Я приспособил Гельвеция для собственных нужд, не от хорошей жизни, а по необходимости. Ибо для изображения "хорошо накрытого стола", нужна моральная поддержка авторитета, а гельвеции вообще, и Гельвеций, в частности, для этой цели подходят идеально. В принципе, воображения автора достаточно для воспроизведения ситуации, но справиться с расположившимися в ней персонажами, особенно неподдающимися воздействию воспитания, без руки свыше, указующей и направляющей, не обойтись. А то, что неизвестно, кто кого взял в соавторы, мы с Гельвецием разберёмся без посторонних.
Да и сами персонажи помогут, поскольку их лично всё это касается. Впрочем, оба правоверных персонажа, адвокат Бульони и полицейский законник Руди Лаурини, замеченные в искусстве выходить сухими и чистыми из воды, которую сами же замутили, вкупе с приятной во всех отношениях Агнесс, напоминающую девушку по сопровождению, однако не считающую себя таковой, хотя бы потому, что чувство равноправия, а не услужливости, не покидало её с тех пор, как осознала, какую власть имеет женская сексуальность, над мужской, если использовать её не в качестве служанки мужской похоти, а орудием для достижения своей цели.
Не забывая при этом, что в приличном обществе, следование его законам, является основополагающим, как для оценки ситуации, так и возможных последствий. Обычная банальная казуистика, скажите вы. И всё же она предпочтительней смущающего нового. Разумеется, это не стало предметом осторожных размышлений двух господ, чья солидность и основательность, казалось, не подлежат сомнениям. Да и кому предаваться сомнениям? Разве, что Агнесс? Ведь именно она особенно остро воспринимала назревающую авантюру, хотя, казалось бы, в противостоянии мужского и женского, её ничем нельзя было удивить.
Разве, что факт, случайно прилепившейся к ним Женни. Женщины типа Агнесс всегда настороже, поскольку видят в других особах своего пола, если не конкуренток, то, во всяком случае, готовых сделаться ими. Ведь бедняжка Женни, застывшая в кухонном чаду материнской кухни, по логике вещей должна была стремиться именно к этому, воспользовавшись появлением гостей, один вид которых свидетельствовал в пользу услужения им. К такому выводу пришла не сама, а с помощью матери, вспомнившей молодость и решившей, что дочери не грех воспользоваться её опытом. В словах коротких, но убедительных, изложила свой план, тотчас перенявшей его дочери, чьё радостное волнение, похожее на испуг, и испуг, напоминающий радостное волнение, свидетельствовали, что расставание с вынужденной скромностью, страшно, хотя заманчиво.
Конечно, в её полуосознанных намерениях не было никакой конкретики. Пронырливая мамаша, отнюдь не считающая себя старухой, скорее близкой к списанию себя со счетов, чем к расчётливому кокетству, всё-таки осознала преимущество дочери, столь долго оберегаемой от привычной охоты за счастьем, доверилась своему опыту и благословила на успех, в котором не сомневалась. Это представлялось тем заманчивее, что под весёлым напором гостей, обещающем не только прибыль, но и радость общения с "аристократами духа", о коих была наслышана. А они, если не казались персонажами сказок 1000 и одной ночи, то, во всяком случае, чем-то близким, обещающим, если не всё, то многое.
Оставалось убедить гостей, что они не ошиблись адресом. А те, в свою очередь, тоже не оплошали. Сразу сообразив, что волею судьбы и обстоятельств, оказались в единственно нужном им месте, где предложат всё самое лучшее и необходимое, даже в том случае, если в данный конкретный момент искомого нет в наличии. Получив в обстоятельной, хотя и короткой беседе с господином адвокатом Бульони, косвенное подтверждение своей прозорливости, доброхотливая мамаша дала отмашку, переминавшейся между надеждой и отчаянием, дочери.
Вывод, ею измысленный, был окончателен и прост: лучшего не придумаешь, если главного не упустить. Она понимала, что при этом ей придётся чем-то рисковать, но чем? Собой она бы рискнула, но, увы, всё в прошлом, хотя и не в далёком. Но ставка на передержанную Женни / непростительная оплошность любящей матери/, пусть даже с риском для репутации заведения /, имела смысл только в том случае, если дочь, давно мучимая терзаниями плоти, не достанется проходимцу. Разве не должна взрослая дочь поработать на семью, когда представляется столь благоприятный, лучше не придумаешь, случай? Гости понимали озабоченность матери, но опыт и профессия научили их относиться спокойно к не своим волнениям. И, пригласив Женни в свою кампанию, дали понять озабоченной матери, что вернут взятое не совсем таким, как прежде. Пусть не в целости, но зато в сохранности. Столь честная и открытая игра, успокоила женщину, прежде легко доверяющейся словоблудию.
Странно, но в свои семнадцать, Женни оставалась простушкой, хотя вокруг и внутри таверны матери, бесы страсти бушевали вовсю. Но бдительность родительницы и увещевания, если не со слезами на глазах, то в голосе, примиряли девушку, рвущуюся, как курица к петуху, с необходимостью терпения, противоречащего логике, но не чувству, в надежде на выгодное замужество. Особенно, если в брачном багаже девушки, нет большого родительского кармана, чистота помыслов и неискушённость тела, не просто неуместны, но и вредны. Лишь в этом конкретном случае, финал будет выглядеть естественным исходом, а не случайным событием.
Но как утвердить в этой мысли ту, для кого "завтра" это "вечность". А посему ожидание, представляется ей пыткой, избавиться от которой для неё вопрос половой жизни и виртуальной смерти. Она уже сообразила, что без интереса и вкуса к игре страстей, требующих выдержки, как хорошее вино, не обойтись при устремлении к цели. А потому, при первой, как ей показалось, достойной внимания возможности, пустилась в погоню за утраченным временем. И автор, осознавая бессмысленность попыток к её удержанию, принял решение не становиться преградой на её пути, а лишь наблюдателем в надежде, что потаённые стороны характера Женни, если и сыграют с нею злую шутку, зато окажутся бесценными для читательниц, коль скоро таковые найдутся.
Опыт свидетельствует, молодые женщины, чувствуют себя обойдёнными, особенно, когда пример других, получающих всё и сразу, бросается в глаза. Не столько от жадности, сколько от жалости и нетерпения. Они ищут и рыщут, в надежде найти в не заметном существующее, а в несуществующем - заметное. А, если не найдут, пусть не самое истину, то вполне удовлетворятся её осколками. Тут-то и задумаешься, как могло случиться, что роза, достигшая полного расцвета, не сумела привлечь внимание опытного садовника?
Судьба человеческая, а женская в особенности, выкраивается не по одному, пригодному на все случаи жизни, лекалу. Что для одних просто, я имею в виду Агнесс, то для других, как Женни, достаётся с такими усилиями, что потом их не хватает на торжество. Первой заметила это Агнесс, взявшая на себя труд молчаливого наблюдения. Умение прочитать, иногда даже просчитать, нераскрытую книгу характера соперницы, представлявшего для неё интерес, почти гарантировало победу, задолго до начала сражения, коль скоро таковое понадобиться. И хотя заплаченная цена за уже привычные радости, чаще всего бывает выше расчётной, считала, что игра стоит свеч, сколько бы ни стоили сами свечи. В том не было ничего ни странного, ни удивительного. Половые железы, в союзе нахрапистостью, и накапливают в себе волка, умело притворяющегося ягненком.
Простушке Женни было до неё далеко... Она продолжала витать в облаках, и опускалась на землю только для того, чтобы убедиться в ненадёжности своих надежд, и в прочности своих сомнений, определенных просто и ясно: всё равно, кто из двух, лишь бы кто-то один. Для неё в этом было нечто, до конца не осознанное, но вполне предчувствованное, и, значит, выстраданное. Поглощённая желаемым, она забывалась настолько, что готова была преподносить себя в качестве "подарка", в надежде, что дареному коню в зубы не смотрят, хотя и не знала этой пословицы.
Именно то, чего до сих пор с ней не случалось. Судите сами, могла ли она упустить "не случавшееся"?Возможность впервые, за бесконечно долгое время, проявить характер, столь ясно ощущаемая, но не использованная, кружила голову, мешала отличать плевела от настоящего зерна, взраставшего, пока в предчувствии, а не в реальности, вопреки очевидности, как бы услужением близкому будущему. И хотя для Женни, как и для Агнесс, в том был немалый элемент игры, не ими придуманный, но ими использованный, "до полной гибели всерьёз". В качестве некоего подобия эротического зачина, предшествующего сбрасыванию одежд, сначала мысленно, как бы опережая реальность. Дабы в разыгранном ими спектакле совращения, одна открывала тайны непознанного, тогда, как другая, наблюдая за её смятением, чувствовала себя обладательницей знания, оплаченного не дороже, чем проповедь из букваря.
Впервые отдаться не пробегающему мимо сопляку, а настоящему мужчине, считалось большой удачей, и Агнесс, неожиданно для себя, ощутила лёгкую зависть к той, что станет обладательницей тайны, прежде принадлежавшей только ей. Но успокоилась, что и других тайн у неё больше, чем у кого бы то ни было. А самая последняя, принадлежать как любовница отцу, ставшему отчимом. Женни, подумала Агнесс, пока недоступны такие высоты. Да разве только Женни? Но тут же вздрогнула от всегда обновляющегося, радостного предчувствия. Ибо мечта о запретном, делает слаще то, что должно свершиться. Много ли счастливчиков, которые держат в руках мечту?
Ну, а что же господа совратители, присягнувшие на верность Уголовному Кодексу, но взявшие на себя труд молчаливых праведников, дабы прикрыть свои собственные пороки тем, что не замечали их у других. И Агнесс, в отличие от простушки Женни, рвущейся к неизвестному, как некогда сама, не без горечи осознала, что для неё всякого рода неожиданности не более, чем воспоминания, ушедшие в небытиё. В неожиданном ощущении первооткрывательницы, будет купаться другая, глупенькая, но глупость для женщины не в укор, а в добродетель. А наши праведники-совратители, всеведущие и всезнающие, успокаивали себя тем, что, не будучи на боевом посту, могут позволить себе легкое, как они считал, отклонение от хорошо оплаченных принципов.