Брат Томас разбил ледяную пленку в бассейне ребром ладони, затем осторожно плеснул ледяной водой себе в глаза, очистив их от песка, оставшегося после бессонной ночи. Отец Ансельм, местный священник замка Уайнторп, чью комнату он был приглашен разделить, должно быть, уже ушел, чтобы отслужить мессу, подумал он, проводя мокрыми руками по щекам, чтобы смягчить густую каштановую щетину. Он поморщился от жгучего холода. Хотя он всегда был привередливым человеком, сегодня ему не нравилась мысль очищать свое тело от бороды. Утро было таким пронзительным.
— Я размягчаюсь, — пробормотал молодой монах, потянувшись за изогнутой бритвой. Несмотря на его отвращение к запустению Тиндаля, монастыря на побережье Северного моря, где он жил с прошлого лета, он никогда не испытывал там недостатка в теплой воде, когда приходило время еженедельного бритья. Столкнувшись с этими более спартанскими условиями, он понял, что за последние месяцы вполне привык к этим ранее непризнанным удобствам. С оттенком иронии веселья он обнаружил, что тоскует по Тиндалю.
"Блядь!" — сказал он, порезав себя. Его покаяние за пропущенную мессу, решил он, выхватив из чаши тонкий осколок льда и прижимая его к ране, пока онемевшая вода не очистилась от розовой крови. Криво дернув губами, Томас тихо поблагодарил своих саксонских друзей из деревни рядом с монастырем за то, что они научили его некоторым их более ярким словам. Его собственному англо-нормандскому языку часто не хватало жесткого звука, который так приносил удовлетворение в такие неприятные моменты.
Окровавленный, но чисто выбритый, Томас покинул сравнительно теплую комнату отца Ансельма, спустился по мучительно изогнутым каменным ступеням мимо большого зала и очутился в хаосе раннего утра во внутреннем дворе работающего замка. В детстве он провел время в одном из отцовских замков, но эта богом забытая груда камней не имела с ним ничего общего. Уайнторп был не только тесноват, но и имел сомнительную особенность лежать в дебрях вдоль валлийской границы. Конечно, примитивное место, но Томас знал, что виноват в том, что оказался здесь.
Винеторп принадлежал отцу своей настоятельницы, барону Адаму, и, когда болезнь в семье потребовала, чтобы настоятельница Элеонора вернулась в свой светский дом, Томас согласился сопровождать ее. В то время он делал это с большим рвением. Его настроение поднялось при мысли о новых достопримечательностях, и он был готов сделать почти все, чтобы уйти от туманов и рыбного смрада восточно-английского побережья. Если бы он знал, что променяет один унылый пейзаж только на другой, он, возможно, колебался бы. Опять же, возможно, нет. По крайней мере, здесь не пахло умирающими водорослями. Он улыбнулся про себя. Возможно, семья Винеторпов питала некоторое пристрастие к таким варварским местам, как Уэльс и Восточная Англия, но он всегда стремился к более цивилизованным прелестям Лондона.
Он остановился, чтобы осмотреться. Они пробыли здесь всего несколько дней, и у него было мало времени, чтобы привыкнуть к этому месту. В такой маленькой крепости, лучше всего приспособленной для отражения диких валлийцев, только дурак будет спотыкаться вслепую, если только он не воображает, что его повалит на землю взволнованный слуга или ударит по голове солдат, размахивающий пикой. Он огляделся в поисках ясного пути сквозь суматоху.
Здесь действительно царит Хаос, подумал он, оглядываясь в поисках безопасного пути на кухню, где он мог бы найти хлеб и эль, чтобы разговеться. Слева от него уже пылали огни кузнечного горна, и стук молотков по раскаленному железу скоро усилит диссонирующий и оглушающий грохот. Мужчины гнали визжащих свиней к узким воротам и низкому деревянному мосту, который вел к лесу и желудям. С другой стороны, женщины маневрировали вокруг зверей и мужчин. Некоторые торопились, согнув спины от огромных охапок белья; другие шли, с белыми от холода пальцами, борясь с тяжелыми ведрами колодезной воды. Стая гусей, возмущённо гогоча, разбежалась у них из-под ног, когда женщины бросились спасаться от холода.
Хотя снежно-белые, как белье Девы, упали ночью, некогда кружевные хлопья с тех пор растаяли в разноцветную грязь и смешались с материей такого грязного происхождения, что Томас не хотел об этом думать. Когда он осторожно шагнул в открытую палату, он почувствовал, что его ноги начинают неметь. Земля была слишком холодной для его низких ботинок на тонкой подошве. Если он не позаботится, то поскользнется и улетит в грязь скотного двора. Он никогда не станет земляком, решил он, как он часто делал после своего невольного изгнания далеко от своего любимого города. Он переминался с ноги на ногу, растягивал мышцы, чтобы вернуть хоть какие-то чувства, и тосковал по толстым кожаным сапогам.
Вахтенная смена менялась. Две короткие шеренги простых солдат в стеганых набитых туниках и металлических шлемах в форме котла прошли друг мимо друга, не говоря ни слова. Каждую группу сопровождал сержант с мрачным лицом в кольчуге. Томас заметил, что мужчины, закончившие смену, шли быстрее, чем те, кто направлялся к ледяным стенам. Да, подумал он с улыбкой, эти счастливчики могут рассчитывать на горячий огонь, теплый хлеб, чтобы разговеться, и мягкую солому, чтобы полежать, с утешением или без утешения какой-нибудь женщины рядом с ними. Томас никогда не был военным, но он вырос среди тех, чья жизнь была сосредоточена на войне, и поэтому мог судить, с некоторым знанием дела и признательностью, насколько хорошо барон Адам из Уайнторпа поддерживал дисциплину своих солдат.
«Мне кажется, мой отец одобрил бы это», — решил он, наблюдая за точностью, с которой люди держались своих позиций, несмотря на гражданские беспорядки вокруг них. На короткое время он размышлял о том, насколько хорошо его отец мог знать барона Адама. С еще большей краткостью он задавался вопросом, знает ли его отец, известный граф, или хотя бы заботится о том, чтобы его сын был в Винеторпе. Внезапно тряхнув головой, Томас с обычной быстротой отбросил последний вопрос.
Действительно, барон Адам преуспел в поддержании замка в качестве действующей крепости. Помимо того, что он держал временно притихших валлийцев под контролем — порода, которая, скорее всего, сделает почти все в любое время, подумал он с фырканьем, — гражданские беспорядки в Англии все еще проливали свежую кровь. Хотя сейчас был 1271 год, а Симон де Монфор был мертв уже более шести лет, очаги мятежа все еще тайно тлели, иногда вспыхивая краткими, но палящими кострами. В то время, когда у короля Генриха III было слабое здоровье, а лорд Эдуард отправился в крестовый поход, именно такие люди, как барон Адам, поддерживали спокойствие на земле, каким бы хрупким ни был этот мир на валлийских окраинах или в самом сердце Англии. .
Томас поскользнулся и изо всех сил пытался удержаться на ногах. Когда он восстановил свое шаткое равновесие на промерзшей земле, он услышал громкие крики и лязг оружия. Со стороны ворот, где только что исчезли последние свиньи, бурлящей стаей показалась стая лающих гончих. Лошади сгрудились сзади. Удачная охота, заключил он, отдышавшись и наблюдая, как люди въезжают в открытую палату, с одинаковой энергией разбрасывая дичь и торговцев в бледном утреннем свете.
Слуги на кухне быстро подбежали к егерю, который указал им на освежеванного и грубо разделанного кабана, а также на несколько более мелких туш. Когда добычу несли в кухонный сарай, черная кровь тут и там капала в тигровую жижу, придавая ей розоватый оттенок.
— Ты рано встал, брат, — крикнул один из охотников в толстой мантии, подъезжая к своим товарищам.
— Если бы ты, Роберт, следил за службами молитвы, как я, ты бы проснулся гораздо раньше. Томас усмехнулся, когда мужчина соскользнул со своего коня.
— Наоборот, добрый монах. На утрени я молился о жирном олене, несмотря на зимние снега. На терции Бог ответил мне кабаном и несколькими зайцами».
Томас рассмеялся. — Утреня, говоришь? Затем вы молились верхом на лошади, а ваши гончие пели канцелярию. Чтобы найти такую дичь, когда солнце еще не полностью поднялось над горизонтом, вы должны были выйти на улицу до рассвета! Хотя у Томаса было с ним лишь краткое знакомство, Томас очень привязался к старшему брату своей настоятельницы. Как и настоятельнице Элеоноре, Роберту было немного за двадцать, он был невысокого роста, и его серые глаза искрились умом и юмором. В отличие от настоятельницы Элеоноры, он был жилистым, мускулистым и носил курчавую черную бороду.
«Бог дал мне острое зрение в темное время суток. Я проклят зайцам зимой, — ответил Роберт, подходя к Томасу. Затем вся яркость исчезла из его глаз. — Как поживает мой племянник? — спросил он хриплым от беспокойства голосом.
"Все хорошо. Сестра Анна говорит, что Бог пощадит ребенка. Кризис прошел, мальчик спит хорошо».
Роберт обернулся. — Элвин, — крикнул он дородному мужчине с красным лицом человека, который много времени проводит, пробуя собственные соусы. «Убедись, что лучшая часть этого кабана сохранена для моего племянника». Он указал на Томаса. «Наш хороший брат сказал мне, что Ричард выздоравливает!» Когда Роберт снова повернулся к монаху, его улыбка была широкой и радостной. «Слава Богу!»
— И сестра Энн. Я никогда не знал более искусной руки в искусстве целительства. Томас уже собирался сказать что-то еще, когда заметил, что слуга отбрасывает в сторону ветку, которая использовалась для перевозки вепря. «Мне нужна эта ветка», — закричал он, а затем снова повернулся к Роберту, когда мужчина принес ему ветку. «Между богатым мясом похотливого вепря и палкой, достаточно крепкой, чтобы я мог сделать вашего племянника коньком для езды по проходам в Уайнторпе, я верю, что он будет здоровым и счастливым мальчиком».
— Вы добрый человек, если думаете об этом. Роберт хлопнул Томаса по плечу. — Хотя мы можем пожалеть о твоем подарке. Ричард разрушит любой мир своими доблестными поединками с такими воображаемыми врагами, как тень его деда или мой плащ. Если вам так повезет, он может даже счесть вас хорошей заменой валлийскому дракону. Ваши рыжие волосы могут служить основанием для такого вывода. Взгляд Роберта был ласковым, но его взгляд был отстраненным. «Несмотря на свою молодость, он имеет все признаки своего отца-крестоносца».
— Ты слышал о своем старшем брате?
«Хью может любить свою семью всем сердцем, но он не известен усердием, с которым отправляет нам сообщения. Мы слышали, однако, что он в добром здравии, от тех, кому он щедро дал вернувшихся солдат, разношерстных монахов и разных нищих. Нам очень повезло, что они хорошо помнят его доброту и сообщают нам о нем. Тем не менее, он не вернется домой, пока лорд Эдуард не вернется в Англию.
Томас молча размышлял о будущем Роберта, когда вернется его старший брат. По дороге из Тиндаля настоятельница Элеонора сказала ему, что ее отец поставил этого второго сына во главе земель Винеторпа в отсутствие Хью. Роберт проявил и склонность, и даже больший талант к работе, если любящую сестру можно было считать справедливым судьей. Однако с возвращением наследника Томас хорошо знал, что младший сын должен найти другой способ заработать себе на мясо.
— Словно прочитав мысли монаха, — продолжил Роберт. — К тому времени, как он вернется домой, наш лорд-отец выдаст меня замуж за леди Джулиану из Лавенхема. У нее достаточно земель, чтобы сделать меня довольно богатым с ее приданым, и эти земли достаточно близки к землям моего отца, так что я могу продолжать присматривать и за его, пока Хью не будет готов выбрать себе управляющего. Он схватил Томаса за плечо и нежно встряхнул его. "Не бойся! Мне не суждено стать твоим новым приором в Тиндале. Я лучше изучу « Земледелие » Уолтера Хенли, чем поучительные труды достопочтенного Беды об аббатах и святых. В отличие от вас, ни Хью, ни я не склонны к созерцательному призванию, добрый монах. Сестра, уже заключенная в монастырь, обеспечивает ходатайство перед Богом и достаточно молитв за эту семью и ее грехи!»
Томас улыбнулся предположению Роберта, что он вступил в уединенную жизнь по какому-то призванию, но не было причин разрушать иллюзию этого человека. — Значит, вы обручены?
«Почти так, как мы говорим, по крайней мере, так я думаю. Отец этой дамы и Генри, ее старший брат, приехали на встречу с моим отцом по контракту вскоре после того, как вы, моя сестра, и ее младший лазарет приехали ухаживать за моим племянником. Леди Джулиана сопровождала их для быстрого ухаживания и как компаньонка жены своего отца. Разве вы не видели семью или не проходили мимо них в холле за пределами вашей квартиры?
Томас покачал головой.
«Как же ты не мог? Леди Джулиана поселилась в пустых покоях Хью, а ее отец и его жена заняли мои апартаменты возле лестницы. Они достаточно близко к комнате, которую вы делите с нашим священником. Генри, возможно, вы не видели, потому что мы с ним отдыхаем, если это возможно, в казармах. Для нас нет другого жилья, кроме столовой».
«В те часы, когда я ходил по залам, мудрейшие из живых все еще в постели, а духи мертвых давно вернулись в ад. Мы с сестрой Анной, нашей настоятельницей, были с Ричардом день и ночь, по очереди заботясь о нем, пока лихорадка не прошла. Даже мы ели в его больничной палате. Большинство ночей я присматривал за мальчиком, чтобы женщины спали».
Роберт посмотрел на неясное солнце, прячущееся в сереющем небе, затем указал на большой зал. «Наконец-то вы встретитесь с другими гостями на сегодняшнем ужине, потому что он, кажется, будет через пару часов после полудня».
Томас кивнул. Затем с менее чем монашеской ухмылкой он вернулся к своей предыдущей теме: — Она вам нравится, ваша госпожа?
Роберт пожал плечами. «Вероятно, она доставит мне столько же удовольствия, сколько я ей. Насколько я помню много лет назад, она была достаточно приятным ребенком, но в последнее время я мало ее видел. Он колебался. Его глаза сузились. — Я лучше знаю двух ее братьев. Я полагаю, что она благоволит своему младшему брату, и в этом случае мы вполне подходим друг другу. Старший — угрюмый, мелочный человек. Генри только и сделал, что поссорился с моим отцом из-за того, какая семья что даст этому счастливому союзу.
Томас моргнул, услышав едва скрываемое возмущение в голосе Роберта. Прежде чем он успел задать дальнейшие вопросы, оба мужчины услышали цокот новых копыт лошадей по деревянному мосту и повернулись к темной арке входных ворот.
«Я верю, что семья Лавенхемов только что вернулась с утренней прогулки», — сказал Роберт, приветствуя старшего всадника. Затем его лицо ожесточилось. — И все же я боюсь, что их поездка не была приятной. Его голос понизился до резкого шепота, когда он указал на прибывающую группу. «Эта лошадь несет труп».
Глава вторая
Тусклое пламя свечи нерешительно соревновалось с тусклым утренним светом, прогоняя тени из комнаты. Маленькая молодая монахиня села на табурет возле большой кровати, потерла рукой глаза и начала другую историю.
«Давным-давно в милой стране, мало чем отличавшейся от нашей, жил счастливый народ, крепкий и красивый, которым правил храбрый и благородный король. Этот король был благословлен красивой, верной женой, и у пары родился сын по имени Ричард. Ричард был прекрасным парнем, светловолосым и голубоглазым, и он жаждал доказать, что у него хватило смелости стать рыцарем. Он умолял отца взять его с собой в крестовый поход на Святую Землю, но отец настаивал, что он еще слишком молод для битвы и должен оставаться дома со своей матерью, королевой. «Ты должен защитить ее и ее дам от всех опасностей, — сказал он мальчику. Действительно, царь считал, что его любимой земле не будет угрожать никакая опасность, пока он будет отвоевывать Иерусалим, но не успел он уехать со своим войском, как у ворот замка появился человек, одетый в черные доспехи…»
Элеонора Винеторп, настоятельница Тиндаля в управляемом женщинами Ордене Фонтевро, остановилась на середине рассказа. Пламя глубоко бороздчатой свечи мерцало теперь слабее, когда тени отступили в расщелины грубых каменных стен в сером рассвете. Она посмотрела на высокую пожилую монахиню, стоявшую по другую сторону кровати, и нахмурилась от беспокойства. Только ее глаза задавали испуганный вопрос в тишине комнаты.
Сестра Энн склонилась над кроватью, где очень-очень неподвижно лежал мальчик. Осторожно натянув на шею ребенка меховое покрывало и небрежно затянув его вокруг него, она повернулась к настоятельнице и улыбнулась.
— Не бойся, моя госпожа. Лихорадка Ричарда не вернулась. Его сон может быть глубоким, но он исцеляющий. Когда он проснется, я думаю, у него будет хороший аппетит, и он захочет еще сказок от своей любящей тетушки».
Элеонора вздохнула с облегчением, затем встала со стула, чтобы подложить немного дров в тлеющий очаг, чтобы прогнать холод из воздуха. Дым от догорающей свечи, насаженной на железную треногу возле кровати мальчика, обжег ее воспаленные глаза, но слезы покатились по ее щекам не от боли, а от радости.
— Не знаю, что бы сделала моя семья, если бы ты не поехала со мной в замок Винеторп, Энн. Ваше умение спасло сына моего брата. Если бы Ричард умер, мы бы все глубоко горевали, но это известие убило бы Хью вернее, чем любая сарацинская стрела. Он любит этого мальчика больше, чем свою жизнь».
Сестра Энн наклонилась и нежной лаской вытерла тонкую пленку влаги со лба ребенка. Он улыбался во сне. — Из дружбы даже больше, чем из долга, я бы пошел с тобой, куда бы ты ни пожелала, Элеонора, но меня не нужно было уговаривать, когда ты сказала мне, что твой племянник серьезно болен, а твой отец просил моих незначительных навыков. Выражение ее лица смягчилось, когда она посмотрела на мальчика. «Действительно, ваш брат был благословлен милым ребенком».
Элеонора подошла к монахине и обняла ее за талию. Анна, которая была намного выше своей настоятельницы, обняла ее за плечи, и женщины обнялись. Как хорошо знала Элеонора, спасение этой юной жизни имело особое значение для ее подруги, чей собственный сын умер, несмотря на все ее усилия. Они долго стояли молча и смотрели, как мальчик продолжает легко дышать на огромной кровати.
«Ваш опыт немалый, Энн. Моя тетя в Эймсбери сказала мне, что ваша репутация дошла до суда. Как доказательство, мой отец наверняка слышал о вашем таланте. Как мне отблагодарить вас за спасение жизни моего племянника? — прошептала Элеонора. — Ричард может быть порождением моего брата, но Хью обожает этого ребенка так, как если бы он родился от законной жены. Как и все мы. Мой лорд-отец даже отказался от своей кровати и комнаты, когда мальчик заболел. Она усмехнулась. «Он размягчается, как шелк, когда мальчик обнимает его за ноги. Через год или два, когда Ричард станет достаточно взрослым для такого обучения, клянусь, он будет умолять короля взять его пажом при дворе, чтобы он не терпел никакой разлуки с мальчиком.
«Что будет с Ричардом, когда твой старший брат вернется из Святой Земли и должен будет жениться?» Глаза сестры Энн стали грустными от вопроса, когда она посмотрела на парня.
«Хью знает свой долг — зачать законных наследников, но он медлит с его исполнением. По правде говоря, он такой целомудренный сэр Галахад, что мы были поражены, когда он представил нам этого мальчика как своего собственного ребенка. Даже наш отец не мог поверить, что он достаточно долго не занимался воинскими видами спорта, чтобы родить сына. Элеонора улыбнулась. «Ни один из моих братьев не спешил жениться. Даже самой большой любовью Роберта была забота о поместьях. Земля всегда была его женой, и он проявлял не больше склонности к измене ей, чем Хью к своему рыцарскому званию. Наши родители действительно породили монашеский выводок, хотя оба моих брата отрицали бы это.
— А что насчет матери Ричарда? Значит, она умерла?
«Итак, мы поняли. Мой брат мало говорил о матери, но много о том, как он души не чаял в этом своем мальчике. Можно подумать, что никто, кроме него, никогда раньше не был отцом ребенка. Но жениться он должен, и Хью будет хорошо относиться к Ричарду, даже если у него будут законные наследники. Жене тоже придется полюбить ребенка. У него упрямство нашего отца, и он не будет иметь ничего общего ни с одной женщиной, которая не будет относиться к Ричарду как к ребенку собственного тела.
Энн кивнула. «Тогда Бог благословил мальчика хорошей и любящей семьей. Это не всегда так. И все же было бы трудно не любить ребенка. Он проявляет такой милый нрав и более серьезную учтивость, чем можно было бы ожидать от такого юноши. Даже в разгар лихорадки он никогда не был сварливым. Он быстро завоевывает сердца». Она тихо рассмеялась. «Действительно, когда я рассказал брату Томасу о выздоровлении Ричарда, он улыбнулся с такой радостью, что я понял, что он тоже очень увлечен мальчиком. Он всегда стремился избавить вас от повествования. Она понизила голос. — Хотя я думал, что ты рассказал лучшим. Вы должны рассказать мне позже, что произошло после прибытия человека в черных доспехах.
«Я не знаю себя! Я исчерпал все сказки, которые слышал в детстве, и начал их придумывать. Не обладая талантом Марии де Франс, я был очень благодарен брату Томасу за то, что он знал истории, которых я никогда не слышал».
«Однажды он сказал мне, что приехал из Лондона. Может быть, у них там есть сказки, которые мы еще не слышали?
Элеонора покачала головой. «Мы не так уж далеки от последних песен и рассказов в Тиндале, мне кажется, и мой отец совсем недавно был с королем в Вестминстере. Наверняка он слышал последние новости. Но пойдемте, мы должны сообщить ему радостную новость о его внуке.
Когда они толкнули толстую деревянную дверь, она громко скрипнула. Круглая женщина, лежавшая в теплой куче чистой соломы прямо за дверью, начала просыпаться. Она неуклюже поднялась на ноги, стряхивая со своей мантии обрывки желтого.
"Моя леди?"
Элеонора улыбнулась. — Он будет жить, добрая няня.
Женщина вытерла пухлой рукой покрасневшие глаза. «Благодарение Богу!» — сказала она, подняв глаза к деревянному потолку. Затем повернулась к сестре Анне: «И за навыки, которые Он дал тебе, сестра. Могу я позаботиться о парне сейчас? Есть ли что-то, за чем я должен следить? Он спит? Он может есть?» Ее слова, сказанные на одном дыхании, столкнулись одно над другим.
«Вы можете наблюдать за голодным мальчиком, когда он проснется», — засмеялась Энн. «Дайте ему то, что он хочет, но в небольших количествах и только после того, как он выпьет лекарство, которое я оставила в чашке без ножек у его кровати. Он имеет горький вкус. Он будет ненавидеть это. Позже у него может быть немного сахара для груди, но горькое и сладкое могут быть не слишком близко друг к другу».
Медсестра нахмурилась. Маленькие розовые морщинки беспокойства прорезали белую кожу между ее бровями.
— Просто скажите ему, что сэр Гавейн принял бы проект без возражений, — сказала Элинор. «Если он усомнится в слове простой тетушки, скажите ему, что я пришлю брата Томаса, чтобы подтвердить то, что я сказал».
— Да, миледи, это должно помочь ему справиться с горечью. Он очень полюбил брата Томаса и просиял, когда хороший священник пришел позаботиться о нем. Прекрасный рассказчик, добрый брат! В самом деле, — продолжала она со здоровым румянцем и трепетно приложила руку к своей пышной груди, — он сам стал похож на могучего воина, когда рассказывал свои истории о рыцарских подвигах.
Элеонора сочувственно улыбнулась предательскому цвету лица медсестры. В самом деле, ее собственное сердце еще слишком сильно билось при виде высокого, широкоплечего монаха. Когда он впервые приехал в Тиндаль, сразу после ее прибытия, ее чресла разлился нечистый жар, который задерживался там гораздо дольше, чем подобало бы женщине, посвятившей себя целомудрию. Хотя она пыталась охладить свои страсти воздержанием от мяса, а также молитвой, лежа лицом вниз на камнях в церкви Тиндаля, ей не удалось потушить похотливый огонь с той целеустремленностью, о которой она молила. Она добилась большего успеха на ледяном полу этой замковой часовни, но даже это не смогло полностью изгнать ее желание.
Она, конечно, предпочла бы, чтобы какой-нибудь другой монах сопровождал ее и сестру Анну в замок Уайнторп, но ее настоятель в Тиндале был в плохом состоянии, и человек, которого она могла бы выбрать вместо него, лучше всего подходил для того, чтобы остаться младшим настоятелем. Тогда сестра Энн предположила, что Томас был бы хорошим выбором для ухода за мальчиком. Основываясь на его работе с ней в больнице Тиндала, она знала о его талантах в отношении молодежи. Когда Элеонора наконец упомянула ему о возможности, она увидела его стремление к поездке. Она могла только согласиться, не имея веских причин отказывать ему. Ни одного, по крайней мере, что она осмелилась объяснить.
Теперь она была рада, что он был с ними. Ричард так привязался к монаху, что она была готова терпеть слишком частые пытки, какими бы сладкими они ни были, похотливыми мечтами в обмен на более быстрое исцеление своего племянника. Когда она вернется в Тиндаль, ее духовнику будет очень тяжело найти достаточное искупление ее грехов плоти, но он был добрым и мудрым человеком. Покаяние, которое он приказал, могло быть суровым, но оно было бы справедливым и гуманным.
Звук бегущих ног прервал размышления Элеоноры. Молодой паж, затаив дыхание, промчался через вход на круглую лестницу в конце коридора и остановился прямо перед ней.
— Дыши, парень, — воскликнула она. — С моим отцом и братом все в порядке?
— Ваш лорд-отец не говорил иначе, миледи, — ответил мальчик, пытаясь придать своим мягким чертам более зрелое выражение серьезности, — но он просит вас немедленно сопровождать его в большом зале.
В третьей главе
Пронзительный крик пронзил ледяной воздух. Одна служанка бросила охапку белья и бросилась к лошади, несущей покойника. Когда она схватила голову трупа, она повернулась под неестественным углом. Глаза, которые сейчас смотрели на нее, были пустыми, ничего не понимающими.
Упав на колени в тающую грязь, она начала ритмично бить себя в грудь одним сжатым кулаком, пока ее звериный вопль устремлялся к небесам. Хотя многие быстро шептали молитвы Богу, те, по ком отдавались в душе острые причитания, знали, что только время или смерть принесут этой женщине покой.
Сзади Томас услышал более глубокий стон боли. Он обернулся и увидел молодого всадника, круглолицего и гладко выбритого, который пинал седого слугу, который предлагал помочь ему слезть. Обутая нога мужчины так сильно ударила старца в плечо, что слуга пошатнулся и упал в пожелтевшую слякоть. С плохо скрываемым нетерпением крича груммеру, чтобы тот взял его лошадь, всадник выпрыгнул из седла и протопал мимо старого слуги, который с трудом вставал на колени.
— Это Генри, — сказал Роберт.
«Такая жестокость по отношению к беспомощному старику несовместима с его рыцарским обетом быть честным в отношениях со слабыми».
Смех Роберта был лишен юмора. "Рыцарь? Нет, он может быть наследником титула и земель Лавенхэма, но он никогда не заслужит себе рыцарского звания. Генриху не хватает мужества, если только его противник не повернется спиной, а вы видите, как он обращается с теми, кто ниже по происхождению.
Томас сжал кулаки, желая забыть о своем призвании и преподать лорду Генри прямой урок о природе боли.
— Но прости и извини меня, добрый монах. Я должен поговорить с сэром Джеффри. Этот труп — человек, которого мой отец давно ценил за хорошую службу. Я должен объяснить, почему Хиуэлу так рано досталась его смертная участь.
— Наверняка, — ответил Томас, засунув руки в рукава мантии.
Кивнув, Роберт зашагал к всадникам, его ботинки громко хрустели по покрытой льдом земле, а его горячее дыхание белело в воздухе бормотанием ругательств.
Томас тоже двинулся вперед, но передумал. В конце концов, он был гостем и незнакомцем в замке Винеторп. Если бы он был нужен, его бы вызвали.
Когда Роберт приблизился к группе, Томас увидел, как второй всадник кивнул в знак приветствия. Томас отметил, что этот мужчина был средних лет, его борода была седой, с легким оттенком коричневого. Загорелое даже зимой, его худощавое ястребиное лицо было покрыто глубокими морщинами. Он грациозно отмахнулся от протягивающего руку слуги, а затем крикнул Генри, чтобы тот подошел к нему. Наклонившись вперед, он зацепился локтем и предплечьем за луку седла и неуклюже рухнул на землю, слегка потеряв равновесие. Он выпрямился с достоинством. Там, где должна была быть его правая рука, было только пустое место.
Генри подошел с неохотой, его лицо раскраснелось, когда он указал на труп. «Я не имел к этому никакого отношения», — кричал он, обращаясь к одной из двух женщин в отряде. Затем, глядя на Роберта, он продолжил. «Мужчина встал у меня на пути. Я шлепнул его коня, чтобы отодвинуть его назад, и зверь отшвырнул его. В самом деле, я мог бы быть тем, кто пострадал, если бы я этого не сделал! Меня нельзя винить в том, что этот человек не умеет обращаться с лошадью.
Роберт демонстративно проигнорировал Генри. — Сэр Джеффри, — сказал он, поклонившись старшему. Тот обнял молодого человека безрукой рукой за плечи, повернулся спиной к покрасневшему Генри и указал на лошадь, несущую труп. Сделав это, он наклонился, чтобы поговорить с Робертом на ухо.
Томас не мог слышать, что говорили, но Генри определенно слышал. "Ты лжешь!" — закричал наследник Лавенхема, переминаясь с ноги на ногу в явном расстройстве. Шарканье юноши напомнило монаху маленького мальчика, которому нужно было облегчиться. Гнев из-за того, как Генри обошелся со старым слугой, вернулся, и Томас крепко закрыл глаза, чтобы сдержать свой гнев.
Открыв их, он перевел внимание с вечеринки в Лавенхеме на рыдающую женщину. Ее горе глубоко проникло в его сердце, и, какими бы неадекватными ни были его слова, Томас жаждал утешить ее. Прежде чем он успел это сделать, он увидел пожилую женщину, протискивающуюся сквозь толпу сбившихся в кучу товарищей-слуг. Он смотрел, как она протянула руку и подняла молодую женщину. С нежностью матери с раненым ребенком она заключила плачущую женщину в объятия, а затем начала напевать слова на мягком языке, который, как Томас предположил, был валлийским. Молча толпа слуг расступилась, и старуха увела младшую.
Возможно, Томас подумал, что лучше всего ему, иностранцу и англичанину, отойти в сторону. В такое время женщине наверняка захочется утешения знакомого священника.
— Брат Томас!
Роберт жестом поманил его вперед. «Брат Томас сопровождал мою сестру, сэра Джеффри. Он священник Ордена Фонтевро, — объяснил он человеку рядом с ним.
Пожилой мужчина пробежал глазами по Томасу с быстрой оценкой командира, определяющего компетентность солдата для выполнения требуемой задачи. — Этот человек умер незапятнанным, брат. Мы немедленно вернулись, но я боюсь за его душу».
— Его душа все еще может быть слышна, милорд, — сказал Томас. Когда он повернулся к мертвецу и его парящему духу, он услышал, как сэр Джеффри сказал Генри: «Если душа этого человека сбежала, его женщина не будет одинока в молитве, чтобы ваша душа однажды разделила его страдания в аду за ваши действия. этот день."
Глава четвертая
Барон Адам из Уайнторпа отхлебнул из своей чашки дымящийся глинтвейн и уставился на танцующее пламя очага. Это был высокий мужчина, чье худощавое и мускулистое телосложение говорило о том, что он слишком молод, чтобы иметь троих выживших детей, выросших на третьем десятилетии жизни; однако седина начала тускнеть на его светлых волосах, а боевое ранение сделало его походку заметно хромой. Таковы были пределы наблюдаемой человеческой слабости.
Он не был известен слабостью. Как и большинство военных, он не терпел бездействия, но аскетизм, с которым он решил игнорировать боль своих старых ран, превосходил почти всех его товарищей. Он катался каждый день, когда мог, и нервно расхаживал, когда не мог. После того, как он больше не мог размахивать мечом в бою, он обратился к играм королевского двора и играл в них с такой же холодной точностью и бесстрастной практичностью на службе у своего сюзерена. В самом деле, многие могли бы сказать, что сила была добродетелью, которую он иногда принимал за упрямое излишество. Мало кто помнил, когда барон в последний раз смеялся от души. Никто не мог утверждать, что он когда-либо видел его плачущим.
Слабости у него, конечно, были, хотя те, которые лучше известны Богу и его собственной душе. Если бы у тех из его круга знакомых спросили, какие щели могут быть у барона в его доспехах, некоторые указали бы на его кодекс чести, которым он не стал бы пренебрегать исключительно ради личной выгоды. Другие могли предположить, что это была его страстная преданность королю, друзьям и семье. Если бы это было доведено до его сведения, он бы улыбнулся и покачал головой. Для него самой большой уязвимостью была любовь.
После смерти его обожаемой жены почти пятнадцать лет назад он потерял всякую терпимость к ударам в сердце. Физическая боль от меча или булавы была ничто по сравнению с болью потери или возможностью предательства из-за любви. Как следствие, он остерегался выражать эмоции со свирепостью Цербера, трехголового пса, стоящего у врат Ада.
Были исключения. Внук знал, что любит его. В конце концов, шестилетний мальчик мало что мог сделать, чтобы причинить ему боль, кроме как умереть, и Адам быстро отреагировал, когда мальчик заболел, потребовав целителя, чья репутация основывалась на фактах, а не на слухах. Иногда Адам показывал своим мальчикам, как они ему дороги, потому что ему везло с сыновьями. В детстве Хью и Роберт всегда были послушны и верны своему отцу. Они тоже выросли хорошими людьми.
Элеонора была другой. Он обожал ее больше всех своих детей с момента ее рождения, но после смерти его жены, когда Элеоноре было шесть лет, он не мог смотреть на дочь, не видя своей возлюбленной Маргарет. Какую бы радость он ни испытывал, когда рядом с ним стояла Элеонора, она мгновенно уравновешивалась вечно свежей болью от смерти его жены при родах. Таким образом, любовь, которую он питал к дочери, стала тем чувством, которого он боялся больше всего, его величайшей слабостью, которую он тщательно скрывал. Особенно от Элеоноры.
***
— Мой лорд-отец.
Элеонора вошла в столовую в сопровождении сестры Энн. Когда барон поклонился из уважения к ее призванию, а она сделала реверанс в знак признания его звания, она почувствовала, что дрожит. Она все еще чувствовала себя униженной до положения ребенка в суровом присутствии отца, несмотря на то, что вступила в должность главы значительного монастыря.
— Как поживает мой внук? — спросил он, и эмоции огрубили его голос.
— Что ж, мой лорд. Элеонора указала на женщину рядом с ней. «Сестра Энн применила свои прекрасные навыки. Ричард миновал кризис». Она снова засунула руки в рукава своей одежды и схватила себя за руки, чтобы остановить дрожь. Сестра Беатриса, ее тетя, часто говорила ей, что с ее стороны было глупо так относиться к отцу, но его низкий голос всегда звучал так устрашающе для ее юных ушей.
— Как только я выпущу его из постели, Ричард нарушит любой покой здесь, милорд, — добавила Энн. «Возможно, вам будет спокойнее сражаться с валлийцами».
Элеонора смотрела, как отец улыбается, облегчение окрашивало его лицо в сияние, которое она видела только тогда, когда объектом был его внук. По правде говоря, она не чувствовала ревности к племяннику. Тем не менее, ее сердце сжималось иногда, когда она видела, как ее отец улыбается Ричарду, и она задавалась вопросом, не было ли воспоминание о том, как барон так смотрел на нее в годы, предшествовавшие смерти ее матери, всего лишь фантазией, рожденной тоской.
После того, как ее тетя взяла Элеонору на воспитание в Эймсбери, он навестил ее, но вскоре она начала задаваться вопросом, почему он беспокоится. Всякий раз, когда она бежала к нему с распростертыми объятиями, как это было в ее обыкновении в более счастливой жизни, он отступал и приветствовал ее с официальной суровостью, его темные брови сходились вместе, как армии, сражающиеся в битве. Хотя он и обнимал ее в конце этих коротких визитов, жест был резким, и он быстро уходил, оставляя в ее пустых объятиях только запах кожи и лошадей.
Голос барона прервал ее размышления. «Я глубоко в долгу перед вами, сестра, — говорил он сестре Анне. «Проси, что хочешь, и я дам тебе это, если это в моих силах».
Эти слова пробудили одно воспоминание, которое Элеонора хранила близко к сердцу о тех временах, когда она больше всего сомневалась в любви своего отца. Это было зимой после смерти ее матери. Она была немногим старше Ричарда и, как и ее племянник, страдала опасно высокой температурой. Ей показалось, что у нее было видение, когда она подняла глаза и увидела, как отец склонился над ее кроватью, а затем крепко обнял ее, а его холодные слезы крупными каплями упали на ее лихорадочную шею. Позже, когда она рассказала об этом тетке, сестра Беатрис сказала, что это вовсе не было лихорадочным воображением. Когда он получил известие о ее болезни, сказала она ей, барон без остановок проехал из Винчестера в Эймсбери под проливным дождем, чтобы быть у постели дочери.
Почему же тогда, спросила Элеонора, он никогда не проявлял к ней такой любви в другое время? Посадив худенькую девочку к себе на колени, тетя объяснила так: «Потому что твоя мать взяла с собой в могилу и сердце твоего отца, и младенца, от которого она умерла. Ты так похожа на свою умершую мать, что он никогда не увидит дочери, не увидев призрака жены.