворять каких-либо кумиров, тем более себе, а уж тем паче кому-либо другому, мы знаете ли, уважаемый господь, просто отдавали честь и признание действительно достойным мастерам прошлого, тем, кем стоит восхищаться, тем, кому стоит отдавать дань уважения, тем, кому стоит подражать, тем, у кого стоит учиться. Понадеемся, что сей ответ удовлетворит господа, который, как говорят в церквях, очень милосерден, хотя многие места в священном писании позволяют в этом усомниться. Как же выглядит все это собрание классики, среди которого мы обозначили намерение находить глыбы? Здесь, глубокоуважаемый читатель, вы можете развернуть необозримое пространство для демонстрации вашего воображения, блеснуть неординарным умом, показать всю ширь интеллекта, лишний раз доказывая, что нет высот, коих не мог бы взять человек разумный. Это может быть и огромный музейный зал со скульптурами, а может и еще более огромное холодное снежное пространство за полярным кругом, где распложены высеченные из льда человеческие скульптуры, но мало кого прельстит перспектива ходить по такому пантеону, закутавшись в сотню одежек, и думать больше о том, как не замерзнуть, чем проникаться величием классики, тогда пусть это будет парк в теплой стране, а если вам, наоборот, не нравиться теплый климат - хотя какого безумца прельщают сугробы, а не жаркий песок пляжей, - тогда мы можем вновь вернуться в помещение, но уже с развешанными на стенах портретами, но, быть может, если мы ведем речь о литературе, а мы ведем речь именно о ней, то разве в литературе так важен облик автора, ведь это и не актер, труд коего состоит целиком из визуального образа, хотя орсон уэллс, будучи актером, вошел в историю, но кто из вас помнит его лицо, литератор и не музыкант, тому никак не попасть в когорту классиков, не открыв лица, то есть не давая концертов, хотя в наш век информационных технологий возможно и такое, все таки литератора - прозаика, поэта, драматурга - могут и не знать в лицо, даже лучше если не знают, ведь любят, обожают и восхищаются его творениями, в коих вовсе не обязательно помещать на первой странице фото автора, в любом случае, какой бы вариант из предложенных, а может и придуманный самим, вы бы не выбрали, в любом случае, среди статуй, глыб, портретов и фолиантов вы обязательно найдете фигуру, лик и имя жозе сарамаго. Согласитесь, глубокоуважаемый читатель, хотя писатель и попадает в разряд классиков за наиболее выдающиеся произведения, но подчас наскучивает читать бесчисленные рецензии на них, тем более, большинство восхваляют талант и мастерство классика, а ежели и попадется ругательный отзыв, то он потонет среди бескрайнего моря восторгов, восхищений, ахов, охов и вздохов, иногда возникает желание узнать, а что еще написал этот великий и знаменитый, увы, как правило, большинство классиков вас разочаруют, ибо большинство их произведений окажутся средними и невзрачными, конечно, это крепкие середнячки, но все же середнячки, а от классика мы всегда ждем, если не повторения, то, по крайней мере, чего-то близкого к самым выдающимся трудам, конечно, есть авторы в активе которых каждое произведение - граненный алмаз, стоимостью в миллионы, но, к сожалению, таких писателей можно пересчитать по общему количеству пальцев, равному количеству пальцев у каждого человека, это и неудивительно, ибо гранить алмазы труд настолько тяжкий, насколько и долгий, разве искушенного читателя это заботит, он, как и каждый коллекционер алмазов, хочет иметь их еще, еще и еще, благо не заключал договоры с золотоносной антилопой, и не боится, что богатства превратятся в прах, стоит лишь сказать: 'довольно', но есть авторы, у которых даже их средние произведений, совсем не невзрачные, а напротив в них видна та неизменная печать таланта, которая и позволила когда-то классику создать признанные шедевры. Возьмите, глубокоуважаемый читатель, todos os nomes, только сразу предупрежу вас: не читайте аннотаций на книгах. Так других же нет. Вот никаких и не читайте, посудите сами, во-первых, в любой аннотации вам распишут: знакомство с каким замечательным произведением вам предстоит, тут и красота слога, и лихой сюжет, и герои, коим захочется переживать и подражать, словом, если судить о книгах по аннотациям, то каждая из них просто шедевр, ведь никто же не напишет на обложке, что это роман бездаря-графомана, язык на уровне сочинения 'как я провел лето', да еще и орфографические и пунктуационные ошибки на каждой странице, сюжет жутко вторичен, даже вторичен в энной степени, философские вопросы, поднятые в книге, так в ней ни вопросов, ни философии, герои, о героях лучше вообще умолчать, а ведь такую аннотацию стоит поместить на девяносто пять процентов изданий, стоящих на полках магазинов, но мало того, что авторы аннотаций бессовестно врут нам, нахваливая книги, они подчас даже не проверяют соответствие аннотации тексту, вот так же и с todos os nomes, если вы все же не последовали моему совету и ознакомились с аннотацией, то забудьте все, что прочитали, к реальному содержанию она не имеет практически никакого отношения. Чем же так хорош сарамаго? А вы, глубокоуважаемый читатель, прочтите и посудите сами, но я раскрою вам несколько плюсов: считается, что в наши дни для успеха автору необходим крутой сюжет, моря экшена и крови, борьба со всемирным злом, ради светлых идеалов добра, но посмотрите на сарамаго, как он обыгрывает историю невзрачного хранителя городского архива, вплетает в повествование те самые философские вопросы, и все это на фоне практически статичного сюжете, да в книгах сарамаго главное отнюдь не сюжет и не герои, главное главный герой - сам автор: его мысли язык, язык, ах, что за язык, разве сейчас кто-то так пишет, огромными предложениями на десятки строк, абзацами на несколько страниц, думаю, сарамаго очень хотел бы написать книгу в один абзац, а возможно и в одно предложение, но боюсь эта задача непосильна даже для величайших из великих. Глубокоуважаемый читатель, вы заметили, что на самом деле мы с вами находимся в книжном магазине, а я - продавец, а вы - покупатель. Я продолжу рассказ о сарамаго. Подождите, вы сейчас начнете нахваливать этого сарамагу, но так ли хорош черт, как его малюют? Отчего же ему быть плохим? Ведь вы, уважаемый господин продавец, крайне заинтересованы в том, чтобы продать мне этого сарамагу и даже не одну книгу, а парочку, а лучше все его книги, что есть у вас, да еще и дать в довесок пару тройку других авторов. Да, глубокоуважаемый читатель, такой интерес у меня, несомненно, есть, но вы ведь часто бываете в книжном магазине. Именно так, чтение - моя страсть, каждый месяц хожу в книжный магазин - по крайней мере стараюсь - и скупаю десяток книг. Таких покупателей, как вы, мы - книгопродавцы - очень любим, но вспомните каковы большинство работников книжных магазинов: молчаливые, нелюдимые, стоят, притворяясь мебелью, только и следят лишь бы кто чего не стащил, спросите у них что-то - не смогут и ответить, эти люди совсем не любят свою работу, просто получают деньги, но есть продавцы-энтузиасты своего дела, те, кто увлекательно расскажут о каждой книге на полке, или почти о каждой, это настоящие ценители литературы, они хоть, как продавцы и должны быть беспристрастны, но имеют предпочтения, и любят советовать покупателям, особенно заядлым книгочеям, любимые книги и любимых авторов, вы ведь советуете друзьям приобрести понравившиеся вам издания или даже даете почитать. Да, я делаю именно так. Вот и продавец такой же, для него любой книжный червь такой же как он, такой же друг, как и ваш друг, которому вы посоветовали или дали почитать понравившуюся книгу. Хорошо, убедили, так что еще хорошего в этом саромаге? Сразу предупрежу вас: ежели вы, глубокоуважаемый читатель, ревностны в религиозных вопросах, то лучше сарамаго не читать, жозе наш иванович прославился в первую очередь произведениями на христианскую тематику memorial do convento, за которое получил Нобелевку, и скандальным o evangelho segundo jesus cristo ", но и в остальных книгах сарамаго не упускает возможности кольнуть христианство, честно скажу, мне эти богоборцы не очень понятны, что они хотят: разрушить старый храм и выстроить новый, но если вспомнить давнее утверждение того знаменитого иисуса из галилеи, который в лучшие времена хвалился тем, что способен разрушить и построить храм за один единственный день, то есть начать утром, а вечером кончить, осталось неизвестным, отчего он не сделал этого - цемент ли не подвезли, рабочих рук ли не хватило или пришел к выводу, что вообще не стоит браться, потому что если на месте разрушенного строить тоже самое, то лучше вообще все оставить как было, и может в этой мысли не все соответствует каноническому тексту, зато абсолютно верно соотносится с художественным оригиналом. Не беспокойтесь, уважаемый продавец, подобные ерничания нисколько меня не оскорбят. Многие ругают сарамаго за излишнюю, даже непомерную, длину слога, мол, можно сократить бы все это вполовину, выкинув лишние слова, бессмысленные размышлизмы и прочее, но что касается затянутости, то это, несомненно присутствует, но не то чтобы таково было намерение наше, но, сами ведь знаете, как это бывает, когда сочиняешь - слово зачастую тянет за собой другое или подталкивается им исключительно по созвучию, и благопристойность приносится тогда в жертву легкомыслию, а этика - эстетике, если, конечно, подобные серьезные категории уместны будут здесь, да к тому же еще - безо всякой взаимной пользы. Кстати, глубокоуважаемый читатель, не обращали ли вы внимания насколько разнится наше восприятие книги в зависимости от окружающей обстановки? Допустим, вы ночью сидите в темной комнате и читаете при свете лампы или же свечи, окно занавешено или нет, а если оно открыто и иногда налетающий ветер шевелит раскрытые страницы, или же за окном сугробы, и мороз разукрасил узоры на стекле, и тут уже, хочешь не хочешь, окошко приходится держать закрытым, чтобы не замерзнуть, а что на небе: звезды и луна, луна может быть полной, или нарождающейся, или убывающей, или же луна закрыта тучей, она голубая, а если пасмурно, то черная, а если вы читаете осенью, то она показалась бы слегка желтой, если солнце, то она черно-белая, а вот если льет дождь, то тогда туча слегка белая и очень черная, но для ночи это не важно, ибо ночью все тучи, как и кошки, серы, но так или иначе все это оказывает влияние на наше восприятие, я уж не говорю о внутреннем состоянии, душевном настрое, планах на завтра, устроенности быта, но даже такая малость как свет луны может оказаться решающим в плане восприятия книги, неподвластны этим переменным лишь великие произведения великих. А что же, уважаемый продавец, с a viagem do elefante? A viagem do elefante, глубокоуважаемый читатель, довольно похожи на книгу имен, похожи в плане того, что по сути история ни о чем, сами посудите, глубокоуважаемый читатель, ну что может быть интересного в истории о том, как некий слон переходил из пункта А в пункт Б или пункт В, если вы предпочитаете латиницу кириллице, а сарамаго удалось сделать из этого довольно интересное повествование, интересное, конечно, по меркам сарамаго. Не знаю как вы, а я, глубокоуважаемый читатель, очень сочувствую португальцам, хотя мы с ними в чем-то похожи, и у нас и у них есть великое прошлое, у нас оно, конечно, насчитывает большее число веков, прошлое, которым можно восхищаться и ставить в пример, но, вместе с этим, у нас и у них есть ужасное настоящее, но если мы еще можем надеяться на великое будущее и, несомненно, его получим, то есть не получим, а добьемся, ибо построить великое настоящее и будущее можно только собственными силами, то у португальцев никаких надежд уже нет, и они это понимают лучше других в мире, поэтому единственное, что им остается это придаваться saudade - ностальгической грусти по великому прошлому, ужасающему сегодня и беспросветному завтра, хотя, возможно, где-то в португалии и остались сторонники себастьянизма, но, скорее всего, даже и они не верят в реальность своих мессианских надежд. А ведь были люди в то время: бесстрастные мореплаватели, отправлявшиеся за океаны, воители, покорявшие Америку, Африку и Азию, португальские короли, разговаривавшие на равных с сильными мира сего и даже посылавшие сильным сим бесценные подарки. Такова история, а ведь в сущности история - дама не только избирательная, но и крайне разборчивая, берет из жизни лишь то, что ее интересует в качестве сомнительно понятого исторического материала, отбрасывая все прочее, хотя именно там, в этих отбросах, может отыскаться истинное объяснение фактов, событий, деяний, да и всей нашей блядской действительности как таковой. Сарамаго помещает действие странствий слона во времена короля жуана третьего - последнего из великих правителей португалии, португалии, готовящейся испустись предпоследний вздох перед династическим кризисом и вхождением в состав Испании, а что может быть прекраснее, чем октябрьский лес, переливающийся всеми оттенками цветов листьев, готовых опасть, что может быть прекраснее, чем закатное багровое небо, что может быть прекраснее человека еще в расцвете сил, но уже переходящего в возраст начала их упадка. Вот так же и странствие слона бесконечно прекрасно в своей неспешности, хотя кому-то может и показаться странным, как за слоном удавалось вести такое количество подводов или почему столько времени уделено путешествию по Португалии, а остальной путь - через добрую половину Европы - слон проделывает за несколько десятков страниц, но, в любом случае, все эти мелочи не способны испортить удовольствие от чтения замечательного романа. Возможно, закрыв последнюю страницу, вы, глубокоуважаемый читатель, проникнитесь духом того самого saudade, пусть и не ностальгической, но грусти по покинувшему нас сеньору жозе. Увы, все в нашем мире конечно и, как оказывается, столько скоротечно, особенно когда подходишь к этому самому концу, уже никто не будет радовать нас абзацами на пять листов, искрометными нападками на христианство, небезызвестного галилеянина и даже того самого с бородой, суровой философией жизни и неповторимо красивым слогом, где еще найти того самого народного сказителя, этакого древнего деда на завалинке, способного часами вести рассказ вроде бы ни о чем, передавая исподволь, между строк и слов накопленную веками мудрость последующим поколениям. Ох, что-то я уважаемый читатель впал в старческое брюзжание: какие были люди в наше, то есть в то, время, и какими большими были деревья, а трава зеленой, но, возможно, иногда во всем этом и есть смысл, когда говоришь о великих, о классике, разве что не стоит впадать в сетование: а сейчас то что творится, ибо галерея великих бесконечна, и каждое поколение на руках и спинах вносит в нее новые картины и скульптуры, вот и сеньор жозе подождет пока рядом с ним поставят нового классика, равного ему.

  Книга имен : роман / Жозе Сарамаго ; [пер. с порт. А. Богдановского]. - М. : Эксмо ; СПб. : Домино, 2010. - 304 с. - (Интеллектуальный бестселлер).

  Странствие слона / Жозе Сарамаго ; [пер. с порт. А. Богдановского]. - М. : Эксмо ; СПб. :Домино, 2011 - 256 с. - (Интеллектуальный бестселлер).

  04.01.2012, Львов


К оглавлению


  Sterling Bruce "Heavy Weather", "The Zenith Angle"

  Зенитный бич, небесный угол

На наших надгробиях будет высечено: 'КИБЕРПАНК'. Публичные отречения бесполезны, пользы от них никакой.
Даже если мы изменим нашу жизненную и писательскую философию, даже если мы примем мусульманство, то мы все равно не сможем смыть это клеймо.
Брюс Стерлинг. 'Киберпанк в 90-е'


  В конце 80-х, когда киберпанк умер, а киберпанки победили, став звездами, авторы направления ушли в свободное плавание в поисках ответов на новые вопросы: Уильям Гибсон, поиграв со Стерлингом, в счислительную машину, через 'Трилогию моста', пришел к детективному 'Pattern Recognition' и триллерному 'Spook Country' ; Майкл Сванвик показал всем как можно влить новое вино в старые мехи фентези, создав 'Iron Dragon' s Dauthter', а Стерлинг выпустил в 1994 году 'Heavy weather' (у нас почему-то переведенном как 'Бич небесный').
  Несмотря на отсутствие киберковбоев и вирутальной реальности - что по представлениям многих является обязательными атрибутами киберпанка, - 'Heavy weather' киберпанк чистой воды: история группы изгоев, ведущих борьбу со смерчами, разрушающими города юга и центра США. Главари группировки полностью оторванные от жизни люди: их абсолютно не интересуют деньги; занимаясь сексом без презерватива, они только в самом конце вспоминают, что от этого могут получиться дети; единственный смысл их жизни - найти и победить огромный смерч.
  В каждом последующем, после 'Heavy weather', романе Стерлинга действие переносится все ближе к современности, пока наконец не доходит до логического завершения - наших дней в 'The zenith angle'. 'Обстановка в этих книгах все больше приближается к сегодняшнему дню, избавляясь от причудливых атрибутов свободной фантазии... Это все замечательно, но это нельзя назвать войной' - писал Стерлинг на заре 90-х. От бессеребреников, описанных в 1994-м году, в 2004-м не остается и следа. Герои очень преуспевающие люди: у них высокооплачиваемая работа, они имеют роскошный дом с бассейном и привлекательную любящую жену. Они тоже ведут войну, однако, уже не исключительно по собственному желанию.
  Любой настоящий американец может жить не тужить, пока однажды к нему не придут люди в черных костюмах и не скажут: 'Ты нужен своей стране!'. Так жили отцы и деды настоящих американцев. И в тот момент, когда им говорили 'Ты нужен своей стране!' они вставали и говорили: 'Да, я нужен моей стране!'. В голливудских фильмах в такие моменты поблизости оказывается американский флаг, а фоном играет патриотическая музыка. И когда к настоящему американцу придут и скажут 'Ты нужен своей стране!', тогда настоящий американец встанет и, как и дед и отец, скажет: 'Да, я нужен моей стране!'. Естественно, настоящий американец не бросится сломя голову на амбразуру, а будет служить стране, не теряя условий комфорта.
  Такова история главного героя 'The zenith angle'. Это тоже война, однако, война 10 лет спустя, война, которую требует год 2004-ой, а не 1994-ой.
  Киберпанк всегда является вызовом на проблемы, которые ставит текущий день.
В 80-е киберпанк стал ответом на последстия НТР; в начале 90-х весь мир был обеспокоен озоновыми дырами, а активисты Greenpeace лезли на трубы предприятий, устанавливая растяжки с лозунгами борьбы за чистоту окружающей среды; начало 21 века выявило острейшую угрозу терроризма, острейшую в первую очередь для американцев, ибо теракты в Москве ли, в Лондоне ли, в Мадриде ли, бесконечно далеки от жителей США, до тех пор пока они не увидели как рушатся башни ВТЦ, а в месте с ними рушится непробиваемая уверенность в защищенность сверхдержавы ? 1, поэтому когда американцы говорят, что после 11.09.2001 мир стал другим, они совершенно правы: их мир стал совершенно другим, и поэтому трагические события нашли отблеск в произведениях ведущих фантастов США (к примеру, Гибсон, Стерлинг, Симмонс).
  Герои 'Heavy weather' и 'The zenith angle' ужасно похожи, несмотря на поверхностные огромные различия: они ведут борьбу со злом будь-то гигантский смерч или мировой терроризм и изменник родины; они в конечном итоге побеждают соперника, а в итоге приходят к одну и тому же - уходу от прошлой деятельности.
  Персонажи 'Heavy weather', закончив борьбу со смерчами, заводят полноценную семью, однако ее продукт - ребенок, наследует самые уродливые черты родителей, сами родители, находят тепленькое местечко, выступая на конференциях по проблемам экологии, однако представляют обрюзгших, погрязших в бытовухе бледных тенях самих себя, и ничего кроме презрения не вызывают.
Концовка 'The zenith angle' кажется гораздо более оптимистичной: главный герой порывает с прошлой деятельностью, чувствует себя свободным, вдыхает воздух новой жизни, однако, уже понятно в кого он превратится через несколько лет.
  Совершенно неправы воспринимающие 'Heavy weather' как экологическую агитку, а 'The zenith angle', как патриотический заказ.
  Безумство храбрых сыграло с персонажами 'Heavy weather' и 'The zenith angle' злую шутку: оно даровало им жизнь, жажду деятельности, высшую цель, и оно же убило их, как только герои сошли с избранного пути.
  Создавая новые произведения Стрелинг по-прежнему верен делу революции и изменения мира, просто сам мир меняется, но
  война продолжается.

  Бич небесный: Роман / Брюс Стерлинг; [пер. с англ. В. Иванова]. - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2007. - 448 с. - (Матрица. Киберреальность).

  Зенитный угол: Роман / Брюс Стерлинг; [пер. с англ. Д. Смушковича]. - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2007. - 368 с. - (Матрица. Киберреальность).



  28.05.2008, Львов


  К оглавлению


  Sterling Bruce "Zeitgeist"

  Ты был в профиль неплох, что не скажешь про зад

Жизни 20:00, но все как всегда,
Милениум сладкое слово на час

ДДТ 'Век'


  Только человек с абсолютно девичье памятью не вспомнит какой помпой обставлялся не столь давно прошедший Линолиум. Событие это для человечества представлялось столь значимым, что его отпраздновали дважды (первый раз - по ошибке). Разделение временного отрезка на даты, обозначенные круглыми цифрами, вообще свойственно людям. 18, 25, 50, 75 лет для человеческой жизни, десятилетие / четверть / половина, целое столетие, 500 / 1000 и т. д. лет для исторической хроники. По какой-то неведомой причине считается, что данные цифры разграничивают периоды в жизни индивидуума или всеобщей истории. Мол, заснул в 17, проснулся в 18 и уже другой человек, вчера был 20 век, а сегодня 21 - новые времена. Бессмысленно отрицать, что у каждого наличествуют события разграничивающие жизнь на определенные этапы, однако, в большинстве случаев они никоим образом не совпадают с 'юбилейными датами'.
  Подобным превратностям человеческого ощущения времени и посвящена 'Zeitgeist' наименее техногенная из книг Брюса Стерлинга. Как явствует из названия, американский писатель явил нам некий 'дух времени', которым пахнет любая историческая эпоха. В данном случае самый конец 90-х.
  'Zeitgeist' - ужасная фантасмагоричная мешанина из образов самого различного калибра: книги Виктора Пелевина (крайне впечатлившие не только Стерлинга, но и многих зарубежных писателей), бывший русский военный, ныне ставший мировым мафиози (Стерлинг - как и многие киберпанки - проявляется особое внимание к изображению русских злодеев), экономический кризис в России (как видим Стерлингу вообще не дают покоя русские 1), назревающая война в Сербии, мгновенное пересечение сумашедших расстояний (сегодня на Кипре, завтра в Нью-Мексико, послезавтра в Турции), борзеющие агрессивные мусульмане, мировая наркомафия, незаконная торговля оружием и проститутками и тэ дэ. И все это на фоне правил, царящих в мире поп-музыки: не важно кто, как и что поет, причем, чем хуже вокальные данные и чем глупее текст, тем лучше, главное как это подано, а если преподнесено правильно, то пипл схавает. Как бы не хотелось, однако, все это вкупе действительно zeitgeist конца 90-х.
  Чем ближе подступал линолеум, тем большая паника распространялась в компьютерном мире. Все ждали 'ошибки 2000' (Y2K): как считалось, компьютеры по всему миру могут не понять переход с 99-го года в 00-ой и ошибочно принять 2000-й за 1900-й. Стерлинг, как проженный компьютерщик, не мог не отметить в 'Zeitgeist' Y2K. В романе она выполняет роль неминуемого возмездия, которое настигнет конец 20-го века и обрушит его порожденные конструкции. Герои 'Zeitgeist' со страхом ждут Y2K, а пока до нее остается не столь много времени пытаются урвать последний гешефт, руководствуясь уже отмирающий zeitgeist уходящего века.
  Однако, как часто и бывает с круглыми цифрами они ничего не изменили, 31 декабря 2000-го по сути ничем особо не отличалось от 1 января 2001-го, а 31 декабря 2001-го по сути ничем особо не отличалось от 1 января 2002-го и даже 2-го, 3-го и т. д.
  Герои романа, как и большинство, после знаменательных датированных событий, надеются на изменения к лучшему: безголосых певичек с бессмысленными, грязными песнями заменят талантливые девушки с волшебными, чистыми искренними композициями, и вообще мир перевернется вверх тормашками.
  Однако, как показали прошедшие годы по сути ничего в zeitgeist 2000-х не изменилось и надежды оказались неоправданны.

  1 Стерлинг хорошо осведомлен в 'русской' теме. К примеру, Брюсс абсолютно в курсе, что люди старшего поколения по-прежнему называют Петербург Ленинградом.
  Zeitgeist : Роман / Брюс Стерлинг; [пер. с англ. А. Кабалкина]. - Екатеринбург: У-Фактория, 2003 - 336 с. - ('Кибертайм')



  31.10.2008, Львов


К оглавлению


  Stokoe Matthew "Cow"

  Обыкновенный вождизм

Почему, если книга серьезная, то или в жопу
трахаются или говно жрут
С. Лукьяненко 'Черновик'


Коровы []
  Часто бывает так, что читатели, а особенно критики не могут разглядеть за определенными компонентами книги идеи романа. Причем эти индивиды брызжут слюной, заходят в истерики, строча гневные отзывы, расписывая, как же бесит, выводит из себя, при этом не замечая, что без критикуемых составляющих не было бы самого произведения.
  Нет, я не собираюсь оспаривать первенство 'Коров' Стокоу в рейтинге самых тошнотворных, грязных книг и даже на полях запишу, что порой идет перебор количества говна на страницу и ебли в жопу на главу.
  Но я хочу поговорить о другом, благо об отвратности 'Коров' написаны тонны макулатуры.
  Наша жизнь устроена по принципу рычага: если выигрываешь в одном, то обязательно проигрываешь в другом. Применительно к 'Коровам', можно сказать: человек, занимая все более значимое место, приближаясь к статусу вождя, теряет связанное с прежней жизнью. Это по сути и есть сюжет романа: путь главного героя Стивена от простого рабочего парня до коровьего фюрера.
  Задумайтесь: чему есть место в жизни вождя? Любви? Дружбе? Отдыху? Отношениям с близкими? Нет! Единственное, что имеется в жизни фюрера: беспощадное служение идее.
Чтобы успешно пройти к победе человек, решивший стать вождем, должен последовательно уничтожить все, что присутствует в жизни обычных людей: убить друзей, убить родственников, убить любимого человека., он должен жрать говно (чем герои 'Коров' занимается в прямом смысле), вступать в союз с тем, кто ему противен, и только тогда, в один прекрасный день, обычный парень окажется впереди толпы, сметающей все на своем пути.
  Если где-то оступишься, свернешь в сторону, сломаешь, позволишь свернуть - все, об успехе можешь забыть, результатом окажутся только лишения и вступающий на путь вождизма, должен это понимать и быть готовым. А понимая и будучи готовым, соглашаться, если вступил на путь вождизма. Об этом собственно и роман.
  Желаю вам разглядеть идеи за тоннами говна и грязи!
  Приятного аппетита чтения!

  Коровы / М. Стокоу; Пер. с англ. Е. Матвеевой. - М.: ООО "Издательство АСТ": ООО "Издательство АСтрель": ООО "Компания Адаптек", 2004. - 222, [2], с. - (Классика контркультуры).



  28.11.2007, Львов


Купить "Cow" в интернет-магазине



К оглавлению


  Swanwik Michael "The Iron Dragon's Daughter"

  Сексуальные аспекты создания фэнтези-произведений

Дочь Железного Дракона []
  Фэнтези - ужасное дрочево.
  Все началось с профессора Толкина. Он, ночами, в перерывах между второй мировой старательно , с чувством, с толком, с расстановкой, сдираю в кровь ладони, онанировал производя на свет книгу. Война закончилась, а Джон Рональд Руэл еще долго надрачивал, доводя продукцию до нужной консистенции. Товар вышел знатный: объемистый, сперма лежала ровным толстым слое. Слоя этого оказалась достаточно, чтобы поклонники, слизывая сперму профессора со страниц, чувствовали: Фродо жив, и садились мастурбировать сами. Уже война кончилась, а они до сих пор дрочат.
  Фэнтези - ужасное дрочево.
  Вы можете наводнить квартиру мастурбирующих эльфов, гномов, орков, тролей. Развести всех по разным комнатам. Участники оргии будут периодически пересекаться, меняться местами, со временем героев станет так много, что все смешается, и станет совсем непонятным. История как снежным ком слипнется в бесконечное количество толстенных романов. Это эпическое фэнтези бесконечное и бесконечное.
  Фэнтези - ужасное дрочево.
  Перед мастурбацией можно облечься в черную кожаную одежду: высокие сапоги, корсет. Разложить вокруг куски мяса и теплые кишки. Взять латную рукавица и дрочить, сдирая плоть. Девушки обязаны онанировать только во время месчных. На выходе получится дарк фэнтези беспощадное и беспощадное.
  Фэнтези - ужасное дрочево.
  Девушки, взяв собственноручно изготовленный самотык, ложатся на перины и изливают на страницу литры комплексов. Так получается женская фэнтези бессмысленная и бессмысленная.
Фэнтези - ужасное дрочево.
  Если расписать самотык под хохлому, нацепить черевички и косоворотку и причтать "Жидоба, жидоба!", то родится славянская фэнтези вторичнее вторичной.
  Фэнтези - ужасное дрочево.
  Нарядитесь клоуном, включите радио "Юмор FM" и под шутки в стиле Петросяна и Степанеко хохочите, хохочите, хохочите вплоть до выплескивания юмористической фэнтези скучной и скучной.
  Фэнтези - ужасное дрочево.
  Не вышли телосложением? Закупаете у мага-аптекаря тележку стероидов, вставляете в себя кучу трубок и кузнечными мехами накачиваетесь до появления рифленых мышц и члена, упирающегося в потолок. Вы - персонаж героической фэнтези хероической и хероической.
Фэнтези - ужасное дрочево.
  Но если вас не устраивают предложенные варианты, то можно собрать эльфов, гномов, драконов расположить вокруг маленькой девочки, вместо собственноручно изготовленного самотыка, поставить машинку, совершающую развратно-поступательные движения, с резиновым членом на конце. Девочку кладем не на перины, а на холодный и мокрый пол. Завешиваем все черными гобеленами со светлыми вставочками и получаем 'Дочь Железного Дракона' бесконечно прекрасную и замечательную.
  Все к чему бы не прикасались представители 'Большой пятерки' рождало нечто невообразим. С мастерством живописцев они рождали незабываемые полотна произведений, давали жизнь новым жанрам и поджанрам будь-то киберпанк, паропанк, хард или техно-фэнтези. И никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда не стояли на месте, двигаясь вперед, эволюционируя.
  А авторы фэнтези все дрочат и дрочат, лишний раз доказывая: Фэнтези - ужасное дрочево.

  Дочь железного дракона: Фантастический роман / Майкл Свансик [пер. с англ. А. Кузнеыоцой]. - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2006. - 496 с. - (Все звезды)



  27.07.2007, Львов


К оглавлению


  Taylor Sam "The Amnesiac"

  The Memory remains

  Сложно сосчитать в скольких произведениях герои, попадая в различные экстремальные ситуации, причитают: 'О нет! Это не со мной! Сейчас ущипну себя, проснусь и буду вспоминать все это как страшный сон!' Каждый из нас конечно не персонаж подобного произведения, но как минимум раз в жизни оказывался в эпизодах, которые предпочел бы забыть и даже не вспоминать в страшных и не очень снах.
  Однако, одно дело, когда определенные моменты изымаются осознанно, другое, когда это происходит вопреки нашим желаниям. В этом случае человек станет землю зубами грызть, лишь бы выяснить, что произошло в исчезнувший из памяти отрезок времени.
  Собственно об этом роман Сэма Тейлора - одного из самых многообещающих прозаиков Британии (как уверяет аннотация).
  Главный герой Джеймс - великовозрастный оболтус к тридцати годам пришел ни с чем, хотя и успел побывать популярным музыкальным обозревателем, покататься по миру, найти невесту и расстаться с ней, сломать лодыжку и забыть три года из жизни. В итоге Джеймс возвращается в родные места, чтобы вспомнить пропавшие эпизоды, а по сути разобраться в прошлой жизни, чтобы двигаться дальше.
  Книжка Тейлора прекрасна во всех отношениях. Как говорил великий писатель современности Сергей Васильевич Лукьяненко: 'Ну почему если книга умна или гавно жрут, или в жопу ебутся?' Однако 'The Amnesiac' вы не ни найдете поедания фекалий ни... ну от ебли конечно никуда не уйти, однако все в необходимых рамках приличия: достаточно реалистично, но не слишком натуралистично. В то же время 'The Amnesiac' наполнена интеллектуальными рассуждениями о сущности человеческой памяти, в духе построений Питера Хега о времени. Все это подано под различными соусами: Тейлор умело играется с читателями представляя повествование то как современный псевдодетектив, то скатываясь в классический английский детектив, то переходя к психоделической прозе. Все это вкупе создает легкое, увлекательное чтиво, заставляющее страстно сжирать каждую новую страницу.
  В итоге Тейлор вместе с главным героем задают крайне важную для любого человека: так ли важно помнить и знать все темные закоулки собственного прошлого, не лучше ли выкинуть ключи от некоторых ящиков, в которых записана хронология твоей жизни - и в итоге дают единственно верный ответ: только приняв себя таким как есть со всеми плюсами и минусами, разобравшись с прошлым, человек может с поднятой головой идти вперед к новым свершениям.
  Вопщем хорошая книжка.

  Амнезия : роман / Сэм Тейлор ; [пер. с англ. М. Клеветенко]. - М. : Эксмо ; СПб. : Домино, 2008. - 384 с. - (Интеллектуальный бестселлер).

  

  02.10.2008, Львов


К оглавлению


  Tolkien J. R. R. "The Children of Hurin: Narn i Chin Hurin"

  Дела давно минувших лет

  Вот как надо писать фэнтези-эпопею: сначала создаем эпическую сагу, желательно из трех книг, желательно перед этим выпустить небольшой вводный роман, связанный с эпопеей, а затем, завоевав сердца поклонников жанра, издаем предысторию всего этого. Причем, прием этот применим не только к фэнтези, но и другим жанрам (вспомним хотя бы Лукаса). Почему так завелось? Потому что такие правила установил отец современного фэнтези - Джон Р. Р. Толкин.
  Сын Толкина Кристофер продолжил дело отца и сначала выпустил 'The Silmarillion' в 1977-м, затем многотомные 'The History of Middle-Earth' в 1983-м, а в этом году - уже будучи почтенным дедушкой - свел разрозненные черновики в роман 'The Children of Hurin'.
  Выскажу, возможно, крамольную мысль, но смею утверждать, что сам по себе Толкин довольно средний писатель, особенно по современным меркам. 'The Hobbit' и 'The Lord of the Rings', несмотря на закрученный сюжет, довольно статичные произведения, наполненные множеством вторичных эпизодов, которые можно было бы опустить, улучшая динамику, внутренний мир героев, если и показан, то изображается крайне поверхностно. Что уж говорить в этом плане о 'The Silmarillion', который многие называют - и вполне обоснованно - ужасной тягомотиной.
  Однако, на мой взгляд, именно стиль 'The Silmarillion' является наиболее удобным для Толкина. В 'The Hobbit' и 'The Lord of the Rings' чувствуется, что автор крайне неудобно чувствует себя в рамках приключенческо-сказачного романа. Будучи знатоком древнеевропейской литературы Рональд Руэл тяготел к эпическому, тяжелому, монументальному стилю древних сказаний. С одной стороны это имеет крайне отрицательный стороны о коих сказано выше, с другой именно такая подача материла позволяет развернуть перед читателем масштабнейшую картину эволюции Арды, взлетов, падений, трагедий героев Толкина.
  Отдельные главы 'The Silmarillion' производят впечатление кратких набросков более масштабных произведений. Да и вообще 'The Silmarillion' эдакий краткий план, который отдельные современные писатели моли бы развернуть в огромную опупею томов эдак на 40-50. В 'Квенте о Сильмариллах' имеются три эпизода, которые Толкин ранее развивал в отдельных произведениях: повесть о Берене и Тинивуэль, легенда о падении Гондолина и сказание о Турине Турамбаре. Судя, по комментариям Кристофера Толкина, связать разрозненные записи отца в что-либо удобоваримое удалось только с рассказом о Турамбаре.
  По всей видимости, Рональд Руэл положил в основу рассказа о Турине легенду о Беофульфе (об этом говорит и сражение Турамбара с драконом Глаурунгом и то, что первый - поэтический - вариант легенды написан той же аллитерационной строкой, что и 'Беовульф') и сказание о богатыре Куллерво в рамках финской 'Калевалы' (Куллерво по незнанию женится на собственной сестре, в результате чего оба - и брат и сестра - кончают жизнь самоубийством).
  С одной стороны, повесть о Хурине это бесконечно прекрасный грустный рассказ о герое, обреченном обрекать на гибель и страдания всех, кто находится рядом с ним. С другой, написанный тем же, что и 'The Silmarillion' тяжелым, сложным, эпическим языком в стиле 'галопом по Европам' 'The Children of Hurin' навряд ли найдет успех у массового читателя. Поэтому, как и предыдущие книги, вышедшие после смерти Толкина, 'The Children of Hurin' будут интересны в основном лишь поклонникам творчества профессора и фэнтези-фантастики в целом.
  Вновь позволю высказать, возможно крамольную, мысль, что Толкин был не столько писателем, сколько подлинным демиургом: само по себе конструирование миров и легенд интересовали его больше, чем их литературное воплощение (отсюда и множество набросков и незаконченных произведений). Поэтому созданный 'профессором' мир оказался настолько ярким и увлекательным, что, при средней литературной реализации, позволил Толкину стать классиком мировой литературы. Правда, на подобное конструирование ему понадобились десятилетия, сложившиеся в целую жизнь.
  Современные писатели фэнтези, хоть и действуют по заветам первопроходца, однако, увы, подобного результат не достигают. Почему? Сомневаюсь, что кто-то из современных писателей может 6 лет работать над поэмой, написать 4 000 строк, а после все забросить. Современные писатели ставят себе задачи писать по 10-20-30-40 000 знаков в день, скурпулезно подсчитывая их, и вычисляя, сколько им нужно времени для создания очередной книги. При этом, посредственные и средние способности у них имеются, а вот желания и возможности десятилетиями создавать миры, способные сравнится с толкиновской Ардой - нет. Поэтому новых классиков не предвидится, предвидится только тонны макулатуры.

  Дети Хурина : Нарн и Хин Хурин : Повесть о детях Хурина / Дж. Р. Р. Толкин; под ред. К. Толкина; пер. с англ. С. Лихачевой. - М.: АСТ: АСТ Москва, 2008. - 313, [7] с.



  02.10.2008, Львов


Купить "The Children of Hurin" в интернет-магазине



К оглавлению


  Tusset Pablo "Lo mejor que le puende pasar a un cruasan"

  Лучшее бегство для круассана


Лучшее, что может случится с круассаном, - это когда его намажут маслом

круассан []
  Профессора всея фэнтези Дж. Р. Р. Толкина часто обвиняют в создании ужасно эскаписткого произведения. Мол, де написал дедушка произведение по прочтении коего мальчики и девочки хватают лыжи, кастрюли, занавески и наряжаются эльфами, гномами и орками. Но это все ерунда, ибо гораздо более эскаписткое произведение создал Пабло Туссет.
  Итак знакомьтесь Пабло... как станет понятно из эпилога фамилия героя не имеет значения, ибо в повествовании все может быть перевернуто и Пабло на самом деле никакой не Пабло, а может даже старая пенсионерка с золотыми зубами.
  Но тем не менее знакомьтесь: Пабло - великовозрастный оболтус сорока лет, с пивным животиком и жировыми наростами по все телу, род занятий непонятен, ни жены, ни детей, занимается сексом с проститутками, при этом имея постоянную замужнюю партнершу, только получив, свалившуюся с небес круглую сумму, просаживает ее в ресторанах ну и на проститутку естественно. Шлюи кстати попалась принципиальная - разрешила делать все что угодно, кроме поцелуев в губы.
  Ну да, в романе кроме всего этого есть огого какие сюрреалистические картины, как обещает нам аннотации, вызывающие образы из фильмов Луиса Буньюэля и полотен Сальвадора Дали и Магритта. Однако, имеющиеся несколько с совокупляющимися парами и таинственными лабиринтами каких либо образов у меня не вызвали: не Буньюэль это и тем более не Дали с Магриттом. (Ну вообще давно известно, что аннотации пишут люди, книг не читающие). Кроме всего прочего и указанного выше в романе есть расследование исчезновения брата ГГ (или не брата). Но на самом деле все это шелуха, ибо главное, что остается от романов это, как сейчас модно говорить, 'message' или по-нашему по-крестьянски 'посыл', 'идея'. Нет, конечно можно написать произведение безыдейное и даже бессюжетное, но здесь не тот слушай. Здесь 'message' виден крайне хорошо и сейчас расскажу вам какой.
  Эпиграф - стих Терри Джилкинсона 'Песнь Балу' - гласит:

  'Ищи самое необходимое -
  Только самое необходимое.
  Брось дергаться, из кожи лезть.
  Помни наказ Природы-матери:
  Только самое необходимое,
  Необходимое только и есть.'

  И главный героя - Пабло Не-важно-как-его-зовут - выбирает самое главное: проституток, дорогие рестораны, дорогую машину, принадлежащую брату (или сестре), ну да и конечно косячки, выкуриваемые через каждые пять страниц.
  Причем Пабло Не-важно-как-его-там не скрывает жизненных позиций:
  '-Опять несешь какую-то чушь и усложняешь себе жизнь. Ты все-где-а несешь какую-то чушь и усложняешь себе жизнь.
  - Усложнять себе жизнь? Поэтому, что избегаю всякой отвественности? Думаю, это, наоборот, способ упростить ее.'
  Так что знакомьтесь Пабло Ну-вы-уже-поняли-что-не-важно-как-его-зовут сторонник безответственности не имеющий ни жены, ни детей, ни нормального угла, ни нормальной работы, в общем по сути ничего. Нет, тут даже не пахнет Паланиковским 'когда нечего терять, ты максимально свободен'. Ибо у Пабло Ну-вы-поняли нет даже своего Бойцовского Клуба, у него есть только косячки на завтрак, обед и ужин, ну да и проститутки.
  Так вот, вернемся к Джону, нашему, Толкиену. У меня после прочтения 'Властелина Колец' не возникло желания сбежать в Средиземье, ибо кроме чистых светлых эльфов, которые даже не какают, есть еще грязные, кровожадные орки, которые стремятся убить чистых, светлых эльфов, которые даже не какают. Ну вообщем все как в жизни, за исключением, что эльфы в жизни таки какают.
  У Туссета конечно тоже убивают, точнее бьют, но не главного героя (героиню), да и главный злодей в конце оказывается добродетелем, ибо с Пабло Без-имени происходит, лучшее что может случится с круассаном: он попадает в древнюю закрытую секту, которая обеспечивает ему вольготную жизнь, косячки и Интернет, жаль только проституток нет. То есть сбылась мечта потреблятеля, бесценно прожигающего жизни.
  Но вы не верьте всяким там Пабло, ибо в жизни бесплатный сыр бывает только на помойке, да и за него еще надо побороться.

  Лучшее, что может случится с круассаном: Роман / Пабло Туссет ; с исп. В. Симонова. - СПб. : Амфора, 2004. - 478 с.



  31.10.2007, Львов


Купить "Lo mejor que le puende pasar a un cruasan" в интернет-магазине



К оглавлению


  Vinge Vernor "The Collected Stories of Vernon Vinge"

  Ложный вшидевр

  О способности наших издательств извращать названия оригинальных сборников говорить уже абсолютно некошерно, мол, ну что с них взять, однако, все же стоит упомянуть, что книга Вернона Винджа 'The Collected Stories of Vernon Vinge', в отечественном варианте превратилась в сборник рассказов 'Ложная тревога'. Ну, слава Богу, издательство АСТ перестало лепить на десять книг одну и туже обложку, чем были печально знамениты серии 'Золотая библиотека фантастики' и 'Золотая библиотека фэнтези'.
  Вернон Виндж прошел интересный путь писателя, будучи впервые опубликованным в довольно раннем возрасте в овольно авторитетном издании, он очень долгое время был в тени популярности первой жены Джоан Виндж, а подлинное признание получил через довольно таки большой промежуток времени - в конце 90-х.
  В 'Ложной тревоге' собраны рассказы самых разных периодов, от первых довольно неумелых публикаций до произведений последних лет, от самой что ни на есть твердой фантастики до махровой фэнтези.
  В сборнике каждое произведение снабжено кратким предисловием из которого мы можем узнать как создавался рассказ и что же нам хотел сказать автор, какие сложнейшие вопросы занимают его нетривиальный мозг и легкоранимую душу, естественно всему этому следует поразиться.
  В предисловии к рассказу 'Принцесса варваров' Виндж пишет, что в первые годы трудного писательского пути не мог написать ничего крупного (хотя первые рассказы по объему превосходят 2 а. л. и короткими уж точно не могут называться) и рассуждает, что создание хороших рассказов - отличный шанс для фантастического (и не только) автора вырасти в первоклассного писатели и даже когда-нибудь написать роман. Спорить с этим утверждением бессмысленно. Однако, сам Виндж отнюдь не является иллюстрацией данного тезиса.
  На счету Вернона отличные романы 'A Deepness on the Sky' и 'A Fires on the Sky', получившие премию Хьюго в 1999 и 1991 годах соответственно. А вот качество рассказов в 'The Collected Stories of Vernon Vinge' оставляет желать лучшего. И если в произведениях ранних лет это объяснимо неопытностью автора - к примеру, в рассказе 'Bookworm, run!' (1966) упоминается: Советский Союз после распада контролирует лишь Москву с парой смежных областей и дышит на ладан, однако, красные почему-то держат мощную шпионскую сеть в самом центре США - то в более поздних рассказах неудачи списываются только на неумелость автора.
  Виндж рассказывает, что - уже в довольно зрелом возрасте - был захвачен анархическими идеями и пытался реализовать их в мирах будущего. Конечно, похвально желание и стремление автора писать не тупое развлекалово, а произведения, решающие сложные философские задачи, заставляющие читателя думать. Однако, сами миры, предстваленные в рассказах Винджа, получаются довольно комканные, анархические построения смешны сами по себе, ну как и сама мать порядка, размышления о вечном на уровне песочницы. Лишь пара рассказов - 'Conquest by Default' (1968) и 'Long Shot' (1972) - как-то трогают за душу, остальные же проходят абсолютно мимо.
  Поэтому главное достоинство рассказов этого сборника то, что они относительно короткие. Отдельные романы Винджа хороши, однако, представленным в 'The Collected Stories of Vernon Vinge' произведениям суждено кануть в лету, а не вставь в один ряд с рассказами Шекли или Бредбери.

  Ложная тревога: [рассказы: пер. с англ.] / Вернон Виндж - М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. - 727, [9] с. - (Золотая библиотека фантастики)




  11.04.2008, Львов


Купить "The Collected Stories of Vernon Vinge" в интернет-магазине



К оглавлению


  Wilson Robert Charles "Spin"


  Все триста дней гляжу на небо пристальней

Спин []
  Хорошая серия 'Сны разума'! Тут и Тед Чан, и Майкл Флинн, и Роберт Уилсон - авторы у нас практически неизвестные, зато за бугром считаются одними из ведущих. Не будь 'Снов Разума', так и пребывал бы отечественный читатель в дремучем невежестве.
  Упомянутый выше Уилсон шел к престижнейшей Хьюго много лет, исписав бумаги на целых одиннадцать сольных романов и соавторскую книжку. Перебирая темы, оттачивая стиль, Уилсон пришел к необходимому результату.
  Что в первую очередь подкупает в 'Спине', так это стиль: сухой, академичный, выверенный до каждой буквочки, язык поворачивается сказать - мастерский, бесстрастный.
  Стивен наш Кинг с обложки сообщает: 'Уилсон, возможно лучший автор научной фантастики на сегодняшний день'. Не знаю, что Кинг считает научной фантастикой, но мне сложно отнести 'Спин' к этому жанру. О твердой НФ речи даже не идет.
  Невозможно с научных позиций объяснить главное фантдопущение 'Спина' - наличие вокруг Земли оболочки. Да не просто оболочки, а мембраны, замедляющей ход времени внутри в сто миллионов раз, поглощающей тепло Солнца (как решается проблема теплоотвода?), да еще и избирательно пропускающей летательные объекты.
  При чтении не покидает ощущение: все эти НФ-примочки нужны Уилсону сугубо для антуража. Судите сами: изоляция земли, террафомирование Марса, четвертый возраст, арки на иные планеты, репликанты. Где все это было? 'Защитник' Нивена, 'Хрустальные сферы' Брина, 'Фиаско' Лема, 'Разбитая сфера' Аллена, 'Песни Гиппериона' Симмонса - список можно дополнить еще двумя десятками всемирно известных романов.
  В 'Спине' слишком мало научности для научной фантастики, но слишком много научности для фэнтези. Уилсон не предлагает ни единой НФ-идеи. Но ему это и не нужно, ибо книга совсем не о том.
  'Спин' в первую очередь роман апокалиптический. Жанр апокалипсиса создан, в первую очередь, не для впечатляющих картин разрушения мегаполисов, чем грешат многие голливудские блохбастеры, а обязан изображать борьбу людей, оказавшихся в гибнущем мире, а в итоге их победу.
  С победой у Уилсона вышло, да не так. Герои, выбирающие различные пути спасения, находят его, но лишь благодаря пришельцам, затеявшим всю котовасию. Стоит обратить внимание: в американской массовой культуре 2000-х очень активно продвигается идея: ты, простой американский гражданин, сиди тихо, смирно и жди, когда тебя спасут. В роли спасителей выступят или Брюсс Уильис или Стивен Сигал или Уилл Смит, а в нашем случае гипотетики.
  Вообще 'Спин' роман крайне американский, американоцентричный: с китайской угрозой и русскими, представленными триумвиратом водка-балалайка-ядрена-бомба, разве что стихотворение Тютчева немного греет наше суровое северное сердце.
  Еще одно ощущение от 'Спина': описанное ожидание апокалипсиса совсем не фантастично. Оглядитесь вокруг: войны, самоубийства, секты, ожидающие пришествий и судных дней, толпы людей, готовых на все, лишь бы заполучить билет на остров в океане и бутылочку с заветными таблетками. Все это есть, хотя и не в таких масштабах, как во времена Спина.
  Возможно, Уилсон и не задумывал увязывать 'Спин' и день сегодняшний. Но подчас читатели видят в произведениях гораздо больше, чем закладывал автор. Если, глядя на гениальное полотно, в вашей голове рождаются образы, символы, идея, о которых и не думал художник, кто более прав: творец, чьей рукой, возможно, руководило проведение, или вы, узревшие образы, нарисованные им?
  Правда, сомнительно, чтобы Уилсон придерживался сакральных идей.
  В 'Спине' автор предлагает два пути в апокалиптическом мире. Первый - его придерживается герой Джеймс Лоутон - путь сугубо научного познания проблемы Спина, второй - его избирает Диана Лоутон - уход в религию. В конечном итоге, религиозный выбор терпит полный крах, оказывается не более чем обманом доверившихся. К счастью, Уилсон для иллюстрации своих взглядов не свалился в оголтелую атеистическую пропаганду.
  Великий Брэдбери - кстати один из 'героев' 'Спина' - по случаю 90-летия заметил: нынче человечеству неинтересны иные планеты, иные миры. Сквозь очки, печальными старческими глазами Рей Дуглас взирал на человечество, сменившее мечту о Марсе и звездах, на поиск новой плазменной панели или айфона.
  Но в этом нет ничего удивительного.
  Во времена Брэдбери космос был таким манящим и близким, стоило протянуть руки - вот они звезды на ладони, сделаешь шаг - ты на Луне, еще один и на Марсе цветут яблони. Реальность же имела мало общего с космической романтикой. Освоение околоземной орбиты затянулось на десятилетия, лунная база появится в лучшем случае при жизни нашего поколения, XXI-й возможно станет веком полета на Марс, но терраформирование планеты затянется на столетия.
  Космос перестал быть близок к человеку. Космос стал лавкравтовским: холодным, безжалостным к нашей скоротечной жизни. И человек отвернулся от звезд.
  Уилсон же, с идеей оболочки, предлагает потрясающую модель: благодаря временному замедлению Спина, освоение иных планет возможно за несколько лет. Вот оно возвращение космоса к человеку! Жаль, что это лишь фантастическая идея!
  Однако, 'Спин' роман совсем не об этом. Изложенное выше лишь фон для главной линии. Уилсона занимают гораздо более земные проблемы.
  Одна из бед фантастического цеха: страшно далеки господа фантасты от обычного народа. Неинтересны простому смертному звездолеты, космопорты, эльфы, гномы, чо-о-орные маги и прочее. Все это лишь для узкой прослойки любителей фантастики.
  Видимо, в ближайшие годы все научно-фантастические произведения в России будут сравнивать с 'Ложной слепотой' Уотса. Эта книга взорвала сознание русскоязычных любителей фантастики, вызвав у огромной части просто щенячий восторг. Однако, именно подобное принятие 'Ложной слепоты' иллюстрирует в каком гетто находятся любители фантастики. Гетто, окруженном высоченными и толстенными стенами, закрывающими остальной мир.
  'Ложная слепота' тяжелый роман, с множеством логические нестыковок, наполненный сложными научно-философскими построениями, в которых и сам автор не до конца разбирается. Как метко заметил Роман Арбитман: 'Любая внятная рецензия на 'Ложную слепоту' хороша уже тем, что объясняет то, что запутал автор'. Была ли интересна 'Ложная слепота' простому читателю? Нет. Только лишь узкой прослойке любителей НФ, офигевших от списка литературы в конце.
  'Спин' роман абсолютно отличный от 'Ложной слепоты'. В 'Спине' нет оголтелой научности, зато есть люди: живые, простые, как Ленин, персонажам книги не чужды человеческие чувства, они ими руководствуются, герои 'Спин' не вращаются на недосягаемой философско-космической орбите, они близки простому земному человеку.
  Этим и объясняется успех книги Уилсона.
  Это роман про людей и для людей.

  Спин / Роберт Чарльз Уилсон. - М.: АСТ; СПб.: Астрель-СПб, 2010. - 573, [1] с.

  19.04.2011, Львов

Рецензия заняла 10 место на конкурсе "Фанткритик-2011" - http://www.krupaspb.ru/piterbook/fanclub/pb_fan_news.html?nn=204&np=1


К оглавлению


  "Third Reich Victorious. The Alternate History of How the Germans Won the War"

  Получай, фашист, гранату

  Если вы взялись писать альтернативную историю, то выбирайте период, имеющий самые противоречивые оценки. В этом случае ваше произведение может получиться наиболее взрывоопасным и способно вызвать широкий резонанс. Именно по этой причине наиболее популярными годами для переписывания происшедших событий были, есть и будут 1939-1945 и смежные с ними.
  В 2002-м году несколько авторов, все сплошь солидные дядьки - историки, известные забугорные публицисты, отставные американские полковники - под руководством Питера Дж. Цаураса собрались да и написали каждый по главе о 'поворотных точках' во Второй Мировой Войне (В данной книге рассмотрены только столкновения Германии с союзниками и СССР). Цаурас свел все части в единый сборник, издал, а АСТ в 2005-м перевел на русский.
  Цаурас пишет во введении: 'чтобы альтернативная история выглядела как можно более убедительно, факты и вымысел должны как можно более тесно переплетаться друг с другом'. А эпиграф к одной из глав гласит 'Случается, что нечто, которое могло бы быть, больше похоже, чем сама правда' (Уильям Фолкнер). Но тем не менее, в представленные сценарии слабо верится, несмотря на жуткую мешанину в ссылках, где реальные и вымышленные источники умело сваливаются в одну кучу, так что порой слабо понимаешь, когда автор используют существующую книгу, а когда придуманную.
  И дело здесь даже не в фактических ошибках: русский город Курск, почему-то становится украинским, а на одной из карт Кронштадт оказывается на месте Выборга, и даже не в режущих слух фразах типо 'флот открытого моря вышел в открытое море' и двусмысленных 'фланг обнажился'.
  После прочтения книги складывается впечатление, что Германия могла выиграть войну, что касается событий до 1942 года включительно, и свести ее к ничьей, что касается событий после 1942 года. Причем для этого достаточно одержать победу в одной из проигранных битв. В отдельных эпизодах для этого требуются коренные переломы, как-то: иная судьба Гитлера (глава 'Маленький адмирал: Гитлер и германский военно-морской флот' - на мой взгляд, наиболее 'альтернативная' часть книги) или же смена тактики, вызванная перемещениями в высшем командном составе Германии (главы 'Триумф люфтваффе: провал операции бомбардировочной авиации союзников в 1944-1945 годах' и 'Роммель против Жукова: решение вопроса на восточном фронте, 1944-1945). В иных же сражениях необходим сущий пустяк: перенеси Роммель направление основного удара при Эль-Аламейне или откажись от наступления на Курской дуге - война выиграна. Причем, на мой взгляд, авторы, чересчур увлекшись описаниями битв на избранном участке фронта, совершенно забывают о других, исключая их из рассмотрения общей ситуации. Командование союзников и СССР выставляются сущими тупицами, зато немецкий генералы сущие гении военного дела. (Улыбнула глава, в которой Сталин заключает мир с немцами, обидевшись на неудачную высадку союзников на Сицилии. Ага, так Виссарионыч и откажется не то что от возможности подмять пол Европы, а отдаст врагу Украину, Белоруссию и Прибалтику).
  Ну и наконец самое главное: в книге немецкие солдаты сущие читеры и, если союзники еще хоть как-то сражаются наравне с бойцами Вермахта, то советские воины представляются сборищем Ванек-дурачков, забрасывающих врага телами, валенками, шапками-ушанками, партбилетами и портретами Ленина. К примеру, в главе ''Буря' и 'Вихрь': Жуков бьет первым' СССР в 1941-м наносит упреждающий удар. Ранним утром в день наступления тысячи советских самолетов пересекают границу, где радостные советские зенитчики открывают пальбу по своим, дабы поддержать наступление, в результате чего уничтожают треть нашей авиации, даруя люфтвафе преимущество, и предопределяя победу немцев. Лишь в главе 'Направление - Кавказ: Турция наносит ответный удар по России, 1942 год' Джон Г. Джилл признает, что для вступления турков в войну и победы на Кавказе и Закавказье необходимо такое стечение обстоятельств, вероятность которого близка к нулю.
  В заключение хотелось бы сказать уже о реальной истории. Хоть книга и создана, как сказано выше, солидными дядьками, они прямым текстом пишут, что победа во Второй Мировой Войне одержана благодаря союзникам. Без ленд-лиза СССР не оказался способен наносить поражение немцам, а победы на восточном фронте невозможны без открытия Второго Фронта и разгрома немцев в Северной Африке.
  Ну да ладно, пущай считают, мы то знаем кто народ-победитель.

  Победы Третьего Рейха: альтеративная история Второй Мировой Войны / под ред. П. Цауруса; пер. с англ. М. Б. Борисова. - М.: АСТ: Астрель, 2005. - 378, [6] с.: ил.



  30.05.2007, Львов


Купить "Third Reich Victorious. The Alternate History of How the Germans Won the War" в интернет-магазине



К оглавлению


   "Wasteland : Stories of the Apocalypse"

  Апокалипсис в очереди в магазин

  В предисловии к сборнику 'Wasteland : Stories of the Apocalypse' составитель Джон Джозеф Адамс, дав очень краткую библиографию классики постапокалипсиса, попытался объяснить чем так интересна эта тематика. Оказывается, все желают оказаться в ситуации, когда ты - один из единиц, выживших после глобального Пэ, при этом, конечно, жалко миллиарды погибших (или может не жалко), но что значит гибель человечества, перед возможность побывать в шкуре безумного Макса или попасть в мир Fallout 'а?
  Как писал классик, каждому поколению хочется верить, что оно последнее. Поэтому жанр постапокалипсиса из десятилетия в десятилетие находит сонмы читателей. И даже, если сегодня Медведев и Обама подписывают договор о сокращении ядерных арсеналов, слабо вериться, что это помешает писателям-фантастам раз за разом придумывать миры, в которых человечество постигла ужасная катастрофа.
  Надо сказать: несмотря на все безъядерные инициативы высших лиц и борьбу за мирный атом, сценарий 'после того, как мы взорвали бомбу' остается наиболее популярным. В 'Wasteland : Stories of the Apocalypse' данный вариант представлен рассказами Тобиаса Баккела 'Waiting for the Zephyr', 'Dark , Dark Were the Tunnels' Джорджа Мартина и другими.
  Читая рассказ Мартина, понимаешь насколько он прозорливее Глуховского, придумав 'Метро-2033' еще в 1973 году. Но при этом и дураку ясно: столь древний рассказ Мартина включили в антологию, не чтобы унизить российского автора, а лишь для возможности поместить имя классика на обложку и поднять продажи. Что поделать? Всего лишь бизнес.
  Рассмотрение вариантов конца света вещь, конечно, интересная и авторы антологии предоставили достаточное количество вариантов: злобные террористы, не менее злобные вирусы и даже Христос вторым пришествием отметился (смотри крайне занятный рассказ Джерри Олшен 'Judgment Passed'), однако, мы любим постапокалипсис не за это. 'Жизнь после бомбы' интересна именно жизнью: ковырянием в банках со свининой, дракой за консервированные бобы и походами по выжженной земле. Постапокалиптический мир чем-то сродни бесконечной войне: месту, где уже не действуют моральные законы и цивилизационные ограничения, месту, где каждый может сбросить маску и явить истинное лицо.
  Хотя в 'Wasteland : Stories of the Apocalypse' попадаются совершенно лишние рассказы типа 'Ginny Sweethips ' Flying Circus' Нил Баррета-младшего, непонятные, но очень гуманистические 'Bread and Bombs' Рикет, или проходные вещи в себе, такие как 'Salvage' Орсона Скотта Харда, 'How We Got In Town and Out Again' Джоната Летема, 'The Last of the O - Forms' Джеймса Ван Пелта, 'Still Life with Apocalypse' Ричарда Кэдри, 'Mute' Джина Вульфа, 'Inertia' Нэнси Кресса, 'Killers' Кэрола Эмивилера, но бОльшая часть рассказов антологии во всей красе раскрывают вышеозначенную тему.
  Это и довольно милые и жизнеутверждающие, настолько, насколько может быть мил и жизнеутверждающ мир, после апокалипсиса, 'Never Despair' Джека Макведитта с Уинстоном Черчиллем в главной роли, и 'Artie ' s Angels' Кэтрин Уэллс с королем Артуром в качестве действующего лица.
  Паоло Бачигалуппи, запомнившейся по рассказу 'The Fluted Girl', наиболее примечательному в антологии 'The Year ' s Best Science Fiction : Twenty - first Annual Collection , на этот раз отметился, возможно, самой жуткой вещью сборника 'The People of Sand and Slag'. Бачигалуппи можно смело назвать одним из лучших, если не лучшим рассказчиков в современной англоязычной фантастике. По ужасности, отвратительности и сюрреалистичности с 'The People of Sand and Slag' может поспорить разве что лауреат Хьюго-1984 'Speech Sound' от Октавия Батлера.
Джон Ланг представил довольно интересный стилистический эксперимент 'Episode seven : Last Stand Against the Pack in the Kingdom of the Purple Flowers', показывающий: даже большой по объему текст на деле держит пара словосочетаний на странице.
  Пальма первенства в антологии бесспорно принадлежит Дейлу Бейли с рассказом 'The end of the Worlds as We Know It'. В одной половине рассказа Бейли затевает с читателем искрометную игру, иронично анализируя варианты конца света, предлагаемые в фантастической литературе и перечисляя уже случившиеся крупные катакализмы, а в другой представляет ощущения человека, оказавшегося в мире, где погибло человечество: леденящий ужас ситуации, звенящая пустота внутри, апатия, безысходность и единственно выживший позавидует всем мертвым. Это постапокалиасис as is.
  Подводя итог можно сказать: очень сильная антология с очень хорошей подборкой рассказов. В отличии от большинства книг, издаваемых в серии 'Лучшее' 'Wasteland : Stories of the Apocalypse' по праву может носить это звание и даже поспорить со сборниками из серии 'The Year's Best'.

  Апокалипсис: Антология / Пер. с англ. О.Гайдуковой, Т. Казаковой и др. - СПб.: Издательская группа "Азбука-классика", 2009. - 480 с.



  22.04.2010, Львов


Купить "Wasteland : Stories of the Apocalypse" в интернет-магазине



  К оглавлению


  Антологии "Волшебники", "Оборотни"

  Крокодилы, кашалоты и зеленый попугай

Волшебники []
  Антологии 'Оборотни' и 'Волшебники' легко перепутать, достаточно взглянуть на картинку слева. Недавний опрос ВЦИОМ показал: подавляющее большинство россиян считают: на обложке изображен оборотень, хоть и не обладающий ярко выраженными волчьими чертами. Возможно, выбор иллюстрации можно объяснить словами из рассказа 'И косматые будут скакать...' Мэнли Уэйда Уэллмана: 'Оборотни - своего рода волшебники'. Исходя из социологического исследования, следует заключить: волшебник у большинства ассоциируется с персонажами аля Гендальф или Мерлин, героями, расходующими магическое искусство на добрые дела. Человека (или не человека), обращающегося к темной стороне силы, правильнее называть колдуном или чернокнижником.
  При чтении антологии 'Волшебники', возникает ощущение, что ее создатель Майкл Эшли поставил задачу собрать рассказы именно о таких героях, в предисловии аргументировав выбор: 'вероятность того, что кто-то, обнаружив у себя сверхчеловеческое могущество, станет его на благо, очень мала. Возможно, сначала он так и поступит. Но давайте признаем, что желание испробовать что-то немного иное, немного гадкое, немного злое, в конце концов поглотит нас. Ведь мы всего лишь люди.' Мнение Эшли о человеческой природе далеко от возвышенно-романтического.
  В 'Волшебниках' собраны рассказы разных лет: с 1895 года до 2004-го (дата выхода на английском языке). Возможно Эшли включил старые произведения по следующим причинам: доказать, что интерес к теме волшебства существовал всегда, полнее раскрыть образ волшебника, возможно, показать эволюцию взглядов на волшебство (что крайне сомнительно). Однако, рассказ Дуга Хорнига 'Игра 'Колдовская смерть', посвященный теме игровой зависимости, несомненно, новаторский для 1987 года, ужасно вторичен для дня сегодняшнего. Хоррорные 'Двойная тень' Кларка Эштона Смита, 'Номер 252 по улице Мсье-ле-принс' Ральфа Адамса Крэма, 'Закрытое окно' Бенсона написаны в архаическом, 'лавкравтовском' стиле и будут интересны в основном лишь ценителям жанра. Другая группа рассказов - 'Кости земные' Урсулы ле Гуин, 'Повелитель хаоса' Майкла Муркока, 'Идущий позади' Мэрион Циммер Брэдли, 'Похоронный обряд' Луизы Купер, 'Вечность' Тима Лебона - являются дополнением к большим циклам. Данные произведения смотрятся только в рамках общей картины писательской вселенной, и имеют ценность исключительно как часть фентезийного мира. Не обошлось в антологии и без рассказа о геях ('В царстве драконов' Эстера Фриснера). Видимо, это уже традиция для политкорректных англоязычных антологий. Произведения о лесбиянках не оказалось, зато есть явно феминистические: 'Кости земные' ле Гуин.
[]
  В 'Оборотнях' (здесь на обложке вервольф и даже опрос ВЦИОМа не требуется) - антологии, собранной Стивеном Джонсом в 1994-м, по этой части отдувается Сьюзи Макки Чарнас с 'Сиськами'. Обозначенная в рассказе тема раскрывается в достаточной мере (по крайней мере, как мотиватор поступков героини). К раскрытию темы нас как бы подготавливают три обнаженные девицы на обложке, к которым в порыве животной страсти тянет лапы человек-волк. :)
  К образу оборотня писатели обращались, обращаются и, уверен, будут обращаться с завидной регулярностью. Это можно объяснить самой сутью оборотня: трагическая судьба изгоя в мире людей, вынужденного днем скрывать ужасный облик и следовать проклятому предназначению ночью; получившего дар вопреки собственной воле; в то же время, обладающего огромной силой, бессмертием, неуязвимостью, приобретшего уникальную способность к маскировке, превращаясь в животное. Образ волшебника позволяет писателю решать вопрос, поднятый в предисловии Эшли: обращение магической силы во зло или в добро, внутренняя борьба по означенной дилеме. Подобные начальные условия должны позволять писателю создавать многогранные, интеллектуальные, психологические произведения, поднимать сложные философские вопросы.
  Увы, большинство авторов 'Оборотней' и 'Волшебников' не воспользовались предоставленными возможностями. Хотя, как уверяют предисловия к каждому рассказу, все авторы прекрасные, распрекрасные, имеют за плечами много сборников рассказов, романов, а - некоторые - награды. Солидные дяди и тети, одним словом.
  Рассказы в антологиях по большей части вещи в себе. Среди них есть красивые вещи - в основном прекрасные в свой жути - 'Хранитель времени' Джона Моррисси, 'Ковер' Джима Мастертона или 'Шептуны' Хью Кейви. Присутствуют произведения, сконцентрированные на психологических аспектах превращения и существования оборотня: 'Сон волка' Скотта Брадфилда, 'Клетка' Дэвида Кейзи, 'Бессмертный' Майка Морриса. Эти рассказы, несомненно, много интереснее историй о том, кто сожрал человека в туалете ('И развернуться хляби небесные' Майкла Маршалла Смита) или музее ('Ночное дежурство' Рэмси Кэмпбелла), каким образом волшебник-неудачник засунул демона в бочку с селедкой ('Личинка' Тома Холта), кому из мафиози достался Святой Грааль ('Семь капель крови' Роберта Вайнберга) или как старая ведьма пыталась переродиться в новом теле ('Ведьмин велосипед' Тима Пратта).
  У всех этих рассказов ощутимо выигрывают произведения, вышедшие за границы вещей в себе.
  'Стать чернокнижником' Даррелла Швайцера история о сыне темного колдуна, в наследство от отца получившего ненависть окружающих из-за своего черного ремесла, потерявшего всех близких, открещивающегося от дара отца, но в итоге повторяющую судьбу родителя. Все это подано под умопомрачительным соусом психоделического произведения, переносящегося сознания читателя на самые границы мира живых и мертвых. Мастерству, с каким Швайценгер багрово-черными красками описывает загробный мир, может позавидовать любой автор horror'а и dark fantasy.
  'Вечная ссора' Питера Кроутера (завершающий рассказ антологии 'Волшебники') красивая сюрреалистическая симфония о вечной борьбе надежды и отчаяния. Декорации рассказа: неустанно движущийся поезд, далеко не новы. Однако, на фоне остальных произведений сборника 'Вечная ссора', имеющая явно обозначенный философский подтекст, выглядит крайне выигрышно.
  'Ночью, в сиянии полной луны...' Кима Ньюмана (завершающий рассказ 'Оборотней'; факт: составители ставят в конец сборников самые интересные произведения) можно назвать лучшим рассказов двух антологий. Ньюман практически во всех произведениях использует общеизвестных персонажей. Подчас выворачивает их наизнанку и играет так, чтобы заставить читателя размышлять над вечными вопросами. В 'Ночью, в сиянии полной луны...' рука Кима дотянулась до Зорро. Повествование развивается в двух временных пластах. В первом: всемирноизвестный герой получил иную биографию, оказался оборотнем и развернул борьбу с захватчиками родной земли, подонками и мерзавцами. Во втором: в Лос-Анджелес наших дней приезжает известный английский писатель, естественно негр, и попадает в самое пекло расово-криминальной войны, каждодневно идущей на улицах американского города: белые ненавидят черных и латиносов, черные и латиносы ненавидят белых и друг друга. Расовый вопрос обозначен Ньюманом крайне явно, можно сказать, выставлен наружу. ('Поймите, английский в школьной системе Лос-Анджелеса - язык меньшинства. Я был вынужден отправить своих детей в дорогую частную школу, чтобы по возвращении домой они не принялись тараторить по-испански. Я хотел сказать, это шикарно, если они могут объясняться с прислугой, но в конце концов выйдет, что они не смогут объясниться со мной. Порой у меня такое чувство, что я последний белый в своем квартале.' - откровенничает один из героев.) Возможно, Ньюмана больше волнуют другие вопросы: ценность деятельности одинокого благородного героя-мстителя, ставшего на борьбу со злом, имеет ли эта деятельность надежду на победу и будет когда-либо окончена. Что важнее для писателя пускай решает сам читатель.
  В итоге, в двух сборниках действительно ценных произведений можно пересчитать по пальцам одной руки. Слишком мало для почти полусотни рассказов и для серии 'Лучшее'. 'Оборотни' и 'Волшебники', скорее всего, смогут заинтересовать только неискушенных любителей жанра.

  Волшебники: Антология / пер. с англ. Д. Бабейкиной, Е. Барминой, А. Бродоцкой и др. - СПб.: Фантастика, 2008. - 608 с.

  Оборотни: Антология / пер. с англ. О. Александровой, Н. Алешиной, И. Богданова и др. - СПб.: Фантастика, 2008. - 640 с.


  15.04.2009, Львов


Купить "Волшебники. Антология" в интернет-магазине



Купить "Оборотни. Антология" в интернет-магазине



  К оглавлению


  "Иду на мы! Дранг нах..."

  Начало войны, как дыханье огня

  Даже текущие времена воинствующего пацифизма не оказались способны изменить основное предназначение войны. Война во все времена становилось инструментом решения споров между государствами, являлась мечом, рубящим гордиевы узлы противоречий. В войнах гибли страны и народы, рушились империи и идеологии. Как бы апологеты пацифизма не стремились отменить войну как таковую, она была, есть и будет. Такова суть человеческой природы.
  Война представляет особый интерес, как для историка, так и для писателя-фантаста. Особенно, если учитывать: первый в некоторой степени является вторым, а второй первый. И это еще большой вопрос: кто в большей?
  Войны - наиболее очевидные узлы на прямой исторического развития, точками в которых 'все могло быть иначе', особенно, если учесть: при поверхностном взгляде может показаться: исход того или иного противостояния под час висел на волоске и, для победы, проигравшему не хватило совсем чуть-чуть. Именно, по этому причине войны являются излюбленными объектами, препарированными авторами альтернативной фантастики.
  Издательство 'Яузы' уже в течение нескольких лет, осваивая вышеозначенную тему, выпускает серию 'Военно-историческая фантастика', а этой весной полнила ее сборником 'Иду на мы! Дранг нах...', составленным Григорием Панченко.
  Так как мы живем во времени, определенном в первую очередь результатами Второй Мировой Войны - шестилетнему противостоянию интерес к которому не утихает последние шесть с лишним десятилетий - то, вполне обоснованно, первая половина сборника отведена альтернативным вариация на тему 'главной войны'.
  Однако, надо признать: именно пристальное внимание к Второй Мировой, делает ее наиболее сложной для писателя. Практически все 'альтернативность' данного вопроса рассмотрена в предыдущие годы, и сказать что-то новое очень сложно. Вот и круг тем рассказов, представленных в антологии, подчас не блещет оригинальность: оккультная сторона Второй Мировой, причем, освещенная как с немецкой ('Симпатическая угроза' Даниэл Клугера, 'Со стороны' Федор Чешко) так и с советской ('Приемная смена' Станислав Бескаравайный), живые мертвецы из СС ('Все та же тьма' Валентин Лаженда), нацисты и пришельцы на летающих тарелках ('Торпедой пли!' Алексей Бессонов). Интересным по манере подачи может показаться рассказ 'Наследники Фауста' Дмитрия Андреева, но неожиданно обрушивающаяся, подобно мировому кризису прошлой осенью, оккультная подоплека событий смазывает все впечатление.
  Вышеописанная тематика и приемы настолько набили оскомину, что вызывает лишь раздражение, подобно кусочкам мяса, после ужина застрявшим между зубами.
  Не чужды писателям и обидные фактические ошибки. В рассказе Даниэля Клугера 'Симпатическая угроза' фигурирует полк СС 'Дас Райх' (стр. 6), хотя подразделение с таким названием с первого дня создания являлось дивизией. В этом же произведении 'Дас Райх' снимается с Зееловских высот в апреле 1945-го (стр. 6), хотя там подразделение никак не могло оказаться, потому что в конце войны сражалось в Венгрии и Чехии. Да и для ритуала, представленного в 'Симпатической угрозе', Гитлер скорее бы выбрал 'Лейбштандарт', а не 'Дас Райх'. Олег Кулагин в 'Солнце над империей', рассказывая о 22 июня 1941-го, упоминает 'летнее воскресенье' (стр. 97), хотя на самом деле дата начала войны - суббота. У Алексея Бессонова в 'Торпедой, пли!' на подлодке возникает штурмбанфюрер войск СС (стр. 146), хотя в СС были лишь сухопутные войска.
  Обращу внимания: ляпсусы допускают авторы, чье имя вынесено на обложку сборника, то есть, как заявлено в аннотации 'ведущие отечественные фантасты'. Возможно, перечисленное вовсе и не ошибки, а мелочи, подчеркивающие альтернативный характер мира, о котором идет повествование. Мол, на то она и фантастика. =)
  Однако, даже в достаточно тривиальной тематике альтернативной Второй Мировой, сборник отметился по меньшей мере двумя крайне занятными рассказами. Первый, патриотический опус 'Марш для Маршала' Михаила Миногина повествует о жизни под финской оккупацией.
  Действительно, почему авторы столь сосредоточены на демонических нацистских магах, или ССвцах, нашедших шамбалу, когда под носом столь интересная тема. 'Глинники' Дитриха Эдгардта - судя по имени и тематике рассказа фашистский недобиток какой-то =) - примечательны композиционным трюком: альтернативная история завернута в обертку реальной. Сам рассказ - мокьюментари - выполнен на уровне академической статьи, и, неудивительно, если будет принят многими за чистую монету.
  Вторая часть сборника отдана под альтернативно-историческую фантастику, не связанную с Второй Мировой. Здесь присутствуют и обычный боевик (Майкл Гелприн 'Кто спасает - доходит') и довольно интересное переложение 'Войны миров' Уэллса (Дмитрий Никитин 'Англо-марсианская война'). В 'Милосердии' Лев Прозоров играет на контрасте между основной частью повествования и концовкой, однако, сама картина описываемого мира, обусловленная религиозными предпочтениями автора, выглядит крайне инородной, да и возникает вопрос: 'А где здесь война?'. Довольно интересные 'А вторая пуля...' Владимира Свержина и 'Косой взгляд' Ника Средина выглядят - первый - как отрывок из романа, а - второй - как его краткий конспект, что несколько портит впечатление. Лучшее произведение второй части сборника - 'В ущелье Розен-Рот', - принадлежащее перу составителя, смотрится особо актуальным в свете двухсот десятилетнего юбилея перехода Суворова через Альпы.
  В третьей части сборника наиболее интересна статья 'И в декабре не каждый декабрист', соображенная на троих Андреем Валентиновым, Николаем Ганжой и Григорием Панченко. Здесь уже нет места художественности, а текст - довольно серьезный исторический разбор возможных вариантов успеха восстания декабристов, построенных в полемической форме тез и антитез.
  Итого: Несмотря на определенные слабые места, сборник получился вполне стоящим, а, учитывая общий уровень русскоязычной фантастики, он не пройдет мимо читателя. К слову, уже после первого месяцы продаж антология расходится столь хорошо, что издательство приняло решение о допечатке. Все это позволяет говорить: 'Иду на мы! Дранг нах...' станет одним из заметных событий на рынке русскоязычной фантастики осенью этого года.

  Иду на мы! Дранг нах... : фантастический произведения. - М. : Яуза : Эксмо, 2009. - 320 с. - (Военно-историческая фантастика).



  28.10.2009, Львов


Купить "Иду на мы! Дранг нах..." в интернет-магазине

К оглавлению


  Бодров Сергей "Связной"

  Связной нашего времени

14,47 КБ

Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт,
А если в точный срок, то в полной мере

  Высоцкий Америку не открыл, однако спел метко. Если умрете в очень точный срок, то даже получите в пятую годовщину смерти рецензию от меня на посмертную книгу. Людей достойных этого можно пересчитать по пальцам левой ноги, поэтому на подобную честь сложно рассчитывать сварщику Иванычу, работавшему в люке, в момент, когда туда залетел хабарик. Случившееся с Бодровым чем-то похоже на историю с Иванычем: оказался не в том месте, не в то время: залез в ущелье, когда кто-то на небесах кинул хабарик на Казбек. Но Кармадон не люк, поэтому посмертная жизнь Брат всея Руси сильно отличается от судьбы сварщика.
  Каков Бодров был актер критики, судя по представленным в книге материалам, спорят крайне активно и до сих пор не могут найти ответа. А ларчик то просто открывается: не нужно заканчивать всяких театральных ВУЗов, лазать по ток-шоу, а необходимо лишь в эпоху тотально политкорректности назвать кавказца гнидой черножопой, а афроамериканца негром и сразу видно - наш парень.
  Спорить не надо, каков был Бодров сценарист и режиссер. Судя по представленным в книге трем сценариям ('Сестры', 'Морфий' и 'Связной'), хреновый он режиссер и сценарист, хотя из неснятого 'Связного' и мог получиться неплохой фильм.
  В книге, акромя сценариев нескольких автобиографических заметок, есть воспоминания всяческих Парфентиев, пытающиеся разложить по полочкам феномен Брата, и до сих пор не способные. Прям так и представляю как небритый Парфентий вещает в 'Намедни': 'агод 2002-ой, астрана апоражена асмертью аСергея аБодрова'. Всенародных похорон конечно никто не устраивал, зато месяцами энтузиасты разбирали ледник, среди коих ни одного из воспоминатилей не оказалось. Ну да ладно, Сатана им судья. Особо мне приглянулась мысль, высказанная в конце книги журналистом Денисом Гореловым: 'Летом круглого года умер Высоцкий - кончились семидесятые. Десять лет спустя убился Цой - отошли восьмидесятые. За месяц до миллениума... зашел треп, кому теперь умирать молодым, чтобы отпеть, позвонить, отслужить по девяностым. Выходило, что некому'. Через пару лет оказалось, что есть кому, видать, всегда есть кому отпевать, позвонить, отслужить. Учитывая этот аспект, все более интересно кто покинет нас году эдак в 2011-м. Думаю Галкин.

  Связной : [киносценарии] / Сергей Бодров ; [материалы к биографии подготовлены Л. Аркус и К. Шавловским]. - СПб. : Сеанс ; Амфора, 2007. - 303 с. : ил.



  21.09.2007, Львов


Купить "Связной : [киносценарии]" в интернет-магазине



К оглавлению


  Дзыговбродский Дмитрий, Шнейдер Наталья "Сорные травы"

  Апокалипсис на двоих

  Московский "Фантаверсум" последние пару лет радует нас изданиями русскоязычной фантастики. Приятные книги в мягкой обложке, с множеством иллюстраций. К несчастью добротное оформление большинства книг - самое удачное, что в них есть. Вот и "Сорные травы" скорее всего прошли бы мимо меня, не окажись на обложке имя Дмитрия Дзыговбродского. Дмитрий, к моменту издания первого романа, уже мог похвастаться увесистым портфелем рассказов, опубликованных в солидных журналах и толстых сборниках. Произведения, как на подбор, достойные, а рассказ в стихах "Закат", уверен, со временем станет классикой русскоязычной литературы. Наталья Шнейдер, к сожалению, не блистала достижениями в малой формы, ограничиваясь сетевыми публикациями.
  Жанр постапокалипсиса делится на две группы. Первая - постапокалиптика - описывает жизнь после Полного П, Большого Трынденца и т. д., словом, когда Старый Добрый Мир погиб, а герои оказались в Новом Очень Злом Мире. Авторы постапокалиптики упражняются, во-первых, в конструировании Нового Очень Злого Мира, во-вторых, в борьбе героев с ним и в нем, в-третьих, в исследовании, как меняется психология, мышление человека, пережившего визит северного пушного зверька. Второй поджар - апокалиптика - описывает крушение Нашего Неидеального Мира. Люда пока еще не поняли, насколько он Добрый, а Старым он не стал, потому что Новый Очень Злобный еще где-то далеко, да и есть надежда, что все образуется. Авторы апокалиптики упражняются, во-первых, в изображении самого момента Большого Трынденца, во-вторых, в борьбе героев с ним, в-третьих в исследовании, как меняется психология, мышление человека, переживающего визит северного пушного зверька.
  Не возьмусь сказать, какой из поджанров легче. Хотя, один известный критик в рецензии на сборник "Постапокалипсис" (Азбука-классика, 2009) утверждает: "Чтобы описать ужас и отчаяние жителей гибнущей Помпеи (и облегчение тех немногих, кому чудом удалось спастись), нужен незаурядный талант художника. Но чтобы водить по руинам туристические группы - 'посмотрите налево, посмотрите направо', - достаточно навыков экскурсовода." Действительно, описать руины гораздо легче, чем гибель Помпеи, но перед автором постапокалиптики и не стоит подобной задачи: ему необходимо показать жизнь на руинах Помпеи, а здесь без таланта демиурга никак не обойтись. Словом, нет жанров легче или сложнее, самое трудное - создать хорошее произведение.
  Повествований о Конце Света созданного великое множество. Возможно, Постап - самый избитый фантастический жанр. Поэтому автор, ступающий на проторенную дорожку Постапокалипсиса, рискует создать абсолютно вторичный роман, за что заслуженно получит увесистых оплеух от неблагодарных читателей.
  Смогли сказать что-то новое Дзыговброский и Шнейдер?
  Голливуд приучил нас к эпическому Апокалипсису: когда взрывается Белый Дом, когда метеориты бомбят Манхэттен или замерзает весь мир. Если уж Большой Трындец, то для всех и с размахом! Но апокалипсис наступит не только в Америке и столицах остальных стран, но и в малых городах. Дзыговброский и Шнейдер показывают Конец Света в небольшом городке, именно таким он будет для большинства в нашей стране. Ведь, Россия и Украина, при всех миллионных мегаполисах, страны малых городов: 70% жителей обитают в населенных пунктах менее 200 000 человек.
  В последнее время медицинская тематика прочно вошла в жизнь простого россиянина. Речь не о выводящих душу, многочасовых очередях в поликлиниках, или постоянных скандалах на тему ОМС и госзакупок лекарств. Речь о медицине в художественных произведениях. Когда-то все началось с "Доктор Куин - женщина-врач", продолжилось американским же сериалом "Скорая помощь", ну и конечно куда уж без суперхитового "Доктора Хауса".
  В центре "Сорных трав" два медработника : Иван да Марья, хирург да судмедэксперт. Книга вообще построена в рамках производственного романа. Здесь, как следует из предисловия к "Сорным травами", очень помогли медицинское образование и опыт работы Натальи Шнейдер. Действительно, быт медицинских служб описан в мельчайших подробностях, так что читатель ощущает себя в коридорах больницы и морга. Но с другой стороны, вместе с профессиональным опытом, в "Сорные травы" перекочевали и явственно читаемые профессиональные обиды на пациентов: врач действительно работает на износ, за не самые большие деньги, врач действительно делает все возможное, но пациент ожидает, в первую очередь, результата, а именно - излечения. Так же любой человек ждет, что пожарный потушит огонь, полицейский задержит преступника, судья его осудит, депутат поможет попавшему в беду, продавец найдет интересующий товар. И когда человек - в том числе и врач - не получает ожидаемого результата, то высказывает обоснованное недовольство. Поэтому описание взаимоотношения врачей и пациентов вызвало у меня обоснованное неудовольствие, а диалог на тему "Я клятву Гиппократа не давал" просто покоробило душу.
  Главные герои "Сорных трав" типичные российские дегенераты: семейная жизнь катится к разводу, у него за плечами богатый послужной бл**ский список, любовница; у нее в прошлом аборт; герои пьют, курят, матом ругаются. Дело идет к логичному концу большинства семейных пар - разводу. Если бы не начавшийся апокалипсис. Одна из примечательных черт "Сорных трав" - антагонизм повествования: мир гибнет, а отношения героев, наоборот возрождаются.
  "Сорные травы" написаны очень ровным литературным языком. Без изысков, но и без вопиющих ляпсусов. Текст льется, как песня. Стиль абсолютно однородный, даже не верится, что книга создавалась соавторами.
  У Дзыговоброского и Шнейдер получился действительно качественный апокалиптический роман: захватывающий, заставляющий сопереживать героям; соавторы развесили на стенах несколько ружей, которые, несомненно, выстрелят в продолжении.
  Уверен "Сорные травы" соберут, по крайней мере, несколько номинации на жанровые премии, а возможно и награды. Один прецедент уже есть: журнал "Мир Фантастики" номинировал роман на премию "Хоррор года", что вызвало у многих недоумение и вопросы "А где же здесь хоррор?".
  Стивен Кинг в "Пляске Смерти" описывает, как впервые пережил ужас, подлинный ужас, а не встречу с демонами или призраками: октябрь 1957, Стиви Кинг смотрит "День, когда Земля остановилась", посреди фильма загорается свет, и управляющий, выйдя на сцену, объявляет ,что русские запустили в космос спутник. Вы спросите где же тут ужас? Да вот же он, настоящий, подлиннй: кусок металла, наворачивающий круги над головой.
  Многие очень извращенно понимают что такое хоррор, путают признаки - орды демонов, атакующие землю, армии зомби, пожирающие мирный городишко, эскадрильи вампиров, закладывающие вираж, чтобы напиться крови - с главной задачей произведения ужасов: вселять в людей первородный страх. Не организовывать встречу с призраками, а пробирать позвоночный столб читателя до холодного пота, так чтобы волосы шевелились на всех местах, где есть.
  Что может быть страшнее мира, в котором разом по неизвестной причине погибает пятая часть людей, притом что умирают все дети, у человечества нет шансов на возрождение, точнее на продолжение того Мира, что есть сейчас. Что страшнее осознания, что Наш Неидеальный Мира превращается в Старый Добрый Мир, потому что с рассветом мы окажемся в Новом Очень Злом Мире.
  Вот потому "Сорные травы" роман ужасов.
  Хороший роман ужасов.
   Сорные травы / Наталья Шнейдер, Дмитрий Дзыговбродский; илл. М. Трефенов; дизайн серии Н.Караванова. - М.: Фантаверсум, 2012. - 340 с. - (Социодром-Ф). - ISBN 978-5-905360-13-8



  24.03.2013, Львов


К оглавлению


  Жарковский Сергей "Я, ХОБО: Времена Смерти"

  Я, Хобот

Жарковский []
  Файл 17.0
  Креатед: 70020422734301 КВВ
  Сабджект: кинга, оказавшаяся значительной
  Курент музик: ППК 'Воскершение', ХЗ 'ЗХ', Агата Кирсти 'Звездное гестапо', Делъфин 'Зведза', Линккинг парк 'Сессион', Соулфлай 'Трак 15', Что-нибудь-на-ваще-усмотерние 'Самое-любимое-из-что-нибудь-на-ваще-усмотерние'
  ре-марк: изменение форм, словесно онанирую
  аудио-ткт: нихуа

  Хороший все таки человек Исаак Ньюотон. Кроме того, что любил сидеть под деревьями и, как негр у пальмы, ожидать халявы с неба, еще и зело умен оказался. Нет, я не про всяческие законы и формулы. Кому они нужны (особливо в наш век)? Какой-то закон хорош лишь в случае, если рождает общемировой, ну или на худой конец, общенаучный пирнцип.
  Таквотзначит, как повествует легенда, рассказанная мне сказочницей со степенью доктора, после того как Ньюотона шендорахнуло яблоком точно в темечко, Исаак будучи в крайне невменяемом состоянии изрек '(...)*, действие рождает противодействие' и отключился.
  Возможно на самом деле все было не так, и ничего такого Ньюотон не говорил, но это и не значимо. Как уже написано выше, законы, формулы, а теперь и легенды, не так и важны, главное - пирнципы.
  Таквотзначит, пока в русской, (...)**, фантастике как грибы после атомной бомбардировки вырастуют авторы в книгах которых герои из 7 века нашей эры или из иной галактики разговаривают как дядя Вася из соседнего подезда; в книгах которых в одном историческом периоде почему-то соседствуют оружие из раннего и позднего средневековья, а герои перемещаются между планетами при помощи силы мысли; в книгах которых объемная картинка мира создается только с помощью заваливания читателя всяческими вумными словами, почерпнутыми из в, лучшем случае, энциклопедий, причем сам автор чаще всего значения этих слов понимает смутно; да и книг этих авторы выпускают по семь штюк в год, причем: первая написана еще в школе, вторая просто так, третья случайно получилась, четвертая это дружеская шутка, а пятая... ну про эту говорить не стоит, а в следующем году автор будет выдавать по четыре миллионов знаков, а это целых восемь книг, ну плюс может еще что-нибудь случайно вылезет из школьных тетрадок или над другом подшутит.
  Таквотзначит, пока творится весь этот ужас, от которого прогибаются полки в книжных магазинах, появляется книга совершенно противоположная. Книга, над которой автор работает непозволительно долго, книга, тяжело читаемая, в нее крайне трудно 'включится', но ежели удается, то получаешь несравненное удовольствие буквально от каджой букывы, при чтении понимаешь: автор работал именно над каждой букывой; в книге нет случайных опечаток (в этом тексте кстати тоже), и во многом благодаря этому, а также прочим издевательсвам над русским языком ощущаешь, что перед тобой не очередной снтехник Петрович из кваритры напротив, а космический путешественник из будущего, а закрывая последнюю страницу мелькает мысль: старастарастара космофантатика, но таки можно создавать в ней оригинальные и чрезвычайно сильные произведения.
  Таквотзначит, захожу вчера в книжный магазин, а там - оххх ты ё! - полки ломились от этой книги, продавец расхваливал ее очередному покупателю, а к кассе очередь, и все с этим романом. Удивился очень, беру книгу: ого! обложка твердая и картинка такая красивая, открыл последнюю старницу и от количества нулей в тираже глаза на лоб полезли, а когда увидел строчку 'Доп. Тираж' глаза на затылок убежали.
  А потом трип кончился и началась ломка.


___________________

  * бля (трбл,)
  ** прости Хосподи (трбл.)

Я, ХОБО: Времена Смерти: Роман / С. В. Жарковский - Волгоград: Издательство "ПринТерра-Дизайн", 2005ю - 520 с. - (Фантастический проект)



  22.04.2007, Киев


К оглавлению


  Жуков Дмитрий "Оккультизм в Третьем Рейхе"

  Довольно играть в чертей!

Оккультизм []
  Еще со времен прихода национал-социалистов к власти их противники пытались объяснить успех Гитлера и компании влиянием потусторонних сил. Одним из первым кирпичиком в стене оккультного Райха стала книга Германа Раушнинга 'Как говорит Гитлер' 1939-го года выпуска. Далее за бугром периодически появлялись произведения той же направленности, становившиеся сенсацией и вызывавшие оживленные дискуссии, а после распада СССР тема сатаноязыческого национал-социализма расцвета буйным цветом. Достаточно зайти в любой крупный магазин и вашему вниманию предстанут книги из которых можно узнать, что Гитлер, если был не самим Аццкем Сотоной, сошедшим из Ада, то как минимум великим медиумом, общавшимся с пришельцами из параллельной реальности; что вожди Третьего Райха каждый вечер приносили жертвы, в СС устраивались кровавые оргии, а в боях под их знамена вставали легионы живых мертвецов; кроме этого вам откроют истину, что в конце войны Гитлер улетел из Берлина то ли в Антарктиду, то ли на Луну, то ли телепортировался в соседнюю Галактику.
  Одно дело, когда подобное пишут в художественной литературе - никого не удивишь произведениями, где танки летают, а корабли бороздят поля родной страны, вопреки всем законам физики, - как, к примеру, в романе Норманна Мейлера 'Лесной замок' . ( Из аннотации: 'Последний роман (2007) классика американской литературы Нормана Мейлера повествует о детстве и юности Адольфа Гитлера. Повествование в книге ведется от имени дьявола, наделяющего юного Адольфа злобой, экзальтированностью и самоуверенностью.)
  Однако, описанные выше, книги претендуют на историчность и источник истинны. На тель-авиденьи в деле пропаганды оккультного Райха преуспел канал РТР, регулярно балующий зрителей 'научно-популярными' передачами о поисках немцами Камбалы в Тибете и Святого Грааля по всему миру. А в одном из последних сеансов зомбирования прямым текстом было сказано, что Гитлер был гипнотезером-визионером, ибо только этим можно объяснить его успех у широких народных масс. Появление подобных работ вполне объяснимо: такие книги / фильмы вызывают ажиотаж, авторы получают известность, хоть и сомнительную. Да и читателю гораздо проще списать успех национал-социализма в Германии и его последующую живучесть на гипнотезерство и влияние потусторонних сил, чем разбирать в сложных вопросах истории.
  В этом свете интересно ознакомится с работой, противопоставляющей себя оккультному 'научпопу'. Тем более, что Дмитрию Жукову удалось создать настоящую научную работу. Основываясь на множестве источников, отбрасывая и критикуя сомнительную информацию, Жуков наносит сокрушительные удары по столпам райховского оккультизма: связи первых лиц НСДАП с обществом 'Туле' и фелькиш-теоретиками, языческом СС, оккультных исследованиях Аненербе, антихристианской нацисткой церкви и тому подобном. При этом Жуков не сваливается в записывание национал-социалистов в защитники христианства и возведения Гитлера в ранг святого, и даже признает определенное влияние и связь фелькиш движения на национал-социализм. Поэтому, на мой взгляд, Дмитрий пытается показать объективную картину взаимоотношения национал-социализма и религии.
  В рассказе Виктора Пелевина 'Оружие возмездия' - как ни странно посвященному гитлеровской Германии - в интересном ключе описывается история, при которой активно пропагандируемый миф, настолько укореняется в сознании масс, что становится реальностью: 'Принцип равновесия, верный для зеркала и свечи, так же верен для события и человеческой реакции на него, но реакцию на событие в масштабах целой страны... довольно просто организовать с помощью подчиненных одной воле газет и радио, даже если самого события нет. Применительно к нашему случаю это значит, что с появлением и распространением слухов об оружии возмездия оно возникнет само - никому, даже его создателям, не известно, где и как; чем больше будет мнений о его природе, тем более странным и неожиданным окажется конечный результат'.
  И плоды оккультного мифотворчества не заставляют себя ждать: обыватели веруют, что вожди Рейха были дьяволопоклонниками и душевнобольными, а современные правые восстают против 'жидохристианства', обзывая христианское учение рабским, при этом сея религиозную рознь среди нации, против чего выступали немецкие национал-социалисты и что всячески пресекали. Видимо, эти люди не ведают, что Гитлер платил церковную подать, а в речах неоднократно упоминал 'der Schopfer Almachtiger' - Отца Всемогущего. Называя христиан рабами, эти люди записывают в них 80% ССвцев, исповедовавших христианство. Поэтому в этом свете работа Дмитрия Жукова представляется архиважной. Конечно, опусы о сатаноязыческой сущности национал-социализма будут появляться (о причинах смотри выше), однако, необходимо перевести их в жанр 'фантастики', дабы не затуманивать мозги, и отделить от действительно серьезных работ, награждаемых клеймом 'научности'.

  Жуков Д. Оккультизм в Третьем Рейхе. - М: Яуза, 2006. - 320 с. - (Оккультная власть)



  07.08.2008, Львов


Купить "Оккультизм в Третьем Рейхе" (переиздано как ""Оккультный Рейх". Главный миф XX века") в интернет-магазине



К оглавлению


  Керенский А. Ф. "Прелюдия к большевизму"

  Дополнение к прошению о помиловании

  По идее различные воспоминания участников событий должны давать более полную картину об этих самых событиях, помочь узнать, что же все таки произошло, а в итоге мы сможем извлечь необходимые сегодня уроки, ибо именно для этого и нужна история. Но, увы, воспоминания чаще всего только запутывают картину прошлого, а в руках умелых агитаторов превращаются в оружие, способное перевернуть наоборот реальный ход событий и подвести основу для совершенно неверной - но очень нужных автору - оценке событий.
  Прежде чем проанализировать на этот счет труд Александра Керенского 'Прелюдия к большевизму' стоит в очередной раз упомянуть наших доблестных переводчиков. Так как оригинал книги издан на английской языке, то при переводе, благодаря усилиям переводчика Т. Ю. Логачевой и ответственного редактора Ю. И. Шенгелая в российской истории появились Аладдин (видимо, который из мультика), Крохмал и Сенсинов.
  'Прелюдию к большевизму' представляет стенограмму допроса Керенского следственной комиссией по делу Корнилова с комментариями самого Александра Федоровича, написанными, дабы мы полнее представляли картин происходящего. Естественно, по признанию Керенского, им двигают самые благие мотивы: рассказывать всем как все было на самом деле, и показать, что враги его неправильно оклеветали. В книге есть два ключевых момента, которые способны дать оценку труду Керенского и ему самому: визиты В. Н. Львова Керенского (в книге это параграфы 16 и 17) и самоубийства генерала Крымова (параграф 14).
  Если провести сравнение двух изложений встреч Львова и Керенского (см. тут), то может сложиться впечатление, что это были два разных свидания, настолько разнятся изложения участников событий (особенно это касается первой встречи). В. Набоков давал следующая характеристику В. Н. Львову: 'он был одушевлен самыми лучшими намерениями... поражал своей наивностью да еще каким то невероятно легкомысленным отношением... к общему положению... Он выступал всегда с большим жаром и одушевлением и вызывал неизменно самое веселое настроение не только в среде правительства, но даже у чинов канцелярии'. Мог ли такой человек извратит реальную историю встреч с Керенским? Это представляется крайне сомнительно.
  А вот Керенский своими действиями представляется человеком крайне искушенным в закулисных интригах (иначе он бы не занимал столь высоких постов). Ему хватило ума в кратчайшее время просчитать и развернуть следующую комбинацию. Спрятать за занавеской свидетеля Вырубова, который подтвердил разговор Керенского с Львовым, после провести разговор по прямой линии с Корниловым (Керенский говорит от имени отсутствующего Львова), при этом задавая довольно обтекаемые вопросы. Керенский выставляет это как 'классический образец 'кодированного разговора', в котором тот, кто отвечает с полуслова понимает того, кто спрашивает, потому что предмет разговора известен им обоим' (стр. 150) Однако, скорее всего Керенский стремился получить на двусмысленные вопросы такие же двусмысленные ответы, которые можно будет интерпретировать в нужную ему сторону. В итоге Керенский получил возможность обвинить Корнилова в измене и подготовке государственного переворота. При этом прекрасно видно в насколько канцелярских тонах составлено 'Обращение к народу' Керенского, стремящегося защитить собственную власть и сколько патриотично и эмоционально 'Воззвание' Корнилова, заботящегося о благе России и русского народа.
  Мог ли такой умный, хваткий на ситуацию и цепкий к власти человек представлять в собственных воспоминаниях историю в выгодном для него свете? На мой взгляд, легко.
  Керенский прибегает и к хронологическим уловкам, дабы создать у читателя нужное впечатление. Параграфы, посвященные выступлению 3-го корпуса Крымова, идут перед текстом о визитах Львова. Таким образом, у читателя возникает ощущение, что уже во время встреч с Львовым восстание шло, а значит Львов был именно, что посланником бунтарей. Хотя, учитывая неорганизованность, нерешительность действий Корнилова можно скорее придти к выводу, что 'выступление' не было заранее спланировано, а являлось ответом на действия Керенского.
  Воспоминания Керенского не проливают свет и на самоубийство Крымова. В изложении Александра Федоровича это выглядит так: я встретился с этим бунтовщиком, рассказал какой он плохой, ушел, а потом он застрелился. По какой причине было совершенно самоубийство, Керенский даже отказывается предположить. Хотя, существует версия, что выстрел в Крымова произвёл кто-то из порученцев министра-председателя - в ответ на пощёчину Александру Фёдоровичу (Вообще странный способ самоубийства - выстрел в грудь, обычно стреляют или в висок, или в рот.). При этом Керенский пишет, что Крымов имеет 'неоспоримое право на высочайшую оценку даже со стоны политических врагов' (стр. 129). Однако, действия Керенского были таковы: на гибель Крымова обрек именно он (Через несколько часов в Николаевском военном госпитале, под площадную брань и издевательства революционной демократии, в лице госпитальных фельдшеров и прислуги, срывавшей с раненого повязки, Крымов, приходивший изредка в сознание, умер.), а после вдова покойного генерала Крымова получила от Керенского разрешение исключительно на похороны ночью и при условии присутствия не более 9 человек, включая духовенство.
  Такого же высокого Керенский и о Корнилове, который, несомненно, огромный патриот и его действия были направлены на улучшение ситуации, но вот незадача: Корнилов был патриотом, но дурачком - не разбирался в тонкостях политики, за Корниловым тоже стояли патриоты, руководимые самыми благими намерениями, но тоже дурачки, хоть и меньшие, чем Корнилов. А как надо было действовать знал конечно Керенский. По нему все в стране летом 17-го шло хорошо, оставалось дождаться Учредительного собрания, где была бы сформирована коалиция политических сил, которая остановила бы гибель страны, но... Случился Корниловский мятеж, которые испортил всю малину: в нарождающуюся коалицию был внесен разлад, а проклятые большевики повсеместно моментом захватили власть в советах. Не надо быть Карамзиным, чтобы знать, что подобные события не происходят случайно, они могут случиться спонтанно из-за какого-то явления, которое даст толчок, но причины закладываются гораздо раньше. И подлинной прелюдией к большевизму являлось не бескровное и короткое выступление Корнилова, а политика, проводимая Временным правительством и тогдашними политическими силами, и, в первую очередь, самим Керенским. При чтении 'Прелюдии к большевизму' так и хочется вызвать дух Керенского и сказать: 'Просрали полимеры! Вы просрали!'. Так зачем же пытаться свалить вину на другого, на военного героя и подлинного патриота?
  Конечно, после 17-го года Керенский получил возможность уютно устроиться в эмиграции, писать мемуары, обеляя себя, но пострадал русский народ, которому довелось пережить все ужасы большевистского режима.

  Прелюдия к большевизму / Пер. с англ. Т. Ю. Логачевой. - М.: ЗАО Центрополгираф, 2006. - 319 с.



  18.09.2008, Львов


К оглавлению


  Козлов Владимир "Гопники", "Школа", "Варшава"

  Ребята с нашего двора

  Думаю, у каждого из нас хотя бы раз возникало желание написать книгу или каким-либо иным образом поведать миру о тех коллективах, где приходилось обитать: школьный класс, институтская группа, воинская часть, друзья с улицы. Хочется всем, а делают единицы и у единиц из единиц это получается. Несмотря на кажущуюся простоту довольно сложно написать книгу о 'ребятах с нашего двора', чтобы читалась она интересно, захватывающе, не была тривиальной ну и обладала всем тем набором эпитетов, которые снабжают хорошие книги. Однако, если автору это все же удается, то он сразу становится известен: слюнявится желчными критиками, а народ просто покупает книги и восторгается. Одним из примеров подобного случая является трилогия 'Гопники'-'Школа'-'Варшава' (Гошколава) модного нонче, писателя Владимира Козлова.
  Прозу Козлова я бы назвал 'феноменальной'. Нет, произведения Владимира не блещут глубиной философской мысли, текст не сверкает от метафор, неожиданных сравнений и искрометного юмора. Всего этого нет. Все совсем наоборот. Предельно жесткий, сжатый диалог, с максимум минимальных диалогов. Однако, именно такое изложение прекрасно рисует необходимую в 'Гопниках'-'Школе' картинку: типично рабочий городок, типичные жители рабочего городка, типичные старшеклассники рабочего городка. Днем они убивают время на уроках, копя ненависть к надоевшим учителям, а остальное время проводят либо лазая за район, либо поглощая портвейн, либо пытаясь снять бабу. Герои Козлова предельно жестоки, как и окружающий их мир: издеваются над лузерами в классе, могут побить, не то что случайного собутыльника, но и родителей.
  Главный герой 'Варшавы' совсем не похож на действующих лиц из 'Гопников' и 'Школы'. Прилежный студент факультета иностранных языков, не упускает шанса побывать у родителей, его цель в жизни не почаще поставить палку, а хоть как-то заработать денег.
  Другой герой, другой город, несколько иное время, и даже государство уже не то. Однако атмосфера все та же: безысходность, полный бесперспективняк, ощущение близкого краха и невозможность что-либо изменить вкупе с ужасной тоской по прошлому. В общем, все, что было характерно для советского / постсоветского пространства: 'Ласковый май' и 'Модерн толкинг' на каждой дискотеке; бабушки, торгующие самогоном; фильм 'Асса' и фанатение от 'Кино'; вареные джинсы, сникерсы и пепси-кола; в момент расплодившиеся 'нэзалэжники' и челночники. Читаешь 'Гошколаву' и вспоминаешь: да, все было именно так, и, наверное, каждый из живших тогда мог бы написать подобное.
  И это просто охуенно.

  Козлов В. Гопники. - М: Ад Маргинем, 2003. - 288 с.

  Козлов В. Школа. - М: Ад Маргинем, 2003. - 288 с.

  Козлов В. Варшава. - М: Ад Маргинем, 2004. - 240 с.

  Пара отрывков.

  "Сегодня большой сбор - пацаны со всех районов будут стелить вьетнамцев. Я не ходил на сборы, может, полгода - сейчас за Рабочий лазят одни малолетки, восьмой-девятый класс. А на вьетнамцев пойду - эти козлы стали много на себя брать. Раз приехали к нам, то сидите тихо. А то мало того что все в магазинах разбирают, из-за них ничего не купишь, так еще стали на пацанов залупаться на Луполове - около своих общаг. Может, конечно, пацаны и сами на них первые полезли по пьяни, но все равно - что это за дело: на своем районе ни за что получать, да еще от вьетнамцев?
  Луповские пацаны сказали своим "основным", и те пустили по городу базар, что будет сбор на вьетнамцев, чтоб со всех районов приезжали мочить.
  Со мной с Рабочего едут еще три малых с восьмого класса - сходили пару раз в "трест", теперь хотят зарисоваться.
  На остановке на Луполово уже целая толпа - большинство луполовские пацаны, но есть и с других районов.
  Идем к общаге. Во дворе на скамейке курят два вьетнамца. Луполовские "основные" хватают их, стягивают со скамеек, остальные налетают и гасят ногами. Я не лезу - там и без меня народу хватит.
  Другие вьетнамцы смотрят из окон, галдят по-своему, выбегают на улицу. Мы встречаем их около входа. Я бью одному прямого, он падает. Налетают малые и молотят его ногами по ребрам и в живот.
  Вьетнамцы сосцали, больше не выскакивают.
  Мы орем:
  - Едьте на хуй в свой Вьетнам! Вон из Могилева!
  Вдруг сзади подваливает целая толпа вьетнамцев с колами. Видно, с другой общаги. Начинается мочилово, но мы в жопе: у нас колов нет, эти суки давят. Все малые, худые, а колами махают - не надо баловаться.
  Мы рвем когти. Они - за нами, орут по-своему. Народ на улице охреневает: человек сто или больше пацанов убегают от вьетнамцев с колами.
  Они отстают, мы разбегаемся кто куда. Где рабочинские малолетки - не знаю. Сажусь на тролейбус и еду домой один.
  ***
  После первого урока все классы с восьмого по десятый загоняют в актовый зал. На сцену вылазит директор.
  - Нам только что позвонили с гороно, рассказали, что вчера группа хулиганов старшего школьного возраста напала на вьетнамских рабочих возле общежития а проспекте Пушкина. Ну разве это не безобразие? Эти люди приехали за тысячи километров, чтобы работать у нас на заводах, на стройках - везде, где не хватает рабочих рук, а какие-то, извините, сопляки, продемонстрировали им такое вот "гостеприимство". Я не знаю, был ли там кто-либо из вас, ребята. Надеюсь, что нет. Но, в любом случае, хотел бы предупредить о недопустимости подобного поведения Эти подонки позорят наш город, позорят нашу страну. Но должен заметить, что наши вьетнамские друзья смогли дать достойный отпор хулиганам. Среди них много взрослых, опытных людей, в том числе тех, кто был в армии, воевал за независимость против американцев. И если они проломили некоторым молодчикам черепа, то я считаю, что это справедливо.
  Наши бабы поглядывают на меня. В классе я, самом собой, никому не говорил, что ездил, но они знают, что со всего класса только я хожу за район. я делаю чугунную морду - типа, не знаю, о чем вообще базар."

  "Немец включает радио, щелкает кнопкой, переключая с одной станции на другую, оставляет "Секс пистолз", кивает в такт.
  - Классная песня. Знаешь, кто поет?
  - Знаю, "Секс пистолз".
  - Что, в России тоже слушают "Секс пистолз"? Не думал, не думал. А вообще - отлично. Группа моей молодости. Я ведь тоже был когда-то панком. С гребнем ходил. А теперь уже волос-то и не осталось. - Он проводит рукой по лысине, криво улыбается. - Классное было время. Шестнадцать лет. Анархия. Революция. Панк. Если в молодости не побесится по-настоящему, будешь потом всю жизнь жалеть.
  - А как же революция?
  - Какая еще революция? Никто не в какую революцию не верил. Даже английские панки писали, те, кто все это придумал. Панк - это значит напиться в жопу и потрахаться стоя, в зассаном подъезде. А революция - это так, фантазии."



  31.07.2008, Львов


Купить "Варшава" в интернет-магазине



К оглавлению


  Логинов Святослав "Свет в окошке", "Многорукий Бог Далайна", "Черная Кровь" (+ Перумов Ник)

  Когда я слышу слово фэнтези...

Логинов []
  Мое знакомство с творчеством Святослава Логинова состоялось благодаря случайно купленном несколько лет назад томику в серии "Шедевры Отечественной фантастики". Первым, из представленных в книге романов, оказался "Свет в окошке".
  Признаюсь это было воистину шокирующее чтение: полностью погружающая по самую макушка атмосфера книги; продуманный, логичный загробный мир; порой спорные, но крайне интересные размышления о жизни, смерти и религии. На мой взгляд, фантастическая книга должна быть именно такой: суть не в рассказе о далеких и холодных звездах или столь же отдаленных рыцарях меча и магии, а повествование, способное задевать самые глубинные струнки души, оставляющее несгладимый след внутри. К примеру, в один из моментов чтения, я начал вспоминать умерших родственников, а после обрадовался, пришедшему им, пусть и небольшому, количеству лямешек. :)
  Воодушевленный таким замечательным началом - не зря купил, :) - приступил к чтению второго романа - "Многорукий Бог Далайна", благо часто слышал хвалебные отзывы на это произведение.
  Если, как я писал выше, "Свет в окошке", методично, страница за страницей, впитывается в кору головного мозга, проникая к сердцу, не оставляет читателя безучастным, то с "Многоруким совсем другой случай. Представте, что вы на утро после знатного кутежа просыпаетесь в переполненном вагоне метро.
  "Где я? Кто я? Кто все эти люди? Куда мы вообще едем?" - примерно такие ощущения испытываешь про чтении романа.
  По-прежнему, действие - хоть и временами крайне запутанное - происходит в описываемом до мельчайших деталей оригинальном мире, но, в отличии от "Света в окошке" нет никакого ощущения причастности к описываемым событиям: на улице разыгрывает представление любительский театр, а ты быстренько пробегаешь мимо, лишь мгновение косясь на происходящее на импровизированной сцене. В результате этого, книга просто заставляет себя читать. К эпиграфу "Многорукого..": "Настырному Андрею Николаеву, который заставил менянаписать это", можно собственноручно добавить Post Scriptum: "Настырному Мне, который заставил меня дочитать это".
Черная Кровь []
  Разочаровавшись во втором романе, зарекся более читать Логинова. Пусть для меня он останется как автор шикарного "Света в окошке".
  Однако, устав от чтения в прошедшем году всяческих "Альтернатив" и "Шедевров мистики", решил отдохнуть посредством фэнтези и приобрел, вышедшую еще в конце 90-х "Черную Кровь" за авторством Логинова и Ника Перумова. Логинов гарантировал хорошее исполнение, а Перумов ничего не гарантировал. ;)
  С "Черной Кровью" история всеми родинками похожая на "Многорукого...". В книге описываются перепетии жизни отдельно взятого племени: они сражаются с пришедшими чужаками, враждуют между собой, колдуют, переселяются, борятся с Богами, но так и хочется воскликнуть: "А Я ТО ТУТ ПРИЧЕМ!!!???". Да я буржуй, у меня есть холодильник, в квартире свет, газ, телефон, радиоточка, пол, паркет, санузел раздельный, и, в процессе чтения, я не перестаю о них думать: "вечером надо сходить в магазин купить молока", а в это время герои книги насаживают на копья врагов, устраивают племенные сходы, на которых решаются очень далекие от сегодняшнего дня проблемы. Поначалу очень вязкий и тягучий стиль, чем-то напоминающий "Многорукого...", к концу книги становится более легким, а временами ощущаешь себя, присутствующим на экскурсии, или смотрящим документальный фильм, столь дотошно все объясняется, порой в ущерб динамизму.
  Впредь зарекаюсь брать Логинова, если только опять устану и захочу подумать о пополнении холодильника.

  Логинов С. В. "Многорукий бог Далайна. Свет в окошке": Фантастические романы. - М.: Изд-во Эксмо, 2004. - 640 с. - (Шедевры отечественной фантастики)






Купить "Свет в окошке" в интернет-магазине



  Логинов С. В., Перумов Н. Д. "Черная Кровь: Роман. - М.: Изд-во Эксмо, 2005 - 512 с.



  20.02.2007, Львов


Купить "Черная Кровь" в интернет-магазине



К оглавлению


  Мандзяк А. "Воины ислама: Воинские и боевые искусства мусульманских народов"

  И юный джихад впереди!

  В последнее время книги, связанные с исламом вызывают у меня особый интерес. И дело не в том, что я собираюсь сменить религию, а просто хочу получить более полную информацию о враге, ибо его, как и начальство, надо знать в лицо. Утверждение, что ислам является врагом для белой расы и русских в частности, несомненно. И дело здесь не столько в террористах, взрывающих небоскребы и поезда, наступление ислама идет повсеместно: требование передать католические храмы мусульманам в Испании, памятный марш миллиона в США, строительство в центре Москвы крупнейшей мечети в Европе и т. д.
  Однако, автор рецензируемой книги Алексей Мандзяк ставит перед собой совершенно иную задачу: декларирует в лучших традициях коммунистических борцунов с империализмом за мир во всем мире: 'На территории СНГ представители различных конфессий мирно сосуществовали в течение многих столетий. Лишь в самое последнее время некоторые безответственные политики, а также члены экстремистских сект стали предпринимать попытки столкнуть их между собой. Но чем больше мы будем знать друг о друге, тем меньше это будет возможным. Если мусульмане будут хорошо понимать христиан, а христиане - мусульман, то противостояние христианской и исламской цивилизаций, о котором кричат сегодня американские политики и их подпевалы, не достигнет уровня военного конфликта'. (стр. 4) Видимо, чтобы мы не заподозрили Мандзяка в предвзятости, он не забывает напомнить: 'Автор, христианин по рождению и убеждениям'. (стр. 4) Наводить мосты между христианами и мусульманами Алексей собирается, исследуя воинские искусства исламских народов: 'Знание мусульманской воинской культуры будет способствовать лучшему пониманию как самого ислама, так и колоритных культур многих мусульманских народов'. (стр. 4)
  Не буду вдаваться в подробности 'мирного' в течение прошлых столетий сосуществовали на территории СНГ представители различных конфессий. Попытаюсь проанализировать, насколько автору удалось выполнить поставленную задачу: путем представления воинских искусств мусульман сблизить ислам и христианство.
  В первой главе Мандзяк проводит краткую экскурсию в историю возникновения и развития ислама, особое внимание уделяя понятию 'джихада'. Пытаясь сблизить мусульман и христиан, автор рассказывает, что 'Коран призывает верующих 'бороться на пути Бога', 'за дело Бога' против язычников (последним предлагается альтернатива - принять ислам или погибнуть); а также против 'неверных', то есть против 'народа Книги' (ахл аль-Китаб), к числу которых относятся иуедеи и христиане.' (стр. 19). Мандзяк не забывает добавить: 'Многие исследователи полагают (выделено мной), что ислам является воинственной религией. Однако воинственности в нем не больше, чем в других религиях'. (стр. 16) Вот так вот читателю, принадлежащему к иной конфессии, говорят: 'Сам ты дурак!'.
  В последующих главах Мандзяк подробно останавливается на воинских искусствах различных народов ислама (арабы, иранцы, курды, турки, афганцы, индонезийцы, народы Средней Азии). В целом их боевые искусства схожи: различные единоборства, владение всевозможных оружием (от саблей до луков) и искусство верховой езды.
  Однако, вновь обратимся к соответствию представленного материала означенной в предисловии цели. Ознакомившись с четырехсотстарничным материалом, я понял, что все воинские традиции исламских народов направленные на постоянное поддержание человека в максимально лучшей боевой готовности. Для чего? Естественно, для распространения исповедуемой веры.
  Про курдов Мандзяк сообщает: 'Мстительны же курды до того, что не прощают даже ничтожной, на наш взгляд, обиды. Кровавая родовая месть у них развита в сильнейшей степени: мстят не только виновному, но и всем родственникам - ближним и дальним. Месть продолжается иногда двадцать - тридцать лет, истребляя и разоряя целые семейства. Сопровождается эта месть очень жестоким обычаем; убив своего врага, курд пьет его кровь, затем в его же крови обильно смачивает рукав своей рубахи. Возвратившись домой, он объявляет своим родным о совершившемся акте мщения, снимает с себя рубаху и отдает ее женщине - матери, а если ее нет, то сестре; вымыв рукав рубахи, женщины пьют окровавленную воду.' (стр. 201) Несомненно, все это 'сближает' читателя с исламом. Добавлю, что подаваемая информация сдабривается иллюстрациями типо 'Туркмены, представляющие головы русских хивинскому хану' (стр. 319) или 'Юный боец палестинского джихада' (стр. 37).
  Думаю, из представленного выше, можно понять: Миндзяк с треском провалил поставленную задачу, хотя по-иному и быть не могло. Взаимоотношения христианского и исламкого мира это гордиев узел и как указал Михаил Веллер в интервью, представленном в на странице 21, 'они никогда не развязываются, эти узлы, - они только рубятся'. Весь вопрос в том кто разрубит.

  Воины ислама: Воинские и боевые искусства мусульманских народов / А. Мандзяк; под общ. ред. А. Е. Тараса. - Мн.: Книжный Дом, 2008. - 416 с.: ил. - (Боевые искусства).



  13.07.2008, Львов


Купить "Воины ислама: Воинские и боевые искусства мусульманских народов" в интернет-магазине



К оглавлению


  Наумов Иван "Обмен заложниками"
"

  Суровое обаяние олд скула

[]
  Иван Наумов стал известен в несильно узких кругах задолго до выхода сборника 'Обмен заложниками': многократные победы, призовые и высокие места на сетевых конкурсах, постоянные публикации в солидных фантастических журналах и сборниках. Количество читателей и общие тиражи рассказов исчислялись десятками, если не сотнями тысяч. Зачем в таком случае понадобилось издавать сборник тиражом в 2 000 в неформатном издательстве 'Форум'? Не понятно. Возможно дело в отживающей свой век традиции бумажных публикаций. А возможно без выхода печатного издания критик для сильно неузких кругов Данилкин не смог бы прочитать лекцию: 'Фантастика как особый сектор массовой литературы: от поздних Стругацких до Ивана Наумова', в рецензии не написал бы: 'запускаем секундомер - когда будут куплены первые права на экранизацию', а читатели Данилкина не написали бы 'великолепный у Льва нюх на новое, свежатину, прорвавшийся талант'. Любой, несомненно, заинтересует книгой автора, который обозначен как целая веха в истории русскоязычной фантастики тем более, если для этого оказалось достаточно всего одной книги.
  Некоторые успешные музыканты, режиссеры, художники объясняют успех приверженностью традициям старой школы. Мол, когда все гонятся за новаторством, я не изобретаю велосипеды, а использую проверенные бабушкины рецепты из потрепанной книжки в старом сундуке.
  На мой взгляд, именно этим и можно объяснить успех Наумова. На страницах 'Обмена заложниками' очередное перерождение переживает старая добрая фантастика: социальная, философская, ироничная, написанная академическим образцово-показательным литературным языком.
  Рассказы сборника разделены на три части: 'Здесь и сейчас', 'Не совсем здесь', 'Не совсем сейчас'. Однако я бы рассортировал их на две группы: в первой (вся часть 'Здесь и сейчас' плюс 'Гарлем-Детройт' и 'Обмен заложниками'), фантастика использована как метод для размышления над остросоциальными, философскими вопросами. Эти произведения придают сборнику особый вкус и аромат, заставляют искушенного интеллектом читателя вырабатывать слюну, как у собаки, при виде зажаристой косточки, и с аппетитом поглощать произведения, давая богатую пищу для ума. Во второй группе как таковая фантастика использована в качестве средства для завертывания в обертку старых сюжетов и, вполне возможно, стеба или иронизации над нами. В принципе, часть рассказов второй группы можно смело выкидывать из сборника. Такие вещи как 'Наш закат' или 'Старшему верхнему' хоть и забавны, но слишком убого смотрятся на фоне предыдущих блестящих рассказов. Здесь автор попал в распространенную ловушку дебютных книг: необходимость добрать объем всем написанным. Хотя, в то же время в сборнике не нашлось, крайне интересных рассказов 'Проект Ленин' и 'Сан Конг'.
  Судя по 'Обмену заложниками' ведущей темой в творчества Наумов является проблема контакта между чуждыми цивилизациями. Причем не так важно кто их представляет: люди и инопланетяне, как в 'Гип-гипе', заглавном 'Обмене заложниками', или представители различных народов или рас, как в 'Улыбнулась', 'Гарлем-Детройте' ( крайне интересном произведении: обществе будущего, где политкорректность доведена до абсурда: преподаватель не может называться учителем, чтобы не унижать учеников, а белый бегун лишен медали, чтобы не портить черный пьедестал. Данное произведение скорее можно отнести к категории реализма, чем фантастики).
  Во всех этих рассказ поначалу кажется: автор вкладывает в рассказ, как метко сказано в аннотации, 'гуманитарный посыл' %), а если быть точным, то гуманистический. Однако, концовка произведений выворачивает все наизнанку, оставляя читателя с вопросом: а есть ли у автора собственная позиция или он просто иллюстрирует полярные точки зрения, получая удовольствие от недоумения читателя.
  Словом, в 'Обмене заложниками', есть что почитать, есть о чем подумать.

  Наумов И. Обмен заложниками - М.: ФОРУМ, 2008. - 416 с. - (Другая сторона).



  16.04.2009, Львовbr>

К оглавлению


  Нестеров Дмитрий "Скины: Русь пробуждается"

  Ты скинхед и я скинхед, сочетания лучше нет!

Нестеров []
  Часто авторы берутся писать на заведомо провокационные и скандальные темы, будь-то два ковбоя-пидора, священники-педофилы и прочее, при этом, как правило, писатель не бывал в шкуре героя, то есть никаким пидором и педофилом сочинитель не являлся ну или по крайней мере всячески от этого открещивается.
  Однако намного интереснее, когда человек пишет провокационно-скандальную книгу, не завязанную на всяческих извращениях, при этом сам будучи в буквальном смысле главным героем, а то, что 'Скины' роман в крайней степени автобиографичный вызывает мало сомнений.
  В этой книге вы не найдете каких-либо литературных изысков, и скорее даже улыбнетесь от перлов, типо, 'узнал, что всех их должно постичь полное утонутие' или 'В Квасе разом поднималось все что можно'. Однако для романа имеющего целью исключительно идеологическую направленность высокий штиль попросту не нужен. Нет, конечно, хорошо, если все в книге прекрасно, однако, для 'Скинов' достаточно исполнение на уровне 'Читабельно' и эта планка достигнута.
  Абсолютно неправы называющие 'Скинов' 'тупой книгом для тупоголовой фашни, написанной такой же тупоголовой фашней', хотя бы по причине, что у 'тупых книг', как правило, абсолютно аморфная композиционная составляющая и такие же аморфные герои, чего в 'Скинах' нет ни в коей мере. (Да и тупоголовые книг не читают, для них придуманы телешоу).
  Композиция в 'Скинах' выстроена с мастерством, достойным классиков. Избиения инородцев чередуются с просто трогательными эпизодами заботы о домашней кошке. Причем, надо сказать, Нестеровские боевые эпизоды наиболее удачны: описания, позволяющие читателю ощутить себя в шкуре главного героя, и неделание из Кваса крутого мэна, кладущего врагов штабелями: то под машину попадет, то главного героя 'клоун' отделает, то особо интернационально сознательная рассеянка вступится за загнанного в угол негра. Неприкрытая пропаганда национал-социализма (и как только книгу до сих пор не запретили!) перемеживается подробным рассказом о буднях простого русского парня (любовные перипетии, устройство на работу и тэ дэ). И именно такие сочетания позволяют идентифицировать Кваса как соседа из квартиры напротив, крайне сближая читателя с героем, но, тем не менее, второстепенные эпизоды ни в коей мере не забивают главный идеологический посыл книги, и это отнюдь не 'бей хачей, мочи жидов' - правильность этого тезиса и так ясна. Целью русского национал-социализма является построение сильного русского государства для русских, а акты насилия против инородцев есть лишь составляющая борьбы, ибо невозможно построить дом на участке, испещренном оврагами и заросшем двухметровой травой, сперва надо выровнять землю.
  Посему костяк книги подчинен посылу: 'Сначала скинхед ведет борьбу на улицах, а после идет в партию и занимается легальной борьбой.' В первой части книги все акции носят спонтанный характер: проход по электричке, в поисках лиц нерусской национальности; изначально Квас с соратниками выходили на улице и били первого попавшегося инородца и даже первый эпизод с прыжком на 'клоунов' довольно неорганизован: забежали во двор, а там по обстоятельствам. Зато чем ближе к концу книги, тем более продуманными становятся действия Кваса и компании: тут и внедрение шпиона в формирующуюся банду рейперов и кульминация - нападение на торговую точку косых: ни о какой спонтанности уже не идет речи - бойцы разделены на группы, продуманы как пути подхода, так и отхода, в общем, все просчитано вплоть до каждого шага. Не даром этот эпизод вынесен во вторую часть книги, разделяющую неорганизованные акции с продуманной борьбой, ну и как венец всего этого Квас с товарищами вступает в Русский Национал-Социалистический Союз, завершая окончательную трансформацию скинхеда.
  Думаю, лишним будет говорить, что на книжных полках русских бритоголовых 'Скины' поставили рядом с 'Mein Kampf'.

  ЗЫ: Особое спасибо хочется сказать иллюстраторам издательства 'УлтраКультура' (светлая память издательству), благодаря им можно подумать, что под обложкой роман в стиле 'Ночь живых мертвецов'.

  ЗЫЫ: Срач в ру_букс - http://community.livejournal.com/ru_books/1372573.html

  Скины: Русь пробуждается: [Роман]. - М.: Ультра.Культура, 2004. - 432 с. - (Серия 'Russkiy Drive')



  12.10.2007, Львов


К оглавлению


  Новак Илья "Demo-сфера"

  И первый приступ тошноты сменяет ужас пустоты

  Что удалось произвести русскоязычной литературе в жанре 'киберпанка' за истекшие годы? Простой читатель сразу скажет о 'Лабиринтах отражений' Сергея Лукьяненко, о книгах Вохи Васильева, наивно полагая, что киберпанк это когда про виртуальную реальность и киберковбои с неба дождем сыпятся. Продвинутый фендомщик вспомнит 'алмазную серию' Бурцева. Человек, разбирающийся в вопросе, упомянет пару романов Мерси Шелли или Александра Тюрина. Разбирающийся и продвинутый расскажет о сетевых авторах Deathwisher'е, Алексее Шведове или Максиме Киче, правда, они пока не дошли до печатного станка.
  Тем интереснее ознакомиться с романом на симпатичной обложке которого можно найти словосочетание 'SF-киберпанк'. SF-киберпанк это что-то из серии 'патриот своей страны'. Ибо киберпанк, как жанр вышедший из научной фантастики, точнее из 'твердого' ее подразделения, может быть SF и никаким другим.
  В 'Demo-сфере' Илья Новак скрупулезно конструирует картину жестокого техногенного будущего. Люди, превращающие ноги в колеса, байкеры, сращивающие тела с мотоциклами, встроенные электронные девайсы, искусственный интеллект, действие на орбите Земли, перекроенная не только политическая, но и физическая карта мира и так далее. Вообщем, антураж в лучших традициях. Фантазия автора на всем протяжении книги не перестает как удивлять, так и пугать. Если охарактеризовать мир 'Demo-сферы', то лучше всего подойдут слова, взятые с сайта писателя: 'Надежды нет. Милосердия нет. Справедливости нет'.
  В этом мире пропадают все самые естественные для человека чувства. К примеру, патриотизм. Отрывок, посвященный этому, мне особенно приглянулся: 'Он никогда не понимал под Родиной историко-культурное наследие определенного этноса, как и государство в котором родился... и поэтому недоумевал, сталкиваясь с любым проявлением патриотизма. Патриотизм по отношению к чему? К стране? Автономии? Но это лишь кусок земной поверхности с определенными границами! Родиной для него был набор воспоминаний о местах, людях, ситуациях и свои чувства, со всем этим связанные. Некое ментальное облачко в голове, маленькая внутренняя отчизна. Вот к ней можно испытывать любовь, ностальгию - но, как и в одну и ту же реку, в эту отчизну нельзя вернуться'. Сложно сказать чего здесь больше: мыслей героя, живущего в глобализированном мире, или же - учитывая личное общение с автором - отношения к патриотизму самого Новака.
  Однако, было б наивно полагать, что суть книги в классическом киберпанковском антураже. По начинке 'Demo-сфера' книга сложная и умная. Это роман, о котором можно писать многостраничные исследования, пытаясь раскрыть мысли, заложенные автором. Не буду этим заниматься, оставлю подобное для более образованных товарищей, ибо я чересчур уж невежественен. Однако, в плане поставленной проблемы 'Demo-сфера' самый классический киберпанковский роман. Киберпанк, акромя того, что являлся попыткой выхода из кризиса американской фантастики 80-х годов, исследовал вопрос отношений человека и техногенного мира.
  Собственно об этом 'Demo-сфера'. Книга, которая в англоязычной фантастике, стала бы событием. А у нас роман, будучи номинирован на несколько премий, для широкого читателя прошел малозаметным. Иначе я не купил бы книгу в уценке через три года после издания.

  Новак И. 'Demo-сфера'. - М.: 'ФОРУМ', 2006 - 304 с. - (Другая сторона).



  29.12.2008, Львов


К оглавлению


  Пучков Лев "Ксенофоб"

  Ради наших гордых потомков и предков

  Обострение национальных противоречий - одна из неотъемлемых черт нашего времени. Города и деревни оккупируют вонючие толпы грязных гастарбайтеров из Средней и Восточной Азии, порой не знающих и пары слов по-русски, выходцы с Кавказа и Закавказья, уже неудовлетворенные положением рыночных барыг, заполняют милицейские отделы, чиновничьи кабинеты и престижные ВУЗы. Кавказцы, используя складывающееся положение, заявляют о себе, как о нации господ. Все это вызывает закономерную реакция со стороны русского населения: подавляющее большинство поддерживает лозунг 'Россия для русских'; Русский Марш собирает по всей стране тысячи человек, в то время как некоторые партии, прошедшие в ГосДуму, ограничиваются несколькими сотнями проплаченных участников. Телевидение периодически выбрасывает на глаза обывателей фильмы и репортажи о страшном русском фашизма, позволяя толерантной общественности кричать о поднимающей голову коричневой угрозе, а толерантным активистам выбить немалые гранты на борьбу с этой угрозой. Власть всячески борется с гидрой фашизма, попутно создавая советских людей россиян. Крупные футбольные клубы проводят акции 'Нет расизму', в ходе которой неуважающие себя футболисты спешат заявить: 'когда я отдаю пас мне неважен цвет крови'.
  Вообщем, очевидно сложение факторов, способствующих появлению на литературном рынке продукции, отражающей вышеозначенную тематику. Чуя куда дует ветер, издательство 'Эксмо' выбросило на рынок серию 'Нация', открытую романом известного писателя Льва Пучкова.
  Пучков отнюдь не принадлежит к гениям изящной словесности, поэтому книга получилась довольна средняя.
  'Ксенофоба' довольно легко разделить на три части: первая - наиболее слабая - описание жизни небольшого подмосковного города: стиль изложения крайне напоминает диалоги из фильмов другого Пучкова или анекдоты у пивного ларька. Часть настолько отвратительная, что временами возникало желание бросить читать. Сдерживало лишь перспектива получить обещанную в аннотации клубничку. И клубничка того стоила. Вторая часть - после узлового события с участием тех, у кого Медведев запретил называть национальность - в полной мере раскрывает означенные в первом абзаце приметы современной жизни. Читать подобное доставляет, с одной стороны, несказанное удовольствие, с другой, как-то и не вериться, что подобное возможно выпустить в крупном издательстве, распространять через торговые точки по всей стране. Третья часть - развязка: финальное сражение с 'босом' - оставляет двоякое впечатление. С одной стороны в ней присутствует очень хороший диалог с горным орлом, способный вызвать сердечный приступ у представителей фонда 'Холокост', с другой - развязку можно предугадать за несколько десятков страниц до последней точки.
  Пучков - автор топорный, пишет топорно, интриги закрутить ему не удалость, катарсиса не получилось.
  Однако, сомневаюсь, что большинство простых читателей оценит 'Ксенофоба', как обычное литературное произведение. Для многих книга станет откровением, горькой неприятной правдой, которую не хочется признавать, но приходится. И за это можно простить 'Ксенофобу' все чисто литературные огрехи.
  Увы, но выпустить приличным тиражом в крупном издательстве оголтелую националистическую книгу сегодня невозможно, поэтому Пучков вынужден, подобно гайдаевскому взрыву в 'Бриллиантовой руке', вставлять эпизоды для прохождения негласной цензуры. Вот и получается: через несколько страниц довольно откровенной пропаганды, раскрывающей дорогим россиянам глаза, среди товарищей главных персонажей оказываются и татары и грузины, оказывающиеся чуть ли не героями, да и сами персонажи не против вхождения в состав России Южной Осетии с Абхазией, мол, если уж хотят, то чего б не взять. Да и сама серия 'Нация' задумана в 'Эксмо', как отражение текущих проблем и способ найти ответ на вопрос как всем ужиться в многонациональной стране.
  До 'Ксенофоба' наиболее известной художественной книгой по национальной тематике были 'Скины. Русь пробуждается' Дмитрия Нестерова. Роман, прекрасно отражающей состояние националистического движения на тот момент. Но за пять прошедших лет скины, в принципе, исчезли, а самого Нестерова уже нет с нами. За пятилетку изменилась и идеологическая направленность националистического движения. Если в 'Скинах' герои, бегая по электричкам и дворам, бьют и убивают рядовых инородцев, спланировано атакуют стихийный рынок, а после вступают в партию, то персонажи 'Ксенофоба' действуют по совершенно иной схеме: хотя борются они по-прежнему с отдельными кавказцами, однако, в головах уже совершенно иные мысли: уничтожение рядовых инородцев ничего не изменит, надо переходить к гораздо более крупной рыбе. Предполагаю: эта тема будет раскрыта в недавно вышедшем 'Изгое'.
  Вообще, ситуация с 'Ксенофобом' очень напоминает освещение национальных противоречий. В СМИ полная тишина, даже Лева Данилкин, не пропускающий ни одной актуальной книжной новинки, обошел вниманием роман Пучкова. С другой стороны, Интернет кипит обсуждением этой, вне всяких сомнений, актуальной, провокационной и скандальной книги.
  Хорошо, что Интернет есть.

  Ксенофоб: роман / Лев Пучков. - М.: Эксмо, 2010. - 364 с. - (Нация).

  По традиции наиболее интересные отрывки

  Нет, не подумайте ничего плохого: я, как любой вменяемый русский человек, категорически за то, чтобы разом выслать из страны всех иноземцев и выгнать из состава Федерации прожорливый, проблемный и совершенно никому не нужный Кавказ - за исключением Осетии. Осетины нам братья по вере, это наш форпост, а остальной Кавказ пусть очень быстро идет куда хочет и кормит себя сам: я не желаю оплачивать из своего кармана имперские амбиции наших мудрых правителей.
  
  Темой Ленка занимается третий год, и за это время так достала нас своими 'антифа' что вы даже представить себе не можете.
  Мы с Федей люто ненавидим всех вместе взятых 'антифа' земного шара и мечтаем о том, чтобы они в одночасье разом сдохли - и желательно, в страшных конвульсиях. Мы очень надеемся, что когда-нибудь один из наших юных химиков (у нас в городе их полно), нанюхавшись летучих красителей, изобретет такой газ - анти-антифакский... То есть для остальных абсолютно безвредный, а действует только на 'антифа'. Ракета на старт, пуск, и...
  Раз!!! И все - нет ни одного 'антифа', тема закрыта.

  Да, в переходе был целый ряд ларьков, которые торговали всем подряд. Я взял легкий 'Парламент', тут же распечатал пачку и собрался было прикурить - но в этот момент меня кто-то крепко хлопнул по плечу.
  Я обернулся и сигарета выпала у меня изо рта.
  Передо мной стояли двое молодых горных орлов: крепкие, плечистые, с квадратными подбородками и волчьими взглядами.
  Господи... Да что же я в этой жизни сделал не так?! За что мне это все?!!!
  - Давай закурим, - повелительно бросил один из них - пошире, покороче, с рублено-выдающимся носом и, как мне показалось, свирепым квадратным лицом.
  Я молча протянул пачку - рука предательски дрожала.
  - Ты че, замерз, что ли? - хмыкнул свирепый квадрат и сунул пачку в карман.
  - Боится, - резюмировал второй - вполне симпатичный крепыш моего роста.
  - Не бойся, мы смирных не трогаем, - успокоил квадрат. - Ты же смирный, да?
  Я хотел ответить и не смог - внезапно пересохло во рту, и я просто кивнул: да-да, конечно, не извольте сомневаться, я очень, очень смирный...
  - Молодец, - одобрил квадрат. - Телефон есть?
  Я опять кивнул.
  - Ну так давай, позвоним, - предложил квадрат.
  - Куда? - сипло выдавил я.
  - Телке твоей позвоним. Пусть подъедет, по-быстрому отсосет у нас.
  - А че ты рот не открываешь? - заметил симпатичный.
  - Челюсссь сломана...
  - А, наверно, наши сломали, - мгновенно сообразил симпатичный. - Поэтому так трясется.
  - Да не трясись, все ништяк, - квадрат ободряюще подмигнул. - Ты в АДИМ учишься?
  Я отрицательно покачал головой.
  - А зачем тогда здесь ходишь? Это наш район.
  - Я по делу..
  - Ну, раз по делу - тогда плати. Давай телефон. И деньги давай. Есть деньги?
  Я безропотно отдал телефон и полторы тысячи рублей - короче, все, что было.
  - Ну вот, молодец, - квадрат опять хлопнул меня по плечу и вытащил из моей пачки сигарету. - На, кури. Повезло тебе - я сегодня добрый.
  - Точно, добрый, - симпатичный впервые за все время усмехнулся. - А то бы ты давно уже валялся тут.
  - Ну все, смирный, смотри - не балуй тут у нас...
  Они ушли, а я закурил, прислонился к стене и тихонько сполз на пол - у меня в буквальном смысле отнялись ноги.
  Внутри меня была кромешная пустота, казалось мне, что все, нет меня, умер я, и теперь наблюдаю за всем происходящим откуда-то со стороны...
  Господи...
  Они сломали меня...
  Нет, не так - это слишком мягко сказано.
  Они просто растоптали меня. Не здесь и не сейчас, а тогда - в парке. Я теперь что, всю жизнь буду - вот так?
  - Нажрался уже, сволочь, - проскрипел ковылявший мимо дед с клюкой. - Надо же, с утра квасят, скоты...
  А, ну да, мы же тут не одни были. По переходу люди ходят, в табачном киоске продавец - все видел... Хотя нет, продавец отпадает - иноземец...
  Это что же у нас получается...
  Меня ограбили?!
  Меня ограбили.
  Средь бела дня.
  В людном месте.
  Без ножа и пистолета.
  И даже без применения силы.
  И они никуда не убегают. Уходят спокойно, будто здесь их ленные владения и они только что сняли дань с очередного смирного вассала...

  Мне не доводилось бывать здесь, но об этом замысловатом местечке с полгода назад писал в своем блоге мой сетевой приятель 'Народное Ополчение'. Вернее сказать, не писал, а орал, вопил, брызгал слюной - если такие понятия можно применить к сетевому формату самовыражения. А подбирать слова следовало потому, что 'Народное Ополчение', несмотря на все его выдающиеся способности, имеет в сети давнюю и прочную репутацию параноика и уже всем проел плешь своей идефикс по поводу иноземной экспансии.
  'Народное ополчение' считает, что 'Чуркизон' - это наиболее агрессивная и эффективная форма иноземной экспансии. Якобы она уже обкатна во многих странах мира - в частности, в Косово - и везде с роковой неизбежностью приводила к успешному результату.
  Вкратце схема такова: 'Чуркизон' потихоньку растет и пухнет, вовлекая в себя в качестве крышующего элемента огромную массу местной чиновничьей автократии и постепенно поглощая сопредельные территории.
  В это время в других местах готовятся базовые площадки для будущих сегментов.
  Достигнув 'критической массы', 'Чуркизон' разваливается на несколько сегментов, которые плавно и безболезненно перетекают на эти подготовленные ранее площадки. А то место, где он располагался до момента разделения, к вящему удовлетворению народных масс вычищается до асфальта, и там сооружается какой-нибудь грандиозный проект, в котором наши мудрые вожди в очередной раз отмывают деньги.
  В новых местах сегменты 'Чуркизона' растут и пухнут до конечных объемов 'материнского' образования, вовлекая в себя сопредельные территории и местную чиновничью автократию, и в свою очередь опять делятся на несколько частей. Только этот процесс идет уже в разы быстрее - поскольку база наработана, отношения сформированы и создавать с нуля ничего не нужно.
Таким образом, по мнению 'Народного Ополчения', лет через двадцать вся Москва и ближнее Подмосковье будут входить в состав вот этого вновь образованного иноземного анклава, и к каким последствиям это может привести, остается только догадываться.
  Как склонный к делению 'Чуркизон' связан с нашей ситуацией? Самым прямым образом. По утверждению 'Народного Ополчения', один из сегментов будет перемещен в Люблино, а другой - в совхоз им. Первого Халифата, где сейчас вовсю идет стройка огромного рынка. О других сегментах умолчу, они нашей темы никак не касаются.
  Вот такая схема.
  В качестве дополнения к ней можно привести интересную деталь: иноземцы не размениваются на хитрые движения в плане аренды площадей под будущие сегменты.
  Они эти площади просто покупают.
  На территории нынешнего совхоза им. Первого Халифата до недавнего времени были две русские деревни. Землю и дома выкупили, жителей переселили - все законно, в соответствии с правовыми нормами.
  Сейчас здесь повсюду, насколько хватает глаз - частная собственность. То есть, фигурально выражаясь, рынок строится на территории чьего-то огромного двора, где хозяин может делать все, что ему заблагорассудится.
  Вот так сказал 'Народное Ополчение'.

  - 'Я не понял, Борман - продолжал резвиться Predator. - Это ты что, шутишь так? Ты что, не уважаешь чеченцев?'
  'А за что их уважать?' - уточнил я.
  'Не понял?! - возмутился Predator. - Ты что, пьяный?! Что за глупый вопрос?!'
В панели замигал красный конверт - Народное Ополчение опять ломится в 'личку'. Я даже и смотреть не стал: паранойя - дело сугубо личное, каждый должен болеть этим в 'одно лицо', не докучая окружающим.
  - 'Вопрос вполне резонный. Скажи, за что русские должны уважать чеченцев?'
  - 'Как за что?! Ты что, только с Урала приехал? Ты что, ни разу не видел чеченцев? Мы сильные, храбрые и нас никто и никогда не мог победить. Мы сильны духом! Где есть хотя бы один чеченец, он всегда держит шишку и ставит русских в стойло. Скажи - не так?'
  - 'Львы сильнее вас. Волки быстрее бегают. А стервятники вообще умеют летать. Но это не повод, чтобы их уважать. Скажи, за что конкретно мне - русскому Ивану, уважать тебя - допустим, Мухтара Ибрагимова. Что ты делаешь такого, за что я могу тебя уважать?'
  - 'Я что-то не понял твоего вопроса, Борман. Что я, по-твоему, должен делать, поясни?'
  - 'Сейчас поясню. Я постараюсь покороче, но это займет некоторое время. Так что ты пока покури'.
  - 'Я не курю. Не пью. Я мастер спорта по панкратиону'.
  - 'Поздравляю. Желаю успехов в спортивной карьере. В общем, если хочешь - подожди немного, сейчас наберу'.
  - 'Давай, я жду'.
  Я открыл 'Блокнот' и стал быстро набирать:
  'Милейший Мухтар, слушай внимательно: я сейчас коротко расскажу тебе о тебе. Потому что я так понял, что ты кое-что о себе не знаешь.
  Напомню, что по состоянию на первое полугодие 2008 г государственная дотация Чечне составляет 95%. Что это значит? Перевожу на русский: ты, Мухтар, живешь на сто рублей, а зарабатываешь пять. Остальные 95 рублей тебе даю я, русский Иван.
  Я не знаю, как ты после этого должен называться по-чеченски, но по-русски такой человек с незапамятных времен именуется не иначе как нахлебник.
  Мухтар - ты нахлебник.
  Я кормлю тебя и оплачиваю твое проживание. За какие заслуги, спрашивается? Что полезного ты делаешь для меня, что побуждает меня содержать такого захребетника?
  Впрочем, этот вопрос некорректен: что полезного можно ожидать от бездарности, которая даже не в состоянии прокормить сама себя?
  Сформулируем вопрос иначе: какого отношения я жду от нахлебника - человека, которого я вынужден кормить?
  Как минимум уважительного. Нет, я не прошу его петь мне дифирамбы и униженно кланяться, когда я прохожу мимо - это дикость. Но я ожидаю, что он будет вежлив со мной, будет уважать мои обычаи, мои святыни и всем своим видом будет показывать, что он благодарен мне за мой хлеб и кров.
  Теперь, Мухтар, рассмотрим, как ты относишься ко мне на самом деле.
  Ты жжешь мои флаги и топчешь мою символику.
  Плюешь в кабинетах ректоров моих университетов, пишешь оскорбительные надписи на моих храмах и глумишься над моими святынями.
  Ты грабишь меня и насилуешь моих женщин.
  Ты занимаешься криминалом на моей земле - земле, которая тебя безвозмездно кормит.
  Ты издеваешься надо мной в моей Сети - если бы 'русская статья' работала объективно в обе стороны, подавляющее большинство твоих соплеменников давно бы по ней сидело, потому что Сеть буквально затоплена вашими грязными высказываниями в адрес тех, кто вас кормит.
  Мухтар, почему, несмотря ни на что, я продолжаю безропотно кормить тебя?
  Я тебе скажу. Лично мне и моему народу ты даром не нужен - будь моя воля, ты давно бы пас баранов в родных горах.
  Но ты нужен нашим правителям.
  Они используют тебя как громоотвод, как пугало и страшилку для русских.
  Мой народ реально бедствует. Подавляющее большинство населения живет за чертой бедности - процветает лишь незначительная кучка ушлых пройдох.
  Почему такое возможно? Как получилось, что такая ситуация сложилась в самой богатой стране мира?
  Чтобы у моего нищего народа не возникало таких вопросов, тебя, Мухтар, пустили в Москву и другие русские города и авансом дали индульгенцию на все мерзости, которые тебе придется сотворить. У тебя, Мухтар, иммунитет, даденный моими правителями. Ты можешь глумиться надо мной и моим народом сколько влезет - мои власти тебя не тронут. Ты для них очень удобен - хороший такой громоотвод, именуемый 'злой кавказец', качественный, проверенный временем. Как говорят американцы - 'тебя используют'.
  Мухтар, я все это знаю. Сказал бы, что я тебя презираю - но это не совсем верное определение. Мне тебя жаль - точно так же, как жаль глупую собаку, которая по приказу хозяина, за кусок мяса на косточке, бегает на цепи по двору, гавкает и кусает нищих, которые пытаются пробраться к хозяйской помойке и добыть кусок хлеба.
  Но тут, Мухтар, есть одна проблема. Таких как я - понимающих ситуацию, не очень много. Подавляющее большинство русских просто и бесхитростно ненавидит вас - и даже не за нахлебничество ваше, а по факту вашего безобразного поведения. Вы сами, в угоду нашим правителям, взрастили такое отношение к себе и продолжаете пестовать и лелеять его.
  Ну а теперь я вернусь к моему вопросу.
  Скажи, Мухтар, что ты сделал такого, за что я - русский Иван, мог бы тебя уважать?'
  Я скопировал текст в окно поправил абзацы и нажал кнопку 'отправить'.
  ...
  Оппоненту понадобилось довольно много времени, чтобы осмыслить мое послание. Реакция была бурной:
  'Борман!!! Ты что написал, дурак?! Ты что, пьяный?! Ну-ка, бегом сотри все это и напиши, что извиняешься!!! Иначе тебе - п...ц!!!'
  'И не подумаю, - ответил я. - Я трезв как стеклышко. Я написал одну голую правду - и ничего более. Деньги, которые твой вождь жжет на своих торжествах - это деньги, отнятые у наших стариков и детей. Комп, за которым ты сейчас сидишь, есть у тебя только потому, что кто-то из моих соплеменников недополучил кусок хлеба. Продолжать можно до бесконечности. Лучшее, что ты можешь сделать в этой ситуации, это признать мою правоту и попросить прощения у русских за тех мерзавцев, которые позорят вашу нацию в угоду нашим правителям'.
  'Ну все, Борман, тебе п...ц!!! - последовало через минуту. - Ты оскорбил Великий Чеченский Народ и я вызываю тебя на бой!!! Если ты откажешься - я опозорю тебя на весь мир!!! Ты известный, тебя многие знают! Теперь, если ты откажешься, они будут все знать, что ты ЧМО!!! Я тебе даю десять минут - или стирай и извиняйся или выходи на бой. Если не согласишься на бой, честный бой, фэйр плэй, на кулаках и ногах, без оружия, я тебя все равно убью и так, я везде объявлю, что ты ЧМО!!! Везде!!! Десять минут!!!'
  Вот такое сумбурное и эмоциональное послание. С кучей восклицательных знаков.
  Ну, что сказать... Ситуация!
  ...
  Я допил чай и с легким сердцем набрал:
  - 'Predator, я принимаю твой вызов. Топай ко мне в 'личку', обсудим детали...'

  Кем чувствует себя русский в великой стране своей?
  Чувствует он себя последним ЧМОМ, обобранный своими же правителями и унижаемый теми, кого он кормит.
  Как ведет себя русский на улицах городов своих?
  С рабской покорностью склоняет он голову, пропуская блистательные кортежи вельможных воров и не смея просить о правах своих, втоптанных в землю теми, кто поставлен эти права блюсти и защищать.
  Как живет русский в стране своей - богатейшей стране мира?
  Живет он за чертой бедности, он нищ и ему нечего терять, ибо у него отняли все, что можно отнять.
  Но наступает такой момент, когда он, русский, внезапно и остро понимает: это неправильно.
  Можно жить, чувствовать, и вести себя иначе.
  Жаль только, что постижение этой истины приходит всегда слишком поздно.
  Вдвойне жаль, что понимание это дается такой страшной ценой..

  Срач в ру_букс - http://community.livejournal.com/ru_books/2126399.html


  15.07.2010, Львов


Купить "Ксенофоб" в интернет-магазине



К оглавлению


  Пучков Лев "Изгой", "Террорист"

   Маршем возмездия, вакханалией смерти над пеплом и прахом твой штандарт вознесем

  В конце года принято подводить итоги.
  Мало у кого возникнет сомнения: главный днь в 2010-м - 11 декабря.
  31 число во главе с сатиром-Лимоновым не взорвали информационное пространство страны. От вырубки Химкинского леса и погрома Администрации под песни Шевчука и Шнура не случился апокалипсический припадок у либеральной общественности, требующей заткнуть рот неугодным и собирающей митинги "Матрас для всех", "Матрас цветной, а не коричневый". Чтобы президент сподобился написать в Твитер что-то о ситуации в стране понадобилось собрать десять тысяч агрессивных спортивных людей. Не тех, кто станет в ответ на дубинки махать конституцией и орать "Россия будет свободной!".
  На Манежной Русские вышли, чтобы противостоять двум главным факторам, ведущим Россию к гибели: этнобандитизму - прямому следствию заселения Русской территории инородцами - и антирусскому характеру власти, потворствующей инородцам.
  Манежная вызвала явственное разделение общественных деятелей. Одни призывают разобраться со всеми кто гадил. Другие же ведут речь о необходимости глубинных изменений в сегодняшней внутренней политики. Однако, любой, кто понимает характер сегодняшней власти и власти вообще, знает: власть это не избушка на курьих ножках, которая десятилетиями стояла к русским задом, а теперь, по зову Иванов-царевичей, повернется передом. Выступление первых лиц страны об этом прямо свидетельствуют, если, конечно, не вестись на популистские фразы, а смотреть в суть. Точно также после Кондопоги руководство государства бросалось красивыми фразами о недопустимости ущемления прав коренного населения, даже приняли какие-то-законы-регламентирующие-степень-участия-некоренного-населения-в-разделении-труда, но никто этих законов не исполняет. Отдельные представители власти констатируют: Кондопоге не дана адекватная оценка. К слову, за пять лет вышло всего два издания по событиям в городе, известном бумажным производством. Одно, из них принадлежит перу Александра Белова другое Максиму Григорьеву. Нет анализа, нет выводов, значит не будет адекватных шагов. Пять лет Кондопога шла и оказалась в Москве, под стенами Кремля. История повториться снова и через пять, а может и десять лет, а может и полгода, Кондопога придет уже в сам Кремль, в дворец с триколором на шпиле.
  Манежная случилась не с бухты-барахты, собравшиеся там люди не выскочили из лесных схронов или конспиративных подвалов. Они каждый день ездили с вами в метро, ходили с вами в один магазин, сидели свами за одной партой. Просто эти люди оказались менее безразличными к происходящему, с более сильной волей, они больше понимают в происходящем.
  Манежная зрела: изнасилования в лагере Дон, убийство Юры Волкова, многотысячные Русские Марши в десятках городов, расстрел автобуса с фанатами Спартака в Дагестане, стрельба на Садовом кольце, лезгинки в городах России, синие ведерки - перечислять можно до бесконечности.
  Весь это гнойник - нарывающийся и готовый вот-вот лопнуть - не мог не найти отражения в русскоязычном литературном мире, должен был найтись пророк в Отечестве, задевший нерв общества. Имя ему - Лев Пучков. Ветеран боевых действий на Северном Кавказе, на своей шкуре почувствовавший горское гостеприимство.
  Рецензия на первую книгу серии "Нация" - Ксенофоб - вызвала бурное обсуждение. По законам современного книжного мира, "Ксенофоб" получил продолжения - "Изгой" и "Террорист" - сложившись в трилогию. Да и успеть закончить надо было к 11 декабря. Тем более, "Изгой" после Манежной читается как предтеча свершившихся событий.
  По сути 350-ти страничный роман посвящен одному единственном событию. Вначале крайне скучное, но очень дотошное описание акции, заставляющее нетерпеливого читателя, рассчитывающего на экшен, бросить книгу. Зато после абсолютно точное передача "манежных" событий: и эйфория участников от удачно проведенной акции, и информационных взрыв, и месть кавказцев, и крайне жесткая реакция власти.
  В "Террористе" вместе с уже известной нам группой изгоев на сцену выходят молодежные бомбисты. Часто еще школьники, реже студенты, ставшие на путь вооруженной борьбы. Не ПТУшники с бутылкой пива, живущие в головах либеральных деятелей, а молодые люди из приличных семей, способные сделать успешную карьеру и занять достойное место. Почему происходит подобное? На этот вопрос дают ответ почти все герои романа. Потому что не могут безучастно смотреть на гибель нации, на гибель страны, не могут мириться с антинародной властью, для них небезразлична память великих предков и будущее потомков. И власть, закрутившая все гайки легальной борьбы, не оставляет для горячих голов иных способов борьбы, кроме террористических - бессмысленных и беспощадных.
  Пучков, увы не Байрон, и даже не другой. Писатель с литературным талантом средней руки. "Изгой" и "Террорист" эдакие боевики про крутых мэнов, коих Лев написал уже не десяток. При чтении "Террориста" тут и там возникает желание воскликнуть Станиславское "Не верю!". Не верю ни в пять тонн тротила, ни в акцию на телевидении, ни в то, что изгои так спокойно разъезжают и пьют, уж тем более меньше доверия, что столь крутые мэны запросто отпустят крайне важную персону, а затем и два десятка негодяев.
  Однако, именно эти неказистые романы являются книгами 2010 года. Пелевин, ананасовой водкой которого ныне завалены все прилавки, на порядок круче как писатель, но его произведение в сравнении с Пучковым похожи на писк кухонного интеллигента против рева многотысячной толпы.
  Пучков великолепно показывает путь изгоев, деятельность которых - несомненно героическая - сравни попытки собственным телом остановить мчащейся на всех парах каток. Каток проедет, оставив лишь красное пятно. Изгоев можно загнать в угол и расстрелять. А что сделать с многотысячной толпой? Разогнать дубинками. Так дубинки сами не прочь присоединится к толпе, будь она достаточно многочисленной.
  Не успеете оглянуться, как явиться новый литературный пророк, уже не изгоев, а победителей.
  Будем ждать.
  Вот такой Новый Год.

  Изгой: роман / Лев Пучков. - М. : Эксмо, 2010. - 352 с. - (Нация)
  Террорист: роман / Лев Пучков. - М. : Эксмо, 2010. - 384 с. - (Нация)

  Товарищи, в ру_букс ожидается очередное нашествие толерантной общественности. Поэтому предлагаю сегодня опять разжечь пламя интернет войны - http://community.livejournal.com/ru_books/2199275.html


К оглавлению


  Семенова Мария "Волкодав"

  Я злой и страшный серый пес, я кнесенку в жены вез

  На Интерпрессконе-2007 одним из самых интересных мероприятий являлась презентация кинокомпании 'Централ Партнершип'. Для сидящих и стоящих любителей фантастики представитель компании - главный рецензент сценариев - рассказывал как нынче делают кино. Любители фантастики с интересом рассматривали розданные красивые буклеты и завораженно, некоторые раскрыв рот и округлив глаза, внимали, прикидывая: 'А может нафиг эту художку? Пойду я в сценаристы!'.
  Представитель 'Централ Партнершип' особо много рассказывал о созданном компанией 'Волкодаве'. Точнее, не рассказывал, а сокрушался о неудаче фильма, делая трагическое выражение лица в духе 'Ну как я мог все просрать!?' или точнее: 'Как жаль, что нам не удалось создать из столь прекрасной книги столь же прекрасное кино!'.
  В подавляющем большинстве случае экранизация оказывается на порядок хуже литературного произведения, реже чуть хуже, ну и в совсем исключительных случаях на уровне или даже выше, но тогда кино становится классикой, как минимум, жанра.
  Поэтому мне удивительны разочарования представителя 'Централ Партнершип'. Шанс создать из, в лучшем случае, среднего 'Волкодава' отличный фильм изначально были близки к нулю. Хотя, конечно, в кинокомпании роман посчитали отнюдь не средним и, на мой взгляд, ошибочно.
  'Волкодав' получил клеймо, если не первого, то по крайне мере лучшего славянского фентези. Фанаты Семеновой в заслугу ей ставят создание крайне глубокого, осязаемого мира, основанного на славянской истории. Однако, на мой взгляд, 'Волкодаву' по уровню проработки деталей, погружению читателя в исторический мир крайне далеко до 'Руси изначальной' Иванова или цикла произведений Дмитрия Балашова 'Государи московские' и романа 'Марфа-посадница'.
  Семенова создала отнюдь не самобытное авторское произведение. Сбросить весь славянский антураж, замени на европейский и получится типичный образчик классического фэнтези 'Меча и магии'. Это и не удивительно, учитывая, что перед написанием 'Волкодава' Семенова активно занималась переводом зарубежного фэнтези.
  Когда-то давно, когда я был маленьким и играл в компьютерные игры нередко использовал прохождения к ним. Вот и 'Волкодав' очень уж напоминает прохождение к квесту: иди туда - там встретишь бабушку - согласись ей помочь - иди отдай купцу меч и спаси дедушку - дедушка тут же умрет, от переизбытка чувств - но меч ты получишь обратно.
  Саму линию сюжета можно четко уложить в следующую фразу: шел-шел-шел Волкодав и увидел несправедливость, и тут же несправедливость устранил. Причем несправедливость, как правило, очень сильная, причем по ходу книги становится все сильнее, но волкодав сильнее всех и убивает врагов одним ударом в челюсть. В конце книги Волкодав будет пытаться умирать долго (ажн 10 страниц), пронзенный несколькими стрелами, но не умрет. Почему Волкодав круче всех? Потому что Волкодав овладел неким тайным боевым искусством и за ним правда. Боевое искусство очень напоминает айкидо, что оно делает в мире славянского фентези не ясно. В перерывах между наведением справедливости главный герой придается прямо таки гамлетовским метаниям на тему: 'а правильно ли я поступил? а мог бы я никого не убивать?'
  Повествование в 'Волкодаве', хоть и чрезвычайно наполнено действиями крайне статичное, тягучее, перегруженное абсолютно ненужными эпизодами. К примеру, в Галирадской гостинице, где останавливается Волкодав, подвыпившие посетители завязывают драку, венн (народ, откуда родом Волкодав) одним щелчком раскидывает всех врагов, а у одного даже забирает нож, на следующий день обиженный приходит и просит Волкодава отдать трофей обратно, ибо это подарок отца, главный герой проявляет великодушие и отдает клинок, однако через некоторое время застает бывшего врага в кабаке, где тот рассказывает, как отобрал нож у Волкодава, венн вскипает праведным гневом и вызывает крикуна на бой, тот отказывает и тогда Волкодав ломает его нож (тоже практически одним пальцем). Какой смысл в этой сюжетной линии? Да никакой. Дальнейшего влияния на ход повествования она не оказывает, единственное что можно уразуметь из данного куска текста: какой же Волкодав крутой и справедливый, хотя и до и после имеется масса эпизодов из которых можно вынести ту же мысль.
  Число логических несостыковок в романе не поддается счету. У князя Глузда на службе находится целый отряд тупиц типо инспектора Лейстреда, а Волкодав предстает в роли эдакого Шерлока Холмса. Витязи, у которых за плечами не один год службы и не одна битва не могут разоблачить подосланного убийцу, который одел сборный костюм разных народов, они не в состоянии понять, что нельзя перевозить через реку кнесенку без охраны и доходит до них это после того, как опасность подобного транзита озвучивает Волкодав.
  Какая связь между Лучезаром и Жадобой в романе не раскрывается. Каким образом Жадобе удалось быстрее проводить отряд больший поезда кнесенки и постоянно устраивать заставы - не понятно. Волкадава постоянно окружают профессиональные убийцы, поклоняющиеся Моране. С какой стати Волкодаву выпадет такое счастье - не ясно, с другой стороны, если убийства поклоняющихся черной богине, для тамошнего мира норма и всех режут направо и налево, то о какой стабильности и силе, к примеру, Галирада может идти речь?
  За 'Волкодавом' помимо лучшего славянского фэнтези укрепилась репутация 'нашего Конана'. Конечно, наличия героя-супермена позволяет говорить об этом (хотя далеко не во всех романах о Конане герой настолько крут.). Но в вопросе философии мира 'Волкодав' это абсолютный антиКонан.
  Если в произведениях конины героиня прям только и мечтают отдаться главному герою, а он им не отказывает, то в волкодавщине - хотя кнесенка в итоге и кидается на шею венну - женщина это высшее существо. Сказала кнесинка ехать по старой дороге, значит все едут по старой дороге, сказала что Волкодав это не Жадоба, значит это не Жадоба, хотя мнения кнеса Глузда или князя Лучезара (не менее, а даже более высокопоставленных и знатных лиц) оспаривается всячески. Вкупе все это делает 'Волкодав' достаточно слабым литературным произведением. Однако, почему Семеновой удалось создать наиболее коммерчески успешное русской фентези, сделать 'Волкодав' торговой маркой.
  'Волкодав' это достаточно хороший пример того, как произведение появляется в нужное время в нужном месте. В начале 90-х российский рынок завалило волной переводного фентези, однако, накушавшись за несколько лет забугорного продукта, отечественный читатель захотел отведать и товар отечественной выделки. Причем, не столько действительного чего-то новаторского, а именно что того же но в наших - славянских декорациях. И в этот момент появился роман Семеновой, который, несмотря на вышеозначенные недостатки, исполнен на уровне достаточной читабельности, а в итоге - закономерный успех, зарабатывание имени и дальнейшая рубка на нем бабла.
  Однако, сложно войти в одну реку дважды и рассчитывать на успех фильма, пытаясь выехать на тех же преимуществах, что когда-то позволили добиться популярности книге.

  Волкодав: Роман. - СПб.: Азбука-классика, 2005. - 576 с.



  09.10.2008, Львов


Купить "Волкодав" в интернет-магазине



К оглавлению


  Скоренко Тим "Сад Иеронима Босха"

  Zeitgeist

  Миру нужен мессия.
  Посмотрите вокруг. Мир гибнет. В ненависти. В войнах. В похоти. В разврате. Откройте любую новостную сводку за любой день. Там убили. Тут взорвали. Катастрофа: финансовая, экологическая, техногенная. Головы разрываются от пропускаемого через глаза и уши информационного потока. Но среди всего этого сумбура ясно одно: мир катится ко всем чертям. Каждое поколение думает, что оно последнее. И за каждым приходит следующее. Но давайте будем честны: мы действительно последние, после нас уже не будет никого, если не придет Он. Поэтому
  Миру нужен мессия.
  Посмотрите вокруг. Все светлое, доброе, прекрасное втоптано в грязь. Все низменное, черное, злое, грязное поднимается, возвеличивается, реабилитируется, обеляется, возводится на освободившийся трон. Любовь уничтожена свободой отношений, честность уничтожена холодной расчетливостью. Современный идеал - не витающий в облаках романтик, не готовый ни на шаг отступить от жизненных принципов, а холодный циник. Не верите? Подойдите к зеркалу. Разденьтесь, раскройте грудную клетку, разверните живот - вот он сидит внутри каждого из нас. Посмотрите в отражение и скажите ему, что
  Миру нужен мессия.
  Мессия всегда приходит в последние времена, чтобы колесо времени не останавливалось. Мир, гибнущий в потоках гноя, вылезающего наружу. Мир, захлебывающийся от проливаемой крови. Мир, убивающий себя, ждет мессию. Мир, находящийся на последнем издыхании, готов объявить мессией первого встречного, первого, кто покажет чудо из чудес, первого, кто оживит умершего. Миру будет неважно: кто он, что он, как он, где он. Мир просто встанет перед ним на колени, возьмет за руку и криком шепнет: СПАСИ МЕНЯ! И мессия не откажется. Он, конечно, может помотать головой, замахать руками, но миру это будет не важно. Мир этого не заметит. И все это потому что
  Миру нужен мессия.
  Он придет, чтобы выдернуть вас из уютных кресел. Он придет, чтобы оттащить вас монитора. Он придется, чтобы напомнить вам, что вы Человек, а не приложение к клавиатуре, не антураж для мебели в офисе. Он придет, чтобы напомнить - вы должны продолжать род, а не искать легкого секса; вы рождены покорять новые миры, другие планеты, а не гнить тушей под пляжным солнцем; вы рождены созидать, творить, а не тыкать кнопки в айфоне; вы рождены питаться новыми знаниями, открывать неизведанное, а не трясти задницей на дискотеке, или отсиживать ее, просматривая очередное комеди-шок-ток-шоу. Вы забыли все это, поэтому
  Миру нужен мессия.
  Вы предали веру. Посмотрите на нации, где еще сильна религиозность. Вы вымираете: вам сложно выносить в чреве даже одного ребенка, да и тому лучше появиться на свет кесаревым, да и он отнимет у вас слишком много времени, которое можно потратить на пьянки-гулянки и компьютерные игры, да и он отнимет у вас слишком много денег, которые можно потратить на ароматные палочки для квартиры, на автомагнитолу, на новый айпод. Посмотрите на них: им не сложно и троих, и пятерых, и семерых, они не ноют о загубленной карьере, у них крепкие семьи. У вас восемьдесят процентов браков распадается. Вы не можете прожить вместе даже десяток лет. Обрекаете детей на ополовиненную родительскую любовь. Ваши семьи, ваши нравы уничтожены. Поэтому
  Миру нужен мессия.
  Вы заливаете в глотки литры яда в красивых бутылках. Вы с нетерпением ждете тяпницы. Вы скачиваете из интернета гигабайты порно. Вы поклоняетесь мамоне, меряя окружающих и свою жизнь квартирными метрами, автомобильными марками и нашивками на подкладках пиджаков. У вас украли последнее, что осталось - право народного волеизъявления. Сирийцы уже год выходят на улицы городов, хотя счет погибших идет на тысячи, они готовы бороться за лучшую жизнь, зная, что их расстреляют из пулеметов и раскатают гусеницами танков. А вы боитесь сходить на разрешенный митинг, потому что могут узнать на работе, и вообще в выходной надо отдохнуть. Поэтому
  Вам нужен мессия.
  Вас не волнует его прошлая жизнь: он может быть сыном привокзальной шлюхи, может снимать самых дорогих проституток, купаться в ванне из долларов, может быть самым похотливым, низким, грязным человеком - таким же, как и каждый, таким же, как и все, - может идти на верную смерть - так же, как и каждый, так же, как и все - но вы готовы это не замечать. Важна красивая картинка, важна иллюзия. Вы готовы простить ему все прегрешения, это даже поможет вам стать ближе к нему. Поможет поверить, что мессия не какой-то небожитель, сошедший с небес, а наш простой человеческий парень. Вы даже готовы поверить в любое чудодействие, даже если его и не было. Все потому что
  Вам нужен мессия.
  И не только вам.
  Фэндому нужен мессия.
  Фэндом застоялся. Фэндом загнивает. Посмотрите на списки лауреатов. Одни и те же лица. Они, наверное, уже устали подниматься по дорожкам на сцены. У них, наверное, языки устали произносить сладкие благодарственные речи. Они, наверное, натерли мазоли, пожимая руки, вручающим награды. На их полках, наверное, уже нет места, свободного для новых статуэток. Они устали. Они хотят отдохнуть. Поэтому
  Фэндому нужен мессия.
  Быть может это Тим Скоренко. Вы думаете, что знаете кто такой Тим Скоренко? Думаете: в своей жизни он сломал ни одну челюсть? Думаете: он снял с сотню проституток и знает все о сексе? Думаете:о он падал лицом в грязь, опускался в такие глубины нравственного падения, о каких вы и не догадываетесь? Думаете: он знает все о чем пишет? Думаете так, лишь потому что
  Фэндому нужен мессия.
  Смею вас разочаровать. Ваши представления о Скоренко не имеют ничего общего с действительностью. Бард. Поэт. Человек с внешностью трезвого Олега Митяева. Но когда слушаешь Митяева, то веришь в эти песни, в слова человека, смотрящего на мир сквозь коричневый пластик пивной баклажки. У Скоренко этого нет. Скоренко обычный минчанин: приличная семья-школа-институт-завод-чемодан-вокзал-Москва. Он как-то поспорил с другом, что сможет покорить фэндом. Вышел на белорусском вокзале и попал в струю. И все потому что
  Фэндому нужен мессия.
  Птицы устали считать очередные волны. Пятая, шестая, седьмая. А может сразу десятая. Поколение цветов, сорняков, грибов, носков. Все застыли в ожидании его. Поэтому, готовы водрузить корону первому подошедшему. Лишь бы сидела красиво. Готовы отвалить вагон премий за триста страниц бессмысленного флуда: абсолютная банальщина, прописные истины. Готовы простить чакпаланиковский стиль, за который порвут на любом сетевом конкурсе. Готовы простить порнуху и чернуху, при этом постоянно сетуя: "Вокруг один негатив, где же о светлом и прекрасном". Готовы простить очередную лабуду про мировую закулису. Готовы простить набившие оскомину представление Церкви, как ОПГ. И все это лишь потому что
  Фэндому нужен мессия.
  Миру нужен мессия.

  Комментарий Всеволода Александрова

  Примечательный текст. К сожалению такова жизнь: в какой-то момент на сцену выходит молодой и дерзкий. Он поливает грязью признанную классику, ниспровергает идолов, сваливает статуи с пьедестала, объявляет: вся известная биография - не более, чем красивая ложь, объявляет: классик - не более, чем удачная мистификация некоей организации. Мы практически доподлинно знаем биографию Тима Скоренко, знаем, как его сложный, извилистый, тернистый жизненный путь нашел отражением в его книгах, ставших пока еще непревзойденной вершиной русскоязычной фантастики. В первую очередь в "Сад Иеронима Босха". Автор не приводит никакой аргументации для своего варианта биографии Скоренко. Автор, хоть и показывает хорошее знание реалий начала двадцать первого века, однако, скорее выдает желаемое за действительное. Автор, бессовестно эксплуатирует эсхатолические ожидания и пессимистический взгляд на действительность, присущий каждому поколению. Как итог: не более чем глупый текст, не представляющий никакой художественной - или какой либо - ценности. Попытка мелкого человечка утвердиться за счет нападок на классику. Рекомендую тест уничтожить, автора подвергнуть принудительной трудовой терапии.

  Сад Иеронима Босха : роман / Тим Скоренко. - М. : Снежный ком М., 2011 - 368 с. : ил. - (Нереальная проза)

  15.04.2012, Львов


К оглавлению


  Скоренко Тим "Прикладные законы эвтаназии"

  Не позволишь жадности смертей добрать до моих костей

  Тим Скоренко ворвался в отечественную фантастику подобно ветру бури. Менее чем за год, бывший минчанин заставил говорить о себе в фантастических и околофантастических кругах. Разброс мнений колебался от "просто гениально" до "просто ужасно". Такое внимание не удивительно: автор, поднимающий заведомо провокационные темы, максимально провокационным способом, обречен на самое пристальное внимание. Добавьте немалую долю самопиара, и рецепт "успеха" готов.
  Если дебютный роман привлекает публику, то к следующему внимание повышенное. Не оказался ли первичный успех просто яркой вспышкой? Достоин ли новоиспеченный автор выданных авансов, или же, наоборот, не слишком ли строги критики, не сделавшие скидки на дебют? Исходя из этого, нетрудно догадаться, что "Законы прикладной эвтаназии" соберет отзывов не меньше, чем "Сад Иеронима Босха".
  Скоренко не боится работать со сложными темами: ставить героев в положение, называемое в шахматах, "вилкой", когда необходимо сделать выбор из двух зол, оправдать меньшее из, примириться с необходимостью поступиться моральными принципами, разобраться в душевных переживаниях, бушующих внутри. Такую сложную задачу нынче не берутся решать даже опытные авторы, имеющие за плечами с десяток увесистых томов, ходят в коротких штанишках развлекательной прозы. Такая же ситуация с большинством сверстников Скоренко: молодые авторы почему-то забывают традиции старой школы, понимавшей, что главная задача фантастики, как и литературы в целом, поднимать "опасные" темы, будоражить умы, провоцировать, в конце концов заставлять читателя думать, самому делать нравственный, интеллектуальный выбор. К сожалению, подобное в нынешней фантастике большая редкость, поэтому автор, работающий в подобном стиле, достоин похвалы. Возможно, именно поэтому Скоренко получил премию от Бориса Стругацкого, увидевшего в молодом авторе писателя, способного возродить старые традиции.
  В принципе, предыдущий абзац - единственная похвала роману. Медаль "За смелость" на грудь Скоренко. В остальном, все плохо, просто ужасно, катастрофично.
  По всему тексту то тут, то там зияют вопиющие ляпсусы. Японцы, снимающие пленников на видеокамеру; герои идут с завязанными глазами, а уже на следующей странице описываются глаза одной из героинь. Таких несоответствий в тексте десятки.
  Совершенно непонятные вставки. Например, упоминание романа Петросян "Дом в котором". Понятно, что Скоренко хотел прорекламировать понравившуюся книгу, возможно, эта деталь включена для антуража 2010-го года, однако, смотрится абсолютно неестественно и непонятно. Скоренко работает журналистом и многие куски текста смотрятся, как перепечатки из газетно-журнальных статей, а то из википедии. Для публицистического текста это допустимо, но в художественном должно быть облечено в художественную форму. Однако, автору делать подобное, видимо, лень, проще скопипастить, набить объем. Неряшливость вообще характерна для всего теста "Законы прикладной эвтаназии".
  Действие романа разворачивается в трех исторических отрезках: 1945 год, 2010-й и XXVII-й век. Часть об опытах отряда 731 смотрится интересной, хотя и понятно, что первоисточником послужила книга "Кухня дьявола" Сэйити Муримы. Кусок о нашем времени достоверен, но это и неудивительно: писательского таланта Скоренко вполне хватает для рассказа, что творится за окном. А вот с миром будущего у автора большие проблемы. Этого мира просто нет. Антуражик конечно имеется: лифты многоуровневых городов, освоение планет ближнего космоса, различные гаджеты, анабиозис в конце концов. Но люди XVII-го века ничем не отличаются от людей XX-го: технический прогресс нисколько на них не повлиял, в культуре не появилось ничего нового. Конечно, можно в тексте бросить пару фраз о "застывании развития". Однако, смотрится это совершенно неестественно. Люди XXVII-го века должны отличаться от нас также, как мы от жителей XIV-го столетия. Просто автору было лень прорабатывать мир будущего. А можно всего лишь несколькими мазками нарисовать картину, способную увлечь читателя, добавить плюс в копилку "Законы прикладной эвтаназии". Но куда уж там.
  Персонажи романа будто вырезаны авторскими ножницами из картона. Герои влюбляются, просто потому что влюбляются. Группа ученых разгильдяев в одночасье превращается в революционных террористов, а читателю, вместе с главной героиней только и остается удивиться: "Как же это они так?!". Ее отец почему-то резко меняет мнение об эвтаназии после разговора с дочерью. Почему меняет, ведь для человека фанатично убежденного в собственной правоте нужны очень веские обстоятельства, чтобы перейти в противоположный лагерь. Но один из героев становится перебежчиком в одночасье. Видимо, просто потому что эвтаназия это плохо.
  Скоренко часто обвиняют в самолюбовании. И в это веришь, когда сталкиваешься с героем, в котором с легкостью угадывается автор. Зачем персонаж нужен, какую смысловую нагрузку несет - не ясно. Просто автору захотелось появится в книге. Это же так постмодернистки. Книжный Скоренко влюбляется в главную героиню. Почему? Просто потому что влюбляется.
  Молодые и талантливые очень любят, на перечисленные выше претензии, отвечать: "Но у меня же здесь ТАКАЯ ИДЕЯ! И весь текст писался ради ИДЕИ! Ради ИДЕИ можно простить все остальное!"
  Сложно представить, чтобы на прилавках появилась книга, в которой автор занимает позицию: эвтаназия - это хорошо, эвтаназия - это необходимо. Хотя, в некоторых странах добровольная смерть и разрешена, но, в наш век победившего гуманизма, сторонникам эвтаназии уготована роль вечных изгоев, подвергающихся нападкам.
  В тридцатые годы в СССР существовало Русское Евгеническое Общество, возглавляемое Виктором Бунаком, признанным классиком антропологической науки. Евгеника, предполагавшая устранение не только безнадежно больных, а просто нездоровых особей, в начале ХХ века считалась нашим светлым будущим. В Германии доктор Рашер проводил опыты с холодом и на высоте. Американцы после войны заражали сифилисом и гонореей гватемальцев (http://facenews.ua/16646/amerikantsi-provodili-opiti-nad-ludmi-zaragaja-ih-sifilisom.html). Сегодняшняя, да и тогдашняя, наука осуждает эти опыты, заявляет, что они несовместимы с честью врача и ученого, однако, отказываться от полученных результатов не собирается, да и признает, что для получения тех же данных "гуманными" способами пришлось бы потратить десятилетия, погубив не одну сотню невинных зверушек.
  Поэтому героев книги из отряда 731 не мучают душевные терзания. Они просто делают свое дело. Они просто люди своего времени.
  Какой самый банальный способ показать, что эвтаназия - плохо. Поставить героя - убежденного сторонника - в заведомо проигрышную ситуация. Вот он пробирается в темноте больничной палаты со шприцом, заряженным смертью. Он уже делал это много раз. Он уже приговорил десятки безнадежно больных. Он уже готов ввести иглу под кожу. И тут щелк - как в голливудских фильмах - включается свет, а потом он узнает, что приговоренной сделали операцию, и если не спасительный щелк, то он убил бы здоровую. Полный крах идей.
  Именно по такому банальнейшему, простейшему пути идет Скоренко. Идет в лоб, напролом. А нам, искушенным читателям, хочется большего, нестандартного, интересного, новаторского.
  В итоге: "Законы прикладной эвтаназии" могли бы стать отличным романом, для этого в наличии все составляющие, но подвело абсолютно посредственное исполнения.
  Но как любил говорить товарищ Берия: "Попытка, не пытка".

  Законы прикладной эвтаназии : роман / Тим Скоренко. - М. : Снежный Ком М, 2011. - 400 с. : ил. - (Настоящая фантастика)

  14.04.2012, Львов


К оглавлению


  Скоренко Тим "Вдоль по лезвию слов", "Легенды неизвестной Америки"

  Американская история S

Легенды неизвестной Америки []
  Америка - страна культурно самодостаточная. Нефти, японских авто и китайских тапок им не хватает. А с культурой наоборот: культуры столько, что самим хватает и еще всем остальным достается.
  Как проводит культурный вечер обычный россиянин? Конечно, он может посмотреть концерт Задорнова: узнать все про ведроруссов, что все языки произошли от русского, и все говорят по-нашенски, и конечно бессмертное "америкосы самые тупые". Обычно после Задорного обычный россиянин смотрит фильм тупых американцев, или - если помоложе - скачивает очередной тупой американский ситком, или - если поумнее - читает книгу тупого американского автора, или - если умный - смотрит канал Discavery, где целый день крутят тупые американские научные фильмы, или - если приРОДа мозгами обделила - смотрит российское шоу, которое, если не "Что? Где? Когда?", то не более чем адаптация передачи для тупых американцев или британцев.
  Америка себя полностью культурно самоудовлетворяет и занимается глобальным культурным экспортом. Весь мир - ну почти весь мир - смотрит американские фильмы, весь мир спешит узнать, кто получил "Оскар", весь мир качает американские сериалы, весь мир читает книги американских писателей, если вы зайдете в отечественный книжный магазин, то на полках переводов англоязычных авторов окажется едва ли не больше, чем русскоязычных.
  Америка контролирует головы миллионов? Сокровенная мечта многих - достижение стандартов американского образа жизни и потребления. Люди уверены, что американские товары самые лучшие, американская одежда самая прекрасная, американские фильмы самые чудесные, США - страна самая продвинутая. Все цели и ценности - американские.
  Америка формирует культуру всего мира.
  Америка формирует культуру всего мира вокруг себя.
  Америка влюбляет весь мир в свою культуру.
  Конечно, многие ненавидят Америку за все вышеперечисленное, но масштабы культурного экспорта США таковы, что авторы, никогда не бывавшие в Новом Свете, мысленно существуют там, источник их вдохновения произрастает там, а значит и произведения они создадут об Америке. Все начинается с сетевых конкурсов, где в половине рассказов героев зовут Джон Смит, он - агент ФБР или рабочий завода Ford или брокер с Уолл-Стрит; он живет в шумном Нью-Йорке, звездном Лос-Анджелесе или тихом городке Канзаса. Все это тонет - хоть и упорно сопротивляется - в бездонных колодцах сетевых конкурсов и Самиздата, но иногда выходит в печать, превращаясь в целые легенды неизвестной Америки.
  Тим Скоренко плодотворно потрудился в 2010 и 2011 годах: роман "Сад Иеронима Босха" взорвал мирно спавший (фэн)дом, вызвав шквал обсуждений, а "Прикладные законы эвтаназии" закрепили успех, собрав несколько технических премий. Как правило, большинство авторов, начиная с малой формы, потом переходят к крупной. Так заведено исстари, так лучше для писательского развития. Но в книгоиздании процесс прямо противоположный: сначала на прилавках появляются романы, а потом сборники рассказов. Из нарушивших это правило в последние годы, можно вспомнить разве что Шимуна Врочека да Ивана Наумова. Первый, к сожалению, ушел в межавторские циклы, второй, к счастью, остался верен малой форме.
  Как говорится в священной книге фантаста: Есть время разбрасывать рассказы по интернету, а есть время собирать рассказы в сборники. В 2013 такое время настало для Тима Скоренко, вылившееся в создание "Легенд неизвестной Америки" (сборник почему-то автор называет романом) и "Вдоль по лезвию слов".
  Первое, что бросается в глаза при чтении "Легенд" - практически абсолютная стилистическая схожесть рассказов (или глав). Странно, ведь повествование ведется от лица совершенно разных героев: рабочего из глубинки, миллионера, фотомодели, бывшего ССвца, безжалостного гангстера, уборщика-негра, профессора и т. д. Второе, отсутствие в большинстве рассказов американского духа. Конечно, Скоренко стремится американизировать тексты разными американскими фишечками (в основном, упоминая наскаровские автогоноки), но по сути, действие многих рассказов можно спокойно перенести в Европу или в Российскую империю, они ничего бы не потеряли.
  Большинство глав "Легенд" тексты более чем средние: конечно, есть достаточно удачные ("Россия, тридцать шестой", "Последняя гонка Рэда Байрона"), есть менее. Откровенных провалов нет, но нет и отличных текстов, тех от которых испытываешь катарсис или с губ срывается, столь желанное, для любого писателя, "Ухты!" или "Вот это да!" или - если уж об Америке - "ВАУ!". Где-то Скоренко играется с неожиданной концовкой ("Офицеры Рейха"), где-то добавляет детективную составляющую ("Ковер из жестких волос") или пытается запутать читателя ("Фотограф"), но большинство текстов оставляют впечатление: хорошо выписанных, но достаточно блеклых, дежурных вещей.
Вдоль по лезвию снов [] Некоторые рассказы из "Вдоль по лезвию слов" могли бы войти и в "Легенды неизвестной Америки" ("Бремя хорошего человека", "Харпер", "Каталог Килингсби", "Мат слоном") и читатель в праве задаться резонным вопросом: "А почему автор этого не сделал?".
  Ознакомившись с текстами из "Лезвия", можно сделать вывод, что Скоренко придает важное значение тому обстоятельству, в каком времени ведется повествование: прошлом или настоящем. Рассказы разделены на две группы: быстрые (настоящее время) и медленные (прошлое). Действительно, стоит заметить, что тексты, написанные в настоящем времени, обладают внутренней динамикой ввиду языка, а произведения, где повествование ведется от первого лица в прошедшем времени, более спокойные, размеренные. Спасибо, автору за наглядную иллюстрацию этой истины, знакомой большинству.
  Общая черта всех рассказов Скоренко - сквозящая наружу сентиментальность. Конечно, не такая как в книгах из серии "Женский любовный роман". Но даже в самом жестком и жестоком тексте Скоренко чувствуется мелодраматичность, розовенькие сопельки и слезки. В каких-то рассказах это менее явно, в каких-то более, в каких-то совсем выпирает. Рассказы Скоренко навряд ли подойдут, любителям жестких по сути текстов, закованных в непробиваемую броню цинизма.
  В предисловии к "Легендам" автор - устами рассказчика Джеймса Хьюстона - ставит задачу: "показать вам настоящую Америку". Цель благородная, но только не ясно, как это может сделать Скоренко, никогда в США не живший. Я очень люблю читать книги или просто рассказы "наших" эмигрантов. Интересно следить, как меняется "русское" сознание человека в процессе встраивания в чужое и чуждое общество, интересно увидеть другие культуры глазами "нашего". Какую же Америку хотел показать нам Скоренко? Америку, которой он никогда не видел? Америку, которая родилась в его мечтах? Или скорее Америку которая сложилась под воздействием всепоглощающего американского культурного экспорта.
  Легенды неизвестной Америки" и "Вдоль по лезвию слов" добротные сборники средних текстов. Чтение рассказов подарит вам несколько приятных часов, но сомневаюсь, что вы вернетесь к ним во второй раз.

  Вдоль по лезвию слов / Тим Скоренко; илл. на обложке М. Никифоровой; дизайн серии Н. Каравановой. - М.:Фантаверсум, 2012. - 312с. - (Талейдоскоп). - ISBN 978-5-905360-15-2

  Легенды неизвестной Америки : роман / Тим Скоренко. - М. : Снежный Ком М, 2013. - 352 с. - (Нереальная проза).


  14.04.2013, Львов


К оглавлению


  Чернин Антон "Наша Музыка"

  Мой рок-н-ролл это цель и даже средство

Наша Музыка []
  Была на 'Нашем Радио' программа 'Летопись'. В каждом выпуске данной программы рассказывалось об альбоме одной из руссроковых групп. Помнится, как говорилось 'знаковых альбомов, определивших нашу музыку' (то есть русский рок). Но так как количество исполнителей и коллективов, равно как и количество альбомов ограничено, то и передачи хватило на 2003-2005 года. Ну а после бабло то надо было рубить, вот и Илюша Стогоff предложил издать 'первую полную историю русского рока, рассказанную им самим'.
  Почему рубка бабла? Да очень просто. Книга ориентирована на определенный сегмент рынка: текущие говнорокеры и говнорокершы (те кто умеет читать), те, кто прошел этот период и научился читать (как я), да и просто интересующиеся.
  Если и имело смысл выпускать сборник 'Летописи' , то исключительно в звуковом варианте, ибо объем выданной информации на одном диске, бы несравненно большим, чем на бумажном носителе. Автор, или как он предпочитает величать себя 'сценарист' замечает, что редактор сократил объем книги с 'Властелина Колец', до закладки к 'Властелину Колец'. Люди, слушавшие 'Летопись', и читавшие 'Нашу музыку', подтвердят: рассказ о каждом альбоме кастрирован с садисткой жестокостью. В лучшем случае осталась треть от радиоварианта. Ну и наконец, песни не запишешь на бумагу.
  Посему, не вижу смысла в обещанных дальнейших томах 'Нашей музыки' - нам обещают рассказы об 'Арии', Дельфине, 'Пикнике' и прочих, - ибо единственное предназначение, акромя рубки бабла, первый выпуск выполнил - показал эволюцию, точнее рождение, юность, зрелость и смерть такого явления как Русский рок.
  Вот представьте: 'Аквариум' пишет альбом за десять ночей в здоровом десятиметровом вагоне: ночью, ибо днем там записываются ансамбли песни и пляски, а в вагоне, ибо там была самая лучшая аппаратура на тот момент, и писаться по ночам имелась возможность исключительно, потому что за пультом сидел старый знакомый. А после за этим вагоном, по всему Союзу колесит 'Алиса', а вечером Кинчев сидит на скамейке в парке, ожидая кто из прохожих предложит вписку. Или вот неизвестно как бы сложилась судьба 'Кино', если бы Алексей Вишня не сделал копию с 'Группы Крови'. Читаешь это и думаешь: 'Это тебе не Фабрика Звезд какая-нибудь'.
  А после, когда доходишь до 1997-года, то... как писал Илья Кормильцев в статье 'Великое рок-н-ролльное предательство' в тот момент, когда с пухленьких губ Ильи Лагутенко сорвалось словечко рокопопс, то тогда да - русский рок умер. И даже сценарист замечает 'День выхода альбома 'Морская' - 24 апреля 1997 года - стал одним из ключевых дат в истории российской рок-музыке'.
  Теперь если и альбом, то не в десятиметровом вагоне по ночам, а месяцами в Лондоне, потом песня на 'Нашем радио', клип на 'МТВ', участие в передаче 'Как готовить', интервью журналу 'Fuzz' и 'Сool girl' и чем дальше тем быстрее пропадает в рокопопсе 'рок', и глядь, остается один 'попс'. Нет, старички, конечно, пытаются что-то делать, но русский рок они уже не определяют. После 'Мумий тролля' идут главы о 'Воплi Вiдоплясова', 'Сплине', 'Земфире' и 'Би-2'. Недостает только 'Зверей'.

  Наша Музыка: Первая история русского рока, рассказанная им самим: [документальный роман] / Антон Чернин. - СПб. : Амфора. ТИД Амфора, 2006 - 638 с.



  05.10.2007, Львов


К оглавлению


  Шелли Мерси "Лишние детали"

  Нелишний элемент

  Леха В. Андреев - капризный ребенок фэндома. Эдакий Мэрлин Мэнсон от литературы. Мэнсон тоже очень не любит современную музыку, современную культуру, современное общество, поэтому бунтует против телевизора, сидя в телевизоре. Современная культура очень любит Мэнсона: регулярно показывает по телевизору, приглашает выступать на церемониях, где награждает премиями. Мэнсон настолько органично вживлен в современную культуру, что стал ее неотъемлемой частью.
  Вот и Леха исписал килобайты на fuga.ru, доказывая насколько ущербен отечественный фэндом, насколько отстала русскоязычная фантастика. Особенно доставалось любителю больших дядей и подростков Сергею Васильевичу Лукьяненко. В итоге изрядно высеченный и уязвленный глаголом фэндом, одарил Мерси Шелли парочкой цацок, кагбэ подтверждая содержательность и соглашаясь с критикой, и, по законам стокгольмского синдрома, превознося экзекутора.
  "2048" - роман, ставший легендарным в Сети, создавался слишком уж долго, поэтому к моменту выхода на бумаге заметно подстарел. В конце 90-х-начале 2000-х, когда отечественный киберпанк делал первые шаги, "2048" был крайне актуален, но сегодня продвинутый читатель уже впитал в подкорку головного мозга в чем разница между фидорпанком, киберпопсом и настоящим киберпанком, и почему Лукьяненко и Васильев - ацтой, а Тюрин и Шелли - труЪ. Да и вообще даже школьник вам скажет, что киберпанк - это не когда герои бегают по виртуальной реальности, а с неба хакеры сыплются.
  "2048", хотя и плоть от плоти роман русской фантастики, со всеми ее родовыми травмами, но произведение замечательное и цацки получила заслуженно. Но "2048" - книга довольно сумбурная, которой далеко до упорядоченной, логичной "Паутины". Поэтому не удивительно, что в 2013-м году на прилавках появилась очередная история из мира "2048": история динамичная, увлекающая читателя морем загадок и удивляющая оригинальной развязкой. Фабула не блещет оригинальность: некие злодеи или злодей захватили власть над миром и только бесстрашные герои могут победить зло, но Мерси Шелли удалось создать приятое, интересное чтиво. Кажется, мир "2048" еще полон загадок и новых интересных историй. Поэтому, не удивлюсь, если вскоре за "Лишними деталями" появятся "Нелишние элементы" или "Забытые составляющие".
  Однако "2048", при всех достоинствах, киберпанк классического стиля. Хотя и припудренный современной косметикой, но все же киберпанк as is, в лучших традиция Уильяма Гибсона и Руди Рюкера. Правда, отцы-основатели уже давно отошли от киберпанка, предпочтя развитию старой темы, исследование новых прерий, а наши киберписатели пасутся годами на излюбленных пастбищах. Писать сегодня под классический киберпанк, на мой взгляд, все равно, что создавать "Войну и мир" в стиле Толстого. Времена проходят.
  Вторая составляющая "Лишних Деталей" - сборник рассказов "Книга исчезновений", где литературный талант Андреева раскрывается с совершенно новой стороны.
  Если вы хотите узнать, хороший ли писатель какой-то конкретный фантаст - возьмите почитать его реалистические рассказы. Если прозы у автора нет - это верный признак плохого фантаста. Вот возьмите Филиппа Дика: он, конечно, фантаст великий, но его реалистические произведения, на мой взгляд, гораздо вкуснее. Ведь фантаст, перешедший к реализму, лишается всех преимуществ фантдопущения, примерно, как автогонщик, пересевший с машины с АКП на механику: остается только ловкость рук, и никакого обмана.
  Судя по реалистическим рассказам, Андреев - писатель замечательный. Реализм Шелли очень атмосферный, очень личностный, и даже постоянные "бугагашечки", столь раздражающие в "2048", ничуть не портят впечатления.
  Уверен, стокгольмский синдром нашего фэндома никуда не денется, и "Лишние детали" отхватят - заслуженно - несколько цацок. А читатели, столь далекие от писательских разборок, надеюсь, вскоре получат следующую замечательную книгу под псевдонимом Мерси Шелли.

  Лишние детали : сборник / Мерси Шелли. - М. : Снежный Ком М, 2012. - 304 с. : ил. - (Настоящая фантастика)


  11.03.2013, Львов


К оглавлению


  Щебра Наталья "Быть ведьмой"

  Маргарита, у-о-у!

[]
  Путь в большую литературу определенного числа пишущих людей довольно типичен. Сначала участие и победы в различных сетевых конкурсах, потом формирование портфеля из многочисленных публикациях в периодических изданиях, участие, а иногда победы в мастер-классах, и, наконец, выход романа на бумаге. Как правило, появление книги такого автора обставлено особым ажиотажем, что, по крайне мере вначале, обеспечивает хорошие продажи. Все почему-то чего-то ожидают, скрестив пальцы, шепчут: 'а вот может он шедевр! Первый раз конечно сложно, но это ж непростой автор!'.
  Собственно по этому тернистому прошла Наталья Щерба, выдав 'на финише' роман 'Быть ведьмой', вышедший в издательстве 'Армада', пользующемся в определенных кругах не самой лучшей репутацией.
  Не надо быть профессором психологии, чтобы знать, что в жизни практически любого человека в один непрекрасный момент приходит ощущение, которое отлично описано в рассматриваемом романе: 'Вдруг все ее мироощущение изменилось. Яркое и мгновенное, как вспышка, пришло понимание, что жизнь идет не туда, неправильно, словно бы она чужую жизнь проживает, а своя в чулане лежит, осыпается... Будто не тем, чем надо, она занимается, пусто все как-то и не совсем так'. Кажется, ученые называют это 'кризис среднего возраста'. Или нет? Это не так и важно. У умников от науки существует много всяких кризисов. Важно, что попытки выхода человека из 'чулана' и поиск своего места является одной из самых распространенных тем в литературе.
  Существуют два наиболее типичных варианта. Первый: человек начинает день за днем менять
себя, по капле выдавливать раба и, в конце концов, своими силами, приходит к счастливому финалу или не приходит. Здесь можно вспомнить, к примеру, былину об Илье Муромце, к которому пришли старцы и сказали: 'Встань и иди!', а он: 'Я не могу!', а они: 'встань и иди!'. И вот Илюша превознемог себя, победил паралич, встал и пошел. После Муромец, вновь превознемогая себя, отодвигает неподъемный камень и получает могучие артефакты, становясь крутым пацаном. Такое решение присуще высоколобной интеллектуальной литературе. Однако, читать о сложных мытарствах главного героя массовому читателю мало интересно, его больше привлекает иной вариант развития события.
  В нем главный герой ничего не делает, кроме осознания, что 'все мы часто занимает не свои места'. Но тут центральному персонажу подбрасывается какая-нибудь финтефлюшка, которая независимо от воли героя меняет его жизнь. Вообщем, классический такой приключенческий сюжет для массового читателя, несомненно, более выигрышный в сравнении с первым. Потому что обывателю проще верить, что у каждого может оказаться стенка с холстом и золотой ключик, стоит только захотеть попасть на бал, поплакаться и прилетит добрая фея, да и вообще тебя парень в любой момент может укусить паук и ты станешь супергероем.
  По второй, более легкой и проторенной предшественниками дорожке, идет Наталья Щерба. Живет себе главная героиня - Татьяна - обычной жизнь, осознавая, что находиться в 'чулане', но ничего не делает, ибо 'для пятой точке так важен покой', и вдруг получает волшебное наследство от прабабушки и жизнь завертелась-закрутилась, почище, чем в крутом боевике.
  Щербовские ведьмы имеют мало общего с фольклорным представлением об этих персонажах. Конечно, в романе присутствуют и шабаши с оргиями, и полеты на метлах-сундуках, и волшебные клубки, однако все это ведьмовский антураж, а не суть. Ведьмы и в европейской и в русской традиции, в первую очередь, адепты 'нечистой силы'. Нет ситуации в жизни, в которую ведьма не могла бы вступить и не наделать вреда. Однако Щербовские ведьмы совсем не такие. Нечистого в них нет ни капли, или если есть, то это не показывается. Ведьмы и колдуны в книге просто персонажи, владеющие определенными артекфактами, и как следствие определенными волшебными способностями. Это довольно распространенный ход, якобы позволяющий сказать новое слово. Мол, вот было принято, что такой персонаж злой-нечитый, а мы его сделаем добрым-светлым.
  Собственно весь роман прямо таки и кишит штампованными образами и ходами.
  '- Урок первый!
  Он вскочил с кресла, крутанулся на месте, представ перед ней в черной длиннющей мантии, академической шапочке с кисточкой и с указкой в руке. Танюша раскрыла рот от удивления.
  Лешка между тем махнул указкой на телевизор, и тот мигом превратился в школьную грифельную доску.'
  Сколько раз подобный 'оборот' использовался в различных мультиках-фильмах! Ажн в зубах сидит!
  Уж не буду говорить про магические школы-академии, которые после Гарри Поттеров и его клонов, сидят не то что в зубах, а вообще во всех частях тела.
  Не менее штампованно герои, точнее главная героиня, тупят.
  Как я указал выше, завязка книги заключается в получении таинственного наследства от прабабки, а к нему не менее таинственное послание: иди туда, сделай то. А далее читатель наблюдает душевные и духовные метания героини, причем это отнюдь не дилема о связи себя с нечистой силой, она, как было сказано, в книге отсутствует. Татьяна десять раз говорит себе: 'Нет, ничего делать не буду! Не надо мне ничего!'. Но мы то прекрасно знаем, чем все это закончиться. Сделает все как написано, как миленькая.
  Уже ближе к концу главное героине рассказывают старинную легенду про супер-пупер-мега крутой артефакт. Естественно Татьяна, думает, что это всего лишь выдуманная история, в этом жутко уверенны и другие герои книги, но читатель то прекрасно знает, что все на самом деле не так.
  Представьте хорошо знакомую картинку из фильмов ужасов, когда в начале рассказывается страшная-страшная-очень-страшная легенда, в которую никто не верит, а после на этом строиться весь сюжет.
  Вообщем, никаких интриг!
  Все это напоминает картину, которую я хорошо запомнил, будучи на 'Золотом ключике' в школьном театре. Лиса и кот Базилио в микрофон рассказывают как они обманут глупенького-глупенького Буратино, это слышит весь зал, а после Буратино недоуменно спрашивает: 'А что это вы там говорили сейчас?'. Ага, все слышали и у одного дурачка Буратино уши заложило.
  Не меньше подобного тупизма в поведении героев раздражают следующие три момента.
  Первый. Татьяна постоянно пьет кофе, не то что чашками, а практически ведрами и бочками. Становиться боязненно за здоровье главной героини вливающей в себя такие дозы кофеина. Но если ближе к концу книги употребление кофе логически объясняется, и становиться понятным, то языкам Наталья Щерба не нашла удобоваримого объяснения. Да, герои постоянно показывают друг другу языки. Понятно, если бы персонажами романа являлись подростки из детского сада или начальных классов школы. Однако, на страницах книги деятельность разворачивают люди за двадцать и такое 'языкование' мало понятно. Ну и наконец, жутко бесит постоянное употребление прилагательного 'озорной'. Озорным у Щербы может быть все что угодно: 'паренёк вдруг озорно подмигнул девушке', 'к ней пришла уверенность, мягкая, но озорная', 'где вовсю водили развесёлые хороводы и горланили озорные песни', 'Лёшка озорно улыбнулся', 'озорной приход Лёшки', 'к ней вернулась прежняя озорная весёлость' и даже бокалы могут быть 'сверкающие озорным хрусталём'. И это подборка только из первой половины книги.
  Надо сказать, что книга, собственно, ни о чем. Я не говорю об отсутствии в книге великих философских размышлений-откровений. Конечно, ужасно, когда автор начинает не к месту впихивать не самые оригинальные философствования в насквозь приключенческий роман. Однако, отсутствие 'высоких' мыслей не меньший показатель слабости писателя. Настоящий мастер умеет органично сочетать и приключенческую и 'умственную' части.
  Дело не в этом.
  Весь сюжет романа тайно и явно крутится вокруг борьбы за обладание супер-пупер-мега-крутым артефактом (кто является ключом к обладанию я вам не скажу, да вы наверно и в жизни то не догадаетесь :)), однако в финале оказывается, что... нет, конечно не все умели, точнее никто не умер. В 'Илиаде' тоже все умерли в конце, однако, финал поэмы отнюдь не об этом. В 'Быть ведьмой' что в начале романа, что в конце в вопросе супер-пупер-мега артефакта все сохранилось в рамках статуса-кво. Возникает вопрос: 'А для чего вообще я всю эту историю читал?'
  Уж позволю себе еще раз укорить автора, и сказать, что из всех возможных вариантов дальнейшей судьбы героини Наталья Васильевна выбрала самую худшую. Я не про финальную сцену. Она, учитывая репутацию автора, вполне ожидаема, ибо если этого не было на протяжении всей книги, то значит должно быть в конце. Вообще от финала романа возникает ощущение, как при просмотре документального фильма про войну в котором в окоп приземляется Карлсон с банкой варенья. Возникает вопрос: 'А это здесь каким образом? Я же смотрел документальное кино про войну, а не детский мультик'. Также и в 'Быть ведьмой' все действие развивалось в границах захолустных Карпат, а в итоге оказывается, что мир значительно больше. :)
  Тем не менее, несмотря на вышеописанные недостатки, роман довольно интересный, написан увлекательно, добротным языком, без бросающихся в глаза ляпов, наполнен магическими и не очень драками, любовными и не очень интрижками, и уверен, получит кусок популярности, может даже станет бестселлером в своей ниш и даже отхватит какую-нибудь фантастическую цацку на конвенте, однако факт: мир дебют Натальи Щербы не перевернет.
  В плане оценки 'Быть ведьмой' наиболее объективными стоит признать словами фантастического критика Василия Владимирского: 'В общем, чуда не случилось. Именно то, что могла написать юная девушка, и было написано'.
  Ничего особенного вообщем.

  Быть ведьмой: Фантастический роман / Щерба Н. В. - М.: 'Издательство АЛЬФА-КНИГА', 2008. - 380 с.: ил.




  08.12.2008, Львов


К оглавлению


  Щебра Наталья "Ведьмин крест", "Двуликий мир"

  Скандалы, интриги, расследования

Полная луна приходит раз в месяц,
С миру по смерти, со смерти пятно,
Ты зловещий закон, тебя все бесит,
И я знаю, что ты не она, а оно.

ДДТ 'Полная луна'

  Наталья Щерба отметила окончание 2008 года выходом романа 'Быть ведьмой'. Книга прилично переполошила Интернет-пространство и определенные круги, которые прошлой осенью озолотомостили 'Быть ведьмой' Серебряным Кадуцеем за лучшую дебютную книгу. Не прошло и полутора лет, как известное определенной репутацией издательство 'Армада' выбросило на прилавки бывшего Союза 'Ведьмин крест'. Однако, Щерба, работая по-стахановски, между книгами праведьм выдала на гора роман 'Двуликий мир', вышедший в более приличном Эксмо и открывающий уже совершенно иной цикл.
  Циклы, хоть и разные, однако, при чтении неиллюзорно видны прямые аналогии. И дело не в веер из 'Двуликого мира' очень уж похожего на мыслеленту из 'Ведьминого креста' - это просто прямой самоповтор.
  Диспозиция обоих романов такова: в мире, вместе с нами, простыми смертными, ходящими по Земле, существуют совершенно особые виды людей: ведьмы и колдуны в 'Ведьмином Кресте'; лунаты и астры в 'Двуликом мире'. В центре повествования треугольник, как не сложно догадаться, в некоторой степени любовный: женщина и двое мужчин. Двое участников романтической фигуры уже довольно опытные 'особые' люди, а третий неофит, проходящий процесс инициации. Однако, если в цикле про ведьм неофитом оказывает девушка, то в 'Двуликом мире' в этой роли выступает юноша. Группировки 'особых', тех, что не чета нам смертным, враждуют между собой, ибо имеют конечной целью попасть в некой другой мир, в одном случае Чародол, в другом Астралис. Для этого необходимо завладеть некими артефактами. Как не сложно догадаться, ключом ко всему этому квесту окажется наш инициированный неофит. Естественно, он обладает отнюдь не самыми заурядными способностями и по ходу повествования вырастает в довольно матерого волка. В общем, грядут великие события. Еще немного и окрасятся реки кровью, и небо станет темным от стрел и нельзя будет ступить на землю, чтобы не наткнуться на мертвого, и в последней битве решиться судьба этого мира.
  Конечно, все не так кроваво, и не так эпично, но вы почувствовали, насколько оригинален сюжет? Ничего похожего не было за последние десятилетия или даже столетия. Литературный мир стоит на пороге невиданного прорыва!
  Хотя, как считается в определенных кругах, все сюжеты, идеи, ходы уже давно придуманы и единственное, что остается представителям этих кругов, да и, чего скромничать, остальным писателям, это вливать новое вино в старые меха. Да и сложно ожидать, что степень оригинальности сюжета будет сильно волновать постоянных читателей 'Альфа-книги' и серии 'Эпоха доблести'.
  Как мы уяснили выше: 'Ведьмин Крест' и 'Двуликий мир' по сути общая мелодия, положенная на разные слова, один спектакль, поставленный в разных декорациях, поэтому остается лишь сравнить декорации.
  По этому параметру 'Двуликий мир' оставляет 'Ведьмин крест' далеко позади. Примерно, как норвежский биатлонист лыжника из Кении. Все эти ведьмы, колдуны, чародеи, драконы, волшебные штучки-заклинания, магические школы настолько набили оскомину, что не впечатляют даже помещенные в лихо закрученный сюжет, приправленные неповторимым карпатским колоритом. 'Двуликий мир' напротив, крайне самобытен. Несмотря на сарказм несколькими абзацами выше в демиургическом плане лунаты и астры это действительно новое слово, оригинальное вино, фентезийный гимн паркуру и ушу. Герои 'Двуликого мира' гораздо интереснее: более выпуклые, хитрые, жестокие, менее глуповатые: один злой, но не очень, другая добрая, но не такая чтобы уж совсем. Потенциально, история про лунатов и астров может вырасти в достаточно хорошую серию. Что можно выжать в этом плане из 'Ведьминого креста'? Скорее всего, столько молока, сколько дает козел.
  Думаю, не только меня, противостояние, описываемое в романах, вкупе с украинским происхождением автора, наталкивает на мысль: а нет ли здесь представления политического противостояния в незалежной? Уж очень хочется провести параллели меду героями книг и некоторыми -вич и -енко из реальной жизни. Полагаю, подобные аналогии искусственны, уж слишком, в этом плане, автор аполитичен. Хотя, критики не раз пытались связать, например, 'Властелин колец' с событиями Второй Мировой или Холодной Войн. Толкин, как и Щерба, постоянно от подобных аналогий открещивались. При чтении романов не покидает еще одно ощущения (как видите, произведения Натальи рождают богатую гамму ощущений): на самом деле обе книги детские. Однако, увы, наши издатели отечественную детскую литературу не жалуют, при этом с большой охотой издавая переводную. Вот и приходиться автору, чтобы издаться, добавлять в детскую книгу отнюдь недетские элементы. Оба романа покрыты нелегким налетом эротизма. Органично смотрится это или нет, сложно сказать, но сцена в ванной уж точно вышла крайне смешной.
  Мир романов наверняка не понравиться большинству читателей. Уж лучше оказаться героем Стивена Кинга или стать персонажем романа-катастрофы, где все более-менее понятно, чем оказаться в книге, где постоянно предают, крутят интриги, ведут подковерную борьбу, перебегают из одного лагеря в другой, и неясно кто твой друг, а кто враг. Во многом, это схоже с реальной жизнью, наполненной скандалами, интригами и расследованиями.
  Есть у 'Двуликого мира' и 'Ведьминого креста' еще одна схожесть - концовка. Она чем-то напоминает окончание фильма 'Братство кольца' (Уж, если выше помянули Толкина). Помните, мы с вами пошли на просмотр, еще не читая книги Профессора, сидели три часа, увлеченно наблюдали за приключениями героем, сопереживали, а в конце два хоббита говорят:
  - Мистер Фродо, Мордор уже близко давайте же поскорее уничтожить эту штуковину!
  - Сэм, ты чертовски прав! Мне и тебе, да и всем зрителям понятно, что мы в конце уничтожим это штуковину, но для этого придется сходить еще на два фильма!
  Титры.
  Так же и тут.
  Поэтому мы запасемся попкорном и подождем следующих серий.

  Двуликий мир: фантастический роман / Наталья Щерба. - М.: Эксмо, 2010. - 448 с. - (Эпоха доблести)

  Ведьмин Крест: Фантастический роман. - М.: "Издательство АЛЬФА-КНИГА", 2010. - 315 с.: ил.




  30.04.2010, Львов


Купить "Ведьмин крест" в интернет-магазине


Купить "Двуликий мир" в интернет-магазине



К оглавлению


 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"