В своей квартире недалеко от британского посольства в Никосии Питер Темплтон проснулся рано. Несколько минут он лежал, глядя на рисунок лестницы на стене своей спальни, сделанный солнцем, пробивающимся сквозь жалюзи. Затем, с предвкушением, он вспомнил сообщение, которое получил вчера: кодовое слово от Джагира, которое звало его на срочную встречу. Темплтон был главой резидентуры МИ-6 на Кипре, а Джагир был одним из его самых важных агентов.
В это раннее время в Никосии было мало машин, поэтому, когда черный седан Темплтона выехал с автостоянки под его многоквартирным домом, улица оказалась в полном одиночестве. Но не прошло и тридцати секунд, как из-за угла вывернул маленький потрепанный хэтчбек и начал следовать за седаном.
Две машины ехали на юг через старый город, обнесенный стеной, осторожной колонной, избегая «зеленой линии» ООН и турецкого сектора на севере. Они шли по узким переулкам, мимо старых каменных домов с богато украшенными балконами, высокие деревянные ставни которых были еще плотно закрыты, мимо магазинов, которые еще не открылись. Проехав через отверстие в старой венецианской стене, бывшей границей когда-то гораздо меньшего города, они пересекли реку Педиос. Две машины ехали осторожно, их водители были настороже и напряжены; другое транспортное средство могло бы проследить за их лабиринтным продвижением, но не без обнаружения.
Выехав с окраины города, застроенного белыми бетонными многоквартирными домами, машины прибавили скорость и помчались к горам Троодос. Дорога медленно начала подниматься вверх и у подножия хребта разделилась, ее главная артерия шла на север вокруг горы, а меньшая колея извилистым зигзагом шла вверх по самой горе. На повороте перекрестка располагалось маленькое кафе, всего полдюжины столиков в пыльном дворе под нависающими турами , заслоняющими солнце.
Темплтон ненадолго убрал руку с руля, быстро отсалютовав своему коллеге, и поехал дальше по трассе. Хэтчбек въехал на небольшую стоянку кафе, и водитель вышел, чтобы сесть за столик и заказать кофе, когда появился владелец, моргая от яркого света. Но глаза водителя следили за дорогой, по которой он ехал. Было едва семь часов и здесь было прохладнее, чем в Никосии, но температура уже была за 30®C.
Пока Темплтон взбирался по коварной тропе, которая прорезала большие насаждения зонтичных сосен, растущих вдоль склона горы, он не сводил глаз с зеркала заднего вида, но все, что он мог видеть, было облаком пыли, которое поднимала его машина. До места назначения оставалось всего три мили, но он знал, что это займет еще как минимум пятнадцать минут. Он осторожно маневрировал вверх по склону с его, казалось бы, бесконечными изгибами и изгибами, мельком видя сквозь деревья древний монастырь впереди, аккуратно приютившийся на широком уступе на полпути к вершине горы. Его стены из белых тесаных блоков, казалось, вырастали из горы, охватывая группу зданий, их черепичные крыши состарились с годами и приобрели темно-коричневый цвет мокко.
После последнего поворота дороги он добрался до стен и, проехав через арку, оставил свою машину у подножия короткой крутой лестницы. Он медленно карабкался по ним, позволяя глазам привыкнуть к тени после слепящего солнечного света склона холма. Наверху, на длинной террасе, выложенной белым камнем, он остановился и посмотрел на дорогу, по которой шел. Рядом с ним крытый портик тянулся к большой приземистой часовне с галереей с одной стороны, из которой доносился шум монахов, идущих на молитву. Это займет их на полчаса, необходимые Темплтону для его встречи.
Он сел на уступ, с которого открывался вид на склон горы и долину внизу, выбрав тенистый угол, где терраса соединялась с портиком. В воздухе пахло сухими, осыпавшимися иголками сосен и чабрецом, растущим в щелях стен. Сидя здесь, он мог видеть кафе, не больше точки. Пока он ждал, мобильный телефон в кармане куртки завибрировал.
— Да, — сказал он тихо. Он слышал жужжание цикад на склоне холма внизу.
'По-своему. Пока один.
'Хорошо. Держи меня в курсе.'
Он терпеливо наблюдал, пока далеко внизу не увидел пыль, взметавшуюся небольшими облачками с трассы, затем движущуюся точку, которая постепенно превратилась в автомобиль, серый от пыли «мерседес». Шум его шин становился все громче, когда он быстро мчался по трассе, и с тихим визгом затормозил рядом с машиной Темплтона.
Через мгновение наверху лестницы появился араб в элегантном светло-сером костюме. Ему было за сорок, подтянутый и худощавый, с короткими, но дорого подстриженными волосами, и даже в жару его рубашка была насухо выглажена, воротничок не помят. Увидев Темплтона, он подошел к углу с настороженными глазами.
— Салам алейкум, Аббуд, — сказал Темплтон, вставая для рукопожатия. Он говорил на классическом арабском языке, выучил его за шесть месяцев интенсивного обучения в языковой школе в горах за пределами Бейрута, а затем довел его до беглости, проработав двадцать лет на Ближнем Востоке.
— Алейкум-ас-салам, — ответил человек по имени Аббуд, затем перешел на английский. — Мы одни, я так понимаю.
— Полностью, — сказал Темплтон. Он слегка улыбнулся и кивнул на часовню. «Все братья молятся».
Они сели на уступ, Аббуд осторожно посмотрел вниз по склону горы. Темплтон сказал: «Вы должны сообщить мне что-то важное». Их следующая встреча должна была состояться только через месяц, но сообщение от Аббуда-Джагира было однозначно срочным.
— Да, — сказал Аббуд. Он достал из кармана портсигар и помахал им Темплтону, который покачал головой. Закурив «Данхилл» золотой зажигалкой, Аббуд глубоко вдохнул, а затем выпустил длинный поток снежного цвета над уступом. В сотне ярдов высоко над горным склоном парила охотничья пустельга, слегка трепещущая крыльями, чтобы защититься от движения термиков. «Я был в Дамаске на прошлой неделе. Тибширани перезвонил мне».
Темплтон кивнул. Тибширани был заместителем директора Идарат аль-Мухабарат, одной из страшных секретных служб Сирии, и непосредственным начальником Аббуда. Он был человеком, в котором смешались интеллектуальная утонченность (он был аспирантом Беркли в Калифорнии) и крестьянская жестокость.
— Чего он хотел?
«У нас проблемы с турками. В прошлом месяце в Анкаре арестовали одного из наших агентов. Это может иметь последствия, особенно здесь, на Кипре». Он снова затянулся сигаретой. — Но я хотел тебя увидеть не поэтому. Я ужинал с Тибширани во второй вечер. В старом квартале. Никаких жен, хотя были и другие женские развлечения. Он мелькнул в улыбке. «После этого Тибширани заговорил о другой операции. Я думал, что он просто пьян и ведет себя нескромно — он знает меня с тех пор, как я поступил на службу, — но на следующее утро в своем кабинете он официально проинформировал меня об этом».
Он на мгновение остановился, глядя вниз на гору, затем встал, чтобы лучше видеть. Удовлетворенный тем, что по тропе ничего не идет, он снова сел на уступ, бросил сигарету и затушил ее каблуком мокасины с кисточками.
Он сказал: «Вы слышали об этих переговорах между моей страной и американцами».
— Да, — ответил Темплтон. Это был больной вопрос в Уайтхолле, поскольку британцы были исключены из обсуждений.
«Принято считать, что они никуда не денутся — говорят, что без участия Израиля американцы ни на что не могут согласиться. Если они это сделают, еврейское лобби просто заблокирует это в Конгрессе. Во всяком случае, так говорят СМИ.
Это было правдой. Первоначальный энтузиазм по поводу того, что два враждебных правительства на самом деле разговаривали друг с другом, постепенно уступил место широко распространенному цинизму, что из «секретных» встреч, о которых теперь знал весь мир, не вышло бы ничего существенного.
Аббуд потянул один из своих манжет и уставился на засушливую долину в сторону Никосии. Пустельга теперь была ниже в небе, терпеливо двигаясь над склоном, как охотничья собака, работающая в поле. Он сказал: «Говорю тебе, мой друг, на этот раз слово неправильное. На этот раз переговоры могут к чему-то привести — администрация в Вашингтоне, похоже, полна решимости наконец выйти из тупика на Ближнем Востоке, даже если это означает противостояние Израилю. Они хотят наследия, и они выбрали это, чтобы создать его».
Не поэтому ли Аббуд созвал срочное совещание? — спросил Темплтон. Все это было интересно, но едва ли стоило того риска, на который шел каждый мужчина, приходя сюда.
Почувствовав нетерпение Темплтона, Аббуд ободряюще протянул ему руку. — Не беспокойтесь — я перехожу к делу. Я не хочу оставаться здесь дольше, чем это необходимо. Он посмотрел на свои часы, осколок золота, блестевший на суровом, все еще восходящем солнце. «Через два месяца в Шотландии пройдет международная конференция. Вы можете знать об этом. Пока это не вызвало особого интереса, потому что согласились присутствовать только умеренные. Но мое правительство хочет прогресса. Нам нужно урегулирование для стабильности нашей страны. Итак, мы решили принять участие. Я должен быть частью нашей делегации, поэтому Тибширани рассказал мне эту историю». Он поднял глаза к небу.
«Какая история?»
«У нас есть информация, что определенные стороны работают над срывом процесса. Нам известно о двух лицах, которые пытались предотвратить любое мирное решение нынешнего тупика. Они намерены очернить доброе имя Сирии и тем самым подорвать доверие к конференции». — Как они это сделают?
'Я не знаю. Но я могу сказать вам, мой друг, что если они добьются успеха, в этом регионе будет кровавая баня.
— Вы знаете, кто они, кто ими руководит?
— Я знаю, что у них есть связи с вашей страной, и я знаю их имена. Но Тибширани не знает, кто ими управляет. Он не думает, что это британцы. Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами в солнечном свете. Затем он назвал Темплтону два имени, процитировав каждое по два раза, довольно медленно, чтобы не было недопонимания. Ни один из мужчин ничего не зафиксировал на бумаге.
— Хорошо, — сказал Темплтон, выучив два имени наизусть. «Откуда эта информация?»
— Этого я не могу тебе сказать. Аббуд рассмеялся, увидев, как раздражение распространяется по лицу Темплтона. — Но только потому, что я не знаю себя. Поверьте, мне не стоит пытаться это выяснить; Я уже знаю больше, чем должен. Я верю, что это правда, и Тибширани тоже. Но послушай меня; вот это самое главное. Эти люди, эти две партии, которые работают против нас, — мои коллеги выступят против них, прежде чем они смогут причинить вред».
'Переехать?'
Аббуд только кивнул. Они оба прекрасно знали, что это значит.
— Когда они «переедут»?
'Скоро, очень скоро. Они сделают это в Великобритании. Тайно. Так что не будет известно, кто действовал. Моя сторона не хочет, чтобы что-либо нарушало эту конференцию. Мы видим, что Сирия многое выиграет – мы надеемся вернуть нашу страну от израильских оккупантов. Итак, мое начальство считает, что действие против этих людей стоит риска, если оно поддерживает конференцию. Лично я боюсь, что если они допустят ошибку, это может иметь противоположный эффект, поэтому я и говорю вам. А теперь я должен идти, — сказал Аббуд, вставая.
Темплтон тоже встал, глядя вниз на склон горы. Пустельга больше не кружила; он должен был найти свою жертву.
ДВА
Лиз Карлайл была не в лучшем настроении, когда ее такси резко остановилось в пробке на Трафальгарской площади. Она провела утро в Олд-Бейли, давая показания на суде над Нилом Армитиджем, ученым, который был арестован в Кафе Руж в Сент-Джонс-Вуде при передаче портфеля с совершенно секретными документами офицеру российской разведки. .
Это был ее первый раз в качестве свидетеля в суде, опыт, который когда-то редко выпадал на долю офицеров МИ5, хотя теперь, с частыми арестами террористов, это было более распространенным явлением. Лиз это не понравилось. Она была счастлива, когда использовала свои аналитические и интуитивные способности, чтобы разобраться в сложной разведывательной информации, работая над расследованием дела, которое привело к арестам. Суд № 1 в Олд-Бейли не была ее естественной средой, и она нашла ее на удивление напряженной.
Зная, что ее личность и внешний вид будут защищены, она ожидала, что будет сидеть за чем-то вроде экрана. Вместо этого суд был очищен от прессы и публики, и она вышла через заднюю дверь прямо на свидетельскую трибуну, где стояла прямо лицом к подсудимому на скамье подсудимых. Хотя он не знал ее имени, он знал, что находится там во многом из-за ее работы. Она чувствовала себя актрисой, выходящей из-за кулис на сцену, без сценария, разоблаченной и неуправляемой. Для человека, привыкшего работать в тени, это был неприятный опыт.
Поэтому она не очень обрадовалась, когда, как раз когда она выздоравливала с крепким кофе и разгадыванием кроссворда « Гардиан », позвонил ее начальник Чарльз Уэтерби и попросил ее пойти и представить службу на собрании в Уайтхолле.
«Речь идет о мирной конференции по Ближнему Востоку в Шотландии, — сказал он.
«Но Чарльз, — запротестовала она, — я почти ничего об этом не знаю. Разве этим не занимается служба безопасности?
'Конечно. Они работали над этим в течение нескольких месяцев, и они полностью в курсе. Но у них нет никого, кого можно было бы отправить сегодня днем. Не волнуйтесь. На этой встрече нечего решать. Министерство внутренних дел объявило об этом в последнюю минуту, чтобы продемонстрировать, что они главные, до того, как завтра министр внутренних дел отправится в кабинет. Я знал, что ты закончишь в суде, и ты был рядом, поэтому вызвался вызвать тебя.
«Большое спасибо, — с сожалением подумала Лиз, — за то, что вывалили это на меня после того утра, которое у меня было». Но хотя она была раздражена, она не могла долго злиться на Чарльза. Она проработала с ним большую часть своих десяти лет в МИ-5, и он был всем, чем она восхищалась — спокойным, рассудительным, профессиональным и лишенным тщеславия. Он заставлял людей чувствовать себя частью преданной команды, работая с ним так же, как и для него. Она должна была признаться себе, что это было больше, чем восхищение. Он ее сильно привлекал, и она знала, что он тоже заботится о ней. Но это была невысказанная привязанность, невидимая нить, которую никто не признавал. Чарльз был благородным человеком — одна из причин, по которой она им восхищалась, — и он был женат на Джоанне. А Джоанна была очень больна, возможно, неизлечимо больна. Она знала, что Чарльз никогда бы не подумал о том, чтобы бросить ее, а Лиз не смогла бы уважать его, если бы он это сделал.
Между тем Лиз в свои тридцать пять не молодеет, и череда неудовлетворительных отношений — это не то, чего она хотела. Почему она позволила себе влюбиться в кого-то столь недоступного?
Так вот, она застряла в такси, вероятно, опаздывает на встречу по поводу чего-то, о чем ее не проинформировали, и, вероятно, вот-вот промокнет в придачу, размышляла она, когда сгущающиеся тучи начали сыпать первые капли дождя. на лобовом стекле такси. Типично, подумала она; лето до сих пор было необычайно сухим, и она не взяла с собой зонт.
Но Лиз была не из тех, кто долго хмурился. В ее работе было слишком много того, что она считала по-настоящему увлекательным. А когда, как это обычно бывает в лондонском движении, пробка вдруг рассеялась и такси двинулось дальше, ее настроение улучшилось; к тому времени, когда ее высадили на полпути к Уайтхоллу, за дверью кабинета министров, в конце концов, как раз вовремя для встречи, она почувствовала себя положительно веселой.
Огромный квадратный стол доминировал в конференц-зале на первом этаже, из которого открывался прекрасный вид на сады Даунинг-стрит, если бы окна не были затенены пожелтевшими шторами из противовзрывной сетки. Хорошо, подумала Лиз, вспомнив упавший на лужайку минометный снаряд, выпущенный ИРА в 1980-х через крышу фургона, припаркованного менее чем в четверти мили от дома.
— Я предлагаю начать прямо сейчас, — сухо сказал старший государственный служащий министерства внутренних дел, из которого стало ясно, что он уже председательствовал на бесчисленных собраниях, подобных этому. Лиз пропустила его имя, когда он представился, и теперь, глядя на его мягкое, ничем не примечательное лицо, она мысленно назвала его «мистер Безликий».
— Как вы все знаете, через два месяца состоится конференция в Глениглсе. Недавно мы узнали, что, вопреки прежним ожиданиям, скорее всего, приедут все основные игроки, что, конечно, сильно поднимает уровень вопросов безопасности. Я считаю, что все представленные здесь ведомства и ведомства уже находятся в тесном контакте друг с другом и с союзниками». И тут мистер Безликий кивнул в сторону двух мужчин, явно американцев, сидевших с противоположной от Лиз стороны стола.
«Цель этой встречи — подчеркнуть важность, которую министр внутренних дел и премьер-министр придают успеху этой конференции. Жизненно важно, чтобы ничего не произошло, чтобы нарушить его. Министры считают, и я думаю, что их коллеги в Вашингтоне думают так же, что эта конференция, учитывая большое количество участников, представляет собой первую реальную возможность фундаментального прорыва в регионе».
Пока мистер Безликий продолжал свои замечания, Лиз осторожно оглядела стол. Он не удосужился начать с обычной любезности председателя, обходя стол вокруг каждого, чтобы представиться, так что она развлекалась, выясняя, кто все такие. Заместитель комиссара столичной полиции — она видела его фотографию в газетах, хотя никогда с ним не встречалась — сидел рядом с мужчиной, который, как она предположила, тоже был полицейским, вероятно, шотландцем. Потом были два американца. Они должны быть из лондонской резидентуры ЦРУ; они не были похожи на сотрудников ФБР, и в любом случае она знала большинство сотрудников ФБР в посольстве. На одном из них были очки в роговой оправе, летний костюм цвета хаки и полосатый галстук с надписью «Лига плюща». Другой, старше своего коллеги, был коренастым лысеющим мужчиной, который воспользовался возможностью сделать паузу в речи председателя, чтобы сказать: «Я Энди Бокус, начальник резидентуры в Гросвенор». ЦРУ, как она и подозревала. Он говорил ровным, невозмутимым голосом. «Как торговец автомобилями со Среднего Запада в кино», — подумала Лиз. — А это мой коллега Майлз Брукхейвен. На сегодняшний день мы не получили никакой конкретной негативной информации относительно конференции».
Лиз подавил стон. Что случилось с таким количеством американцев? Встретившись неформально, они могли быть самыми дружелюбными, наименее претенциозными людьми в мире, но поместите их на сцену, и они превратились в автоматы.
Бокус продолжил. «Связь с Федеральным бюро расследований продолжается. Пока тоже отрицательно. Представитель этого агентства будет присутствовать на любом будущем собрании». Он сделал паузу. «Секретная служба также может присутствовать».
'Действительно?' — спросил высокий рыжеволосый мужчина, лениво откинувшись на спинку стула. О Боже! Это был Бруно Маккей, офицер МИ-6, с которым Лиз уже сталкивалась раньше. Она не видела его несколько лет, но он совсем не изменился за это время. Тем не менее глубокий загар, скульптурные нос и рот, прекрасно скроенный костюм говорили о Сэвил-Роу. Маккей был в равной степени умен, обаятелен, обаятелен и бесил, а также, по опыту Лиз, крайне ненадежен. Теперь он заметил, как она смотрит на него, и смотрел ей в глаза с холодной, профессиональной отстраненностью, пока вдруг не подмигнул, и лицо его не расплылось в широкой ухмылке.
Не обращая на него внимания, Лиз снова обратила внимание на остальную часть стола и поняла, что вмешательство Маккея, похоже, взволновало Бокуса, который теперь молчал и хмуро смотрел на председателя. Откашлявшись, мистер Безликий заметил приглушенным тоном: «Хотя об этом мало что известно даже среди ведомств и ведомств — и я прошу вас всех пока охранять эту информацию, — существует большая вероятность того, что Президент примет участие в конференция.'
Что ж, возможно, все-таки есть шанс на прорыв, подумала Лиз. Президент, конечно же, не присутствовал бы, если бы это был очередной бессмысленный саммит. Словно подтверждая, что это что-то другое, дверь в комнату открылась, и вошел мужчина, быстрым шагом направляясь к креслу председателя.
Он показался Лиз знакомым, и она на мгновение растерялась, пока не поняла, почему. Это был сэр Николас Помфрет. Она никогда не видела его во плоти, но узнала его по многочисленным появлениям на телевидении и в прессе. Угрюмая фигура, лысый и темнокожий, с угольно-черными бровями, горбоносым носом и острыми умными глазами, он был почти легендарным политическим мистером Фикситом. Но у него также был солидный опыт работы в правительстве; много лет он был государственным служащим в Министерстве внутренних дел, прежде чем стать старшим политическим советником предпоследнего премьер-министра.
Он на какое-то время покинул правительство, став сначала генеральным директором, а затем председателем ведущего инвестиционного банка. Затем, после избрания нового премьер-министра, он вернулся на Даунинг-стрит, 10. Премьер-министр отправил его с несколькими зарубежными миссиями в качестве своего личного посла — успокаивал саудовских перьев, когда враждебно настроенная британская пресса угрожала сделке с оружием, помогая различным британским фирмам, испытывающим трудности с ведением бизнеса в Гонконге, находящемся под контролем материкового Китая.
Совсем недавно он был назначен новым мажордомом службы безопасности , подчиняющимся непосредственно премьер-министру. Его назначение вызвало ропот, когда было объявлено, поскольку он был политическим ветераном, а не профессионалом в области безопасности. Но долгое пребывание в Министерстве внутренних дел означало, что он знал все тонкости как полиции, так и разведывательных служб, а его статус личного советника премьер-министра означал, что он имел влияние на глав иностранных правительств, поэтому теперь его считали хорошим специалистом. вещь среди этого самого закрытого из миров, сообщества безопасности.
Его присутствие на этой встрече говорило о срочности. Лиз обнаружила, что сидит чуть более прямо, когда после кивка председателю сэр Николас начал говорить.
«Извините, что пропустил часть вашего выступления, но я только что от премьер-министра. Одна из вещей, о которых мы говорили, касается этой конференции, и я хотел бы сказать вам несколько слов, прежде чем вы уйдете.
Он сделал драматическую паузу, зная, что теперь он привлек всеобщее внимание. «Месяц назад можно было бы простить перспективу проведения еще одной конференции по Ближнему Востоку явно… бесперспективной. Когда в очередь выстроились только обычные участники, было трудно понять, как можно добиться какого-либо прогресса.
«Однако сегодня я очень рад сообщить, что все изменилось. Теперь кажется все более вероятным, благодаря длительному и интенсивному лоббированию со стороны правительства Ее Величества, в котором я имел честь участвовать, все соответствующие стороны конфликта на Ближнем Востоке, вероятно, находятся в Глениглсе. Израиль, Иордания, Сирия, Ливан и даже Иран заявили о своем намерении участвовать».
Он наслаждается этим, подумала Лиз, хотя никто не сомневался в важности того, что он говорил. «Глениглз может стать прорывом, в котором так отчаянно нуждаются. Это прекрасная возможность, но если она потерпит неудачу, в ближайшее время не будет еще одной мирной инициативы. Я уверен, что серьезность того, что я говорю, очевидна для всех нас.
'Вот почему я здесь. Я должен с полной уверенностью сообщить вам, что совсем недавно мы получили разведданные — строго засекреченные разведданные — что будет предпринята попытка сорвать конференцию, возможно, еще до ее начала. На данный момент я не могу быть более точным — информация расплывчатая, но очень надежная. Те агентства, которым необходимо знать, будут более подробно проинформированы нашими коллегами из МИ-6. Уверяю вас, что угроза реальна. Ничто не должно сорвать переговоры. Спасибо за уделенное время'. Он встал. «Теперь я должен вернуться в соседнюю дверь».
Позже, когда собрание закончилось, Лиз краешком глаза посмотрела на Бруно, который откинулся на спинку стула, выглядя чрезвычайно самодовольным. Нетрудно было догадаться почему. «Как типично, — подумала она, — подавать информацию сверху для максимального драматического воздействия, вместо того чтобы информировать коллег в обычном порядке».
Спустившись вниз через знакомые стеклянные двери безопасности и выйдя в Уайтхолл, Лиз оказалась в компании младшего из двух сотрудников ЦРУ, члена Лиги Плюща в очках в роговой оправе и полосатом галстуке. Шел дождь, и на земле были лужи. На нем был плащ от Burberry, выглядевший до нелепости новым.
Улыбаясь, он протянул руку. — Майлз Брукхейвен, — сказал он тихим голосом с среднеатлантическим акцентом. Дневное движение было легким, и широкий тротуар был в их распоряжении. — Идешь сюда? — сказал он, указывая на ворота конногвардейского корпуса в двадцати ярдах вверх по Уайтхоллу.
Она не собиралась этого делать, но поймала себя на мысли, что могла бы с тем же успехом вернуться в Дом Темзы, пройдя через Парад Конной Гвардии, чем спустившись вниз по Уайтхоллу и ввязавшись в сложные переходы вокруг Парламента. Они вместе свернули в ворота, миновали часовых в их будках и вышли через темную арку на солнечный свет, отражающийся от красного гравия плаца.
— Ваш сэр Николас, — одобрительно сказал Брукхейвен. — Это то, что они имеют в виду под мандарином?
Лиз рассмеялась. — Строго говоря, мандарин — это государственный служащий. Когда-то он был мандарином, но теперь у него есть профиль — в наши дни он политик.
Брукхейвен шел быстро. Чуть меньше шести футов, он был худощавым и атлетически сложенным. Казалось, он легко скользил по тротуару, и хотя Лиз вряд ли была бездельницей, ей было трудно не отставать. Краем глаза, когда они пересекали гравий, она увидела, как Бруно Маккей забирается на водительское сиденье роскошной машины. Как, черт возьми, он получил один из специальных пропусков, дающих право парковаться там? В самом деле, как он смог выбраться оттуда так быстро?
— Что вы думаете о том, что он сказал?
— Сэр Николас? Лиз пожала плечами. — О, я думаю, мы должны поверить ему на слово, во всяком случае, пока. Без сомнения, Шестая передаст разведданные, когда они будут оценены. Мы ничего не можем сделать, пока не узнаем больше.
Она сменила тему. — Как давно вы здесь?
— Всего два месяца, — сказал он, прежде чем быстро добавить, — но я хорошо знаю Англию. У моей школы была программа обмена со школой здесь. Я прекрасно провел время и часто возвращался».
Lovely – обычно не самое любимое слово американского мужчины. Брукхейвен был англофилом, подумала Лиз, и стремился показать это. Они всегда быстро сообщали вам, что знают это место.
'Какая школа?' спросила она.
Они дошли до угла Птичьей Клетки и Парламентской площади. Брукхейвен указал почти прямо перед ними.
'Прямо здесь. Вестминстер, — сказал он. Они остановились. — Я не в ту сторону, — добавил он, указывая на Птичью Клетку.
'Правильно. Без сомнения, я еще увижусь с вами.
'Я надеюсь, что это так.' Он быстро улыбнулся и ушел.
Лиз намеревалась обойти Зал Королевы Елизаветы, а затем двинуться по диагонали к дальнему углу площади, но под влиянием порыва она продолжила движение прямо, миновала фасад Вестминстерского аббатства и прошла через арку в большой двор Вестминстерской школы. На лужайке перед ней группа пятнадцатилетних подростков в форме небрежно перебрасывала мяч. По ее мнению, в этой сцене было что-то сводящее с ума высшее общество, что-то, что, как она знала, она никогда не сможет понять или полюбить.
Чувствуя себя как-то не на своем месте, вне времени, она пересекла двор, вышла через крошечные ворота в дальнем конце и попала в залитый солнцем лабиринт домов восемнадцатого века, который вывел ее напротив Палаты лордов и длинного сужающегося книзу дома. небольшой парк, удобный для пэров королевства и членов парламента, чтобы подышать воздухом. Она вспомнила роковой день, когда сидела на одной из скамеек с Чарльзом Уэтерби и попыталась спокойно рассказать ему о своем открытии, что то, чего он боялся больше всего, — предатель, работающий среди них, — было правдой. Он воспринял эту новость с видимым спокойствием, но она знала, как он, должно быть, был потрясен.
Она думала об этом сейчас, когда прямо рядом с ней на улице резко остановилась машина. Это был кабриолет «Мерседес-450» — спортивная модель с низкой посадкой, серебристого цвета с удивительно кричащим верхом цвета кетчупа, — в котором она видела, как Бруно Маккей садился на парад конной гвардии.
Ее сердце упало, когда она увидела, как опускается окно переднего пассажира. Водитель наклонился.
— Подвезти? — выкрикнул он.
— Нет, спасибо, — сказала она как можно веселее. Единственный способ справиться с этим мужчиной, как она узнала раньше, — дать понять, что все, что он говорит, не имеет значения.
— Давай, Лиз, полегче. Я пройду мимо твоего дома.
— Я пойду пешком, Бруно, — твердо сказала она, когда фургон загудел в знак протеста против задержания. — Продолжай. Если вы останетесь там дольше, вас арестуют.
Он пожал плечами. 'Одевают. Но не думай, что я не видел тебя там, когда ты общался с врагом. Он сказал это с притворным упреком директора школы.
— Чепуха, — сказала Лиз, испытывая искушение использовать более сильное слово. «Майлз Брукхейвен не враг. У нас с ним «особые отношения». И она пошла дальше, уверенная, что на этот раз оставила Бруно без слов.
ТРИ
В то утро преподобный Томас Уиллоуби надеялся на дождь. Ранее в этом году, во время наводнения в мае, он хотел никогда больше не видеть дождя. Но сейчас, в конце лета, трава скукожилась и завяла, пожелтела от жары и засухи, а сучковатая старая яблоня перед церковным двором выглядела измученной, ее ковер из сморщенных ветровалов обглодали летающие осы.
Когда он впервые переехал из своего норфолкского деревенского прихода в Сент-Варнабас, на окраине лондонского Сити, Уиллоуби боялся самого худшего — бесконечного движения и шума, бродяг, светской культуры, у которой не было времени для его религии. И все же святой Варнава был сюрпризом. Он оказался убежищем от стремительного городского мира. Построенная анонимным учеником Хоксмура, церковь обладала барочной грацией мастера и характерным высоким шпилем. Это было всего в двух шагах от суеты старого мясного рынка Смитфилда и бьющей сталью и стеклом крупнейшей в мире финансовой биржи.
Но церковь не фигурировала ни на одной туристической карте, и ее посещали лишь редкие поклонники , проштудировавшие увесистый архитектурный путеводитель. Он был почти преднамеренно скрытым, спрятанным в конце маленькой улочки с рядными домами восемнадцатого века, еще не облагородившимися. «Правда, немного захолустье», — сказал предыдущий президент во время первого визита Уиллоуби, а затем указал на небольшое кладбище в углу церковного двора. — Он был полон еще с викторианских времен. Это единственное служение, которое вам не придется проводить.
Как и любой городской храм, Свято-Варнава был заперт на ночь. Подойдя к двери ризницы, преподобный Уиллоуби только потянулся за ключами, когда заметил, что дверь уже открыта. Не снова, подумал он, и его сердце замерло. Накануне осенью церковь ограбили — украли ящик для сбора пожертвований и серебряный кувшин, оставленный в ризнице. Хуже, однако, был вандализм: два медных стержня, висевших на стене алтаря, были брошены на пол, их рамы разбиты вдребезги; одна из богато украшенных фамильных мемориальных досок была сильно сколота ударом молотка; и – он содрогнулся от этого унижения – человеческие экскременты, осевшие на скамье.
Он с опаской вошел в ризницу, уверенный, что злоумышленники давно ушли, но обеспокоенный разрушениями, которые они могли оставить после себя. Вот он и удивился, обнаружив комнату нетронутой — ящик для сбора (теперь пустой) на своем месте, рясы висят на крючках; даже предметы причастия лежали на комоде, по-видимому, нетронутыми.
Все еще встревоженный, он осторожно прошел в хоры, боясь того, что может найти. Но нет, алтарь стоял невредимым, его белый мрамор блестел в луче солнечного света, а изящно вырезанная деревянная кафедра казалась неповрежденной. Он поднял голову и с облегчением увидел, что витраж в алтаре по-прежнему цел. Уиллоуби озадаченно огляделся, ища признаки незваного гостя. Их не было.
И все же в воздухе витал запах, сначала слабый, а затем усилившийся, когда он двинулся по центральному проходу к передней части церкви. Что-то острое. Рыбы? Нет, больше похоже на мясо. Но дни Смитфилда как мясного рынка прошли. Его переоборудовали в умные квартиры. И это было мясо пропало. Фу. Запах усилился, когда он осмотрел скамьи по обеим сторонам прохода, все в первозданном виде, коленопреклоненные аккуратно висели на спинках деревянных скамеек, гимны на низких стеллажах в каждом ряду.
Озадаченный, он подошел к парадной двери церкви. Подняв тяжелую железную решетку, закрывавшую массивную дубовую дверь изнутри, он распахнул ее, позволив свету хлынуть в неф. Когда он отвернулся, моргая от неожиданно резкого солнечного света, он увидел что-то странное. Она находилась рядом с большим деревянным ящиком (первоначально это был сундук для облачения, как он всегда предполагал), в котором хранились дополнительные сборники гимнов. Два-три раза в год — на Рождество или на панихиду местного сановника — церковь наполнялась до отказа, и тогда эти запасные книги пускались в ход. Но теперь они лежали беспорядочной кучей на пепельно-серой брусчатке.
Он осторожно подошел к куче, сморщив нос от запаха, который теперь был почти непреодолимым. Перед коробкой он колебался; впервые холодные пальцы страха коснулись его позвоночника. Надейся на Господа , сказал он себе, медленно поднимая обеими руками тяжелую дубовую крышку.
Он поймал себя на том, что смотрит на лицо молодого человека — белое лицо, возможно, англичанина лет двадцати с небольшим, с тонкими светлыми волосами, зачесанными назад. Это было бы обычное, совершенно обычное лицо, если бы только глаза не выпучились, как у ужасного попугая, а рот скривился в агонии, а губы широко и плотно растянулись над зубами. Сухожилия горла натянулись на кожу шеи, как натянутые шнуры. Вопроса не было: он мертв.
Когда Уиллоби в ужасе и страхе отступил назад, он увидел, что ноги мужчины были согнуты в коленях, по-видимому, чтобы втиснуть его в грудь. Колени были прижаты друг к другу, подтянуты почти к подбородку, удерживались кошачьей колыбелью из веревки, которая обвивала его горло, затем спускалась по спине и снова вокруг ног. Мужчина был связан, как цыпленок, хотя, поскольку обе его руки сжимали один конец веревки, казалось, что он связал самого себя. Если это так, то кто посадил его в ящик?
ЧЕТЫРЕ
В своем кабинете на четвертом этаже Темз-Хауса, в отделении контрразведки, Лиз рассказывала Пегги Кинсолвинг о вчерашнем опыте в Олд-Бейли.
— Господи, слава богу, это был ты, а не я, — сказала Пегги, вздрагивая. Пегги также сыграла ключевую роль в расследовании, в результате которого Нил Армитедж предстал перед судом.
Прошло больше года с тех пор, как молодой офицер перешел из МИ-6 в МИ-5. Покинув Оксфорд с хорошими 2:1 по английскому языку и смутными академическими амбициями, Пегги устроилась на работу в частную библиотеку в Манчестере. Там, где мало посетителей пользовалось библиотекой, она могла свободно заниматься своими исследованиями, чем, как она думала, и хотела заниматься. Но одинокие дни и вечера вскоре начали надоедать, и когда она совершенно случайно узнала о работе исследователя в специализированном правительственном ведомстве в Лондоне, она подала заявление. В возрасте двадцати четырех лет, все еще в круглых очках и с веснушками, из-за которых семья называла ее Книжным червем Бобби, Пегги устроилась на работу в МИ-6.
Пегги была девушкой, которая думала сама за себя. Она повидала достаточно жизни, чтобы никого не принимать за чистую монету. Но к Лиз она чувствовала что-то вроде… она должна была признаться себе в чем-то вроде поклонения героям. Или это было поклонение героине? Нет, это прозвучало не совсем правильно. Лиз была тем, кем Пегги хотела бы быть. Что бы ни случилось, она, казалось, всегда знала, что делать. Лиз не нужно было постоянно надвигать очки на нос всякий раз, когда она возбуждалась; она не носила очков. Лиз была крута. Но Пегги знала, что Лиз нуждалась в ней, полагалась на нее — и этого было достаточно.
Пегги подала заявку на перевод в МИ-5 после того, как работала с Лиз над особо деликатным делом — кротом в разведывательных службах, — и хотя МИ-6 была не очень довольна, МИ-5 встретила ее с распростертыми объятиями. Глядя на нетерпеливое лицо младшей, Лиз поняла, что теперь Пегги чувствовала себя в Темз-Хаусе совершенно непринужденно. Она одна из нас, подумала она.
— Когда мы услышим приговор? — спросила Пегги.
Лиз посмотрела на часы. — В любой момент, я должен подумать.
Словно по сигналу, Чарльз Уэтерби высунул голову в открытую дверь. Улыбаясь Пегги, он сказал Лиз: — Армитидж получил двенадцать лет.
— И совершенно верно, — убежденно сказала Пегги.
— Я полагаю, он отслужит примерно половину, не так ли? — спросила Лиз.
'Да. Когда он выйдет, ему будет пенсионный возраст. Как дела вчера в кабинете министров?
— Я просто записывал это. У нас был гость сэр Николас Помфрет. Очевидно, есть что-то горячее из прессы Шестой.
Уэтерби кивнул. — Итак, я понимаю. Мне только что звонил Джеффри Фейн. Он придет через полчаса. Я бы хотел, чтобы ты был там.
Лиз подняла бровь. Фейн был одним из коллег Уэтерби в МИ-6, сложным, умным и хитрым человеком, в первую очередь специалистом по Ближнему Востоку, но с широким кругом вопросов, касающихся операций МИ-6 в Великобритании. Она уже работала с ним раньше и пришла к выводу, что безопаснее либо вообще не ужинать с Джеффри Фейном, либо делать это длинной ложкой.
Теперь Лиз сказала: «Почему он говорит с нами об этом? Разве это не должно быть передано в службу безопасности?
— Подождем и посмотрим, что он скажет, — спокойно сказал Уэтерби. — Вы знаете, что премьер-министр много накручивает на эту конференцию. Бог знает, что произойдет, если это не удастся. Я думаю, что Ближний Восток находится в том, что американцы называют Салуном Последнего Шанса».
— На собрании были двое мужчин из Гросвенора.
— Энди Бокус был одним из них?
'Верно.'
«Начальник станции. Его зовут Бокус Громила, — с улыбкой сказал Уэзерби.
«С ним был приятель, парень по имени Брукхейвен. Он казался довольно милым.
— Не знаю его. Скоро увидимся.
— Я буду там, — сказала Лиз. Она сделала паузу, прежде чем спросить: «Фейн придет сам?»
'Да. Почему вы спрашиваете?'
Она пожала плечами. — Он послал Бруно Маккея на заседание кабинета министров.
Уэзерби поморщился, затем криво улыбнулся. — Нет, это просто Фейн, слава богу. Его достаточно сложно поймать, и Маккей не будет мутить воду. Тогда увидимся.
Он пошел по коридору, а Пегги вернулась к своему столу в кабинете открытой планировки.
Какое облегчение, что Чарльз снова у руля, подумала Лиз. Чарльз Уэтерби, бывший директор отдела по борьбе с терроризмом, несколько месяцев назад в том же году провел в отпуске по семейным обстоятельствам, ухаживая за двумя своими сыновьями, когда его жена, как считалось, умирала от неизлечимой болезни крови. В то же время Лиз перевели в отдел контрразведки, работая на ужасного Брайана Акерса, давнего воина времен холодной войны, который никак не мог понять, что отношения с Россией изменились. Лиз также приходилось управлять Брайаном Акерсом и Джеффри Фейном. Этот ирландский бизнес! Она все еще вздрогнула от этой мысли. Если бы Чарльз не вернулся в последнюю минуту, ей бы пришел конец. Это и так было достаточно плохо. Как бы то ни было, Чарльз занял место Аккерса, поскольку его жена, похоже, свернула за другой угол. Было неясно, насколько она больна — Чарльз никогда не говорил об этом.
Лиз снова посмотрела на краткий отчет, который она начала готовить накануне для своей еженедельной встречи с Чарльзом. Происходило много всего: офицер российской разведки сделал еще один проход, на этот раз к служащему низшего звена в Министерстве иностранных дел, который сразу же сообщил о контакте; иранца, выдававшего себя за саудовца, подозревали в попытке купить противотанковое оружие у британского производителя; цифры в китайском посольстве продолжали подозрительно расти. Она закончит его завтра, подумала она, когда Чарльз позвонил ей и сказал, что Фейн прибыл.
Она встала и заперла папку в шкафу, быстро провела рукой по волосам и стянула куртку.
ПЯТЬ
Многолетняя работа с Джеффри Фейном из МИ-6 научила Уэзерби самоконтролю. Он знал, что, как бы ни раздражал Фейн своей худощавой элегантной фигурой, хорошо скроенными костюмами, вялым видом и, прежде всего, своей привычкой сваливать на Чарльза неловкие ситуации на поздней стадии, худшее, что можно сделать, это показать раздражение. . Управление Джеффри Фейном было прекрасным искусством, и Чарльз гордился тем, что преуспел в этом не хуже других.
При этом, однако, он надеялся, что его переход к контрразведке будет означать меньше встреч с Фейном, который большую часть времени тратил на проблемы Ближнего Востока, особенно на терроризм. Но теперь, всего через несколько недель после возвращения на работу, он снова поймал себя на том, что смотрит через стол на Фейн, который удобно откинулся на одном из двух мягких кресел в кабинете Чарльза, пока они ждали Лиз Карлайл.
Избегая взгляда посетителя, Чарльз посмотрел через плечо Фейна через окно своего кабинета на широкий вид на Темзу во время отлива, где яркое солнце разбрасывало бриллиантовые блестки по небольшим отступающим волнам. По крайней мере, ему было за что поблагодарить Брайана Аккерса. Традиционно у директора контрразведки был один из лучших кабинетов в Thames House.
Аккерс в своей любопытной, навязчивой манере повернул свой стол спиной к виду, и одним из первых изменений Чарльза было то, что он повернул его. После этого он снял с книжных полок прижизненный сборник советологии Аккерса и заменил его собственной эклектичной библиотекой, собранной за годы службы. Единственная расточительность, которую он все еще позволял себе, заключалась в покупке книг, и он уже давно заполнил все пространство в доме недалеко от Ричмонда, которое теперь должно было вместить разнообразные вещи его сыновей-подростков, а также его и Джоанны.
Дверь его кабинета открылась, и вошла Лиз Карлайл, принесшая, по крайней мере, Чарльзу глоток свежего воздуха и заметное облегчение духа. К этому времени Чарльз признался себе, что большую часть удовольствия, которое он получал от своей работы, составляла близость Лиз. Он находил ее очень привлекательной — не только ее внешность, ровный взгляд, стройная фигура и гладкие каштановые волосы, но и ее прямой, приземленный характер, ее честность и ее быстрая интуиция.
Он думал, что она тоже сочувствует ему, но она мало что выдавала. Он знал, что она ничего от него не ждала, а пока Джоанна была жива, он не мог ничего от нее ожидать. Но это не избавило его от примеси ревности, которую он всегда чувствовал, когда видел влечение к ней другого мужчины.
Двое мужчин встали. — Элизабет, — тепло сказал Фейн, пожимая ей руку. — Ты хорошо выглядишь.
Чарльз знал, что Лиз ненавидит, когда ее называют Элизабет, и подозревал, что Фейн тоже это знает. Он ждал, как она отреагирует. Фейн, с его утонченностью и стилем, был привлекательным мужчиной; он тоже был разведен. Но Чарльз знал, что он безжалостен в погоне за оперативным успехом и, вероятно, в погоне за женщинами. Лиз и Фейн тесно сотрудничали в его отсутствие над делом, которое ни для кого из них не закончилось благополучно. Чарльз, войдя в конце, увидел, как это разрушило их уверенность в себе и тем самым сблизило их. Он надеялся, что Лиз будет осторожна. Фейн не был для нее мужчиной.
— Спасибо, Джеффри, — холодно сказала Лиз, когда Чарльз махнул ей рукой на второй стул перед своим столом.
— Лиз, я подумал, что ты должна услышать, что мне только что рассказал Джеффри. Это кажется мне довольно важным.
Лиз спокойно посмотрела на Фейна, ее глаза слегка сузились от сосредоточенности.
Фейн сказал: — Мы получили интригующее сообщение с Кипра. Начальник нашей резидентуры Питер Темплтон — он много лет на Ближнем Востоке, так что я не думаю, что вы его встречали. Она покачала головой. — Он какое-то время работал с очень секретным источником. Это тот, кто в прошлом давал нам отличные сведения.
Фейн снова сделал паузу в нерешительности, и Чарльз увидел, что не все его прежнее высокомерие вернулось; однажды он бы точно знал, что он скажет, а что нет.
Устроившись в кресле, Фейн продолжил. — Этот источник имеет доступ высокого уровня. Позавчера он созвал срочную встречу с Темплтоном. То, что он сказал, было довольно тревожным.
И Фейн экономно рассказал о том, что Темплтон узнал от своего источника: два человека в Великобритании работали над тем, чтобы очернить имя Сирии и, таким образом, разрушить доверие и сорвать мирную конференцию. И что сирийская разведка собиралась выступить против них.
— И именно поэтому, — сказал Фейн, заканчивая свой рассказ драматическим движением закованного в наручники запястья, — я пришел к вам.
С минуту никто не говорил. Затем Лиз спросила: «Это та самая угроза, о которой говорил сэр Николас Помфрет в кабинете министров?»
Фейн кивнул. 'Да. Бруно сказал мне, что Помфрет обратился ко всем вам. Он понимающе улыбнулся.
Чарльз постукивал карандашом по блокноту. Он задумчиво посмотрел на Лиз, которая сказала: «Если речь идет о защите двух человек, это похоже на работу для полиции, а не для нас».
— Это деликатный исходный материал, Элизабет. Это никак не может быть передано в полицию, — ответил Фейн. — В любом случае, я не уверен, кого мы должны защищать.
— Вы сказали, что эти две жизни в опасности, — ответила она.
Он проигнорировал намек. «Речь идет о будущем Ближнего Востока. Если есть какой-то заговор с целью сорвать конференцию, и сирийцы его сорвут, кому мы такие, чтобы жаловаться?
Типично для Фейна, подумал Чарльз и, увидев, как волосы Лиз встают дыбом, заговорил быстро, чтобы упредить ее ответ.
«Имел ли этот источник хоть какое-то представление о том, что эти двое собираются сделать? Они работают вместе? Кто их контролирует? И главное, как сирийцы узнали об этом заговоре?
— Я рассказал вам все, что мы знаем, Чарльз, и дал вам имена. Чарльз пододвинул бумагу через стол Лиз, а Фейн откинулся на спинку стула. Фейн сказал: «Теперь все кончено». И словно наступившая тишина подтвердила, что мяч находится на стороне МИ-5, улыбка, граничащая с самодовольством, заиграла на губах Фейна.
Чарльз проигнорировал его и снова начал постукивать карандашом, его взгляд скользнул к окну, откуда открывался вид на Темзу. — Это может быть просто старомодная установка. Бог свидетель, мы видели их раньше, особенно с Ближнего Востока.
Лиз заговорила. — Но какой в этом смысл, Чарльз? Я имею в виду, кроме как отправить нас в погоню за дикими гусями, зачем кому-то хотеть распространять подобную дезинформацию? Необычно, заметил Чарльз, она спорила на стороне Фейна.
Фейн отрезал: «Они не станут».
— Возможно, — сказал Чарльз. — Но у того, кто сказал им, могли быть свои мотивы — или какая-то причина, которую мы пока не можем себе представить.
— По моему опыту, Чарльз, понимание мотивов на Ближнем Востоке равносильно строительству замков из песка. Фейн был категоричен. «Можно возвести самое впечатляющее сооружение, а потом одна большая волна смоет все это».
Чарльз подавил резкий ответ, и Лиз перебила его. — Эти два имени, — сказала она, глядя на бумагу, — мы что-нибудь о них знаем?
— Немного, — сказал Фейн.
«Сами Вешара — ну, я думаю, мы можем сказать, что он не англосакс».
— Возможно, ливанский, — сказал Чарльз. Он сухо добавил: «Все страньше и страньше».
Фейн снова пожал плечами. «Он намеренно раздражает», — подумал Чарльз.
Лиз продолжила: — И Крис Марчем. В этом есть что-то знакомое — или это просто потому, что это звучит по-английски?
Внезапно Фейн выглядел слегка взволнованным. — Вообще-то, это имя нам кое-что известно. Он журналист, специализируется на Ближнем Востоке. Фриланс сейчас; раньше работал в штате газеты « Санди Таймс» . Мы говорили с ним в прошлом. Не часто. Честно говоря, немного странная рыба.
'Почему это?' — спросила Лиз.
«Он сделал себе имя, рассказывая из первых рук о массовых убийствах фалангистов в лагерях беженцев в Южном Ливане. На мгновение мир стал его устрицей. Он чрезвычайно хорошо осведомлен о палестинцах и является одним из немногих западных журналистов, которым, кажется, доверяют все их группировки. Он мог бы стать вторым Робертом Фиском, но что-то, казалось, сдерживало его. Сейчас он не так много пишет.
'Личные проблемы?'
— Не знаю, — сказал Фейн. — Он одиночка — у него нет жены, насколько нам известно. Он много путешествует – должен быть там по крайней мере полгода».
— Мы должны быть в состоянии найти его достаточно легко.
— Да, я бы посоветовал вам начать с него.
'Начинать?'
Чарльз поймал возмущенный взгляд Лиз. Но он уже решился. «Джеффри и я согласились, что эту историю нужно изучить, хотя бы для того, чтобы установить, что в ней нет ничего. Я хочу, чтобы ты посмотрел. Он пожал плечами и знал, что, когда она успокоится, Лиз поймет, что у него нет выбора. Чтобы услышать, что люди, действовавшие в Великобритании с целью сорвать мирную конференцию, также были мишенями для убийства, требовался какой-то ответ — даже если, как он подозревал, все это оказалось абсолютным бредом.
Самодовольное выражение лица Фейна давало понять, что, передал ли он бомбу с часовым механизмом или мокрый пиропатрон, теперь он был в чистоте.
— Когда вы хотите, чтобы я начал? — спросила Лиз, зная ответ.
— Немедленно, — сказал ей Чарльз и добавил то, что, как он надеялся, будет утешением. — Попросите Пегги Кинсолвинг помочь вам.
Лиз подавила смех. Она знала, что Фейн был раздражен, когда Пегги перешла из МИ-6 в Темз-Хаус.
Но Фейн казался невозмутимым. — Хорошая идея, — заявил он. — Она умная девушка. Он встал. — А пока я попрошу Темплтона попытаться извлечь больше из этого нашего источника. Он ухмыльнулся Лиз. — Будет приятно снова поработать с вами, Элизабет.
— Это Лиз, — коротко сказала она.
'Конечно, это является.' Фейн все еще улыбался. 'Как я мог забыть?'
Думаю, даже почести, сказал себе Чарльз, когда Фейн вышел из комнаты.
ШЕСТЬ
«Это действительно хорошо!» — воскликнула Пегги, и Лиз пришлось подавить улыбку. Только Пегги могла прийти в восторг от бутерброда с сыром, купленного в гастрономе на Хорспери-роуд.
Они обедали за столом Пегги в офисе открытой планировки, окруженном справочниками и рабочими документами. Лиз с отвращением взглянула на собственный обед — мрачный салат из листьев салата, помидоров черри и куска резины, выдаваемый за сваренное вкрутую яйцо.
— Хорошо, — сказала она Пегги. «Начнем с сирийцев. Что мы знаем об их людях здесь?
— Немного, — ответила Пегги, перебирая свои бумаги. «Я разговаривал с Дейвом Армстронгом по вопросам борьбы с терроризмом, но он сказал, что сирийцы не являются одной из их приоритетных целей, поэтому в последнее время они не проводили над ними никакой серьезной работы. И у нас уже много лет не было дела о контрразведке с их участием. Все, что мы знаем, это то, что указано в их заявлениях на получение визы. Я сверил имена с европейским связным и американцами и получил три возможных следа разведки.
«Нам лучше попросить А4 взглянуть на них и сделать несколько фотографий получше, чтобы мы могли начать составлять представление о том, кто у нас здесь».
Пегги кивнула и сделала пометку.
-- А теперь, -- продолжала Лиз, -- как насчет этих двух имен? Как у тебя дела с Сами Вешарой?
— Я довольно много узнал о нем. Он ливанский христианин, живущий в Лондоне около двадцати лет. Он видный член местной ливанской общины и ведет очень успешный бизнес по импорту продуктов питания с Ближнего Востока: оливок и фисташек из Ливана, вина из долины Бекаа — всевозможных товаров, причем не только из Ливана. Кажется, он снабжает практически каждый ближневосточный ресторан в Лондоне; специализированные магазины принимают его вещи, и даже Вэйтроуз продает его оливки. У него жена и пятеро детей, и он много путешествует — конечно, в Ливане, а также в Сирии и Иордании».
'Политика?'
«Кажется, у него их нет, хотя он дал много денег Лейбористской партии и, предположительно, стоял в очереди за каким-то гонгом, пока не разразился скандал с наградами».
— Какие-то проблемы с законом?
— Нет, но он плыл довольно близко к ветру. Я разговаривал с налоговой, и они сказали, что проверяли его четыре раза за последние шесть лет, что довольно необычно. Они мало что говорили, но у меня было ощущение, что они не считали Вешару полностью натуралом. Это такой бизнес, где деньги переходят из рук в руки, а операции не всегда регистрируются».
'Что-нибудь еще?'
'Да. Таможня и акцизная служба следят за ним — по-видимому, некоторые его грузы доставляются на лодке. — Что-то не так?
'Нет. Но это не большие контейнеры. Некоторые из этих лодок не больше рыболовного траулера, и они плывут из Бельгии и Голландии, а затем разгружаются в Восточной Англии – в основном в Харвиче. Странный способ привозить оливки.
— Что, по их мнению, он вез?
«Они не будут спекулировать. Но наркотики — это очевидная возможность».
— Если они так думают, то сами будут его проверять. Лучше следить за перекрещенными проводами. Но нам нужно знать больше.
Пегги кивнула. 'А ты? Вам удалось найти Марчема?
'Нет. Насколько я понимаю, он уехал по какому-то заданию для журнала « Санди таймс» . Он только что брал интервью у президента Сирии и должен выступить на следующей неделе. Это может объяснить, почему он не отвечает на звонки. Он живет в Хэмпстеде, так что я подумал, что могу попытаться выкопать его оттуда.
— Может быть, он пьет.
'Что заставляет тебя говорить это?' — спросила Лиз, слегка удивленная.
'Я не знаю. Не все ли журналисты слишком много пьют?
Лиз рассмеялась, когда зазвонил телефон на столе Пегги. Пегги взяла трубку и с минуту слушала.
'Где ты?' она сказала. «Уэйтроуз был бы намного лучше».
Уэйтроуз? О чем это было? подумала Лиз, забавляясь. Пегги внимательно слушала, а потом вдруг взорвалась. — Нет, не брокколи. Зеленая фасоль.'
И тут до меня дошло — у Пегги появился парень. «Ну, срази меня наповал», — подумала Лиз. Ей и в голову не приходило, что у Пегги вообще есть личная жизнь; она казалась настолько поглощенной своей работой. Хорошо ей.
Внезапно вспомнив о присутствии Лиз, Пегги сильно покраснела, ее лицо приобрело цвет свеклы. — Мне нужно идти, — коротко сказала она и положила трубку.
Лиз ухмыльнулась. Она не могла удержаться, чтобы не дразнить ее. — Значит, он не силен в овощах?
Пегги покачала головой. «Безнадежно».
— Тем не менее, я впечатлен, если ты заставляешь его ходить по магазинам. Он умеет готовить?
Пегги вздохнула. «Он не может приготовить омлет, не используя каждую тарелку и сковороду на кухне. В глубине души он думает, что он Гордон Рамзи. Все мужчины такие?
— По большому счету, — сказала Лиз. — Что он делает, когда не разрушает твою кухню?
— Он читает лекции по английскому языку в Кингсе. Он только начал.
'Это мило. Как вы познакомились?'
— На лекции, которую он произнес в Королевском литературном обществе. Это было на Джоне Донне – это специализация Тима. OUP собирается опубликовать его книгу», — с гордостью добавила она. «Я задал вопрос, и после этого он подошел ко мне. Он сказал, что, по его мнению, ответил неправильно.
Держу пари, подумала Лиз. Она могла себе это представить: серьезная, но хорошенькая Пегги, с веснушками и в очках; достойный Тим, впечатленный ее умным вопросом, но также и совершенно неинтеллектуальным образом. «Освященный веками путь всякой плоти», — подумала Лиз.