Страсти кипят и пенятся. В разговоре двух журналистов, один другому сообщил, разумеется, приватно, кто заказал убийство Листьева. А спустя пять лет, выслушавший, приватное превратил в общедоступное.
Общество вздрогнуло. Не потому что вспомнило свои былые слезы по усопшему. Что было, прошло. А потому, что задето его моральное нутро: можно ли выдавать тайну, пускай и животрепещущую, коль скоро она доверена тебе, и, хотя не взято подписки о неразглашении, таковая как бы подразумевается.
Морально - не морально? Материально - не материально? Если морально, то почему? Если не материально, то зачем?
Никто не спорит, журналисты тоже люди, если даже так думают не все. Следовательно, коль скоро, моральное не материально, то наверняка материальное - аморально.
Но кто бросит в них камень? Я, во всяком случае, если и брошу, то последний, чтобы не отстать от коллектива. Зато известный своей моральной строгостью г-н Шевченко - первый, обозвав, не выдержавшего искус молчания коллегу, словами, обычными в своем репертуаре, а потому повторять их не имеет смысла. Упомянутый г-н, в программе "ЭХО МОСКВЫ", сразу взял быка за самое больное место, заявив, что русские журналисты на такую подлость не способны. Из чего я сделал несложный вывод: если отнять от фамилии Левкович ее окончание, чтобы получилось удобное и короткое ЛЕВКО, то упомянутый г-н умерил бы пыл и, не прощая совершенно того, что считает дурным проступком, однако же, не стал бы столь громогласно лукавить, обойдясь закулисным внушением, а то и вовсе без него.
Но оставим мою реплику в сторону, как не идущую к делу, и продолжим. Так вот, упомянутый г-н считает такой поступок стукачеством и мобилизует в помощь своему мнению достаточно авторитетные ресурсы. Во-первых, некоего киносвященника, к которому /по фильму / приходит на исповедь отпетый террорист, только что совершивший несколько страшных терактов, и которого ищет вся наличная в стране полиция. Выслушав ее, киносвященник оказался перед дилеммой: донести и тем самым нарушить тайну исповеди? Или не... ПОБЕДИЛ ДОЛГ НЕ ПЕРЕД ПОГИБШИМИ, А ПЕРЕД БОГОМ.
Второй пример, уже из жизни. В Белоруссии, в теракте в Минском метро, были замешаны двое: исполнитель и тот, кто знал о готовящемся преступлении. Не принимал в нем участие, больше того, пытался отговорить преступника, но не донес. Он, как и киносвященник, удостоился высочайшей похвалы вышеупомянутого г-на. И хотя в метро погибли люди, а сам недоноситель был поставлен к стенке вместе с преступником, упомянутый г-н считает, что перед Богом недоноситель чист, а это главное. А то, что погибли люди, так кто из нас вечен? Одни не вечны и увечны раньше других: имеются в виду жертвы в метро, другие - позже. И к этим "поздним", упомянутый г-н явно имел в виду себя.
Давайте поразмыслим. Строго говоря, у киносвященника задача держаться за божественный посох. В конце концов, преступление совершено, и не священниково дело искать преступников. Богу - богово, а полиции - полицейское. Но будь я автором сценария, непременно выстроил бы сюжет так, чтобы было как можно круче. А именно, у меня бы означенный преступник пришел на исповедь не после, а до преступления. Поглядел бы я тогда, как придуманный мною киносвященник стал бы выкручиваться в этой ситуации? Что для него оказалось важнее: обет молчания или жизнь божьих тварей?
Во второй ситуации, друг преступника, обязан был не соблюдать обет молчания, который не давал, а честно предупредить, что донесет, если преступник не откажется от своего намерения.
Жаль, что собеседница упомянутого г-на не поинтересовалась, как бы он отнесся к происшествию, если бы под угрозой оказалась жизнь его или близких?
Теперь несколько слов о моем восприятии сего г-на. У меня создалось впечатление / и я его никому не навязываю /, что перед нами -натура не столько сложная, сколько слаженная, а, может, слОженная. Точь в точь перочинный ножик: развернулся, кольнул и опять сложился.
Говорить с ним нелегко. Когда он распрямляется, то загнать его обратно не просто. Он напорист, сыплет цитатами, названиями книг и просто фамилиями авторов. Мельком, но громко скажет и о себе: я, мол, говорил это еще тогда, когда... А то приведет цитату, добавив при этом, что не помнит точно ее автора. Или, опять же, между прочим, сообщит, что немецкий язык ему почти родной.
И выбор собеседников, когда он властвует в своей программе, не то, чтобы странный, а неуместный. Например, Зюганов. Разговор с ним, упомянутый г-н начал с фразы, которую, при всем желании, не запишешь ему в актив: "Прежде всего, скажите мне, что такое коммунист?"
Не уж-то до сих пор не знал? Как не знал, что коммунист Зюганов и его зять имеют прямое отношение к публичному дому в Орле, городе не только Ивана Сергеевича Тургенева, но и, как видим, наших неистребимых коммунистов.
В эту и другие темы, связанные с упомянутым г-ном, можно было бы долго углубляться. Но время, которое мы имеем, это деньги, которых не имеем. И потому на этом заканчиваю.