Автобиографическая фантазия, с плохо скрываемой реальностью.
"Без перемен жизнь вообще сплошной застой и кисляк... но не дай Бог тебе дожить до эпохи перемен... " (Мыслитель Комп, доживший до пенсии, но истративший её ещё в молодости)
1.
В некотором царстве, в некотором государстве, в общем, Бог знает в какой глубинке. В стороне от главных исторических путей, там, где огромная река распадалась на тысячи протоков и рукавов, огибая множество бугров и возвышенностей, расположилось это самое государство.
Жил был там царь. Звали его Муздак третий. Правил он тихо, незаметно, по-семейному. Подданные его были, в основном, всем довольны и как кого не спросишь о чём-нибудь, так хвастаться начинают, у нас мол, всё в разы лучше, и всего в разы больше. Так и прозвали это царство - Разария, а поскольку поверхность была в основном бугристая, хотя и болотистая, то называли ещё это царство - Разарские Бугронаты.
Славились Бугронаты изобилием камыша и чёрной икры. Икра плавала в протоках, внутри огромных носатых рыбин. Камыш рос везде. Из него строили красивые каменные здания, делали мебель, всякую утварь, одежду. Камыш ели, делали из него настойки и пили. Заготовляли и отправляли на экспорт.
На солнечных склонах самых высоких бугров выращивали разарцы кислый виноград и красно-зелёные сладкие и ароматные яблоки.
Сами по себе, разарцы были - народом неприхотливым и беззлобным. Контингент был в основном пришлым и беглым. Так прослышит агрессор из степных или горных просторов про обилие чёрной икры, полезет по болотам в самую гущу камышей - повоевать, а войско возьмёт, да и расползётся по пустующим буграм, или смешается с местным населением в многочисленных барах, харчевнях и забегаловках.
Для удобства общения с внешним миром построили разарцы несколько торговых поселений на границе со степью, где удачно обменивались разными товарами со всеми желающими. Добирались сюда и шустрые синьцы из дальних цветущих царств - с чаем, шелками, рисом, игрушками разными и подделками красивых ионийских вещей. Бывало купишь, какой-нибудь изящный ножичек. С виду, так прямо самая настоящая сталь, поковыряешь, а внутри - сушёные сопли. Но цену они за свой товар просили смешную, и сильно на них никто не обижался.
Целыми улицами располагались здесь южные торговцы в пёстрых красочных халатах. Предлагали сушёный сладкий виноград, фрукты всякие, что-то подозрительное пожевать, а заодно понюхать и уколоться.
Надо сказать, что деньгами в Разарии служили разные вещи. Для внутреннего и народного пользования твёрдые, жёлтые деньги из камыша, а для внешних расчетов, мягкие, чёрные из чёрной икры. Икру подсаливали, сушили тонкими пастилками и таким образом использовали. В этом виде деньги было легко перевозить, они долго не портились, а при опасности или ещё какой надобности их можно было просто съесть, запивая какой-нибудь хмельной закваской.
Степняки, или как их называли разарцы - степные карлапуки, на своих торговых рядах предлагали тонизирующее, до полного расслабления, кислое кобылье молоко, сушёный творог, колбасу из твёрдого и кислого сыра. И множество полезных и красивых вещей из шерсти и кожи. Если разарцы всё делали из камыша, то карлапуки всё делали из шерсти и кожи. Из шерсти и кожи строили жилища, делали одежду и всякую домашнюю утварь.
С севера приходили в Разарию поторговать лесные жители - бородатые деревляне. Приносили они с собой мёд, мягкие меха, сушёное дерево и всё из него для разных нужд.
В общем, было на таких торжищах что поесть-попить, одеть и с собой унести. Правители же смотрели с разных сторон на всё это изобильное безобразие, и расстроенные от невозможности, получить это всё разом, понавыдумывали массу разных хитрых уловок.
Так степной Па-хан прислал к границе своих родственников и как, кто соберётся в степь зайти, или выйти, так должен отдать две десятых от того, что имеет на "поддержание собственного производителя". Закон, говорят. Так уж заведено, а как по-другому? И действительно привыкли уже все. Как завидят, какую межу, рубеж, колышек граничный какой, так сразу достают мешочек с пастилками. Или, так натуральным чем-нибудь отдают. А что, родственники - святое дело!
Наши тоже преуспели. Не зайти из камышей, не выйти. Тут же появляются несколько детей царских со счётами, и давай перетряхивать всё по карманам и мешкам.
Муздак третий, считался у нас ведь почётным отцом нации, а бюрократия, которая организовывала достойную жизнь разарцам, состояла из детей великого отца. Дети нации и царя жили в многочисленных детинцах, сооружённых в центре самых больших и просторных бугров.
Каждый простой разарец, невзирая на лицо и пол, обязан был выносить и выкормить одного ребёнка великого отца. Для этого существовали специальные институты оплодотворения и развития. Вся сперма, производимая Муздаком третьим, тщательнейшим образом сдаивалась, разделялась на отдельные сперматозоиды, оплодотворялась и вживлялась отловленным разарцам.
Надо сказать, что наука в этом прекрасном деле достигла в Разарии небывалых высот. Население же было всё-таки немножко безалаберным и норовило расплодиться само-посебе. Для исправления ситуации устраивались различные оздоровительные акции и процедуры.
Скрыл, например, кто лишний мешок с синьскими игрушками, или чаем, и потащил его к себе, не желая отделить часть на "счастливое детство", так его обязательно изловят и вставят две, а то и три развивающихся яйцеклетки. Вот поголовье детей царских и растёт потихоньку. Народ кряхтит, да терпит, а куда попрёшь против собственной идеологии.
Вообще разарцам разрешалось иметь до четырёх полов. Мужской, женский, средний и общий. Все четыре половых признака сразу, разрешалось носить только царю. По три признака носили старшие дети и особо отличившиеся средние и младшие. Простому народу разрешалось иметь один пол и носить один половой признак, но допускался выбор его по желанию.
Вопросами полового воспитания, в основном занималась старшая дочерняя супруга великого отца - Перделера. Она заведовала институтом оплодотворения и развития, была главным идеологом Разарии, проповедуя идею "счастливого детского будущего". А так же сыском уклоняющихся, от почётной миссии вынашивания. Вообще у нас тут несколько особо почётных миссий. Вот, например миссия усыновления. Как, кто сильно проштрафится, сопрёт лишнего, или против идеологии чего задумает его почётно усыновляют. Миссией почётного усыновления заведует главный царский повар, по совместительству.
Приезжает за человеком почётный эскорт, и увозят куда-то в детинец. Там ему делают внутриклеточную трюфеляцию (не знаю точно, что это такое) и после неё человек живёт в почётном пространственно распределённом виде. То есть, как бы по кусочку в каждом ребёнке. Мы это в школе изучаем, но как-то смутно и не очень всё понятно.
Самому мне посчастливилось родиться на склонах высоких разарских бугров, где семь - восемь бурных речушек стекало по каменистым руслам в камышовые протоки. Жили мы с семьёй тихо. Отец с дедом плели портреты из камыша, на которых изображали известных детей или просто обычных жителей, или красивые виды на бугры и протоки. Бабушка занималась садом и цветами, а мама была мелкой жрицей в институте оплодотворения. Там она отвечала за сохранность и чистоту посуды и следила за белыми подопытными крысами.
Иногда мама брала меня к себе на работу, и я с удовольствием рассматривал там не понятные инструменты, рисованные схемы на листах папируса, но больше всего меня забавляли смешные крысы. Один крыс был совсем ручной и приносил заброшенную веточку, как настоящая дрессированная собачка.
Периодически нас потряхивало землетрусом, но мы привыкли. А что хорошего жить на низких буграх, где не трясёт, зато каждую весну смывает половодьем лёгкие камышитовые домики и заливает все припасы в погребе. Почти месяц низовые разарцы спасаются, кто, на чём может. Кто на плотах, кто на лодках, кто на высоких деревьях. Или перебираются на время на бугры повыше, и ждут, когда вода спадёт.
Я всегда спрашивал деда, почему они не переедут на более высокие бугры, а он отвечал, что во первых затапливает не каждый год, а во вторых привыкли все там жить. Родина, как-никак. А я думал, что у меня родина лучше и бугры красивее и речки чище.
Дед то мой был интеллигентный и тихий диссидент. Собирал по камышам вонючку подкамышную, сушил, заваривал и давал всем по ложке в день. Говорил, что пригодится, на всякий случай. Может поэтому, никаких посторонних детей, в нашем роду отродясь не было. Хотя, я думаю, что ведомство Перделеры пыталось периодически кого-нибудь оплодотворить.
С одной стороны мама прививала мне идею великого детского благополучия, а с другой стороны дед тихо учил сомневаться и самому размышлять.
Отец мой, по молодости хотел, было защитить статус младшего ребёнка, но тоже увлёкся вслед за дедом плетением картинок. А летом, частенько бросал всё и уезжал на чистые протоки, на соревнования по нырянию с соломинкой.
Так мы и жили. Время было спокойное, застойное. Враги особенно в Разарию к нам не лезли. Икра плодилась, камыш рос. Я постепенно тоже рос, размышляя по ходу дела, чем таким заняться, когда окончательно подросту.
Плести портреты мне было скучно, потому, что я вырос под красным светом лампочки в мастерской, среди ванночек с проявляющими и закрепляющими растворами, знал весь процесс до тонкости, и это дело мне казалось не очень интересным.
Пока я раздумывал к чему больше душа лежит, занесло меня, вместе с другом в строительную школу. Рисовать на пергаменте с папирусом мне понравилось, строить модэльки из камыша тоже было интересно, а вот когда начали нам вдалбливать основы упорства камышитовых конструкций, вязкости глиняных замазок и цифирную грамотность, то тут я маленько сник.
Или учиться серьёзно было мне рано или ещё что, но занятия я стал прогуливать и постепенно совсем потерял связь со школой. И пока я бесцельно шатался невдалеке от детинца, меня поймали, всучили предписание на папирусном кусочке, вшили яйцеклетку и пока она зреет, отослали в почётную ссылку на дальние восточные окраины защищать родные рубежи от всяких поползновений хитрых синьцев. Отослали на два года.
Особо сильного страха я не испытывал, хотя и не был воином по призванию. Знал, что в нашем роду много было славных защитников и не хотелось осрамиться перед ними. Но и на подвиги особенно меня не тянуло. По началу, место, куда вшили яйцеклетку, сильно чесалось и опухло, но потом клетка сама вышла наружу, свищом, практически никак не развившись, и всё зажило. Не зря значит, дед настаивал вонючку подкамышную, вот ведь пригодилась.
Места на дальних рубежах оказались таёжные и болотистые. Между болотами и кочками располагался секретный аэродром, который наше подразделение чистило и охраняло. За первые месяцы службы я потерял целых двадцать килограмм личного веса, с непривычки. Смотрю, как-то вечером на себя в зеркало и узнаю с трудом.
Потом пообвыкся маленько, осмотрелся постепенно, узнал главную заповедь защитника - подальше от начальства, поближе к кухне. Решил, уж лучше плести портреты, чем аэродром чистить, в метель. И тут, кстати, главный заместитель-идеолог наш, заметил моё умение и приказал оформлять розовые детские комнаты.
Наплёл я там портретов тогда за два года, неисчислимое количество. Командир мне попался тихий и подслеповатый. Очки носить стеснялся и, чтобы было лучше видно, подходил близко-близко, и казалось, что он не рассматривает, а обнюхивает. От всех требовал взятки по делу и без дела и исключительно радиодеталями. Ходил везде обязательно с портфелем полным этими самыми деталями и при любом удобном случае пристраивался где-нибудь за столом и начинал мастерить радиоприёмник. Командир мой не был особо успешным, и я несколько месяцев был его единственным подчинённым. Друг-другу мы старались не досаждать и сосуществовали вполне мирно.
По весне появился южанин Файдазулля, попросту Фадя. Был он киномехаником по должности и по призванию. Очень любил индские фильмы, знал наизусть все многочисленные песни из этих фильмов. Было бы не смешно, если бы не был Фадя исключительно музыкален. Несмотря на весь свой маджахедский вид. И однажды, этим, сильно осложнил себе жизнь, будучи застукан за неоднократным единоличным просмотром очередного индского фильма.
Как-то вечером заместитель-идеолог зашёл в кинозал проверить благонадёжность и увидел картину, не укладывающуюся в рамки устава. Фадя крутил фильм в пустом зале, а сам бегал по сцене и подпевал главному герою, причём на чистом индском языке. Такую неблагонадёжность заместитель вытерпеть не смог и, сняв с Фади ремень, отвёл его на гауптвахту, на трое суток. Пришлось спасать Фадю доступным нам способом.
У меня в активе был радиоузел, а в санчасти стояли динамики, вещание из которых слушали мои знакомые фельдшера. И иногда, в совершенное нарушение всех правил я включал самую интересную музыку, исключительно для больнички. В то время, как все остальные слушали патриотические симфонии и наставления Перделеры в воспитании хороших детей.
Вот в благодарность за эксклюзивный подход, прослышав о Фадиных передрягах, фельдшера симулировали у Фади диарею и забрали с гауптвахты к себе в больницу.
Ночью, после отбоя, я зашёл к фельдшерам в гости. В подвале больницы мы тайно отметили наш небольшой акт неповиновения. Побаловались, разбавленным медицинским спиртиком, под музыку - с обратной стороны луны.
Жизнь продолжалась своим чередом. Ребят вокруг, таких же, как и я было много. Обзавёлся я разными добрыми друзьями. Толян из деревлян и Сергун идейских кровей. Появились они одновременно по весне. Толян естественным путём, а Сергуню сослали из главного штаба за любовь к тайному шаманскому зелью.
Странная была эта ссылка. Как потом оказалось. Зелье это росло прямо в нашем поселении вместо сорной травы. Сергун по началу было расстроился, а когда понял куда попал, то лицо его растеклось блаженной улыбкой. Так вот и ходил он, блаженно улыбаясь, до самого конца службы.
По молодости, глупости и от скуки решили мы с Толяном тоже попробовать тайной Сергуниной травки. Надо сказать, что общественный наш летний туалет находился в метрах ста пятидесяти от главных сооружений. И вела к нему тропинка прямо через заросли самой, что ни на есть шаманской травы.
Год тот, видимо, был урожайным. Тёмно-зелёные шишки на травке созрели, почти в кулак величиной. Душистые, резные листики раскинулись пучками, выпустили клейкие капельки сока. Ночь, темно, тепло, комары жужжат. Формально мы все заняты на срочной работе в розовой комнате. А фактически идём гуськом по тропинке к туалету. Сергуня сегодня за опытного наставника. Выбирает и показывает, какие растения созрели и как надо собирать зелье.
- Таёжная травка не хуже индской и южной, пустынной, - тихо рассказывает наш наставник. Тщательно показывая каждое действие, продолжает:
- Вот так мягко, чтобы не выдавить сок, который только всё испортит, трите шишки и верхние листики между ладонями.
Прервал движение, блаженно понюхал ладони, дал понюхать остальным. Фадя тоже потёр шишку, понюхал ладонь, лизнул. Сплюнул - не понравилось.
- Не-е, так не кумарит, курить надо, - изображая специалиста, сообщил Толян.
Я спросил его:
- А ты сам-то пробовал?
- Да пару раз, - соврал дружок деревлянин.
- Я тоже пробовал, - тоже соврал Фадя.
- Ты же до службы вообще не курил, сам же говорил, - поймал его Толян.
- Ну и что? - не унимался Фадя, - а эту пробовал!
Я очень тихо, чтобы совесть не мучила, тоже соврал, что пробовал один раз. Всем было, в общем-то, всё равно. Каждый с сопением усердно растирал шишки и листочки. Сергуня зажёг спичку и начал осматривать у всех ладони. Толян немного перестарался. Ладошки были слегка зелёные, значит, выступил сок.
- Лучше всего вот, когда совсем чёрные, - Сергуня показал всем свои почерневшие ладошки и скомандовал:
- Всё, хватит, пошли в комнату.
В комнате Сергуня расстелил газету и начал счищать грязь с ладоней, растирая их друг о дружку. Мы последовали его примеру. Когда ладони у всех стали практически чистыми, Сергуня аккуратно собрал все стёртые зернинки в одну кучу и тщательно промял их пальцами. Получился комочек чёрного цвета, похожий на твёрдый пластилин.
Священнодействие продолжалось. Мы все закурили, молча, наблюдая за дальнейшими манипуляциями старшего товарища. Сергуня вытащил маленький перочинный нож и аккуратно отделил от общей массы кубик, миллиметра четыре. Потом разрезал его на десяток мелких кусочков и отложил их в сторону. Основной кусок тщательно завернул в фольгу от сигарет и спрятал в сигаретную пачку. Достал пачку папирос, ловким щелчком выбил одну из пачки. Легонько размял пальцами папироску, высыпал табак на стол. Зажёг спичку и поводил ей над табаком. Взглянув на нас, пояснил:
- Табак надо подсушить.
Затем осторожно ноготками захватил бумажную основу папироски и стянул немного кальку, так, что папироса стала немного длиннее. Слегка смял внутреннее окончание бумажной трубки и отложил заготовку в сторону. Собрал просушенный табак в левую ладонь и добавил туда приготовленные крапалики зелья. Тщательно перемешал и сгрёб смесь внутрь папироски, специфическим движением. Завернул кончик папироски и немного придвинул бумажную основу так, что смесь слегка утрамбовалась.
Косячок был готов. Сергуня раскурил папиросу, глубоко вдохнул и передал мне.
- Только глубоко вдыхай, не бойся.
Я как мог, осторожно втянул душистый дым в себя и передал папироску Толяну.
Ритуал воскуривания свершился. Косяк сделал круг и вернулся к Сергуне. Фадя немного закашлялся с непривычки. Хватило всем вдохнуть раза по четыре. Жить стало легче и веселее. И не то чтобы кто-то хохотал, а так похихикали немножко, попытались поработать, перекусили и разошлись по своим казармам спать.
Обычно мне разрешалось приходить в казарму после того, как все по команде сходили в туалет и легли спать, встали, потренировались одеваться за минуту и строиться. Послушать издевательские высказывания мелких командиров-детишек. Отжать уголок в кровати, кто, сколько может, и отрубиться, в забытьи, и не захрапеть, ни дай бог, а то всё снова повторится.
Считалось, что у меня много работы и требуется ложиться позже. Такое положение спасало меня от вечерних учебных процедур. От утренних издевательств я придумал спасение сам. Говорил всем, что требуется включать с самого пробуждения бравурную музыку и наставления великого отца. Под это дело, я покидал казарму, и уходил к себе в помещение - при розовой комнате, служившее мастерской и радиоузлом одновременно. Там я иногда заставал, спящего на диванчике или стульях Сергуню. Включал радио, садился в уголке и дремал ещё час-полтора до самого завтрака.
Вскоре, Сергуня, используя свою идейскую всепролазность познакомился с музыкантами из командирского дома. Музыканты оказались тоже любителями шаманской травки. И теперь иногда мы с ними совершали коллективные воскуривания.
Сергуня пристроился ездить с музыкантами на свадьбы и похороны, чем приводил в полное негодование нашего подслеповатого командира. Несколько месяцев мы с Толяном занимались оформлением розовой комнаты, а Сергуня болтался между нами, музыкантами и фельдшерами. И никто никак не мог понять, где он собственно и с кем должен проходить свою службу. В конце концов, оказалось, что приписан он к отряду чистильщиков аэродрома.
Пришёл как-то командир чистильщиков, молодой ещё начальник и стал уговаривать Сергуню, последовать с ним на аэродром. Сергуня сидит за столом, изрядно накурившись зелья, уткнулся в пластмассовую мыльницу, наполненную радиодетальками, и бормочет в ответ, что хочет собрать цветомузыку. Командир снова попытался объяснить, что необходимо идти на аэродром. Сергуня опять про цветомузыку. Мы с Толяном сидим в сторонке, занимаемся своими делами, и чуть не покатываемся со смеху, наблюдая Сергунины препирательства. Командир, в конце концов, рассвирепел и убежал, наверное, чтобы не убить Сергуню на месте.
В отместку за все Сергунины шалости держали его на службе до самых новогодних праздников, хотя должны были отпустить ещё осенью.
Ближе к зиме, перед самым съездом высших командиров сидели мы с Толяном в гостях у музыкантов. Хозяева, каким-то чудесным образом исхитрились насушить целый мешок травы. Нам с Толяном предстояло освоить ещё один способ выработки снадобья. Теперь уже процессом руководил соло-гитарист из столичных бугров - Килька. Кто-то из музыкантов вытащил тазик и простыню. Килька натянул простыню на тазик. Получилось что-то вроде барабана. Дальше музыканты начали перетирать сухую траву в ладонях, измельчать сухие стебли и листья, и высыпать на натянутую простыню.
Мы с Толяном присоединились к действию. Когда на натянутой простыне скопилась кучка, все начали легонько барабанить по простынке, а Килька, периодически растирал кучу круговыми, лёгкими движениями.
Я понял, что самая мелкая фракция, в виде пыли оседает в таз. Так мы пробарабанили некоторое количество сушёной травы. Килька ссыпал остатки в отдельный мешок и снял простынь. Тазик был покрыт довольно толстым слоем зелёной пыли. Специально припасённой щёткой, Киля аккуратно смёл пыль в кучу, потом, бумажкой пересыпал зелье в подготовленный носовой платок. Свернул платочек так, что вся пыль оказалась стянутой в виде шарика. Подержал шарик над кипящим чайником, так чтобы он пропитался паром. Потом сильно зажал между дверью и косяком. Шарик сплюснулся и затвердел.
Килька вынул из платочка - твёрдый буро-зелёный плоский комок. Зелье было практически готово. Дальше предстояла уже знакомая нам процедура. Измельчение маленького кусочка, смешивание с табаком и забивание в папироску. Всё закончилось общим воскуриванием и беседой ни о чём.
Я показал музыкантам несколько писем от девчонок, которые приходили к нам в подразделение и предназначались - самому весёлому солдату, или, например - самому смелому. Так и были подписаны. За почтой ходил Толян и такие письма, обычно оседали у нас в клубе-мастерской. В письма эти девочки вкладывали свои фотографии и надеялись таким образом познакомиться с каким-нибудь достойным парнем.
Одна фотка всем понравилась. Толян предложил переписать письмо и послать мелкому командиру Серскому. Тот утром за что-то отчитал Толяна и наш друг был на него в обиде. Серский был в общем-то не очень агрессивный, такой энергичный деревенский комсомольский вожак, поучившийся, маленько - в городе. Всем идея понравилась. Намечался прикольный розыгрыш. Сообща разработали легенду и план действий.
Получилось так, что девушка как бы была из соседней деревни и случайно увидала Серского в клубе. Влюбилась в него и приглашала в субботу встретиться возле солдатского клуба, когда всех защитников поведут смотреть фильм. Очень просила, чтобы Серский был один, так как она стесняется. И если с ним кто-нибудь будет ещё, то она и не подойдёт. Прикол заключался в том, что мы все будем подходить к бедному сержанту, разговаривать, звать с собой, в общем, не давать ему остаться одному. Сами собирались сообща наблюдать за действием с безопасного расстояния.
Бедный Серский не стал заморачиваться штампиком на письме и во всё поверил. В субботу, он отутюжил форму, пришил идеальный белый подворотничок, счастливый, завёл своих подчинённых в клуб, а сам остался ждать на определённом месте.
Согласно утверждённого плана мы начали подходить к нему с разных сторон, как бы от нечего делать, говорить о чём-то...
Сержант изворачивался, как мог. Два раза он убегал как бы в туалет, раздал всю пачку сигарет. Объяснял, что стоит просто так и в кино идти совершенно не хочет.
Дольше всех его мурыжили Солист Килька и аккордеонист - Вита. Отличались они актёрским мастерством и могли непринужденно и долго разговаривать в щекотливой обстановке. Я не мог, говоря с Серским сдерживать улыбку больше минуты, и поспешил убраться сам. Толян просто прошёл мимо, перебросился парой слов и заржал, как лошадь. Слава Богу, сержант ничего не понял. Сергуня тоже довольно долго выпытывал у сержанта чего это тот здесь стоит один..., и даже попытался сходить с ним в туалет.
Шутка удавалась. Мы все стояли в сторонке, украдкой наблюдали, и хихикали. Так и не смог, бедный сержант Серский остаться один... и несчастная девушка не пришла...
Шутка постепенно расползлась по поселению, а сержант так ничего и не понял. И даже пытался писать письма. По прошествии некоторого времени я отдал Серскому настоящий адрес девушки, и что интересно, они стали переписываться.
Тем временем, насмеявшись от души, мы разошлись. Музыканты свободно зашли в клуб при командирском доме смотреть кино, с ними просочился Сергуня, а нас с Толяном не пустили. На дверях стоял дежурный командир и пропускал всех только вместе со своим отрядом.
Но мы, всё же, изловчились. Сняли с другом большой старый рекламный щит, который всё равно требовалось менять и пошли с ним к проходу. Надо сказать, в лицо нас знали, что где-то мы занимаемся чем-то похожим. Хотя в командирском доме был свой, штатский плетун-художник. Командир, стоявший при входе приказал всем расступиться и даже помог нам протащить щит внутрь. Радостные мы аккуратно поставили его у дверей мастерской и технично растворились в кинозале.
Так мы и тащились по службе. Разбавляя, как могли скучные будни забавными проделками. Оформляли розовую комнату, периодически мыли посуду в столовой, разгружали вагоны со смёрзшимся углём, тушили горящие торфяники.
Военное наше поселение состояло из специальной площадки для развлечения, в виде игры - кто кого перемарширует и перепоёт. А так же длинной улицы, в конце, переходящей в гражданский посёлок. На этой улице находился магазин, а поодаль детский сад и почта. Объекты эти были стратегического назначения, и их нужно было охранять, от посягательств агрессора. Для этой цели, меня, с завидной регулярностью, отправляли в ночное дежурство. Снабдив специальным боевым ножом, на всякий случай.
Бродил я по ночному посёлку и наблюдал всякие странности. Вот, вдруг, ни с того ни с сего, выходит на улицу белая лошадь. Фонарь тускло мерцает, тишина. Всё спит кругом, я один бдю и вдруг белая лошадь из-за угла. Лошадка медленно процокала мимо меня по улице, а я стоял и смотрел ей вслед, как "ёжик в тумане".
Через некоторое время показался следом заспанный солдат. В кальсонах, сапогах и гимнастёрке.
- Ты мою лошадь не видал? - спрашивает.
- Туда пошла, - махнул я вдоль улицы.
Это был наш водитель гужевого транспорта и смотрящий за свинарником. Так он мне и запомнился на всю жизнь, бредущий, за белой лошадью в белых кальсонах.
А однажды сильно наскучило мне бродить и бдеть. Ночь подходила к концу. Я взял, да и прилёг, во дворике у магазина, на ящики. Начиналась осень. Ночью было уже прохладно. Под утро совсем замёрз. Проснулся, открываю глаза. И не могу ничего понять. Весь покрыт чем-то серым и корявым. И вдруг этот противного вида слой разом взлетает со страшным жужжанием. Оказывается, это мухи, замёрзнув, облепили меня со всех сторон, плотненько так и грелись от моего тепла. И противно, и смешно, а что делать, сам выбрал в темноте место рядом с помойкой.
Или ещё вот ночная встреча. Подхожу я к почте, проверить, как там она. Целы ли замки и специальные пластилиновые пломбы на дверях. Рассвет уже начинался. На окнах оранжевые блики от утренней зари. Птицы начали потихоньку попискивать. Поднимаю я глаза, чуть выше двери, слева, кто-то сидит. Зверь какой-то впечатался прямо в стенку. Размером с кошку только рыже-коричневый. Я стою, смотрю на странное существо, а зверь смотрит на меня, бусинками глаз, на острой лисьей мордочке.
Вдруг животное резко отталкивается от стенки, переворачивается в воздухе. Растопыривает лапы во все стороны, плюхается о воздух и планирует в сторону леса. Лапы длинные, а между лапами перепонки. Такого я совсем не ожидал. Стою в растерянности, смотрю на плывущий к лесу неопознанный объект. До леса метров сто, не меньше. Так до самых первых деревьев зверь и летел. Выяснил я впоследствии, что это была белка-летяга, и что встречается она иногда ещё в здешних местах.
Осень, в конце концов, закончилась. На дежурство меня больше не отпускали, потому что навалилось много работы по украшению очередной розовой комнаты. Успеть надо было, всё закончить, к большому съезду старших военных детей великого отца. Перед большим съездом, в наше армейское поселение должны были собраться, вечно беременные отцы-командиры с высшими знаками полового отличия. Помаршировать, друг перед другом, посмотреть, как маршируют простые солдаты, устроить общее бдение с разбором полётов, попить, поесть, обменяться новостями.
Сергуня ходил злой. Домой его не отпускали, зелье кончилось. Работать заставляли периодически. Дополнительно, к большому бдению, должны мы были сплести кучу длинных портянок с бесконечными изречениями Перделеры и других идеологов. Такие портянки, в виде украшений, развешивали обычно в зале для общественных бдений.
Всё сделать вовремя, мы с Толяном вдвоём, всё равно бы не успели, и нам в помощь определили двух умелых и весёлых плетунов. Тарабан и Заяц звали их. Были они друзьями и всё время подкалывали друг друга, да и нас тоже. Заяц был маленький такой носатый крепыш с весёлым нравом. Бывало, попросишь его закурить, а он в ответ:
- А ху ни хо? - Если скажешь, что не хо, он непременно добавит, угощая сигареткой и заискивающе улыбаясь:
- А писю нямать будешь?
Работать стало гораздо веселее. Тарабан был симпатичный во всех отношениях парень и отличался прекрасным чувством гармонии. Никто лучше него не мог сплести буковки на портянках и специальных досках. Работая рядом с Тарабаном, я впервые увидел, как может человек плести и спать одновременно.
Вкалывали мы тогда вторую ночь подряд без сна. Завтра уже собрание, а осталось доделать ещё несколько полотен. Держались благодаря лишь крепкой заварке - священного напитка древних зороастрийцев. Плету я свою работу и чувствую, что Тарабан как-то притих. То всё что-то бормотал себе под нос, а тут не слышно его. Повернулся к нему и вижу, что сидит он, руки его, как ни в чём не бывало работают, а глаза закрыты и даже похрапывает слегка. Вот, думаю, ничего себе.
Остановился, сижу, смотрю на него. А Тарабан спит и работает. Минут пять похрапел, встрепенулся, открыл глаза и продолжает дальше плести. Жаль, никто кроме меня, этого чуда не видел. Кому ни расскажу, смеются, не верят.
По окончании работы дали нам сутки на отсыпание. Пол дня мы спали, прямо в мастерской, кто на чём смог, потом раздобыли спиртику у фельдшеров и всю ночь прохихикали, обмениваясь анекдотами. Такого количества анекдотов за один раз я больше никогда не рассказывал и не слышал, как в ту ночь.
Тогда же Заяц поведал нам интересную историю, про то, как был однажды он дежурным в солдатской спальне. Когда солдаты спят, то один или два всегда на стрёме, на всякий случай.
Вот сидит Заяц у пустого шкафчика возле двери. Из вооружения один журнал дневального. Народ спит. В комнате тридцать человек. И вдруг один совершенно отчётливо говорит:
- Вот и всё, теперь поеду.
Бывает часто, во сне кто-нибудь разговаривает. А тут с другого ряда кроватей раздаётся в ответ:
- Езжай, а она пусть остаётся!
Заяц от удивления выпучил глаза и чисто рефлекторно спросил:
- Кто остаётся?
И тут третий голос, опять в тему разговора:
- Нет никого, уехали все.
И тишина. Кто-то ещё пробурчал что-то неразборчиво. На этом общение закончилось, а Заяц всю оставшуюся ночь был под впечатлением от события. И нам очень живописно всё рассказал, искусно выпучивая глаза. А делал он это мастерски.
2.
Зима наступила, как всегда внезапно, но своим чередом. Толяна перевели на центральный местный бугор в главный командирский дом. Сергуне тихо вшили дополнительную яйцеклетку и отправили домой. Я коротал дни с Фадей. Скука и спать всё время хочется. Сделал я себе берлогу на складских стеллажах и впал в спячку. Командир пришёл злой, сам получил нагоняй, и велено ему было ещё и меня наказать, для профилактики. А я в берлоге, в совершенно не положенном месте. Тут его злость и разобрала окончательно, и отвёл он меня под арест на трое суток. Пришлось выкидывать, в очередной раз, финт с фельдшерами.
В больничке тепло, светло, телевизор. Главный врач, рад радёшенек, меня заполучить. Сразу просит сплести пару портянок для больнички, с рапортами об успешном досрочном излечении. Ставлю условие, что тогда буду новый год встречать здесь же. А до нового года осталось недели две. Он соглашается. Я, не спеша, приступаю к работе. Параллельно начинаем с фельдшерами планировать встречу нового года. Подбиваем меню. Я взял обязательство от души украсить трапезную.
Время пролетело не заметно. Всё сложилось, как задумали. Сидим, попиваем напитки, отдыхаем, смотрим "ящик", слушаем музыку. А мой командир, оказывается дежурный по поселению. Зашёл бедолага к нам на огонёк, погреться. Весь в снегу, в валенках, замотан шарфом. Ему в обязанность в эту ночь обходить всё и всех, и усердно бдеть. Увидал меня, наше роскошное застолье, удивился и опечалился, а что поделаешь, в больничке свой устав и свои командиры. Выпил он с нами рюмашку и побрёл по бурану восвояси. Попросил только меня поскорее выходить, опять что-то делать надо срочно.
Отдохнул я нормально, вышел из больнички и снова за работу. Фадя радуется, скучно ему без меня было. Начал приставать, чтобы я сплёл для него портяночку с его портретом.
Между тем, пришло распоряжение, и меня перевели в главный командирский дом, следом за Толяном. Подсуетился видимо, дружок мой закадычный.
Встрече были оба очень рады. Толян водил меня по дому, показывал зал для генеральных бдений, в котором каждый вечер, оказывается, крутили новое кино и мы, как работники этого дома могли смотреть бесплатно. Показал роскошную библиотеку, спортзал, подсобные помещения. Народ здесь подобрался творческий и интеллигентный. Все с достойным образованием. Четверо плетунов, таких же, как и я. Человек десять музыкантов, вместе с певцами и радиотехниками, и два танцора ещё в придачу. В общем, не соскучишься. Про зелье шаманское больше и не вспоминали.
Играли в пинг-понг, качали мышцу гирями, развлекались дискуссиями и диспутами. И "под занавес", библиотека и кино. Каждый седьмой день, строго, прогулка по центральным улицам. Девчонки какие-то знакомые завелись. Крутились - табунчиком, возле командирского дома, в надежде заполучить кого-нибудь в мужья. И ведь получалось это у них периодически.
Пол года пролетели на одном дыхании. Работать, конечно, приходилось много, но не чересчур. Портянки плели уже другие, а я занимался, в основном, своим любимым делом - выколачивал залепухи из медного листа. Изделия мои командиру нравились. Сам он был человек духовный, но деловой. Доставал, снабжал, крутился, как мог. Мои залепухи, он дарил, кому следует и что-то от этого всегда имел. Самым популярным изделием была "баба с лошадью". Нашёл я где-то подходящий рисуночек грецкой богини в "неглиже", но с луком и колчаном со стрелами, а рядом лань в виде косули. Подработал его немного, как мог и выколачивал на ровной медяшке. Одних этих "богинь", за пол года сделал я не меньше десяти штук. И ещё много других образов и рисунков использовал. Набил за это время руку, почувствовал, как металл "ползёт". В общем, поднаторел, спору нет.
Ещё я вскоре понял, что развлекаться с артистами самое интересное дело, после творческого экстаза, конечно. Пока они не подросли, не спились, не заматерели и не заснобились. Все играют, все поют. Прибаутки, анекдотики, беседы задушевные. Всегда гитара под рукой и не только гитара, а даже рояль с фаготом. То вам шансон, то рок, а то классику завернут. Впервые я тогда удовольствие получил, слушая игру на рояле и скрипочке.
В один из таких прекрасных вечеров повлекло нас, на ночь глядя, сделать вылазку к знакомым девчонкам.
Решились на дело два танцора, я и Сержик из радиотехников. По форме идти ночью, конечно не прилично. Танцоры предложили подобрать что-нибудь себе из их реквизита. Взяли мы какую никакую одёжку, из того, что нашлось. Обувь была всё какая-то танцорская, и пришлось идти в военных своих ботинках. Я в каких-то клоунских сильно расклешенных штанах, курточке весьма странной с забавным воротником. Сержик тоже оказался одет не менее подозрительно.
Ночь, стоим с девчонками возле их дома "чирикаем". Недалеко от командирского дворца. Мимо проехал "бобон" с надзирателями за правопорядком. Мы на них внимания не обратили, а зря. Развернулись они и опять к нам. Танцоры шмыг, с девчонками к ним домой, а мы с Сержиком что-то замешкались. Стоим, "бобон" подъехал, надзиратели спокойно вышли и молча скрутили нам руки. Запихнули в специальную решётку и поехали себе.
В решётке уже один постоялец был до нас. Сидит не трезво смотрит и сопит. И тут меня такая обида что-то разобрала. Начал я бурную правозащитную речь. Хорошо окошко к надзирателям было открыто. Они хихикают, переглядываются. И постоялец тоже, что-то бурчит и активно поддакивает моим словам. Хорошо, что отъехали мы не далеко.
Распределительный пункт в нескольких кварталах был. Завели нас в помещение, сидим за решёткой, ждём решения своей участи. С другой стороны решётки, за столом суровые, серые командиры смотрят на нас не по-доброму. Ну, думаю последний шанс. Если передадут военным надзирателям, "хана" наступит. Закроют надолго, за нарушение уставного порядка, в ночное время.
Обратился к главному командиру-надзирателю по всей военной форме. Командир удивился, вскинул брови. Так и так, ему говорю, - "защитники мы из ближнего командирского дворца. Сержик вот радиотехник, а я плетун, "едрёна корень"."
Командир-надзиратель внимательно нас стал разглядывать. И тут попались ему на глаза наши военные уставные, форменные ботиночки. Почищенные и даже шнурки по уставу.
- Можете вы нас, конечно, военным надзирателям передать, в самовольной отлучке мы, - говорю ему, - но тогда нам "кранты". Отпустите лучше, по доброму, а я вам портяночку, какую-никакую изображу, а?
Командиры подобрели.
- Ладно, - говорят, - Идите на х...й отсюда, а мы проверим!
Радости не было границ. Летели к себе по тёмным переулкам - воодушевлённые, как будто боженька босиком по душе протопал. Наши все не спят. Судят, как нас из беды выручать. А тут мы сами с Сержиком заходим. Все радостные, хлопот меньше. Что, да как, расспрашивают. Всё рассказали, посмеялись вместе. Потом я несколько раз порывался всё сходить к серым командирам -надсмотрщикам, отблагодарить чем-нибудь, да так и не сложилось, каюсь, немножко.
И грянул, наконец, марш - "прощание древлянки", и застучали "покоцанные" алюминиевые ложки о кривые алюминиевые чашки прощальным салютом, отмечая, последнюю мою воинскую трапезу. Отцы командиры подписали мне соответствующие пергаментные листочки, наломали горсточку сушёной икры, на дорожку, да и отпустили на все четыре стороны. С условием, конечно, моей полной регистрации по месту прибытия в недельный срок.
Свобода - непознанная необходимость, а воля - забытая ответственность. Добрался, я в конце концов, до родных бугров, обогащённый впечатлениями и богатый друзьями. Бугры стоят, как и два года назад. А куда им деваться, они-то вечные.
Осмотрелся вокруг. Все чем-то заняты. Кто открывает третий глаз, кто ищет тайную бело-кисельную страну на вершинах бугров, кто просто прикалывается по жизни. В общем, что угодно, лишь бы муздачьи яйцеклетки не выращивать, и речи Перделеры не выслушивать.
Решил, чтобы аэродром по жизни больше не чистить, освою-ка я всяких разных интересных дел. Благо открылась рядом, на бугре, новая школа-академия по изображениям и плетениям. Влез я туда самым нахальным и полулегальным способом. А что было делать? Жажда к знаниям, понимаешь... Отвалила моя семья тогда, на это дело, пол мешка сушёной икры и пучок камышовых денег в придачу. По гроб жизни буду бабушке и папе с мамой благодарен, не пожалевших средств на моё обучение.
Как учили нас плетунские академики, тема отдельная, но и на том им спасибо. В основном приходилось учиться друг у друга. А чтобы жизнь даром не проходила, решил я участвовать в общих поисках счастья. И дополнять жизнь до удовольствия, как один известный Лукаш говаривал.
Кстати, появились тогда в широком обращении самопальные ксероксные книжечки. Стоили они денег, и чтобы сильно не тратиться стал я знакомым эти книжечки переплетать, да и оставлял у себя по одной. Один достаёт, другой "ксерит", третий переплетает. Целый конвейер получился. И потянулся к нашим буграм по этому делу народ из центральных бугров. Все пророки и учителя. Сплошь тёмные личности с золотистыми аурами, которые никто не видит, правда. Но это только пока ты не стал продвинутым адептом. И решили все поскорей стать адептами, чтобы лучше видеть.
Была у меня одна знакомая плетунья-наставница. Скандальная и своеобразная. Странные образы плела и древние шерстяные "портянки" читала, как книжки. Так вот она, как увидит такого пророка-учителя, так и говорит, что аферист он и болтун. От того, что нет в нём патриотизма. Не понимал я её тогда, но что-то чувствовал и к словам прислушивался.
Дети-администраторы книжную нашу деятельность заметили и решили пресечь на корню. Но мы успели из дома всё вывезти и спрятать хорошенько. Куда, не скажу, может место пригодиться ещё. Имел со мной тогда разговор, страшный и задушевный, один из младших детей из самой конторы муздачьего повара. Нежно так всё выспрашивал, выведывал. Кто, куда, откуда, зачем? Но, слава Богу пронесло, и ничего страшного не произошло. Да и времена-то попроще, не то, что в бытность предыдущего Муздака - первого усатого.
А книжки были ужасные. Это нынче, в продвинутые времена, на любом книжном развале, в самых красочных переплётах, и то никому не надо. А в наше благословенное время, строительства прекрасного детского будущего, были эти книжки совершенно поперёк главной перделерской идеологии.
Но, несмотря на все происки бдительной администрации, народ книги, прятал и читал потихоньку. Странные умозрительные индские выверты, отрешённо рукопашные синьские измышления, сонно-учебные колдовские дела из-за амерских бугров. И народ пытался втихомолку дышать без идеологических наставлений. И двигаться по особому. И даже во сне, проснутся, руки растопырят и занимаются чем не попадя. А попробуй проконтролируй кого во сне-то.
Расплодилось множество всяческих шарлатанских методов по выковыриванию муздакских яйцеклеток, устройству выкидышей и прочей антидетской мерзости.
Параллельно основной учёбе, начитавшись всякого, задышав с вывертами и продвинувшись во сне не известно куда, решили мы с товарищами поискать тайный выход к кисельным берегам. Искать постановили на близлежащей территории. А что далеко ходить, если накладно и везде одно, один хрен!
Текла на нашем бугре речка Илька. От самых синьских мест через горы, через пустыню. Местами берега илистые, местами скалистые, обрывистые. Ещё дед в детстве возил меня на эту речку рыбу ловить. Была на этой речке скала с тремя выбитыми на каменной плите образами. "Аум Мани Падме хум!" от синьских монахов.
Место сказочное. Глубокий каньон в пустынном месте. На дне река медленно катит воды. Отвесные бурые и бежевые скалы с чахлыми растениями кое-где. И древние рисунки на плоском огромном камне. Самое место для тайного прохода в духовный мир. Решили мы.
Собрались с товарищем одним, по-быстрому - да и отправились в поход. Добрались как-то на перекладных до Ильки и потопали вниз по течению, в каньон. День шли ничего, весело. Остановились к ужину в уютном месте у воды. Каржик - товарищ мой нашёл в себе силы, и слазил наверх по скалам, а я ужин подогрел на костерке. Перекусили, отдохнули немножко и решили дальше топать. Луна ярко светит, тёплая ночь. Идти вдоль речки приятно. Идём, беседуем. Начались тут нам всякие страсти мерещиться. То сова здоровая принялась на нас пикировать, то за камнями кто-то зашубуршит грозно. А под конец из речки кто-то выглянул. То ли дракон, то ли сом с голодными глазами, а может просто куча говна какого-то мимо проплывала... С устатку, в ночи видится всякое.
Дошли всё-таки до писаных камней. Выбрали рядом место поудобней, и попадали в спальники. А тут дождь, как назло. Хорошо кусок полиэтилена захватили. Дождь в этих местах штука редкая и быстро кончается, а тут зарядил на несколько часов. Лежим под плёнкой, прижавшись, друг к другу. Прохладно стало. Дождь по плёнке стучит, по воде булькает. Ветер порывами по каньону проскакивает. Заснуть всё-таки удалось.
И увидал я тогда свой первый необычный сон. Технично так, по всем правилам тайных тёмных наук, просыпаюсь во сне. То есть осознаю, что я нахожусь во сне. Память ни хрена не включается, мозги скрежещут неповоротливо, но удерживать осознание удаётся. Как и положено фиксирую взгляд на руках и стараюсь осматриваться, не выпуская руки из поля зрения. Вокруг всё, как обычно, никаких чудес. Лесок, травка, столбы какие-то каменные с красивой орнаментальной резьбой на боках. Похоже на могильные памятники, но настроение не похоронное. Подумалось почему-то, что это привет от инопланетян.
Решил посмотреть, насколько подробно всё вокруг показывают. Присел на корточки, заглянул в траву. Там мелочи полно, насекомые всякие, песчинки. Всё, как и положено.
Поднялся, решил полетать над лесом. Оттолкнулся, поплыл в воздухе. Ощущаю, как ветерок по телу обдувает. Чтобы набрать, как следует высоту, замахал руками. Сверху вид красивейший. Почему-то закат. Горы вдали розовеют. Рук уже не вижу, и осознание во сне плавно растворяется. Просыпаюсь по-настоящему. Солнце высоко уже. Палит нещадно. Мы под плёнкой упрели совсем. Вылезли из мешков, размялись немножко. Сон в голове стоит, не растворяется. Так и запомнился на всю жизнь.
Пошли с Каржиком осматривать рисунки. Впечатляет. Скала метров десять, плоская совсем. На ней вырезаны изображения трёх бодхисатв в лотосах. Один покрупнее, видимо главный. Облазили всё вокруг. Ничего подозрительного. Дед рассказывал, тут пещера где-то рядом была. Пещеру не нашли. Занялись рыбалкой.
Стая белых рыбин - жерехов стоит у поверхности, греется на солнце. Мы со скалы над водой опускаем леску с крючком. На крючке корочка хлеба. Рыба сытая, сразу жрать не торопится. Долго наблюдает за кусочком перед носом. Потом не выдерживает, хватает резким движение. Тут уж тяни не зевай. Наловили так штук пять жерехов. Ещё мелочи какой-то на удочку. Сварили, как водится уху. Под ароматную ушицу открыли бутылочку хереса. Рассказал я товарищу свой сон. Подивились оба.
Обратно добирались тем же "пердячим паром". Полные впечатлений. Тащим по паре жерехов домой. Наткнулись по пути на фалангу. Страшный такой паук. Длинный, рыже-коричневый. Вид агрессивный. Пугает, лапки вверх заносит, как будто сейчас бросится в атаку. Решил я забрать её с собой. Положил в баночку из под майонеза.
Жила она у меня дома около месяца. Жевала мух и мушек мелких, а однажды упала к ней оса, она и её начала жевать и зажевала совсем, но оса успела ужалить фалангу несколько раз и фаланга сдохла. И засушить её, как следует я не смог, рассыпалась она совсем.
В следующий раз решил я искать выхода в тайные миры поближе к белым снежным вершинам. Тем более пряталась там где-то в скалистых ущельях сказочная хрустальная пещера. Прадед слышал о ней от горных охотников. Дед всю жизнь, пока хватало сил, бродил по горам в поисках этого чуда. Заодно запечатлел кучу красивых картинок и собрал коллекцию бабочек.
Когда деда не стало, а у меня начался прекрасный пубертатный период, коллекцию эту необыкновенную я благополучно истребил.
Время собственно шло, и решил я, что пора обзаводиться семьёй. Начал присматриваться к знакомым подругам. Что-то всё не то. И тут пришла она прямо к нам домой. В ту пору отец, побывав за дальними буграми, наштамповал кучу картинок о забугорной жизни. Показывал всем их через фильмоскоп и сам комментировал.
Всем такой живой подход нравился и отца приглашали на всякие посиделки, да и к нам гости приходили частенько. Слушали смешные комментарии, картинки рассматривали. На такую вот встречу и привела её мама, будущая моя тёща.
Захожу домой, народ сидит, отца слушает. И в уголке сидит она. Копна отбеленных волос торчит игриво. Фигурка стройная, одета аккуратно. Всё, думаю, она!
- Ирч, из рода Кэрр, - представилась скромно.
- Сана из Талгаринского рода, - ответствовал гордо я. И мы поняли, что созданы друг для друга.
Она, для блезира потрепыхалась, как принято и сдалась. Свадьба. Студенты-академики весёлые. Конкурсы дурацкие и незабываемый букет ароматных цветов от папы моего закадычного школьного друга. Папа этот был главным по цветам для муздакских дворцов и в цветах толк знал очень хорошо.
Жить начали у нас в небольшой коморке, два на три метра. Семья у Ирчи была нормальная. Детей муздакских плодить было у них не принято, да и поймать их самих было тяжело. Характер у тёщи и тестя был подвижный и непоседливый. Ищут их на улице, а они уже в горах. Ищут в горах, а они уже в тайге, деревья нужные помечают, сунутся в тайгу, а они уже в степи.
Ирча моя, тем временем училась и росла над собой. Так мы рука об руку и принялись карабкаться в разные стороны.
Лето жёлто-красное катилось по буграм нашим обетованным. Начался очередной зуд духовных исканий. Собрались большой компанией выдвинуться в горы и пройти через них к великому солёному озеру. Закупили продовольствия, подобрали экипировку. Горы, они любят подготовленных и ответственных. Там всякое происходит. Это тебе не прогулка по пригороду. Склоны мохнатые, обросшие елями реликтовыми. Лабиринты ущелий. Каменные россыпи и потоки студёные, бушующие. Но когда проводник опытный, а народ не шаловливый и не избалованный, то всё будет хорошо. Риск всегда стоит тех красот и чудес.
Туман под ногами, ледник охает и скрипит. Молнии искрящими змейками с треском лупят во всё металлическое. Горные козлы на высоком, крутом склоне напротив. Уверенные, в своей безопасности, прыгают ловко с камня на камень. Хрустальный родник струится по камням в изумрудной траве. В идеальной, талой воде копошится какая-то полупрозрачная живность.
Тихая холодная ночь, полная шорохов и вздохов пьянит густым, насыщенным хвойным ароматом, воздухом. И тлеющие угольки костра под булькающим котелком. И душистый травяной чай с мошками и летучими былинками всякими. Приснился мне тогда, на этом духовно-подъёмном фоне второй незабываемый сон.
Как обычно, уже, проснулся во сне, смотрю на руки. Сознание держится. Тут понимаю, что происходит какая-то большая игра. Интересная, но не понятная. Пытаюсь понять правила, но толком сделать это не удаётся. Ну, раз понять нельзя, отдаюсь воле чувств. Чувствую в основном радость и задор. Гоняемся мы с какими-то товарищами друг за другом по огромному зданию. Не то вокзал, не то академия наук. И вдруг осознаю, что оказывается можно нырять сквозь стены, но при этом попадаешь уже в другой сюжет. Так скакнул пару раз, пока не вынырнул где-то на природе.
Подходящей стены рядом не было, и я решил улететь в космос, ради эксперимента. Руки всё время в поле зрения. Разогнался, как следует, даже руками не махаю, а так, на одном желании. Меняю траекторию, круто ухожу вверх. Воздух в ушах свистит, аж уши закладывает. Посмотрел на солнце, а оно вытянулось, и не круг уже, а какая-то бочка светящаяся, да ещё их несколько. Ну, думаю, вот это скорость! Потом торможение, как будто земля не хочет отпускать и обратное падение. Опять со свистом.
Шандарахнулся об землю, аж пробил глубокий такой вертикальный колодец в земле. Лежу на дне смотрю вверху в круглой дырке небо голубое. Ощущение удовлетворения и спокойствия. Вот оно, думаю, как всё оказывается...
Мы с Ирчей теперь только вместе. Общая еда, общие вещи, общие мысли. И нечто общее там у неё внутри, живёт уже месяц. Не слышное и почти не видное, пока чудо. Зреет потихоньку в укромном месте.
Перевал затяжной, длинный. Тропинка серпантином вьётся километрами по крутому склону. Местные пастухи на лошадях помогают дотащить тяжёлые рюкзаки до перевала. Это большая удача. Делимся с ними огненной водой. Все довольны.
Один пастух дружит с отцом. Как-то отец опубликовал в известной папирусной еженедельной портянке портрет доблестного пастуха и с тех пор они друзья. Пастух приглашает нас в гости. У него войлочный дворец рядом на склоне, возле маленького озерка.
Во дворце молодая супруга хлопочет у приземистой маленькой печурки в которую вставлен казан. Сухой тёплый войлок и узорное убранство внутри дворца. Наслаждаемся теплом, уютом, свежим молоком и сметаной. Хозяйка угощает ароматным индским чаем и свежими лепёшками. Изумительный вкус домашних лепёшек остаётся с нами на всю жизнь.
Спускаемся немного ниже к озеру побольше. Собираем огромные белые грибы - грузди. Часть грибов идёт сразу на засолку, а часть на необыкновенный грибной гуляш с картошкой. У озера стоим несколько дней. Знакомый пастух подстрелил огромного вепря и предложил нам в подарок. Сам он такое не ест.
Мужики, поопытней разделывают тушу на месте. Кто-то забирает шкуру, остальные тащат к лагерю мясную вырезку. Начинается пиршество. Часть мяса замачиваем в синих кислых ягодах и на следующий день запекаем его на углях. Вкуснейший шашлык тает во рту. Аромат жареного мяса стелется над тихой гладью горного озера. Непременные вечерние посиделки у костра. Песни, рассказы. И бродит где-то рядом чёрный альпинист. И мохнатые хитрые йети. И драконы в тайных подводных пещерах, и птицы счастья в небесах.
Уходим от горного озера, обожравшиеся мяса, и ещё тащим с собой пять приличных, подкопченных кусков. Пластиковый мешок с солёными груздями и незабываемые ощущения в придачу.
Впереди сложная переправа через бурный грохочущий поток. Корявая здоровенная ель свалилась поперёк речки и служит мостом уже несколько лет. Опасаюсь за свою Ирчу, как она преодолеет препятствие. Но она держится молодцом. Вцепилась в натянутую над бревном верёвку, осторожно перебирает ногами. Мне и самому не особенно нравится это бревно, а куда денешься.
И вот всё позади. Последний рывок по пологому склону и выходим на побережье великого горного солёного озера. Вдоль берега вокруг всего озера дорога. Вдоль дороги разбросаны поселения. И дома для коллективного отдыха. С пляжами, беседками и танцплощадками.
Самые красивые домики принадлежат выдающимся и старшим детям. Нас туда, естественно никто не приглашает. Останавливаемся в зарослях крупной облепихи. Рядом просторный песчаный пляж. Несколько человек уходят в посёлок за свежими фруктами и арбузами. Тела преют в горячем песке под опасно сверкающим солнцем. Долго лежать на солнце нельзя. Сгораешь совершенно. Вода в озере прохладная и солёная. Несколько дней безделья утомляют. Все устали от походных условий. Хочется принять ванну, одеться во всё чистое и упасть в кресло перед ящиком.
Обратно домой добираемся попутным рейсовым транспортом. Дорога длинная. Ирча дремлет рядом на сиденье, не выпуская мою ладонь из своих рук. Приморилась серьёзно. Не любит она такие приключения. И в дальнейшем путешествовали мы вместе, в основном, только с комфортом.
3.
Жизнь на родных буграх продолжала, не то чтобы бурлить, а так бродила потихоньку и побулькивала. Что-то строили, куда-то летали. Наш Муздак договорился с амерским и синьским муздаками о неимоверном сокращении определённой части запасных и не очень нужных арсеналов. Народ как бы радовался, но занимался, в основном, своими делами.
Вот уже состоялся первый выпуск наших студентов-академиков, а за ними подошла и моя очередь. Отучившись, приступил к трудовой деятельности. Благодаря страстной любви старших детей к портяночному искусству, работы хватало. В тех местах, где в амерских буграх сияла позорная реклама, у нас красовались красным цветом нравоучительные и призывающие портянки.
Можно было, конечно делать что-нибудь и для души, но икры за это не давали. Приходилось, творить душевное, в свободное от основной работы время. Поэтому все старались выкроить этого времени, как можно больше.
Надвигался семидесятилетний юбилей великой детской "поллюции". Празднование задвинули величайшее, как будто предчувствовали, что последний раз. Покрыли портянками все бугры. Они, эти самые портянки, стояли, висели, ехали на машинах и светились лампочками. Красный цвет настолько всем опротивел, что разрешили красить немного белым, голубым и синим. Зелёный и коричневый разрешался только в крайних случаях, так, как намекал на нехорошее, и в основном не допускался.
Тогда, на предпраздничных работах я впервые почувствовал, что своим трудом можно зарабатывать не только камышовые деньги, но и икорные.
Дома, Ирч принесла потомство, и приходилось, какое-то время проводить с маленькой Кисикой, которая быстро росла и развивалась.
Не успели мы отпраздновать эпохальное событие, как забрезжили перемены. Муздак, по просьбе своей Перделеры, затеял всенародную борьбу с пьянством. Пил народ, как обычно, по чёрному. Поэтому, бороться начали с виноградом, но почему-то из продажи совсем исчез табак, колбаса, сыр, да и вообще всё съедобное.
И одеться прилично стало совсем не возможно. Муздак и Перделера, а так же некоторые старшие дети, от натуги и радения за родные бугры, клонировали сами себя. И началась на буграх, в детинцах, детская смута. Окрепшие после клонирования Муздаки, кто был пошустрее, собрались в укромном месте и поделили крупные бугры. Мелкие и недоношенные Муздаки, оставшиеся без собственных бугров затеяли военные беспорядки.
Наш бугор объявили суверенным национальным бугром. Та народность, что оказалась на этом бугре посильнее, да пошустрее, объявила себя коренной и бугорообразующей. Нужные дети, по быстрому, вытеснили ненужных и заняли все возможные бугорные ниши и выемки.
Часть населения откочевала, кто куда. Многие остались, как обычно, понадеявшись на светлое будущее. Чтобы население не сдохло от голода и отсутствия горячительного, раньше времени, старшие местные дети стали слегка приоткрывать тяжёлый железный занавес на рубежах.
Народ, "пердячим паром" повалил через щелки за одеждой, едой и питьём. Синьцы, быстро сообразив, какое счастье привалило, включили свои последние истощённые, местным Муздаком, резервы. И начали собираться по подвалам и шить, прясть, химичить и штамповать.
Потёк спасительный товарообмен. Мы им сушёную икру, старые шинели и велосипеды, они нам ядовитое горячительное в красивых разноцветных флакончиках и расползающиеся на ходу, тапочки под фирменным ярким лейблом - "адибас". Постельное бельё и маячки, что поприличнее, народ от синьцев потащил в Поляндию, а оттуда тоже тапочки и кофточки. Причём процесс пошёл без всяких уставных и не уставных оборотных капиталов.
Детскую тупость стяжательство народ исправлял собственной предприимчивостью. Среди детей, к несчастью, тоже оказались предприимчивые. Быстро просекли, что самое глупое это "топить ассигнациями" и давай под шумок и общую неразбериху, присваивать, как бы народное.
Естественно самые бессовестные захватили самое доходное. Проявился во всей своей красе неумолимый закон сожительства. Чем слаще кормушка, тем более бессовестные до неё добираются.
Пока я занимался духовными поисками и совершенствованием мастерства плетения, Ирча сориентировалась и начала работать проводником в зарубежные бугры и степи.
Как-то прошёл слух, что очень выгодно можно "навариться" если отвезти в Поляндию диких наших бродячих черепах. Я изловчился и насобирал этих бедных созданий аж пол мешка, а Ирч отвезла их, куда следует, то есть в Поляндию. Что там с ними предполагалось делать, никто не знал. Полянки и поляне покупать черепах не стали, и бедной Ирче пришлось отпустить их всех в парке на свободу. Сидела она горестная посреди газона в парке и смотрела вслед расползающемуся счастью. Так мы все и учились предпринимать что-нибудь, чтобы скучно не было, да и вообще, чтобы хоть как-то выжить.
Портянки вдруг стали совсем никому не нужны. Хорошо, что было немного времени и успел я освоить златарское дело. Как гласит древняя мудрость - пока жива хоть одна женщина, златарь не умрёт с голоду. Валялось в ту пору на помойках куча разного технического хлама. И часть этого хлама состояла из металлов наиблагороднейших. Кто мозги не стеснялся загружать, сразу всё просекли и начали потихоньку хлам перебирать и металлы хорошие отсеивать.
Прибился я в то смутное время в небольшой местный детинец, где старые вещи всякие хранились, и показывались желающим за деньги. Мы с другими плетунами - мастерами старые вещи чинили и поправляли по возможности. Работал я там с двумя настоящими мастерами. Павлун - мастер деревянных дел и Пётер - металлист. Златари оба - от Бога! Учился я у них, как огонь разводить, как металлы жижить и вообще всем премудростям златарского дела. Замешивали мы там жёлтые металлы с белыми, красные с чёрными. Водку с пивом, вино со спиртом.
Помогал нам там химичить старший дворцовый алхимик и спец по пернатым динозаврам - Асер Лев. В первую нашу встречу напугал он меня. Носится по дворцу с распущенными патлами, размахивает ножом. Закричал на меня издалека зачем-то. Потом понял, в конце-концов, что свой я и числюсь в детинце чинителем хлама. Сдружились мы потом, сработались и спились в полной мере. Асер Лев знаниями обладал энциклопедическими, а характером страстным, но противным.
Намаклярил я в те годы "бранзулеток" неимоверное количество. Из чистоты рыжей и чистоты белой. Вязи сканной и ажура просечного. Сабельки степные, кинжалы горные. Украшения массивные народной традиции и стильные заморские.
Каменьями самоцветными стал интересоваться. Агаты пейзажные, да кудряшные сканными вензелями оплетать. Малахиты, от горной хозяйки и кораллы красные - от царя морского - в рыжие оправки вставлять. Беленькие кристаллики постепенно в обиход вошли. Видать народ-то богаче стал, некоторый. Словечки всякие специфические проф-сленговые.
Мастера-приятели мои развивались, каждый в своём направлении. Пётер развился в главный детинец - придворным златарём всебугорной известности. Павлун увлёкся разбавлением пива - водкой и на дела скрипичные его сильно повлекло. Стал он в моменты трезвости и духовного просветления скрипки со звуком чудесным выстругивать и охотников удивлять резьбой искусной на ружейных прикладах.
Я же оказался, волею судеб - златарём, в златарском цехе. Был, когда-то этот цех при фабрике, но саму фабрику, хитрые мелкие детишки украли по частям.
В общем, прошёл я в этом цехе основательную школу, как по научному и правильному с золотишком дело иметь. Как сплавы и потери рассчитывать. Как инструментами фирменными пользоваться. Раньше-то мы в основном сами эти инструменты себе и делали. Лобзики, горелки, пилочки всякие. Фирменные, забугорные ножнички с молоточками очень мне понравились. Решил я обзавестись хорошим комплектом этих инструментов. Для этого отправился в забугорность Дабудайскую. К тому времени скопились у нас, благодаря Ирчи кой-какие денежки, и я вместо одного комплекта привёз три.
С этого всё и началось. Пришли ко мне знакомые златари, да и раскупили всё, что я привёз. Поехал я во второй раз и привёз уже шесть комплектов и ещё камешков немножко беленьких.
Так и пошло дальше. Неделю работаю, неделю торгую, неделю езжу. Мотаюсь - челноком, то в Синьские края, то в Дабудайские. Ирча к торговле подключилась, магазинчик небольшой из квартиры построили, мастерскую рядом, на три рабочих места.
И пошло и поехало. Тут и санэпидстанция с пожарниками, как водится, стали захаживать, милиционеры с чиновниками, просто деньжат в займы, как бы попросить. А хорошим людям разве откажешь....
Толи от долгих стояний на границе, пока поезду колёса меняют, толи от ночёвок в аэропортах, незапланированных, но духовные мои поиски стали приобретать, всё большую философскую направленность. Как-то, под убаюкивающий стук колёс, расслабился я на верхней полочке. Ветерок из приоткрытого окна. Тётки внизу похрапывают, довольные тем, что дружно удалось всем поездом скинуться, по десяточке, амерских денег. Таможенникам - на взяточку, чтобы обратно спокойно проехать.
Сплю я и опять вещий сон. Смотрю на руки. Кстати, вместо обручального кольца, вижу просто вмятину небольшую. Вообще, знакомых вещей, во сне, почти и не встречается почему-то. Рядом Кисика маленькая стоит. Я думаю, пора её летать учить. Взял за ручку, сам оттолкнулся посильнее и полетел. А дочку за собой тащу. Кричу ей, чтобы расслабилась и руками махала. Она старается, глазёнки таращит, меня пытается догнать. Стал я её отпускать помаленьку. Только слегка подстраховываю. Так, вдвоём высоко мы поднялись. Летим. Я ей горы показываю, которые вдалеке сияют, а с другой стороны город огоньками зажигается. Вечереет, оказывается уже. Решаю я, что пора бы домой. Начинаем снижаться, и садимся мы плавно, прямо к себе на балкон.
Сны - снами, а реальность - реальностью. Как мудрые синьцы говаривали недругам: - "Чтоб ты жил на одну зарплату, в эпоху перемен!" Переколбасило наши бугры по полной мере. Кто был ни чем, вообще перестал быть. Украл или присосался к икорному потоку, значит живёшь. Мерзкая ситуёвина.
Некоторые протоки совсем обмелели, а некоторые бугры вообще под воду ушли. Начался в Бугронатах переход от застойного счастливого детства, в оголтелый подростковый пубертатизм. Некоторые бывшие дети стали подростками, поделили между собой сырьевые и добывающие отрасли и переселились за дальние бугры. Народ было дёрнулся в духовном порыве за большой икрой, но оказалось, что по большому счёту всё как и прежде. Икра, где надо, как обычно у хороших людей, согласно нового общественного договора.
Кисика, тем временем подросла, окончила школу молодых плетельщиков, и захотелось ей, дальше поучится в дальней северной древлянской столице. Ну что же, родное всё же чадо. Пришлось ехать обустраивать. Там те же бугры, только совсем сыро и темно днём, зато ночью летом светло.
Люди там живут слегка истерзанные непогодой и суровыми причудами местных царствующих муздаков. Но, благодаря геопатогенным подземным неприятностям, творчество в людях прёт с необычайной силой. Понастроили тут дворцов всяких, скульптур понаставили на улицах и в парках. Заводы кругом дымят. На больших буграх большие люди живут, на маленьких - маленькие.
Народу понаехало сюда из разных мест огромное количество. Расселяют их в основном по окраинам в домах - кораблях. На центральных буграх, некогда величественные здания сильно обветшали. Лепнина отваливалась, перекрытия сгнили, подвалы затоплены, полные бомжей и бродячих собак. Хотя люди едут в эту северную столицу со всех сторон приобщиться к культуре. Видать, дома у них с культурой ещё хуже. Пришлось вписываться в этот рассадник культуры по ходу движения.
Первым делом, сняли комнатку в доме-корабле, где-то на окраинных буграх. Кисика - учится, я - маюсь, подыскивая что-нибудь под жильё поближе к центру. Пока искал, приезжала несколько раз Ирча, чтобы поддержать нас и что-нибудь посоветовать.
В конце - концов, остановились на варианте, который бы совмещал квартиру и лавку. После переселения в собственное жильё, вздохнули с огромным облегчением. Это был настоящий праздник. Псину на радостях завели со страшным и голодным взглядом. А без псины и не погуляешь вечерком - опасно. Культурная же столица, могут и прибить спьяну в подворотне.
Взял я её уже подросшую у каких-то малолетних жуликов. Породистая псина, но видать краденная. Довёл я её до дома в наморднике. Пока в трамвае ехали, она всю дорогу на меня рычала и пыталась намордник снять.
Зашли домой и я намордник с неё, как-то исхитрившись, сдёрнул. Предварительно поставив перед ней чашку с едой. Она тут же всё съела. Голодная была жутко. Потом съела всю кошкину еду, потом мы пошли на кухню, и там она съела всю мою еду. Глаза у неё посоловели, напряжение спало. А когда я ей спину стал чесать, то она меня окончательно полюбила и поняла, что лучше меня хозяев и не бывает.
Сдружились мы накрепко с этой ротвейлерской мордой. И дочь она полюбила и жену, со всей своей собачьей страстью. Переживала всегда, если мы не все вместе на прогулку идём.
Собака умеренно толстела, дочь училась, лавка работала. Завёл я себе в лавку помощника. Расторопного, но с философским складом ума. Покупателей приходило не много и время на теософские разговоры хватало. Помощник мой зачем-то закончил соответствующий теологический факультет, видимо, пытаясь узнать тайны бытия, и регулярно потчевал меня новыми знаниями из этой области. Звался мой помощник Вальдемаром и имел он обширные знакомства в среде служителей культа. Настоящим откровением для меня оказалось то, что служитель это тоже профессия, в которой так же важно правильно выстроить свою карьеру.
Ну, да и Бог сними. С Богом у меня сложились свои непосредственные отношения, и запутываться в древних традиционных наслоениях мне не очень-то и хотелось. Правда, ходили мы с Вальдемаром изредка в соответствующие сооружения по соседству, подышать намоленным воздухом и умиротвориться.
Был у Вальдемара друг - Сергий. Тоже из захолустных мест. Сам приехал в культурную столицу, отучился на спеца по отводящим и приводящим трубам, сочленениям и заглушкам. Работал усердно, добился жилья в доме - корабле, женился и даже дачу купил. Понравился он мне и мы с ним тоже сдружились.
Сергий служил когда-то на горячих буграх и человек был опытный. Так как он осел в культурной столице уже давно, то знал все рыбацкие места в округе. Ловил он сетями. Этот мало-законный промысел когда-то спасал его от голодухи, во время последних очередных государственных "пубертаций".
И вот повёз меня Сергий на настоящую рыбалку. У него две сеточки, лодка. У меня удочка. Палатку не брали, только спальники. Своих машин не было и добирались на электричках. Сначала на более - менее цивильной, потом на обшарпанной старой, даже без кондуктора. Потом шли ещё с час. Думал,- "Ну, ну всё, забрались в угорскую глушь, рыба сама к нам выпрыгивать будет."
Но, не тут то и было. Вышли к заливу полностью засыпанном мусором. Прошли ещё к какому-то пионерскому лагерю, от него поплыли на лодке до острова. Метров двести. Лодка дырявая и слегка бурлит в воду. Время хотя и белоночная, но вода совсем не купальная.
Всё таки доплыли до острова, а там рыбаки каждые пятьдесят метров затаились. Ход леща ждут, а его что-то нет.
Кое как выяснили где свободные двадцать метров акватории сеть раскинуть. Сергий поплыл ставить сеточку, а я попробовал с берега рыбачить. Но там мелководье и хорошо бы сапоги по пояс иметь, или снасть дальнобойную какую. С берега ничего не получилось. Когда Сергий вернулся, я отплыл на лодочке метров десять к камышам и стал ловить, прислушиваясь к шипению лодочки. Наловил немножко мелочёвки и вернулся. Достало меня это шипение подозрительное.
Сергий смеётся, говорит, что однажды совсем лодка спускать начала и он плыл, подворачивая край в трубочку.
- Там он хоть один был, - решил я, - а тут вдвоём с поклажей... какая уж тут трубочка...
Потом Сергий поплыл порыбачить, а я остался на берегу, периодически засовывая голову в дым над костерком, чтобы малость от гадов кровососущих отдохнуть. Сергий-то родился и вырос на болотах и комары его не беспокоили. Ему только смешно было, как я головой в дым спасался.
Солнце вроде собиралось закатиться, но у него не вышло и вечерняя заря перешла сразу в рассвет. Друг мой поплыл снимать сеть и привёз двух небольших лещиков, которых мы запекли на стареньком мангальчике, оказавшемся неподалёку.
Рыбалка закончилась и мы отправились домой. Опять это шипение и бульканье, а плыть с пол часа наверное. Или время от страха растянулось... Лодочка совсем "завяла", но мы всё-таки добрались не замочившись.
Снова этот залив загаженный и электричка с пересадкой. Город как обычно - сырой и многолюдный.
Что такое мегаполис я второй раз ощутил, когда летом Вальдемар повёз меня купаться на красивые озёра. Тоже ехали на электричке часа полтора. На этих озёрах почти вся электричка и вышла.
Два озера рядом. Одно побольше, там по берегу люди как моржи стадами между куч мусора. Мне такое совсем не понравилось. Пошли на второе озеро, там вроде никого, но вода буроватая слегка. Вальдемар поплыл, а я зашёл по колени и увидел, что ноги покрылись железным порошком рыжего цвета. Плавать мне сразу расхотелось.