Волчица задумчиво смотрела на своих детёнышей, слепо копошащихся у её тёплого живота. Пошла четвёртая неделя их жизни, а они всё ещё не открыли глаза. Один, кажется, и не слышит. Вон тот, чёрный, с пятном цвета неба на боку. И в кого у него такой окрас?
Синее небо... Она попыталась вспомнить, когда же в последний раз видела чистое небо. После внезапной яркой вспышки оно стало белым, и вот уже которую неделю не видно солнца. Сначала пошёл снег - и это в конце жаркого лета! Но он быстро растаял. И она забыла об этом. А вот сейчас вспомнила вновь. Есть ли связь между той вспышкой, неожиданным снегопадом и тем, что её недавно родившиеся щенки до сих пор слепы?
А вчера, облизывая Пестрого, она почувствовала под языком странную вещь: между пальцев у него была натянута кожа. Она попыталась вспомнить, где же видела такое, и память охотничьей собаки тут же выдала картинку: лапы птиц, которых она вытаскивала за шею из воды, когда они падали туда после того, как хозяин опускал руку с кожаной петлёй. Н-да-а...
Зато третий малыш не вызывал никакой тревоги: крепкий, шустрый! Он первым выбрался из её утробы. И его первого она облизал. Серая, в бежевых подпалинах, густая шерсть. Как у неё. И уже стали прорезываться зубки. Отец был бы им доволен. Если бы был жив...
Тогда, после вспышки и снега, она ещё с неделю ждала его возвращения, недоумевая, почему он так долго не появляется в их норе. Ведь ей нужно мясо, чтобы молока хватало на всех щенков. Ослабев от голода, она решила выйти, в надежде поймать неподалёку хоть какую-нибудь живность. С трудом выбравшись из глубокой норы, вырытой ими ещё прошлой весной под огромным валуном, втянула воздух через напряженные ноздри - и шерсть на её загривке встала дыбом. Что-то не так было с окружающим миром: падал снег...
В тот день она так и не решилась идти на поиски мужа - и пищи. Но на следующий голод и писк щенков, которым не хватало молока, заставили превозмочь страх. Она долго внюхивалась и вслушивалась в пространство вокруг. Ни звука. Такого не бывало никогда за всю её уже немалую жизнь. В конце концов, решившись, быстрой тенью бросилась в сторону озера. Там можно и напиться, и поймать лягушек. Чем не еда, когда нет времени искать что-то более существенное?
Озера не было. Перед ней лежала огромная впадина, полная дохлых лягушек, рыб и высыхающих водорослей. Задумываться над этим не было ни желания, ни возможности. Она чувствовала опасность. Но помнила, что сейчас её главная задача - найти еду. Прыгнув в полужидкое месиво, лапами стала разгребать дохлятину, надеясь, что найдет что-то посвежее. И её поиски были вознаграждены. Там, в глубине, нашлось несколько живых лягушек и шевелящих жабрами рыбин. Лягушек она проглотила тут же, а рыб в несколько ходок перенесла в нору и закопала в песке. Голод им больше не грозил.
А спустя пару дней она нашла отца её детей. Она поняла, что это был ОН, только по тому, что у черной тени, которую она обнаружила на валуне, контур хвоста был как бы обрублен. Как и у НЕГО: хвост повредила стрела одного из охотников.
Она лизнула пахнущую пеплом чёрную тень, которая так недавно была Им, живым. И, подняв морду к слепому небу, пропела песню прощания.
С тех пор прошло недели три. Она смирилась с одиночеством. Теперь только забота о детях стала смыслом жизни.
Минуло ещё несколько дней. И она вздохнула с облегчением: у малышей открылись глаза. Стало легче с ними управляться. Лапы у всех троих были крепкими. Перепонки между пальцев не мешали Пестрому рыть ямы и носиться вокруг валуна. Второй так и не слышал, но зато его прекрасно выручали нос и глаза. Вот если бы только их было два, а не четыре: четыре блестящих черных глаза. Да что же об этом думать? Ведь Четырёхглазый - её сын. И она любит его, каким бы он не был.
Зато Первенец - без единого изъяна. Гибкий, поджарый, иногда по-щенячьи неуклюжий, но уже ловкий и сильный. Он быстрее других понял, куда и зачем уходит мать. И стал вместе с ней ходить к озеру, помогая разгребать вонючее месиво в поисках живой рыбы. А потом наловчился разрывать норы мышей и сусликов.
Время шло. Стали забываться и неожиданный снег, и глухая тишина. Появилось солнце. Дожди постепенно заполняли водой чашу озера. Те же дожди смыли страшную тень на камне. Появились птицы. Но людей она так и не видела. Даже их теней...
Щенки росли. Они стали почти такими же большими и рослыми, как она. Всё чаще и всё дальше убегали от родного логова. Однажды не вернулся Пёстрый. Она не стала волноваться. Знала, что пришло время идти ему своим путём. Просто проследила, куда уводили следы перепончатых лап: за озеро. Потом исчез Четырёхглазый.
Остался Первенец. Он был послушным сыном, помощником. Мать приглядывалась, пытаясь найти в нём что-то, что отличало бы его ото всех других щенков, тех, что она рождала раньше. Но время шло - и Первенец превращался в сильного, ловкого пса. Он научился загонять дичь к притаившейся в засаде матери. Мог понять, когда надо уступить дорогу огромному кабану или лосю и когда не надо ввязываться в драку с более старшими псами из других стай.
Пришла весна. Земля покрылась первой зеленью, пробившейся сквозь грязный пепел прошедшей зимы. Птицы свили гнёзда и отложили пестрые яйца, наполненные будущей жизнью. Пришло время - и птенцы раскрыли желтые рты навстречу солнечным лучам, оглашая всё вокруг радостными гимнами жизни.
Первенец ошалело носился по зелёным лужайкам, зарывался носом в молодую траву, катался по теплым песчаным проплешинам. И звонко лаял на мелькавших в зарослях зайцев. А, заслышав писк птенцов, передними лапами опирался на ствол дерева и вытягивал в струну свое длинное поджарое тело, стремясь увидеть: кто же это там, высоко над ним?
Однажды, теплым погожим днём, сытый Первенец и его мать дремали у входа в нору, спасаясь от полуденного жара в тени валуна. Внезапно сон был нарушен тревожными криками птиц. Первенец поднял голову и взглянул в сторону ближайшего дерева. Что-то копошилось у его корней. Пёс медленно, крадучись, подобрался поближе. Перед ним на земле беспомощным бугорком лежал выпавший из гнезда птенец: слабые крылышки раскинуты по земле, тонкая шейка тянулась вверх, туда, где в недосягаемой высоте осталось его гнездо. Из широко открытого рта вырывались истошные крики о помощи. Но ему не мог помочь никто.
Первенец лег неподалёку и стал ждать. Время шло. Птенец слабел, его писк становился всё слабее, а глаза стали затягиваться мутной серой плёнкой. И тогда Первенец встал и подошёл к малышу. Мать наблюдала за каждым его движением. Вот он опустил голову к земле, раскрыл пасть. И на пятачке земли осталась только примятая трава. Птицы отчаянно кричали, не смея напасть на огромную собаку.
А Первенец стоял, высоко подняв голову, и будто чего-то ждал, вслушиваясь в себя. Потом, в какой-то миг, его тело напряглось, он сильно оттолкнулся от земли - и взлетел! Он поднималось всё выше и выше, пока не достиг тех ветвей, на которых притулилось осиротевшее гнездо. Движением хвоста и лап пёс направил тело к этой чаше, выложенной теплым пухом. На какой-то миг казалось, что он не сможет остановить полёт и протаранит гнездо. Но ему удалось зависнуть в нескольких сантиметрах от края. И тогда он открыл пасть, и живой птенец упал в тепло родного дома.
Птицы затихли. Затих ветер. Облака остановили свой бег. Мать перевела остановившееся дыхание.
А её сын, оттолкнувшись от ветки, полетел ввысь, распластавшись между потоками воздуха. Он летел! И она любовалась им, своим первенцем, его свободным полётом. Пока он не исчез тёмной точкой в сиянии солнечных лучей...