|
|
||
Один рассказ из уже вышедшего сборника "Морские Истории". Полностью читать здесь: https://www.litres.ru/ivan-muravev/morskie-istorii/ | ||
Иногда так бывает...
Разбирая старые вещи и документы, находишь вдруг неказистый запечатанный конверт. Из любопытства открываешь его, читаешь письмо, которое когда-то давно не удосужился распечатать - и понимаешь, что, не сделав это тогда, ты упустил что-то важное, что-то, что могло изменить твою жизнь, к добру ли, к худу ли...
Иногда так бывает...
На рассвете, в заурядной гостинице заурядного города, выходя из утренней полудрёмы, вдруг с неожиданным озарением понимаешь, что события последних лет жизни тебе приснились, что груза ошибок и потерь на самом деле нет, что можно всё начать с начала - и, осторожно и радостно, ждёшь с замиранием сердца, пока вернётся настоящая память о прошедшем.
Иногда так бывает...
Встречаешь на просторах Сети давних знакомых, с кем работал, пел и пил когда-то. Этот угрюмый толстяк в дорогом костюме когда-то, весёлый и голодный, звал к себе в артель. Артель, ни разу не сменив названия, сменила душу, превратилась в синдикат, символ олигархического настоящего.
И тогда, оборачиваясь в прошлое, видишь в жизни не линию, а множество узлов и ветвлений некоего дерева, и хочется попробовать, а что, если бы... Пройтись по развилкам, отыскать потерянных друзей, помочь тем, кто в помощи нуждался, выйти за горизонт... Увы, такие путешествия возможны разве что мысленно. Одно из них вы сейчас читаете. В рассказе все события, вплоть до самых мелких, происходили в действительности, все действующие лица имеют своих прототипов. В нём есть только один вымышленный персонаж. Это - автор.
Звёзды - невод,
Рыбы - мы,
Боги - призраки у тьмы.
Эта история началась в сентябре 1993-го, когда я вновь оказался без работы. Надо сказать, что я не очень удивился: время вокруг стояло интересное, ничего нельзя было знать заранее и мало кто планировал будущее больше чем на месяц вперёд. Уже несколько раз, просыпаясь поутру, мы узнавали, что живём в совсем новой стране, а, приходя в магазин, могли обнаружить выросший за ночь лишний нолик на ценниках. С занятиями творилась та же чехарда: третий год подряд в конце лета очередное место работы приказывало долго жить. Сначала это был институт, которому под корень срезали финансирование, и только в паре лабораторий теплилась жизнь на скудном пайке зарубежных грантов. Моей лаборатории среди счастливчиков не оказалось. Потом это было совместное предприятие, как шутили его сотрудники, "по упаковке и вывозу мозгов", но формально изображающее инженерную деятельность. По истощению мозгов СП закрылось, вывалив шлак на улицу. И вот теперь МГУ-шный технопарк гостеприимно распахнул для нас свои двери - наружу. В очередной раз я оказался предоставлен самому себе посреди осенней Москвы.
Москва, как во все времена, от основания до наших дней, куда-то бежала, суетилась, ругалась и спешила. Очередями в магазинах, лотошниками у метро, пёстрыми объявлениями, заклеившими бахромой все столбы. А над городом пламенела осень с запахом прелых листьев и дымом костров. В парке МГУ мичуринские гибриды окрасились в безумные осенние цвета: алые, ярко-синие, лиловые. Столбы дыма из труб поднимались в штилевом воздухе высоко вверх и казались в свете заката гигантскими колоннами, на которых держится небо. Ясными безлунными ночами я сидел на крошечном балконе моей однушки в Тропарёво, смотрел, как с неба срываются, падая, звёзды и ел разноцветные вычурные яблоки, собранные всё в том же парке МГУ. Однажды вечером, когда яблоки приелись, я постучался к соседу и с его телефона позвонил другу по институту. Через десять минут разговора меня приняли шабашником в яхт-клуб МГУ на окончание парусного сезона. Остававшихся денег как раз хватило на рабочую хэбэшку второго срока и билет на электричку до платформы Хлебниково.
У каждого человека есть заветное место, где он может снять, словно жмущие ботинки, дежурную улыбку или угрюмость, задвинуть в угол десяток лишних лет и пару забот, вылезти из тесной шкуры повседневности. Эти места у всех разные: письменный стол или верстак, бурлящий фестиваль реконструкторов или тишина утренней рыбалки, а то и покой собственных закрытых глаз - но они есть. Человека тянет в своё место с необычайной силой, там он может приоткрыть какую-то часть себя и на миг стать настоящим. Замученный жизнью айтишник, попав на КСП, вспомнит, что и он тоже бард; он будет хлестать шило, в двухсотый раз хохотать над анекдотом про скрученные колки и вести вторым голосом что-нибудь задушевное. А через неделю он будет увлечённо пускать с сыном бумажные самолётики, и нечто знакомое будет в его глазах: они вдвоём создают новое заветное место.
Для меня таким убежищем, среди прочих, был парусный клуб на Пироговском водохранилище. Я бывал там уже второй сезон, сперва проникнув тайком, по знакомству, потом - по законному праву (была у сотрудников технопарка такая льгота). Походил в разных качествах на всех тамошних плавсредствах, даже восстановил один катамаранчик и пробовал на нём гоняться, за недостатком опыта воткнул на порыве в волну и совершил кульбит через мачту, здорово напугав матроса. Был известен в узких яхтсменских кругах как "Тот, кто Летал через Мачту", "Тот, кто Сидел на Столбе" - имена, сделавшие бы честь какому-нибудь ирокезу. Поэтому, увидев меня в невеликой бригаде шабашников, старые мои знакомые скорее обрадовались: будет, кому проследить, чтобы корпуса яхт не приколачивали к зимним стеллажам (были тут в прошлом году умельцы). К метаморфозе из инженера в подёнщики отнеслись философски: время сейчас лихое, бывает всяко; наоборот бывает тоже, но реже.
Как всегда в сентябре, рабочих рук не хватало - студенты погружались в учёбу, и мало кто находил время на выходных съездить не покататься, а "саночки повозить". Наша бригада-ух была нарасхват: спешно подновлялись лодочные сараи, из которых ушлые дачники повыдёргивали доски на "фазенды", чинились рассохшиеся за лето слипы, перекрывались толем крыши. Одну за другой вытаскивали яхты, яхт-клубовцы снимали мачты, подвесные моторы и вообще всё, что можно было снять. Заливали смазку и антифриз, смазывали всё подвижное, обёртывали целлофаном неподвижное, и напоследок укрывали лодочки тентами, готовя к зиме. Вечером в клубной сторожке я заваривал смоляной густоты "лабораторный" чай из жёлтой пачки со слоном, нарезал тонкими ломтиками дорогой фрукт лимон. Чай пили молча, обычные мужские разговоры не клеились. Было отчего.
В клубном здании круглые сутки бубнил телевизор. На наших глазах творилась Новейшая история России, без цензуры и прикрас. В Белом доме парламент и президент громогласно отрешили друг друга от власти, у каждой из противоборствующих групп откуда ни возьмись объявились вооружённые отряды, и можно было только гадать, когда в дело пойдут танки. То, что они пойдут, сомнений уже не было. В близком Шереметьеве взлетали и садились военные борта, у моста через Клязьму встали бронетранспортёры ОМОНа с расчехлёнными стволами. Клуб совсем опустел, после учёбы с политикой ни у кого не оставалось времени на яхты.
Между тем, незаметно среди трудов и волнений приблизился финал нашей шабашки. Среди ясной тишины бабьего лета мы наводили на домики и сараи последний лоск и блеск, а меня одолевали невесёлые думы о том, что опять надо искать работу, соглашаться на что угодно и где угодно, потому что Москва военная не верит вообще ничему. Парусный народ из оставшихся заметил мою хандру. Илья, тот самый институтский знакомый, посоветовал не киснуть раньше времени и сказал, что потенциальных работодателей заманит прямо на место. Так и случилось по слову его, когда в воскресенье перед самым нашим отъездом в яхт-клубе появились Димон и Саныч.
Они шли по асфальтовой дорожке между поставленных на подпорки яхт и куч палой листвы, клубный пиджак Димона пламенел как осенний клён, а в глазах его, когда он притворно-скучающе осматривал наши судёнышки, время от времени взблескивал азарт. Саныч был одет подчёркнуто скромно: свитер грубой вязки, джинсы. Только стетсоновская шляпа его несколько выбивалась из образа. Они подошли, увидев Илью, обменялись с ним рукопожатиями, затем уже вместе направились ко мне. Я, внутренне ухмыляясь, протянул им ладонь, измазанную в тавоте (готовил к зиме подъёмник). Саныч без колебаний пожал мою руку у предплечья, в то время, как напарник его взирал на опасность, грозящую его пиджаку, с беспокойством. Как он вообще ухитряется крутить свой бизнес в юрском парке России девяностых, с такой милой непосредственностью?
Тем не менее, знакомство состоялось. Наскоро досмазав подъёмник, я вытер руки и присоединился к беседе. Тема была интересной: Димон хотел обзавестись яхтой, причём непременно парусной, демонстрируя собеседникам клинический случай моремании в острой стадии. История болезни была типичной. Поехав летом по каким-то бизнес-делам в Грецию, среди беготни, мата и тёрок, он неожиданно обнаружил, что у него есть два свободных часа перед важной встречей и, вместо того, чтобы поехать, как водится, в кабак, решил пройтись по набережной. После чего, забыв про всё, наблюдал, как швартуются и ставят паруса многочисленные яхты, чуть не опоздал на встречу и с тех пор не может найти покоя. Ему всё время видится море. Собеседники понимающе кивали: что тут объяснять, сами такие!
Беседуя, подошли к стоящей на асфальтовом пятачке яхте класса "Дракон" - самой, пожалуй, красивой в клубе. Даже на суше, без мачты, она, казалось, куда-то стремительно летела, на лакированых боках играли отблески невидимых волн.
Что вы думаете, за сколько такую можно выторговать у клуба? - спросил Саныч.
А смысл? - удивился Илья, - Она же необитаемая, гоночная, ходить на ней далеко не выйдет, а гоняться в клубе лучше и веселее. Тогда, может, заказать Микрик в Финляндии?
Вот с этим мы к вам и пришли. Давайте, мы вам расскажем, чего хотим, а вы нам поможете подобрать достойный вариант.
В те доинтернетовские времена информация собиралась долго. Знания почёрпывались из толстых журналов и еще более толстых справочников, хождения по выставкам и собственного опыта. Мы в клубе были достаточно беспристрастны и незашорены, говорили по делу и не пускали пыль в глаза. Димон и Саныч пришли по нужному адресу. Да и по лодкам можно было еще полазить, прикинуть, что к чему.
Мы так и сделали: ходили по яхтам, я примерял на себя роль Вергилия (это легко, особенно когда отворяешь тёмный кокпит уже закрытого к зиме полутонника), Димон лазил следом, постепенно сквозь его восторг всё больше и больше проглядывало разочарование, которое он и выразил в свойственной ему манере по окончании нашего тура:
Чё-то, как-то, не это... То не так, другое... блин...
Я сокрушённо кивнул. Димонова правота была неоспорима. Ну вот, скажите, как уместить в одном корпусе комфорт, обитаемость, малую осадку и скорость? Стоп-стоп-стоп! А с чего мы, собственно, решили, что корпус должен быть один? Мы посмотрели друг на друга и почти синхронно произнесли:
Катамаран!
Катамараны у нас были только гоночные, показывать было нечего. Но можно было теперь расширить поиски, благо журналы теперь были в достатке со всех сторон света. Да и в Фидо, самопальной предтече Интернета, бытовали уже эхо-конференции на эту тему, то есть можно было спросить прицельно и получить, при некотором везении, ответ. По крайней мере, теперь было ясно, что искать. Так вот мы шли по дорожке, успешный коммерсант и сезонный рабочий, говорили о настройках паруса, пока чуть не столкнулись с Ильёй и Санычем. Оба они выглядели одинаково подавленными.
Мы из клуба - сухо отчитался Саныч - Смотрели телевизор, слушали радио. В Москве началось.
Двумя днями позже мы ехали в Москву. Димонов "Паджерик" ровно шуршал по асфальту, мурлыкал дизелем и гудел на скорости багажником. Вёл машину Саныч: у Димона не получалось одновременно следить за дорогой, крутить руль, оборачиваться к нам и размахивать руками, поэтому на въезде на Дмитровку он передал руль напарнику. Дорога была не то, чтобы пустынной, но поток транспорта заметно поредел, и чем дальше мы въезжали в Москву, тем это было заметнее. На вечно запруженной Большой Грузинской не было почти ни души, солнечные лучи простреливали улицу насквозь, ветер катал вороха газет, листовок и плакатов. Саныч остановил машину у подъезда Ильи, я передал его сумку с вещами. Мы поехали дальше, по безлюдным переулкам, по мосту через Москву-реку, справа мелькнул и скрылся почерневший от пожара Белый дом. Во дворе казённого дома сталинской постройки Саныч притормозил.
Этаж помнишь? Давай, там тебя встретят. Отзвонишься потом, как и что. Ни пуха!
Я с бьющимся сердцем послал их к чёрту и устремился по лестнице вверх.
Вот, здесь находится наше производство и сидят программисты. Я вижу, сегодня нет особых авралов, так что нам можно войти. Не помешаем?
Голос моего будущего работодателя лучился радушием, да и сам он, круглый и лысоватый, с носом-картошкой, похожий на артиста Леонова, очень располагал к себе. Тем не менее, я пару раз ловил на себе его взгляды. Радушием в них даже не сквозило. Он, казалось мне, в долю секунды отсканировал и совсем новый, необмятый мой джинсовый костюм, купленный с зарплаты перед самым отъездом, и мозоли с царапинами на руках, и давно не стриженные волосы. Да, столичный лоск за два часа не навести! Что ж, будем показывать интеллект, знания и готовность работать.
Что здесь у нас, Артур? А, понятно, наши партнёры принесли прототип компьютерной игры. Собираются привлекать наши ресурсы, чтобы доделать. Кстати, если проект пойдёт - будем набирать команду программистов.
На экране виднелся кокпит боевого самолёта, изображённый с величайшей тщательностью. За стеклом фонаря летел размазанный от скорости пейзаж, впереди по курсу дрожал едва видимый двухкилевой силуэт.
Управление джойстиком с дублированием на клавиатуре - объяснял, видимо, представитель партнёров, худой и лохматый, с фанатичным блеском в глазах - Вот, тангаж... крен... педали - только с клавиатуры. РУД... это - тяга. Форсаж.
Он бросил истребитель в крутой вираж и сверху клюнул в пике, промчавшись так близко от второго самолёта, что почти задел крыло с жёлто - синим кругом.
Сейчас я включу режим карты. Тут у нас введён Таманский полуостров и Керчь...
Мы снова оказались за стеклянной дверью. Я всё еще был под впечатлением увиденного, и вопрос моего потенциального работодателя застал меня врасплох:
Ну что, пойдёшь работать на этот проект?
Я обернулся и увидел его взгляд, даже тень взгляда, после которого глаза приняли прежнее добродушное выражение. Я еще подумал, понимая, что сказанные слова невозможно взять обратно, и ответил:
Только если будет другая карта. И воюющие стороны.
Интересно, почему? Мне доказывали, что в сюжете-то как раз и есть самая изюминка.
Вот поэтому и не хочу, чтобы дети в это играли. Играть в такую войну - значит, привыкать к её возможности.
Он уже не прятал взгляд и не притворялся жизнелюбивым увальнем.
Мне кажется, выбирать работу можно только если есть выбор.
Да. Значит, буду искать дальше.
Значит, бедный, но гордый?
Тут не гордость...
Всё-таки, не выдержал я характер, слишком много было надежд связано с этим визитом. К горлу подкатил комок, глаза предательски защипало. Но только я сделал шаг к лестнице, меня окликнули.
Зайдём к системщикам, им как раз такой нужен. Знающий и честный. Предупреждаю, зарплата хуже, чем у программистов.
Так я начал работать в системном отделе одного из московских НПО, умудрившихся выкрутиться в мутном вихре девяностых и даже не скатиться в торговлю чулками и кассетами. За валом работы почти не оставалось времени, поэтому димоновым заказом я занимался урывками. Составлял каталог, сравнивал надёжность моделей и, может быть, пришёл бы к достойным вариантам где-нибудь к лету девяносто четвёртого, но на меня у судьбы, в лице Димона, были иные планы.
Народная примета гласит: если тебе звонят в пять утра и говорят: "Кароче!" - это Димон. Голос из трубки жужжал бодрым Карлсоном:
Кароче, слухай сюда! Я тут, типа, нашёл. Прикинь, тримаран! Десять метров, в натуре, каюты, все дела!
Ух ты! Поздравляю! На смотрины пригласишь?
Да всё круче! Я тя на самовывоз хочу припахать. В команду, канкретна!
Моя сонливость в момент куда-то делась.
Ого, спасибо, Димыч! А когда, и где эта лодочка?
Лодка ваще заводская. Где-то под Одессой, на заводе стоит. Самовывоз, ну, ты понял. Её надо пригнать. Думаю сначала до Ростова, а потом посмотрим, куда.
От Одессы до Ростова - это серьёзный перегон. Кто в команде?
Команда-ух, ты, да я. Шучу, шучу! Ты же в больших лодках не копенгаген? Ну и я, сам знаешь, валенок. Найдём кого-нибудь. У тебя есть кто на примете?
Боюсь, что нет - я почесал в затылке, разгоняя сон - Вот, разве что, Илью задействовать, может, он знает.
А я ему уже звонил, вот тока что. Прикинь, он сначала "хочу" сказал, потом проснулся. Так что, все там будем, гы! Бывай!
Димон давно уже положил трубку, а я всё стоял, держал её у самого уха и слушал короткие гудки. И казалось мне, что в эти гудки вплетаются крики чаек, свист ветра в снастях и бесконечный рокот волн.
Дождавшись более позднего утра (видит бог, мне это нелегко далось!) я дозвонился Илье, и у нас началась неспешная подгогтовка к новому для нас делу, с элементами хаоса в виде Димона. То он притаскивал груду каких-то навороченных спасжилетов с лиловыми штампами воинской части ("зацени, братан, вещь!"), то появлялся в фуражке-капитанке, отпустив бороду. Одна только его эпопея с картами Чёрного моря, в то время еще строго ДСП, тянула на хороший детектив. Мы с Ильёй по мере сил и времени участвовали в его пиратских рейдах на барахолки Москвы. А на московских барахолках в то интересное время можно было купить, по выражению Саныча, "всё, от папы с мамой до атомной бомбы". Наша роль, большей частью, заключалась в том, чтобы напоминать ярому судовладельцу, что у него будет в собственности не крейсер, и ему совсем не нужен, пусть даже очень хороший, надувной спасательный плот от БПК "Адмирал Чабаненко".
На какой-то стадии подготовки мы вспомнили о том, что на яхте нужен бинокль, компас и секстант. Ночной бинокль был бы еще лучше. Сказано - сделано, и вот уже димонов "Паджеро" несётся в Красногорск, где был в то время хороший заводской магазин по продаже оптики. В магазине нас встретили пустые полки, только кое-где по углам таились пыльные фотоаппараты.
Не, я чо-то не понял... А где всё?! - насупился Димон.
А всё раскупили, мальчики! - отвечала радостная продавщица - Вот недавно приехали, и всё купили. Такие вежливые ребята, горцы.
И чо, и ночные бинокли тоже?
И ночные бинокли, и прицелы инфракрасные. И даже эту здоровенную дуру конверсионную, два года об неё спотыкались, всё купили. Весь склад вымели. Фотоаппаратик не нужен?
Это был серьёзный удар. Во многочисленных "комках", как мы уже узнавали, ночные бинокли были только под заказ. С горя мы заехали на радиорынок в Митино, где Димон обзавёлся настоящим морским цейссовским биноклем, тяжелым, как зараза. Я у того же продавца на свои кровные приобрёл компас с визиром и линзой - нужную вещь для взятия пеленгов.
В материальном плане мы были уже хоть как-то подготовлены, а вот шкипер на перегон всё не находился. Это было понятно: все хорошие капитаны были заняты и держались за место, те, кто похуже и пошустрей - ушли в торговлю, используя связи в "комках". Оставшихся брать было, по выражению Димона, стрёмно. Одно время нашей затеей интересовался действительно яхтенный капитан с весьма впечатляющим стажем, но потом он нашёл по объявлению каких-то англичан и уехал шкиперить в Южную Африку. Димон выдумывал всё новые пословицы про безрыбье, большей частью нецензурные, и день ото дня мрачнел. Когда мы уже совсем отчаялись, на адрес клуба пришло письмо. Свои услуги предлагал капитан Изумрудов.
Мы перечитывали сухие строчки резюме, отпечатанные на машинке. Мы рассматривали серые тусклые копии трудовой книжки, читали характеристику с печатью Одесского морского пароходства, и понимали - вот оно, наше везенье, наш счастливый билет на перегон. В конце резюме был домашний телефон. Димон позвонил на него сразу же, был у него на телефоне выход на межгород. Сквозь треск и шорох пробился уверенный и радушный голос. Димон объяснил ситуацию, невероятным усилием воли не сбившись на "братковский" стиль. Голос в трубке заверил, что не видит ничего сложного, что, да, он готов предоставить услуги шкипера. Надо только договориться о времени и дать ему осмотреть перегоняемое судно. С нами беседовал человек, знакомый с морем не понаслышке. Илья, вслушивающийся в разговор, медленно поднял вверх большой палец.
С этого момента события поскакали галопом. Утрясание времени, выбивание на работе двух недель отпуска, упаковка бесчисленных необходимых вещей, ураганная последняя закупка - и вот уже Внуковский экспресс мчит нас с Димоном от "Юго-Западной". Он собирался прибыть на пару дней пораньше нас, оформить все бумаги и принять лодочку. Как всегда, нашлось неотложное последнее дело - Димон лихорадочно вписывал мои паспортные данные в список команды, шипя сквозь зубы при каждом толчке автобуса. Потом, зачем-то, нужны были данные из трудовой книжки, о прописке, еще откуда-то, и в результате мы оказались на высадке во Внуково последними. Я помог Димону дотащить до приема багажа два чудовищных клетчатых баула модели "радость челнока", помахал ему на прощанье, а сам отправился домой. Там меня ждали такие же сумки и билет на вечерний поезд до Киева. Уже когда я садился в автобус, ужасная мысль пронзила меня иглой: паспорт! Я впопыхах забыл его выложить, и сейчас он летел в Одессу в димоновой папке! Бежать в аэропорт в надежде, что рейс задержат или отменят? Скорее всего, бестолку: он должен быть уже в воздухе. Связываться с Димоном? Бессмысленно, на пересылку паспорта обратно уйдут дни, меня никто ждать не будет. Что же делать?
В таком сокрушённом состоянии я вернулся домой, сел у сумок в прихожей и задумался. Солнечный луч полз по паркету, отмеряя минуты дня; до отправления поезда оставалось меньше двух часов. Где-то за окном, в невидимой дали, шуршало галькой Чёрное море, и на площадке неведомого завода ждал тримаран. Эх, будь, что будет! В крайнем случае, высадят с поезда, доберусь обратно. Я взял в качестве последней надежды серую ксерокопию первой страницы паспорта, и, навьючившись сумками, закрыл за собой дверь.
Киевский вокзал с непривычки ошарашивает. Это вам не провинциальный Савёловский, не строгий Белорусский, и даже не запутанный-перепутанный Курский. Здесь всё другое - и громкоголосая толпа, и немосковская яркость красок, и вкуснющие запахи из сумок и баулов у приезжих. Всё это бурлит и толпится в узеньких переходах, перекликается, сверкает глазами, ест домашнюю кукурузу... Только цыган с медведем не хватает! Едва я так подумал - вот и цыгане, тут как тут, правда, почему-то без медведя.
Пятьдесят метров до платформы я шёл против мощного напора толпы, которая крутила и бросала как щепку и меня, и мои тяжеленные сумки. Дойдя, долго и недоверчиво себя ощупывал, проверяя, весь ли я дошёл. Оказалось, даже без потерь, хотя кто-то и успел надрезать в одной из сумок верхний карман. С высоты вагонной ступеньки на меня понимающе смотрела повидавшая всё проводница. Я дал ей билет, она протянула руку за паспортом... Но тут из перехода на платформу повалили цыгане, с детьми и вещами, явно нацелившись на киевский поезд. Проводница, быстро пропустив меня внутрь, встала в проходе, как царь Леонид в Фермопилах. Недолгая осада завершилась нашей победой. Ромалэ, лезшие в вагон с пронзительными криками "Ай, дети! Там дети наши! Пустите!" - замолкли, когда я вывел за уши на белый свет двоих успевших проскочить внутрь цыганят. "Вот ваши крошки, держите!" Свирепое лицо проводницы озарилось улыбкой. По вагонам волной прошёл железный грохот. Поезд тронулся.
За пятнадцать лет до этих событий неожиданный ураган разметал яхты, участвующие в гонках "Fastnet Race". Огромные океанские гоночники теряли мачты, переламывались под натиском волн, опрокидывались кверху килем. В то же время нашлись яхточки, которые продолжали гонку сквозь штормовое море, многие и похлипче, и поменьше, чем сокрушенные гиганты. Удача? Меньший риск? Возможно, но еще, в паре случаев уж точно, было и другое. "Я выбрал курс, чтобы ветер был нам попутным. Так его сила ощущалась меньше.. Самым трудным было оставаться на волне, не съезжая вниз и не выходя вверх, на гребень. Это чем-то напоминало серфинг. Мы двигались вместе с ветром и волнами".
Через пять лет после этих событий в маленьком додзё в университетском районе Питтсбурга Кагеяма-сэнсэй скажет мне: "Ты борешься, упираясь изо всех сил. Тебе правда так важно остановить мой кулак? Зачем, если он может пройти мимо тебя? Я вот не могу ударить воздух, он уходит с пути".
А я-нынешний, я смотрю в окно поезда на уплывающий вокзал. Я еще не читал об урагане Фастнета, еще не заходил в чайный магазинчик в Питтсбурге. Но, уезжая в другую страну без паспорта, потеряв адрес места встречи во взрезанном кармане, я спокоен. Что ж, будем как ветер...
Мне достался билет в "жёсткое купе" - было в то время на некоторых поездах такое, купе без белья и матрацев. На этот случай, и еще на перегон, я вёз с собой старый повидавший жизнь спальник. Клацнув, отошла в сторону дверь.
Добрий вечiр!
И вам добрый вечер!
Три места в купе занимали "заробитчане", возвращающиеся домой с какой-то московской шабашки. Два здоровых парня, Андрий и Левко, и старший над ними, длинноусый серьёзный мужик, загорелый в цвет старого кирпича, представившийся как Дядько Васыль. Как опоздавшему, мне досталась задняя верхняя полка, где я и расположился со всем удобством, с трудом разместив своё добро на третьей между тюками попутчиков. Кажется, я понял, для чего они путешествуют в купе: тут элементарно больше места.
Слово за слово, завязался обычный железнодорожный трёп, в традиционном русско-украинском антураже, разве что вместо белобокой курицы были ломти жёлтого духмяного самосольного сала (э-эх, хлопче, да разве это - сало? Ни перца, ни вкуса. Вот у нас в Виннице...). Я выпросил у проводницы не положенный в жёстком купе чай. Когда я появился в купе с гремящими подстаканниками, да еще и с блюдечком тоненьких лимонных долек, мой невидимый вес в обществе заметно вырос, а когда я, решась, объяснил мои трудности с паспортом, вообще взлетел. Парни отчего-то решили, что на катамаране ждёт меня зазноба, о которой я умолчал из рыцарских чувств. Дядько Васыль, подумав, вынес вердикт:
Нэ журысь, хлопче, мы тебя в ящик над дверью спрячем и сумками заставим. Еще с проводницей договориться, но тут уж ты сам. Сможешь? - и поглядел на меня испытующе.
Договориться с проводницей после совместных Фермопил оказалось не особо трудно. Серая ксерокопия паспорта убедила её, что я не опасный преступник, а обычный человек в трудных обстоятельствах. Вот так и вышло, что возглас "Громадяне, увага! Митниця!" застал меня скорчившимся в три погибели в тесном и невозможно пыльном ящике, забаррикадированном сумками. Попутчики постарались на совесть - я едва видел отблеск фонарика и еле слышал бубненье голосов:
Так, а шо у вас здесь? Ваша сумка?
Моя - ответил голос Дядьки Васыля. Холодок пробежал по спине: я услышал звук расстёгиваемой молнии на моей суме.
Та-а-ак. Это шо такое? - в незнакомом голосе послышались нотки возбуждения.
Жилет это, рабочий. Светоотражающий. Личные вещи.
А это шо?
Где? А, это - страховочные ремни, для работы на высоте.
Ага. Ну, закрывай. - и свет фонарика стал ярче. Я понял, что таможенник, встав на полку, светит прямо в ящик - Так, здесь у нас шо?
Личные вещи. Больше ничего нет.
Доставай, посмотрим!
Меня пробил холодный пот.
Пане лейтенанту, там ничего. Нет. Совсем Ни-че-го.
В голосе Дядьки Васыля послышались прямо-таки джедайские нотки. Луч фонарика дрогнул, ушел, свет погас.
Дождавшись, пока шаги удалятся по коридору я, с трудом разогнувшись, вылез из-за тюков, от души поблагодарил соседей по купе. Потом, когда таможня неспешно, вразвалочку убыла в соседний вагон, прокрался в туалет и долго плескался там, отчищаясь от пыли и какой-то непонятной трухи, которой был щедро усыпан ящик. Приведя себя в человеческий вид, проскользнул в уже спящее купе и, едва взобравшись на полку, сам рухнул в тёмный колодец сна.
Проснулся я, когда за окном серый цвет уже сменился розовым, а поезд, сбавив ход, постукивал по стыкам в дальних предместьях Киева. Мои попутчики, проснувшиеся и одетые, сидели за стором и вели очень тихую беседу. Говорил Андрий:
Я, дядько, ездить больше не хочу. Ломаешься там как батрак, полгода, и всякий прыщ с деньгами тобой помыкает. Думал, на дом себе заработаю, на машину... А не выходит на дом. На сарай, разве что.
Не умеешь еще, вот и зарабатываешь мало. Как научитесь, станете зарабатывать, дальше - больше. У тебя получится, я знаю. А машина - вот зимой съездим в Польшу, вернёшься уже на своей. Там они дешевле, да и я там механика знаю, из честных.
А я, может, сам хочу. - с каким-то отчаяньем произнёс Андрий - К нам вербовщик приезжал. В наёмники звал, в Боснию. Там жолняру по тысяче долларов в месяц платят. Кормят бесплатно, одежда, сброя... Ну и что взял - твоё.
Вот радость-то - громыхнуло дальним громом из-за стола - таких же, как ты, грабить. А тысяча долларов - попадёт тебе осколок в живот, вот сюда (за столом кто-то громко икнул), и чем они помогут? Жизнь ты на них купишь?
Внизу замолчали. За окним тянулись промышленные зоны, переплетения стрелок. Навстречу нам с гудением и стуком проносились электрички. Близился город.
А потом был ярчайший рассвет на Центральном вокзале Киева, и весёлая сутолока, и возгласы встречающих. Оставив сумы в камере хранения, я отправился бродить по Киеву и намотал по его улочкам, наверное, километров тридцать. Тропинки, асфальтовые и дикие, вели меня на кручи над Днепром, вниз и снова вверх, среди новых кварталов, среди старых кварталов, между домов совсем уже старинных, чуть не посполитых времён. Шелестел клёнами Андреевский спуск, грели на солнышке старые булыжные кости валы Детинца, вдали звенели колокола Софии. Дальше, дальше - и вот уже Берестов, и Лавра, и ботанический сад... Уже совсем под вечер, на полпути к вокзалу, я приземлился отдохнуть на террасе малюсенького кафе. Там подавали настоящий чай, а не дежурный пакетиковый суррогат, и я смаковал его, отдыхая, а мимо в вечерней дымке плыли в закат невозможной красоты киевлянки.
В Одессе с ночи свирепствовал восьмибальный шторм. Это было первое, что я узнал на вокзале. Вокруг было мрачно: грохот дождя по крыше, тьма за вокзальными окнами и толпа у выхода. На улице было еще неприветливее. Ветер рвал листву, гнал струи дождя, катил по пустынным улицам мусорные баки. Выходить не решался никто. Но вот толпа зашевелилась, и через неё пробрался парень, поглядел вокруг, надвинул на лоб кепарик:
Эй, кто со мной бегом до трамвая?
И по-спринтерски рванул через ливень.
Я принял вызов, и через полминуты ввалился на трамвайную остановку, мокрый до нитки. В кроссовках гнусно хлюпало и обещало насморк. Подъехавший трамвай приветливо открыл двери: внутри было светло, тепло и сухо. На окне висело самопальное объявление: "Высовывайтесь-высовывайтесь! Один тут уже высунулся". Над выходом красовалось еще одно: "Чтоб вы так доехали, как заплатили!" Да, я в Одессе.
Трамвай шёл медленно, осторожно переходя вброд залитые перекрёстки, искря и покачиваясь от ветра. У автовокзала выпустил единственного пассажира - меня, и укатил на кольцо. Вот он, автовокзал, вот расписание автобусов, вот касса. Не хватает одного. Из порезанной еще в Мосве сумки незадачливый воришка утащил свёрнутую бумагу с телефоном и адресом места. Единственное, что я помнил - это маршрут (за Южным портом в сторону Николаева) и название места - Седьмая площадка. Что ж, говорят, язык до Киева доведёт. Посмотрим, как насчёт площадки.
Через пятнадцать минут распросов вокруг меня была толпа не толпа, но человек десять точно. Все громко вспоминали различные заводы, каких на побережье оказалось немало, водили пальцами по карте, время от времени уличая друг друга в невежестве и небрежении географией родного края. Кто-то посоветовал спросить у водителей автобусов, на что я смог только сардонически улыбнуться. По моему московскому опыту, за пределами маршрута для них были сплошные белые пятна и земли псоглавцев. "А ты не хмыкай, ты спроси!" - парировали мне - "Тут кое-кто по тридцать лет водит". И случилось чудо. Первый же водитель, коренастый пышноусый дед, не только знал точно это место, но и начертил мне кроку прохода от остановки. "Иначе не доберёшься, заблудишься".
Купив билет и переодевшись в единственную сухую сменку, коей были футболка, треники и шлёпанцы, решил скоротать время, бродя по окрестностям и купить съестного в дорогу. Дождь уже перестал, только ветер шумел листвой и погромыхивал жестью на крышах. После визита на близкую Молдаванку желудок и рюкзачок стал заметно тяжелее, а кошелёк, соответственно, легче. Я готов был уже вернуться на автовокзал, как вдруг мне на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.
Проверка паспортного режима, "Беркут". Ваши документы?
Я обернулся. Справа и слева редкой цепочкой стояли очень неприветливые люди в камуфляже и с оружием. Ловить было нечего. Убегать не хотелось. У меня была лишь секунда сориентироваться и выкрутиться. Интуиция с неслышным воем вышла на форсаж. Через секунду на беркутовца глядел уже совсем другой человек.
А щё такое, или уже нельзя вийти из дому без паспорта?
Вы шо, живёте поблизости?
Таки да, на Люсиновской, сорок два.
Это на углу, где химчистка?
Извините мене, но химчистка в тридцать третьем, напротив. Если хочете, пойдёмте, я усё покажу.
Меня не стали задерживать, только проследили, как молодой человек из хорошей, но, вэй, чуточку бедной, семьи идёт уже домой к мамочке. Осталось свернуть в нужный двор, и переулками - к автостанции. М-да, никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу...
Всё остальное по сравнению с бурным началом дня казалось уже незначительным. Полтора часа на автобусе, километры пешком через бесчисленные промзоны Южного порта, закрытые ворота Седьмой площадки, недоверчивый сторож - всё это было только мелкими преградами на пути к цели. У меня были силы их преодолеть, и даже площадочный цербер при упоминании Дмитрий-Юрьевича (истинное имя Димона, дающее власть над живыми), ворча, удалился. В закатном свете передо мной высился стоящий на киле тримаран, и был он прекрасен. Я взобрался на кокпит, втащил багаж и разложил спальник на нагретой солнцем палубе. До завтра, до нашего выхода в море, оставалось совсем чуть-чуть.
Просыпаться можно по-разному. От трезвона будильника и крика: "Рота, ПА-АДЪЁМ!". От плача ребёнка и его же хихиканья, тут как повезёт. От крика петуха в ночи и тявканья шакалов за эфемерной стенкой палатки. Но мало что может сравниться с пробуждением в свете раннего утра под бирюзовым куполом неба. Ветер доносит до тебя запах моря и степи, с лёгким привкусом дыма из порта. Над тобой гомонят чайки, вдали плещут волны.
В салон проникнуть не удалось: проход был тщательно закрыт. Фундаментальный замок начисто отрубал всякую надежду. Оставалось ждать. В ожидании я прошёл по лодочке, проверил снасти. Затем, распаковав сумки, начал подвинчивать слегка разболтанные леерные стойки.
Илюха, смари, кто приехал! А ты: "Не приедет, побоится!". С тебя Хеннеси, лошпет!
Вопль Димона не спутаешь ни с чем. Я спрыгнул с борта навстречу ему, и Илье, и еще какому-то бородатому красноносому дядьке, чем-то похожему на растрёпанного Санта-Клауса.
Вот, Викторпалыч, познакомьтесь, тот самый матрос. Прибыл в запломбированном вагоне из Германии. Виктор Палыч Изумрудов, наш капитан.
Очень приятно! - цепкие глаза Изумрудова обежали меня с головы до ног, затем сощурились в улыбке - Наслышан, наслышан. Что ж, рад прибытию и, раз команда в сборе, можно спускать судно на воду.
Пока ждали подъёмник, Димон отвёл меня в сторону. Он до сих пор не мог отойти от встречи:
Ну, братан, ты молоток! А то Изумрудов уже плешь проел - и он притворно застонал, издеваясь: - Ой, как же так, а вдруг приедет, а никого нет; ой, давайте я со своей командой пойду... Типа, добрый.
А что, у него и команда есть?
Ага. Прикинь, я приехал, покупка, бумаги, туда-сюда - а он, хопа! - нагнал каких-то муфлонов, типа: вот, перегонная команда. Ну, я с ним перетёр канкретна, он всё понял, тока вот ноет.
Зачем это ему, как ты думаешь? Он что, нам не доверяет?
Ну и это тоже, но это как бы пофиг. Еще бабок хочет срубить по-лёгкому. За одного его башлять, или с гоблинами - есть разница.
Тут подполз наконец кран, и тягач, и на следующие два часа у нас появилось занятие. Мы страховали тримаран во время спуска на воду, швартовали его к стенке, сновали бурундуками между берегом и кокпитом, набивая лодочку всем необходимым в плаваньи, раскатывали шланги и наполняли танк водой, а потом заправлялись солярой из тяжеленных армейских канистр ("В порту заправка - дикий геморрой!" - тоном знатока заметил Илья, уже знакомый с местными обычаями). Напоследок Димон с таинственным видом выстроил нас на пирсе. В руках у него появилась четвертушка шампанского.
Щас, народ, тут это, надо. Чтобы чисто грамотно всё.
Он посерьёзнел и подтянулся.
Служи нам верой и правдой, а мы тебя будем беречь и чинить, если что. Крещу тебя именем "Пеликан"! - и с размаху запустил в якорь. Хлопнуло, брызнуло на корпус пеной, осколки блеснули в тёмной воде канала. Слева от меня шумно сглотнул Изумрудов.
Ничо, кэп, я для нас тоже приберёг всякого. Илюха, молчи! Я знаю, сухой закон и вооще. Так это на конец путешествия. Ну что, вы на борт, а я за важным!
Капитан Изумрудов бодрым колобком перекатился с пирса на тримаран, а вслед за ним - мы с Ильёй, готовиться к отчаливанию. Дизель завёлся не сразу: почихал, выбросил густое сизое облако и только после этого забормотал на низких оборотах. "Странно" - почесал бороду капитан - "вроде же, только что откапиталенный... Присматривайте за ним, ребятки!". Тут к бурчанью двигателя добавился еще один звук, гораздо тоньше. Это с кормы на утлой моторочке, собранной, казалось, из фанеры, подъехал Димон. Кроме него в лодочке уместилась пара пластиковых канистр с водой и набитое льдом ведро, из которого торчали букетом разноцветные горлышки. "Ну вот, тузик есть, ведро есть, теперь можно и в плаванье!"
Ведро занимает особое место в арсенале яхтсмена. Обычное, пластиковое, оно является столь же непременным атрибутом настоящей яхты, как руль и паруса. Практическая ценность его неоспорима. Им зачёрпывают забортной воды для утреннего омовения (от банального умывания до коварного облития соседа по кокпиту). В него опускают бьющихся рыб свежего улова. Плеснув из него на горячую палубу, делают ее прохладной и дышащей морем. Набив льдом, превращают в дополнительный холодильник для разнообразных морских напитков. Ведро можно поднять на мачте как заменитель сигнала "чёрный шар"; сбросив в воду на прочном лине, красиво оттормозиться у причала; в шторм использовать, как плавучий якорь; и даже, если оно после этого всё еще держит воду, использовать, чтобы надраить палубу.
Гораздо важнее неизмеримая психологическая ценность ведра. Всякий, кто видит на борту сей предмет яхтенного обихода, подсознательно делает вывод, что обладатель его - человек надёжный и обстоятельный. Такому можно доверить ключ от маринского душа без риска, что туда набегут все яхтсмены в округе, или, например одолжить ключ на 12, а то и какой-нибудь другой предмет, который путешественник мог совершенно случайно потерять. Вот, что подумает собеседник: "Любой, кто прошёл дневные и ночные переходы, шторма и авралы, швартовки в битком набитых маринах и разборки с портовыми властями, и при этом сохранил своё ведро - вполне заслуживает доверия".
Мы неспешно, по-деловому, отчалили, на малом ходу пошли из канала, раздвигая форштевнями смолянисто-густую с радужным отливом воду. Оповестили о выходе по радио (да, у нас была с собой рация системы "Пирс", предмет особой димоновой гордости), дождались разрешения от диспетчера. Потом аккуратно, мимо бокастых ржавых угольщиков, мимо громады сухогруза, растопырившего грузовые стрелы, по самой кромке фарватера выбрались из акватории порта. Нас обволокло янтарно-жёлтое сияние солнца и масляный блеск штилевого моря. Влажная дымка скрыла от нас горизонт, только чёрные верхушки кранов еще маячили над полосой тумана. Скоро пропали и они, и "Пеликан" оказался один между солнцем и морем. Ни облачка на небе, ни дыма на горизонте - только небо, море и мы, как будто весь остальной мир вдруг исчез. Капитан доверил Димону румпель, а сам только поглядывал на небо, на компас и по сторонам. Мы с Ильёй обживали каюты. Нас разместили в боковых поплавках, в каждом из которых гением неведомого дизайнера было оборудовано по спальному месту. В такую, весьма тесную, каюту залезать и вылезать надо было через большущий пластиковый люк с крышкой выпуклой, словно фонарь истребителя. Лежать там было интересно: волны плескали со всех сторон, и света было достаточно, чтобы читать. Впрочем, лежать не пришлось: мы были припаханы капитаном на работы по яхте. Просто удивительно, сколько на таком, в общем-то, небольшом судёнышке уголков, мест и деталей, требующих внимания! Проверить помпу, разобрать её, собрать и снова проверить. Облить снаружи иллюминаторы, убедиться, что они не протекают. Вычистить поддон под двигателем. И так далее, и так далее. Димон, сменившийся с вахты, облачился в драные шорты и тоже включился в работу, и уже через полчаса, чумазый и пыльный, не отличался от нас с Ильёй, напоминая слегка упитанного брата-близнеца.
Моя очередь стоять на руле подошла уже ближе к вечеру. Я выбрался на кокпит и с удовольствием подставил лицо влажному, тёплому, но всё равно освежающему ветру. "Пеликан", всё так же под двигателем, шёл вдоль широкой песчаной косы. С другой стороны, полускрытый дымкой, угадывался силуэт идущего параллельно нам грузового судна. Солнце, тусклое и мохнатое, клонилось к закату. Небо, уже не синее, а жёлтое, озаряло мир вокруг загадочным потусторонним светом. По-прежнему царил штиль, но по морю шла пологая зыбь.
Ровнее держи, а то, видишь, румпель бьёт - наставлял меня Изумрудов.
Приложив к карте линейку (на кокпите был для этого небольшой столик), провёл линию по заметным одному ему ориентирам, удовлетворённо крякнул:
Ну вот, Тендровскую косу мы прошли. Скоро Железный порт, а там и на якорь можно встать.
На кокпит выбрался красный в серых полосах Димон:
А чо на якорь, я не понял? Ночью можно же идти?
А кто пойдёт? Вы, я вижу, подустали. Время есть, погода пока хорошая, можно первую ночь провести на якоре. А то, знаете, ночью проходить Евпаторию, Севастополь...
Мы не то, чтобы подустали, мы с непривычки валились с ног. Поэтому предложение капитана, особо не чинясь, приняли единогласно. Отдали якорь, перевязали тузик, чтобы не запутать конец в винте или пере руля. С удовольствием и моржовым фырканьем искупались в приятной прохладной воде. Поужинав, расползлись по каютам. Я заснул в полёте, еще не коснувшись матраца. Где-то в середине ночи сквозь плеск волн мне почудился близкий звук мотора, и больше до самого утра ничего не беспокоило.
Мёртвый штиль. Полное безветрие. Колдунчик не шевелится, паруса лежат на стеньгах. А когда по морю ходит зыбь, паруса при качке хлопают о стеньги, наводя невыносимую тоску.
Я произнёс это про себя, проснувшись в сером свете утра и глядя в плексигласовый фонарь каюты. Затем, откинув фонарь, сел и огляделся из поплавка. Туман - это всё, что я увидел. Тёмный силуэт "Пеликана" качался на подросшей с ночи зыби. На корме виднелась неразличимая туманнная фигура. Надев ветровку, поёживаясь от сырости, перебежал на корму. У румпеля, нахохлившись, сидел и злился Димон.
Так, я не понял, а чо люк не закрыл? В "Титаник" решил сыграть? Метнулся быстра!
Что случилось, Димыч?
Да ничо не случилось! Изумрудов, гнида, сбежал!
Я закрыл люк и вернулся. На Димона было жалко смотреть.
Точно сбежал? Может, на берег за чем-нибудь съехал? Вроде, какая-то деревня там была...
И хабара взял чиста на сувениры, да? Сходи вниз, посмотришь.
Я сошёл в салон. Еще вчера набитый, как у любой яхты на переходе, сегодня он казался просторнее. Так... нет рации в гнезде... не видно двух спасиков, которым вчера не нашлось места... исчез немецкий бинокль... канистра с бензином для тузика... На штурманском столике на раскрытых картах белел судовой журнал с вырванной страницей. Да, это всерьёз.
Со своего матраца в корме выбрался Илья, оглядел салон, увидел журнал и застыл. Сверху подошёл Димон. Оглядев место происшествия, заговорил человеческим голосом:
Ну что, бояре? Будем совет держать, что делать.
Что ты имеешь в виду? - спросил слегка ошарашенный Илья.
Можно подойти к берегу, зачалиться и попробовать найти это чмо Изумрудова. Можно пойти в ближайший порт и докупиться снарягой. Можно продолжать перегон.
Они оба посмотрели на меня, как младшего по негласному званию и опыту. Ну да, старинные морские традиции, с меня и начинать.
Сейчас туман - ответил я - а тузика у нас нет. Сколько будем искать эту деревню - непонятно. Изумрудов сбежал ночью и сейчас, наверное, уже продал тузик и едет к себе в Одессу. Я за порт.
Илья и Димон уставились друг на друга. Через несколько секунд безмолвного поединка Илья кивнул, соглашаясь:
Я не знаю, сколько этот туман продержится. В нём будет трудно найти вход в порт. Я бы сделал так: пошёл безопасным курсом, не очень близко к берегу. Развеется туман - сориентируемся, будем искать порт, нет - пойдём дальше. Отметка нашей стоянки на карте есть, от неё и спланируем.
Димон тряхнул головой:
Всё правильно. Идём дальше. Получится - заходим. А эту падлу - и тут он ощерился волчьей улыбкой - эту конкретную падлу я еще отловлю. Во, еще - Илюха, то есть, Илья Евгеньич - принимай шкиперство. Ты тут выходишь самый опытный.
Мы снялись с якоря, вручную вытянув двадцать метров заиленной цепи. Завели движок, опять с помощью ритуальных танцев, и пошли по компасу сквозь туман. Несмотря на штиль, всем нашлось дело: Илья наново заполнял журнал и чертил маршрут, Димон взял румпель, я же бдел на носу: в такой туман вперёдсмотрящий обязателен. Часы шли, и "обязателен" понемногу становилось "бесполезен". Солнце так и не пробилось сквозь серую пелену, а туман сгустился настолько, что сделалось по-вечернему темно. Илья с Димоном в кокпите едва виднелись размытыми силуэтами. Берег или корабль я мог обнаружить только столкнувшись нос к носу. Илье это не нравилось, и поэтому он выудил откуда-то из закромов обрезок железной трубы, привязал к вантам и принялся отбивать туманный сигнал. В принципе, на "Пеликане" изначально была рында, но беглый капитан взял её, вероятно, польстившись на цветной металл. Так что, теперь труба раз в минуту издавала дребезжащий гул, который нёсся сквозь клочья тумана над водой, словно вой Баскервильской собаки над болотами Девоншира. Внезапно я услышал откуда-то спереди ответный сигнал: слабый удар колокола. Сообщив об этом Илье и Димону, я весь обратился в слух. Звук приближался, но источник его по-прежнему оставался невидим. На кокпите затревожились, мы сбавили ход, потом еще, и еще... Наконец сквозь туман проступила странная треугольная тень. "Ну конечно же!" - хлопнул себя по лбу Илья - "Это же буй!" Вот и хорошо, сейчас определимся!
Еще через полминуты на малом ходу мы приблизились к бую. Неимоверно ржавый, обросший бородой водорослей и слоями ракушек, он качался на зыби, время от времени взвякивая. Ни цвета, ни цифр маркировки распознать не было никакой возможности.
Давайте рассуждать логически! - сказал Илья - мы шли одним и тем же курсом, берега не видели, сильного ветра и течения быть не могло, а, значит, это - буй возле мыса Прибойный или Тарханкут. Нас снесло ближе к берегу, чем я рассчитывал, но это ничего. Зато нам теперь известно, где мы находимся. Скоро менять курс, идём на Евпаторию.
Я собрался было занять место на носу, но заметил, что Илья тревожен. На мой безмолвный вопрос он пожал плечами:
Странно это всё. Я скорость смотрел, постоянно было шесть узлов. Мыс Тарханкут мы должны были пройти два часа назад. А получается, еще полчаса минимум. То есть, либо лаг у нас врёт, либо теченье сильное. И еще туман этот, не посмотришь...
Да ладно! Крым большой, не промажем.
Между тем, несмотря на близящийся вечер, ощутимо светлело. Клубы тумана истончались и редели, поднимались вверх. Наконец-то задул ветер и Илья, подождав для верности, распорядился поднять грот. Новенький ярко-белый парус с натугой поднялся на мачту, затрепыхался, расправляя складки, и ровно, с хлопком, натянулся, почувствовав себя в родной стихии. А Димон уже тащил из салона мешок со стакселем.
Мы подняли и стаксель, полюбовались, как бежит "Пеликан" под ветром, зарывая поплавок. Потом Илья выключил дизель. Нас окружила столь знакомая парусному люду тишина. В ней поскрипывает румпель, журчит и плещет вода, тихонько поют под ветром снасти, и что-то внутри тоже поёт и рвётся туда, где сходятся море и небо. Да, туман уже совсем исчез, и стало видно закатное небо, всё в росчерках перистых облаков, а впереди нас на горизонте - полоска земли. Слева от нас, вопреки исправленному курсу на карте, земли не просматривалось вовсе. Илья подумал и решил: "Не страшно, продолжаем тем же курсом, дойдём до берега - разберёмся!" "Пеликан", набрав полные паруса ветра, летел стрелой, на лаге показывалось и девять узлов, и десять, солнце садилось в растущие на горизонте тучи, берег становился всё ближе, расцвечиваясь огнями. Илья забрал немного к югу, чтобы войти в бухту Евпатории, как он предполагал. Берег оказался несколько дальше, чем казалось нам при свете дня, и только в ночной темноте мы приблизились достаточно близко. Мы шли вдоль берега, выискивая ориентиры и маяки.
Да тут среди огней чёрт ногу сломит! - вполголоса ругался Илья - И, как назло, этот... нехороший человек... бинокль попятил. Народ, ищите мигающее!
Легко сказать, ищите, а что делать, когда среди тысяч мерцающих окон, фар машин и уличных фонарей надо найти огонь маяка? О, вот он! - разве можно просмотреть этот яркий белый огонь, оставляющий дорожку на воде! Теперь взять бы на него пеленг, только увы, мой компас пропал. Но можно сосчитать периодичность и длину вспышек и сравнить с картой. Я так и сделал.
Илья, слушай, это - не Евпатория!
То есть, как, не Евпатория?
А так. Два проблеска, две и пять секунд. Такого маяка на карте нет! Разве что они сигнал сменили...
Специально, чтобы запутать нас... Фигня какая-то...
Илья ушел в салон и минут пять отсутствовал. Потом вернулся с круглыми глазами:
Народ, это - Форос. Мы Севастополь прошли!
Вот и хорошо! - обрадовался Димон - Быстрый он у нас, Пеликаша! Разворачивай, кэп!
И то верно. Давайте, майнайте стаксель, а я движок заведу.
Только мы успели спустить стаксель, как огни берега померкли и на нас обрушился шквал.
На что похож внезапный шквал в ночном море? На пробуждение из кошмара, только наоборот. Еще секунду назад ты шёл под парусом вдоль красиво освещённой береговой линии, ветер доносил с берега музыку и смех, и вдруг всё исчезает в чернильной тьме, в которой что-то воет, визжит и рычит, и палуба становится дыбом, и вода летит со всех сторон сразу.
Стихия застала меня с Димоном на палубе. Димон, бросив стаксель, вцепился в мачту, прильнул к ней, скользя по палубе. Меня хватило на отчаянный прыжок, после чего я пихнул мокрый ком стакселя в салон, скатился сам и выбрался, неся спасики и страховку, в кокпит против льющейся по ступенькам воды. Быстрее, быстрее! - взяв спасики в зубы, задраил люк, прицепил страховку и огляделся. В кокпите, раскорячившись и держась непонятно за что, Илья правил тримаран по ветру. Аккуратненько подобраться к нему, закрепить страховку, а вот со спасиком не выйдет, Илья вцепился в румпель и, вперившись в какую-то невидимую точку, ведёт вставший на поплавок тримаран филигранным курсом между разрывом паруса и опрокидыванием. Только и хватило сил, чтобы кивнуть мне, не отрывая глаз от курса. Теперь Димон: вон он, едва видимый возле мачты. До него три метра по заливаемому волнами пластику. Ползу по встающей на дыбы палубе осторожно, с наветра, таща страховочный поводок. Вот и мачта, вот и Димон. Сидит, обхватив мачту, глаза абсолютно серые, безумные. Он, похоже, решил, что мы потерпели крушение.
Димыч! Ди-мыч! Это я. Всё нормально. Тебя сейчас страховочным концом обвяжу, пойдём в кокпит.
Легко сказать, пойдём... У Димона руки не разжимаются, закоченели на мачте. Вижу, он что-то шепчет, но ничего не слышно сквозь воющий ветер. Приникаю ухом к его лицу, слышу:
В к-карм-мане. В-вынь. Д-д-дай мне.
Охлопываю его карманы, в штанах справа что-то есть. С трудом вытаскиваю плоскую флягу, отвинчиваю пробку. Так и есть, коньяк. Подношу, и Димон впивается в горлышко. Через полминуты смотрит на меня уже осмысленным взглядом, отлипает от мачты и мы вместе, как пара пьяниц ползём в кокпит. Вовремя: Илья держится из последних сил. Кричит мне в ухо:
Держи румпель! Просто держи, прямо!
И оставляет меня держать рвущиеся куда-то под бушующим ветром три тонны "Пеликана". Румпель бьётся под руками, будто и впрямь живое существо. Сверху набегают порывы, раздувают до самых вант вытравленный грот, отчего тримаран ускоряет и без того жутко-стремительный бег. Мы пронзаем разошедшиеся волны, вскакиваем на гребни, и надо держать ухо востро, чтобы, скатываясь с волны, не уйти под ветер, чтобы не накрениться сверх меры... Постепенно начинает получаться, и уже не хаос ощущаешь вокруг, а суровую, безжалостную, но ясную стихию. Вот сейчас дунет - а мы довернёмся к ветру. Вот волна: полого взбежать на гребень, и так же полого - вниз. Ох ты ж! На спуске внезапно дунул ветер, и понёс "Пеликана" вместе с волной, как лёгонькую доску серфингиста, легко и мягко, под самым гребнем. Что-то случилось вокруг... или, может, внутри? Как будто попал в некий фокус, в баланс, в глаз бури. Нет больше борьбы со стихией, а есть невероятно долгое скольжение по волне, похожее на полёт, есть ветер, на такой скорости ровный и не жестокий. Тонкое равновесие, грань, отделяющая ужас от восторга. За этой гранью - соскальзывание с гребня носом в волну, мгновенный кувырок и треск лопающегося корпуса. За ней - потеря скорости, и парус, растерзанный налетевшим ветром, и сломанная мачта. Но я, и "Пеликан", и Димон с Ильёй - по эту сторону. Там, где восторг.
Ветер порвал в лоскуты тучи. Между ними выплыла полная луна и осветила бурное море и натянутые снасти "Пеликана". Димон, оставшийся в кокпите (а я и не заметил!) повернул ко мне восхищённое лицо.
А-хре-неть! - сказал он - Братве расскажу - не поверят.
Тримаран продолжал нестись сквозь ночь на гребне волны, лаг давно уже заклинило на пятнадцати узлах. Огни берега пропали за горизонтом, только луч маяка изредка пробивался между гребней.
С трудом протиснувшись в люк, из салона вылез переодетый Илья, уже в спасике и страховке. Огляделся вокруг и обратился к нам:
Идём прежним курсом, пока ветер не стихнет! Грот смайнать не выйдет. Движок не заводится.
Кажется, мы попали... В неверном свете лампочки дизель блестел металлом и шаровой краской. Он выглядел как новенький, только почему-то не хотел заводиться. Масло, тосол, напряжение на свечах - всё было в норме. Из топливного шланга исправно текла соляра.
После третьей попытки завестись Илья прекратил издевательство над усопшим, и в салоне воцарился траур. Молчание прервал Димон, весьма нетактичным образом. Он отодвинул в сторону Илью, хряпнул на пайолы увесистый ящик с инструментами, витиевато выругался и расстелил возле движка чехол от стакселя.
Димыч, эй, Димыч! А что ты делать собираешься? - робко спросил Илья.
Позагорать тут решил, гы! - Димон подмигнул ошарашенному Илье - Двигло смотреть, вот чо! Не боись, хуже не будет, ибо некуда!
А ты - ты можешь?
Да чо там мочь? Мой движок, хочу - разберу, хочу, велосипед соберу.
Интересно... - богатая событиями ночь начала сказываться. Илью тормознуло.
Раз стоишь, фонарик возьми, посветишь.
Ветер, уже не штормовой, но пока еще сильный, продолжал мчать нас в ночь. Я согрелся в спасике, и даже решил привестись ближе к ветру, чтобы не улететь уже совсем в Турцию. Мало-помалу у меня начало получаться, и "Пеликан", хоть и кренясь, нёсся уже в галфвинд почти строго на восток. В салоне мерцала лампочка и сквозь шум ветра доносились спокойные нотки разговора. Время от времени оттуда взблескивал случайный фонарь, я жмурился, чтобы сохранить ночное зрение, и продолжал вести тримаран по компасу и ветру. Луна поднялась, прошла зенит, всё больше хотелось спать. Когда небо по курсу начало светлеть, внизу подо мной что-то фыркнуло, зарокотало, и в морской ветер вплелась дымная струя. Наружу, обтирая руки ветошью, вразвалочку поднялся Димон. Огляделся, сплюнул за борт:
Откапиталили они дизель.. Шоб их самих так в морге капиталили! Всего ремонта - одна покраска.
Ты что, его починил?
Починить не починил, но от г@вна очистил. Ага, Илюха тоже завис.
Он заржал.
Пять лет в МАИ - это вам не хухры-мухры! - посмотрел на обалделого меня и ухмыльнулся - А ты чо думал, я - дитя Больших бульваров?
С работающим дизелем мы смогли зарифить, наконец, грот, привестись максимально круто к ветру и продолжить путь на северо-восток. Где-то там, за розовеющим горизонтом, нас ждало Азовское море.
...Ветер тогда прекратился, и море безветренной гладью
Пред Одиссеем простерлось. Высоко взнесенный волною,
Зорко вперед заглянул он и землю вдали вдруг увидел...
...Двенадцатого октября, через месяц и шесть дней после отплытия с острова Гомера, наблюдателем на мачте была замечена земля. Вот он, Новый Свет, Божией милостью дарованный нам!...
Для нас, между тем, часы шли за часами. Уже давно рассвело, уже взошло солнце. Море просматривалось до самого горизонта. Ветер дул ровно, мы снова поставили стаксель, и "Пеликан" делал хороших десять узлов... но, насколько видел глаз, земли видно не было. Дело в том, что весь первый час вчерашнего шторма никто из нас не смотрел ни на часы, ни на компас. Даже потом мы с Ильёй запомнили лишь примерный курс. Мои якобы непромокаемые часы были залиты и навечно встали на полвторого. Мы находились где-то в Чёрном море между Турцией, Крымом и Кавказом, и это всё, что было нам известно. А над нами простиралось ясное послештормовое небо. Оно дразнило нас заходящей Вегой, блестело Венерой, полной Луной и Солнцем - а у нас не было ни секстанта, ни астрономических таблиц, ни умения всё это применять. Поневоле начнёшь сочувствовать аргонавтам, угодившим до нас в такую же переделку и примерно в этих же местах.
Не имея опыта дальних переходов, никто из нас не озаботился проверить компас на девиацию, так что он мог легко врать градусов на двадцать. Если бы можно было повернуть на север, дойти до земли и потом, сориентироваться... Но как раз с севера дул крепкий ветер и шла волна, и против них скорость была совсем черепашьей. Поэтому Илья решил, что лучше плохо бежать, чем хорошо ползти, и мы мчались в крутой бейдевинд на северо-восток. Оставалось надеяться, что нас не очень снесло.
Начали сказываться последствия ночной борьбы со стихиями. Димон потерял голос, у него получалось только сипеть и булькать. Илья не мог вращать головой, и оглядывался теперь всем телом, как человекоподобный робот. У меня болело всё. Тем не менее Илья погнал меня, как наиболее сохранного, на обход судёнышка. Я вернулся с неутешительной вестью: в шторм треснул люк на левом поплавке, туда мало-помалу затекает вода. Получалось, что единственным для нас оставался левый галс, пока не упрёмся в землю или не стихнет ветер.
Часы шли за часами. Всё так же шуршала под днищем вода, ровно дул ветер, молотил тихонечко на холостых оборотах дизель. Солнце совершало свой вечный путь по небу. Мы уже освоились передвигаться по-крабьи, держась за леера и поручни, уже не отворачивались, когда ветер швырял в лицо брызги и пену. Толково и без спешки работали парусами. "Еще пара дней перегона" - думал я - "и никто не назовёт нас салагами". Только кто бы нам дал эти два дня...
Илью лихорадило, болела голова. Он уже не мог стоять на румпеле и ушёл вниз, в салон. Я потрогал ему лоб: жар, и градусник не нужен. Обследование выявило жуткий, донельзя запущенный, тонзиллофарингит. Я скормил ему из аптечки лошадиную дозу антибиотиков, обязал полоскать горло и ушёл на румпель сменять Димона. Уже через минуту из салона потянуло горелым спиртом и хриплый димонический бас произнёс: "Ну, кто тут самый тяжелобольной в мире человек?"
Они еще о чём-то говорили, но я уже не слушал. Я вглядывался в тёмную полоску на горизонте. Еще несколько минут назад это было просто облако. Теперь я различал крутые склоны, долины, спускающиеся к морю... Земля!
Двумя часами позже весь наш невеликий экипаж, включая выползшего на кокпит Илью, осматривал горную цепь. Она занимала почти весь восточный горизонт, мы шли на самую её оконечность. Дальше от берега горы становились выше, круче, а справа по борту уходили вообще под облака. "Братки" - просипел Димон - "Братушки, это ж Кавказ! Нас мотануло канкретна!". К тому времени ветер отошёл, подослаб, и мы могли спокойно двигаться на север вдоль обрывистого берега. "Нутром чую" - прошептал Илья - "Там, где эта цепь кончается, есть бухта". Тут он замолчал, вглядываясь куда-то вдаль, глаза его прояснились. "Народ, идём тем же курсом. Прямо по ходу - трамвайчик". И действительно, в паре миль от нас чикилял прогулочный теплоходик, из тех, что катают возле порта туристов. Они принципиально не отходят дальше радиуса начала морской болезни. Как чайки для моряков Колумба, для нас он означал скорый конец пути. Вслед за ним мы обогнули мыс, и перед нами в лучах вечернего солнца открылся приморский курортный город с белыми домиками и кривыми улочками, сбегающими к набережной. Вот мол, на молу - маяк. Вот пристань, на пристани старики и мальчишки удят рыбу. Мы смайнали паруса, подошли ближе и я, единственный, сохранивший голос, крикнул им:
Добрый вечер! Как ваше место называется?
Малая Бухта - донёсся ответ.
К чёрту подробности! - проревел Димон внезапно прорезавшимся хриплым басом - Город какой?
Анапа - хором ответили с пристани.
Илья повернулся к нам с Димоном. Бледный, красноглазый, с синяками под глазами, он был велик и горд.
Дошли! - прошептал он, и уполз в каюту переодеваться к швартовке.
Ветер уже совсем стих и не мешал нам швартоваться к дощатому пирсу на столбах. С другой стороны пирса сушились рыбачьи сети и чья-то одежда, лежали вёсла. Всё указывал на то, что народ тут стоит спокойный и доброжелательный. Впрочем, это не мешало аборигенам подойти к нам сразу после швартовки. Они подошли с третьим сакраментальным русским вопросом: "А какого?", и без ответа уходить не собирались. Почувствовав себя в родной стихии, Димон, отодвинув нас, перебрался на пирс, и уже через пять минут, потрясённые димоновым напором и новообретённым басом, местные отступили. А еще через пять, привлечённый шумом и толкотнёй, пришёл Олег Егорыч, долговязый и жилистый дядька неопределённого возраста, "старший над всем этим гамузом", как он отрекомендовался. Он посидел с нами в кокпите, обговорил с Димоном плату за швартовку и посоветовал мастера, к которому можно обратиться для починки дизеля. Осмотрев в вечернем свете треснувший люк, сказал, что с утра посмотрит, обмеряет и, если металлическая рамка уцелела, может взяться за ремонт и сам.
Как всегда на юге, быстро упала ночь. На столбах пирса зажглись неяркие лампочки. Я заварил чай для нас и для гостя. На кормовой койке спал, намучившись, Илья (кажется, антибиотики и полосканья начали действовать). Я и сам с трудом держал глаза открытыми: целый день и целая ночь под парусом сморят кого угодно... Вокруг было тихо, сухо и безопасно. Спать... Спать...
Перед рассветом по настилу топали рыбацкие ботинки. Волокли сети и другие нужные в морском деле вещи, удивительно громко и разнообразно. Обменивались мнениями и шутками, в полный голос, от полноты чувств и щедрости души. Заводили ревущие движки, более подходящие танкам, чем мирным рыбачьим судам. Среди всего этого бедлама мы спали мирно, как дети, за тонкой стеклопластиковой обшивкой "Пеликана". Только потом, когда взошло солнце и с берега зашумел город, я проснулся. Это было удивительное ощущение - просто лежать и не бежать на вахту, не осматриваться, вообще не спешить. Можно спокойно разжечь горелку, заварить чаю для себя и для болящих. Порыться в продуктовых запасах, сообразить яичницу "с чем бог послал". Пожелать доброго утра проснувшимся от вкусного запаха Илье с Димоном... и осознать, что день, как обычно, несёт с собой хлопоты.
Димон, едва проснувшись, проглотил свою порцию завтрака и, взяв документы, убежал: по бюрократам, на таможню и регистрацию, только его и видели! Илья был еще слаб после вчерашнего, и на меня легли все работы по лодочке. Дел было не так чтобы много: развесить сушиться всё вымокшее, постирать просоленное. Выкачать воду из поплавка ручной помпой. Гальюн, вода и топливо тоже были на мне. Убираясь в кокпите, я всё боялся обнаружить какую-нибудь недостачу, досадуя на себя, что заснул в салоне, вместо того, чтобы бдеть. Приятным сюрпризом для меня была подвешенная к гику связка вяленых таранек, подарок от рыбаков.
Закончив со срочными делами, сходил на ближний пляж. Быть в Анапе и не искупаться - немыслимое дело! Вернулся освежённым, усталым и опять голодным. Издали заметил на "нашем" пирсе уже вернувшийся рыбачий баркас и каких-то людей на палубе "Пеликана". Впрочем, что значит, каких-то? Вон Димон, только он так машет руками. А вот, худой и сутулый - это Олег Егорыч. Добежал до лодочки, отметил стоящие возле неё на досках снятые ботинки (уважают, не ходят по мытому!), разулся сам - и окунулся в визг болгарки, запахи резины и эпоксидки. Когда заново прилаженный люк уже встал на место и Олег Егорыч, вежливо отказавшись от обеда, ушёл, Димон обратился к нам с Ильёй.
Кароче, братки. Я тут прикинул палец к носу, и, наверное, здесь оставлю Пеликашу. Ну его, Ростов!
Заметив сомнение в наших глазах, а может, чтобы еще раз убедить себя, продолжил:
Море хорошее, зимой не мёрзнет - раз. Народ деловой и жизнь понимает, канкретна. Два. Сочи рядом, мотай - не хочу. Ялта опять же. Три. Чо думаете?
Илья пожал плечами:
Ты же знаешь, мы не ходили ни там, ни здесь. Тут, конечно, приятно. Горы, сосны, субтропики. Море чистое. Если есть где оставить "Пеликан" - так и хорошо.
Замётано! - Димон скатился в салон и позвал уже оттуда: - Давайте за новый пеликашин дом, по маленькой!
В салоне на столе обнаружились завёрнутые в фольгу вкусно пахнущие шашлыки, салат и лепёшки. Димон достал из рундука одну из бутылок, разлил по пластиковым стаканчикам:
Из Одессы, контрабандное. По-нашенски!
Его голос дрогнул.
Ну чо, за перегон! Огромное вам спасибо, братки!
Что оставалось? Недолгие сборы, путь до вокзала на отловленном частнике-бомбиле, чудом нашедшееся место в купе для Ильи. Я "по-хорошему договорился" с проводницей и смог устроиться в том же купе на третью полку, на которой в чтении и сне провёл время до Москвы. Так закончился наш анабазис, и пути команды разошлись, чтобы никогда больше не пересечься.
Скажем так, почти. Я время от времени переписывался с Ильёй, но он двигал научную карьеру, потом женился, и всё как-то не хватало времени то у него, то у меня. А однажды я, придя на работу, обнаружил на столе толстый картонный конверт. В конверте был мой компас, тот, с визиром, что я купил когда-то на Митинском рынке, и который похитил среди прочих вещей незадачливый капитан Изумрудов. Там еще было письмо, но что-то помешало мне тогда его распечатать, и я сунул конверт в бумаги, где он и пробыл без малого двадцать лет.
У всех путешествий бывает "а дальше", хоть у Одиссея, хоть у мальчишек с острова Неверлэнд. Само наличие этого "дальше" как-то успокаивает, мирит со странными трансформациями людей под действием времени. Мои герои, будучи людьми абсолютно реальными, тоже этого не избежали.
Илья теперь доктор наук и лауреат. Я частенько вижу его на фото с конгрессов, где он, с седой гривой волос и в угловатых очках, даёт хорошую фактуру для иллюстраций. Он женат на весьма эффектной и тоже научной даме; их дети, мальчик и девочка, учатся где-то в Америке. На его многочисленных фото - ни одного под парусом.
Димон круто пошёл в гору в конце 90-х, даже одно время мелькал по телевизору во втором эшелоне младореформаторов, а с какого-то момента полностью исчез, смолк, как отрезало. Где он? Что с ним? Даже вездесущий Интернет не даёт зацепок, его записи в социальных сетях закрыты за неактивностью.
Среди новостей недавней поры я вдруг мельком углядел Изумрудова. Он, с поредевшей бородой, похожий на усталого от жизни Конфуция, рассказывал о нелёгкой работе их фонда помощи кому-то далёкому и страдающему. Этому голосу, этим глазам и рукам хотелось верить.
Андрий тоже оказался в новостях. С того вагонного разговора он заматерел, еще раздался в плечах. Как и говорил тогда старый характерник дядько Васыль, он научился многому. И много где побывал. На его ладно подогнанном камуфляже специально для такого случая блестели медали. "Защитник Свободы" Ичкерии, боснийский "Златни Лилян", Медаль Чести Грузии, еще какие-то. Он смотрел в объектив камеры, словно в прицел. Эмоций в речи у него не было вовсе.
"Пеликан" сгорел вместе с причалом в девяносто восьмом, когда серьёзные люди взялись прибирать к рукам курортные города. Насколько я знаю, на том месте собирались воздвигнуть фешенебельный яхт-клуб, да так ничего и не построили.
Время хватает себя за хвост, как старинный алхимический символ. Те, кому нужно было встретиться, но не сложилось, потом крутятся в его водоворотах, приближаясь, разбегаясь...
На слёте КСП Восточного побережья мы спели любительским дуэтом с неким студентом. Я потом задержался у костра с их компашей, где травил разнообразные морские байки. Может быть, они позовут моего сына шкипером летом на Чесапик. Если отцы когда-то неплохо сработали вместе, дети тоже могут.
Недавно в Таиланде на аукционе был куплен новенький катамаран "Леопард-39" и тут же назван хозяином "Золотой Ланью". Если вспомнить кругосветку Френсиса Дрейка, выбор названия не случаен.
Быть может, когда-нибудь мой тысячу раз смененный телефон зазвонит, и, нажав на "ответ", я услышу хриплый инфернальный бас: "Кароче, есть маза рвануть на Минданао. Ты как?" Я, скорее всего, отвечу: "Да". И еще скажу: "С тебя тузик и ведро".
И чокаясь с созвездьем Девы
И полночи глубокой завсегдатай,
У шума вод беру напевы,
Напевы слова и раскаты.
|