Диванов : другие произведения.

Не по себе сук

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Автор размышляет об актуальных проблемах современности, исследует литературные и политические процессы нашего временив контексте исторических аналогий, опираясь на свой богатый журналистский и писательский опыт

ДИВАНОВ


НЕ ПО СЕБЕ СУК


Писки живущего в России вроде как долго


СОСТАВ
Часть вторая
Не мое собачье дело
Смиримся, гордые
Возвращаюсь к напечатанному
Мне досталась одна забава
'Алеша Горшок'
Горячая чертова дюжина знаковых россиян
Уведомление - 1
Что могут - и что надо

Часть первая
Убедительная просьба - 1
30 сентября
Русский с китайцем
Свеча Газпрома на Неве - верх запредела?
Отправленное письмо - 1
Опорные предложения - 1
Автобио -1
Бесспорные положения - 1
4 ноября
Не древнейшая
Подумалось вдруг - 1
Еще о М.С.
Давний спор - 1
1 декабря
Спорные предположения - 1
Автобио - 2
Ступорные отложения - 1
Где правда? - 1
13 + 5
Я не читаю
За нерушимое единство
Давний спор - 2
Подумалось вдруг - 2
Опорные предложения - 2
Автобио - 3
Бесспорные положения - 2
21-22 января
Людоедина родимое
У них
Народ из третьего ряда
Спорные предположения - 2
Автобио - 4
Ступорные отложения - 2
Давний спор - 3
Подумалось вдруг - 3
Давний спор - 4
Недавний спор, или Каким строем идти?
29 марта
Опорные предложения - 3
Автобио - 5
Бесспорные положения - 3
10 апреля
Звездный миг
Еще Карпов
Скучно на этом свете, или Первый секретарь
Одна беда
Заманиловщина
Спорные предложения - 3
Я везунчик
Ступорные отложения - 3
Давний спор - 5
Подумалось вдруг - 4
Густая пустота
Где правда? - 2
12 июня
Как же все любили петь
Собачья история
Отправленное письмо - 2
Ступорные отложения - 4
Убедительная просьба - 2
Отправленное письмо -- 3

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Не мое собачье дело

Чаще чем на нефтяной, гадают сейчас в России на кофейной гуще: кого через год придется избирать президентом. Не мое собачье дело, а кому надо известно.
Идут на выборы оба. Побеждает, естественно, Путин.
И Медведев уходит в оппозицию. Организует и возглавляет ее.
Все другие партии для этого автоматически прикрываются, сливаются. (Про РКП разговор не идет).
Станут, как в Америке, две равнозначимые политические силы.
Одна - 'Единая Россия'. Другая - Российская народная партия, например. (Еще проще: либерально-демократическая. Жириновский сам и предложит, и электорат готовый , и аппарат послушный. А потом как угодно переименовать).
За Путиным - сила. И за Медведевым - другая. Будут соперничать, станут менять друг друга, - чтобы стала Россия мощной и модернизированной, а россияне были свободные и зажиточные, как на Западе. Оба они - Путин и Медведев, Медведев и Путин - едино хотят этого. И действуют так - единодушно и по плану.
В Федеральном собрании у медведевцев поначалу будет заметное меньшинство. Но достаточно скоро на их сторону станут переходить (с объяснениями перед избирателями) и перебегать всякие колеблющиеся и колебаемые, пока среди единороссов не останутся одни твердые путинцы.
И тогда народовластие, о приходе которого почти сто лет назад затвердили большевики, и демократия, о желательности и благотворности которой уже четверть века талдычат наши либералы, все-таки в России - свершатся. Или воцарятся.
...Откуда я всё это знаю? У Натана Дубовицкого вычитал.

Смиримся, гордые

1.



Трансваль, Трасваль, страна моя,
Ты вся горишь в огне.
Под деревцем развесистым
Задумчив бур сидел.
'...Сынов всех девять у меня,
Троих уж нет в живых.
А за свободу борются
Шесть верных остальных'.


В начале прошлого века эта песня была весьма популярной в России. Явившись откликом на несправедливую захватническую англо-бурскую войну, она была полна переживаний за отстаивающий независимость Трасвааль, выплескивала давнюю российскую неприязнь к Британии и убежденное знание, что везде и всегда нам 'англичанка гадит'.
Но сегодня представить невозможно, чтобы наши люди захотели сочинять, наподобие прежним, безыскусные сочувственные вирши, типа:

Ливья, Ливья, страна моя,
Ты вся горишь в огне.
Под нефтяною вышкою
Араб задумчив пел.


Сегодня слишком хорошо всем известно, что ничем, кроме традиционного сочувствия, Россия давно не располагает. На Югославии было проверено и подтверждено на примере Ирака, а затем Афганистана, что веса и значимости ее позиция в международных делах не имеет. Увы, такова реальность. И дело, прежде всего, не в нашей слабости, когда выше головы не прыгнешь. Главное,-- мы в одной упряжке с управителями мира сего. И когда и англичанка, и американка, и датчанка, и француженка решают за нас, что делать и как поступать,-- а делают и поступают гадко, двулично, себе на уме, поддерживая желанную оппозицию (в Ливии) и оставляя без поддержки мешающую (в Йемене или Катаре или Бахрейне),-- нам остается только зажимать нос и держать благопристойную мину.
А станем рыпаться,-- нас из упряжки выпрягут и выкинут. И не мы кому-то газ перекроем,-- а нам - кислород. Любой - продовольственный, лекарственный, автомобильный, не говоря о компьютерном и еще более продвинутых.
Между тем, кто-то усматривает большую разницу в оценке происходящего внутри и вокруг Ливии нашими президентом и премьером. И делают зачем-то выводы о различии их позиций, вбивая под них и между клинышки. Будто не ясно, что это всего лишь игра в строгого и доброго администраторов -- и игра, ими согласованная. Поскольку известно, что те, к кому могут быть обращены их слова, не слышат и не слушают их. И они, оба бессильные, мирятся с таким нашим положением. И - самосовершенствуются: объявляют модернизацию, обещают откуда-то большие средства, чтобы затыкать наши старые и новые дыры.
А пока - смиряются.

2.

Того же самого я давно жду и от наших колумнистов и обозревателей, советчиков и толкователей событий, причин и следствий - газетных и журнальных словесников, теле- и радиоговорунов. Сделайте милость, кончайте толковище. Уймитесь и умиритесь. Сами знаете, сами же пишите, что и вас не слышат и не прислушиваются, -- как бы громок и резок не становился ваш голос, сколько бы филиппик против нынешних Македонских и прочих запредельных закидонских вы не произвели.
Вон, в одном издании, годами печатались острые и острейшие 'Письма президентам' -- и одному, и второму. И что?.. Другой словесник без конца посылал без адреса 'Письма счастья' и рисовал 'Картины с маслом'. Кому? К чему?.. Третья, пятый, десятый...
Явите собственную политическую волю, не мечите разом икру и бисер.
Сочувствую вам, как сто лет назад бурам и как сегодня ливийцам,-- неважно, радикалам или патриотам.
Сочувствую, ибо бумага, экран, эфир - это ваш хлеб (с достойным куском масла).
Сочувствую, потому что Гондурас - согласно старому советскому анекдоту - не может перестать беспокоить вас. Но все-таки вы его не чешите. Не расчесывайте.
Однажды, уже тоже сто лет назад, ваши коллеги из прогремевшего сборника 'Вехи' каялись по сходному случаю. Куда менее знаменитый современник Кизеветтер внушал тогда им: 'Мы так скудны интересом к молекулярной, последовательной, будничной общественной работе'.
Вас и к ней не допускают? Не получается? Смысла и пользы не видите?
Тогда - годите. Молчание - золото.
Пусть везде и всюду за всех представительствует и выступает один Жириновский. Вдруг на это обратят внимание.
А пока - годите. Салтыков наш прекраснодушный Щедрин жестко укорял за такое времяпрепровождение. Только у него и опыта, полученного россиянами за прошедший век, не было и не могло быть.
Так что годите, годите и годите.
Пикейный жилет, сам себя заставить утишиться и утешиться я не готов, но вас - учу. Но что же делать, если мы все-таки давно не Ливия, но именно Россия. А переменить отечество я не хотел бы.

Возвращаюсь к напечатанному

Продолжает беспокоить меня давняя история с 'перестроечной' публикацией Николая Гумилева. (Интересующихся отсылаю к журналу 'Новое литературное обзрение' ?99, 2009 или к моему 'писку' --'Звездный миг'). Но не я ее чешу.
В совсем недавней 'Новой газете' (от 23.03.11) Олег Хлебников свой материал 'Долгий ящик с запретными плодами' начинает с сообщений: 'Еще двадцать лет назад чуть ли не самым знаменитым журналом в мире был 'Огонек' Коротича... Еще за два года до моего прихода в 'Огонек' в качестве завотделом литературы в этом внезапно переродившемся после многолетнего царствования бездарного черносотенца Софронова (и даже еще при нем!) журнале была опубликована первая в СССР статья о Николае Гумилеве (расстрелян в августе 1921-го). Причем автором ее неожиданно оказался вовсе не поэт и не литературовед - Владимир Карпов, Герой Советского Союза и тогда один из писательских начальников. Значит, ветер дул не с Запада и не с Востока, а сверху. То есть от Горбачева'.
Как бывавший заведующим отделами литературы, О.Н.Хлебников мог бы продолжать интересоваться ею и заглядывать в соответствующие профессиональные издания, в частности, в 'НЛО'. Тогда бы в процитированных строках не оказались смешаны в кучу и кони, и люди.
На самом деле статья В.Карпова напечатана не при А.В.Софронове, а Виталием Коротичем. ('Я даже решился использовать в этом случае проверенную тактику 'козырных предисловий'',-- вспоминал Виталий Алексеевич в своем подобном недавнем сочинении 'Двадцать лет спустя' и при этом тоже путал божий дар...
Еще за полгода до сей статьи - и до самого Коротича - в 'Огоньке' произошла сенсационная публикация большой подборки стихов Николая Гумилева, причем апрельском номере с Лениным на обложке.
Время, действительно, было уже горбачевское. Но ветер в тот памятный очень многим номер дул не сверху, а именно снизу, из самой 'черносотенной' редакции, остававшейся на тот момент без главного редактора. (Подробнее - см. отсыл). И случилось!.. В СССР подобное можно было сравнить только с 'оттепельной' публикацией в 'Новом мире' солженицынского 'Один день Ивана Денисовича'.
Это как раз Хлебников стал работать в 'Огоньке' тогда, когда уже дуло со всех сторон. И ему захотелось и приятно вспомнить, как он 'поддувал'. И слава тебе, господи. Только вот в своем глазу он каждую соломинку приглядел. А в чужом - бревно оставил без внимания.
Есть в этом что-то истинно глубинное горбачевское.

Мне досталась одна забава

Снова живем, как при Брежневе. Невзаправду. Понарошку. Только тогда молчали в тряпочку, а теперь: мели, Емеля, хоть все недели.
Общности, общества ('обчества'!) в стране нет.
Ни на чью сторону не встанешь.
Хоть ласкай, хоть карябай - никто никого знать не хочет.
Не-серьез-но-о всё.
Вот и я подзабавился. Подгорячился со своими - якобы знаковыми - 'дюжинками' на прошедшие 1.IХ.10 и 1.ХI.10.
Вверху - Пугачева, внизу - Петросян, Все прочие промежду.
Так сказать, рейтинг нашей родимой значимо-популярности выглядел...
И вдруг подумалось: невзаправду, понарошку, а получилось похожее на вертикаль российской с е р ь е з н о с т и.
Подумалось, когда выявилось вдруг, что очень это большой срок - два последних месяца минувшего года и два новых месяца.
За эти всего 17 недель жизнь и в России, и во всем мире вдруг посерьезнела. Намного.
Что до мира, здесь любому просто в глаза бросается. Сначала Wikileaks, потом Февральская революция в Египте, сейчас предчувствие гражданской войны в Ливии, брожение по всему арабскому миру, тревожное гадание на кофейной гуще... Но это точно никак не мое дело, тем более что версиями происходящего полон каждый телевизионный перекресток.
А в России... У нас случилась нечеловеческая, запредельная резня в Кущевской - и произошел уже привычный теракт в Домодедово.
...В таких обстоятельствах Козьма Прутков наставлял: бди.
Вот я и пробую - бдеть.
И корень усмотреть.
Итак, новые горячие... дюжины... россиян.


На 1.1.11
Пугачева
Кущевские
Путин
Чубайс (или Вайншток, или Пугачев)
Сечин (или Сурков, или Чайка, Бастрыкин)
Ходорковский (или Лужков, или Изместьев)
Кудрин (или Миллер, или Кадыров, Кирилл)
Медведев
Собянин
Навальный (или Квачков, или Парфенов)
Михалков
Кургинян
Кулистиков-Добродеев-Эрнст

На 1.3.11
Пугачева
Кущевские
Природные
Путин
Чубайс (или Вайншток, или Пугачев)
Сечин (или Сурков, или Чайка, или Бастрыкин)
Ходорковский (или Лужков, или Батурина)
Медведев
Кудрин (или Миллер, или Кадыров, или Кирилл)
Матвиенко (или Иванов, или Фурсенко)
Михалков
Кургинян
Боков (или Познер)


Теперь, не обнимая необъятного, -- объяснительные приписки.
Пугачевой, похоже, уготовано еще долго, несмотря ни на что, царить на российском небосклоне культового почитания.
Зато премьера с абсолютно неколебимого второго места ('Пуг' -- 'Пут') вдруг опустили кущевские.
Кущевские - это наша реальность и наша конкретность. Это то, на чем власть стоит. Не держится, не опирается - это просто ее основание: всесилие Цапков, безмолвие селян и наглая продажность начальства.
Ступенькой ниже премьера - правящие. Вертикаль и на них не опирается,-- они сами ее опирают. И обирают: и вертикаль, и горизонталь. Это наши 'растратчики'. Явные.
Это или Чубайс, сначала утратить Россию, потом российскую энергетику, теперь тратящий неизвестно сколько и как под нанотехнологии. Или это Вайншток, которому дали шанец утратить из 'Транснефти' 4 миллиарда долларов, а потом урвать в Израиль. Это опять же Пугачев, растративший в своем Межпромбанке всего каких-то два миллиарда, зато утративший в Совете Федерации доверие самой Тывы, непонятно за что ранее вознесшей его в сенаторы.
(Кстати, фамилия эта второй раз уже тут возникает. А ведь она не простая, звучная. Помните, небось, жил-был такой когда-то: Пу-га-чев).
Замыкает первую пятерку команда власти, ее опорные. Добытчик Сечин или нарядчик Сурков, надзиратель Чайка или дознаватель Бастрыкин... Они - в доверии. Сегодня.
А на следующей ступени - кто из доверия вышел. Ходорковский. Лужков. Самый свежий - некий б/у сенатор Изместьев.
За ними - 'хранители'. Удерживающие существующий порядок. Кудрин или Миллер. Кадыров или Кирилл патриарх.
И только теперь - пьедестал нашего гаранта. Всё и всех модернизирующего, но ничего не меняющего.
Чему еще одно подтверждение - следующий за ним московский модернизированный мэр.
Зато и отъявленным супротивникам режима позволено было до конца года нарисоваться и замкнуть почетную десятку. Это или Алексей Навальный с его Интернет-разоблачениями 'Транснефти', с которыми за первые сутки поспешил ознакомиться аж миллион пользователей. (Без всякой пользы, правда). Или это назначенный в народные мстители полковник-страдалец Квачков. Или это был набравшийся смелости надеть на себя на час бабочку правды защитника знатный телевизионщик Леонид Парфенов.
Но вот то, что места в десятке (не в тройке, не в пятерке!) не хватило Н.С.Михалкову, всегда серьезнейшему из серьезных, знаковому из знаковых, популярнейшему из популярных,-- это ли не свидетельство, что все-таки жизнь начинает обретать какое-то новое качество.
(Я уж молчу, что, похоже, навсегда покинул нашу лестничку непотопляемый да еще вездесущий Жириновский).
С другой стороны, и тому единственному, кого следует считать на ТВ серьезным - С.Е.Кургиняну (другое дело - в чем и насколько правому) не дано сегодня достичь места выше. (Да еще если бы он годами, регулярно и однообразно, не стращал и не страдал грозящими катастрофами,- будто он тоже выходец с Патмоса, или пугливый пастушок из азбучной истории Льва Толстого...Кого пугать-то? Власть? Элиту? Народ?.. Никто ничего не думает бояться).
Наконец, последнее, тринадцатое место. Его буквально вырвали перед Новым годом трое телевизионных начальников, достигших в итоговой беседе с президентом Медведевым максимума готовности выступать в ролях упертых клоунов - белого, красного и вовсе горохового.
На тринадцатое место вообще претендентов у меня всегда предостаточно.
В первомартовской 'дюжинке' выбирать приходилось между гражданином, о котором, кажется, все уже забыли,-- скромным милицейским генералом Боковым, якобы претендовавшим на взятку в 54 млрд долларов, взятым за получение лишь четырех с половиной и успевшим-таки как-то незаметно для всех окружающих и сослуживцев особенно построить затерявшуюся среди других подобных дачку в 4-5 этажей с 50 комнатами на двух гектарах реликтового соснового бора... И знаменитым телеведущим Владимиром Познером, сподобившемся на интервью с губернатором Ткачевым. Глава Кубани, как уж, юлил в мутной водичке, открещиваясь и винясь за Кущевскую. Зато и Познер уж очень постарался не выводить собеседника на чистую воду.
Если же обратиться к вершинным пьедесталам, то В.В.Путин к весне ненароком вдруг оказался еще одним местом ниже.
Потому что на его прежнем месте очутились вновь субъекты множественные, но теперь уже вовсе нечеловеческие. Природные.
То, что природа явно решила мстить человеку,- это и так сознается всё отчетливее. Но родную власть, в отличие от природных богатств, наши природные обстоятельства и совсем не подпирают, и не боятся дискредитировать ее, раз за разом указывают на недоработки, узкие места, неверные выборы, ненужные потраты. И что характерно - они неподдающиеся и неподчиняющиеся власти.
Прочие властные слои, не претерпевая изменений (не считать же таковым давно ожидаемое появление рядом с Лужковым госпожи Батуриной), так же вынужденно опустились на одну ступеньку - или даже две.
Потому что Д.А.Медведев, попробовавший сделать Следственный комитет самостоятельным от Прокуратуры, остался на прежнем месте.
Но в связи с природными и похожими обстоятельствами проблистал еще один срез властной команды,-на который постоянно 'все шишки валятся': сосули и крыши, ракеты и спутники, единые экзамены и стандарты образования.
Зато Собянину, поскольку он не из их числа, места просто не осталось.
...'Живем мы весело сегодня, а завтра будем веселей',- пелось когда-то.
Четыре очередных месяца снова пролетят быстро. Вот тогда опять позабавлюсь.

'Алеша Горшок'

Если бы не журнал 'Вопросы литературы', помер, не узнав этого великого толстовского рассказа.
Раскрыл свежий первый номер. В глубокой статье Сергея Георгиевича Бочарова 'Два ухода: Гоголь, Толстой' буквальным образом наткнулся на слова: 'Последний Толстой с 'Отцом Сергием', 'Живым трупом' и 'Хаджи Муратом' читателю открывается в посмертных томах. Но и с 'Алешей Горшком', вызвавшим такую немедленную реакцию свежего читателя Александра Блока (запись в его дневнике 13 ноября 1911, сразу по получении посмертного толстовского тома): 'Гениальнейшее, что читал,- Толстой - 'Алеша-Горшок''.
Возможно, удовлетворился бы полученной информацией,- если бы не последующая фраза, а главное - сноска к ней: 'Сильная все же реакция такого читателя, на которую толстовская критика не обратила пока внимания39, как и на сам этот крошку-рассказ, возникший в 1905-м за три дня'.
А сноска такая: 39 'Но обратил внимание нетолстовед Андрей Битов: Битов Андрей. Текст как текст. М.: Arsis Books, 2010. С.201'.
Уточнение это чем-то задело, и дома я достал томик Толстого (М., 1984, ХI том элементарного 'огоньковского' приложения)...
В самой книге Андрея Георгиевича не сообщается, откуда он почерпнул знание отзыва Блока, и сами слова поэта интерпретируются как 'лучший рассказ русской литературы'. Но дело в другом. В упомянутом томе среди примечаний (автор - М.Бойко) можно прочесть:
'Рассказ был написан в конце февраля 1905 г. Посмертная публикация его потрясла А.Блока: 'Гениальнейшее что читал - Толстой - 'Алеша Горшок''.
По своей необразованности, я и имя М.Бойко встречаю впервые, и не знаю поэтому, можно ли отнести его к 'толстовской критике'. Хотя подробные и веские примечания к последним созданиям писателя, в том числе к 'Хаджи-Мурату',- чего же боле? Так что полагаю, что сноска оказалась непроверенной, если не неверной.
Но, дорогие коллеги! Как я вам обязан, что сноска осталась. Ведь именно она сподвигла меня снять с полки том Льва Николаевича.
Открыл. Прочел эти пять страничек. Испытал высшее потрясение.
О люди, если бы мы все могли жить такими Горшками. О други, давайте хоть иногда читать родную литературу, хоть изредка приникать к ее животворящим святыням. Ничему она уже не научит и никого лучше не сделает. Так хоть примирит и утешит.
С.Г.Бочарову в его статье важно, к а к сделан Толстым 'Алеша Горшок'. Действительно, он сделан т а к, что потрясает. Но потрясает прежде всего потому, к т о и ч т о такое Алеша. О, если бы мы все могли быть 'безответными' и 'работать завистливы'. И как он - всё успевать, и всё улыбаться...
Пересказать тут Толстого, обозначить своими словами высокую жизнь и обыкновенную трагедию этого счастливого несчастного человека - невозможно.
Бочаров останавливает внимание на главном вопросе, который мучил и Гоголя, и Толстого: 'Зачем?' 'Алеша Горшок' дает ответ.
Толстой написал этот рассказ в 77 лет. Это его художническое завещание. Блоку. Когда он его прочел, было 32. Для него вся жизнь была еще впереди. И он прочел 'гениальнейшее',-- узнал, делать жизнь с кого...
В примечании М.Бойко к рассказу есть еще такие сведения: 'Алеша Горшок - живое лицо. Т.А.Кузминская вспоминает: 'Помощником повара и дворником был полуидиот Алеша Горшок, которого почему-то опоэтизировали...''
Господи, почему же у нас, у русских, самые лучшие люди - или толстовский полуидиот Алеша, или полный идиот, как князь Мышкин у Достоевского?
Кто же мы сами-то, остальные?

Горячая чертова дюжина знаковых россиян


На 1.IX.10
Пугачева
Путин
Михалков
Жириновский
Медведев
Аршавин
Лужков
Кудрин (или Кадыров, или Кирилл)
Чубайс
Батурина
Собчак (или Шевчук)
Евсюков (или Ходорковский)
Петросян

На 1.XI.10
Пугачева
Путин
Михалков
Медведев
Церетели
Кадыров (или Кирилл? или Кудрин? или Кержаков!)
Собянин
Ходорковский (или Евсюков)
Чубайс (или Квачков?)
Батурина
Шевчук (или Собчак)
Петросян (или Соловьев?)
Жириновский


Уведомление - 1

Уважаемый господин пользователь!
Эти страницы - не есть начало. Настоящее начало у меня несколько позже (или раньше?).
Но сейчас эти страницы действительно начальные. Потом, вероятно, они тоже отодвинутся, отойдут на задний план.
Сказать по правде, стал я в своих попискиваниях сам путаться.
По старинке, с большой натугой, я выкладываю их на бумаге. Листок к листку, листик за листиком, стопочка постепенно растет,- проявляется, устанавливается некая очередность. Довлеет мне дневи злоба его - и хорошо: старый день отошел, новая забота идет на смену прежней. В крайнем случае выручает приписка, постскриптум...
Но вот чудеснейшие люди Диана, Ирина и Владимир выпустили меня в электронный свет. И что оказалось?
Оказывается, пописывать-попискивать нужно теперь в обе стороны - не только в конец. Но еще и наперед. То, что сегодня просится в передовицу, на своем, ранее привычном месте (то есть, сзади) - ни мне, никому неважно, неинтересно.
Сейчас, к примеру, в несомненных передовиках - Н.С.Михалков.
Его на днях нам голос был. Он звал утешно: станем просвещенными, будем консерваторами, начнем жить симфонично.
И я бы рад, я готов, я очень хочу просвещенной российской симфонии. Но что делать, если уже давно ко всех мастей и оттенков социалистам и либералам, радикалам и консерваторам, просветителям и симфонизаторам - я не испытываю доверия (воспользовался не мной отточенной формулировкой). И не один я такой.
Никита Сергеевич просит нас всех: давайте говорить серьезно. Но вряд ли Михалков не ведает, почему серьезно говорить не получается.
Мне так просто не дано. Вот я и занимаюсь тем же, чем и вся наша четвертая подвласть, чье призвание - выпускать перегретый массами пар. Разница одна: у СМИ мятый пар уходит в ку-ка-ре-ку или в свисток; а я свой мну в тряпочку.

Что могут - и что надо

А кони всё скачут и скачут,
А избы горят да горят.

Я не хочу множить недовольство.
Я хочу, чтобы его замечали. Чтобы на него обращали потребное внимание.
...Страшенная жара. Невыносимый смог.
Уже больше месяца на улицу - не выйти, дома - не усидеть.
140 лет такого не наблюдалось в Центральной России, говорят одни. За тысячу лет русской истории не было такого, разъясняют другие.
Сгорело почти две тысячи домов (на 6 августа).
Не утешает, что век назад и при славных наших царях было ещё куда как хуже: "в 12,5 млн. хозяйствах, насчитывавшихся в Европейской России к 1905 г., за 15 лет сгорела каждая четвёртая изба" (История России. ХХ век. М., 2009. Отв. редактор А.Б.Зубов, Т.I, cтр.70). Если я не разучился считать, - это 200 тысяч в год. Разве не прогресс?
Но я уверен, что и тогда, и ныне власти делали и делают всё, что могут.
Сегодня ещё появились и новые технические возможности. Пожарища стали оснащать веб-камерами. Нам дают право видеть и контролировать, как станет идти стройка домов для погорельцев. В Рязанской, Нижегородской, Московской, Владимирской областях... Позавчера выявилось, что камеры хорошо бы установить ещё и в Чувашии, сегодня (13 августа) - на севере Свердловской области: там к пожару всё лето готовились - и дождались: сгорела деревня.
Не моё собачье дело обсуждать, как поступает правительство. Если решено устанавливать камеры, значит, это должно помочь обеспечить качество, количество и, главное, сроки; значит, другой уверенности и надежды на исполнителей нет, как нет и лучшего способа управлять ими. Впечатляет, что молчит Кудрин, - видать, не такие большие это затраты.
И если к ноябрю будут возведены дома и люди смогут встретить в них непогоду, - какая радость будет, какое счастье.
И какая действенность!
Так, может, не дожидаясь завершения эксперимента, начать устанавливать камеры прямого, постоянного и всеобщего наблюдения и в других наших "горячих" точках. На шахте "Распадской", например. На Ленинградском шоссе, на злополучном мосту по пути в Шереметьево. На мосту в Волгограде, с которым надо что-то делать; в лесу в Химках; на берегах Москвы-реки, в садовом товариществе "Речник"...
Никто не отказался бы бросить взгляд на монитор, если бы камеры появились и возле Московской мэрии. Раньше вот знали только про братка супруги мэра. Теперь выявляется основательный братик и у его первого зама.
Как бы нам всем повнимательнее, по-дружески, по-родственному, по-семейному приглядеть друг за другом. "Братья и сестры!.. К вам обращаюсь я, друзья мои".


... Вот уже и прохладно становится, и про пожары все начали забывать.
Но они снова и страшно о себе напомнили,- не природные, так рукотворные.
Всегда несчастливый российский август завершился пожаром в доме престарелых в старинном Вышнем Волочке.
"Мы взяли и всех ветеранов обеспечили жильем..." - довольны и наш президент, и наш премьер.
А тут вот нашелся недовольный - Николай Дудин, 86-летний ветеран Великой Отечественной, которому в этом доме была обеспечена комната.
Чем он мог быть недоволен?

...Еще раз повторюсь: не мое собачье дело думать, делает ли власть то, что надо. Но думать вообще, просто задумываться над происходящим, - я запретить себе не способен. Вот уже год целый - мыслю себе и мыслю.
И даже додумался за это время, что же надо делать.
Потому и пишу (пищу!).

P.S. от 21 октября
Зря я тут иронизировал.
У нашей власти слово с делом уже два месяца не расходятся.
И на Ленинградском шоссе мост запустили на полную колею раньше обещанного срока. И в Химкинском лесу воцарилась нежданная тишина. И дома для погорельцев, а теперь еще и для затопленных строят и обязательно построят - хоть две, хоть четыре, хоть шесть тысяч, хоть в Рязанской, хоть в Саратовской областях, хоть в Краснодарском крае... И на 'Распадской' отныне все будет совсем спокойненько. А уж про московскую мэрию вообще говорить не придется.
Единственное место, где, может быть, еще требуются камеры непрерывного наблюдения,- сам Кремль. Чтобы следить, - в чью еще там тарелку заползет червь сомнения. Или какого другого зверя вовремя разглядеть. Вдруг и крот истории тоже там землю роет.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Убедительная просьба - 1

Наверняка кто-то об этом "пискнул" до меня...
Чудесное бабье московское лето прошлого 09 года. Александровский сад у Кремлевской стены. Я иду посреди ухоженных изумрудных газонов широкой асфальтовой дорожкой и вдруг начинаю замечать множество расставленных табличек:

"Уважаемые москвичи и гости столицы!
Убедительная просьба - на газоны не заходить".

Ни одного "заходящего" я не вижу, но сидящих, лежащих, стоящих - десятки, сотни. Они расположились спокойно, непринужденно, безмятежно. В одиночку, парами, компаниями.
Я бываю здесь нечасто, но подобный Гайд-парк уже несколько лет стал привычным глазу. И есть в этих свободно разместившихся на зеленой земле в самом центре государства Российского людях что-то успокаивающее и даже бодрящее. И при этом мне кажется, что раньше, в предыдущие годы, табличек здесь не было. Для чего же они написаны и расставлены теперь?
По аллеям и дорожкам прохаживают и проезжают на лошадях блюстители порядка, где-то рядом наверняка находятся местные служители. Но никто не взывает громко к "уважаемым москвичам", не гонит "гостей столицы" с травы, не грозит штрафом и карами.
Коррупцией тут, понятно, с обеих сторон никакой не пахнет. Почему же одни беззастенчиво попирают запрет, а другие открыто не замечают нарушений...
Великая русская тайна есть: власть и народ закрывают глаза друг на друга.
А следующая тайна - в самой власти. Кто велел написать и отчего не следит? Почему такой безголовый и расслабленный? Да еще вплотную к Кремлю.
Кстати, в сквере у Старой площади - тоже известное столичное место - в это же самое время тихо-мирно мнет траву такое же множество народа. Но там табличек - нет...
Конечно, траву желательно беречь. Но все равно газоны придется стричь еще сто лет. Тогда за них можно будет не бояться.


30 сентября

Вдруг осозналось: 30 сентября раньше было особым днем.
У всех - дома, на работе, у приятелей - были Веры, Нади, Любы, ещё Софы. И были их единые именины. Была хорошая лишняя радость.
А теперь (давно, то есть) не называют так девочек.
Раньше всех забыли про матерь их - Софию.
Потом стали исчезать Веры.
Давно не слышно про Любовей.
Иногда еще мелькнут Надежды.

* * *

Попадается мнение: "В СССР не было секса".
Конечно, был. Не под запретом и, кому хотелось, какой угодно. Но не в открытую. Как бы со сдвинутыми ногами.
Правда, не меньше было лицемерия. Полвека назад шел фильм про школьников - "А если это любовь?" Близость там даже не подразумевалась, но фильм считался нецеломудренным, неприличным. Не нашим.
Сегодня всё - только напоказ и исключительно с раздвинутыми и задранными ногами.
Смотрим "Школу", показывают секс. Что есть, то и видим.
Никаких вопросов.
Абсолютно точно - не любовь.
И не вера. И почти безнадега.

* * *

Наедине друг с другом, вдвоем, мужчина и женщина могут в страсти (в похоти) мало отличаться от самца и самки. Лишь бы никто за ними не подсматривал.
В наше время за любовью именно "подсматривают". Показной или показываемый, или показательный секс. Привлечение внимания, демонстрация похоти. Любви, даже если она есть или теплится, места не остается,- платят за похоть, еще больше - за случку, за собачью свадьбу.
Сексуальная революция потому и случилась, что миру потребовался еще один твердый источник дохода. Порнография существовала всегда, но зарабатывать на ней было затруднено. Когда ее узаконили, грести можно стало лопатой.
Надо думать, не случайно сексуальная революция широко зашагала из Дании. У страны, родившей Андерсена, навевавшего миру самые чистые и благородные мечтания, не нашлось нефтяного шельфа, как у соседней Норвегии.


Русский с китайцем

Все люди - братья.
Я обниму китайца.
Он - желтые, я - красные
Раскрутим миру яйца.


В давнюю советскую пору 1 октября прозывалось днем основания Китайской Народной Республики. Сейчас традиция близка к возрождению.

Что я читал о китайцах?

"Духовная основа Китая, учение Лао Дзы и Конфуция,- совершенный позитивизм, религия без Бога, "религия земная, безнебесная"... Все просто, все плоско. Несокрушимый здравый смысл, несокрушимая положительность. Есть то, что есть, и ничего больше нет, ничего больше не надо".
Д.С.Мережковский. "Грядущий Хам"

"Если европейцам Земля когда-то представлялась в виде окружности, "земного круга", то китайцы в те же времена видели ее в форме квадрата, омываемого четырьмя морями. Кругом же была небесная сфера. Круг и квадрат сочетались в единое целое при употреблении понятия Поднебесная. Но это единое раздваивалось по принципу соподчинения: Небо (круг или сфера) связывались с правителем, получавшим небесный мандат на правление, а квадрат - с подданным".
В.С.Мясников, академик. "Квадратура китайского круга"

"Единого Бога - Создателя и Вседержителя у китайцев нет. Есть Небо, оно одно и безлично. В связи с отсутствием Бога в душе у китайцев нет ни стыда, ни совести. Вместо стыда, как чувства страха Божиего, есть лицо, которое нельзя потерять во взаимосвязях с другими лицами на Земле. А вместо иррациональной и бессмысленной совести есть прагматичные долг-справедливость".
А.П.Девятов, эксперт и разведчик. "Китайские циклы бытия"

"Стратагемность - это сплав стратегии и умения расставлять скрытые от противника западни ... Стратагемность стала чертой национального характера, особенностью национальной психологии. Но это не означает, что китайцы - это нация ловких интриганов, хитрецов и обманщиков. Нет! Это народ, в первую очередь умеющий стратегически мыслить, составлять долгосрочные планы, как на государственном, так и на личностном уровне, умеющий просчитывать ситуацию на нужное количество ходов вперед и употребляющий стратагемные ловушки для достижения успеха".
В.С.Мясников, академик. "Антология хитроумных планов"

Что я знаю о русских:

"Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше России, выше всего, и поэтому надо желать одной правды и искать ее".
Ф.М.Достоевский

"Русские люди - самые изолгавшиеся в целом свете, а ничего так не уважают, как правду,- ничему так не сочувствуют, как именно ей".
И.С.Тургенев

"Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность развивают в русском человеке самомнение самое наглое".
А.П.Чехов

"Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думает надвое, и это кажется двоедушием".
"И москаль, и хохол хитрые люди, и хитрость обоих выражается в притворстве. Но тот и другой притворяются по-своему: первый любит притворяться дураком, а второй - умным".
В.О.Ключевский

"...Национальный характер русских. Он далеко не един. В нем скрещиваются не только разные черты, но и черты в "едином регистре": религиозность с крайним безбожием, бескорыстие со скопидомством, практицизм с полной беспомощностью перед внешними обстоятельствами, гостеприимство с человеконенавистничеством, национальное самооплёвывание с шовинизмом, неумение воевать с внезапно проявляющимися великолепными чертами боевой стойкости...
Совершенно правы те, кто говорит о склонности русских к крайностям во всем. Причины этого требуют особого разговора. Скажу только, что они вполне конкретны и не требуют веры в судьбу и "миссию". Центристские позиции тяжелы, а то и просто невыносимы для русского народа".
Д.С.Лихачев


Свеча "Газпрома" на Неве - верх запредела?

Свеча горела на столе, свеча горела...

Не помню, на каком-то канале ведущий какого-то шоу никак не мог добиться от своих соучастников ответа: что же символизирует собой газоскреб в Питере?
Между тем, ответ лежит на поверхности. Может быть, поэтому и не был озвучен.
Символизирует он вертикаль власти.
Вертикаль в стране есть. И это прекрасно. Совсем плохо было, когда и ее не было.
Но основания ее - хозяйственное, социальное, идеологическое - разрушены.
Как же такая конструкция держится?
Она схвачена свалившимися с неба денежными мешками и мешочниками, окучена семейными и родственными общаками, подпирается непрозрачностью административного ресурса, корешки которого достаются надзирающим инстанциям, а вершки - складируются в верхах.
Старая система была командно-распределительная, партийно-лагерная и коммунально-уравнительная. Задумывалась она во благо народа, посильно обслуживала советскую социалистическую империю, но при этом людей держала за винтиков и дураков. Пока у страны был единственный Хозяин и миллионы надсмотрщиков, система работала. Когда у власти стала номенклатура, а надзиратели растворились в ней и в народе, выявилась неэффективность системы. Народ жил недовольным, но управляемым. И для системы, и для людей требовалось найти какие-то степени свободы.
Искать не стали.
Старую сломали, учинили новую.
От империи избавились, людям дали право быть электоратом.
Новая система построена для новых: русских и российских. Старые и молодые, русские и нерусские потеряли свои прежние цепи, но, как выяснилось, еще и то, что к цепям прикладывалось, что к ним полагалось.
На первых порах всех пытались заманить мутной водицей в "полях чудес". Временами и сейчас людей манят туда малым бизнесом и средним классом. Там они, под присмотром котов Василиев и инспекцией лис Алис, копаются каждый в своем, выносят чужое и растаскивают общее. Когда от этих занятий очень устают, пытаются отдыхать на митингах или на федеральных трассах, но обычно кругом по-прежнему бездорожье.
Элита едет, когда-то будет.
Терять людям уже нечего, но выносить - еще способны.
Как прозорливо писал поэт еще полтораста лет назад:

Вынесут всё -
И широкую, ясную
Грудью проложат дорогу...

На большую, на страшную, на великую дорогу может людей потянуть. Снова придет - "судеб скрещенье". Опять пометет - по всей земле, во все пределы.


Отправленное письмо - 1

Многоуважаемая Галина Павловна!
Во первых строках позвольте пожелать Вам всяческого благополучия и больших успехов на всех Ваших поприщах.
Решаюсь беспокоить Вас в связи со следующим обстоятельством. Какое-то время назад в моих руках оказалась книга: Наталия Розанова. "Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба" (М., Вагриус, 2008). На сегодня это тщательнейшее исследование злосчастной истории останков Николая II, его семьи и приближенных, с множеством самых различных иллюстраций, среди которых мое внимание привлекла парадная фотография Н.А. Щелокова.
О содействии Николая Анисимовича поискам места преступного захоронения под Екатеринбургом первые известия появились спустя пять лет после его трагического ухода из жизни. Заинтересованность министра внутренних дел СССР в 1970-е годы в полунелегальных розысках царственных останков могла бы показаться необъяснимой, если бы мне какой-то стороной уже не было известно стремление Щелокова оказывать в те же непростые годы посильное содействие деятелям русской культуры. В частности, я нашел этому подтверждение еще в 1992 году, в выпущенной тогда книге Бориса Александровича Покровского "Когда выгоняют из Большого театра", в которой он приводил отрывки из Вашей, уважаемая Галина Павловна, книги, где на стр. 150, хотя и не в до конца ясном контексте, фигурировало имя Н.А. Щелокова.
Таким образом, для меня не было неожиданным прочесть в упомянутой книге Розановой про Николая Анисимовича: "Он поддерживал дружеские связи с М.Л. Ростроповичем, Г.П. Вишневской, А.И. Солженицыным" (стр.194) и "несмотря на начавшуюся травлю опального музыканта, Щелоков продолжал поддерживать с ним самое тесное общение" (стр. 195).
Большим откровением стали последующие строки: "Он был один из первых, кто познакомился с рукописью Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ", получив ее через Ростроповича. А в апреле 1974 года Щелоков предупредил Мстислава Леопольдовича о сделанном на того доносе в ЦК КПСС".
После этого в наиболее полном, со всеми дополнениями и приложениями, издании книги "Бодался теленок с дубом" (М., Согласие, 1996) я постарался обнаружить упоминания о Н.А. Щелокове - и усмотрел только одно: возмущенное письмо А.И. Солженицына лично министру от 21.VIII. 73, - уже после съезда писателя с Вашей дачи. Будучи достаточно наслышанным, что Александр Исаевич всегда был по возможности объективным и никогда не забывал ничьего добра, я думал бы, что несколько строк солженицынских разъяснений по отношению к Щелокову могли бы приоткрыть желаемую истину.
Но наиболее впечатлило меня в книге Розановой перефотографированное письмо М.Л. Ростроповича со следующим текстом:

"Дорогой, горячо любимый, неповторимый Николай Анисимович!!!
Сегодня субботник и я организовал симфонический оркестр и студентов-музыкантов на строительство будущей больницы Илизарова. Если я уйду со строительных лесов, весь мой музыкальный полк разбежится. Поэтому я не приехал Вас встретить в аэропорт.
Дмитрию Дмитриевичу много лучше.
Горячо обнимаю Вас и после Вашего приезда сюда могу с открытым сердцем признаться, что такого удивительного, романтичного, доброго человека, как Вы, я еще не встречал!!! Горжусь, что являюсь Вашим самым искренним и самым преданным другом - всегда любящим Вас
Славой.
Курган 11.IV.70.
Р.S. Дети и внуки Ирочки и Игоря будут Вами гордиться!"

Здесь не место, а у меня нет никакой достоверной информации, чтобы обсуждать трагическую судьбу Н.А. Щелокова.
Но, глубокоуважаемая Галина Павловна, не нашли бы Вы возможным, любым удобным для Вас образом, прояснить для меня истоки столь необыкновенного отношения незабвенного Мстислава Леопольдовича к Николаю Анисимовичу. Поскольку в книге Н.Розановой помещена еще детская фотография брата и сестры Ростроповичей, выходит, у этих отношений давние корни.
Мой интерес никак не праздный. Он и не чисто профессиональный, а особо дополнен давней службой в журнале, известном своими разысканиями и публикациями по истории русской культуры и вообще отечественной многострадальной истории. Приоткрыть хотя бы небольшую завесу в ее прошлое и заслуженно обелить, если это возможно, хорошо знакомое Вам имя - с этой великой просьбой к Вам обращаюсь.
Глубокоуважаемая Галина Павловна, заранее надеюсь, что Вы извините мою настойчивость и найдете возможным не оставить меня без ответа.
Искренне желаю Вам самого доброго здоровья и еще раз всяческого благополучия.
Иванов Дмитрий Константинович,
зам. главного редактора журнала "Наше наследие"
С глубоким почтением,
мои телефоны <...>


Опорные предложения - 1
В России надо жить долго.
* * *
Дар бесценный, дар прекрасный,
Жизнь... За что п о д а р е н а?
И на что п о р у ч е н а?

* * *

Делай, что должно, - и будет, что будет.
А должно - что?


Автобио - 1

Я не охотник смотреть ТВ, но ближе к ночи сажусь пощелкать с одной бегущей строки на другую.
Утром я проглядываю заголовки в "МК" и в "Новой".
По средам заглядываю в "Завтра" - газету Александра Проханова.
Раньше раз в две недели покупал справедливую "Русскую жизнь", когда журнала не стало - раз в месяц покупаю пристрастный еженедельник "Однако".
Раз в квартал приобщаюсь к "Континенту".
Я согласен со Станиславом Белковским. В середине прошлого года он написал в "Завтра" (автор и издание, по-моему, из противоположных лагерей, значит,- достало и тех, и других):
"Неправда, что в России ныне нет свободы слова.
Напротив - может быть, никогда в русской истории у нас не было такой свободы слова, как сегодня. Можно говорить всё, что угодно: слова потеряли силу. Девальвировались. Обесценились...
Позднероссийская власть денег, она же монетократия - освободила слово, умножив его на нечто, близкое к нулю. Кто сказал, что мы обречены молчать? Мы обречены говорить. Но нас некому слушать. Мы обречены писать, но нас некому читать".
...Отец сказал бы на все это: "Трепачкова фабрика".
Я теперь все чаще вспоминаю его словечки.
Недавно услышал на улице от тетки, торговавшей мясом с машины: "Хотите дешевле, возьмите пашинку". (У Даля - "пашенина").
Взяли, попробовали. Купили еще. Уже дороже.
А мне припомнилось: отцова мать Вера Осиповна (бабушка, которую я не застал) была, "еще до революции", торговкой на московском Смоленском рынке, зеленщицей-перекупщицей. Она "пашинкой" баловала трех сыновей и мужа. Жили они рядом, в Проточном переулке, месте, знаменитом тогда в Москве не хуже Хитровки или воровской Марьиной Рощи. Дед служил курьером, носил корреспонденцию Шаляпину в его дом на Новинском бульваре, получал 18 рублей в месяц. Отцу, когда он в 1912 году, после четырех классов, двенадцатилетним был определен в конторские мальчики, положили 10 рублей. Комната, которую они снимали в полуподвале, стоила те же 10 рублей, поэтому долго сдавали угол студентам. Перед революцией отец служил "у Фишбейна", хорошо зарабатывал, но в октябре семнадцатого "в Дорогомилове раздавали винтовки, и мы побежали выбивать юнкерей".
Эти и другие подробности я запоминал в пять и позже лет, когда рядом с моим спальным местом в малюсенькой комнатушке родители с приятелями расписывали пульку в преферанс и пользовали себя спиртом-ректификатом, разведенным брусничным морсом. Было это на Колыме, в "Дальстрое", в самый разгар войны - Великой Отечественной. У нас тогда висела на стене карта, и я с отцом за десять тысяч километров от линии фронта отмечали освобождаемые Красной Армией города.


Бесспорные положения -1

Я существую 72 года (теперь уже, слава Богу, семьдесят три). Об этом знают мои родные, близкие и пока даже несколько человек на работе.
Еще я пробую мыслить.
И недавно даже стал хотеть понимать. (Как у Кафки в рассказе об исправительной колонии, помните?)
Прямо мыслезависимый сделался. Далее - в "палату N6".
* * *

Я - не пикейный жилет.
Я просто - средний. И посредственный - то есть, по имеющимся, по отпущенным мне средствиям, пребывающий пока еще в жизни.
Все я знаю приблизительно. И сужу так же.
Допустим даже, что я руководствуюсь здравым смыслом. Но что это такое и где я его взял?
Ладно, пусть мои суждения в чем-то здравы. Но дьявол все равно - в деталях.
Какой бы придуманной хлесткостью или обходной уловкой я не старался их избегнуть, ими пренебречь, - они накажут. Или обольстят.

* * *
Вы-, до-, за-. В-, пере-, при-. О-, с-, от-. Такие мои "писки".
Какие еще? У- ? Пожалуйста.
Заглавие: "Из жизни в смерть перелетая". Содержание: - Эх, прокачусь!.. На "Ритуале".
Могу еще:
"Самое - самое - самое - самое - самое изобретение человека - улыбка".
Прошу извинить.
* * *
О великий, могучий, правдивый и свободный русский язык,- не дано мне владеть тобою.
А так хочется.
Очень. И давно. Так хочется водить пером запросто.
Ну, хотя бы как Бабаевский (вот кого не забыл), умевший писать никак про что требовалось.
Или как Проханов (тоже подчитываю), вечно убегающий от живой жизни в безудержно развесистый метазвон - прежде соцреалистический, ныне - мистико-сталинистский.
Или... Ерофеев Виктор, отвратительно способный всё-всё на бумаге бессвято (свято-бесно!) обгадить.
Четвертым стал бы? Хочется ведь... (Только не как Влад. Григ. Бондаренко!)
Да кому я нужен, кому интересен?
Что не выйдет из-под пера,- все это было, было, было несравненно сказано.


4 ноября

День единства - самый новый и какой-то странный праздник в нашем календаре. Безрадостный, ни уму, ни сердцу. Все смуты давно забылись, а разруха - продолжается.
"Разруха в головах", - говорил милейший герой Булгакова.
Единение идет туго. Одним не до единства, другие желают выделяться, от третьих (чтобы мне захотелось быть с ними заедино) потребуются некие усилия над собой.
Вот попалась на глаза почти десятилетней давности книга, "подарок к 300-летию российской прессы". Огромный фолиант - "Журналисты ХХ века: люди и судьбы" (115 имен!). Там созвездие фамилий: от Аверченко и Гиляровского, Кольцова и Эренбурга до Аграновского и Пескова, Игнатенко и Кравченко, Третьякова и Венедиктова (правда, без Киселева и Доренко).
Среди маститых последнего призыва составители предоставили слово Александру Минкину с текстом под названием "О журналистике: очень субъективно". Но к изданной пятитысячным тиражом книге приложен и столь же тиражный вкладыш: "Полный текст и авторский заголовок статьи Александра Минкина". Наверное, в свое время этот случай игр с гласностью обсуждался, но как-то прошел мимо меня. Сегодня, восемь лет спустя, думается, А.Минкин не будет в большой обиде, если напомню его первоначально не вошедший в ту книгу текст. Частично, естественно. Полторы страницы из четырех, которые не были напечатаны сразу (а всего их у Минкина было семь).


Не древнейшая

Вторая древнейшая профессия" - обзывают прессу министры-ворюги, генералы-предатели и все те, кого Пушкин называл сволочью. Сами себя они называют элитой. Скажут гадость про "вторую древнейшую" и довольны: ах, как мы уели этого писаку!
Это они сдуру радуются.
Хотят оскорбить и уверены, что удалось. Уверены, что оскорбили.
От обвинений отделываются бранью. Это, мол, вторая древнейшая написала, что я вор...
А какая разница? Если министр - вор, то разве важно, кто написал? <...>

Свобода печати обрушилась на тысячи журналистов-рабов, воспевателей Леонида Ильича, трудовых рекордов и встречных планов.
Свобода слова досталась профессиональным лжецам. Удивительно, что многие научились не врать.
Журналисты - как те братцы-матросики образца 1917 года - попали из грязи рабства в князи свободы. Как же было не распоясаться?
После семидесятилетнего сеанса идеологической магии начали печатать разоблачения. Потом возникла мода на разоблачения. Потом - рынок разоблачений. Потом - рынок подделок под разоблачения.
... Когда говорят о продажности прессы - возразить нечего. Нет ничего легче, чем купить аморального. Это было неизбежно, и это произошло. Но, пожалуйста, давайте сравним процент продажных милиционеров, продажных министров и продажных журналистов. И если журналистский процент окажется больше... Но ведь не окажется.
Передел собственности, надувательские ваучеры и бессовестные избирательные кампании - вот откуда щедрый платежеспособный спрос на продажную журналистику. <...>
Жеманная сволочь ("элита") презрительно цедит: "Фи! Публикация чужих бесед! Как стыдно, как неприлично!"
"Беседы"?! Философские диспуты? Такого не найдете. Пресса публикует разговоры (сговоры) чиновников с гангстерами. <....>
Вот типичный случай. Цитируем именно эту "беседу", ибо краткая, емкая.
СОБЧАК. Здравствуйте, Анатолий Борисович. Вы знаете, Анатолий Борисович, продолжаются попытки моей дискредитации. Публикации идут в московской прессе о предположительном аресте Собчака. Мы же с вами говорили...
ЧУБАЙС. Не беспокойтесь, Анатолий Александрович. Ситуация полностью контролируется. Я имел на эту тему разговор с главой администрации президента Юмашевым. Он заверил, что без его ведома и ведома Бориса Николаевича никакие действия в отношении вас предприниматься не будут.
СОБЧАК. Да, но в московских газетах пишут... А Куликов (тогда - министр внутренних дел. - А.М.) дает публично пресс-конференцию, говорит, вот-вот арестуют...
ЧУБАЙС. Я повторяю, Анатолий Александрович, не надо волноваться, повторяю. Я сегодня встречаюсь с Юмашевым, первый вопрос, который мы будем обсуждать, - это ваш вопрос.
СОБЧАК. Спасибо, Анатолий Борисович! Хотел бы еще сказать о главном: последнее время очень настораживает активность Рохлина; я по поводу его заявлений и выступлений в СМИ. Он фактически призывает к неконституционным действиям по смене власти. В отношении него просто необходимо возбудить уголовное дело...
ЧУБАЙС. Но он же депутат, дело не имеет перспектив.
СОБЧАК. Да, но возбуждать надо, чтобы другие задумались...
(Опубликовано мною в "Новой газете", разумеется, при жизни Собчака. Чубайс тогда был первым вице-премьером).
Это беседа? Нет, это уголовщина. Власть спасает одного из своих просто потому, что свой. <...>
Кто подслушал? Уж точно не журналист. Как попала в прессу? А какая вам разница? <...>
Общество должно бы кричать "спасибо". Аплодировать, как врачу, идущему в холерный барак. Нет, оно ведет себя как манерная девица, морщит носик.
К сведению демократических девиц (как в юбках, так и в штанах): первые "прослушки" раздавал прессе сподвижник Гайдара, член политсовета "Демократического выбора России" адвокат Макаров. Раздавал открыто, направо и налево <...>


Почему первоначально это было выпущено, я не знаю. А вот для смены заголовка, кажется, имелась дополнительная причина: шедшее впереди выступление писателя-журналиста Александра Кабакова называлось "Вторая древнейшая четвертая власть тьмы. (Вызывающие заметки)".
Вот его тогдашнее суммарное мнение о коллегах: "ниспровергатели, разрушители и создатели репутаций, властители дум и общественного мнения, циничные, холодные и жадные жрецы дурного ремесла". А вот по частностям: "Неграмотность ... Тотальный стеб ... Джинса ... Свобода слова. Это когда со ссылкой на все либеральные и демократические ценности, на права человека и решения ООН не продажные - то есть продавшиеся за зарплату на более или менее постоянной основе - обличают политико-экономических врагов хозяина. Это когда Евгений Киселев говорит всю правду про Бориса Березовского и Владимира Путина на деньги Владимира Гусинского, потом только про Владимира Путина за деньги Бориса Березовского, потом кидает и Бориса Березовского. Это Сергей Доренко, похоронивший своими грубостями Юрия Лужкова как политика, а потом заявивший о том, что Лужков ему нравится".
В последних строках А.Кабаков тогда написал: "Простите старика, ребята. Сам такой. .... Так что прошу считать эти заметки публичным покаянием на Сенной.
А уж у нас в России так и водится - грешишь и каешься, каешься и грешишь".
С тех пор много всего утекло. И даже грешных Киселева и Доренко время поставило на их нынешние места. И я никого не хочу призывать ни снова грешить, ни наново каяться, ни тем более выяснять отношения или меру правоты.
Я бы хотел призвать к единению. К единению в деле. (Как говорил один отрицательный чеховский герой: "Дело надо делать, господа. Дело!")
Это я обращаюсь к господам-товарищам журналистам. После наших депутатов они вторые, кто знает, что надо для пользы страны и людей.
Пишут они пишут, - и тут же жалуются, что их не читают, их не слышат.
Так не пишите. Не говорите.
Сделайте что-то реальное.
Пусть маленькое. Но живое.
Создайте фонд. Фонд помощи. Фонд добра.
Фонд ради Веры, Нади и Любы (про Софию пока не думайте).
Помогите. Одной. Одному.
Одной из деревни, одному из города.
Сойдитесь вместе, сядьте рядком. Не в Союзе журналистов, где снова придется говорить, а в собственном фонде: чтобы делать.
Начните с чистого листа.
Колесников. Леонтьев. Латынина. Петровская. Минкин. Кургинян. Венедиктов. Доренко. Шевченко. Киселев. Третьяков. Ситтель, - пусть с грудным приходит...
Пусть усядутся где-то и думают думу. Не Государственная дума будет, не Общественная палата, но, может быть, не хуже: все позиции и оппозиции налицо, все учили и учат, как и что надо делать.
И пусть попробуют кому-то и чему-то конкретно помочь.
Получится - не получится,- пусть пишут об этом.
Кстати, в Петербурге свои двенадцать легко сыщутся. Глядишь, и еще где-то дюжина найдется. В Казани, в Рязани, во Владивостоке, в Калининграде.
Вдруг да вокруг них люди появятся. Новые. Молодые.
Вдруг да они тоже захотят кому-то помочь.
Вдруг да власть на всех них обратит внимание.
Какое?
Вот и увидим - какое.

P.S. От 19 июля 2010 года.
Вот, с моей точки зрения, и дело есть по плечу такому бы Фонду.
Через "Новую газету" миллиардер Александр Лебедев ещё раз обращается к правительству скорее разрешить ему построить в России на собственные средства один километр "безоткатной" дороги.
Под обязательным наблюдением всех заинтересованных ведомств.
На основе открытого конкурса и с неукоснительным контролем всех затрат.
Опять же с трансляцией строительства в Интернете в режиме онлайн.
Люди! Журналисты! Власть четвертушечная! Товарищи, - по профессии... Вы уже сто раз размежёвывались, начните объединяться. Помогите человеку, - вдруг одна из известных русских бед станет поменьше.
Построим дорогу без дураков!


Подумалось вдруг - 1


Подумалось вдруг о судьбе правителей.
В уже далеком, благословенном ХIХ веке убили, наряду с другими власть предержащими, двух великих реформаторов, отменивших рабство в своих странах. Американского президента Линкольна, без суда и следствия, застрелили в 1865 году. Спустя год, почти день в день, в русского царя Александра II стреляли в первый раз. А спустя еще 15 лет, с пятой попытки, взорвали до смерти. И сегодня их трагическая судьба воспринимается как чуть ли не естественное продолжение взятой ими на себя высокой и великой миссии.
В недавнем ХХ веке Россия и Америка вновь потеряли насильственной смертью двух своих предводителей.
В июле 1918-го, - как следствие того, что царь совершил - или не стал совершать,- расправились с Николаем II. Побежденных всегда судят, но если бы суждено было последнему русскому императору остаться в живых, немного, думается, нашлось бы готовых возложить главную ответственность за крах царской России на кого-то иного... Однако расправа над Николаем II и его близкими исказила суд истории. Ныне над убиенным императором возносится нимб святости.
Спустя полвека, в ноябре 1963 года, не в отсталой революционной России, а в передовых и демократических Соединенных Штатах "шлепнули" президента Джона Кеннеди. Он руководил Америкой три года, сначала "попер" на Советский Союз, обосновывая свою политику в точно тех же, достаточно справедливых словах, какими о Западе столь же справедливо говорили в СССР и теперь говорят в РФ: "Во всех пределах мира нам противостоит монолитный и не знающий жалости заговор, который направлен на распространение сферы влияния путем преимущественно подрывных действий". (Цитирую американского президента по: Анатолий Уткин "Мировая холодная война". М., 2005, стр. 571). Но после Карибского кризиса Кеннеди "пошел на попятную". И до последнего времени считалось, что кому-то что-то в этом "новом курсе" не понравилось настолько, что президента "стрельнули", - тоже без всякого суда, по каким-то другим, тайным, но определяющим либеральным и демократическим законам.
Теперь, однако, узнаём (Н.Стариков. Кризис: как это делается. СПб., 2009. Глава "Почему президент Кеннеди был застрелен, а президент Франклин Рузвельт нет"), что его убили за "смертельный для Федеральной резервной системы указ" N11110 от 4 июня 1963 года. "Своим указом Кеннеди мягко выводил ФРС из сферы печатания денег, возвращая печатный станок в руки американского государства.
Он исправлял нарушение конституции и абсурдность ситуации, когда государство не может само напечатать свои деньги. Это был тихий и незаметный государственный переворот. Это было настоящее предательство. Это было то, чего более всего боялись банкиры, основатели Федерального резерва. Терпеть это было невозможно. Медлить тоже нельзя. Ведь за эмиссией мелких банкнот должно было последовать полное отстранение ФРС от печатания денег" (стр. 99 - 100).
Не мне судить, должно ли было "последовать" именно это или что-то иное, или вообще не последовать ничего. Убежденностью Н.Старикова я не обладаю, а доводов в пользу своей уверенности он не приводит.
В любом случае, с президентом расправились очень быстро. А Америка как шла, так и продолжила идти своим накатанным, выверенным путем.
Наш М.С.Горбачев тоже решился на перемену курса страны, и даже гораздо более масштабную. Но никто ему не противоречил, не остановил, не разглядел - ни в сплоченном ленинском политбюро и во всем Центральном Комитете партии, ни среди 19,8-миллионного передового отряда (лагеря - !?) советского народа (в том числе, конечно, и я, бывший член КПСС с 1978, кажется, года),- куда Михаил Сергеевич ведет и способен завести. Наоборот, вся страна несколько лет дружно вторила своему генсеку: "Больше гласности, больше перестройки, больше социализма!"
Глядь,- ни социализма, ни вообще страны.
Наш первый президент, как и император Александр II в свое время, тоже избавил страну от крепостничества - советского. В предыдущую эпоху поэт писал:

Распалась цепь великая,
Распалась - и ударила.
Одним концом по барину
Другим - по мужику.

Александр II был самым главным барином, вот ему и досталось, в конце концов.
И наша великая цепь, распавшись, ударила тоже. Одним концом - "по мужику", по советскому российскому народу; другим - по самому главному барину,- по Союзу. А баре поменьше, предержащие и присные, как-то удержались, приспособились, здравствуют и благоденствуют.
В том числе и Горбачев Михаил Сергеевич. Правда, нимб возле него витает очень сомнительный.
А вот если бы вдруг случилось так, как в нелюбимой Америке: кто-нибудь в верхушке КПСС устроил убийственный заговор против Горбачева (дай ему Бог здоровья сегодня!), или просто нашелся идейный одиночка (коммунист или патриот), - ведь даже на Брежнева выискался стрелок, так Леонид Ильич обрыдл стал,- тогда бы мог вокруг головы последнего генсека забрезжить нимб.
Глядишь, и на всю партию часть этого нимба распространилась бы.
А главное, не исключено, что советская социалистическая империя стала бы перестраиваться иным, более успешным образом.
Глядишь, и Горбачев вошел бы в историю не как сомнительная трагифарсовая фигура, а более достойно.

Убиенных щадят, отпевают и балуют раем.
Не скажу про живых, а покойников мы бережем, -

пел уже недавно поэт.
Неясно, правда, способно ли возникать подобное хотение у последнего нашего советского властителя.


Еще о М.С.


Давно известно: что русскому хорошо, то немцу смерть.
Очевидно, работает и противоположное правило. Во всяком случае, именно в Германии появился недавно памятник Горбачеву, - первый.
Михаил Сергеевич на Западе, безусловно, выглядит абсолютно положительно. Ведь Германию он воссоединил.
Правда, в Россию принес развал и разруху.
Если бы задумали у нас ставить Горбачеву памятник, сразу напрашивался бы образ двуликого Януса.
По размышлении, видится он двухголовым. Тело устремлено вперед, а две головы - с одинаковыми лицами - смотрят в разные стороны, влево и вправо. И та, что смотрит на Восток, - без затылка, пустая.
А спина - плоская-плоская. В ней отверстие, а в нем - ключик, как от заводной игрушки. И вокруг надпись: "Вы никогда не узнаете правду".
Сказав эти слова у самолета после возвращения из Фороса, Горбачев разом поставил под сомнение свое место в истории.
И все-таки ставить памятник Горбачеву когда-нибудь придется. За то, что "начал". За "ускорение", которое он не смог придать своей стране, но которое досталось от него всему миру.
Мир сдерживался противостоянием двух великих систем. Горбачев этот тормоз отпустил, - и мир то ли устремился вперед, то ли покатился вниз.
(Правда, существует весьма небезосновательное мнение, что М.С. оказался только курком, который взвела и которым щелкнула вступившая в сговор тайная мировая закулиса).
Какому и где новому мировому рулевому (или курку?) придет теперь черед?

Р. S. Сильнее всех доставалось М.С.Горбачеву от А.А.Зиновьева. Но тот же Александр Александрович считал "самым умным человеком в последнем советском руководстве" Андропова. А ведь чуть ли не всеми признается, что именно Андропов выдвигал и продвигал Горбачева. А?
И другое. Не будь Михаила Сергеевича, всю бы жизнь оставалось Зиновьеву изучать "западнизм" очно и "советизм" - заочно. И большинство из нас не имело бы и понятия о старых и новых трудах Зиновьева. Так бы и жили, разделенные "железным занавесом" и берлинской стеной. Ведь с огромным трудом верится, что "коммунизм как реальность", даже подвергнувшись андроповским или каким еще реформациям, признал бы и призвал Зиновьева. Ведь для этого требовалось признать в коммунистической идеологии непомерные "зияющие высоты".


Давний спор - 1


Три года назад я сподобился на книженцию - "Худший царь". Там я единомышленно цитировал известное начало знаменитой книги Н.Я.Данилевского "Россия и Европа":
"В 1864 году Пруссия и Австрия, два первоклассные государства, имевшие в совокупности около 60 000 000 жителей и могущие располагать чуть не миллионной армиею, нападают на Данию, одно из самых маленьких государств Европы, населенное двумя с половиной миллионами жителей, не более, - государство не воинственное, просвещенное, либеральное и гуманное в высшей степени. Они отнимают у этого государства две области с двумя пятыми общего числа его подданных, - две области, неразрывная связь которых с этим государством была утверждена не далее тринадцати лет тому назад Лондонским трактатом, подписанным в числе прочих держав и обеими нападающими державами. И это прямое нарушение договора, эта обида слабого сильным не возбуждает ничьего противодействия. Ни оскорбление нравственного чувства, ни нарушение так называемого политического равновесия не возбуждает негодования Европы, ни ее общественного мнения, ни ее правительств, - по крайней мере, не возбуждает настолько, чтобы от слов заставить перейти к делу, - и раздел Дании спокойно совершается".
На последующих страницах Данилевский подробно анализировал сложившуюся тогда европейскую ситуацию и обстоятельства "спора между Германией и Данией" и напоминал, что "Европа около ста лет не переставала кричать о великом преступлении раздела Польши". Имелись ввиду, конечно, крики о действиях России по отношению к своему славянскому соседу. Тридцатью пятью годами ранее нелицеприятно для европейцев высказался в этой связи А.С.Пушкин стихотворением "Клеветникам России": "Это спор славян... домашний, старый спор... вопрос, которого не разрешите вы... Уже давно между собою враждуют эти племена".
С тех пор слова: давний спор славян - стали у нас чуть ли не научным термином, снимающим любые вопросы.
Так вот сейчас мне думается, что Данилевскому тоже не следовало вмешиваться в спор европейцев, поскольку тянулся он не "целые семнадцать лет", как написано в "России и Европе", а был многовековым, почти той же протяженности, что и спор России с Литвой да Польшей.
Вот что сообщала в свое время "черная" БСЭ (т.48. М., 1957), занимавшая тогда интернационалистскую и, кажется, объективную позицию:"В раннее средневековье северная (большая) часть территории Ш.-Г. была заселена германскими племенами саксов, ютов, англов, данов, южная - племенами саксов и славян-вагров. До 1386 территория Ш.-Г. делилась на две самостоятельные части - герцогство Шлезвиг, находившееся с 13 в. в ленной зависимости от Дании, и немецкое графство Гольштейн, входившее в состав т.н. "Священной Римской империи". .... Между гольштейнскими герцогами и Данией шла длительная борьба за Шлезвиг. .... В 1581 гольштейнские герцоги стали фактич. независимыми от датских королей, а Шлезвиг был разделен между ними и датскими королями.... В 1773 Дания овладела всем Ш.-Г., к-рый фактич. стал датской провинцией .... Немецкое население Ш.-Г. стремилось освободиться от господства Дании... В борьбу между Пруссией и Данией вмешивались Англия и Россия .... 21 марта 1848 в Ш.-Г. началось восстание против датского господства... К войне Ш.-Г. против Дании присоединилась Пруссия..." И далее о том, о чем писал Данилевский.
Как видно, со стороны в давних спорах непросто разобраться: кто правее, а кто виноватее; кто когда на чьей земле жил, кто пришел на нее раньше, а кто позже; кто по праву сильного, а кто по рождению.
Но и сами европейцы тоже, как известно, устранились от возможности поучаствовать в обновившемся споре германцев и датчан. И раздел Дании оказался для Пруссии, а затем и Германии трамплином в великие войны, в великие победы и в великие катастрофы немецкого государства.
А вот русский царь Александр II увидел в Дании значимого союзника, организовал брачный союз наследника-цесаревича с датской принцессой. В итоге и Дания оказалась союзницей никакой, и с Германией были испорчены отношения. Новый царь Александр III считал единственными союзниками России ее армию и флот, но через десять лет после его смерти, в русско-японскую войну, оба эти "союзника" оказались биты. А царица-датчанка Мария Федоровна родила нам Николая II, с которым императорская Россия вообще ушла в небытие.


1 декабря


Этот день при Сталине был в календаре траурным - день злодейского убийства товарища Кирова. Мне чудится, что какое-то время возле числа имелась даже черная рамка.
С 1934 года случилось столько злодейских и прочих убийств, об участи Сергея Мироновича столько всего написано, что поневоле становишься равнодушным, если не циником.
Кстати, на ТВ сейчас регулярно, если не усиленно, крутят всякую советскую кинодребедень, которую в свое время стыдно было показывать и смотреть, а теперь как раз она соответствует культивируемому уровню зрелищ,- в том числе и разную агитклюкву. А вот настоящую классику соцзаказа, в которой были выдающиеся работы больших мастеров: "Член правительства" с Марецкой, "Комсомольск" с Макаровой, "Коммунист" с Урбанским и еще много-много - на телеэкран не пускают, цензурируют (сами телевизионщики, понятно). Я уж не говорю о роммовской дилогии о Ленине и, конечно, о "Великом гражданине" Эрмлера, посвященном как раз Кирову. (И вообще молчу о немых эйзенштейновском "Броненосце "Потемкине"" , пудовкинской "Матери", довженковской "Земле", которые полвека назад всем мировым сообществом были названы лучшими фильмами всех времен и народов).
Лично меня с памятью о Кирове связывает единственное - одна из первых моих книг: "Мальчик из Уржума". По степени обязательности чтения это было вроде "Краткого курса истории ВКП(б)" для учащихся советской начальной школы. Я из нее запомнил два незнакомых слова - название города и "приют", в котором довелось жить Сереже Кострикову,- больше ничего.
Недавно на букинистическом развале я увидел ее вновь - "Антонина Голубева. Избранное". М., 1981. (Есть единственное такое богоугодное место в Москве на Новом Арбате, где без всякой очереди и лишних слов у вас за бесценок берут любые книги, и тут же продают их по десятке, по 35 р., а некоторые - по более заслуженной цене. В любую погоду почти весь день одна или две продавщицы или продавцов жарятся или мерзнут, чтобы удовлетворить любого и каждого). Я долго жался: не из-за цены в полгазеты - места дома нет. Все-таки купил, открыл - никакого чувства.
Но я и покупал не из ностальгии.
А за натужное послесловие Льва Разгона, который сочинял его и славил приход советской власти, а сам, поди, вспоминал свои лагерные годы и всех тех, кого спустя десять лет он получит возможность описать в мемуарах "Плен в своем Отечестве".
А еще за знание нелестных для Голубевой отзывов Евгения Шварца в его дневнике за 1954 год: "Но тихо жалящий тебя, в твое отсутствие, вполне бесплодный Григорьев и вечно ложно беременная Голубева - вот где был ужас. Особенно Голубева, тараторящая с неиссякаемой злобой против всех, у кого что-то родилось... В кликушеской, бессмысленной горячке она на одной ноте тараторила, тараторила, вонзала куда попало отравленные булавки".
Правда, тогда я еще не был знаком с еще более резкими шварцевскими словами: "Волосы, как пакля, выцветшие не то от перекиси, не то от внутренних ядов. Под этой куафюрой, в которой есть что-то от Медузы Горгоны, мятое личико и глаза мопса. Недовольные и озабоченные. Говорит быстро-быстро, сыплет, сыплет слова. На двух-трех нотах, не больше. Энергия и проникаемость, как у вируса. Словно вирус паратифа или гриппа злокачественного. Ее, Голубеву, не поймаешь и не выжжешь. А что она захочет в недовольстве и озабоченности выесть, то и выедает". (Мне даже как-то обидно стало за Евгения Львовича: столько желчи нашлось не для персонажа, а для реального человека).
Но прежде всего я искал тогда подсказку, которая помогла бы мне понять, что двигало сорокалетним мужчиной (мужем), когда он писал пятидесятитрехлетней женщине (жене):
"Дорогая моя именинница, Барабулечка-Бормотулечка!!!
Аз, многогрешный, окаянный Серенька, винопийца и буян, скорбным умишком своим мекаю - поелику сегодня 1 мартобря, а в сей день именинницы все Антониды и Евдокеи, и тебя, мою голубицу, нарекли сим благозвучным именем Антонида.
Великие радости будут твориться в сей день в городе, который "окно в Европу", а того наипаче в терему, что по каналу Грибоедова. В кельице, что под нумером дванадесят четыре, устроено будет великое чаепитие с вареньем Булгарским.
На закуску будет зубатка - рыба с моря Студеного, с бубликами московскими и батонами крупичатыми.
А окаянный винопийца смерд Серенька зело рассчитывает на чару зелена вина мерою в поллитрия под названием "Столичная", паче денежек жалко будет, он и коньячишком четвертушкой не побрезгует.
Оную чару алчет он, смерд Серенька, испить за твое, Барабулечка, здравьице.
Чтоб - жилось тебе весело,
чтоб - здоровью твоему все завидовали,
чтоб - злых недругов твоих лихоманка затрясла.
А друзьям твоим ты бы радость принесла.
И чтоб бояре Пискунов со Чевычеловым - тебя б в пример ставили и друг друга с хорошей книгой поздравили.
И все б советские книгочеи валом валили во книжные ряды, чтоб купить книгу твою превосходную...
А за сим аз писавый низко тебе кланяюсь -
и желаю тебе много здравствовать !!!!!!!!!!!
Серя.
Дано в граде Ленинграде по каналу Грибоедова
дом купца Литфондова. В году 1952 1-го Мартобря".

Ибо из книги Рудольфа Фурманова "Из жизни сумасшедшего антрепренера" (СПб., 1998) из главы "Барабулька и Долгоносик" я знал, что женщина эта - Антонина Георгиевна Голубева, писательница, а мужчина - Сергей Николаевич Филиппов, актер, которого из моего поколения все обожали и которым восхищались, как экранным "заслуженным негодяем республики". И, оказывается, двое таких людей прожили совместно сорок лет.
Уже четверть века я живу в убеждении, что в жизни бывает всё, - абсолютно всё. И всему есть объяснения, только они обычно ни для кого не открыты.
Понятно, что у меня нет никакой необходимости разгадывать прошедшую жизнь двух этих людей. Но вечный вопрос: "Где правда?" - он всегда зудит. Из повествования Р.Фурманова выходило, что они жили душа в душу. Но вот появилась книга "Есть ли жизнь на Марсе... Сергей Филиппов" (М.,2009). Ее авторы: Филиппов Ю.С., сын Сергея Николаевича, которого артист оставил вместе с прежней женой, супруга сына Т.Гринвич, многочисленные друзья и соратники Филиппова. Все они любовно и добросердечно вспоминают "настоящего петербургского артиста - нищего, талантливого и обозленного". А еще в книге приоткрывается завеса над происхождением С.Н. Оказывается, его настоящим отцом был немец - управляющий гвоздильным заводом в Саратове, который перед революцией уехал в Германию. И вот якобы страшную эту тайну знала Голубева и постоянно грозила Филиппову донести на него, - чем и держала при себе.
Честное слово, мне эта версия не мила. Не вяжется она как-то очень с Сергеем Николаевичем, с его филипповской натурой. Слишком убогой представляет жизнь этих людей.
Правда еще где-то.


Спорные предположения - 1


"Самое дорогое у человека - это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так..."
А если так: жизнь з а д а е т с я человеку один раз.
Задача:
ужиться в ней;
не ужаться; разжаться и разжиться - в меру Человека.

* * *
Живем по понятиям. Издавна.
Ума не надо. Была бы сила.
Сначала делаем. Потом думаем.
Не храним, что имеем, свое. Тем более - общее.
Встаем на пути. Идем напролом.
Людей без счета тратим. Ими за все платим.
Молимся на соборность. Выбираем безгласных, пустоголосых и согласных.


* * *
Экзистенциональный вопрос, который не стоял перед Достоевским или Толстым (но мог вставать еще перед Некрасовым):
"Я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду"? - или:
- Лучше я сам стану блядью?
* * *
Бледней бывали времена. Но не было блядней.


Автобио - 2


Румянцев, Плескач, Перцович, Малыгин, Кирин, Овсянников, Артемьев, Пайкин, Поляруш, Арм... Вспоминаются женские имена: Нина Александровна, Екатерина Кондратьевна, Мария Антоновна, Циля Ароновна.
Это не фамилии моих соучеников или имена учительниц, это фамилии сослуживцев отца и имена их жен. И еще одна врезавшаяся фамилия - Равняличев, несменяемый с довоенных, кажется, времен главный бухгалтер "Дальстроя".
А когда мы в "Нашем наследии" печатали куски из книги Натальи Сергеевны Королевой об ее отце - великом ракетном конструкторе, я вдруг встретил еще одно знакомое имя - Татьяна Дмитриевна Репьева. Эта женщина-врач помогла Сергею Павловичу на колымском прииске Мальдяк. Лечила она и меня в Нексикане. А в Хатынахе, когда мне было три года, хирург Клочко (его имени я не могу вспомнить) делал мне трижды операцию грыжи. Мать говорила, что я все время дико орал и надорвался.
В Хатынахе был страшный лагерь, и мне, видимо, выпало ужасно кричать за тех, кто погибал там молча.
В Нексикане начинать жить пришлось в палатке. К брезенту у матери примерзала зимой прическа.
Но сначала - отец. После революции его мобилизовали в красноармейцы, под Двинском он сидел в окопах против германцев, заработал туберкулез, еле вылечился. А позже дал мне первое знание немецкого: "Хальт, фафлюктер!" (Стой, сволочь!)
Отцу не было шестнадцати, когда он женился. У него было пять дочерей (одна умерла). Во время НЭПа он служил бухгалтером в разных артелях. С матерью они познакомились в ЦДХОДе (Центральный дом художественного образования детей), что в тридцатые годы располагался вместе с ТЮЗом в Мамоновском переулке. Отец там работал бухгалтером, мать счетоводом. Они потом постоянно вспоминали свой детский театр и актеров, часто слышалось имя Валентины Сперантовой.
Отец бросил ради матери первую семью и в 1937 году, не дождавшись моего рождения, завербовался на Колыму. Здесь он проработал в должности заместителя главного бухгалтера разных горно-промышленных управлений 17 лет, до 1954 года,- чтобы у меня была льгота при поступлении в институт: тогда детей дальстроевцев должны были принимать даже при одних тройках на приемных испытаниях.
(Кстати, лучший отцов товарищ Алексей Забродин к 1938 году вырос до заместителя наркома товарища Микояна,- тут его, понятно, и взяли. Хорошо - не расстреляли, посадили. В 1949 году мы ехали в отпуск, в Канске он приходил на вокзал встретиться с отцом).
Мать привезла меня на Колыму десятимесячным. Ехали на поезде через всю страну, потом из Владивостока в Магадан - на пароходе. Тогда это занимало месяц.
У матери родители были состоятельными. И хотя в ее церковном свидетельстве о рождении стоит, что Семен Богачев - крестьянин Клинского уезда, а в советских анкетах мать именовала его гравером, в действительности он, оправдывая фамилию, владел мастерской в Столешниковом переулке. (Новодельно отреставрированный двухэтажный дом возле угла с Большой Дмитровкой сохранился до сих пор). А также домом на Лесной улице, где жил с шестью дочерьми и двумя сыновьями. В 1929 году мастерскую и дом реквизировали, а семью переселили на Большевистскую улицу на Красной Пресне, аккурат против музея декабрьского восстания 1905 года. Здесь у матери с отцом оказалась комната в 14 квадратных метров, которую во время войны, когда умерли и дед, и бабушка, и две материны сестры, удалось сохранить по "брони". В ней мы во время отцовских отпусков жили то втроем, то вшестером, пока вернувшимся из эвакуации с номерным заводом родичам не предоставили через восемь лет новую жилплощадь.
На Колыме до Сусумана мы также занимали комнатки. А вот с 1947 года, в ЗГПС (ранее именовалось ЗГПУ, но, видимо, ГПУ стало вызывать ненужные ассоциации, и тогда переименовали в Западное горно-промышленное строительство) отцу дали две комнаты в половине "коттеджа". В других двух комнатах жили Пайкины, у нас была общая кухня, уборная и прихожая, где какое-то время жил и спал "домработник" - бывший зэк, присланный как начальству. Но матери и соседке это было не по душе, и его быстро забрали от нас.
На Колыме про заключенных до меня дома и вообще доходило мало. К сраму моему, я легко пользовался словом "доходяга", когда непонятно кто и в чем появлялся у нас на задворках и рылся в обледеневшей помойной куче. Зато я знал, что везде вокруг лагеря. У нас в Сусумане, например, там автобаза, здесь ремзавод, там ВОХр - и там же лагерь. Заключенные из лагеря ходили под конвоем: много людей колонной, и вроде бы один с винтовкой впереди, один сзади, сбоку еще с собакой. (Они в поселке строили дома, при мне уже двухэтажные: универмаг, клуб, один жилой).
Из той жизни в памяти шестилетнего мальчишки запечатлелись похороны. Заключенные провожают подорвавшегося на "вскрышных работах". Медленно едет грузовик с откинутыми бортами, на дне кузова лежит человек, кажется, без гроба, потому что навсегда запомнилась синяя босая ступня. За грузовиком идут колонной зэки и несколько вохровцев. Процессия проходит по краю поселка и поворачивает вверх, на дорогу к прииску "Большевик", к сопке. Там кладбище с пирамидками и звездочками.
Еще помню, что вскоре после войны появились женские лагеря, в Сусумане это называлось, по-моему, совхозом. Наша улица была Полевая, а за ней поле, и там сажали капусту и турнепс, мы ходили таскать эту полубрюкву- полурепу.
Еще особым отличался от "материка" климат: у нас на трассе, в долине без ветра, в семистах километрах от Магадана, морозы часто были выше 50 градусов. Когда случалось выше пятидесяти пяти - не учились, но на улице бегали. А сорок считались отличной погодой.
Еще я там к книгам приучился. И не читать даже, а быть в библиотеке - большой комнате, разделенной прилавком, из-за которого выдавались книги, на маленький зал с тремя - четырьмя столами и само хранилище, куда с какой-то поры меня стали пускать, - и я наклеивал формуляры на частые новые поступления, в том числе и пожелтелые, с ятями и твердыми знаками.
Все остальное как, наверное, везде. Детство, речка, игры. Был даже детский сад. В Нексикане сначала учились все в одной комнате, у одной учительницы. Парты стояли в три ряда: первый ряд и немного второго - первый класс, второй - второй, в третьем ряду - третий и четвертый классы. Учительница покажет нам букву и начинает объяснять другому классу. А мы слушаем.
В Сусумане школа была большая, при ней интернат, где жили дети вольнонаемных с приисков. Летом - пионерлагерь. И тоже - незабываемое. Автобусом нас туда везут мимо лагеря нормального, привычного, а мы с упоением, самозабвенно (во всяком случае, я) выводим:
Эх, хорошо в стране советской жить!
Эх, хорошо страной любимым быть!
Эх, хорошо стране полезным быть,
Красный галстук с гордостью носить!
Меряй землю решительным шагом,
Помни твердо заветы отцов,
Знай один лишь ответ,
Боевой наш привет:
Будь готов! Будь готов! Будь готов!

Мать не работала, сидела со мной. Она курила, а курево в войну выдавали только курящим. И отцу пришлось закурить. Режим у него, помню, был такой. В 9 на работу, в 6 с работы. Поест, поспит, а в 9 вечера - снова в управление, до 12, до часу, до двух.
Так продолжалось по мой восьмой класс включительно. До 1952 года.


Ступорные отложения - 1


Всегда очень достойно звучит с экрана: "Народный артист (или артистка) СССР". Сразу возникает законное почтение и признание. Да к тому же, увы, становится их все меньше.
Народный артист России - то, да не то. Во-первых, уже каждый второй, во-вторых, через какое-то время просто каждый им становится.
Вот бы придумали какое-нибудь новое, возвышающее над другими, звание.
"Всенародный артист".
"Общедоступный художник".
"Герой искусственного труда "... Вот бы и Петросяна и Жванецкого наградить!
* * *
Самое смешное на нашем ТВ то, что третьим среди должностных лиц по частоте появления на экране приходится считать Владимира Маркина - официального представителя Следственного комитета при Прокуратуре РФ.
А самое жуткое: абсолютно одинаковый, один и тот же, фанерный, фальшивый, идиотский смех и такие же одни для всех подложные (подложенные) аплодисменты, которые включаются по всем передачам, когда телевизионщикам хочется, чтобы они раздались на самом деле.

* * *
"Женитьба трех сестер" по Гоголю и Чехову.
Вот бы посмотреть!

Где правда? - 1


Вот поднялся Вождь в свой ничтожный рост.
И в усмешке скривил рот
И сказал он так: этот первый тост
За великий русский народ!
Нет суровей, сказал он, его судьбы.
Всех страданий его не счесть.
Без него мы стали бы все рабы,
А не то, что мы ныне есть.
Больше всех он крови за нас пролил.
Больше всех источал он пот.
Хуже всех он ел. Еще хуже пил.
Жил как самый паршивый скот.
Сколько гнусных и черных дел
С ним вершили на всякий лад.
Он такое, признаюсь, от нас стерпел,
Что курортом покажется ад.
Много ль мы ему принесли добра?!
До сих пор я в толк не возьму,
Почему он всегда на веру брал,
Что мы нагло врали ему?
И какой болван на Земле другой
На спине б своей нас ютил?!
Назовите мне, кто своей рукой
Палачей своих защитил?
Вождь поднял бокал. Отхлебнул вина.
Просветлели глаза Отца.
Он усы отер. Никакая вина
Не мрачила его лица.
Ликованием вмиг переполнен зал...
А истерзанный русский народ
Умиления слезы с восторгом глотал,
Все грехи Ему отпустив вперед.
1945

"Ходит слух, что Сталина убили. Я в этот слух не верю. Скорее всего Сталин умер, а его соратники просто боялись войти к нему мертвому. Они были жалкими трусливыми ничтожествами и негодяями. А сам он был среди них негодяем и ничтожеством выдающимся. Но он стремился построить коммунистический рай на Земле и сделать всех людей подходящими для этого. А если из его замыслов выросла ужасающе мрачная мерзость, так это шуточки неподконтрольной истории, а не продукт преднамеренного умысла негодяя... Сталин и его приспешники были негодяями, но негодяйство их особого рода: оно есть социальное негодяйство. Оно прет само из всех пор советского общества. Оно есть закономерный продукт светлых идеалов. Короче говоря, Сталин был адекватен породившему его историческому процессу. Не он породил этот процесс, но он наложил на него свою печать, дал ему свое имя и свою психологию. В этом его сила и величие".
1979

"С годами, после смерти Сталина в особенности, я изучал эту эпоху и пришел к выводу, что Сталин является величайшим политическим деятелем ХХ столетия, а может быть, одним из величайших всего тысячелетия. То, что было им сделано, по-моему, показывает, что он даже значительнее как политический деятель, чем Ленин. Нужно принимать во внимание исторические условия, в которых жила Россия: бесконечные войны, бедность, страна разбросана, трудные климатические условия, человеческий материал (никто не хочет принимать во внимание человеческий материал). И то, что в России строилось, строилось из плохого человеческого материала".
1999

"Когда-нибудь, когда человечество в интересах самосохранения все-таки вновь обратится к коммунизму как к единственному пути избежать гибели, двадцатый век будет назван веком Ленина и Сталина".
2003

Все это написано Александром Зиновьевым.
Зиновьев - великий ум, хочется ему верить безоглядно.
В России на моем веку жила и великая душа - Василий Шукшин.
Но сейчас - о другом.
Где истина?
"Где же, спрашивается, - пишет сам Зиновьев,- лежит истина? Отнюдь не в соединении противоположных фактов и не в отыскании некоей "справедливой" середины - таковой вообще не существует в действительности. Чтобы понимать истину, мало видеть факты как таковые. Нужен еще определенный метод понимания этих фактов, нужен определенный "разворот мозгов", нужны определенные критерии отбора, оценки и сопоставления фактов".
Самому Зиновьеву его "разворот" удался, хотя далеко не каждый будет с ним согласным.
Я и хотел бы и рад развернуться, только для этого сначала мозги нужно иметь.


13 + 5


Восемнадцать недавних книг (в порядке приобщения), которые я снимаю с полок:
Владимир Булдаков. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997.
Борис Парамонов. Конец стиля. М., 1997.
Дмитрий Галковский. Бесконечный тупик. М., 1997.
Соломон Кипснис. Новодевичий мемориал. Некрополь монастыря и кладбища. М., 1998.
Юрий Пивоваров, Андрей Фурсов. Русская власть, русская система, русская история. (В альманахе "Красные Холмы" (М., 1999), среди авторов которого еще и И.Валлерстайн, М.Гаспаров, С. Коэн, В.Межуев, Ю.Буртин, Г.Кнабе, А.Кустарев).
Михаил Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу. 1939 - 1941гг. М., 2002.
В.В.Бибихин. Другое начало. СПб., 2003.
Александр Зиновьев. Русская трагедия. М., 2005.
Коммунизм как реальность. Кризис коммунизма. М., 1999.
Несостоявшийся проект. М., 2009.
К.А.Крылов. Нет времени. СПб., 2006.
Дмитрий Быков. Борис Пастернак. М., 2006.
В.В.Колесов. Русская ментальность в языке и тексте. М., 2007.
В.Л.Цымбурский. Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. М., 2007.
Владимир Брюханов. Трагедия России. М., 2007. (С предисловием и послесловием А.И.Фурсова и его работой "Конспирология, капитализм и история русской власти. (Введение к программе-направлению "Конспирология")".
Александр Ахиезер. Россия: критика исторического опыта. (Социокультурная динамика России). Изд. 3-е, с приложениями. М., 2008.
С.П.Капица. Гиперболический путь человечества. Через демографическую революцию к обществам знаний. М., 2009.
Владимир Мартынов. Пестрые прутья Иакова. Частный взгляд на картину всеобщего праздника жизни. М., 2009.
Р. S. Конечно, я с большим удовольствием снимал бы с полки еще одну книгу: двухтомник Сигизмунда Герберштейна "Записки о Московии" (М., 2008) под редакцией А.Л.Хорошкевич, с ее комментариями, с множеством дополняющих и разъясняющих статей и вкладышем с картами, - но отдать за все это почти 1700 рублей пока не способен.


Я не читаю


Я не читаю современную прозу. Потому что не жду прорыва, открытия.
Раньше только из книг немногих настоящих писателей можно было ожидать узнать подобие подлинной правды об окружающей жизни - той, в которой я жил. (К ожиданию большего в искусстве слова, творимом моими современниками, я просто не был готов).
Сегодня открытой, голой правдой меня информируют со всех сторон. И узнавать ее еще и с книжных страниц нет ни смысла, ни желания.
Несколько прежних достойных имен, существующих и доныне в литературном процессе, не решаются преображать в перл создания нашу раздрызганную действительность. Как человека старых вкусов (или безвкусицы?) меня не привлекает ни Пелевин, ни Сорокин. И Улицкая взамен Грековой меня не греет. А всякого рода фэнтези отталкивают.
В какой-то момент я подкупился на "Блудо и МУДО" А.Иванова, на Прилепина. Но - не впечатлило: простовато, пустовато, безъязыко писано.
Поскольку сейчас любая чуть заметная книга и каждый чуть сносный автор находят свою премию, выделить по признанию невозможно. По резонансу - тем более. Самый громкий резонанс - "Околонуля". Погружение в этот спецвыпуск "Русского пионера" вызвало у меня стойкую тошнотную ассоциацию промеж создания Ивана Шевцова "Тля", хорошо известного когда-то в не очень узких кругах, и с ранне-викторо-ерофеевской "Русской красавицей".
Увы, читатель и других сегодняшних авторов то и дело узнаёт, что окружающие, ныне и вообще, больше походят на животных и нелюдей. Прежде в книгах ему подсказывали иное: тебе дано равняться на человека - и порой даже устремляться к высшему.
Если спросить: кто здесь ближе к реальности,- ответ, понятно, будет однозначным. Но за этим ответом стоит другой: "голую" правду писать и проще, и комфортнее.
Хотелось бы ошибиться, но думается, что с прозой у нас еще долго будет неладно.
Среди глубоких, тем паче для меня, наблюдений о "конце времени русской литературы", которыми полнится сборник Владимира Мартынова "Пестрые прутья Иакова", есть одно главное - ясное и убедительное. У русской литературы был золотой век, был серебряный. Далее Мартынов прослеживает века бронзовый и железный, которым завершилась советская эпоха. Если продлить в наши дни эту металлическую метафору, нынешнее время русской литературы напрашивается именовать оловянным. Налицо все блеклые качества материала. Подлинно - Stannum.
Остановится ли эта неблагая смена, суждено ли русской литературе возвращение на славные круги своя, - решит история. Но явно требуется возвращение к тому, что Мартынов называет прямым высказыванием. Должен явиться голос, который услышат, который станут слушать.
Пока же... Сегодня и подумать нельзя хотя бы о явлении на Рублевке нового двадцатилетнего радикала Евгения Базарова, где бы он представил хоть какой-то интерес для "новых русских" братьев Кирсановых, да еще смог вступить с ними в конфликт на равных.
Хотя бы подобия новых "Записок охотника" - и то невозможно ждать. Откуда возьмется сторонний наблюдатель, равно проникнутый и нуждами жителей Пикалева, и заботами управителей этого завода, и бытием небожителя - владельца предприятия. Сегодняшние сочинители скорее всего равно удалены от всех них.
Но даже если чье-то перо озаботится, как у Тургенева, "тягостными раздумьями о судьбах моей родины", - не найти ему поддержки и опоры в "великом, свободном и правдивом".
Все мы свой язык истаскали (а теперь еще и внаглую испохабили) и просто ноги об него вытираем.
И хотя, как и всегда, и здесь нам "англичанка гадит" со своей глобализацией, Интернетом и т.д., но никто на наше самое сокровенное - родной русский язык (как вроде бы на землю, недра, воды и что еще у нас плохо лежит) не покушается.
Кроме нас самих.


За нерушимое единство


В уже упоминавшейся книжечке "Худший царь" на последней сторонке обложки можно прочесть такой не очень внятный вынос:
"...За нерушимое единство
купцов Калашниковых и Кирибеевичей,
Гриневых и Чацких,
Собакевичей и Степанов Пробок,
Чичиковых и Обломовых,
Татьян Лариных и Анн Карениных,
Корчагиных Матрен Тимофеевн и Павок Корчагиных,
Турбиных, Мелеховых и докторов Живаго,
Бендеров и Теркиных,
Иванов Денисовичей и Иванов Африкановичей,
Веничек
и всех прошлых и будущих
Иванов-дураков".
Убей Бог, ни сейчас, ни тогда я не знал и не знаю, что мне этим подбором неизгладимых для памяти и сердца образцов русских характеров хотелось выразить. И если пробовать объяснить, почему именно эти имена, то первое и единственное - они ближе, роднее, дороже.
Болконский, Безухов, Наташа Ростова - они такие же, но уж больно высокие.
Герои Достоевского - это самые-самые русские люди, но они слишком глубокие, с ними невозможно чувствовать себя вровень.
Классические "лишние люди" не пережили, увы, свое время. У них слишком много чести еще оставалось.
Любимый Чехов у каждого свой.
А дальше еще только Платонов...
Надо сказать, что внутри книжицы я это двадцать одно имя зачем-то еще решил переставить, по-другому сгруппировать. Опять не могу сообразить, что я хотел этим подчеркнуть, как и кого выделить. "Говорящими" казались соединение-противопоставление Калашниковых и Чичиковых, Обломовых и Бендеров или странное единение Собакевичей и Кирибеевичей.
Но особенно грело сочетание Гриневых и Турбиных - столь редких для нашего отечества людей, которые помнят завет: беречь честь.
Сейчас я посмотрел на свой перечень новыми глазами и увидел еще нечто...
Кроме вечного нашего Ивана-дурака, в списке значатся.
Пятеро мужиков (одна мужичка): Пробка, Матрена Тимофеевна (кто забыл - она из некрасовской "Кому на Руси жить хорошо"), Мелехов, Иван Денисович, Иван Африканович мой дорогой ("Привычное дело" Василия Белова).
Пятеро воинов: Кирибеевич, Гринев, Турбин, Павка Корчагин, Теркин.
Четверо господ: Татьяна, Собакевич, Обломов, Каренина.
Трое интеллигентов: Чацкий, Живаго и Веничка.
Двое торгашей: Чичиков и Бендер.
Один купец Калашников.
И ни одного - работника, деятеля, созидателя.
А ведь без них единство невозможно. Только они способны сплотить людей в работе, в реальном деле.
Штольцы у нас не прижились. Бессеменовых и Булычевых повывели. Давыдовы да Нагульновы известно как "отпели". Сочиненных Журбиных никогда не существовало. А Лопаткиным хода не давали.
Так ни то что "нерушимого единства",- ничего нам не дождаться и не добиться.


Давний спор - 2


Говоря о "споре славян между собою", Пушкин Александр Сергеевич имел ввиду славян восточных - русских и славян западных - поляков. Ко времени появления пушкинских строк спору было более восьми веков.
Вот что писала академическая советская "История Польши" (т.I, М., 1954)*: "Польские феодалы и до того уже строили планы распространения своей власти на древнерусские земли... Еще раньше при дворе князя Владимира побывал миссионер - епископ Бруно, отправившийся дальше к печенегам... На дочери Болеслава был женат старший сын Владимира, Святополк, тоже поддерживавший связь с печенегами, союзниками польского князя. Таким образом, перед нами целая сеть мероприятий, имевших целью укрепить влияние польских феодалов на Руси. Однако в 1013 г. Святополк с женой и епископом Рейнборном были арестованы князем Владимиром. Тогда Болеслав совместно с печенегами двинулся походом на Русь. Поход 1013г. не принес никаких результатов. Союзники перессорились между собой. Эта восточная авантюра была крупной ошибкой польской дипломатии" (с.45-46).
_____________________________
*Мне эта история попалась на вернисаже в Измайлове лет пять назад. Мужик просил за польское прошлое триста рублей. Полистав, я сообразил, что это неполный трехтомник и за двести стал обладателем двух увесистых "кирпичей". Третий том, предназначавшийся ХХ веку, надо полагать, остался невоплощенным.

Спустя 5 лет Болеслав Смелый снова пошел на Киев. Интересно прочитать описание этого похода сегодняшним исследователем А.Широкорадом, называющим датой первого столкновения Руси и Польши еще 981 год ("Давний спор славян. Россия. Польша. Литва". М., 2008):
"В начале августа 1018 г. поляки подошли к Киеву. Дружина Ярослава и наемники-варяги попытались оказать сопротивление. Но Болеслав не спешил со штурмом города, и скоро защитники Киева сдались из-за нехватки продовольствия. Судя по всему, капитуляция была почетной....
Видимо, Болеслав нарушил условия капитуляции Киева и вскоре отдал город на разграбление. Разделив добычу, наемники - саксонцы, венгры и печенеги - отправились восвояси. Болеслав с частью польского войска остался в Киеве, остальная часть была размещена в ближайших городах. Польский князь явно не знал, что делать с Киевом. Он даже начал в Киеве чеканку серебряных монет, "русских денариев" с надписью кириллицей "Болеслав"....
Что же касается Святополка, то он не хотел ни мира с Ярославом, ни присоединения Киевской земли к Польше. В "Повести временных лет" говорится: "Болеслав же пребывал в Киеве, сидя /на престоле/; безумный же Святополк стал говорить: "Сколько есть ляхов по городам, избивайте их". Киевлян и жителей других городов, оккупированных ляхами, долго уговаривать не пришлось. Почти одновременно началось изгнание поляков. Однако Болеславу удалось непонятным образом уйти из Киева с большей частью людей и награбленными драгоценностями" (с. 19-20).
Пушкин называл соперничество "кичливого ляха" и "верного росса" - "неравным спором". Нельзя сказать точно, какое время имел ввиду наш великий поэт, но еще в очень давние времена у поляков появился значимый союзник - Великое княжество Литовское.
С литовцами русские спорили иначе - кому, кого и как собирать в единое общерусское пространство-государство.
Первоначально, как известно, восточные славяне призвали с этой целью в 862 году северных соседей - варягов: "Земля у нас богата, порядка лишь в ней нет". С сегодняшней исторической дистанции этот выбор не выглядит оптимальным. Потерпели бы свой беспорядок лишних полвека,- и послали бы гонцов в Царьград-Константинополь, к ромеям-византийцам. Или, глядишь, к этому времени и сами греки пожаловали бы на Русь со своим щитом, как ходил к ним варяжско-русский князь Олег. Пусть бы правили не в Новгороде, а лишь в Киеве. Какая была бы возможность сравнивать результаты деятельности на русской земле двух цивилизационных подходов.
Но - случилось как случилось. Спустя еще пару веков "путь из варяг в греки" и сам собою завял. (Это Запад в первый раз нам "подгадил": проник с крестоносцами на Ближний Восток, и поток азиатских товаров потек мимо Руси).
А затем случилось ордынское нашествие. Монголы Русь полонили, до Адриатики доскакали, Польшу и Венгрию разграбили, а до Литвы их ноги и руки не дошли. Не стала Литва татарской данницей, не надо было ее великим князьям выторговывать ярлык у ханов.
И стало Великое княжество Литовское подчинять соседние русские княжества, включать в свой состав,- и брать с них дань ("полетнее" - ежегодные выплаты).
К 1340-м годам, когда Москва с Иваном Калитою только-только получила возможность начать объединение русских земель, за Литвою числились - цитирую по "Курсу русской истории", написанному в 1931 году в эмигрантской Праге профессором Евгением Францевичем Шмурло ("Возникновение и образование Русского государства". СПб., 1998. стр.179-180):
"Из русских земель были завоеваны
а\ при Миндовге: Черная Русь, Полоцкое княжество;
б\ после Миндовга: Минская земля;
в\ при Гедимине: княжества Туровское, Пинское, Витебское; Подляшье. Кроме того, битва при р.Ирпени (1329) сделала киевского князя (одного из Ольговичей) вассалом (подручником) Гедимина....
Ольгерд (1341 - 1377). Его дела:распространение литовского владычества в Южной Руси - области Чернигово-Северская, Волынь, Подолье..."
Конечно, хорошо было бы, если б и Иван Калита попытался "распространить владычество" на эти же русские земли, и Киев в том числе, - но до них Москве было еще далеко-далеко...
Теперь даю место другой цитате,- свидетельству, что давний-давний спор продолжается доныне и между самими историками. ( И кому судить, что здесь считать "фальсификациями" или подлинной правдой). Обращаюсь к новейшей монументальной двухтомной "Истории России. ХХ век" (М., 2009). У этой книги 43 автора, от академика до магистранта, живущих от Абакана до Колумбуса. Во вступительной главе "Как Россия шла к ХХ веку" читаю:
"Небольшие русские княжества так называемой Чернороссии (район Новогрудка и Гродно), опасаясь немцев и татар, охотно присоединяются к Литве. Вокняжившийся в начале ХIV в. Гедимин присоединяет к Литве Белую Русь - Полоцкое и Полесские княжества...
Сын Гедимина Ольгерд (1341 - 1377) освобождает от татарского ига всю Киевскую и Переславскую землю, княжество Чернигово-Северское, земли Волыни и Подолья и часть Смоленской земли. Там, где князья-Рюриковичи сохраняют верность татарам, он прогоняет их и заменяет своими наместниками; там, где они встают вместе с ним против татар,- оставляет. Ольгерда православный народ встречает как освободителя...
Ольгерд замышляет вовсе изгнать татар с Русской земли и стать общерусским Великим князем. Князья Тверские и Рязанские, Смоленск, Новгород и Псков поддерживают это его намерение и вступают с ним в союз. Ольгерд принимает православную веру...
Иначе складывается судьба восточной части Руси... Князья, вместо того чтобы сообща биться за освобождение православного народа, воюют друг с другом за великое княжение... Князья северо-восточной Руси были далеки в своих действиях и от национального патриотизма, и от христианской солидарности. Презирая "варваров" литовцев, гордясь происхождением от Рюрика, они сохраняли свою власть над русским народом с помощью татар." (стр. 26-27).
В предисловии ответственного редактора двухтомника А.Б.Зубова говорится: "Пусть же послужит эта книга припоминанию правды нашей жизни". И нельзя не отдать должного ее авторам, ибо они часто припоминают то, на что другие не обращают внимания или вообще забывают.
Но, видимо, историческая правда лежит не посредине между только что продемонстрированными трактовками, а где-то и точнее, и глубже, и выше.
Это видно хотя бы еще из такого зримого примера. Авторы двухтомника пишут: "Свято хранили люди о тех немногих правителях, которые действительно душу свою отдавали за народ и веру православную,- Александре Ярославовиче Невском, Михаиле Ярославовиче Тверском, Довмонте-Михаиле Псковском" (стр. 27).
Пишут эту святую истину, хотя безусловно знают то, о чем можно прочесть у А.Широкорада:
"В 1250 г. Александр Ярославич Невский по завещанию отца и по воле хана Гуюка получил Киев вместо столь желанного Владимира. Обиженный князь в разоренный Киев не поехал, а три года провел в Новгороде, а затем поехал к хану Сартаку, сына Батыя, с жалобой на брата: мол, Андрюша с Даниилом нехорошее на тебя, великого хана, замышляют. Сартак поверил, отдал Великое княжество Владимирское Александру Ярославичу, а на Русь послал знаменитую Неврюеву рать, опустошившую страну не хуже, чем Батый. Андрей Ярославич вынужден был бежать с женой в Швецию. А его брат через сто лет был причислен к лику святых!" (стр. 50).
P. S. Не менее показательная и красноречивая разница заметна в изложении и трактовке этих же событий у Карамзина и Соловьева, - тем более в сравнении с современным исследователем.


Подумалось вдруг - 2


Многие могут помнить, как пару лет назад ТВ устроило нечто вроде референдума - "Имя Россия", в котором выявлялись нынешние исторические предпочтения наших сограждан. Среди двенадцати отобранных имен первое место досталось как раз святому князю-воителю Александру Невскому. А последнее - вдохновителю "великих реформ" русского ХIХ века, царю-освободителю Александру II (о котором почему-то мне в первую голову "подумалось вдруг"). Другой царь, Иван Грозный, заняв 10-е место, набрал в два раза больше голосов.
Между тем, сто пятьдесят лет назад, именно в царствие Александра II, в 1862 году в Великом Новгороде был воздвигнут известный монумент в честь 1000-летия России, на котором места Ивану Грозному не нашлось.
Цари Иван III Великий, Петр I Великий, Екатерина II Великая, Александр I Благословенный, Николай II "Палкин" есть,- а его нет.
Окружение Ивана Грозного: царица Анастасия, митрополит Макарий, священник Сильвестр, Алексей Адашев, князь Воротынский есть, - а его нет.
Три великих и три других литовских князя есть, а великого нашего царя - нет. Нет среди 109 фигур отечественных деятелей самого разного рода.
Понятно, что общественные оценки, вкусы и пристрастия - и в первую очередь по отношению к властителям - обязательно меняются со временем, тем более через сто пятьдесят лет, тем более в нашей стране, пережившей за ХХ век два мощнейших идеологических переворота.
Но и весь мир за эти же полтора столетия наблюдал такие проявления государственного варварства и таких извергов во главе народов, что поневоле некое нравственное ощущение деяний, сознание запретного и допустимого отступают (и очень отступили), и становится все более привычным оправдание любых средств, если с их помощью преследовались, а тем более достигались исторически значимые цели. В связи с этим на первый план в деятельности правителей выдвигаются конечные результаты или даже промежуточные успехи.
И все-таки необъяснимо странно и вместе с тем чрезвычайно показательно, что в списке "Имя Россия" все наши вожди выстроились буквально по степени наибольшей потраты собственного народа, - чем меньше, тем дальше место: Александр, Екатерина, Иван, Ленин, Петр. Последний, то есть первый - Сталин.
Или - чем более жесток властитель к своему народу, тем более почитаем.
Или - на Руси иначе, как не щадя никого и ничего, невозможно добиться ощутимого результата.
...Снова потревожить русскую память об Иване IV и Александре II я еще наберусь смелости. Но здесь и сейчас останавливает Петр I, Петр Великий. Невозможно обойти вниманием его местоположение в списке "Имя Россия" по потрате родного "человеческого материала" между новыми великими Лениным и Сталиным.
"У Петра I не было ни Освенцима и Треблинки, ни Лубянки и ГУЛАГа, но он прекрасно обходился и без таких эффективных учреждений: численность российского населения сократилась за годы его правления почти на четверть!"
Это я цитировал В.Брюханова - "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881г." (стр. 161).
В последние двадцать лет эта страшная, немыслимая цифра переходит от автора к автору и смогла и притупиться, и подвергалась коррекции. Еще Натан Эйдельман в конце 1980-х в работе "Революция сверху" в России" так вводил ее: "В начале ХХ столетия были опубликованы исследования П.Н.Милюкова о населении и государственном хозяйстве при Петре Великом. По данным петровских переписей и ревизий, автор пришел к довольно страшным выводам: податное население к 1710 году уменьшилось на 20%, то есть на одну пятую; если учесть, что часть этих людей переходила в другие категории населения, тогда получалась убыль 14,6% , то есть одна седьмая...
Если вслед за дореволюционной наукой счесть убыль населения, равную одной седьмой, то, переведя все это на язык "современных цифр", получим, что для времени Петра это было то же самое, как если бы ныне вдруг (не дай-то бог!) в нашей стране исчезло 40 миллионов человек" (стр. 62-63).
К великому сожалению, никому из простых смертных сейчас до этой давней статистики нет дела. Равно как и власть предержащим. В том числе и по очень недавним и хорошо известным обстоятельствам.
Эйдельману не суждено было дожить до того, как через два года после выхода его книги население России уменьшилось не на 40, а на 140 миллионов! (И никаким утешением не может служить, что случилось это, в общем, бескровно). С тех пор людей в России каждый год становилось еще почти на миллион меньше. Получается, когда лет через пятьдесят на нашем ТВ захотят повторить "Имя России", первому российскому президенту Ельцину в будущем рейтинге должна быть уготована самая верхняя строчка...
Что касается реноме Петра I, около него все триста лет кипели самые жаркие pro и contra, - как объективные, так и субъективные, так и вовсе необъективные. В этой связи существенна точка зрения, высказанная А.И.Фурсовым: "Наша история концептуально много раз и по-разному фальсифицирована: сначала Карамзиным, либералами и марксистами в ХIХ веке. Затем за ними в ХХ веке последовали новые концептуальные фальсификации: сталинская, потом номенклатурная, интеллигентская и номенклатурно-интеллигентская ("шестидесятническая") фальсификации советской истории, особенно сталинского периода, ну и, разумеется, хрущевско-брежневского. Наконец, убого-подлые перестроечная и постперестроечная, и постсоветская, защищающая интересы новых хозяев страны. Все они тесно переплелись друг с другом и часто, снимая один лживый слой, вскрывают не истину, а другую ложь, которую выдают (или принимают) за адекватное отражение реальности" ("Феномен Зиновьева". М., 2002. стр. 63).
К трактовке деяний дней Петровых это относится в полной мере.
В книге В.Брюханова, на которую я сослался вначале, приведено среди многих и разнохарактерных оценок царствования Петра I, принадлежащих В.О.Ключевскому, и такое его мнение: "Петр не оставил после себя ни копейки государственного долга, не израсходовал ни одного рабочего дня у потомства, напротив, завещал преемникам обильный запас средств, которыми они долго пробавлялись, ничего к ним не прибавляя. Его преимущество перед ними в том, что он был не должником, а кредитором будущего".
"При всем уважении к маститому историку, - пишет В.Брюханов,- это трудно назвать иначе, чем наглой ложью", - и взамен искаженного исторической дистанцией "произноса" приводит конкретные цифры, которые уже полвека введены в научный оборот: "К 1725 году государство полностью обанкротилось: недоимки податей за 1724 год достигли одного миллиона рублей (при девяти миллионах расходной части бюджета), а за две трети 1725 года (т.е. сразу вслед за смертью Петра) дошли до двух третей исчисленного оклада".
В.Брюханов резюмировал так: "Петровский режим привел Россию к полному разорению.
Этот факт тщательно замалчивался всей послепетровской официальной пропагандой - очень красочное проявление российской специфики!" (стр.161-162).
Не в состоянии увериться полностью в его заключительном выводе, невозможно не соглашаться, что специфика умалчивания - бесспорно одно из важнейших отечественных умений и достижений, во все русские времена.
Хотя совсем недавнее "полное разорение" уже никак не замалчивалось.
На Руси разорение, даже полное, - не главное.
Главное, и теперь, и тогда, - не случилось бы еще и новой смуты.


Опорные предложения - 2


Читаешь Толстого - вопросы к себе.
Читаешь Достоевского - вопросы к миру.
Толстой зовет: не моги молчать.
Достоевский просит: если гордый - смирись.
Солженицын кричал: не живи по лжи...
Ни молчать, ни кричать, ни мириться не дано. Не пора ли углядеть, что дано мне лишь гундеть.

* * *
Русских пятижды "кидали".
Князья скинули идолов.
Цари кинули человеков.
Империя кинула церковь.
Советы кинули Бога.
Сейчас кинули веру.

* * *
В СССР сошлась несвятая троица:
русское "авось",
советское "любой ценой",
западное "Бог умер".


Автобио - 3


В 1960 году Московский энергетический институт выпустил меня радиоинженером и распределил на оборонный завод (почтовый ящик). К первой профессии у меня не было ни призвания, ни интереса, она мне туго давалась, и инженер из меня получился плохонький. Я это довольно болезненно сознавал. В лабораториях и цехах передового режимного столичного советского предприятия мне уже скоро случилось узреть очень много печального в смысле организации производства и качества выпускаемой военной продукции, - в том числе и по вине моей слабой квалификации, корил я себя.
Безусловно, качество изделий все равно обеспечивалось, но с помощью бесконечной отбраковки всех компонентов на всех этапах сборки и регулировки. Работников ОТК и военпредов, казалось, было больше, чем людей на рабочих местах. И сколько всего определялось в брак, сколько по всему заводу шло в отходы, валялось и растаскивалось, пропадало и губилось, - знали только финансисты ВПК, но они тогда денег не мерили. И конечно, штурмовщина - слово сегодня совершенно забытое. А тогда каждомесячное явление, с которым советское производство никогда и ни за что не могло справиться. Вся работа, выпуск продукции от 50 до 80 процентов падал на третью декаду всякого месяца. С 25-го числа начинался очередной аврал, люди работали в две или три смены, выписывались сверхурочные, переработки, премии. 31-го в 23-00 (а могли и на следующий день задним числом) отчитывались в должном количестве и номенклатуре, - и на неделю завод замирал.
Работники шли в отгулы, комплектующие детали (которые на других заводах выпускались столь же аврально) поступали к концу первой декады, вторая шла на раскачку, а потом все снова...
А еще отравляло сознание то, что не один я, что и многие сидели не на своем месте. Как люди оказывались не там, где им следовало работать, тем более начальствовать, было сущей загадкой. Какими их качествами руководствовались при назначении - тайна за семью кабинетами. А сколько дельных мужиков пропадало без соответствующих должностей. А как дело-то страдало. Немудрящие "блатные" специалисты проталкивали худшие разработки, - и внедряли их. И все это происходило в самое золотое время ВПК - 1960-е годы. И десяти лет не пошло, как встали на поток советские ракетные и противоракетные системы. Мне еще довелось работать с документацией, на которой стояла виза генерального конструктора п/я 1323 (КБ-I) С.Л.Берия (сына Лаврентия Павловича), которого сменил великий Александр Андреевич Расплетин. Помню, как всей лабораторией радовались, что и наше изделие оснащает ракету, которой был сбит Пауэрс. А какими все были счастливыми, когда полетел Гагарин...
В партию меня на заводе не смогли зазвать все десять лет. Но было что-то в душе, верившее, что человек человеку может быть друг, товарищ и брат, как учил только что принятый "моральный кодекс строителя коммунизма".
Тогда весть о Новочеркасске, где друг и брат стреляли в товарищей, без следа прошелестела мимо меня. Никогда не заглядывал я к памятнику Маяковского, не слышал имен Галанскова или Буковского, как и потом долго-долго Бродского. И даже к Мандельштаму с Ахматовой и Пастернаком почему-то не тянуло.
Вместе с тем я довольно много читал, - из современного литературного процесса, как это именовалось. Тянуло хотя бы из книг узнать, какая есть и может быть жизнь. Я уже преодолел натужную неправду Бабаевского, Ажаева и Галины Николаевой. "Оттепель" Эренбурга не зацепила. Зато Дудинцев своим "Не хлебом единым" задел за живое. Казаков, казалось, уводил куда-то, Аксенов - не доводил. В это время печатали Ремарка, Хемингуэя, в "Иностранной литературе" было все время что-нибудь живое. Наткнулся на "Знамя" - Гранин "Иду на грозу". Стал подстерегать в киосках журналы. И вдруг - удар, потрясение - "Один день Ивана Денисовича".
А еще через три номера в том же "Новом мире" - Войнович "Хочу быть честным", рассказ, который, кажется, давным-давно забыт, а мне до сих пор памятный, а тогда просто бередящий.
Тот же Шухов, только фамилия Самохин, и не в лагере, а на обычной стройке. Прораб, инженер, настоящий трудяга, которому претит система, заставляющая его и других плохо работать и постоянно лгать. Да еще все повествование прослоено свободной улыбкой-ухмылкой, а не леденящим ужасом колючки.
...В какой-то момент я купил открытку(!), надписал "Москва, Кремль", начертал: "Уважаемый Никита Сергеевич, Вас обманывают...", - и еще какие-то глупые слова без фактов, и бросил в почтовый ящик.
Было это, видимо, жарким летом 63-го. Потом мне, дураку, пришла даже бумага с предложением предстать перед чьи-то очи (но не более!).
Но я уже остыл, припадок правдолюбия закончился.


Бесспорные положения - 2


Черт догадал меня родиться без ума и таланта.
Да, я был и есть пешка. Не проходная. Но кого-то подпиравшая, кому-то подыгравшая... Не осталось места на доске? Радуйся, что не съели. Доживаешь - и доживай. Со свиным рылом в калашный ряд соваться не следует.
Есть у тебя неизвестно за что полученный в 1986 году членский билет Союза советских писателей с замечательным порядковым номером 05250,- ему и соответствуй: на пятерки не смотри, на нули не равняйся.

* * *


Я полузнайка и недоумок. Можно и наоборот: полоумок и недознайка. Я полунедообразованный. Я - "образованщина". С другой стороны, у нас все так: полуправда и недосвобода, полубизнес и недообщество.
У меня, безусловно, никудышние мозги: огромное число книг мне просто не по зубам.
Еще хуже всегда была моя память. Вроде бы даже разобрался, уяснил вычитанное,- но тут же все из головы вон. И если снова возвращаешься к читанным страницам, шаг за шагом шлепаешь по своим следочкам,- весьма часто приходишь к другим заключениям.
Мысль от слова и слова от мысли разбегаются мгновенно.
И все-таки во мне живут, спорят, теперь вот стали клубиться в некие суждения множество имен, дат, сведений, обрывков и дешевых и стоящих мнений... Я покупаю книгу за книгой: столько вокруг было и есть умных людей. Неужели у них нельзя найти удовлетворительных ответов?
Каких? На что?..
Явно я хочу ломиться в открытые где-то двери. Но мне они не встретились. Это и моя беда, и моя вина.
А вдруг эти двери прямо передо мной, но я незрячий?
Знай, сверчок, свой шесток!
Судить мне выпало не выше сапога.
Не по себе сук ломаю... Зачем же тогда еще ломать и перо?
А если вдруг не "ломаю",- а "ломаем"?!
Ломали?
Ломают...
Будут ломать!


21-22 января


При Сталине эти дни точно были обведены траурной каймой.
Но мне кажется, что они еще были и красными - выходными, днями поминовений. 21-е - день смерти Ленина, 22-е - "кровавое воскресенье", начало революции 1905 года.
В четвертом классе мы учили наизусть стих Веры Инбер - "Пять дней и пять ночей":

...И потекли людские толпы,
Неся знамена впереди,
Чтобы взглянуть на профиль желтый,
На красный орден на груди.
...И пять ночей в Москве не спали
Из-за того, что он уснул.
И был торжественно печален
Луны почетный караул.

Как все-таки тогда требовалось, как вкладывали в головы (сколько я еще могу припомнить и Пушкина, и Крылова, и Некрасова, и Лермонтова). Как звали верить, что "в борьбе за рабочее дело он голову честно сложил".
Ныне ленинский "слоган" перевернут с ног на голову: ни за какое "за рабочее дело", - а по сговору с "источником финансирования" развалил он Российскую империю.
Явился автор, Стариков Николай Васильевич, которому за пять лет навыпускали десяток сочинений, в которых он дает ответы на любые вопросы. Точнее, на любые вопросы дает один ответ: во всем, что случилось в России за последние триста лет "непатриотически настроенного", виновны ее геополитические противники. Как аргументами Н.В. пользуется минимумом конкретных доказательств и максимумом обобщенных умозаключений.
Разговор может вестись так:
"Петр I бросил вызов могущественным державам того времени. Он из ничего (!) создал великую империю и разгромил сильнейшую на тот момент армию Европы (шведскую). Основа богатства Британии - заморская торговля и грабеж колоний, полных сокровищ. В тот момент, когда Петр строил свою будущую столицу Петербург, а русская армия закалялась в борьбе со шведами, британцы разрывают на части свой главный трофей в истории - Индию. Русский царь в стороне от этого праздника жизни стоять не собирается (!!) Он начинает войну с Персией, а там, за ее землями, лежат долины Инда и Ганга. Вот тут сразу и наступают "почечные колики"(!!!). Великий реформатор умер 28 января 1725г., буквально накануне своей внезапной смерти поручив Витусу Берингу открыть путь в Индию через Ледовитый океан". ("Кто финансирует развал России? От декабристов до моджахедов".СПб, 2010, стр. 61-62).
Готов автор и на более детальный анализ - "1917. Кто "заказал" Россию? Главная тайна ХХ века".М., 2009:
"Важно отметить следующий факт - до своего первого посещения ЗАГРАНИЦЫ Ленин будет испытывать нужду в средствах. Молодой талантливый юрист быстро прогрессирует и как революционный теоретик.
После парочки никчемных работ, прочитанных на заседании марксистского кружка, Ленин пишет действительно ценную вещь. Чтобы оценить значимость ленинской работы, надо вспомнить, что на тот момент в России нет никаких революционных организаций. Все, кто пытается что-то делать, отправлялись на каторгу или в тюрьму. Нет еще ни партии эсеров, ни РСДРП. Никого нет, и вот в этом вакууме, летом 1894 года, Ленин написал свою работу "Что такое "друзья народа"". В ней он намечал основные задачи русских марксистов. Основная задача - организовать из разрозненных кружков единую социалистическую партию. "Ленин указывал далее, что именно рабочий класс России в союзе с крестьянством свалит царское самодержавие", - повествует нам легендарный "Краткий курс истории ВКП(б)".
Это идеологический прорыв - впервые речь идет о полном уничтожении российского государства, а не о борьбе за мелкие уступки. Это очень ценно - впервые сделано идеологическое обоснование уничтожения Российской империи.
Для кого такие тезисы представляют интерес? Для противников России". (стр. 138).
"Открыв любые книги, посвященные жизни вождя мирового пролетариата, мы узнаем, что в декабре 1894 года он напишет свою первую агитационную листовку и обращение к забастовавшим рабочим Семянниковского завода в Петербурге.
Вроде бы ничего в Российской империи не меняется, однако вместо ареста Владимир Ильич получает... загранпаспорт. Все время в выдаче паспорта ему отказывали, а как только он твердо встал на путь борьбы с режимом - дали". (стр. 139).
"В начале сентября 1895 года Владимир Ильич Ленин, обогащенный новыми идеями и планами, вернулся в Россию",- пишет "История ВКП(б)".
Не только идеи (читай: методики подрывной работы) вывез Ильич из-за рубежа. Он привез деньги - сразу после его возвращения антигосударственная деятельность выходит на другой качественный уровень". (стр. 140).
"Не просто так дворянин Владимир Ульянов впервые в жизни ездил за границу. Испытывавший денежные затруднения, получавший скромное жалованье, Ленин сам становится спонсором забастовок!
Откуда у него средства? Из-за границы.
Кто их дал Ленину? Революционеры? Плеханов, Аксельрод или кто-то еще?
А откуда деньги у людей, которые 37 лет подряд нигде не работают, а только пишут статейки и брошюрки о необходимости взорвать Россию изнутри? Кто их финансирует все это время? И не только их, а вообще всех наших "борцов за свободу"? Ведь достаточно взять практически любую биографию революционера, как мы увидим, что он, в основном, живет за границей, при этом нигде не работая. И таких товарищей десятки и сотни.
Без финансирования спецслужбами революционеры просто умерли бы с голоду либо были вынуждены зарабатывать себе на хлеб насущный и на революционную деятельность у них не оставалось бы ни времени, ни сил.
Кто же финансировал подрывную борьбу против Российской империи? Немцы? Японцы?
Если посмотреть на даты, становится ясно, что Германия и Япония тут ни при чем. Социал-демократы живут на Западе с 1874 года, но и до них там безбедно жили предыдущие поколения наших "борцов за свободу". Тогда еще Германской империи попросту не было, а Япония была еще отсталой страной, где реально правили сегуны, а не императоры.
А если вспомнить, какая страна была геополитическим противником России весь ХIХ век, круг замыкается.
Великобритания - вот имя главного спонсора наших революционеров и главного организатора наших революций.
Состоял ли Ленин в контакте с немецкой разведкой? Безусловно. Как всякий беспринципный политик, Владимир Ильич не гнушался никакими контактами и никаким источником получения денег. Интерес к его персоне со стороны противников России также был обязан удесятериться с началом Первой мировой войны.
Но нам важно понимать, что еще почти за 20 лет до ее начала Ленин был в теснейшем контакте с разведкой британской! Если мы осознаем этот факт, как тут же все загадки нашей революции станут простыми и понятными". (стр. 142-143).
В первую очередь, не хватает никаких сил и разума противостоять логике Старикова. Он убеждает убедительнее любого "легендарного краткого курса". Стариков - самый достойный выученик этого учебника. Не верить ему невозможно, возражать мыслимо, только будучи "не патриотически настроенным". Итак, основатель советского государства - заурядный наемник, "кинувший" свое родное имперское отечество.
Мне, в конечном итоге, что, - я могу и прислушаться к Старикову, довериться ему. Мне уже приходилось поступаться принципами. Я и в Ленина со Сталиным верил. И Хрущеву поверил - до поры. Брежневу не верил, а Горбачеву доверял, Ельцину тоже. Теперь вот Путину с Медведевым должен верить. Хоть и о них пишут (точнее, они дают писать) такое!
Ладно, со мной дело ясное.
Но ведь есть же у нас одна партия, которая молится на Ленина, как на икону. И вот этот образ то ли втаптывают в грязь, то ли отмывают его реальный лик. Делается это во всеуслышание, с большим напором, перчатка брошена на любую магазинную полку,- а коммунистический партийный караван идет и идет своим путем.
Коммунисты сами не знают правды?
Они правду знают, но хранят - как и раньше - за семью печатями?
Или они и правды не знают, и срама не имут?
Или уже отреклись от Ленина и в чести - только Сталин?
Так скажите.


Людоедина родимое


Все давно наплевали, растерли, забыли.
"Коммерсант". 5.II.10. "Закрытая тема". Валерий Панюшкин.
"...если напротив радиоведущего в студии сидит существо, похожее на человека, которое произносит слова "постнатальный аборт", то есть казнь младенца, не надо с этим существом спорить... Не надо выставлять его мнение на голосование, дабы убедиться, что среди слушателей "Эха Москвы" есть еще 21% таких же подонков. Не надо продолжать эфир.
Надо вставать, Сергей, и бить гниду стулом, так сильно, как ты только способен. Потому что право детей на жизнь нельзя обсуждать, за него можно только сражаться".
"МК". 19. II.10. "Обыкновенный фашизм". Александр Мельман.
"Его уже приглашают почти на все ток-шоу...
Когда он заходит в студию, все аплодируют... Вот увидите, на следующих выборах он будет баллотироваться в Думу. И станет нашим депутатом...
Он говорит, что если у вас родился безнадежно больной ребенок, его нужно уничтожить. Не больно, укольчиком - чик, и он уже на небесах...
"Ребенок-даун - это как бракованная дискета",- просвещает он население...
А моральных уродов куда девать?"
Оба журналиста рвались отметелить людоедину. Но ему они не страшны.
Руки коротки! Не подстеречь.
И не уязвить. Людоедина мнит себя нормальным провокатором. А это сегодня заслуженная и почитаемая профессия. В искусстве - чуть ли не престижная.
Он, она, они прерывают традицию, обрывают молчание, открывают нам глаза, пробуждают в нас... Что?

...И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал...

Ну-ка, попробуйте сказать: чувства добрые я ... провоцировал. Да сам язык отказывается!
...Людоедина изрыгает вещи, порочащие честь и достоинство не мои или чьи-то лично, а всех и каждого. Но суд такие дела не рассматривает. И на дуэль его не вызвать - у оно нет и не может быть чести по определению. Да и дуэли давно упразднены.
Людоедина в открытую насмердило, само прилюдно в дерьме извалялось, а домой к себе приходит - от него не пахнет. Сидит себе с семьей - и им не вонько.
Людоедина думает, что если Бога нет, то все проходит безнаказанно.
А что, не дай Бог, если у него внук такой родится, несчастный, какого не надо, на ком можно обществу силы и средства сэкономить... Ну-ка, ткни ему шприц!
... Неужели вы не слышали? И не знаете?! Ему же дверь дерьмом обмазали, вся квартира провоняла. А потом сраное ведро на него опрокинули. Ходит, отмыться не может. От людоедины, как из поганого очка, разит и разит.

Но что с неизлечимыми детьми-то делать?
Как и кто им помогать готов? Кто о них станет помнить?


У них


В лучшую пору прежней власти была в ходу рубрика "У нас и у них".
Чем сегодня можно похвастать "у нас", было предъявлено только что. Однако и "у них" тоже начинают случаться неординарные вещи.
Газета "Завтра" не должна, по-моему, посетовать, если я привлеку повторное внимание к одной ее недавней публикации (N9, март 2010 г.)
"18 февраля 2010 года 53-летний техасский программист Джозеф Стэк, законопослушный и лояльный гражданин США, проживающий в городе Остин, штат Техас, поджег свой дом, сел в самолет - легкомоторный Piper PA-28 Cherokee и совершил таран здания IRS - налоговой администрации, являющейся квинтэссенцией и символом американской государственности.
В отличие от своих прямых предшественников по борьбе с "системой" - Тимоти Маквея, который однажды привез грузовик взрывчатки к федеральному зданию в Оклахома-сити, и Марвина Химайера, который 4 июня 2006 года незатейливо снес своим бронированным бульдозером практически целый город, - Джозеф Стэк планировал свой поступок как чисто пропагандистскую акцию, разместив в Интернете письмо-манифест, в котором четко писал, что "...я знаю, что я вряд ли первый, кто решил, что не может больше терпеть. Это миф, что в этой стране люди перестали умирать за свободу..." И подписался, собственноручно проставив годы жизни - Joe Stack (1956 - 2010).
Ни Тимоти Маквей, ни Марвин Химайер не потрудились каким-либо образом аргументировать на бумаге свои поступки, но несомненно, наряду с событиями 9/11, они оказали огромное влияние на умонастроения простых американцев.
Утром 19 апреля 1995 года бывший сержант спецназа армии США Тимоти Маквей подогнал машину к административному зданию в Оклахома-сити, вышел из машины и уехал. В 9.02 прогремел взрыв. Погибло 168 человек и еще 500 получили ранения. Маквей был арестован спустя полтора часа после происшедшего за совершение самого крупного (до событий 9/11) террористического акта в истории Соединенных Штатов. Двумя годами раньше, 19 апреля 1993 года, в Уэйко, штат Техас, сотрудники ФБР и приданные им танки, вертолеты и армейское спецподразделение "Дельта", общей численностью до 700 человек, сожгли несколько строений на ранчо Дэвида Кореша, в котором находился сам хозяин и еще 85 членов секты "Ветвь Давида". 9 человек выбежали из огня. А 75, в том числе женщины, 21 ребенок и сам Дэвид Кореш, сгорели в пламени.
По признанию самого Тимоти, именно это безумное насилие федерального правительства над рядовыми гражданами США и подтолкнуло его к началу "войны против системы".
Американцы тогда пребывали в тяжелейшем шоке. Дело было не только в ужасном числе жертв: теракт совершил не какой-нибудь исламский террорист, а типичный "средний" американец, отмеченный наградами ветеран войны в Ираке.
11 июня 2001 года Тимоти Маквей был казнен по приговору суда. Перед смертью он процитировал строки стихотворения "Непобежденный" английского поэта ХIХ века Уильяма Хенли: "Я - хозяин своей судьбы, я - капитан своей души".
Начало истории Марвина Химайера на фоне бойни в Уэйко выглядит заурядно. Мастерская Марвина, мастера на все руки, проживавшего в городке Гранби, штат Колорадо, примыкала одной стороной к территории цементного завода, руководство которого решило расширить производство. Для этого потребовалась земля. В итоге были выкуплены все участки, кроме принадлежавшего Марвину. В 2002 году он взялся оспаривать в суде решение о предоставлении территории под размещение завода, вел сам дело и проиграл.
После этого местные власти и руководство завода устроили Марвину настоящую травлю. Поскольку все земли вокруг мастерской уже принадлежали заводу, ему перекрыли все коммуникации и подъезд к дому. Марвин решил проложить другую дорогу и даже купил для этого списанный бульдозер. Однако городская администрация отказала в разрешении на прокладку новой дороги.
В банке придрались к оформлению ипотечного кредита и пригрозили отобрать дом. Несколько раз нарушения находили налоговая и пожарная инспекции, санэпиднадзор. Подключиться к канализации Марвин тоже не мог, поскольку земля, по которой следовало прокопать канаву, принадлежала заводу. Когда Химайер поехал хоронить отца, ему отключили свет, воду и опечатали мастерскую.
Однако Химайер полтора года работал над своим бульдозером - обшил его двенадцатимиллиметровыми стальными листами, оснастил телекамерами с выводом изображения на мониторы внутри кабины. Поставил в кабине холодильник, загрузил туда воды, пива и закуски, с помощью дистанционного управления опустил на шасси еще один броневой короб, заперев себя внутри бульдозера, и в 14.30 4 июня 2004 года ( в начале заметки указан 2006 год,- какой правильно - непонятно. - Д.И.) выехал из гаража.
К 16.23 "война Химайера" завершилась - Марвин проехал через территорию завода, тщательно снес здание заводоуправления, а потом вообще все - до последнего сарая. Двигаясь по городку дальше, снес здание банка, здание газовой компании, здание мэрии, офиса городского совета, пожарной охраны, товарного склада, редакцию местной газеты и публичную библиотеку. Короче, уничтожил все, что имело хоть какое-то отношение к местным властям. Включая их частные дома. После чего покончил с собой.
Джозеф Эндрю Стэк, буквально влетевший в Пантеон Новых Американских Героев, оставил после себя практически программный документ, к которому мы еще, несомненно, вернемся, по значимости мало уступающий "Биллю о правах" или "Декларации о независимости". Можно сказать - первый документ Второй гражданской войны в США...
Сергей Загатин"

К этому мало что можно добавить. Хотелось бы, правда, поконкретнее знать о заявленном в газете огромном "влиянии на умонастроения" законопослушных и лояльных в массе американцев рассказанных сюжетов.
Потому что новой гражданской войны очень хочется избежать повсеместно.


Народ из третьего ряда


С превеликим трудом осилил "Московские тени" Романа Сенчина.
Собирать под одну обложку столько похожих, "одинаких" лиц и сюжетов писателю просто неприлично.
Достаточно прочесть первый рассказ, из марта 1997-го, "Говорят, что нас там примут", а дальше неважно: в каком году, сколько им лет - тридцать, сорок или "полтос", фамилия у одного Маркин, а другого Сергеев, звать того Роман, а этого Андрей - все они неотличимы.
Не нужно даже обращать внимание, что буквально каждый из них: или он сам, или его жена, или друг-приятель пробовали себя в искусстве - в актрисах, художниках, литераторах, журналистах... Понятно, ничего серьезного ни у кого не получилось.
Не следует придираться к надоедливому "хе-хе", присущему всем без исключения сенчинским мужикам. Может быть, за этим скрывается некая ирония, но мне ее не разгадать.
Вообще, пишет Сенчин плохо обструганным, тупым, стертым до дерева карандашом. Получается блекло, коряво. Так раньше писали киносценарии, в расчете - режиссер и актеры оживят.
Сенчинские персонажи - полуживые. Но мне они - важны.
Это не неудачники. Удачи они не искали. Они попробовали себя там и тут, им не удалось занять чужого места, - и они приложили себя к своему.
Эти места - в третьем и далее рядах.
Они все устроенные, "прикаянные", при доставшейся функции: менеджеры, контролеры, поставщики, "бейджики". Денег, понятно, не хватает, но не настолько, чтобы нельзя было оторваться, отрубиться, отключиться.
А это им надо.
Потому что они недовольные. Недовольны выпавшим существованием: собственным и вообще.
Эти проживатели жизни - неинтересны. Но мне они важны.
Таких большинство. Это и есть народ.
В прежней литературе им не было места. Их заслонял коллектив. Когда требовалось, они молча поднимали руки - и расходились: по домам, по общагам, по пивным, по подворотням.
По настоящему талантливо их начал изображать Маканин.
Но их у Маканина "жизнь трогала". Жизнь была "рекой с быстрым течением".
А сенчинских теней жизнь не задевает, не сносит. Она их обтекает. Только годы за годами пропадают.
И, в общем-то, непонятно: то ли жизнь сегодня такая - не коммунальная, не социальная, ни от кого независимая; то ли писатель жизни не знает, и он своих "теней" от нее оберегает.
А может, наоборот - Сенчину удалось зафиксировать н о в ы х людей - ненужных.
Ненужных ни себе, ни жизни.
Столько людей расплодилось. И они все множатся. Количество давно перешло в качество.
И жизнь становится насквозь придуманной и, в общем, тоже ненужной.
В ней стало меньше нужды. И нормального, естественного человеческого труда требуется уже мало.
Народ некуда девать. Людям некуда деваться.
Жизнь их как-то приткнула - и отстала от них.
Их, таких, все больше и больше: подсобные, подтанцовка, статисты, массовка.
Без них можно бы и обойтись, - но они вот родились. И множатся. Приходится их чем-то занимать. Правда, и все больше производится ненужных товаров и отвлечений. (Вон никчемных видов спорта сколько развелось.Один керлинг какой-то чего стоит!). Для их продвижения и сбыта требуются не люди, не "фигуры", а их тени, исполнители, потребители.
Сенчин и есть регистратор таких существователей.
Только неразборчивый и не очень старательный.
Но вот он написал роман - "Елтышевы".
Николай Михайлович - нормальный, обычный пятидесятилетний милиционер, никакой не коррупционер, но, чтобы поправить зарплату, опорожняющий бумажники и карманы своих клиентов в вытрезвителе, - на этот раз переусердствовал немного в отделении с пьяными и чуть не сгубил людей. Его не посадили, дали условно, но уволили из рядов, а главное - отобрали служебную квартиру.
Так существование Елтышевых подвергается испытанию жизнью.
Сенчин ссылает их в родную деревню, где нашлось им пристанище.
Как это не покажется неуместным, мне припомнились чеховские "Мужики". Там с официантом московского ресторана Николаем Чикильдеевым тоже случилось несчастье, и пришлось его семье податься на родину в Жуково. Именно деревня и мужики - ее обитатели, их жизнь интересовали Антона Павловича 113 лет назад.
"...Какое прекрасное утро! И, вероятно, какая была бы прекрасная жизнь на этом свете,- писал Чехов,- если бы не нужда, ужасная, безысходная нужда, от которой нигде не спрячешься!"
Понятно, от нынешнего сочинителя подобных сентенций ждать не приходится. Он не напишет, но в душе знает: "если бы не сами люди и не сама эта жизнь, от которой нигде не спрячешься..."
Сенчину деревня с ее заботами - сбоку припеку; деревенские, с которыми сталкиваются Елтышевы или даже входят в их жизнь, - так, "сельские тени", фон для Елтышевых.
Жена Валентина, библиотекарша, потеряла работу, а другой в деревне не нашлось. Предложили Елтышевым стать "кабатчиками" - получать спирт с завода, разводить, торговать им, - так она оскорбилась. Муж в городе приносил "приварок" - она не возражала. А тут вдруг на тебе. Но, конечно, не сильная она баба, слабая. На выпивку повело. Да еще диабет на нее свалился.
Николаю Михайловичу приходится в деревне туже и муторнее всех. Постоянно надо напрягаться с обустройством, люди вокруг все обманывают и дурят, сын помогать не хочет. (Младшему еще сидеть два года за драку). Дела или работы какой в селе и для своих-то нет. Пришлось-таки взяться за торговлю "спиртовичем", теперь его чуть ни в каждом доме клянут.
И Елтышевы этого испытания жизнью не выдерживают. Слабая - опускается, сильный - звереет.
Вроде бы Николай и не злой по натуре. А вот немного, в общем-то, жизнь прижала,- и Елтышев не захотел сдерживаться, терпеть. Сначала тетку-перестарка негласно на тот свет спровадил. (Ну, лишняя она была в доме).
Потом соседа Харина, который его наколол по-хамски, придушил, хотя и ненароком. Наконец Артему, сыну, так двинул, что убил и его. А когда вернулся Денис, меньший, на которого единственная надежда оставалась, - его в деревне убили. И через полгода Елтышев упал - и не встал.
Ну и что? - спрашиваю я. Зачем писатель всех их поубивал? Что этим Сенчин доказал? Что жизнь - зверская? Так это и ежику понятно. Для этого огород городить точно не стоило. Или Елтышевы - мертвое семя? Но почему?
Что-то легко Елтышевы у писателя отмучились. Что мешало Денису продолжить жить с отцом и матерью, помогать налаживать их существование. Впряглись бы они вместе в лямку, стали бы выкарабкиваться со дна, глядишь, подлинная, неизвестная жизнь появилась бы в романе.
И Артема, конечно, нельзя было так просто убивать.
Артем - единственный, по большому счету, кто интересен у Сенчина.
Писатель буквально с первой страницы предупреждает - это "недоделанный". Таким себя Артем с детства осознает, таким он и существует. С таким с ним пытаются смириться мать и отец.
И это, судя по всему, особое явление в сегодняшней жизни и, наверное, в сегодняшнем мире.
Миллионы неприспособившихся и неприспосабливаемых к прохождению жизненной службы - в самых разных обществах равных и неравных возможностей. Недоделанные - еще одна, страшная, грань ненужных. Ненужных даже на четвертых и пятых ролях.
Артем - самая значимая, интересно намеченная фигура, - но и оказавшаяся писателем недоделанная, ему ненужная.
...Ненужная жизнь.
Ненужные люди...
Ненужные писатели?


Спорные предположения - 2


В России надо жить долго. Почему?
Всё меняется очень медленно.
Как писал Блок:

Ночь, улица, фонарь, аптека.
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.

Поэт невольно отмерил столетний ритм русских перемен: улица - XVIII век, аптека - XIX, фонарь - XX.
Ошибся, правда, в прогнозе. Накликал.
Зато мы опять жили в долгом застое.
Сегодня - не знаю, как точнее и правильнее назвать: в полу- или недостое... О правдивый и свободный, ты сам говоришь за меня.

* * *


Правила игры - и правила Игры.
Раньше игра была маленькой, а Правила - большими.
Теперь большая Игра. Вовсе без правил.

* * *


Делай, что делаешь, а будет, что сделают другие. Главное - делай хоть что-то, пока дают делать.

* * *


Время собирать камни.
Время разбрасывать камни.
Время ворочать камни с места на место.
Время воровать камни.


Автобио - 4


Я прожил при советской власти 50 лет. После двадцати пяти с каждым годом отчетливее сознавал, что никакая она не народная, а несправедливая, неправедная, лживая. Что манящий принцип социализма - "от каждого по способностям, каждому по труду" - не действует и неисполним. Что наверх, по народной мудрости, всплывает дерьмо, а достойные если не на дне, то мелко плавают.
Но я не делался диссидентом, - и не потому, что не обитался в соответствующей среде. Все время казалась реалистичной возможность улучшения советской системы. Так, полагаю, думали и многие другие. В этом направлении какое-то время шла косыгинская экономическая реформа.
Этим путем, как видится с моей маленькой колокольни, пошли в Китае. У нас, с этой же вершинки глядя, такая возможность, если не необходимость, была после 1968 года, после чешских событий, с их учетом. Но мы пошли другим - своим, накатанным путем - и пришли туда и к тому, что случилось.
Я с системой и раздваивался, и примирялся. Вышел булгаковский "Мастер и Маргарита", которым я упивался, мне было тридцать два, и я писал в Литинституте (заочно) курсовую: "Вера в добро и вера в колхоз". Не помню своих аргументов, но убеждал на примере "Прощай, Гульсары" Ч.Айматова, что коллективное добро - благо большее, чем добро единичное.
К тому же, по давним хорошим книгам и из других источников я знал, что и до революции очень и очень у многих жизнь была совсем не сладкая и очень-очень темная. А если и окружающая меня реальность не замечательная, надо стараться изменить реальность к лучшему.
...В 1971 году, после беседы с Валерием Николаевичем Ганичевым, тогда директором издательства ЦК ВЛКСМ, я был принят в "Молодую гвардию", в редакцию истории комсомола, которую к тому времени возглавлял мой школьный приятель Анатолий Холодков (К большому несчастью, рано и трагически ушедший из жизни. Царство тебе небесное, Толя)*. После этого судьбоносного, вспрыснутого в тесном редакционном коллективе события, я явился домой и объявил Марине (первой жене), что нашел себе работу, где должен буду заниматься открытым блядством. (В привычку такие слова в семье не были).

__________________________
*А его предшественником на этом посту был Слава Победоносцев, внук знаменитейшего обер-прокурора Святейшего Синода. Вот уж, наверное, поворочался в гробу Константин Петрович.

Ибо если на заводе я худо-бедно старался исправить неисправное, то тут чаще всего надо было справное, правое, правдивое менять на конъюктурное, директивное, вычеркивать, умалчивать, править по живому. А еще - постоянно переписывать, чтобы хоть как-то оживить спущенные сверху мертворожденные тексты, которые приходилось печатать либо во славу надуманной советской действительности, либо в силу приятельских и иных отношений.
Чтобы покоить душу, постоянно нужно было носить на глазах шоры. Но мне еще помогало и особое заблуждение.
Мне казалось, что я способен создать, написать нечто, где смогу отразить и изобразить жизнь подлинную и куда-то зовущую. Я еще во время инженерного диплома принялся за киносценарий. Потом два года осаждал с ним редакцию журнала "Искусство кино", и одна милая дама что-то мне подправляла и вдохновляла. Потом с режиссерской экспликацией этого сценария поступал во ВГИК, дошел до собеседования с самим Михаилом Ильичем Роммом, с треском убедился в профнепригодности. Поступал еще на сценарный, на киноведческий, поступил в Литературный им. Горького на критику, учился 6 лет.
И был так уверен в своем главном призвании, что не пытался соваться с критическими опусами ни в какую редакцию, ни на чем не обжигался, ни к какому лагерю не прибился, да и почти не ведал о таковых.
И все это время должен был (и мог ведь) "жить и работать по-коммунистически", то есть, прикрывать глаза и избегать случаев задуматься.


Ступорные отложения - 2


Большевик Ленин и коммунист Гайдар ушли на 54-ом году жизни. Это их объединило.
Их разъединяло и разъединяет:
- Ленин начал готовить революцию в 25 лет, через 22 года ее свершил.
Гайдар в 35 лет взял на себя ответственность за революцию, а через 2 года - ответственность сдал.
- Ленину надо было захватить и удерживать власть, находя всему и всем новые решения.
Гайдара власть позвала на "готовенькое". Он выбрал для выхода из тупика готовое решение по американскому учебнику и не устрашился дать этой авантюре свое имя.
Теперь их объединяет еще одно - самый жгучий и жгущий вопрос.
Правильно или нет двигали Россию и историю - сначала коммунист Ленин, а в наши дни либерал Гайдар?

* * *


В новенькой книге Андрея Нечаева "Россия на переломе. Откровенные записки первого министра экономики" (М., 2010) автор пересказывает нравящееся ему сравнение радикальных экономических реформ 1991 года:
"Консилиум врачей, собравшихся у постели умирающего больного, долго и безрезультатно обсуждает возможные методы его лечения, никак не приходя к общему выводу, и поэтому ничего не делает. И когда больной уже практически находится, что называется, за "гранью добра и зла", группа молодых врачей предлагает сложнейшую хирургическую операцию. Все опускают руки и расступаются, на всякий случай говоря, что снимают с себя всякую ответственность за жизнь больного. В результате хирургического вмешательства больной оказывается спасен. У него, правда, наблюдаются тяжелые послеоперационные осложнения, но кризис - позади" (стр. 104-105).
Как известно, всякое сравнение хромает. Нечаевское - просто несчастный никчемный инвалид.
Существенно уже то, что не "все ... расступаются", а всех - "расступили".
Но главное - неверно называть заболевание смертельным.
Больной был парализован (компартия "загнулась"), с поломатыми конечностями, стал гнить.
"Хирурги", действительно, свершили чудо: прирастили больному новую "головку". Подчинили руки-ноги. И - оставили полуживым. Тело и внутренности гниют до сей поры.

* * *


У нас четыре партии. Одна - ум, другая - честь, третья - совесть, четвертая - на шее эпохи.

* * *


Мужику,
обдумывающему свое житье,
юноше,
решающему -
сделать бы жизнь с кого,
скажу,
не задумываясь, -
не бери в пример
господ Березовского,
Ходорковского,
Кашпировского,
Жириновского,
Явлинского...
Клинского, жигулевского, очаковского...


Давний спор - 3


Сегодня вероятный монумент в честь грядущего 1150-летия России представить без фигуры Ивана IV невозможно. Время его правления - судьбоносное для Руси.
Чем же славен царь Иван Грозный ныне?
13 января сего года, спустя 480 лет после рождения Ивана Васильевича, газета "Известия" отвела его фигуре целую полосу. (Кстати, 31 декабря 2009 года исполнилось ровно 300 лет со дня рождения русской императрицы Елизаветы Петровны, с именем которой связаны и открытие первого российского университета, и отмена смертной казни в стране, и громкие победы русского оружия над первейшим полководцем того времени прусским королем Фридрихом Великим,- и ни "Известия", и ни какая другая именитая газета об этом не вспомнили, хотя была возможность впервые после почти столетнего умолчания отметить императорскую круглую дату и начать опять связывать времена воедино).
Известинские авторы резюмировали (привести всего сказанного ими в своем резюме невозможно из-за объема):
"- первый Царь на Руси, который воспринял наследие православной империи Ромеев (Византийской) и на деле реализовал концепцию "Москва - Третий Рим";
- расширил пространство нашей страны во многом до сегодняшних пределов, присоединив к России Казанское, Астраханское, Сибирское ханства, Ногайскую орду (Заволжье), Пятигорье (Северный Кавказ);
- разгромил оккультный Ливонский орден в Прибалтике, остановив и предотвратив германскую агрессию в нашу страну;
- отразил скоординированное наступление на Россию большинства стран Северной, Центральной и Южной Европы: Швеции, Дании, Литвы, Польши (при участии венгерских и немецких войск), Крымского Хана, Османской Империи;
- разгромил окончательно ересь жидовствующих, грозившую Русской Православной Церкви, соблюдая в чистоте православную веру и защищая Церковь...;
- создал выборную систему земского управления и Соборного управления страной, улучшил положение крестьянского люда и ограничил боярское самовластие...
За полвека Царствования Государя Иоанна Васильевича, в процессе борьбы с боярским заговорами и предательством и подавлением ереси жидовствующих, были казнены примерно 4 тысячи человек из более чем полуторамиллионного населения Руси, чем удалось избежать колоссальных внутренних смут и потрясений, гибели сотен тысяч людей..."
Газетные авторы поводом для своего выступления имели пошумевший фильм "Царь" и опирались на выводы трех современных знатоков отечественной истории. Однако, в совсем новой "Истории России. ХХ век", упоминавшейся выше, во вступительной статье, можно прочитать и совсем противоположное:
"...Иван IV начинает в 1558 г. Ливонскую войну за свои древние "отчины" и Балтийские побережья.
И в военном, и в политическом отношении решение это было глубоко ошибочным. Европейские войска в XVI в. уже значительно опережали по оснащенности, вооружению и дисциплине московские... В политическом же плане нападение Ивана IV на Ливонию тут же привело к формированию коалиции Польши и Швеции как защитников единоверной им страны (часть Ливонии к тому времени перешла в протестантизм, часть оставалась католической). Великое княжество Литовское, оказавшись под угрозой завоевания Москвой, отказалось от остатков былой независимости и полностью объединилось с Польшей...
Военные неудачи в Ливонии заставляли его подозревать измену. Эти подозрения стали уверенностью, когда в Литву бежал один из самых талантливых воевод Царя - князь Андрей Курбский. В своих посланиях московскому самодержцу князь обвиняет Царя во властном произволе и настаивает на восстановлении в Московском царстве Боярской думы и соборного народного правления. Отвечая князю, Иван IV объявляет себя сторонником полного, ничем не ограниченного самодержавия....
В стране начинается террор. Уничтожаются целые боярские семьи, с женщинами, детьми, челядью и даже скотом. Разоряются дотла русские города, монастыри, храмы. Опричники буквально до нитки грабят русских граждан и обогащаются в одночасье...
Погибло множество людей. Причем самых честных и порядочных - свободолюбивых и умных среди жертв опричнины было существенно больше, чем среди русского населения в целом, топор опричного палача рубил лучшие головы....
Разгром самых богатых торговых городов, бегство крестьянства подорвали хозяйственные силы Московского царства. Наконец, основа самодержавия, династия Рюриковичей, была пресечена самим московским царем: убив своего двоюродного брата Владимира Андреевича Старицкого и всю его семью, убив своего старшего сына Ивана, Царь мог передать престол только слабоумному Федору..." (Т.I, стр.43-45).


Подумалось вдруг - 3


Твердо и давно известно, как, почему и кому надо было, чтобы итальянский "бомбист" Феличе Орсини покушением в 1858 году на императора Франции Луи Наполеона III начал новейшую историю терроризма, а убийство Авраама Линкольна бывшим актером Бутом ее продолжило; как расправились в 1867 году с австрийским эрцгерцогом и мексиканским императором Максимилианом; за что убили в 1881 году (по случайному совпадению, почти тотчас после взрывов на Екатерининском канале в Петербурге) еще одного президента США Джеймса Абрама Гарфилда, не успевшего сделать на своем посту буквально ничего; и за что в 1894-м - президента Франции Сади Карно, успевшего сделать немало, в том числе и для сближения своей страны с Россией,- но не за это...
А вот о судьбе и делах русского императора Александра II на его родине споры продолжаются почти полтора века.
Царь ликвидировал крепостное право. "Этого, - писал тогда Герцен,- ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут".
Неизвестно, как история, но народ наш точно подзабыл.
Но и тогда, почти сразу же, началась охота на Александра II. Она длилась 15 лет, число попыток покушений на царя насчитывают и пять, и семь, и более; в императора стреляли двое русских и один поляк; его пытались взорвать, в него метали бомбы...
Он произвел "революцию сверху", а его убийством хотели вызвать "революцию снизу". Он подавил польское восстание, - и ему мстили. Он не давал конституции,- сторонники преобразований теряли терпение. Он расправлялся с революционерами - остававшиеся только ожесточались...
Сегодня, в наше меркантильное время, охота на русского царя оборачивается новым вопросом: кто за этим стоял, кому выгодно?
Н.В.Стариков считает: "Император Александр II сделал Россию слишком сильной, за что и был убит". Стариков убеждает (как обычно, без намека на доказательства): желать этого могли и должны были, как и всегда, наши вечные противники на мировой арене.
Владимир Брюханов, наоборот, обнаруживает "нижайшее падение царского престижа в 1878-1879 годы", и выявленный им след приводит, - с тщательнейшим обсчетом "спонсорских" поступлений, - от народовольцев-террористов на самый верх родной российской властной пирамиды.
Обобщая все старые и новые подходы, А.И.Фурсов в послесловии к книге В.Брюханова "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г." предлагает шокирующую формулировку: Александру II "1 марта1881 г. ... ответила русская история; это, безусловно, трагедия человека и его близких, но не трагедия России".
А.И.Фурсов так подводит к этому заключению: "С учетом пространственно-ресурсных и производственно-экономических характеристик России одной из главных, фундаментальных задач власти, центроверха здесь было ограничение или сдерживание социальных аппетитов все социальных групп и прежде всего господствующих, их верхушки...
Только дважды в истории русская власть это правило нарушила и начинала эксплуатировать население вместе с господствующими группами, превращаясь по сути в квази-класс, в центрального (главного) олигарха. Впервые это произошло в 1870-е - 1900-е годы - и Александра II можно смело считать первым нарушителем фундаментального правила русской власти или по крайней мере первым, сделавшим решающий шаг в этом направлении". (cтр. 647-648).
Что тут сказать, - непросто рождается отечественная историческая истина.
А по-простому получается так: не делай добра - не узнаешь зла.
Александру II досталось сделать то, что было преждевременным для Екатерины II, что вряд ли успело бы потребоваться Павлу I, доведись ему править дольше. То, чего побоялся сделать Александр I, которому по счету русской истории как раз подоспело время стать новым Петром Великим (в своем "Худшем царе" я пробовал это аргументировать). И чего не решался сделать все 30 лет своего царствования Николай I, самодовольно "подморозивший" Россию.
"Великая реформа" оказалась запоздалой, несвоевременной - и не способной успешно разрешить ни перестаревшие российские земельные отношения, ни новое грозное обстоятельство - нараставшее "аграрное перенаселение".
Коренной русский вопрос разом разрубил в 1917 году Ленин, в 1929-м переломил Сталин, в последующие годы доламывала советская власть, а в наше время новая неспособна выстроить его по-новому.
Быть может, русская история и особенно "русская система" требовали от Александра II, чтобы он стал одновременно Лениным и Сталиным, Петром I и Иваном IV,- но его эпоха такой роли царю-освободителю не уготовила.


Давний спор - 4


У Карамзина рассказывается:
"Великому князю исполнилось 17 лет от рождения. Он призвал митрополита и долго говорил с ним наедине... Прошло три дня. Велели собраться Двору..." Иоанн сказал: "...Имею намерение жениться ... Желаю найти невесту в России".... Иоанн объявил им другое намерение: "еще до своей женитьбы исполнить древний обряд предков его и венчаться на Царство".
17 лет по тем давним временам - возраст для правителя зрелый, весьма значимый. У Ивана была долгая возможность обдумывать свои намерения и решения. Неизвестно точно, внушил ли ему их кто-то со стороны или он сам проникся ими, но оба этих выбора оказались сверхсудьбоносными и для его царствия, и для будущего России.
Карамзин передает слова Иоанна: "Первою моею мыслию было искать невесту в других Царствах; но, рассудив основательнее, отлагаю сию мысль".
...Тут я решаюсь набраться минимума скромности и, подобно автору чеховского "письма к ученому соседу", - свою "запятую поставить".
Спустя пять веков в рассуждении Ивана - "могу не сойтись нравом с иноземкою" - видится недостаток если не мудрости, то выдержки, - той, какой славен был его дед, Иван III Великий. Отказ от брачного союза с иностранкой означал отказ от возможности приобретения союзника (которого у Ивана IV так и не оказалось во все время его правления).
В частности, вероятным для той эпохи союзником Руси представляется Датское королевство, с которым имелись дипломатические сношения, которое тогда постоянно соперничало со Швецией и могло оказать помощь в конфликте с Литвою-Польшей. Еще более естественной кажется женитьба на литовской княжне, ибо это шло в продолжение давних традиций русских правителей. Зато брак с русской невестой вольно-невольно возвышал какую-то одну боярскую фамилию и вызывал недовольство многих других... Все это Иван, безусловно, учитывал,- но поступил по-своему.
Но еще большую, думается, неосмотрительность проявил молодой Иван Васильевич, венчавшись на царство. Все, что ему предстояло, он свершил бы, и оставаясь "великим государем" Великого княжества Московского, - титул здесь не был помехой. И какие бы доводы "за" ни были, взвалив на себя шапку Мономаха, Иван IV обязался ей соответствовать и делами оправдывать. Уже на первых порах непризнание великим князем Литовским его нового титула было и унизительным, и рождало дополнительную напряженность в отношениях двух ближайших "христианских" соседей.
В годы завоевания Казани и подчинения Астрахани царь мог чувствовать себя царем. И когда пошел на Ливонию и одержал там первые победы - тоже. А дальше...
Ивану IV невозможно было не учитывать, что, впервые в русской истории выступив против Запада, он его на себя ополчит. Что воевать будет "истомно", что ливонский поход вызовет именно "скоординированный" отпор. Так и случилось,- и русским войскам не стало хватать сил, умения, вооружения и еще времени - война тянулась и тянулась. Вот тогда шапка Мономаха стала слишком давить на царскую голову, тогда могли начать осознаваться непосильность и н е с в о е в р е м е н н о с т ь поставленных себе задач. Великая гордыня Ивана больно уязвлена стала. И, может, возникало новое горькое рассуждение: "Не по себе сук выбрал..."
Тут позволительно обратиться к авторитетному мнению "либерального" Ключевского: "...успешно предприняв завершение государственного порядка, заложенного его предками, он незаметно для себя кончил тем, что поколебал самые основания этого порядка". "Его можно сравнить с тем ветхозаветным слепым богатырем, который, чтобы погубить своих врагов, на самого себя повалил здание, на крыше коего эти враги сидели".
А русский зарубежный историк Е.Ф.Шмурло в своем "Курсе русской истории", в томе "Русь и Литва" (СПб., 2000), в главке "Крым или Ливония?" еще в тридцатые годы прошлого века так взглянул на проблему, стоявшую в свое время перед Иваном IV: "Историки вплоть до нашего времени спорят, чей план был основательнее, который из них следовало бы предпочесть? Никто не задается вопросом: не следовало ли подождать и с тем и с другим?" (cтр. 84).
...Захватил Иван IV в начале Ливонской войны Нарву в дальнем от Польши краю, - и оборонял бы ее по мере сил и возможностей, а тем временем, с помощью тех же датских мастеров учился бы строить и водить корабли, - как Петр I потом учился у голландцев и других иноземцев. Да если бы еще с Литвою не был царь (великий князь!?) в разладе...
В любом случае, - ни одной выгоды, какой можно было ожидать от Ливонской войны, Русь после двадцатилетних разорительных боевых действий не получила. Наоборот, она стала на западе еще более запертой,- отгороженной от Балтийского моря. На юге крымские татары продолжали чувствовать себя вольготно не только на русских окраинах, но и пришли в 1571 году в саму Москву и дотла сожгли ее. ( При этом, приходится отметить, не "удалось избежать ... гибели сотен тысяч людей", - произошла сравнимая с этой цифрой утрата москвичей и других русских, сожженных, убитых и забранных в полон). На Западе политика Ивана IV заставила Литву и Польшу еще более сплотиться в "унию", и это еще сильнее обострило "давний спор славян".
Все, что Иван Грозный хотел решить для российского государства в 1560-х годах и позже, пришлось решать Петру Великому, - только спустя полтораста лет, в гораздо более невыгодных условиях, с чудовищными затратами людских сил и государственных средств.
А вот если бы Иван IV стал, подобно своему деду Ивану III, вести выжидательную, осмотрительную, терпеливую политику...
Балтийское яблочко могло бы созреть и само упасть к русским ногам. Более того, могло и самой Смуты не быть на Руси. Через полвека, при новых Рюриковичах, она бы стала, несомненно, могущественнее и умелее. Глядишь, на 70-80 лет раньше реально случившегося исторического срока, в самый разгар бушевавшей тогда западных у соседей Тридцатилетней войны, с наименьшими потерями, - "окно в Европу" было бы прорублено с в о е в р е м е н н о.


Недавний спор,
или
Каким строем идти?


Впервые эта цитата встретилась мне у Вадима Кожинова ("Россия. Век ХХ. 1901 - 1938". М.,1999):
  "Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которое она оказалась способна... Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо ... пожираемая червями".
В следующий раз она нашлась в двухтомном труде - М.Кудрявцев, А.Миров, Р.Скорынин "Стать "Америкой", оставаясь Россией: путь к процветанию" (М., 2006). Там последняя фраза читалась так: "С победой в руках Россия рухнула на землю, съеденная заживо, как Герод древних времен, червями".
Будучи необразован, как и названные трое авторов, я не мог сообразить, о каком "Героде" идет речь, пока не раскрыл труд С.С.Ольденбурга "Царствование императора Николая II" (М., 2003). Вышедшая еще в 1939 году, книга оканчивалась той же цитатой, но значительно более обширной, так что даже сложно понять, где в ней чьи слова.
Снова я нашел ее (с купюрами) в монографии С.Г.Пушкарева "Россия 1801-1917: власть и общество" (М., 2001). Она тоже венчала этот труд, предшествовала непосредственно эпилогу (однако умалчивала о "Героде" и "червях"), и там впервые я встретил ссылку на первоисточник.
Наконец, и в двухтомнике "История России. ХХ век" часть первая - "Последнее царствование" - увенчивается все той же цитатой, но процитированной на свой манер, со своими выкидками, снова и без "Герода", и без "червей". Но ссылка была аналогичной: Churchill W.S. The World Crisis 1916-1918, vol. I, New York, 1927, p.227-228.
На русском языке имеется издание только второго тома этого труда Уинстона Черчилля. Поэтому я обратился к Адриану Васильевичу Рудомино, сыну "великого библиотекаря" Маргариты Ивановны, чье имя носит созданная ею Российская государственная библиотека иностранной литературы, и с его любезной помощью получил ксерокс интересующих меня страниц. А затем мой товарищ Борис Владимирович Егоров столь же любезно сделал для меня перевод купюр и изъятий, которыми сопровождалось у нас цитирование слов У. Черчилля.
Вот полный текст этих страниц:

"Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена.
Долгие отступления окончились; снарядный голод побежден; вооружение притекало широким потоком; более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми. Алексеев руководил армией, и Колчак - флотом. Кроме того, никаких трудных действий больше не требовалось; оставаться на посту; тяжелым грузом давить на растянувшиеся германские линии; удерживать, не проявляя особой активности, слабеющие силы противника на своем фронте; иными словами - держаться; вот все, что стояло между Россией и плодами общей победы. Людендорф говорит, подводя итоги 1916 года: "Россия, в частности, произвела значительные преобразования в армии.
Дивизии были сокращены до 12 батальонов. Количество орудий в дивизионах легкой артиллерии было сокращено до шести. Новые дивизионы сформированы из оставшейся четверти батальонов и снабжены каждым седьмым и восьмым орудием от каждой батареи. Эта реорганизация позволила резко повысить боеспособность армии".
Это означало на самом деле то, что Российская империя вступила в военную кампанию 1917 года с лучше оснащенной и более сильной армией, чем в начале войны. В марте царь был на престоле. Российская империя и русская армия держались, фронт был обеспечен и победа бесспорна.
Согласно поверхностной моде нашего времени царский строй принято трактовать как слепую, прогнившую, ни на что не способную тиранию. Но разбор тридцати месяцев войны с Германией и Австрией должен бы исправить эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которое она оказалась способна.
В управлении государствами, когда творятся великие события, вождь нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за успехи. Дело не в том, кто проделывал работу, кто начертал план борьбы; порицание или хвала за исход довлеют тому, на ком авторитет верховной ответственности.
Почему отказывать Николаю II в этом суровом испытании? Он совершил много ошибок. А кто из правителей не совершал их? Он не был ни великим полководцем, ни великим государем. Он был всего лишь простым, искренним человеком средних способностей, сострадательным к людям, и руководствовался в своей каждодневной жизни верой в Господа Бога. Бремя последних решений лежало на нем. На вершине, где события превосходят разумение человека, где все неисповедимо, давать ответы приходилось ему. Стрелкою компаса был он. Воевать или не воевать? Наступать или отступать? Идти вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти или устоять? Вот поля сражений Николая II. Почему не воздать ему за это честь? Самоотверженный порыв русских армий, спасший Париж в 1914 году; преодоление мучительного бесснарядного отступления; медленное восстановление сил; брусиловские победы; вступление России в кампанию 1917 года непобедимой, более сильной, чем когда-либо, - разве во всем этом не было его доли? Несмотря на ошибки большие и страшные, тот строй, который в нем воплощался, которым он руководил, которому своими личными свойствами он придавал жизненную искру, к этому мгновению выиграл войну для России.
Вот его сейчас сразят. Вмешивается темная рука, явно облеченная безумием. Царь сходит со сцены. Его и всех его любящих предают на страдание и смерть. Его усилия преуменьшают; его действия осуждают; его память порочат. Остановитесь и скажите: а кто же другой в Российской империи оказался пригодным? В людях талантливых и смелых, людях честолюбивых и гордых духом, отважных и властных - недостатка не было. Но никто не сумел ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России. Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо, как древле Ирод, пожираемая червями.
Но не напрасен был ее героический подвиг. Смертельно раненому гиганту, несмотря на покидающие его силы, удалось во время передать факел на восток через океан новому титану, которого долго обуревали сомнения, но который, наконец, собравшись с силами, начал энергично вооружаться. Российская империя пала 16 марта, а в апреле Соединенные Штаты вступили в войну".

Как можно видеть, искренне (или притворно?) У.Черчилль вполне объективно воздает должное нашей стране, в том числе даже и Николаю II, - но в последний момент проговаривается (или специально выговаривает это), именуя Россию Иродом.
Интересно и важно, - осталась бы она для него иродовой страной, если революция не случилась (или не победила) и Россия в едином строю с союзниками довершила бы разгром Германии...
Что до "червей", то все годы советской власти у нас безраздельно господствовала ленинская формула революции: наверху уже не могут, а внизу уже не хотят (даю в интерпретации А.А.Зиновьева). Зато в последние двадцать лет "червей накопано" - вагон и маленькая тележка (как любил говорить отец).
Вадим Кожинов, среди первых взявшийся за такие раскопки и писавший: "В России были три основные силы - предприниматели, интеллигенты и наиболее развитый слой рабочих, - которые активнейшее стремились сокрушить существующий в стране порядок...", - наверняка и представить не мог, как его пример послужит тому же Н.В.Старикову. Еще более неожиданным стал бы для него тезис известного пропагандиста "советской цивилизации" С.Г.Кара-Мурзы: "Сегодня более убедительной надо считать теоретическую концепцию, которая представляет русскую революцию как начало мировой волны крестьянских войн, вызванных именно сопротивлением крестьянского традиционного общества против разрушающего воздействия капитализма (против "раскрестьянивания")". (Столыпин - отец русской революции". М., 2002, cтр.71).
В двухтомной "Истории России. ХХ век", к которой я постоянно обращаюсь, нелицеприятно и жестко названы большие культурные и этические пробелы в массовом русском сознании, способствовавшие свершению революции 1917 года: "Вторым (если не первым) после сознательного патриотизма, прививаемого школой, книгами, устоем общественной жизни, является сознательная нравственность. Знание того, что хорошо и что плохо, и почему. Как правило, такая сознательная нравственность формируется религией и обретает силу в личной ответственности человека перед Богом. Но подавляющее большинство русских людей Священного Писания не читали, богословие не изучали. В старой России это и не поощрялось властью, и не было принято обществом, да и культуры в народе было маловато. Вера для большинства оставалась суммой красивых обрядов и церковных молитв на непонятном языке "неведомому Богу". Такая вера не могла мобилизовать людей в трудную минуту на исполнение гражданского долга, на сознательную и добровольную жертву своей жизнью, здоровьем, счастьем. Без сознательного патриотизма и сознательной веры простые люди в своем большинстве естественно склонялись к природному эгоизму - "моя хата с краю", "своя рубашка ближе к телу". Такое настроение открывало сердца народа разрушительной пропаганде революционеров, призывавших заботиться о своем - своей земле, своей жизни, своем благополучии: землю крестьянам, хлеб голодным, мир народу, фабрики рабочим, - а не о национальном, государственном благе. Праздная и богатая жизнь высших классов еще более развращала и озлобляла народ: "Если бары живут во дворцах и жрут шоколад, почему мы в окопах должны умирать?" (Т.I, cтр.340).
Представляется, однако, что определять значимость того или иного фактора-"червя" в свершившемся с Россией почти сто лет назад, - хотя и важно, но для нынешних времен неплодотворно. Существеннее иное.
До революции Россия шла в кильватере западных, европейских государств. Сегодня многими считается, что, следуя этим курсом, Россия подвергалась активной колонизации, и даже выйдя вместе с союзниками из мировой войны победительницей, так бы и осталась их полуколонией.
В результате революции Россия вышла из западного строя (и капиталистического!) и взяла курс противоположный - социалистический, который спас ее от колонизации и сделал могущественнейшей державой.
В этой связи можно бы подумать о двух вопросах.
Один - сугубо абстрактный. В том возможном однородном, "одностроевом" мире, если бы Россия осталась в кильватере Запада, - не могла бы быть ей уготована с 1929 года, с начала "великой депрессии", сегодняшняя роль Китая? (А на месте нынешней России оставалась бы повергнутая Германия).
Другой же вопрос надолго, по-моему, останется животрепещущим.
Какой строй считать более Иродовым?
Капиталистический, который строился и строится за счет других государств и народов, - или социалистический, который потребовал от России невиданных в ее истории жертв.


29 марта


Нежданно, страшно и беспроглядно подумалось о судьбе людей.
Люди, слава Богу и Аллаху, живут еще неготовыми, что их в любой момент могут лишить жизни не "кирпич на голову", а другие люди.
Теракты - это открытая война. Только необъявленная. И люди не ждут удара.
Не опасаются другого человека. Такого же. Живого.
А это - живая бомба.
Смертники, камикадзе были и раньше. Но они хотели уничтожить врага. Террористы объявляют врагами всех. Так они наказывают, не способные победить. Зато они специально выбирают невинных и невиновных.
Но рядом с террористами в наше время выросла, вывелась порода, целая отрасль людей обыкновенных, но готовых запросто убивать себе подобных - без всякого вызова с их стороны. Убивать мимоходом, мимоездом, без вины, без выбора, без жалости, без счета - любого.
Подобными случаями пестрят газеты и ТВ.
Это даже не хищники, а какие-то новые твари - недолюди, полубесы, которые убивают не из пользы, а из чистого зверства, то есть по отсутствию души.
И я не знаю, где проходит граница между теми, кто, вооружившись пистолетом или автоматом, расстреливает свои случайные жертвы, - и теми 20%, которые поддержали людоедину родимое в недавней полемике. Между приличными школьниками-извергами, которые получают садистское удовольствие не столько от издевательства над сверстниками и стариками, сколько от явившейся возможности демонстрировать другим себя таких, - и теми, кто садится в авто, чтобы давить любого первого встречного. Между этими озверелыми постлюдьми - и приходящей на футбол нелюдью, идущей на стадион упиться безнаказанностью, когда выплескивают копившуюся ненависть; поймать кайф, когда хором, ревом, кодлой "гонят пургу" матом (а другого языка у них вовсе нет), ломают кресла, бьются, готовые убить кого угодно... И - по барабану! И всё - фиолетово!
Им всем недодано что-то очень важное человеческое.
Когда, почему, где это началось?
...У меня в доме на одном этаже полгода как аккуратно выведено на стене:

За наши ночи бессонные,
За наши страданья и муки
Вам - дети бездарные
Отомстят наши внуки.

Меня не отпускает в этом неумелом стихе одно точное слово - "бездарные".
Неужто так много развелось людей на Земле, что на Небе уже не хватает дара для них?
Но ведь в России население скукожилось. Нас стало куда меньше. Нас становится мало. Мы давно должны беречь друг друга.
А мы...


Опорные предложения - 3


"Их жизнь полна неосмысленного смысла, наша - осмысленная бессмыслица".
Усвоено у Виктора Ерофеева в "Русской красавице".

* * *


Бытие есть всё.
Жизнь есть нечто.
Жизнь - это самопознание Бытия.

* * *


Будь же ты вовек благословенно,
Что пришлось п р о ж и т ь... И умереть.
За это.


Автобио - 5


В начале 1974 года, по рекомендации Бориса Андреевича Леонова, который знал меня по Литинституту и напечатал у себя в журнале "Молодая гвардия" пару моих рецензий, меня взяли в "Огонек", где я не был известен ни одному человеку (а мне и сам журнал был неведом), старшим литсотрудником по критике в отдел литературы.
А еще через два года А.В.Софронов сделал меня и.о. ответсека.
...В мемуарной книге Игоря Золотусского "Прощай, ХХ век! Русские писатели. Сокровенные встречи" (М.,2008) я вычитал про Юрия Буртина.
Когда Чаковский взял его в "Литературную газету" заведовать критикой, тот из поступивших за три месяца 375 рецензий все 375 отправил на доработку. А когда Александр Борисович стал на летучке с криком пенять ему за это, Юрий Григорьевич, "не моргнув густыми рыжими ресницами, произнес: "Мне стыдно за Вас. Мне стыдно, что единственную литературную газету в стране возглавляет такой человек, как Вы".
Тут Чаковский, и в самом деле, подавился сигарой".
Мне, конечно, до Буртина как до неба. Но рецензии, которые оказались у меня на столе, тоже плохо соответствовали даже моему слабому представлению о литературе, и я их активно откладывал и находил для привычных огоньковских авторов какие-то смутительные слова.
А потом был смешной, но памятный случай, который, теперь думается, сподобил главного редактора обратить на меня внимание.
Софронов передал мне рецензию на книжку, посвященную сионистским проискам. Антисемитизма Анатолий Владимирович, как известно, не чурался. Для меня же все и всякие редакционные игры, в том числе и еврейские, были внове.
Рецензия была какая-то путанная, недосказанная. И когда я увидел ее автора, Дмитрия Жукова, только мне неизвестного в своей тогдашней направленности, я ему это и сказал. Он посмотрел на меня, как на идиота, спросил, есть ли свободный кабинет, и через два часа, докончив пачку, возвратил мне свой опус, который меня вполне удовлетворил.
Рецензию напечатали. А через какое-то время Софронов вызвал меня и стал за нее отчитывать, хотя и как-то усмешливо.
Оказалось, что в ЦК, у Б.Н.Пономарева, который отвечал за международные партийные отношения, побывала делегация компартии Великобритании и выразила недовольство характером этой публикации. Да еще в ней был процитирован Зомбарт, который где-то официально числился пособником фашизма.
Сотрудница бюро проверки заслужила выговор, я какое-то порицание - и спустя какое-то время указанное выше назначение.
Дальнейшее движение моей карьеры совпало с тем, как раз в это время всесильный Суслов предпринимал шаги, чтобы снять Софронова с "Огонька". История эта неоднократно описывалась, пока она тянулась, меня не утверждали в ЦК (увы, номенклатура). В журнале образовались лагеря и лагеречки, волей-неволей все в них сидели или выступали.
Для Анатолия Владимировича все закончилось очень благополучно и меня утвердили. Но редакционная софроновская "драматургия" как была всегда, так и осталась. Вспоминать ее противно, нет на нее ни памяти, ни охоты. Мое "сопротивление" не шло дальше того, чтобы не спешить следовать указаниям, реже и поменьше ставить то, что приходило от главного редактора, и склонять его в единственном в стране общественно-политическом и литературно-художественном иллюстрированном еженедельнике чаще и больше "сеять разумное, доброе, вечное".
Еще я старался не пропускать или поелику возможности откладывать и сокращать всякого рода воспевания "наших достижений", прославления все новых и новых "починов",- это приводило к стычкам с достаточно большим числом огоньковцев.
Самому тоже хотелось что-то сказать, но говорить было нельзя. Когда сейчас смотришь иногда на те писания (и не только свои), понимаешь: пустыми они стали именно по этой причине.
При всем при этом и подобном другом, жизнь в "Огоньке" била, как говорится, ключом. Под сотню человек сами варились и варили журнальную кашу. Ее и их надо было постоянно подмешивать и напрягать, удовлетворять аппетиты и амбиции всех и каждого, держать на столе и в голове "разблюдовки" пяти вышедших и пяти готовящихся номеров, что-то вставлять, кого-то выкидывать, кому-то делать плохо, кому-то получше. В "Огоньке" по традиции двери кабинетов ответственного секретаря и главного художника вечно были открыты, и каждый спешил "пробивать" свое. Бывало много разных "взаимных оскорблений", крепкими словами для подъема рабочего настроя в равной степени пользовались сотрудники и сотрудницы, но настрой, в общем, и был рабочим, плодоносным, нередко и сосудоносным. Все еще не казались друг другу старыми, и многим даже было в радость делать журнал вместе.
То время ушло, та жизнь прошла.
Жизнь вообще проходит быстро.
Напоследок - показательный эпизод из той жизни.
В "Огоньке" было узаконено отмечать юбилейные даты действующих партийных руководителей страны. Члену Политбюро полагался фотопортрет на первой полосе цветной вкладки.
Пришло время юбилея Гейдара Алиева. В четверг я подписал "сигнал", в пятницу утром раздается звонок "вертушки". Звонит помощник Алиева: в журнале неправильно названо отчество юбиляра.
Оказывается, Софронову напоминали, чтобы в журнале было написано, как в постановлении очередного пленума: "Гейдар Алиевич". А Софронов запамятовал (ему тогда было на год больше, чем мне сейчас, и теперь я его хорошо в данном случае понимаю), - и мы написали, как было в энциклопедии, в соответствии с азербайджанским происхождением юбиляра.
Приказано было отпечатанный к тому времени тираж пустить под нож. Проверка опять получила выговор, ведущему номер замглавного поставили на вид.


Бесспорные положения - 3


Без меня народ - полный.

* * *


Я думофил. Я мыслелюб... Или просто - я графоман?
Все, что мог, я уже совершил,- и не создал?
Называется - "несостоявшийся проект"... Недоделанный?

* * *


Мне некуда больше спешить.
Можно бы и вовсе не вылезать, не выступать, не подставляться.
Но поспешать приходится.
Уходят другие. Те, кого задеваю или забавляю. Те, кому мои брюзги-дрязги или просто "бред сивого мерина" могут быть небезразличны.


10 апреля


Живая жизнь, а точнее - смертная смерть способны всякие абстрактные рассуждения наполнить кровью.
Никак не гадалось, что мои безнадобные "подумалось вдруг" и "давние споры" так чудовищно переплетутся с реальностью.
Вся Польша была бы готова полететь 10 апреля под Смоленск. Но лететь положено было властителю - и Лех Качиньский увековечил себя... Вряд ли он этого хотел.
"Судьбы правителей" засверкали еще одной трагической гранью, поляки и русские получили вдруг драматическую возможность сближения позиций.
Дай Бог, чтобы примирение шло и шло...

Но мы-то еще живы, слава Богу.
Как поляки радуются, что уже двадцать лет могут свободно, как хотят, говорить о Катыни,- так и я уже четверть века радуюсь новой, наступившей при мне жизни. Как я на нее не обижаюсь и не кляну, мне при ней лучше.
Я не знаю сколько, какой процент таких, но мне все эти годы живется вольготнее, и даже, полагаю, не за чей-то счет. Я не могу поступать как свободный человек, но я свободу почувствовал. Раньше я знал только несвободу.
Насколько это существенно для других, мне судить трудно. Хотя, кажется, чужая доля мне небезразлична, я ей тоже болею. Но я старый. Мне совсем скоро предстоят иные болезни и заботы.
Теперь поневоле от каждого дня начинаешь ждать подвоха. Если не метро, не Бишкек, не Смоленск, не Исландия, то где и кто следующий? Как это на всех и каждом отзовется?
Жизнью? Смертью?
Кривдой? Правдой?

P.S. И все-таки долго жить не следует: становишься каждой бочке затычкой.


Звездный миг


В прошлом году, в N99 журнала "Новое литературное обозрение", в рубрике "На полях" за моей подписью напечатана страничка - "Не ошибиться снова".
Этому предшествовала "переписка из двух редакций":

Уважаемый Абрам Ильич!
В соответствии с устной договоренностью посылаю Вам свой материал.
Д.Иванов.

Уважаемый Дмитрий Константинович!
Я прочел Вашу статью.
Она не совсем вписывается в рубрику, о которой мы говорили.
Рубрика рассчитана (цитирую N97) на "обсуждение вводимых в научный оборот сведений и наблюдений, дополнение и интерпретацию авторских выводов, исправление ошибок и т.д."
Тименчик не вводит в научный оборот новые сведения и насколько я понимаю, сам не делает ошибок, а воспроизводит неточность Коротича.
Кроме того, Вы сами тоже не предлагаете читателю новые сведения, а лишь обильно цитируете других.
В этой рубрике публикуются очень небольшие заметки, Ваша же раза в три больше богомоловских по объему.
Поэтому я предлагаю Вам существенно сократить текст, четко написав, какая допущена ошибка/неточность и что было на самом деле, не цитируя, а дав от себя со ссылкой на источник информации.
С наилучшими пожеланиями, А.Рейтблат.

Уважаемый Абрам Ильич!
Посылаю материал, переделанный в соответствии с Вашими рекомендациями. Заранее благодарный.
Д.Иванов.

Уважаемый Дмитрий Константинович!
Я отредактировал Ваш текст (Тименчик, например, не Р.А., а Р.Д.; книжка называлась просто "Избранные стихотворения" (так, по крайней мере, стоит в каталоге Российской национальной библиотеки); титулы и должности мы не указываем и т. д.).
Посылаю получившуюся версию на авторизацию.
С наилучшими пожеланиями, А.Рейтблат.

Уважаемый Абрам Ильич!
Пожалуйста, извините за ошибку в отчестве и обратите внимание на капельную правку в середине и в последнем абзаце.
С наилучшими пожеланиями, Д.Иванов.

Уважаемый Дмитрий Константинович!
Спасибо.
С наилучшими пожеланиями, А.Рейтблат.

Уважаемый Абрам Ильич!
Спасибо Вам.
С наилучшими пожеланиями, Д.Иванов.

В результате явилась вышеназванная заметка на стр.364, за что я всячески признателен А.И.Рейтблату и редакции "НЛО".
Но тут мне хотелось бы привести свой первоначальный текст. Пусть он не вводит в научный оборот новые сведения, но содержит легко забываемые исторические подробности, а также дополнительные детали, относящиеся к участникам тех событий.


Еще "о пользе знакомства с работой коллег"


В N97 НЛО помещена заметка Николая Богомолова "О пользе знакомства с работой коллег". Известный исследователь эпохи Серебряного века делится в ней информацией, позволившей сделать существенное уточнение одного историко-литературного факта. Информация эта почерпнута им из N77 журнала "Наше наследие" (вышедшего, правда, в 2006-м, а не в 2008 году, как напечатано у Богомолова).
Н.А.Богомолов - не единожды автор "НН", внимательный и благодарный читатель, не странно, что он следит за публикациями нашего журнала. Того же всегда ждем и от других просвещенных коллег. В противном случае остается печалиться, порою просто недоумевать.
Роман Тименчик, столь же компетентный знаток литературной жизни Серебряного века, в своей последней книге "Что вдруг" (Гешарим/ Мосты культуры., 2009) поместил материал "Посмертные скандалы Гумилева".
"Вероятно, последним скандалом в посмертной судьбе Николая Гумилева" называет Р.А.Тименчик факты, приведенные в "рассказе Виталия Коротича об апреле 1986 года, когда он напечатал в "ленинском" номере (курсив мой. - Д. И.) журнала "Огонек" статью о Гумилеве и подборку его стихов".
Тименчик цитирует эту новеллу Коротича:
"Бог не выдал, цензура не съела. Но когда меня вдруг пригласил к себе в кабинет всевластный Егор Лигачев, вторая фигура в ЦК партии, ортодокс из ортодоксов, я решил, что мой оптимизм может оказаться чрезмерным. Я вошел в кабинет на цыпочках, напряженно слушал, а Егор Кузьмич расспрашивал, как пришла в голову идея издать расстрелянного поэта и почему это удалось. Поговорив, он подошел к двери кабинета и раздвинул над ней едва заметную полку: "Я уже много лет ксерокопировал стихи Гумилева, где только мог доставал их и сам переплел эти тома для себя". В сафьяновом переплете с золотым тиснением странный "самиздатский" Николай Гумилев в двух томах лежал на ладони второго секретаря ЦК. Вот уж чего я не ждал! "Почему вы не велели опубликовать его легально массовым тиражом?" - наивно вопросил я. "Сложно это..." - загадочно сказал Лигачев и начал прощаться".
Р.Тименчик цитирует В.Коротича по его книжке "Двадцать лет спустя" (М.,2008). Двадцать лет - да еще каких непростых... У всех бывают основания жаловаться на память, у Виталия Алексеевича, видимо, тоже.
Почти столько же лет назад, в 1991 году, Коротич выпустил книгу "Зал ожидания" (New York, Liberty Publishing House). В ней "эстетическое двоемыслие... советских держиморд", по выражению Тименчика, описывалось несколько иначе:
"Помню, как в конце 1986 года, наставляя меня на путь истинный не помню уж по какому поводу, он вдруг подошел к двери своего кабинета, отодвинул полочку в деревянной панели над дверью и достал оттуда два тома, роскошно переплетенных в красную кожу с золотым тиснением.
- Поглядите-ка, - дал он их мне.
Это были самодельные сборники Гумилева, прекрасного поэта, убитого в самом начале революции и запрещенного после этого на семьдесят лет. Убили его незаконно, подло - это было одно из убийств в длинной цепи уничтожения деятелей культуры. Жене его, русской поэтессе Ахматовой, большому мастеру тоже пришлось несладко. Но Гумилев был не только убит, запретив его стихи, Система совершила еще большую несправедливость.
Мы в "Огоньке" впервые напечатали большое исследование о Гумилеве и начали борьбу за переиздание его произведений. Может быть, именно зная мою позицию, Лигачев и показал мне свой "самиздат".
"Двух больших разниц" между этими описаниями, безусловно, нет. Время, правда, какое-то текучее: в последнем мемуаре речь идет об изданной книге Гумилева, здесь - о только еще предстоящей. Публикация в "ленинском" номере, явившаяся подлинным началом гласности в СССР и потому памятная не одному Роману Тименчику, в обоих случаях никак не упомянута. В этой связи стоит процитировать и начало "гумилевской" новеллы из последней книжки Виталия Алексеевича:
"Очень люблю замечательного петербургского поэта Николая Гумилева, и первым моим желанием в "Огоньке" было наконец издать его, расстрелянного и запрещенного советской властью. Я даже решился использовать в этом случае проверенную тактику "козырных предисловий". Когда-то в Киеве я смог таким образом издать настрого запрещенный роман Марио Пьюзо "Крестный отец", снабдив его предисловием генерал-лейтенанта милиции, которое мы ему сами и написали: "Автор в силу ограниченности не поднимается, но тем не менее он помогает понять всю бесчеловечность..." и так далее. Для Гумилева я заказал предисловие Владимиру Карпову, Герою Советского Союза, возглавлявшему Союз писателей. Он написал все, что надо, и мы одновременно выпустили книжечку в библиотечке журнала, а также большую подборку Гумилева в номере".
Вот теперь, как говаривалось некогда, стоит определиться.
Книжка красно-белой серии "Библиотеки "Огонек" - "Николай Гумилев. Избранные стихотворения" вышла под N3 за 1988 год. Составитель и автор вступительной заметки - Владимир Енишерлов.
Никакой подборки Гумилева "одновременно" в журнале не было.
Очерк Владимира Карпова "Поэт Николай Гумилев" был напечатан в N36 за 1986 год.
Имя В.А. Коротича как главного редактора впервые названо в "Огоньке" N26 того года.
В апрельском N17 1986 года "предисловие" написал и "большую подборку" Николая Гумилева - "Стихи разных лет" составил и опубликовал редактор отдела критики "Огонька" Владимир Енишерлов.
"Скандальным" здесь приходится признать то, что изложенные факты остаются неизвестными уважаемым коллегам, хотя давно и подробно описаны самим В.П.Енишерловым - "Возвращение Гумилева" ("Наше наследие",N67-68, 2003, стр.84-95). Поскольку "Наше наследие", как понимаем, не самый популярный журнал, приведем несколько довольно обширных цитат и из очерка В.Енишерлова, рассказывающего, как готовилось и удалось "вернуть имя Николая Гумилева в литературу в Советском Союзе":
"В то время в Главлите (цензуре) заместителем начальника работал неординарный и порядочный человек В.А.Солодин. Он любил и знал русскую поэзию и иногда помогал появлению в "Огоньке" сомнительных с точки зрения начальства публикаций. Будучи человеком опытным и информированным, именно он посоветовал за разрешением публикации стихотворений Гумилева обратиться с письмом, подписанным крупными учеными и писателями, к тогдашнему секретарю ЦК, ведавшему идеологией, А.Н. Яковлеву. Лишь его секретарское "добро" могло открыть двери Гумилеву и предопределить последующую благоприятную судьбу произведениям поэта. Как раз в "Огоньке" освободили одиозного главного редактора А.В. Софронова, и в журнале временно установилось безвластие. Вся эпопея с публикацией Гумилева проходила до назначения на пост главного редактора В.А. Коротича, с чьим именем позже связывали взлет перестроечного "смелого" "Огонька".
Письмо о Гумилеве было достаточно быстро составлено. Его подписали Д.С. Лихачев, В.Г. Распутин, Е.А. Евтушенко, В.А. Каверин, И.С. Глазунов, И.С. Зильберштейн, И.В. Петрянов-Соколов... Все, к кому "Огонек" обратился, подписывали письмо с готовностью и надеждой - вдруг на этот раз удастся. Сейчас это трудно понять, но достойное возвращение имени и стихов Н.С. Гумилева казалось каким-то рубиконом, перейдя который уже не будет пути назад, в старые подцензурные времена. <...>
Когда возникла мысль издать в "Огоньке" стихи Николая Гумилева, мы обратились именно к Д.С. Лихачеву, и он эту идею не только поддержал, но сделал многое, что было для нас недоступно, для ее осуществления. А слово Д.С. Лихачева в 1986 году стало для властей предержащих более чем авторитетным - ведь ему симпатизировала тогда "сама" Р.М. Горбачева. <...>
К сожалению, в последний момент из подборки, несколько обеднив ее, пришлось убрать два великолепных стихотворения - "Молитва мастеров" и "Заблудившийся трамвай". Дело в том, что перед самым подписанием в печать полос со стихами Гумилева, (а редакторат разместил их на так называемых внешних полосах - дабы если что-то случится, их можно было бы без проблем заменить перед самым началом печати, ибо ведущие номер, конечно, думали, что Гумилева цензура, ЦК или кто-то еще из номера все равно снимет), неожиданно пришло известие о кончине В.П. Катаева, и не нашли ничего лучшего, как втиснуть фотографию Катаева и небольшой некролог, который мне и пришлось срочно сочинять, на место двух стихотворений Гумилева. Хотя ради Гумилева можно было найти для некролога другое место. Вновь в публикацию его стихов мистически вмешалась неожиданная смерть. Но когда мне сказали: "Решай, может быть, отложим Гумилева до следующего номера и напечатаем там полностью", - я ответил: "Нет. Пусть идет хоть рядом с некрологом, но идет, пока Яковлев вроде бы разрешил. А то появится новый главный, и Гумилева уж точно снимет" <...>
Сразу же за публикацией в журнале я подготовил для "Библиотеки "Огонек" (была такая популярная серия красно-белых книжечек, выходивших тиражом в сто тысяч экземпляров) сборник избранных стихотворений Николая Гумилева. В.А. Коротич держал его под спудом почти год, ссылаясь на того же Яковлева, который не хотел "ажиотажа" (?). (Как видим, еще один вариант "двоемыслия" власть предержащих, на этот раз явно не "эстетического". - Д.И.). Книжка вышла только в начале 1988 года, но все равно оказалась первой, после более чем шестидесятилетнего перерыва, книгой Н. Гумилева в нашей стране. На обложке помещен его портрет, выполненный художницей Н. Войтинской в 1909 году, но не офорт, опубликованный в N2 журнала "Аполлон", а рисунок сепией, хранящийся в частном собрании".

* * *

Такова действительная, не "скандальная" история возвращения Гумилева в журнале "Огонек". Как служивший там ответственным секретарем и при Софронове, и при Коротиче, свидетельствую в том. (Я ушел в "Наше наследие" уже в 1988-м, Енишерлов еще в конце 1987 года).
В очерке В.Енишерлова рассказано, что настоящие скандалы начались после публикации. И в редакцию, и в ЦК КПСС косяками пошли письма и звонки, требовавшие "разобраться и дать отпор проискам". На этом фоне не странным показалось, когда новый шеф положил передо мной сверхмногостраничный, по огоньковским меркам, материал, подписанный В.В.Карповым, в котором излагались, с нужными на тот момент акцентами, биография и творческий путь Гумилева.
Видимо, только что назначенному главному редактору в соответствующем кабинете были высказаны соответствующие претензии, вот и вспомнилась Виталию Алексеевичу "проверенная тактика", и Карпов "написал все, что надо". Не совсем понятным оставалось, правда, почему именно на Карпова пал выбор. Понятно, что глава Союза писателей (кстати, занявший этот пост чуть ли не в один день с назначением Коротича - 28 июня 1986 года), к тому же кандидат в члены ЦК партии. Но какое отношение к Гумилеву?
Оказывается, у Владимира Васильевича, как и у Егора Кузьмича, была давняя тяга к опальному поэту. В своей мемуарной книге "Большая жизнь" (М., 2009) Карпов вспоминает, что еще 18 января 1982 года был как главный редактор "Нового мира" "больше часа у секретаря ЦК КПСС Зимянина М.В.", и тот среди прочего "выслушал о моем намерении написать очерк о Гумилеве, приблизить к нам Гумилева, отобрать его у диссидентов. Зимянин одобрил, обещал подумать, навести справки, помочь в поисках документов" (стр. 345). Вот, оказывается, еще и Михаил Васильевич, задолго до начала перестройки, "одобрял"...
А когда перестройка широко вступила в свои права, и в июне 1989 года пришло приглашение из Италии на конференцию "Русская литература начала ХХ века", у В.В. Карпова были все основания поехать в Неаполь и прочесть перед собравшимися "тщательное исследование жизни, творчества и поступков Николая Гумилева с решительным выводом: "Гумилев не только не участник заговора, а вообще человек "советской ориентации" (стр. 742). Случилось это 3 июля 1989 года. И далее Карпов сообщает: "Из своего доклада в Неаполе я сделал очерк о Гумилеве, который я опубликовал в "Огоньке" (стр. 747).
Вот после этого и разбирайся с коллегами-мемуаристами: что у них остается на памяти, а в чем они ее ревизуют без видимых поводов.

* * *

Но и на этом злоключения Николая Гумилева в "Огоньке" не закончились.
Когда в 2008 году В. Лошак смог на короткое время возобновить красно-белую серию "Библиотеки "Огонек", в ней среди других была переиздана и легендарная книжка стихов Николая Гумилева. Переиздана с предуведомлением: "Печатается по изданию 1988 года". Под тем же названием, с тем же составом, но без всякого упоминания имени Владимира Енишерлова, без его вступления. На его месте помещен текст "Об авторе", скомпонованный из енишерловского, и поставлен копирайт "М.И Новгородова, 2008", которой "Огонек" выразил благодарность "за помощь в подготовке переиздания книги". А на обложке вместо рисунка Н. Войтинской оказался фрагмент гумилевской фотографии М. Напельбаума из "ленинского" номера...
Конечно, все это не более чем "скандальчики" в посмертной судьбе Николая Гумилева. Однако не приходится удивляться, что "знакомство с работой коллег" способно не только приносить пользу, но и готовит немало "открытий чудных".
Д.Иванов, зам. главного редактора журнала "Наше наследие"

На сегодня к этому можно добавить еще следующее.
Когда в начале нынешнего года Владимир Васильевич Карпов скончался, его провожали в последний путь теплыми, нестандартными словами. В частности, газета "Коммерсант" назвала свой некролог "Нетипичный представитель". Но в нем знающий вроде бы автор сумел "припомнить", что именно у Карпова в статье впервые (?! -Д.И.) "в советской печати имя Николая Гумилева упоминалось не в контексте контрреволюции и белогвардейщины", - да еще якобы вышла она в журнале "Знамя".
А спустя еще пару месяцев в том же издательском доме, которому принадлежит теперь "Огонек", в этом обретшем новое лицо журнале отмечался юбилей начала "перестройки", и была помещена подборка из той самой огоньковской книжки Виталия Коротича, с эпизодами, в которых он вновь и вновь подставляется, рассказывает о гумилевских публикациях в "Огоньке" то, чего не было на самом деле.
Увы, чтение коллег давно перестало быть хоть какой-то необходимостью. И ошибаться снова и снова не считается ныне зазорным.


Еще Карпов


"Большая жизнь" Владимира Карпова тянет возвращаться к ней вновь и вновь. Невозможно удержаться, чтобы не дать о ней хотя бы малое представление.
Пятистраничная главка называется "Жизнь полна неожиданностей". Я выбрал из нее пять маленьких кусочков (стр. 415 -419):

"В феврале 1984 года позвонил Зимянин, коротко сказал:
- Умер Шолохов. Я назначен председателем похоронной комиссии. Вы - мой заместитель. Вылетаем сегодня вечером, с аэропорта Внуково. Приезжайте в комнату для депутатов. Билеты нам возьмут...

Зимянин перед завтраком позвал меня в свой номер и как-то загадочно улыбаясь, вроде бы не к месту в похоронной ситуации, сказал:
- Мне здесь больше делать нечего. Я улечу в Москву, а вам, Владимир Васильевич, придется остаться.
- А мне-то зачем?
- Будут вас выдвигать кандидатом в депутаты Верховного Совета.
- Не понимаю...
- Через неделю, 3 марта, выборы в Верховный Совет. Шолохов был кандидатом в депутаты. Уже прошла предвыборная кампания. Нужно срочно выдвигать ему замену.
- Но при чем здесь я, есть областное начальство, они без меня подберут достойную замену.
- Есть решение Политбюро сделать традицией выдвигать из Вешенской писателя. Вот и решили: баллотироваться вам, Владимир Васильевич...

...Я был в полной растерянности. Мне показалось это очень не вовремя и не к месту. Здесь всеобщий траур. Свежая могила Михаила Шолохова.
Сказал Зимянину:
- Я не останусь. Не могу после похорон. При всеобщей скорби выйти перед людьми, чтобы они меня выбирали вместо Шолохова. Вы представляете, как все это будет восприниматься?! Кто меня выберет? После него, Шолохова, меня с трибуны погонят с позором. Нет, ни за что не останусь!
Зимянин сразу стал серьезным:
- Не забывайтесь. Это решение Политбюро.
- Очень быстрое и недодуманное решение.
- Ну, вы поосторожнее с такими выражениями. Политбюро никогда не ошибается.
И я заткнулся...

...После завершения избирательной кампании я получил поздравление от избирателей. Оказывается, меня избрали с очень высоким процентом голосов "За".
Оформили мне документальное удостоверение, слетал я в Ростов, по радио и в газетах поблагодарил ростовчан, особенно вешенцев за избрание. Выделили мне и в облисполкоме кабинет, повесили соответствующую табличку на двери этого кабинета, определили часы приема - несколько раз в месяц, на которые я обязан был и приезжал в Ростов.
Первый мой подарок ростовчанам - написал большой очерк о рабочем сельмашзавода Петре Кондратьевиче Колесникове и опубликовал его в журнале "Огонек", где кроме очерка дали портрет Колесникова на первой обложке журнала. (Помню, тот еще был "подарок". - Д.И.)

...Вскоре состоялась первая сессия Верховного Совета СССР 11 созыва, на которой я встретился, познакомился и обрел много новых друзей - вот уж подлинная была элита нашей необъятной страны!"


Скучно на этом свете,
или
Первый секретарь


На Карпова очень хорошо ложатся знаменитые слова: "Прост как правда" (если не вспоминать совсем старинные: простота - хуже воровства).
Мне не довелось знать Владимира Васильевича. Но почему-то видится он нормальным, дружелюбным, незлопамятным, - как многие из его поколения. А портили их должности, на которые они, может, и не всегда рвались. И не очень их украшал небольшой талант, который давал толчок к их возвышению. И еще одно, конечно, остается за кадром - честь. То, чего в советской жизни не было по определению.
Такими выглядит, по-моему, в "Большой жизни" сам автор или, например, Г.М.Марков, которого Карпову пришлось сменить на посту первого секретаря ССП. ("Удружил" ему М.М.Горбачев, чей выбор по касательной, но красноречиво характеризует нашего пылкого правителя).

"Правильно говорят,- пишет Карпов, - писательский талант от Бога. Где бы ты ни жил, чем бы ни занимался, если есть в тебе эта Божья искра, она покоя не даст. Рано или поздно, сядешь за стол и глубоко задумаешься над чистым листом бумаги, над тем, что ты не можешь не сказать людям.
Тяга в литературу проявилась у Маркова, как у многих литераторов - сначала заметки в газету, потом уже сам редактор районки.
У людей по-настоящему талантливых публикации вызывают не только приятное ощущение, но и какую-то неудовлетворенность. Посредственность почивает на лаврах, стрижет купоны популярности да и в денежных госзнаках. Марков был недоволен собой, искал более совершенную возможность самовыражения. Но чего-то не хватало. Мучился, казнился и, наконец, понял: грамотешки маловато! Нужен широкий и высокий фундамент образования, с которого будет далеко и глубоко все видно. Поступил он в Томский университет. Окончил его. Писал и печатал рассказы и повести. А ночами уже трудился над давно задуманным романом.
Рассказывал мне за чашкой чая в Переделкино (опять-таки спокойно, не торопясь, раздумчиво):
- Надумал я такого, что оторопь брала... Справлюсь ли? А с другой стороны, вроде бы и опасаться нечего... Не выдумал я все это, а видел своими глазами, жил с теми людьми, дела мне их ведомы. Да... Легко думается, но трудно пишется. Как доходит дело до того, чтобы переложить все это на бумагу, тут начинаются непонятные муки: все в тебе, и все не покоряется тебе, сопротивляется, не хочет вылезать из твоей души на обзор людям... Да..."
Да, Денис, тут уже лучше не скажешь. Но все-таки позволю еще:
"И вот в 1978 году Георгий Мокеевич все же издал повесть "Моя военная пора". Она небольшая. Это нечто вроде дневниковых записей и фронтовых блокнотов. Я думаю, он написал ее не только для читателей, но и для себя. Для успокоения своей очень чуткой совести. В повести нет художественных ухищрений. Записи сделаны в момент, день или ночь, когда происходило то, о чем говорится. Это зарисовки с натуры. Именно зарисовки, эскизы. Но это такие же бесценные эскизы, какие были у Репина к "Запорожцам", у Иванова к "Явлению Христа". Это, если можно так сказать, словесные фотографии. Именно этим повесть оригинальна по форме, а содержание не допускает ни малейших сомнений в достоверности.
Марков завершает повесть такими словами:
"Как видит читатель, не так уж много сохранилось записей о моей военной поре. Правда, записная книжка моя в коричневом переплете, которую я протаскал в кармане брюк четыре года, изрядно пообносилась, и десятка полтора записей совершенно стерлись. Восстанавливать эти записи по фантазии я не стал. Я хочу остаться перед самим собой и другими таким, каким я был в те далекие годы, находясь в войсках, о действиях которых не писали в сводках Совинформбюро. Записная книжка военной поры пролежала в моем столе более тридцати лет. Мне казалось, да честно сказать, и теперь еще кажется, что в годы Великой Отечественной войны было столько героических подвигов, что я не имел права занимать читательское внимание своим рассказом о довольно будничной, хотя и военной, жизни".
Как видим, не избавился Георгий Мокеевич от своей болезненной совестливости. И это, пожалуй, единственный недостаток повести. Но, с другой стороны, "и человеческое достоинство, и скромность автора".

Слов нет, душат слезы, - говорил в подобных случаях незабвенный огоньковец И.В.Долгополов, "царь" и главный художник журнала. Я вспоминаю его и потому, что годом раньше того времени, о котором вел речь Карпов, Марков напечатал другую повесть "о довольно будничной жизни" - "Тростинка на ветру", и Софронов сказал мне написать рецензию.
Я тогда на огоньковских страницах славил Богомолова - "В августе сорок четвертого", радовался Куваеву - "Территория", раньше многих хвалил в своем полупартийном журнале Белова и Можаева и пытался всерьез говорить об их "подкулацких" романах - "Кануны" и "Мужики и бабы". Теперь надо было "отразить" Маркова.
Я написал серенькие странички - "Сказ о Вере Березкиной" и потом включил эту рецензию в свою книжку "Контуры жизни", - чтобы знали, какой способный.
И вот обнаружил недавно, что вспомнить Георгия Мокеевича захотелось еще Игорю Золотусскому.
В мемуарной книге "Прощай, ХХ век!" он обратился к своим "сокровенным встречам". Там девятнадцать имен, весь цвет минувшей эпохи. Вот кого он поминает (даю в порядке рождения,- кроме двоих, все уже, к несчастью, ушедшие): Твардовский и Симонов, Солженицын и Воробьев, Абрамов и Поженян, Можаев и Астафьев, Быков и Шукшин, Конецкий и Максимов, Вахтин и Владимов, Белов и Войнович, Буртин и Андрей Тарковский, Юрий Томашевский...
Игорь Петрович Золотусский (скоро у него знаменательная дата, дай Бог ему здоровья и счастья!) был всегда, особенно в жаркие шестидесятые, настоящий литературный боец, из первого ряда, - в "битвах за правду, за удержание достоинства". Как он сам сегодня пишет: "Мы старились, и старились наши чувства - каждый уходил в себя, и каждый яснее стал сознавать, что общего спасения нет" (стр. 188). "...Одни вручили свою судьбу Службе (но не будучи так преданы ей, как верный Руслан), другие - Анти-Службе, третьи - скрытой борьбе предпочли труд за письменным столом" (стр. 256).
Золотусский пошел в третьи,- но это не отменяло "правил игры", не изолировало от советской сути жизни.
Я в этом лишний раз убедился, встретив в его книге главку "Первый секретарь", повествующую о Г.М.Маркове, о котором Золотусский там же пишет: "Я не читал ни одного его романа, ни одной строки, догадываясь, впрочем, что читать это не обязательно".
Хочется этот текст, по необходимости в сокращении, но с минимальными потерями, привести здесь (стр. 131-141).

"Георгий Мокеевич Марков был большой чин: первый секретарь Союза писателей, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета. Все возможные в СССР регалии (вплоть до звания дважды Героя Социалистического Труда, которого из писателей удостаивался только Шолохов) были при нем. Он отстоял так далеко от рядового советского литератора, как вершина Эвереста от его подножия.
Знаю, мне скажут: на его совести исключение Солженицына из СП, неприятие (и фактическое изъятие из литературного оборота) других инакомыслящих, поощрение верноподданных и просто бездарных, лесть по отношению к власти (Ленинская премия по литературе Брежневу и выдача тому писательского билета ?1).
Все это так, и грехи Георгия Мокеевича, наверное, милосердно сняты с него на небесах. Потому что ничто не делалось им со зла, из мести или черной зависти. Он служил и, как все служивые, делал то, что ему велят. <...>
Моя первая встреча с ним состоялась в 1977 году. Три года я добивался командировки в Италию...
О моих мытарствах узнал Саша Мишарин. Он каким-то образом был вхож к Маркову и решил мне помочь.
В очередной раз посещая Георгия Мокеевича, он рассказал тому о моей книге и обо мне. Книга о Гоголе, между прочим, уже была закончена, но я хотел увидеть места, которые заочно представлял и описывал. Мишарин позвонил и сообщил, что Марков готов меня принять. Я записался к нему на прием.
И был принят.
Я тогда впервые сошелся с ним лицом к лицу. Он показался мне мягким, чрезвычайно радушным и нелицемерно внимательным человеком. Что я был ему? Критик, который никогда о нем не писал, вообще ушедший от поглотившей его злободневности в ХIХ век.
"Я вам помогу",- сказал он мне, прощаясь.
И через месяц (а встреча была в начале лета) в моей квартире на Речном вокзале раздался звонок. Звонил не помощник, не секретарь Маркова, а сам Георгий Мокеевич. Я услышал в трубке его голос: "Игорь Петрович, дело решено, вы поедете в Италию". <...>
Наступил год 1978-й. Директор издательства "Молодая гвардия", где печатался мой "Гоголь", зарезал книгу в сверке. Он исчеркал ее красными чернилами, требуя от меня: сократить 300 страниц из пятисот, убрать все о царях, о религии, "Малороссию" поменять на "Украину" и переписать конец, завершив книгу оптимистической цитатой из Ленина.
Господин Десятерик (так звали директора), сам хохол и к тому же специалист по Ленину (его звали, как и Ленина, Владимир Ильич), жаждал крови.
Я чуть не угодил на больничную койку. Десять лет жизни и труда - псу под хвост! У меня даже возникла мысль об отъезде из СССР. Дома, как ни тяжело было поддержать этот порыв, меня поддержали.
Я, как к избавителю, отправился к Маркову. Я принес ему исчерканную Десятериком сверку и просил ее прочесть.
Марков взял из моих рук дорогое для меня детище. В короткое время он книгу прочел и - о, судьба! - она ему понравилась. Он прямо сказал мне об этом.
Георгий Мокеевич спас "Гоголя" и меня.
Он позвонил Десятерику, и... <...>
Надо сказать, что наши - по существу, заочные - отношения с Георгием Мокеевичем подверглись щекотливой проверке, когда после выхода "Гоголя" мне позвонили из издательства "Советская Россия" и попросили написать книгу о Маркове. Там тогда издавались компактные, небольшие по объему, книги о современных авторах. И я впоследствии написал такую книгу о Федоре Абрамове.
Но о Маркове я писать не мог. Получалось: ты - мне, я - тебе. <...>
Не сомневаюсь: то был заказ самого Маркова. Он рассчитывал на мою благодарность. Будучи благодарным ему, я отказался. И, пожалуй, резко ответил тому, кто мне звонил: "По-моему, вы обратились не по адресу".
Почему я считаю, что мое имя в качестве автора книги о нем назвал сам Марков? Потому что так было принято. Писатель, которому посвящалась книга, обычно - по предложению издательства - сам должен был выбрать имя критика, который воспоет его.
И уж тем более, когда подобное дело касалось первого секретаря. Без его ведома имя будущего автора не могло быть определено.
Такой отказ в 99 случаях из 100 влечет за собой неприятные последствия. Все мы обидчивы, и тут ничего не поделаешь.
Но Марков не переменился ко мне. <...>
Я, в свою очередь, все-таки нашел повод ответить ему благодарностью. Эта история в слухах и сплетнях доросла чуть ли не до подлизывания к сильному мира сего. Так что о ней подробнее.
В секретариате СП СССР было назначено обсуждение прозы журнала "Знамя". <...>
Меня пригласили на обсуждение. Я сел читать "Знамя", погружаясь в его прозу, сильно отдающую, с одной стороны, заискиванием перед властью, с другой - дурно пахнущей графоманией. И вдруг на страницах журнала встречаю имя Маркова. Он публикует здесь свой военный дневник о событиях на Дальнем Востоке в 1945-1946 гг. Он участник этих событий, и дневник его - постраничная запись о каждом дне, проведенном там.
Бесхитростные записки, сердечно отмеченные подробности. Никакой - ни фактической, ни душевной - лжи. Все просто, скромно и без всякого пафоса. Марков, каким я его знаю: добрый и, в общем-то, мягкий человек.
Я понял, что вот минута, когда я, не кривя душой, могу отблагодарить его. Я сказал о его записках то, что только что написал. Ничего о высшей художественности, монументальности мысли и прочем. Но, перейдя к прозе "Знамени", я ее не пожалел.
Кожевников сидел синий - и от позора и от невозможности сделать из меня мокрое пятно: ведь рядом был Марков, о котором рецензент отозвался с похвалой. Моя тактическая хитрость удалась: никто не посмел мне возразить.
После этого поползли слухи о моем угодничестве, об измене чести и достоинству критика. <...>
В 1990 году меня позвали в "Литературную газету". Новому времени понадобились новые люди. Началась перестройка, рухнул Союз писателей, и я решил отправить к Георгию Мокеевичу корреспондента. Я попросил секретаршу Любу - милую, умную женщину - пойти к нему и записать его мысли о Союзе, о реформах и обо всех нас.
Она сделала с ним интервью. Георгий Мокеевич был и обрадован, и удивлен, ибо о нем забыли, забыли так, как будто его уже нет на свете.
Когда небольшое это интервью поставили на первую полосу, мне стали звонить с четвертого этажа (где сидели редактор и его замы) и возмущаться, как я мог допустить такое. "Это позор для газеты!" - ревела трубка.
Подлецы, подумал я. Еще вчера вставали по стойке "смирно", когда звонил Марков, рапортовали и обещали исполнить его указания, а теперь - позор!
Ну, конечно, теперь они были не пешки при Маркове, а свободные люди. Они были "демократы", борцы с советским прошлым. Я сказал моим критикам все, что о них думал. А интервью с Георгием Мокеевичем появилось там, где и планировалось - на первой полосе.
Это был мой запоздалый поклон человеку, который на трудном вираже моей жизни, когда я, может быть, готов был пасть духом, протянул мне руку".

Я отстою от Золотусского, как подножие Джомолунгмы от своей вершины. И с этой вершины, конечно, виднее, как и отчего возникает желание выступать с оправдыванием добра - собственного и первосекретарского.
"Жись, она и есть жись, - говорил любимый мой и Игоря Петровича герой беловского "Привычного дела" - Дрынов Иван Африканович. - Надо жить".
Кто-нибудь скажет: мягкий волк и твердая овца оказались сыты оба.
А можно озаглавить: "Повесть о том, как не поссорился Георгий Мокеевич с Игорем Петровичем".
И дальше - прямо по Гоголю.
Прекрасный человек Георгий Мокеевич!.. Прекрасный человек Георгий Мокеевич!.. Георгий Мокеевич очень любит, если ему кто-нибудь сделает подарок или гостинец. Это ему очень нравится.
Очень хороший также человек Игорь Петрович...

Господа, товарищи, господа-с... Скучно на этом свете,- было и есть.


Одна беда


Известно, у России три беды.
На первую: "Воруют!" - открыл глаза еще Александру I Благословенному великий Карамзин. До тех пор и с тех пор разворовывание государственной и общественной собственности на Руси веками шло по нарастающей. Лишь при Сталине воздвигли препон: уровень жизни был кардинально понижен и строго ранжирован - кому и сколько. Каждому начальству соответствующий уровень обеспечивался, остальное население в тисках коммунального существования устрашалось (всеми способами) переходить регламентированные рамки.
Другие русские "две беды: дураки и дороги" известны приблизительно с той же поры и столь же неискоренимы. Открыли их, мне казалось, великий Гоголь или еще более великий Пушкин. Коли самые высокие наши гении вывели эту формулу, думал я, значит, за ней кроются особенные черты национального характера плюс коренные свойства российской реальности.
Но вот из Интернета узнал, что впервые о двух этих бедах поведал сущий наш неприятель маркиз де Кюстин, а тот услышал сказанные слова прямо из уст тогдашнего императора Николая Павловича.
И вдруг пришло озарение.
Беды не три и не две.
Беда у нас одна.
...Николай I много ездил по России - и о качестве отечественных дорог мог составить собственное представление. Но императору не доводилось сталкиваться с натуральной русской действительностью. Он общался преимущественно с достаточно узким придворным "бомондом", высшими военными и администраторами. Значит, мнение о беде с дураками он мог (и должен был) вынести именно из этого круга.
Из круга начальствующих.
Вот откуда шла беда.
Именно они-то и поражали глупостью,- несмотря на то, что назначались в начальствование самим императором или его приближенными.
Но они потому и оказывались и становились дураками, что были назначенцы, а не выборные,- тем более, отборные. (В Китае тоже назначают. Но там, прежде чем назначить,- обучают и экзаменуют. Уже две с лишним тысячи лет...)
А ведь тогда еще не было в таком ходу золотое правили "придурков", которое закрепилось при советской власти: "Я - начальник, ты - дурак. Вы - начальник, я - дурак".
И нынешняя власть тоже остается пока вечной русской властью. И сегодня в элиту - назначают.
Значит, этой дурацкой беде - не видно конца.
А с дураками вверху какие могут быть дороги внизу.
А воровать - тоже дело нехитрое. Дурацкое.
Вот и сидят они у нас сверху донизу, несмотря на все дурные и дурацкие дела - подчиненных и собственные.
Может быть, у кого-то из них и совесть есть, и честь теплится, и бывают желание и даже необходимость в отставку подать,- но не вольные они.
Их не выбирали, не уполномочивали. Их назначали, и они - в команде.
Как решит команда, так и будет. Много чести, если кто-то за команду решать захочет...
Увы, у русских вообще честь не в чести.
Вот во время траурного репортажа из Кракова с похорон Леха Качиньского я услышал польское триединство: Бог, честь, отечество. У нас было: отечество, царь, вера. У поляков не было царя, у нас - чести. (Царя тоже не стало. И отечество с верой не блещут).
В труде В.В.Колесова "Русская ментальность в языке и тексте" рассмотрено родное "диалектическое кружение мысли между идеями чести и совести". "Герои западной литературы - индивидуалисты... живут понятием чести; герои русской литературы погружены в бездны совести". "Честь - требование отношения к себе, совесть - твоего отношения к другим". "Честь связана с законом и правом, совесть - с отсутствием принудительной власти; чисто христианская идея личной ответственности..." "...Для русской ментальности честь - это всего лишь часть, и при том часть мирская, духовной силой не облагороженная" (стр. 502-504).
Наконец: "чистая совесть важнее чести" (там же).
Правда, Колесов цитирует еще и Николая Бердяева: "Русский народ оказался банкротом. У него оказалось слабо развито чувство чести".
Не помешало бы вспомнить еще городничего Градобоева из "Горячего сердца" Островского с его классическим: "Судить ли мне вас по законам, или по душе, как мне Бог на сердце положит?" У него, понятно, за душою и ни чести, и ни совести. Но важнее ответные голоса: "Суди по душе, будь отец..."
Да, во все времена наш народ предпочитает ни судимым быть, ни осуждать - и всё всем в державе прощать (и себе самому, конечно).
И это очень помогает длиться нашим вечным бедам.
Главной беде - точно.


Заманиловщина


Я точно не утопист. Но Манилов я точный. По-моему, я это успел продемонстрировать.
Но как истинно русского меня тянет еще и к запретительству.
Отсюда - "заманиловщина".
Прежде всего, подсказывает мне здравый смысл, надо запретить на будущее Москву, - как столицу.
Как город желтого дьявола, безудержно стремящийся стать самым дорогущим, самым неуправляемым, завладеть горькой славой Вавилона и Содома. Как рассадник Рублевок и прочих антизаповедных "царских сел".
Как безумное немилосердное скопище машин, которые скоро-скоро вконец упрутся друг в друга - и всему придет окончательная пробка.
Если же говорить серьезнее, то редкое государство твердо держится за столицу. Да, в Англии - Лондон, во Франции - Париж, в США - Вашингтон.
Но не Китай, не Германия, не Испания, не Турция, не Иран... На самой Руси были и Киев, и Владимир, и Москва, и Петербург, и снова Москва. И уже больше века ведется упорный разговор, - если Россия хочет прирастать Сибирью (тем более, не остаться без нее), столицу надо переносить в глубь страны. (Как поступили, например, сорок или сколько-то лет назад бразильцы).
Если бы власть на такое решилась...
Во-первых, многие прежние и ненужные ей лица сами туда не поедут.
Во-вторых, много ненужных можно не брать с собой, а оставить просто без дела.
Но главное, в-третьих, потребуются н о в ы е люди, - молодые и любые другие. Главное, новые. И они обязательно найдутся. Конечно, будет много проходимцев, но можно будет отбирать. И будет, с кем иметь д е л о .
А в-четвертых, давным-давно есть место, которое отлично можно приспособить под столицу. И даже с самым нужным и желанным названием.
Братск.
А следующее - запретить наружную рекламу. Именно наружную. Для начала. Это первый и необходимый шаг.
Мир давно и - это всем известно - все быстрее приближается к тупику. Устроив, как идеал, общество потребления, люди устремлены ныне, - сами собой, а главное, жизнью, - к постоянному приобретению нового, новейшего. Не необходимого, а обновленного. Вещи и все остальное специально делаются недолговечными, а нынешний образ жизни заставляет и еще раньше менять их на более современные, престижные, продвинутые. В результате, вся деятельность всего земного шара нацелена именно на производство все менее нужных вещей и занятий. (Как курьез к последнему, привожу рекламное объявление, зазывающее на финал каких-то детско-юношеских игр: "В программе: фитнес-зарядка, брейк-данс, роллерный спорт, контест по йо-йо, велотриал, фингербординг, стритболл"!).
И на это всё безудержно расходуются всё более исчерпываемые запасы всего на Земле.
С этим абсолютно необходимо как-то начинать заканчивать.
Даже если ученые придумают неисчерпаемые источники того, сего, третьего и десятого. Даже если прав С.П.Капица в своей монографии "Гиперболический путь человечества", и мир ждет остановка в росте численности населения земного шара.
Все равно, - пришла пора отказываться от общества равных возможностей.
Тут пойдет заманиловщина уже в кубе.
Не по себе мир ломает сук.
Миру требуется общество разумного ограничения потребностей.
Прекрасно, если ограничения потребностей будут происходить "по-доброму".
Сверхмечта - чтобы полюбовно.

Мир может (и должна) спасти простота.


Спорные предположения - 3


Двадцать лет ума нет - и не будет.
Тридцать лет жены нет - и не будет.
Сорок лет денег нет - и не будет.
Столько лет правды нет - и не будет.

* * *


Слабый и добрый - трус.
Слабый и злой - подлец.
Сильный и добрый - храбрец.
Сильный и злой - наглец.
Умный и добрый - мудрец.
Умный и злой - хитрец.

* * *


Наш прогресс: Владимир Святой, Лев Толстой, Игорь Крутой.


Я везунчик


Китайцы говорят: "Не приведи Господь жить в эпоху перемен". Русские (устами Тютчева) отвечают: "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые"...
Я и сам эту разницу обнаружил, и знаю, кто еще ее подметил.
Когда поживешь, складывается впечатление, что жизнь всегда состояла и будет состоять из роковых минут, образующих эпоху перемен. Блаженно это или не дай Боже, - видимо, кому как повезет.
Мне всю жизнь везло.
Довелось пожить при невиданной на Земле власти, четверть века послужить ей недоверой-полуправдой.
Довелось родиться в год двадцатилетия этой власти и двадцать лет потом ничего не знать о 1937 годе, а потом еще почти сорок - о 1929-м и, по сути, о 1917-м. Только о четырех военных годах ведать.
Но и здесь мне повезло, как, наверное, одному на миллион.
На Колыме, где мы тогда жили, война была (для меня) не только не в нужду и горе, но счастливым временем, - ничем не омраченным детством. А кормили нас тогда (нас! - на Колыме!) американцы. Помню белейший хлеб, желтейший яичный порошок и толстенный, в два пальца, шоколад американских летчиков. Зато нашими были набившие навсегда оскомину красная икра и крабы в банках. Да и после войны, когда эта лафа кончилась, мне не пришлось испытать голода и холода. (Хм, только сейчас припомнил: магазин-то был литерный, дверь сбоку, и туда шли те, кому было положено. А у более высокого начальства был еще отдельный закут).
Мне повезло с учебой, хотя институту не повезло со мной. В студенческой группе я обрел друзей и товарищей на всю жизнь.
Мне повезло с работой. В лаборатории и цехах встретились нормальные и просто замечательные люди: инженеры, техники, регулировщики. Жизнь была коллективистская и режимная, но не занудная, а временами просто славная. Друг другу козьих морд не делали, пакостей не устраивали.
Со мною вообще, - только у нас в стране такое могло быть.
... Об участии советских военных в конфликтах египтян и израильтян имеется несколько публикаций, секрета уже давно нет. В 1970 году наши ракетные зенитные части были тайно и срочно дислоцированы вокруг Каира и стали выдвигаться в направлении Суэцкого канала. И уж каким образом получилось, но оказалось, что присланный контингент не слишком уверенно владеет своей техникой. На соответствующем высоком уровне было решено послать в Египет группу специалистов, которые подучат и подтянут ракетчиков. Среди них потребовался человек по аппаратуре, которую делал наш завод и которую, среди других, "вел" и я.
Как уже признавался, специалист я аховый, но надо мной была очень грамотный групповой инженер Галина Михайловна, а подо мной - прекрасные, лучше любого инженера, техники Юрий и Виктор. Но женщина не подходила, а у парней не было высшего образования (как требовалось по анкете), - и послали меня (с печалью, что не член партии).
И вот 31 мая пятнадцать человек прилетели в Каир, нас одели в египетскую защитную форму, поселили в приличную гостиницу в двухместные номера - и стали вывозить на позиции. Меня Бог миловал - задача оказалась не только не трудной, но просто нелепой и смешной, но прежде всего свидетельствующей о несомненном советском бардаке даже в такой неординарной ситуации.
Если кто-то понимает, то у нашего "изделия" было два режима готовности - обычная и повышенная. Последняя применялась, когда ожидались боевые включения, то есть возможность нападения противника. В общем-то, израильские "фантомы" летали над каналом и даже к Каиру приближались, но держать аппаратуру все время на повышенной готовности нужды не было,- ресурс работы при этом быстро вырабатывался. А он в результате и оказался выработанным, так что "изделие" на этом основании признавалось дефектным, неработоспособным.
Когда наша бригада приезжала на очередную позицию, я в этом убеждался, а затем просил подать специально для этого предусмотренный запасной сменный блок. Блоки менялись местами, и "изделие" вновь оказывалось работоспособным. В инструкции по эксплуатации всё это было однозначно прописано ("на дурака"!), и всё это должно было быть произведено без всякого постороннего участия,- моего, прежде всего.
Мои сотоварищи еще дня три-четыре обучали офицеров тонкостями владения станцией, а я в это время мог дивиться на египетскую столицу. И так (для меня) продолжалось два месяца.
А в самом начале августа установки вывели к Суэцкому каналу, несколькими залпами были сбиты около десятка израильских штурмовиков (от их ударов погибли несколько наших военных), и уже 9 августа было объявлено египетско-израильское перемирие.
... Потом мне повезло с "Молодой гвардией", потом с "Огоньком".
А еще и в личной жизни "Огонек" переменил мою судьбу. Ненароком счастливыми катализаторами оказывались знаменательные даты. 11 января 1981 года, на праздновании в редакции 70-летия А.В.Софронова, я услышал негаданные слова, а спустя три года, на вечеринке после традиционного ленинского субботника, сам сказал их жданно.
Конечно, еще повезло с "перестройкой". Полтора года я проработал с В.А.Коротичем и множеством новых, пришедших с ним людей - журналистов и авторов. Вместе вдохновлялись гласностью, вместе радовались открытию старых, до того запрещенных имен и новых, ранее запретных тем.
И тут с десяток огоньковцев, и я в том числе, перешли в организованный Владимиром Енишерловым новый журнал - "Наше наследие", который он вместе с Александром Рюминым, нашим главным художником, сделал уникальным изданием.
Здесь мне повезло прикоснуться к высокой культуре и подлинным образцам слова и искусства. И здесь мне везет уже более двадцати лет - окончательно и бесповоротно.
И когда придет время, могут вспомнить, если будет кому: "Он любил делать номера".
Журналы делают те, кто к этому призван. Я старался делать номера.
600 "Огоньков" и почти сто "Нашего наследия".
P.S. Вдруг подумалось: а не оттого ли мне было и есть хорошо, что успели принять (или я сумел просочиться) в номенклатуру?
А номенклатура - это вроде сословия. На всю жизнь.
P.P.S. Еще вспомнил!
"Первый - врет, второй - смеется, третий - правду говорит". Была такая присказка в детстве.
Одну книгу мне издала редакция. Основная часть тиража так там и осталась.
Другую я издал сам,- почти весь тираж лежит у меня.
Печальный опыт повторять не желаю.
И что теперь?


Ступорные отложения - 3


"Завтра" с повинной

"От редакции.
В публикации Александра Проханова "Если завтра война" ("Завтра", 2009, N10) содержится эпизод представления М.Е.Фрадкова аппарату внешней разведки, который следует рассматривать как анекдот, гуляющий в определенных кругах и не имеющий отношения к действительности. Если упомянутый эпизод задел самолюбие и честь внешних разведчиков, газета "Завтра" приносит им свои извинения".
"Завтра", 2009, N11.

"От редакции.
В публикации Владимира Бушина "Бомбежка народной памяти" ("Завтра", 2009, N17) по вине секретариата редакции во втором абзаце от конца допущена опечатка: вместо слова "павиан" следует читать "павлин". Приносим свои извинения всем, кого могла задеть эта досадная ошибка".
"Завтра", 2009, N18.

"К опубликованному
Сообщаем, что автором статьи "Два дня в истории" ("Завтра", 2009, N27) является историк Алексей ИСАЕВ, а в публикации Романа АЛИПОВА "Даль памяти" ("Завтра", 2009, N26) последний абзац вследствие технической ошибки был изменен не соответствующим действительности образом. Братская могила на горе Хамар-Даба, где похоронены участники боев на Халхин-Голе, находится в Монголии и поддерживается властями этой страны в хорошем состоянии (что не отменяет проблемы недостаточного внимания российских властей к советским захоронениям за рубежом). Приносим извинения авторам и читателям нашей газеты.
Секретариат редакции".
"Завтра", 2009, N28.

"В N37 (825) в материалах "круглого стола" "Унесенные блефом" в реплике Антона СУРИКОВА после слов "все тамошние перипетии" следует читать "Я согласен с тем, что США вступают в полосу загнивания и упадка".
Приносим извинения автору и читателям газеты.
Редакция"
"Завтра", 2009, N40.

"Секретариат газеты "Завтра" приносит извинения родным, близким и почитателям таланта покойного Владимира Васильевича КАРПОВА за досадную ошибку в его отчестве, допущенную в публикации "Боец, писатель и державник" ("Завтра", 2009, N4).
"Завтра", 2010, N5. (В извинении за ошибку в некрологе указан с ошибкой год выхода газеты. - Д.И.)

При всем том редакция газеты "Завтра" имеет честь признаваться в содеянном.
Этого не делает подавляющее число печатных изданий в подавляющем числе подобных случаев.

* * *


Клячу истории вечно сбрасывают с парохода современности.
История во весь голос заржала,
хвост задрала,
пароход обскакала.

...сколько же в меня, оказывается, вдолбилось-вжилось Mаяковского.

* * *


У меня был знакомый мальчишечка. Он говорил: "Я иду, а попа пукает".
Вот и я: живу, а совесть пукает.
...Кто-то скажет: - Портит воздух.
Со своей стороны кое у кого наблюдаю клинический случай запора.


Давний спор - 5


Существует еще один давний спор, особенно оживившийся в последние два десятилетия.
Что собою представляет российская история, как она происходила и происходит? Прямолинейно-поступательно или некоей круговертью, циклическая или скачкообразная, следующая особым, ей предначертанным путем - или отстало-периферийная?
Для сравнения можно сначала посмотреть в чужую сторону.
У А.П.Девятова, знатока и эксперта по Китаю, узнал (сборник "Китайская философия и современная наука". М.,2008.; А.П.Девятов "Китайские циклы бытия") два повторяющихся уже в течение нескольких тысяч лет состояния китайской государственности - "воюющие царства" и "централизованная империя" - разлагаются, образуя повторяющиеся циклы, на три периода: "хаос", "малое процветание" и "великое единение".
"История в Китае мерится не годами, а как и в Библии, поколениями" (стр. 44). Один цикл перемен составляет период в 12 поколений или 336 лет.
Период "хаоса" длится приблизительно 4 поколения, "малое процветание" - 3, "великое единение" - 5.
"Со времени прихода к власти лидера "второго поколения" руководителей Народной республики Дэн Сяопина,- насчитывает Девятов,- в истории Китая начался восьмой период "малого процветания" (стр. 56), которое в 2015 году, после завершения 12-го пятилетнего плана, должно закончиться.
Начнется очередное "великое единение" - чистка самосознания китайцев от влияния "вестернизации" и установится общество "социальной гармонии". Однако в 2044-м, как рассчитал Девятов, произойдет срыв в "хаос" (стр. 57).
Если же обратиться на Запад, окажется, что и здесь обнаружены самые разные циклы. Например, громадные, общемировые, сменяющие друг друга волны дифференциации и интеграции, по пять столетий каждая. Согласно этой концепции (В.И.Пантин, В.В.Лапкин. Философия исторического прогнозирования: ритмы истории и перспективы мирового развития в первой половине ХХI века. Дубна, 2006), с ХIХ по ХХII века идет интеграция.
Для не столь отдаленных времен те же авторы усматривают большие кондратьевские циклы с повышательными и понижательными волнами. Последний такой начался в 1940-х годах, к концу 1970-х достиг пика и будет понижаться до середины 2010-х. (Этот прогноз выдан авторами еще пять лет назад).
И в России Пантин и Лапкин обнаруживают циклы - особые 144-летние периодичности "автохтонного" развития.
Первая: почему-то с 1353 года (после Ивана Калиты и Симеона Гордого) до 1497 года (пик правления Ивана III).
Другая: с 1653-го до 1797-го.
Нынешняя: начиная с 1881 года и заканчивая 1025-м.
Между этими циклами у авторов гипотезы нечто невнятное - "смуты", "драма", "застой". Первый раз такое состояние длилось более 150 лет, второй - уже около восьмидесяти, в два раза меньше.
Есть и другие варианты мерить и циклить русскую историю, - не столько в числах, сколько в исторических катаклизмах. Тогда всякий раз очередное развитие нашей государственности неизбежно и обреченно завершается катастрофой.
Сначала Киевская Русь пришла к катастрофе ордынского ига.
Потом Московская Русь испытала катастрофу Смуты.
Российская империя закончила свое существование катастрофой 1917 года.
История Советского Союза завершилась катастрофой 1991 года.
Эта русская обреченность на российскую катастрофичность вроде бы убедительна, - но все-таки не убеждает.
Ведь вот какую-нибудь Испанию арабы-мавры завоевывают в свое время, порабощают, исламизируют, потом испанцы долгие-долгие пять или шесть веков постепенно от них избавляются, - и такому более чем полутысячелетнему процессу найдено гордое имя "реконкиста". А к нам пришла Орда, покорила, - и мы затвердили: трехсотлетнее иго, национальная катастрофа.
В какой-то Франции идет более чем Столетняя война (1333 - 1450), англичане захватывают почти половину страны, их король чуть ли не сидит на французском троне, повсюду Жакерия, - и когда еще Жанна д"Арк погонит чужеземцев... А к нам на десяток лет заглянули поляки с каким-то отрядом, год-другой в Москве посидели, семь наших бояр Русью правили, в Тушине непонятный "вор" да еще Болотников Иван людей смущали, - и вот уже все чудесно кончилось Мининым с Пожарским и Романовыми... А мы опять - катастрофа, с большой буквы Смута.
В 1917-м суждено было случиться в России революции. И снова - катастрофа, "красная смута". А в той же Франции двести с лишним лет назад была еще большая смута, еще более цветная, красно-бело-синяя - и называется она с тех пор и до сих пор Великая французская революция.
...Авторы циклическо-катастрофического прочтения русской истории (А.Ахиезер, И.Клямкин, И.Яковенко. История России: конец или новое начало? М., 2005) пишут: "...Россия шла по пути, проложенному до нее другими... Она ступила на него позже и вынуждена была заимствовать их опыт в готовом виде..."
В книжечке "Худший царь" я имел нахальство спорить: "...Шла Россия своим путем (иногда даже совсем "другим"!), никто ей заранее дороги не прокладывал, а те, кто прокладывал собственные пути одновременно с нашей страной, вели себя, естественно, по-разному , - и помогали, и мешали, всякое было".
Да, мы находимся на периферии Запада и на задворках Востока, - но не по месту, а по времени включения в ход мировой цивилизации. Мы, русские - молодая нация. Не отсталая, не архаичная, не "доличностная", извините за чужое научное выражение, а молодая, недавняя.
Запад, европейцы начали задолго до нас. И шли самими найденным, самими выбранным путем. И уходили вперед.
А мы кидались догонять.
Главное в том, что России пришлось очень спешить. И она многое за последние полтысячи лет делала не во время, н е с в о е в р е м е н н о. Не по отношению к Западу или Востоку, а по отношению к самой себе, к собственному развитию, к своей истории.
Ей постоянно предстоял "бросок на рывок".
Рывок первый, русский, при Иване IV. И - неудачный.
Второй - европейский, при Петре I. Удачный, несмотря ни на что.
Третий - мировой, в 1917 году. Что он принес России - известно. Что он дал миру, история еще не решила.
Теперь предстоит четвертый рывок. Когда, какой?
Надо полагать, вместе со всеми землянами. Когда мир для этого созреет.
Когда мир решит: мы все - в одной лодке.
Или навечно - в разных ролях в одной галере.
Или - в одном "Титанике"?


Подумалось вдруг - 4


Когда начинаешь приглядываться: то ли к действительно реальным отечественным циклам, то ли просто к прецедентам российской истории, - возникают явные параллели с нашим временем.
Первая и ближайшая, хотя, может быть, не совсем ожиданная - с эпохой трехсотлетней давности, с правлением Анны Иоанновны.
И после Ельцина, и после Петра I государство российское доставалось новым властителям чрезвычайно ослабленным, обнищавшим, обезлюдевшим. И тогда, и теперь новому порядку предшествовал полный разрыв с традицией в умонастроениях, понятиях, образе жизни, внезапный перевод страны на западные рельсы, болезненная утрата прежних ценностей.
Но еще существеннее то, что в обоих случаях власть, во-первых, доставалась нечаянно, а во-вторых, новые правители распорядились ею вопреки воле тех, кто к власти привел. И с этими "теми", с одной стороны, нужно было считаться, а с другой - им противостоять и их окорачивать.
Если же углубиться в русскую историю еще на столетие, то там проглянет Михаил Федорович, первый царь из Романовых (через три года - их 400-летний юбилей). Это еще один, на кого шапка Мономаха упала совершенно неожиданно и кому выпало и закладывать новую династию, и возрождать прежние традиции.
Однако наиболее близким к нашему видится наиболее отдаленное от нас время: эпоха собирания Московского государства, княжение Ивана Калиты. Разные историки обычно выделяют противоположные аспекты деятельности и личности этого московского князя. Но по прошествии почти семи веков на первом месте всегда окажется результат, достижение: собирал и собрал русские земли, заложил основу новой государственности. Собирал, как и сегодня, под игом: тогда - под ордынским, ныне - под западным. Как Калита собирал,- известно: силой и вероломством. С точки зрения китайцев, вполне, вроде бы, легитимно и оправданно. С русской точки зрения, с тверской да рязанской, его можно было осуждать. Сегодня Бог и история ему судья.
Но, кроме отмеченных давних сходств, - есть и различия.
Анна Иоанновна, например, большую часть царствования в шутов и карлиц играла, ледяные дома возводила, доверив управление государством Бирону, Остерману и какое-то время Волынскому.
У Михаила Романова долгое время рядом был выдающийся отец и соправитель патриарх Филарет, которого называли "великий государь".
У Ивана Калиты была, хоть и очень непростая, но одна-единственная задача.
А сегодня задач - множество, довериться - некому, помогать - никто не помогает и не станет. И в этих обстоятельствах ответ на наш традиционный вопрос: "Что делать?" - весьма затруднен.
А ответственность - взяли. И она лежит. И давит. Как шапка Мономахова.
Я очень сочувствую. Но я не знаю, как помочь.
Путин иногда представляется мне человеком Запада, иногда - абсолютным китайцем. Может быть, таким и должен быть современный русский евразиец (или азиоп)?
В любом случае, ему с Медведевым выпала обязанность не задерживаться в роли Калиты. В наши дни время не тянется, как тогда, не идет, как при Петре, а бежит, мчится - и требует.
Требует для страны не просто модернизации, обновления, - а нового смысла.
...Какого!?


Густая пустота


У молодых одно на уме: заиметь внедорожник - и понеслась! Какой же русский не любит быстрой езды? А куда - неважно. Сломя голову? Без вопросов! Себе и кому угодно.
А с другой стороны, - тот же Прохоров-миллиардер, молодой и красивый пока. Спросите его, для чего он существует? Для чего достались ему неродные, но родимые наши миллиарды?
Чтобы их стало у него на пять больше или меньше?
Чтобы у него всё было обер-люкс: дворец-люкс, остров-люкс, хрен его знает что еще люкс?
Чтобы кто-то где-то для него играл, бегал, бросал и попадал?
Чтобы сестра издавала отличный журнал и отличные книги на его деньги?
И это все, что он может, на что способен и для чего на этом свете сгодится?
...Власть загнала себя в ловушку.
Бизнес и начальники видят смысл в накрученных деньгах и ими повязаны. Начальство и бизнес схвачены рынком - и торгуют собою, продают себя друг другу.
Но сила у власти есть. Есть и "силовики". Есть и короли, и свита. Голые.
Вертикалью всё это называется.
А вокруг - ничего. Пустота...
Оставлять, как идет? Ведь как-то держится всё. Пустота вокруг, - а держится.
Какая-то особая пустота.
Густая.
Недовольная.
После 1917-го были сказаны памятные слова: "Россия слиняла в три дня". Сто пятьдесят лет, с Пугачева, жили - не тужили, и вдруг - в три дня.
Потом Советский Союз снова буквально в три дня слинял. Жили - не тужили 75 лет - и вдруг...
  Но - не вдруг. Недовольство копилось. Постоянно. Огромным числом. Неудовлетворяемое. Незамечаемое.
Что остается? Снова отобрать и поделить? 100 или даже 1000 американских миллиардов на 100 российских миллионов? Получится по целой тысяче долларов (или вдруг по 10 тысяч!) на человека. Через месяц-другой или полгода их пропьют или профукают, - и тогда уже точно: всё!
Забрать всё государству? Повторить наново советскую историю?
...Китайцами мы не захотели быть. Или не умеем.
Назвались демократией, "единой Россией".
А должна власть, - раз уж демократией стать решила, - двуединой быть. На две ноги опираться. Правую - и левую. Консервативную - и вперед зашагивающую.
А так... Выбираем, а выбора нет.


Где правда? - 2


Александр Зиновьев, изгнанный из страны за открытие "зияющих высот" советизма, на Западе нашел такое же зияние "западнизма", а вернувшись в новую Россию, обозначил случившееся на родине как "Русская трагедия" и "Несостоявшийся проект".
Когда я впервые, а потом второй раз и третий раскрывал его первую книгу, я все равно почти не обращал внимания на социологические отступления в ней, ради которых, в общем-то, она и писалась. Только теперь до меня доходит, как важно знать и понимать:
"Социальные законы одни и те же всегда и везде, где образуются достаточно большие скопления социальных индивидов, позволяющие говорить об обществе. Законы эти просты и в каком-то смысле общеизвестны. Признанию их в качестве законов, которым подчиняется социальная жизнь людей, препятствует социальный закон, по которому люди стремятся официально выглядеть тем лучше, чем они хуже становятся на самом деле ("Зияющие высоты". М., 1990, Т.I, cтр. 16-17).
"Когда все же говорят о тех или иных социальных законах, то их, как правило, лишают статуса общечеловеческих законов и рассматривают в качестве бесчеловечных законов какого-то изма. Полагают при этом, что в каком-то другом благородном изме им нет места. Но это - ошибочно. Во-первых, в них нет абсолютно ничего бесчеловечного. Они просто таковы на самом деле. Они ничуть не бесчеловечнее, чем законы содружества, взаимопомощи, уважения и т.п." (Там же, стр. 45).
В "Коммунизм как реальность" я в свое время не удосужился заглянуть. Теперь я разделяю точку зрения Зиновьева:
"Суть коммунальности состоит в борьбе людей за существование и за улучшение своих позиций в социальной среде, которая воспринимается ими как нечто данное от природы, во многом чуждое и враждебное им, во всяком случае - как нечто такое, что не отдает свои блага человеку без усилий и борьбы. Борьба всех против всех образует основу жизни людей в этом аспекте истории... Все то, что мы считаем добром и злом, вырастает из этой сути коммунальности в одинаковой мере. Причем здесь зло образует базу для добра, а добро неизбежно порождает зло" (стр. 61).
"Хотя законы коммунальности естественны, люди предпочитают о них помалкивать и даже скрывают их. Прогресс человечества в значительной мере происходил как процесс изобретения средств, ограничивающих и регулирующих действие этих законов,- морали, права, религии, прессы, гласности, общественного мнения, идей гуманизма и т.д." (стр. 65).
На собственном опыте я вполне согласен, когда в "Несостоявшемся проекте" Зиновьев пишет:
"В двух словах мой взгляд на соотношение позитивного и негативного в советском обществе заключается в следующем. Рай земной, который обещали классики марксизма, здесь построен на самом деле. Но с одним "маленьким" коррективом: он осуществлен в адекватной ему форме ада" (стр. 31).
Сложнее соглашаться с ним в таком случае:
"Возьмем, например, беспрецедентные массовые репрессии сталинского периода. Они - факт. Нелепо отвергать этот факт. Непристойно оправдывать его интересами революции и некоей исторической неизбежностью. Но резонно спросить о его самых глубоких основах и причинах. Что это - результат злого умысла отдельных мерзавцев во главе со Сталиным или чего-то более серьезного? Я утверждаю, что сталинизм явился классическим выражением доведенного до предела народовластия. Это была реальность народовластия, организация и будничная его жизнь" (Там же).
Я бы утверждал, что это был не "предел", а "беспредел народовластия". И считал бы, что в истории всегда существует выбор между крайним народовластием - и умеренным, между властью народа и властью во имя народа.
Но есть у Зиновьева положения, которые он постулирует, а справедливость их и не подтверждена, и просто сомнительна:
"В советский период в нашей стране была изобретена социальная организация (строй, система) более высокого уровня, чем все существовавшие ранее и в других странах планеты" (Там же, стр. 63).
"Фактически сложившееся советское сверхобщество было первым в истории человечества сверхобществом огромного масштаба. Наша страна с этой точки зрения опередила западный мир по крайней мере на пятьдесят лет" (стр. 64).
"Советизм в нашей стране был молодым социальным строем, вполне жизнеспособным и самым совершенным из того, что могло сложиться в тех условиях. Он был разрушен искусственно" (стр. 65).
При этом в явное противоречие сказанному входят определяющие закономерности советизма, на которые и Зиновьев не устает указывать:
"За право на труд, за гарантированную работу человек расплачивается обязанностью работать, прикреплением к официальному коллективу. За гарантированный отпуск и за путевку в дом отдыха человек платит примитивным обслуживанием в этом доме отдыха. За невозможность уволить рабочих с целью снизить себестоимость продукции общество платит существованием нерентабельных предприятий. За сравнительную независимость вознаграждения от качества и интенсивности труда общество расплачивается незаинтересованностью людей в повышении производительности труда и низкой зарплатой. За низкую квартирную плату и за гарантированное жилье люди расплачиваются жалкими квартирными условиями и системой прописки, т.е. и территориальным прикреплением людей" (Там же, стр. 36-37).
"Так что величайшее достоинство коммунизма - относительное облегчение условий труда и обеспечение работой всех - неразрывно связано с его величайшим злом - с тенденцией к низкой производительности труда, к снижению качества продукции и к плохой (хотя и плановой) организации экономики страны... Объективно, независимо от воли и желания людей по этой причине страна заинтересована в мировых смутах и конфликтах, в завоевании новых земель, дабы иметь продукты питания и рынки сбыта плохой продукции" (стр. 39-40).
Следует ли считать такое общество "более высоким", "продвинутым", тем более шагнувшим вперед на 50 лет?
Оставалось ли оно "вполне жизнеспособным"? Ведь кроме социалистической экономики, проигрывающей в соревновании и с Западом, и с Востоком, и с Югом, оно еще сильнее держалось марксистской идеологией, которой Зиновьев выносит справедливый приговор:
"Именно с марксизмом и в марксизме философия впервые в истории утратила качества науки и стала ядром и составной частью идеологии"
("Несостоявшийся проект". стр. 11).
"Ни одно понятие в марксизме (буквально ни одно!) не удовлетворяет логическим правилам построения научных понятий. Ни одно утверждение марксизма (не считая пустых банальностей) не может быть верифицировано по правилам проверки научных утверждений" (Там же, стр. 12).
"Именно неопределенность и бесформенность понятий, и бессмысленность утверждений марксизма, и необходимость не буквального его понимания, а истолкования делают его удобным..." (Там же, стр. 15).
Однако, важно еще не забывать зиновьевский взгляд на собственный народ: "плохой человеческий материал". Что же, в какой-то мере он прав, и, возможно, именно по этой причине россиянам была уготована доля стать удобрением и почвой, на которой выросло советское общество. Недаром еще германец Бисмарк тоже признавал достоинства социализма, только говорил: нужно найти для него страну, которую не жалко.
Марксистко-ленинские мифы "в свете реалий", как любил выразиться Михаил Горбачев, весьма непривлекательны. Как горько тужил Владимир Высоцкий:

Нет, ребята, всё не так,
Всё не так, ребята.

Никакого светлого будущего советизм больше сулить не способен. Если к нему возвращаться,- лишь глядя правде в глаза, без всяких идеологических сказок. Выбирайте: за хорошее - получите плохое, к доброму обязательно присовокупится злое. Что и как станет перевешивать - сказать невозможно.
И уж совершенно точно и определенно будет действовать еще один закон коммунальности: худшие живут за счет лучших. Лучшие должны быть готовы: роль эксплуататоров историей отдана худшим.
Правда, лучшие тогда и достойны так прозываться, когда они делаются способными поступиться во имя других.


12 июня


"Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы".
Эти блоковские строки я читаю, как идущие из глубины русской истории.
Нас, живущих - миллионы. Их, ушедших - неисчислимо. И огромное, неправдоподобное число - павших, погибших, загубленных.
В битвах за независимость нашей Родины, за державность Руси-России, в сражениях за счастье и свободу, равенство и братство, честь и достоинство людское, в беспощадной борьбе с противниками режимов и врагами народа, за новый мир и за светлое будущее.
В восстаниях и революциях, в войнах и смутах, в голодных годах и эпидемиях, в модернизациях, крайних реакциях и экспроприациях, в экспансиях своих и агрессиях чужих, в репрессиях необходимых и необоснованных (да еще и в загульных рекреациях, или по-русски - от алкоголизма, по пьяни).
Сегодня эти сгинувшие миллионы никого не пугают, не задевают, не колышат. Живущие знать и ведать о них не хотят, заняты самими собою. Историки - привыкли. Три миллиона туда, три - сюда... В частях от живших - сколько составляет? Пятую, десятую, еще какую часть? Да, ужасно, но...
Для историка главное - не завышать истинное число. Как вот в случае с Иваном Грозным. Помните: "казнены примерно 4 тысячи человек из более чем полуторамиллионного населения..."
Про царев разгром Великого Новгорода в 1570 году чего не писалось: летопись насчитывала 60 тысяч жертв, немецкие наемники - 27 тысяч, изменник Курбский - 15 тысяч в день. Смерть принимали за "новгородскую измену" целыми семействами, с чадами и домочадцами... Сегодня выяснено: 2170 - 2180, - вот их подтверждаемое количество. "Общее число жертв новгородской трагедии можно оценить в 2,5-3 тыс. человек" (В.А.Варенцов, Г.М.Коваленко. В составе Московского государства. Очерки истории Великого Новгорода конца ХV - начала XVII в. СПб., 1999, cтр. 23).
Две с половиной тысячи - это, конечно, всего 2500. Но из четырех тысяч казненных...
Понятно, почему в ХIХ веке на памятнике 1000-летию России в Новгороде не нашлось места Ивану IV.
На грядущем памятнике в честь нового юбилея России будут и Иван Грозный, и Сталин. О павших и загубленных при Иосифе Виссарионовиче пока еще спорят особенно ожесточенно. Да, согласились,- в 1937-38 годах высшую меру социальной защиты применили в отношении 685 тысяч. А сколько еще в лагерях погибло в ту же пору: 300 тысяч - или 3 миллиона? - сосчитать не могут.
Сосчитать их нельзя потому, что людей за людей не считали. Так было и в войне с крестьянством, так продолжалось и великой войне с фашизмом. Если за не слишком правое дело никого не жалели, то уж за правое - "мы за ценой не постоим".
И сегодня для очень многих важнее важного: если для дела, тем более за дело - значит, так тогда надо было. Можно бы и сегодня повторить...
Когда я читаю и слышу, что Сталин или Грозный или Петр были бы сегодня к месту, я среди прочего не могу понять, почему взыскующие этих тиранов не думают о себе и своих ближних. Ведь они предназначены обязательно сгинуть. Пусть во вторую очередь, но непременно и именно вместе с ближними. И не во имя дела, не для пользы, а потому что тиранство не может остановиться на н у ж н ы х жертвах, - тирания не способна останавливаться и не желает ни мерить, ни знать меру.
В своей книжечке "Худший царь" я предлагал поставить памятник.
Памятник всем неисчислимым людям России, на чьих костях, слезах и муках, на чьих величайших подвигах и самопожертвовании, на чьей любви к родной земле наша страна еще пока стоит.
Памятник российскому народу.
Я тогда писал: "Видится лежащая обнаженная громадная мужская фигура, наполовину скрытая в земле. Не видно одной ноги, сравнялась с поверхностью половина туловища, свободны еще плечи и руки: в правой - прижатый снизу меч; левая, поддерживающая голову, упирается в землю... А перед человеком - фигуры русских правителей, без головных уборов, со склоненными головами, обязательно с обнаженными торсами, со спущенными до пояса одеяниями: облачениями, камзолом, платьем, мундиром, пальто, шинелью... Их семеро: Иван III, Иван IV, Петр I, Екатерина II, Александр II, Ленин, Сталин... Они стоят в свой человеческий рост перед гигантским поверженным человеком, нашим мужиком. Стоят спиной к нам, но их можно обойти вокруг, заглянуть им в глаза... И потом надолго замереть перед солью земли российской".
Во мне и поныне, как можно было видеть, бьется страсть к монументальной пропаганде.
Только памятник нашему народу мне видится сегодня несколько иначе.
Их трое - мужчина, женщина и ребенок. Три обнаженные фигуры возвышаются, но наполовину уже ушли в землю.
И к ним лицом - склоненные правители.
И сегодня я включил бы в их число и святого Владимира Киевского, и Александра Невского, и Ивана Калиту, и Дмитрия Донского, и Алексея Михайловича "тишайшего"... Люди должны знать и помнить тех, кто вершил русскую историю и при ком по делу или бездарно обильно проливалась кровь наших предков. (Получается, могут быть и Александр I, и Николай I, и Николай II).
Была бы моя воля, я бы установил такие памятники по всей России. Но не одинаковые абсолютно, а разные, поскольку разные мы, населяющие нашу общую землю. И пусть бы в каждом краю отец, мать и их дитя походили бы на проживающих в тех местах. А среди склонившихся правителей должны быть еще вожди этих краев и народов: Шамиль, Кучум, Сююн-Бике или неизвестный мне предводитель черемисов.
Может быть, 12 июня, в день России, здесь стали бы собираться люди.
...Или через какое-то время придется для России назначать в календаре другой день?


Как же все любили петь


Вдруг подумалось с радостью, даже со счастьем: как же все тогда любили петь.
И даже причина непонятна.
Традиции были живы? Вседоступной и вездесуще звучащей аппаратуры не было? Волю, свободу, которых так не хватало, хотели почувствовать и что-то свое, родное, милое и дорогое, могли выплеснуть...
Пели всё. Пели всегда. Пели везде.
Ребенком помню, что все родительские застолья сопровождались песнями. Отец очень любил народные, очень много их знал (в московской городской озвучке), и я запомнил.
У матери был свой репертуар, "благороднее", она его постоянно мурлыкала, когда я был рядом.
По радио постоянно звучали песни. Советских в сороковые годы и даже в начале 1950-х было еще мало, все певцы, и самые лучшие, и обыкновенные, пели старые русские. И я опять запоминал. А как пела украинские Оксана Петрусенко! А Козловский! А Паторжинский! А какие песни пели хоры Александрова и Пятницкого...
(Кстати, очень много по радио звучало тогда оперной и опереточной музыки - и все на русском языке. Не думаю, чтобы здесь играло роль время "борьбы с космополитизмом",- просто традиция была такая. Она мне и теперь кажется доброй и нужной. Можно было понять и Мефистофеля с его "Люди гибнут за металл!", и герцога - "Сердце красавицы склонно к измене", и в "Корневильских колоколах" - "Плыви, мой челн, по воле волн, куда влечет тебя судьба..." А ныне вроде бы и правильнее, на родном языке исполняется, - а в сердце, мне кажется, не проникает).
Когда оказался в студентах - опять песни. Специально ходили в общежитие - там пели особые, свои, факультетские. Были настоящие песенные "сплотки", горло не уставало часами.
И на заводской практике, и на целине, и в военных лагерях - всюду находились свои сочинители, к известным мотивам прилагали новые, живые слова - и пели, пели.
Про кино и говорить нечего. Оттуда столько дорогих и милых песен пришло.
А те, к кому прилепилось слово "барды"? Сначала Окуджава, и почти тут же Высоцкий. Один трогал и манил душу и сердце, другой их бередил и обжигал. И все это пелось вслед за ними.
В любых компаниях, во всех турпоходах, у себя дома, пока живы были родители, когда собирались, еще долго хотелось петь.
Была душа, по-моему. И отводили душу.
Только лет десять назад стал замечать, - не поется больше. Мне.
И вокруг не стало слышно.
Я знаю, поют под караоке. Но там больше танцуют, чем поют, да и поют под направляющий голос. А просто потому, что хочется, что без песни не обойтись,- не слышу.
Видно, время песен ушло.
Люди стали способны лишь слушать. Или подпевать.
Мне жалко. Очень.


Собачья история


Не мне одному может быть памятен давнишний фильм по известной пьесе А.Володина "Старшая сестра" с Татьяной Дорониной в расцвете таланта. Там она читает для приемной комиссии в театральном институте, куда она пришла просить за младшую сестру, отрывок из Белинского: "Любите ли вы театр? Любите ли вы его так, как люблю его я..." Но последние, задыхающиеся ее слова: "Примите, примите сестру!"
Так вот и я: излагал и объяснялся, воодушевлялся и изгалялся, ломал сук не себе - чтобы в конце воззвать: "Очень хочется увидеть напечатанной антологию произведений русских писателей, посвященных собаке".
Этой задумке - почти двадцать лет. Идею антологии "Созвездие пса" дал наш сослуживец, редактор отдела истории культуры Лев Михайлович Смирнов, когда на заре 1990-х редакция пыталась выживать за счет книжных изданий. Увы, прекрасная идея не нашла воплощения. И мне до сих пор странно и непонятно, что и никто другой подобного не сделал.
Ведь и тема лежит на поверхности, и собачников у нас развелось несчетно, и они стали заботиться о своих питомцах гораздо больше, чем о людях.
И опять же, так мне кажется, у каждого русского писателя или поэта, если чуть-чуть покопаться, найдется что-нибудь про собак. Уверен, что ни у какого другого народа такое не наблюдается, а почему - вопрос философский.
Сам я, кстати, не собачник. Никогда в жизни не держал ни одного пса, и желания не испытывал. Но чувствую,- родные они. Братья меньшие, но славные. Хорошо, когда пес смотрит тебе в глаза. Или носом ткнется. Или лапой потрогает. Или на зуб чуток... Германец Ницше, даром что не русский, писал: "Чем больше я узнаю людей, тем лучше я думаю о собаках".
Так что прошу нижеследующее рассматривать как заявку на составление многотомной серии - русская "Собачья история". За 250 лет, от Тредиаковского до Прилепина и далее.
Чисто хронологический порядок мне представляется не самым лучшим. Временная последовательность обязательна, но не прямая и линейная, а в виде некоего подобия синусоиды. Попробую это выразить.
Я желал бы начать с Бунина, с его чудеснейшего рассказа - "Сны Чанга". Кто помнит, тот поймет меня. И рядом - бунинский стих "Собака". И еще - "Одиночество", всё или хотя бы две строки:

Что ж! Камин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.

И дальше от Бунина - вспять, в глубь русской нашей жизни.
И обязательно - классика. Образцовое.
Первый, конечно, Чехов. Несравненная "Каштанка". Великолепный, из детской хрестоматии - "Белолобый". Из хрестоматии для постарше - "Хамелеон" с собачкой братца генерала Жигалова. У Антоши Чехонте был еще "Разговор человека с собакой".
Следующий - Тургенев. Конечно, "Муму". Конечно, рассказ "Трезор". Конечно, стихотворение в прозе - "Собака". Тут же Некрасов - "Псовая охота".
За ними - Дриянский. "Записки мелкотравчатого". Охотничьим эпосом признаются. "Первый в русской литературе по богатству языка", - считал Ремизов.
Сам я их не читал, в руках даже не держал, ни щеголевского издания 1930 года, ни книги 1985-го, сделанной В.Гуминским. Видел только невзрачные выпуски альманаха "Охотничьи просторы" 1950-х годов. Объем - большущий. Кто любит собак и старую охоту - должен зачитаться.
Еще про Дриянского. Егор Эдуардович. Из-под Чернигова, сын поручика. Жил 1812 - 1862. Умер, как писал А.Н.Островский, "без копейки денег", от лютой чахотки.
Вслед следует печатать множество поэтических созданий о судьбах русских собачек. Начать с Державина, продолжить Сумароковым, придти к Тредиаковскому и его первому в нашей литературе собачьему опусу - "Пес чван".
И вот отсюда - вперед и вверх, по векам и десятилетиям.
Сначала басни, басни, басни. Хемницер, Майков, Херасков, Измайлов, Дмитриев. Не забыть кусочек из мемуаров Болотова. Потом Вяземский, наконец - сам Крылов.
Вечная "Слон и Моська", хрестоматийная "Собачья дружба". Еще "Две Собаки" (отсюда знаменитое: "на задних лапках я хожу"), "Овцы и Собаки", "Собака и Лошадь", "Крестьянин и Собака", "Собака", "Собака, Человек, Кошка и Сокол", заключают "Прохожие и Собаки": "полают, да отстанут"!
Пушкин обязательно должен быть представлен. Кусочек из "Сказки о мертвой царевне": "Вдруг сердито под крыльцом пес залаял..." и в "Песнях западных славян" детский-детский стих: "Трусоват был Ваня бедный",- мне его еще отец читал наизусть.
Теперь Гоголь. "Записки сумасшедшего". Помните несносную собачонку Фидельку и, конечно, несравненные письма ее подружки Меджи.
Дальше - порядок неопределенный, может ломаться.
Например, сначала Лев Толстой. Детские рассказы не обязательно все, но обязательно отрывок из "Война и мир" с охотой, кобелем Караем и доезжачим Данилой.
У Льва Мея есть стихотворение "Чуру", у Салтыкова-Щедрина - сказка "Верный Трезор", у Станюковича - прелестный "Куцый", у Гарина-Михайловского - отрывок "Тема и Жучка", страшный и жалостный для ребенка.
У Мамина-Сибиряка - сказки, у Гиляровского - правда "Трущобных людей", очерк "Человек и собака", у Горького - притча "Собака", у Андреева - рассказ "Кусака".
Есть у Саши Черного, есть у Сологуба, есть у Вересаева. Но чудо из чудес - "Белый пудель" Куприна.
У Чуковского - сказка "Собачье царство", у Маяковского - стихи "Как я стал собакой".
Вот уже и революция подошла, и побежали года за 1917-м. Но сначала надо напечатать кусочки прекрасных воспоминаний прекрасного художника и рассказчика Константина Коровина, они еще из того, немыслимого уже времени - "Мой Феб" и "Собака и Енот".
А теперь советские. Но тоже не подряд,- "сливки" оставить на конец, а то все впечатление пропадет.
Но в 1920-х все равно выбор большой.
Вера Инбер - "Сеттер Джек". Федин - "Песьи души". Зощенко - три собачьих миниатюры. Сергеев-Ценский -"Гриф и Граф".
При желании можно вспомнить "Парнас дыбом" с его переложениями "У попа была собака". У Ильфа и Петрова был фельетон о неустрашимом цирковом капитане и его поющей на немецком языке собаке.
У Бианки - рассказ "Последний выстрел".
У Маршака и Михалкова было по два-три милейших стиха с собаками.
Сейчас никто не помнит, а до войны гремел пограничник Карацупа и его собака Ингул, - их живописал Е.Рябчиков.
Конечно, Пришвин. Множество охотницких рассказов и зарисовок, но еще в 1911 был написан великолепный "Крутоярский зверь".
И вот уже И.Меттер - "Мухтар", его больше по фильму с Никулиным знают.
У Михаила Светлова есть стих про собачку Белку, послужившую советской науке в космосе. А Илья Эренбург почти тогда же написал стих про себя - "Собачья жизнь".
А Тендряков тогда писал о страшном голоде тридцатых - "Хлеб для собаки". А Троепольский - благостную повесть "Белый Бим Черное ухо".
У Солженицына - крохотка "Шарик". Есть собачьи стихи у Смелякова и Слуцкого. Есть "затеси" у Астафьева.
Есть детский рассказ у Николая Носова и повесть "Недопесок" Юрия Коваля. Олег Григорьев не забывал про собак.
Есть, оказывается, неизвестная мне поэма Сергея Наровчатова - "Пес, девчонка и поэт".
Владимов написал "Верного Руслана".
Петрушевская в "Диких животных сказках" воспела собаку Гуляш.
Наконец, Прилепин Захар. Свой роман в рассказах "Грех" он начинает с собачьего - "Какой случится день недели".
Наверняка, еще кто-нибудь должен уже отметиться в описании повседневной жизни теперешней русской собаки.
А прежде это сделали Петровых и Чухонцев, Сапгир и Кибиров, Белов и Мамлеев.
Конецкий в самом своем начале напечатал рассказ "Петька, Джек и мальчишки", а в самом конце выпустил мемуар про агрессию евтушенковской собачонки Бима против Прозаика N2 (Василия Аксенова).
У самого Евтушенко есть стихи "На смерть собаки", а у Вознесенского -"Охота на зайца", у Бродского - "Маленькая смерть собаки..."
Виктор Курочкин написал сильного "Урода".
Шаламов сложил о собаке один из колымских рассказов - "Сука Тамара".
Конечно, Юрий Казаков. "Арктур - гончий пес". Класс!
У Хармса есть два или три собачьих стихотворения.
Кого-то я еще обязательно вспомню или найду или мне подскажут.
А заключать надо шедевром. Булгаков - "Собачье сердце".
И совсем уже напоследок, на прощанье - Есенин.
Одно, другое, третье.
"Песнь о собаке". "Сукин сын". "Собаке Качалова".

Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.


Отправленное письмо - 2


До самого последнего момента надеялся.
От Галины Павловны Вишневской мне звонили, чтобы разъяснил свои мотивы. Я старался убедить, что движут мною чистосердечные намерения.
Но благими намерениями дорога, всем известно, куда выстлана.
Безусловно, я бы удовлетворился любой информацией, которая проливает свет на неочевидный момент биографии глубокоуважаемого М.Л.Растроповича. Я пробовал сам прояснить его, но смог вычитать лишь такое: якобы Мстислав Леопольдович являлся троюродным братом жены Щелокова (Александр Островский. Солженицын. Прощание с мифом. М., 2004. стр. 268). Однако, подобное обстоятельство никак не кажется значимым в данном случае, даже если оно имело место в реальности.
Между тем, действительно, в процессе приобщения к судьбе Николая Анисимовича Щелокова мои намерения кое-что претерпели. Даже поверхностное знакомство с его деятельностью, которое я почерпнул, например, у Леонида Млечина в его книге "Юрий Андропов. Последняя надежда режима" (М., 2008) в главе "Министр внутренних дел повержен", показало мне его как незаурядного работника на ниве служения советскому государству. И соперничество двух силовых ведомств, которые возглавлялись двумя вышеназванными лицами, теперь тоже представляется мне гораздо более глубоким и даже судьбоносным.
МВД должно было защищать нас. КГБ призван был защищать СССР от нас.
Представляется, с какого-то момента "силовики" стали задумываться, что, как и кому надо защищать. И тогда они стали "разбираться" друг с другом.
Впрочем, мне уже достаточно означенных выше давних и недавних споров, чтобы затевать и еще один. Со своим любимым вопросом: "В чем состоит здесь правда?" - тут возникать у меня нет никакого желания.

P.S. Позволю только вновь занять внимание Владимиром Карповым, которому непонятным образом удавалось везде вклиниваться - где надо и где не надо.
Опять его большая книга. Главка называется: "Государственный комитет по Ленинским и Сталинским премиям при Совете Министров СССР" (стр. 488-490).
Пусть отниму место. Большая жизнь Больших советских людей зато предстанет. И жизнь, и смерть.
"В 1988 году, в ноябре, сидели мы с Горбачевым в комнате за Владимирским залом Кремля, пили чай в ожидании, когда к назначенному времени соберутся люди для получения премий.
Михаил Сергеевич посетовал:
- Опять Раиса Максимовна будет меня ругать, дескать, не берегу себя, каждый вечер допоздна на работе. Вот сегодня вручение премий, потом надо поздравить всех вместе с высокими наградами, затем фуршет, тоже надо побыть, хотя бы вначале и тост сказать. Приду поздно, попадет мне!
Я поделился своими заботами:
- Вы придете домой, Раиса Максимовна напоит вас хорошим чаем, и будете отдыхать. А я приду, меня около двери квартиры ждут человек пять писателей, а может, и больше.
- Так поздно, почему?
- Это те, кто ждал меня в Союзе и не попал ко мне сегодня на прием. В первой половине дня я был на совещании в ЦК, потом в Верховном Совете, оформлял документы к выезду за границу в составе делегации и теперь вот здесь. А у писателей дела неотложные: один в план изданий на следующий год не включен, другому путевку в Дом творчества не дали - не хватило, третьему в улучшении жилплощади отказали. А бывает и так: в час ночи звонок в дверь, открываю: стоит однокашник по Литинституту, подвыпивший, у него между пальцев еще пара бутылок - "Володя, я роман закончил! Давай отметим!" Ну, как ему откажешь, он, может быть, этот роман несколько лет писал. Наш дом стоквартирный. Принадлежит Союзу писателей, во всех квартирах живут мои коллеги. Вот такая у меня жизнь: ни днем, ни ночью нет покоя. Приходится скрываться на даче, чтобы поработать над рукописью.
Горбачев посочувствовал:
- Да, плохи твои дела. Надо тебе уходить из этого дома, покоя не будет.
- Куда уходить. С квартирами не так просто, я эту недавно с трудом получил.
Горбачев оживился:
- Слушай, пойдем ко мне в соседи, мне дом трехэтажный достраивают. Я решил: займу третий этаж, на втором четыре хорошие квартиры, одну предложу Медведеву, другую Язову, третью, может быть, Яковлеву, а четвертую отдам тебе. Пойдешь?
- Великая честь, Михаил Сергеевич, благодарю вас, с удовольствием!
После вручения наград я, счастливый, словно на крыльях, прилетел домой и поделился радостной новостью с Женей.
Не скрываю, в то время такая благорасположенность первого человека государства действительно была радостью.
Женя с сожалением на меня посмотрела и с укором сказала:
- Ну, ты, отец, совсем заработался! Неужели не понимаешь, какая жизнь у нас будет в этом дому? Никто из друзей в гости не придет. Будем мы сами ходить тихонько, как мышки, чтобы, не дай бог, не нашуметь, не потревожить соседа...
Я решил, не откладывая, отказаться от предложения Горбачева...
Напросился на прием...
В заключение разговора, будто между прочим сказал...
- Мы неудобные для вас соседи, будут приходить друзья, особенно фронтовики, у нас ведь как бывает? За воспоминаниями выпьем и песню споем, даже сплясать можем. Вам такой сосед ни к чему!
Он, конечно, понял: что-то здесь не так! Постучал пальцами по столу:
- Ну ладно. Не хочешь, не надо, но свое обещание я выполню.
Горбачев быстро набрал номер внутреннего телефона, коротко сказал:
- Зайдите ко мне.
Через несколько минут в кабинет вошел управляющий делами ЦК КПСС Кручина.
- Николай Ефимович, подберите Карпову хорошую квартиру, чтобы он мог спокойно работать.
- Есть, будет сделано...
Через несколько дней позвонил Кручина:
- Владимир Васильевич, приезжайте смотреть квартиру на Кутузовский проспект, в дом 26, 5-й подъезд, 7-й этаж. Я вас жду...
...Квартира хорошая: прихожая, большой холл, гостиная. Кабинет, две спальни, кухня-столовая. Особенно привлекательны высокие потолки - три с лишним метра. Женя посмотрела на меня виновато, тихо сказала:
- Мне нравится.
Кручина тут же подхватил:
- Прекрасно.
Я его остановил:
- Еще минуточку, Николай Ефимович, а кто здесь жил, кто соседи?
- Здесь жил министр внутренних дел Щелоков, под вами квартира Андропова, в ней сейчас его жена, этажом ниже живет жена Брежнева.
- Но Щелоков и его жена застрелились, нас будут здесь навещать призраки.
- Никто не станет вас навещать, квартира чистая, они застрелились на даче.
Я взглянул на Женю, она кивнула.
- Мы согласны.
- Прекрасно, будем оформлять,- Кручина заулыбался, у него улучшилось настроение. - Сделаем вам ремонт, сменим обои, покрасим, будет как новенькая.
Так мы стали жителями этого престижного подъезда".

Четыре года ждала высокая квартира нового хозяина, после того как прежний решился стать "капитаном своей души".
...У меня на Ваганьковском кладбище семейная могила. Невдалеке - бюст И.И.Масленникова, тоже генерала армии, но не министра, а заместителя министра внутренних дел СССР. В 1954 году, пятидесятичетырехлетним, он тоже покончил с собой.
Н.А.Щелоков ушел из жизни 74 лет. Он тоже похоронен на Ваганьковском.
Надо найти место его упокоения.
Вдруг да встречу там детей или внуков Ирины и Игоря.
Вдруг они что-нибудь знают да скажут.


Ступорные отложения - 4


Когда интерес к русской собачьей жизни не находит желаемого выхода, начинаешь собачиться. Превращаешься в сучару:
кусающего
рычащего
лающего
тявкающего
подкусывающего
визжащего
дрыгающего
скулящего
урчащего
лижущего.
А теперь ассоциативный, прошу прощения, ряд - десять знаковых газетных брендов в алфавитном порядке: АиФ, Завтра, Известия, Коммерсант, КП, ЛГ, МК, НГ, Новая, РГ.

Лично я усматриваю сходство повадок.
Только точно не могу установить порядок.

* * *


Зое

И горько. И жутко. И руку твою не сдержать
пред дверью последнего входа.
Желания - есть. Только нет уже силы желать.
И годы прошли - отзвонили заветные годы.

Любить... Так хотелось бы всех и всегда!
Но вечно любить не дается.
Мы - вместе... Подольше побудь милосердной, судьба.
Напрасно роптать, если счастье земное непрочно куется.

Что страсти... Заботы на смену пришли.
Их все примирить не хватает рассудка...
Но жизнь, как посмотришь с забытым вниманьем на мир,
благая, шальная - (дальше на выбор - по опыту и вкусу)
занятная штука
суровая пытка
печальная шутка
игрецкая ставка.


Убедительная просьба - 2


В самый разгар лета, в настоящее пекло заставлял себя приходить в Александровский прикремлёвский сад.
Мне не хотелось любых перемен здесь.
Но с цветами на клумбах, с травою на газонах, с "убеждающими" табличками всё оставалось по-прежнему. А вот с уважаемыми гостями столицы...
Пришёл раз - никого. На газонах, то есть. Изжарившиеся люди обсели, как муравьи, все-все бордюрные камни. Но на траве - ни единого человека.
Пришёл в другой - снова пусто. Но ещё на моих глазах три милиционерки и три бравых молодца по-доброму зачищали газоны от последних возлежавших и восседавших.
В третий раз пришёл - все газоны опять в людях: лежат, сидят, стоят. То ли ещё не подана команда "убеждать", то ли...
Кстати, всё это происходит на главной половине сада, до Троицкого моста. А дальше - хоть трава не расти: всегда и люди на ней, и таблички рядом же.
Кстати, не было в последний раз милиции (точнее, она себя не проявляла) и возле кусочка якобы Неглинки, что фонтанами обтекает церетелиевских зверюшек. И люди в этой полулуже счастливо бултыхались, плескались, плавали - в одеждах (которых сегодня на людях почти и нет), со смехом, с весельем - дети, подростки, взрослые.
Но, кстати, не появилось в саду и множества скамеек, которыми так логично и по-людски было бы обгородить все газоны, чтобы дать человеческую возможность передохнуть зажаренным гуляющим. Нет, видимо, считается, что Александровский сад - это не Александровский централ...
Что-то будет, когда приду в следующий раз?
...Раньше я писал, что наше время напоминает, среди других, век Анны Иоанновны, - когда делать что-либо стоящее, при всём желании, было весьма затруднительно.
Но уверен, что и наша Анна, и наша Иоанновна желают только блага своей стране и хотят, чтобы всем нам стало лучше.
Поэтому я ещё не китаец. Я готов к переменам. Я их хочу.
Я не знаю, сколько и отчего недовольных. Но хочу, чтобы скорее стало их меньше.
Уверен, что этого хочет и большинство. И прежде всего - власть.
То есть, можно ждать перемен.
Во власти и вообще.
Если у меня спросят, я скажу - каких.


Отправленное письмо - 3


Только что на прилавках появилась вышедшая в серии "Жизнь замечательных людей" книга Сергея Кредова "Щелоков".
Мы ленивы и нелюбопытны, писал Пушкин.
Я вроде бы любопытен, но оказался ленив. Я просто-напросто оскандалился, оговорив А.И.Солженицына.
В том самом издании очерков литературной жизни "Бодался теленок с дубом" (М., 1996), на которое я ссылался выше, в пятом дополнении "Незабудки", в главе "Череда в тени", Александр Исаевич не только воздает должное Николаю Анисимовичу Щелокову, но и рассказывает версию знакомства Ростроповича со Щелоковыми.
Таким образом, должен принести самые глубокие и искренние извинения и многоуважаемой Галине Павловне Вишневской, и всем почитателям А.И.Солженицына, и тем, кто сподобился прочесть строки "Отправленного письма-1".
Но главное (для меня) - С.А.Кредов в январе 2010 года беседовал с Галиной Павловной, и она рассказала, в частности, ему следующее:
"Познакомился с ними Мстислав Леопольдович. Он возвращался из Кишинева, с концерта. В самолете разговорился со Светланой Владимировной. Тут же нашли общих знакомых. Затрудняюсь сказать, тогда или чуть позже, но выяснилось, что во время войны Слава и его семья, находясь в эвакуации в Оренбурге, жили в доме у родственника Светланы Владимировны. Он их приютил*. Вскоре Щелоковы приехали к нам в гости. Точную дату не назову, это было вскоре после того, как Николай Анисимович был назначен министром. <...>
В 1971 году, когда в первый раз назревал вопрос о высылке Солженицына из СССР, Щелоков написал письмо Брежневу. Он дал мне его прочитать. Это было у него на квартире, на Кутузовском. Я была под впечатлением - он говорил о том, что надо Солженицыну дать квартиру в Москве, чтобы он чувствовал себя по-человечески, надо его пригреть. Не помню, было ли это в его тексте, но мы с ним обсуждали, что и не таких власть в свое время пригревала, имея ввиду отношения Николая I и Пушкина. Он передал письмо кому надо. А примерно через неделю мы поехали со Светой к нему в кремлевскую больницу. Он получил как следует за свое вмешательство в эту историю. Наверное, месяц лежал в отделении кардиологии. Уверена, что из-за письма. <...>
Мне очень больно было пережить то, что произошло с этой семьей. Я очень хорошо знала этих людей. Отвратительна была вся эта возня вокруг имени Щелокова. Так несправедливо с ним поступили! Николай Анисимович был замечательным, честным человеком, другого Щелокова я не знала. Всегда буду это повторять. Я очень любила эту семью и скорблю о том, что с ними случилось. Пусть мои слова будут посланием им на небеса..." (стр. 240-245).
Мне остается сказать большое спасибо Сергею Кредову, и можно приступать к внимательному чтению его книги.
------------------------------
*Игорь Николаевич Щелоков уточняет: "Это обнаружилось примерно через год после того, как мои родители познакомились с Галиной Павловной и Мстиславом Леопольдовичем. Дедушка как-то говорит: "Вы с Ростроповичем знакомы? Так он же во время войны жил у моего брата Валентина!" Все удивились, но это оказалось истинной правдой. Ростропович поначалу не знал, что девичья фамилия моей мамы - Попова".


...Ещё не конец


Верьте. Надейтесь. Любите.
(02.09.2010)






 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список