На пути от Лысой горы, между озером и оружейными мастерскими, был участок еще не заболоченной земли, с остатками колючей проволоки и ржавыми щитами, запрещавшими приближаться к ограждению. Это была территория бывшего военного полигона, где испытывали восстановленные после ремонта артиллерийские орудия. За одну зиму здесь однажды расчистили площадку под гипермаркет мелкого опта - заезжай на машине и забивай ее товаром под завязку! По принципу детского конструктора быстро из подвозимых заготовок, прямо с колес, были собраны стены и крыша с ярко синей наружной окраской и иноязычным названием. Это название было неловким для произношения, так что за новым торговым монстром закрепилось в народе прошлое обозначение освоенной им территории - Полигон.
Появление гипермаркета приблизило к Мутному озеру, к центру нашего повествования, некоторых его героев, уже знакомых нам по Лысой горе.
Среди первых покупателей на Полигоне был замечен Аслан. Сюда его привел греческий сыр. Заморский продукт из овечьего и козьего молока напоминал собой осетинское сырье для пирогов, но стоимостью раз в пять меньшей. Аслан увидел и другие торговые выгоды Полигона. К этому неиссякаемому источнику легкого пополнения своего дохода он вскоре пристроил Анюту.
Вакансий тогда было много, но желавших занять свободные места - еще больше. В коридоре кадровики поставили еще один стол для заполнения анкет и заявлений.
Рыжий сосед с улыбкой на круглом лице оценил внешний вид Анюты: "Гарна дивчина!" В этом человеке неопределенных лет угадывался Люцик. Его ближней целью было устроиться в гипермаркет на любую работу, чтобы затем, осмотревшись, выбрать должность, которая могла приносить побочный доход, намного превышавший саму заработную плату за счет собственной смекалки и хитрости. Знакомство с Анютой могло пригодиться недавнему контрабандисту в дальних и пока еще неясных планах.
Он засмеялся и сразу же объяснил девушке причину этому:
- Анекдот вспомнил. Рассказать?
Но девушка не была настроена на веселый лад.
Люцик тут же сменил тактику своей игры.
Он протянул Анюте свою анкету, ожидая, что та в ответ сделает похожий жест.
- Меня возьмут на работу с таким именем?
Девушка взглянула на чужие записи, хмыкнула, прочитав странное имя по слогам:
-Лу-ций. Китаец что ли? - спросила Анюта, вспомнив вдруг уроки Фа по Восточной Азии.
Люцик ругнулся про себя: "Дурна баба!". Его интерес к девушке ослаб, но не настолько, чтобы совсем его потерять.
Доподлинно неизвестно, из-за его чудного имени или новенького паспорта, выданного после перевода его, украинца, в статус россиянина, по другим ли причинам, но Люцика не приняли в торговую армию Полигона. Он же вскоре появился в лысогорском автопредприятии, получил самую неприглядную по всем параметрам машину для перевозки на утилизацию просроченных товаров из Полигона: если не в дверь, то через форточку Люцик все же проник на объект своих грез.
У Анюты, напротив, было легкое начало. Сообразительность, бойкий язык, ее прошлый рыночный опыт и диплом, пусть и физкультурного, но все же техникума, позволили ей очень быстро занять место ведущего продавца продуктового зала. В круге ее повседневных забот помимо всего были распечатка ценников и работа с "просрочкой", что сводилось к своевременной очистке полок от продукции с истекавшим сроком годности. Здесь пути ее и Люцика вновь пересеклись.
Было еще одно негласное поручение от службы безопасности в отношениях с кассирами: наушничала на этих барышень, при этом не скрывала от них своего постыдного занятия и, в конце концов, подчинила замеченных ею в плутовстве женщин своей воле и капризам.
Через месяц за тем же столом в коридоре кадрового офиса уже бывший рыночный охранник Мастер Фа вспоминал для анкеты знаменательные даты своей биографии. Все его на Полигоне впечатляло - зарплата, форма службы безопасности с набором из газового баллончика, резиновой палки и наручников. Удобным был режим дежурства по правилу "сутки через трое", что предполагало день работы с последующими тремя днями отдыха. Привлекательной для Мастера Фа была также возможность добираться до новой работы из Лысой горы на своем велосипеде: тут и разминка, и наслаждение природными ландшафтами.
Главное же объяснение порыву сменить место работы молодой китаевед с Лысой горы, будь он школьным хулиганом, мог бы вырезать перочинным ножом на крышке парты: " Фа + Аня = Любовь".
Да-да, его чувства к продавщице осетинских пирогов после ее ухода с рынка своим трепетом уподобились пламени в летающих китайских фонариках.
Но опять же эти образы могли зарождаться и существовать только в его мыслях. Даже находясь рядом с Анютой, он не давал им свободы, держал на поводке у своего сердца. В китайской литературе трудно найти героя, которому был бы близок Фа в своем мечтательном поклонении женщине. Там даже слова "любовь" нет - это чувство китайцы обозначают несколькими понятиями, среди которых нет романтической влюбленности. Между тем в Фа в большей мере угадывался сентиментальный и депрессивный юноша Вертер, страданиям которого германский классик Иоганн Вольфганг фон Гёте посвятил повествование в письмах.
За пределы своих страданий не выходил и Фа. Но если китайцы традиционно не выражают свои симпатии на людях, то у русского ценителя их образа жизни, каким был охранник Полигона, природу такого поведения, прежде всего, следовало искать в его стеснительности как качестве человека, продумывающего наперед свои шаги, чтобы не навредить кому-либо из своего окружения.
Когда Мастер Фа не был занят на службе, то его можно было найти недалеко от Анюты. От внимания молчаливого созерцателя не ускользнули ее особые, сохранявшиеся еще со времени совместной работы на рынке Лысой горы отношения с Асланом.
Больше времени, чем надо было, на взгляд, наивного охранника, около Анюты также проводил рыжий водитель
- Ганусик, - обращался к девушке Люцик, ласково произнося ее имя на украинский манер. - Не морщи свое красивое личико, думая о деньгах. Куда проще найти человека с деньгами.
По гримасам Люцика можно было легко догадаться, что он сам был готов выступить в роли подобного кошелька.
От него, казалось бы, должно было пахнуть как от закрепленной за ним грузовой "Газели" c "просрочкой" - плесенью и гнилью. Он же утопал во французских ароматах парфюмерного дома Герлен, какие могут быть в еловом лесу при поглощении сочного грейпфрута с брызгами во все стороны. Затраты на дорогие мужские духи очевидно его не тяготили. Если бы галичанский хлопчик в свое время хотя бы из-за почтительности к своему отцу не спал на его уроках истории, то сейчас он мог бы цитировать по латыни крылатое изречение древнеримского императора Весписиана, современника Христа в его земной жизни, о том, что деньги не пахнут.
Люцик и на новой работе не утратил свои плутовские таланты: слегка подправив их по краям, легко втиснул в очередную авантюру. Он пользовался тем, что никто из Полигона, а также из лысогорского автопредприятия не горел большим желанием вступать в дурно пахнущую тему как в коровью лепешку, и, конечно, не подозревал, что рыжий водитель нащупал там золотое дно.
Первые рейсы пролегли далеко за пределы Полигона к объектам возможной утилизации залежалых продуктов магазинов. На мусороперерабатывающем заводе просрочку сжигали в огромных печах с использованием высоких технологий. Между тем Люцика отпугнула бухгалтерия, автоматизированная настолько, что не могла допустить произвольное вмешательство в составление отчетных документов. В недрах такого предприятия нельзя было отыскать золотую жилу.
Его груз могли также принять сельскохозяйственные комплексы. Но Люцику пришлось бы нести дополнительные и немалые при этом затраты на экспертизы о пригодности "просрочки" для корма выращиваемых там свиней и кур.
Последняя поездка стала удачной. Место называлось необычно для этой глуши - Аничков мост.
Обитал там угрюмый великан. При первых признаках лихорадочных приступов, когда тело начинало пылать жаром, а сознанием завладевали нереальные образы, затворник перетягивал на свой берег две толстенные доски и по бревенчатым опорам через Речушку, узкий и глубокий приток большой реки, ни одна чужая душа не то, чтобы проехать, но и пройти не могла.
Какой-то острослов, некогда побывавший в северной столице с экскурсией, назвал такую зыбкую переправу, зависимую от настроения таинственного хозяина, Аничковым мостом, который, справедливости ради надо заметить, не был разводным и не прерывал на ночь движение по нему. Вскоре и сам земельный участок за Речушкой стал именоваться по заимствованному названию петербургского моста.
Одни говорили, что он из бывших монахов и был изгнан из монастыря за свое нерадение в исполнении церковных послушаний. Между тем никто не замечал его за молитвой и по своим трудам, с утра до вечера, он вряд ли мог быть отнесен к людям ленивым. На былую принадлежность к монахам могли указывать его черные одежды. Но и этому обстоятельству находились свои объяснения: там все было черным, покрыто сажей и пеплом, даже снег зимой, казалось, еще не достигнув земли, окрашивался в черный цвет из-за густого дыма труб над большими железными бочками, где человек с Аничкового моста пережигал березовые поленья на угли по заказу предпринимателей Лысой горы.
Могло показаться, что он сам забыл свое имя. Кто как хотел, так его и окликал. Неожиданно появившийся на Аничковом мосту этим летом цыганенок называл его не иначе как сэр, ловко совмещая в этом обращении почтительность и насмешку. Но между тем только этот смуглый и кудрявый мальчик знал настоящее имя старого отшельника и многое другое из его прошлой жизни.
Цыганские тайны
Митя рос с цыганами. Когда - то мать обменяла его еще ребенком на возможность почти месяц весело пожить в таборе, разбитом среди дубов, что остались от некогда большой рощи. Затем родная ему женщина бесследно исчезла. Цыгане имели виды на свое живое приобретение как на будущего перевозчика ценных грузов. Славянская внешность помогала бы тому беспрепятственно просачиваться через милицейские кордоны и облавы.
До той поры Митя был передан на воспитание Палюле. Так звали цыганского ведуна и врачевателя.
Ему, как уважаемому человеку в таборе, цыганский барон позволил среди шатров построить подобие дома из последних в дубраве деревьев, еще не сильно кряжистых и высоких. Сюда со временем должен был переселиться его взрослый сын, который бежал от кочевой жизни в молдавское село и всеми там был бит одинаково: цыгане мутузили за измену традициям рода, местное население валило на него вину за любую кражу в округе.
Уже появилась крыша над дубовым домом, когда цыганское "радио" донесло злую весть о смерти Палюлиного сына от жестоких побоев, неизвестно кем причиненных - то ли собратьями, то ли молдаванами, а то и всеми разом.
Белокурый и голубоглазый мальчуган, словно чудодейственный стебелек в травяном сборе, трудно, но все же исцелил самого Палюлю от тягучей тоски. Свою еще нерастраченную готовность к отеческим заботам стареющий цыган обратил на своего подопечного.
Уже к четырнадцати годам у Мити открылся дар целителя, и однажды Палюля поставил его выше себя.
Случилось это в начале осени, когда Зара, младшая дочь цыганского барона, собирая бруснику на болотах, наступила на змею. Яд быстро вычернил ногу, сознание растворилось в горячечном бреду. Вмешательство Палюли и врачей не остановило распространение отравленных струй по всему кровотоку.
Под окнами больницы в Лысой горе цыгане разбили подобие табора, угрожая расправой всему медперсоналу в случае смерти девушки. Прибыли ОМОН, местная власть, переговорщики и журналисты.
В этой суете никто и не заметил, как Митя прокрался в реанимационную палату с живой гадюкой в банке. То, что сделал он затем, осталось на диске видеокамеры. Эту запись затем не раз изучали светила от медицинских наук, но к единому суждению о естественной природе исцеления никогда не приходили.
Только Палюля узнал от подростка, что тот воспользовался древним цыганским заговором на укус змеи. Эту ворожбу Палюля когда-то рассказал мальчику вместо волшебной сказки на ночь, поскольку и сам не считал вероятным подобный способ спасения людей и скота.
Но Митя все же добежал на болота. В клубках змей, изготовившихся заползти в норы на зимнюю спячку, распознал одну, укусившую Зару, по тончайшим отличиям в поведении гадюки, недавно лишившейся яда. Ползучий гад, как и человек, мог быть покладистым или скверным. Но времени на выяснение змеиного характера уже не было.
У кровати умирающей девушки он, бесстрашно держа змею в руках, прочитал сразу две тарабарских формулы спасения - на милость и на месть. В первом случае Митя умолял змею проявить доброту и забрать назад свой яд. В другом - пугал ее так, чтобы яд свернулся в теле девушки и потерял свою убийственную силу. Что, в конце концов, взяло верх, не понял и сам юный ворожей. Но девушка быстро пошла на поправку.
Яд иной текстуры все же поразил окружение барона. Чем чаще глава табора возвышал Митю и одаривал его материальными щедротами, тем больше становилось завистников. Буйство страстям молодых цыган добавляли их претензии на Зару, самую знатную и яркую невесту в ближних и дальних окрестностях. Девушка же явно выделяла из всех юного целителя, вернувшего ее к жизни из иного мира, куда она уже успела заглянуть.
Ученик чародея сделал для Зары оберег для защиты от змей и другого зла, способного на смертельные укусы, по все правилам цыганской ворожбы. Нашел дуб со следами попавшей в него молнии, из черной от огня щепки выстрогал и до блеска отполировал плоский кругляш. Большой иглой выцарапал на нем змею в пламени костра и, подумав немного, нарисовал в уголке луну, похожую на сердечко, а, может, и сердечко в форме луны.
Для наделения этого амулета магической силой он на несколько дней закопал его в землю, затем в ночь полнолуния утопил в проточной воде, и, сопровождая ритуал древними заклинаниями, услышанными прежде от Палюли, пропитал свое творение дымом костра.
Зара с улыбкой приняла зачарованный дар с деревянным сердечком и коснулась его губами, не отводя от Мити своих жгучих глаз.
Юноша-приемыш жестоко поплатился за симпатии дочери главы табора. Соперничавшие женихи ночью избили его до потери сознания и забросили в повозку с лошадью, украденной накануне в совхозе неподалеку. Повозку с Митей цыгане привязали к крыльцу поселковой милиции, залихватским свистом всех подняли на ноги. За конокрадство его, человека с цыганскими повадками и нравом, суд на три года лишил свободы.
За высоким забором с вышками молодой невольник своими кулаками, а затем и своим даром залечивать раны противникам по дракам добился достойного к себе отношения, не потерялся в общей среде. Его прежнее имя Митя заматерело и преобразовалось в Митяя. После освобождения он не застал цыган на прежнем месте. Недавний узник не стал заниматься их поисками, поскольку Палюля, единственный человек, которого он хотел бы видеть, уже был мертв и захоронен под православным крестом на местном кладбище.
На пустыре с пнями от спиленных дубов, где прежде размещался табор, Митяй восстановил прежнее жилье цыганского знахаря и поселился там, дорожа покоем и размеренностью своей жизни.
С поры весенних первоцветов до глубокой осени Митяй часто появлялся у озера. Его тропка пролегала по заросшему берегу и ни в одном месте не была прямой: петляла, металась влево-вправо, упираясь в полянки с лекарственными травами цветами и грибами, кустарники с целебными ягодами. Приближалась даже к ядовитому болиголову, не проникая глубоко в его гущи. Но и того хватало Митяю набрать у озера большую холщовую сумку сырья для снадобий против ста болезней, во всех случаях проявляя спасавшую его осмотрительность опытного знахаря.
В снежные погоды он лопатой прокладывал через сугробы длинные дорожки от своего дома до переправы через Речушку и дальше ее для тех, кто шел сюда за всякими отварами и снадобьями.
Продуктов и денег на питание не хватало, и Митяй согласился с заказами предпринимателей из Лысой горы на заготовку древесного угля.
Еще одним его занятием на Аничковом мосту стало изготовление перепревшего компоста. Митяй засыпал в ямы уже тронутые разложением и снятые с прилавка пищевые продукты, предварительно отделяя их от упаковки. Для окончательного превращения этой смеси в органическое удобрение домешивал туда золу из печей. За компостом, как и за древесным углем, из Лысой горы приезжали бригады расфасовщиков.
Цыгане нашли Митяя через тридцать лет, когда целительные таланты прославили его имя на российских просторах. К тому времени это уже был дед Митяй с лицом, укрываемым от чужих глаз темными от сажи нечесаными космами и густой бородой.
Старая, непомерно толстая цыганка в пестрых юбках не сразу выдавила себя из желтого такси, не рискнувшего проехать по Аничкову мосту. С помощью неизвестно откуда появившегося шумного окружения она преодолела переправу.
- Митя, дорогой Митя!
Цыганка сделала несколько шагов навстречу. Ее руки были настолько тяжелыми от навешанного золота, что она не смогла их поднять для объятия. Дед Митяй узнал в ней Зару, дочь цыганского барона, и поймал себя на мысли о том, что не жалеет о трех годах заключения в колонии. Ведь в ином случае для него вероятной была пожизненная каторга.
- А я ведь всегда о тебе помнила, - цыганка нашла на поясе яркий мешочек, не сразу, погремев в нем прежде другими магическими амулетами, вытащила оттуда дубовый кругляш со змейкой и сердечком. - Благодаря тебе и живу. Правнуками уже обросла.
Зара обернулась, из своего сопровождения вытащила вперед кудрявого мальчишку лет восьми - девяти.
Она намеревалась оставить у деда Митяя своего наследника, с ее слов, для освоения всех премудростей народного врачевания. Звали того Зобаром. После фильма "Табор уходит в небо" в семьях цыган на недавних советских территориях вопреки вековым традициям так называли почти всех новорожденных мальчиков.
Этому Зобарке с рождения не требовалось быть настолько шустрым, чтобы жить по жестким правилам цыганского общежития - кто первым встал, тот красивее всех оделся. Он рос не в бедной семье, был ленив и не любознателен, с нелепой для его близких мечтой учиться в Лондоне и так, чтобы совсем не учиться. Цыганенка когда-то не удержала надолго даже обычная российская школа, во дворе которой он прилюдно спалил свои учебники и тетради.
К тому же выяснилось, что у деда Митяя старая цыганка попросту хотела спрятать ребенка от разорявшей ее штрафами комиссии по делам несовершеннолетних, предварительно написав заявление о его безвестном исчезновении.
Старик увидел в маленьком госте большие риски для себя: его, как человека ранее судимого, могли заподозрить в похищении мальчика. Ему также была очевидной тщетность своих будущих наставнических стараний. Он попытался отказать цыганенку в приюте, сославшись на свои мучительные хвори и полуночные кошмары, доводящие его до умопомрачения. Ночами иногда знахарь действительно чудил, предварительно закрывая двери и ставни на окнах и, для надежности запоров, мелко крестя их. Лунатизм был тому самым простым объяснением.
Хозяин Аничкова моста и его гостья, даже несмотря на то, что их встреча была окрашена отголосками звонких и взаимных в прошлом чувств, никак не могли прийти к взаимному согласию.
Внимание деда Митяя вдруг привлекла пчела. Она собрала сахар с губ Зобарки, который все еще держал во рту круглую конфету на палочке, попутешествовала по его лицу, неторопливо почистила свои усики передними лапками, что-то прожужжала мальчику на ухо и улетела. Зобарка не проявил никакого страха. Напротив, эта встреча в одинаковой мере явно доставила удовольствие пчеле и цыганенку.
А дед Митяй был опрокинут в воспоминания своего детства. На второй день его таборной жизни Палюля, еще не строя никаких планов на малыша, взял его с собой по утренней росе на озеро. После похода старый знахарь у костра разбирал корзину с лекарственными травами, маленький помощник тем временем свою мокрую рубашку растянул на высоких палках для просушки. Из выкопанных с корнем ночных фиалок, заготовленных для приворотных чар, выползла пчела. Она тяжело взобралась на рубашку у огня и, медленно крутясь на одном месте, также стала сушить свои крылья. В костре вдруг громко стрельнула головешка, тотчас из пламени вылетала раскаленная искра. Мальчик каким-то чудом успел встать между ней и пчелой, громко вскрикнул от боли.
Палюля осмотрел ожог, сверху наложил маслянистый листок из своей корзины:
- Пустячок. Все само собой пройдет. Повтори три раза за мной: "Господь терпел и нам велел".
Старый цыган затем поинтересовался:
- Сейчас не больно?
- Нисколечко! - соврал Митя, терпя боль.
Палюля заметно повеселел. Неизвестно, что его порадовало в тот момент: чудодейственность слов с упоминанием Господа или демонстрация мальчиком своей воли и хитрости, качеств неплохих для жизни в таборе. Спасение пчелы также могло быть тому причиной.
- Дело ты доброе сделал, ромалэ,- старик обратился к нему как к равному среди цыган. - Мир так Богом устроен, что только у двух его созданий имеется душа. У человека и пчелы. В цыганской библии есть такая история. Палачи распяли Христа, и захотели они не допустить его воскрешения. Последний гвоздь собрались вбить в его сердце. Один цыган увидел, как в то время пчела села на грудь нашего Спасителя. Крикнул цыган лиходеям: "Вам что одной раны на сердце уже мало!". Показал на пчелу: " Вон гвоздь ваш торчит!" А тот гвоздь цыган украл, спрятал в своих кудрях на голове. Поверили ему палачи. Христос воскрес и в благодарность наделил пчелу душой, а всех цыганам на свете позволил жить обманом, простил их за прошлые и будущие кражи и сохранил нам кудрявые головы. Так и живем - мы и пчелы.
С той поры Палюля уже не отпускал мальчишку далеко от себя. В случае с Зобаркой пчела, вернее, принесенные на ее крыльях воспоминания детской поры, смягчили сердце деда Митяя. Он согласился оставить цыганенка на время у себя на Аничковом мосту.
- Я дам тебе знать, когда придет пора наследничка забрать обратно,- сказала, прощаясь, старая цыганка.
Дед Митяй с отъездом старой цыганки предоставил Зобарке много свободы в самостоятельной работе над своим характером.
Цыганенок с оставленного ему Зарой пестрого бумбокса, переносного магнитофона на батарейках, несколько минут в начале каждого дня слушал курс самостоятельного изучения английского языка, а затем с подушки, заложив под голову руки, до вечера смотрел в потолок, где, как на киноэкране, ему представлялась будущая жизнь в Лондоне, этом сказочном для него таборе. Иссякли батарейки, но мечты по-прежнему не отпускали Зобарку. При такой занятости он, конечно, не мог быть помощником старому знахарю. Не брался за лопату, чтобы заняться заготовкой компоста, не подходил близко к печам их железных бочек. От сбора лекарственных трав он также всячески отказывался.
Но подручный деду Митяю нашелся сам. Он вышел к дубовому жилищу знахаря на запах топившегося для зимнего хранения барсучьего жира. Это был низкорослый, трехцветный бигль с белой мордой, такого же окраса лапами и хвостом - им, как могло показаться, бы, не хватило пестрого одеяльца из короткой шерсти укрыться полностью. Этот пес имел отвагу напасть на оленя и был быстр, чтобы загнать зайца. Латунная табличка на кожаном ошейнике содержала иностранную гравировку "Хард". И, как ни странно, но именно Зобарка деду Митяю назвал собачью кличку, которая в переводе с английского языка означала "стойкий".
У деда Митяя пес стал тотчас зваться Харчем. Пес откликался на любую кличку, на любой голос, за которым угадывалось предложение еды.
От собаки было больше пользы, чем ущерба от дополнительных трат на его корм. Она по запаху находила нужные целебные травы, всегда обходила опасные гущи болиголова, не требовала присмотра и ухода - в постные для нового хозяина дни исчезала на день в поисках пищи на городских дворах или у озера.
Возможно, из-за британской породы пса и его английской клички цыганенок также переключил на него свое внимание с прежде появлявшихся в его грезах картинок Лондона на потолке над кроватью. Мальчика и собаку можно было иногда встретить у озера.
Ночью Харч нес чуткую службу у кровати старого знахаря и стоило тому еще только заметаться во сне в предчувствии приступа неведомых собаке сил, как ее шерсть щетинилась и становилась острой как у ежа, она заходилась грозным, не по ее стати, знакомым деду Митяю лаем лагерных овчарок, которыми обычно встречался новый этап. Французы называли эту породу собак "луженая глотка".
Люцик, побывав на Аничковом мосту, меньше всего интересовался судьбой и именем его хозяина. Рыжего авантюриста восхитило, как молчаливый гигант доставал из недр своего темного одеяния красивую печать, заверял ею свою подпись на товарных накладных, а иногда, по просьбе клиентов, - и на пустых бланках. Как раз последнее обстоятельство и помогло Люцику определиться с выгодным ему маршрутом для махинаций с "просрочкой".
Слет духов
Самого острого зрения не хватило бы разглядеть за каждой тварью на Мутном озере и в его окрестностях покровительствовавшего ей духа, у которого функции сбережения этой твари все же не являлись обязательными. Это могло быть результатом сговора духов. Они с сожалением, но жертвовали опекаемыми зверем, птицей, рыбой для обеспечения гармонии и единства всего живого мира, где одна тварь наделялась правом поедания другой.
Когда чудным образом в этих местах оказались представители иных ареалов обитания, как это случилось с Птахом, Чилом, Шухом и китайской, пусть и медной, жабой Тянь-Нянь, само собой их духи должны были согласовать их взаимоотношения в этой географической точке и встроить новичков в межвидовые отношения у Мутного озера. Переводчики для таких встреч не были нужны - духи общались на понятном всем языке, им также были доступны смыслы трели, рева и шепотов, издаваемых каждой птицей, зверьком или иной дикой животинкой.
Слет духов прошел в дубовом жилище деда Митяя на Аничковом мосту. Место уже было знакомым еще со времени цыганского знахаря и ведуна Палюли, после того как змея, укусив дочь барона, нарушила равновесие в обоюдной терпимости цыган и живой дикой природы. Тогда все было поставлено в зависимость от дальнейшего исхода судьбы девочки. А она выжила благодаря русскому подростку из цыганского табора. Юный врачеватель со временем обратился в деда Митяя и уже тот принял на себя роль своеобразного медиума, человека, способного быть посредником между людьми и миром духов.
С виду крепость, его дом имел между бревнами большие зазоры, законопаченные мхом. Этот природный утеплитель не пропускал холод снаружи, но не препятствовал проникновению вовнутрь бестелесных призраков.
Едва хозяин вслед за Зобаром и Харчем погрузился в ночной сон, как в дом стали просачиваться духи, которые, затем, коснувшись пола, обретали формы иногда реальных, иногда сверхъестественных существ. Местные и потому мелкие с виду духи приозерной и водной фауны, духи первого уровня, разместились на лавках у дубовых стен. Главенствующее положение у правой стены занял дух Жерлянки, непохожей на Шуха только в деталях. Пятна и узоры на брюшке не повторялись, у духа они были яркими, как боевой окрас индейца.
Дух Жерлянки своими возможностями и влиянием во многом превосходил земной оригинал, между тем именно монаршее положение Шуха среди лягушек на озере позволило и его духу приобрести право на особое почитание в своем кругу.
И сейчас местные духи напитывались от духа Жерлянки бунтарским настроением, чтобы не допустить внедрение новых звеньев в уже отлаженные пищевые цепочки.
В центр дубовой избы вышла серая гусыня, прибывшая издалека как дух, покровительствующий алтайскому соколу Птаху.
С правой скамьи духи зашикали, приняв ее за нерасторопного гуся Гусара.
- Эй, валенок, зачем приперся? - выкрикнул кто-то. Но вопрос в явно больной носоглотке настолько искажался, что звук "л" в гнусавом преломлении был произнесен как "д", а вместо "м" послышалось "б".
Серая гусыня возмутилась:
- Мое имя - Великая Птица. Я обладаю властью второго уровня над всеми птицами в небесных просторах от южных морей до северной тундры. Каждую весну и осень пролетала над вами, но не представляла себе, насколько вы неучтивы.
- Госпожа, - склонился перед ней белый китайский дракон небольшого размера. По своему статусу дракончик был порученцем у Красного Дракона Луна, многометрового повелителя стихий неба, воды и огня и во многом в своем поведении подражал ему. - Я научу этих папуасов правилам хорошего тона!
Дракончик выглядел, будто неправильно собранный пазл из фрагментов множества нарисованных зверей, рыб и птиц, - с головой верблюда, красными глазами кролика, коровьими ушами, туловищем змеи, чешуйками зеркального карпа, когтями орла, передними лапами, будто заимствованными у тигра. Крыльев не было, но две энергетические шишки ближе к затылку, напоминавшие рожки молодого оленя, благодаря свойствам, немыслимым для европейских аналогов летающих чудовищ, позволяли этому творению легко перемещаться по воздуху. Если бы дракончик, метр с кепкой, встал во весь рост, подогнув под себя хвост для упора, то его можно было бы сравнить с буквой русского алфавита "Ё". В дальнейшем повествовании он будет именоваться нами как Белый Ё, поскольку не совершил еще хотя бы одного подвига, чтобы в китайских мифах получить звучное и длинное имя, достойное дракона.
Дракончик Белый Ё взлетел на стол. Оттуда, явно для устрашения местных духов, попытался выпустить струю огня, но вместо этого из пасти выпорхнуло облачко пара, как это бывает при разговоре на морозе.
- Будь проще, червяк! - не унималась скамья у правой стены.
Белый Ё воздел глаза к потолку и обратился к Красному Дракону Луну:
- О, господин всему сущему в Поднебесье, покарай огнем всех, кто не способен на этом болоте увидеть за мной твое лицо и твою силу!
- А давайте я их всех сейчас затопчу, - предложила Большая Черепаха, третий гость приозерья и дух третьего уровня. Ее влияние одновременно распространялось не только на класс рептилий - змей, ящериц, крокодилов и тех же черепах, но также на земноводных с лягушками и даже на птиц, которым она была прародительницей на первых этапах эволюции.
Рисунок Алёны Петрухиной.
Тотчас в дубовом доме поднялся шум и гвалт. Дед Митяй во сне беспокойно заворочался.
Проснись он сейчас, встреча бы незамедлительно прервалась. Великая Птица же явно не хотела без достигнутого согласия на слете духов возвращаться на заполярные озера.
Она оглядела гостей по правой стороне дома. Вначале определила, кто мог выкрикивать гнусавые оскорбления старшим по своему положению духам, - ей и Большой Черепахе, а также посланнику китайского Красного Дракона. Как ни странно, но это была похожая на крупного леща Говорящая Рыба! Конечно, не сама рыба, а дух рыб Мутного озера. Говорящая Рыба сама не отважилась бы на такие дерзости. Но она сидела рядом с духом Жерлянки, и тот явно подчинил ее своей воле.
Гусыня уставилась на треугольные зрачки достаточно больших для небольшой головы глаз духа Жерлянки, все больше и больше убеждаясь в том, что это и есть главный смутьян. Взгляд Великой Птицы был прямым и угрожающим. Она вытянула шею и закивала головой подобно ручному насосу, закачивая в свое сердце гнев. Но и этим воинственным жестам дух Жерлянки не придал нужного значения - он продолжал верить, что перед ним, как прежде было на Мутном озере, гримасничает простоватый гусь Гусар. За невнимательность пришлось поплатиться.
Гусыня в полной тишине, чтобы не потревожить сон деда Митяя, атаковала духа Жерлянки, поколотила его крыльями и защипала. Вожак местных духов, как существо бесплотное, боли не почувствовал. Однако бурное нападение на время смутило его.
Великая Птица приняла смятение противника за признак его смирения.
Дракончик Белый Ё попытался успокоить озерных духов китайским нравоучением для смирения опекаемых представителей живого мира со своим местом в пищевых цепочках:
- Повелитель неба, воды и огня Могучий Лун, самый великий из прошлых, нынешних и будущих Красных Драконов, сказал однажды: "Пользы всходам не приносит тот, кто не пропалывает их. Губят всходы и те, кто, стремясь помочь им, подтягивает к солнцу ростки, отрывая от корней". Я - не повар, чтобы сказать, кого можно бросать в котел, кого нельзя. Наша подданная божественного происхождения Тянь-Нянь не кормится вашими комарами и мухами, ей подаются блюда иной кухни. Моя миссия в том, чтобы просить вас впредь относится к ней с подобающим почтением в стремлении не прогневить Повелителя неба, воды и огня.
Длинная речь Белого Ё дала возможность духу Жерлянки оправиться от растерянности после недавнего натиска гусыни. Тот шепнул что-то Говорящей Рыбе и та своим гнусавым голосом произнесла:
- Китайского чайника нам только не хватало. В утиль его!
- Нет! Я их все же затопчу, - Большая Черепаха двинулась к правой скамейке.
Вдруг дом осветился красными всполохами.
- О, Повелитель мой Красный Дракон Лун, ты прилетел, ты услышал меня! - с восторгом закричал Белый Ё.
- Пожар! - своим гнусавым воплем Говорящая Рыба усилила панику, среди духов, которые бросились спасаться во все щели.
Загавкал Харч.
Дед Митяй, почесывая седую бороду, подошел к окну и зевнул. Ночная лень еще не отпускала его. Перед восходом солнца пурпурное зарево на полнеба, ошибочно принятое духами за отблески близкого пламени, было предвестником затяжной во времени ветреной и мокрой погоды. Но старый хозяин и без того ожидал скорого ненастья: ломили кости, голову, словно тяжелые тучи, наполнила боль.
Той же ночью Птаху приснился гусь. Тот выглядел точно так же, как и Гусар, изо дня в день щипавший траву у озера. У этого же гуська были иные повадки. Он смело приблизился к соколу и сказал:
- Теперь ты будешь под моей защитой.
- А как же мои алтайские духи?
Птах еще помнил их пестрые широкие одежды. Он даже ощутил, как небесный нектар из легкой чаши доисторических времен наполняет его тело свежестью и мощью горных вершин. Его крылья еще хранили начертанные алтайскими духами тайные знаки для шаманов в песках Аравийской пустыни.
- Забудь все! - сказал Гусар. - Держись теперь меня.
Птах вздрогнул и проснулся в своем гнезде. "Приснится же такое", - подумал он и до восхода солнца не смог больше уснуть.
После встречи духов из-за медлительности Большой Черепахи не было обозначено положение Шуха в приозерном мире. В этом были и свои преимущества. Враги, которым он по законам борьбы за существование не должен был оказывать яростного сопротивления, не были названы. Он получал свободу отношений с приозерным миром, но и этот мир одновременно получал свободу на заговоры и его свержение.
![[]](/img/i/isakow_n_p/101-2/fullsizerender-2.jpg)