- Это тот, который что-то про Чапаева? Чапаев и простота... или, простите, простата?
- Чапаев и Пустота! Классиков современных нужно знать и почитать, деревня!
- Так он?
- Он, он...
- Ну, ты скажешь тоже, братишка! Если я его с трудом, то он-то меня откуда?
- Хорошо, с кем из журналистов знаком?
- Никого не знаю.
- В шоу-бизнесе родственники имеются?
- Не бывало. Всё больше из служащих родственники. Так, кажется, в анкетах писали?
- Неважно, конечно, но поправимо. Ну, а педерасты в текстах у тебя, надеюсь, присутствуют?
- Что ты, совсем нет. Я натурал.
- А хотя бы парочка клоунов?
- Н-н-н-е-т. А разве в этом дело?
- Шутишь, брат? Без клоунов сейчас никуда! Особенно если про педерастов ни слова...
- А язык? Метафоры, там, всякие -уже не важно?
- Помилуй Бог, конечно же, нет. Публика любит позажаристей, хотя и не всегда съедобное.
- Нет, нет,я с подобной постановкой вопроса вовсе не согласен!
- Тогда какой ты, на хрен, писатель! Гарсон, водки нам! Выпьем за помин души так и нерождённого классика!
Из подслушанного разговорав кафе "Розовый голубец" в канун Нового годаавторизованной японской собаки.
* * *
Таким образом, достоверно установлено... Кем таки установлено? Почему? И отчего достоверно? Заявляю ответственно и вполне... Именно! Вполне! Установлено эмпирическим путём: путь (ах, тавтология, ты мне как мать родна) в большую современную литературу начинается с клоунады. А клоунада завязывается в готовый распуститься блестящей фабулой бутон во время циркового представления.
Но когда цирк уехал... Когда уехал этот, чёртов цирк-шапито, все карты спутаны и... И братья Гонкур могут спать спокойно, впрочем, как и не известный мне лично господин Букер (или всё-таки Буккер?), который вручает премии имени себя, и вручает их таки НАСТОЯЩИМ литераторам, а не - так себе - от безделья пишущим.
А вы готовы мчаться за цирком, готовы сами стать для себя клоуном-толкачом... в крайнем случае, если не удастся догнать? Я же лучше сяду на берегу зимней реки и, по заветам Лао-Цзы, стану дожидаться проплывающий мимо труп врага. Какое всё-таки короткое у нас лето! И до всего прочего - оно как раз сейчас где-то в Австралии. Интересно, а там, в Австралии, тоже есть ковёрные? Значит, кому-то из рыбаков снова здорово повезло...
* * *
Все окружающие звали его Гегелем. А, может быть лучше так - звали его Гегель? Что, нет? Пусть будет всё по-прежнему: его звали Гегелем. Без вопроса?.. Нет, без вопросов. По крайней мере, те, кто знал этого худенького симпатичного парня лет тридцати как программиста, не могли представить никакого иного названия... Названия? Прозвища? Да-да, именно прозвища! Итак, нашего героя звали Гегелем. Почему столь, казалось бы, не совсем удачное прозвище для программиста по призванию (хотя и с образованием тоже всё обстояло самым замечательным образом) закрепилось за ним намертво? Всё дело в том, что наш герой никогда не интересовался диалектикой. Заметьте себе - никогда! Его больше привлекал эзотерический буддизм и европейский оккультизм конца XIX-го - начала XX-го веков. Разве этого мало для обычного современного Гегеля? Вот и я говорю то же самое: Гегелю Гегелево, а Гоголю - мёртвые души... а теперь - слушай!
Жизнь его, нашего героя, зависела только от одного весьма обыденного обстоятельства - он должен был проснуться вполне адекватным. А что бывало, когда Гегель был не совсем, мягко говоря, адекватен? Что? Тогда он шёл к друзьям. И всё. И никаких глупых шараханий. И всё, и никакого отношения к собственному странному виду напуганного обстоятельной безысходностью молодого человека.
Гегель, пусть он был тех самых семи пядей, часто упоминаемых в народном эпосе, никогда не считался ведущим программистом в этом странном Городе, с одной стороны провинциальном, что многих повергает в стандартный ныне шок микрофобии; с другой - незатасканном и чистом. Чистом от меркантильности и мещанских штучек, выстраивающихся в ряд голова к хвосту, числом - ровно семь. Чистом от нечеловеческой величины пасти звериного оскала капитализма. А последняя характеристика, безусловно, свидетельствует о пользе жизни на периферии излишне экзальтированного общества до беспринципности алчных потребителей.
Гегелем называли его друзья. Ещё они иногда именовали нашего героя Дельфином. Скорее всего потому, что он числился вполне обычным "программистом-надомником". Не просто надомником, а из числа тех, у которых не хватает наглости назвать достойную для труда программиста цену за свою работу без скидок на ложную социалистическую стыдливость (такая Планида - воспитание в духе виртуального общественного владения ВСЕМ, когда у кормила власти сидит коллективное НИКТО).
Невероятно "вылизанные" программные продукты "кисти" современного Гегеля, чаще всего за смешные деньги, отнимали у него много времени и сил. Скажем так: Дельфин настолько глубоко погружался в поставленную перед ним задачу, что жена готова была отказаться от БОЛЬШОГО и НЕТЛЕННОГО имени величайшего программиста среди Гегелей, а мама так и не верила в его Дельфиньи, хлопоты о семье, о ребёнке, от которого Гегель приходил в восторг молодого папаши. И этот восторг нельзя сравнить ни в коем случае со странным чувством осознанного отцовства со стажем.
Так, что-то я готов запутаться. Как условимся называть нашего героя, Гегелем или Дельфином? А может, подчиняясь сказочным традициям, и вовсе - Иваном-цесаревичем? Что молчите? Вам всё едино, что хрен, что малина? Что ж, тогда я не стану утруждаться и следить за речью... А там сами разбирайтесь, кого я имел в виду: молодого программиста из нашего Города или какого-то там Апологета Арчибальдовича Фасбиндерова-Скотта младшего. Не знаете такого? Зато я прекрасно избегаю с ним общения. А вы бы стали подавать руку человеку, который нагло утверждал с неслыханным бесстыдством, что, дескать, режиссёр Фасбиндер его родной батюшка от третьего брака своей собственной матушки?
Но вернёмся к Гегелю...
В Интернете он жил больше, чем в реальном мире странных незакономерных условностей, которые центрально-осевое телевидение называло ФЕДЕРАЛЬНЫМИ повелениями. Что такое эти указы, подобные сетям в разгар путины, с чем вприкуску употребляют их люди, приходящиеся тётушке Фемиде дальними (ох, дальними!) родственниками, он не знал и не располагал ни желанием, ни свободным временем, чтобы отведать, что называется, вкусив современного пирога знаний. Имелся, правда, один случай, когда прорушливая близорукая судьба свела Ивана со второй, не славящейся хорошим зрением особой, отягощённой неюстированными весами наизготовку. Было это примерно вот этаким манером.
Тогда Иван-цесаревич задумал создать именной сайт с программными продуктами собственного изготовления. Он купил доменное имя, рассчитавшись по кредитной карте "То, что надо (разумеется, по-английски) - банка" и приступил к операции приведения Вселенной в состояние счастия от его замечательного (без преувеличения!) ума.
Всё шло просто-таки сказочно. Но в один совсем не прекрасный момент произошло странное. Хостинг, расположенный в акватории Мексиканского залива, "там, где сходятся пути на Гальвестон...", говоря словами барда, не по-человечески занедужил.
Да! О хостинге. Хостинг с гордым демократическим корнем (не меньше хренового, честное слово, который для вас неотличим от малины, если приподнять глаза двумя абзацами выше) в районе Хьюстона чего-то заблажил. Нету в том ничего удивительного, право. Нимало, так сказать. Вы бы ещё целиком и полностью полагались на каждое слово генерального менеджера этого самого Мексиканского залива. Я поражаюсь вашей наивной вере в добрых и милых олигарх-демократов, засевающих либеральные ценности по всему миру. Смешно даже, ей-богу.
Ах да - собственно, к вопросу о странном... Что же всё-таки случилось на том самом сайте имени президента всех аква-американцев в разгар известных событий, наполнивших Луизиану избыточным содержанием влаги и именных баллов господина Бофорта? А вот что: Ивана не пустили на сайт. Мало того, ему намекнули, что он, де, пытается посягнуть на чужую и вполне демократическую собственность. Намекнули, конечно же, на языке господ Шекспира и повесы Джека-Потрошителя (в минуты его вдохновения).
Иван с превеликим удивлением перевёл на общечеловеческий язык такую фразу: "Ваше доменное имя арестовано и в настоящий момент АБСОЛЮТНО недоступно по причине его допроса в отделе потенциально преступных технологий ФБР". Он, Иван, то есть, был ошарашен и немедленно обратился к "он-лайн" помощи своего мастер-хостера. Кстати, совсем не понятно: это какой-нибудь там Boris B. или андроид второго республиканского поколения? И вот, что оказалось...
Сначала было тихо, потом экран окрасился сизым облаком, в котором привыкли жить Интернет-роботы, постоянно конфликтуя с ботами и троллями. Затем комок тумана обратился в строгую рамку "хостера", и ответ на запрос материализовался... Робот немного подумал двухбитным матом, а потом сообщил любезно:
- One moment, pleasure.
"Вежливый, зараза!" - подумал Иван-цесаревич и насторожился. Фраза сквозила какой-то не вынужденной ошибкой, как выражаются в теннисе. Пожалуйста, в удовольствие? Какого чёрта!
Следом за первым скрин-шотом монитор выплюнул в окно диалога с удалённым "on-line" помощником очередной транспарант: "Two moments, pleasure..."
"Ха, так он сейчас зациклится", - подумал Иван. Собственно, так оно и получилось...
"Three moments, pleasure... Four moments, pleasure... Five moments, pleasure...", - продолжал отсчитывать виртуальный администратор-помощник.
Когда количество моментов дошло примерно до семнадцати с половиной - по шкале Майкрософта имени Билла, Иоганна Клауса старшего - робот, забившийся в "мировую паутину" (не правда ли, непроходимо устойчивый термин, каковыми дилетанты любят награждать необъяснимые предметы или явления, наделяя оные колдовской атрибутикой, как малочисленные народы Севера), спохватился и объяснил, что нужно быть внимательней при авторизации...
"Йельский университет ему явно благоволит", - подумал Иван-цесаревич и приступил к совершению малого хакерского заклятия, от которого не по себе становилось исключительно добропорядочным гражданам. Государственные органы даже зря возбуждались, честное слово. Им ничего не светило! В плане противоправных деяний, за которыми застукали информационного преступника доблестные рыцари отдела "К" всех известных служб безопасности мира.
Так или иначе, вскоре Ивану удалось восстановить свои немыслимые права над собственным сайтом (он его породил, а, стало быть, нечего пытаться совершать убийство чужого детища кому-то иному, тем более - безмозглому роботу из кибер-пространства). Но от этого дела в гору не спешили подниматься, доложу вам, памятуя о затеях эллинского гражданина Сизифа и о том, что получилось с этого раЯ.
Однако Иван-цесаревич не спешил становиться Гегелем и отдавать своё элитное ночное время изучению эзотериков и тибетской книги мёртвых, Бардо Тодол (Тёдол Бардо - так называл этот античный бестселлер востока наш многоплановый герой). Он по-прежнему проводил досуг (или - рабочее время, если угодно) в общении с виртуальными заказчиками и собратьями по программерскому цеху в "мировой паутине". Как бы навязчиво и по-канцелярски не звучало это название, сути и значения происходящего оно изменить не могло. А, между тем, подумать об оккультизме пора уже пришла... Поскольку в город приехал цирк. Цирк-шапито.
И что такого могло происходить в цирке, о чём следовало подумать человеку, которого даже клоунада приводила в уныние? Попробуем разобраться.
* * *
Ираклий Шапиро служил в цирке-шапито шпрехшталмейстером лет... этак... В общем, сколько себя помнит Ираклий Моисеевич, столько и предан он цирку в плену своей неумеренно экзальтированной жажды жизни. Тут ещё игра слов "шапито" - "Шапиро" делала своё дело, заставляя гордиться происхождением "из династии цирковых артистов". Просто невозможно не обожать этот передвижной и самый демократичный в мире мобильный театр, чьи представления одинаково близки старикам и младенцам, пожарникам и поджигателям, милитаристам и пацифистам, скромникам и эгсбиционистам, молчунам и людям, страдающим от немотивированного храпа, олигархам и олухам Царя Небесного!
Нет, конечно, шпрехшталмейстером Шапиро стал не в нежном возрасте, с какого самоосознал свою нетривиальную персону. В детстве его просто таскали за собой на гастроли старшие родственники и даже, когда он уже был постарше, брали в номер "Фараон охотится на царя зверей" в качестве мальчика с опахалом. Далее была армия, отнюдь, не фараоновская, попытка поступить в цирковое училище, разочарование и, наконец, появление своего очага, или по-другому - пристани, в том самом цирке, в котором вечно сопливый Ираклик превратился сначала в брюнетистого красавца с очаровательным баритоном. Потом Шапиро трансформировался в довольно упитанного мужчину-мачо с чуть седоватыми бачками, похожими на подёрнутые инеем аккуратные котлетки. Затем же, незаметно для себя и окружающих его цирковых женщин, метафизическим манером изменил свой образ на тот тип культурного еврея из артистической среды, каковым полны современные салоны "тусовочного" толка, то есть попросту стал престарелым охотником за юбками с волнистой гривой табачно-сизой седины.
Да, кстати, и само его окружение цирковых красавиц тоже претерпело немалые изменения, после чего было немедленно отправлено в отставку: к своим благоверным, как говорится, в стойло. А вот юная поросль цветущих барышень, не знакомая с искусством циркового конферанса, старательно избегала немолодого шпрехшталмейстера. И тому стоило невероятных усилий и изрядных средств затащить приглянувшуюся особу в своё холостяцкое логово в одном из вагончиков цирка-шапито, где горделиво высился старорежимный диван самодержавной закваски с кое-где вытертой чёрной кожей, образуя этой вытертостью ни с чем не сравнимый эротический рисунок в стиле абстрактного муэрто-боди-арта.
Многие мне возразят, коли, всё равно, Шапиро тратил деньги на женщин, не мог бы он, скажем, с таким же успехом заказать себе на чёрную кожу представительниц профессии, которая подёрнулась мохом времени в процессе развития человечества, как такового? Вы правы, я веду речь о так называемых жрицах любви, сиречь - проститутках.
Так вот!
Мог ли Шапиро обратиться за помощью к современным гетерам раскрепощённого общества для удовлетворения своих насущных потребностей? Мог. Непременно мог бы. Но в том-то и дело, что Ираклий Моисеевич привык завоёвывать женщину, а не покупать её. И чем старше он делался, тем больше его новые избранницы становились похожими на тех красоток, чьего общества он сознательно избегал. Настолько же алчными, беспринципными и хищными.
Шапиро удваивал свои усилия в тщетных попытках отыскать отголосок старинных романтических традиций в женских сердцах, но это сильно подрывало его здоровье и до всего прочего - не приносило желаемого результата. Собственно, и мужской ресурс Ираклия Моисеевича назвать бесконечным никак нельзя, посему после усиленных поисков идеала ему приходилось подолгу впадать в меланхолию и странные портвейновые запои, после которых директор цирка не раз грозился уволить Шапиро "к его сионской маме, в три креста и кочерыжку с прицепом!" Что означали три креста, а особенно кочерыжка с прицепом, Ираклий Моисеевич не знал, но выспрашивать уточнения у руководителя возлюбленного им цирка-шапито ему в голову не приходило.
Иногда в сферу эротической деятельности Шапиро попадали язвительные особы в юбках, которые воспитывались не в вонючих подвалах, где дышат синтетическим клеем вместо натурального воздуха, а в мифических английских школах для девочек. Они издевались над Ираклием Моисеевичем, не бросая совсем, но и не давая ему уйти самому. Всякий раз, когда дело доходило до разрыва, одаривали престарелого ловеласа новыми надеждами - будто в насмешку. Что ими двигало, этими коварными "кошечками"? Скорее всего, скука и желание ущемить самолюбие бывшего сердцееда и жуира. Но я могу ошибаться. Разве женщин можно когда-либо понять с полной достоверностью?
В минуты расставаний с такого рода дамочками Шапиро обычно впадал в рефлексию и расстройство и говорил, слегка путаясь в окончаниях:
- Вы покидаете меня, сударыня... И теперь я должен страдать от безнадёжной любви к Вас...
- Ха-ха-ха! Не квас, а к вам! Квас - это старинный русский напиток, сродни сбитню. Знаете?
- Вы рвёте моё сердце на мириады маленьких пылающих клеток... О, несравненная! О! Неприступная!
- Фи, вы себя в зеркале-то хоть иногда видите?
- Только когда бреюсь...
- Это не в счёт. Вы намылены, и не можете адекватно оценивать внешние факторы.
- И эти факт... торы настолько против мну?
- Не мну, а - мня! Эх, Ираклий, вы смешны! Вы просто ужасающесмешны!
И говоря по правде, с такого рода "стервозными штучками" дальше скромных целований ручек у Шапиро дело не заходило. И вовсе не потому, что Ираклий Моисеевич попал в полноценную революционную ситуацию, когда "верхи уже не могут", верхи-то как раз могли, но "низы" не только отказывались хотеть, но и попросту водили его за нос.
У шпрехшталмейстера появилась масса свободного времени, которая оставалась от безуспешно окучиваемых дам. Впору было заняться самообразованием. Ну, не в телевизор же пялиться целыми вечерами одинокому мужчине, склонному к ироничному восприятию мира и собственной персоны в этом самом мире, взалкавшем дармового капитала и бесконечных развлечений на грани непотребства!?
Наверное, под старость лет великолепный цирковой зубр Шапиро потерял вкус к получению новых знаний? Однако нет, не так. Не так, как можно было б подумать. Не потерял вовсе. В минуты жуткой меланхолии и скуки, поселившейся в пустоте гулкой души от очередной неудачной попытки обнаружить тургеневскую девушку в разнузданной особе осьмнадцати годков, он ударился в изучение мистики, мистики восточной. И на этой почве подружился с циничным и грубым, не меняющим исподнее по месяцу кряду, клоуном Теодором Бардо.
Сначала Шапиро полагал, что это такой сценический псевдоним у ковёрного. Сами подумайте, Теодор Бардо - разве встречаются в наших развесёлых пост-коммунистических кущах такие православные или мусульмане, не говоря уже про детей Моисеевых (в глобально-Синайском смысле, разумеется)? "Наверное, какой-нибудь Фёдор Краснов", - думал Ираклий Моисеевич про себя. А почему он заинтересовался ономастической составляющей происхождения фамилии клоуна, о том разговор особый. Каббалистическая наука завела Шапиро в Тибетские морозные пустыни на большой высоте. Туда, где обитают лишь просветлённые буддийские монахи и ещё кой-какие альпинисты из числа неустрашимых "снежных барсов". Его заинтересовала, так называемая, тибетская книга мёртвых под названием Бардо Тодол. Странное созвучие мистической книги с именем Теодор Бардо и привели однажды вечером, после представления, шпрехшталмейстера Шапиро в вагончик к ковёрному.
Ираклий Моисеевич не успел постучать в дверь, как она сама распахнулась. Ему навстречу вылетела полуодетая дама с сигаретой, дямящейся где-то в районе левого глаза. Феминой будто выстрелили из пращи: так она быстро перемещалась по цирковому городку, изрыгая на свет непроизносимые в приличном обществе проклятия. Шапиро поднял глаза. Над ним нависал почти двухметровой клоун Бардо, румяный и лысый, напоминающий перезревший редис.
- Я ей говорю, что, мол, иди себе. Сейчас должен ко мне приличный человек пожаловать, не тебе, дуре, чета. Не понимает. Думает, что нашему брату, интеллигенту цирковому, слаще её субпродуктового набора второй категории ничего и нету. Вот и пришлось слегка поперёк себя переступить Впрочем, я ей только разочек по попке шлёпнул, - нараспев пробасил клоун, старательно улыбаясь - вероятно, чтобы понравиться.
"Ничего себе - шлёпнул!" - подумал Ираклий Моисеевич, а вслух спросил:
- Откуда Вы узнали, что я должен к Вам прийти? Я же никому об этом не рассказывал? Да, собственно, идея эта посетила мою голову не далее, как полчаса тому назад...
Теодор неопределённо показал рукой в пространство, видимо, обозначая сферу деятельности Мирового Разума и ответил так:
- Это пустяки, мой милый Шапиро. Это пустяки. А фамилия и имя у меня самые что ни на есть настоящие. Папа с мамой меня родили в Шанхае, где с цирком на гастролях выступали. Мама-то, конечно, про себя тогда не могла, такое сказать... относительно работы на манеже, разумеется. Не выходила она вольтижировать на проволоке по причине того, что Я УЖЕ ВЫБРАЛ себе чрево. Мама просто за папой всегда следовала. Не доверяла ему вполне. Большой по молодости был гулёна, что твой кот мартовский. Но вот после моего рождения остепенился родитель, за ум взялся... Вы же о моём происхождении хотели узнать, не так ли, Ираклий Моисеевич? Вот теперь узнали.
- Вы мысли мои читаете?
- Ну, что вы, что вы. Я их не читаю. Просто могу доставить свой разум в сферу действия Законов. Оттуда всё очень хорошо видно, всё понятно - причинно-следственные связи событий и явлений.
- Законов? Выбор чрева? Вы тоже знаете про Бардо Тодол?
- И не только, мой славный Шапиро. Не только знаю, но и активно пользуюсь. Ещё и о ноосфере Вернадского не просто слышал... Проходите, чего в предбаннике топтаться? Вот сюда, пожалуйста...
Ираклий Моисеевич огляделся, подыскивая место, куда бы присесть. Помещение кубрика (а как ещё назвать неказистую комнатёнку в шесть с четвертью квадратных метров с прилегающим стоячим душем и кухонным уголком с газовым баллоном и плитой, на территории которого неущемлённым в своих правах трудно почувствовать даже карлику?) представляло собой лишённую мебели комнату, застеленную циновками и обкуриваемую благовониями по углам. В самом центре этой странной площадки стоял огромный кальян с гибким шлангом, достающим своим мундштуком в самый отдалённый (смешно звучит, не так ли?) уголок необычного жилища. Рука Бардо указывала на яркую циновку рядом с тем местом, где он, по-видимому, постоянно сидел сам, судя по вытертости узора и засаленности в форме массивных ягодиц и прилегающих к ним округлостей. Шапиро сел, всё ещё ошарашенный неожиданными откровениями Теодора, от которого, казалось, нельзя скрыть ничего абсолютно.
Ковёрный молчал. Потом совершил движение втянутыми в рукава халата руками, как это делают неопытные карточные каталы, и извлёк из его, халата, персидских глубин две фарфоровые чашечки (в такие, как представлялось Шапиро, японцы разливают своё разбавленное сакэ, прежде чем употребить оный "компот") и бутылку настоящей экспортной "Столичной" - неизменное вложение в цековский продуктовый набор старинных времён господства умозрительного над очевидным.
Ираклий не помнил, предложил ли клоун выпить, и, если предложил, какой провозгласил тост. Но вот, что он запомнил совершенно точно - это приглашение приникнуть к кальяну. Шапиро всю жизнь не курил, но тут не смог отказать, хотя выпил только граммов сто, не больше... Ну, что такое "дежурная соточка" для опытного старого шпрехшталмейстера, если ему доводилось плотно загружаться "каплями Менделеева" таким образом, чтобы разбавить кровь, распределённую по плотоядному организму Ираклия Моисеевича в отношении 1:2? А как вы думаете, сколько в человеческом организме помещается крови, включая и красные, и белые кровяные тельца? Подсмотрели в энциклопедии? Вот теперь вам должен стать понятным и ощутимым тот количественный порядок (в математическом смысле) алкогольных напитков, способный свалить опытного еврея Шапиро с ног. А тут каких-то полстакана. Даже не смешно...
Но тем не менее, Ираклий Моисеевич, внезапно потеряв даже намёк на какой-либо самоконтроль, потянулся к дразнящему его воображение мундштуку и сделал затяжку... Он успел увидеть пузырящуюся воду внутри колбы кальяна. Пузыри взбешённого воздуха, будто бы, превратились в неповоротливые дирижабли, которые заполняли сознание шпрехшталмейстера и уносили туда... в мир Законов, где начиналось Откровение...
В себя Шапиро пришёл только следующим утром, когда уборщица, обслуживающая весь жилой сектор цирка-шапито, дотащилась до его домика. Тётя Груня обнаружив почти бездыханное тело, немедленно вызвала директора цирка и врача труппы, не при трупах будет сказано. Слуга Гиппократа сразу же обнаружил наркотическое отравление лёгкой степени абсурда. Шапиро же почти немедленно пришёл в себя, смело отправил директора цирка в отставку в циничной форме за то, что тот осмелился привести понятых в частные владения при живом и, главное, здравомыслящем владельце. Участковый - по месту гастрольной остановки цирка - милиционер, не привыкший к таким откровенным выяснениям отношений между интеллигентными людьми, покраснел и поспешил удалиться на обед. Понятые некоторое время пытались разевать рот на происходящее, но оскорблённые в своих лучших чувствах обувью шпрехшталмейстера, летящей в их сторону, решили оставаться, хоть и гражданами, но вполне себе индифферентными.
Так состоялось их знакомство. Знакомство шпрехшталмейстера Шапиро и ковёрного клоуна Теодора Бардо.
А дальше-то что?
Дальше чего? Дальше - тишина, как заметил классик. А дальше тишины? Впрочем, настолько далеко мы не станем углубляться. Пойдём просто дальше...
Дальше по жизни, безусловно.
Дальше было странное общение, в результате которого Ираклий Моисеевич Шапиро постигал науку, занесённой к нам в страну восточных славян из заснеженной горной системы, называемой в некоторых источниках Шамбалой. Науку, часть которой конспективно изложена в тибетской книгемёртвых. Бардо Тодол, если быть точнее. Тут не совсем понятно, что служило причиной, а что являлось только следствием, которое в просвещённой Европе привыкли называть ПОВОДОМ к ВОЙНЕ (ещё со времён 1-ой Мировой). Хотя, впрочем, для бомбёжки сербских автобусов даже такого повода не понадобилось.
Европа сдала СВОИХ замечательным американским парням из чувства патриотизма и ложного стыда перед нагловатыми и мало образованными в своей массе албанцами. Что ж, у этих самых албанцев, не говоря уже про других мусульман, считающих себя хозяевами Европы, не будет никакого стыда. Ни ложного, ни прочего. Будет исключительно желание заставить ходить в парандже абсолютно ВСЕХ женщин, которые хотя НЕ ЯВЛЯЮТСЯ МУСУЛЬМАНКАМИ, но должны блюсти заветы шариата... Поскольку Аллах велик, он единственный правильный Бог, а пророк Мухаммед и сын Божий Иса не имеют ничего общего с Моисеем и Иисусом Христом соответственно. Всё это выдумки неверных апологетов богопротивного учения. Даже отъявленные канальи шииты (в другой редакции - сунниты) не настолько дерзки и мерзопакостны, как представители христиан: католики, там, протестанты и всякие другие, православные (даже договориться между собой не умеют неверные алаяры, не то, что мы мусульмане!).
Ираклий Моисеевич Шапиро в последние года два начал замечать за собой странную слезливость и романтичность, которые были чужды ему в молодости. Как это объяснить, он не знал, не понимал и пытался сжиться с мыслью о том, что теперь лучше уже не будет. Однажды Шапиро застукал себя во сне за странным занятием. Там, в стране грёз, Ираклий Моисеевич пытался разговаривать на каком-то очень древнем языке и даже написал на нём стихотворение. Сон вскоре рассеялся со звоном первых трамваев, а стихотворение осталось. Шапиро не поленился, вскочил ни свет, ни заря, чтобы зафиксировать приснившееся на бумаге. Предать истории, как выразился бы опытный графоман со стажем. Спустя час-другой шпрехшталмейстер с трудом верил, что это его рукой написано:
Три терции, казалось, были сочинены в какой-то нервной и неровной поэтической манере, настолько разнились в них и стиль, и строй, и размер. Или, может быть, разными людьми написано? Или одним человеком, но в разное время? И причём здесь Шапиро? Кто-то, верно, наблюдает за нами неустанно, а иногда выдаёт на-гора такую вот странную штуковину, как эти стихи, при чтении которых адреналина в крови становится неизмеримо больше, чем у профессионального вора перед ограблением Центрального Банка.
И вот что странно: почерк на обрывке старого календаря за 1986-ой год тоже был не Шапировский. Будто кто-то водил его рукой, когда он фиксировал ночные видения. Точно, не его почерк. Кто-то управлял Ираклием Моисеевичем, а потом бросил, как надоевшую игрушку, которой невдомёк высокие устремления невидимого хозяина. А причём же тут Бардо Тодол? А никто и не утверждал, что существует какая-либо связь. По крайней мере, из числа НЫНЕ живущих в мире реальной физики, куда пока не добралась ещё мистическая рука Тибета.
* * *
Однажды он написал программу и выложил её в Интернете. Для того чтобы оператору было не скучно обрабатывать документы при помощи "этой софтины" (так называл свои продукты Гегель, будучи Дельфином, и надо полагать, не только он один), периодически на экране всплывали грозные ссылки на сайт Министерства юстиции в качестве инструкций и руководства к действию. Буквально спустя пару дней Иван-цесаревич был категорично вызван в компетентные органы строгим, не терпящим возражений тоном. Там Дельфину дали понять, кто он есть на самом деле, а "...никакой не программист".
После этого, как говорят в демократических кругах, судьбоносного посещения, дела у Ивана пошли не в пример хуже. Заказчики, и даже те, которые готовы были подписать договор на ускоренное (а стало быть, с аккордной формой оплаты!) создание программных продуктов, обходили его стороной и, если попадались, столкнувшись с Гегелем носами, то лепетали что-то невразумительное. Оставалось уповать на "шароварные"1 продукты для мировой сети. А это заработок не всегда стабильный. Иван в своих неудачах никого, кроме себя, не винил. Он считал, будто всё негативное началось после того, как он почистил карму в очередной раз. С точки зрения программиста, произошла перезагрузка системного ресурса, очистив все старые связи, договоры, контракты, удалив их из КЭШа. Теперь придётся начинать всё заново.
К тридцати годам Гегель осознал одну довольно любопытную закономерность. Закономерность эта не принималась в расчёт никем из его близких знакомых. Но она была, она существовала, независимо от того, верил в неё кто-то из них или не верил. Обычно Дельфин объяснял данную закономерность на примере. То ли слов у него не хватало, то ли он пытался подчеркнуть своё отношение к устройству жизни оригинальным образчиком своего тонкого эго.
Говорил Иван-цесаревич примерно так, в этаком вот лафонтеновском роде:
- Вы когда-нибудь держали у себя попугая? Да самого обычного, волнистого. У меня, в частности, был другой представитель пернатых. Но сути дела этот факт не меняет. Короче говоря, жил у нас с супругой зелёно-голубой красавец жако. Взяли мы его маленьким птенцом, и он никогда в жизни не видел жако слабого попугайского пола. Наш Джокки ни в чём не нуждался, любил хозяев до самозабвения и был вполне счастлив, хотя и жил большей частью в клетке.
Выпускали Джокки на свободу раз-другой в неделю зимой, и почаще в дачный период. Попугай казался ручным, вплоть до того, что позволял делать с собой всё, что пожелается хозяевам: мять изнеженную от всеобщей любви холку, производить странный для птиц фокус "ух, ты мой красавец" с массированием крыльев и целованием в клюв. В общем, Джокки, разрешал производить над своим птичьим естеством всё, что только могло прийти в голову изнывающему от любви к фауне анималисту в минуты нетрезвых откровений.
Казалось, так будет всегда.
Но... нет...
Всё закончилось ровно тогда, когда я приобрёл самочку попугая жако во время одной из своих ностальгических поездок в пределах Ближнего Зарубежья. Определили мы с супругой эту милую попугайскую особу, которую окрестили околобиблейским именем Манна, на постоянное место жительства в клетку к пернатому мачо Джокки. Клетку, правда, для этого в размерах увеличить пришлось, в строгом соответствии с жилищным кодексом, как вы понимаете.
И вот, представьте, открываю я клетку - так привык наш жако-самец - в пятницу вечером. Джокки вылетает наружу, как делал это несколько лет подряд. Летает он по квартире, клекочет что-то по-своему, самку своими призывами на прогулку зазывает. А она испугалась. В угол клетки забилась и сидит там, будто бука какая. На своего кавалера пернатого внимания не обращает, щемится подальше от открытой дверцы и не подаёт никаких признаков активности.
Хорошо, думаю, для воспитания, так сказать, молодого, подрастающего попугайского поколения, попробую помочь даме. Сую руку в клетку и беру птицу, слегка обняв её за птичью талию. Взял и тащу наружу. Вот уже и свободное пространство.
Я собрался было выпустить Манну в пространство, чтоб не сказать в небо (обвинят же в искажении Ветхого Завета). И тут - как падение Дамоклова меча (да, да, именно такой образ мне пришёл тогда в голову). Бац! Дикая боль в запястье. Прихожу в себя и начинаю оценивать ситуацию. Рука моя разжата, попугаиха Манна висит возле люстры с тревожным щебетаньем, а мой ручной и доселе совсем безобидный Джокки впился мне в мякоть тыльной стороны ладони суровым агрессором.
И как же он умудрился висеть на одном клюве, ума не приложу. Это же вам не в качестве Слая Сталлоне парить на краю пропасти в одном известном фильме, мышечную массу на прочность испытывая. Никогда такого ранее не наблюдалось за нашим жакошей, никогда! А больно-то, я те дам! Я кричу от того, что не могу стерпеть пронзительно-резкую боль, второй рукой пытаюсь Джокки от себя отцепить. А он висит, будто степлером пригвождённый, глазки закатил и крыльями не шевелит. Точно прищепка на бельевой верёвке.
Трясу рукой интенсивно. Никакого эффекта. Джокки прицепился ко мне не на шутку. А самочка, между тем, всё время под потолком кружится, подобно американскому ястребу свободы денежного довольствия. Бегу в коридор от безысходности. Там Джокки сразу же переключает своё внимание на мою личность, отцепляется и лезет целоваться, "клюв в клюв". Мы снова друзья. Мы снова понимаем друг друга. Мужик с мужиком, как говорится, всегда найдут язык общий.
Взял я Джокки, посадил на кисть правой руки и вновь в комнату вернулся. А этот засранец, как свою красотку под потолком увидел, снова в меня вцепился, будто бы говоря: "Не смей смотреть на мою женщину!" Вот тут я и понял, что мужская дружба кончается, когда у друзей "не разлей вода" появляются "подруги на всю жизнь".
Попугай попугаем, а ведь так в физическом нашем мире и происходит. Пока нет рядом бабы, всё хорошо и славно. А потом... сами понимаете. Я же специально проверял пристрастия Джокки. Всякий раз, когда он видел свою милую Манну, ему хотелось преградить мне путь к подруге доступным ему средством, то есть - неконтролируемой агрессией на уровне инстинктов. А когда мы были одни... Боже милостивый, такой мужской альянс. Вы меня понимаете: бабы, как бы хороши они ни были, мешают мужской дружбе... Такой вот вывод.
- Странный ты, - возражали Дельфину, которого в тот раз даже Гегелем назвать забыли, - переносишь случай с безмозглым попугаем на человеческую сущность. Этак вот, нельзя, брат.
- Но цирк скоро всё равно уедет... - отвечал Дельфин, не имея в виду ничего конкретного.
А цирк уехал... И даже не благодаря, а, скорее всего, вопреки...
* * *
В моменты причудливых и довольно странных бесед шпрехшталмейстера Шапиро со своим поверенным в делах эзотерики клоуном Теодором Бардо, они оба порой отрешались от обыденности в своём устремлении в нирвану и замолкали надолго. Постороннему взгляду могло показаться, что собеседники поссорились, и теперь каждый из них не желает первым признать свою неправоту. Но сие далеко не так, смею вас уверить, мои несравненные читатели. Говорю это вам, ибо сам не раз наблюдал за моими цирковыми героями, возносясь, то в сферу проявления Законов, задевая макушкой Шапировские и Бардовские пятки, то, снова выпадая в виде непродолжительных осадков в районе циркового вагончика.
Физические тела героев не двигались абсолютно, и даже слова, которыми они обменивались, тревожили узкое пространство вагончика в акустическом смысле, представляется мне, жили сами по себе, расставшись со своими хозяевами без прощания.
- Не, наверное, а - точно! Сентиментальность - первый признак старения...
- Тебя послушать, так немцы старые прямо с рождения...
- Это всё оттого, что они пытались найти Шамбалу, вместо тщательного изучения Бардо Тодол...
А!
...всё началось с того, что цирк-шапито уехал из города, а клоуны, как это ни странно, последовали за ним...
* * *
В школе у него были проблемы. В классе подобрался, как на грех, активный сонм абсолютно отвязных мажоров и правнуков ленинских кухарок. Учиться хорошо означало - подписать себе приговор на 10 лет с принятием добровольных мук, достойных святого Себастьяна. Школьные палачи увлечённо душили на переменках тех, кто слабее их, и задорно хохотали получавшемуся эффекту.
Душили и не отпускали, пока жертва, как правило, из числа отличников не теряла сознание. Следом за этим мучители дожидались, когда бессловесные агнцы начинали ассоциировать себя в окружающем мире, приходя в чувство. Потом снова душили. Иная жертва настолько вживалась в образ, что ей казалось, будто она получает неслыханное удовольствие от этих экспериментов, достойных иезуитских застенков Толедо.
В такие моменты, когда его одноклассников пыталась удавить понарошку, сопя в давно не чищеные носы, группа фанатично настроенных экспериментаторов, Гегелю (тогда - всего лишь только Тычинке) приходили в голову разные нездоровые фантазии. Фантазии такого порядка: мол, сейчас он сам окажется на месте жертвы, умрёт, покинет своё бренное тело с тем, чтобы скитаться между Миром Законов (только в детском воображаемом мире этому состоянию ещё не было дано название) и нирваной почти два месяца, пока НЕКТО ВЫСШИЙ не решит, что ему делать дальше - возрождаться в новом обличье, или же очутиться в сфере вечного блаженства.
Теперь буквально два слова о том, что же такое Мир Законов и всё, что с ним связано. Об этом было написано в другом мистическом пособии, а вовсе не в тибетской книге мёртвых (Бардо Тодол лишь рассказывала человеку, как ему нужно вести себя после физической смерти), которое тоже не осталось без внимания молодого человека, склонного к шамбалическим проявлениям с раннего возраста. Законы существуют помимо нашей воли и наших желаний, они предписывают правила жизни и правила смерти. Законы нельзя изменить, им можно только следовать.
А впрочем, зачем теперь о том далёком времени, когда клоуны ещё что-то значили в жизни Гегеля? Сегодня всё иначе, сегодня цирк уехал, оставляя в покинутом городке странные словосочетания полузабытых клоунских реприз. И от них никак не удаётся избавиться.
Ему начинало казаться всякое, в том числе, абсолютно каламбуристое, такое как: дель гля буша, кшурок кжойки и ритья, тяч лдя менниса, реасчиновые твери, колорожские вгуседа, и наконец как апофеоз всего - вочеоскорные педыма и дересный жлобоняк.
Это просто фантазии. Фантазии... фантазии... от неумеренного употребления чая мате с позёмкой от коки по краю стакана и кальяна с голландским трубочным табаком "Капитан Ван Доз". Кстати, чем отличаются южно-африканские бушмены от американских президентов, не знаете? Только слабым наличием количественной характеристики пигментного содержания в жаркой техасской крови? Или геном вездесущего Йеля тоже?
Странные проблемы занимали ум Ивана. И ладно бы, только ум, но ведь ещё и всё свободное время. Нет, нет, конечно же, не всегда, не повсеместно, так сказать, а только в минуты вселенской скорби, которая опускалась в дом нашего героя раза три-четыре в год. Опускалась и задерживалась в гостях по нескольку дней и, соответственно, ночей. В ночах-то всё и дело. Ночью самая работа у любого уважающего себя программиста-надомника. А тут такое несчастье, как депрессия с элементами извращённого познавательного зуда мирового масштаба. Какое уж тут программирование! Оторваться бы от кальяна и прийти в себя, вновь поверить в удачу без попытки в очередной раз очистить свою личную кармическую камеру хранения. Сами же, наверное, догадываетесь, что подобная эзотерическая чистка не всегда может привести к желаемому результату, ибо всякий раз приходится начинать, что называется, с чистого листа.
Что начинать, спросите? Да, практически всё, что связано с бытом, рабочим энтузиазмом и накопительной картой воспоминаний, которая зачастую помогает жить, и не просто жить, а жить в удовольствие. С чистой кармой воспоминания всплывают, как кадры документального фильма, не задевая сердце, не трогая душу.
Тибетская книга мёртвых. Битевская гинка тёрвмых? А почто? И где, и почему? А потому, что начиналось всё давным-давно. Когда Иван-цесаревич был маленьким, его отец дал почитать ЭТУ почти запрещённую книгу тренеру по восточным единоборствам, но православному в душе... Книга называлась так: "Бордо Тодол"... витебская кинга мыртвёх... Тренер принёс брошюру обратно, на следующий день с покойницки зелёно-жёлтым цветом лица и сообщил, что читать её страшно, и он этого делать не будет... поскольку, хоть и кришнаит, но весьма умеренный.
Странность, связанная с мистическим посылом книги мёртвых, случилась в первый раз с Иваном года два тому назад. Сначала голову кому-то из известных столичных авторитетов трамваем отрезало, совсем, как у Булгакова. Но к счастью всё закончилось более удачно. Никто в психушку не загремел, никакой дуролом в Ялту "без крыши" не попал. Да и номера у всех квартир, задействованных в повествовании, приятно отличались от пятидесятии даже от сорока девяти. Что означает для эзотерика второе из помянутых здесь чисел, даже намекать не стану - скоро сами всё узнаете.
А голову резануло трамвайным колесом - так с кем не бывает! Карма, и всё тут. И к тому же, в Нашем Городе трамваи не ходят. Только троллейбусы. Стало быть, тот факт усекновения мыслящего отростка случился совсем в Другом Городе. А вот почему он оказал столь сильное воздействие на Ивана-цесаревича, сказать не могу. По всей видимости, совпало всё таким чудесным образом, что КОЕ-КТО из сферы Законов заинтересовался, наконец, душой молодого программиста, склонного к каббалистике.
Так или иначе, но именно с той поры Гегелем овладела вторая, после программирования, страсть - страсть к изучению мистической литературы, обрядов и ритуалов уже осознанно и осмысленно, а не как раньше: на уровне интуитивного трепетания. В этот период ему снова попалась книга, которую в мире чёрных магов величают тибетской книгой мёртвых, иначе - "Бардо Тодол". Ивану больше нравилось называть её "Тёдол Бардо". Хм, по-моему, уже упоминал данное обстоятельство раньше.
Так вот, к чему это я? История устройства четырёх сфер, проявление параллельных миров? Об этом знает всякой, кого ни спроси, потому не стану на этом заострять, чтобы не показаться туповатым глупцом. Короче говоря, Гегель научился не только медитировать в обнимку с кальяном, но и очищать следы кармических кризисов посредством отрешения от Сути и, некоторым образом, Значения.
И вот именно после очередной очистки своей кармической сути с Дельфином-Гегелем начинали происходить вещи насколько необъяснимые, настолько же и мистические. Как ему начинало казаться, он оказывается зажатым прозрачным стёклышком на предметном столике микроскопа. А тот, кто наблюдает за его незначительной в масштабах Вселенной суете интересуется Иваном не более, чем энтомолог интересуется телодвиженьями мухи-дрозофилы, в стотысячный раз приникая к окуляру оптического прибора.
Вероятно... вполне вероятно... однажды после очистки кармы...
Служил Иван-цесаревич как-то раз у одного предпринимателя. Предприниматель был местечковый и очень от столицы зависимый, но делал вид, будто только на таких, как он, государство произрастать изволит. Дельфин в его, работодателя, офисе занимал отдельный кабинет вместе с компьютером, сканером и факсом, общался через Интернет с поставщиками, иногда позволяя себе написать пару строк программного кода, как говорится, для души.
За этим занятием "для души" и застала его секретарша шефа. Она навострила птичье личико, перепрофилировав оное в симпатичную мордашку "женщины готовой на всё", состроила Дельфину глазки и сказала совсем неожиданную фразу: