Чваков Димыч. Притча о необрезанном еврее

ПРИТЧА О НЕОБРЕЗАННОМ ЕВРЕЕ

В одной малозначительной, по последним данным ЮНЕСКО, стране жил-поживал себе обычный еврей. Хотя, вероятно, я поспешил, назвав его обычным. Посудите сами. С виду герой наш ничем от всех прочих евреев не отличался. Но это, если в одежде. А вот, к примеру, приведи его в Сандуны или сауну, скажем, финскую, - тут сразу же и обнаружится нечто, что выделит нашего героя из череды добропорядочных детей Моисеевых.

Не обрезан был наш Мойша, вот в чём дело. Вы спросите, да как такое могло случиться, если закон для всех евреев один? Об этом достоверно никому не известно, кроме добропорядочного бога Яхве. Но он с нами своим сокровенным знанием поделиться вряд ли пожелает. Поэтому рискну предположить, что сей выдающийся факт, факт необрезания, случился по какому-то недосмотру родительскому. Им, родителям Мойши, как раз в этот решительный и ритуальный момент обрезания сына сообщили, что в визе в Землю Обетованную семейству отказано. Отказано бесповоротно и навсегда.

У папы нож, который он так долго стерилизовал в банке с уксусом, даже из рук выпал. И хватила его кондрашка, после чего ни о какой процедуре обрезания речи уже не шло. Маленький Мойша тогда ничего не понял за малостью лет, о чём впоследствии пожалел не раз. Жизнь, в принципе, продолжалась. Но продолжалась как-то кособоко и сумятливо. Сначала долго лечили папу от хандры и безразличия к жизни. Потом ещё дольше мама приходила в себя после того, как супруг ушёл от неё в святые места пешком с подвернувшейся красоткой из провинциального ресторана "ЯтЪ".

Следы папины стаяли на следующий день, поскольку по законам жанра наступила озорная зеленоглазая весна. Больше Мойша не видел своего родителя до глубокой зрелости. Про его, Мойши, изъян как-то само собой забылось. Мальчишка и не подозревал, что он не имеет право называть себя настоящим иудеем. Неведение Мойши продолжалось ещё и потому, что он с мамой переселился в другой провинциальный город, где с обрезанием вообще никто не сталкивался лоб в лоб, наивно полагая, что это какой-то малозначительный обряд камлающих мясников, связанный с закалыванием свиньи. Но, тем не менее, мальчишки во дворе дразнили маленького Мойшу какой-то странной считалочкой:

"Маразм крепчал, и танки наши быстры,

И лётчики отважества полны.

Идут вперёд еврейские танкисты,

А перед боем делают в штаны..."

Никто из дразнивших не понимал толком, о чём идёт речь в этой обидной считалке. Причём здесь какой-то маразм? И что это, вообще, такое? Имя или ещё что? Таким образом, в общем-то, Мойша не особо переживал относительно своего происхождении. А мальчишки, скорее всего, напевали ему недобрую частушку не по злобе, а просто из озорства, свойственного каждому в таком возрасте.

Дни шли чередой один за другим. Мойша рос, мужал и вскоре успешно окончил общеобразовательную школу имени первого партийного деятеля государства. Пора было подумать о том, что делать дальше в этой жизни. Отдавать долг Родине в танковых или, каких, иных войсках Мойше совсем не хотелось, поэтому он, сложив вещички в фанерный чемодан, обтянутый дерматином подозрительной расцветки "тучи над Балтикой", засобирался в столичный город за знаниями. Может, и не столичный то был город, точно никому не известно. Но факт тот, что высшие учебные заведения в этом населённом пункте не считались чем-то диковинным.

Мойша поступил в местный университет с первой попытки, был поселен в общежитие, кровавое от разборок с дикими клопами, и начал постигать премудрости дипломатической карьеры. Что вы, что вы, совсем я не фантазирую. Понятно, конечно, что евреев в те далёкие времена на эту специальность принимали только по эксклюзивному звонку из партийного аппарата. А где же тот благодетель, который мог посодействовать мальчишке из бедной семьи? Не было такого. Верно всё это. Но не забывайте, что в стране существовал один очень специализированный орден (называемый шёпотом в тиши коммунальных кухонь "органами"), которому всё тайное было доподлинно известно. Служивые люди из этого заведения быстро установили, что Мойшу нельзя считать полноценным иудеем по ИЗВЕСТНОЙ причине. Мало ли, что в паспорте пишут в пятой графе! Одним словом, наш это еврей, не обрезанный! Добро на поступление в ВУЗ было получено, а, уж, знаниями Мойша буквально был переполнен. Впрочем, и не ведал парень ничего о той закулисной борьбе, которая и решила его судьбу.

Учился Михаил (так теперь величали его преподаватели) весело, с огоньком. С лёгкостью сдавал коллоквиумы и экзамены. Прослыл одним из самых лучших на курсе. Никто не мог его заподозрить ни в каких тайных, а, тем более, явных желаниях "сделать козу" своей стране, которая вскормила его молоком матери, слабоалкогольными напитками крымских виноградников и более калорийными напитками столичных (или, может быть, не очень) ликёроводочных заводов.

А, меж тем, какая-то червоточинка разъедала студента изнутри, мешала слушать лекции и пользоваться благосклонностью прелестниц, какими полны были злачные заведения любого (и даже не столичного) города в той самой (тогда ещё довольно многозначительной) стране. Мойша и сам не мог объяснить, что тянуло его к изучению древней прародины, славящейся своими апельсиновыми рощами и целебными грязями. Вероятнее всего, кровь предков брала своё. Перед самой защитой дипломной работы на шестом курсе Мойша, можно сказать, проникся идеями иудаизма и возжелал больше всего на свете стать НАСТОЯЩИМ евреем. А что для этого необходимо? Правильно, необходим острый скальпель и какой-нибудь нелегальный хирург, который согласился бы проделать известную манипуляцию с Мойшиными принадлежностями.

Что удивительно, тот самый орден, благодаря которому Мойша поступил в университет, теперь незримо стоял у него на пути. Ибо операции подобного рода были вне закона. Но молодость и целеустремлённость сделали своё дело. Через знакомых, знакомыми со знакомыми дяди своей мамы Миша вышел на одного хирургического пенсионера, который "баловался" подпольными абортами. А тому, кто с абортами справляется на славу, тому и с крайней плотью расправиться за милую душу. Миша немного опасался, что операция чревата будет всякого рода сложностями, ввиду преклонного возраста рекомендованного старичка-хирурга, но его уверили, что бывшее медицинское светило имеет достаточно твёрдую руку и не подведёт в тяжёлую минуту расставания студента с частью своего "я".

Он, этот дедушка отечественной медицины, и поныне бы оперировал в одной престижной клинике, да однажды прокололся сильно. Рассказал анекдот про упомянутый мной орден не в той компании, да, ещё и с "картинками". Ну, какой уважающий себя орган государственный (наполовину невидимый по причине глубокого забуривания) станет такое надругательство над собой терпеть, скажите на милость? Вот и этот не стал.

Вызвали профессора на партсобрание и единогласно из партии-гегемона исключили. А уже вслед за этим и на пенсию тихонечко спровадили с мизерным вспомоществованием от державы. Знай, мол, холоп, на кого хайло разевать. Тут поневоле озлобишься на такое государственное устройство и примешься лишать министерство обороны потенциального "пушечного мяса" посредством абортации подпольной. Да, и на масло гонораров теперь хватать стало профессору, а не только на хлеб с водой. Кругом выгода.

Вскоре после того, как наш студент, наконец, нашёл нужного ему медицинского специалиста, на окраине (столичного, а, возможно, и нет) города Миша должен был превратиться в полноценного Мойшу. Происходило всё в небольшом частном домике с палисадником и собачьей будкой у крыльца.

В сенях целеустремлённого студента встретил неказистый старичок с пегими волосёнками на босой груди. Голова же его отливала ничем не засорённой слоновой костью в лучах заходящего щербатого солнца. Слегка подёрнутое муаром из фабричной трубы светило словно ухмылялось Мише. Знай, дескать, парень, понимаю я, ЧТО ты там задумал такое незаконное. В сообщники наглое солнце напрашивалось. Но не надолго его внимательному взору вперяться студенту в душу. Темнеть начинало споро и внезапно, как обычно в это предснежное время года.

Прошли в операционную. На удивление она оказалась в довольно стерильном состоянии. Запахи лекарственных препаратов будоражили воображение студента и заставляли вибрировать его неокрепшую душу. Первым делом Миша поинтересовался у старичка, каким наркозом тот намерен пользоваться в процессе медицинской экзекуции. В ответ он услышал такую отповедь:

- Ишь, чего удумал! Анестезию ему подавай. А где взять её на всех, милай? Тут всё у меня под расчёт всё предусмотрено. Для женщин, в ситуацию неприятную попавших. А тебе-то чего? Всего-то три-четыре чика, и, вот вам, пожалуйста, новый поборник пророка Моисея готов в лучшем виде. Обойдёшься и стаканом водки. Экономика должна быть экономной, сам понять должен. Мне тут сказали, что ты же почти выпускник университета. Неужто вам на лекциях про экономику ничего не говорили?

Старичок мерзко кашлянул и пошёл мыть руки тёплой водой, которую ему согрела молчаливая ассистентка с глазами доброй коровы.

- А ты, сынок, глотни пока вот. Да, и на стол ложись, - сказал он удаляясь.

Миша одним махом заглотил стакан отвратительной тёплой водки и принялся снимать брюки. Задеревеневшие пальцы не слушались его, пуговицы не хотели расстёгиваться. Но он подгонял себя мысленно: "Я же сам хотел! Нет, не хотел. ХОЧУ ЭТОГО! Сейчас свершится. Стоит немного потерпеть, и я стану одним из сынов великого народа. По настоящему стану. И духовно и плотски. Сейчас, сейчас. Вот уже и пуговицы поддаются..."

Опьянение навалилось внезапно и тяжело. Нельзя сказать, чтобы Миша не привык пить такими дозами. В студенческих общежитиях и почище бывало. Просто сегодня он ничего не ел с самого утра, да, тут ещё и переволновался здорово. Он не смог аккуратно повесить брюки на стул и просто распростёр их бесформенной массой на стареньком продавленном диване, что стоял поодаль. Когда Миша стыдливо (так ему казалось) стягивал трусы, то не удержался на ногах и шмякнулся на пол. Хорошо, головой ни обо что не ударился.

Из соседнего помещения донёсся смешок профессора сквозь звуки жидкости, омывающей его старческие, но всё ещё крепкие руки хирурга-надомника:

- Ты, того, парень. Мне там мебель не поломай. Ложись уже и угомонись. Я скоро.

Слух Мишин обострился настолько, что начал отчётливо различать все шорохи, доносившиеся из соседней комнаты. Плескание воды, скорее, напоминало не мытьё рук, а купание красного коня. Почему всё-таки красного, а не, скажем, синего в зелёных яблочках? Ах, да, такую картину, про красного коня, Миша видел в музее.

Он с трудом взгромоздился на операционный стол, вероятно списанный в каком-то лечебном учреждении и купленный пенсионером от хирургии у алчного завхоза за бутылку "Столичной". Стол так и вцепился в Мишу неестественно прохладной массой, придавил к своему плоскому животу из смеси медицинской нержавейки с пластиком и не хотел отпускать. Глаза у парня слипались, тело покрылось пупырышками, по спине сновали знобкие "мураши". И только последнее обстоятельство не давало студенту заснуть. А, впрочем, может быть, ещё желание посмотреть в глаза профессору перед тем, как принять на себя все страдания еврейского народа, сконцентрированные на кончике скальпеля.

А, кстати, где же он, этот скальпель? Миша с трудом приподнял голову и на медицинской тележке увидел ЕГО. В лучах искусственного освещения сталь не блестела. Но Миша очень живо представил себе, как ритуальный медицинский инструмент засверкал бы в солнечных лучах в летний японский полдень наподобие самурайского меча для сепуки. Так, чтобы глазам становилось невыносимо смотреть. От этого сделалось страшно и паскудно. И куда только желание подвергнуть себя процедуре обрезания исчезло? Что я здесь делаю? Зачем это мне? Может быть, когда-нибудь позже? Но чувство долга и рассосавшаяся в организме водка не позволяли парню немедленно позорно бежать с операционного стола. "Лучше просто закрыть глаза и не думать об остром ноже", - решил он и провалился в тяжёлый сон.

Разбудил Мишу настойчивый окрик старичка-профессора:

- Готов, парень? Приступаю. Придётся немного потерпеть.

Студент с трудом приподнял веки, примерно так, как артиллеристы снимают промёрзшие влажные чехлы с орудий после морозной ночи. Захотелось выть и уносить ноги, что было сил, лишь бы подальше от садиста-хирурга. Миша напрягся, вскочил со стола и, схватив, скомканные на диване брюки, помчался к выходу. По пути он чуть не снёс молчаливую ассистентку, заставив её, наконец, произнести гортанное "О-о-о-хх!"

Только на автобусной остановке Миша догадался натянуть на себя ту часть туалета, которая скрыла бы трусы от любопытных взоров совершенно посторонних людей. Во время бега, сопровождаемого весёлым лаем окрестных псов, ему это просто не приходило в голову, поскольку пот струился по молодому сильному телу и не давал замёрзнуть.

Уже ближе к ночи, забившись под одеяло, Миша начал приходить в себя. Но тут его переживания были прерваны шумной компанией соседей по комнате. Они ввалились весёлой толпой, подогретой впечатлениями и угощениями ресторана "Охотничий", что расположен неподалёку от речного вокзала. Соседи быстро извлекли рефлексирующее Мишино тело из недр видавшей ещё Ломоносова кровати и налили ему кружку ароматного портвейна за номером 33. После чего убежали искать приключений на второй этаж. "К девкам пошли, - подумал Миша. - Я бы тоже. Но мне нельзя. Я сегодня оказался трусом и слабовольным поцом. Неужели я так и не стану полноценным евреем?"

Заснул он быстро и увидел волшебный и, в то же время, очень реальный сон. К нему явился сам великий Бог Яхве в цветастой толстовке и седой окладистой бороде. Матёрый старик присел к Мише на кровать и начал незлобиво корить несостоявшегося иудея.

- И что же ты, Мишаня, сбежал от профессора? Почему не довёл дело до КОНЦА?" - ласково шептал Яхве.

При последних словах он слегка хохотнул (смешливый оказался), а потом продолжил:

- Как же мне тебя в рай определять, если ты необрезанный? По блату, брат, у нас не катит. Взяток я тоже не беру, ибо есть у меня всё, что только душе угодно, вплоть до инструмента хирургического.

Старик вытащил руки из карманов просторных бермудов, и Миша разглядел в них синеватую грозную сталь скальпеля и бутылочку с перекисью водорода. Он попытался вскочить с кровати, но Яхве навалился на него всем своим мощным телом и не давал пошевелиться.

- Решайся, парень! - громыхал он где-то возле уха оперным басом. - Не ты первый, не ты последний! Авось, удачно всё пройдет с Божьей... пардон, моей помощью.

Студент забился в истеричных попытках освободиться и ... проснулся. Было холодно спине, под потолком блестел рефлектор огромной лампы. О, Господи! Операционная! Бежать, немедленно бежать! Миша вскочил с ПРОЗЕКТОРСКОГО стола (господи, как он не понял этого раньше?!) и, подхватив одежду с дивана, стремительным ураганом понёсся в переднюю. По пути он чуть не сшиб молчаливую ассистентку, заставив её, наконец, произнести визгливое "И-э-э-хх!" Только на трамвайной остановке Миша догадался натянуть на себя брюки. Во время бега, сопровождаемого задорным лаем окрестных собак, это просто не приходило беглецу в голову, поскольку пот струился по его молодому сильному телу, не давая замёрзнуть.

Только поздним вечером, забившись под одеяло, Миша начал приходить в себя. Но тут его переживания были прерваны шумной компанией соседей по комнате. Они ввалились весёлой толпой, подогретой впечатлениями и угощениями кафе "Метелица", располагавшегося неподалёку от городского центра. Соседи быстро извлекли подрагивающее мелкой дрожью Мишино тело из недр видавшей ещё Лавуазье койки и налили ему кружку дешёвого вонючего портвейна с гордым именем "Кавказ" на липкой этикетке. После чего убежали искать приключений на второй этаж. "Догоняться пошли, - догадался Миша. - Я бы тоже пошёл. Но мне ни к чему. Я сегодня оказался трусом и слабовольным поцом. Неужели я так и не стану полноценным евреем? Лучше умереть".

На этом месте своих размышлений Миша действительно умер. Узкий и вязкий туннель с блистающим в конце светом стремительно надвигался на него своей неизбежностью. "Всё точно так, как сказано в специальной литературе, описывающей состояние клинической смерти", - невозмутимо констатировал мозг. Миша вознёсся и видел своё свернувшееся калачиком тело под тонким байковым одеялом где-то далеко внизу. Выглядело это тело очень неестественным, как кукла би-ба-бо, которую отшвырнул в сторону неряшливый хозяин.

Сделалось невероятно жалко себя. Размышления прервало внезапное появление идеально белых дверей с надписью "Посторонним вход воспрещён!" Миша готов был поклясться, что, кроме этих дверей ничего вокруг не было. Ну, просто абсолютно. НИЧЕГО! Створки раскрылись, и оттуда выглянула благообразная ангельская голова. По глазам угадывалось, что она здесь за главного. Миша предположил, что это апостол Пётр и принялся лихорадочно вспоминать, как нужно себя вести с распорядителем райских врат. Пётр до конца так и не материализовался. Казалось, что его светлое лицо с обязательным атрибутом ушей, просунутое в приоткрытые двери, отдельное существо.

- Ты чьих, сынок будешь? - спросила голова.

- Я Мойша... - начал было умерший студент, но Пётр закричал гневно:

- Какой же ты Мойша-иудей! Ты Мишка-нехристь необрезанный. Внизу твоё место. Ступай туда, паршивая овца!

Какая-то невидимая неведомая сила подхватила бестелесный дух Миши, и бросила его вниз. Перед взором студента замелькали разноцветные пятна, как в калейдоскопе...

* * *

Он знал, что его зовут Сеня Бабурин, и что он бабуин, хотя себя не видел и не ощущал. Ещё ему было известно немного из справочной информации по среде обитания... Ареалу обитания, как сказал бы какой-нибудь хорошо воспитанный биолог из числа лордов или обычных академиков. Странно... Обычный бабуин с первоначальным запасом знаний по биологии... Но оставим это для досужих рассуждений генетиков за кружкой модифицированного кофе где-нибудь среди рисовых полей Бангкокщины...

Сначала перед его взором возникали странные картинки, как кадры из фильма. Будто бы молодой парень ложился на стол, напоминающий операционный. Потом этот же парень стремглав нёсся по улице незнакомого и явно северо-восточного городишки, в котором, в отличие от любого населённого пункта по берегам Красного моря, было довольно прохладно. Сеня никогда в жизни не видел снега, но почему-то догадался, что с неба в этом сне падал именно он. Белый, пушистый и обжигающе холодный, как коктейльный стакан, извлечённый из морозильной камеры. Опять парадокс - бабуин, знакомый с устройством холодильной установки, хоть и в общих чертах...

Картинки менялись со стробоскопической быстротой. Парень, седобородый старик в косоворотке, белоснежные врата с говорящей головой. Потом блеск сверкающей стали и затемнение. Впечатление было такое, что киноплёнку порезали на куски, а потом неправильно склеили. Попав в затемнённую область своего человеческого, а отнюдь не обезьяньего, сна, Сеня попробовал ощутить себя целиком, напрягая ту или иную группу мышц. Это ему плохо удавалось. Но всё-таки удавалось. Он не мог только сконцентрировать внимание на своём хвосте. Мышцы не подчинялись Сене. Он не способен был управлять собственным хвостом совершенно. Для бабуина нет ничего огорчительней, право. Это ещё сэр Чарльз Дарвин заметил в одном из писем к любимой супруге.

Сеня решил было что ВСЁ КОНЧЕНО, что во сне его посетил настоящий человеческий "Кондратий", но тут же с ним приключились некоторые метаморфозы. Не понятно, по каким признакам, Бабурин догадался, что теперь он никакой не бабуин, а обычная дворняга. Дворняга БЕЗ ХВОСТА. Какая-то чужая, нездешняя память наполнила Сенин мозг, и он вспомнил, что лишился своего прекрасного продолжения позвоночника в неравной схватке с отвратительным бульдогом.

Собачье Сенино тело лежало в реденькой тени старинного города, от мостовой которого доносился еле различимый запах сандалий римских легионеров. А микроскопические крошки эбенового дерева, из которого делали много веков назад обода для колесниц армии Александра Великого, до сих пор покалывали чувствительные ворсинки в собачьем носу. Сеня вдыхал запах человеческой истории, но не испытывал ничего особенного. Исключительно отвращение к жаре, желание насытить свой порядком пустынный желудок и ТОЛЬКО ПОСЛЕ ЭТОГО найти подходящую сучку для совершения природного предназначения.

Вот если бы на его месте оказался человек с историческим образованием и таким же тонким обонянием, как у Сени (в образе собаки), то тогда, вероятно, этот обычный денёк, склоняющийся к вечеру, не был для него столь обычен. Сеня Бабурин прижимался к прохладе каменной стены, чтобы солнце не так яростно прожигало его розоватую нежную кожицу сквозь редкую шкуру, подпаленную на вчерашнем пожаре. Сеня мечтал о том, что вот-вот откроется заветное оконце, из него высунется тонкая бледная женская рука, которая бросит ему, бывшему бабуину, две-три кости и сухую лепёшку.

Что удивительно, никогда раньше до этого сна Сеня не мог смотреть на этакие подозрительные лакомства. Его просто воротило от одного их вида. А тут, поди, ж ты, он просто ощущал совершенно реально обильное слюноотделение, когда представлял себе эти косточки. Сеня лежал в полудрёме и романтической мечтательности, когда где-то вдали образовалось странное движение, напоминающее погоню. Бабурин присел на задние лапы и потянул воздух своими собачьими ноздрями. Пахло человеческим потом, сталью, чем-то медицинским и ещё - чьим-то животным ужасом. Последним - совершенно явственно.

Сеня вскочил и метнулся в сторону погони. По дороге он издавал обычное тявканье бабуина, но наружу вырывался яростный собачий лай. Вот уже Сеня настиг странную процессию. Впереди бежал человек еврейской наружности, средних лет. Это именно от него исходил запах невероятного ужаса и паники. Следом бежала молодая русоголовая женщина в белом халате, со взглядом доброй коровы. За ней нёсся лысый старичок с хирургическим ножом в руках и баночкой чего-то дезинфицирующего. Дальше следовал Абрам Штерн (удивительно, как Сеня угадал его фамилию, если в газетах про ортодоксального господина ничего не писали) и сотни две ротозеев.

Про Абрама Штерна Сеня догадался как-то сам по себе, без подсказки потусторонних сонных сил. Просто он ЗНАЛ имя этого пейсатого ветхозаветного старика, и всё тут. Бабурин присоединился к процессии, и с весёлым лаем бежал вдоль узких улиц Иерусалима. Название города тоже неожиданно возникло в голове Сени. Он даже и не думал об этом. Просто само собой пришло.

Преследование странного человека продолжалось недолго. Хотя, судить о том, долго или нет, происходит какое-либо событие во сне, - дело неблагодарное. Во сне всё иначе. Порой, целую жизнь успеваешь прожить за секунды. Но сейчас не об этом. Процессия завернула в какой-то очень уж узкий переулок. Преследователям стало тесно, и они начали давить друг друга в тщетных попытках выскочить на открытое место. Сеня с трудом пробирался между человеческих ног, всё время с удовлетворением вспоминая, что у него нет хвоста. Он почти совсем уже выбрался из толпы, когда был схвачен за загривок чьей-то сильной рукой.

Бешеные глаза Абрама Штерна впились в Сеню, и пожилой еврей заорал:

- Отрежем, отрежем все лишние ноги! Не будет собака за нами бежать!

Бабурина окатило ледяным дыханием ужаса. Он жалобно повизгивал, взирая на то, как лысый старичок приближает к нему невероятно грустную ортодоксальность, поигрывая острым скальпелем. Момент, и всё кончено! Сеня проснулся.

* * *

Миша открыл глаза и принялся ловить ощущение боли, идущее снизу. Над ним склонилось миловидное лицо молчаливой ассистентки, которая, наконец, произнесла первые слова за этот вечер:

- Кажется, в себя приходит голубок наш, Яхве Борухович. Всё в порядке. В поле зрения возникла лысая голова старичка-профессора. Он улыбался приветливо и говорил:

- Вот и всё, сынок. Теперь ты настоящий Мойша.

Спустя каких-нибудь две недели новообращённый Мойша защитил диплом и получил работу дипломатического клерка средней руки в министерстве иностранных дел начинающего загнивать государства. Он трудился честно и добросовестно с тайной надеждой, что когда-нибудь сможет попасть на родину предков. Но выезд его из страны всё откладывался и откладывался. Вероятно, секретный орден что-то пронюхал о похождениях Мойши в последние дни обучения и не хотел с ним расставаться навсегда.

С каждым годом мечта о Земле Обетованной становилась всё более призрачной, но Мойша не унывал. Он твёрдо верил, что принесённая им жертва богу Яхве не останется без вознаграждения. И вот однажды, некто харизматический влез на танк и провозгласил всеобщую свободу. Мойша встретил это известие с новыми надеждами и оказался прав. Через месяц его назначили в дипломатический корпус в Израиле. Перед вылетом он волновался так, как не волновался и перед первым свиданием. Ему казалось, что происходит чудо. Мойша будто наблюдал за собой со стороны и упивался увиденным.

Позднее, гуляя по Иерусалиму, Моисей Абрамович Штерн часто ловил себя на мысли, что вот, наконец-то, он достиг мечты всей своей жизни. По обыкновению, он продолжал анализировать собственные эмоции и пришёл к удивительному выводу. Говорят, что счастье только в достижении заветной цели. А когда цель достигнута, всё исчезает. Но ничего подобного с ним не случилось. Чувство всепоглощающего счастья никак не хотело покидать Мойшу. Оно длилось и длилось. И это было совершенно невероятно. Такого восторга, пожалуй, редко кто, достигает во время земной, человеческой сущности.

Однажды возле Стены Плача в одну из вечерних прогулок, ставших для дипломата обыденными, Мойшу подозвал пожилой мужчина. Назвал по имени. Никого, собственно, из знакомых у Штерна здесь, на родине предков, ещё не появилось, поскольку он был занят только собой и своим восторженным ко всему отношением. Поэтому Мойша с некоторой опаской взглянул на окликнувшего его человека. Но тот, не давая ему опомниться, подошёл вплотную и сказал просто:

- Здравствуй, сынок. Я твой папа, Абрам Штерн.

Трудно передать, какие чувства накатились на Мойшу. Здесь и обида за то, что его бросили в детстве. И тёплые сыновние чувства, дремавшие в глубинах души. И тихий экстаз всепрощения. Отец с сыном обнялись, после чего Абрам спросил в лоб:

- Я, надеюсь, сынок, ты стал настоящим иудеем, не так ли?

Моисей охотно подтвердил и начал взахлёб рассказывать отцу историю своего превращения из Миши в Мойшу. Отец одобрительно потрепал его по голове и совершенно неожиданно предложил:

- Пойдём в сторонку. Я хочу убедиться.

- Тут же люди, папа! - опешил сын.

- Ничего, ничего, я здесь один укромный уголок знаю, - Абрам подхватил своё когда-то брошенное в провинции детище под локоть и потащил куда-то в тень древней арки. Мойше ничего иного не оставалось, как приспустить штаны. Отец долго не поднимал глаза, а потом закричал:

- Мишка не обрезанный! Как ты мог меня обмануть?

Мойша посмотрел вниз и чуть не взвыл от удивления и ужаса. Он и В САМОМ ДЕЛЕ был не обрезан...

Миша открыл глаза и принялся ловить ощущение боли. Но его не было. Над ним склонилось миловидное лицо молчаливой ассистентки, которая, наконец, произнесла первые слова за этот вечер:

- Кажется, в себя приходит голубок наш, Яхве Борухович. Дайте ему ещё стакан водки, чтоб не дёргался. И начнём.

В поле зрения возникла лысая голова старичка-профессора. Он улыбался приветливо и говорил:

- Ничего, сынок, не робей. Теперь ты станешь настоящим Мойшей...

В руке отца блеснул нож. Мойша попытался вырваться, но чьи-то железные пальцы держали его за плечи. Абрам Штерн деловито пытался ухватить предмет своих устремлений колючими, как ветка крыжёвенного куста, пальцами, но это ему никак не удавалось. Возраст сказывался, да, и темно было под аркой. Мойша дёрнулся из последних сил и побежал, придерживая брюки руками. Вслед ему кричала миловидная ассистентка:

- А водки-то не выпил!

Только на автобусной остановке Миша догадался застегнуть на себе брюки. Во время бега, сопровождаемого пронзительным лаем безродных арабских псов, ему это просто не приходило в голову. Пот струился по немолодому, дряблому телу и вызывал ощущение мерзкой болотной жижи. На остановке, кроме двух грузных тёток, по всей видимости, бывших одесситок с извечным вопросом Привоза "А шо кое?" на устах, стоял молодой палестинский парнишка с пакетом. С запада подходил рейсовый автобус. С востока, пронзительно крича, приближались лысый старичок-профессор со своей ассистенткой. Но их Мойша уже не видел. Взрыв расколол небо, которое не замедлило осыпаться ему на голову...

Уже ближе к ночи, забившись под одеяло, Мойша начал приходить в себя. Но тут его переживания были прерваны шумной компанией соседей по комнате. Они ввалились весёлой толпой, подогретой впечатлениями и угощениями ресторана "Седьмое небо", который когда-то был расположен на вершине подгоревшей телебашни. Соседи быстро извлекли терзаемое рыданиями тело Моисея Абрамовича Штерна из недр видавшей ещё Екатерину Дашкову кровати и налили ему кружку ароматного грога с жасминовой оттяжкой. После чего поднялись на лифте на 27-ой этаж искать приключений. "К профессору пошли, - догадался Мойша. - Я бы тоже пошёл. Но мне ни к чему. Я сегодня оказался трусом и слабовольным поцом. Неужели я так никогда и не стану полноценным евреем? Лучше умереть".

Внезапно зажёгся свет, и в комнату вошёл Абрам Штерн, напоминающий Льва Толстого в период исхода из Ясной Поляны. Он погрозил сыну пальцем и возвестил о Страшном Суде голосом Левитана. Моисей Абрамович Штерн поспешил закрыть глаза, чтобы снова оказаться в домике с палисадником и собачьей будкой возле крыльца...

Мечта всё никак не сбывалась... Им, мечтам, и не положено сбываться только по умозрительному желанию заказчика... без вмешательства кого-то свыше...

А, собственно говоря, что толку в сбывшейся мечте?

февраль 2006 г, октябрь 2007 г.

Комментарии: 49, последний от 17/08/2014. © Copyright Чваков Димыч (nudless@mail.ru) Размещен: 07/02/2006, изменен: 02/09/2013. 32k. Статистика. Рассказ: Фэнтези Мои Игры Судьбы
Аннотация: Кое-кто уже знаком с историей Моисея Абрамовича Штерна из рассказа дипломата Никифора Ромуальдыча Небейлежачего в здании Российского посольства в Танзании... Но, думается, что опус сей и сам по себе заслуживает внимания.... И всё-таки жанр - "фэнтези", не "приключения" же, в самом деле... Хотя можно причислить историю и к жанру "гудбайки" (байки с условно счастливым концом)... Всё, больше не стану задерживать вашего внимания :))

Чваков Димыч : другие произведения.

Притча о необрезанном еврее