Брат не Карамазова. Где у Гоголя уголь?

ГДЕ У ГОГОЛЯ УГОЛЬ?

(унылый парафраз на пару фраз... не в тему, и в стиле апологии абсурда)

" А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой!"

(Н.В. Гоголь голосом Тараса Бульбы)

"... и рассказать бы Гоголю

про нашу жизнь убогую..."

(В.С. Высоцкий под голос гитары)

Из полуразрушенной кирпичной трубы валил едкий вонючий дым. В натренированном на Кафке воображении представлялись белоснежные стены Центрального крематория, а фактически... Фактически - остатки старинного уклада, в виде облупившихся стен с кое-где заколоченными фанерой оконными проёмами. Время не щадило ничего... и никого... Неподалёку смердело озеро с какими-то не очень популярными на Западе отходами. В хвоистой дубовой роще весело и всецело поцокивали шпорами кошки-летяги - плод прогрессивного генетического эксперимента императорской службы защиты природы.

Антрацит сегодня не завезли, топить приходилось, чем придётся. Николай Васильевич рассеянно смотрел во двор сквозь рельефное от грязи стекло, превращённое настырными мухами весеннего призыва в аэродром местного значения. В кармане халата отвратительно хрустело на сгибах решение арбитражного суда. Обжалованью не подлежит, а, наоборот, подлежит описи и аресту... Приговор не окончательный. Всё... Всё ещё могло измениться. Вертикально вздыбившаяся власть обещала вмешаться. Хорошо, что пока лето... В лесу полно фосфоресцирующих еловых обер-шишек и экзотических плодов черманго с запахом лежалого силоса и вкусом желтопузого сала-ветерана. Семена этого чуда флористики завезли вместе с отходами ядерных реакторов Киото... Скорее на счастье, чем на беду, ибо желудку не прикажешь, право слово. А тот непроверенный факт, что, мол, от этого черманго обыкновенно случается перерождение жировых отложений в отвратительную перебродившую лимфу гадкого оливкового оттенка, и фактом пока назвать нельзя. Пока не приехала лаборатория МГЧС (министерства глобальных чрезвычайных ситуаций). Что ж, что бы там не говорили... Голодать тяжело. Гораздо тяжелее, чем набуздыкаться коварных плодов и ожидать, проймёт или не проймёт...

Итак, продавать тепло не получается, но зато до поздней осени больные будут сыты... Лишь бы к зиме завезли многопартийного думнодумского (и не очень радиоактивного) антрацита в котельную... Николай Васильевич почесал себя за ухом и сосредоточился на происходящем за оконным проёмом действе, предварительно сменив диспозицию. Теперь он смотрел в сторону улицы. Действительно, картина, открывающаяся ему во дворе, не радовала многообразием, не блистала новизной. Другое дело улица. Хоть и небольшое село городского типа Мокрые Шейки (класс радиационной безопасности IV, химический индекс параллаксидромический), но и здесь жизнь кипит, будто в столице какой. Вот-вот, смотрите внимательно. Видите, куда Николай Васильевич свой взор орлиный устремил? Ага, значит заметили... Одинокий мотоциклист с атавистическим отростком мастодонта на кончике носа укатил за угол, горько изливаясь едкой синеватой завесой от некачественного бензина. "Противогаз у него хороший, МГЧС-овский, с недельным запасом питательной смеси внутри тамбура безопасности", - подумалось Николаю Васильевичу. Горбатая, в первом приближении (от Анри Пуанкаре), молошница прокатила мимо окна свою флягу на инвалидной коляске. Молоко! Парное молоко! На крик высунулся какой-то нестабильный в своей, после вчерашнего, походке ехидный редкозубый старичок. Полюбопытствовал о цене, усмехнулся и скрылся в подворотне напротив. И тут что-то не так... Не как у людей, право...

"Опять на счету вместо денег одни баранки", - философские мысли с трудом протискивались сквозь кровеносные сосуды мозга, суженные неумеренным употреблением холестеринов, пестицидов, диоксидов... Там, в этом списке, было что-то ещё, о чём лучше не поминать в приличном обществе административных работников. И где же у Гоголя уголь?..

Неожиданно подумалось: "Стагнация - она и в дальних палестинах стагнация. Вот жили бы мы поближе к предместью Виши, так нашли бы, чем топить... Там до сих пор горелым машинным маслом разит..."

* * *

- Папка, папка приыхиль (именно "приыхиль), - верещал сопливый мальчик с губами, занесёнными кремовым снегом от ближайшего бисквитного торта, который выставлялся в витрине кафе-кондитерской, что на Малой Гигантской улице. По чётной стороне, если смотреть со стороны котельной...

- Кажется, ещё один родственничек пожаловать изволили, - с трудом подавляя в себе отвращение, Гоголь потянулся в постели, представляющую собой казённый полосатый матрас зековской раскраски в комплекте с тонким байковым одеялом и тюфячком-думкой. А когда гибкость его тела закончилась, то продолжил с некоторой степенью раздражения:

- Ну, что, парень, хочешь меня привлечь за незаконное соблазнение твоей мамаши, да, и кусок наследия творческого оттяпать под шумок? Вынужден тебя огорчить. Нашлись у тебя предшественники, всё в Швейцарию да Италию повывезли, прокисший груздок им в глотку. А иначе, думаешь, чего я в этих хоромах прозябаю недееспособный? От неумеренной экзальтации что ли и частого потребления своего именного напитка сальмонеллёзного?

В духоте провинциального утра угвазданные в бесплатных грязевых ваннах по самую макушку плохонькие неплодовитые петухи квохтали под наглухо запахнутым окном клиники имени товарища Клары Цеткин, не обращая внимания на то, как дюжие санитары пролетарской породы уводят в тёмные глубины амбулатории налётчика Анри Барбюса (в русском издании), который всё продолжал изображать из себя сопливого мальчика. Нужно отметить, очень правдоподобно, бестия, изображал. Особенно ему нынче удавался крем, сползающий по подбородку. А где же торт? Гоголь высунулся в окно, методично отжав раму заранее припрятанной монтировкой, получил "саечку" за невнимательность от Фандора Эрастова, который иногда воображал себя не то Жанром Маровым, не то Жаном Кокто, а не то и вовсе Фантомасом, убедился, что кондитерская ещё закрыта и засуетился по своей писательской необходимости в общий умывальник. Было раннее июльское утро, и ничего не предвещало... Гоголь семенил маленькими синюшными, как у социалистической курицы, ножками по коридору и думал: "Ничего не предвещало... Хорошее начало для новой повести. Только бы компьютер не отобрали..." Компьютером Гоголь называл стеклянную дверь в общую залу. На её экране он обычно творил по утрам пальцем, замешанном во вчерашнем клюквенном киселе с конопляным ливером. Киселя Гоголю удавалось сэкономить до полупинты за один только ужин... Неадекватно он относился к братьям нашим мЕньшим, а особенно - сёстрам, хотя оные осуществляли его доступ в среду операционной системы без особых проблем. Неадекватно любил их Гоголь, не по-человечески. Просто безо всякого ограничения трафика. А что же они ему в ответ предлагали?..

Мышь жила в углу. Она была обычной, отнюдь не компьютерной. Но уборщица охотилась на эту серую особу по-всякому. То шваброй хотела прибить, то мышеловку ставила на ночь. Однако Гоголь умело выводил свои великие тексты на вращающемся экране и не сомневался в собственной правоте. А неутомимый грызун имени Пентиума Айбиэмовича Гейтса, ловко уворачиваясь от подлых завистников, всё жил и клонировал на радость генным родителям. Кто бы смог мне сейчас возразить: "Гоголь, ты не прав"? Кто бы смог? Кто бы смог?

Компьютер, конечно, никудышний из двери. Особенно в момент неожиданной перезагрузки, когда всякие разные личности начинают хаотически шляться по коридору, заполняя собой файл подкачки. В такие моменты, бывало, Гоголю и по лбу доставалось настолько сильно, что он терял сознание. Но зато, когда приходил в себя, всякий раз набранный текст оставался нетронутым. Перезагрузка на сию клинопись, на эту кисельную мазню (в понимании людей недалёких), не действовала. Действовала на шедевральные завихрения маэстро Гоголя только (и исключительно) одинокая женщина, служащая уборщицей в заведении. Собственно говоря, было это так: она приникала влажной тряпкой к экрану дверного монитора, нимало не подозревая, что пытается опустошить скрижали истории, и заводила "очистительную песнь" про Мойдодыра и его гигиенически и генетически ЧИСТО нормальную семью, живущую за семью морями и семью же печатями или, там, печатными пряниками... Как правило, этого времени, пока она пела, Гоголю хватало на то, чтобы вызвать кого-нибудь из врачебного персонала. Уборщицу забирали в палату для убойно помешанных. То есть туда, где обитатели были поражены каким-либо комплексом, заставляющим их производить бурную деятельность с непредсказуемыми главным врачом последствиями.

Многие подумают, будто Гоголевские литературные труды оставались исключительно однодневками. Вечером, когда писательская братия подставляла под медицинские процедуры свои самые уязвимые места, уборщица, каковую выпускали в пустыню обезлюдевшей клиники (никому вреда не причинит), расхристанной гневной мегерой пролетала по коридорам и сметала труху уходящего дня в свой безразмерный уборщицкий совок. На самом его дне только самый опытный криминалист смог бы обнаружить следы засохшего суточного киселя, которым отважный Гоголь раскрывал свою безразмерную душу классика. Но это ничего. Это не страшно. Ибо в клинике, имени товарища и личного друга коменданта Фиделя, товарища Че, наш герой ещё до обеда успевал "слить инфу" со своего мобильного (с петлями рояльного типа) компьютера на жёсткий носитель, то есть на плотную, плохо мнущуюся, бумагу. А, проще говоря, на картон. От греха, так сказать, подальше и от соблазнов соседей по палате, разумеется, тоже.

Жизнь в палате - это вам не заседание в Палате лордов. Здесь пружина интриги куда как потуже затянута будет. Без напудренных париков и накрахмаленных мантий. Один Ванька Авель со второго спального яруса недвижимой плацкарты чего стоит! Про древнебуддийского князька Навуходоносора и дочь его Валерьяну НастОянну, утрамбованных в одном теле, теле бывшего пожарника Акакия Акакиевича Башмачкина, и говорить нечего. Этот бывший брандмейстер пожарной команды села Мокрые Шейки, потерявший социальные привилегии пролетарского толка на пожаре телятника, но получивший взамен вселенскую свободу мысли и синтоистское воззрение на ординаторскую, как на храм, частенько устраивал буйные пьянки. Оправдываясь после очередного запоя перед Николаем Васильевичем, псевдо-Башмачкин привык валить на "чужих", оккупировавших его безмятежное тело ипохондрического сангвиника. Пили, де, совсем невменяемые и никуда не годные, князь Навуходоносор и его дочь единоутробная, а ему, чиновнику безответному, болезному, и противостоять никак. Вот такая странная штука. Сначала папаша с "доцей вавилонской" пили "казёнку", без конца чокаясь и целуясь взасос (на эту картину не советовал бы никому смотреть, без глаз остаться можно или, на худой конец, без правосознания на левое полушарие остатков мозга), потом - что придётся. Тогда приходилось плохо не только обитателям палаты, но и дежурным санитарам. Однако Гоголь терпел. Жизнь научила его быть НАД суетой, даже если ты в это время лежишь связанным под кроватью.

Работал Гоголь в котельной круглый год. В котельной, обеспечивающей нечеловеческим теплом не только приписанную к ней клинику, но и окрестные здания и сооружения различной формы собственности, а также присовокуплённую к ним атмосферу незлобивым NASA-овским методом. Летом, обыкновенно, не то. Летом тепло уносилось по Великой Чукотской магистрали, прямиком к нашим легендарным полярникам. А много ли тех полярников по арктическим закоулкам державы блукает? Вот я и говорю, летом котельную кочегарили не в полную силу, чтобы нечаянно не растопить льды на полюсе и не получить выговор от ООН за организацию внепланового потопа. Отсутствие антрацита помогало в решении этой благородной задачи. Гоголь как никто понимал значимость своей работы. Не то, что господа из тихих и тишайших. Им бы только спереть чего-то съестного на кухне, а про мировые проблемы думать неохота. Будь его воля, давно бы Гоголь всех подобных пациентов отправил на какую-нибудь околосолнечную орбиту для экспериментов. Животных-то, куда как жальче... чем этакую голытьбу по убеждению... Люмпены - людишки сплошь гаденькие и никчёмные.

В небольшие перерывы, когда лопата ставилась в угол, а напарник садился пить спирт с чайными присадками (для цвета и ароматной оттяжки) из трёхведёрной кочегарской кружки, Гоголь творил. Фантастические мысли уносили его вдаль, в небывалый мир лубочного самодержавия. Он кружил над незнакомыми городами, сёлами и станицами, высматривая сюжеты для своих новых произведений в прозе и в... прозе, иногда приземляясь прямо в чисто поле, оценивая производительность державных пастбищ. Ах, как это всё было сказочно, забавно и, в то же время, значительно! Конечное дело, зимой столько не напишешь, как летом. Зимой, знай себе, уголь кидай, не разгибая спины... Но и в холода великие Гоголь ухитрялся уноситься в свой сиротливый мир одиночества великого писателя. Делать это приходилось за счёт сна, зарядки и штопанья носков. Именно по этой причине в зимние месяцы Гоголь разгуливал в валенках на босу ногу. Портянки он терпеть не мог, портянки напоминали Гоголю о его невыразительном происхождении и пахли плакатами большевистско-партийной направленности каждым квадратным вершком своей кумачовой заскорузлости.

Обыкновенно, в сырую погоду Гоголь любил с утра натягивать калошки немецкого производителя "Резиновый беобахтер, Gmbh", доставшиеся ему в наследство от дедушки Константина Макаровича Жукова, по линии Антоши Чехонте, безразмерный кафтанчик ватного содержания, и шёл себе творить тепло для мёртвых и прочих душ, зябнущих в сельской клинике имени товарища Коминтерна по материнской линии. А также он своим самоотверженным трудом согревал отчаянных ребят-полярников на побережье моря Лаптевых или залива Провидения с прилегающими затоками и фьордами без имени и отчества.

Впрочем, и сухость в окружающей атмосфере казённого двора не могла изменить монументальной привычки Гоголя. Гоголь недаром слыл несгибаемым в среде, четверге и пятнице своих собратьев-кочегаров! А калоши, тем более, немецкого производства, никак не могли испортить рабочего настроя в замечательной котельной. Итак, шёл себе Гоголь на рабочую вахту, а сам уже высматривал своего давнего недруга и, по совместительству, литературного критика. Вот и он, гундосый, метёлкой зазевавшихся кошек по рёбрам охаживает. Тот ещё зверюга, чтоб ему смотреть "Школу злословия" и "Дом-22. Почкование - как метод создания здоровой семьи" круглые сутки...

- Ёйобтъымтъ, - в старинно-унизительной манере обращался Гоголь к сторожу Сэру Гаю Ноунэйму (из репрессированных шотландских аристократов, не иначе) и семенил утиным шагом к бункеру, где хранился уголь. Уголь Гоголя. Локальные переменные следовали за ним... шаг в шаг... "Вот ещё! - Подумал Гоголь. - Станут меня за семибатюшного лоха принимать..." Вернулся, доложил всё дворнику о боеспособности мурманских китобоев в период нереста членистоногих, выругался, сплюнул и с чувством исполненного долга заступил на кочегарскую вахту, как ему предписывал долг гражданина.

- А мне всё по Ковентри, - отвечал незлобиво по-английски сторож, отправляясь к ближайшему орешнику, сами знаете, за чем.

Гоголю была свойственна разделённая нелюбовь к сынам и сукиным сынам Ржечи Посполитой. Всех деток короля Сигизмунда Величайшего и пана Ляха Повесы (эти с пафосным профсоюзным тяготением в районе Данцига) он величал исключительно термином "пяст". А вот польских дам, иначе - панночками и паненками. Гоголь привечал своим строгим менторским вниманием всякого представителя гордого посполитого народа. Но вот, что касается неудержимых и ласковых дам, то... Он всё твердил им разные непристойности в кокетливый завиток возле розового ушка. Напшут, вшиско едно, пшепрошем, пане... Что там было ещё в дребезжащем логове памяти? Большой политический безобразник этот наш Гоголь, хоть и пишет гениально. Возьми хоть его сочинения о приключениях на ярмарке, хоть триллер, посвящённый носу, одичавшему от столичного фанаберического фланирования по Невскому, хоть историю с наездом ОБЭП на один губернский городок, который был организован по приколу залётным фраером из безкозырых. Да, собственно говоря, и анекдотическую историю с Подколесиным мы тоже с коляски истории не вправе сбрасывать. Итак, с Гоголевской прозой всё ясно. По большому счёту он просто гений. А вот, что касаемо до великой и гордой нации западных славян, так тут Гоголь, получается, по всем статьям шовинист. Модус вивенди в модальном смысле, и всё такое относительно гонорис кауза. Но попробуем ему простить сей невольный грех, и двинемся дальше.

* * *

Вы думали, что наговорили пошлостей и дерзостей, но отстали от выхлопной трубы Святого Паркинсона. Отстали не на шутку... ПОлно, пОлно, никто ни о чём подобном и не думал думать. Размышление в современных условиях - вообще дело вредное и неблагодарное. Ах, да... О Гоголе... О Гоголе, так о Гоголе!

* * *

Писатель от Бога, милейшей души человек, старинный приятель эфиопских поэтов. Что, кроме вышесказанного, мы знаем про Гоголя? Когда-то давно, ещё при царе-батюшке, Гоголь ушёл в оппозицию, в котельную, в глушь... до Саратова, правда, не добрался по причине отсутствия надлежащих для малоросского писателя документов. А потом ещё революция подоспела. Тогда всяк себе сам мандат мастерил. А вот Гоголь не пожелал такой вот лёгкой славы, не стал писать, что, мол, он "соль земли русской", в литературном значении, разумеется. Но совсем без документов нельзя. Фальшивомандатчики справили Гоголю замечательный паспорт негоцианта из Сарепты, который к сборщикам мёда отправился на Таманские верфи. Но и туда Гоголю с пододеяльником, полным рукописных шедевров, попасть не удалось. Таможня зверствовала. Задержала классика и назад завернула. Не хватало ещё, чтобы здесь безобразную нелегальщину распространял с высочайшего соизволения, да, ещё и взяточный фонд по конвертикам не рассовывая. То Велемир Хлебников, плюс наволочка, плюс стихи, плюс будетлянин, минус самооценка, плюс трофейная башкирская астролябия, минус нашествие гуннов, плюс Вселенная, минус революционное сознание... А теперь вот ещё и Гоголь с пододеяльником... Никакого служения Родине нормального не получается, когда куда ни плюнь, одни гениальные личности по стране снуют с утра до вечера. Ша, писака! Остепенись! Осёдлость - стержневой основополагающий признак начала конца таборных излишеств! Вот тут-то и завернул наш Гоголь в первую попавшуюся больничку. Вернее, в котельную при сельской лечебнице. А что, ничего в том постыдного для писателя нету! Уходить в котельные академии сделалось модным издавна, ещё в пору засилья оголтелого реализма. Вот такое "Кино".

* * *

Николай Васильевич буквально ощутил чьё-то присутствие у себя за спиной. Рядом с ним возле несвежего оконного стекла пристроился Фёдор Михайлович. Он тоже был грустен и немного лукав глазами.

- Воровство кругом, мздоимство и разор нешуточный. Где уж там, с углём разобраться, когда иноземные басурманы и тати государевы все недра наши на закордонные прелести в виде неразлагающихся отходов поменяли... через свою мошну транзитом? Где уж, где уж... - Голос вновь прибывшего источал неподдельную неискреннюю тревогу.

- Ну, и не скажите, Фёдор Михайлович, не скажите. Ныне все людишки циркулярные гнева императорского опасаются, понемногу имитацию бурной деятельности изображают в своей Думной Думе. Это вам не при царе-батюшке! Тогда, помнится, больные мне всё о каком-то Шенноне говорили. И дался им тот Шеннон. Его и на глобусе-то нарисовать забыли. Да, я не о том хотел, милостивый государь... При царе-батюшке так преизрядно тащили, что я нимало не удивлюсь, когда узнаю, будто Шеннон, этот самый, тоже какой-нибудь ухарь умыкнул. И сейчас крадут, конечно, не без того, но также и интерес казённый кое-как соблюдать начали. По всем приметам, должны нам уголь прислать вскорости. А иначе, все их мерехлюндии со свободным, аки птица феникс, словом, местами непечатным, ни к чему получаются. Вроде как, поперёк дыхания нашим новым боярам такая беспринципность...

- Вот и именно что... Не желают патриархи столбовые, застолбившие участки фартовые по правую руку от Камня, и слышать ничего о птице твоей... Кому, в пферту, твоя птица-феникс нужна, скажи на милость? Наплевать избранцам электораторным на людишек наших скверных... Пусть немного покричат, побазлакают... Кому с того убыль-то?

- Ан нет, брат, шалишь! Олигархиям стопудовым народный гнев не с руки, брат. Теперь ведь как, кто из урны плебисцитной больше улова добыл, тот и на коне. А раз на коне, то от щедрот своих норовит ценностями государственными из недр нашей пустеющей Родины поделиться. Так что не станем, батюшка, надежду терять и в уныние впадать безразмерное, словно худое теля вдали от коровы-матушки, - сказал так Николай Васильевич и сам же от слов своих в экстаз восторженный пришёл.

Осенил он трижды крестным знамением портрет избранника местного пошиба в недорогом, но опрятном окладе. А после пошёл в трапезную, киселя похлебать конопляного. Гречиха в том году уродилась знатная. Всем "Пчелайнам" на зависть, а супостатам-ворогам назло. Однако не вышло. Не высквозило! Кисель конопляным оказался. Конопля уродила на подоконниках значительно веселее гречихи. Фёдор же Михайлович в трапезную не пошёл. Он у себя на складе заперся и придумал измысливать, как повыгодней грядущий уголь каликам прохожим за инородные УЕ продать. Глаза его при этом стали чистыми, как у той мадонны, что в галерее Уффици висит с незапамятных лет средневековых. Честнейший, нужно сказать, человек - всё у него в глазах читается без пароля и гипноза противузаконного. Жаль органам компетентным читать некогда, они, всё больше, в атаку ходят на мирных демонстрантов.

* * *

Незаметно унеслось октябрьскими ветрами к обильному вымени пластилиновых туч летнее неправдешнее тепло. Распоясавшись в сенях, попёр обильный инвест в коммунальные службы. Видно, не на шутку поднялась императорская вертикаль. Верно люди сказывают. Котельная задымила в полную силу, изнемогая от кипучей деятельности своих подтекающих котлов. Гоголь замесил обильную грязь на бутафорских валенках и вскоре оказался на рабочем месте.

- Прошим, прошим, - ПРОШЕпелявил некто в магнетических очках с резиновыми заушниками, выдающий себя за пана Пилсудского. Этого странного пациента приходилось сегодня менять нашему герою у горнила, так сказать, коммунальной жизни.

Красиво смотрятся кочегары в полумраке обесточенной котельной. Просто роскошно смотрятся. С глазами-угОльями из арсенала падших ангелов и прочих обитателей заповедника мессира Мефисто. Про филей ни слова! Тут бы только не зазеваться: в работающей на полную мощь котельной лопатой в лоб получить - как пластиковой кукурузы в кинозале скушать. Электричество в котельной ни к чему, ибо на уголь нужно финансы экономить. Это всем давно известно. Никто, собственно говоря, и не придирается особо. Но Гоголь... Ах, этот классик! Ему без электричества никак нельзя, ему же нужно творить и записывать, творить и записывать. Гоголь возмутился в очередной раз и получил за это порцию медицинской непредумышленной ласки в процедурном кабинете.

Слышите? Это Гоголь беседует с медбратом со странной фамилией Яичница. Узнаёте голос писателя?

- Ах, оставьте ваши преференции на совести моих несносных экзекуторов. Ах, опять вы взялись за некипячёный шприц! Да, я смотрю, вы просто КАТ ползучий! Мало ли, каких микро-инфузорий на нём налипло за день... Я вот смотрю, он у вас в яичной скорлупе валялся. Что, значит, не рассуждать, господарь мой сердешный? Иначе мне невмочь, право слово. И не пытайтесь халат об иголку почистить, не поможет от микроба вредного. И, как сказал бы мой приятель Мишель ЛермОн: "Что толку в этакой безделке?"

* * *

- Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Просыпайтесь! Вставайте, голубчик, уголь привезли. Извольте присовокупить свою лопату к моей... До конца смены ещё три часа, братец вы мой. Успеем, так сказать, увенчать себя лаврами.

С хренА ли горькими слезами я умылся? Вопрос или утверждение? Двоякая якость, нестойкая оторопь остывающих душ... Именно с хрЕна я слёзы пролил, о, Учитель! Нет покоя даже во сне... Ну, пусть кто-нибудь поднимет мне веки! Быстрее, быстрее... Скоро уже рассвет...

- Гоголь, чтобы вас разорвало! Скоро уже рассвет! Уголь нельзя доверять сменщикам. Никак нельзя... Вы же знаете нашего завхоза. Так они с ним в сговоре. Понимаете, чем это грозит больнице?

... веки! Поднимите веки!

... Церковь.... Храм... Православный храм... Онлайн-ресурс... Что может быть общего? Что же? Интернет-ресурс - церковь... "Православные ON-Line братья во Христе". Отпущение малых грехов - всего 2 доллара. Отпущение больших грехов - 10 евро, ресурс доступен с предоплатой. А всего за тысячу УЁВ вы можете получить ПОЖИЗНЕННУЮ индульгенцию с высылкой соответствующего сертификата по физическому адресу виртуального брата во Христе, освящённого епископом Призареченским...

... веки! Поднимите мне веки!

* * *

Николай Васильевич Беспоклонный, главный врач той самой клиники при Гоголевской котельной имени первых шагов шагающего и, местами, кряхтящего экскаватора "Гайдар-3", был занят изучением новых творений Гоголя. Он правил текст химическим карандашом ядовито зелёного цвета. Корректируя картонные листы, Беспоклонный думал о том, что хорошо бы научиться писать так, как этот чёртов Гоголь.

- Хорошо, да Бог не дал таланту, - думал он, сосредоточенно отгоняя от себя мысли о преднамеренном плагиате. Хотя от этого, гони, не гони свои воровские намерения, убежать не удавалось никому.

Беспоклонный гордился тем нетривиальным фактом, что имел некоторое отношение к психиатрии, поскольку ассистировал самой собаке Павлова, когда учился в ветеринарном техникуме. Почти как Чехов или Булгаков Михаил Афанасьевич. Нет-нет, это не про собаку. Это так Беспоклонный рассуждал о врачебной практике. А, что, тоже вроде, врачи... Булгаков-то, вообще, из села в молодые годы не вылезал. Так почему бы и Николаю Васильевичу не стать великим... ну, на худой конец, просто известным писателем? Ах, да, таланта не хватает, словарный запас убог, пестициды память пожрали... Грустно Беспоклонному, грустно и неуютно в кресле. Хвостовой отросток тому виною. Хрящи в копчик врезаются, думать продуктивно мешают. И, главное дело, отрезать эту мерзость напрочь нельзя никак. За пару дней снова отрастает, зараза. Мощнее прежнего. Хвост, разумеется... а не то, о чём многие подумать успели. А в остальном, милостивые государи и милостивые государыни, всё решаемо. Маркиза не в счёт! В песне ли дело, товарищ?

* * *

- Скушно мне, господин Нессельроде, с вами коноплю жевать беспонтово... Без толку, то есть. Так что, разрешите откланяться прилежно, как велит статус наш боярский всенепременно? (Вопрос, конечно, неуместен в данной транскрипции, но весьма безопасен).

- Кланяйся, чего уж там...

- ... честь имею....

- Чего-чего, а у Гоголя всегда в достатке водилась именно ЧЕСТЬ. Имей себе честь и немного достоинства, никто препятствовать не станет. Разве что санитар, какой из новеньких... али Ванька Авель, если из беспробудного хлама воскреснет, как Озирис Египетскай... Но не бывать тому, пока стоит София Киевская.

- Ах, вы, ТЛЕН-Брюле нестепенное! Я тут, изо всех своих гоголевских сил загибаясь, предпочитаю жить в нищенстве, чтобы потом воспрять... или, может быть, воспрянуть... соколом ясным по поребрику государственности нашей незалэжной, а ты, коняра колёсный (без педалей, между прочим), меня в партер поставить норовишь!..

- И это есть наш последний...

- Убью, смерда!..

- Весь мир несильно мы разрушим... до основанья...

- Морда лизоблюдская! Вот я тебе ужо!

- Эвон как вы, господин литератор, безобразить руками в своей голове измыслили... Не совестно ли?

................................

- Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Уголь....

- На хрен пошёл!

* * *

Надворный статский советник Альберт Христофорович Нессельроде склонился над Гоголем и бурой от угольной пыли рукавицей елозил по иссохшему лицу своего мнимого напарника. А в это время в котельную ломился пламенный спецназ. Нет, быстрее всего, спецназ был не пламенным, а племенным, ибо воспитывался в подсобном хозяйстве представителя императора по Юго-Приграничному округу, Рудого Панька. Этому Паньку палец в рот класть никому не советую. Не только откусит, но и на завтрак употребит вместо пирожка с котятами.

Спецназ был поднят по тревожному бряканью "тимуровского телеграфа" из пустых консервных банок на рассвете. Боевую задачу ставил САМ представитель САМОГО законно избранного Государя. Эх, знал бы Гоголь...

Перед спецназом была поставлена, на первый взгляд, вполне простая задача: вернуть восковую фигуру знаменитого прозаика 19-го века, украденную из музея на улице Гоголя умалишённым кочегаром, якобы, тоже Гоголем. Тут, конечно, не вполне ясно, то ли фигура с улицы Гоголя схищена, то ли непосредственно умалишённый кочегар Гоголь на улице Гоголя живёт. Вот с этого и начались все трудности. Таким образом, задание руководства "с самого верха" оказалась сложнее, чем представлялось поначалу. Во-первых, вместо душевнобольного Тургенева Петра Ивановича на момент "старта" специальной операции "Gogol-либерти", в котельной оказался странный царедворец в ливрее и валенках, с разлапистой бородой и сизым от беспробудного пьянства носом, с галунами и аксельродами (вроде аксельбантов, но попушистее) по бокам тренировочного костюма фабрики "Большевичка в изгнании". Во-вторых, вместо восковой фигуры Николая Васильевича в постели безразмерно худющего матраса обнаружился скелет Аркадия Семёновича, как ни странно, тоже Гоголя, без следов насильственной смерти. Скелет был обут в резиновые калоши немецкого производства и странным образом (на санскрите) разговаривал во сне с некой народной целительницей по имени Солоха. Старичок в валенках отрекомендовался тихо помешанным товарищем министра транспортных артерий империи, его светлостью, графом Нессельроде. Он кричал что-то про план по валу, завал по плану и неокученную угольную кучу во дворе. Старший спецназа почесал репу, потом почесал тыкву, вслед за этим почесал более интимные атрибуты своего бронебойного тела. Именно там и обнаружилось отважное решение. Его, полумайора войск внутреннего содержания, команда была вполне адекватной - расходиться по палатам, пока санитары не поднялись на кончике иглы, с противным привентином в колбочках. А уж про "смертный бой" и говорить не приходится. Особенно, когда вопрос стоит не о "стране огромной", а об, изолированной в районе старенькой котельной, сельской клинике для нездоровой элиты общества.

* * *

Дни шли за днями. Несгибаемый император покинул татами, уступив место другим бойцам, борцовским даном пожиже. В те сутки случилась стынь, промозглость и странный всплеск солнечной активности в месте дислокации хранилища ядовитых отходов Европы. Но обошлось... Другое дело - в центре империи. Бури переделов и неслыханных перестроек в районе Врублёвского шоссе бушевали в столичных апартаментах. Бушевали, не задевая тот укромный уголок земли, где обитал Николай Васильевич, сам Гоголь и другие, не менее лирические, герои провинциального уклада.

С таким скептическим английским подходом к новомодным развлечениям, на всю Британию для изготовления джина (минус тоник), хватило бы и одиноко стоящего можжевелового куста... Или, таки, дерева? Дерева (или всё же куста), которое растёт во дворе... А что себе думает он (куст, обособленно стоящее дерево), никому нет дела. Да, так, ничего себе не думает... Ничего особенного, в смысле... Как правило, можжевеловый куст (или дерево, всё-таки?), постриженный под икебану, свойственную задумчивым, и по этой причине презираемым садовником Ноунэймовым, японцам, не представлял собой ничего иного, кроме как дерева или же, напротив, куста безмозглого... А где был Гоголь в это время? Никто достоверно не смог бы утверждать под присягой, что кочегары прохлаждались в своём именном улье, однако... Но я рискну предположить... Гоголя нельзя было принять за обычного моголя... Гоголь был на УРОВНЕ! На уровне несомненной этажности, которая не снилась Николаю Васильевичу в его поминальной молитве.

* * *

- Вчера вечером под окнами у нашей соседки Варвары зависло НЛО, - произнесла рыжая двухголовая близняшка Моня, любимица папы.

Николай Васильевич сместился к тому месту в доме, где произрастал и ветвился одичавший без ухода Интернет, и ответил спокойно голосом сытого Гоголя:

- Если бы работали под Lunix-ом, тогда бы не зависло.

Умный папа. Умный отголосок позавчерашнего "сегодня" в скудной утехе отжившего "вчера"...

Сегодня озеро Отходное почти не пахло... Модифицированные жабо-караси больше не пугали одиноких прохожих, объевшись душистого конопляного гнилья из радиоактивного могильника. А ведь, как известно каждому шкоднику, жабо-карась дуреет исключительно с сухого корма. Дуреет и на всё шевелящееся бросается...

* * *

Гоголь перекуФырнулся под неказистым ватником и подумал, что его опять начали сканировать. Никакого покою измученной душе! Изверги! Супостаты! Невежи... Скорее всего - невежды!

Сутки смещались за сутками в сторону усталого горизонта. Несгибаемый император покинул татами, уступив место другим бойцам пожиже. В тот день приключилась великая стынь, промозглость и странный всплеск солнечной активности в месте дислокации хранилища ядовитых отходов Европы. Но обошлось. Другое дело - в центре империи. Бури переделов и невиданных перестроек в спальном районе Лесоповалово привели к неслыханным актам вандализма и публичных совокуплений с восковыми фигурами политических деятелей. Но все эти потрясения не задевая тот укромный уголок земли, где обитал Николай Васильевич, сам Гоголь и другие, не менее эпические герои коммунального способа существования.

Снег надысь выпал рано, в отличие от года нынешнего. Но и в этом декабре всё-таки выпал. Поначалу он компоновался в сугробы белого вологодского письма с кружевной росписью по проталинам. Чёрное становилось белым, а потом вновь окрашивалось угольной пылью, ибо котельная работала без устали, как того требовало вконец измученное общество бесправных интеллигентов, запертых по палатам. Снегопады продолжались всю зиму, словно оправдывая её позднее начало. Каждое утро в полумраке природа восстанавливала статус-кво, воздвигая над неопрятными кучами твёрдого топлива свои пушистые права. В это время практически никто не догадывался, где лежит уголь. Уголь Гоголя. А потом приходило время зари. Разрумянившееся солнце легко пробивало снег, и тогда все легко видели, что под ним лежит уголь. Алый уголь Гоголя в розоватых завихрениях новорожденного снега. Клубились зарницы далёких цветных революций, закипала кровь очередного крестового похода на неверных, унося всё наносное мимо ЭТОЙ грешной сельской больницы, вместе с её котельной. Вместе с Гоголем и другими её обитателями. Так было повсеместно. Вороватый завхоз Стечкин снабжал уходившие в беззаветную безвозвратную борьбу полкИ припасами и кое-каким оружием, а жизнь продолжала идти своим неспешным манером, также методично, как пешие туристы, втянувшиеся в ритм походного движения.

Снег лёг. Хм-м... Этакий соГГласный шарм... И что? Лёг снег... Это несколько более хорошо... Как покрывают сначала простынёю, потом одеялом... постепенно... степенно... скучновато... нудно... навязчиво... О чём это я? Снег же - он и есть только замёрзшая вода, не более... Причём здесь касательство кого-то разумного к событию, не имеющему ничего общего с взаимоотношением рациональных индивидов? Вот-вот, мы все готовы понемногу писать что-то о себе или природе... Но нам не хватает решимости, ума и обычного словарного запаса... Гоголь же совсем не таков... А, кстати, где он? Где наш герой?

Любопытства ради заглянем в процедурную непосредственно перед ужином. И что же там происходит? Ну, что, убедились, как всё обыденно... Даже у классиков...

- Доктор, доктор, нельзя ли мне наркозу добавить? И антидепрессантами на закуску приветить? А, доктор, милый мой человек? - так незатейливо и почти незаметно буйствовал Гоголь в интимной стерильности атмосферы процедурной.

- Ну, на ложки три-четыре антидепрессанта я согласен, а вот с анестезией, батюшка, это не ко мне. Литру наркоза вам подавай... Ещё и в кОму сгинуть не успели, а литру наркоза подавай наперёд. Шли бы тогда на промывание желудка, что ли... Там клизменный потенциал на декалитры считают...

* * *

Во дворе сигналил раздолбанный ЗИЛок. Снова привезли уголь. Ещё одну порцию. Оба Гоголя, настоящий и восковый, перевернулись на другой бок и продолжали ночевать с невиданным усердием. Сегодня была не их смена. И кто же ответит за все эти немыслимые художества, спрашиваю я вас с гневным усердием? За всё отвечать станет Пушкин! Ему, кстати, не привыкать: в палате буйно помешанных, кто из кочегаров не Гоголь, тот непременно Пушкин. А что касаемо до невероятного словарного запаса, размером в 40 тысяч слов... Что ж, не всякий Пушкин этаким несбыточным резервом беллетриста свою Натали кормит. Но скоро Гоголь проснётся, засеменит своими синюшными, как у соцреалистического микро-бройлера, ногами в конец коридора к умывальнику и другим удобствам. Потом будет завтрак, послезавтрак и после-после-после-завтрак, если, конечно, вовремя завезут полезные продукты с фабрики пищевых отходов "Макдональдса". Вслед за этим лёгкая пробежка к компьютеру и... И судьбоносная встреча с напарником, по совместительству царедворцем, Нессельроде.

Лучше бы они не встретились...

* * *

Кочегар Альберт Христофорович Нессельроде навидался всякого. Он бороздил просторы самого подробного глобуса верхом на штурманском карандаше, он подрисовывал усы Джоконде, когда Леонардо отвернулся, чтобы хлебнуть кьянти, он подсказал Шлиману, где искать развалины Илиона, он, наконец, выдавливал из пластика в выездной Невадской телевизионной студии те самые "лунные следы", которые объявили оттиском ног астронавта Армстронга&К^о. Именно Альберт Христофорович Нессельроде аккуратно смазал ворота Зимнего Дворца тюленьим жиром и передал ключи Антонову-Овсеенко во время Октябрьского переворота. Он, и только он, управлял действиями своей любимой наложницы Маты Хари в деле собственного ненавистного внучатого тестя по имени Дрейфус. И вот теперь этот самый "штатовский советник" решил поучить Гоголя в написании разного рода словоформ. Он говорил: "Запомни, ноздреватыми бывают сыры, хлеб и ноздри! Это главное в нашем литературном деле. Если запомнил, то, считай, что тебе все измышления подлых критиков нипочём". Гоголь, лениво позёвывая, отмахивался от напарника по котельной обледенелым ломом, не забывая при этом оказывать ему первую помощь содержимым разграбленной Стечкиным аптечки. В аптечке оставался лишь резиновый жгут. Этот медицинский атрибут пришёлся весьма кстати. Перетянутые голосовые связки господина Альберта Христофоровича Нессельроде мешали тому вводить Гоголя в меланхолию. Хорошо, что в аптечке самым невостребованным остаётся, как правило, именно жгут. Иначе нам пришлось бы с крайней степенью неудовольствия читать бесконечные опусы Гоголя про ноздреватость. С учётом того, что классик особое предпочтение отдавал своему "Носу", нам бы и не вынести этакого надругательство над своей психикой. Всеобщее "спасибо" господину Стечкину за столь премилую неряшливость в вопросах изъятия материальных ценностей.

НО!

Долго так продолжаться не могло...

А почему так категорично?

Потому... что...

* * *

Гоголь вскорости совсем свихнулся и сжёг всю свою наволочку с рукописями. Правда, некоторые очевидцы показывают, что сожжена была не наволочка, а пододеяльник, но истина так и не была установлена подоспевшим к самому разгару участковым Ноздрёвым. Вот вам и сыр с ноздрями!

Николай Васильевич Беспоклонный получил памятный знак о включении собственного имени в "Книгу-recorder Хенесси" за самый беспардонный и неумелый плагиат современности. Ещё бы, ведь все его произведения, опубликованные там и сям, приписывались перу какого-то Николая Васильевича Гоголя. Беспоклонный хоть и утверждал, будто это у него такой литературный псевдоним, но шила-то в мешке не утаишь. Особенно, когда пришла пора хлебать этим шилом издательскую патоку.

И если учесть, что с одной периферийной лесосеки в котельную вскорости должны были перевести некоего Достоевского, проходившего по делу нигилиста, антиглобалиста и почётного американофоба, Петрашевского, а имя отчество Стечкина было как раз таки Фёдор Михайлович, то!..

Мистификации, меж тем, не прекращались. Духи бывших народных вождей взывали к отмщению, а колонны обманутых люмпенов всё продолжали требовать наваристых щей на три буквы "М" из ресторана "Хопёр-то естЪ". Для себя и своих внуков требовали этого замечательного приза за своё маргинальное прошлое и, нужно полагать, будущее. Земля, несмотря ни на что, неустанно продолжала родить. Те, кто перепрофилировался на натуральное хозяйство аграрного типа, отрешился от всех мирских соблазнов, бросил пить горькую, и наступила Великая Патриархальность...

(Далее текст обрывается на полуслове).

Из записок сэра Ланселота Байкальского, оставленных им ядовито-зелёной краской (типа сурик), которую украли агенты Антанты в момент покраски забора вокруг корпуса для умеренно помешанных и перемещённых лиц, на простыне приёмного покоя сельской стационарной больницы имени первых потуг современной либерал-демократии.

Резолюция: "Приобщено к делу о плагиате в качестве свидетельского показания"

Дата Подпись мирового судьи села Мокрые Шейки,

Пилсудского Семён Семёныча, третичного тёзки

господина в магнетических очках

Комментарии: 25, последний от 31/07/2012. © Copyright Брат не Карамазова (nudless@mail.ru) Размещен: 10/01/2006, изменен: 03/09/2013. 43k. Статистика. Рассказ: Фэнтези Мои Игры Судьбы
Аннотация: апология абсурда

Брат не Карамазова : другие произведения.

Где у Гоголя уголь?