Аннотация: В детстве моя семья была такая бедная, такая бедная, что если бы я не был мальчиком, то мне не во что было бы играть
Большие печали маленького Тимки
Часть 1: Все дети мира плачут на одном языке
- Тимур, паршивец, вылезай немедленно! - Я лежал на кровати, накрывшись с головой под одеялом, и беззвучно плакал. Через неделю у меня будет день рождения - пять лет исполнится, и я очень хотел получить в подарок заводную пожарную машинку с выдвигающейся лестницей. Все мои дедушки и бабушки умерли, и остался только один - дедушка Сталин. На новый год я написал с помощью мамы два письма печатными буквами, дедушке Морозу и дедушке Сталину. Мама помогла мне сложить их треугольником (так на фронт посылали) и наклеить марки, снятые с другого конверта. У дедушки Мороза я попросил пожарную машинку, а у дедушки Сталина большого плюшевого мишку. Первого января под ёлкой я нашел только небольшого плюшевого мишку и кучу всякой ерунды: костюмчики, рубашки, шортики и много всякого другого. Видно было, что все подарки были не новые, ношенные, некоторые с дырками. Я заплакал, меня никогда не интересовали тряпки ни новые и тем более старые. Мне всегда было обидно, когда мне дарили одежду, а не игрушки. Я хотел снова написать дедушке Сталину, чтоб он мне подарил машинку на день рождения, но вчера мама мне сказала, что дедушка Сталин тоже умер три месяца назад, и заплакала. Я тоже заплакал, так как понял, что пожарной машинки у меня не будет.
- Я кому сказала, мерзавец! - Воспитательница тетя Лена сорвала с меня одеяло. Стало холодно, и я судорожно свернулся калачиком.
- Я тебе тысячу раз говорила: не сметь держать руки под одеялом и трогать руками свою мышку! - Она несколько раз хлестнула меня по голым худым ляжкам ремнем, приговаривая:
- Нельзя, нельзя, нельзя!! - От невыносимой боли я взвизгивал, а потом заревел на взрыв. Я не знал, о какой мышке она говорит. (Наверняка воспитательница имела ввиду не мышку, а джойстик, хотя в 53 году компов ещё не было. прим. автора). Тетя Лена взяла меня за ухо, вывернула его и потащила в угол. Мне было жутко больно, я кричал и просил меня простить. Я не знал, в чем я виноват. В палате было холодно (лето 53 было холодное), и все дети убирали руки под одеяла.
- Вот, стой здесь до конца мертвого часа и подумай о своем поведении! - Сказала тетя Лена. Напоследок она ещё раза два хлестнула меня по голым ногам. Я завыл на высокой ноте, а тетя Лена дала мне подзатыльник, и я, прикусив язык, заткнулся.
Нет, я знал, что тетя Лена на меня сердится, и было за что. Мне мама много раз говорила, что я похож на дедушку Ленина в детстве и показывала октябрятский значок. Папа с ней соглашался:
- Ага, очень похож, только лоб пониже и мозги пожиже.
Перед восьмым мартом я заметил раскрытую сумку тети Лены, и в ней лежало много фантиков, а некоторые с изображением дедушки Ленина. Я взял только один и вырезал из него дедушку Ленина. Мне надо было сделать аппликацию в подарок маме на восьмое марта. Я думал, что тетя Лена не заметит, но она, увидев мой подарок маме, заметила. Тетя Лена сказала, что это очень редкий и ценный фантик. Тетя Лена стала кричать, плакать, а потом сняла с меня трусики и выпорола меня резиновой трубкой от клизмы. Было очень больно, и я кричал, обещая, что больше так не буду. Папе удалось найти точно такой же фантик, который он сразу отдал тёте Лене. Позднее он мне сказал, что эти фантики называются деньгами. Но больше тётя Лена меня не любила. В углу я босой на кафельном полу простоял очень долго и простудился.
Свой день рождение я встретил в кровати вместе со своей сестрой. Она была старше меня на полтора года и тоже чем-то болела. Родители были на работе, а за нами присматривали соседи. Их было много в обще коридорной системе, где таких же 8-метровых комнат было около тридцати. В обед пришел мой двоюродный брат Андрей, студент Темирязевской академии. Он к нам часто заходил пообедать, мама иногда давала ему деньги, так как его родители жили в другом городе. Он принес мне в подарок шоколадку "Аленку" и сказал, что если я не жадина, то должен поделиться со своей сестрой. Я не хотел быть жадиной и честно половину шоколадки отдал сестре. Сестра тут же её съела, а я свою половинку убрал под подушку.
Скоро пришла мама. Моя мама учительница и знает много непонятных слов. Узнав про шоколадку, она обозвала меня эгоистом и велела поделить её на четыре части. Она меня часто называла эгоистом, и я понял, что это плохое слово и эгоистом быть не хорошо. Со слезами на глазах я поделил шоколадку на четыре части и свою часть быстро засунул в рот. Потом я видел как мама, сестра и даже брат ели МОЮ шоколадку. Мне очень хотелось заплакать, но я крепился. До ночи, а ночью я тихо плакал в подушку от обиды. Мне не столько было жалко мою шоколадку как обидно, что моей сестре досталось шоколаду в пять раз больше чем мне. Нам с сестрой шоколад очень редко покупали, а из конфет только леденцы "театральные" и соевые батончики.
Мы с сестренкой очень весело болели. Родители уходили на работу, а из школы мама возвращалась уже к обеду. Летом работы в школе было не много. Играли в куклы, в магазин, устраивали морские сражения в оцинкованной ванне. К нам приходили играть другие дети, которые жили в нашем коридоре. С четырехлетней Настенькой мы играли в доктора. Мы с сестрой её раздевали до гола, привязывали к санкам, а затем делали вид, что слушаем её сердце и дыхание с помощью пластмассового детского пионерского горна, "делали уколы". Настеньке это нравилось. Однажды сестре всё это надоело. Она достала акварельные краски, и мы стали спину попу и ноги Настеньки раскрашивать. Я чувствовал, что мы делаем что-то не то. Поэтому когда Настина мама ворвалась к нам в комнату, спустила с меня трусики и отшлепала ладошкой, то я не сильно обиделся, хотя было больно, и я плакал. Маме мы ничего не сказали, Настина мама тоже. Настенька скоро снова стала к нам приходить.
Веселее всего было с Вовкой, живущим в соседней с нашей комнате. Вовка был на год меня старше и мог придумать кучу интересных игр. Мы играли в лобовую самолетную атаку. Поворачивались друг к другу спиной, приспускали штаны, наклонялись, расставляли руки и, гудя как самолеты, как можно быстрей сближались. Качество лобовой атаки определялось по звуку от контакта поп.
Вовка придумал еще одно развлечение. Мы забирались на трёхстворчатый шкаф (потолки были высотой в пять метров), спускали штаны и попой прыгали на кровать с панцирной сеткой и матрасом - это было здорово и очень весело. Сестренка от нас не отставала. Однажды Вовка спрыгнул, но кровать не выдержала и сложилась. Спинка кровати здорово стукнула Вовку так, что у него откуда-то пошла кровь по лицу. От дикого крика Вовки прибежала его мама и унесла Вовку, забыв подтянуть ему штаны. Меня снова отшлепали. На этот раз Вовкина мама. Я опять не обиделся, так как Вовку выпороли ремнем - он мне показывал синяки. Моей маме опять никто ничего не сказал. Вовкина мама запретила ему со мной водиться, и до сентября месяца он к нам не приходил.
Было лето, поэтому я скоро выздоровел и стал выходить на улицу. В восьмиметровых комнатах было тесно для игр детей, поэтому всех детей выгоняли родители во двор, где они сбивались в многочисленную дворовую кодлу и вместе играли с утра до самого вечера. Родители нас не беспокоили своим вниманием. Но летом большинство детей уезжали за город. Маленькие как я, с детским садом, постарше в пионерские лагеря, ну а других отправляли к родственникам в деревню. О личных дачах или садовых участках я тогда ничего не слышал. Я знал, что папе дали крошечный участок земли, где он в конце войны и до моего рождения со своей мамой сажал картошку. Урожай папа (папа потерял ногу на войне) в мешках тащил на себе до электрички, и урожай складывали под кроватью.
Летом во дворе обычно оставалось около пятнадцати детей в возрасте от 7 до 10 лет. Через два дня после моего выздоровления мама мне сказала:
- Тимур, сегодня приедет твоя тетя Маня из деревни. Она папина двоюродная сестра. Она у нас погостит несколько дней, а за тем ты вместе с сестрой поедешь к ней в деревню на лето. Обязательно приходи к обеду - к этому времени она уже приедет, а вечером мы с папой идем в театр. - Я обрадовался, прошлым летом я жил в деревне у дяди под Горьким, и мне там очень понравилось.
- Хорошо, мама!
Чтоб я в глазах тети не выглядел как шпана, мама надела на меня накрахмаленную белую хлопковую рубашку с коротким рукавом, бархатные (или вельветовые) шортики на помочах, на голову матроску бескозырку с надписью "СЛАВА", а на шее сделала большой бант из голубой шелковой ленты. Так меня мама одевала обычно, когда мы шли в гости или в парк погулять. Мама сказала ещё что, так как я сын учителей, то должен вести себя хорошо и не позорить родителей.
Я грустно вышел из дома и сел на скамейку. В таком виде идти к ребятам нельзя - засмеют. Они и так меня дразнят барчуком. Так я тосковал на скамейке минут десять, потом решительно сорвал бантик, засунул его в карман, а бескозырку в почтовый ящик - там её никто не сопрёт и побежал к ребятам.
Часть 2: Тимкины университеты
(В детстве моя семья была такая бедная, такая бедная, что если бы я не был мальчиком, то мне не во что было бы играть).
Ребята, как девочки, так и мальчики окружили старика старьёвщика. За сданные вещи он выдавал награды: мячик из опилок на резинке, деревянного гимнаста, копилку или свисток из глины, шарики, уйди-уйди, леденцы. Я быстро сбегал домой, и пока мама разговаривала с соседкой, взял её шерстяную шаль и принес старьёвщику. В награду я получил громадный леденец в виде петушка на палочке ядовито яркого зелёного цвета.
Сначала мы все и мальчики и девочки играли в игру "садовник":
- Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели кроме розы.
- Я.
- Что такое?
- Влюблена
- В кого?
И.т.д
Потом мы девять пацанов побежали играть в свои игры. Среди них я был самый маленький. Я сначала засомневался, вспомнив, что мама всегда требовала, чтоб я у нее спрашивал разрешение, но атаманом нашей ватаги был десятилетний Юрка Сорокин. Он ходил в секцию вольной борьбы и считался самым сильным среди нас. Он и его семья жила через три комнаты от нашей комнаты. Мои родители его очень уважали и всегда отпускали меня с ним. Юрка был отличником и уже перешел в седьмой класс. Вообще-то школьники в нашей компании не любили отличников и часто их поколачивали, но цель Юрки окончить школу к двенадцати - тринадцати годам и слинять из неё, они уважали и понимали.
Сначала мы побежали к асфальтоукладчику. Нам всем нравился запах горячего асфальта, а мне ещё нравилось нюхать выхлопные газы автомобиля. Потом мы побежали на стройку, там строился двенадцатиэтажный дом. Там мы играли в войнушку, бегая по этажам, сражаясь на деревянных мечах (доски от ящиков) и прыгая через проёмы между лестницами. Я все время падал, перепрыгивая через проёмы, разбил коленки, порвал об арматуру шортики и вдрызг расцарапал руки. Один раз я не допрыгнул, больно ударился грудью о край плиты, но успел за неё зацепиться руками. Долго висеть я не мог и рухнул бы в проем с семиметровой высоты. Юрка успел схватить меня за воротник рубашки. Раздался треск рвущейся материи и осыпающихся пуговиц, но Юрка сумел меня вытащить на плиту. Юрка озадаченно меня рассматривал. Я испугался, что меня теперь прогонят, но Юрка сказал:
- Ребята, чего-то жрать охота. Ты, Вовка с Петькой бегите и принесите картошки из сарая Кондратьевых - они все равно уехали в отпуск и до сентября их не будет, а мы пока костёр разведём. А ты Тимка беги к котельной и набери там угля помельче. Несите всё к нашему месту рядом с помойкой. - Я обрадовался, что меня не прогнали, и я остался в команде и со всех ног побежал к котельной.
Перед котельной была громадная куча угля под навесом, а перед входом сидел дядя Миша (дворник) и курил трубку. Все считали, что он воевал на флоте, так как он носил тельняшку. Видимо, дядя Миша обедал - на скамейке стояла бутылка с прозрачной жидкостью, огурец, лук и котлета с хлебом. Я спросил у него разрешение взять немного угля, он задумчиво кивнул, но я неуверен был, что он меня заметил. Я стал собирать мелкую крошку угля и складывать его за пазуху.
Когда я пришел к помойке, Вовка с Петькой уже принесли картошку, а ребята развели костер. Они набрали бумаги, подожгли её, а сверху бросали доски от деревянных ящиков. Я вытащил рубашку из шорт и уголь из-за пазухи посыпался в костер. Женька с Валеркой копались в мусорных баках, ища что-нибудь ценное. Они уже нашли штук двенадцать консервных банок из-под сгущенки и тушенки. Юрка с Сашкой закладывали в них картошку. Так картошку можно было печь, не дожидаясь, когда костер прогорит. Но на всю картошку банок не хватило, и её остатки бросили в костер.
Женьке повезло - он в мусорном баке откопал целый белый резиновый шарик, который сразу и надул, а Вовка тоже нашел, но порванный. Вовка умел из порванных шариков делать маленькие - он растягивал резину, втягивал её в рот и перекручивал у основания. Когда Витька скручивал второй шарик, Юрка отвесил ему суровую затрещину:
- Дурак, это же гондон. Его нельзя в рот брать - заразу подцепишь. - Сказал Юрка и брезгливо сплюнул сквозь зубы. Вовка испуганно бросил резинку на землю, хотя по лицу было видно, что этого слова он раньше не слышал.
Женьки ещё раз повезло - он нашел небольшой красно-синий резиновый мяч. Правда, он сминался при каждом ударе, но играть им было можно. Ребята немного отошли от костра на пустырь и стали играть в футбол. Меня они оставили поддерживать костер. Я не возражал, играть в футбол я ещё не умел.
Минут через двадцать я выкатил из костра одну картошку. Она вся обгорела, но под толстым слоем угля находилась мягкая сладкая картошка. Я крикнул ребятам, что картошка готова. Каждому досталось по три штуки. Когда я посмотрел на Юрку, то не мог удержаться от смеха - всё его лицо было испачкано сажей. Пацаны тоже смеялись, показывая пальцем друг на друга. Я догадался, что моё лицо такое же чумазое, как и у остальных.
Стал накрапывать дождик, и все ребята побежали в наш сарай, где мы обычно пережидали непогоду. Я остался под навесом рядом с мусорными баками, чтоб пописать. Юрка составил мне компанию. Ширинки на шортах не было. Я скинул помочи, спустил шортики с трусиками и стал писать как учил меня папа. Папа всегда сердился, когда я писал на пол, а не в горшок. Он говорил:
- Это дети футболистов всегда мажут мимо горшка. У них это в генах заложено, а ты сын учителя. Всегда держи свой писюн двумя руками и следи, чтоб его конец смотрел в центр горшка.
Сзади подошел Юрка:
- Тимка, у тебя попа тоже вся в саже, а рубашка разорвана. Что ты родителям скажешь? - Я ещё об этом не думал и пожал плечами.
- Тимка, хочешь быть моим другом?
- А разве мы не друзья?
- Мы сейчас товарищи. Друг больше чем товарищ.
- Тогда хочу!
- Поклянись, что ты не скажешь родителям, что мы все были на стройке. - Я удивленно посмотрел на Юрку. После того как мальчик Феликс разбился на стройке, все родители запретили своим детям там гулять. Наказание было суровым, мало того, что выпорют, так еще снимут штаны с трусами и на неделю запретят выходить во двор. Правда, мелкие вроде меня, в пылу игры забывали, что они без штанов и выбегали во двор в одной рубашонке.
- Юрка, конечно, не скажу, даю честное пречестное слово!
Юрка натянул на меня трусы и шорты, взял за руку и мы не спеша, пошли к сараю, хотя дождик усилился.
После улицы в сарае нам показалось очень темно, и мы не сразу поняли что происходит. В центре сарая стоял топчан, и его обступили пятеро пацанов. Мы подошли ближе. На топчане на животе лежал Женька со спущенными штанами, а Сашка, тоже со спущенными штанами лежал на нем. Сашка высоко подпрыгивал, а затем снова падал на Женьку. Остальные ребята внимательно наблюдали за происходящим. Юрка тоже с интересом стал наблюдать, а я ничего не понимал. Я дернул Юрку за руку.
- Юрка, а что они делают? - Спросил я.
- Как что, трахаются. Ты разве не видел, как твои родители трахаются? Ведь твоя семья вся живет в одной комнате.
- Нет, они никогда так не делали!
- Тогда откуда ты у них появился?
- Из маминого животика.- Уверенно ответил я.
- А как ты в мамином животике оказался? - Я промолчал. Такого вопроса я не сообразил задать маме, а Юрка продолжил:
- Для того чтоб ты появился, твой папа свою пипиську должен был засунуть в писю твоей мамы. Это называется трахаться. - Во мне возник какой-то бурный протест.
- Врешь ты всё! Врешь!! - У меня слёзы брызнули из глаз. Я накинулся на Юрку и стал бить его своими кулачками по груди. Юрка рассмеялся, дал мне щелбан по темечку головы, стриженной под ноль, а затем сграбастал мою голову и прижал к своей груди. У меня бессильно опустились руки. Юрка большой, сильный, умный, и он мой друг - он не стал бы меня обманывать. Я разрыдался на его груди.
Домой я вернулся, когда уже стало смеркаться. Когда я вошел в комнату, то увидел там высокую дородную женщину. Я догадался, что это была тётя Маня, и сказал:
- Здрасте. - У Тёти Мани округлились глаза, и она спросила заикаясь:
- Ты кто? - Я удивленно посмотрел на неё:
- Я Тимка. - Тетя Маня поджала губы и строго спросила:
- Ну и где ты шлялся всё это время, ты должен был к обёду прийти, а сейчас уже девять часов. Ты посмотри, в каком виде ты пришел - как будто по помойкам валялся и в Куликовской битве участвовал (тётя Маня была учителем истории). - Я посмотрел на себя в зеркало нашего трехстворчатого шкафа и удивился: Не только лицо, но и вся голова была в саже или в угольной пыли, руки и ноги тоже, воротник рубашки был на половину оторван и находился на уровне затылка, трех верхних пуговиц рубашки не было, накрахмаленная белая рубашка превратилась в серую с красными пятнами от гнилых помидор, которыми мы кидались, шорты были порваны от бедра до середины попы. Я понял, что опозорил своих родителей перед тётей Маней и тихонько заскулил.
- Ну и что теперь мне с тобой делать? - Растерянно спросила тетя Маня. (Позже я узнал, что тетя Маня потеряла двух своих малолетних детей во время войны). Тут я понял, как можно избежать объяснений с папой и мамой. Врать я ещё не научился, а молчать тоже нельзя, т.к. мама неизвестно, что может вообразить, а рассказывать о стройке было нельзя - слово давал.
- Тетя Маня, вы должны меня как следует отшлепать, но только маме с папой ничего не рассказывайте, хорошо? - Я это сказал, но меня тревожило, что за последние десять дней посторонние женщины проявляли повышенный интерес к моей попе. Мама и папа меня никогда не шлепали. Тётя Маня рассмеялась:
- Ладно, снимай всё с себя и брось одежду на стул, а я пока воду поставлю подогреться и картошку тоже.
Скоро тётя Маня вернулась с мокрой тряпкой. Вытерла, как она сказала, мордочку моего лица и руки, а передо мной поставила громадную тарелку с жареной картошкой со шкварками (слово шкварки я от неё узнал), маринованными грибами и малосольным огурцом. Сало, грибы и огурцы она с собой привезла из деревни. Такой вкуснятины я никогда ещё не пробовал. Я даже не ожидал, что смогу съесть всю тарелку.
Тетя Маня мыла меня в тазике, куда постоянно подливала горячую воду из чайника. От теплой воды мои многочисленные болячки смылись, и кровь вновь стала сочиться. Тетя Маня заохала и стала меня смазывать зелёнкой. Она разрисовала меня не хуже чем мы с сестрой Настеньку. Только кто же будет шлёпать тётю Маню за это? Тётя Маня меня вытерла, одела в папину рубашку, сказала, что я теперь ангелочек и что пора меня отшлепать. Шлёпала меня тетя Маня больно, но я так объелся, что мне уже было лень кричать и плакать - клонило в сон. Тётя Маня еще жаловалась, что я такой тощий, что можно руку порезать об мою попу. Обещала, что в деревне она откормит мою попу до нужных размеров. Я не возражал.
Я уже почти заснул, когда тётя Маня, расцеловав меня в обе щёчки и ещё раз назвав ангелочком, уложила в постель. Она погладила меня по голове, поцеловала в носик и пожелала, чтоб мне приснилась белочка. Я заснул счастливый, с уверенностью, что меня по-прежнему все любят.
![[]](/img/i/iofan_g/7georgiy8/timka.jpg)