В марте 1814 года адмирал сэр Ричард Болито возвращается в Англию после нескольких месяцев напряжённого патрулирования у побережья Северной Америки. Ожесточённая и безрезультатная война с Соединёнными Штатами ещё не закончилась, но известие о поражении Наполеона и его отречении потрясло флот и страну, обескровленную годами европейского конфликта. Победа была несбыточной мечтой, и теперь для Болито видение будущего и личного мира кажутся достижимыми. Однако он остаётся адмиралом Англии, и недоброжелательное Адмиралтейство отправляет его на Мальту. Возможно, это назначение – комплимент, а может быть, злонамеренный план, чтобы удержать его от любимой женщины и желанной свободы? Он не может знать, но голос долга говорит настойчивее, чем голос сердца, и в этом знакомом море, где и слава, и трагедия коснулись его жизни, Болито предстоит столкнуться с будущим, возрождением ненавистного тирана и исполнением предназначения.
1. Решения
Вице-адмирал сэр Грэм Бетюн отложил перо и подождал, пока пожилой адмиралтейский клерк соберёт подписанные им письма и депеши. Когда за ним закрылись высокие двустворчатые двери, Бетюн встал и взглянул на ближайшие окна. Яркое солнце; он даже чувствовал тепло, разливающееся по всей комнате, а небо было таким чистым, что почти не имело цвета.
Он услышал бой часов и задумался, как проходит совещание в коридоре. Старшие офицеры, лорды Адмиралтейства и гражданские советники, созванные сюда для обсуждения состояния верфей и потребностей медицинских служб. В Адмиралтействе был обычный день.
Он беспокойно подошел к окну, распахнул его, и навстречу ему донеслись звуки Лондона: грохот экипажей и звон сбруи, крик уличного торговца, рискующего навлечь на себя гнев носильщиков Адмиралтейства, продавая свои товары проходящей толпе.
Бетюн увидел своё отражение в окне и улыбнулся. Когда-то он думал, что никогда не получит такую должность; теперь же он едва ли мог представить себе что-то другое. После кораблей и моря это казалось чем-то чуждым. Он коснулся жилета. Грэм Бетюн, вице-адмирал Синего флота, один из самых молодых флаг-офицеров в списке ВМС. Как и форма, эта должность сидела на нём идеально.
Он перегнулся через подоконник и наблюдал за людской процессией. Многие вагоны были открыты солнцу, открывая вид на женщин в ярких шляпках и нарядных платьях. Стоял апрель 1814 года, но война всё ещё была жестоким фактом.
Как и большинство действующих офицеров, Бетюн привык к преувеличенным заверениям и обещаниям окончательной победы.
Ежедневно приходили сообщения о том, что армии Веллингтона прорываются через один французский опорный пункт за другим; непобедимый Наполеон, как утверждалось, находится в бегах, покинутый всеми, кроме своих верных маршалов и Старой гвардии.
Во что на самом деле верят все эти люди там, внизу, подумал он. Неужели после стольких лет войны с привычным врагом перспектива мира всё ещё лишь мечта? Он вернулся в комнату и уставился на картину на стене: фрегат в действии, паруса изрешечены ядрами, бортовой залп изрыгает огонь по врагу. Это было последнее командование Бетюна. Он противостоял двум большим испанским фрегатам – неравные шансы даже для такого рьяного капитана, как он. После ожесточённого боя он высадил одного испанца на берег и взял в плен другого. Флагманское звание последовало почти сразу же.
Он посмотрел на богато украшенные часы с жеманными херувимами и подумал об одном человеке, которым он восхищался, а может быть, и завидовал больше, чем кем-либо другим.
Сэр Ричард Болито вернулся в Англию, сразу после той войны с Соединёнными Штатами; Бетюн видел письмо, которое Первый лорд Адмиралтейства отправил ему в Корнуолл с призывом вернуться в Лондон. Болито был его капитаном много лет назад на военном шлюпе «Спарроу». Другая война, но даже тогда они сражались с американцами, новой нацией, рождённой революцией.
Причины отзыва не были названы. Разве сэр Ричард Болито не заслужил отдых после всего, что он совершил? Он также подумал о прекрасной Кэтрин Сомервелл, которая приходила в этот самый кабинет, чтобы увидеть его. Он часто думал о них, о них вместе.
И когда невозможное свершится, и снова наступит мир, постоянный или нет, что станет с Болито и со всеми людьми, которых он знал на пути от мичмана до Адмиралтейства? Что будет со мной? Это была единственная жизнь, которую он знал. Это был его мир.
Улицы и морские порты были полны изуродованных и оборванных остатков войны, отвергнутых жизнью, которая их практически уничтожила. Бетюн иногда удивлялся, как он всё ещё может быть чувствительным к таким вещам. Возможно, он унаследовал и эту черту от молодого капитана «Спэрроу».
Он услышал голоса в соседней комнате, где его клерк отгонял незваных гостей. Он снова взглянул на часы. Слишком рано для бокала.
Бетюн не пил много и не переедал; он видел, как многие его современники деградировали из-за того, что не обращали внимания на подобные вещи. Он занимался спортом, когда мог – роскошь после тесноты корабля – и наслаждался обществом женщин так же, как они наслаждались его обществом. Но он был сдержан, или старался быть сдержанным, и убеждал себя, что это ради жены и двух маленьких детей.
В дверях стоял его слуга.
Бетюн вздохнул: «В чём дело, Толан?»
«Капитан МакКлеод здесь, чтобы увидеть вас, сэр».
Бетюн отвёл взгляд. «Попроси его войти».
Что заставило его так нервничать? Чувство вины? Возможно, он подумал о любовнице Болито, которая столкнулась со скандалом и одержала победу?
В комнату вошёл высокий капитан. Его лицо было бесстрастным и меланхоличным; Бетюн не мог представить его в море, сражающимся со штормом или противником.
«Еще депеши?»
Капитан покачал головой. Даже это показалось ему печальным. «Из Портсмута, сэр. По телеграфу, только что получил». Он взглянул на потолок, словно пытаясь разглядеть сквозь него устройство, которое могло бы связать здание Адмиралтейства с южным побережьем быстрее любого курьера, быстрее любой лошади, если погода будет идеальной, как сегодня.
Бетюн открыл его и замер. Лист был круглым, почерком школьника, но потом ему показалось, что каждое слово было написано огнём. Или кровью.
Он прошёл мимо слуги и клерка за столом, и его шаги казались необычайно громкими в пустынном коридоре. За ним наблюдали великолепные картины, морские сражения: мужество и героизм, но без человеческих страданий, которые так редко изображались.
Лейтенант вскочил на ноги. «Прошу прощения, сэр, но совещание ещё продолжается!»
Бетюн даже не заметил его. Он распахнул дверь и наблюдал за смешанными выражениями удивления, раздражения и, возможно, тревоги.
Первый лорд нахмурился: «Это так срочно, Грэм?»
Бетюну хотелось облизнуться, рассмеяться, заплакать. Ничего подобного он раньше не испытывал.
«От адмирала, командующего Портсмутом, милорд. Только что получена депеша».
Адмирал спокойно ответил: «Не торопитесь».
Бетюн попытался снова. Это был великий момент, и он был его частью, и всё же он чувствовал лишь печаль. «Армия маршала Сульта была разгромлена герцогом Веллингтоном при Тулузе. Полностью. Наполеон отрёкся от престола, сдавшись союзникам четыре дня назад».
Адмирал очень медленно встал и оглядел стол. «Победа, джентльмены». Эти слова словно повисли в воздухе. «Если бы только храбрый Нельсон мог это предвидеть».
Затем он повернулся к Бетюну. «Я немедленно увижусь с принцем-регентом. Займись этим вместо меня». Он понизил голос, чтобы не слышать остальных. «Для тебя это может означать Париж, Грэм. Я буду чувствовать себя там спокойнее».
Бетюн снова оказался в своем просторном кабинете, не помня о возвращении.
Когда он снова выглянул в окно, ничего не изменилось: ни люди, ни лошади, ни экипажи. Даже разносчик всё ещё стоял с подносом товаров.
Пожилой клерк стоял у стола. «Сэр?»
«Передайте приказ офицеру охраны о карете и эскорте Первого Лорда».
«Сейчас же, сэр». Он помедлил. «Трудно принять, сэр. Поверить…»
Бетюн улыбнулся и коснулся его руки, как это мог бы сделать Болито.
Трудно принять? Это было невозможно.
Лейтенант Джордж Эвери остановил своего наёмного коня и откинулся в седле, любуясь видом. Дом был прекрасно спроектирован; великолепный – только так его можно было описать, подумал он, – и, вероятно, больше того, где он ночевал.
Поездка из центра Лондона до этого места на берегу Темзы была приятной, и это дало ему время подумать и подготовиться к встрече с дядей, лордом Силлитоу из Чизика. Он чувствовал ликование окружающих, видел их улыбки и приветственные взмахи рук, когда проезжал мимо; видимо, было необычно видеть морского офицера верхом на лошади.
Но дело было не только в этом, гораздо больше. Невозможное стало фактом, и, казалось, каждый мужчина и каждая женщина города вышли на улицы, чтобы убедиться, что эта новость не просто очередной жестокий слух. Наполеон, тиран, угнетатель, стремившийся поработить целый континент, был повержен и попал в плен к победоносным союзникам.
Сегодня утром она наблюдала за ним, пока он одевался и готовился к этой встрече. Он всё ещё ощущал силу и страсть их близости. Неужели и эти отношения — нечто большее, чем мимолетный сон?
Он взглянул на церковные часы. Он пришёл на пять минут раньше. Его дядя, конечно, ожидал этого, хотя, поговаривали, он сам специально опаздывал на свои встречи.
И всё же Эвери едва знал его. Его дядя, тогда ещё сэр Пол Силлито, предложил ему подать прошение о назначении флаг-лейтенантом к сэру Ричарду Болито. По мере приближения даты первой встречи он почти отозвал прошение, зная, что оно закончится лишь новым разочарованием. Он был ранен и попал в плен. После обмена ему предстояло предстать перед военным трибуналом за потерю корабля, хотя он был потерян из-за безрассудства капитана, а его собственное ранение сделало его беспомощным и неспособным помешать своим людям атаковать превосходящего противника.
Воспоминание о первой встрече с Болито, героем и легендой, было очень ярким; оно никогда не покидало его, и их общение восстановило его, возможно, даже сделало его тем, кем он иначе никогда бы не стал.
Но его дядя? Человек огромной власти и влияния; и теперь, когда Силлитоу стал ещё и личным советником принца-регента, эта сила вызывала большой страх, если не уважение.
Он похлопал лошадь по боку и обратился к конюху, который подбежал, чтобы взять поводья.
«Позаботься о ней, пожалуйста. Сомневаюсь, что я задержусь здесь надолго».
Двери распахнулись прежде, чем он успел до них добраться, солнце лилось ему навстречу из окон, выходящих на Темзу, и медленно скользили мачты местных торговцев, пользующихся приливом. Изящная лестница, изящные колонны, но при этом спартанское отсутствие украшений и росписей, которое его дядя, несомненно, счёл бы легкомысленным и навязчивым.
В просторном коридоре его встретил слуга с суровым лицом в ливрее с золотыми пуговицами. Эйвери слышал, что большинство слуг Силлитоу напоминают боксёров-профессионалов, и теперь он убедился в этом.
«Подождите, пожалуйста, в библиотеке, сэр». Он не опустил глаз, словно боец, опасающийся вероломного нападения.
Эйвери кивнул в знак согласия. Мужчина не спросил его имени; он бы и так знал. Иначе его бы здесь не было.
Он вошёл в библиотеку и посмотрел на реку. Мир. Он чувствовал боль в раненом плече, которая всегда служила напоминанием, если понадобится. Он вспомнил её тело, выгнувшееся к нему; она настояла на том, чтобы увидеть глубокий шрам, и поцеловала его с такой нежностью, что он был одновременно удивлён и тронут.
Он взглянул на себя в высокое зеркало; словно чужак, подумал он. Он всё ещё не мог привыкнуть к единственному эполету на плече.
Они все вместе пережили столько всего. Но когда он пытался представить себе будущее, за пределами дня или недели, он словно терялся в тумане.
Война закончилась. Военные действия продолжались вдоль границы Канады и США, но это не могло продолжаться долго. А что же мы? «Мы, счастливчики», как их часто называл Болито. Адам Болито всё ещё находился в Галифаксе в качестве флаг-капитана контр-адмирала Кина; капитан Джеймс Тайак ждал нового назначения, а фрегат «Неукротимая» был выведен из эксплуатации и ждал своей участи.
Он смотрел на своё отражение. Всё ещё лейтенант, с проседью в тёмных волосах, свидетельствующей о том, чего ему стоила война. Тридцати пяти лет. Он усмехнулся, удивлённый тем, что способен представить себе будущее без каких-либо перспектив, как только сэр Ричард Болито окончательно сошёл на берег. В глубине души Болито желал этого, и Эвери чувствовал себя очень счастливым, зная, что он – этот человек, скрытый от посторонних глаз. Смелый в своих решениях, непоколебимый в их исполнении, но после того, как пушки замолчали, а вражеский флаг спустился сквозь дым, Эвери увидел другого человека, чуткого, скорбящего о павших, потому что он этого от них требовал.
А что же тогда ему самому? Самостоятельное командование? Возможно, небольшая шхуна вроде затерянной «Джоли», хотя это маловероятно. Флот начнёт избавляться от кораблей и людей, как только союзники согласуют условия мира. Бесчисленные солдаты и матросы получат выплаты, никому не нужные, и будут брошены на произвол судьбы. Так уже случалось. Так будет всегда.
«Если позволите, пройдите сюда, сэр».
Эйвери вышел из библиотеки, остро ощущая тишину; она заставила его осознать, насколько здесь пусто. После шумного, оживлённого корабля это было ожидаемо. Все моряки чувствовали себя как рыба, выброшенная на берег. Но по сравнению с домом Болито в Корнуолле, с его бесконечными приходами и уходами людей с фермы и поместья, соседей и доброжелателей, это великолепное жилище гудело, как могила.
При входе дядя встал из-за стола и закрыл большую папку, которую, по-видимому, изучал, хотя Эйвери чувствовал, что тот уже какое-то время сидит лицом к двери. Чтобы успокоиться? Вряд ли. Чтобы побыстрее закончить, исполнить долг, что ли?
Они пожали друг другу руки, и Силлитоу сказал: «На этом всё, Марлоу». Невысокий мужчина, которого Эйвери не заметил, встал из-за другого стола и поспешно убежал. Должно быть, это был секретарь его дяди, но Силлитоу, как обычно, не представил его.
Он сказал: «У меня есть немного бордо. Думаю, вам понравится». Он снова повернулся к нему, и Эйвери отчётливо увидел эти тёмные, пронзительные глаза, прищуренные веки, взгляд, впитывающий каждую деталь. Он вполне мог представить, как люди его боятся.
«Я рад, что вы здесь. Становится всё труднее найти время». Он слегка нахмурился, когда вошёл другой слуга с кларетом и бокалами. «Как удачно, что вы были в Лондоне и получили мою записку». Взгляд был бесстрастным, без тени торжества или презрения. Он спокойно добавил: «Кстати, как поживает леди Майлдмей?»
«С ней всё хорошо, сэр. Похоже, в Лондоне осталось мало секретов».
Силлитоу слабо улыбнулся. «Именно так. Но, с другой стороны, вы не очень-то старались скрыть свою… как бы это назвать? Вашу связь с этой дамой, которая, насколько я понимаю, была женой вашего последнего капитана? Конечно, я знал об этом. И я не уверен, что одобряю это, да и не думаю, что вас это заботит».
Эйвери сел. Какое это имело значение? Я ничем не обязан этому человеку.
Он вдруг вспомнил о Болито. Я всем ему обязан.
«Вы, наверное, не слышали». Силлитоу взял стакан и строго посмотрел на него. «Сэра Ричарда вызывают в Лондон. Он там нужен».
Эйвери отпил кларет, не попробовав. «Я думал, его освободят от службы, сэр».
Силлитоу смотрел на него поверх края стакана, слегка поражённый силой этих слов. Он любил своего племянника и чувствовал побуждение действовать в его защиту после того, как тот освободился из французской тюрьмы, но только для того, чтобы предстать перед военным трибуналом. Жалкое и ненужное дело, подумал он. Но у него не было времени на флот с его строгими правилами и традициями. Его старший брат был капитаном и погиб в бою; именно этот капитан вдохновил молодого Эйвери поступить на флот, и именно он поручил ему стать мичманом. Но вспышка Эйвери застала его врасплох, а он не любил сюрпризов, если только они не были его собственными.
Эвери сказал как бы самому себе: «Значит, он все равно будет во мне нуждаться».
Силлитоу нахмурился. «У меня большое влияние. Я также богатый человек, некоторые даже скажут, очень богатый. У меня есть деловые интересы в этой стране, на Ямайке и в Вест-Индии. Мне нужен честный человек». Он коротко улыбнулся. «И, если хотите, честный».
Эйвери поставил пустой стакан. «Вы предлагаете мне встречу, сэр?»
Силлитоу прошёлся к окну и обратно. «Новая жизнь — так было бы точнее».
Эйвери наблюдал за ним, внезапно ощутив дискомфорт Силлитоу. Ему было не по себе, и, поскольку это состояние было ему незнакомо, он не мог его сдержать.
«Почему я, сэр?»
Силлитоу сердито повернулся к нему. «Потому что ты должен был чем-то похвастаться за свои жертвы и за несправедливое с тобой обращение». Он покачал головой, словно пытаясь заглушить какой-то скрытый голос. «И потому что я хочу, чтобы ты стал моим наследником». Он снова повернулся к нему. «Мой сводный брат умирает от лихорадки и самолюбования, которое вызвало бы отвращение у его отца, каким бы суровым он ни был».
Дверь приоткрылась на несколько дюймов.
«Карета будет подана через пятнадцать минут, милорд!»
Силлитоу сказал: «Я должен увидеть Его Королевское Высочество. Людовик Французский проезжает через Лондон, чтобы заявить о своих правах на престол». Он поморщился. «Дела будет много».
Эвери оказался на ногах и стоял у двери, снова держа шляпу в руке.
Силлитоу прикрыл глаза от солнца, глядя на реку. «Наслаждайся свободой с прекрасной Сюзанной». Он протянул руку и сжал запястье Эйвери стальной хваткой. «А потом возвращайся и расскажи мне о своём решении».
Эвери слышал, как лошади нетерпеливо топали копытами.
Удивительно, что он был так спокоен. Как в тот последний день, когда Неукротимый сражался с врагом, и люди гибли буквально в нескольких дюймах от него. И Болито был с ним, рассчитывая на него.
А предположим, Силлитоу ошибался относительно Сюзанны, и что, возможно, есть что-то более глубокое, чем просто огонь сексуального возбуждения?
Он сказал: «Благодарю вас, сэр, но боюсь, я не заслуживаю вашего предложения». Он сунул монету в руку жениха. «Я предан сэру Ричарду».
Силлитоу смотрел на него без всякого выражения. «Тогда ты дурак».
Эйвери удобно устроился в седле и посмотрел на него сверху вниз. «Вполне вероятно, сэр». Он бы сказал больше, но, натягивая поводья, он, возможно, впервые увидел дядю. Человека, облечённого властью и влиянием.
Мужчина совершенно один.
Брайан Фергюсон спрыгнул со своей двухколесной повозки и убедился, что пони находится в пределах досягаемости воды.
«Оставайся здесь, Поппи». Он взглянул на мешок с кормом, но решил не брать его: пони и так уже достаточно располнел.
Затем он повернулся и посмотрел на низкую, выкрашенную в белый цвет гостиницу «Старый Гиперион». Вывеска, изображавшая корабль, кренящийся под ветром и волнами, едва двигалась. Теплый апрельский вечер, но гостиница, должно быть, пустовала, так как все мужчины допоздна работали на фермах. Сквозь деревья он видел блеск воды – реку Хелфорд; это было приятное место. И, будучи единственной гостиницей на окраине деревни Фаллоуфилд, она могла привлечь внимание к местной торговле.
Ранее в тот же день он был в Фалмуте и прекрасно понимал, какие перемены произошли после известия о капитуляции Наполеона. На улицах было больше молодых людей, чем обычно, – верный признак того, что ужасные вербовщики прекратили своё существование. К этому нужно было привыкнуть. Он мрачно согнул одну руку. В последнее время он почти не замечал отсутствия руки; так же трудно было поверить, что его самого забрали на флот вместе с Джоном Оллдеем.
Судьба играла странные шутки. Теперь Олдэй был рулевым и другом сэра Ричарда Болито, а Фергюсон – управляющим поместьем Болито. А Болито был капитаном того корабля, который забрал их с берега, чтобы служить королю.
Он вздохнул. Лучше было поскорее с этим покончить. Они, несомненно, видели или слышали, как ловушка въехала во двор.
Унис, жена Олдэя, ждала его, чтобы поприветствовать.
«Брайан, это сюрприз. Ты же сегодня на рынке!»
Фергюсон вошёл в комнату и взглянул на вымытые столы, цветы и начищенную латунь. Он был приветлив и опрятен, как и женщина, которая его встретила.
«Джон где-то сзади, что-то делает». Она улыбнулась. «Мой Джон, то есть».
Другой Джон был братом Унис, одноногим линейным солдатом, без которого она бы не справилась, ведь Олдей большую часть времени проводил в море. Затем она спросила: «Хочешь его увидеть? В доме всё в порядке, правда?»
Он сказал: «Сегодня пришёл гонец, Унис». Не было смысла пытаться отмахнуться от этого. «Из Адмиралтейства».
Она села на скамейку и уставилась на свои руки, присыпанные мукой. «Я думала… с капитуляцией и всем прочим… всё позади. Понадобится ли нам снова сэр Ричард?» Она коснулась мукой своей кожи. «Мой Джон?»
«Возможно, так оно и есть». Он вспомнил лицо Кэтрин Сомервелл после ухода посланника. Он слышал, как она воскликнула: «Это так несправедливо! Так неправильно!»
Всего несколько недель прошло с его возвращения с войны по ту сторону Атлантики. Возможно, они хотели как-то почтить его память.
Он услышал, как Олдэй скрипит ботинками у двери гостиной, и сказал: «Джона никто не заставит уйти, Унис. Сэр Ричард этого не сделает».
Она снова была совершенно спокойна, дыхание её было ровным. «Я знаю, Брайан. Но ты думаешь не так, как Джон, не о море и не о сэре Ричарде».
Эллдей вошёл в комнату. «Вижу, Кейт снова уснула». Он пожал руку другу. «Будет такой же умной, как её мать, когда вырастет!»
Унис сказала: «Я принесу тебе воды, Брайан». Она коснулась плеча здоровяка, и Фергюсон увидел боль в её глазах. «Ты тоже, конечно!»
Оллдей пристально посмотрел на него. «Она оставила нас одних. Так что, плохие новости?»
«Сэра Ричарда вызвали в Лондон. В Адмиралтейство». Он пожал плечами. «Та же история, да?»
«Они не теряли много времени. Когда мы отправляемся?»
Фергюсон был одновременно взволнован и встревожен. Как и в прошлый раз, и во все предыдущие.
«Он не будет ожидать, что ты поедешь в Лондон, ты же знаешь, приятель. У тебя теперь есть обязанности здесь, Унис и та очаровательная малышка, что спит в гостиной. Война окончена, по крайней мере, с французами, а янки никогда не зайдут так далеко!» Это было бесполезно. А чего он ожидал?
Олдэй сказал: «Моё место рядом с ним, ты же знаешь. Он нуждается во мне сейчас больше, чем когда-либо. С этим его глазом всё не лучше».
Фергюсон промолчал. Олдэй доверил ему свой секрет, зная, что он никому его не расскажет, даже жене. Особенно Грейс. Он любил её всем сердцем, но должен был признать, что она обожает сплетни.
Эллдей посмотрел на свои руки, сильные руки со шрамами, отмечавшими годы, проведенные в море. «Неужели сэр Ричард ошеломлен этой новостью?»
«Трудно сказать. Я наблюдаю за ним и его дамой, как и вы, и горжусь тем, что являюсь частью этого, но свои мысли он держит при себе».
Унис вернулся с двумя запотевшими кружками. «Когда брат вернётся, я должна сказать ему, чтобы он приготовил ещё эля. Думаю, сегодня вечером у нас будет много дел». Она посмотрела на Фергюсона. «Значит, ты ему сказал?»
«Да».
Эллдэй смотрел на кружку в своих руках, словно хотел её раздавить. «Представляете, сэр Ричард может бросить вызов кому-то другому? Это тяжело, но мы не ждём, что что-то изменится в одночасье».
Она снова коснулась его плеча. «Ты никогда не изменишься. Я бы этого не хотела. Я бы знала, что ты притворяешься, терпишь всё это только ради нас с Кейт. Она так к тебе привязалась с тех пор, как ты вернулся».
Она отвернулась, вспомнив его удивление и боль, когда ребёнок ушёл к её брату Джону, словно он, её родной отец, был чужим человеком. Потребовалось время. Но теперь он снова уйдёт. И ей нужно было с этим смириться.
Она вспомнила леди Кэтрин, тот день, когда та ждала на причале в Фалмуте, наблюдая, как маленькая быстроходная шхуна «Пикл» снимается с якоря, а «Болито» возвращается домой. И её собственный муж, как всегда, был с ним. Кэтрин, такая смелая, такая дерзкая перед лицом всех этих скандалов и жестоких сплетен. Она бы это очень плохо перенесла.
Со двора послышались голоса, и она бодро сказала: «Рыбак. Я попросила его зайти». Она вытерла руки о фартук. «Я с ним разберусь».
Оставшись снова наедине с Олдэй, Фергюсон сказал: «Она чудо, Джон».
«Знаю». Он огляделся, словно что-то искал. «Я пойду и приготовлю эль. Это займёт всего минуту. Посиди здесь и допей свой коктейль. Мне нужно немного подумать».
Фергюсон вздохнул. Следующим шагом Эллдей под каким-то предлогом поднимется в дом, чтобы просто поговорить с сэром Ричардом и сообщить ему, что он готов.
Он оглянулся, вздрогнув от глухого удара и чего-то похожего на кашель. Он быстро прошёл в соседнюю комнату, прохладное место, где были сложены бочки, готовые к вскрытию и установке на козлы. Одна бочка, четырёх с половиной галлонная, лежала у стены. Эллдей сидел, прислонившись к ней спиной, прижав руки к груди, дыша громко и прерывисто, словно человек, вытащенный из моря.
Фергюсон опустился на колени и обнял его.
«Полегче, Джон! Опять эта проклятая рана!» Он наблюдал, как его друг с трудом дышит, и гадал, как долго это продолжается. Когда Олдэй повернул голову, он был поражён, увидев, что его лицо было довольно бледным, серым под обветренным загаром.
Он сказал: «Я позову Униса».
Олдэй покачал головой и стиснул зубы. «Нет! Оставайся со мной!» Он тяжело кивнул и глубоко вздохнул. «Всё проходит. Со мной всё будет хорошо».
Фергюсон наблюдал, как на его огрубевшее лицо возвращается цвет, а дыхание становится ровнее.
Эллдей позволил ему помочь ему подняться на ноги, а затем хрипло сказал: «Ни слова, заметьте. Всё приходит и уходит». Он попытался улыбнуться. «Видишь? Яркий, как штык быка!»
Фергюсон покачал головой, смирившись. Он был побеждён; он должен был это знать. Аллдей и Болито, как хозяин и верный пёс, как кто-то однажды сказал, боялись друг друга.
Вместе они подняли бочку на козлы, и Олдэй сказал: «Мне нужно что-то покрепче эля, и это не ошибка!»
Унис нашла их сидящими у неразожжённого огня. Её муж держал свечу для глиняной трубки своего друга, словно им было всё равно. Она прикусила губу, чтобы сдержать отчаяние. Всё это было показушным, ради неё. Как и новая бочка на козлах. Об остальном она могла догадаться.
Фергюсон сказал: «Наверное, пора возвращаться. Нужно посмотреть книги». Эллдей последовал за ним во двор и наблюдал, как он запрыгивает на сиденье.
Он просто сказал: «Спасибо, Брайан». Он посмотрел через поля на блестящую за деревьями реку. «Тебя там не было, понимаешь? Сэр Ричард, полный адмирал, лучший из лучших, ведёт наших абордажников на палубу этого чёртового ренегата, словно какой-то сумасшедший лейтенант! Тебе следовало быть там. Мне кажется. Индомс!» Он покачал лохматой головой. «Теперь я ни за что его не брошу».
Он поднял руку и ухмыльнулся. Это было одно из самых печальных зрелищ, которые Фергюсон когда-либо видел.
И один из самых смелых.
Ричард Болито сидел в углу экипажа и смотрел на толпу и лошадей, а повозки всех размеров боролись за место, явно не обращая внимания друг на друга.
Несмотря на тёплый вечер, он надел плащ, скрывавший форму и звание. В пылу после капитуляции Наполеона любое напоминание об этом вызывало ликующую овацию и толпу простых людей, которые, вероятно, никогда не испытывали подобных чувств ни к кому, кроме Нельсона.
Долгий день; очень долгий день. Сначала Бетюн, а затем встреча с Первым лордом и его старшими советниками. Наполеон был отправлен в изгнание на остров Эльба; гигант, осквернитель целого континента, должен был быть брошен на произвол судьбы, забыт. Даже когда Первый лорд это сказал, Болито усомнился в целесообразности этого решения. Это было похоже на попытку запереть льва в вольере, и это было слишком близко, слишком близко… Первый лорд долго говорил об американской войне и об участии Болито с эскадрой под его командованием. Американцы испытывали дефицит торговли из-за активности британских эскадр и цепочки командования от Галифакса до Карибского моря. Было захвачено чуть меньше тысячи американских торговых судов, и, поскольку Франция больше не истощала ресурсы флота, теперь можно было отправить новые военные корабли, чтобы заделать последние бреши в блокаде.
Первый лорд закончил словами, что ни одну войну нельзя выиграть, загнав в тупик. Необходимо подать пример, предостережение на будущее.
Бетюн наблюдал за Болито и вставил несколько комментариев по поводу американского нападения на Йорк.
Первый Лорд был стар, но не глуп, и он распознал в этом попытку Бетюна отвлечь его.
«Что вы думаете, сэр Ричард? Я знаю, что вы придерживаетесь передовых взглядов на войну на море, и я слышал, как вы сами говорили в этом самом здании, что линия фронта осталась или должна остаться в прошлом?»
Болито повернул голову и увидел Темзу и ее ясное сияние, обещавшее прекрасный закат.
«Я согласна с этим, милорд. Я также считаю, что жажда мести — не причина для продолжения войны, в которой ни одна из сторон не может рассчитывать на победу».
Уже тогда он подозревал, что готовится какое-то нападение. Теперь, во время этого медленного путешествия из Адмиралтейства в Челси, имея время ещё раз всё обдумать, он был в этом уверен. Станцию принял сэр Александр Кокрейн; человек действия во всех смыслах, но вряд ли миротворец.
Оставшись наедине с Бетюном, он спросил о Валентайне Кине и о его племяннике. Бетюн осторожно ответил: «Контр-адмирал Кин вернётся в Англию в этом году. Его флагман, скорее всего, будет выплачен». Он поднял взгляд от стола, и на мгновение Болито снова увидел мичмана. Разница между ними была всего в несколько лет, и, несмотря на обаяние и уверенность, Бетюн был почти таким же. Прежде всего, он был честен. Верен. «Я уверен, что ваш племянник найдёт работу даже при сокращении флота, а это непременно произойдёт».
«Он, пожалуй, лучший капитан фрегата из всех, что у нас есть. Выбросить его на берег после всего, что он сделал и пережил, было бы невыносимо».
Вероятно, именно в этот момент Бетюн принял решение.
Он сказал: «Мы хорошие друзья, Ричард, и мне жаль, что наши пути пересекались лишь изредка». Он лишь слегка пожал плечами. «Как и велит нам наше призвание. Я никогда не забывал, что всем обязан тебе с того момента, как ты принял командование «Спэрроу». И было много таких, как я, кто получил всё от этого общения с тобой».
«И многие из-за этого пали, Грэм».
Он покачал головой, отмахиваясь от этой мысли. «Мы снова увидим Первого лорда, когда он вернётся после аудиенции у принца-регента. Их встречи обычно краткие». Он помолчал, и улыбка исчезла. «Должен сказать вам, что Первый лорд предложит вам Мальту, будет настаивать на том, что вы — очевидный выбор. Пока союзники окончательно не заключат мир, Средиземноморье должно служить напоминанием как друзьям, так и врагам, что никакие дальнейшие территориальные претензии на суше или на море недопустимы». Затем он молча смотрел на Болито. «Я подумал, что вам стоит сначала услышать это от меня».
«Это было очень мило с твоей стороны, Грэм». Он окинул взглядом просторную комнату. «Но здесь может быть опасно, так что будь осторожен!»
Он постучал по крыше кареты и сказал: «Отсюда я пойду пешком».
Кучер в адмиралтейской ливрее едва взглянул с козел. Возможно, он слишком привык к обычаям старших офицеров, чтобы сомневаться в их прихотях.
Он шёл вдоль реки. Лондон Кейт. Теперь он стал его Лондоном, или, по крайней мере, этой его небольшой частью.
Что мне сказать? Что мне ей сказать?
У Первого лорда не было никаких сомнений. «С тех пор, как Коллингвуд занял это командование, не было стабильности и лидерства. Ваша репутация, ваше чувство чести сейчас ценнее, чем на поле боя!» Он забыл упомянуть, что Коллингвуд, заместитель Нельсона при Трафальгаре, погиб в Средиземном море, так и не будучи отстранённым от командования, несмотря на его неоднократные просьбы о возвращении домой и болезнь, которая в конечном итоге и убила его.
Он пошел дальше, обеспокоенный своими мыслями.
Ему и без того было плохо, когда они с Кэтрин уехали из Фалмута. Целый день он бродил по дому, якобы для того, чтобы убедиться, что мечи в порядке, а потом прямо заявил об этом. Не умолял, а настаивал на своём праве быть рядом с Болито, куда бы ни вёл его флаг. И его секретарь, Йовелл, человек с множеством лиц, и скрытный Оззард. Его маленькая команда. А теперь ещё и Эвери нужно было подумать. Бетюн намекнул, что ему предложили отличную возможность, шанс на безопасность и процветание. Видит Бог, ни того, ни другого он не найдёт, будучи скромным лейтенантом.
Дверь была открыта, и она стояла на верхней ступеньке лестницы, ее волосы были собраны над ушами и казались шелковыми в свете свечей.
Она обняла его за талию. «Пойдем в сад, Ричард. У меня там есть вино. Я слышала, ты придешь». Она, казалось, чувствовала его напряжение. «У меня был гость».
Он обернулся. «Кто?»
Напряжение было очень заметно на его лице.
«Джордж Эйвери. Он приехал с поручением, с приглашением на какой-то приём». Она погладила его руку. «Завтра. После этого мы можем отправиться в Фалмут».
Он ничего не сказал и пошёл в сад, в сгущающуюся тень. Он услышал, как она разлила вино, а затем тихо спросила: «Значит, это будет Мальта, Ричард?»
Ничего похожего на гнев, который она проявила в Фалмуте. Это была уравновешенная, решительная женщина, которая ради него пошла на всё, даже разделила с ним все испытания в открытой лодке у берегов Африки.
«Я еще не решила, Кейт…»
Она легонько приложила палец к его губам. «Но ты сделаешь это. Я знаю тебя так хорошо, лучше, чем кто-либо другой, даже тебя самого. Все эти мужчины, которых ты вёл за собой и вдохновлял, будут этого ожидать. Ради них и ради будущего, за которое они боролись. Ты однажды сказал мне, что им никогда не позволено спрашивать или сомневаться, почему они должны так многим жертвовать».
Они вместе подошли к низкой стене и стали наблюдать закат над рекой.
Она сказала: «Ты мой мужчина, Ричард. Я буду с тобой, каким бы несправедливым или нечестным я ни считала это решение. Я бы предпочла умереть, чем потерять тебя». Она коснулась его лица, скулы под повреждённым глазом. «А потом?»
«После этого, Кейт. Это очень красивое слово. Ничто не сможет и не разлучит нас снова».
Она взяла его руку и прижала к своей груди. «Возьми меня, Ричард. Используй меня как хочешь, но всегда люби меня».
Вино осталось нетронутым в саду.
2. Больше, чем обязанность
Капитан Джеймс Тайак сидел у маленького столика в своей комнате и вполуха прислушивался к приглушённому гулу голосов, доносившемуся из гостиной под ногами. «Кросс-Кис» был небольшой, но уютной гостиницей на дороге, ведущей на север из Плимута в Тависток. Из-за узости пути здесь останавливалось мало дилижансов, и он иногда задавался вопросом, как гостиница умудряется существовать, если только она не связана с контрабандой. Впрочем, это место ему очень подходило – вдали от пристальных взглядов и взглядов, которые быстро отводились. Жалости, любопытства, отвращения.
Было тяжело, даже тревожно, осознать, что последний раз он останавливался здесь всего три года назад. В то время гостиницей управляла приятная женщина по имени Мег, которая часто с ним разговаривала и смотрела ему прямо в глаза, не дрогнув. Три года назад; и когда он в последний раз покидал гостиницу, он знал, что они больше не встретятся.
Новый хозяин оказался довольно гостеприимным — этот маленький человечек, похожий на хорька, с быстрыми, стремительными движениями, — и он сделал все возможное, чтобы не беспокоить Тьяке.
Три года. Это была целая жизнь. Он собирался принять командование «Неукротимым», флагманом сэра Ричарда Болито, ещё до того, как они отплыли в американские воды. Столько миль, столько лиц, некоторые из которых уже стерлись из памяти. И теперь тот же «Неукротимым» стоял в Плимуте, оплаченный, пустой корабль, ожидающий нового будущего или вовсе без будущего.
Он взглянул на большой, обитый латунью морской сундук у кровати. Они прошли вместе долгий-долгий путь. Весь его мир заключался в нём.
Он вспомнил прошедшие недели, проведенные в основном на борту своего корабля, занимаясь тысячей и одной деталью выплат, и, что еще хуже, грубые прощания и рукопожатия с людьми, которых он знал, людьми, чье доверие и преданность он завоевал собственным примером.
И сэр Ричард Болито; это было самое трудное расставание из всех. Будучи адмиралом и флаг-капитаном, они обрели взаимное доверие и восхищение, которые, возможно, никогда не будут по-настоящему поняты посторонним.
И вот Наполеон был побеждён; война со старым врагом закончилась. Возможно, ему следовало бы почувствовать ликование или облегчение. Но, наблюдая, как шхуна «Пикл» выходит в море, везя Болито и Оллдея в Фалмут, Тайак ощущал лишь горечь утраты.
Адмирал порта был другом Болито и был радушным и отзывчивым к своему флагманскому капитану. Он, несомненно, считал просьбу Тиаке о повторном переводе в патрули по борьбе с рабством у берегов Западной Африки, в обмен на сравнительный комфорт более крупного корабля или заслуженный длительный отпуск на берегу в обмен на тесноту и риск лихорадки и смерти, странной. Письменная поддержка Болито придала ему немало веса. Но, как объяснил адмирал, перевод может быть невозможен ещё год или больше.
Он помнил «Неукротимую» такой, какой видел её в последний раз. Верфи спущены, её обычно безупречные палубы завалены ненужными такелажами и рангоутом, её мощная пушка, которая с вызовом рявкнула на «Американское Возмездие», молчаливая и разоруженная. Теперь она была больше не нужна, как и люди, которые служили ей так долго и так хорошо, люди, которых по большей части отправили на флот. Его губы смягчились в улыбке. Но, с другой стороны, и Олдэй тоже был под давлением. А раненые, что с ними? Выброшенные на берег, чтобы попытаться найти своё место в мире, который почти забыл о них, чтобы самим заботиться о себе, как могли, просить милостыню на улицах, когда всё, чего большинство людей сейчас хотели, — это забыть о войне.
И сэр Ричард Болито, герой и человек. Тот, кто мог вдохновить других, когда казалось, что вся надежда потеряна, и кто не мог скрыть своего сострадания и скорби по павшим.
Он снова слегка улыбнулся. Болито вернул ему надежду, гордость, когда он думал, что они исчезли навсегда. Он коснулся щеки. Изрешеченной огнем, лишенной всякого человеческого облика во время великой битвы, когда Нельсон повел свои корабли к Нилу. То, что глаз уцелел, было чудом. Ему так повезло, говорили некоторые. Что они знали? Все годы с тех пор, как он был сбит французским бортовым залпом, когда люди гибли и калечились со всех сторон, и даже капитан его корабля, «Маджестик», погиб в тех кровавых объятиях, это изуродование преследовало его. Взгляды, то, как его молодые гардемарины опускали глаза, отводили взгляд, что угодно, только не смотрели на него. Дьявол с половиной лица, называли его работорговцы. А теперь он просил вернуться в этот одинокий мир одиноких патрулей, меряя свой ум с торговцами, пока не заметят и не погонятся; вонючие суда с трюмами, битком набитыми закованными в цепи рабами, живущими в своих нечистотах, зная, что их убьют при малейшей провокации, а их тела бросят на съедение акулам. Работорговцы и акулы редко бывали далеко друг от друга.
Нет, они не позволят Болито уйти с флота. Для многих служивших на флоте он и был флотом. Болито и его любовница вместе бросили вызов условностям и общественному порицанию. Тайк снова коснулся своего лица. Он вспомнил, как она взбиралась на развалюху «Неукротимого» в Фалмуте, пренебрегла креслом боцмана и появилась на палубе в перепачканных смолой чулках, вызвав из-за этого самые громкие ликования команды. Жена матроса, которая поднялась на борт, чтобы пожелать им всего наилучшего: мужчинам, которых вот-вот увезут на другой конец света, оторванным от жён и семей безжалостными вербовщиками, или преступникам, освобождённым местными судьями при условии, что их посадят на борт королевского корабля.
И она сделала это, потому что заботилась о них. В тот день в Фалмуте она даже пренебрегла формальностями и поцеловала его в щеку в знак приветствия. «Тебе здесь так рады». Он всё ещё слышал эти слова. А потом она посмотрела вдоль переполненной палубы на наблюдавших за ними матросов и морских пехотинцев и сказала: «Они тебя не подведут». И они не подвели.
Возможно, она была единственной, кто по-настоящему понимал, какие муки он пережил, согласившись стать флагманским капитаном «Болито». Ему могли завидовать, бояться, уважать, даже ненавидеть, но капитан, особенно командующий флагманом, должен быть свободен от сомнений и неуверенности. Мало кто мог предположить, что именно эти чувства он испытывал, впервые ступив на борт в Плимуте, чтобы прочесть себя.
И вот теперь он вспомнил свои собственные слова, словно произнес их вслух: «Я не стану служить никому другому».
Он оглядел комнату. Скоро придётся уйти, хотя бы для того, чтобы там всё убрали. А если назначение в антирабовладельческую эскадру задержится даже больше, чем на год, как и предполагал портовый адмирал? Что тогда? Неужели так будет всегда: прятаться в комнатах, выходить только по ночам, избегать любых контактов с людьми?
Он прикоснулся к фраку, висевшему на стуле, на котором красовались два золотых эполета пост-капитана; это было совсем не похоже на его прежнее место службы, на маленьком бриге «Ларн».
Он мысленно возвращался к годам, прошедшим после Нила, и к своему медленному выздоровлению от ран. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как ад ворвался на нижнюю орудийную палубу «Маджестика», превратив её в ад. Он лежал в госпитале Хаслара в Портсмуте, где ему могли предложить то немногое лечение, которое только могли предложить, и Мэрион наконец осмелилась прийти к нему. Она была тогда молода и красива, и он надеялся и рассчитывал жениться на ней.
Для неё это было настоящим испытанием, как и для всех остальных, кто отправлялся в Хаслар в поисках друзей или родственников. Офицеры, раненные в дюжине или более морских сражений, с лицами, полными надежды и жалости каждый раз, когда прибывал очередной гость. Обожжённые, искалеченные, безрукие и слепые – живая цена каждой победы, хотя мало кто её видел.
После этого она вышла замуж за другого, мужчину постарше, который подарил ей уютный дом на Портсдаун-Хилл, недалеко от той самой больницы. В этом браке родилось двое детей: мальчик и девочка.
В конце концов, её муж умер. Тьяке получил от неё письмо, пока Неукротимая была в Галифаксе, – первое известие о ней за эти пятнадцать лет. Письмо было написано с большой тщательностью, без оправданий, без компромиссов, очень зрелое, так непохожее на ту юную девушку, которую он когда-то любил.
Он написал ей ответ и запер его в сейфе перед последней битвой с Возмездием; она получила бы его только в том случае, если бы он умер в тот день. После этого он разорвал письмо на части и наблюдал, как они уплывают под изрешеченным пулями бортом его корабля. Когда она была ему нужна,
и иногда он молил о смерти, но она отвернулась от него. Он часто говорил себе, что это понятно. Но она не вернулась. Так почему же её письмо так его тревожило? Годы были наградой для другого человека и, как и двое незнакомых детей, были частью чего-то, что он никогда не сможет разделить.
Раздался тихий стук в дверь, и через мгновение она приоткрылась на несколько дюймов.
Тьяке сказал: «Всё в порядке. Дженни, я просто выйду погулять. Можешь посмотреть комнату».
Она серьёзно посмотрела на него. «Не то, цур. Тебе письмо пришло».
Она протянула его и смотрела, как он нёс его к окну. Она была местной девушкой, у неё было шесть сестёр, и в гостинице она часто видела армейскую или флотскую форму, так что не чувствовала себя настолько оторванной от Плимута, шумного морского порта, который её сёстры всегда быстро сравнивали с этим местом.
Но она никогда раньше не встречала никого подобного. Он говорил только тогда, когда это было необходимо, хотя все о нём всё знали. Герой: друг сэра Ричарда Болито и его правая рука, говорили они. И, вероятно, говорили гораздо больше, когда она не могла их услышать.
Она смотрела на него, опустив голову, пока он держал письмо в свете окна; он всегда отворачивал от неё свою ужасную рану. У него было волевое лицо, красивое и вежливое, не то что некоторые дворяне, заходящие выпить. Мать часто предупреждала её об опасностях, о других девушках, которые попадали в беду, особенно в гарнизоне под Тавистоком.
Она почувствовала, что краснеет. И всё же… Тьяке не заметил пристального взгляда. Записка была от портового адмирала. Приказать явиться как можно скорее. Даже если адресована капитану, это означало немедленно.
«Мне понадобится возчик, Дженни. Мне нужно ехать в Плимут».
Она улыбнулась ему: «Сейчас же, цур!»
Тьяке поднял пальто и отряхнул рукав пальцами. Прогулка откладывается.
Он оглядел комнату, и это открытие ударило его, словно кулаком. Это было то, чего он хотел. Это была единственная жизнь, которую он знал.
Экипаж замедлил ход, и Болито увидел группы зевак и прохожих, прикрывающих глаза от вечернего солнца, чтобы разглядеть пассажиров. Некоторые даже махали шляпами, хотя, как ему показалось, они никак не могли его узнать.
Он почувствовал её руку на своём рукаве. «Это их способ показать свои чувства». Она подняла руку к ближайшей толпе, и кто-то крикнул: «Это сэр Ричард и его жена, ребята! Равенство, Дик!» Раздались крики радости, и она пробормотала: «Видите? У вас там много друзей».
Дом на берегу реки горел огнями, люстры горели даже ярче, чем это позднее солнце.
Как же Силлитоу это, должно быть, ненавидит, подумал Болито. Расточительно, но необходимо. Необходимо – вот подходящее слово. Его мир.
Кэтрин сказала: «Я слышала, сегодня вечером по всему Лондону будут приёмы в честь победы». Она смотрела на его профиль, и ей хотелось обнять его и позволить толпе думать, что им вздумается.
Он беспокойно пробормотал: «Жаль, что там, на козлах, нет молодого Мэтью, и мы едем в Фалмут». Он посмотрел на неё и улыбнулся. «Я не составлю такой прекрасной компании. Кейт». Как ни странно, это осознание, казалось, придало ему сил. На ней было новое платье из её любимого зелёного шёлка с высокой талией, плечи обнажённые, бриллиантовый кулон покоился между грудями. Красивая, стройная, внешне очень спокойная, и всё же та же женщина, которая отдавалась ему с такой страстью, снова и снова, до полного изнеможения, в доме на Аллее Челси, за следующим большим изгибом этой реки.
Она сказала: «По крайней мере, это не будет похоже на тот ужасный пир в Карлтон-Хаусе. Я никогда в жизни столько не ела!» Она видела, как его губы приподнимаются, как он улыбается, когда они говорят об этом друг с другом.
Она смотрела на другие экипажи, проезжавшие по подъездной дорожке Силлитоу, на толпы лакеев и конюхов. Силлитоу, должно быть, потратил немало денег.
Женщины тоже были, но жён мало, решила она. Она никогда не забывала, как Силлитоу помогал ей, когда никого не было. С тех пор он не скрывал своих чувств к ней. Как и мужчина, это была констатация факта, холодная и взвешенная, не допускающая сомнений.
Она взглянула на своё платье. Возможно, дерзкое, как некоторые и ожидали. Она подняла подбородок и почувствовала, как кулон скользнул по её коже: женщина Болито, увиденная всем миром.
И вот они там; дверь открылась, и Болито вышел, чтобы помочь ей выйти из экипажа.
Слуги кланялись и приседали в реверансах, а кое-где слуги Силлитоу, суровые и бдительные, напоминали Кэтрин о том последнем визите в Уайтчепел. Некоторые из людей Силлитоу сопровождали их тогда; вокруг Силлитоу всегда царила атмосфера таинственности и опасности.
Болито передал шляпу другому слуге, но она сохранила шёлковую шаль, накинутую на голые плечи. Не было никаких объявлений, никаких лакеев, внимательно изучающих приглашения, лишь волны шумных разговоров и где-то рядом доносившаяся музыка. Это не было ни радостным, ни воинственным, лишь ненавязчивым фоном для людей, которые, очевидно, знали друг друга – в лицо или по слухам.
«Вы прекрасно выглядите, сэр Ричард!» — Силлитоу появился из-за колонны, его глаза были прикрыты веками. Затем он взял руку Кэтрин и поднёс её к губам. «Как всегда, миледи, я не могу подобрать слов для описания такой красоты».
Она улыбнулась и увидела, как несколько женщин обернулись и уставились на неё. Силлитоу нетерпеливо махнул рукой, когда появился лакей с полным подносом.
Затем он сказал: «Роудс здесь. Я подумал, что вам следует с ним встретиться, учитывая ближайшее будущее».
Болито повернулся к ней. «Адмирал, достопочтенный лорд Родс, исполняет обязанности контролёра Адмиралтейства, но, как говорят, он также наиболее вероятный претендент на пост Первого лорда». Он наблюдал за ней, читая её взгляд. Она с недоверием относилась к упоминанию незнакомых старших офицеров, опасаясь, что они замышляют ему какой-то вред.
Силлитоу сказал: «Я перевёл его в другую комнату. Думаю, будет разумно его осмотреть».
Она сказала: «Я подожду на террасе, Ричард».
Но Силлитоу вмешался: «Это мой дом, а вы мои гости. Не вижу причин разлучать вас». Он слегка коснулся её руки. «Разделить легенду?»
Его маленький секретарь сновал поблизости, и Силлитоу сказал: «Я скоро приду и потревожу вас».
Один из людей Силлитоу повёл её в библиотеку, а затем в примыкающую к ней небольшую прихожую. У камина стоял стул. Кэтрин узнала его. Как будто его не переставляли с того дня, когда она сидела здесь, когда пришла за помощью к Силлитоу. Когда он прошёл мимо неё, и она почувствовала, как он борется с желанием прикоснуться к ней, положить руку ей на плечо. Но он этого не сделал.
Адмирал лорд Джеймс Родс был высоким, крепкого телосложения мужчиной, некогда красивым. Его лицо выделялся вольный, крючковатый нос, а глаза были удивительно маленькими, почти незначительными по сравнению с ним. Он бросил быстрый взгляд на Кэтрин, но постарался не выдать ничего. «Человек, привыкший скрывать свои чувства, если они у него вообще были», – подумала она.
Болито спросил: «Могу ли я представить вам виконтессу Сомервелл, милорд?» Он почувствовал на себе её взгляд, ощутил тревогу, опасаясь какого-нибудь затаённого оскорбления или отпора. Но Роудс сдержанно поклонился и сказал: «Раньше мне не оказывали такой чести, миледи». Он не пожал ей руки, а она не предложила.
Кэтрин подошла к окну, чтобы посмотреть, как очередная карета прогрохотала по каменным плитам. Она чувствовала на себе пристальный взгляд адмирала, но не находила удовольствия в его неуверенности.
Она вдруг с тоской вспомнила о Фалмуте. О новой разлуке было даже думать слишком жестоко.
Она наклонилась ближе к окну и наблюдала за вновь прибывшими. На этот раз не было ни адмирала, ни политика, лишь высокий лейтенант, снимающий шляпу и протягивающий руку женщине, сошедшей рядом с ним. Даже в угасающем свете она видела седину в его тёмных волосах, видела, как он смеётся, и как светловолосая женщина смотрела на него. Значит, это была возлюбленная Джорджа Эйвери, в которую он, похоже, влюбился.