В доме, где живу, на том же десятом этаже / квартиры наши через площадку /, наметилась свадьба.
Соседи выдают дочь. В родителях не столько радость, сколько чувство облегчения.
Дочь обыкновенная, в смысле приданного, да и с виду тоже. Лицо молодое и свежее, но несколько рыхловатое, напоминающее творог. Фигура приземистая. Грудь заметная, но лучше, чтобы менее. Робкая улыбка на пухлых губах, словно сосулька на оконной раме, ждёт тепла, чтобы сорваться и покатиться к ногам новоиспеченного Владимира Ясное Солнышко.
"Солнышко", однако, ни в чём не проявляет желания походить на исторического тёзку, хотя по виду вполне: лицо жёсткое, взгляд прям и холоден, отчего кажется направленным в пустоту, а потому всё, на чём задерживается, словно превращается в пустое место.
Сказывается, видимо, то обстоятельство, что росточком не вышел, а явно бросающаяся в глаза физическая крепость, вопреки ожиданиям, не служит гармонической соразмерности частей, и существует / таково, во всяком случае, первое впечатление / для выделения чего-то одного в ущерб другому. Например, пробивающиеся сквозь рубаху мускулы, в явном контрасте с худосочной уязвимостью ног, заметной даже под брюками. А накаченность шейных позвонков представляется в чём-то пародийной, поскольку предназначена для поддержания маленькой, напоминающей слегка надутый воздушный шарик, головки. В общем и целом, это законченный образец огородного пугала, чья врождённая жестокость придаёт ему человеческие черты куда явственней, чем этому способствовали бы самые отчаянные усилия образователей.
Свадьбу гуляли три дня и три ночи. Многолюдье её объяснялось не столько наличием большого числа родственных душ / иначе я бы не оказался в числе приглашенных /, сколько попечением о престижности, словно при меньшем числе свидетелей официальное слияние двух тел могло оказаться недействительным.
По мере перехода качества свадебного торжества в количество суток, число пьющих, жующих, курящих, кричащих, завидущих и сплетничающих понемногу уменьшалось, замкнувшись, наконец, в том узком кругу особо посвящённых, без коих немыслимо было бы и самое торжество. Но чрезмерность никому и ничему не служит в украшение, в посему это были уставшие от суеты и недосыпа, пережравшиеся и перепившиеся особи, жалко напоминающие тени забытых предков.
К исходу третьих суток на общем совете решено было, что пора молодым отдаться тому, к чему стремились, и они, словно приговоренные к общественным работам, поддерживая друг друга, побрели в дальнюю комнату.
Зато их уход оживил оставшихся. Бравые гульцы, неожиданно для самих себя, предались воспоминаниям, связанными с любовными приключениями / в таком состоянии только приключения и могли придти на ум /, и прямое наложение прошлого на настоящее проникло в их нервы целительным, возбуждающим бальзамом. Подмигивание перешло в хихиканье, поначалу робкое и нервное, сделавшись постепенно громким и весёлым.
Стоит ли удивляться тому, что кто-то из гостей, отделившись от общей массы затейников в поисках туалета, остановился вдруг перед "заветной" дверью, забыв о главном своём намерении. Приникнув к двери одним ухом, затем другим, а когда не удалась попытка воспользоваться двумя сразу, осторожно приоткрыл дверь, оказавшуюся не запертой. Получив, таким образом, возможность заглянуть в полумрак тайны, из глубины которой робкими свечечками мерцали белые отблески простыней и ног.
Явно осознавая пикантность момента, удачливый созерцатель, возжелал разделить его с сотрапезниками, бормоча нечто маловразумительное и нечленораздельное. Впрочем, вид счастливого открывателя уже открытых земель, восторженный и лукавый, лучше иных слов свидетельствовал о мыслях, его обуревавших. Подчиняясь призыву, остальные, добродушно перемигиваясь, последовали за ним и тоже заглянули в притвор двери. Потолкавшись несколько, уступая друг дружке место для оборЗения, пустились, посмеиваясь, в обратный путь, и в судорожном их перемещении, как в игре страстей, основательно подзабытых, не было и намёка на осмысленность.
Наконец разошлись и эти последние. И долго ещё на всех этажах нашей высотки валялись неприбранные полуобугленные трупики американских сигарет, а на стенах и окнах, как паутина, мерцали остатки блевотины.
Короче, всё было, как у людей, а, по мнению некоторых, даже лучше.