Аннотация: Одна из историй о детстве Славки Салеева, которая не вошла в повесть "Синтёпка обыкновенная"
ТАТАРСКИЙ ХЭЛЛОУИН ИЛИ СТРАШНАЯ МЕСТЬ
- Как ты относишься к религии, имя которой носишь? - спросил я Славку Салеева, имея в виду, конечно же, не адаптированное для повседневности имя, а первоисточник, который вписан в метрику - документ, фиксирующий факт появления на свет моего друга... давно тому назад. А в документе вышеназванном написано - Ислям.
Таким образом, вы теперь понимаете, что я имел в виду, когда задавал вопрос.
Салеев хитро улыбнулся сквозь амбразуру своих внешних очков (во время точной работы Славка надевает сразу обе пары) и ответил следующим образом:
- Слушай меня сюда, мой махонький птенчик. Пострадал я... на религиозной почве... Ещё в детстве. Не совсем, конечно, на религиозной... Но к тому близко. И к тому же, языческие обряды не последнюю роль в этой истории сыграли. Так что, к религии отношусь я с прохладцей, как январская вода к "моржам" в разгар православного Крещения.
Ты не смотри, что я зимой купаюсь по выходным, это не имеет ничего общего с церковными традициями. Исключительно для поднятия боевого духа, ёлки-иголки, и поддержания здоровья на должном уровне.
Что говоришь? Тебе историю подавай? Хорошо, слушай сюда, маленький любопытный друг, только без диктофона. Захочешь написать чего, по памяти восстанавливай. Сейчас у нас с тобой такой сезон в жизни настал, что тренировки ума только на пользу идут. А забудешь если, то я тебе повторю потом. Если сам припомню... шутка... её лобная доля, ёпырмай. Ничего пошутил, да? Без разгона хрен въедешь...
Так вот.
Во времена моих практически безмятежных школьных лет летние каникулы для родителей в многодетных семьях ставили одну и ту же, не всегда просто решаемую проблему, - куда отправить на отдых порядком уставших за учебный год школяров. На всех же пионерских лагерей не хватало, и брали туда в наше время за особые заслуги в учёбе, спорте, общественной работе. А если возрастом в пионеры не вышел, то и вовсе о лагере не мечтай. И куда бедному ребёнку на каникулы податься прикажете? Хорошо, если есть родственники где-нибудь подальше от пыльного города, поближе к природе с дикими малинниками и земляничными полянами, которые и Бергману не снились.
Мне, можно сказать, повезло. У моей мамы была сестра. Жила она совсем недалеко от Мелекесса (так в начале 60-ых годов назывался Димитровград), города некогда незаслуженно, а может быть, и заслуженно, обиженного императрицей Екатериной II-ой.
Матушка государыня во время своего путешествия в Тавриду останавливалась на моей родине. Не то, чтобы коней поменять, не то, чтобы заночевать по причине позднего времени. Легенда гласит следующее - оглядела Екатерина округу, губы скривила, сказала что-то жаргонное на немецком и добавила ещё татарское слово для убедительности. А уж молва народная своё дело сделала, будьте спокойны.
Название, говоришь, странное... Не без этого. Особенно, если его задом наперёд прочитать... да как раз на татарском языке. Понимаешь, о чём я? Ну вот, даже ты слышал кое-что из ненормативной лексики народов Поволжья.
Собственно, город-то наш был таким долгое время, что напоминал своим видом глухую провинцию ненавистного самодержавия. Вместо тротуаров везде (кроме, пожалуй, центра) прохудившиеся дощатые панели. Асфальт на дорогах - огромная редкость, всё больше мостовая... Нет, не из брусчатки. Обычный бутовый камень раскрошенный. Летом пыль, весной и осенью грязная жижа. А зимы-то снежной и нет почти. Одним словом - полный Мелекесс.
Но вернёмся к сути.
У мамы была родная сестра, которая жила неподалёку от живой незагаженной промышленными сбросами природы. Часа полтора-два на автобусе ехать до той татарской деревни, уютно возникающей в стекле ПАЗика среди буйной зелени. Ты верно угадал. Меня, как самого младшего, в пионерский лагерь не отправляли. Ездил я к тётке, начиная с первого класса. Сам добирался. Да, собственно, что там добираться-то... На автостанции меня отец сажал в автобус, а тётка потом встречала.
В тот год, когда произошли описываемые события, мне лет десять исполнилось. Это что получается? Точно, третий класс как раз закончил. Ещё год, и вот оно - начальное образование, можно сказать, в полном объёме. Взрослым себя ощущал, куда там иным-прочим!
От автобуса до тёткиного дома сам шёл. В руке чемоданчик фанерный, дерматином обшитый, знаешь, были такие: Верно-верно, небольшой чемоданчик, не как у дембелей. В тот бы, дембельский, я и сам целиком влез... да ещё место для небольшой дворняги осталось.
Так вот, иду с чемоданом. На голове картуз, на ногах сандалии. Чувствую себя настоящим полярником, вернувшимся с опасной зимовки откуда-нибудь с арктических островов, где полно моржей и белых медведей, как на фантике от шоколадных конфет, которые мы с мальчишками любили рассматривать в продуктовом магазине. Конфеты лежали на витрине. Долго лежали. Их никто не брал - больно уж дорого. А мне и в голову не приходило, чтобы помечтать, как бы я насладился шоколадом и вафельной начинкой (я тогда, впрочем, и не подозревал, что внутри конфеты могут быть ещё и вафли). Вот фантик - другое дело. Уж я бы нашёл ему применение... Но не сложилось. Когда хотелось, не вышло, а после уже и ни к чему. Так всегда в жизни: нечаянная радость приходит, когда её не ждёшь совсем, и не в коня корм...
Одним словом, не стану о детских мечтах тебе распространяться. Лучше рассказ продолжу.
Тётка встретила меня радушно, поставила на нехитрое довольствие, каким отличалась хрущёвская деревня, и отправила в люди - знакомиться с окружающим миром. В мире этом совсем не оказалось моих ровесников. Все пацаны года на четыре старше или на два-три младше. Девчонки-одногодки в той сельской местности, правда, имелись в наличии, но в тогдашнем моём возрасте это не тот контингент, с которым общаться хочется. Старшие сёстры дома настолько надоели, что ни о каких особах прекрасной половины человечества думать не хотелось. Так что пришлось мне решить для себя нелёгкую задачу: либо верховодить младшими мальчишками, либо пойти в адъютанты к старшим парням. Я на свою голову выбрал второй вариант, хотя поначалу эта дружба не предвещала ничего плохого.
Напротив тёткиного дома, через улицу и наискосок, стояло жилище Муси-бабая. Именно Муси, а не Мусы, как ты успел уже переиначить в своей голове, зашоренной традиционными заблуждениями. Муся-бабай был маме каким-то тоже родственником, правда, на более жидком киселе, чем родная сестра, моя, стало быть, тётка. Не могу точно вспомнить, кем же я ему приходился. Но то, что приходился, это точно.
Высоченный, широкий в кости и абсолютно гладко выбритый "под ноль", тогда он мне напоминал могучего дива из восточных сказок. А когда я посмотрел фильм "Белое солнце пустыни", то сразу понял, что Абдулла в исполнении Кахи Кавсадзе настолько походит на этого деревенского великана, что мне даже жутко сделалось. Бывает же такое сходство!
Муся-бабай иногда зазывал меня, пацана, к себе в гости на правах родственника, если его жена надумывала испечь что-нибудь вкусненькое в русской печи. И я обычно бежал к нему в дом с удовольствием, хотя поначалу немного опасался суровой внешности своего не то двоюродного, не то троюродного деда, а, может быть, даже и прадеда.
Мусю-бабая в деревне ещё называли Цыганом. Не просто так называли. Он и в самом деле долгое время, ещё до войны, промышлял конокрадством, но ни разу не был пойман. За это моего родича все жители уважали и здоровались первыми. Хотя, я могу и ошибаться относительно причины такого почитания, поскольку Цыгану в те времена уже было изрядно за шестьдесят. Что говорить, человек из 19-го века, ёпырмай.
Да, вот ещё что, у татар с малолетства воспитывается чувство уважения к старшим, так, быть может, именно это обстоятельство стало причиной повсеместного пиетета жителей деревни к Мусе-бабаю, а вовсе не его пропитанное вольным ветром и мятежным духом ночного ковыля прошлое.
Во время войны Цыган остепенился, был призван в армию. Воевал в разведке, ловко воруя тягловый скот из-под носа противника. И с немцами ему повоевать довелось и с самураями раскосыми в монгольских пустынях. Получил Цыган орден, несколько медалей и лёгкое ранение навылет. Ну, точно! В разведке же из деревни никто не воевал... Наверное... даже нет, не наверное... наверняка поэтому Мусю-бабая уважали, а не за его похождения по колхозным табунам.
Видишь, сколько версий перебрал, пока на правильной свой выбор не остановил. Вот она - память-то, сбоит временами.
Кстати, после победы, когда, как говорится "и на Тихом океане...", Цыган снова принялся за старое. Числился в колхозе счетоводом, а сам торговал на чёрном рынке крадеными жеребцами. Но возраст брал своё, и пришлось Мусе-бабаю осесть навсегда в деревне, женившись на своей старой зазнобе, абием (аби, абием в переводе с татарского - бабушка, прим. автора) Банат. Вернее, это мальчишкам она была бабушкой, а для Муся-бабая оставалась иртангэ шафекъ Банат (утрення заря Банат), йолдыз минем Банат (звезда моя, Банат).
Очень Цыган любил свою супругу, как сейчас понимаю. Ревновал жутко в молодые годы. Говорят, даже плёткой отхлестал из-за своей горлинки какого-то уполномоченного городского, во френче и с руководящими директивами в кожаной папочке. Хорошо, того уполномоченного через день арестовали за саботаж, а то бы Мусе-бабаю несдобровать.
И вот под старость лет бывший конокрад и отважный разведчик решил подумать о душе, о Всевышнем вспомнил. Начал Коран почитывать и примкнул к группе особо религиозных старушек, которые отправляли культовые обычаи ислама коллективным манером в дни больших праздников.
Как ты понимаешь, в начале шестидесятых ни о какой мечети в татарской деревне и речи быть не могло, поэтому молиться собирались у кого-нибудь дома, по очереди. А Муся-бабай, как только почувствовал тягу к сакральному, так сразу и предложил свою избу в качестве молельного храма на постоянной основе. Может, таким вот образом хотел побыстрей грехи перед аллахом искупить, а может быть, и просто широкая, сродни цыганской, душа не могла смириться, что нашествие верующих в часто небольшие домишки местных бабушек могут доставить им какое-то неудобство. А у Муси-бабая жильё огромное, хоть в футбол играй. Всех религиозных людей округи принять сможет, и тесно никому не покажется.
Так или иначе, все праздники, которые Коран предписывал проводить в молитвах, были у нас, мальчишек, перед глазами. Через улицу и немного наискосок.
Однажды летним вечером я играл со старшими пацанами в расшибалочку возле тёткиного дома. Мне невероятно везло, взрослые парни злились, но ничего с этим поделать не могли. А я уже представлял, что через недельку приеду в город и смогу купить в автомате газировки (хоть с газом, хоть без), сколько душа пожелает. Выигрыш предполагал и не такие расходы, но о покупке заветной конфеты с изображением белого медведя я мечтать не осмеливался.
И тут кому-то из взрослых парней, как я сейчас понимаю с высоты полученного опыта, пришла идея "отвлечь этого соплюна Славку" от игры, а то ведь так можно и последние штаны просадить. Вот один из обиженных мной игроков и говорит:
- Ну чё, пацаны, давайте шуганём богомольцев? Чтобы им мало не показалось... А то, видишь ли, прямо у нас под носом опиум для народа раскуривают. Видите, сколько их сегодня! Человек тридцать к Цыгану в дом притащилось, не меньше.
- А как шугануть-то? - заинтересовался я, совсем забыв об игре.
- Нет ничего проще. Сейчас мы идём в огород к твоей тётке. Там есть большая тыква. Она с краю растёт, её никто, поди, кроме нас-то, и не видел даже. Так что хозяйка и не хватится, а хватится, всё на алкаша Пашку свалить можно. Он и себя-то не помнит. Скажешь, что сам видел, как он возле вашего огорода крутился... если что. А мы потом подтвердим.
- А тыква зачем?
- Притащи, тогда покажем.
Точно, дорогой мой птенчик, очистили мы тыкву изнутри, днище ей отрезали ровненько, чтоб стоять могла, не шатаясь, а потом... да, потом - то самое, что в голливудских фильмах о Хэллоуине показывают. С одной только разницей. Американцы привыкли глаза и нос тыкве ножом вырезать, а местные пацаны откуда-то коловорот притащили и насверлили отверстий ровно столько, сколько посчитали необходимым. И рот щербатый, и нос, и глаза... всё круглое.
Ни о каком Хэллоуине мы, татарская ребятня, разумеется, слыхом не слыхивали. Так всё делали, по наитию. Или это американцы традицию у нас спионерили, пока весь цвет тимуровского движения по лагерям друг дружку ночью зубной пастой мазал...
Потом мы послушали, что в доме у Муси-бабая творится. Хоть и неверующие пацаны старшие были, но понимали чуть-чуть арабский (именно на этом языке ведётся служба у мусульман) и могли догадаться, когда закончится всё.
Ага, время ещё есть. Ставим тыкву на пенёк, который от старой берёзы остался прямо за калиткой во дворе у Муси-бабая. Внутрь - свечку зажженную, а сами старой фуфайкой тыкву прикрываем, чтобы никто с улицы раньше времени не приметил. Стемнело-то быстро, фонарей в деревне нет; огонёк далеко ж видать.
И вот слышим - голоса в доме усилились, в сени выходят молельщики. Ну, мы, недолго думая, фуфайку с тыквы сорвали и бегом за сарайку, что у тётки возле дома стояла. Носы и глаза только высунули, эффекта ждём от своей шутки.
И эффект был, смею тебя уверить. Такой эффект, что мы сами перепугались. Крики "О, шайтан!", "Хозар Ильяс, ярдем ит-эрга!", "Эжел мине кил-эрга!"* смешались в истошный выхлоп контуженного слона и привели в замешательство всех окрестных жителей. Не только верующих, между прочим. Мы с ребятами не стали дожидаться, чем закончится выступление татарского духовного хора имени не Турецкого, и разбежались по домам от греха подальше.
Следующим утром я проснулся, как ни в чём не бывало. События вчерашнего вечера с затаптывающими друг друга старушками стёрлись из памяти, будто ластиком. На душе было хорошо и покойно, ласковое, но не грозное солнце конца августа убаюкивало чувство опасности и зазывало поскорей выбежать во двор.
Я даже не обратил особого внимания, когда тётя спросила:
- Славка, где это ты вчера лазал, пострелёнок? Вон как рукав-то у тебя подран?
- Зацепился где-то, апа... не помню.
- Я тебе латку поставлю. Мама точно ругать будет. И-э-эх... сорванец. Никакого на тебя угомону нет. Хорошо, скоро в школу уже пойдёшь - там тебе учителя спуску-то не дадут.
Дело шло к обеду, когда я оказался неподалёку от дома Муси-бабая. Хозяин стоял возле калитки и чему-то загадочно улыбался. Потом Цыган поманил меня к себе своим корявым, как причудливый корешок, пальцем:
- Ислям, улым, киль али мында. Ислям, сынок, иди-ка сюда...
Я не стал дожидаться повторного приглашения, совершенно не думая ни о чём плохом, напрочь забыв вчерашнее приключение.
Муся-бабай, ласково посмотрел в мои глаза, а потом уставился на рукав рубашки, где весело сияла свежая тёткина латка. Потом он сказал:
- Ислям, мальчик, хочешь пирожки с творогом попробовать? Банат-аби испекла только что. Молоко парное... Пойдём?
И что тут сказать. Я так любил пирожки с творогом, что даже не стал возражать, хотя бы из приличия... один раз и сомневающимся голосом. Просто пошёл за Цыганом и всё.
Когда мы оказались в сенях, Муся-бабай закрыл дверь на крючок изнутри и протянул клок моей рубахи, на месте которого сейчас была заплата. Он только показал глазами на этот кусок материи, будто спрашивая: "Твоё?", и я сразу всё понял. Однако бежать было поздно и совершенно некуда.
Цыган снял со стены плеть, возможно, даже ту самую, которой однажды отходил уполномоченного из города, и два раза угостил меня по задней части крупа. Я кричал, как недостреленный заяц, мечась по сеням, словно юный Маугли, которого украли бандерлоги. Сейчас я понимаю, что Муся-бабай только обозначил удары, а тогда казалось, что он хочет буквально забить меня насмерть.
Не помню точно, как удалось мне бежать, настолько был подавлен ужасом. Скорее всего, сам Цыган выпустил меня, открыв крючок, напугавшись полученному воспитательному результату.
Вылетел я зарёванный к тёткиному дому, а там, на куче брёвен уже местные пацаны поджидают. Дотерпели, когда я подойду, и давай меня подзуживать: дескать, хочешь поквитаться, Славка? Тогда соверши своё героическое возмездие. Вот тебе молоток для этого. Специально припасли.
А план мести, что они мне предложили, был настолько по-иезуитски гнусным, что впору брать его на вооружение в специальные подразделения "преподлейшей мести" при президенте державы.
Но в тот момент обида душила меня и не давала поступить зрело... поступить по-мужски. Что ты хочешь, десять лет пацану. Очень сложно в таком возрасте удержаться от крайних мер.
Ага, о мести расскажу...
Муся-бабай после обеда имел сибаритскую привычку спать пару часиков, а потом гулять выходил. Моцион - дело важное. Особенно в зрелых годах, в каких находился мой крёстный-через плётку-папа. А ходил он по улице, хочется отметить, в калошах, причём в любой сезон года. Такая была деревенская мода в тех краях моего местами счастливого детства.
Что такое калоши для татарина? Тогда, во времена кукурузных мечтаний генерального секретаря КПСС, это самый главный предмет одежды в деревне. Уважающие себя татары просто обязаны носить калоши. Татарские калоши высокие, немного отличаются от традиционных. Их как правило надевают с вязанными высокими носками, почти гольфами, чаще всего из козьей шерсти. Может быть, знаешь?
Так вот, поддразниваемый старшими мальчишками дождался я того момента, когда Муся-бабай затихарится после обеда. Пацаны специально даже к раскрытому настежь окну подкрадывались, послушать, захрапел Цыган или нет. Так им хотелось совершить акт вопиющего хулиганства моими руками.
А я ничего не видел, не ощущал. Пепел Хэллоуина стучал в моём мальчишеском сердце. Подумать о возможных последствиях мне тогда и в голову не приходило. И вот я уже сижу на крыльце, где всякий татарин оставляет обувь летом, если нет дождя.
Старался вбивать гвозди потихоньку, чтобы, не дай бог, не разбудить Мусю-бабая. Но, думаю, помогал мне тогда не бог, а сам шайтан. Не проснулся Цыган, не услышал судьбоносный там-там молотка в моей гневной руке.
Выполнив предначертанное фатумом, я перебежал через улицу и уселся с мальчишками на завалинке. Играть ни во что не хотелось. Всем не терпелось узнать, что же выйдет из подлой шутки. Даже больше, чем вчера с тыквой и свечой, хотелось.
И вот из дверей показался бывший конокрад, бывший полковой разведчик, а ныне - жертва моей страшной мести, Муся-бабай.
Не стану смаковать подробности того, как Цыган летел с крыльца. Отмечу только, что полёт этот выглядел неожиданно красиво и светло... но ровно до той самой минуты, пока Муся-бабай не узнал о странной особенности закона всемирного тяготения разбивать человеческий нос о деревянные мостки, совсем недавно установленные самим пострадавшим, но для совершенно иных целей.
Крик Цыгана был страшен и печален. Минут пять он практически не шевелился, только посылая нецензурные мэссиджи будущим поколениям, живущим на нашей планете. Думаю, если бы их, эти послания, удалось зафиксировать на каком-нибудь носителе акустической информации, то не один нынешний НИИ сломал бы себе... нет, не нос, а голову над расшифровкой завещания Муся-бабая. Там в частности было и такое послание:
- Ананны! Урыс сикк кен!
Я бы не стал произносить такое при детях, ёлки-иголки!
Потом жертва прибитых калош (мужской род, единственное число; русский язык, 3 класс) кое-как пополз на крыльцо, зажимая рукой роскошно расквашенный нос. Мы с парнями сидели, как заворожённые, не проронив ни слова и не делая попыток ретироваться. А зря.
Недаром охотники говорят, что раненый зверь куда как опасней зверя здорового. Муся-бабай вновь показался на крыльце уже в совершенно новом обличье: без залитой кровью майки и с плёткой в руке. Той самой, с которой мне буквально сегодня довелось познакомиться накоротке.
Цыган был прекрасен с обнажённым волосатым торсом, красным, как знамя революции, носом и с оружием древних в мощной деснице. Бег его был стремителен и грозен, как сама неизбежность. Думаю, так, наверное, бегали по ещё тёпленькой Земле тираннозавры в поисках белковой травоядной добычи. И это в его-то почти семьдесят лет, да ещё и босиком.
Большие деревенские парни бегали быстро, и вскоре почти все они рассосались по заулочкам, а меня и ещё двоих Муся-бабай загнал в тупик. Впереди только высокий забор. Другого пути нет. Деревенским-то старшеклассникам что, они - лбы здоровые - любую корову могли покрыть без подставки... при желании. Махнули через препятствие и - только ветер в ушах.
А я бежал и не верил, что смогу перебраться на другую сторону. Туда, где свобода и где себя можно почувствовать свободным мустангом, а не колхозной клячей во власти плохо управляемого конюха... с плетью. Не верил-то, не верил, но перелетел через забор за милую душу. Как Валерий Брумель на Олимпиаде в Токио.
Муся-бабай, правда, в последний момент ещё разок успел меня зацепить... чисто символически. И всё... Вот она желанная победа! Оглянулся и затрепетал - там же почти два моих роста, а я его в один приём... Ничего себе!
Я и через три года с огромным трудом тот забор преодолевал. А в то лето влетел как торпеда. Да-а-а-... Такого Мусю-бабая нужно на Олимпиаду в качестве тренера послать для бегунов и прыгунов. Верно же говорю, ёлки-иголки. Этакий Карабас Барабас от государственного спорткомитета.
А что дальше было?
Пришёл я к тётке поздно вечером, опасаясь, что Цыган меня во дворе поджидает. А назавтра уехал рано утром первым же автобусом. Чуть свет вскочил, вещи в чемодан покидал и на автостанцию рванул. Тётя даже понять ничего не успела.
Два следующих лета в деревне не появлялся. Боялся, что Муся-бабай меня на азу по-татарски вмиг переведёт. Без специй. И фамилию не спросит.
И вот уже после окончания шестого класса, когда всё забылось, решился я и поехал в деревню к тётке. И в первый же день лоб в лоб столкнулся со своим крестником. История повторилась с пугающей точностью. Представляешь, стоит Муся-бабай у своей калитки. Пальцем подманивает.
- Ислям, улым, киль али мында.
Тут я уже решил стать фаталистом. Да и что толку от неизбежного бегать, я же мужчина, в конце концов. Пошёл. В сенях Муся-бабай усмехнулся и дверь на крючок закрыл. Посмотрел на меня вопросительно, дескать, боюсь я или нет. А потом сказал без предисловий, будто недавно прерванную беседу продолжил. Будто знали мы оба, о чём речь... Да, собственно, так оно и было. А произнес Муся-бабай следующее:
- Ты мне отомстил?
Я кивнул.
- Дай теперь и мне отомстить. Я хоть и старый, но мне тоже хочется.
Затем Цыган снял свою знаменитую плеть с гвоздя, сложил её пополам и обозначил удар, чувствительно, но не больно. А потом мы сидели с ним за столом и ели расстегаи с фаршем из бараньего желудка, испечённые в русской печке Банат-аби. Но это не главное. Главное то, что там ещё были пирожки с творогом, мои любимые. Очень вкусно. Я же их три года ждал.
Муся-бабай дожил до 102-ух лет, а умер по причине обширного инфаркта. Об этом я узнал от тёти, когда приезжал в Димитровград уже солидным человеком, и со взрослыми детьми.
И ещё я узнал вот что: умер Цыган за столом с кружкой пива в руке. Смерть достойная конокрада и разведчика, не так ли?
* - в переводе с татарского эти выражения означают примерно следующее: