Аннотация: Версия истории с рукописью 5-ой главы "Евгения Онегина", адаптированная под условия конкурса НН-2017
АВТОГРАФ*
Невидимкою луна. Мчатся тучи. Глаза закрываются сами собой. Лошади сыты, летят по накату столбовой дороги что есть сил. Только снежные искры вздымаются с новорожденных сугробов, обдавая ямщика весёлыми белыми хлопьями, и похож он, родимый, не на бородатого ухаря с большой дороги, а на огромный пельмень, у которого сквозь тонкий слой теста проглядывает мясистый фарш лица.
Летит четверик запряженных цугом лошадей по главной дороге империи. Уносным нету удержу, да и пара дышловых им под стать. Одно загляденье, а не повозка. Никаких денег не жалко, если ждут тебя в столице дела важные и приятностью отмеченные.
Кипенный морох уже почти не тает на дороге. Ранняя зима опустилась и, похоже, села основательно. Ах, скушно, Саша, скушно... И ещё чёртов зуб ноет, и чернила грязной изморозью стынут по стенкам пузырька в дорожном саквояже. Чернила - святое. Без них никуда. Вдруг, какая сказка в голову втемяшится или строка изрядная. Жаль вот только - перьев с собой не захватил, в спешке собираясь.
"Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна... Непременно запишу на станции... Впрочем, что-то напоминает. Жуковский? ПОлно! Это ж моё. Точно моё, давеча ещё будто кто нашёптывал. Потом дрёма нахлынула, накатила тёплой волной, опутала, в свои сети ласковые прибрала.
Надобно запомнить строчку, чай, на дороге не валяется... Летит над нею, будто бес. Точно, так и назову потом - "Бесы". Вот уже и дымок над рощей показался - скоро ям почтовый. Там лошадей новых дадут, возницу сменят и - снова в путь. Пе-ре-кла-ды-вать станут.
До самого Петербурга без остановок. Теперь и по ночам ездить стали, всё посветлей при раннем-то снеге. К утру до заставы доберёмся. А там уже прямиком к Плетнёву, к Петру Александровичу, благодетелю. Поболтать, помыться и - до издателя отправляться. Дело - прежде всего, а уж дружеский обед с лафитом на вечер оставить можно. Обещал Петенька, что "Северные Цветы" Дельвиговские пятую главу "Онегина" сразу в набор отправят. Хорошо бы".
Хороша нынче дорога от Москвы до Петербурга. Ровнёхонька. Вьются тучи, невидимкою... Никакой луны за ними не рассмотреть... А ведь полнолуние нынче.
Александр Сергеевич задремал, укутанный шубой с оторочкой из полярной лисицы-песца. От монотонности езды и звука колокольчиков поддужных глаза сами закрываются. Да ещё и пригрелся. Тепло-о-о.
Вот и станция. Ямщик уже приладился перекладывать лошадей, чтоб следом принимающий от него эстафету смог быстро заменить их новой четвёркой свежих. Чего ж не переложить, коли оплачено. Примороженные колокольцы-бубенчики под дугой откликались низким простуженным звоном на каждое движение возницы. Совсем как бубенец-глухарь. Пушкин сладко потянулся и бодрым ужиком выскользнул из-под тёплой хламиды. Теперь бы не озябнуть, пока до двора постоялого домчишься.
*
Александр Сергеевич закусывал в романтичной рассеянности суточными щами, что подали к столу вместе с пирогом, начинённым зайчатиной; солёными груздями и пшенной кашей, залитой топлёным молоком с рыжеватым париком чуть пригоревшей пенки по ободу фарфоровой миски прусского завода "Tettau", основанного ещё при Фридрихе Великом. Пища простая, но сытная, для организма весьма изрядная. А вот миска фарфоровая, видать, трофейная, времён Семилетней войны. Такую покупать навряд ли б и стали - не по доходам расход.
Пушкин углубился в мечтания, представляя, как зайдёт в гости к Петруше Плетнёву, побеседует за чаркой доброго грога с дороги о том, как идут переговоры с издателем, с типографией. Нет-нет, только с дороги чарку, а потом до вечера - ни-ни! О судьбах русской словесности тоже разговор будет, не без того - Плетнёв эрудит, каких мало, у него есть чему поучиться, век живи... И всё-таки основное - издание 5-ой главы отдельной книгой.
Пятая часть романа в стихах "Евгений Онегин", надобно сказать получилась знатная. Деревенская глава, где именье Лариных представлено точнёхонько таким, как и Тригорское. А сёстры Татьяна и Ольга... списаны с сестёр же Осиповых. Характеры? Цельные! Истинные русские барышни, не смазливые субтильные дурочки, каких много при дворе. Настоящие! Кровь с молоком! Только немного суеверные. Но право слово же, в том большой беды нет. Молодые ещё девицы, мнительные, в свет ни разу не выезжали. С них станется. Да и кто сейчас не суеверен-то, покажите?!
В сенях раздался топот и сдержанное реготанье мужиков. Погомонили, снег с себя метёлкой-голиком обмахнули и внутрь станции вошли, поклониться не забывши.
- Пора, барин, лошади накормлены, разогретые стоят. Как бы не застудить... - обратился к Александру Сергеевичу один из вошедших, по-видимому, возница.
В спешке Пушкин не успел записать ни словечка из того, что ему в голову пришло в первой половине пути. Ничего - пару строк запомнить можно. Такое не забывается...
Снег белеет по обочинам, дорога накатана. Хоть и ночь почти, а видать хорошо. Мчатся тучи, вьются тучи... Невидимкою... Будто сани сами мелодию исполняют.
Стоп. А если всё же попробовать записать? Прямо во время езды. Перо-то на станции прихвачено. Чернила отогреть можно. Что ж, вполне резонно. Хоть волноваться не придётся, что забудутся строки. Так-так, где-то здесь была бумага...
Подождите, а рукопись? Куда девалась рукопись "Онегина"? Нет её нигде! Потерял! А почему, собственно, потерял? Оставил. Точно, просматривал черновики романа на почтовой станции... потом позвали во двор, мол, дилижанс в путь-дорожку снаряжён... Хотел перевязать бумаги да в саквояж убрать. Тут почтмейстер явился некстати с паспортом прогонным. На крыльцо вышли, а рукопись на столе осталась.
- Стой! Поворачивай обратно, любезный!
- Что случилось, барин? - глаза возницы с трудом продирали корку наледи на встревоженной красномордости. Лошади, разгорячённые скорой ездой, только-только нашедшие свой ритм, недовольно храпели. - Как это ворочАться, барин? У меня тут ещё два мешка с письмами. Первостатейной срочности, по иноземному департаменту... почта дипломатическая. Как же так? Нельзя-с. Через сутки надобно доставить.
- Ничего, брат. Недалеко же отъехали. Вернёшь меня на станцию. Бумаги мои найдём и - снова в путь. К утру до другой станции поспеем. А к обеду - и до заставы Петербургской. Решай быстрей. Я вот тебе и пятиалтынный дам - на, возьми. И поворачивай быстрей, а то, гляди-ка, уже волки в поле показались. Нельзя нам стоять.
- То не волки, барин. Люди сказывают, что будто бы появился в наших краях антихрист с телом человека и головой волчьей, конец света предрекал вскорости.
- Поехали-поехали, родной. Время дорого. А конец света? Сколько раз его уже кликуши предсказывали... И два мешка писем у тебя. Какой может быть конец света, когда Петербург без корреспонденции остаётся!
- Это - да. Письма надобно в срок! Н-но, мёртвые! Чего встали?! Ворочаемся!
Кони, почуяв, что их повернули к жилью - в тепло, мчались, что есть духу. Только ветер в висках у ямщика, только сквозняки по карете. И получаса не прошло, как в навалившейся, будто медведь-шатун, темноте показались огни почтовой станции.
Пушкин влетел на порог, чуть не сшибив офицера императорской фельдъегерской службы при полном форменном облачении и с саблей на боку. Что-то в облике военного показалось Александру Сергеевичу подозрительным, но желание побыстрей найти рукопись не отвлекло его внимания от этой задачи. Он только успел подумать: "Ещё один путешественник летит в ночь-полночь по государственной надобности!"
*
Искали все. Впереди носился почтовый начальник в заляпанном восковыми пятнами и следами работы личинок платяной моли гарусовом сюртуке. Он бестолково суетился и подгонял своих людишек визгливым базарным голосом.
- Где записки, черти? Сознавайтесь! Вернёте - прощу, не стану драть на дровотне. Мало того - барин полтину дать обещался. Говорите, коли знаете!
- Не погубите-с, барин! Отец родной, не погубите-с! Не видали мы рукописи, как Бог свят, истинный крест православный-с!
- Кто со стола убирал? Позвать немедля!
Прибежала неопрятная старуха в кацавейке, обильно линяющей не то кроликом, не то кошкой.
- Отвечай их благородию, старая, не видала ль бумаг?
- Ой, Святые угодники, были тута какие-то записи. Только я их собрать решила да в контору снесть, тут уж их офицерское превосходительство, господин фельдъегерь ко мне подошли. Говорят, мол, давай, старая перечница, немедля все бумаги, забытые путником. Вдруг в них крамола таится. Я ему - нельзя, господин вернуться могут. А они мне строго так - дескать, не тваво ума дело, дурища неотёсанная!
Станционный начальник, сообразив, что искать боле ничего не надобно, быстро ходил от стола к столу и гасил свечи, пока освещать унылость пространства ни остался один огарок, напоминающий сточенный фаллический символ народов крайнего севера.
У Пушкина всё внутри опустилось - эх, чёрт, не судьба! Где теперь того офицера искать? Его и след давно простыл, пока они по станции обыск учиняли всем миром, а в журнале гостевом - никаких записей: ни фамилии, ни чина, ни звания. Этим господам всё дозволено. Им и лошадей лучших да в первую очередь. Хотя, постойте - у фельдъегеря же мундир с малиновым нагрудником, и султан роскошный на каске, похожий на волчий хвост и пахнущий диким зверем, попавшим в дождь. Преображенец, не иначе.
- Всё образуется, сударь мой, - успокаивал почтмейстер. - Офицер - не иголка. А пока отдохните, сделайте милость - на вас же лица нет! Куда вам в ночь-то ехать, всё одно - не догоните!
"А и верно. Останусь, - решил Пушкин. - Утро вечера, как говорится. Главное - не терять надежду".
- Дайте мне номер на постой, - вымолвил поэт, - да чаю с вареньем малиновым, ситного хлеба, да свечей поболе. Чтоб до утра хватило - не люблю я в темноте засыпать, а пуще того - средь ночи просыпаться. Да водки французской не забудьте. Есть у вас?
Почтмейстер вмиг растворил свои мясистые ляжки, затянутые в заплатанные рейтузы, среди таинственных причудливых теней, создаваемых на потолке единственным свечным огарком, налитым тёмно-жёлтой дородностью, как созревший пшеничный колос после Ильина дня где-нибудь на Тамбовщине.
*
Поднявшись наверх, в гостевой номер, Александр Сергеевич, не раздеваясь, принялся мерить шагами небольшую комнату. Не находил себе места - потеря удручала!
- Эй, человек, коньяку мне! Живо! - Обжигающая влага пришлась весьма кстати, подействовав мгновенно. - Ступай себе, да передай начальнику, чтоб велел к шести часам лошадей закладывать. В Петербург поеду. А до того времени - не беспокоить меня!
- Слушаю-с!
Пушкин остался один, зажёг три свечи, принесённые начальником станции, скинул верхнюю одежду и принялся за скромный ужин путника, который не хочет простудиться в дороге.
Теперь спать, чтоб не думать о плохом.
Мысли путались, возникая из памяти лениво, ковыляя по сознанию, будто примороженные бойцы Наполеоновской гвардии по старой Смоленской дороге. Медвежья шкура, брошенная поверх пухового одеяла заботливой женой почтмейстера, оказалась весьма кстати. Пушкин согрелся, закрыл глаза...
Вдруг отчётливо пахнуло диким зверем, и мир провалился куда-то под ноги.
*
Пушкин с огромным трудом продрал глаза. Обнаружил себя лежащим в крайне неудобной позе: на боку с поднятыми вверх ногами. "Это карета перевернулась", - сообразил Пушкин, протискиваясь в полуоткрытую дверь.
Выбрался в сугроб - хлипкий, неокрепший, пополам с землёй. Мигом всю одежду угваздал. Ямщика нигде не видать. Верно, посчитал, что барин мёртв, отвязал лошадей и уехал. Да-а... нет же. Нет! Вот чёрт! Лежит бедолага в снегу с проломленной головой, не дышит. Слетел с козел - о сосну насмерть ударился. А вот и бревно, на которое сани налетели. Будто кто специально на дорогу вытащил да снегом присыпал, чтоб не видно... Повозку перевернуло, постромки порвались, лошади - врассыпную.
И вот что странно, если б здесь разбоем озоровали, то непременно бы ограбили, раздели до белья. А так - даже к карете не подходили, следов нет. Выходит - не лихие люди бревно поперёк дороги выложили. А кто ж тогда? Бесы! Бе-е-сы?
Чур меня, чур меня, чур! Матерь Пресвятая Богородица, спаси и помилуй. Знаю, грешен. Отмолю, искуплю! Не оставь одного, помоги, согрей своим участием! Научи, как быть! Отведи беду, коль нечистый крутит!
Никого вокруг не видать, только ветер начинает позёмок от наката отрывать ледяными клубками - вьюга зреет. До тепла бы добраться, а там видно будет. Голова кружилась, подташнивало. Пушкин достал из кареты самое необходимое и отправился в путь.
Минуло четверть часа. Александр Сергеевич начал согреваться от быстроты собственных движений. Вновь приобрели чувствительность пальцы на ногах, спина перестала соприкасаться с ледяным панцирем рубахи, а, наоборот, пропитала её потом, и теперь казалось, что внутри шинели находится какой-то отдельный от зимы оазис благословенного тепла.
Впереди из сугробов неожиданно проклюнулось нечто, напоминающее охотничью избу. Стояло строение чуть в стороне от дороги. "Там, верно, кто-то должен жить", - решил Пушкин, ощутив ноздрями еле различимый запах дыма.
Дверь в избе оказалась незапертой. Пушкин прошёл внутрь, ожидая увидеть хозяев, но никто на оклик не отозвался. Русская печь истово пожирала смоляные поленья, часть из которых, ещё не успела толком познакомиться с пламенем. Поэта бросило в жар...
Скинув шинель на лавку, Александр Сергеевич присел к столу и... через минуту уже спал, положив голову на руки.
Ему снилось...
...что-то из 5-ой главы "Онегина". Где сам Пушкин, а не Татьяна Ларина бежит, спасается от медведя... По мосткам через ручей, чуть не поскользнувшись в быстрый поток. И вот - избушка. За столом сидят странные существа, похожие на нечистых в лубочном исполнении. Тихонько Пушкин отворил дверь, и потому никто его появления не заметил.
А были среди присутствующих настолько жуткие экземпляры, что не в сказке сказать: пёсьи рыла с кабаньими пятаками, бородатые бородавчатые старухи с ужасающим оскалом жёлтых клыков, бесхвостый кот-кугуар, голова которого напоминала человечью, но без ушей и на длинной, будто у жирафа шее. Скелет, принадлежащий некогда взрослому мужчине, украшала ослиная голова.
Нечисть играла в карты... Господи, да на кону же кости. Настоящие! Человеческие! Вой и ор стоял такой, что ушам было больно. Верещали и лезли в драку по каждому незначительному поводу.
И вот по избе пробежал шёпот:
- Он пришёл!
Александр Сергеевич ощутил чьё-то горячее дыхание в затылок. Да, горячее, но не только. Зловонное. Страшное.
Пушкин в ужасе оглянулся и увидел давешнего фельдъегеря. Только вместо лица - маска не то волка, не то собаки. А на голове каска офицера Преображенского полка с роскошным султаном грязно-серого цвета.
Гость заорал:
- Как ты смел, ничтожный, прийти сюда?! Кто ты, самозванец?!
Чудища в комнате зарычали, зашипели, завыли, засопели, зачавкали, заскрипели, заблажили и ринулись к Пушкину. Тот потянулся к маске двойника и сорвал её. Лицо незнакомца украшали неправдоподобно большие веки и пустые глазницы под ними.
Поэт ещё успел осознать сей факт, прежде чем его растерзала смердящая бесовская толпа.
*
Разбудил Пушкина звук со двора. Он поднял голову и увидел, что раздет и лежит в кровати. Стойте-стойте, не было в избе никакой кровати. Одна лавка, стол да пара табуретов. Ещё кадка в углу и сундук с тяжёлой крышкой и коваными углами.
Александр Сергеевич огляделся. Понятно теперь - он же находится на почтовой станции, и - что самое скверное! - рукопись утеряна. А крушение на дороге? Приснилось, пригрезилось? Удивительно, как всё выглядело реально, словно морок кто-то напустил.
Где шинель? В ногах брошена, будто в спешке.
Вот оно! Не пригрезилось! Так и есть - вся заляпанная шинель... И бок ноет, и руки в синяках, будто и в самом деле переворачивался вместе с каретой.
Не поддаваться, не верить! Наваждение это! Надобно покрутить головой интенсивно и... полстакана коньяку. Уф-ф-фф... Где-то был лимон. Вот теперь всё должно встать на свои места. Вот теперь.
И точно - никаких синяков, шинель чистая. При-гре-зилось, Саша, привиделось. Но... стоп! Что за каска с султаном? Да не с султаном - хвостом волчьим? Свят-свят, показалось. Всего лишь почтовый кот учёный в ногах пристроился. Вот бестия!
Погодите, а тут же ещё сундук - совсем как во сне. Пушкин вскочил на ноги и босиком подошёл к этой махине с крышкой, напоминающей щит средневековых витязей. Не там ли рукопись? Хотя... с чего бы вдруг, если всё наяву? А если сейчас не явь, только сон... сон во сне?
Сундук оказался полным восковыми свечами, а сверху - что-то напоминающее гобелен, и на нём не то вышито тонкой нитью, не то нанесено диковинными красками изображение твари с волчьей головой... Тело похоже на человеческое... Де-мон? Волколак! Демон Вассаго! Откуда он знает это имя?
Пушкин взглянул на стол. Там тоже должны быть свечи. Горящие или прогоревшие, числом - три. Нет. Пуста столешница. Так это не почтовая станция, хотя и похоже? Она приснилась? А его нашли в избушке и привезли сюда, когда кибитка перевернулась неподалёку от Михайловского на лесной дороге?
Следует сосредоточиться и понять главное.
Свечи! Они были точно. Освещали комнату почтового яма, предназначенную для приезжих, когда путник ложился. Может быть, прогорели, а прислуга убрала застывший причудливым манером воск, пока постоялец спал?
Пушкин вновь поворотился в сторону шинели. Туда, где она только что лежала. Её не оказалось... Где?!
Шинель висела на вешалке при входе, там, куда накануне вечером он сам её и вздернул, а не валялась в ногах кровати. Неужто наваждение закончилось, Матушка Пресвятая Богородица?
И вдруг за спиной у окна что-то полыхнуло, будто ухнула петарда на празднике в Летнем дворце. Быстрый поворот, и вот Пушкин уже сделал шаг навстречу неизвестности.
Свечи на столе потухли - чёрт возьми, получается, они всё-таки были; мало того - только что горели?! - и в окно сделалось явственно видно, как огромная, в полнеба, полная луна освободилась из плена полуночных туч, хотя буквально только что казалось, будто на дворе раннее утро. Нависшую тревожную тишину беспокоил лишь дикий зверь в дальнем лесу, пытаясь вступить в диалог с широкоскулым заспанным светилом ночи, монотонно подвывая в его сторону. Дворовые псы не отвечали, видать, привыкли.
По'лно, Саша... Это всего только видение. По'лно? Полно... луние! Вот в чём дело! Пушкин ещё раз выглянул в окно и обнаружил, что во дворе сидит злая взлохмаченная собака чёрного окраса - о, Боже мой! - в подряснике и скуфейке. Будто церковный служка... Или на дворе вовсе не собака, а какое-то другое существо?
И оно кого-то напоминает.
Точно, того самого офицера фельдъегерской службы, с которым в дверях столкнулся, когда с полпути вернулся на станцию в надежде рукопись отыскать.
Александр Сергеевич ощутил, что ступни и лодыжки буквально заледенели. Он взглянул вниз, ожидая обнаружить продуваемый сквозняками плотно сплочённый сосновый пол, а увидел край стола и собственные пальцы ног, выглядывающие из-под одеяла. Поэт лежал в кровати! Вертикальный мир опрокинулся относительно озадаченного постояльца почтовой станции. Пушкин мог поклясться, что ещё секунду назад был у окна. А тут такой конфуз. Опять сон? Постойте, причём здесь сон - он же определённо не мог заснуть, стоя с ледяными ногами у окна, а потом просто дойти до кровати, не открывая глаз!
Надобно расслабиться и попробовать снова отправиться в гости к Морфею, а то подобным манером недолго и разума лишиться.
Александр Сергеевич хотел было позвать прислугу - для обретения уверенности, что с ним всё в порядке. Колокольчик издал жалобный звук, напоминающий плач младенца, и...
И...
...лунный свет залил всю комнату равномерно, будто кто-то невидимый раздвинул драпировку над театральными подмостками по сигналу антрепренёра. Хотя не было никаких занавесок и раньше, а вот такой устойчивой яркости не ощущалось. Пушкин даже привстал от неожиданности на постели, а потом позвонил снова.
Но никто не поспешил прийти на его зов. За окном сверкнула молния, и послышался отдалённый раскат грома. И это среди зимы!
Сделалось жутко и тревожно. Пушкин позвонил ещё раз.
- Хватит, милый Александр Сергеевич, шуметь. Всех мышей распугаете, кто ж вам тогда рукопись сыщет, а? Молчите? Удивлены? Не пугайтесь, пусть всё окажется лишь вашим видением.
- Вы кто? И почему позволили себе войти ко мне без стука? Я на службе его величества состою...
- Да знаем-знаем, какой вы, милостивый государь, служака! Покровительство император обещал, а чина так и не′ дал! Уже двадцать восемь, а вы даже не камер-юнкер. Прозябаете... в таких-то солидных летах.
Кто я? Зовут меня Васс... Вассаргин Нил Орестович. Демо...Член Британского Королевского Географического Общества. Действительный тайный советник департамента Сыска и Находок Российской империи. И прочая...
Александру Сергеевичу показалось, что видел он совсем недавно эти насмешливые лукавые глаза, больше похожие на звериные, нежели на человеческие. Постойте-постойте, уж не тот ли это офицер, с которым в дверях судьба столкнула? Нет... Преображенец, вроде бы, помоложе выглядел. А сей господин... будто отец того фельдъегеря. Чудны дела твои, Господи!
Или... Во сне "Татьяны Лариной", когда он маску-то с незнакомца сорвал. Вот-вот, сон во сне. То же лицо, только там бельма были вместо зрачков...
- И да, и нет, дорогой мой Александр Сергеевич, - будто угадав мысленные сомнения Пушкина, заговорил человек, уютно устроившийся на краю кровати. Я и тот, и другой. Вместе с тем, я никто из них. Это всего лишь фантомы, которыми я могу управлять, менять им форму и даже черты характера. Так уж повелось издревле, хе-хе.
- Вы... Вы... с нечистыми знаетесь? Или же сам... Вы - демон?
- В некотором роде, если угодно. Только представления сии о мироустройстве давно и безнадёжно устарели. Да и гуманитарный склад ума, которым вы обладаете - в данном конкретном случае не лучший советчик.
Скажем, что вы, мон шер, знаете о науках естественных? Не трудитесь отвечать, мне ведомы ваши лицейские успехи... э-э-э... в данной области. Мы все учились понемногу, хе-хе. Естествознание вашему интеллекту не показано - всё равно вы не сумеете запомнить ни единой формулы. Зато легко сможете произвести какие-то невидимые миру метафорические параллели и преспокойно восстановить то, что иные таланты не смогут воссоздать никогда.
- В том числе и свою рукопись? Вы намекаете, что мне её следует переписать наново? Сначала надежду дарите, ваше сиятельство, когда на помощь мышей намекаете, а потом сами же её и отнимаете. Нехорошо.
- И опять, любезный Александр Сергеевич, вы всё неверно трактуете. Действительно, речь о восстановлении утраченного фрагмента вашего романа пойдёт. Но я предложу вам совершенно иной способ, о нём поговорим немного позже. А пока - смотрите!
Внезапно комната преобразилась. Дальняя стена в ней завибрировала бесшумно, покрылась волнами ряби и... пропала. На её месте будто выросло другое помещение... Словно бы сцена без кулис...
...а там, как в театре китайских теней, только объёмно и чётко, будто в жизни... происходило нечто...
Пушкин потерял дар речи, с удивлением и некоторым страхом всматриваясь в открывшееся новое око, проецирующее из иного мира. В том мире был виден растопленный камин, который чадил сизым дымом. Однако запаху от дыма, невесомо забирающегося под самый потолок, не имелось вовсе, словно и не угар от чадящих поленьев шёл, а эфир струился, подкрашенный каким-нибудь ловким фейерверкером. Лицом к очагу и спиной к Пушкину сидел господин в странном одеянии, по-видимому, иностранец, поскольку на Руси такого точно не носят: укороченный сюртук, рубаха с немыслимо длинным воротом, кусок чёрной материи поверх - обмотан вокруг шеи, и подобие мужицких штанов вместо лосин или рейтуз, только уже и изящней.
Человек бросал скомканные листы в камин. Бумага вспыхивала ярким пламенем, но отчего-то не горела...
- Эх, Михаил Афанасьевич, Михаил Афанасьевич, - сетовал некто незримый со знакомыми интонациями. - Сколько же раз вам говорить - рукописи не горят... даже когда сгорают физически. Уж вы-то могли бы, наконец, определиться! Ведь современник Вернадскому Владимиру Ивановичу, слава... э-э-э... Создателю! Неужли, ничего о ноосфере не слыхивали, голуба моя?
В темноте отчётливо прорисовывался силуэт говорящего, пеняющего "господину у камина" на его непонятливость. И тут Александр Сергеевич с удивлением констатировал, что с оратором он и сам недавно общался. Только как ночной гость сумел перенестись ПО ТУ СТОРОНУ, не производя никаких движений и преспокойно оставаясь рядом с ним?
- Вы не таращитесь так, дорогой мой. ТАМ тоже я. Только фантом, а здесь - настоящий. Нельзя мне одновременно в одних и тех же пространственно-временных координатах находиться, оттого и фантомы появляются. Впрочем, вам до конца всё равно не понять. Лучше, душа Александр Сергеевич, послушайте разговор, какой наблюдаете на галосфероидном зерцале.
Пушкин с трудом сдерживал нервную дрожь, но отчётливо понял - в этих обстоятельствах лучше всего подчиниться демону... Да, точно, демону. Никакое Вассаргин не сиятельство, а нечисть, ловко принимающая любую личину, оборони, Господи, от лукавого, к греху нас толкающа, да непотребствам наущаша!
- Клянусь Соломоном! - вскричал Вассаго ПО ТУ СТОРОНУ. - Вы струсили! Ах, сафьяновый вы мой, не стоит мне рассказывать, что никто ваш роман не напечатает. Ай-ай-ай, вы же прекрасно понимаете, о чём речь веду. Вот именно - за границей будут рады издать, если преподнести материал как следует, с соответствующими комментариями. А вы испугались - рукопись вот сжигаете!
Вассаго красовался на фоне пылающего камина, походя на заправского беса, хозяйничающего в преисподней. Он прохаживался вдоль вибрирующего водораздела между мирами. Фалды фрака развевались раздвоенным змеиным языком, временами напоминая причудливый хвост.
- Хорошо, вы говорите, мол, не горят рукописи. А как же быть со вторым томом "Мёртвых душ"? - спросил "господин у камина".
- А вы сами-то видели сеанс этой литературной пиромании? А может быть, и вовсе не было никакого второго тома, Гоголь просто придумал его. Написал кое-какие наброски, а дальше кишка тонка оказалась.
И не смотрите на меня, как солдат на вошь - так оно всё и обстоит, как я здесь изложил. А вы говорите, мол, Гоголь... Враки-с.
Тут первый Вассаргин щёлкнул пальцами, и стена вновь восстановилась в гостевом номере, затянувшись мгновенно. Никого, вроде, и не было вовсе в помещении ещё секунду назад.
- Зачастую мир умозрительного влияет на реальность больше самой реальности... - произнёс ночной гость тоном, не терпящим возражений. Даже тараканы перестали шуршать за комодом от его тона.
- Как вы это проделали? - спросил Александр Сергеевич, примерно представляя себе ответ. - Кто вы? Ответьте прямо: демон, бес, ангел, посланник Господа, Создателя нашего... сам Сатана, наконец?
- Кто я, да кто я. Мелочи, как раз не существенно. Скажу одно: я тот, кто помогал сыграть Николо Паганини на одной струне. Я тот самый, кто палил костры с еретиками в Толедо и учил Торквемаду петь пионерские песни. Я - тот, кто наводил стрелу Вильгельма Телля при помощи датчика тепловых излучений, кто знакомил Казанову с дамами, влияя на них телепатическими средствами. Ни одна из прелестных особ не отказала Джакомо! Этим горжусь. Я - существо, не давшее Веничке Ерофееву загнуться раньше времени в электричке Владимирского направления!
Я - тот, кто облучал... пардон, обучал Марию Склодовскую-Кюри управлению "невидимыми лучами герра Рентгена", знакомил со свойствами полония и радия, наивно полагая, что человечество станет лучше от полученных знаний. Я - тот, кому царь Соломон, великий повелитель демонов и победитель Китовраса, доверял самое тайное и позволил нанести на свою ЧАШУ четырёхмерные координаты пространства-времени.
Вы хотите знать о Создателе? Так я заставлю вас удивиться. Какой же ОН создатель, если сам сотворен был силою человеческого воображения! И мы тоже - и ангелы, и демоны. Мы также порождение коллективного человеческого разума.
Мысль материальна, куртуазный вы мой Александр Сергеевич. И не просто материальна, но и способна создавать вещественные объекты, которые, сами творения вашей человеческой мысли, тоже могут созидать силою интеллекта. Вы, люди, делаете это неосознанно, а мы творим то, что пожелаем, только нематериальное... умозрительное... вот беда. Осязаемое, физическое не про нашу честь. Только видения, миражи.
Но мы нетленны и хотим большего... И для того, чтобы воспользоваться своими возможностями, соединив их с мыслями людей, мы, чистые и нечистые, привлекаем смертных для воплощения своих затей.
Бессмертным же нельзя самостоятельно вмешиваться в трёхмерные процессы людей. Наблюдать - сколько угодно, а вмешиваться не получается. Подобный трюк умел делать лишь царь Соломон, которому я служил в образе демона Вассаго. Но он очень щепетильно соблюдал табу на внесение изменений в трёхмерности из четырёхмерного пространства. И нам, демонам, спуску не давал - держал в узде при помощи древних заклинаний.
Знаете, порой и обычное наблюдение за миром смертных очень интересно. Именно созерцая, я и узнал содержимое вашей рукописи. Да-да, милостивый государь, через плечо вам порой заглядывал. А потом ещё текст, тот, что в вашей рукописи в будущем, ВАШЕМ, человеческом будущем, читал. Разницу видел. Небольшую, но разницу.
- Господин Вассаргин, вы хотите сказать, что можете вернуться на сутки назад и забрать у меня тогдашнего рукопись пятой главы с тем, чтобы доставить её прямо сюда?
- Нет, мой дорогой. Совсем уж просто не получится. Мне самому никак невозможно. Табу. Я уже объяснял...
- Разумеется, разумеется. Не вы, а этот ваш... офицер-преображенец.
- Преображенец - лишь мой фантом. До него был другой курьер - кто-то из демонов пошалить измыслил, послав человека за бумагами. - Вассаго незаметно для Пушкина скрестил за спиной указательный и средний пальцы на обеих руках. - Теперь спрячет в надёжном месте, чтобы лет, этак, двести пролежала рукопись и не попортилась нимало.
- А зачем?
- Видать, чтоб потом бесценный автограф обменять на что-нибудь...
- На душу?
- Вполне возможно.
- А вы мне поможете всё вернуть без потерь?
- Не так всё тривиально, мой милый... Ну, допустим, заберет кто-то из мною зомбированных ваши бумаги, принесёт сюда. А дальше начнётся что-то непонятное. Подумайте, Александр Сергеевич, хорошенечко. Есть одна рукопись у нас, но есть и другая, которую забрал офицер. Но как он мог забрать то, что взяли ДО НЕГО? Не мог... Но, тем не менее - рукопись у него... парадокс? Парадокс! И в этой связи неизвестно, как поведёт себя система (сиречь - мироздание наше) на переходе из одного состояния в другое.
Говоря коротко, не вдаваясь в подробности процесса, скажу только - напрямую перемещать физические предметы мы не станем, душа моя, дабы не разрушить заведённый порядок, в котором существуем.
Так что поступим мы с вами, милейший Александр Сергеевич, совершенно иначе. Что называется, без каких-либо переносов материальных объектов через четырёхмерное пространство.
Вдруг нечистый резко сменил тон, в голосе его послышались деловые нотки, отчего Пушкин немедленно напрягся.
- А теперь - к делу, любезный мой Александр Сергеевич. Скажите мне, готовы вы заплатить самой своею жизнью за эту рукопись? Только подумайте хорошо.
- Да... если буду уверен, что допишу роман до конца и стану потом первым поэтом Российской империи.
- Хм, смело! Очень даже. Бьёт вас, мой милый, жизнь, да не учит ничему. Надеюсь, вы понимаете, с кем имеете дело, мой отважный поэт? Я обладаю очень большими возможностями. Мне дозволено то, что разрешено очень узкому кругу демонов.
- Понимаю. Только душу продать не могу.
- Что ж, тем лучше. Будем вести разговор более предметно. Не нужна мне ваша бессмертная душа, хотя и очень знатная добыча. Этим добром можно и в другом месте разжиться. А что у нас? Так-так... 72 месяца, бонус - Болдинская осень 1830-го года. За минусом комиссионных... А потом уже, как водится, не в нашей власти.
А далее Вассаргин говорил что-то уж совсем непонятное: о какой-то дуэли на Чёрной речке, о пистолетах от Лепажа с серебряной инкрустацией, о проникающем ранении в брюшную полость...
- Давайте вернёмся, Нил Орестович, к вопросу возвращения рукописи пятой главы. Её у вас нет, но вы можете каким-то образом вернуть содержимое, то есть сам текст, правильно?
- Верно-верно. Только не спрашивайте меня ничего о подробностях. Почему да отчего именно так. Всё равно не поймёте деталей, а с ума свихнуться можно будет за милую душу. Поступим следующим образом... Слухи ходят, Александр Сергеевич, о редкой памяти брата вашего. Вот и не станем молве той перечить. Наоборот, потрафим Льву Сергеевичу, дадим ему возможность в веках прославиться. Это он вашу рукопись по памяти и восстановит. Как вам? На мой взгляд, очень даже неплохо.
- Да как же возможно, позвольте? Лёвушка всего один раз и слышал-то. Я ему сам читал. Но вокруг народу было преизрядно: вино пили, разговаривали... Да ещё и перебрали тогда немного. А в рукописи, почитай, почти шестьсот строк. Как тут запомнить? Невозможно, Нил Орестович. Только расстраиваете меня еще сильнее, батюшка. Нехорошо.
- Не кручиньтесь, дражайший мой Александр Сергеевич, техническую сторону вопроса беру на себя. Где там братец ваш нынче служить изволит? На Кавказе? В Эривани квартирует. Так и не мешкайте, письмо ему пишите. На обстоятельства посетуйте, которые не позволили вам рукопись в Петербург довезти. Глядишь, всё и сладится. Да не зыркайте на меня пронзительно своим эфиопским глазом! Точно, всё хорошо будет. Клянусь семенем годовалого дракона-индиго!
"Дорогой, родимый брат мой Лёвушка..." Фу, сроду этого завзятого гулёну, любителя выпить, повесу не называл подобным-то манером... А, вот и к завтраку зовут. Успел как раз письмо закончить. Теперь - собрать вещи и вниз. Посмотреть - ничего не оставил ли часом. Присесть на дорожку с саквояжем в ногах... Удивительная всё же сия гостевая комната. Вот и стена, на которой видение было. Ничем от прочих стен не отличается, а взглянешь на неё - жутко делается! И демон, на волка похожий, видать, приснился. Но совет неплохой дал. А вдруг...
*
Юнкер Нижегородского драгунского полка, принимающего участие в войне с Персией за влияние в регионе и присоединение Эриванского ханства к Российской империи, Лев Сергеевич Пушкин привечал в доме гостя. Незваного гостя полуношного, назвавшегося Нилом Орестовичем, действительным тайным советником, хозяин даже не успел остановить в дверях - настолько тот был напорист и уверен в себе. Сразу изложил суть своего визита.
Рассказал о каком-то письме, которое должно прийти от Александра, и что именно нужно будет на него ответить.
Нил Орестович чувствовал себя вольно, нимало не стесняясь. Уселся на оттоманку, накрытую роскошным ковром ручной работы, и говорил что-то весьма игриво, но сменил тон на более официальный, едва заметив, что действия Льва Сергеевича по поискам письменных принадлежностей увенчались успехом.
- Однако к делу! Смотрю, бумаги у вас вполне хватает, чтобы всё уместить. Приступим, помолясь, как говорится в русских селениях.
А дальше началось испытание. До самого утра Лев Сергеевич записывал пятую главу романа "Евгений Онегин", диктуемую гостем с какой-то книжицы.
Ночной посетитель тщательно скрывал ото Льва Сергеевича обложку, но один раз неловко дёрнул затёкшей кистью, и Пушкину удалось прочитать. Что-то вроде "Хрестоматия для 9-ых клас...". Там было ещё что-то написано, но Лев Сергеевич уже ничего не видел, поскольку Вассаргин крутил у него перед носом указательным перстом и говорил, словно нарезал слова от неприятного вида фразы-колбасы:
- Вот ведь как-с, милостивый государь, я к вам со всей душой, а вы подсматривать удумали! Будто мизерабль какой! Придётся после хорошенечко ваши мозги-то промыть, батенька мой.
С третьими петухами исчезает лишь литературная нечисть, а действительные тайные советники, пусть и подложные - никогда. Нил Орестович покрутил головой, отчего-то временами напоминающей волчью, и спросил:
- И как, Лев Сергеевич, переписать изволили? Что ж - славно! Так-так, я просил вас несколько исправлений сделать, зачеркнуть кое-что. Для правдоподобия, говорю же вам. И гению нашему - импульс вдохновения... Новые рифмы, новые образы...
Да и оригинал, автограф гения, что называется, отличный от первого издания, дорогого стоит... Это, знаете, собственно, теоретические рассуждения. Впрочем, вам знать абсолютно ни к чему... Вы считаете, наоборот - важно для вас? Хорошо, поговорим после. Да-да, именно о бессмертии, о цене его.
Давайте поглядим, что у нас получилось. Прелестно, право слово, прелестно! И, что характерно, неточности имеются. Вот это место мне особенно нравится. Ай, да Лёва, ай, да... хотя, конечно, пустое. Вам не к лицу морщинить лицо, да и Болдино не для вас на Руси выстроено.
Вассаргин сделал паузу, глотнул разок-другой, припав к принесённой с собой фляге в форме черепахи, затем, выпустив три вокальных булькающих ноты из области диафрагмы, продолжил:
- Так о чём вы поговорить хотели, душа моя, Лев Сергеевич? О бессмертии? Душа, бессмертная душа - за автограф самого Пушкина, плюс бессмертие тела. Обмен совсем даже неплохой, как считаете? Да вы быстро учитесь, мой яхонтовый, в отличие от гениального братца! Впрочем, suum cuique**, как говорили латиняне.
Все останутся довольны, даже не извольте сомневаться, Лев Сергеевич. У нас без обмана.
*
"К двухсотлетию со дня дуэли Александра Пушкина с Дантесом Жоржем Шарлем состоялся специализированный аукцион Сотбис, посвящённый раритетным артефактам, связанным с жизнью и гибелью великого поэта.
Главной сенсацией торгов стало появление в числе лотов автографа рукописной версии пятой главы романа в стихах "Евгений Онегин". Ранее этот автограф считался безвозвратно утраченным поздней осенью 1827-го года на одной из почтовых станций между Москвой и Санкт-Петербургом. Оригинальный текст был позднее восстановлен по памяти братом поэта Львом Сергеевичем Пушкиным, а рукописный автограф автора объявился спустя почти двести десять лет.
Владелец лота виконт Leon-Serge Cannon, по слухам - пролежавший длительное время в летаргическом анабиозе, в результате торгов попал в первую сотню богатейших людей королевства, как пишет журнал "Forbes". Знатоки физиономисты обращают внимание на портретное сходство нувориша с младшим братом классика русской поэзии".
* АВТОГРАФ - греч. αυτός-γράφω - собственноручное письмо. Первоначально автографом называлась оригинальная рукопись самого автора;
** suum cuique (лат.) - всякому своё, каждому по заслугам.