- Люди забыли эту истину, - сказал Лис, - но ты не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил.
(Антуан Де Сент-Экзюпери, "Маленький принц", перевод Норы Галь)
Посвящается бесконечной собачьей преданности.
Кх... кх-х-хр...
От лапы вбок побежала подозрительная трещинка. Лёд совсем тонкий, осенний... по такому, конечно, ещё нельзя ходить.
Ну ладно. Вот тут, кажется, потолще. Пёс аккуратно надавил подушечкой и замер... "кхр" не слышно. Надавил сильнее, потом приступил всей лапой и снова прислушался. Лёд безмолвствовал.
Та сторона, вроде, стала ближе. Да, точно ближе: теперь отчётливо видны причудливые завитушки на перилах. Во всяком случае те, что под фонарём... вон та похожа на бублик, и выщербинки на ней - как мак.
Пёс облизнулся. Они с Малышом сидели на таких же перилах и ели бублик с маком... напополам. И кидали камушки в воду. Вернее, Малыш кидал, а пёс лаял. Потому что, когда лаешь, брызг получается больше. И солнце так лихо разлеталось вдребезги от каждого камня! А потом опять само собой собиралось в яркий аккуратный кружок.
Кх-х-хр!
Ох ты... нельзя отвлекаться. Совсем ненадёжный лёд. Надо взять наскосок, кажется, слишком забрал влево. Ну надо ведь! Неделю ходить вдоль берега, высчитывать маршрут, буквально каждый шаг, и теперь всё перепутать из-за какой-то дурацкой трещинки! Тьфу...
Держать на фонарь. "Та-а-ак держать! По-о-олный вперёд!". Малыш летит по берегу, он - за Малышом, а за ними прыгает по волнам огромный фрегат на верёвочке. Малыш мастерил его целую неделю, из фанерной коробки, проволочных вешалок и старой простыни папиными инструментами, а пёс дремал на солнышке и стерёг, когда папа вернётся с работы. Поэтому, Малыш, конечно, капитан, зато пёс - шкипер. Один гав - лево руля, два - право. Три - опасная глубина.
Он задрал голову к небу. С Малышом бы они в два счёта здесь переправились. А одному... одному всё тяжело.
Пёс поджал хвост и уселся прямо на лёд. А что, если Малыша там нет? "Они переехали за реку". Там, за рекой, наверное, ещё очень много места... и нюх у него уже не такой, как раньше.
Кхр.
Лёд нагрелся от его тепла и треснул. Пёс покосился на трещинку, отодвинулся, оглянулся назад. Потом посмотрел вперёд. Он прошёл уже больше половины. Здесь было самое опасное место. Кое-где просвечивала вода... она бурлила, словно закипала, и казалась чёрной - может, из-за льда, а может, из-за тусклого света фонаря на пристани.
Сначала он пытался пробраться на паром. Его гоняли, он забирался снова, прятался в вещах, забивался под колёса, рычал и кусался, два раза ему удалось досидеть почти до отплытия, но его всё равно находили. Потом он думал найти мост, прошёл пять дней вверх по течению, вернулся и ещё пять дней шёл вниз. Его не было так долго, что его уже сочли пропавшим, но пёс об'явился - голодный, ободранный, потеряв половину левого уха, - и решил ждать зимы, когда река покроется льдом.
Он ждал, ждал и ждал, с каждым днём становилось всё холоднее и холоднее, трава по утрам уже покрывалась инеем, земля каменела, он почти набрал густую зимнюю шерсть, а льда всё не было. Но однажды паромщик повесил замок на пристань, а с неба на язык упали первые снежинки. Пёс сбежал к реке и ткнул лапой в воду... вода захрустела.
Кх-х-х...
Трещина расширилась. Надо вставать.
Он медленно поднялся и тихонько переступил с лапы на лапу. Держать на фонарь. Фонарь казался псу чем-то очень надёжным, как маяк, и вместе с тем уютным и домашним. Так светилось окно Малыша, когда вечерами он острожно пробирался к нему. Если встать передними лапами на стену и немного вытянуть морду, то можно заглянуть за подоконник. Отсюда, правда, не видно Малыша и других людей, виден только потолок, верхняя часть огромного, как ему казалось, буфета и телевизор... но разве это важно? Он слышал, как булькает чайник и бубнит телевизор, как мама мешает что-то в кастрюле, и как смеётся сам Малыш...
Словно заворожённый, пёс сделал большой шаг вперёд. Лёд угрожающе рыкнул, он отдёрнул лапу. Смех умолк, окошко исчезло. Внизу расползлась красивая паутина из трещин.
Пёс поймал снежинку на язык. Ещё посмотрел на фонарь. Волшебство не возвращалось. Лёг на брюхо, подтянул задние лапы. Острожно вытянул передние и перевалился на них. Он почувствовал, как что-то гулко колотится об лёд, но так и не разобрал, стучит ли это его сердце или рвётся на свободу под ним чёрная вода...
Кх... кх-х-хр.
Фонарь стал чуть-чуть ближе. Ничего, выдержит. Осталось не больше четырнадцать подтягиваний - и он на том берегу. Он, конечно, не умеет считать до четырнадцати, но когда Малыш с родителями уезжают на море, ему всегда сообщают: "Не скучай, мы вернёмся через четырнадцать дней". Эти четырнадцать дней тянутся, наверное, как четырнадцать веков; каждый день он прибегает на пристань и думает, что уже наступило четырнадцать, но всё время бывает какой-то другой день... И когда он уже совсем теряет терпение, Малыш возвращается. Поэтому пёс считал, что четырнадцать - это такое число, до которого надо добираться очень-очень долго, но в конце концов обязательно доберёшься.