Однажды она подобрала меня на улице в полночь, когда, по обстоятельствам, от меня независящим, вынужден был освободить место в постели любовницы. А поскольку всё, что со мной случается, от меня не зависит, не удивился, когда, возвращаясь по освещённым луной улицам, разглядел, сквозь внезапно распахнувшуюся дверцу "Вольво", утонувшую в кресле водителя девушку, то ли насмешливо, то ли выжидательно, наблюдающую, какой порядок действий предпочту избрать.
- Эх, прокачу? - поинтересовался я.
- Моё дело предложить, твоё отказаться.
- Со скоростью света или звука?
- Скорость зависит не от меня.
При более, чем скромном, опыте общения с женщинами, всегда ощущал себя ведомым, и, как ни старался, не смог переломить неприличную для мужского самолюбия привычку. Правда, не без внутренней борьбы, к тому же, не очень продолжительной. Не хотелось создавать самому себе проблемы там, где можно их избежать.
Нам казалось, что ночь не имеет ни глаз, ни ушей, а потому беззаботно отдавались сексуальному вдохновению, у меня несколько скованному, после недобранного в других объятиях. Но у неожиданной партнёрши, видимо, ничего похожего не случалось, и потому вела себя так, будто мы одни во вселенной, и приди милицейский сержант несколькими минутами раньше, наверняка добавил бы к обычным, в таких случаях, премиальным, возможность провести остаток ночного дежурства с удовольствием, не ограниченным моральными соображениями. А так, пусть опоздавший плачет: ему не оставалось ничего другого, как обвинить водительницу в превышении скорости.
- Превышают то, что уже есть? - съехидничала она. - Вы, например, можете превысить свою власть, выше той, за которую платят?
- Могу, если уверен, что заработаю на превышении.
Я поглядел на него с уважением, как человек, которому нечего превышать, кроме власти над собой, к тому же весьма сомнительной. Зато она, забыв, вероятно, о моём присутствии, пошла по следу, проложенному для неё блюстителем дорожной нравственности. И лучшее тому доказательство, её загоревшиеся глаза, непреложно доказывающие, что для женщины твёрдость духа, подразумевающая твёрдость плоти, предпочтительней вялого бормотания, тем более, когда выпадает редкостная возможность подчиниться чужой воле, а не диктовать свою.
- Разве, сержант, вы не застали нас в неподвижном состоянии, чему, кстати, обязана приятному знакомству с вами?
Но сержант не выказал радости от столь откровенной лести, а, напротив того, ещё больше насупился, как бы отвергая любые попытки отвлечь его от цели, чётко заявленной и убедительно обоснованной.
- Перед тем, как остановиться, вы, кажется, двигались, - невозмутимо ответствовал он. - Плата на месте, если не хотите лишних хлопот.
Моя случайная подружка нашлась и здесь.
- Договоримся, сержант, я с вами расплачусь, когда пожелаете, но без свидетелей, - и она выразительно покосилась в мою сторону. - Слово порядочной женщины.
Если он чего-то и ожидал, то меньше всего подобного развития событий. Видимо, до сих пор не принимал меня в расчёт, как если бы был пустым местом. Но поскольку я материализовался, а, от сделанного предложения, отказаться не мог, поглядел на меня, снова на неё и, как бы желая удержать испаряющуюся твердость, поинтересовался:
- Где и когда?
- Когда скажите.
- А он?
- Что "он"? - И, как бы извиняясь, добавила: - Без него.
- Куда?
- Куда скажете.
Сержант назвал не адрес, а место своего постоянного дежурства, пообещав, что его терпения хватит не больше, чем на сутки. Потоптавшись ещё несколько минут, приложил руку к виску, напомнив на прощание:
- Договор дороже денег.
- Именно это я имела в виду, - последовал ответ.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы оправиться от смущения, но случайная подружка избавила меня от решения непосильной задачи. Как будто ничего не случилось, мы вернулись к тому, с чем, казалось, покончили. Я не спрашивал, но она сочла нужным снизойти до объяснений, не исключено, надуманных, но выглядевших вполне убедительно.
- В стрессовой ситуации секс единственное для меня спасение. Это не повод оправдаться, а желание ощущать себя в безопасности.
- И что именно даёт такое ощущение?
- Присутствие мужчины во мне.
- Значит, этот сержант...
- И он тоже.
Краткость ответа оказалась внушительней иного монолога. Мне было указано, что на месте, мной занимаемом, в любой момент может оказаться другой. Если в её намерение входило меня уколоть, то просчиталась. Я не ищу скрытые смыслы, а если они находят меня, притворяюсь непонимающим.
- Значит... - начал было я.
- Ничего не значит.
- А его угрозы?
- Как и моё обещание.
- Но ведь сутки...
- Я так далеко не заглядываю.
Женщине поводы не нужны. Её обещания не больше, чем кость, брошенная послушной собачке в награду, означающую не признание собственных ошибок, а лишь требование снисходительного к ним отношения. Поэтому нет смысла тратить время на определение её настоящих чувств и мыслей. Что я и делал, доверяясь своей способности воображать несуществующее, не изменяя действительное.
Утомившись моим молчанием, поинтересовалась:
- Тебе не кажется, что где-то и когда-то мы уже встречались?
- Как если бы это было вчера. Но как догадалась ты?
- Это не сложно. Женщина запоминает мужчину не по внешнему виду / если только он не красавец среди красавцев /, а по тому, как проявляет себя в сексе.
- И ты всё это время занималась лихачеством?
- Когда попадались решительные и настойчивые, приходилось. А ты?
- У пешехода куда меньше возможностей.
- Но те, что были, надеюсь, не упускал?
- Когда нет того, кто нужен, берешь то, что подвернётся.
- Обычно так и бывает. Тот, кто нужен, теряется, а ненужное прилипнет, пожарным шлангом не отклеишь.
- Потом долго вспоминал.
- Как долго: день, неделю, месяц?
Она была на волне, и переключать её не собиралась.
- Целый год? - Казалось, дата интересует её больше, чем я. - Неужели всё это время занимался онанизмом?
- Зачем же? Сравнивал тебя с теми, кто был рядом.
И хотя в эти слова не вкладывал никакого смысла, мне показалось, что смысл всё же обнаружила, но какой именно, не решался спросить, а она, в обстоятельствах, в которых мы оказались, не сочла необходимым в него углубляться.
Не исключено, что оба были обмануты, некстати разгулявшимся воображением, но поскольку одновременно испытали в том нужду, значит, придуманное могло оказаться правдой. Тем более, что давнее знакомство было столь же случайно, как и нынешняя встреча. Мы покидали вечеринку одновременно, и она предложила меня подвести. А запомнилась мне не потому, что образ её навсегда засветился в моей памяти, а по красному пятнышку на груди. Как и тогда, я не нашёл нужным выяснять Бог или дьявол оставили на ней свою метку, вполне резонно предположив, что подобной происходит по взаимному соглашению высших сил.
Чтобы не затеряться в толпе у памятника Мицкевичу, непроизвольно взялись за руки, и в этом наивном, после столь долгой разлуки, жесте, усмотрено было бы у наблюдателя, не лишенного сарказма, что нибудь не тривиальное, а потому меткое замечание, но, по счастью, толпа такими качествами не обладает.
Народ, косясь на нас, беспрерывно вопил: "геть и ганьба", что означало долой и позор, и у нас не оставалось иного выхода, как отнести услышанное к себе напрямую.
- Сколько людей чувствуют себя несвободными, - сказал я.
И в доказательство какой-то патриот с выпученными глазами, дыхнул на меня жалом ненависти:
- А ты чего не кричишь, лазутчик?
- Заткнись, Федя, - встряла моя знакомая.
- Ничего, ничего, москалька, - последовало рассудительное обещание. - Мы ещё подвесим тебя верх ногами, чтобы разглядеть твоё исподнее.
- Пошли, - она взяла меня под руку. - А то и впрямь изомнут так, что от моей модной упряжи ничего не останется. Ни к чему доставлять обормотам даже нечаянную радость.
Оратель, усиленный, к тому же, громкоговорителем, вдохновенно перечислял блага ожидаемой свободы. При этом дважды было произнесено "расстрелять гадов", зато "повесить" многажды. Видимо, вспомнив, что, по нынешним временам, приходится экономить на всём, в том числе на боеприпасах. И всякий раз аудитория, не задумываясь, выказывала одобрение. Лицо орателя напоминало, давно забытую, но некогда весьма популярную раскалённую печь, буржуйку. Руки у орателя мелькали, как у фокусника. По всей видимости, без таких громкоговорителей, как он, для тех, кто ему внимал, будущая свобода теряла и смысл, и значение.
- Уйдём, - повторила она, прижимаясь и, явно намекая, что видит во мне защитника.
- Куда?
- Куда подальше.
- Со мной?
- С тобой.
Теперь, когда намерения были согласованы, осталось вспомнить забытые имена. Хотя и забывать было нечего, скорей всего, нам это было ни к чему, как тогда, так и сейчас: не хотелось отвлекаться на пустяки. Когда в твоих руках оказывается незнакомое тело, забываешь, что всему есть не только предназначение, но и название. Но нельзя исключить провалы в памяти.
- Дело не в памяти, - сказала она, словно угадывая мои мысли. - Просто тогда нам было не до формальностей.
- И ты, Брут?
- Я не брутто, а нетто. Не в смысле того, что тебе надо, а в полной противоположности ожидаемому.
- Значит, то, что было, уже не будет?
- Я без машины, - сказала она, словно подчёркивая разницу, которую не удосужился уловить самостоятельно.
- Снова превышение?
- Были и другие вины, впрочем, вполне извинительные.
За нашими спинами рвался к справедливости митинг.
- Тогда ко мне. Мама отлично готовит. Представляю, как она удивится.
Выбрав момент, когда гостья нас не слышала, мама поинтересовалась: