Это было так просто: услышать его зов. Услышать, на миг закрыть глаза, настроиться и увидеть - его: слепящее белое пространство небытия, в которое уходил самый любимый, самый желанный. Пространства, где нет ни верха, ни низа. Только он, его тело, знакомое до каждого жеста.
Оглянулся. Спросил:
- Ты здесь?
- Да, я здесь. Тебе не страшно - уходить?
- Нет, мне не страшно. И не больно.
- Это хорошо, что не больно. Хорошо, что позвал меня. Значит, ты всё ещё помнишь обо мне?
- Конечно, помню. И знаю, что ты всегда отзовешься. Как и всегда, впрочем.
- А другие? Кого ты позвал ещё?
- Тебе это важно?
- Нет, наверное, нет. Не важно. Ты уходишь навсегда?
- Нет такого слова - "навсегда". Так же, как и нет слова "никогда".
- Да, я помню, ты говорил об этом.
- Ты всё помнишь из того, что я тебе говорил?
- Да, я помню всё. Скажи, я могу тебя ещё вернуть?
- А надо ли?
- Не знаю, но мне... Я плачу, ты видишь? Эти слезы - они светлые, легкие. Почему, ты не знаешь?
- Наверное, потому, что ты устала ждать, когда я позову тебя в следующий раз.
- Ты так думаешь? Но ведь я люблю тебя и не хочу, чтобы ты уходил.
- Это не важно, хочешь ты или нет. Я ухожу.
- И ты позвал меня?
- Да, я позвал тебя.
- Зачем, если тебе не больно и не страшно?
- Не знаю.
- Наверное, я знаю. Ты опять решил избавить себя от боли - за счет меня, так?
- Не знаю, возможно.
- Возможно... Ладно, это не важно. Что я могу сделать для тебя?
- Просто посмотри, как это будет. А потом напиши об этом рассказ.
- Господи, зачем тебе это? Тебе ведь никогда не нравилось то, что я пишу.
- Я так хочу!
Он отвернулся и пошел. Между ней и им, из ничего, стала проявляться стеклянная перегородка, похожая на плоское донышко бутыли из-под пива: толстый пласт рифленого полупрозрачного стекла. Она смотрит сквозь эту преграду и не может понять, почему так спокойна?
Спокойна?! Тогда почему по щекам катятся слезы? Почему тоска и боль? Или это его - тоска и боль?
Что же делать, что?!
А рука уже занесла кулак. И со всего размаху - в самую середину стекла! Триплексовыми осколками разлетаются куски.
Но дыра затягивается вновь. И снова - удар, со всего размаха.
- Вернись!
- Нет.
- Вернись, я ведь могу тебя вытащить оттуда, только протяни мне руку!
- Нет.
Но - оглянулся. Потом сделал шаг, другой, пригляделся. Спросил:
- Тебе больно?
- Да, мне больно.
- Это хорошо. Значит, любишь.
Сникнув, съежившись в маленький комочек, обессиленная, она прислонилась к холодной поверхности. Потом, превозмогая слабость, подняла голову и посмотрела на стекло.
Там, в самой середине, осталось небольшое отверстие. И в нем - живой, горящий любопытством и торжеством карий глаз: "Я МОГУ ДЕЛАТЬ С ТОБОЙ ВСЁ, ЧТО ЗАХОЧУ!"
- Так это была шутка? - прошептали её губы, - Какой же ты мерзавец...
- Да, и ты это знаешь. И всё равно любишь, ведь так?
- Так... Отпусти меня.
- Иди.
- Ты позовешь меня, когда - в самом деле?
- Конечно, не сомневайся. Ведь откликаешься и приходишь только ты.
- Я люблю тебя.
- Я знаю. Иди.
Повернулась - и пошла. А за спиной - всё подмечающий взгляд карего глаза - в ссутулившуюся от горя спину - через так и не затянувшуюся дыру, пробитую её рукой.