Возмездие Немезиды столь неотвратимо, что, несмотря ни на какую предусмотрительность, настигает даже самых осторожных преступников
Дневники Эмерсона
Глава 1
Двадцать два туриста, полные, средних лет женщины и несколько пожилых мужчин, осторожно выбирались из автобуса. Восторженно разинув рты, изумленно озираясь по сторонам, они, словно стадо овец, столпились на площади перед кафедральным собором с его ста тридцатью пятью шпилями и двумя тысячами двумястами сорока пятью статуями.
Я всегда с первого взгляда отличаю англичан от американцев. Англичане очень надменны И это понятно, такие же величественные и старые соборы есть у них на родине, а американцы никогда не обращают внимания на британскую чопорность и всегда суетятся с фотоаппаратами — Это — моя группа, мой Гефсиманский сад, — шепнул Умберто, едва раздвинув уголки рта — Прямо как стадо овец Самое смешное, что, прежде чем они снова сядут в автобус, они уже забудут все, что я им расскажу Да они уже завтра ни вспомнят, как выглядит кафедральный собор — Вы мне симпатичны, Умберто, — сказал я — Мне кажется, человек с вашими талантами не должен тратить свое время на всякий рогатый скот, даже крупный. Чтобы доказать, что я вам хороший друг, я готов взять эту группу.
— Вы? — надменно произнес Умберто. — Что вы можете знать о кафедральном соборе? Сделайте одолжение, отойдите от меня. Буду рад, если вы вообще унесете ноги. — Он поправил фирменную фуражку с надписью «Гид», поправил потрепанный галстук и легкой походкой направился к группе туристов, сияя искусственной улыбкой и прикрывая левой рукой большое жирное пятно на куртке.
Еще один автобус подъехал к стоянке, остановился, и вышла новая группа туристов.
— А это — мои, — заявил Филиппо, старательно погасив сигарету и аккуратно заткнув окурок за ленту шляпы. Он ухмыльнулся:
— Какая коллекция тупиц! И я должен им подарить свои полчаса. А если этот дурак Умберто не поторопится и не увезет свою группу дальше, то мы можем столкнуться в соборе, и тогда мне придется говорить во весь голос, чтобы заглушить его хриплую болтовню!
Я схватил его за руку:
— Филиппо, вы сегодня выглядите усталым! Мы с вами всегда были хорошими друзьями: почему бы вам не отдохнуть? Позвольте мне провести этих идиотов по собору вместо вас? Я с удовольствием сделаю это за небольшую сумму, ну, скажем, лир в пятьсот, а чаевые будут, конечно, ваши.
— Идите вы, жулик, знаете куда, — ответил Филиппо, вырывая руку. — Заткнитесь! И завидуйте мне: я неплохо вчера гульнул!
— Почему вы считаете, что я завидую? — спросил я, нахмурясь. — Посмотрите на себя: рубашка грязная, на пальто дыры. Вы выглядите как бомж и при этом всерьез заявляете, что я вам завидую?
— Лучше иметь хотя бы грязную, но рубашку, чем не иметь никакой вообще, — сказал с усмешкой Филиппо, — и гораздо более прилично иметь дыры на пальто, чем на брюках. Посмотрите на себя!
Я задумался, что бы такое похлеще сказать, и украдкой посмотрел на манжеты своей рубашки. Они были чистые, но потертые. А вот ботинки волновали меня больше, чем одежда. Утром я вставил пару новых стелек из крепкого картона, который стянул у своей хозяйки, и, разумеется, в первый же дождливый день они расползутся, а я не смогу выйти на улицу и лишусь этого скудного источника дохода. Новую пару ботинок мне не придется покупать еще очень долго, пока я не заработаю деньги.
Если бы я был итальянцем, а не американцем, то стать официальным гидом мне не составило бы никакого труда. Но я американец и получить так просто необходимое разрешение не мог.
Различие же между частным и официальным гидом весьма существенно. Система такова: любое туристическое агентство имеет своего гида, сопровождающего автобусы с туристами. В обязанности гида входит встреча туристов, поездки с ними по городам, оформление счетов в гостиницах, в ресторанах, кафе и вообще оказание туристам разных мелких услуг, но при этом официальный гид не обязан знать исторические подробности о различных достопримечательностях, представляющих для туристов интерес. Поэтому обычно гид из турагентства договаривается с гидами городов о том, чтобы те встречали автобусы и проводили экскурсию с приехавшими, и платит им за эти услуги. Таким образом, гид города имеет постоянную работу и может рассчитывать на регулярные деньги.
Частный гид, подобно мне, может работать только с туристами, путешествующими самостоятельно, но вследствие таможенных валютных ограничений туристы, вынужденные экономить, обычно обходятся без наемного гида. Чтобы не перебегать дорогу официальным гидам, частный гид не имеет права носить ни повязку, ни кепку гида. Поэтому, когда частный гид предлагает свои услуги, на него всегда смотрят с некоторым подозрением.
С другой стороны, работа гидом, пусть даже частным, дает хоть и небольшой, но честный заработок. Я жил в Милане без вида на жительство, и для меня другой возможности заработать на жизнь не было.
Этот день был из неудачных. Последние два часа я терпеливо, но безуспешно прождал клиентов. Я начал волноваться, поскольку в кармане не было ни лиры, а через полчаса наступало время ленча. Я стал подумывать не найти ли, пока не поздно, Торрчи, одного из лучших карманников, промышлявших в кафедральном соборе, и занять у него сотню лир, пока он не отправился домой. Я всегда мог рассчитывать на небольшую сумму у Торрчи, но, поскольку я уже должен был ему две сотни, обращаться к нему не хотелось.
Пока я решал проблему, остаться голодным или искать Торрчи, мимо, легко и грациозно ступая, прошла и остановилась неподалеку девушка.
Стройная фигурка, короткие вьющиеся волосы цвета старой меди, большие, широко посаженные глаза, крупный алый рот. Она была одета в желто-коричневую плиссированную полотняную юбку и изумрудно-зеленую шелковую блузку, открытую у шеи. На вид ей было около тридцати лет.
Она не была красавицей в общепринятом значении этого слова, но какое-то обаяние, исходившее от ее фигурки, привлекало к себе внимание, подобно одинокому неоновому фонарю, сияющему на неосвещенной улице.
Она открыла сумочку и, достав «Краткий путеводитель по Италии», сосредоточенно нахмурясь, начала перелистывать страницы.
Я глазел на ее длинные стройные ножки в прозрачных чулках, а два других гида, частники, уже направлялись к ней. Медлить было нельзя. В два прыжка я подлетел к ней. Увидев, что клиента перехватили, гиды, ругаясь, повернули обратно.
— Прошу простить, синьора, — я поклонился, — не нуждаетесь ли вы в услугах гида? В «Краткий путеводитель» не вошли самые интересные достопримечательности города, я был бы счастлив вам их показать.
Она подняла на меня глаза, и наши взгляды встретились. Она конечно же сразу увидела, как подпрыгнуло мое сердце и тут же провалилось в стоптанные ботинки, а я четко ощутил, что под ее изумрудно-зеленой блузкой заключено все безумие рода человеческого.
Она улыбнулась. У нее были крупные ровные зубы, такие же белые, как сердцевинка десертного яблока, фиалковые глаза и длинные черные ресницы.
— А вы настолько компетентны, что можете открыто говорить о недостатках «Краткого путеводителя»? — спросила она.
— Я ведущий специалист по готической архитектуре и эксперт по итальянским соборам вообще, синьора. В течение прошлого года я показал собор не менее чем тысяче ста двадцати трем туристам, и все были в восторге.
Она захлопнула путеводитель:
— Прекрасно! И сколько это будет стоить? Вы официальный гид?
— Думаю, вам вполне достаточно одного взгляда на официальных гидов, чтобы увидеть разницу между ними и мной. Нет, я не из их числа. Вон, посмотрите, у входа как раз стоит один гид, вон тот, с прекрасными фарфоровыми зубами и синими прожилками на носу!
Взглянув на Джузеппе, кстати одного из моих лучших друзей, она рассмеялась. Действительно, взглянув на него, сразу становилось понятно, что он не пишет маслом, но все равно, как непризнанный художник, пьян в стельку каждый вечер.
— Я поняла, что вы имеете в виду. — Она коснулась завитка волос на шее. — Да, мой выбор не в его пользу. Но ваши услуги, наверное, очень дороги?
— Я самый лучший и самый дешевый гид в Милане, синьора!
— Я дам вам тысячу лир, и не больше.
— За тысячу лир, синьора, я покажу вам даже «Тайную вечерю» да Винчи в монастыре Санта-Мария-делла-Грациа. Мы возьмем такси. Счет оплачиваю я!
— Я ее уже видела, — отозвалась она. — Вы американец?
— Хотите сказать — соотечественник? Она быстро взглянула на меня:
— А я до сих пор считала, что мой итальянский безупречен.
— Это так, но у вас вид американки.
— Вот как? — Она улыбнулась. — Ну, раз вы мой гид, не зайти ли нам в собор?
— Я к вашим услугам, синьора.
Мы вошли в полутемный собор. В это время Умберто рассказывал об очередной, заслуживающей, на его взгляд, интереса туристов детали собора и в тщетных потугах привлечь внимание разбредающегося стада размахивал руками.
Когда он углядел меня с девушкой, его заученно-плавная речь внезапно оборвалась. Он вынужден был даже хлопнуть себя по лбу, чтобы вспомнить, о чем он минуту назад говорил.
— Сегодня собор переполнен как никогда, — заметил я, проводя девушку мимо группы Филиппо и толпы зевак. Филиппо вытаращил на девушку глаза, потом зло взглянул на меня. — Предлагаю пойти посмотреть мощи святого Карла Борромео, миланского архиепископа, умершего в 1586 году. Год назад он выглядел вполне пристойно, но в последнее время, к сожалению, у него немного попортилось лицо, и это уже не тот красавец, которого прилично показывать дамам, тем не менее интересно посмотреть на то, как он был упокоен триста шестьдесят лет назад. Потом можно вернуться в собор, и без толпы зевак я вам расскажу все о соборе.
— Я и не знала, что Карл Борромео похоронен здесь. Я видела его колоссальные изваяния на Лаго-Маджоре. Почему они такие огромные?
Я пошутил:
— Его друзья опасались, как бы люди не забыли его слишком быстро, и потому решили, что семидесятипятифутовая статуя останется в памяти потомков. А вы бывали на Лаго-Маджоре, синьора?
— У меня там вилла.
— О, прекрасное место! Я вам завидую. Мы задержались перед ступеньками, ведущими в подземную капеллу, где покоились мощи архиепископа.
— Могу я попросить вас об одном одолжении? — спросил я.
Она взглянула на меня. Мы стояли в полумраке и были одни, совершенно скрытые от посторонних взоров, и я едва сдерживался, чтобы не схватить ее в объятия. Меня, как огнем, охватило непонятное возбуждение. Я испугался. Я давно уже взял себе за правило быть осмотрительным, когда нахожусь наедине с женщиной.
— Что такое?
— Брат, то есть священник, который охраняет место упокоения архиепископа, рассчитывает на небольшую сумму за свои хлопоты, а я, к сожалению, в данный момент не при деньгах. Я был бы очень признателен, если бы вы дали ему сотню лир. Вычтите их из моего вознаграждения.
— Вы хотите сказать, что у вас вообще нет денег? — прямо спросила она.
— Временные затруднения…
Она открыла сумочку и подала двести лир.
— Хороший гид должен зарабатывать много.
— Нет, это не значит, что я плохой гид. Просто сейчас трудные времена.
— Думаю, вы — хороший гид. — Она улыбнулась мне.
. Как раз в этот момент я схватил за руку Торрчи, пытавшегося проскочить между нами. Крепко держа мошенника за руку, я сказал:
— Синьора, позвольте представить вам синьора Торрчи, самого знаменитого карманника, работающего в соборе!
Торрчи, жирный маленький человечек с круглым, веселым лицом, не сразу узнавший меня в полумраке лестницы, засиял и стал шарить в карманах.
— Только ради практики, синьор Дэвид, ничего больше, — затараторил он, отдавая девушке бриллиантовую брошь, наручные часы, портсигар и отделанный кружевами носовой платочек, который только что был в кармашке ее блузки. — Вы же знаете, я никогда не трогаю ваших клиентов.
— Убирайтесь, негодяй, и, если вы попытаетесь еще раз надуть меня, я вырву ваше воровское сердце с мясом!
— Такие слова в кафедральном соборе! — искренне возмутился Торрчи. — Не забывайте — вы в доме Божьем.
Я угрожающе поднял кулак, и он быстренько ретировался в темноту.
— Прошу прощения за происшествие.
— Он очень ловок. И как только это у него получается? — Девушка убрала вещи в сумочку. Я засмеялся:
— Ну, это еще детские игры. Верх его искусства — снять прямо на улице пояс с подвязками с молодой женщины, которая не обнаружит пропажи до тех пор, пока не спустятся чулки. Каждый день он подвешивает очередной пояс над своей кроватью.
— Ради Бога, не продолжайте! — воскликнула девушка, смутившись.
— Торрчи — великий артист, но не единственный. Собор полон искусных карманников. Они хорошо наживаются на туристах. Счастье еще, что я знаю большинство из них, и у нас своего рода соглашение. Они не трогают моих клиентов. Боюсь, бриллиантовая брошь слишком серьезный соблазн.
— Я не должна была надевать ее. — Повернувшись, она стала всматриваться в сумрак лестницы, ведущей в капеллу. — Можно я возьму вас под руку?
— Как раз я хотел это предложить вам. Когда мы начали спускаться, она слегка оперлась на мою руку, но на полпути оступилась и, если бы я не подхватил ее, упала бы. Испугавшись, я невольно притянул ее к себе.
— Это все высокие каблуки; — сказала она, задохнувшись от неожиданности.
— Да, думаю, дело в них, а ступени здесь совершенно безопасны. — Поддерживая девушку, я случайно коснулся ее груди, испугался и взглянул на нее сверху вниз. Ее лицо было в шести дюймах от моего. В сумеречном свете глаза девушки светились, как у кошки.
Я не мог сдержаться, нагнулся и поцеловал ее. И почувствовал, как на какое-то короткое мгновение она слегка прижалась ко мне. Всего на какое-то мгновение! Потом она осторожно отодвинулась.
— Вы не должны были делать этого, — прошептала она.
— Не должен, — ответил я и, прижав ее к себе чуть крепче, поцеловал еще раз, и она… ответила на мой поцелуй.
— Пожалуйста, не надо…
Пошатываясь и задыхаясь, я отпустил ее.
— Извините, — сказал я. — Я прошу прощения. Я не знаю, что такое со мной.
Она посмотрела на меня и коснулась кончиками пальцев своих губ.
— Не извиняйтесь — не случилось ничего такого, за что стоило бы просить прощения. Мне это даже понравилось. Может быть, уйдем из этого мрачного места?
* * *
Яркий солнечный свет, горячий воздух, шум транспорта и плотная толпа ошеломили нас после тишины и сумрака кафедрального собора. Мгновение мы стояли зажмурившись. Шум волной накрыл нас, а мы чувствовали себя изолированными среди толпы беспорядочно снующих вокруг нас людей.
— Я сунула тысячу лир в ваш карман. А вы не заметили! — сказала девушка. — Мне кажется, что после небольшой практики я могла бы стать такой же ловкой, как и синьор Торрчи!
— Но я их не заработал, — запротестовал я, — я не могу взять эти деньги.
— Пожалуйста, замолчите, терпеть не могу разговоров о деньгах. Замолчите.
— Тогда давайте продолжим экскурсию и поднимемся на крышу, за углом есть лифт. Да и статуи лучше всего смотреть вблизи.
— Пожалуйста, хватит о соборе! Давайте зайдем куда-нибудь, выпьем кофе, просто поговорим. — Она открыла сумочку и достала темно-зеленые солнцезащитные очки. Когда она их надела, ее глаза скрылись за стеклами, и я испытал легкий шок, поняв, что именно ее глаза оживляли лицо. И теперь, когда глаз не было видно, оно стало, как маска, безжизненным и холодным.
— А о чем бы вы хотели со мной поговорить? — по-идиотски спросил я.
— Вы что, дурак? Или притворяетесь глупым? Вы не хотите разговаривать со мной?
Мысли мои совсем перепутались. Я не мог поверить, что эта девушка говорит серьезно. И действительно, совсем уж глупо, автоматически продолжил экскурсионным тоном:
— Может быть, «Максимум» или, если быть совсем уж точным, — Алла-Белла-Наполи.
— Пойдемте в обычную тратторию, туда, где едят простые люди.
— Вы не шутите, вы хотите пойти в тратторию?
— Ну да, пойдемте в тратторию, где вы обычно обедаете сами.
Я повел ее вниз по Корсо-Витторио-Эммануэле в кабачок к Пьеро.
Обслужить нас вышел сам хозяин. Пьеро — маленький человечек с круглым животом и сморшенным лицом, обрамленным лохматой черной бородой. Когда мы сели за столик, он посмотрел на девушку долгим, оценивающим взглядом, и в его глазах я прочел удивление и восхищение.
— Синьора! Синьора, какое счастье, чем могу служить вам?
Она сняла солнцезащитные очки, и в отсвете красного абажура настольной лампы ее глаза засверкали, как красные рубины.
— Заказывайте вы, — обратилась она ко мне. — Что здесь самое вкусное?
— Ризотто. Это классическое блюдо Милана, и нигде его не готовят лучше, чем у Пьеро.
Когда Пьеро ушел на кухню, она открыла сумочку и протянула мне портсигар. Я взял сигарету, первую за два последних дня, дал прикурить ей, закурил сам — все это было похоже на сон. Сам себе я казался мыльным пузырем, который тут же лопнет, стоит только слегка его задеть.
— Вы, наверное, думаете обо мне черт знает что? — спросила она, глядя мне в глаза.
— Нет. Я просто не могу поверить своему счастью.
Она улыбнулась:
— Вы, наверное, подумали, что я шизофреничка?
— Ничего подобного я не думаю. Мне кажется, что вы действовали импульсивно, а теперь боитесь, как бы вам не пришлось раскаиваться.
— Нет. Что случилось, то случилось. Не в моем характере убегать или устраивать сцены.
— Устраивать сцены, — машинально повторил я. — Мы оба позволили себе некоторую несдержанность. Но, мне кажется, жизнь была бы гораздо привлекательнее, если бы мы шли навстречу своим желаниям, а не сдерживали своих чувств.
— Вы действительно так думаете?
— Да.
— Хорошо. Тогда я буду следовать своим желанием. Как вас зовут?
Я обрадовался, что надел сегодня чистую рубашку и побрился, поскольку далеко не каждое утро я утомлял себя бритьем.
— Дэвид Чизхольм, а ваше?
— Лаура Фанчини.
— Я думал, что у вас американское имя, а Фанчини — знаменитая итальянская фамилия.
— Я — американка, мой муж — итальянец. Я посмотрел на нее в упор:
— Итальянец или был итальянцем?
— Это имеет значение?
— Для меня — да.
— Ни то ни другое.
Вернулся Пьеро и поставил на стол два бокала «кампари» и бутылку минеральной воды.
— Ризотто будет готово через пять минут, а пока выпейте «кампарио, доставьте мне удовольствие, синьора, я угощаю.
Я положил руку на его кулак и слегка подтолкнул.
— Пьеро, у вас, наверное, много дел, — многозначительно сказал я.
Он понял мой намек и с улыбкой вернулся за стойку.
— Что вы имеете в виду — «ни то ни другое»? Он жив или мертв?
— Всего понемногу: он попал в аварию и не может ни говорить, ни двигаться, но пока жив. Вот уже четыре года.
— Извините меня. Это печально.
— Да уж, для меня так даже слишком. — Она налила в бокал немного минеральной воды.
— Если бы я знал, то не посмел бы вас поцеловать, — неловко извинился я. — Очень сожалею.
— Почему вы сделали это? — глядя в сторону, спросила она, тонкими пальцами вращая ножку бокала.
— Сам не знаю. При виде вас меня словно током ударило.
Она продолжала крутить бокал. Мы помолчали. Потом она сказала:
— В вас есть что-то магнетическое. Мое сердце бешено заколотилось.
— Вы сами дали мне повод вести себя неподобающим образом, — продолжала она. — И вы мне понравились в тот же миг, как я вас увидела. Вас не шокируют мои слова?
Я засмеялся:
— Нет.
К нам подошел Пьеро с ризотто и открыл бутылку вина. Мы молчали, пока он не вернулся обратно за стойку.
— Непонятно, почему человек ваших способностей зарабатывает себе на жизнь гидом?
— В Милане для меня нет другой работы, которой я мог бы заняться, я — иностранец. И у меня нет разрешения полиции на проживание в Италии. Это секрет, конечно.
— Это правда?
— Да.
— Почему вы не получите его?
— Не могу получить, пока не докажу, что у меня есть работа, а я не могу получить работу, пока не предъявлю разрешение полиции. Замкнутый круг.
— Почему вы приехали в Италию?
— Я люблю эту страну и пишу книгу о кафедральных соборах Италии.
— О, я скорее подумала бы, что вы были бы последним человеком на свете, который мог бы написать об итальянских соборах.
— Вы ошибаетесь. До войны я жил в Нью-Йорке, я архитектор, не самый знаменитый, но на приличную жизнь хватало. Потом пошел в армию. Потом война. Наша часть одной из первых вошла в Рим, я был потрясен его великолепием и тогда решил, что напишу книгу о его соборах. Демобилизовавшись, я не вернулся в Америку и остался в конце концов в Милане. Связываться с полицейскими формальностями не хотелось, и мне вполне хватает на жизнь тем, что зарабатываю гидом в кафедральном соборе. Вот и вся моя жизненная история.
— Может быть, было бы лучше получить вид на жительство?
— Может быть, но меня пока такая жизнь вполне устраивает.
Пьеро принес котолетте — телячьи котлеты на косточке, смазанные яйцом и обвалянные в панировочных сухарях.
Когда он отошел, она спросила:
— У вас действительно нет денег?
— Теперь есть.
— Нет, до того… до меня.
— Моя работа не позволяет мне вести роскошную жизнь, — уклончиво ответил я. — Может быть, хватит обо мне, расскажите о себе!
Лаура приподняла брови:
— Ничего особенного. Я работала в американском консульстве у одного из заместителей госсекретаря. Здесь встретила Бруно, он предложил мне выйти за него замуж. Он очень богат. К тому времени мне уже до смерти надоела работа в офисе, а он так искренне полюбил меня, и я согласилась выйти за него замуж. Через год он попал в автомобильную катастрофу, у него серьезная травма позвоночника, а кроме того, он получил и другие не менее тяжелые травмы, как заключили врачи, но выжил. Они не знали Бруно. Нет ничего на свете, чего бы он не сделал, если он того захотел. Он захотел жить и живет. Четыре года он не двигается, не владеет руками и ногами, не говорит. Но живет!
— И нет никакой надежды на улучшение? Она покачала головой:
— Я не знаю, как долго продлится такая жизнь. Врачи теперь осторожны в своих прогнозах: он может умереть завтра, а может жить и сто лет.
От злобы, внезапно вдруг прозвучавшей в ее голосе, у меня по спине поползли мурашки.
— Сочувствую, — только и мог сказать я.
— Да, — рассмеялась она, — как видите, моя жизнь в данный момент не сахарный пирог.
— Что вы делаете в Милане? — спросил я, пытаясь отвлечь ее от столь неприятной темы.
— Я была у своего парикмахера. Атмосфера в доме ужасная. Решила отвлечься и заглянула в собор. Я рада, что пришла сюда, — сказала она и, как мне показалось, с нежностью посмотрела на меня.
Я подумал о ее «живом трупе» — муже и попытался представить себе, что бы чувствовал я, будь на его месте. У него наверняка нет душевного покоя. Он наверняка подозревает Лауру. А когда ее нет дома — ревнует.
— Бруно доверяет мне, — сказала Лаура, словно прочитав мои мысли, — ему и в голову никогда не придет, что я могу дать волю своим чувствам. Он верит в мою верность.
Меня поразило то, что она поняла, о чем я думаю.
— Такое доверие, наверное, тяжело для вас.
— До сегодняшнего дня я не тяготилась этим, — сказала она медленно, не глядя на меня, — но сейчас вдруг подумала, что это глупо. Четыре года! Возможно, вот так и пройдет моя молодость. Я не знаю, как долго это еще будет продолжаться. Кроме того, как он узнает, если я когда-нибудь дам волю своим чувствам?
Я почувствовал, как забурлила моя кровь. Я должен был что-то сказать. Судя по всему, она хотела, чтобы ее убедили, что при подобных обстоятельствах измена мужу не может считаться грехом. Мне это было бы не трудно. На моем месте мог бы оказаться другой. Но я никак не мог выкинуть из головы ее больного мужа. Что бы чувствовал и думал я на его месте?!
— Трудно быть в чем-нибудь уверенным наверняка, особенно в таком случае, — сказал я. — Некоторые люди, особенно больные, очень чувствительны к тому, что происходит рядом. Он очень быстро может догадаться, что происходит. Вы можете выдать себя. Скорее всего, так и будет. И сделаете ему больно, когда он узнает о том, что произошло. Не так ли?
Она задумчиво покачивала свой бокал и вдруг безвольно поставила его на стол. Секунд пять она сидела не шевелясь, не глядя на меня, а потом сказала:
— Вы необыкновенный человек, Дэвид. Большинство мужчин даже не подумали бы о нем.
— Я думаю не столько о нем, сколько о вас. У меня есть некоторый жизненный опыт. И поверьте мне, раскаяние приходит обычно ночью и не дает покоя до утра.
Она улыбнулась. Улыбка была холодной, а лицо оставалось бесстрастным.
— Да, я ошиблась, именно вы тот человек, которому стоит продолжать писать книгу о кафедральных соборах. У вас характер как у святого, и вы, наверное, безгрешны.
Мое лицо залилось краской.
— Я не мог не сказать вам этого. Да, я так чувствую. Не в моем характере бить лежачего. Если бы ваш муж мог позаботиться о себе, постоять за себя, это было бы другое дело. А я, должен признаться, не могу стрелять по сидящим птичкам.
— Мне это нравится в вас, Дэвид. — Ее глаза лучились странным, завораживающим светом. Она как бы отдалилась от меня на тысячу миль. — Я полагаю, вы правы — это была бы стрельба по сидящим птичкам. К сожалению, у меня другое отношение к ценностям такого рода. Если бы мне когда-нибудь пришлось стрелять в птицу, то, наверное, я предпочла бы убить ее, чем ранить и отпустить для долгих страданий. — Она взглянула на свои часы. — О, я должна бежать. Я не предлагаю вам заплатить за обед. Вам это не понравилось бы, не так ли? — Она поднялась. — По-жа-луйста, не провожайте меня. Я предпочитаю уйти одна.
Она опять угадала. Я как раз хотел сказать, что заплачу за обед.
— Я еще увижу вас?
Она засмеялась, искренне забавляясь ситуацией. — А зачем? Меня не интересуют ваши соборы, а вас — мои трудности.
Она стояла против света, и изящные контуры ее тела отчетливо просматривались сквозь блузку. Мои добрые намерения исчезли. Я понял: сейчас она уйдет навсегда.
— Подождите минутку…
— Прощайте, Дэвид. Спасибо за ленч. Отправляйтесь домой писать вашу книгу. Уверена, она будет иметь большой успех. — Она пошла по проходу между столиками. Пьеро поклонился ей, а она, на несколько секунд остановившись, что-то ему сказала. Ее силуэт обрамлялся солнечным светом, а сквозь складки юбки я видел темноватые контуры ее стройных ног и округлые линии бедер. Не оглянувшись, она вышла на улицу.
А я сидел, ощущая с ее уходом пустоту и злость. Смотрел на то место, где она остановилась, заговорив с Пьеро, и проклинал свою чертовскую глупость, свои никому не нужные принципы, но внутренний голос нашептывал, что я сделал все правильно.
Пьеро подошел к столику:
— Вы довольны, синьор Дэвид?
— Да, спасибо, все было прекрасно. Счет, пожалуйста.
— Какая красивая синьора!
— Счет, Пьеро!
Он ушел, вернулся со счетом и подал его, но без улыбки на своем добродушном лице. Я отдал ему купюру в тысячу лир.
— Оставьте сдачу себе. Пьеро.
— Но этого слишком много! — воскликнул Пьеро. — Я же вижу, вы сами нуждаетесь в деньгах…
— Оставьте сдачу себе и не приставайте ко мне! Он поспешно возвратился за стойку и уселся там, бросая на меня удивленные и соболезнующие взгляды.
Я потянулся за своим окурком.
И тут я увидел брошь.
Возле пепельницы, наполовину прикрытая салфеткой, лежала бриллиантовая брошь. Брошь, должно быть, каким-то образом выскользнула из сумочки, когда она доставала платок. А может, Лаура оставила ее тут, зная, что я найду ее.
У Торрчи была небольшая квартирка на улице недалеко от Пьяцца Лорето. На этой площади была установлена виселица с телом Муссолини. А Торрчи был ярым антимуссолинистом и приложил огромные усилия к поискам квартиры именно в этом месте, чтобы утром, идя на «промысел» к собору, плюнуть на то место, где когда-то тело Муссолини оплевывалось разъяренной орущей толпой.
Квартира находилась на самом верхнем этаже грязного ветхого дома, со времен войны хранившего на своих стенах следы шрапнели. По обе стороны от него до сих пор оставались огромные кучи щебня и кирпича — последствия бомбежек.
Переступая через играющих на лестничных площадках детей и раскланиваясь по пути с мужчинами и женщинами, праздно сидящими в креслах возле открытых дверей, я поднялся наверх.
В полдень Торрчи обычно возвращался домой для небольшого отдыха, и он сейчас должен быть дома. Торрчи был человеком строгих привычек: утром в девять тридцать уходил к собору, возвращался на ленч к двенадцати, отдыхал и отправлялся обратно к четырем, оставаясь в соборе до семи. Он никогда не отступал от этого распорядка дня, за исключением двух выходных дней в неделю, когда он ездил к своим родителям в Неаполь.
Постучав в дверь, я вытер носовым платком лицо и руки. Здесь, наверху, было очень жарко от солнечных лучей, буквально прожигавших железную крышу. Торрчи открыл дверь: босой, в грязной белой футболке и черных шортах, с залитым потом круглым лицом, будто он только что умывался. Торрчи воскликнул:
— Синьор Дэвид! Входите! Уже месяц, как вы не навещали меня!
— Может быть, — согласился я и прошел вслед за ним в большую неопрятную гостиную. На кушетке возле окна, одетая только в легкие розовые брючки, лежала Симона, подружка Торрчи. Это была маленькая, изящная девушка, с черными глазами и короткими черными волосами, так круто вьющимися, что ее голова была похожей на каракулевую шапку.
Она равнодушно взглянула на меня и отвернулась к окну. Сигарета свисала с ее полных губ, и серый пепел падал на ее голую, небольшую грудь. Нагота не причиняла ей никаких неудобств.
— Не обращайте на Симону внимания, — сказал Торрчи. — Она сегодня в плохом настроении. Когда спадет жара, я задам ей небольшую трепку, и она опять станет ласковой!
Симона, не оборачиваясь, выругалась.
Торрчи рассмеялся:
— Не обращайте внимания, синьор Дэвид, я говорю, она сегодня в плохом настроении. Садитесь, у меня есть хорошее виски. Выпьем.
Я сел к столу, наблюдая за тем, как Торрчи доставал два стакана.
— Я еще раз хочу извиниться за тот маленький инцидент, что произошел в соборе сегодня утром, — сказал он, наливая виски. — Соблазн был слишком велик. Вы же знаете, я в первый раз обчистил вашего клиента.
— Знаю, но зачем вы взяли бриллиантовую брошь, ведь вы все равно не смогли бы ее продать.
Торрчи задержал глоток виски во рту, проглотил, просиял и кивнул.
— Хорошее шотландское виски, — заявил он. — Друзья подарили мне. Очень хорошее виски. Попробуйте!
— Вы не смогли бы продать брошь, — повторил я, — так почему вы ее взяли?
— У меня есть друг, который перепродает краденые бриллианты, — он заплатил бы мне очень хорошо.
— И сколько он дал бы за нее? Торрчи пожал плечами:
— Не знаю. В соборе было темно, я не успел рассмотреть ее как следует.
Я достал брошь из кармана и положил на стол.
— Рассмотрите сейчас.
Торрчи выпрямился на стуле, его круглое лицо застыло, а глаза так и впились в брошь.
Симона мгновенно соскочила с кушетки и подошла к столу. Она стояла позади Торрчи, почесывая бедро, и поверх его плеча разглядывала брошь.
— Дай мне лупу, — распорядился Торрчи.
Она отошла, выдвинула ящик комода, достала лупу, похожую на те, которыми пользуются часовщики, и подала ему. Он вставил лупу в глаз.
Пока он рассматривал брошь, мы молчали. Затем он передал и лупу, и брошь Симоне.
Она долго ее рассматривала, потом положила на стол и опять отошла к кушетке. С ленивой грацией кошки растянулась на кушетке и закурила новую сигарету.
— Хотите продать, синьор Дэвид? — спросил Торрчи.
— Какова ее стоимость?
— Я бы дал за нее двести тысяч лир. Симона приподнялась на кушетке и завизжала, оскалив белые зубы.
— Дурак! Она не стоит и ста тысяч! Ты с ума сошел?
Торрчи улыбнулся ей:
— Синьор Дэвид — мой хороший друг. Я не обманываю друзей. Настоящая цена — двести тысяч.
— Глупый баран! — рассердилась Симона. — Кто ее у тебя купит? Дай ему девяносто пять тысяч, если не хочешь разориться из-за своих друзей, и хватит.
— Не обращайте внимания, синьор Дэвид, она так говорит от своего дурного характера, — мягко пояснил Торрчи и, взяв в руки брошь, продолжал ее рассматривать, — на самом деле Симона вас очень любит. Не обращайте внимания. Я куплю брошь за двести тысяч лир.
Это означало, что брошь стоила по меньшей мере триста, может быть, даже четыреста тысяч!
Дрожащей рукой я взял брошь и сжал ее в кулаке.
— Синьора сама отдала вам брошь? — спросил Торрчи, пристально глядя мне в лицо.
— Нет, она забыла ее на столике, где мы обедали.
— Я знаю женщин, синьор Дэвид. Женщины не забывают таких вещей. Она подарила ее вам! У меня будут деньги сегодня в четыре часа.