В одной некогда могучей стране жил обычный, в общем-то, еврей. С виду ничем он от всех прочих евреев не отличался. Но это, если одетый. А приведи его, скажем, в Сандуны, тут сразу же и обнаружится нечто, что выделит парня из череды птенцов Моисеевых.
Не обрезан был наш Мойша, в этом дело. Родителям мальчика, как раз в решительный ритуальный момент операции "брит мила" сообщили, что в визе для выезда в Землю Обетованную семейству отказано. Бесповоротно. Навсегда.
У папы даже нож, который он стерилизовал в банке с уксусом, из рук выпал. И хватила отца кондрашка, после чего ни о каком переносе процедуры речи уже не шло. Сперва долго лечили папу от хандры и безразличия к жизни. Потом ещё дольше мама приходила в себя после исчезновения супруга с подвернувшейся красоткой из провинциального цирка.
Следы папины стаяли на следующий день, поскольку по законам жанра наступила озорная зеленоглазая весна. Больше Миша не видел своего родителя до самой зрелости. А о его, Мойши, ортодоксальном изъяне как-то само собой забылось. Парень рос, мужал и вскоре успешно окончил общеобразовательную школу имени первого партийного вождя.
Отдавать военный долг Родине Мише не хотелось, поэтому он, сложив вещички в фанерный чемодан, обтянутый дерматином подозрительной расцветки "тучи над Балтикой", засобирался в столичный город за знаниями.
Поступил Мойша в университет с первой попытки по протекции маминого хорошего знакомого, был поселен в общежитие, кровавое от разборок с дикими клопами, и начал постигать премудрости дипломатической карьеры.
Учился Михаил весело, с огоньком. Был лучшим на курсе. Никто не мог его заподозрить ни в каких тайных желаниях "сделать козу" своей стране, которая вскормила его молоком матери, слабоалкогольными напитками крымских виноградников и более калорийным нектаром разлива столичных ликёроводочных заводов.
Меж тем, наслушавшись на ночь сказок об отце-проповеднике, отбывшем в Синай, и образ родителя с ножом в памяти запечатлев, возжелал Миша стать НАСТОЯЩИМ евреем больше даже, чем членом партии. А что для этого необходимо? Правильно, необходим острый скальпель и какой-нибудь нелегальный хирург, который согласился бы проделать известную ритуальную манипуляцию.
Через знакомых, знакомыми со знакомыми дяди своей мамы Миша вышел на хирургического пенсионера, который "баловался" подпольными абортами и ритуальным членовредительством. Этот дедушка отечественной медицины и поныне бы оперировал в одной престижной клинике, да однажды прокололся сильно. Рассказал анекдот не в той компании, да, ещё и о "конторе".
Вызвали профессора на партсобрание и единогласно из партии-гегемона исключили. А уже вслед за тем и на пенсию тихонечко спровадили с мизерным вспомоществованием. Но профессор тужить и не думал; переключил свой талант на подпольную медицину. Теперь и на масло доходов хватать ему стало, а не только на хлеб с водой. Красота!
Созвонились. Договорились о сроках. И Миша появился в небольшой частном домике с палисадником и собачьей будкой у крыльца. В сенях целеустремлённого студента встретил старичок с пегими волосёнками на босой груди.
Первым делом Миша поинтересовался у хирурга, какой наркоз тот намерен использовать в процессе медицинской экзекуции, и услышал в ответ:
- Эка, чудило! Анестезию ему подавай. А где её взять на всех, милай? Тут у меня только для экстренных случаев. А тебе-то зачем? Всего три-четыре чика, и готово. Обойдёшься стаканом водки!
Старичок мерзко прыснул в кулак и пошёл мыть руки тёплой водой, которую ему согрела молчаливая ассистентка с глазами доброй коровы.
- А ты, парень, залуди дозу да на стол ложись, - сказал он удаляясь.
Миша махом выпил стакан отвратительно тёплой водки и принялся снимать брюки. Задеревеневшие пальцы не слушались, пуговицы не хотели расстёгиваться. Но он подгонял себя мысленно: "Я же ХОЧУ ЭТОГО! Сейчас свершится. Стоит немного потерпеть, и я стану одним из сынов великого народа ..."
Опьянение навалилось внезапно и тяжело. Было от чего: сегодня Миша ничего не ел с утра и переволновался здорово. Он не смог аккуратно повесить брюки на стул и просто бросил их на старенький продавленный диван, что стоял поодаль.
Нестерпимо тянуло в сон, но сдерживало необузданное желание взглянуть в глаза профессору перед тем, как принять на себя страдания древнего народа, сконцентрированные на кончике скальпеля.
Разбудил Мишу настойчивый окрик профессора:
- Эй, парень? Приступаю. Придётся немного потерпеть.
Студент с трудом приподнял веки, ему хотелось завыть и унести ноги подальше от садиста-хирурга. Миша напрягся, вскочил со стола и, схватив брюки, полетел к выходу. И только на троллейбусной остановке догадался натянуть их на себя. Во время позорной ретирады ему это просто не пришло в голову, поскольку пот струился по молодому сильному телу и не давал замёрзнуть.
Миша пришёл в себя уже ночью, когда был разбужен шумной компанией, подогретой возлияниями в ресторане "Охотник" близ речного вокзала. Соседи по комнате освободили Мойшу из плена видавшей ещё Ломоносова койки, налили кружку ароматного номерного портвейна, после чего убежали искать приключений на второй этаж. "К девкам пошли, - решил Миша. - А мне нельзя. Я сегодня струсил... Неужели так и не стану полноценным евреем?"
Заснул он быстро и увидел странный и очень реалистичный сон. К нему явился сам великий Бог Яхве в цветастой толстовке и седой окладистой бороде. Вседержитель присел на кровать и начал корить несостоявшегося иудея:
- Зачем ты, Мишаня, сбежал от профессора? Почему не довёл дело до КОНЦА? Как же мне тебя в рай определять, если ты необрезанный? По блату, брат, у нас не катит. А взяток я не беру, ибо есть у меня всё, что душе угодно, вплоть до инструмента хирургического.
Старик выпростал руки из карманов широких бермудов, и Миша разглядел в них синеватую сталь скальпеля и бутылочку с уксусом; попытался вскочить с кровати, но Яхве навалился на него всем телом, не давая двинуться.
- Решайся, парень! - громыхало возле уха оперным басом. - Не ты первый, не ты последний! Авось, удачно всё пройдет с Божьей... пардон, моей помощью.
Студент забился в истеричных попытках освободиться и... проснулся. Было холодно, под потолком блестел рефлектор огромной лампы. О, Господи! Операционная! Бежать, немедленно бежать! Миша вскочил со стола и, подхватив одежду с дивана, стремительно понёсся в переднюю.
Только на трамвайной остановке Миша сообразил натянуть на себя брюки. Во время бега это просто не приходило беглецу в голову, поскольку пот подогревал молодое сильное тело, не давая замёрзнуть.
Лишь ночью Миша пришёл в себя, когда его метания были прерваны шумной компанией, подогретой угощениями кафе "Метель" в центра города. Соседи быстро извлекли Мишкино тело из недр видавшей ещё Лавуазье кровати, налили ему кружку смрадного портвейна с гордым именем "Кавказ" на липкой этикетке, после чего убежали искать приключений на второй этаж. "Догоняться пошли, - сообразил Миша. - А я трусом оказался ... лучше умереть".
И тут Миша умер. Узкий туннель со светом в конце стремительно надвигался на него своей неизбежностью. "Всё точно, как в литературе, описывающей состояние клинической смерти", - невозмутимо фиксировал мозг. Миша вознёсся и увидел далеко внизу своё тело, свернувшееся калачиком под тонким байковым одеялом.
Впереди возникли белые двери с надписью "Стоп! Спецконтроль!" Миша готов был поклясться, что, кроме этих дверей, ничего вокруг не существовало. Ну, просто абсолютно. НИЧЕГО! Створки раскрылись, оттуда выглянула благообразная ангельская голова.
- Ты чьих, сынок, будешь? - спросила голова.
- Я Мойша... - начал было умерший студент, но гневный голос перебил его:
- Какой же ты Мойша-иудей! Ты Мишка-нехристь необрезанный. Ступай вниз, паршивая овца! Там твоё место.
Чудовищная сила подхватила бестелесный дух Миши и швырнула оземь.
Он открыл глаза и принялся ловить ощущение боли, идущее снизу. Над ним склонилось миловидное лицо молчаливой ассистентки, которая, наконец, произнесла первые слова за весь вечер:
- В себя приходит голубь наш, Яхве Борухович. Порядок.
В поле зрения возникла лысая голова профессора:
- Славно, брат. Теперь ты настоящий еврей.
Спустя две недели новообращённый Мойша защитился и получил место дипломатического клерка средней руки в МИДе. Он трудился честно и добросовестно с тайной надеждой, что когда-нибудь сможет попасть на родину предков. И пробил час - нашего героя откомандировали в дипломатическое представительство в Израиле.
Однажды, гуляя по Иерусалиму, Моисей Абрамович Штерн поймал себя на мысли, что, наконец-то, добился заветной цели. Говорят, что счастье только на пути к нему. А когда оно достигнуто, всё исчезает. Но ничего подобного - чувство невероятного удовлетворения никак не хотело покидать Мойшу...
И тут его остановил и поманил к себе пожилой мужчина, назвав по имени. Мойша с опаской взглянул на подозрительного человека, но тот, не давая опомниться, подошёл вплотную и сказал просто:
- Здравствуй, сынок. Я твой папа, Абрам Штерн.
Трудно передать эмоции, овладевшие Мойшей. Здесь и обида за то, что его бросили в детстве. И тёплые сыновние чувства, дремавшие в глубине души. И тихий экстаз всепрощения. Отец с сыном обнялись, после чего Абрам спросил в лоб:
- Надеюсь, ты стал настоящим иудеем, сынок?
Моисей кивнул утвердительно и начал взахлёб рассказывать отцу историю своего обращения. Отец неожиданно предложил:
- Отойдём в сторонку. Я хочу убедиться.
- Кругом люди, папа! - опешил сын.
- Ничего-ничего, я один укромный уголок знаю, - Абрам подхватил своё когда-то брошенное в провинции чадо под локоть и потащил в тень древней арки, где Мойше не осталось ничего иного, как приспустить штаны. Отец долго не поднимал глаза, а потом завопил:
- Мишка необрезанный! Обманул, стервец!
Мойша опустил взор и чуть не взвыл от удивления и ужаса. Он БЫЛ НЕ ОБРЕЗАН!
*
Миша открыл глаза и принялся ловить ощущение боли. Оно отсутствовало. Над ним склонилось смазливое лицо молчаливой ассистентки, которая, наконец, произнесла первые слова за вечер:
- В себя приходит голубок наш, Яхве Борухович. Дайте ему ещё стакан водки, чтоб не дёргался.
В поле зрения возникла лысая голова хирурга. Он улыбался приветливо и говорил:
В руке отца блеснул нож. Миша попытался вырваться, но железная хватка ледяных пальцев обездвижила плечи. Мойша дёрнулся из последних сил и побежал, придерживая брюки руками. Вслед ему кричала миловидная ассистентка:
- Водки-то не выпил!
Только на автобусной остановке Миша догадался застегнуть брюки. Во время быстрого бега, ему это просто не приходило в голову. Пот струился по немолодому телу и вызывал мерзкое ощущение беспомощности.
Под навесом возился палестинский парнишка, играя пакетом. С запада подходил автобус. С востока очень шумно приближался старичок-профессор с ассистенткой. Но этого Мойша уже не видел. Мальчишка не дождался скопления народа, и взрыв расколол небо, которое не замедлило рухнуть ему на голову... ... ночью, забившись в угол, Мойша приходил в себя. И тут его переживания были прерваны соседями, подогретыми напитками в ресторане "Небеса", который когда-то располагался в подгоревшей ныне телебашне. Они быстро выдрали рыдающего Михаила из недр видавшей саму Екатерину Дашкову койки, налили ему кружку "Перцовой" с лимонной корочкой, после чего поднялись лифтом на 7-ой этаж. "К узбекам пошли, за дурью, - понял Мойша. - Но мне ни к чему. Я оказался трусом... Лучше умереть".
Внезапно, излучая свет, в комнате возник Абрам Штерн, напоминающий Льва Толстого в период исхода из Ясной Поляны, и погрозил сыну сталью, обработанной чем-то едким...
Моисей Абрамович Штерн поспешил закрыть глаза, чтобы снова оказаться в домике с палисадником и собачьей будкой возле крыльца... Мечта всё никак не сбывалась... А, собственно, что толку в сбывшейся мечте?