КАЙЛ ИТОРР

                         ЧЕРНЫЙ МЕНЕСТРЕЛЬ





                                           Баллады пишут не для
                                          того, чтобы им верили.
                                            Их пишут для того,
                                          чтобы волновать сердца.
                                             Анджей Сапковский
                                          "Немного жертвенности"

  Постоялый двор - каких двенадцать на дюжину в любом краю, подле
любой дороги.
  Посетители - также совершенно обычные: парочка не то  неудачни-
ков-авантюристов (предпочитающих зваться искателями приключений),
не то простых разбойников; три лесника, регулярно останавливающи-
еся тут, чтобы пропустить кружку-другую; странствующий монах  или
кто-то в том же роде - пожилой, благообразный, в бесформенном бу-
ром балахоне и веревочных  сандалиях;  не  отличающаяся  красотой
смуглая женщина средних лет, тесно прижимающая к груди тощую пес-
трую кошку, давно смирившуюся с превратностями судьбы и  приучив-
шуюся спать в любой ситуации. И еще один. Заметить его, и то надо
очень постараться - устроился в самом темном углу, потягивает се-
бе яблочный сидр да занюхивает его хлебом с сыром и пучком  увяд-
шей петрушки...
  - Подбрось дровишек, темно тут! - требует один из лесников.
  Служанка - пухленькая, не слишком поворотливая, с густыми  тем-
ными волосами - послушно выполняет желание гостя. Языки пламени в
очаге становятся из красных - рыжими, в зале действительно немно-
го светлеет.
  Человек в углу встает, одергивая черный плащ; под одеждой у не-
го при этом движении что-то прорисовывается, но что -  самострел,
меч, футляр для свитков - не разобрать. Искатели приключений, пе-
реглянувшись, синхронно отодвигаются по скамейке,  отполированной
множеством седалищ; так, чтобы в случае чего мгновенно  вскочить,
а там - либо в драку, либо в окно, смотря по обстоятельствам.
  Правая рука человека скользит под плащ. Авантюристы  напрягают-
ся. Кошка, открыв желто-оранжевые глаза, выгибает спину и  шипит.
Ее хозяйка, поспешно отодвинув миску с рыбной похлебкой,  тянется
за своей сумкой, висящей рядом на вбитом в стену колышке.
  Из-под черного плаща медленно, заставляя дыхание зрителей зами-
рать от их же собственных недобрых предчувствий, выползает оваль-
ный, почти плоский короб, также окрашенный в черный цвет;  тонкие
металлические нити струн становятся видны лишь тогда, когда чело-
век осторожно проводит по ним узкой ладонью.
  - Менестрель! - с облегчением выдыхает один из авантюристов.  -
Сбацай чего-нибудь эдакое, а? Сколько недель музыки не слышал...
  - "Девчонку с Холма"! - восклицает один из лесников.
  - Нет, лучше "Солнечная Долина", - возражает другой.
  Менестрель словно не слышит их, неторопливо водя кончиками  па-
льцев по струнам своего странного инструмента, что-то  настраивая
и подкручивая. С каждым разом аккорды становятся все резче и  от-
рывистее, и наконец на лице человека в черном  возникает  подобие
усмешки. Он придвигает к себе грубо сколоченный табурет, усажива-
ется лицом к огню, некоторое время смотрит в мечущиеся языки пла-
мени - а затем заговаривает под мерный перебор струн:
  - В Загорье, у племени, которого больше нет, имелось одно  ска-
зание. Сказание о человеке, который пожертвовал собою, чтобы  вы-
вести остальных из темноты, сказание о Данко, человеке с  пламен-
ным сердцем. Изергиль, старая ведьма, ты никогда бы не  позволила
ни мне, ни кому-либо другому рассказать эту историю ТАК - но тебя
здесь нет, ведь верно?
  Ритм музыки меняется, как и низкий, гортанный голос менестреля.
Он теперь как будто беседует сам с собой, периодически ударяя  по
струнам - и эти рваные аккорды, что ни один знаток  или  ценитель
изящных искусств не осмелился бы назвать музыкой, как ни странно,
в точности дополняют собой нужные слова...

     Возглас души: "А можно ль?"
     Разума глас: "Нельзя."
     "Хочешь ли знать?" - "Я должен.
     Это - моя стезя." -
     "Ты пожалеешь об этом." -
     "Скорее всего. И все ж,
     Есть участь похуже смерти,
     Которой с рожденья ждешь..."
          Лед под босыми ногами
          Тает. Ночь. Снегопад.
          Несущему в сердце пламя
          Смотреть тяжело назад.
          Там - лишь те, кто остался,
          Кто, сомневаясь, ждет, -
          В холоде смертного царства,
          Вмерзшие в черный лед.

  Хотя на дворе - лишь ранняя осень, и днем солнце еще шпарит во-
всю, и нет ни сильного ветра, ни дождя, и несколько минут назад в
комнате было почти что жарко - однако, по напряженным спинам слу-
шателей пробегает холод зимней ночи. Пламя кажется ТЕМ  пламенем,
а черные от сажи и копоти камни, из которых сложен  нехитрый  ка-
мин, похожи на осколки льда. ТОГО льда.

     "Знаешь ли путь, ведущий?" -
     "Знаю." - "И каково
     Быть тем, кому бог и случай
     В огонь обратили кровь?" -
     "Непросто." - "А как быть с теми,
     Кого за собою ведешь?" -
     "Я знаю, сзади - лишь тени." -
     "Но знаешь ли, что найдешь?"
          Снегом колючим ветер
          В кровь раздирает тела.
          Мир стал чертогом смерти.
          Холод. Безмолвье. Мгла.
          Нет ни тепла, ни света,
          И кажется вечным бег,
          И память ушедшего лета
          Собою скрывает снег.

  Черная ширма туч загораживает выщербленный диск луны. Тоскливый
волчий вой где-то далеко за окном. Все вздрагивают от этого  зву-
ка, доносящегося, кажется, из иного мира.
  Менестрель невидящим взором смотрит в пламя, а его язык и паль-
цы словно живут собственной жизнью.
  Той жизнью, которая способна в случае надобности остановить да-
же смерть...

     "Сможешь ли путь осилить
     Ты до конца?" - "Смогу." -
     "Хватит ли веры, силы
     У остальных?" - "Помогу."
     "А выстоишь? Уж не проще ль
     Расчистить дорогу огнем?" -
     "Разумней - да. Но не проще,
     Ведь пламя - в сердце моем."
          Слезы бессилья и боли
          Падают, оледенев.
          Остатки надежды и воли
          Смерзаются в мрачный гнев.
          Лишь малая часть ушедших
          Идет сквозь ночной мороз,
          И полны безмолвные речи
          Слепящим холодом слез.

  Молчание почти осязаемо; люди боятся даже дышать - ибо музыка и
резкий, холодный ритм слов вызывают в памяти образы того, что ни-
когда и никому из них испытывать не доводилось. Сердца  бьются  в
такт музыке; руки и ноги каменеют.
  Спокоен только менестрель - но это спокойствие сродни неподвиж-
ности канатоходца, замершего над пропастью и готовящегося сделать
следующий шаг...

     "Сможешь ли ты жить дальше,
     Зная, что столько смертей
     Легли за тобою, отважный
     Искатель минувших дней?" -
     "Не для себя иду я;
     Я - мог бы жить и там.
     Те, кто пройдут - забудут,
     Но - выживут." - "А ты сам?"
          Боль. Безнадежность. Рядом -
          И мочи уж нет терпеть,
          И тени поймали разум
          В свою ледяную сеть.
          Ногти впиваются в тело,
          И краток сомнений укол -
          Сердце в руках загорелось,
          Прогнав предсмертную боль.

  Короткий треск поленьев в камине, вырвавшаяся из пламени  тучка
золотистых искр - и у кого повернется язык назвать это совпадени-
ем?..
  Ветер за прочными стенами постоялого двора заводит свою зауныв-
ную, дикую песню, и (еще одно совпадение?) ритм ее странно  похо-
дит на музыку черного менестреля. Тот вновь усмехается, если  то-
лько эту смесь презрения, неверия и самоиронии можно назвать  ус-
мешкой, и продолжает свой рассказ...

     - Глядите! Да, путь ужасен,
     Но больше дороги нет!
     Да, крут он, нелегок, опасен,
     Но вот путеводный свет!
     Глядите же, люди мрака,
     Желающие огня:
     Не ждите иного знака,
     Он здесь, в руках у меня!
          Кровью горящее сердце
          Ночной разгоняет туман.
          Щиплет глаза, как перец,
          Поднявшийся ураган.
          Ватные, движутся ноги,
          И слабость приходит вновь;
          Капля за каплей, дорогу
          Во тьме отмечает кровь.

  В глазах начинает двоится; дым очага клубящимся маревом пробуж-
дает ТУ, другую память - уходящую в прошлое не на годы даже, а на
тысячелетия. Зал гостиницы становится призрачным, а надвигающаяся
с севера черная стена ледника Великой Ночи - реальной.
  Почти реальной.
  Потому что создавшая картины былого музыка одновременно не поз-
воляет позабыть об ЭТОЙ действительности...

     "Подвиг твой - притчею будет." -
     "Дела мне нет до того." -
     "Имя твое станут люди
     Превозносить сверх всего..." -
     "Не верю. Людская природа -
     Ценить только то, чего нет.
     И это позволит их роду
     Во тьме зажечь собственный свет!"
          Он, мертвый, ведет живущих
          Туда, где горит огонь,
          Где нету нужды в ведущих,
          Где жизнь - в любой из сторон;
          Туда, где Закон, не грезы,
          И ночью правит, и днем...
          А что на глазах его - слезы,
          Так знает о том только он...

  Плавным, перетекающим движением скользящего в траве аспида чер-
ный менестрель поднимается; пальцы его еще пробегают по  струнам,
однако мелодия становится тише, слов же и вовсе нет.
  Наваждение медленно проходит; а когда оно исчезает окончательно
- с ним исчезает и менестрель.
  И лишь через несколько минут хозяин постоялого двора  вспомина-
ет, что этот певун так и не расплатился за ужин...

                              К О Н Е Ц