"В любом великом деле самый трудный шаг - первый. Он полон страха и сомнений, но именно он открывает путь ко всему остальному."
Говорили древние мудрецы, греясь у костров под звёздами, что мерцали словно осколки вечности. Первый шаг - всегда самый страшный. Он как пропасть, полная теней, шёпотов и холода. Стоит только переступить её край - и перед тобой раскрывается дорога с цветами и шипами, с мечтами и испытаниями, ведущая к чему-то большему, чем ты сам можешь себе вообразить.
Я хорошо помню, как ещё мальчишкой впервые взял в руки перо. Оно казалось не игрушкой, а оружием - тонким и острым, словно клинок. Руки дрожали. Я боялся, что слова мои будут пустыми, что они утонут в пустоте детских мыслей. Но именно этот первый, робкий росчерк открыл мне путь - через леса, где деревья шептались на забытом языке, через споры с судьбой и самим собой, через любовь светлую, но не лишённую тени.
Тогда время текло иначе - не так, как теперь, когда я смотрю назад с высоты прожитых лет. История моя начинается с третьего дневника - мне было двенадцать. Первый я завёл в восемь, хотя детские годы не хотел бы считать годами - скорее, измеряю их расцветшими рощами, переливами закатов и запахами далёкого дома.
Мир тогда дышал тёплой магией: в шелесте листвы слышался зов драконов, а в отблесках солнца можно было различить тень феи. Я ещё не знал, что судьба - это не только дар, но и бремя. Что каждый выбор словно цветок, под которым скрываются корни, уходящие одновременно в радость и боль, в отчаяние и надежду.
Мои дневники были не просто тетрадями - это были ворота в попытке поймать искру вечности. Каждая строчка была тонким лучом, пробивающимся сквозь завесу детских иллюзий. Иногда в них звучала мягкая самоирония, почти светлая печаль по вещам, которые я ещё не потерял, но уже предчувствовал их утрату.
В ордене-лагере рыцарей, где я рос, учили: путь воина начинается не с меча, а с чернил. Слово - мост к вечности. Оно связывает нас с тенями предков, бродящих в тумане прошлого. Мой первый дневник, потрёпанный, с запахом кожи и сырости, был дверью - к себе, к прошлому, к будущему и к тем, кого я ещё не знал.
Каждую ночь при свете свечи я писал о сражениях с ветряными мельницами воображения, о клятвах защищать девочку с глазами цвета грозы, о страхе, о надежде, о тех словах, что не умел говорить тогда и научился произносить теперь.
Дневник стал ритуалом. Многие из нас, юных рыцарей, несли эту привычку через годы, словно факел сквозь тьму. Сейчас мне кажется: каждому человеку стоило бы вести свой дневник - не ради порядка, а ради откровения. Это разговор с собой, способ разглядеть свет в хаосе дней.
Некоторые эпизоды я вижу так, как видел их тогда - детской логикой, удивительно поэтичной. Что-то я понял лишь потом, но пишу, словно знал это всегда. Ведь правда памяти порой важнее правды фактов.
Я написал много. Может быть, даже слишком. Вероятно, никто, кроме меня, не прочтёт эти страницы. Но разве не для себя мы в первую очередь пишем? Остальные - лишь попутчики в нашем разговоре с вечностью. Здесь собраны почти все мои дневники в одну большую историю. Даже мне любопытно, что из этого выйдет. Возможно, рукопись поможет мне в будущем понять самого себя.
Если вы всё же читаете эти строки - знайте: перед вами не просто рассказ о мальчике, мечтавшем стать рыцарем. Это исповедь человека, который понял - настоящее рыцарство начинается не с доспехов и меча, а с готовности смотреть правде в глаза. Даже если эта правда касается самого себя.
Хватит размышлений. История ждёт.
Глава 1.
Воспоминания о начале пути
"Память о служении Родине - это то, что делает клинок чистым, а сердце - стойким. Без Родины нет чести, без чести - нет воина."
Эти слова я читал каждое утро на арке казарм Рыцарской Академии, и с каждым годом они казались всё более выцветшими, горькими на языке, словно старое железо.
11.13.384 г.
История любит повторяться, как пьяный менестрель, знающий лишь одну песню о предательстве и необходимости. Вот я снова пытаюсь разложить по полочкам память, понять, как мы оказались в этом удивительном танце воспоминаний.
На моё королевство Монария надвигалась война - не как гроза, что можно переждать под крышей, а как тень от крыльев огромного дракона, кружащего над полем перед тем, как обрушить огонь. Соседнее королевство Кривер, с которым мы делили хлеб и клятвы верности целых тридцать лет, теперь точило клинки против нас. Границы уже пылали - деревни на окраинах превращались в угли, а в воздухе висел запах гари и железа.
Мы, наивные, цеплялись за мысль, что их император просто потерял контроль над армией, что это временное безумие, как весенняя лихорадка у молодых жеребцов. В глубине души я - ещё ребёнок - знал: это ложь, которой мы себя тешили. Союз рассыпался в прах, как замок из песка под волной.
Всё это разворачивалось на материке Эскель - земле, где девяносто пять процентов жителей были людьми, а остальные пять - разумными расами, чьи голоса редко звучали в наших хрониках. Эскель был огромен и суров: бесконечные равнины сменялись грядами гор, острых как клыки, а реки текли медленно, словно кровь в жилах мира.
Монария занимала юго-восток материка - плодородные поля, усеянные золотыми колосьями, и города с белыми стенами, что сияли под солнцем, как жемчужины. Столица Минраль была сердцем королевства: узкие улочки, вымощенные булыжником, пахли свежим хлебом и раскалённым металлом из кузниц, а над всем возвышался замок - молчаливый страж, чьи башни пронзали небо.
Кривер лежал к северо-востоку, за горами, в землях холодных и мрачных, где леса из чёрных сосен шептались о древних тайнах, а города строились из камня, серого как их души.
За столько лет союза Кривер проглотил сорок процентов Эскеля. Их армия была машиной войны, не знающей усталости, а их идеология - ядом, отравлявшим всё живое. Они называли себя "белыми людьми" и мечтали о мире, где не останется ни эльфов с их тонкими песнями, ни гномов с их глубокими шахтами, ни даже нас, простых людей Монарии, если мы не склоним головы.
Почему мы держались за них? Страх - ответ простой, но горький как старое вино. Монария была слишком мала, чтобы выстоять в одиночку. Наш король Эльмир VII, мудрый, но осторожный до трусости, решил, что лучше идти за Кривером в пропасть, чем погибнуть, сопротивляясь. Ирония судьбы: верность, что когда-то спасла нас, теперь вела к могиле. Долг - штука страшная. Цепь может защитить, но и задушить.
Из-за этой войны моё обучение на рыцаря оборвалось, как песня, прерванная ударом молота. Меня, сына кухарки королевского двора, вернули домой, в Эльтор. Да, я плебей - кровь моя не голубая, а самая что ни на есть красная, пахнущая потом и землёй. По милости Эльмира VII меня отправили учиться искусству меча и щита.
Меня зовут Лойн. Имя знатное, хоть дала его мне мать из любви, а не из знатности. "Луна" и "защитник" - так оно переводится. Забавно, не правда ли? Луна светит в ночи, холодная и далёкая, а я - всего лишь парень с мозолями на руках, который любит свою мать и пытается понять своё место в этом мире.
Приехав в столицу после четырёх лет разлуки, я бросился к ней, едва ступив на землю Эльтора. Её лицо засияло, словно отражая внутренний свет. Мы обнялись, и её тепло растопило лёд в груди, что копился от тревог и дорог.
- Расскажи мне всё, - сказала она, усаживая меня за стол, где уже дымилась чашка чая, пахнущего травами и домом.
Я улыбнулся. Она читала мои письма, но жаждала историй из моих уст. Живой рассказ - это всё равно что сравнивать засушенный цветок с живым, благоухающим бутоном.
Одна из историй касалась моего имени. Помню, в первый день в Академии наш наставник - воин средних лет с лицом, покрытым шрамами, словно картой забытых битв - оглядел меня и зычно провозгласил на весь плац:
- Этот парень будет защищать вас в ночи. Ни одна муха не пролетит мимо него. - А потом добавил с улыбкой: - Правда, он, наверное, поздно встаёт, лунный защитник. Здесь ему придётся стать жаворонком.
Я тогда, наивный и честный, выпалил:
- Мы с мамой просыпаемся рано утром. Я очень редко вижу луну.
Наставник замолчал на секунду, а потом расхохотался:
- Тогда ты у нас жаворонок-сова!
Весь отряд покатился со смеху - и я вместе с ними. В том смехе звенело что-то светлое, как далёкий колокол детства. Ведь тогда мы ещё не знали, что скоро нам придётся защищать не только по ночам, но и днём, и на рассвете, и в те сумерки, когда трудно отличить друга от врага.
Мать кивнула, но за смехом я видел тень тревоги. Война стучалась в двери, и скоро мне предстояло защищать не только своё имя, но и всё, что мне дорого.
Прозвище "Жаворонок-Сова" прилипло ко мне надолго, став частью портрета того, кем я был и кем предстояло стать. Оксюморон, воплощённый в одном нескладном юнце. В этом была своя горько-сладкая поэзия - поэзия начала пути.