Аннотация: Утро. Я проснулся - и моя жизнь изменилась. Всё стало так сложно. Мой отец заболел, и мать отправляла меня к деду - к деду, который был мне чужим. Далекая деревня - и странное чувство, что я здесь когда-то был. Но я ничего не помню. Жёлтый уютный домик, село и простор. Свобода и приключения - вот, что ждало меня в декабре. Дед Тимофей, ставший другом. Правда, скрытая моей матерью, и ещё много всего. Ах да, приключение тоже было, да ещё какое. Из дневника Ивана.
Тревожная ночь ушла, оставив меня лежащим в постели - уставившись в потолок. Сна ни в одном глазу. За секунды до звонка я хлопнул по металлической кнопке старенького красного будильника, стоящего на деревянной табуретке возле стены. Спать не хотелось, но и вставать тоже. Позавчера похолодало так резко, что я постоянно мёрз: сколько бы тёплой одежды на мне ни было, я просто не мог согреться. И теперь я просто лежал, греясь, накрытый пуховым одеялом, и посматривал одним глазом в окно.
На улице ещё темно. Уже середина декабря, а снега всё нет. Я знал, что земля чёрная и голая, местами окована ледяной коркой морозного инея. Знание, что на улице очень холодно, тоже не давало согреться изнутри, словно в душе поселилась зима, а в животе застыл кусочек холодного льда.
Задумавшись, я чуть не вскочил, когда приоткрылась белая деревянная дверь, впуская в комнату маму. Увидев, что я не сплю, она сказала:
- Полежи ещё, Иван, а если хочешь, то вставай - завтрак готов. Как поднимешься, собери вещи. На каникулы ты отправляешься к деду.
"К деду?" - хотел переспросить я, но не успел. Мать ушла, закрыв за собой дверь, оставив меня в одиночестве недоумевать и строить догадки, почему я еду к деду.
Я всё-таки встал, оделся, умылся и бодрым, освежённым зашёл на кухню. Взглядом умелой и голодной ищейки я прошёлся по плите, подмечая закипевший чайник, заварник, залитый доверху и укутанный полотенцем, чтобы чай настоялся, и большущую тарелку пышных оладьев, горячих и румяных, таких, что от их вида у меня потекли слюнки и живот просительно заурчал: "Хочу".
Мать пила кофе и курила. Нервничает. Наверное, что-то случилось. Я на стуле придвинулся к столу, и мать наложила мне румяные, пышные оладки и одноглазую оранжевую яичницу. Оладьи я запивал молоком. Я молока не люблю, но вприкуску с вареньем, сладким, густым и клубничным, становилось так вкусно, что пальчики оближешь. Я ел молча и наслаждался теплом, поселившимся вместе с едой в моём оледеневшем было пустом желудке, который после проглоченной еды потеплел, а лёд в нем все же растаял, и я согрелся.
Выкурив сигарету, затушив короткий бычок в пепельнице, мать допила кофе и только затем перевела взгляд на меня. Грусть и волнение застыли в её карих глазах плёнкой усталой тревоги, делая их тускло-карими. Хорошее настроение и радость обычно заставляли её глаза блестеть золотом. Так мы и глядели в глаза друг друга. Я первым не выдержал и отвёл взгляд, уставившись в полупустую тарелку. Она встала и подошла ко мне. Погладив меня по голове, сказала:
- Сынок, отец заболел. Я вылетаю к нему.
Папа работал в Москве, в крутой строительной фирме. Когда наш семейный похоронный бизнес прогорел, отец, отчаявшись, рискнул и отправился к дяде Коле в Москву, чтобы стать его компаньоном. Он не пожалел. Дела фирмы пошли в гору. Строительная компания "Коржевский и Ко" начала приносить неплохой доход. Отец стал правой рукой Николая. Кажется, сейчас они строили новый жилой комплекс. Новость, что отец заболел, тяжёлым камнем опустилась в живот. Аппетит пропал, я отодвинул тарелку.
- Что с ним? - спросил я, глядя на мать.
- У него воспаление лёгких, - после паузы продолжила мать - Я точно не знаю, - резко бросила она, виновато глядя мне в глаза.
После её слов молчание повисло между нами плотной холодной стеной. Я обдумывал новость. "Боже, помоги моему отцу, и я всегда буду посещать церковь и подавать нищим деньги". Я не религиозен, но в Бога верил. Ещё с тех пор, когда моя бабка Света рассказала мне о чуде, связанном с моим появлением на свет. Я так задумался, что даже не слышал, как мать подошла ко мне, обняла и нежно прижала к себе. Её густые медовые волосы упали мне на лоб, и я ощутил слабый запах зелёных яблок - запах её любимого шампуня для волос.
- Прости меня, Ваня, я не хотела повышать на тебя голос. Это всё нервы.
- Не извиняйся, мама. Я всё понимаю, правда. Ты просто волнуешься, вот и всё.
Она улыбнулась, и её улыбка, тёплая и немного печальная, скинула ей лет десять, снова превратив в девчонку. А ей сейчас далеко за тридцать.
- Ваня, - прошептала она. - Поешь. Мы скоро едем, я позвонила твоему деду и договорилась с ним. Ты понял?
Я кивнул, а она продолжала:
- Давай сделаем так: я соберу твои вещи, а ты доедай. Дорога предстоит долгая, и поесть удастся не скоро.
Я промолчал, и она ушла. Доедая яичницу и остывшие оладки, я посмотрел на старый торшер, чей абажур навис над столом. По-моему, его давно пора выбросить. Зеленовато-жёлтый, с кленовым рисунком, поблекшим от частого мытья, он оставался частью маминых воспоминаний о прошлом. Это был подарок отца, дорогой для тех лет, но хранящий его любовь и заботу. Как говорится, дар от души. С потолка спускался паук. Его огромная мохнатая тень свесилась с лампы, падая на стол. Тонкие, увеличенные в несколько раз лапы быстренько семенили, держась на тонкой паутине. "Интересно, какую новость принёс паук. Надеюсь, хорошую", - подумал я, глядя в окно.
Почти рассвело, холодные тёмные тучи обещали серый, тоскливый и мрачный день, без надежды на солнце. Голубь, одинокий и нахохливший от холода перья, приземлился на карниз. Его красный глаз моргнул, затем уставился на меня, словно выпрашивая корм. Я встал, приоткрыл окно, предварительно взяв кусок недоеденного блина. Голубь довольно закурлыкал, склёвывая оладку. "Вкусно, небось".
В любой момент могла зайти мать, а она голубей не любила.
Надевая тёплые зимние вещи, я рассеянно смотрел на книжную полку, где аккуратно стояли мои личные книги. "Что же мне взять в дорогу?" - подумал я, оглядывая свою обширную коллекцию. Постояв минуту-другую, я взял свою любимую книгу Г. Ф. Лавкрафта "Локон медузы", толстенную, в ярко-красной обложке - про Конана-варвара, и тонкую, изрядно потрёпанную книжонку Рэя Бредберри "Марсианские хроники".
Мой тёплый свитер заколол шерстяными ворсинками, которые даже через надетую под низ майку, ощущались всем телом. Мне сразу же захотелось его снять и надеть что-то другое, но он подарок моей матери, а она так радуется, когда видит его на мне. Сложив вещи в большой военный рюкзак, ядовито-зелёного цвета хаки, я затянул узлы, слыша далёкий, но громкий голос моей матери:
- Ваня, ты готов? Торопись! Нам выходить через двенадцать минут.
Остановка расположена напротив нашего дома. Сегодня было, на удивление, многолюдно, а автобус задерживался.
- Поедем на маршрутке - сказала мать, поправляя серый капюшон на своём пальто.
Её щеки порозовели, ветер растрепал распущенную гриву волос, и она казалась молодой девчонкой. Если только убрать морщины, лежащие возле уголков её глаз.
Чёрный салон маршрутки оттенял серый мир за окном, добавляя мрачности. Машина была набита битком, но нам повезло: мы сели, а многим пришлось стоять, держась за спинки кресел и единственный поручень. Толстая тётка, в норковой шубе, растрепанная и взмокшая от пота, недобро зыркала на сидевших чёрными глазами, словно вымещая своё недовольство на тех, кто сидел.
Передав по цепочке за проезд, я стал ждать талон и сдачу, мельком поглядывая на людей. Семейная пара. Девочка, лет пяти, вся в розовом, похожая на сладкий малиновый зефир, такой же приторный и противный. Старушка с плетёной корзиной, в которой сидит пушистая персидская кошка. Она всё пытается поддеть головой неплотно закрытую крышку и выбраться на свободу.
Водитель прибавил звука, настроив радиоприёмник. На минуту установилась тишина. Все, как зачарованные, слушали прогноз погоды. Голос комментатора был мягкий, успокаивающий. Он словно и не говорил этих странных вещей, который в последнее время стали нормой. В выходные ожидалась переменная облачность. Возможен мокрый снег. Ветер сильный, порывистый, а в отдельных местах объявляется штормовое предупреждение... Дальше я не слушал, так как водитель затормозил. Мы приехали.
Железнодорожный вокзал Могилёв-2. Мы встали, протиснулись и, открыв дверь, вышли из микроавтобуса. Наше тёплое место заняла та самая толстая тётка, в длинной норковой шубе. Я успел увидеть, как она села, вздохнула с явным облегчением и сняла шапку. Её слипшиеся рыжие волосы напомнили мне шерсть мокрого пуделя, так что от этой картинки, яркой вспышкой промелькнувшей перед глазами, мне стало смешно, и я с трудом заставил себя превратить пробравшуюся в моё горло смешинку в наигранный кашель, боясь повышенного внимания со стороны матери. А что-то объяснять я ей не хотел.
Мы бодро шагали по полупустому перрону. Было либо неудачное время, либо просто никто никуда не спешил, а все желающие разъехались в пятницу. Сегодня суббота, а завтра католическое рождество, которое, как и все праздники, никто не отменял. Мама купила билеты. Мне в один конец, а себе в два.
- Не спи, Ваня. Ау! - крикнула она мне, когда я присел в жёлтое деревянное кресло, стоящее в тоскливом белом зале ожидания.
- Проспишь, и мы опоздаем. Ваня, ты меня слышишь? - переспросила она, глядя на моё лицо.
- Да не сплю я, - ответил я на её вопрос. - Просто задумался, вот и всё.
- Не витай в облаках, - сказала она мне, успокоившись.
А я смотрел на круглые часы, висящие на поблекшей зелёной стене, которую давно пора красить. "Без пяти час. Осталось ровно пять минут до прибытия нашего поезда", - подумал я, рассматривая двоих мужчин, одетых в искусственные полушубки тёмного цвета и похожих на выходцев из деревни.
В тишине громко заскрипели вокзальные часы. Стрелка на миг замерла, а потом поползла обратно, сдвинув время вперёд. Час ноль-ноль. Я поднялся, неохотно покидая нагретое кресло.
Перрон длинной белой стрелой тянулся вдаль. Синяя деревянная лавка - вот и вся станционная остановка. На ней сидели те, кто успел занять место, и те, кому было не слишком холодно. Бабушки с внучками. Подростки, постарше меня, и женщины, закутанные в тёплые куртки, пальто всех цветов и размеров. Преобладали в одежде тёмные тона. Они делали серый день ещё более мрачным. Наконец, с опозданием в три минуты, оглушительно свистя, прибыл наш поезд. Зелёная краска вагона местами поблекла от времени, но всё равно вагоны выглядели довольно приветливо.
В поезде было тепло, и после десяти минут езды мне стало жарко. Я расстегнул серый пуховик, развязал шарф и скинул полосатую шапку с дурацким нитяным помпоном - тоже подарок матери. Мы сидели. Вагон был заполнен наполовину. Напротив нас сидел усатый мужчина и бабушка с внучкой. Мужчина увлечённо читал газету "Спид инфо". Интересно, наверное. Ведь на обложке красовалась картинка с НЛО, и я прочитал два слова: "... по свидетельству очевидцев..." Больше мне разглядеть не удалось, как я ни старался заглянуть. Мать увидела, что я дергаюсь, и тронула меня за плечо, сказав:
- Ваня, перестань.
Позади нас заплакал ребёнок, резко и надрывисто. Ненавижу детей. Неужели когда-то я тоже был таким писклёй? Нет, точно не был. Даже страшно представить
Я ехал и смотрел в окно. В сером, давно не мытом стекле быстрым размытым пятном пролетали однотипные деревянные дома деревни. Деревья, с давно облетевшими листьями, казались одинокими и незащищёнными. Голую землю местами покрывала пожухлая жёлтая трава, успевшая заледенеть от ночного мороза. Дома выглядели старыми, и у меня сложилось впечатление, будто там давно никто не живёт. Словно деревня давно вымерла.
Я знал, что в селе живёт так мало людей, что их можно буквально пересчитать по пальцам.
Как мне рассказывали отец и мать, да и в школе, лет десять назад под влиянием глобального потепления произошли резкие и очень сильные перемены. Теперь у нас, в Белоруссии, практически не бывает лета. Зима сдвинулась, и холода, дикие и затяжные, приходят к нам в январе. Снег лежит почти до мая, а потом наступает весна, длиной в один день. Потом погода становится такой жаркой, что плавится асфальт. Это длится около месяца, потом начинается сезон дождей. Я к этому привык, ведь другого не видел. Но мои мать и отец успели повидать настоящие сезоны, какими они должны были быть изначально.
Как говорили, к этому, к изменению, всё и шло. Погода вела себя отвратительно и нестабильно уже давно. Просто её последний рывок был таким резким, что последствия оказались непредсказуемыми... Наверное, я задремал, потому что резко открыл глаза, когда поезд дёрнулся и замер.
- Приехали, - сказала мне мать. - Пошли, Ваня. Нам ещё топать, а я хочу успеть вернуться до темноты.
И я второпях застегнул куртку, а затем, нацепив на плечи рюкзак, встал и начал проталкиваться к выходу.
На станции Галынец выходило много народа. Тамбур был полон едкого табачного дыма. А передо мной стоял виновник сизого безобразия - лысый мужик с нашейной татуировкой, спиралью уходящей под свитер. С высоким лбом и стеклянным взглядом серых глаз. Какая-то женщина хотела его отругать, но, присмотревшись внимательнее, отошла, так и не раскрыв рта. Прокашлявшись, я вышел, вперёд пропуская мать, думая, что дядька - типичный зек и наркоман. Связываться с ним - беду призывать.
Станция - маленький одноэтажный домик, похожий на сарай. Зелёная крыша, белые стены и окна с приваренными железными решётками, успевшими заржаветь. Этот дом заставил что-то внутри меня повернуться и вызвал чувство дежавю.
- Мама, - позвал я. - Я был у деда раньше?
- Да, был. Когда тебе было два года, то мы часто сюда приезжали, - просто ответила она и, взяв меня за руку, потянула к переходу, ведущему через рельсы к дороге и лесу, густому и тревожному.
Поднялся ветер. Он дул мне в спину. Деревья трещали кривыми ветками, кусты лапами цепляли меня за одежду и слегка царапали по лицу.
- Мама, долго нам идти? - спросил я.
- Если поторопимся, то ровно тридцать минут.
- Хорошо, - пробурчал я и снова погрузился в свои мысли. Разговаривать с матерью я не любил.
Лес встречал нас тишиной, только ветер скрипел еловыми ветками. Мы шли, я слышал шуршание своих шагов, топот каблуков матери, биение своего сердца и хуканье клубов пара, белыми кольцами вырывающихся из моего рта. Мы подошли к речке, потом поднялись на горку, на которой росли молодые берёзки и кусты ежевики, а может, и орешника, густого, низкого и раскидистого. Мне трудно судить о нём точно: сейчас декабрь, и на деревьях не осталось листвы. Мать долго молчала, а потом, словно почувствовав стыд, а может - вину, стала говорить не переставая, рассказывая обо всём вперемешку, но в целом я кое-что уяснил. Наша деревня называется Галынец. Раньше здесь находился конезавод. Теперь он закрылся. В деревне проживали одни старики, на одну улицу - один-два человека от силы. Многие дома стоят заброшенными. В пяти километрах находится Ямницкая военная часть.
Я знал, что давным-давно мы там жили. Мне тогда было полтора года, и, если честно, я той жизни даже не помню. Всё для меня является простым фактом, так как воспоминаний нет. Наконец тропинка вывела нас на широкую, изрытую глиняную дорогу, и мать сказала:
- Вон, Ваня, посмотри! Вверху елкин домик.
И вправду: прямо напротив дороги две толстые ели срослись, макушками образуя фигуру, очень похожую своими очертаниями на маленький хвойный дом.
- Ух, ты! - ответил я. - Никогда такого не видел!
- Теперь будешь теперь знать. Это главный ориентир, ведущий к дороге. Теперь не заблудишься, - продолжила мать.
Мы шли ещё минут десять, потом лес закончился. И голое поле встретило нас, сливаясь с серым горизонтом. Вскоре показались дома. Маленькие, деревянные заброшенные. Возле колонки залаяла маленькая собачонка. Потом, завиляв хвостом, она побежала за нами, выпрашивая еду. За поворотом стоял крашенный синей краской магазин " Продукты". Мы обошли его и спустились с узкой дороги, выходя к длинному ручью, через который перекинут деревянный мост.
- А вот и дом твоего деда!
- Где? - переспросил я.
Мать не ответила, но я понял, что жёлтый дом на холме и есть жилище моего деда Тимофея.
Дом сиротливо стоял на холме. Одноэтажный и деревянный, жёлтого, как солнце, цвета, он был украшен деревянными ставнями, с белыми цветами ромашек по краям. У меня сложилось приятное впечатление, и я сразу же отогнал это чувство в сторонку, думая, что не важно, какой дом, главное - какой у меня окажется дед. Мы подошли к синей калитке, высокой и деревянной. Мама позвонила в белый, с чёрной кнопкой звонок. "Динь-дон!" - раздалось где-то в глубине дома. Залаяла собака, звякнула цепь. Парадная дверь открылась, и на крыльцо вышел мужчина. Я долго всматривался в его изрезанное морщинами волевое лицо. Густые седые усы, красная вязаная шапка, чёрная телогрейка и сапоги - вот что я сразу увидел. Я стоял и смотрел на него, а он на меня, пока моя мать не пихнула меня локтем, резко шепнув:
- Поздоровайся с дедом, Ваня!
И я поздоровался, громко сказав:
- Здравствуйте, - вновь встречаясь с ним взглядом.
Его глаза, пронзительные, как летнее голубое небо, светились душевным теплом. Глядя на нас сверху вниз, дед пробурчал:
- Здравствуй, Галя, здравствуй, Иван! Как же ты вырос, как возмужал.
Мать поставила сумки на плитку, идущую ровными квадратиками, начиная от калитки к крыльцу, и сказала:
- Ну, Тимофей, привезла тебе Ваньку. Береги его, а я ухожу. Скоро мой рейс.
И она, развернувшись и больше ничего не сказав, ушла. А я остался, глядя на деда, такого одновременно знакомого и чужого.
- Что молчишь, Иван? Не бойся, я не кусаюсь. Пошли в дом, поглядишь на моё хозяйство.
Дед взял большую сумку и легко потащил её в дом, а я смотрел ему в спину, а поднимаясь по крыльцу, оглянулся на двор.
Внутри дом был очень просторный и тёплый. Мебель старая, наверное, даже довоенная, но всё равно было уютно и чисто, что я сразу зауважал своего аккуратного деда, мысленно добавив к его оценке баллов пять. Так как порядок я любил. Пройдя по коридору, мы вышли на кухню, где находилась большая русская печь. На ней, удобно расположившись на старых куртках и одеяле, свернулся в клубок чёрный толстый кот. Позже я узнал, что кота зовут Степан и у него есть постоянная подруга, серая и пушистая кошка Мурка. Белый круглый обеденный стол был накрыт тонкой кружевной скатертью. Шкаф, высокий и скрипучий, покрытый лаком, украшало овальное узкое зеркало, висевшее на его двери. Он стоял у стены, оклеенной цветочными, слегка пожелтевшими обоями, на которых висело множество фотографий в деревянных, видимо сделанных дедом рамках. Цветные фото чередовались с чёрно-белыми. Среди лиц я узнал только себя и мать, а также отца. Остальные люди выглядели чужими. Увидев, что я смотрю на фото, где дед стоит рядом с молодой девушкой и женщиной постарше (возможно, её матерью), дед сказал, словно прочитав мои мысли:
- А это Ваня, моя первая жена Лида и моя дочь, твоя тётка Оксана, можешь называть её Ксюша, как и я. Когда вы встретитесь, то ты ей понравишься, мальчик мой.
- Хорошо, - ответил я, тут же спрашивая: - Когда она приедет?
- Ну, к Новому году заедет обязательно, можешь не сомневаться.
После дед Тимофей показал мне мою комнату. Она была следующей после зала, где стоял маленький серый стол и старый телевизор " Витязь", а также большой диван, с мягкой спинкой и деревянной полкой, приделанной к ней поверх, там ещё крепилось узкое деревянное зеркало, служившее украшением. Ковер застилал за диваном стену, возвышаясь до потолка.
На окошках стояли цветы. Фикус я узнал сразу, так как дома у мамы рос точно такой же, ну, может, чуть больше. А ещё у деда росли кактусы. Целое семейство длинных колючих сорванцов. Маленьких и длинных гигантов. Они зелёными рядами стояли на узком оконном подоконнике, на окне, из которого вид был на палисадник. Я распаковывался и выбирал себе кровать по вкусу, предварительно забравшись на большую железную койку и немного покачавшись на ней, пока не заскрипели пружины. Затем, проверив все кровати, я остановился на деревянной, она была ниже и заметно мягче, по сравнению с остальными двумя. Выбранная кровать стояла возле окна. Положив рюкзак, я наконец-то стянул колючий свитер, оставшись в футболке, и только тогда услышал голос деда, зовущий меня:
- Ваня, внучок, идём обедать!
И я пошёл.
Дед наложил мне целую тарелку картошки, которую мне никогда не осилить. В маленьких белых салатниках лежали: бочковые огурцы и мочёные яблоки. Грибы весело улыбались мне, глядя с глиняной тарелки, а сало с тонкой прослойкой мяса было мягким и вкусным-превкусным.
- Не стесняйся Ваня, - сказал дед. - Наворачивай смело, тут все свои.
Возможно, он намекал на себя, так как сам уплетал еду за обе щеки. А на десерт было молоко с вишнёвым вареньем, так что молоко я с очень большим удовольствием выпил.
- Козочка Зорька молочка дала. Ваня, ты хочешь с ней познакомиться? - спросил у меня дед.
- Хочу, - ответил я.
Ведь коз и коров я видел только издалека, проезжая на нашей машине, которая сейчас находилась в ремонте.
- Вот поедим, - продолжил дед, - и я тебе устрою экскурсию.
Я быстро расправился с обедом. Нетерпение и любопытство сжигали меня изнутри, и я, дожидаясь, пока подкрепится дед, встал и гладил кота, а потом начал играть с ним с верёвочкой, которую этот толстый и наглый кот легко ловил и не хотел отпускать, зыркая на меня своими зелёными глазами.
На заднем дворе находился сарай. Внутри, на насестах, восседали рябые куры. Я насчитал шесть штук и одного бойкого белого петуха с ярко-красным, короной гребнем. Следующий сарай был домом для козы Зорьки и толстого борова со звучной кликухой Храпун. Всё хозяйство охраняла собака Нора. Рыжая, большая, с очень умными карими глазами на узкой красивой мордашке.
- Не бойся, Ваня, собака добрая. Фу, Нора, сидеть! - приказал дед своей псине. - Фу, Нора, запомни, это свои. Свои - поняла?
Нора чихнула и понюхала мою ногу, потом ткнула тёплым коричневым носом в мою ладонь, выпрашивая гостинец.
- Нету у меня ничего, Нора, нету, - сказал я, осмелев и проведя рукой по её гладкой пушистой голове.
Собака фыркнула и ушла, спрятавшись в будку. Я только услышал, как звякнула цепь.
- Ну, ты осмотрись, малец. А я пойду в дом.
Я кивнул, ликуя в душе: "О, наконец-то свобода, природа и свежий воздух!" На самом деле я никогда по-настоящему не любил город. И, как всякий двенадцатилетний парень, мечтал о приключениях.
Задний двор привёл меня в сад, где яблони, спящие зимним сном, соседствовали с участком. Возле забора стоял серый туалет, с маленьким стеклянным окошком-глазком. Привыкнув к городским удобствам, к теплу и уюту, я зябко повел плечами, подумав, что придётся им воспользоваться. Старенький деревянный забор был наполовину гнилым, но стоял на удивление крепко. Я наклонился, подтянулся и вскарабкался наверх, чтобы, сидя, осмотреть свысока открывающийся вид. "Ух, ты!" - так и хотелось воскликнуть. С холма я увидел поле, мост и речку, словно лежащую на ладони. Простор, лес красота, свобода, от которой захватывает дух. Я долго сидел погружённый в думы, вспоминая школу, отца и друзей. Я вспомнил Оксанку, смешную рыжую девчонку, мою одноклассницу. Она в меня влюбилась - это факт. Иначе зачем она постоянно меня дёргает и цепляет? Берёт мои вещи и убегает, просто сил моих нет. Строгие слова отца: девочек обижать нельзя - закон для меня. И я его выполняю, как могу. Хотя так иногда хочется поколотить проказницу, довести до слёз, чтобы она поняла, что мне безразлична, и чтобы отстала, дав спокойно жить на перемене и внимательно слушать преподавателя на уроках.
Холодный ветер резким порывом стегнул по лицу. Стало зябко, я слез. Смеркалось. Было тихо, и я услышал, что в доме работает телевизор. Я пошёл. Так как мне не хотелось, чтобы дед в первый же день приезда дал мне нагоняй. Взрослые, они такие странные, постоянно кричат и ругаются по малейшему поводу. Подумать только, что и они тоже когда-то были детьми. Я проходил мимо курятника, Нора лакала воду, увидев меня, она тявкнула. Я шел, не обращая внимания, только сжал руку в кулак, говоря про себя: "Тише, девочка, свои". Я дышал медленно и глубоко, пытаясь подавить приступ зарождающейся паники. Собаки чувствуют страх, они определяют его по запаху. Отойдя на довольно большое расстояние, я облегчённо вздохнул. Кажется, пронесло. Нора была огромной и не выглядела доброй псиной.
В доме было тепло и сладко пахло горячим шоколадом. У меня заурчал живот, и потекли слюнки. Я сглотнул, разделся и пошёл на кухню. На столе меня ожидала большая белая чашка с какао и вазочка, полная сдобного печенья.
- Ваня, - донёсся до меня голос деда, явно сидящего в зале. - Руки помыл?
- Иду мыть! - крикнул я, думая, что дед считает меня совсем младенцем, не знающим элементарных правил гигиены.
Я пил какао, одиноко сидя за столом, пялясь в окно. Было темным-темно. Свинцово-серые тучи безмолвно давили. Я вздрогнул, когда дед позвал меня:
- Ваня, приходи ко мне. Не сиди один.
Я понял и пошёл в зал, где, усевшись в кресло, вперил взгляд в телевизор. На экране мелькали кадры комедии, которою повторяют раз десять в году. "Иван Васильевич меняет профессию". Дед молчал и молчал, а потом сказал, как отрезал:
- Не знаю, как ты, Иван, а я больше так не могу. Послушай меня, внучок. Я расскажу тебе, почему твои родители не привозили тебя ко мне.
И я стал слушать. Оказалось, что версии деда и моей матери совпадали лишь отчасти. Да, квартиру он отдал, но не любовнице, как говорила мама, а почти жене и её дочери, моей тётке. Я узнал, что моя бабка Рамзена была жуткой стервой. Она вышла замуж за моего деда, сославшись на беременность. А Тимофей, как порядочный мужчина, был вынужден идти под венец. Потом у Рамзены случился выкидыш, явно на нервной почве, но справка от врача, друга её семьи, была у неё на руках, так что докопаться до правды было проблематично. Со временем, забеременев вновь и родив моего отца, она повеселела и стала строить большие планы. Но либо она выбрала не того мужа, либо просто вмешалась судьба, внеся свою суровую правку, так как её надежды не оправдались. Тимофей Иванович, то бишь мой дед, работал в школе, преподавал математику в младших классах. РАБОТАТЬ С ДЕТЬМИ ЕМУ БЫЛО ПО НРАВУ. А ДЕНЬГИ, ЧТО ДО НИХ? РАЗВЕ В ДЕНЬГАХ СЧАСТЬЕ? Но скромной зарплаты учителя Рамзене было недостаточно. Она, видная женщина, мечтала о красивой жизни и шикарных вещах. Открыв своё дело по продаже тряпок на рынке, она, считавшая себя акулой, прогорела, окунувшись в воду, полную более хищных рыб. После провала она всё своё недовольство вымещала на Тимофее, который всё терпел и терпел, сохраняя видимость нормальных семейных отношений, по крайней мере, ради своего сына. Но в один прекрасный день появилась она, новая учительница по биологии. Светлана, светлая, как солнечный лучик тёплого весеннего солнца, она одним своим полным надежды взглядом пробудила моего деда от спячки, в которой он жил. Её тонкая фигура, светлые вьющиеся волосы, округлое лицо с ямочками на щёках и маленький носик-курносик взяли замёрзшее сердце Тимофея в плен. С той первой встречи мой дед потерял сон. Он мучился и страдал, тая всё в себе. Но однажды не выдержал и признался, пламенно, отрывисто, выложив всё. Как оказалось, и Света не была к нему равнодушной. Она тоже сразу заметила его, выделив из толпы серых, однотипных мужчин. Ему было далеко за сорок, а ей двадцать пять. Такие отношения не имеют будущего - так думал Тимофей, а Света вздыхала, зная, что он женат. Ну, а судьба распорядилась иначе.
- Вот и всё, Ванюша, внучок. Это всё, что я хотел тебе рассказать. Я очень надеюсь, что не осудишь меня, а поймёшь.
Я задумался. Дед говорил со мной, как со взрослым. Прямо, без утайки, честно глядя в глаза. И я поверил ему. Не знаю, но, может, просто почувствовал, что он говорит правду.
- Ладно, Тимофей Иванович. Я вам верю.
- Спасибо, Ванюша. Знаешь, у меня словно камень с души свалился. Если бы ты меня обвинил, то моё старое сердце не выдержало бы.
- А сколько вам лет, дедушка?
- Мне семьдесят семь.
- Ух, ты! - воскликнул я. - А не дашь!
- Экий ты смешной, внучок, а давай с тобой на ты? А то я себя чужим человеком чувствую.
- Давай, - ответил я. Робким голосом, слегка заикаясь. Я, когда волнуюсь, то могу начать заикаться и вообще потерять дар речи.
Дед, глядя на меня, хлопнул в ладоши и сказал:
- Давай, Иван, сделаем так. Поиграем-ка в "дурня", а заодно поболтаем с тобой по-мужски. Ты о себе расскажешь и заодно узнаешь обо мне.
В карты я играть любил. Я постоянно выигрывал у отца и у друзей. Меня в компашке не просто так Везунчиком прозвали.
- Я не против, дед,- весело сказал я, предвкушая игру. Думая, что дед и не представляет, с кем связывается.
Наша баталия началась. Дед оказался крепким орешком. У нас чередовалась ничья, его проигрыши и опять ничья.
- А ты, видать, мастер, внучок? Или это я навыки потерял, сижу тут один в глуши.
- Нет, дедуля, твой навык при тебе. Просто "дурень" - моя любимая игра. Я часто практикуюсь с пацанами, так сказать, играю летом по вечерам во дворе. Разложим на стол и начинаем игру.
- А на деньги ты не играешь? - суровым тоном спросил дед.
- Нет, я на деньги не играю, - просто ответил я. - Мы на желания играем, иногда.
- Смотрю я на тебя, Иван, и думаю: весёлый ты парень, компанейский. Жаль, что мать у тебя такая... Её характер - точная копия моей Рамзены, только внешность другая.
- Я не в обиде, дед. Мои родители думают только о себе, на меня им плевать.
- Что ты, внучок, - спохватился дед. - Они тебя любят. Только по-своему. А Вадим в тебе души не чает. Думаешь, зачем он так работает? А затем, чтобы тебе образование дать. В люди вывести.
Я замолчал и задумался. А вообще-то, для меня это была больная тема. Видя моё настроение, дед сказал:
- Что-то я устал, пойду спать. Ты не серчай на старика. Мне завтра рано вставать. Козу доить, кур и поросёнка кормить. Эх, поговорим завтра, Вань, а я спать пойду. И ты тоже ложись.
"Тра-та-та!" - палили из пушек, и я проснулся, думая: "Ну и сон".
Высунув ноги из-под тёплого одеяла, я вспугнул сонного Степана, уютно устроившегося у меня под боком. Он, разбуженный, недовольно смотрел на меня, выбираясь, спрыгивая с кровати, затем сел и стал намывать длинные усы. Было на удивление тихо. Я глянул на часы - старенький будильник деда, стоящий на подоконнике. Почти шесть утра. Я натянул тапки и стал медленно надевать штаны. Мой мочевой пузырь грозился не выдержать избытка чая, выпитого на ночь, поэтому я поспешил. В доме деда не оказалось. Когда я вышел из туалета, на ходу поплотнее застёгивая старую болоньевую куртку, я сильно жалел, что не накинул шапку. Медленно кружась, падал белый снег. Он слегка припорошил мне волосы, налип на ресницы и украсил мой нос, да так, что мне захотелось чихнуть, когда я зашёл в сарай.
- Будь здоров, Иван, - сказал дед на моё громкое апчхи.
Дед собирал яйца в лукошко, затем протянул его мне, говоря:
- Не хочешь помочь?
Я хотел, но немного замялся, так как никогда раньше этого не делал.
- Не робей Иван. Будь мужчиной,- подбадривал меня дед.
И я решился. Куры гневно посматривали на меня, мигая чёрным глазом. Я долго мучился, прежде чем мне удалось собрать оставшиеся пять яиц. Они были тёплыми, а одна курица больно клюнула меня в руку.
Курица затопала и заквохтала, но с места сошла. Забрав последнее яйцо, я вышел, догоняя деда. Он сказал:
- Молодец, будет у нас завтрак.
Затем я пошёл в дом, а дед остался кормить борова и Нору, которая сегодня провожала меня миролюбивым взглядом. Наверное, она смирилась с моим присутствием. А может, просто привыкла.
После завтрака, состоящего из яиц, хлеба и сала, молока и варенья, мы сели с дедом на диван смотреть телевизор. Потом он показал мне свою библиотеку, спрашивая; люблю ли я читать? Я сказал, что люблю. Это его воодушевило. Как оказалось, он тоже любил фантастику и хорошие напряжённые детективы, например, про мисс Марпл и Шерлока Холмса. Мы разговорились. Дед столько о себе рассказал! С ним я смеялся до колик в животе. А что он рассказал про рыбалку и походы в лес! Как он и мой отец убегали от дикого кабана! Умора! Я и не знал, что мой дед такой разносторонний. После пары часов, проведённых вместе, наши отношения постепенно стали теплеть и уже более походили на дружественные.
Три дня шёл снег. Линия электропередач не выдержала и оборвалась. Мы остались без света. Пришлось читать при свете свечей и старой коричневой керосиновой лампы. Вечерами мы прогуливались, строили крепость и вели бои, кидаясь друг в дружку снежками. Дед научил меня доить козу, хотя мне было так страшно: я боялся, что Зорька ударит меня копытом, ведь её карие глаза блестели подозрительно ярким блеском. В них мне чудился подвох. А дед говорил, что коза добрая, только чтобы с ней подружиться, её надо угостить яблоком или морковкой, тогда она вмиг оттает и я стану её лучшим другом.
... Неделя подходит к концу, а снег всё идёт. Продукты заканчиваются, и дед собирается в магазин. Он вытащил из чулана старые зелёные лыжи, и после нашей дружной прочистки занесённого снегом двора он поехал. Дед отсутствовал долго, и, когда он вернулся, бледный и слегка посиневший, сказал:
- Беда, Ваня, магазин закрыт. На двери висит табличка с сообщением о чрезвычайном положении. Из-за осадков, выпавших сверх нормы, проводится эвакуация. Там написано, чтобы все оставались дома, обещали приехать. И всё, Ваня. Это просто какой-то кошмар. У нас в деревне зимой никто не живёт. Это мёртвый сезон. А военная часть - она далеко. Ладно, - продолжил он, гладя меня по голове. - Прорвёмся! Мука у нас есть, сахар тоже (в кладовке целый мешок). Переживём, главное - не падать духом.
- Ага, - бодро ответил я, наполняясь предвкушением предстоящего приключения. Я ведь и представить не мог, что окажусь в такой ситуации. Впрямь, как книжный герой, только взаправду.
Дед притащил старую рацию, валявшуюся на чердаке. Он провозился с ней целый вечер, но всё было безуспешно. Он вздохнул, а я обнял его и сказал, что всё будет хорошо, правда - будет. Продержимся!
- Да, Ваня, продержимся, - ответил он. - Продержимся. Эх, где бы наша не пропадала!
Как бы я хотел, чтобы его слова, сказанные тогда, сбылись. Но судьба играет в жестокие игры, и она распорядилась иначе.
Ночью я беспокойно метался во сне, что-то сильно тревожило меня изнутри, мешая спокойно спать. Пришлось встать, запалить свечу, растирая глаза. На будильнике ровно полночь. Я вышел из комнаты, прислушался. Тишина. Нет, я услышал слабый вздох, полувсхлип. Показалось. Или нет? Надо разведать. Резко завыла собака, лязгнула цепь, тревожно кольнуло сердце. Я увидел, что на диване, скинув одеяло на пол, лежал дед. Он метался и дёргался во сне. Подойдя ближе и осветив его лицо, я в ужасе застыл, разглядев его багровые щёки и мокрый от пота лоб.
- Дедушка? - прошептал я, тряся его за плечо. - Проснись, проснись!
Он с трудом приоткрыл глаза.
- Ванечка, родимый, - простонал он. - Принеси воды. Горло совсем сухое.
- Дедушка, тебе плохо? Ты весь горишь.
- Всё пройдёт, Ваня, я просто переохладился. К утру полегчает. Я человек старой закалки, меня никакие хвори не берут, - сказал он, пытаясь улыбнуться, приподняться, но не смог и опустил голову на подушку.
Я побежал на кухню, чтобы принести воды. Попутно я вспоминал, что нужно делать при высокой температуре. Так, вода холодная, надо подогреть. Поставив чайник на плиту, предварительно открутив вентиль красного газового баллона с предупреждающей надписью" Огнеопасно", затем я побежал в коридор: там, на стене, висел маленький зелёный шкаф-аптечка. Испуганный, я беспорядочно рылся, перетряхивая старые таблетки, бутылочки с йодом. Пока не вспомнил, что ищу, и, собравшись, нашёл градусник и аспирин. Антибиотиков нет, и вообще ничего не было, нужного и способного мне помочь. Чайник закипел, просигналив сиплым свистком. Я заварил дедушке чай. Пока он пил, градусником измерил его температуру. Показания такие - тридцать восемь и девять. Дед пил, лихорадочно глядя на меня покрасневшими и воспалёнными мутноватыми глазами.
- Ванечка, внучок. Я совсем ослаб. Сил нет. Ах! Курочки мои, пятак. Ох, пропадут.
- Дедушка, - отвечал я срывающимся голосом. - Я позабочусь о них. Ты только поправляйся, слышишь?
Говоря, я сжал свою руку в кулак, но слёзы всё равно текли из моих глаз, а я так не хотел, чтобы дед меня таким видел. Маленьким и беспомощным. Дед заснул, я сидел рядом с ним, глядя в окно...
На часах было четыре утра, когда я понял, что что-то не так. Нора часто лаяла по ночам, цепь звенела, а сейчас было подозрительно тихо. Выглянув в окно, предварительно подкрутив керосинку, я понял, что не вижу ничего, потому что снег налип на стекло, словно толстая белоснежная вата, плотная и густая, как борода деда мороза. Я мигом оделся и взял деревянную лопату, которая стояла в коридоре, затем попытался открыть дверь. Приложив усилие и надавив на дверь, толкая, я всё же приоткрыл её, чтобы она застряла, наполовину проседая в снегу. Ветер ледяным холодом ожёг мне лицо. Тысячи маленьких колючих снежинок оцарапали лоб, тая и льдинками оседая на коже. "Что же делать? И какая красота!" - подумал я. Я ведь в жизни не видел такого количества снега. У меня возникло чувство, что я сплю и происходящее мне попросту снится.
Тряхнул головой собравшись, представляя себя Робинзоном Крузо, на тёплом острове которого каким-то чудом пошёл снег, и, приготавливаясь проверить свою сноровку и чего я всё-таки стою, я крикнул:
- Нет, чёрт возьми, нет! - крикнул я, топнув ногой. - Я так просто не сдамся!
Мой голос утонул в вое зимнего ветра. А снег всё падал, продолжая идти, оседая пушистым ковром. Он словно смеялся над моими усилиями справиться с ним.
Я два часа разгребал снег, чтобы проложить дорогу к сараю. Нора застряла в будке, железная цепь примёрзла, и, когда я снял с неё ошейник, собака была мне так благодарна, что лизала мне щёки, слюнявя их тёплым бархатным языком. Она виляла хвостом, повизгивала, словно я всегда был её лучшим другом.
Затем я зашёл в сарай, там было чуть теплее, но не слишком. Куры, нахохлившись, сидели на сене, в своих гнёздах. Боров Храпун и коза Зорька переминались с ноги на ногу, глядя на меня и прося еды.
Я осознал, что должен сам принимать решения. Внезапно я почувствовал себя взрослым. И, несмотря на усталость, сварил еды - деду и мне суп, с грехом пополам порезав картошку крупными брусками. Борову напарил картошку в мундире, в старом, чёрном от сажи чугунке. Зорьке нашёл свеклу, и морковь, и яблоки, которые практически увяли. Покормив животных, я накрыл Зорьку старым стеганым одеялом, а борову Храпуну подстелил соломы и прикрыл это непослушное животное старым разорванным плащом. В дом я забрал собаку, по дороге нашёл жавшихся, сидя на дровах котов.
"Эх, что за наказание мне такое", - думал я, переодевшись и плюхаясь на диван. Моё приключение на практике становилось обузой. Телевизор, радио по-прежнему не работали. Быстро темнело, а снег всё шёл. Дед был весь вспотевший и мокрый, впрочем, как и я сам. После разгребания снега я не чувствовал рук и ног. Я сразу заснул, но спал плохо, так как дед стонал во сне. Среди ночи я встал и потрогал его лоб. Горячий. Похоже, жар вернулся... Так я и спал, урывками, мечась от кошмаров, в которых я, засыпанный по уши снегом, задыхаюсь и кричу, а потом замерзаю, но никто не приходит, и я умираю во сне, одиноко уставившись в серое небо.
Утром, кошмар, бывший во сне таким реальным, меня отпустил, и я встал, предвкушая свой самостоятельный день. Я прочистил от снега двор и дорожку от крыльца. Но снега всё равно было так много, что у меня не осталось сил. Похоже, моё приключение оказалось для меня чересчур сложным. Как там справляются книжные герои? Да, они поддерживают себя оптимизмом. А мой оптимизм явно куда-то исчез вместе с силами, которые забирала физическая работа. Раньше я зиму любил, а теперь надо подумать.
Колодец на заднем дворе замёрз, и железное ведро гулко стукнулось о ледяное дно. Пришлось топить снег. Слава Богу, что у нас есть спички и газ. И ещё еда, хотя её и немного, но всё же... Дед пришёл в себя, но он слаб. Он прошептал мне:
- Веди скотину в дом.
Я всё сделал, как он сказал. Теперь у нас в коридоре сидят куры, лежит боров, а на кухне - коза и коты, собака лежит возле деда, преданно смотрит в глаза, лижет его ладонь и скулит. Жалобно и надрывно. У меня от этих звуков сердце млеет, замирая в груди, а дед слабо улыбается, гладя её по голове.
... Конец недели, хлеб закончился и сухари тоже. Варю картошку, крупы. Дед ест, но не встаёт. Его голос охрип, он часто кашляет и выплёвывает мокроту. Я меняю ему одежду, помогаю сходить на ведро, содержимое которого выливаю в снег во дворе. Дед так исхудал! Я, наверное, не лучше. В зеркале на меня смотрят мои, такие взрослые, словно чужие глаза. Одежда висит. Я не знаю, что делать. Телефон находится вне зоны действия. Да, и сегодня батарейка села, и мобильник в последний раз мигнул и погас. Мне плохо, кружится голова, а столько дел... Не знаю, что будет дальше, но я поддерживаю себя, зная, что герои никогда не сдаются. Они побеждают - и я держусь.
Опять утро и снова ставшие рутиной дела. Почистить снег, натопить воду, приготовить еду, вынести ведро, позаботиться о скотине. Сегодня суббота, ровно неделя прошла со дня моего приезда. Деда мучает сухой кашель. Похоже, температура вернулась. Аспирин закончился. Липовый чай и варенье не помогают. Я вытираю его лоб мокрым полотенцем, он молча смотрит мне в глаза. Взглядом поддерживает, пытается улыбаться, а потом засыпает. А я реву в подушку, зажав себе рот, чтобы дед не услышал всхлипы. Кот и кошка прыгают ко мне на кровать, мурчат, ластятся, пытаясь меня отвлечь и подбодрить. Я их глажу и улыбаюсь, успокаиваясь и веря, что всё наладится и будет хорошо.
Воскресение. Деду совсем плохо. Он не просыпается. Его лоб такой горячий, что я, не выдержав, отдёргиваю ладонь. "Что же делать?" - думаю я. И решаюсь. Затем собираюсь в дорогу. Одеваюсь тепло, как капуста: пара маек, три свитера, трико, носки ботинки, штаны, куртка, шапка и шарф, колючий, длинный и тёплый. Достаю дедовы лыжи. Опыт катания у меня есть, только малый. Что ж, я сделаю всё, что смогу.
Выхожу в серый день. Холодно, темно, белый снег падает и слепит глаза. Ветер воет, словно шепча: "Сдайся, ложись, спи". Двор расчищен, и я, надев лыжи, съезжаю с горы. Дорогу припоминаю смутно, но верю, что вернусь. Боже, как тяжело. Ноги вязнут в снегу, с горы ехать легко, а подъём наверх - это пытка. Я твержу себе: "Я смогу, я герой, а герои всё могут!" и продолжаю подъём.
Я столько раз падал, увязал в снегу! И замёрз, но, скрипя зубами, не чувствуя носа, дополз до магазина, который оказался закрыт. Его окна залеплены снегом, а крыша находится практически на уровне земли. Я огорчённый, но не теряющий надежды, сажусь на снег, сбросив опостылевшие лыжи. И тупо смотрю в безжизненное серое небо, которое без устали, словно насмехаясь и издеваясь надо мной, сыплет снегом. Я думаю, заставляю себя логически мыслить. Как бы там поступил в такой ситуации человек-паук? А Бэтмен? Не знаю, но я не они. Я маленький мальчик. "Слабый маленький мальчик",- шепчет внутренний голос. "Нет, - отвечаю я ему, - я сильный я справлюсь, я смогу". Я шепчу и улыбаюсь, резко грозя серому небу крепко, до боли сжатым кулаком.
Не знаю, сколько я просидел. Мои ноги совсем замёрзли, да и рук я не чувствовал. Я устал, но всё же попытался подняться. Я встал, чтобы тут же упасть на живот. Холодный снег забил рот, пролез в нос и залепил глаза. Я не смог встать, но начал ползти, стиснув зубы, слегка прикусив язык. Слёзы полились из глаз, полных боли, нос противно захлюпал. "Боже, помоги мне!" - просил я, читая молитву. И это прошу я, считающий себя атеистом!.. Я вспомнил про бога в отчаянии, думая, почему я не знаю ни единой молитвы. Даже всем известное "Отче наш" было для меня просто парой слов.
Скрипя снегом, ползя и проваливаясь, я стал отчаянно барахтаться, пытаясь выбраться, так как снег проседал, и я тонул в нем, погружаясь в глубокую яму. Белый, холодный, безвкусный снежный комок застрял во рту, заморозив язык. В эту минуту нахлынуло отчаяние, моё тело сдалось, и я подумал: "Нет, только не так, Господи, я же ещё ребёнок. А дедушка, как же он? Мама, папа - как они без меня? Я хочу жить, Господи, я не заслужил такой смерти. У меня вся жизнь впереди, я так мало успел повидать, я столько ещё хочу. Хочу в летний лагерь "Зарница", на море хочу, хочу пойти в поход с друзьями. Я хочу неба, солнца, звёзд и выполнить мечту - стать музыкантом! Я хочу! Боже, если ты меня слышишь, помоги, я не сдамся, ты только помоги мне!"
Проваливаясь по горло, я рассмеялся - тихо, беззвучно, словно безумный. Истерика поселилась у меня в голове, вопя голосом старой кошелки, торгующей семечками на Минском рынке: "Что, малец, пробил твой час! Ха-ха, твой самый страшный кошмар стал явью!" И я замерзал, находясь посередине царившего в моей душе безумия. Но, в сердце ещё теплилась надежда. Ведь герой в фильмах или в книгах всегда побеждает, как бы ему ни пришлось тяжело, он не дрейфит, не сдаётся, а идёт вперед, и он побеждает! "И я всё преодолею и я всё смогу победить, я буду жить и спасу дедушку!" - так кричало моё упрямое сердце, не давая мне сдаться. Не давая упасть в темноту, что пыталась безумием захватить меня изнутри.
Внезапно я отчётливо услышал громкий рокот мотора и далёкие голоса, слившиеся для меня в неразличимый шумовой фон. Я упал, уплывая, падая в черноту, засыпая запорошенный снегом.
- Ваня, очнись, - кто-то хлопает меня по щеке.
Я открываю глаза. Яркий свет, острый и резкий до боли. Смутные нечёткие лица. Женщина в белом смотрит на меня глазами, полными слёз.
- Ванечка, миленький, ты очнулся? - спросила она.
А я, глядя в её глаза, опять улетел.
Через две недели меня забрали из больницы. Как оказалось, мою шапку, рюкзак и лыжи заметили в бинокль тётя Оксана и её муж. Она проезжала на тракторе, устроив спасательную экспедицию, отправившись на поиски деда, а заодно подобрала меня. Её муж, Аркадий, высокий импозантный мужчина, задарил меня подарками. Он принёс мне горы шоколадных конфет, словно я маленький сластёна. А Оксана - Ксюша, как я её называю, до сих пор благодарит меня за то, что я ухаживал за её отцом.
- Если бы не ты, милый Ванечка, - говорила она, - то Тимофей бы умер. Спасибо тебе, мой храбрый племянник. Ты только меня попроси, и я всё для тебя сделаю.
А я, довольный, счастливый и, главное, здоровый, сидел за столом в своей квартире, окружённый родителями, а главное - рядом с дедом, который стал моим другом, а также членом семьи. Теперь-то он уже точно никуда не денется. А матери я сказал: куда дед - туда и я. Её долго уговаривать не пришлось, так как после всего пережитого я стал пострадавшим, а также героем, что жутко гордо звучит. И я имел право выдвигать требования. И всё-таки как хорошо, что всё благополучно закончилось. А не то.... Брр! Даже думать страшно. А одно я усвоил прочно: кто не сдается, тот всегда побеждает - и это факт!