Происшествие с фельдфебельскими сапогами и отказ от военной службы Бикмаева с Васюшкиным произошло весной 1911 года, в апреле месяце. В это время наш полк готовился войти во вновь построенные лагеря, которые были сооружены солдатскими руками в 60 километрах от г. Нижний Новгород, около станции Сейм, в сторону Москвы. Наш полк зашел в походном порядке в лагерь числа 15-го мая. Если в зимних казармах для солдат была ужасная скука, то в лагерях солдаты ещё более скучали потому, что лагеря были устроены в сосновом бору, на большой поляне. Населённых пунктов вблизи не было, даже до реки Оки, куда нас водили купаться, было километров 5-6. Вокруг лагеря был сосновый лес и пески. В красных казармах в Нижнем Новгороде было куда лучше, чем в лагерях. Красные казармы стоят на берегу Волги, окна казарм смотрят на широкую, всегда оживлённую Волгу. Летом видны пароходы, лодки и баржи, которые или разгружались, или загружались, или ждали разгрузки. Народу на набережной Волги было уйма, особенно много босяков, которых горожане называли "золотая рота". Золоторотцев можно было увидеть или пьяными, или на работе по погрузке барж. Жили босяки-золоторотцы весной, летом и осенью на откосе, между Волгой и городом. Этот откос был заросший кустарником: орешником, бузиной и другими кустами. Вышиной этот откос метров 300 - 400, построек на откосе никаких не было. Вот здесь и обреталась золотая рота, как только снег стает и немного подсохнет земля на откосе появлялась жизнь. В зимнее время босяки ночевали в ночлежке, которая принадлежала купцу Башкирову. В ночлежке босяки находились только ночью, от шести часов вечера до шести часов утра. Днем в ночлежке никого из босяков не оставляли. Золотая рота днём разбредалась по всему городу искать себе пропитание, в основном попрошайничали или подрабатывали по мелочи: поднести какую-нибудь поклажу с базара или из магазина, или со станции, наколоть и принести дрова, натаскать воды и т. д.
Рабочие и мещане живут в городе, имеют свои небольшие пятистенные домишки, имеют свою лошадь, занимаются или лёгким извозом, или ломовым извозом, или на базаре занимаются мелкой торговлей, а многие из них работают на фабриках и заводах, на железной дороге. Босяки занимались и трудом, но трудом случайным, как-то погрузка и выгрузка барж, вагонов. Босяки договаривались, чтобы их труд должен быть оплачен по окончанию трудового дня, т. е. кончил работу, получил деньги - семьдесят - восемьдесят копеек. Пошел купил бутылку водки (750 - 800 грамм), пошёл в "обжорку", взял щей на 10 копеек, холодцу на 5 копеек и хлеба на 5 копеек. Вот и весь дневной заработок. Если он работал один, то он выпивал водку, съедал пищу и уходил под кусты на откос, спать. В основном они работают группами, человек по 10 - 15, на выгрузке или погрузке. Вечером получали деньги, делили их поровну и уходили в "обжорки" тратить заработанное.
Босяки при расходе денег были очень скупыми, во время коллективной выпивки вели учёт, сколько кто израсходовал и того, кто пил-ел и не платил, босяки крепко ругали, а часто и били. Между прочим, босяки очень скупые, но у них скупость особая, не такая, как у крестьян, рабочих, мещан и купцов. Это хозяева каждую копейку стремятся использовать в дело и с толком вложить в хозяйство. Босяк подходит к деньгам по-другому, если у него есть 15 копеек, а полбутылки стоит 24 копейки, то он добивается набрать денег на полбутылку. Он собирает деньги на водку трудом, попрошайничеством, мелким хищением, жульничеством и т. д. Но они были не жулики, не воры, не грабители, это просто алкоголики, у них цель - только быть пьяными. Босяки ни какие хозяйственные расходы не ведут: одежду они не покупают, они ее собирают на мусорных свалках, за квартиру они не платят: зимой спят в ночлежке, а летом на откосе, пища им без водки, как правило, не нужна - они же постоянно ходят с похмелья. Словом, это первобытные люди, Адамы и Евы. Надо сказать, между босяками есть и женщины, но очень мало. Женщины из золотой роты, по своему поведению и быту, ничем не отличались от босяков - мужчин. Женщины такие же постоянно грязные, небрежно одетые, ругаются матерно, очень часто ввязываются в драку с мужчинами - босяками, в питье водки никак не уступают мужчинам, у них нет квартиры - спят на откосе вместе со всеми босяками, работали тоже вместе с босяками-мужчинами. Но всё же у женщин-босячек есть одна характерная черта: они никогда не просили на улице у граждан подаяние на чай, т.е. милостыню. Мужчины - босяки же навязчиво настойчиво просят у прилично одетых граждан, чиновников, купцов, офицеров, которых встречают на улице, на чай. Но употребляют выпрошенные деньги не на чай, а на водку, ведь на водку никто не даст.
Я помню случай в городе Самаре, на берегу Волги, на косе, где стоят нефтяные резервуары Нобеля и Чернонебова. Когда нефть наливают в вагоны и в бочки, часть нефти теряется, то из шланга, то из воронок стекает, а то и из вагона или из бочки пойдёт через верх. Зимой эта нефть остаётся на льду или на мёрзлой земле. Вот босяки эту разлитую нефть собирают тряпками в вёдра, а потом продают по 5 --10 копеек за ведро, а 10 копеек - это уже шкалик водки, 20 копеек полбутылки, это примерно 350 грамм. Вот однажды пришёл один самарский гражданин закупить нефть, а контора в 12 часов была закрыта не обед. К нему подошёл босяк и предложил ведро собранной нефти, объясняя, что у него болит голова с похмелья. Гражданин говорит, что ему нужно не ведро, а пудов 500 нефти, а с ведром он и пачкаться не будет. "Ну тогда, барин, дай мне на похмелье сколько нибудь". Гражданин говорит, что сам он не пьёт водки и людям не советует. Поэтому он на водку денег никому не даёт и ему не даст. Но босяк назойливо приставал и просил дать хоть бы на шкалик, т. е. 10 копеек. Дело было весной, по Волге шёл лёд. Гражданин говорит: "Отвяжись от меня, всё равно я тебе на похмелье не дам". Тогда босяк говорит: "Барин, что хочешь сделаю для тебя, только дай на чай". Тогда гражданин говорит: "Ну вот что, иди искупайся в Волге, тогда я тебе дам тебе рубль денег". Недолго думая босяк направился к берегу Волги и стал купаться в ледяной воде, одетый и обутый. Потом немедленно подошёл к гражданину, взял от него серебряный рубль, а сам весь дрожит. Передал ведро своё с нефтью другому босяку. Босяки окружили гражданина и предлагали, что они тоже готовы искупаться, если он даст им хотя бы 50 копеек. Но гражданин вошёл в контору, а босяки остались, и этим гражданин отделался от босяков.
Босяки знали в Нижнем Новгороде всех людей, которые им давали деньги на водку. О хлебе они никогда не беспокоились, да они мало и редко кушали, после выпитого стакана водки закусывали куском хлеба. Выпив водки грамм 100-150, он уже пьян, ему больше ничего не надо. Вся золотая рота знала нашего ротного командира, капитана Демидова, он им часто давал на водку деньги, то рубль, то 50 копеек. Демидов даже от босяков прятался. Когда он утром идет на службу, к нему приставали человек пять и просили не похмелье. Обычно он им давал то рубль, то 50 копеек и они провожали его вплоть до казармы. Однажды наш ротный командир нанял этих босяков рубить капусту. В нашем полку каждая рота заготавливала капусту и картошку. В полку было четыре батальона, в батальоне четыре роты и каждая рота в батальоне раз в три месяца заготавливала продукты для всех четырёх рот. Поэтому каждая рота заготавливала капусту и картошку. Вот, наш ротный и нанял босяков рубить капусту. Когда Демидов привёл этих рубщиков капусты к Павлуцкому, то фельдфебель стал говорить, что босяков нельзя допускать до рубки капусты, что сами солдаты капусту порубят. Но Демидов приказал, чтобы капусту порубили босяки, а к ним приказал прикрепить двух солдат, чтобы они не безобразничали в ротном подвале, а рубили капусту. Фельдфебель стал возражать, говоря, что своим солдатам делать нечего. Ротный сказал, что они просили или денег на водку или работу. "У меня мелких денег не было, поэтому я им и предложил рубить капусту". И вот прикрепили к ним для наблюдения меня и солдата Меркулова. Мы привели босяков в ротный подвал. Капусты надо было рубить пудов 250, на весь год. Работы по рубке капусты было много. Ну вот босяков четверо и нас двое. Босяки оказались людьми весёлыми и разговорчивыми, они все рассказали свои биографии. Двое из них были из крестьян, один городской житель, и один был когда-то псаломщиком, окончил духовную семинарию, но потом попал в золотую роту. Этот псаломщик постоянно во время работы пел молитвы и наизусть читал псалмы. Босяки рубили капусту только до обеда, до двух часов дня, а с двух часов брали у ротного командира по 30 копеек за работу и уходили их пропивать. Тем у них кончался рабочий день, поэтому капусту рубили дней 10.
Однажды, мы с товарищем Жирковым, который спал на соседней койке, пошли в баню. Когда мы из бани возвращались, Жирков спросил, есть ли у меня деньги на полбутылку, после бани надо бы выпить. Я сказал, что есть у меня 25 копеек, А полбутылки стоило 24 копейки. Казённые винные лавки были закрыты, да и солдатам водку продавать не разрешалось. Мы стояли около столовой и соображали, как нам достать полбутылки водки, а в столовой тоже солдатам водку не продавали. В это время, подходит к нам оборванный человек и спрашивает, что нам нужно. Босяк обратился ко мне и говорит, что он меня знает, что я солдат третьей роты, и что вместе рубили капусту. Несмотря на то, что мы вместе рубили капусту с неделю тому назад, все же я его не узнал. Ведь людей часто узнают не только по лицу и фигуре, телосложению, но очень часто по одежде. Но, оказывается, по одежде золоторотника узнать нельзя. Правда, я это заметил, только когда рубили капусту. Все четверо приходили каждый день в разной одежде, то в одной рваной рубашке и рваных штанах, то в каком ни будь рваном халате, то в пиджаке, то в старом деревенском чапане, и т. д. Но вся одежда босяков была рваная, грязная и обязательно без карманов. Босяк и деньги и вещи всегда носит в руках, ему их некуда было класть, а деньги он держит в кулаке только до первой столовой или винной лавки.
Мы ответили ему, что после бани хотели бы выпить, а водки достать нельзя, нам ее не продают. Тогда босяк говорит: "Дайте мне ваши деньги, я вам сейчас же принесу полбутылки водки". Мой товарищ мне предлагает отдать деньги босяку, чтобы он купил нам водку. Я стал сомневаться, мол, босяк деньги возьмёт и купит вино, но выпьет сам и нам не принесёт. Жирков спросил босяка, а на самом ли деле он принесёт нам водку, босяк побожился, что он сейчас же принесёт. Жирков взял у меня 25 копеек, добавил своих 5 копеек и отдал босяку и предупредил, что если он обманет и не принесёт водку, то досыта попробует кулаков луганского кондитера. Босяк взял наши последние деньги, вошёл в столовую и больше к нам не вернулся. Мы ждали, ждали, так и ушли в казарму без полбутылки.
"Лагерь - город полотняный" из солдатской песни.
Итак, числа 16 мая 1911 года мы пешком прошли в лагеря из Нижнего Новгорода до станции Сейм. Вокруг лагерей был сосновый лес. Для солдат были поставлены палатки, нижняя часть обита досками, высотой до метра и привалена снаружи землёй, а сверху натянут брезент. В каждой палатке живут по 6 человек. Каждая рота отделена линейкой, т. е. подобие улицы шириной 10-15 метров, батальоны отделяются от других батальонов 25-метровым интервалом, полк от полка отделяется ещё большим расстоянием.
И вот, мы живём в лагерях. Муштра в лагерях ещё больше усиливается. Строевые занятия, шагистика, бег, ружейные приемы, маневры, стрельба боевыми патронами. Военные занятия ещё не так надоедают после нахождения в тёмных и душных казармах. Здесь, в лагерях вольный воздух, кругом сосновый лес. Правда, почва песчаная и часам к 10, когда солнце поднимается выше к зениту, песок раскаляется, становится очень жарко. В виду того, что после 10 часов очень жарко, то занятия начинались с 6 часов утра и до 10 часов, а с 10 часов солдаты отдыхают до 3 часов дня, после 3 часов и до 7 вечера снова начинается муштра. Но в лагерях, всё же, солдатам нравилось больше, ведь кругом сосновый лес, только одно плохо, что нет поблизости сёл и деревень, и солдаты скучали без цивилизации, т. е. о вольных людях. В жаркие дни, преимущественно по воскресеньям, нас водили купаться на Оку. Солдаты не столько купались, большинство стирали бельё. Однажды, во время купания утонул солдат Врублёвский, он был поляк.
Зато в воскресные дни в лагерях было свободно. По воскресениям военные занятия не проводились, поэтому утром, после завтрака - чая, без всякого увольнения можно было сходить в лес. Офицеры и даже фельдфебель уезжали в Н. Новгород. В ротах начальниками оставались только унтер-офицеры, а им и самим нужно отдохнуть. Да и офицерам удерживать солдат в палатках было невозможно. Солдат уходил в уборную, а оттуда в лес и до самого ужина. В воскресенье в лесу, недалеко от лагеря, около каждого куста сидели солдаты, играли в карты, читали книги. Лагерная жизнь давала возможность толстовцам собираться где-нибудь под кустами и читать толстовские брошюры. Бывали дни отдыха и в непраздничные дни, когда ту или иную роту командир полка назначал в сторожевое охранение вокруг стрельбища. Охрана стрельбища назначается тогда, когда полк практикуется в стрельбе в цель боевыми патронами, чтобы на территории стрельбища не находились посторонние люди, скот, чтобы их случайно не подстрелить. Однажды в сторожевое охранение стрельбища были назначены по 15 человек из нашей третьей роты и из четвёртой. Старшим был назначен офицер из четвёртой роты поручик Баранов. Баранов был на вид был человек невзрачный, маленький и щуплый, но его солдаты уважали за то, что он относился к ним по-товарищески, панибратски. Он никогда не наказывал солдат, даже если солдат в чем-нибудь провинился. Начальник охраны Баранов взял в свою команду солдат из своей роты и из нашей, увёл их в лес и расставил вокруг стрельбища. В первую смену он поставил солдат нашей роты, а солдат четвёртой роты он увёл в сторону, в лес и сказал, чтобы солдаты отдыхали. Баранов подозвал двух солдат, вынул из кармана 20 рублей и сказал, чтобы они пошли на станцию Сейм и принесли водку и закуску на все 20 рублей. Отдавая деньги на водку, он сказал, что сегодня он с солдатами отдохнёт и погуляет.
Солдаты через час принесли водки 25 бутылок и на закуску колбасу, и солёной рыбы, с белым и чёрным хлебом. Баранов распорядился, чтобы семь бутылок водки оставили солдатам третьей роты, которые сейчас находятся в оцеплении, и как только они придут, передать им водку и закуску. Скоро Баранов с солдатами сели в кружок и стали угощаться. Одному из солдат он приказал руководить угощением, чтобы тот открывал бутылки и раздавал водку и закуску. Скоро солдаты зашумели, запели и стали плясать под залихватские солдатские песни. Сам поручик Баранов сел среди солдат в кружок. На лужайке среди вековых сосен были разостланы солдатские палатки, на которых расселись 25 солдат. Баранов в оцеплении оставил 5 человек. Расставили водку на разостланные палатки, нарезали колбасу и белого хлеба для закуски. А солдатам только того и надо, чтобы досыта поесть.
Теперь, говорит поручик Баранов, нам надо назначить двух "виночерпиев" и двух "хлебодаров". Для разноса вина были назначены два взводных унтер-офицера, а хлеб и колбасу резали и ставили на стол два ефрейтора - отделенные командиры. И вот начался пир горой. Сначала солдаты выпивали и молчали, Баранов даже спросил, почему солдаты молчат и не веселы? "Наверное, стесняетесь меня?", -сказал он. Один из ефрейторов - "хлебодаров" ответил: "Ничего, Ваше благородие, ещё солдат не забрало, а вот разберёт, тогда каждый покажет, на что он способен". Первым заговорил солдат Жарков, он спросил разрешения, чтобы ему офицер Баранов разрешил задать вопросы, а Баранов чтобы ответил на них. Баранов разрешил солдатам задавать любые вопросы. Баранов был офицером четвёртой роты, но и солдаты третьей роты считали его хорошим офицером. Эти роты разделял входной коридор и лестница, поэтому солдаты этих рот встречались в коридоре и в уборной, которая была общей. Поэтому, солдаты третьей и четвертой рот были как свои и знали офицеров и унтер-офицеров обеих рот.
"Почему Вы солдат не наказываете и солдатские права уважаете, а другие офицеры для солдат являются палачами, инквизиторами и просто издеваются над солдатами, называя солдат "серой скотиной", наказывают, дают внеочередные наряды, ставят под ружьё, а иногда даже бьют солдат, а сами собираемся вместе воевать против внешних врагов - немцев. Ведь немец то меня никогда не обижал, я этого врага никогда даже не видел. Свои же офицеры нас часто обижают и оскорбляют".
"На эти вопросы я не могу за всех ответить, но всё же частичку правды скажу - всем офицерам армейская служба надоела, она, эта служба, очень однообразна. Вы сами подумайте, годами ходить в роту, годами учить солдат, как ходить, как делать ружейные приёмы, учить словесности - как звать и величать царя и его семью, как отдавать честь офицерам и генералам и т. д. и т. п. Все это однообразие, солдатское обучение, чинопочитание, субординация настолько надоедает, что они ненавидят и военную службу, и солдат. Наши офицеры видят в солдатах не себе равных людей, а животноподобных существ, вроде рабочих лошадей, с той лишь разницей, что солдат по-человечески может говорить, иначе бы они были равны рабочему скоту".
Баранов рассказывал, что наши офицеры происходят из барских и купеческих семей. Они росли и видели вокруг себя мамок и нянек, и вообще домашнюю прислугу. Они с детства слышали, что их родители распоряжаются и приказывают домашней прислуге. Дети богачей, которые впоследствии стали офицерами русской армии питаются, одеваются лучше, чем окружающая их прислуга. Дети буржуазных семей, которых готовят поступать в военные школы, часто слышат от родителей не положительное мнение о прислуге, которая полностью обеспечивает своим трудом их пропитание, одежду и вообще все их барское существование и покой. Но буржуазные папаши и мамаши в целях воспитания, никогда не говорят, что прислуга для них много делает добра, что их надо благодарить за труд, что они одарены высокими трудовыми способностями и т.д. Нет, они этого не делают, а, наоборот, стараются при детях оскорбить и обругать прислугу, что она не учла те или другие капризы господ. Как правило, господские дети искусственно изолируются от детей прислуги, от детей рабочих и крестьян. Вследствие этого, когда они становятся взрослыми людьми, юношами, они друг друга не понимают и не уважают до конца жизни. И вот эти люди, которые с отвращением смотрят друг на друга, встречаются в армии. Дети господ становятся офицерами, дети трудящихся становятся солдатами. Офицеры солдат не любят. Им отвратительно слышать их разговорный язык, ведь он не литературный, его лексика трудовая, а поэтому она кажется грубой. Одежда солдат офицерам тоже не нравится. Особенно офицеры имеют отвращение к вновь призванным.
Ведь они приходят в казарму в лаптях, в холщовых штанах и рубашках. Иногда, у издалека привезенных солдат имеются паразиты. Баранов с жаром рисует офицерскую среду русской армии, их отношение к солдатам. Во время вопросов солдат и объяснений Баранова, пир не прекращался, солдаты раскупоривали бутылки, пили сами и угощали Баранова. Баранов несколько раз предупреждал раздатчиков водки, чтобы они оставили водку тем солдатам, которые стоят в оцеплении.
Лагерная жизнь продолжалась около трёх месяцев. В конце августа наша часть пошла на манёвры в сторону города Гороховец.
Я в Нижнем Новгороде прослужил 1911 и 1912 год. Но осенью 1912 года, в октябре, меня назначили сопровождать новобранцев в Манчжурию. Причиной моего назначения было то, что у меня нашли толстовскую брошюру "В чём моя вера".
Нас, сопровождающих, на целую неделю поселили на сборный пункт к новобранцам в манеже. Новобранцы - люди весёлые, военной дисциплиной не затронутые и поэтому откровенные. Например, меня, когда я был новобранцем, военная служба не беспокоила. Я не жалел оставленную свою бедную жизнь в доме у родителей, так же не жалел батрацкую жизнь и скитание по помещичьим имениям. В общем, идя в армию, мне сожалеть было не о чем. А вот живя в Манеже с новобранцами, мне много пришлось слышать недовольства, высказываемого новобранцами. Новобранцы ругали царя и всех начальников за то, что их оторвали от родной семьи, от родной деревни, от близких и знакомых, а зачем, ведь у них не было ни земли, никакого богатства, ни грамоты, ни права. А в солдаты иди и служи верой и правдой, а за что? В деревне урядник, становой пристав, земский начальник, жандармы, стражники, все защищают только помещиков и богатеев, а о крестьянах и рабочих никто не вспоминает, до тех пор, пока не дойдёт очередь идти в армию воевать куда-нибудь на Балканы или в Манчжурию. А за что идти туда -- не спрашивай.
Неделя, прожитая с новобранцами в Манеже, мне во многом раскрыла глаза, я стал понимать, что мы - солдаты и новобранцы одинаково невольники и нас готовят к братоубийственной войне, как с внешними врагами, так и с внутренними. Я вспомнил, как весной 1911 года, перед уходом в лагеря, всему нашему полку выдали боевые патроны, по 100 штук, причиной выдачи патронов было то, что рабочие сормовского завода хотят напасть на наш полк и перебить весь полк. Хотя никто не верил этим сказкам, в нашем полку были солдаты из сормовских рабочих, например, солдат Сальников. Впоследствии оказалось, что сормовские рабочие в это время объявили забастовку с требованием увеличить зарплату.
Новобранцев в Манеж было согнано много, не менее трёх тысяч и все ожидали отправление по частям. Пьяных новобранцев можно было увидеть редко, большинство новобранцев лежали на нарах, а некоторые играли в карты. И вот настал день отправки солдат по частям, по разным городам Российской империи.
Числа 18 ноября новобранцев разбили по группам и сказали, кто в какую часть и в какой город поедет. Мне досталось ехать на дальний восток, в Китай, в Манчжурию. День отправки наших, едущих в Манчжурию новобранцев был назначен 23 ноября. Новобранцы с утра 23 ноября вели себя беспокойно, набирали запас продуктов на дорогу, прощались с родными и знакомыми, а вместе с этим изрядно выпивали, да и те, которых никто не провожал, которых проводили дома в деревне, тоже напоследок выпили.
Из Манчжурии, из Харбина за новобранцами приехал офицер, штаб-капитан Львов и мы, солдаты 37-го пехотного полка были переданы в его распоряжение. Новобранцев из Нижнего Новгорода направляли на Дальний Восток 1000 человек, всего загрузили 28 -- 30 вагонов.
Нас, солдат, прикомандированных для сопровождения новобранцев, прикрепили по вагонам - на каждый вагон одного сопровождающего, который по приказу начальника эшелона Львова, являлся старшим вагона. Новобранцы были размещены по 40 человек в вагон. И вот, часов в 10 утра 23 ноября Львов приказал новобранцам построиться и идти на Ромодановский вокзал. Новобранцы не торопились выходить из Манежа, многие из них выпивали на прощание, некоторые просто лежали на нарах и не торопились выходить под осенний дождик. Они же никакой дисциплины не чувствовали, и не знали, новобранцев пришлось выводить из Манежа часа полтора. Сам начальник эшелона Львов взялся за выкуривание новобранцев из манежа, но и то дело продвигалось медленно. Львов получил не одну матерщину от новобранцев и поэтому был сильно раздражён. Когда, наконец, собрали всех новобранцев, Львов приказал идти на стацию и на станции построить новобранцев около своих вагонов, но посадку в вагоны не производить до особого распоряжения. Мы пришли на стацию Ромоданово, нам показали эшелон, в который мы должны делать посадку, на вагонах мелом были поставлены номера и каждый старший встал около своего вагона и пытался удержать новобранцев от преждевременной посадки. Но новобранцы, в большинстве своем, были выпивши и не обращали внимание на старших, подходили к вагонам и сразу садились в вагоны, потому что на улице шёл дождь со снегом и стоять у вагона было холодно, и удержать новобранцев на дожде было нельзя. Они не обращали внимание на то, что старший вагона посадку не разрешает - они садились в вагон. Когда приехал начальник эшелона Львов, новобранцы ужу сидели по вагонам и распевали песни. Львов подошёл ко мне и спросил, почему я посадил новобранцев в вагон и не выполнил его распоряжение. Я доложил, что они пьяные и не слушают моих команд. Тогда он подошёл к открытому вагону и спросил, почему они без разрешения сели в вагон? Из вагона кто-то из новобранцев обругал Львова матерным словом. Тогда Львов развернулся ко мне лицом и ударил меня кулаком по голове. Львов был сильный офицер и ударил больно, но я всё же не упал, удержался на ногах. Новобранцы видели, как меня ударил Львов, и закричали: "Пырни его штыком в брюхо!" Правда, у меня в руках была винтовка со штыком и у меня мелькнула в голове мысль, что можно бы Львова ткнуть штыком в брюхо, но было страшно получить расстрел или пожизненную каторгу.
В этот же день наш эшелон покатил на восток, оставив Нижний Новгород, в котором я тосковал о свободной жизни.
Наш воинский эшелон на восток продвигался медленно, как будто не торопился доставить новобранцев в Харбин. Однообразна и скучна жизнь в вагоне, и днём, и ночью все лежат на полках - нарах. Ночь ото дня отличается лишь тем, что на станциях великой сибирской магистрали люди выбегали из вагонов за кипятком, а иногда за водкой. Возвращались в вагон и начинали пить чай и распивать водку, а после пели песни и играли в карты.
Ехали мы до Харбина 28 суток. Проезжали бесконечные леса, тайгу, много больших и малых станций и вот, доехали до озера Байкал. Поехали дорогой вокруг Байкала, на которой было более 50 туннелей. Интересно то, что за 28 суток езды от Нижнего Новгорода до Манчжурии, до Харбина не читалось ни книг, ни журналов, ни газет. День и ночь ехали в этих "телячьих", т. е. в товарных вагонах, в которых на четырёх полках помещалось 40 человек. На товарных вагонах было написано: 8 лошадей, 40 человек. За всё время пути в вагон к новобранцам никто из офицеров не приходил, не интересовался, как себя чувствуют новобранцы, не было проведено никаких бесед, ни на культурную, ни на военно-политическую темы. Новобранцы варились в своём соку, они, от большой скуки пели заунывные песни, играли в карты и изредка пили водку.
Новобранцам полагалась горячая пища в пунктах питания на больших станциях. Но этой пищей они угощались только раза два в неделю.
Итак, в вагоне темно, тесно и холодно, на воле за стенами вагона морозы 30 и более градусов. Вагоны везут и везут новобранцев на восток, в Китай, зачем, никто не знает.
Много проехали полей, рек, озёр, тайги, станций и туннелей. И вот мы в Манчжурии, в городе Харбине. Привезённых нами новобранцев распределили по воинским частям, а нас, сопровождающих солдат, отправили ещё дальше, в Уссурийский край, в город Никольск-Уссурийск.
Мы, солдаты и новобранцы, увидели здесь, в Китае и Манчжурии для себя много нового, никогда раньше не виданного. Проезжая в вагонах по железной дороге, не сталкиваясь в быту с китайцами, нельзя представить, что это за народ. Но сразу бросается в глаза физическая отличия китайцев. Они узкоглазые, с выдававшимися скулами, цвет лица смуглый, волосы чёрные и заплетены в косы. Одежда китайцев тоже другая - нет русских шуб, бекеши, пиджака, чапана и тулупа, не видно лаптей с онучами и валенок. Хотя манчжурские морозы мало уступают сибирским. Китайцы одеты в ватные одежды, вроде поповских поддёвок, а большинство - в короткие ватники, которые только на половину прикрывают бёдра, в широких штанах. На ногах у них обувь тоже сшита из материи и ваты, на голове шапка-ушанка. Вся одежда сделана из синего хлопчатобумажного материала. Народ - китайцы, как нам показалось, менее живой, менее поворотливый.
Нам из вагона были видны китайские деревни, их глиняные фанзы, их упряжь и сбруя. Всё это не такое, что мы привыкли видеть у себя на родине. Здесь нет тех построек, что в наших деревнях, где от одного края деревни до другого конца стоят деревянные, бревенчатые дома, обнесённые вокруг сараями и надворными постройками. Нет "чанных" ворот из тёса и тесовых заборов и т. д. (прим. Чанные ворота, уф. с калиткою, со столбами и крышей; полотна обиты тесом и украшены резьбою (Наумов)) В Манчжурии всё сделано из глины. Даже упряжь и средства перевозки гужевым транспортом другие. Вместо нашей телеги, которая едет на четырёх колёсах, у китайцев арба на двух больших колёсах. Для перевозки грузов в эту арбу запрягают две или три лошади гусем, т. е. одна лошадь перед другой.
Харбинов имелось два: старый - китайский город, который состоял из глиняных фанз и новый Харбин с двух- и трехэтажными домами, построенными из кирпича и камня. В новом Харбине жили преимущественно русские. В Харбине все товары были намного дешевле, чем в России. Например, фунт сахара стоил 12 копеек, тогда как в России фунт сахара стоил 18 копеек. Тёплое бельё в Харбине стоило рубль пара, а в России - 1 рубль 80 копеек, одеяло тигровое в Харбине стоило 4 рубля, а во Владивостоке 8 рублей и т. д. Интересно, что в Манчжурию эти товары шли из России: сахар, хлопчатобумажные и шерстяные ткани. Манчжурия оказалась местом для свалки товаров - рынок для демпинговых товаров, даже водка и коньяк с русской этикеткой и то были дешевле в два раза.
Как проехали озеро Байкал, так лесов стало меньше, а в Манчжурии их вовсе не стало видно. В Харбине мы прожили дней 10 и нас отправили в Уссурийский край, в город Никольск-Уссурийский. Никольск-Уссурийск - это уездный город, находящийся километрах в 140 от Владивостока. Потом, дней через 5 нас прикомандировали к 4 сибирскому полку. Но дней через 20, нас, прикомандированных, разбили по полкам первый стрелковый дивизии. Нас, человек 8 направили в Первый сибирский стрелковый Его величества полк. Этот полк стоял в селе Раздольное, от Н. Уссурийска километрах в 40 на восток, между Владивостоком и Н. Уссурийском. Село Раздольное находится от железнодорожной станции Раздольная километрах в 4, по железнодорожной линии на восток. Уссурийский край в простонародье называли "Зелёный клин". Это был, действительно зелёный клин. Вокруг с. Раздольного были сопки, горы, хотя они и не велики, высотой 250 - 300 метров, но они были покрыты лесом.
Кругом были видны леса и степи, поросшие высокой травой. В виду того, что край был заселён очень редко и только вдоль железной дороги, поэтому степные высокие травы скотом не поедались и осенью высыхали, а весной, чтобы лучше росла новая трава, сухую старую поджигают, и эта трава горит несколько дней, пока не выгорит вся степь. Эти степные пожары и зарево от них можно было видеть каждую весну.
Русских и украинцев в крае было мало, правда, украинские сёла местами были большими, и они занимались сельским хозяйством, но других сёл со славянским населением, занимавшихся сельским хозяйством было мало в сравнении с бескрайними просторами края. В те времена в Уссурийском крае жило много корейцев и китайцев, но и они жили вокруг городов, вокруг населённых пунктов и воинских частей, где можно было бы сбывать овощи, картофель, капусту. Корейцы и китайцы занимались огородничеством и этим кормились сами и снабжали населённые пункты.
На Дальнем востоке положение солдат царской армии было такое же, что и в России. Также муштровали строевой подготовкой: шагистика, ружейные приёмы, построение во взводные колонны, ротные и батальонные колонны и т. д.
Итак, при разбивке я попал в 13-ю роту первого полка. Казарменные помещения для солдат двух батальонов были каменные, а для других двух батальонов - одноэтажные деревянные. Солдаты полка несли караульную службу: охраняли продовольственные склады, которые находились в конце села Раздольное, в роще. Между прочим, солдаты опасались ходить в караул по охране интендантского склада, т.к. склад находился на краю леса, который спускался с сопок к селу и охраняемым складам. Бывали случаи, что разводящий поставит часового на пост у склада, а через два часа приведёт сменного часового, то на посту солдата нет, только в стороне валяется где-нибудь винтовка, а солдата утащил тигр. Правда, местные охотники стремились убить тигра, но этого осторожного зверя убить им не всегда удавалось.
Один случай был такой. Один сверхсрочный фельдфебель, служивший на Дальнем востоке, состарился, ушёл на пенсию, но из Раздольного не уехал, а остался жить там. Он был ещё здоровый и занимался охотой. И вот однажды в полку пала лошадь, а падаль вывозили за село, на съедение собакам и зверям. Отставной фельдфебель попросил конюхов полкового обоза отвезти лошадиный труп туда, куда укажет он. Когда труп был доставлен на указанное место, фельдфебель поставил к трупу три заряженные винтовки. Они были приспособлены так, что, когда зверь придёт к трупу утолить свой голод, одна из винтовок обязательно должна была выстрелить. Так и получилось. На следующий день к трупу пришёл тигр, одна из винтовок выстрелила, и тигр был ранен так, что от туши уйти не мог. Утром пришёл фельдфебель к трупу и видит, что около туши лежит тигр. Охотник знал, что тигры способны притвориться мёртвыми и потом, как подойдёт охотник близко, броситься на него. Долго ходил старый служака около тигра, но тигр не проявлял никаких признаков жизни. Наконец, он решился подойти к тигру. Как только фельдфебель подошёл близко к раненому тигру, зверь бросился на него, но не смог охотника свалить ввиду сильного ранения обеих задних ног. Охотник был застанут врасплох и защищаться от тигра был не в состоянии. Но всё же охотник понял, что зверь тяжело ранен и с ним можно бороться. Охотник намеренно засунул руки глубоко в пасть, тигр отгрызть их не мог. Руки охотника были сильно поранены зубами, но ещё были достаточно сильны и вцепились внутри пасти за язык и гортань. Тигр из-за ранения не мог действовать задними ногами, а фельдфебель был человеком сильным и физически развитым, он, вцепившись обеими руками в пасти тигра, правым коленом сильно сдавил горло тигру. Борьба продолжалась около часа, тигр начал задыхаться и, наконец, издох. Фельдфебель, как только освободился от зубов тигра, не стал задерживаться около тигра, а пошёл домой и по пути зашёл в медицинскую амбулаторию. Там ему промыли и почистили раны на руках, забинтовали, а ран на руках было не менее 30. Через неделю на обеих руках образовалась гангрена и врачи отрезали ему обе кисти рук.
В первом стрелковом полку мне пришлось прослужить один год и три месяца. Летом наша часть стояла в лагерях около города Никольск - Уссурийск. Лагерная служба проходила так же как в Н. Новгороде на станции Сейм. Та же муштра, те же занятия. В лагерях в Н. Уссурийске я впервые увидел увидеть самолёт, летящий в воздухе. В 1913 году самолёты были не такие, как сейчас - с фюзеляжем и с кабиной, этого ничего не было. В воздухе летело что-то вроде рамы с крыльями и хвостом.
Что же представляет из себя село Раздольное. В этом селе около 250 дворов, люди занимаются торговлей и обслуживанием воинских частей. В селе есть деревянная церковь, и имеется там дом терпимости, никаких фабричных или кустарных предприятий не было. К северо-востоку от села, стояли воинские части - наш пехотный полк и, какая-то артиллерийская часть. Все части пехотных полков на Дальнем востоке назывались стрелковыми полками. Но служба солдат была такая же тяжёлая, как в России.
Осенью 1913 года наша дивизия участвовала в манёврах, наш полк пешком в походном порядке прошёл от Никольск-Уссурийска до Шкотова, это около 150 километров. В пути во время похода нам не попалось ни одно русское село или деревня. Всё время шли лесами и горами, ни каких дорог и мостов тоже не было, речушки и речки переходили вброд. Изредка, в глухих местах попадались корейские поселения в пять или десять дворов. Корейцы занимались охотой и огородничеством.
Вблизи железнодорожных станций и городов были и довольно большие сёла, преимущественно из украинцев, которые занимались крестьянством, но их было мало. Вдали от железной дороги край пустовал.
Условия военной службы на Дальнем востоке были те же, как в России, разве только зарплата солдатам выдавалась в Сибири по 75 копеек в месяц, а в России по 50 копеек. Кажется, в сибирских полках дисциплина была слабее или, вернее говоря, было меньше офицерского озорства над солдатами.
Служа в селе Раздольное, я скучал о воле, о родине, но время проходило быстро и пятнадцать месяцев службы в Раздольном пришли к концу. В начале марта пришёл приказ, что солдаты срока службы 1911 года увольняются в запас с 18 марта 1914 года по старому стилю. Я ещё осенью изъявил желание остаться на жительство или на заработках на Дальнем востоке. Желающих остаться, оставляли с некоторыми поощрениями, а именно: солдат, не уехавший на родину, имеет право через год прийти к воинскому начальнику и потребовать отправления на родину за счёт государства. Наш 1911 года должны были уволить в запас армии ещё конце октября или в ноябре 1913 года, но нас задержали в виду конфликта между Германским государством и Россией. Но всё же, настал день увольнения из армии, этот день был 18 марта 1914 года. Солдаты срока службы 1911 года были освобождены от воинских занятий на три дня, чтобы приготовиться к отъезду. Радости и шума у уезжающих в запас не было конца. Они шутили, пели песни, инсценировали посадку в вагон, издавали паровозные гудки, стук колёс и т. д. Но был и неприятный случай. За сутки, т. е. в ночь на 17 марта был ранен винтовочной пулей один уезжающий в запас армии солдат, фамилия его была Крайнов. Он был в чине ефрейтора и до увольнения командовал отделением в первом взводе. Он был придирчив к солдатам и груб, и солдаты его не любили. Когда его уволили в запас, то оставшиеся служить солдаты обрадовались, что Крайнов уезжает. Но вот, ночью на 17 марта, солдаты уже лежавшие в постели, спокойно спали, так же спал и Крайнов, вдруг услышали крики Крайнова "Ой! Ой!". Солдаты, лежавшие около Крайнова, вскочили и стали спрашивать, что случилось? Крайнов говорит, что его кто-то ударил по ноге и нога от боли отнялась. Крайнов сел, отбросил одеяло, и нога у него была вся в крови, пробитая насквозь пулей икра ноги. Солдаты немедленно сообщили дежурному по роте, тот доложил дежурному по полку. Прибежал из амбулатории фельдшер, перевязал ему ногу и предложил Крайнову идти в лазарет на лечение, но он отказался, сказав, что он три с лишним года ждал увольнения, а тут опять оставаться, нет, не пойду в лазарет лечиться, а поеду завтра домой. Стали расследовать, откуда прилетела пуля и ранила солдата. Оказывается, что часовой, стоявший на посту около полковой лавки, обнаружил, что у двери лавки кто-то возится. Часовой крикнул: "Кто это там"? Человек побежал по направлению помещения нашей роты и часовой выстрелил по убегавшему, но, оказывается, промахнулся - не попал в убегающего. Пуля пролетела сквозь три стены из толстых брёвен, ранила Крайнова и застряла в нарах. Крайнов хотя и с перевязанной ногой, всё же уехал домой 18 марта, а я 19 марта сел на разъезде в Раздольном на поезд и поехал искать работу в городе Владивосток. Прощай село Раздольное навсегда!