Перечитывая Александра Ивановича Герцена, в "Былом и думах" наткнулся на фразу, остановившую моё внимание. Вот она: "Когда человек, долго глядя на чёрные кудри и чёрные глаза, вдруг обращается к белокурой женщине с светлыми бровями, нервной и бледной, взгляд его всякий раз удивляется и не может сразу прийти в себя. Разница, о которой он не думал, которую забыл, невольно, физически навязывается ему".
Казалось бы, что в этом несложном наблюдении? Мужчина типа Герцена, с его талантом и проницательностью, способен на куда более серьёзные суждения и выводы. Однако же, не прошёл мимо и даже удостоил записи. Значит, в простом факте скрыто нечто неожиданное, и, не разобравшись в поспехе, только удивишься и разведёшь руками. Ведь и впрямь есть вещи не предсказуемые. Иной раз такое учудишь, что самому себе удивляешься. Подчас такое "учудление" происходит по собственной инициативе, но весьма часто в этом замешена женщина, молчаливой подсказкой, но, чаще прямым текстом, толкающая тебя на такие поступки и проступки, на которые никогда бы не решился, хотя бы по причинам собственной безопасности, как физической, так и душевной. Но, вглядываясь в женщину, наскоро поумневшими глазами, начинаешь догадываться о её способности окрашиваться, словно ящерица, в нужный ей цвет, и действовать в полном с ним согласии. Конечно, замысел повести, никак не был связан с наблюдением Герцена, и писать её начал прежде, чем дошёл до нужной страницы в "Былом", но вскоре слились в моём осознании, и, рисуя свои персонажи, всё время держал в памяти прочитанное. А, что из этого получилось, решать не мне.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1.
Я возвращался в полночь от женщины, надоевшей, но удобной, что не придаёт отношениям ничего, кроме усталости, а потому главная моя мысль, как бы не уснуть за рулём, перемежалась с менее значительными, во избежание однообразия. Всё от лени, порождающей снисходительность. И всё же в таких отношениях своя выгода: прямая и косвенная. Чувство уверенности и покоя, на сексуальном рынке готовой продукции, даётся недаром: приходится платить по счетам, не предусмотренным заранее. Одним, возможность разгуляться, другим, - "нагуляв", не продешевить. Но всё это мифология местного значения, придуманная для самоуспокоения, очень удобная для тех, кто рыщет в происках сиюминутного, а не вечного. Как сказала однажды случайная любовница в случайном лифте, случайно приспособленном под бордель: "Всю жизнь любить одного и того же? Ведь мужчины так долго не живут"!
Счастье дурака в том, что ищет не там, где следует искать, а потому порой находит то, чего не надеялся найти. Идёт по судьбе, как по незнакомому коридору, и оказывается, что за каждой дверью ждут именно его, как сейчас меня. В урочное время поневоле задумаешься и остережёшься, однако, когда на уме только сон, для такого рода озабоченности нет места. Но приходит время снова "посетить сей уголок", как сказал поэт, отвергавший всякое напоминание о прошлых поцелуях, если новое, ещё не получено. Желая хоть в чём-то ему соответствовать, но, не рассчитывая на удачу, выползаешь, как медведь из привычной берлоги в привычное однообразие, давая, неизвестно кому, обещание "последнего раза", смытого ночной усталостью и заботами наступившего дня. Впрочем, никогда не бывает так, чтобы ничего не менялось, ибо чья-то рука, пусть изредка, но подбрасывает ленивцу то, чего сам бы добыть не смог. А потому, не воспользоваться неожиданным даром, хотя бы в качестве темы для рассказа, было бы непростительной глупостью. Кстати, вы обратили внимание, что в литературах разных стран и народов, повествование часто начинается именно со слов " я возвращался". Но, что делать, если всюду и всегда приходиться откуда-то "возвращаться", и в оправдание стереотипу может послужить лишь неожиданность сюжета. Постараюсь вам угодить.
2.
В конце осени, ночи в Львове бывают особенно непроницаемыми, и хотя погромыхивало где-то вдалеке, напоминая ворчание добродушного дядюшки, дождь обрушивался на спящие улицы с такой яростью, словно стремился отыграться на городе за, нанесённую, кем-то и когда-то, обиду. Сколько раз, не отрываясь от руля, безуспешно пытался разглядеть, за мельканием "дворников", могущие возникнуть препятствия, иногда действительные, но чаще воображаемые, и дело случая, что не проехал мимо того, что произошло, ибо ведут нас не наши намерения, а Нечто, которому мы не указчики.
Случилось это вдруг. Я не люблю слова "вдруг", но, что делать, если именно так, а не иначе, началась история с непредвиденным концом. На острие коего обнаружилась женщина, прижавшаяся к плотно закрытым дверям почтамта, едва освещённая тусклой электрической лампочкой и машущая открытым зонтиком, как машут нынче на демонстрациях протеста, флагами. Лица её не разглядеть, фигура только в очертаниях, но в каждом жесте столько отчаяния, что вначале, проехав мимо, всё-таки остановился и дал задний ход.
Она влетела, как птица, в обретённое, наконец, гнездо, но мимо меня не прошла мгновенная заминка, сменившая намерение сесть рядом, на место за мной. Всё это она проделала столь сильно и стремительно, что обеспокоились даже рессоры. Тихо произнесённые проклятия, толи по адресу дождя, толи, на, не обративших на неё внимания редких автовладельцев, но тут же, словно опомнившись, щедро, как конфетти, осыпала благодарствиями "душу, способную понять чужую беду". Дождавшись окончания монолога, поинтересовался:
- Куда прикажите?
- Вы таксист?
- Бог миловал.
- В таком случае, куда хотите, лишь бы подальше от этого ужаса.
- Не очень конкретно. Я спешу домой, поскольку мечтаю оказаться в постели.
- Постель была расстелена и ты была растеряна ... - мне послышалось, или действительно произнесено. Но ни место действия, ни время не способствовали любопытству.
- Вы не ответили на мой вопрос.
- Не потому, что забыла, уверяю вас, но испугалась возможности снова остаться за бортом.
- Пожалуйста, не тяните за хвост несуществующую кошку.
Она прошептала что-то, едва слышное.
- Повторите! - приказал я.
- Брюховичи.
Моё, исказившееся лицо, не трудно было разглядеть даже в темноте.
- Я, знаете ли, и в лучшую погоду, не способен на подвиг, а в такую и говорить не приходится.
- Всего несколько километров, притом, что цену назначите сами.
- Боюсь, назначать вам цену будет кто-то другой. Я честно хотел помочь, но...
- Вы поступили, как истинный джентльмен, а я, как истинная леди, готова рассчитаться любым, доступным мне, способом, и, самый из них лёгкий, деньгами.
- Означает ли, что стихи Евтушенко следует воспринимать как намёк?
- Я не подталкиваю вас ни к каким выводам. Просто вспомнилось... Вы любите Евтушенко?
- Слово "люблю", обычно, не отношу к мужчинам, но уважаю, при условии, что не навязывают своего общества, когда хочу спать.
- Очень нетактично с вашей стороны, стрелять в Евтушенко, а метить в меня.
-- Откровенно говоря, сейчас я бы с удовольствием убил вас обоих.
Она замолчала, не сказать удивлённая, но озадаченная точно.
- Кажется, дальний рейс вас не устраивает, но ближнего у меня нет.
- Ничего не скажешь, попался я в переделку, уж лучше бы в Переделкино.
- Причём здесь Переделкино?
- По моим сведениям, там обитает ваш любимец, - с видимым раздражением ответил я, но, устыдившись, добавил: - Вы не виноваты, что оказались в такой ситуации, но не виноват и я, оказавшись втянутым в неё.
- Я виновата, значит, мне и расплачиваться, - произнесла она, после некоторого раздумья, но, пришедшую ей в голову мысль, высказала ясно и твердо: - Если дома, никто и ни что, кроме одинокой постели, вас не ждёт, возможно, я не окажусь лишней. Раз мы вляпались в эту историю, надо же, как-то её разрешить.
- Женская логика, - согласился я, одновременно нажимая на газ и ругая себя за глупость.
- Почему именно женская, а не просто логика?
- Потому, что в безысходном, казалось бы, положении, не только не потерялись, но ещё кое-что нашли.
- Разве вы, кое-что?
- Я имею в виду не себя, а мою постель.
- Охотно соглашаюсь с вашей мужской логикой.
- Каждому своё.
По приезде, предложил ей своё ложе, пропитанное наслаждением и потом тех, кто оказывался в нём по доброй воле, а сам обосновался на раскладушке. Раздевались, не стесняя, и не глядя, а, когда легли, сказала:
-- Вы даже имени моего не спросили.
- Завтра спрошу. Ей богу, вы ужасно надоедливы.
- Меня зовут Клава. А вас?
- Авас.
- Я уже сказала: Клава.
- Вот и я говорю: Авас.
- Где-то я уже слышала такое имя.
- У Райкина.
- А вы шутник.
- Никак не могу определить, воровка вы или мошенница?
- Самая обыкновенная дурёха.
- Мужчина?
Она промолчала.
- Получил и не попрощался?
- По внешним признакам, да.
- Вы удивительно откровенны.
- Просто лень лгать.
- Было бы грешно не воспользоваться...
- Спокойной ночи.
- Очень на это рассчитываю.
- Стойкий оловянный солдатик?
- Вам придётся принимать меня таким, каков есть. А если кому-то пожалуетесь, в обиде не буду.
- Постараюсь не дать повода. В моём положении...
- Ваше положение не самое худшее.
- Если бы не вы...
- Значит, могут пригодиться и оловянные солдатики?
- Похоже, мы расширяем круг тем.
- Я уже сплю.
- Спокойной ночи.
- Однажды мы уже попрощались.
- С вами?
- И со мной тоже.
- Когда выспитесь, мы вернёмся к этому разговору.
3.
Утром застал её неодетой, в позе известного роденовского мыслителя, у распахнутой дверцы холодильника. Представьте на мгновение обнажённую женскую фигурку, так потрясённую увиденным, что забыла даже о приличиях, Недавно шёл американский фильм с похожей сценой, и я решил, поскольку ситуация воспроизведена во всей её наглядности, можно спокойно следовать по тропинкам, не мной написанного, сценария.
- Неужели ничего? - неискренне удивился я.
Инстинктивно прикрывшись локтем, тотчас осознала нелепость ситуации, но преждевременно родить ответ не получилось, а при запоздавших родах удачные дети не получаются.