Мы оканчивали школу в те времена, когда мир вокруг нас разрушался до основания, и в будущем обещал сроиться заново. Не помню особых эмоций по поводу происходящего. Жили, учились, гуляли - лично я даже ещё не задумывался о своём будущем. А уж о будущем страны тем более. Нет, конечно, было модно рассуждать о вреде коммунизма и успехе демократии. Но тогда, даже взрослые имели слабое представление о последнем, да и о первом тоже: в те времена мы ещё мало знали о другой стороне социалистического счастья, так долго нам обещаемого.
Пустели, и без того не блиставшие разнообразием, магазины. Наш город, считавшийся в народе молочной столицей, страдал от дефицита всех, кроме непосредственно молока, молочных продуктов. В нашем сознании творог или сыр было что-то из области фантастики. А от знаменитого на весь мир Вологодского масла наше поколение застало лишь вывеску на магазине, где когда-то этот шедевр молочной промышленности продавался. Сколько я помню своё детство, и обычное-то масло мы могли покупать лишь по лимиту по талонам. Система снабжения нас этими талонами была хорошо налажена, поэтому, когда оталонизация прошла повсеместно по России, наш город очень спокойно это пережил, без особых нововведений, просто увеличилось количество бумаги, получаемое нами на руки ежеквартально.
Не знаю откуда, но в нашем холодильнике частенько были продукты, которых в магазинах я не видел. У меня нормальные родители, за выгодой не погнушавшиеся постоять в очереди или кого-то что-то попросить. Наша родственница работала в магазине, наверное, такое снабжение нашего холодильника было и по этой причине. У нас не было, так хорошо описываемых другими, голодных времен. Я вспоминаю, что в доме всегда были вкусные и сытные обеды, мама очень не плохо готовила. У нас были конфеты и иногда шоколад. Для меня это было естественным, как-то не подобало мне задумываться, откуда такая роскошь.
На улицах народ носился по городу в поисках, где можно купить то или иное, по телевизору ругались до хрипоты депутаты, работу которых вдруг стали показывать в прямом эфире. Все полюбили осуждать то, что раньше культивировалось и возвышалось школьными учебниками. Учителя нам стали по секрету говорить правду, но по-настоящему смело ругали Сталина и коммунизм, про Ленина и социализм ещё высказывались осторожно. Но вот вся страна заболела темой о шестой статье в конституции и о разрешении частной собственности. Потом на первое апреля обещали отпустить цены, а, чтобы и без того непонятное значение этого действа не показалось шуткой, отпустили их всё-таки второго, и мир, так старательно строимый, а потом охраняемый нашими предками, развалился окончательно.
Мы понемногу вкушали понятия деньги, свобода и демократия. Но эти слова нам мало о чём по-настоящему говорили. Было модно их вслух произносить. Стало не стыдно признаваться, что для счастья нужно богатство. В богатстве мы улавливали свою независимость. Независимость от чего? Не знаю, не помню. Сейчас мне сложно оперировать теми понятиями. Мир изменился, и я стал совершенно другим. Стараюсь воскресить в памяти те годы и ощущения от них.
Школа, помню, меня достала. Достало учиться, мне не казалось это важным. Важным было для меня в те годы другое: спорт и независимость в деньгах от родителей. Я посвящал очень много времени первому, мы в клубе изучали единоборства, и профилировался я по дзюдо. Это давало какую-то нечеловеческую уверенность за себя, я ж тогда был молодой и не знал, насколько ничтожное, на самом деле, значение имеет физическая сила. В те времена мне никто этого не мог объяснить. Я смотрел свысока на своих копошащихся в учебниках одноклассников, и вместо того, чтобы переписать не зачтенную контрольную по физике, бежал в спортивный зал. Мы с другом увлеклись очень серьезно своим физическим совершенством, наш распорядок дня был невыносим даже для взрослого человека, а мы упорно следовали своей собственно разработанной схеме тренировок, и, не задумываясь над проблемой, решительно гробили своё здоровье. Школа, в конце концов, совсем перестала вписываться в нашу жизнь, и, если десятый класс мы ещё как-то дотянули с тремя возможными двойками, то в одиннадцатый даже не пошли. В шесть утра у нас был кросс, потом мы бежали в зал на тренировку, после обеда - бассейн, потом тренажерный зал, а перед сном - опять кросс. Домой я приходил, скорее, это можно назвать, приползал, уже к двенадцати ночи, после краткого, но правильного ужина ложился спать. Хотя заснувшим я был несколько заранее до счастливого момента оказаться в постели. Что думали мои родители по этому поводу? Не знаю. Они у меня обычные, я - единственный сын. Они мне желали здоровья и сытости, и свои волчьи функции исполняли исправно. Позднее, мы стали своими знаниями делиться с другими людьми, то есть их тренировать. За это мы получали деньги, что осуществляло мою вторую жизненную задачу. И, может быть, это продолжалось ещё долго. Не знаю, когда бы я остановился в своём совершенстве, если бы однажды я не побывал на очередном медицинском осмотре.
Врач, когда изучал сделанную кардиограмму, напоминал испуганного льва: вставшие дыбом волосы представляли собой достойную шевелюру вокруг овала лица, руки его аж затряслись от неожиданности, он внимательно посмотрел на меня и спросил, будто не веря тому, что написано в карте:
--
Мальчик сколько тебе лет?
--
19...
--
Ты спортом занимаешься?
--
Да.
--
Сколько часов в день?
--
Около 10...
--
Мальчик, ты что, дурак? А ты жить хочешь?
Моё сердце представляло сердце человека, прожившего на свете лет 70 и уже уставшего от этой жизни, оно хотело покоя, оно требовало покоя, о чём периодически сообщало и мне, только я ведь не обращал на это внимания. Жить я хотел. Спорт поэтому бросил.
В конце концов, я образумился, окончил школу, и пошёл в институт. Хотя, наверное, по тому, что вы это читаете, можно об этом догадаться. Я далёк от того самоуверенного мальца, мечтающего быть самым сильным и ловким, и больше не имеющем представления вообще ни о чём. Но моё понимание жизни было позднее, пока рассказ о школьных годах.
Класс у нас был из тех, которые не любят учителя, и стараются скорее его распустить. Девчонки представляли собой нарядных загримированных кукол. Притом, все были одинаково для того времени подстрижены и накрашены. Некоторые вообще собой представляли клон друг друга, что было смешно, но они этого не осознавали. Что ж я-то говорю! Я и сам в то время этого не видел. Я видел симпатичных, некоторых особенно, или наоборот, сверстниц. Представляю, какое смешное зрелище представляли мы, ребята. Курить - это была явно выраженная прихоть, которой мы заявляли всем, что стали взрослыми. Я тоже по началу курил, пока спорт не вычеркнул всё кроме себя в моей жизни. Ходили в распахнутых пиджаках и даже зимой куртках. Пионерские галстуки сняли, как только голоса наши преобразились из детских в мужские, и никакое будущее наказание не могло заставить нас нацепить эти платочки обратно. Скомканный, он обычно лежал у меня в кармане. Всё-таки почему-то, я его не мог оставить дома или выбросить.
Мы гуляли по школе с наглым видом вседозволенности, но, всегда настороже - и, если что, мы в миг превращались в не совсем законченных негодяев. То есть это была игра. Дома я, например, был довольно-таки послушным сыном, благо, родители от меня ничего не требовали. Даже делал иногда уроки. Пока я не увлекся дзюдо серьезно, как и большинство сверстников, проводил много времени на улице. Особых увлечений у меня не существовало. Это ещё совсем в детском возрасте, мы всей компанией могли поддаться на какую-нибудь агитацию и пойти в кружок или секцию. Например, помню, как во втором классе к нам пришел человек из дома пионеров и два часа рассказывал про самолеты. Рассказывал так захватывающе, что даже некоторые девчонки, не говоря уже обо всех ребятах, отправились в его кружок. Мы мастерили там картонные аэропланы, а потом их запускали на стадионе. Часами могли потом со своим детищем стоять в центре и держать за веревку вращающийся вокруг самолетик. Но это увлечение подобно многим другим быстро наскучило, и оставались лишь единицы, кто действительно хотел этим заниматься.
Одно время все девочки нашего класса ходили в Дом Культуры в танцевальный кружок. Но, кажется, лишь двое там дотанцевали до того времени, когда образовался полноценный танцевальный коллектив эстрадного танца, который даже ездил на гастроли, правда, лишь по области.
Несколько человек из класса ходили в музыкальную школу. Большинство и эту, казалось, более серьезную, чем остальные, затею побросали. Особенно среди ребят, играть на пианино и занимать своё время пением сольфеджио считалось совершенно не интересным.
Один мальчик ходил в художественную школу. Мы не знали этого, а открылось его умение, когда он нарисовал сторублевую бумажку с портретом одного из учителей, и сунул её в классный журнал. Сходство было настолько очевидным, что за урок в тот день получили двойки и колы не только юный художник.
В общем, класс наш был очень ординарным, дети чем-то иногда увлекались, но с возрастом большинство нашло вкус в затеях другого плана. Учиться почти перестали, лишь по привычке ходили в школу. Читать книги было совершенно не модно, мы только слушали пересказы кого-то более начитанного произведений по программе, чтобы на уроках литературы знать, о чем речь. Те, кого я здесь назвал более начитанными, на самом деле в наших глазах тогда представляли образы, так называемых, ботаников, то есть тех, кто всё-таки, вопреки наступающей моде, учились. Этих трех или четырех всего лишь человек в классе мы недолюбливали, а ведь, по большому счету, нужно было их ценить, как редкий вымирающий вид.
Один из них - Пашка Немазов. Этого паренька можно назвать самым умным и серьезным в нашем классе. В самом детстве он ходил в шахматную школу, всегда много читал, и, совершенно не выбиваясь из достойного ему стереотипа, носил очки. Но он не был занудлив, соответственно тому самому стереотипу. Достаточно общителен и интересен, он не вызывал раздражения и негодования по поводу своей учености у одноклассников. К нему относились нормально. Он, нисколько не сокрушаясь, давал списывать, с удовольствием решал дополнительные варианты контрольных, тем самым, выручая двоечников. Он знал, казалось, всё, но это нам казалось, потому что сами мы отличались очень скупыми знаниями, и, если человек, не задумываясь, отвечает на вопрос о столице Таиланда, то на нас это производило впечатление, учитывая, что большинство не знало вообще о существовании такой страны.
Учителям в нашем классе такой ученик был бальзам на душу. Его, конечно, очень любили. На фоне остальных, он был единственным достойным, по их мнению, и единственным, в ком они вообще видели будущее.
Пашка не зазнавался, понятно, зазнаваться в любвеобильности к себе учителей и не стоит. Пашка внимательно изучал мир его окружающий, решал дополнительные умные задачки, писал сочные и иногда мудрые сочинения по литературе, иногда разгадывал шахматные ребусы, но никак не мог пробежать сто метров хотя бы на тройку. Но ему это прощали, и физрук по умолчанию выводил ему четыре за четверть и за год. Эта четверка обещала быть той самой, благодаря которой он получит лишь серебряную медаль. Вот такая у нас принципиальная школа.
На олимпиадах по физике и математике он побеждал только в редких случаях, что очередной раз доказывало теорию Эйнштейна. Это относительно учеников нашего класса Пашка вундеркинд, относительно нормально следующих жизненному пути других детей, других классов, других школ, он представлял себе равного и с едва примечательными математическими способностями. Это ни его, ни школу не расстраивало. Мне иногда сейчас кажется, что его мало в то время интересовала своя исключительность, он просто учился и собирался в институт. А учителя ему говорили, что ему с такой головой нужно и дальше идти, в аспирантуру и далее по ученой части.
Наш город, как и многие другие, в негласно поделен на районы, имеющие причудливые названия, соответствующие какому-нибудь предприятию или мероприятию на его территории. Районы дрались между собой, притом война между ними была и холодная (расписывали гадостями чужие стены) и горячая, когда в дело могли включиться цепи и ножи.
Наша школа, а, следовательно, все мы жили в самом центральном крупном и весомом районе города. В чём выражалось это неофициальное деление, и в чём был смысл? Не знаю. Это была наша подростковая игра. Мы важно гуляли толпой по своему району, и запросто могли напасть и избить кого-нибудь не с нашего. Зачем? Надо было. В этом выражался наш ритм жизни. Выражались мы сами перед собой и друг другом. Ну да, оказываться на территории чужого района в неурочное время не желательно. Девушка из другого района тоже затея сомнительная, побьют и не даже не скажут почему. Хотя, были случаи, и девчонки из-за ребят дрались. Но в нашем городе это вообще одна из достопримечательностей - драка между девчонками. Никто со стороны не вмешивается, все просто наблюдают. Сколько раз у нас в классе дрались одноклассницы, которые могли при этом называться подругами! А женская драка - это по страшнее любой поножовщины. Здесь нет ни правил, ни принципов. Честно говоря, никто, даже победитель, в такой драке не выглядел достойно.
Конечно, я со своими друзьями, был в центре этого движения - жизни районов. С нами творились страшные вещи. Когда я сейчас вспоминаю всю мелочность и гадливость происходящего, мне не хочется верить в то, что это был я. Как мы избили одного парня на глазах его девчонки, нарушив при этом в негласный закон. Всегда, если к человеку были претензии, дожидались, когда он проводит свою девушку. Тот парень нам чем-то сильно насолил, он знал, что мы его пасём, и не расставался со своей зазнобой вообще. Нам надоело ждать, да и подобная расправа нам казалась справедливой.
Как мы вышибали деньги у тех, кто нам их давал. Ну, так действительно было! Человек трусил, и тогда его постоянно трясли. А мы ведь не были достаточно смелыми и напористыми и действовали по принципу анекдота, когда лев зайца из меню вычеркнул. Всего лишь, чтобы мы отстали, нужно было в первый раз отказать, правда, быть немного побитым при этом. Но после такой процедуры человека оставляли в покое.
В нашей компании был такой Славик Сухожилов, его мы звали Сухажиликом. Он учился тоже в моем классе. Ходил с нами, но принимал во всех потасовках пассивное участие. Он не особо любил драться, в отличие от нас, находящимися в постоянном желании ударить. Сухажилик не был активен и в затеях и идеях, чем заняться. Пил и курил с нами только в силу того, что находится в одной компании. Он был какой-то... никакой... Спокойный и уравновешенный. И при этом с совершенно пустой головой. Слово учиться - для него совершенно не типично. Он не мог, он не понимал, скрежет его мозгов на контрольных был слышан уже из коридора. Но этот скрежет был только в начальной школе, в младших классах. Тогда он ещё следовал каким-то принципам, старался, хотя бы что-то запомнить или решить. Но к седьмому классу, он забросил всякие попытки чего-либо понимать и осознавать. Он приходил на урок, садился за парту и ничего не делал. Ни писал, ни решал. Он изводил тем самым учителей, которым резко отвечал Я ничего не понимаю, я ничего не выучил, ставьте два, если хотите!
По началу с ним ещё пытались бороться, оставляли после уроков, что-то объясняли, подтягивали по предметам. Он немного усваивал материал, но потом лимит его знаний исчерпывался, и он уже умудрялся забывать то, что ему так долго вдалбливали. Всякие попытки научить Сухажилика были оставлены, и, дотянув до девятого класса, он ушел из школы, при этом его свидетельство было полно двойками и не зачтенными предметами. Что дальше ждало его, мало кого интересовало. Кажется, его самого тоже. Он был большим флегматиком в этом отношении, можно позавидовать такой способности не думать о будущем.
Но к тому времени, и я выбыл из общественной жизни. Как я уже говорил, всю мою энергию, всё моё время и, как потом выяснилось, здоровье я отдавал спорту. Я бросил пить, курить, гулять, учиться. Я бросил всё. Я на несколько лет выбыл из жизни, знал лишь время своих тренировок, от которых боялся отступить и на шаг.
А тем временем мир вокруг менялся. Менялись принципы, обычаи, мораль, мода... Магазины, когда-то наполненные лишь морской капустой, перенасыщались теперь разным барахлом, и никого уже не удивляло, что кроссовки можно купить в овощном, а тетради - в булочной. Встала остро проблема денег. Оказывается, действительно, можно купить что угодно, но нужна эта коварная бумага, добывать которую проворная часть населения начала в раз, а остальные же стали говорить о своей бедности и нищете.
Легким способом зарабатывать, казалось, на первый взгляд заниматься торговлей. Потянулись челноки, и заполнились поезда, следующие в Москву и из неё, большими сумками и запахом копченой курицы и вареных яиц. Рынки завалились турецкими и китайскими тряпками, а население начало одеваться. Весь город наряжался в одни и те же вещи, одного и того же фасона и материала, не зависимо от возраста, фигуры и положения. Эта яркая безвкусица обзывалась модой и новыми веяниями.
В столицу поступать в институты, а потом учиться отправлялись теперь самые решительные или денежные. А, в общем, людей охватила какая-то странная эйфория неуверенности в будущем, и они старались хотя бы на время себя пристроить. Было совершенно не понятно, чем заниматься, что будет актуально, и даже не понятно, что актуально сейчас. Появилось модное слово экономика, а в нашем местном Политехе, как называют в народе Политехнический Институт, появился престижный Экономический факультет. Элита школьников, медалистов подалась туда. Через пару лет при разговоре об образовании стали произносить слова адвокат и юриспунденция, при том же Политехе, сначала заочно, потом очно стал функционировать Юридический Факультет. Теперь медалисты рвали когти туда.
По-прежнему, самым, наверное, вразумительным оставался факультет Иностранных языков в Педагогическом Институте, но туда, как и раньше, отправлялись те, кто имел блат или изумительное знание языка. Наш город всегда страдал образованием, и школы и имеющиеся два института не представляли собой что-то серьезное и интересное. Обучение проходило очень посредственно, и все умненькие детки, мне кажется, на поверку оказываются не нашими, то есть приезжими, или одаренными с рождения.
Когда я определил значение для меня здоровья и бросил спорт, хочу сказать, моя жизнь первые после этого пол года покатилась кубарем вниз. Я открыл для себя понятие безделья, за чем следовали пьянство, гулянки и шабаши... Представьте, я не пил несколько лет вообще, и свободного времени у меня не было ни минуты, и тут такой простор. Сорвался я чуть ли не в первый же день после того, как, наконец, выспался. Напился с одной бутылки пива, напился со всеми вытекающими отсюда последствиями. Был и дебош и драка. Кому-то была сломана челюсть, кому-то рука, наутро оказалось, что мне...
Не могу понять, как я всё-таки выбрался из всего этого. Наверное, всплыла проблема денег. А кем может быть человек без образования, но уверенный в себе и своей силе. И покатилась другая волна моей жизни, на которой мне не хочется подробно останавливаться, но вслед за этим я традиционно для такого образа жизни поступил на юридический.
Многие утверждают, что прошлое бандита так же влияет на психику, как и прошлое наркомана. От этого можно излечится физически, но ни в коем случае ни психологически. Не знаю. Может быть, вам видней судить о нас. А я ведь сначала старался сам работать, конечно, в области торговли. Но почему-то всем хотелось, чтобы я с ними делился. Этот возьмет кусок, те... Мне вскоре надоело, и я решил стать сам тем, кто берет. Тем более, это казалось интереснее и прибыльней.
Когда я уже оканчивал институт, случилась история, после которой пять моих друзей попали в тюрьму, я, просто чудом, оказался вне событий. Благодаря этому мой ребенок родился при отце, который сидит возле него, а не просто сидит. Это было последней каплей, я, ещё помаявшись какими-то мелкими заработками, устроился, и жить стал как честный гражданин с хорошей перспективной работой и с семьей, которую обожаю.
Начался 21 век. Он устроил нам ряд катаклизмов, а мы устали мировые трагедии, в конце концов, принимать близко к сердцу, после чего, падение самолета трогало нас не больше, чем подорожание хлеба. Одинаково сокрушались и по тому и по этому поводу. Москва от провинции отдалилась ещё дальше, и теперь этот могущественный город пугал нас и отталкивал. Его боялись, и поэтому большинство столицу ненавидело, и ненависть эта выливалась больше на москвичей. В отличие от Центра, наш город спокойно влачил существование, неторопливо делали жители своё дело - работали, учились и, как могли, развлекались. Маленький город - маленькая подвижность населения. Оттого, быть может, суета не приемлема, и люди стараются не спешить, а от этого они не везде поспевают. Самое главное, не поспевают жить. Конечно, в городе тоже есть ряд новых русских или, по литературному, бизнесменов, но основная часть населения прозябает, и, по большей части, в этом их вина. Они не хотят, а, соответственно, и не могут зарабатывать деньги, вот и висит над городом вечная проблема - проблема бедности. Но мы знаем - в Москве есть деньги, но почему-то мы не задумываемся о причине. Причина же в том, что столица их зарабатывает.
Мне частенько приходится ездить в Москву. Учился я на заочном в Московском Университете, в прошлом только Институте. Ездил на сессии, потом стал ездить по работе. У меня много в Москве друзей. Я знаю, какая у них сложная жизнь. В Москве, это очевидно, больше возможностей, но их нужно искать и большим трудом реализовывать.
Прогуливаясь по своему городку после столицы, окунаешься в тихую благодать. И я каждый раз осознаю, что моя жизнь здесь, я не смогу жить в том бешеном ритме. И большинство моих сограждан, то есть живущих в этом городке, считают так же. Тем не менее, почему-то жутко злятся на Москву.
Чем дальше мы отодвигаемся по времени от социализма, тем очевидней становится разница между богатыми и бедными. Появились голодранцы дети, которые живут почти без присмотра родителей, одеты в лохмотья и постоянно голодные. Они редко посещают школу, и это явно подрастает новый класс преступности и хулиганства. Пенсионеры ходят по дворам в поисках мелкого заработка, то есть бутылок. Глядя на их жалкий вид, становится невыносимо тоскливо осознавать, что им меньше всего повезло на временной оси истории государства.
Однажды произошла у меня одна встреча. Из серой улицы на меня вынырнул угрюмый субъект в потертом плаще и тряпичной сумкой с картошкой. Сквозь пыль времени я всё-таки признал почти сразу же Пашку Немазова. Сколько же мы не виделись? Кажется, лет десять. Он смотрел на меня, ещё полного решимости попасть в будущее, глазами тоскливого спаниеля, будто уже потерявшего в него, будущее, веру.
--
Привет.
--
Привет! Как твои дела? Сто лет не виделись.
--
Нормально, помаленьку. А ты как? Слышал, у тебя ребенок?
--
Ага. Уже два года как.
--
Понятно. Моему - пять.
--
Как ты устроился? Где?
--
На оптике работаю, экономистом.
Оптика - это наш второй по значимости в городе завод - Оптико-Механический. Но, как и первый, шарикоподшипниковый, - это государственное предприятие со всеми вытекающими из этого следствиями малооплачиваемости, простоя производства и скукоты. Многие, окончившие наш Политех, шли на заводы экономистами или бухгалтерами, что раньше было престижно. За этим следовало получение квартиры, телефона, ясли-садики, дети в пионерских лагерях. Теперь всем понятно, что работают там не от хорошей жизни. Ну а, в таком молодом возрасте, только от лени вообще что-то предпринимать. Я был сражен и понурым видом Пашки и его жизнедеятельностью, вернее, её отсутствием.
--
Подожди, Пашка, а... как же аспирантура, второе высшее?
--
Да, понимаешь... семья у меня теперь. Нужно деньги зарабатывать, а учеба платная, не потяну я...
Буквально на той же неделе, словно время играло со мной, произошла и вторая встреча. Мы стояли с другом возле офиса на перекуре. Напротив - ларек со всякой ерундой в виде сигарет шоколадок и так далее. К нему бесшумно подъехал выпирающий за пределы дороги сверкающий новизной и высокомерием Мерседес, из него вышел молодой человек в распахнутом черном длинном пальто, и направился к ларьку. От человека на сто метров несло благоуханием и благополучием. Приятно посмотреть, он не напоминал тех толстых вальяжных новых русских, выглядел по-деловому быстро. Купив что-то, наверное, сигареты, он нырнул обратно в машину, и Мерседес так же бесшумно умчался.
--
Внушительная машина. Такие не часто встречаются у нас.
--
Только не говори, что ты его не узнал.
Я удивленно посмотрел на друга:
--
Кого?
--
Это же Сухожилик...
--
Кто?
У меня, аж дух захватило от неожиданности такой информации. Как Сухожидик? Я тогда совсем ничего в жизни не понимаю...
--
Ну да, это он. Помнишь, его тогда из школы выгнали? Вот, он остался в полной бездеятельности. А его мать держала магазинчик маленький, во время всех перетрубаций смогла открыть. Сухожилик от нечего делать, всё время у неё торчал. Немного помогал, а постепенно входил в курс дел, и в результате оказалось, что в нём есть то, что имеет один человек на миллион - бизнес-жилка. Экономики-то у нас в школе не было, может, там бы он себя проявил. Теперь у него сеть магазинов по городу, процветают и благоухают.
--
Да уж, нечего и сказать, - я потушил сигарету, и мы отправились в здание. Мне ничего на услышанное даже отвечать не хотелось - настолько меня потрясло. И не только то, что я увидел сейчас, но и в сравнении с тем, кого видел несколько дней назад.
Очередное седьмое ноября мы отмечали обычным срединедельным выходным. И, кроме митинга пенсионеров и некоторых специфических фильмов по телевизору, ничего не напоминало того куража, который в прошлом возводился вокруг этого дня. Я помню торжество красного цвета и колонны людей с транспарантами. Я помню, как и нас, школьников, загоняли на демонстрацию, так как город нуждался в людях, следующих строем. Когда мы были маленькими, то ходить с шариками и искусственными цветами под грохот музыки обожали, но как только нас стали заставлять, нежелание участвовать в торжестве выливалось в тоже отрицание носить пионерский галстук.
Как изменился мир! И, хотя остаток старого пришлось лишь на моё детство, я хорошо его помню. Я вижу, что происходит сейчас, и предполагаю о будущем. Я вижу своих бывших одноклассников, занятых во всех каких только возможно сферах, и удивляюсь, как большинство из них не стали теми, кем им пророчили быть.