Писатель жил в старом деревянном доме. Из окон его кабинета, расположенного на втором этаже, был виден зеленеющий молодой порослью луг, голубая лента реки, темная полоска леса за нею. Над всем этим пасторальным великолепием безмятежно сияло высокое полуденное небо.
Стоя возле окна, раскрытого в тепло ясного летнего дня, Писатель, попыхивая трубкой, заправленной душистым грушевым табаком, слушал. Он слушал воздух, наполненный треском полуденных цикад. И протяжным мычанием коровы, пасущейся среди зеленого разнотравья. И скрипом колодезного журавля. И звуком шагов Марты, идущей от колодца к дому по песчаной дорожке.
Впитав в себя все эти звуки, запомнив их и те ощущения, что пришли к нему, Писатель отошел от окна к большому столу, стоящему посреди комнаты, опустился в деревянное кресло с высокой спинкой, и задумчиво начал перелистывать книгу, лежащую перед ним на столешнице, тихо мерцающей цветом топленого молока. Листы шелестели под длинными тонкими пальцами.
Вот шелест прекратился: Писатель погрузился в чтение.
Как он любил эти мгновения, когда текст, написанный некогда им же, открывался перед ним, автором, в своей глубине, наполняясь новым смыслом. В такие минуты он спрашивал себя: откуда, каким чудом пришли к нему эти слова, эти мысли? Кто водил его рукой, когда она держала перо?
Медленно провел он ладонью по белому листу бумаги, будто отгоняя наваждение. Потом откинулся на спинку кресла и, прикрыв глаза, опять попытался вслушаться в пространство вокруг.
Звуки луга уже не долетали сюда, в глубину дома. Но зато хорошо было слышно, как поскрипывали половицы внизу, на первом этаже, там, на кухне, где Марта, его служанка, готовила обед.
Писатель встал и, повинуясь какому-то безотчетному порыву, вышел из комнаты и спустился по старой скрипучей лестнице вниз. На последней ступеньке он остановился и вновь прислушался, стараясь определить, где сейчас Марта. Было тихо, очень тихо. Не скрипел пол, не слышны шаги босых ног по деревянным половицам, не стучал нож, не лилась вода. Но что-то говорило Писателю, что Марта рядом, здесь.
Чуть ли не на цыпочках подошел он к двери, ведущей в кухню. И увидел...
Марта сидела за столом, откинувшись на спинку стула. Она сидела безмятежно, сложив полные руки на коленях, полностью отдавшись ласке солнечных лучей, чье теплое сияние как облаком охватывало всю её небольшую, округлую фигурку. Каштановые густые локоны с простым цветком василька, выглядывающим из-за маленького ушка, мягкими волнами спадали ей на плечи и ниже, на персикового цвета незатейливое платьице, всё будто усыпанное яркими лепестками мальвы. Перед ней, так же как и перед Писателем несколькими минутами раньше, лежала раскрытая книга. Но не это поразило его, ведь Марта часто читала и перечитывала написанные им книги.
Глаза Марты были закрыты. А на лице сияло блаженство, которому мог бы позавидовать любой смертный.
Взгляд Писателя сосредоточился на том, что составляло суть наслаждения Марты.
Груди, её белые, большие, молочного цвета груди были выпущены на свободу, выступая из расстегнутого корсажа легкого летнего платья. А на каждом темном соске яркой алой каплей сидела божья коровка. И было понятно, что именно прикосновение их маленьких лапок приносило Марте то блаженство, которое так легко прочитывалось на её лице. И Писателю захотелось приобщиться, вкусить от увиденного. Он сделал шаг.
Но скрипнула половица и, досадливо поморщившись, Писатель увидел, как Марта открыла глаза. Но не вскрикнула. И не стала поспешно прятать грудь.
Глядя в глаза Писателю, она улыбнулась. А когда он подошел ближе, обеими ладонями осторожно приподняла грудиему навстречу и тихо сказала, кивнув на раскрытую книгу: "Я захотела понять, что испытывала - она".
Писатель отвел взгляд от Марты и, опустив его к книге, прочитал:
"...Бабочки садились на ослепительно белую обнаженную кожу, и их прикосновения впитывались Ею. Взгляды самих разных существ, окруживших Её распростертое тело, казалось, проникали под кожу, смешивались с Её соками. Кентавр не отрывал глаз от раздвинутости стройных, полных бедер - и Она чувствовала, как наполняются желанием его и Её тело. Эльф и сатир осторожно прикасались своим дыханием к налитым грудям, от которых исходил аромат будущего молока. Две ярко-алые божьи коровки ласкали соски своими усиками..."
- Марта... - произнес Писатель, вновь поворачиваясь к девушке.