Оркестр начал играть уже второй танец, фокстрот, и я снова стал рассматривать еще не танцующих девушек, решая, к какой из них могу подойти и пригласить. Чертовщина какая-то: со своими, девушками из нашей группы, чувствую себя свободно, а с незнакомыми будто что-то сковывает по рукам и по ногам - боюсь непонятно чего.
Так и не решившись, гляжу на своих учительниц, стоящих рядом со мной - Лену и Веру, обучавших меня всю последнюю неделю. Они уверяли, что получается у меня как надо. "Подходи и приглашай - не трусь. И не рассчитывай, что мы пойдем с тобой. Давай: ныряй и плыви!" Легко сказать! Я умоляюще смотрю на них: "Девочки, милые, потанцуйте со мной, а?" Они одновременно мотают головой: "Нет! И не думай!" Воспитывают.
Продолжаю стоять и опять разглядываю девушек. Некоторые из них тоже одиноко стоят: наверно, ждут, когда их пригласят. Из них почему-то ни к кому не тянет подойти. А те, к которым хотелось бы, стоят в компаниях с ребятами: они, как правило, танцуют только со своими.
На какое-то время внимание привлекли три девушки, появившиеся у входа в зал. Но они встали кружком, и лиц их не было видно: я перевел взгляд на оркестр. Потом снова от нечего делать повернулся в их сторону и увидел, что две из них направились к выходу, обернувшись и что-то на ходу говоря третьей, продолжавшей стоять.
Когда подруги исчезли, она обернулась, и меня поразило её лицо: показалось таким давно, хорошо очень, знакомым - но мог поклясться, что вижу её первый раз. Я смотрел и пытался догадаться, где же мог её видеть и когда. Ничего не получалось, сколько ни напрягался. Может быть, подойти - пригласить и потом просто спросить. Ну да: легко сказать! Хотя она, почему-то, тоже смотрела на меня.
Я, наверно, и не подошел бы к ней, если б не увидел, как Виталька Стеров, стиляга этот, двинулся, явно, по направлению к ней. И, неожиданно для самого себя, тоже пошел к ней, пытаясь опередить его. Мне удалось это: буквально на полшага. Не давая ему времени раскрыть рот, я слегка поклонился и произнес:
- Разрешите пригласить вас на танец. - Всё, как когда-то учила Анна Павловна. Но сердце замерло.
А она - улыбнулась, сделала шаг навстречу мне, положила руку на мое плечо. И я повел её - не чувствуя напряжения: она прекрасно слушалась. Вижу танцующих Лену и Веру: они по очереди поднимают большой палец - я получил хорошие оценки. Но мне уже не до этого. Где: где я её видел раньше? Стараясь делать неназойливо, разглядываю её.
У неё очень приятное лицо: мягкие черты, подвижный нежный рот, темные добрые глаза. Волосы тоже темные, тонкие и пушистые; толстая коса сложена вдвое и закреплена на затылке черным бантом. Улыбка замечательная. Чувствую, насколько она мне нравится. И всё-таки: где я её видел?
Танец кончился: по-моему, слишком быстро - а жаль. Я проводил её до места, опять галантно поклонился, поблагодарил и отошел. Всё по этикету: Анна Павловна осталась бы довольна. Но не девчонки - они подлетели ко мне и пристали:
- Ты почему отошел: ты с ней не познакомился?
- Что: сразу лезть знакомиться?
- Причем тут лезть? Ты ж культурный парень - скажи вежливо: "Разрешите мне представиться: меня зовут Женя. А как ваше имя?" Понял?
- Yes! Excuse me may I introduce myself? My name is Eugene. What is your name, please? [- Да! Простите, могу я представиться? Меня зовут Евгений. А вас? (англ.)]
- Только спроси вначале, учит она английский или немецкий.
- Английский, немецкий: Виталька уже возле неё стоит! Он-то уж сразу познакомится, на следующий танец уже точно пригласил. Ладно: не упусти следующий. Сбегай-ка в буфет, возьми конфет: угостишь её. Нас тоже можешь.
В буфете очередь. Лепешкин, правда, стоит третьим, да что толку - ответит: "Сам, что ли, постоять не можешь?". К нему и обращаться не буду.
- Вайс! Женя! - слышу вдруг. Юрка: Листов! Сую ему деньги, говорю, что мне купить, и спешно ухожу.
Так и есть: Виталька танцует с ней. Он что-то непрерывно говорит ей, а она почему-то хмурится и коротко отвечает, не поднимая головы. Он отвел её после танца на место, что-то опять сказал - она отрицательно мотнула головой, и он отошел. Я тогда подошел к ней.
- Можно вас уже сейчас пригласить на следующий танец? - спросил я.
- Да, - ответила она и улыбнулась. - Можно, конечно. Скажите, вы в этом институте учитесь?
- Да.
- А с кем я сейчас танцевала, тоже?
- Увы, да. Он испортил вам настроение, наверно? Не обращайте внимания: мы его всерьез не воспринимаем. Я извиняюсь за него.
Она снова улыбнулась: она очень хорошо улыбалась. Мы пошли танцевать, а после танца я взял у Юры конфеты, угостил довольных моими успехами Лену с Верой и вернулся к ней.
Мы танцевали друг с другом почти до конца вечера. Она и говорила мне что-то: вообще, вела себя совершенно естественно - что нельзя было сказать обо мне. Я лишь вел себя изысканно вежливо: отвечал на её вопросы и почти не задавал их сам.
И, всё-таки, пошел её провожать. Мы шли: он говорила - о своем городе, Сочи. О море, о горах. О пальмах и кипарисах. О больших - с детскую голову - цветах магнолии и о светлячках в траве. А я почти не раскрывал рот. Она сама первая сказала, что её зовут Марина - тогда только я тоже ей представился. Понимал, что выгляжу нелепо, но поделать с собой ничего не мог.
Так мы дошли до Садового кольца. Стояли на остановке, ожидая троллейбус - молча: она уже ничего больше не говорила. Когда он подошел, посмотрела на меня, улыбнувшись не очень-то веселой улыбкой, и быстро вошла в него. Но стояла за закрывшейся дверью и продолжала смотреть на меня, будто все еще чего-то ожидая.
Я понял, что натворил, только когда троллейбус ушел: больше я не увижу её! Недаром тетя Белла сказала: " Ты слишком робок с девушками. Это в тебе наследственное: от твоего отца, от Гриши". Из-за нелепой стеснительности я ведь ничего не спросил: могу ли я увидеть её снова; не узнал номер телефона, если есть у нее, или адрес. И не знаю даже, в каком институте она учится.
Кляня себя, пошел к метро.
...Придя домой, почти сразу лег в постель и попытался уснуть: хотелось забыть глупость, совершенную мной. Непростительную: я понимал, насколько понравилась она мне - Марина. Лицо её стояло передо мной: улыбка её, взгляд. Звучали слова её о горах и море.
Почему я молчал? Почему не мог взять себя в руки и заставить себя заговорить? Разве мне не о чем было говорить с ней? Да о концертах же в консерватории, о театрах, о музеях, о стихах - не думаю, что это могло быть не интересно ей. О своих друзьях тоже мог. Вообще, об очень многом. Ведь ясно было, что она слушала бы: она ведь танцевала только со мной.
И потом я бы уже смог пригласить её туда: в театр, кино, консерваторию, музей. Даже может быть на дачу к Деду: ходить на лыжах.
Прошло несколько часов, прежде чем я понял, что заснуть мне не удастся. Встал, оделся, вскипятил чай. Пожевал чего-то, но это не помогло. Выходил на площадку, курил. Но сна не было ни в одном глазу.
И я прибегнул к последнему средству - достал семейный альбом.
2
Этот альбом с фотографиями был для меня самой большой ценностью. Старый фотоальбом с толстыми плотными листами светло-коричневого цвета с тисненными кленовыми листьями. Карточки в нем разложены в строгом порядке, и каждая страница альбома - это страница истории нашей семьи.
Тетя Белла всегда держала его завернутым в кусок материи на дне ящика гардероба. Иногда вечерами доставала его и, бережно листая, смотрела. Я подходил к ней, и она подробно рассказывала историю каждой фотографии.
...Мужчина сидит в кресле - в темной тройке, пиджак расстегнут, из жилетного кармана тянется серебряная часовая цепочка, на голове - шелковая ермолка. У него красивые темные глаза, умные и добрые, нос с маленькой горбинкой, расчесанная надвое борода. Это мой дед - Мешулам-Зейдел Вайсман, шапочник маленького местечка в Белоруссии.
Рядом с ним - тоже в кресле - бабушка Лия. Она еще молодая и красивая, блондинка с черными глазами: ей всего лет двадцать пять, наверно. "Твой дедушка очень гордился красотой бабушки. Она была самой красивой в местечке, и её сватали за сына самого богатого в нем. А вышла замуж за твоего дедушку: они с детства любили друг друга". Сам я помню бабушку уже совсем седой. Она вынянчила меня и научила говорить.
Бабушка обняла за плечи удивленно раскрывшего глаза трехлетнего мальчика в сатиновой рубашечке. Это мой папа - Гирш, тогда Гершеле, потом - по паспорту - Григорий Соломонович. Рядом с дедушкой - восьмилетняя девочка: тетя Белла.
На другой фотографии - тоже дедушка. Перед ним на маленьком столике лежит раскрытая большая книга, на плечах широкое белое покрывало с черными полосами и кистями на концах - талес. На лбу и обнаженной правой руке кожаные коробочки на длинных ремнях - тфилин.
- Еврей считался тогда достаточно ученым, если знал Тору и Талмуд. Твой дедушка знал их не хуже любого раввина, хоть и не учился в еврейской семинарии - ишиве: лишь благодаря своим способностям и памяти - в этом ты, к счастью, в него пошел. Но он еще читал и много книг на древнееврейском, еврейском и русском. И журналы и газеты, которые приносил ему учитель русской школы Евгений Павлович, заходивший к нему поговорить и сыграть в шахматы.
Жилось нам нелегко, потому что дедушка, хоть и был хорошим мастером, имел мало работы: он, поэтому, брался за всё, что только мог. И мы не знали сильной нужды, пока дедушка не умер во время эпидемии "испанки".
Другая фотография: двое молодых ребят в буденовках сидят, держа между колен шашки. Это мой папа и дядя Коля, которые вместе со своим учителем, Евгением Павловичем, ушли в 18-м году пошли воевать за советскую власть: в 1920 году. Тетя Белла говорила, что была еще одна, на которой они с ним, но в тридцать седьмом его арестовали, и её не решились сохранить.
Папа, тетя Белла и дядя Коля. У тети Беллы коротко подстрижены волосы, папа и дядя Коля в толстовках с портупеями. Они тогда учились на рабфаке. Вскоре после того, как было снята эта фотография, тетя Белла и дядя Коля поженились, а через три года они переехали в Москву.
На белой постели лежит голенький шестимесячный мальчик: это Толя - мой двоюродный брат. Толя в белой рубашке с красным галстуком дует в горн. Толя сидит за шахматной доской.
А вот большое семейное фото. В середине в кресле седая черноглазая женщина и четырехлетний мальчик в матросском костюмчике и белых шерстяных чулках, сидящий у неё на коленях - она прижалась щекой к его голове: это бабушка и я. Слева от неё сидят тетя Белла и дядя Коля, справа папа и мама. За бабушкиным креслом Толя. Ему уже пятнадцать лет.
На другой карточке мы сняты одни: Толя и я. Мы сидим рядом, он обнял меня за плечи. У нас одинаковые прически - на косой пробор, и глаза тоже одинаковые - дедушкины. У Толи на пиджаке два значка: комсомольский и осавиахимовский, с цепочками. И оба мы такие важные. Это когда мы в первый раз вчетвером приезжали в гости в Москву.
Толя много возился тогда со мной. Взрослым было некогда: они ходили по магазинам, по музеям, а вечером в театр, и я почти всегда оставался с ним. Он сводил меня в зоопарк, прокатил там на пони; брал с собой в кино. Покупал мне мороженое и ириски, катал на велосипеде. И я гордился, что у меня есть такой большой брат.
Второй раз я поехал в Москву с бабушкой. У бабушки была гипертония, и тетя Белла обязательно хотела показать её какому-то известному профессору. Меня не с кем было оставлять дома, поэтому бабушка решила взять с собой. Я был страшно счастлив: опять увижу Толю. Быстро сложил в свой ящик игрушки и с досадой думал, почему взрослые так долго возятся. Папа поехал за билетом, а мама с бабушкой что-то гладили и складывали в чемодан. Приехал папа; сказал, что взял билеты на послезавтра на утро.
Назавтра к вечеру всё уже было уложено и упаковано. Папа принес большой торт, халву и конфеты, и мы сели пить чай.
Мне стало немножко грустно: всё-таки, жалко, что два месяца не увижу маму и папу. Они у меня хорошие. Правда, они всё время заняты: папа работает инженером-путейцем, а мама хирургом в больнице. Зато в воскресенье я забираюсь к ним в кровать, обнимаю обоих за шеи, и мы разговариваем: я им что-нибудь рассказываю, а они смеются. А потом я забираюсь на папу верхом.
Через два месяца они приедут в Москву. Им, конечно, тоже жалко, что мы уезжаем: мама взяла меня на колени и весь вечер не спускала.
...Когда мы в первый раз ехали в Москву, я был еще маленьким и ничего не понимал. А теперь прижался лицом к стеклу и всё время смотрел. Мелькали леса, поля, станции и деревни, телеги и машины у переездов.
В Москве нас встретили тетя Белла и дядя Коля.
- А Толя где? - первым делом спросил я.
- У Толи экзамены на аттестат зрелости; сидит, трудится. Хотел поехать, но я ему не разрешила: пускай учит.
- Как он сдает? - спросила бабушка.
- Пока все на "отлично".
Мы сели на такси. Когда подъехали, взрослые стали вытаскивать вещи, а я стремглав побежал по лестнице. До звонка я не доставал и забарабанил в дверь кулаком. Кто-то шел открывать.
- Толя! - заорал я. - Это я: Женька!
Толя открыл дверь и схватил меня.
- Женька, как ты вырос!
- Ага! Я скоро как ты буду.
- А бабушка где?
- Там, внизу. Толя, здорово, что я приехал?
- Да! Очень здорово, Женька.
Он побежал вниз. Через несколько минут поднялся, неся два тяжелых чемодана.
- Толенька, не спеши, тебе тяжело, - говорила ему бабушка. Она шла сзади.
- Ну что ты, бабуль.
Конечно, ему не тяжело: он очень сильный! По-моему, самый сильный. Недаром он хочет стать летчиком.
- Ну, чем порадуешь бабушку? Как отметки?
- Пока сдал пять. Все на "отлично".
- А когда следующий?
- Через два дня. Мам, я сейчас заниматься не буду. Весь день сегодня сидел: почти всё выучил, и уже в голову ничего не лезет. Я посижу с вами?
- Иди, детка, лучше погуляй. У нас тут свои разговоры, тебе это не интересно, - сказала бабушка.
- А Женьку можно с собой взять?
- А он не устал? - спросила тетя Белла.
- Я не устал, я с Толей пойду! Ведь я не устал: правда, бабушка?
- Ну, иди, иди!
- Ура!
Мы сбежали вниз по лестнице. Но по улице шли солидно. Он повел меня на Миусский сквер. Мы сидели на скамейке, лизали мороженое, вложенное между двумя круглыми вафлями; я болтал ногами и рассказывал ему все свои новости. Их накопилось много, все были очень важные, и понять их мог только Толя.
- А я тоже буду летчиком.
- А я не буду, - улыбнулся он.
Я окаменел. Как же так?!
- Я решил, что буду строить самолеты. Но не бойся: летать, всё равно, буду. В институте есть аэроклуб, там я научусь.
Ну, раз так - хорошо! Меня это вполне устраивало.
- А меня покатаешь на самолете?
- Обязательно. Пошли домой.
...- Садись-ка ужинать, - сказала тетя Белла, накладывая нам на тарелки по большому куску яичницы с сосисками.
- Мне не хочется, тетя Белла. - Я хитрил: на столе стояли варенье и домашний рулет с маком.
- А ну, без разговоров. Это же красноармейское блюдо, - сказал Толя.
- Красноармейское блюдо?
- А ты не знал?
В таком случае разговаривать не приходилось: я съел всё без остатка. Остальное помнил плохо, потому что сон незаметно сморил меня.
Когда я проснулся, то увидел, что лежу рядом с бабушкой на диване. Толя уже не спал: он лежал с учебником на раскладушке.
- Я к тебе, можно?
- Можно. Только тихо: мне нужно учить.
Я прошлепал к нему и улегся рядышком. Он учил, а я тихо, как договорились, лежал и смотрел на него.
Пожалуй, он прав. Ведь интересней всё время строить новые самолеты, чем летать. Только я этого вначале не понимал. А он понимал, потому что он мой старший брат: он большой и умный.
Потом мы тихонько встали, почистили зубы и умылись. Вышли из дома, сходили в булочную и купили газету для дяди Коли.
После завтрака вчетвером поехали в Парк культуры и отдыха имени Горького, потому что было воскресенье. А Толя остался дома: заниматься.
Во вторник я встал рано: Толя шел на экзамен.
- Я с тобой пойду, - начал просить я.
- Что ты там будешь делать? Нас вначале всех впустят, потом будут вызывать по очереди тянуть билет. А когда сдам, нужно еще ждать во дворе, пока все не сдадут, - тогда только учительница выйдет и скажет нам отметки.
- Ну, Толя! Я тебя во дворе буду ждать и тоже сразу узнаю твою отметку. Я никуда со двора не уйду.
- Ничего: пусть идет. Он дома с ребятами куда только не ходил - мы его пускали: мальчик должен быть мальчиком, - вступилась за меня бабушка.
Тетя Белла дала мне сверток с бутербродами. На школьном дворе Толя усадил меня на скамейку.
- Никуда только не уходи. - Он ушел к крыльцу, там уже было много народу. А потом они все начали заходить в школу.
Двор опустел. Я не стал терять время: открыл коробку "конструктора", который принес с собой. Буду собирать дрезину.
Дрезина была наполовину готова, когда ко мне подошел какой-то юноша.
- Ты Женя, брат Толи Литвина?
- Ага.
- Никуда не уходил?
- Никуда. Я же дрезину делаю.
- Дрезину? А ну покажи, как ты делаешь.
Через минуту он уже с увлечением помогал мне. Второй отвертки у меня не было, он действовал перочинным ножом. Потом к нам подошли один за другим несколько ребят и две девушки.
- Твой брат сейчас должен отвечать. Хочешь посмотреть? - сказала девушка, которая подошла последней.
Класс, в котором они сдавали экзамен, был на первом этаже. Перед окнами росли кусты, и стоя за ними, можно было видеть через открытое окно, как идет экзамен. Толя стоял у доски и что-то писал в самом низу. Через несколько минут он начал отвечать. Он говорил спокойно и уверенно: учителя только кивали головами.
- Молодец! Наверняка опять "отлично" получит, - прошептала девушка.
Толя вышел на крыльцо.
- Отделался! Ну, как ты тут? А где твой "конструктор"?
- Наши им играют. Здорово ты отвечал, мы с ним из-за кустов видели.
У скамейки пятеро Толиных одноклассников возились с дрезиной. Она была почти готова, но один из них сказал:
- Надо приладить резиновый моторчик: будет сама двигаться.
Он куда-то ушел, принес резинку, и они стали делать резиновый мотор: закрепили один конец его на рамке, а другой муфточками на оси. Ось крутили, наматывая на неё резинку, и дрезина потом двигалась сама.
Когда всё закончили, я достал бутерброды и угостил всех. Пока возились с дрезиной, подошли остальные ребята и девушки из первой группы. Их встречали вопросами: "Ну, как?" "Хорошо" или "ничего" - отвечали они. День был очень хороший: яркий-яркий, солнечный, и уже становилось жарко.
На крыльцо вышла учительница и начала читать отметки.
- Литвин: "отлично" - услышал я, схватил Толю за руку:
- Толя, тебе "отлично"! - я был страшно счастлив в ту минуту.
По дороге домой Толя позвонил на работу тете Белле и дяде Коле.
- Бабушка, у Толи "отлично"! - выпалил я, едва войдя в квартиру.
Мы поели оладий со сметаной, и ушли в кино. Смотрели очень хорошую картину: про Чкалова.
Все дни Толя много занимался. Чтобы не мешать ему, я уходил играть во двор с другими детьми. Из них я больше всего подружился с Игорем.
Толя, делая перерывы, тоже выходил во двор. Он брал куски дерева и делал мне сабли и кинжалы, которых у меня вскоре стало больше десятка. Еще до моего приезда он вырезал мне маузер и окрасил его тушью. Резал от быстро и красиво, рукоятки у двух сабель были витые, а маузер совсем как настоящий. Когда катался на велосипеде, сажал на него и меня. И, конечно, не давал меня в обиду, хотя, вообще-то, я и сам мог постоять за себя.
Но однажды рыжий Васька, старше, а потому и сильней меня, отнял деревянную саблю и оловянного солдатика. Я уцепился за него, не отпускал и кричал: "Отдай!". Пытаясь освободиться, он сильно толкнул меня, и я полетел в песок. Было больно и обидно. В этот момент на него налетел Толя, схватил за шиворот и крепко дал по затылку. Васька заревел и бросил отнятые игрушки.
- Ах ты, кусок! - крикнул ему Толя. - Еще раз тронешь его, голову оторву.
- А он за нас тозе заступается, - сообщила маленькая Зиночка, сестренка Игоря.
Да: хорошо, когда есть старший брат - никто не обидит. Я еще больше гордился им после этого случая.
Все мысли, которые у меня возникали, я спешил сообщить ему. Взрослым не всегда хватало терпения понять меня, а Толя - понимал всё. Может быть, потому что еще недавно был таким же.
Однажды мы сидели с ним на лавочке под огромной старой липой. Солнце заливало ярким радостным светом весь двор. Толя, как всегда, выстругивал мне еще один кинжал и рассказывал, как был открыт Северный полюс. Я слушал, боясь проронить хоть слово. Вот это да! И я тоже хочу быть таким.
- Толя, а Южный полюс еще не открыт?
- Открыт: Амундсеном.
- Ну ладно. Мы с тобой тогда откроем Западный полюс.
Он рассмеялся:
- Нет такого, Женька! Нет ни Западного, ни Восточного.
Это был удар.
- Жалко как! Мы бы с тобой вместе шли всё время на запад, преодолели все препятствия, как Седов и Пири, и открыли Западный полюс. Или Восточный.
Толя с улыбкой смотрел на меня, потом вдруг перестал улыбаться, о чем-то подумал и сказал серьезно:
- А ведь, правда: жалко, Женька! Мы бы с тобой вместе шли всё время на запад, преодолели все препятствия, как Седов и Пири, и открыли Западный полюс. Но Западного полюса нет. Но, ничего - не грусти, Женька: мы с тобой еще что-нибудь обязательно откроем.
- Вместе?
- Конечно, вместе.
Он обнял меня за плечи.
- Эх, Женька! Хорошо, что у меня есть братишка.
Ему нравилось опекать меня, но капризов моих он не терпел. Его авторитет был для меня выше авторитета старших, даже бабушки; слушался я его беспрекословно.
Когда он сдавал устный экзамен, то брал меня с собой. Все ребята и девушки из его класса уже знали, что я брат Толи Литвина. Выходя после экзамена, они подходили ко мне и помогали что-нибудь собирать из "конструктора". Я прихватывал с собой еще "летающие колпачки", и они играли с не меньшим увлечением, чем малыши.
Относились они ко мне хорошо. Однажды после экзамена решили поехать в Парк культуры. Толя спросил:
- А Женьку можно с собой взять?
- Конечно: бери его, - сразу согласились все.
В Нескучном саду сели на траву. Оля, девушка, с которой я в первый раз подсматривал из-за кустов, как отвечал Толя, предложила:
- Ребята, давайте споем!
- Давайте, давайте! - сразу поддержал её я.
- А ты знаешь какие-нибудь песни? - спросила она.
- Знаю. "Тучи над городом встали"
1
, "Каховку"
2
, "Матрос-партизан Железняк"
3
, "По долинам и по взгорьям"
4
, "В далекий край товарищ улетает"
5
, "Три танкиста".
- Откуда столько знаешь?
- По радио. И еще папа научил.
- Ну, так запевай какую-нибудь, а мы подпоем.
Я запел "Три танкиста"
6
: звонко и громко. Они вначале улыбались, начали тихонько подпевать, затем запели серьезно. Мы долго сидели и пели песни. Потом каждый начал говорить, кем он мечтает стать. Оля спросила меня:
- Ну, а ты кем будешь?
- Инженером-самолетчиком. Как Толя.
- Ну, ясно! - Все рассмеялись.
А после следующего экзамена он повез меня на Красную площадь. Я стоял, разинув рот. Столько раз видел всё на картинках, а теперь настоящая! Спасская башня с часами, кремлевская стена, мавзолей, похожая на игрушку церковь и сама площадь, плотно замощенная камнями. К мавзолею стояла очередь. Мы медленно двигались, потом вошли в него, прошли по коридору. Под стеклянным колпаком лежал Ленин. Было торжественно, люди медленно двигались с непокрытыми головами, и я вместе с ними.
... Жилось мне очень неплохо. Тетя Белла сводила меня в кукольный театр, смотрели "Война игрушек и мышей"; с Толей я часто ходил в кино. Кроме того, он много фотографировал меня своим ФЭДом, только карточки обещал сделать потом, когда сдаст все экзамены.
Наконец, Толя сдал последний. Через несколько дней он нарядно оделся и ушел в школу - получать аттестат зрелости.
- Один внук уже кончил школу, - говорила бабушка. - Дай Б-г теперь дожить, когда и ты кончишь её.
На следующий день она с утра возилась на кухне: стряпала и пекла. Пришла тетя Белла, они вдвоем начали хлопотать в комнате. Когда пришел дядя Коля, уже всё было готово: стол накрыт белой накрахмаленной скатертью, на нем ваза с цветами, уйма вкусных вещей и графин с домашней сливянкой; все нарядно одеты. Дядя Коля поставил на стол бутылку вина и пошел умываться. Он тоже переоделся, и мы сели за стол.
Он налил всем вина, а мне наливки. Поднял рюмку:
- Ну вот, Белла, мы и дождались: сын кончил школу. Совсем большой уже. Ну, что ты?
У тети Беллы с глаз катились слезы, она пыталась справиться с ними, пыталась улыбаться, но они всё текли.
- Ну что ты, мамочка? - обнял её Толя.
- От счастья, сынок. Я сегодня самая счастливая: у меня уже взрослый сын. Ты прекрасно закончил школу и вырос таким, что за тебя не приходится краснеть. Не сердись, Коля, не сдержалась. Ну, Толенька, за твое здоровье!
Потом начали дарить Толе подарки. Дядя Коля и тетя Белла подарили наручные часы; бабушка от себя свитер, который сама связала, и передала подарки от моих родителей: от мамы собрание сочинений Лермонтова и от папы узкую длинную коробочку. Толя открыл её.
- Логарифмическая линейка! - он подвигал узкой внутренней линеечкой и стеклянным квадратиком. На ней как-то считают. Когда вырасту, тоже выучусь пользоваться.
А потом вдруг сообразил, что только я ничего не подарил. Взрослые хитрые: сами купили подарки, а мне ничего не сказали, и мне нечего подарить Толе. Было страшно обидно. Я выскочил из-за стола и заревел.
- Вот тебе раз! Ты чего ревешь? - кинулся ко мне Толя.
- Да-а! Они тебе купили и мне ничего не сказали, и я тебе ничего не подарил.
- Так ты ведь еще маленький. Вот когда вырастешь и будешь работать, купишь мне. Перестань реветь: стыдно! Красноармейцы ведь не плачут.
Раз красноармейцы не плачут, не имел право плакать и я. И я перестал реветь, но успокоился не сразу. Толя посадил меня к себе на колени, и я уткнулся лицом ему в грудь.
Я ус0покоился. Говорили еще тосты.
- Ну, а теперь давайте выпьем за нашу с вами советскую власть, которая дала и нам самим и нашим детям получить образование. Мы с Гришей воевали за нее и, если потребуется, опять пойдем, - сказал дядя Коля.
- Не дай Б-г, - вздохнула бабушка.
- Конечно: не дай Б-г. Но если надо будет, то пойдем.
- И еще за товарища Сталина, - добавил Толя.
- И за товарища Сталина! - подхватил я.
- Давай-ка, Женька, споем с тобой "Каховку", - сказал дядя Коля. И мы спели с ним "Каховку" и еще много других песен.
Я всё, всё помню ясно. Это была самая лучшая пора в жизни - пора безоблачного счастья.
3
И вдруг всё это разом оборвалось.
Я проснулся и увидел, что все стоят возле репродуктора и внимательно слушают. Такого еще ни разу не было, я очень удивился, тем более что все были какие-то странные: бледные, и губы сжаты. Что такое? Я соскочил с дивана и побежал к ним.
- Тихо, Женька! - сказал мне Толя.
- А почему тихо? - спросил я шепотом.
- Молотов выступает. Война!
- Война?! С кем?
- С фашисткой Германией.
- Ой, вей! Ой, беда! - причитала бабушка.
- Ничего, бабуся, мы их скоро разобьем, - сказал Толя.
Я убежал во двор и встретил Игоря.
- Война!
- Война! С фашистами.
- Толя сказал: мы их скоро разобьем.
- Ага! Конечно, скоро разобьем.
Мы разошлись по домам. Бабушка, дядя Коля, тетя Белла и Толя сидели у стола и молчали.
Я слышал раньше от взрослых про бой с японцами у озера Хасан и про войну с белофиннами, но дома тогда ничего не менялось, да я и не понимал еще. Сейчас я тоже как следует не понимал, что произошло, но по виду взрослых, по их молчанию почувствовал, что что-то очень страшное.
Война! Что такое война? Это когда летят самолеты, мчатся танки, несется конница с саблями наголо, бегут красноармейцы с винтовками наперерез, кричат "Ура!", стреляют и колют врага штыками. Так понимал я войну.
Жизнь изменилась. Всё так же двор залит ослепительным солнечным светом, но во дворе люди набивают песком мешки и закладывают окна подвала: там будет бомбоубежище. Стекла окон заклеили крест накрест полосками материи. Часто слышались слова: налет, бомбить, тревога. Люди стали другими: суровыми, не шутили и не смеялись. Они ходили на занятия по противовоздушной обороне. Тетя Белла принесла домой противогаз.
Однажды ночью страшно завыла сирена. Бабушка быстро одела меня и повела в убежище. Там были Игорь и все наши ребята со двора. Мы долго сидели в убежище, никто не разговаривал; вслушивались, что творится снаружи. Эта первая тревога была учебной. А потом были уже настоящие.
А в какой-то день Толя сказал:
- Мама! Я завтра уезжаю.
- Как уезжаешь? Куда?
- Мамочка, ты пойми меня, пожалуйста. Разве можно сейчас учиться, когда идет война? Я сегодня ходил в военкомат, просил направить меня в летную школу. Мне велели завтра явиться с вещами. Мама, я не имею право сидеть дома, когда все идут воевать.
- Почему ж ты мне не сказал, что идешь в военкомат?
- Не хотел тебя волновать. И нас ведь не прямо на фронт отправляют: сначала обучат летать. А папе я говорил.
Толя всё-таки станет летчиком. Жаль, что я еще мал: меня не возьмут никуда в армию.
Назавтра мы проводили его к его школе, где был назначен сбор. Там было много ребят; возле каждого матери, отцы, братья, сестры. Пора была прощаться. Толя поцеловал нас всех.
- Будешь мне писать?
- Буду, но я умею только печатными буквами.
- Пиши мне печатными.
Потом их построили и повели на вокзал, и мы тоже шли, провожали их.
Тетя Белла все-таки сводила бабушку к известному профессору.