Вот уже несколько минут я смотрела на исписанную мелким изящным почерком страничку и не могла поверить в то, что видела.
Тетрадь, которую сейчас держала в руках, была единственным, что связывало меня с моей матерью. Если не считать имени, которое она дала, да памяти отца, долгое время отказывавшего мне в рассказе о ней.
Но имя много обещало, но вновь и вновь обманывало. Каждый раз, когда оно звучало, я пыталась представить себе, как могла бы произносить его она. Пыталась, но не могла. Я не помнила ее голоса.
Память отца стала более ярким свидетельством ее существования. Но... в ней была его горечь, его боль, которую он пронес сквозь эти долгие годы. Была там и любовь, не отданная больше никому из женщин, но отблеск так и не утихшей обиды прятал за собой тлеющее в его сердце чувство.
Тетрадь же....
Отец отдал ее, когда мне исполнилось восемнадцать.
Меня нисколько не смущало, что ее страницы пусты и едва ощутимо позванивали от защитной магии. Все это было совершенно не важно. Лишь то, что она принадлежала маме.
Каждый день я доставала тетрадь из своего тайника, прижимала к себе, как прижимают дети самую дорогую игрушку. Но не игрушкой она была для меня. Тем, чего касались ее руки. Тем, что продолжало хранить ее запах. Хорошо выделанной кожи, тонких шелестящих страниц и... ветра. Едва ощутимого, но такого ласкового, что от его прикосновения хотелось смеяться и петь. И радоваться дню, в котором существовала его свежесть.
С тех пор миновало три года все крепнущей надежды, среди которых не было ни одного дня, когда бы я перестала верить, что однажды раскрою ее и....
- Анни, ты решила оставить гостей тосковать по твоей лукавой улыбке. - Отец заглянул в приоткрытую дверь и замер на пороге комнаты, догадавшись, что заставляет меня сидеть, не шевелясь.
Стирая с лица очередную слезу, я не заметила, как он оказался рядом.
Меня всегда удивляла его способность двигаться мягко и тихо. И хотя он был чистокровным человеком, напоминал мне одновременно и грациозных элян и холодных, как лед, эмпиров.
Провел пальцами по волосам, коснулся губами виска, успокаивая, и только после этого склонился над столом. Произнес тихо, то ли спрашивая, то ли утверждая:
- Ее дневник.
Он не нуждался в моем ответе, но я, хоть и с трудом, заставила себя кивнуть. Я уже успела пробежаться взглядом по первым строчкам и понять, чем оказалась оставленная мамой для меня тетрадь.
- Ты мне позволишь? - Теперь это точно был вопрос.
Вот только....
Я часто видела на его лице улыбку. Или не видела ничего, кроме отстраненной бесстрастности, когда он не собирался делиться ни с кем тем, что творилось в его душе. Но еще ни разу он не показывал мне своего смятения. Ни тогда, когда мой дед узнал, что во мне течет капля нечеловеческой крови и закрыл перед нами дверь своего дома. Ни тогда, когда ему пришлось спасать мою жизнь, пробираясь по улицам города, заполненным жителями, желающими поквитаться с гордыми элянами. Ни тогда, когда ковен магов исключил его из своих рядов. Причиной тоже была я, дочь - полукровка.
И вот теперь на его лице была растерянность и... страх, что казалось еще более невероятным.
- Конечно. - Я провела пальцами по его ладони, делясь своим теплом и любовью.
Он был мне не просто отцом, который многим рисковал ради того, чтобы я продолжала жить. Он был отцом, у которого для меня находились время, терпение и безграничная нежность. И лишь став постарше я начала осознавать, как много это значило.
Но было в нем и то, что заставляло меня склоняться перед ним. Его верность и мужество.
Вопреки всему, что произошло в его жизни, он продолжал любить единственную женщину, которая существовала для него - мою маму.
- Подожди меня здесь. - Он вновь наклонился ко мне и коснулся лица дрогнувшими губами. - Я извинюсь перед гостями и вернусь.
- Может...
- Они поймут, моя девочка. - Он грустно улыбнулся мне и повторил. - Они поймут.
Вернулся он быстро. Так же тихо вошел в комнату, держа в руках кувшин с горячим пряным напитком, который я очень любила и тарелку с фруктами. Поставил все на столик рядом с камином и, прихватил с тумбочки у кровати две глиняные кружки - они всегда там стояли ради пусть и редких, но любимых мною посиделок с отцом. Потом показал мне взглядом на одно из кресел, сам опускаясь в другое.
Эти несколько шагов показались мне самыми трудными в моей жизни. Да и ноша вдруг стала слишком тяжелой. Впрочем, так оно и было. Потому что в руках я держала жизнь своей матери.
Часть 1. Дневник Ланэ
Я не помню своего детства. Или, возможно, я просто не хочу его помнить, чтобы оставшееся за стеной огня и криками родных, не смущало меня тем счастьем, которое исчезло в один миг. Я даже не знаю, с чего я решила, что до той ночи была счастлива. Наверное, я просто оказалась не готова к боли и горечи, к страху, с которыми столкнулась с наступившим рассветом, потому и искала успокоения в том, что ушло навсегда.
Единственное, что связывало меня с тем, что было "до" - прикосновение ласковых рук и наполненный теплом взгляд изумрудно-зеленых глаз.
В том, что это именно воспоминания, а не разгулявшееся воображение, меня убедила няня, которой когда-то удалось вытащить меня из горящего дома. Как-то, незадолго перед своей смертью, она сказала, что мои глаза очень похожи на ее.
Это было в первый и последний раз, когда она говорила о моей матери.
Но... начну по порядку.
Первое, что мне вспомнилось, когда прошлое нашло ко мне тропинку - горящая балка, падающая на меня с потолка. Потом... ощущение крепких, шершавых рук, которые сдергивают меня с постели за мгновение до того, как огонь касается моего тела. Надрывные крики, вопли о помощи и густой едкий дым, в котором теряются привычные коридоры, и мутится сознание.
Я продолжаю осознавать, что меня куда-то несут, но все очень скоро становится далеким и неважным.
Прихожу я в себя от ощущения холода и сырости. Пытаюсь спросить, что случилось у няни, склонившейся надо мной, но она закрывает мне рот ладонью. И я проглатываю так и не раздавшийся звук.
Не потому, что она не позволяет мне это сделать - меня останавливают ее испуганные глаза. Такой я не видена ее никогда.
То, что я испытываю в этот момент, не страх, не понимание, как жестока жизнь, лишившая меня всего дорого, что у меня было. Просто пустота, в которой нет ничего, кроме затравленного взгляда, и запаха дыма, которым пропитались ее удерживающие меня руки.
Я не знаю, сколько дней и ночей мы провели в том подполье. Все, что есть в воспоминаниях: спекшиеся губы (у меня началась горячка), к которым прикасается шероховатый край кружки и кусочки размоченной лепешки, которые я глотаю быстрее, чем чувствую их вкус. Потом слабость становится такой, что мне не удается даже приоткрыть рот, когда няня пытается меня напоить. И затхлая, дурно пахнущая вода тонкой струйкой стекает по моему лицу, шее, неожиданно приятно холодя пылающую кожу.
А потом все уходит. И страх и боль. И вокруг меня лишь темнота, которая приятно убаюкивает, даря ощущение покоя.
Когда я открыла глаза в следующий раз, тут же зажмурившись от льющегося из раскрытого окна света, успела заметить склонившиеся к самой земле под тяжестью налившихся спелостью яблок ветви. В свои права вступала осень.
Это значило, что беспамятство отняло у меня почти три месяца жизни.
- Выпей это, детка. - Незнакомый мужчина приподнимает мою голову и подносит к губам украшенную рисунком с драконами чашку. Первый же глоток заставляет меня закашляться, и это отнимает те крохи сил, которые у меня были.
Потом было еще много дней, в которых ко мне ненадолго возвращалось сознание. Чаще всего это случалось ранним утром и прежде, чем тот же самый незнакомец давал мне выпить чуть горьковатый, но с приятным послевкусием напиток, остававшимся на языке и небе, я успевала насладиться мягким теплом от скользящего по моему телу солнечного луча. Затем я вспоминала, что уже ни один раз хотела спросить у него, где я, но вновь падала в нежные объятия темноты.
А затем яркость утра сменили серые тяжелые рассветы, в которых с обреченной настойчивостью тянулись к окну под порывами ветра потерявшие листву ветви, да поливал слезами стекло нудный, затяжной дождь.
В тот день, когда я окончательно пришла в себя, землю укрыло первым снегом.
Я открыла глаза, и первое, на что наткнулся мой взгляд - медленно парящие в воздухе белые снежинки.
- Ну-с, матушка, принимай воскресшую. - Несмотря на показавшийся мне почтенным возраст незнакомца, голос его был бодр и крепок. Да и взгляд лучился юношеским задором.
И хотя в то время мне было десять, а когда я была вынуждена покинуть приютившего нас с няней мага-лекаря, мне исполнилось уже семнадцать, в нем и тогда оставался этот азарт молодости, который продолжал гореть в уже довольно немолодом теле.
- Неужто вернулась? - Вбежавшая в комнату женщина была мне смутно знакома.
Но... ни тогда, ни много позже, я не узнала, кем она была для меня на самом деле. И лишь перед ее смертью....
До этого пока еще было далеко.
- Вернулась, матушка. Принимай свою донюшку. Теперь только кормить хорошо, да славить покровительницу болезных за то, что не дала сгинуть твоей единственной.
Склонившаяся надо мной женщина не заплакала, как я того ожидала. Ее глаза были сухими, но я отчего-то подумала тогда, что это не от бесчувственности. Просто, похоже, к этому времени она их выплакала все.
И лишь губы шептали, сбиваясь и начиная сначала: "Ланэ, донюшка, моя. Ланэ...", - да загрубевшие от работы пальцы метались по моему лицу, продолжая не верить в то, что она видела.
- Ну, полноте. - Мужчина буквально отодрал ее от меня, и, видя мою растерянность, по-доброму улыбнулся. - Здорова она, хоть и слаба сильно. Да и память в горячке сгорела. Но это и не страшно, мала еще, новой наберется.
Говорил он не для меня, но от его слов отступило сжавшее сердце волнение. Сразу стало как-то понятно, отчего лицо той, которая называла меня ласково донюшкой, было смутно знакомо, а имя так и не возникало.
- Спасибо Вам, господин Флорей. Чего хотите требуйте...
Она попыталась опуститься перед ним на колени, но он не позволил, крепко ухватив ее за плечи. Его взгляд стал строгим, а голос тревожным.
- Не начинай снова, Марья, не начинай. За леченье дочери ты уже рассчиталась своей заботой о моем одиночестве. Да и предложение мое продолжает оставаться в силе. Идти вам некуда, так что оставайтесь. Ланэ твою воспитаю, как свою. Да и видится, что помощницей она вполне мне может стать. Ну а ты хозяйкой в моем доме будешь, как все это время все в своих руках держала.
Не знаю, чем была занята в тот день моя судьба, но она решила ни во что не вмешиваться и дать передышку перед теми испытаниями, которые должны были выпасть на мою долю.
И на долгие семь лет, няня стала моей матерью, а господин Флорей, штатный маг-лекарь городка Шмаель, моим приемным отцом.
И если сначала соседи еще поговаривали о том, что у такой дородной женщины, как новоявленная госпожа Флорей, дочь такая хрупкая, да еще и с благородными чертами лица, то вскоре успокоились. Моей матери стоило лишь под большим секретом поведать одной из кумушек, что она долгое время служила в богатом доме, да восторженно закатить глаза, рассказывая об изысканной красоте ее бывшего хозяина.
Остальное доделал уже сам лекарь, удрученно заметив одному из своих пациентов, что даже его мастерство оказалось бессильно перед лихорадкой, которая навсегда лишила меня яркого румянца и обрекла на болезненную стройность фигуры и похожее на седину серебро волос.
***
Первая зима после возвращения к жизни запомнилась мне жаром пылающего камина, кружкой горячего молока с пряностями и вкусными булочками, которыми меня потчевала матушка, как ласково называл мою маму (я буду называть ее именно так, потому что в то время была в этом абсолютно уверена) господин Флорей.
Мои силы восстанавливались медленно.
Большую часть времени я проводила сидя в кресле у огня в небольшом, но очень уютном зале на первом этаже двухэтажного дома, принадлежащего магу. Чтобы не скучать, пока отец (когда я впервые произнесла это слово, обращаясь к нему, в его глазах выступили слезы, а мама, от неожиданности вскинув руками, зарыдала, закрыв лицо ладонями) занимался довольно многочисленными пациентами, я читала книги, которые он мне давал.
В основном они были о растениях и правилах составления из них лекарственных смесей, да основах магии. Встречались и исторические хроники вперемешку с похождениями благородных господ, которые я сразу откладывала в сторону. Наверное, дело, которым занимался мой приемный отец, да длительная болезнь, которая едва не лишила меня жизни, отложили отпечаток на мои интересы. Меня не прельщали воинские подвиги мужчин, бившихся до смерти ради благосклонности дамы. Да и жизнеописания живущих в нашем мире рас, в которых было много войн и предательств, не вызывали у меня ничего, кроме желания немедленно закрыть книжку.
А особенно я любила вечера, когда ко мне присоединялся отец с кружкой травяного настоя, в который он вливал ложку вина. Он делал небольшой глоток, смакуя получившийся вкус, и обхватив емкость крупными, сильными ладонями, с добродушной усмешкой, которую прятал в густых усах, скрупулезно отвечал на возникшие у меня вопросы.
Так незаметно подступила весна. К тому времени я уже начала выходить на улицу и с каким-то внутренним восторгом смотрела на то, как оседают сугробы в саду, разбитом вокруг дома. Как подергиваются ажурной темной корочкой, как сбегают искрящимися в лучах яркого солнца ручейками.
Я все еще быстро уставала и чтобы дать мне возможность власть надышаться свежим весенним воздухом, конюх, средних лет крупный мужчина, выносил на широкое крыльцо покрытое медвежьей шкурой садовое кресло. Так я могла подолгу сидеть, закутанная в теплый плащ отца, вслушиваясь в переливы капели и пенье птах.
К середине лета, когда желающих воспользоваться услугами штатного лекаря становилось значительно меньше, господин Флорель перебирался в деревню неподалеку от города. Пара часов верхом, и вокруг тишь размеренной, полной забот деревенской жизни. Он обычно снимал комнаты у вдовы погибшего во время последней войны с эмпирами воина. Не столько для того, чтобы насладиться отдыхом, сколько чтобы собрать нужные ему в работе травы.
Он мог приобрести их в лавке любого травника, но предпочитал особо ценные заготавливать сам. Ни один раз повторяя мне, что успех лечения часто зависит от того, с каким настроением была сорвана та или иная травинка. И я склонна была ему верить, видя, каких успехов добивается он там, где другим оказывалось не по силам справиться с недугом.
В это лето он покинул город вместе со мной. Матушка осталась приглядывать за домом, который она полюбила со всем неистовством своей открытой души. И хотя у господина Флореля были и слуги, и кухарка, госпожа Марья предпочитала многое делать сама. Она была воистину неугомонна, то натирала до блеска столовое серебро, то замешивала пахнущее ванилью тесто, то вышивала искусной глядью льняное белье.
Мы выехали ранним утром в экипаже, который отец нанял ради такого случая. Обычно он предпочитал ездить верхом, несмотря на укоризненные замечания своей жены, что в его возрасте надо быть степеннее. Отцу было уже далеко за пятьдесят и не будь он магом, вполне мог бы считаться пожилым. Но хотя лицо его уже покрыли первые морщины, словно сдавшись под тяжестью прожитых лет, его тело оставалось сильным и гибким.
Таким он был и в тот год, когда я была вынуждена уйти из его дома. Но... об этом позже.
Стражники на выезде из города почтительно склонились перед нами, а старший из воинов, подошедший уточнить, где искать лекаря, случись какая неприятность, говорил с отцом с уважением. И я чувствовала гордость за то, что часть этого отношения, касается своим крылом и меня. Пусть и приемной, но его дочери.
Повозка ехала не торопясь. Отец попросил кучера не гнать, пожелав дать мне насладиться поездкой. Дорога вилась вдоль реки, и до меня еще долго доносился радостный визг мальчишек, избравших ее берег для своих игр. С другой стороны расстилался луг, на котором нет-нет, да мелькал неказистый кустарник. Потом, казавшийся очень далеким лес неожиданно подступил совсем близко, выстроившись вдоль тракта зеленой стеной.
- Господин, приближается карета. Прикажете съехать? - Голос кучера вывел меня из созерцательной задумчивости.
Все, что видели вокруг себя мои глаза, выглядело очень непривычно и, в то же время, знакомо. Но я уже настолько привыкла к такой двойственности моей памяти, большая часть которой осталась за чернотой беспамятства, что просто не обращала на это внимания. Просто поверила отцу, что того прошлого, которое было у меня до встречи с ним, больше не существует.
- Съезжай, - спокойно ответил тот, ободряюще улыбнувшись мне. Словно ощутил, что я, все-таки, слегка испугалась. Продолжил он только для меня. уже тише: - Наверное, герцог возвращается из столицы. Представлял королю своего наследника.
- А зачем съезжать? - робко уточнила я.
Очень многое в этой жизни казалось мне новым.
- Сейчас сама увидишь, - хмыкнул он добродушно и, притянув меня к себе, коснулся губами лба.
Он оказался прав. Это была карета герцога, окруженная двумя дюжинами всадников из его охраны. Теперь я понимала, останься мы на дороге, нас вполне могло бы снести этой кажущейся неукротимой кавалькадой.
Но, вопреки моим ожиданиям, что они сейчас промчатся мимо, и мы двинемся дальше, этого не случилось. Я не заметила, кто и когда отдал команду, но приближаясь к нам, всадники придержали лошадей, и карета замерла, проехав немного дальше того места, где остановились мы, съехав на обочину.
- Вспомни все, чему я тебя учил, - прошептал мне на ухо отец, прежде чем покинуть экипаж.
Потом он помог сойти мне, спокойно, без лишней суеты, словно заставлял ждать не самого герцога де"Сайсен, замок которого находился за городом с другой стороны.
- Господин герцог. - Низко склонил он голову, когда мы подошли ближе к мужчине, который хоть и не казался старше отца, но выглядел не в пример более рыхлым и обрюзгшим. - Могу ли я справиться о здоровье Вашей светлости и здоровье ваших сыновей.
Я уже слышала, что герцогиня умерла в родах, так и не дав жизнь третьему ребенку. Девочке, которой не суждено было украсить собой род де"Сайсенов.
Случилось это не так давно. Я еще не спала, когда отец вернулся из замка, по необыкновению рассерженным. На вопрос матушки, что его так расстроило, гневно бросил, что предупреждал герцога о том, что столь поздние роды будут тяжелыми и его нужно позвать при первых признаках их начала.
Как оказалось, тот посчитал, что будет достаточно обычной повитухи и отправил за отцом, когда сделать уже ничего было нельзя.
- Благодарю, Флорель. Стараниями наших покровителей, все благополучно, - ответил тот низким грудным голосом. - А ты, как я вижу, в деревню?
- Именно так, - подтвердил с поклоном отец. - Время трав пришло, да и для дочери деревенский воздух будет только на пользу.
- Слышал я, слышал, что ты приветил в своем доле одинокую женщину с ребенком. И о тяжелой ее болезни, с которой тебе удалось справиться тоже наслышан. Так это она?
Он обернулся ко мне и я, как учил меня отец, присела в робком реверансе, вызвав на лице герцога улыбку.
- Да, господин герцог. Это моя приемная дочь, Ланэ.
- Не знай я ее историю, мог бы сказать, что есть в ней кровь элян, но вряд ли бы ты этого не заметил.
- Заметил бы, - спокойно ответил отец, посмотрев на меня. - Но она столь же человек, как были ее мать и отец. А то, что рано седина покрыла волосы, так то была цена за жизнь. Не столь и великая цена. - И еще раз, с задумчивостью, взглянув на меня, спросил сам. - Как прошло представление у короля?
- А ты сам спроси у этого охламона! - Со смешком, в котором звучала неприкрытая гордость, проворчал герцог. И зычно крикнул: - Танир, Крий, подойдите ко мне.
Не успел еще затихнуть последний звук его голоса, а рядом с ним уже стояли двое его сыновей. Глядя на них, ни на мгновение нельзя было усомниться в их родстве.
Старшему, Таниру, было около восемнадцати. Это был ладный, крепкий юноша, с красивыми чертами лица и несколько надменным взглядом. Впрочем, продолжалось это недолго. Заметив мое любопытство, он тут же стал попроще, словно больше не считал нужным сохранять высокородную заносчивость.
Младший же, Крий, которому этой весной исполнилось пятнадцать, гордостью по поводу своего рождения в роду герцога, похоже, никогда и не страдал.
Я, заметив, как отец склоняет голову, приветствуя детей де"Сайсена, вновь повторила реверанс, радуясь тому, что жар румянца никогда не опалял моей кожи. Я хоть и была совсем ребенком, понимала, что Танир явно смотрит на меня оценивающе. А вот Крий...
Наткнувшись на приветливый взгляд голубых, похожих на бескрайнее летнее небо, глаз, я ощутила странное волнение. Еще не зная, что дорога в деревню свела меня с тем, кто очень значительно повлияет на мою дальнейшую жизнь.