- Юра! Листик! - Игорь спешил к вагону, в двери которого стоял Листов.
Конечно, что именно он будет встречать его, тот никак не ожидал. Сколько лет прошло с тех пор, как Ася стала его женой: за это время они не разу не встретились.
Листов дважды приезжал в Москву, и можно, наверно, было бы. Но первый раз он видел, что Асе будет неприятно. Второй, когда Листов приезжал защищать кандидатскую диссертацию, он со всем семейством был в Сочи у отца.
Оба раза встречал Листова Женя, у него же Листов и останавливался. Но его сейчас в Москве нет: получил приглашение в Соединенные Штаты от Массачусетского технологического института принять участие в международной технической конференции и прочесть в нем лекцию. Разрешение, хоть со скрипом, дали на поездку с женой: дети оставались в СССР залогом того, что они вернутся. Ребят, естественно, они с Асей на это время забрали к себе.
Тем более что уже переехали на дачу. Там сейчас все: Валентина Петровна, Ася и вся орава ребят. Сам он тоже старается почаще туда ездить, хоть не всегда удается: остается в те дни в Москве.
Когда пришла от Листова телеграмма, что едет со всем своим семейством в пансионат их комбината в Хосте, получилось, что именно ему легче других встретить их на своей машине. Толя занят под завязку: сдача проекта. И Клава после смерти Коли за руль не садится. Но главное, Аська совершенно не противилась, а так хотелось именно самому встретить.
- Игорь! Капитан!
Видно было, что рады встрече оба. Изменились, конечно, и немало: как никак обоим уже за сорок давно перевалило. И оба отцы семейств: вон за спиной Юры, рядом с невысокой худощавой женщиной, трое ребят.
- Ну, что: знакомь с супругой.
- Катя! - улыбнулась она, протягивая ему руку.
Повел их к своей машине. Предложил Кате сесть впереди, но тогда четверо не умещались сзади, и с ним рядом поместился Листов.
- Давайте решим, куда поедем. Наши на даче - Валентина Петровна с Асей, ребята. Вечером в пятницу все остальные приедут. Но если хотите в Москве, то или к Жене - ключи он мне оставил, или ко мне. Но ждут вас на даче.
- Ну, и давай туда!
- Юрочка приехал! - Валентина Петровна обняла его, поцеловала несколько раз. За ней подошла Ася; трижды поцеловала его в щеки и повернулась к его жене.
Они рассматривали друг друга. Юрка не много рассказывал о своих бывших девушках, но кое-что Катя из его прошлого, все-таки, знала. Красивая ж до чего: и без всякой косметики. А Ася не понимала, что Листова могло привлечь в этой тощей козочке, пока та не улыбнулась ей. И тогда первая протянула руку.
Детей Листовых окружило младшее поколение. Старшими были Гриня и Миша, студенты. Моложе их две девушки-старшеклассницы, Роза и Зоя. Еще моложе подросток, Ваня, которого, однако, называли Ёжиком. Потом очень красивая девочка по имени Регина, кого-то очень напоминавшая Юре. Еще самая младшая, Тонечка.
- Степа! - представился старший потомок Листова. - Брата моего зовут Алешка, а сестренку Машенькой.
- Кто есть кто? - спросил Юра Валентину Петровну, оглянувшись на них. - Я ведь только Жениных ребят, внука вашего да Зайку знаю.
- Миша с Тонечкой Игоря с Асей, а Регина, Стерова её фамилия, ты не поверишь, дочь Инны. Той самой, помнишь?
- А-а!
Общее знакомство закончилось; чемоданы и сумки внесены в дом; сибирские соленые деликатесы - кета и грузди - вручены хозяйкам и сунуты в холодильник до завтра, когда приедут все на выходные. Игорь, с нетерпением ожидавший, когда это кончится, предложил Юре пойти покурить.
- Здесь? Где должна была состояться наша с тобой дуэль? - выйдя на крыльцо, спросил тот.
- Можно здесь, но в бунгало лучше.
- Что еще за бунгало?
- Деда нашего незабвенного предсмертный подарок. Пойдем: не терпится мне показать.
Оно стояло в дальнем углу сада. Юра залюбовался: весьма современно. Сходившиеся в одном из его углов окна; настил под выступающим навесом, создающим тень; плетеные стулья на нем.
- Блеск! Сам придумал?
- Он подсмотрел. У реки подобный соорудили тогда; правда, поменьше. Ну, мы с ним еще кое-что надумали добавить. Интересней того бунгало получилось; да оно и сгорело вскоре. Я уже после его смерти, когда строил, не поменял ничего: всё сделал, как с ним придумали.
- Что, сам строил?
- В основном. Но и Женя с Колей покойным, да и Еж и Толик, когда могли, тоже помогали. Ну, что: покурим здесь, на настиле, а потом уж и внутри покажу. Идет?
Первые затяжки сделали молча. Потом Листов спросил:
- Так как у тебя жизнь? Институт ведь ты кончил, я знаю.
- Кончил - хоть и без отличия. Но, и то слава Б-гу: ведь и работал. Не Ася, и не стал бы даже поступать: знал, что рабочие на сдельщине значительно больше инженеров зарабатывают. Я ж помнил, как и ты начинал: наш разговор на "дуэли".
- А: девятьсот рэ старыми минус подоходный и налог на бездетность! Помню. Хорошо еще, в начале того года займы отменили.
- Но она вцепилась: и думать не смей - чем ты у меня хуже всех наших? Дома всё на себя взяла, шитьем подрабатывала, а меня заставила на повременку перейти, чтобы на работе полегче было. Говорила: "Не хочу, чтобы папа твой считал, что из-за меня ты не стал инженером". Вот такая: не очень с ней поспоришь.
"Наверно, этого я и боялся", подумал Листов, но не сказал вслух: посчитал, что вспоминать те события не стоит.
- Кем сейчас работаешь?
- Начальником цеха с прошлого года. Но пришлось для этого перейти на другой завод, тоже нашего главного управления. Денег прибавилось, но и мороки: бардак там.
- А где его нет? У нас, думаешь, меньше?
- Но чтоб так нагло хапали - вряд ли. Особенно давний наш общий знакомый - Семен Лепешкин. Помнишь еще?
- Такую сволочь разве забудешь? Земляки мы: с детства еще его свиная морда запомнилась
- Ты в курсе, наверно, как он пьяный за рулем врезался в машину, на которой мы ехали. Антоша тогда чуть зрения навсегда не лишился: пришлось уехать из-за этого в Израиль. Я тоже ударился о лобовое стекло, порезал лицо.
А он, сволочь, сразу удрал. Но я и Ася его рожу запомнили. Встретил я его случайно, отобрал паспорт, чтобы ей его показать: она тоже его узнала. Если бы не необходимость срочно вывезти Антошу в Израиль, заявили бы куда надо, и загремел бы он тогда в места не столь отдаленные.
- Женя рассказал, как ты его отметелил.
- Так ведь он не на меня - на него бросился с бутылкой с отбитым дном. Страшная штука - с острыми зубьями: ткнул бы, и остался бы Женя слепой, либо убил бы его. Но уж тут Женя тоже не стал церемониться: врезал по зубам, так что тот полетел наземь. Надо же так ненавидеть!
- Так Женя не дал ему диссертацию спереть. И вообще... В пятьдесят третьем пошел бы и громить евреев.
- Наверняка. И вот, представляешь, обнаруживаю, что он старший мастер в моем цеху. Улыбался, когда меня мастерам моего цеха главный инженер представлял, всеми своими золотыми зубами, а в глазах тревога.
А потом заявился ко мне, когда я один был, с бутылкой армянского коньяка. Марочного. Для душевного разговора.
- Рад, Игорь Михайлович, что работать с вами вместе будем.
- А что было, забыл? - спрашиваю.
- Так что плохое век-то помнить? Мы ведь, русские-то люди, не такие. Ну, было - так я на вас не в обиде: и мой ведь грех был. Я ведь тоже - правым-то глазом почти и не вижу теперь: слепнуть на него стал после того. Так что, ежели тогда мировую со мной выпить не желали, так сейчас давайте: чтобы уж дальше обиду друг на друга не держать.
Выставил его вместе c этой бутылкой. А чего он приходил, я вскоре понял: дошли до меня слухи о его поборах с рабочих. Бригадиры сами собирали с них то, что те вынуждены были отстегивать ему, и приносили. К сожалению, не ему одному. Боюсь, что те, в свою очередь, кому-то повыше.
Наверно, Лепешкина ко мне послали, что и меня к этому подключить. Да не на того напали. Ты меня знаешь: я не очень-то уступлю. Под суд, конечно, за это мне их передать было не под силу: кто из рабочих пошел бы в свидетели? Предлагал уходить поэтому по собственному желанию, если не хотят быть уволенными по другой статье: уж я найду за что - недаром сам был рабочим.
- Подлянки не пытались тебе делать?
- Ну, как без этого. Даже угрожать по телефону пробовали, шину на машине порезали. Но меня уважают: узнали, кто это делал - разобрались по-своему. Так что, как говорится: Б-г не выдаст - свинья не съест.
- Ася про твои подвиги знает?
- Нет, конечно. Я как-то обмолвился ненароком про того же Лепешкина, так она сказала: "Ну и что со всем этим можно сделать? Ведь плетью обуха не перешибешь". Можно, оказывается, все-таки - только мало кто хочет.
- К сожалению. С прискорбием приходится признать: прогнили мы. Все ждут, что начальство наведет за них порядок, а сами предпочитают помалкивать. А что еще остается? Иначе слишком небезопасно.
- Ладно, где наша не пропадала. Ты лучше скажи, ты-то как?
- Да у меня в этом плане поспокойней. После защиты я главный технолог нашего комбината: в моем подчинении сдельщиков нет. Проблемы имеются, конечно, но другие. Может быть, хватит о делах? Ты же мне свое бунгало и внутри грозился показать.
Понравилось оно и внутри. Три комнаты: одна предназначалась под кухню, маленькая спаленка и главная, самая большая, с теми самыми окнами, сходящимися в углу. Мебель в ней незамысловатая - явно самодельная: два топчана с тюфяками сверху, застеленные байковыми одеялами; фанерные шкафчики, низкий столик наподобие журнального. Подобная же в спаленке. Но в большой комнате и книжный стеллаж, а на его полках знакомые Листову книги: из библиотеки Анны Павловны. Почти всё поэзия.
- Ты полюбил поэзию, капитан? - спросил он Игоря.
- Мишанька её любит, - ответил Игорь и вдруг почему-то запнулся. - А вообще-то, я тоже. - Он почему-то замолчал, как будто сказал что-то невпопад, и это удивило, а потому запомнилось Листову. Чтобы прервать неловкость, он спросил:
- И каково назначение этого палаццо?
- Дед хотел, чтобы Ася имела место, где она полная хозяйка. Но у нас вскоре изменились обстоятельства с жильем.
В день похорон Деда хватил удар Кузьму, и его увезли в больницу, и по дороге он, не приходя в сознание, умер. Мы прописаны были тогда уже в той квартире, где раньше Женя и Клава: мы в Жениной комнате, мать с Кузьмой - в Клавиной. Но с Асей появлялись там не часто: продолжали жить здесь, на даче; остальное время комната стояла запертой. Ни я, ни Ася не хотели сталкиваться с Кузьмой.
Но в тот год мы все осенью переехали в Москву: дача была до весны заперта. Мать была довольна: при внуках - Тонечка тогда родилась. Новиковы тоже: тосковали по тому времени, когда в квартире было полно детей.
Потом нас всех расселили по разным местам. Получили двухкомнатную квартиру, Новиковы и мать - по однокомнатной. А здесь теперь дача в полном смысле - летняя: зимой сюда только иногда приезжаем с детьми - покататься на лыжах и протопить.
- А бунгало?
- Да: бунгало. В нем обитают наши самые старшие из потомков: Толик и Гришка с Мишкой. Нам сюда доступ лишь с их разрешения. Которое я получил специально для тебя: наверно, здесь твое семейство и поселим.
А сейчас предлагаю, пока нас никто не хватился, отметить встречу в тесной мужской компании. Помянем с тобой Деда и Колю, вспомним дни, когда мы были все вместе. Думаю, ты не против?
- Прекрасно придумал, капитан. Надеюсь, ты предусмотрел, чем?
И Игорь принес с кухни знакомое по дням их молодости: бутылку с янтарного цвета водкой, копченую селедку, молодое сало, ковригу столового хлеба. И стаканы вместо рюмок.
- За встречу!
С аппетитом закусив, задымили.
Выпитое уже располагало к разговору на тему, которой до сих пор старательно не касались.
- Ты знаешь: я восхищался и продолжаю восхищаться тобой, Игорек.
- За то, что я увел у тебя из-под носа твою девушку? Попросить у тебя извинение?
- Уж не полагаешь ли ты, что я прогадал?
- Должен признать, несмотря на слишком краткого знакомства с твоей супругой, что ты поступил тогда мудро. Глядел глубже, чем другие. Не Ася - такая как раз нужна была тебе.
- А Асе ты - не я. Меня бы она долго не вынесла. Согласен?
- Вполне: мы с ней очень схожи. Но тогда...
- Тогда это выглядело совсем иначе. При этом ты вел себя предельно благородно, а я, несмотря ни на что, весьма скверно выглядел. Особенно в собственных глазах.
- Коля зато восхищался тобой.
- Давай и выпьем за него. И за Деда нашего.
... - Неужели нельзя было спасти его?
- Нет: рак.
Потом выпили за Сашу и "младшеньких".
- Есть какие-нибудь сведения о них после Шестидневной войны?
- Есть - через Дору, сестру Рахили Лазаревны, хотя и реже, чем прежде. Саша наш сейчас известный уже в Израиле поэт...
- Я знал об этом. Бен-Реувени его псевдоним.
- Точно. Им там многие восхищаются, но зато и немало ругают. За его политические взгляды. Антоша тоже там известен: как раввин Арон Гродов.
- Что?! Я знал только, что он принял иудаизм. Кстати, как Валентина Петровна восприняла тогда это?
- Довольно спокойно - внешне, по крайней мере.
... - А теперь за что?
- За следующее поколение - наших детей.
- А теперь за стариков наших! - но этот тост выпить не удалось, потому что открылась дверь, и послышался голос Валентины Петровны:
- Это о каких стариках идет речь, негодники? Я вам старуха, да? Да я еще очень-очень ничего. Верно, девочки? - жены их стояли за ней.
- Всё ясно: старые собутыльники вспомнили былые попойки. Они же уже хорошо того, и вам, Валентина Петровна, на этих немолодых дураков обижаться бесполезно, - поддержала её Ася. Но Катя возразила:
- Зато что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Я и воспользуюсь, чтобы выяснить истину.
Валентина Петровна подтвердила, что Ася и есть та девушка, которой ты предпочел меня. Так скажи, дорогой супруг, пока ты достаточно еще пьян, где были твои уж если не мозги, то хотя бы глаза, чтобы предпочесть такой необыкновенной красавице подобную замухрышку, как я?
- На то была высшая воля богов. Это было ими предопределено, и от этого никуда, никому, никогда не деться. Ибо человек предполагает, а ...
- Ясно - не продолжай. Дело в том, Катенька, что у него хватило ума сообразить, что я не смогу бесконечно терпеть то, что способна терпеть от него ты. Или, по крайней мере, не обращать на это внимание.
- Пока еще это нетрудно: мне как-то до сих пор нравилось - ну, почти всё - от него исходящее.
- Ого! Вот это да! Ему сказочно повезло.
- Баба Валя! Мама Ася! - прервал их веселую перебранку голос Грини снаружи. - Если вы не покормите, среди нас начнется падёж.
- Идем, Гринечка! Скажи девочкам, чтобы накрывали на стол, - отозвалась Валентина Петровна.
... - Почему он тебя так называет? - спросила Асю Катя.
- А я выкормила его своим молоком, когда у Марины оно пропало. Тогда: когда мы чуть не потеряли Женю.
2
Поезд Листовы предпочли самолету, чтобы на сэкономленные деньги приобрести в Москве как можно больше необходимого: в первую очередь, одежды. Но минус поездки поездом обернулся возможностью фундаментально отоспаться, пока ехали. Результат этого Листов ощутил, когда, поспав около пары часов, проснулся совершенно бодрым и трезвым. Но собственно, и выпили по их способностями этого не шибко много, да еще под такую закуску, как копченая селедка и молодое сало с чесноком. Объедение!
Он вышел наружу: не хотел курить в бунгало, где их и поместили. Поднял глаза: небо было усыпано яркими звездами. Но луны не было, и в темноте он не разглядел, что в кресле на настиле кто-то сидит.
Он достал сигарету, щелкнул зажигалкой. И тут же услышал:
- Юрочка! - это была Валентина Петровна.
- Вы? Не спите?
- Я плохо спать стала почему-то. Наверно, возрастное: старею - вы с Игорем, все-таки, правы. А ты сейчас опять спать уйдешь?
- Нет: в дороге наперед отоспался. Едва ли сейчас засну.
- Тогда садись рядом, и поговорим. Мне очень хочется: как когда-то. Мы с Фрумочкой очень любили поговорить с тобой: ты был такой умный мальчик.
- Я сейчас: только покурю.
- Садись и кури здесь: мне это нисколько не помешает. Может быть, если приспичит, тоже попрошу. Как Раечка иногда.
- Вы же никогда не курили! Вы это после смерти Антона Антоновича? Или когда Антоша принял...
- Нет, - не дала она ему договорить. - После смерти Коли.
Сережа стал говорить ей, что Коля ему не нравится: выглядит всё хуже. Но тот упорно не соглашался пройти обследование.
А когда Сережа чуть не силой заставил пойти на него, обнаружили подозрительную опухоль. Его поместили в Герценовскую больницу, где, вскрыв, чтобы удалить её, обнаружили множество разросшихся метастаз. Опухоль даже не сочли нужным вырезать: зашили - и отправили домой. Умирать.
Он уже не вставал. В институте его замещал в это время Женя. Клава не работала, была при нем неотрывно. Они все - Сережа, она, младший Сережа, Людочка - были там не реже раза в день; Женя и Марина, жившие рядом - неоднократно. Достаточно часто появлялись Игорь и Ася; еще Щипановы, Новиковы, Аким Иванович и отец Региночки. Дважды приезжала Аня с мужем.
Сережа не скрывал от них, что надеяться не на что. Это последствия войны: раковые клетки сидели в нем с того момента, когда обгорел он в самолете. Тогда удалось спасти его, даже заменить кожу на лице ею с его ягодиц. Но они остались в нем, чтобы нанести смертельный удар потом.
Она осталась самой старшей из женщин: Раечка была далеко и только раз смогла приехать вместе с Ароном накануне его смерти; Фрумочка - там, откуда лишь изредка приходили письма. Для Клавы она стала главной опорой и проводила там, поэтому, не только дни, но всё чаще и ночи.
А конец приближался. Усилились боли: его стали колоть наркотиками. Почти ничего не ел, хотя они старались готовить ему, что только можно. Не притрагивался к дефицитным деликатесам, которые доставал у отца в гастрономе отец Региночки.
- Виталий Стеров. Я его знаю: я, Женя и он учились вместе.
- А за неделю до смерти сказал, что наверно съел бы кусок фаршированной рыбы - только настоящей, тети Фаниной. Женя помчался давать ей телеграмму, чтобы срочно приехала. И она сразу приехала: даже не стала дожидаться, когда придут деньги, которые послал Женя. Сделала замечательную рыбу - наверно, лучшую, чем когда-либо в своей жизни, и он поел. Но всего полкуска - и сказал, что больше не может: он уже был такой слабый.
... Все последние дни я уже не уходила оттуда. А в самую последнюю ночь был и Сережа. В какой-то момент Коля попросил нас оставить его вдвоем с Клавой: наверно, хотел ей что-то сказать. И мы вышли.
А через полчаса к нам вышла Клава. Она не плакала, но по тому, как молчала, мы поняли: он ушел. Мы зашли туда и сели рядом с ним.
А Клава взяла какую-то записную книжку, вышла, и я услышала, как в коридоре звонит она кому-то по телефону. Наверно, Жене, подумала я. Но услышала:
- Лариса? Это Клава. Коля только что умер.
Жене позвонить она попросила нас. А Лариса появилась буквально через полчаса; вместе с мужем, который привез её. Женя с Мариной и тетей Фаней уже были там.
Понимаешь, Юрочка: дедушка наш прожил долгую жизнь и ушел спокойно. А Коля - безвременно: ему еще жить и жить. И с такими муками.
Это было страшно. Коля ведь был давно близким и родным нам: за его отношение и к Жене, и к тебе, который тоже стал близким и родным нам еще раньше; за его любовь к Толику и Клаве.
Потом Женя и Арсен, муж Ларисы, пошли на лестничную площадку курить. А мне так хотелось хоть на секунду чем-то перебить, что давило, и я вышла к ним. Забрала у Жени сигарету, которую курил, и сделала затяжку - впервые в жизни. И докурила её.
... Хоронили его всем институтом. На гражданской панихиде кто только не выступал. Щипанов сказал такие трогательные слова. Женя - тот совсем короткую речь.
Зато самую длинную, самую выспреннею речь произнес начальник отдела кадров Васин - как я слышала, немало гадостей сделавший Коле и Жене. Он же сыграл немаловажную роль в том, что Женя не был утвержден директором НИИ.
- Чем мотивировали?
- Якобы, что он не член партии. Но, я думаю, присовокупили и многое другое. То, что у его тещи сестра за границей: по этому поводу Коле пришлось давать объяснения в райкоме. Не исключено, что и дело с Фоминым, за которое на него продолжали иметь зуб. Да и кто такой его близкий друг, о котором им, конечно, быстро стало известно, что он под видом выезда в Польшу уехал в Израиль, тоже. Ты же знаешь, в какой стране мы живем.
- Уж чего-чего! Но из НИИ он уходить не стал?
- Нет. Остался в нем начальником отдела, продолжая быть профессором на кафедре у Петра Федоровича. Нет, материально он живет превосходно.
Но это на нашем фоне. Дора, когда последний раз приезжала в Москву - уже после смерти Коли, объясняла, как у них оплачиваются специалисты его уровня. Просила меня убедить Раечку поторопиться: уехать туда, пока она жива; если её не станет, будет уже много сложней получить разрешение на въезд.
Да я и без неё видела, как живут там такие, как он, как мой Сережа: когда ездила с ним на конгресс врачей в Сан-Франциско. Понятно, насколько было бы лучше Жене там, чем здесь. И в материальном плане, и в отношении отсутствия дискриминации по национальному признаку. Но мне страшно представить, что и их не будет с нами.
Она, все-таки, попросила сигарету. Он достал её из пачки, поднес зажженную зажигалку. Жадно закурила - и молчала, пока не докурила. Листов терпеливо ждал.
- Про Антошу ты упомянул, да? Что ж: Б-г ему судья. А я: что я? Ну, выросла бы в шибко религиозной семье, было бы мне это уж очень небезразлично, наверно. А так: когда я стала верующей? И насколько?
Как большинство, в комсомоле молодая была, повторяла: "Религия - опиум для народа". Дедушка наш, и то, верующим стал, только когда Анна Павловна здесь перед смертью жить стала; и не сразу тоже. Я - только когда с Антошей то несчастье случилось: без этого, не уверена, стала бы. По-прежнему, были бы только куличи да крашеные яйца на пасху - и всё.
Так что мне ли было судить его, сыночка моего? Для него его вера - не чета моей. Я из письма его это поняла: то, насколько глубоко верить он стал.
А то, что это иная вера - не его деда и моя, то тому нашла оправдание. В том, что батюшка, у которого я исповедовалась, отец Александр, евреем был рожден. А стал он не простым священником: и книг написано им немало. И наоборот тоже бывает, слыхала: донской казак бывший одним из авторитетных раввинов стал. Может, не нам судить, почему так происходит.
А Антоша - или Арончик, уж не знаю, как мне теперь называть его - просил в письме у меня прощения за свое решение и, чтобы только я не винила в этом Фрумочку и Соню: они тут не причем. Они ходят в синагогу главным образом из уважения к отцу Эстер и памяти бабушки Фиры; Рувим - только иногда. А Саша - продолжает оставаться атеистом.
Влечение его к этой вере, писал он, было не случайным: события жизни вели его к этому. Всё, что с жадностью постигал он в нем, входило в душу и сердце. Он понял: это - его. Сонечка родила ему сына, моего внука, которого они назвали Нахум по имени деда Сони и Саши, бабы Фирочки мужа. И когда на восьмой день сыну сделали обрезание, оно было совершено и над ним.
А Фрумочка писала, что старалась отговорить его, и ничего не могла сделать, за что просит у меня прощения. Что он непрерывно поглощает религиозные книги: знания его мало уступают даже знаниям их раввина. И похоже, что он тоже им может стать.
И вот он потом таки стал им, и не простым: преподаватель в еврейском религиозном училище, автор уже нескольких книг.
- Скомпенсировал евреям вашего отца Александра?
- Получается, так.
- Сергей Иванович и Сергей Сергеевич как на это реагировали?
- В отличие от меня, вообще никак. Им не до религиозных вопросов: никогда ими не интересовались. Работа, работа - и работа.
- Ну, Сергей Иванович, что называется, врач от Б-га.
- Сережка, хоть и засранец - прости за грубое выражение - тоже. Чудеса делал: из таких болезней детишек вытаскивал, спасал. На него до сих пор их родители молятся. А написать статью или книгу, поделиться опытом - нет у него времени. Отец пытался заставить, так и то, удалось почти ничего: одна книга, написанная с его же помощью. А Людочка сама тоже пашет, не разгибаясь.
- Пообещала бы, как моя Катюша, еще одного родить, если кандидатом наук станет, чтобы денег на него хватило.
- Больной вопрос, Юрочка: я недаром обозвала его засранцем.
- Да за что так?
- Было, за что. Хватило мне тогда переживаний: чуть не разбежались они.
- Ну уж: от него такого уж никак не ожидал. Как это?
- Да вот так! Как будто ты не знаешь, какой он. Забыл забавную историю про то, как он у нас женился?
- Еще бы не помнить.
- Поэтому я и настораживаюсь, когда мне кажется хоть что-то подозрительным: стараюсь быть бдительной. Ведь такую, как Людочка, Б-г дважды не пошлет.
- Постойте: он...? Да нет... Он-то...
- Нет, но только потому, наверно, что я вовремя пресекла. Сейчас расскажу.
... Подозрительным ей показались участившиеся появления у них дома его новой коллеги. Как выяснилось, совсем недавно кончившей Первый медицинский, а перед его окончанием успевшей пройти практику у Ежа. Как ей удалось не только остаться в Москве - ни москвичкой, ни замужем за москвичом она не была, но и попасть в его отделение в Морозовской больнице, можно было с трудом догадаться. Скорей всего благодаря особой ловкости, умению понравится своей неплохой внешностью. Либо еще чем-то таким, что, опять же, можно было предположить.
Но то, что она явно положила глаз на Сережку, было видно и без очков. С такой преданной восторженностью смотрела ему в глаза, восхищалась его врачебным талантом.
- Простите, если схулиганю: без мыла в одно место лезла?
- Да: но не грубо - тонко и умело. А он принимал всё за чистую монету. Она еще что начала устраивать: частные вызовы ему, где платили соответственно.
Я, старая кляча, не сразу и заметила, когда мой Сережка стал выказывать ей свое расположение, якобы дружеское. Я, но не Людочка - только, к сожалению, со мной ничем не поделилась. В том числе, и тем, что как раз в это время снова, наконец, забеременела.
Наверно, на почве переживаний из-за этой врачихи у неё и произошел выкидыш. Когда я пришла к ней в больницу и начала охать, сказала мне:
- Может быть, оно и к лучшему.
- Как ты можешь так говорить?
- Если Сережа уйдет от меня, пусть тогда только один ребенок будет расти без отца.
- О чем ты говоришь?!
- О том: она ведь насколько моложе меня. И красивей. И стройней. И живей. Он же это видит.
- Так что: он может из-за неё бросить тебя и Ванечку? Как ты могла подумать!
- Но бросил же он из-за меня девушку, с которой встречался. Вы ведь как-то сказали, что она была неплохая. Разве не так?
То, что я ей стала говорить - что там ничего серьезного и не было, она уже не слушала.
... - С его стороны только.
- А её - нет?
- Но вы же помните её? Умная, но некрасивая внешне: из-за этого ни с кем до Ежа не встречалась. Поэтому возлагала на него все надежды: она мне сказала.
- Ты не потерял её след?
- Встречал её во время командировки в Челябинске.
- Вышла она хоть замуж?
- Да: за рабочего. Мезальянс: её уровень, начитанность были ой какие. Вначале жили ничего, и она родила от него двоих детей. Но потом он начал пить больше: выгнала его. Но мы уклонились от темы.
... - Я сразу взялась за дело. Первым делом - за сыночка. Получила информацию: пришлось дважды водить её в "Метрополь" после визита вдвоем к наиболее щедрым пациентам. Ели, пили, танцевали там и вели беседы - в основном на медицинские темы. Приходилось и провожать её потом домой.
- Приглашала зайти к ней?
- В первый раз - нет. Во второй пригласила, но я извинился и сказал: в другой раз. Она не настаивала. - Наверно, пока.
Похвалил её за деловитость. Во время разговора почему-то два раза покраснел, и мне этого было достаточно. С ним дальше разговаривать не стала: очевидно, пока еще ничего нет, но идет к тому.
Заявилась к нему в больницу; сказала, что хочу при нем спросить её, что ей от него надо.
- Ну, зачем, мама?
- Потому что из-за неё выкидыш у Людочки. Если ты, сын, хочешь оставить её, так мне и скажи. Только учти, что уйти из дома придется тебе. Выбирай.
И он вызвал её. Я спросила в лоб:
- Какие у вас отношения с моим сыном? - и она ответила:
- Я люблю его, Валентина Петровна: очень. И думаю ... нет, вижу, что он меня тоже.
Я таки достаточно вовремя вмешалась: он еще не влип. Повернулся к ней и сказал:
- В отношении последнего вы, Лариса Александровна, ошибаетесь. И думаю, что дальше мы уже не сможем работать вместе. Я помогу вам перевестись в другое отделение, если вы намерены продолжать работать в нашей больнице.
- Спасибо, уважаемый Сергей Сергеевич: я постараюсь сама решить этот вопрос, - повернулась на своих высоких каблуках и вышла.
А мы поехали забирать Людочку из больницы. Дома я ей сказала, что больше та особа с ним не работает. Но с тех пор глаз с него больше не спускаю: помню, что в тихом омуте черти водятся. Жаль только, что после выкидыша Людочка уже не может рожать.
- Но Еж повел себя по-нашему.
- В каком смысле?
- Решительно. Что называется, отбрил её. Как Саша Надю когда-то. Помните такую?
- Еще бы! Мы с Фрумочкой ломали голову, как тебе удалось тогда их разлучить.
- Благодаря тому, что Женя подслушал случайно откровенный разговор её с какой-то подругой, из которого было ясно, какого обе они пошиба. Дальше достаточно было довести это до Сашиного сведения.
- И он поверил?
- Да. По-моему, в первую очередь, потому, что связь с ней уже тяготила его: разглядел её и без нас. Но если бы не обнаружилось, кто она есть, считал, по тогдашней своей наивности, себя обязанным жениться на ней. Имел бы ту еще с ней жизнь. Слава Б-гу, теперь имеет такую жену, как Эстер.
- Фрумочка писала, что он чуть не расстался с ней. Была там у него любовь с молодой девушкой, но кончилась она трагически: она была убита арабом-террористом. И он остался с Эстер и заимел с ней двух девочек. Старшую зовут Малка, младшую Ципи. А у них двоюродный братик, внук мой Наумчик. Всё бы отдала, чтобы увидеть его и их всех.
- А скажи честно, Юрочка, как ты любовь свою прежнюю нашел?
- Асю? Всё такая же: время её не берет. Как ей только удалось?
- А живет без лишних проблем. Из школы ушла: не Марина, которая своей работой дышит. А Асе зачем было: не интересно, и только время отнимает, которое на шитье нужно. Работает в РОНО на какой-то незначительной должности, лишь бы не числиться тунеядкой. А деньги, и весьма неплохие, шитьем зарабатывает. Тут она ас, ничего не скажешь: очередь к ней пошить, хоть и весьма недешево.
Ну, а внешность: у неё такой косметолог! Да ты её знал: Лариса Александровна ... тьфу, про Сережку рассказывала, так имя той стервочки и застряло ... нет, Лариса Алексеевна, бывшая Коли нашего. Такой деловой союз у них! Та шьет всё у Аси и своих клиенток ей посылает, а у себя Асины фотографии повесила для рекламы, какой она замечательный косметолог. Ася, в свою очередь, посылает клиенток к Ларисе.
Это когда-то с ней связываться через Марину приходилось, а потом ехать в Москву к заказчицам. А с 67-го года стали они жить в Москве постоянно, приезжать сюда только летом вместе с нами.
Ведь сначала, когда Коле и Жене дали отдельные квартиры, их бывшие комнаты получили Игорь и его мать с мужем. Игорь с Асей заняли Женину комнату, но жить в основном продолжали здесь: она у них запертая стояла. В Клавиной комнате мать Игоря поселилась со своим Кривцовым; Игорь не хотел, чтобы Миша с ним в одной квартире находился, хоть тот из своей комнаты уже почти не вылезал из-за болезней.
А в 67-ом году, как раз в день, когда хоронили мы Деда нашего, Нюра, мама Игоря, была у Жени, чтобы присмотреть за теми из детей, которых на похороны не взяли - Гриней, Розочкой и Зайкой. Приехавшие с похорон Новиковы застали Кривцова в коридоре, лежащего без сознания.
Ну, Тамара ему сразу укол сделала и вызвала "скорую", а Виктор Жене позвонил, чтобы Нюру привез. Кривцов после укола пришел в себя, и Нюра успела узнать, почему от него водкой пахло, хотя врачи ему совсем запретили. Макаровна, которая с ним после того суда очень много лет совсем не разговаривала, вдруг пришла к нему и уговорила выпить.
"Скорая" увезла его, а следом Женя повез Нюру. Только в больнице им сказали, что не довезли его: потерял он снова сознание и умер.
И Игорь с Асей стали там жить. Нюра была счастлива: Мишанька рядом, в одной квартире. Новиковы тоже: тосковали по детям, когда Вайсманы и Медведевы уехали от них. Они же изменились неузнаваемо: когда Виктора выпустили, друг с другом, сколько могли, предпочитали быть и с соседскими детишками возиться.
А потом их всех расселили. Дали Игорю с Асей двухкомнатную квартиру; Нюре и Новиковым однокомнатные. Ася хотела получить им вместе с Нюрой трехкомнатную: Тонечка уже родилась. Чтобы можно ей было шитьем заниматься, требовалось, чтобы Нюра занималась с детьми и освободила её по хозяйству.
Но Игорь уперся: нет. Помогать пусть приходит, когда его дома нет, а спать к себе идет. Так и не прости её за то, что отца его не дождалась и не защищала от отчима: жена отца, Серафима Матвеевна, для него значит больше матери. Редко противоречил он Асе, но уж если говорил, нет, то спорить с ним было бесполезно. А Нюра до сих пор только и мечтает съехаться с ними: чтобы рядом с внуками быть, чтобы квартира её после смерти не пропала.
- Я понял, живут они дружно?
- Да, конечно. Характерами похожи, трудяги оба. Любят друг друга. Что только не делали: он - чтобы она, родив Мишаньку, смогла институт закончить; она - чтобы стал он инженером. Понимают друг друга прекрасно - лад у них во всем, кроме того, что сказала тебе.
Но, честно говоря, перерос он её. Она исключительно земная: книги и прочее её как-то мало интересуют. А он, хоть столько делает по хозяйству - в саду, в огороде, и не только, еще и читать любит. До сих пор вспоминает время, когда каждый день приходилось ему добираться на работу и с нее электричкой: читал дорогой. А теперь у него машина, и такой возможности нет.
- Да он и поэзию полюбил.
- Он - поэзию? Я бы не сказала. Вот Миша - тот да. Так знает её - ну, прямо как ты. Уж не думала ли она еще о тебе, когда зачинали они его? - Он почему-то вспомнил, как замолчал и напрягся Игорь, тоже сказав ему про любовь сына к поэзии.