- Ты такая молоденькая. Сколько тебе? Тринадцать? Пятнадцать?
- Двенадцать. А что?
- Но к тебе такая запись - за месяц вперед! Почему?
- Зачем ты спрашиваешь? Все спрашивают... Я что, должна отвечать на такие вопросы? Ты вот сам - зачем пришёл?
- Как зачем? Ах, да...
- Вот то-то и оно, что да. Так что не тяни время, оно у меня дорогое.
- Что мне делать?
- А ничего. Ложись. Нет, не так. Вот сюда головой.
- Что это у тебя?
- А ты что, не видел никогда? Ты же шел на садомазо! Разве нет?
- Да-да, конечно.
- Тогда ложись.
- Уже. Но почему ты занимаешься этим? Кто тебя научил?
- Никто меня не учил. Родилась я такой.
- Какой?
- Такой. Всё знаю. Всё умею.
- Всё?
- Всё! Я знаю то, чего не знаешь ты. Чего не знает хозяин.
- Как, даже хозяин?
- А чему ты удивляешься? Он и не хочет знать. Ему главное, чтобы деньги были.
Говоря это, она расстегнула манжеты моей рубашки. Я услышал позвякивание и, скосив глаза, увидел, как она достает из-под кровати наручники. Заметив мою тревогу, она шепнула:
- Не бойся, потрогай, какие они мягкие!
Изнутри железо было прикрыто мягкой бархатной прокладкой.
- Внутри самый настоящий пух, - добавила она.
С тихим щелчком наручники замкнулись на запястьях.
Она дотронулась до молнии на моих джинсах, медленно, чуть надавливая, повела рукой вниз, потрогала сквозь плотную ткань яички. Потом, сев сверху, стала медленно, пуговичка за пуговичкой, расстегивать свою блузку, глядя мне в лицо огромными прозрачными аквамариновыми глазами.
Это было поразительное зрелище! Длинные, густые иссиня-черные локоны, смугловатая, тонкая кожа с проступающим на скулах румянцем, а под стрелами бровей и мохнатой полоской ресниц - необыкновенно светлая, почти сливающаяся с белками, радужка.
Она, не отрываясь, смотрела мне в глаза, гипнотизируя плавностью движений. Вот приоткрылся ротик, и между темно-вишневыми, без следа помады, губами мелькнула розовая влажность язычка. А руки тем временем ловко расстегнули джинсы и, приподнявшись на секунду, она сдернула их с моих бедер. Та же участь постигла плавки. И когда она вновь опустилась на меня, я понял, что под короткой юбочкой ничего не было: напряженный и направленный вверх член ощутил объятие раскрытой влажной промежности.
Так же неторопливо она расстегнула мне рубашку и, склонившись, припала к соскам. Язычок и губы теребили поочередно то левый, то правый, заставив от непрерывного потока ласк сжаться мошонку. Я вскрикнул, когда зубки впились в сосок. Выпрямившись и улыбаясь, она сползла вниз, нагнулась в одну сторону, потом в другую, и я увидел в её руках новые цепи.
- Это для ног, - пояснила она, - они такие же мягкие изнутри, не бойся.
Потом, встав с кровати, тронула какой-то рычаг, и мои руки и ноги против воли разъехались в стороны. Я оказался распятым, беззащитным на широкой кровати.
Присев рядышком, она прикоснулась к восставшему естеству и медленно провела по нему пальчиком снизу вверх. Потом, взяв одну из своих длинных прядей, накрыла ею член, погладила и припала к головке язычком. На одно мгновение!
Опять сев на мои бедра так, что слегка придавила мошонку и корень, подняла руки, и я увидел на них черные перчатки.
Сначала я не обратил на это внимания, привлеченный зрелищем маленьких, ещё совсем детских грудок, соски которых были подкрашены в черный цвет. Это было так неожиданно: черные соски на белоснежной коже грудей, выглядывающих из-под расстегнутой прозрачной блузки.
Но когда она поднесла указательный пальчик к губам и лизнула его с тем, чтобы в следующий миг притронуться этой влажностью к моему все ещё возбужденному от укуса соску, я увидел, что перчатки были необычными.
На правой отсутствовал напальчник для указательного пальца, тогда как на левой он был в виде острого металлического когтя. Оба больших пальца были сделаны из пушистого темного меха, которым она сейчас ласкала меня. Длинные средние пальцы покрыты прозрачным латексом. А в тот момент, когда она провела по животу безымянными пальчиками, я понял, что перчатка над ними сделана из жесткой короткой щетины.
А действо продолжалось!
Она нагнулась и провела язычком дорожку от паха к ключицам, выше, по горлу. Потом встала, раздвинула ноги, и я увидел влажно мерцающую сокровенность лона.
Темные волосы были выбриты в курчавую полосочку меха. Сделав шаг вперед так, чтобы оказаться прямо над моим лицом, она стала медленно опускаться. Я попытался потянуться навстречу, но скованные кандалами руки помешали.
А в следующий миг она поцеловала моё лицо - всею собою. Я почувствовал её влагу и стал лизать эту нежную плоть, задыхаясь, наслаждаясь и сладостью и, одновременно, соленостью вкуса. А когда мне уже совсем нечем стало дышать, она приподнялась и стала целовать легкими, влажными прикосновениями промежности сначала мою грудь, потом живот, бедра.
Я весь горел, желая ощутить себя внутри этого лона. И когда она взяла пальцами напряженный до последнего член, я услышал собственный стон. Но в следующий момент в мой пах, в нежные его складки, впилось нечто острое! И это повторялось опять и опять!
- Что ты делаешь? - закричал я и, приподняв голову, увидел,как металлический коготь раз за разом впивается в мою кожу, на которой бусинами стала выступать кровь.
- Перестань, немедленно перестань!
Но, будто не слыша, она продолжала быстрыми движениями протыкать кожу, другой рукой сильно сжимая мошонку, а пальчиком, затянутым в скользкий латекс, погружалась в тесноту ануса.
Почти теряя сознание от боли, я почувствовал, как член медленно стал погружаться в узкое, пульсирующее лоно. Это было последним, что я ощутил, взорвавшись мощным фонтаном семени и погрузившись в темноту небытия...
... Сознание медленно возвращалось ко мне. Я обнаружил себя одетым, сидящим на скамье на берегу океана. Пах слегка саднил. Губы припухли. Когда она меня целовала? После того, как я потерял сознание? Но более всего удивила легкая пульсирующая боль в левом ухе. Прикоснувшись, я с ужасом понял, что уха нет! Зарычав от возмущения, хотел уже было вскочить и бежать в полицию, как вдруг заметил на скамье, рядом с собой, прижатый серым камешком листок бумаги. Развернув его дрожащими от волнения пальцами, прочитал: "Это плата за мою ласку. И не забывай - мне всего двенадцать!"
...Как в бреду, я шел по аллее.
И остановился, увидев идсеменящего навстречу сморщенного, дряхлого старика с отвратительной, циничной ухмылкой.