Оскар ходил в детский садик три года. Его группа называлась "Ежи. Имелась и еще одна группа: " Босяки". Чаще всего они были разделены. Но время от времени обе группы предпринимали что-то вместе. В последний год пребывания в детском садике Оскар, тогда ему было пять лет, рассказал мне, что он "Босяков" терпеть не может. Никто из "Ежей" не любит "Босяков". Все "Босяки" тупые, и всегда затевают ссоры. Ну да, Оскар не глупый мальчик. Тогда спрашиваю я его, считают ли "Босяки" так же? Оскар подумал недолго. Нет, "Босяки" другого мнения, они думают, что "Ежи" всегда начинают ссоры. Плюс очко Оскару, подумалось мне. "Так что же верно?", спрашиваю я, "кто первый начинает ссоры?" Мой сын посмотрел на меня удивленно. "Босяки естественно!", ответил он, сбитый с толку моим странным вопросом.
Все же одно очко у Оскара придется отнять.
Возможно, я не должен его так сильно осуждать. Ведь то, что между "Ежами" и "Босяками" происходит, есть не что иное как типичное поведение приматов. Почти все обезьяны, за исключением гиббонов и орангутангов, живут стаями. И поэтому думают законами стаи. Правда можно долго рассуждать, имеют ли обезьяны чувство "мы", и насколько оно сильно. Но скорее всего, верно для всех приматов: кто к нам не относится, считается "другим". И если возникают конфликты с другими, то мы - хорошие, а они - плохие. И это потому, что мы - это "мы", а не "другие".
Наша огромная потребность и способность образовывать сообщества, имеет опасный недостаток: кто говорит "мы", тот неизбежно определяет и тех, которые к этому "мы" не принадлежат, то есть "другие". Жители города Кёльна, например, отличаются локальным патриотизмом, который уникален пожалуй для всей Германии. Количество гимнов в Кёльне гораздо больше чем в каком-либо другом немецком городе, включая даже Берлин. Но каков был бы симпатичный Кёльнский патриотизм без вечных соседей Дюссельдорфцев, несчастных глупцов, на фоне которых патриотизм Кёльна выглядит очень шуточным и веселым. (Возможно думают Дюссельдорфцы в этом отношении наоборот. Но я, как Кёльнец, скажу, что они, конечно, не правы.)
То, что мы объединяемся в группы, есть составляющая часть нашего нормального поведения. И существование понятия "других" - это не моральное недоразумение. Собственно говоря, существование "других" неизбежно! Того, кто нам нравится и принадлежит нашей группе, мы расматриваем и оцениваем по другому чем кого-нибудь "со стороны". Как правило, ближайшие члены семьи, образуют самый узкий, сплоченный круг. Хотя имеются исключения, которые только потверждают правило. Существуют родители, которым собственные дети безразличны, и существуют дети, которые спешат отделиться, отвернуться от родителей и забыть их. Существуют братья и сестры, которые ненавидят друг друга, и взрослыми не общаются ни коим образом друг с другом. Математической формулы для подсчета, будут ли наши близкие родственники теми близкими людьми, на которых направлены наши заботы и внимание, не существует. Тем не менее, члены семьи для нас чаще всего самые близкие люди, а не те, которые нам безразличны.
Так же узкому кругу нашего сочувствия относятся наши друзья. На следующем уровне находятся наши хорошие знакомые, и за ними те люди, которые нам в значительной степени безразличны. Наше личное сопереживание было создано не для всего человечетва. Или как Металикс, герой кельтского комикса, сказал ворчливому старику из Астерикса: "Ничего против чужаков. Некоторые из них даже мои друзья. Но эти чужаки - нездешние!". Родственники, чужаки, которых мы считаем своими друзьями, и те другие, которые "нездешние" - впечатляюще точное описание градации нашей нравственной восприимчивости, если, конечно, "восприимчивость" подходящее в этом случае слово.
Экономист Самуэль Боулс, директор института Санта-Фе штат Нью-Мексико, приравнивает нашу племенную природу поведения к мышлению людей в церковном сельском приходе, Parachus. По своему происхождению слово означает что-то положительное, "дающий". Но Боулс рассматривает жизнь в сельском приходе с другой точки зрения. Люди в маленьком приходе добры и отзывчивы друг к другу, но в тоже время узколобы, ограничены и недоверчивы по отношению к другим, не членам их общины. Это понятие стало известно не только потому, что Боулс его сформулировал, а так же из-за того, что Эрнст Фер использовал его в своих исследованиях. Интересная изюминка - Эрнст Фер хотел сам когда-то стать пастером.
Люди склонны к парохиализму, хотя и в различной степени. Мы не только в теоретических знаниях "пещерные люди", но в моральном аспекте тоже. По настоящему длительно благополучно чувствуем мы себя в маленьком обществе вокруг (воображаемого) костра. Вспомним эксперимент справедливости в швейцарском детском садике (глава: Природа и культура. Как мы учим мораль). Дети должны были решать, сколько конфет они хотели бы отдать другому ребенку, который отсутствовал. При этом выяснилось, и совсем неудивительно, что на разделение конфет детьми сильно влияло то, был ли ребенок знаком им или нет.
Таким образом наши заботливость и готовность помочь имеют свои границы. И обычно относятся к людям, которые нам близки. Разумеется, что это не препятствует нам под знаменем какой-либо нравственной идеи помогать далеким и чужим людям. Мы можем участвовать в деятельности организации "Международная амнистия" и защищать арестованных, которых мы никогда не видели. Мы можем дарить деньги в различные фонды помощи, но никогда не увидим тех, кому эти деньги помогли или помогут. Мы можем выступать за идеалы, такие как христианство, ислам, коммунизм и так далее, и хотеть осчастливить этим людей, которых мы не знаем. Но все это не противоречит нашему первобытному парохиализму. Тот же самый человек, который работает в какой-нибудь организации по оказанию помощи, не должен, собственно говоря, любить и глубоко уважать всех людей, которых он не знает. И если бы это было предварительным условием членства в таких организациях, то в этих организациях всего мира не было бы ни одного участника.
Суть сказаного примерно такова: можно любить и глубоко уважать некоторых людей, которых знаешь, а также любить и глубоко уважать идеи, призывающих глубоко уважать всех людей. Но невозможно любить и уважать всех реально живущих людей. Даже религии, на знаменах которых начертан призыв любви к ближнему, например христианство, исключают традиционно определенных людей из этого круга, и как правило исключенны неверующие! И чем сильнее религия со сверхчеловеческими, нереальными заветами, правилами, тем агресивнее она реагирует на все другое. Все накаленное перенапряжение членов сообщества выливается довольно часто в форме высокомерия по отношению к другим. Религиозные и другие идеологические элиты, секты, братства не всегда ведут себя по этому принципу, но, по всей видимости, ужасающе часто. И даже подростковые банды действуют по этому образцу. Альтруизм - это ограниченный человеческий ресурс, который невозможно везде и всюду применять. Кто везде и всюду добр ко всем, тот плох к самому себе.
На сегодня имеется достаточно простая биологическая модель, которая объясняет это логическое заключение. По которому способность ко кооперации развилась из отказа одних групп вести эволюционную "конкурентную ценовую борьбу". Эта теория Самуэля Боулса в настоящее время в моде. Но ее основа полностью гипотетически. В отличии от Юрга Гелблинга, Боулс считает, что наши предки во все времена вели ожесточенные войны. Он ссылается на археологические находки разбитых черепов и сломанных костей. Но действительно ли являются все они результатом войн различных групп и культур? Разве недостаточно для объяснения таких находок совершенно обычные убийстства и телесные повреждения со смертельным исходом внутри одной группы? Глядя на пробитый череп десятитысячелетней давности, невозможно определить однозначно, был ли это смертельный удар топором соратника, соплеменника или чужака, была ли эта частная внутренняя вражда или внешняя война.
Следующим шагом предполагает Боулс, что кооперация друг с другом давало нашим предкам не только социальные преимущества, но и военные. Если хорошо держаться вместе, то легче завоевывать чужие территории, оплодотворять новых женщин и тем самым дальше распространять свои "военно-агрессивные" гены.
В качестве потверждения этого использует Боулс бесчисленное множество компьютерных симуляций. Но то, что Боулс пытается доказать, не является совершенно новой теорией человеческой культуры. Это не что иное как давнее мировозрение психолов эволюции, таких как Лоренц или Гизелин.
Достоверность объяснения человеческого поведения методом комьютерных симуляций достаточно органичена. Но в настоящее время многие исследователи уж слишком переоценивают такие методы. Фактически же, предположение о прямой и необходимой связи между альтруизмом, парохиализмом и войнами остается расплывчатым. Если это треединство было бы характерным правилом для наших культур, то напрашивается само собой вопрос: почему столько много исключенний? Как быть с народами, которые ведут больше внутренних войн чем внешних? И что тогда неверного и ошибочного в миролюбивах культурах?
Если предположение о треединстве отложить в сторону, то можно трезво увидеть, что естественное социальное окружение человека есть его "стая". Она - это наш эмоциональный мир, область нашей любви, ненависти, взаимопонимания, совместной работы, различных перемен, забот и сочувствий. Все, что находится вне этого круга, воспринимается нами как что-то дакекое, неважное. (Во время написания этих строк я смотрю через окно на освещенный солнцем дом на противоположной стороне улицы. Я не знаю никого, кто там живет. И честно говоря, меня это особенно не интересует. Мой мир очень мал, и его невозможно расширять как угодо. И местная община моих чувств остается ограниченна.)
Диапозон наших симпатий и нравственной ответственности можно сравнить с ситуацией камня, брошенного в воду. От места падения камня во все стороны расходятся круговые волны, и чем дальше, тем слабее они становятся. Внутренний круг - это наши близкие. Часто мы индентифицируем эту группу, семью почти с самим собой. И грань этой группы становится одновременно нашей "второй кожей", оболочкой.
В моей книге "Кто Я, и если так, тогда сколько ?" я рассказывал об одном вопросе, который был задан 300 тысячам людей психологом Гарвардского Университета Марком Хаузером. Опрашиваемые должны были представить себе, что они стоят возле железной дороги. На их глазах катится по рельсам неуправляемый вагон. Если ничего не произойдет, то вагон прокатится дальше и переедет пятерых железнодорожных рабочих. Но вы можете это предотвратить тем, что переведете стрелку, вагон покатится по соседнему пути и задавит только одного железнодорожника, работающего там. Что бы вы сделали? Три четверти всех опрошенных в мире ответили, что они перевели бы стрелку. Ведь без сомнений, пять человеческих жизней имеют большую ценность чем одна.
В верности этого результата не стоит сомневаться. Между тем я задавал этот "железодорожный вопрос" сотни раз в различных городах Германии от Вильгельмсхафена до Зингена, от Дюссельдорфа до Котбуса, в книжных магазинах и в больших залах с сотнями людей. Результат был почти всегда одинаков. Три чертверти респондентов переставили бы рельсы, а одна четверть - нет. Результат опроса изменялся коренным образом, когда я требовал от опрошенных изменить одну деталь в ситуации. На главном пути остаются, как и было, все те же пять железнодорожников, но на соседнем пути находится не неизвестный рабочий, а ваш ребенок! Кто переведет путь, чтобы вместо пятерых рабочих погиб бы ваш ребенок? И где бы я этот вопрос не задавал, результат был один - никто!
Вряд ли можно отчетливее показать разницу между общепринятой рассудительной моралью и нашими субьективными моральными восприятиями. Хотя возможно у нас, у всех одно и тоже разумное мнение, что все человеческие жизни в принципе имеют одинаковую ценность, но именно - только в принципе. В действительности, ценность жизни близких нам людей сильно отличается от ценности не близких.
Категорический императив Канта, на который ориентированны наши моральные поступки, и по которому они должны быть одинаковы по отношению ко всем, подрывается нашими социальными инстинктами. И в какой мере категорический императив выглядит правильным и убедительным, в той же мере он не имеет ничего общего с ежедневной жизненной практикой. Петер Слотердайк прекрасно сформулировал: "Ценность использования категорического императива в его возвышенном благородстве, и одновреммено это делает его применимость невозможной".
Когда мы оцениваем других людей нравственно, то используем различные мерки. И не рассудок определяет наше решение, а чаще всего симпатии. Екарт Воланд, психолог эволюции, научный публицист, профессор университета в Гиссене, говорит в контексте о двойной морали: " Мораль различает всегда между теми, кто ей принадлежит, и другими. Она, мораль, по своей структуре всегда двойная мораль."
Прав ли Воланд? Попробуем выяснить, что означает "двойная мораль". Обычно под этим мы понимаем то, что кто-нибудь проповедает одно, а поступает сам по-другому. Христианско-социальный политик, который публично провозглашает неприкосновенные ценности брака и семьи, и одновреммено имеет внебрачные тайные связи, выглядит для нас моралистом двойных стандартов. Но можно ли принципиально применять это понятие на все, что связано с нашей моралью? Ведь вполне естественно то, что мы в различных ситуациях отдаем предпочтение своим детям, а не чужим. И все же, мы считаем правильным, когда учитель принципиально обходится со всеми детьми одинаково. Возможно было бы для нас даже неприятно, если бы он открыто и ясно давал нашим детям предпочтение и привилегии. С принципом "проповедовать одно, а поступать по-другому" описанная ситуация не связана. Но развеивать флагом равенства и демократии и одновременно ожидать того, что наши дети были бы привилегированными, было бы двойной моралью.
То, что мы оцениваем наших близких одним мобразом, а чужих нам людей - другим, являтеся природным инстинктом. В этом случае применять понятие "двойная мораль" было бы ошибочным заблуждением. Когда мы оцениваем наших детей разными мерками, то мы не нарушаем какое-либо нравственное убеждение. Или найдется кто-нибудь, кто бы утверждал, что собственные дети, родители и друзья одно и то же, что и чужие люди?
По этому принципу работают наши информационные каналы новостей на радио и телевидении. Первичная группа, в зависимости от размеров вещания, это или область, или страна. Почти все действуют по принципу разделения Металикса: мы, другие и совсем другие. Сначала всегда новости по Германии, и лишь затем интернациональные. Уход в отставку министра Германии важнее чем гражданскаяя война в Африке. Только катастрофы, видимо, составляют исключение из этого правила. Но даже и в этих случаях измеряется разными масштабами. Авиакатастрофа в Германии совсем другого размера сенсация, чем падение самолета в Туркменистане, если конечно нет "среди погибших немецких граждан".
Странно при этом то, что понятия "нация" или "народ", собственно говоря, слишком обширны, чтобы вызывать и нас самые серьезные сочувствия. Быть немцем или французом - есть, скорее всего, видимая индентификация. По крайней мере в 500 тысяч раз больше числа Данбара. В буднях для нас нет ни немцев, ни Кёльнцев. В уличной ссоре с неизвестным прохожим для меня безразлично, то ли это немец и кёльнец, или голландец и утрехтерц. Только в случае футбольной победы бросаются обниматься подвыпившие немцы и кёльнцы без разборы друг с другом. И передвигаясь на машине в Кёльне, не обращаешь внимания на другие машины, но в Лаппландии, увидев автомобиль с Кёльнским номером, прижимаешься носом к стеклу, в надежде узнать в соседней машине какого-нибудь знакомого.
В определенных ситуациях диапазон нашего чувства принадлежности, единства может расширяться. Но ненадолго. Когда футбольная летняя сказка 2006 года кончилась, то и улетучился патриотизм прошедших недель чемпионата. Авраааму Лиинкольну принадлежат слова: " Вы можете постоянно обманывать несколько человек или некоторое время всех людей, но Вы не можете постоянно обманывать всех людей". Что-то подобное свойственно и группам. Человек может слиться с маленькой группой в одно единое на долгое время. Он может и с большой группой объединиться на короткое время. Но на единение с большой группой на долгое время человек не способен.
Шесть незнакомых человек из одного и того же города, проводящих случайно отпуск в одном и том же местечке, - это еще не группа. Но, если они объединяются и предпринимают что-то вместе, то они они становятся группой. Взаимный интерес и определенная порция солидарности служат связывающим веществом любой групповой структуры. "Кто не с нами, тот против нас", этими словами президент США Дж. Буш представил логику приматов в своей речи " Борьба против террора". Этот пример может служить доказательством того, что можно, и не ясно выражаясь, случайно найти точные слова.
Кто вливается какую-либо группу, приобретает познание, кто такие "чужие". И при этом необязательно присутствие "врагов". Очевидно, что эти понятия могут быть полезны и важны для групповой солидарности. Когда границы группы становятся нашей оболочкой, они тем самым обозначают важные границы нашей идентификации личности. История политической культуры человечества показывает выразительно как создаются границы идентификации. Территориальные границы, языковые границы, религиозные границы. Может быть поэтому так тяжело, разрушать границы? Но как и куда должны исчезнуть границы? По всей видимости они никогда не исчезнут. Границы будут создаваться снова и снова на новых местах, так как людям и культурам небходимы "чужие", чтобы знать кто мы, "свои". После крушения государственного социализма в восточной Европе "свободный Запад" обратился к "западному обществу ценностей". Пока прилагательное "свободный" было границей отделяющей социализм, нашлось понятие "ценности" против фундаментализма.
Как социальные приматы объединяются люди в группы и стаи. При этом морально отделяются они друг от друга, кто принадлежит группе, а кто- нет. Для членов моей группа применяется один масштаб оценки и уважения, для не членов - другой. Наша внутренняя природа приматов ответственна за то, что мы многие проблемы почти не воспринимаем или они нас не волнуют, потому что эти проблемы не "наши". Вместо того, чтобы думать критически о нуждах и потребностях в мире, мы интуитивно интересуемся другими вещами и перенимаем диапазон сознания группы, с которой мы себя идентифицируем.
Ориентировка в поступках на группу и стадная мораль - типичные свойства человеческого поведения, которые ограничивают нашу способность к сочувствию и определяют предел нашего здравого рассудка. Как раз в этом и состоит наибольшая опасность для наших нравственных оценок: конформизм. Посредством этого объясняется то, что один и тот же человек, который дисциплинированно и образцово стоял на красном сфетофоре, в Третьем Рейхе ужасным, невообразимым способом убивал людей.