13 сентября 1848 года - прекрасный день. Послеобеденное солнце светит ярко и горячо. Финеас Гейдж с самого утра на работе. Гейдж - взрывник, впоследствии официально охарактеризованый как "самый умелый и самый способный специалист" в компании по строительству железных дорог "Рутланд и Бёрлингтон". Текущее его задание - выровнить скалистый участок земли для новой линии железной дороги. Рабочие в штате Вермонт почти уже достигли города Кавендиш, и скоро будут проложены новые рельсы по штатам Новой Англии, и, согласно полноправным ожиданиям, пассажиры смогут ездить на расстояние более чем 200 милей от Рутланда до Бостона. Гейдж уже засыпал порох в пробуренную дырку, вставил фитиль и приказал свому помощнику засыпать все это песком. Затем он берет небольшой лом, чтобы уплотнить песок над взрывчаткой. В этот момент кто-то позади обращается к нему. Гейдж оборачивается и кидает пару фраз собеседнику. Одновременно постукивает он привычным образом ломиком по яме. Чего он не замечает, так это того, что его помощник еще не насыпал песка. Гейдж разговаривает, смеется и выбивает нечаянно искру об скалу.
В этот момент происходит взрыв. Железный прут пронзает через левую щеку мозг, пробивает верхнюю часть черепа и вылетает наружу. Метров тридцать спустя испачканный кровью и мозговыми тканями лом падает на землю. Гейдж лежит на земле. Послеобеденное солнце все так же палит над скалами; железнодорожные рабочие ошеломленно застыли. Только немногие осмеливаются подойти поближе и видят непостижимое: Финеас Гейдж жив! С дыркой через всю голову он приходит в себя. Несмотря на беспрерывное кровотечение из открытой раны, он способен обьяснить коллегам случившиеся. Рабочие перекладывают его на телегу. В сидячем положении едет он на ней больше километра к ближайшему отелю. Черт побери, он действительно крепкий мужик. Другие железнодорожники удивляются не меньше, видя как Гейдж самостоятельно слезает с телеги. В отеле он садится на стул и начинает ждать прихода врача. Когда врач приходит, он приветствует его словами: "Доктор, здесь имеется предостаточно работы для Вас".
Сегодня череп Гейджа находится в музее почитаемого Гарвардского Университета и причиняет головную боль научным кругам. Гейдж, которому на момент несчастного случая было 25 лет, прожил еще 13 лет со своей страшной головной травмой. Это была очень странная жизнь! Чудотворное выздоровление имело и темную сторону. Став инвалидом, он мог все же чувствовать, слышать и видеть. У него отсутствовал паралич рук, ног, языка или других частей тела. Только левый глаз был поврежден, зато нетронутый правый полностью выполнял свою функцию. Его походка была уверенной, а руки, как и прежде, ловкими, и говорить он мог так же хорошо, как и раньше. Хотя в качестве специалиста по взрывчатке его больше не нанимали на работу. Гейдж находил работу на лошадинах фермах, но после короткого времени его выгоняли. В своем беспомощном положении он выступал на ярмарках и в одном музее в качестве атракциона, где он с тем самым ломом выставлял себя на обозрение. В конце концов он переселился в Чили и оставался там почти до своей смерти. Работал он там на лошадиных угодьях и почтовым извозчиком. В 1860 году Гейдж перебрался в Сан-Франциско, где осел в темных, пивных кварталах города. С ним стали случаться припадки эпилепсии и в возрасте 38-ми лет он умер. Его похоронили вместе с его железным прутом, с которым он никогда не расставался. Газеты, которые жирными заголовками в свое время публиковали о его несчастном случае, по поводу его смерти не напечатали и строки.
Почему жизнь Гейджа была такой неудачной? По мнению нейробиологов Ханны и Антонио Дамасио, которые изучали все случившиеся с Гейджем, мыслил и говорил он и после аварии всю оставшуюся жизнь вполне нормально. Все оставалось в порядке за исключением того, что Гейдж потерял всякое уважение к правилам общественной и совместной жизни, как сообщали многие газеты того времени. Он врал и обманывал неудержимо, был склонен к неконтролируемым вспышкам гнева и дракам, и выглядил так, как будто у него отсутствовало всякое чувство ответственности. Что же случилось? Возможно ли то, что повреждение мозга превратило порядочного гражданина в человека с тяжелыми, отрицательными и нездоровыми чертами характера? По всей видимости, его компас нравственности был размагничен. Если это верно, то не означает ли это одновременно, что в человеческом мозге есть центр морали? А если имеется такой центр в мозге, не определяет ли он тогда как хорошее, так и плохое наше поведение?
Нейробиологи Ханна и Антонио Дамасио тщательно и по всем правилам исследовали череп Гейджа. Они уверены, что в его мозге были повреждены те участки, которые определяют важные человеческие свойства, например, способность предполагать и соответственно планировать будущие события в социальном окружении. Они считают, что Гейдж потерял чувство ответственности как за себя самого, так и за других людей, и что он не мог больше организовать свою жизнь. Определенная область мозга, вентромедиальный регион переднего отдела мозга, которая ответственна за эти функции, вышла из строя, в тоже время остальные функции мозга работали прекрасно. Если чета Дамасио права, то сознание Гейджа было нарушено. Взаимосвязь между мышлением и чувствами, решениями и восприятием не была больше нормальной.
Необходимо так же сказать, что не каждый, кто занимался историей Гейджа, согласен с этой версией. Некоторые исследователи его несчастного случая сомневаются в заключениях врача, который его лечил и оказывал помощь. Они утверждают, что характер Гейджа не так уж сильно изменился, как предпологают Ханна и Антонио Дамасио. Необходимо принять во внимание то, что Гейдж потерял работу, на которую выучился. В профессиональном плане у него не было больше никакой перспективы. Но еще более важно то, что люди реагировали совсем по-другому на человека с изуродованным лицом чем на образованного специалиста, кем он был раньше. Может быть, его ненормальное поведение проще всего этим и объясняется? А может быть достаточно для объяснения лишь утверждение того, что Гейдж получил психическую травму в результате шока во время аварии?
Все эти возражения правомочны, но изменить выводы нейробилогии в этом случае они не могут. Супруги Дамасио потвердили их результаты в многочисленных опытах с животными. Они выяснили, что вентромедиальный регион является очень важной областью мозга. Именно в нем обрабатываются чувства, а так же принимаются планы и решения. Но это было бы слишком простое, легкое и, к сожалению, ошибочное предположение, принять вентромедиальный регион за небольшой вычислительный ценр, который, как по команде, выставляет нравственные оценки и принимает моральные решения.
В одной из книг о Муми-Троллях финнской детской писательницы Туве Янссон, которую я вечерами читаю моему сыну Оскару перед сном, один из Тролей по имени Снорк желает получить от волшебника вычислительную машину, с помощью которой он мог бы всегда знать, что справедливо и что несправедливо. Нда, но даже великий волшебник не мог ему помочь. Не иначе положение и с "компьютером морали" в мозге. Он не является отдельной системой в определенном регионе мозга, а преставляет собой гораздо большее: очень сложную сеть различных взаимосвязанных областей мозга. Так что на вопрос, есть ли в мозге регионы, которые ответственны за мораль, можно ответить положительно:"да". Но ответ на вопрос, есть ли в мозге только один определенный регион, который отвечает за нравственные чувства и решения, прозвучит отрицательным: "нет".
В последнем предложении я намеренно разделил слова "чувства" и "решения" друг от друга, так как они не равнозначны. Из предыдущей главы известно, что нейробиолог Бенджамин Либет сблизил эти понятия, считая, что наши чувства диктуют наши решения. Это и не совсем ошибочно, но сегодня нейробиология обладает знаниями, что многие различные регионы мозга влияют на наши восприятия и решения, и соответственно совсем непросто, со стопроцентной уверенностью определить, как точно этот процесс происходит. Чувства, абстрактное мышление и области, которые ответственны за межчеловеческие отношения, действуют одновременно. Кто что определяет, тяжело сказать, и, возможно, это и не всегда одинаково. Чувства и рассудок пересекаются очевидно постоянно, и часто люди реагируют на определенную ситуацию совсем неодинаково.
Существуют нравственные чувства, например, сожаление к человеку в нужде. Я вижу нищего на улице, и у меня возникает непосредственное чувство жалости, сострадания к нему. Это чувство появляется и охватывает меня непреднамеренно. Нравственные рассуждения - это нечто другое. Мне хочется дать этому человеку немного денег, и одновременно я раздумываю над тем, было бы ли это правильно. Я рассуждаю: если все будут давать ему неного денег, тогда он никогда не станет искать себе работу, или он пропьет все , вместо того, чтобы купить себе пропитание. Но я могу рассуждать и по-другому: он может поступать с деньгами, как ему заблагорассудится. Главное, он получит деньги, которые ему очевидно нужны. Чувства и рассуждения часто не разделимы. Но почему мы так или иначе поступаем, совершенно отличается от того, как мы морально оцениваем эти поступки. Чувства, на ряду с рассуждениями, мыслями, привычками и другим, играют в наших поступках большую роль, но когда мы что-либо морально оцениваем, то влияние их, по всей видимости, становится меньше.
Прежде чем подняться на последнюю высоту, "нравственная интуиция", в нашем горном массиве под именем "Мораль", взглянем еще раз в лабораторию нейробиологов.
Я чувствую, что и ты чувствуешь. Стоит ли быть добрым?