Чваков Димыч : другие произведения.

Субвентор желаний (сборник фантастических произведений)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    Желающие приобрести бумажную версию сборника могут обратиться по адресу

СУБВЕНТОР ЖЕЛАНИЙ

  
  
   ОГЛАВЛЕНИЕ

Несвоевременная повесть

   Рождение Наркома Ненарокомова; венок сонетов в прозе
   Водяной герцога Альбы; фантастическая повесть-модерн

Сборники рассказов

История, преломленная призмой воображения

  
   Узник Пазевалька; психоделика на марше
   Пушкин и Приполярный Урал, хроники; путешествие сквозь время
   Уголь Гоголя; постапокалиптика
   Шинель на вырост; в поисках утраченной духовности
   Дело чести; борьба за утраченную духовность

Фантастика? Социальная сатира... фантастика!

  
   Волшебная лампа Оладьина; ирония исторического материализма
   Идефикс; еврейская матрёшка
   Притча об обиженном зеркале; вампирическое
   Побочный эффект Кетцаль Коатля; птичий грипп на наши головы
   Субвентор желаний; практически бесплатно
   Временные неприятности Пети Фастова; остановись, мгновенье
   Немец-перец-колбаса; эрзац-классика
   Заливное; на въезде в Лукоморье
   Не слишком маленький принц; история одного эксперимента
   Мера силы; чтение уставного писания
   Сила меры; союз Никарагуа с Гондваной

Пришельцы и ушельцы

  
   Корпорация "Всё сразу"; ...и слово было "Бог"
   Манный пудинг; МЧС вселенского масштаба
   Жуки Господни; экспансия в разрезе
  

Мистика на грани фантастики

   Сквозь; путешествуя по мирам
   Зелёный; а я сяду на помело
   Куда уходят клоуны?; в поисках Шамбалы

Несвоевременная повесть

РОЖДЕНИЕ НАРКОМА НЕНАРОКОМОВА

(венок сонетов в прозе)

  
   Моему сыну Илье посвящается

"ты танцевал когда-нибудь в зале бальной?
пахнешь по-детски, мне хочется быть идеальной -
вышагивать плавно, тянуть и тянуть носочек
поддерживать сбоку накрененный твой возочек
набитый игрушками - тряпошными дураками,
ты их отдавать не хочешь, следишь за руками
моими - вдруг оторвёт лоскутик?
вдруг я такая, и, в общем, ты прав по сути.
па отвлекает от перестрелки взглядов,
легкий кивок - и в бокале крупицы яда.
все для тебя, все повадки давно изучены.
я довожу свой обман до твоей излучины.
я дорисую до самой последней линии...
ах, как по-женски... ах, как же мало любили мы.
в прошлом".

Оксана Цепилова, иркутская поэтесса

  

I

   Кто я есть? Зачем пришёл на эту землю? Отчего так болит душа?
  
   Он открыл глаза. Темнота бархатным удушающим одеялом давила на сознание. Только где-то вверху узкий лучик света тянул долу свою тонкую руку, но мрак переламывал её чуть не у самого основания. "Если бы не это маленькое отверстие вверху, - подумалось ему, - то, пожалуй, невозможно было определить, по какую сторону бытия всё происходит, и я бы ощутил себя попавшим в ад".
  
   Снизу и по бокам ощущалась сухость и циркулировало тепло, а, значит - вполне комфортно. Воздух густой, ядрёный, полный резких ароматов, но всё богатое многообразие кажется знакомым и родным.
  
   Звуки были. Их как бы отвешивал ленивый лавочник маленькими шуршащими порциями. По характеру и тембру трудно угадать, благодаря чему или кому они появились тут, в этом неведомом месте. Стоп, стоп, а почему же - неведомом? Возможно, как раз нет - всё знакомо... Ведь запахи же...
  
   Хотя - не срастается, не вытанцовывается. Это совсем уж неуловимо, но понимаешь отчётливо, что не был здесь никогда. И вообще - трудно взять в толк, как ты тут очутился.
  
   Сейчас, минуточку, одну только минуточку и всё придёт в норму, всё вспомнится и откроется. Главное сообразить, как ты сюда попал, а дальше уже просто - сопоставить это со своим прошлым, и тогда выпавший из памяти кусочек образуется сам собой, обрастёт подробностями и заполнит гулкую пустоту в голове. Значит, прошлое...
  
   Господи, он не помнил прошлого, он не помнил своего имени, не помнил, собственно, человек ли... Память словно воздвигла перед ним неприступные редуты, на которых даже мох не растёт, чтобы зацепиться за него рукой, когтем, копытом. Копытом? Почему вдруг копытом? Он НИЧЕГО не помнил! Хотя, нет.
  
   Что это?
  
   Откуда-то оттуда, из-за неприступных вершин подсознания юношеский звонкий голос вдохновенно читал: "...per amica silentia lunae litora nota petens, flammas cum regia puppis extulerat, fatisque deum defensus iniquisinclusos utero Danaos et pinea furtim laxat claustra Sinon ...".
  
   Вот и всё, что осталось ему от прошлого, вот и всё... Но вдруг - словно чей-то горящий вензель начертал в воздухе один позабытый термин "латынь" - и стало легче. Что значило возникшее из ниоткуда слово, не совсем понятно, но угадывалось - его следует каким-то образом соотнести с голосом, читающим туманные фразы в прихотливом дальнем закутке памяти. Это латынь. Но что именно - конкретное сочетание звуков или акустический принцип их построения - пока не было ясно.
  
   Логики явно не доставало, впрочем, так же, как и интуиции. Мысли путались с нюансами и флюидами малознакомых ощущений. Однако не стоило впадать в панику. Ведь смог же он определить и оценить собственное физическое состояние, комфортность окружающей обстановки. Необходимо развить этот пока незначительный успех. Необходимо, необходимо... Сколько ни повторяй команду, будто заклинание, лучше не становится.
  
   Может, стоит попытаться отвлечься от процесса осознания собственного я, переключившись на анализ каких-то незначительных деталей былого, за которые можно было б ухватиться и вытаскивать себя из болотистой жижи времени потихоньку, подобно тому, как это делал Мюнхгаузен... не то маркиз, не то граф... Вот, уже удача - удалось вспомнить некого Карла Фридриха Иеронима. Но что-то подсказывало - сей герой не настолько значителен, не так важен, чтобы заострять на нём внимание. Впрочем, нет... не следует спешить: его имя, вероятно, поможет вырубить очередную ступеньку на ледниковой корке амнезии. Ступеньку? Занятно...
  
   Но всё после, после. Пока - куда важнее понять, что здесь за помещение и попробовать вспомнить, как он в нём оказался. Звуки и запахи должны помочь в этом. Запахи и звуки...
  
   Итак, звуки были. Нужно постараться уяснить, откуда они исходят, и что данная информация может дать. Справа будто бы кто-то тяжело вздыхал и сопел. Но это сопение нельзя назвать главным в череде колебаний акустического (ого, специальная терминология!) диапазона. Основу же составлял монотонный однообразный, повторяющийся в циклической ловушке шум чего-то пережёвываемого (о, вспомнил словечко!); а сопение и вздохи походили на естественные для животных жалобы на свою скотскую судьбу. Источник звука находился именно там - где-то справа.
  
   Он попробовал приподняться, но не смог, и продолжил анализировать своё состояние и общее положение дел, лёжа на тёплой подстилке в навалившейся отовсюду густой темноте.
  
   Теперь следует обратиться к запахам.
  
   Пахло чем-то очень знакомым и родным. "Коровой", - подумалось ему. Память понемногу возвращала забытые ощущения. Вдруг нестерпимо захотелось парного молока. Но удивительное дело, не просто молока из кружки (что такое кружка?), а прямо из тёплого, чуть шершавого вымени. Да, да, непременно из вымени. "Странно, отчего бы это?" - спросил он себя и вновь попытался сместиться вправо. Туда, где по его предположению находилось добродушное жвачное животное - корова.
  
   С трудом ему удалось встать на все свои конечности и, слегка пошатываясь, двинуться на звук пережёвываемого сена. Сена! Конечно же - сена. Коровы едят сено, находясь в хлеву. Обилие информации навалилось на него, после чего он споткнулся и упал в навозную жижу. До цели, правда, было уже не так далеко - интуиция подсказывала. С трудом поднявшись в очередной раз, он решительным сверхусилием метнул своё нестерпимо тяжёлое тело навстречу корове.
  
   Вот оно вымя, полное живительного напитка! Нависло над ним. Теперь оставалось губами приникнуть к сосцу и насладиться неземным блаженством. Густое тёплое молоко полилось по пищеводу, наполняя пустой обезвоженный желудок.
  
   "Совсем, как мамино...", - подумал он, засыпая в неге, успев перед этим радостно промычать и вильнуть куцым хвостом, на котором засыхал такой милый сердцу навоз. Теперь телёнок спал, и никакие человеческие мысли уже не посещали его пытливый ум. Телёнок?! Пытливый? Что такое - пытли...
  

*

  
   А в это время в совершенно другом месте, за сотни революционных вёрст от забытого богом и Товарищем Первым хлева, здоровенный конвойный склонились над телом человека, упавшего с табуретки. Помещение, где стояли два в разной степени безмозглых создания, имеющих на круг шесть ног (четыре из которых полностью деревянные), по-видимому, находилось в подвале. Об этом с ленивой неохотой свидетельствовали маленькие зарешёченные оконца под потолком, сквозь которые еле сеяло серую суспензию осеннего света улицы.
  
   Над подвалом поднималось ещё пять этажей, а на крыше развевался молочаево-красный стяг с серпом восставшего из патриархального сна крестьянина и молотом, напоминающим молоточек перековавшегося буржуазного невропатолога. Серп и молот перекрещивались в углу у древка каким-то не православным знаком, напоминающим изуродованный мусульманским клинком крест.
  
   Само же каменное сооружение державно величавого вида на улице Голубянка было современной архитектуры, одним из немногих, каким гордился товарищ Первый. Стены украшали многоугольники из добытого в бескрайних просторах тундры гранита раскулаченным "мироедом" Чернозёмной зоны. Большой напыщенный плакат золотыми буквами на тёмно-синем фоне сурово извещал контрреволюционных "выкормышей Антанты", что здесь не какие-то турецкие бани, а самый что ни на есть "Наркомат Внутренних Дел Союза Славянских Социалистических Республик". На другой неказистой маленькой табличке у входа значилось "Особая революционная комиссия по борьбе с саботажем и контрреволюцией при министерстве внутренних дел по городу Москве" - сокращённо ОРК. Дежурный в кожанке и линяло-защитного цвета галифе постоянно поддёргивал кобуру от маузера в середину своих видавших виды штанов, чтобы прикрыть отсутствие пуговиц на ширинке. Пришивать их - не было времени: покуда контрреволюция сплетала свои злокозненные сети в сердце молодого славянского государства, браться за нитку с иголкой ответственный работник считал почти классовым предательством, а перепоручить супруге не имел возможности по причине того, что она сбежала с недобитым не то куафером, не то актёришкой не то в Казань, не то в Крым ещё в середине прошлого года.
  
   Союз Славянских Социалистических Республик был образован несколько лет назад, когда освобождённые от засилья бывших "царских прихвостней" и сил международного капитала многочисленные республики решили жить одной семьёй. Название долго обсуждалось и первоначально вызывало недоумение членов ЦК - отчего это вдруг союз назван славянским, когда на территории нового государства проживают люди очень многих неславянских национальностей. Однако товарищ Первый очень убедительно доказал - в названии державы обязательно должна быть указана национальная доминанта, ибо в противном случае представители разных народов примутся "тянуть на себя одеяло" и (далее цитирую) "вместо крепкого государства получится склочная коммунальная квартира, а не единая семья, где всякий знает, кто в доме рулевой... а захочется кому-то паче чаянья почувствовать себя настоящим хозяином, так можно славянином стать, поменяв паспорт - власти этому препятствовать не будут".
  
   Следом за образованием государства новые власти учредили Наркомат Внутренних дел как самый важный рычаг в структуре управления, передав в ведение института надзора и насилия лучшее здание в столице.
  
   Несмотря на то, что посетители так и роились у входа, регистрируясь в огромном гроссбухе дежурного, в огромном холле постройки времён эпохи воссиянного исторического материализма, было тихо. Стояла тишина напряжённого ожидания. Ещё бы - ведь нарком внутренних дел товарищ Дикобразов Иван Николаевич совершенно не терпел шума, поскольку любой шорох мешал ему слушать граммофонные пластинки с голосом любимой народной певицы не желательного, но пока ещё не запрещённого (слава, богу ... пардон, партии и народу) цыганского происхождения.
  
   Как правило, Иван Николаевич начинал свой служебный день в наркомате именно с этого замечательного действа, чтобы вдохновиться на раскрытие очередных заговоров, зреющих в недрах запуганного насмерть славянского народа. Лично участвуя в допросах особо опасных врагов, проникших в самый мозг пролетарской партии, ведущей к коммунистическим вершинам, не отягощённым никакими материальными благами, нарком никогда не опускался до физического насилия. К тому времени, как подследственного доставляли к Дикобразову на рандеву, заговорщик уже был готов сознаться в чём угодно. Всемогущий нарком только определял, станет ли этот ворог "колоться до самого седла" на открытом пролетарском суде с показательной целью, чтобы порадовать Первого, или над образом шпиона и вредителя ещё следует потрудиться не только коновалам из подвалов Голубянки, но и гримёрам с кинофабрики "Раб-фильм".
  
   Дикобразов знал, что Первый очень любил показательные процессы над врагами народа, а значит, и своими личными, ибо кто как не товарищ Первый являет собой олицетворение этого народа. Потому к подобным процессам заговорщиков Иван Николаевич готовил лично, чтобы отлаженный механизм не дал сбой, и где-нибудь на заседании обвиняемый не отработал "задний ход". А вот "задний ход" перед лицом продажной империалистической прессы мог привести к тщательной чистке аппарата, когда летят срубленные головы, а потом уже начинаются разбирательства.
  
   Так вот, как раз в той допросной камере, о которой упоминалось выше, врага народа готовили к показательному суду, где представители крестьянства, рабочих, новой революционной интеллигенции заклеймят его позором и отправят в лапы палачей из ОРК. Дикобразову был очень важен именно этот арестант, поскольку он занимал высокое положение в иерархии республики. На допрос к следователю по особо важным делам Николаеву-Недвораеву доставили недавно смещённого с должности наркома по делам геронтологии и генетики Ненарокомова Сергея Сергеевича.
  
   Вертухаи попытались усадить лежащего навзничь подследственного на табурет, но Сергей Сергеевич не подавал признаков жизни. Верзила, с закатанными по локоть рукавами гимнастёрки, будто оправдываясь, монотонно бубнил:
   - А нешто я, товарищ комиссар особого отдела, хотел его убить... Да, ежли б так, дык он, голубь, у меня с моим кулаком, отпечатанным заместо своёй рожи бы валялси. Я б ему, сударику, вмиг лицо изнанкой наверх пропечатал, мня. Василий Буслаевич, вы ж гляньте ему в харю - там ить ни одной царапины нетуть. Я ж тока замашку для острастки дал, а оне, видно, совсем малохольные будут - брык с табурета, да и помирать наладились... Ведь только его, родимца, привёл, даже наручники рассупонить не успел. Вы же сами всё видели, товарищ комиссар...
  
   Старший по званию из присутствующих в допросной - с упитанными комиссарскими ромбами в петлицах, - тот самый комиссар особого отдела, похоже, вовсе и не слушал причитания бугая. Он пытался нащупать пульс у подследственного. Планы на вечер, кажется, окончательно были испорчены, скомканы неадекватным поведением "подопечного". Розовато-зефировые грёзы о встрече с милой Трёпой, которая служила секретарём в секретном НИИ геронтологии и генетики и по совместительству исправно "стучала" на бесстыжую профессуру, покрылись незавидными перспективами освидетельствования трупа и заполнения нескольких совершенно обязательных форм для закрытия дела. Но это всё такая ерунда по сравнению с тем, что предстоит встреча с Иваном Николаевичем Дикобразовым, который лично держал "на карандаше" дело Ненарокомова. Да что там Дикобразов, бери выше - САМ Первый - Товарищ Латунин - совершенно не заинтересован в безвременной гибели подследственного наркома.
  
   А тут ещё ему стало известно - нарком случайно сболтнул при наставлении перед допросом - одно интересное обстоятельство, которое порядком осложняло ситуацию. Обстоятельство заключалось в том, что исследования в институте геронтологии и генетики курировал лично Латунин, а Дикобразов отдал приказ на обыски и аресты без согласования с Первым. Вероятно, хотел что-то для себя лично выгадать, да обстоятельства сложились неприятным для наркома внутренних дел образом. Вот теперь и вьётся ужом - даже до предварительного инструктажа Николаеву снизошёл, чего раньше никогда не случалось.
  
   Что и как там складывалось у Дикобразова с Первым, комиссар особого отдела и думать не хотел. Меньше знаешь, дольше спишь в своей, а не казённой постели. Паны дерутся, у холопов петлицы на гимнастёрках трещат. Но раз нарком внутренних дел втянул его в это дело...
  
   Василий Буслаевич даже представить себе боялся, как пройдёт его непременная беседа с руководителями страны, совершенно объективно оценивая свои шансы остаться в живых, как призрачные. О том, чтобы сохранить звание и работу в ОРК, можно было даже не мечтать. Хорошо балбесу Гришке - он никогда ни о чём не думает. Поэтому даже не успеет огорчиться, перед тем, как неприметный в складках подвала исполнитель проделает в его слоноподобном затылке маленькую дырочку диаметром чуть более девяти миллиметров. Наберут же олигофренов в следственные органы - а ему, комиссару, расхлёбывай!
  
   Хотя достаточно странно - Григорий действительно даже не успел приложиться к телу Ненарокомова своей знаменитой и твёрдой, как крабья клешня, рукой... Возможно, у того (нарком и в самом не блистал богатырским сложением, интеллигент, чтоб ему!) слабое сердце оказалось. Но по данным наркомата здоровья славянской республики, а эти-то данные особой революционной комиссии были достоверно известны - медицинская карточка как раз лежала на столе следователя - Сергей Сергеевич значился почти абсолютно здоровым, если не считать, приобретённого им в гимназическом детстве хронического гайморита.
  
   Догрустившийся до состояния мало управляемой паники комиссар уже хотел было вызывать дежурного врача для констатации смертельного исхода, но тут Гришка радостно заверещал:
   - Живой голубок! Только сознанию терял, мня, быдто барышня махонькая. Вот я тебя сейчас водой полью.
   "Ничего не понимаю, - с облегчением подумал Василий Буслаевич, - у него же пульса не было, ни на запястье, ни на сонной артерии..." Подумал и тут же забыл, посчитав, что всему виной его невнимательность, когда он, Николаев, определял, умер арестованный или жив.
  
   Ненарокомов застонал и приоткрыл глаза. Он был необычайно бледен, будто рафинад дореволюционного производства.
   - Ну, что, очухался, шпиёнская рожа, мня? - изобразил некоторое подобие улыбки вертухай Гришка.
   Сергей попытался приподнять голову, но она ни в какую не желала отрываться от пола. На губах его ощущался вкус парного молока, а перед глазами вставали видения из тёмного тёплого хлева. "Что со мной случилось? - подумал бывший нарком. - Вроде, я и вправду только что был где-то далеко от этого подвала... Там осталась добродушная корова и мои терзания о том, что такое латынь".
   Объяснения только что испытанному не находилось.
  
   Между тем, оживившийся Василий Буслаевич Николаев-Нидвораев просчитывал в уме, что делать с подследственным дальше, поскольку и после того, как Сергей очнулся, а Гришка сделал ещё одну попытку пустить в ход свою знаменитую руку, арестант снова брякнулся с табурета. Комиссар понял - без врача всё-таки не обойтись.
  
   Через пять минут на пороге кабинета стоял милый старорежимный старичок, который служил при наркомате внутренних дел не за совесть, а за страх, поскольку его супруга и дети жили далеко от столицы - в ссылке, - и жизнь их находилась в ведоме Дикобразова. По невозмутимому лицу доктора можно было понять, этот профессор повидал за свою службу всякого, поскольку зрелище лежащего подследственного не вызвало в нём ровным счётом никаких эмоций.
  
   Выслушав Василия Буслаевича, медик тщательно осмотрел Ненарокомова, используя богатый арсенал своего саквояжа с серебряными замками. После чего доктор отозвал комиссара в сторонку и вполголоса изложил своё видение ситуации:
   - Дорогой Василий Буслаевич, послушай старого еврея. Бросай ты этого гоя к чертям свинячьим. Есть такой тип людей, которые вольны полностью контролировать своё сознание и при желании отключать его. Здесь, похоже, как раз тот случай. Так арестант от физических страданий уходит. То есть, по большому счёту, ему наплевать на твоего, раба божия, Григория. Как только подследственный не хочет чувствовать боль, приказывает себе лишиться чувств, а вы, мои дражайшие, ни с чем остаётесь. Возможно, это происходит и на подсознательном уровне, но нам-то всем от того не легче.
   Я, правда, раньше, сам в практике не встречал подобного феномена, но очень много литературы перерыл по интересующему нас всех поводу. Так что, дорогой Василий Буслаевич, чтобы заставить эту птицу чирикать, как приказано свыше, надобно совсем другие средства применить. Наркотического направления. Потихоньку-полегоньку приучить пациента к ним, а потом он сам всё, что пожелаете, расскажет, только бы укол получить. Но для этого нужна хотя бы неделька. Для гарантии - дней десять-двенадцать.
  
   Дикобразов дал Николаеву всего четверо суток на разработку Ненарокомова. Так что все уверения старичка-еврея о возможности добиться результата в более длительные сроки не находили отклика в сердце комиссара. Но и допрашивать с пристрастием ему расхотелось. По крайней мере, сегодня. А ну, как арестованный вновь умереть вздумает - беда с этими интеллигентами. Лучше всего доложить товарищу Дикобразову о непредвиденных обстоятельствах, и пусть он принимает решение о судьбе этого странного арестанта. В конце концов, Ивану Николаевичу говорящий, что прикажут, Ненарокомов куда как важнее, чем ему - комиссару особого отдела ОРК. Рассудив так, Николаев велел охранникам отнести опального наркома в камеру, а сам отправился к милой и ладной Трёпе - Трепанации Череповне Хмыкиной.
  
   Паёк, в который самым выдающимся чекистам по распоряжению Ивана Николаевича, кроме обычных селёдки, монпансье и мясных консервов со складов Николаевского Преображенского полка, оставшихся с царских времён, добавляли ананасы, конфискованные у армянских меньшевиков на Иранской границе, стерляжью икру с низовьев Волги и дореволюционный шоколад "Монплезир", создавал дополнительный, почти буржуйский (тихо-тихо, об этом ни слова вслух) шарм предстоящей встрече. Поллитровкой гидролизного спирта, служащего для аэропланов в качестве противообледенительной жидкости, Василий Буслаевич запасся ещё в начале недели. Ночь обещала быть феерической. Ведь именно так увещевала его проказница-секретарша, когда он строгим голосом вызвонил её по "вертушке" из своего кабинета сегодня утром.
  
   Но прежде, конечно же, на доклад к Ивану Николаевичу. Дай бог, чтобы всё обошлось хорошо сегодня. А уж завтра мы посмотрим, как этого интеллигентного сучёнка на чистую воду вывести. Ожидание предстоящих "чудес в серале" несколько сбил Николаева с толку, потому доклад вышел излишне оптимистичным. Работаем, дескать, товарищ Дикобразов, над образом подсудимого, скоро во всём сознается подлый враг народа и всех своих соратников-шпионов с потрохами сдаст, всё, чем в институте секретным занимались, выложит. Но что-то подсказывало Василию Буслаевичу - завтра именно так и будет, как он сказал. А может быть, комиссар просто выдавал желаемое за действительное?
  

*

  
   В камере-одиночке Ненарокомов окончательно пришёл в себя. Свернувшись калачиком на тонкой циновке, не спасавшей, впрочем, от холода, которым тянуло от бетонного пола, узник принялся размышлять. Если то, что с ним произошло сегодня на допросе, когда он раз за разом перемещался в тело теплокровного животного, назвать обычным обмороком с отключением мыслительной деятельности, что-то не срасталось. Каким образом его сознание смогло переместиться в голову новорожденного телёнка? Отчего он, оказавшись в застенках особой революционной комиссии, ускользнул от следствия таким необычным способом? И что будет дальше?
  
   Действительно - Сергею была доступна возможность отключать сознание по своему желанию, но почему же сейчас это случилось так удивительно и необычно? То есть запавший в душу образ из детства трансформировался настолько чудесным образом. Если принять априори, что умозрительное (такое реалистическое, впрочем!) видение хлева лишь реакция мозга на предстоящие пытки, то отчего вдруг вкус и ощущение реального парного молока так и осталось на губах попавшего в переплёт наркома в его обычной физической ипостаси? А, может, это нынешнее существование в арестантской оболочке тоже только чей-то фантом, фата-моргана?
  
   Не было ответов. Одни только суровые, как скалы, вопросы.
  

II

Не было ответов. Одни только суровые, как скалы, вопросы.

   Сергей Сергеевич устал терзать себя недоступными понимания загадками. Раз решение не приходит сразу, лучше оставить на время, забыть, не напрягать сознание напряжённым мыслительным процессом.
  
   Арестованный хотел было уснуть, чтобы не думать о предстоящих ужасах допросов в мрачном кабинете комиссара Николаева-Нидвораева, но холод, которым тянуло от бетонного пола, никак не давал забыться.
  
   В голову полезли воспоминания детства. Жизнь Ненарокомова представала на серых стенах камеры, как синематографические картинки братьев Люмьер, словно бы кто-то поставил камеру обскура где-то в прошлом и теперь демонстрировал заключённому кадры этого самого прошлого.
  

*

  
   Первым в воображении возникло Рождество, такое далёкое и милое Рождество - ещё по старому стилю. Празднично светила огнями ёлка в доме главного хирурга губернской больницы Сергея Павловича Ненарокомова. Блестящие копны подарков подпирали её снизу разноцветьем праздничного фундамента. Хоровод детей с заглянувшими на огонёк ряжеными радостно повизгивал, путая слова праздничной песенки.
  
   Только маленький Серёжа не принимал участия во всеобщем веселье. Он сидел, спрятавшись за диваном, оскорблённый невниманием родителей, которые тискали и одаривали младших Серёжиных двоюродных братьев и сестёр коробочками, пакетиками и мешочками, перетянутыми блестящими лентами, словно забыв о собственном сыне. "Я уж лучше тут, с кошкой, - фантазировал мальчик, - пока не одумаются". Задремавшая Муська лениво приоткрывала свой жёлтый, как отшлифованный янтарь, глаз и тихонько чихала, поднимая небольшие смерчики из пыли. Казалось, ей не было никакого дела до веселья в детской. Она ещё могла вытерпеть соседство тихого не агрессивного мальчика, но всю ораву этих маленьких ряженых людей с повадками живодёров - нет уж, увольте. Им только дай власть, сразу начнут бантики на шею вязать, чесать живот в десяток лап, на которых и когтей-то нет, поднимать шерсть на загривке против всех правил обращения с животными или, того хуже, сажать в корзину и катать на спине подслеповатого дворницкого пса с непонятным до неприличия именем Вулкан.
  
   Через десять минут, которые показались Серёже вечностью, он устал ждать и с рёвом вылез навстречу смеющейся маме. Она нежно погладила возлюбленное чадо по голове и поцеловала в маковку.
   - Ну, что ты, дурашка, так расстроился? - Мама извлекла откуда-то из-под ёлки нарядную увесистую коробку, перевязанную синей ленточкой, аппетитно завивающейся в замечательные кольца, наподобие тех, что Серёжа наблюдал летом в деревне в плотницкой мастерской. Только от деревенских ещё терпко пахло душистой сосновой смолой.
  
   Когда, коробочка раскрылась, глазам мальчика, на которых и следа не осталось от быстро высыхающих слёз, предстала целая армия оловянных солдатиков. Там были и конные уланы во главе с лихим усатым командиром, и бомбардиры с пушками, и матушка-пехота, готовая идти в штыковую атаку. А во главе этих молодцов гарцевал на лихом иноходце арабских кровей удалой генерал с лампасами и призывно поднятой рукой, зовущей в атаку на врагов государя-императора. Такого счастья в своей жизни Сергей никогда больше не испытывал.
  
   Ненарокомова посетило и другое видение. Он стоит у доски перед лысоватым, похожим на милого хомячка, учителя латыни и читает наизусть отрывок из "Энеиды" Вергилия. "...per amica silentia lunae litora nota petens, flammas cum regia puppis extulerat, fatisque deum defensus iniquisinclusos utero Danaos et pinea furtim laxat claustra Sinon ..."
  
   "...под защитой луны молчаливой,
   К берегу вновь знакомому шли. И лишь только взметнулось
   Пламя на царской корме,- Синон, хранимый враждебной
   Волей богов, сосновый затвор тайком открывает
   Скрытым в утробе бойцам. Их конь выпускает наружу..."
  
   Так вот откуда взялись эти строки, звучащие в сознании человека-телёнка...
  
   Помнится, Сергей в давнюю уже гимназическую пору впервые попробовал свои литературные силы, написав зарифмованный перевод небольшого фрагмента поэмы. Начинался он так:
  
   Под сенью луны молчаливой
   Данайцы замыслили злое -
   В коне деревянном закрывшись
   Вошли в безмятежную Трою.
  
   А последнее четверостишие выражало отношение тогдашнего Серёжи ко всему, что случилось у древних эллинов:
  
   Луна как безмолвный свидетель
   Глаза закрывала на бойню.
   Уллис, где твоя добродетель?
   Ты толпы подонков пополнил.
  
   Боже, сколько же минуло времени с тех пор! Будто и не с ним, гимназистом Ненарокомовым, всё происходило.
  
   Тут же припомнились и другие строки - стихи, посвящённые Ольге. Ольге, Оленьке, милой девочке из женской гимназии. Впервые Сергей заметил её на масленицу. При этом воспоминании сердце защемило, как тогда, много лет назад. Такое сладостное и тревожное чувство.
  
   Гуляя с приятелями по праздничному ярмарочному городку, полному весёлых балаганов с Петрушками, торговцами дымящимися блинами и крепким чаем из пузатых трёхведёрных самоваров, пьяными мужиками, лезущими на столб за подарками, нарядными бабами в расписных платках, Ненарокомов был буквально сражён бездонной зеленью внимательных глаз, наблюдавших за ним.
  
   Все звуки куда-то исчезли, он, зачарованный, не мог отвести взгляда от удивительной девочки в лёгкой шубке, прятавшей замёрзшие руки в маленькой меховой муфте. Будто какой зверёк у неё на руках сидел. Мальчик восторженно, не мигая, рассматривал замечательную незнакомку, казавшуюся ему чудесной феей, спустившейся в мир людей лишь по недосмотру высших сил, и которая позволила Сергею насытиться новыми - доселе неведомыми - ощущениями.
  
   Как свойственно всем мальчишкам, Сергей решил привлечь к себе ещё большее внимание юной дамы тем, что начал бросать снежки в прекрасную незнакомку и её спутниц. Ребята из соседских домов, с которыми и пришёл Серёжа на праздник, поддержали его, и скоро стайка девчонок попала под внушительный обстрел. Но назвать кокетливых барышень лёгкой добычей никому из прохожих не могло бы прийти в голову. Девчонки, визжа и смеясь, принялись отвечать на меткие снежные выстрелы. Было весело и славно.
  
   Внезапно зеленоглазая красавица, пытаясь уклониться от снежка, поскользнулась и упала. Слёзы навернулись на её неземные очи (здесь автор воспользовался лексикой восторженного Ненарокомова). Серёжу будто дёрнул кто - он подбежал к Ольге (тогда, конечно, он ещё не знал имени девочки) и стал её успокаивать, как может успокаивать мальчишка пятнадцати лет свою огорчённую младшую сестрёнку.
  
   Девочка обиженно сказала:
   - Противные мальчишки, что это вы на нас накинулись? Мало вам снежного города. Шли бы туда, если так побезобразить хочется.
   Серёжа был в страшном горе. Ему казалось, что если он сейчас не поможет девочке добраться домой, то больше никогда-никогда её не увидит. С мольбой в голосе Сергей произнёс:
   - Простите меня, девочка. Я случайно... я не хотел. Вы не думайте, я не специально в вас попал... Просто сегодня такой вот ... праздник. Позвольте, сопроводить Вас... э-э-... домой?
   С замирающим сердцем он ждал отказа, заранее оплакивая его. Но на удивление девочка согласилась:
   - Хорошо, мальчик. Раз ты смог набедокурить, то теперь тебе и исправлять. Она кокетливо поправила шапочку, подобрала упавшую муфту и, неожиданно широко улыбнувшись, добавила: - Меня зовут Оля, будем знакомы.
   Сергей пожал дружелюбно протянутую руку, мягкую и влажную от растаявшего в ней послушного, как расплавленный воск, снега. Господи, до чего была маленькой эта рука! Сердце беспокойно забилось и уже стучало где-то в висках.
  
   В тот же день - день их первой встречи - Сергей познакомился с Ольгиными родителями: когда мальчик привёл хромающую девочку домой, то был приглашён зайти обогреться тоном, не терпящим возражений. А потом Серёжа пил удивительно вкусный чай с малинишным вареньем и румяными, будто дворовые девки, блинами. Маленькая красавица сидела напротив и постреливала своими сказочными глазками, которые в сумерках приобрели изумрудный оттенок, в его сторону. Серёжа однажды даже чуть не поперхнулся, смущённый взглядом разрумянившейся Оленьки.
  
   Беседа за столом сводилась к тому, что мальчика расспрашивали о семье, о родителях, о его учёбе, а он отвечал в основном односложно, не вдаваясь в подробности.
  
   После чая и блинов Сергею сделалось тепло и уютно, почти как дома. Потом в комнате зажгли электрические лампы (довольно редкое явление в тогдашней Костроме), и семья села играть в лото. В игре принимала участие и Ольгина сухопарая гувернантка, которая ухаживала за ней в младенчестве, а теперь обучала девочку немецкому и французскому языку. Строгая матрона, которой Сергей необыкновенно понравился, немного мухлевала, доставая бочоночки из мешка. Она хотела, чтобы мальчик выиграл. Все видели её хитрости, но притворялись, будто не замечают. Сергей понимал это, и ему было немного неловко и чуточку стыдно. Но данное обстоятельство не могло заглушить остроту предчувствия неминуемой победы. Она усиливалась ещё и тем, что больше всех радовалась успеху своего нового знакомого Оля. Девочка хлопала в ладоши и весело смеялась, предложив выдать герою игры приз в виде изрядной головки фруктового сахара, которым славна костромская земля.
  
   С тех пор Серёжа Ненарокомов стал своим человеком в этом доме. Он часто заглядывал в гости. Приходил помочь Оленьке с естествоведением и физикой, а также - математикой; в точных науках Сергей был одним из первых в мужской гимназии имени Ивана Сусанина. Приходил и просто так. Больше всего ему нравилось в отсутствии родителей сидеть с Олей в её комнате и сочинять стихи вдвоём. Одну строчку напишет Сергей, следующую - Оленька. Получалось довольно забавно и мило.
  
   Ненарокомов показывал девочке и свои серьёзные литературные опыты. Серьёзные или не серьёзные, впрочем, не нам судить - ничего из этого творчества не сохранилось. Только одно своё стихотворение Сергей так и не решился представить милой Оленьке, потому что сам боялся его смелости и откровенности. И наверное, потому ещё, что последняя строка последней терцеты явно сквозила темой суицида, так свойственной мальчикам в переходном возрасте.
  
   Их с Олей отношения развивались и вот-вот могли перерасти во взаимную крепкую любовь, но тут молодые люди поссорились. Это не было простой ссорой, а казалось чем-то более серьёзным. Произошла же размолвка при вполне невинных обстоятельствах. В конце июня в период летних вакаций Сергей уехал на две недели в Плёс, местечко на берегу Волги, где великаны-сосны, хоть сейчас готовые занять место на палубе романтического парусника, спускаются к самой воде. Здесь проходил скаутский слёт, в модном тогда юношеском движении участвовал и Ненарокомов.
  
   Ребята со своим предводителем из взрослых жили в палатках, учились разжигать костры с одной спички, ловить рыбу без снастей, выслеживать по следу дикого зверя, стрелять из лука и нагана и другим премудростям, порою необходимым и в повседневной жизни. Полмесяца пролетело незаметно, скауты возвращались в город. Перед самым заходом солнца взволнованный Серёжа подходил к Ольгиному дому, даже к родителям не стал забегать - так хотелось увидеть милую зеленоглазую девочку. Он загорел, обветрился, возмужал и ощущал себя настоящим искателем приключений из романов Томаса Майн Рида. Вот сейчас он распахнёт дверь, и чудесная прелестница увидит его налитые силой руки, медное лицо и настоящий пробковый шлем на голове. Тогда она... тогда... Молодому человеку просто не хватало фантазии додумать, что же случится дальше. Сердце чуть не выпрыгивало из засохшей гортани, именно здесь ощущалось оно Сергеем.
  
   Дверь открыла гувернантка и, строго взглянув на мальчика, вернее, уже почти на юношу, спросила:
   - Вас ист дас? Фы кто?
   Только спустя минуту она наконец-то узнала Сергея, что и ознаменовала такой тирадой:
   - Пожже мой, это фы, мой малшик. Пфуй, так вы фосмушшали - просто голоффа крукком. Настоящий Натти Бумпо. Фходитте, битте. Фроляйн Ольга наферху.
   Сергей стремительно взлетел на второй этаж и сквозь полуоткрытую дверь Ольгиной комнаты увидел такое, от чего сразу расхотелось жить. Молодой человек лет двадцати целовал его, Сергея, зеленоглазую фею прямо в губы. У Ненарокомова подкосились ноги и он, не понимая, что делает, закричал:
   - Нет, нет, не надо! Прекратите, я не могу больше!
   Ольга подбежал к нему, обняла и стала успокаивать:
   - Серёженька, милый, что ты. Не нужно так переживать. Это не то, что ты подумал. К нам мой кузен из Петербурга приехал, я его только что встретила. Познакомьтесь, мальчики. Это Сергей. А это - Николай.
   Но Ненарокомова продолжало трясти, он никак не мог успокоиться.
  
   Молодой человек, представленный в качестве Ольгиного двоюродного брата, удалился в залу, оставив хозяйку комнаты наедине с Сергеем. Ненарокомов сквозь предательски выступившие слёзы сказал:
   - С кузенами так не целуются... Это по-французски - поцелуй страсти... Я знаю, я читал...
   - Дурачок вы, батенька, - ответила ему Ольга. - Тебе показалось всё. Вот чудно - к Николаше приревновал. Какой же ты ещё маленький, Серёжа.
   Сергей возмутился:
   - Это я маленький? А сама... Конечно, ты же вон с какими мужчинами обнимаешься!
   - Ну и уходи тогда, - Ольга не на шутку рассердилась. - И можешь больше совсем не приходить. Подумаешь, Отелло, какой... из Костромской губернии.
   - И не приду! Никогда-никогда! - кричал Ненарокомов, глотая слёзы обиды и вселенского горя, когда стремглав летел вниз через три ступеньки по крутой лестнице.
  
   Прошло полгода прежде, чем поссорившиеся молодые люди снова встретились. Случилось это в канун Нового года.
   Тогда на Новогоднем маскараде в женской гимназии, куда были приглашены юноши из гимназии же, но мужской, где в выпускном классе учился Сергей, он впервые со дня ссоры оказался настолько близко с девочкой своей мечты, что чуть не потерял рассудок. Но только к концу вечера, наконец, решился пригласить прекрасную зеленоглазую прелестницу в костюме Золушки на танец.
  
   Серёжа пришёл на вечер, наряженный лихим гусаром. Аксельбанты на ментике привораживали золотым блеском, а сабля на поясе походила на настоящую, кивер украшало страусиное перо из маминого веера. Так что в паре с Ольгой они представляли собой совершенно удивительную пару. Решусь даже предположить - лучше этой пары на балу просто не было.
  
   Внезапно без предупреждения в огромном актовом зале погас свет, зажгли свечи и внесли огромный торт - подарок костромских негоциантов. Оркестр, тем не менее, продолжал выводить мотив сказочной новогодней мазурки. Серёжа, испугавшись собственной смелости, вдруг клюнул Олю горящими губами куда-то в ухо и срывающимся голосом прошептал в одно слово: "Ялюблютебя".
  
   Золушка улыбнулась и укоризненным менторским тоном тоже прошептала:
   - Что вы, смешной. Вы же ещё совсем мальчик. Вам пока рано об этом думать.
   Между тем, густой румянец покрыл её нежные щёки, что свидетельствовало о простой вещи - девочка смутилась, и ей чрезвычайно лестно слышать такие слова от видного высокого юноши. Она давно готова была помириться с Сергеем, однако считала, что первый шаг непременно должен сделать мужчина. Но неискушённый в тонкостях флирта Ненарокомов, такого шага не сделал. Почему? Да просто Олин ответ поверг Сергея в уныние, танец скомкался, и молодой человек отправился страдать домой. Торта ему не хотелось. Он был в смятении и почти раздавлен. Страдания его были так светлы, как могут быть светлы и прекрасны страдания молодого человека, впервые познавшего вкус отвергнутой любовь.
  
   Эх, Серёжа, Серёжа, будь ты чуть поопытней, не стал бы предаваться горю, а усилил натиск и поведал милой Золушке свои чувства. Как знать, может, тогда бы всё вышло по-другому, а не так, как в реальной жизни. Но с другой стороны, тогда и Сергей Ненарокомов был бы не самим собой, а кем-то другим.
  

*

  
   Закончив выпускной класс гимназии, Сергей уехал в Северную столицу империи и без особого труда поступил на естественный факультет тамошнего университета. За напряжёнными занятиями ему стало казаться, что Ольга навсегда исчезла из его жизни. Но только казалось. Приехав на первые свои студенческие каникулы навестить родителей, молодой человек встретил Оленьку на улице. Она шла по другой стороне бульвара и была так увлечена разговором с подругой, что не заметила Сергея. Ненарокомов же растерялся и застыл в позе соляного столба. Он понял, насколько дорога ему эта юная барышня. Сергей страстно желал подойти к ней и упасть на колени прямо здесь, посреди улицы, попросить прощение и... Но ничего не мог с собой поделать. Ноги не слушались его. Просто наваждение какое-то.
  
   Сергей ощущал себя путником в пустыне, который видит мираж оазиса на горизонте, но никак не может достичь его. Вот если бы тогда он подошёл... Но, что теперь об этом... после стольких лет...
  
   От друзей Сергей узнал, что за Ольгой волочится много и молодых и не очень молодых людей, но она только смеётся над ними, никому не давая повода на надежду получить расположение. А ещё приятели рассказали - после окончания гимназии в этом году девушка его мечты собирается поступать в Московский университет. В тот приезд так и не повидал Сергей свою ненаглядную Оленьку. А потом его родители переехали поближе к сыну - в Петербург, и Ненарокомов решил, что теперь-то уж они с зеленоглазой феей не встретятся никогда. Но он ошибался.
  
   Почему случилось именно так, а не иначе? Зачем Богу было угодно вновь связать их с Ольгой судьбы? Ничего нет хуже вопросов, на которые нельзя дать ответ.
  

III

   Ничего нет хуже вопросов, на которые нельзя дать ответ.
  
   Мысленно Сергей Сергеевич обратился в далёкое прошлое, где видел юного Серёжу со стороны: будто читал роман о самом себе, задавая вопрос - почему же он выбрал именно этот путь? Почему пренебрёг личным счастьем? Имелась же возможность всё исправить. В той неразберихе, которая творилась в бывшей империи, могло случиться всякое. Но судьба предпочла дать Сергею ещё один шанс, и было ещё не поздно им воспользоваться...
  
   Революция застала Ненарокомова на последнем курсе естественного факультета университета в Северной столице, которая теперь называлась на славянский манер - Петроград. К тому времени больше двух лет гремела мировая война, и Питер жил тревожной жизнью прифронтового города. Но это по большому счёту не нарушало заведённого столичного распорядка, только вот на продукты власти ввели нормы потребления, да участились спровоцированные большевиками забастовки. Первую революцию Сергей принял целиком и безраздельно. Идеи бородатых основоположников тревожили юную романтическую душу. Юноша верил, что теперь на земле воцарится справедливость и братские отношения совершенно незнакомых людей. Боже, как он тогда ошибался! Но понимание этого придёт значительно позже.
  
   Нельзя сказать, чтобы Ненарокомов участвовал в революционном движении в канун отречения государя от престола. Он прилежно учился, постигая премудрости наук, не отвлекаясь, ни на что другое, поэтому сама революция грянула для Сергея, словно гром среди ясного зимнего неба. Занятия в университете продолжались, но теперь студенческая братия проводила больше времени на митингах, чем на лекциях и семинарах. Император отрёкся от престола, но война продолжалась, и чувствовалось, что так просто всё не закончится. Империю лихорадило забастовками, митингами, актами гражданского неповиновения.
  
   А потом свершилась другая, Народная революция, как её называли вожди. Хотя позднее выяснилось, что ничего общего с революцией, а тем более - с народом, не имело места. Случился обыкновенный переворот, приведший к власти честолюбивых господ "товарищей", многие из которых отличались повадками палачей. Но ни Ненарокомов, ни его университетские товарищи тогда не уразумели, казалось бы, очевидного. Большей части из них не удастся осмыслить происходившую подмену понятий и позднее. Им будет суждено погибнуть ещё до этого горького осознания.
  
   Тем временем университет закрылся, поскольку к Питеру подходили войска Юденича, усиленные летучими отрядами суомских беспощадных снайперов. В городе объявили всеобщую мобилизацию. Ненарокомов оказался в числе первых добровольцев, желающих защитить молодую демократию. Его направили рядовым во вновь сформированный полк "имени красного товарища Марата". Сергею выдали старенькую, видавшую виды, трёхлинейку и два патрона - с боеприпасами было туго. Попрощавшись с родителями, Ненарокомов заспешил на вокзал, откуда добровольческий полк отправлялся прямиком на северо-западный фронт. Вернее, на тот его участок, который остался от фронта после революционных братаний с неприятелем. Теперь место немцев заняли дивизии апологетов возрождения империи.
  
   В первом же бою Ненарокомову удалось разжиться морским маузером и целой цинковой коробкой патронов к нему. Как ни странно, он не испугался свиста пуль и воя снарядов, целиком положившись на свою судьбу. Первым же выстрелом Сергею посчастливилось свалить далёкую фигурку, поднявшуюся в атаку по команде офицера. И тогда Ненарокомов ничего не почувствовал, на душе было покойно - никаких угрызений. Ему казалось, что это не человек им убит, а упала мишень, раскрашенная в болотно-серый шинельный цвет, в городском тире.
  
   Маузер же достался Сергею после того, как вражескую цепь, прорвавшуюся сквозь редкие клубы колючей проволоки, вынесло к окопу, занимаемому добровольческим полком. Второй патрон был безрезультатно расстрелян в сторону наступавших. Штык, как назло, не слушался в озябших руках и совершенно не желал примыкаться к винтовочному стволу.
  
   А цепь наступления приближалась очень быстро. Уже можно было различить лица атакующих. Их рты выглядели изуродованными яростным "У-р-р-р-а-а!", а папахи с кокардами зловеще покачивались на фоне хмурого дождливого неба. "Это всё, конец", - пронеслось в голове Сергея. Он приготовился к смерти, но перехватил трёхлинейку за дуло, чтобы ещё успеть размозжить кому-нибудь череп.
  
   И опять страшно не было. Ненарокомов будто видел себя со стороны, ему казалось - ничего страшного произойти с ним просто не может, а смерть - лишь условность, как в детской игре: полежишь немного с закрытыми глазами, на этом всё и закончится.
  
   Неожиданно рядом с окопом прямо из серой промозглости неба вырос здоровенный мужик в распахнутой шинели. В руке он сжимал неправдоподобно огромный морской маузер с прикладом. Здоровяк плюхнулся прямо рядом с Сергеем и нажал на курок. Ненарокомов краем уха услышал, как пуля расщепила деревянный столбик, укрепляющий окоп от осыпаний, позади себя и понял, что враг промахнулся. Вероятно, точно прицелиться тому помешал долгий бег к позиции Сергея.
  
   Ненарокомов попытался ударить врага прикладом, но замах вышел слабым, и удар не причинил никакого вреда нападавшему белогвардейцу. Едва скользнув по плечу, украшенному золотым погоном, винтовка буквально рухнула на дно окопа, по инерции утащив Сергея за собой. Это и спасло Ненарокомову жизнь. Второй выстрел маузера оглушил Сергея, прозвучав где-то над головой. А затем нападавший обрушился на Ненарокомова, придавив его всей своей немалой тяжестью. Сергей столкнулся с противником, что называется лоб в лоб, и неправдоподобно близко перед собой увидел широко раскрытые остекленевшие глаза. Изо рта белогвардейца вытекала тёмная густая струйка совсем не похожая на кровь. Скорее она напоминала плохо размешанный сурик. С шинели на длинной распустившейся нитке свисал двуглавый орёл в посеребрённой оправе пуговицы. Орёл, казалось, сверлил Ненарокомова немигающей незамутнённостью взгляда обеих голов. Внезапно Сергею почудился шелест крыльев, который причинял нестерпимые мучения, разрывая голову изнутри. Ему стало дурно, он лишился чувств.
  
   Когда Ненарокомов очнулся, то обнаружил себя полулежащим в землянке, прислонённым спиной к бревенчатому накату стены. Было темно и сыро, и только дальний угол освещался самодельным светильником, изготовленным из снарядной гильзы. Напротив Сергея примостился весёлый круглолицый человек со взглядом и улыбкой, знакомыми до боли. Ненарокомов напряг память и не без труда узнал в нём Авенира Распопова, соседского мальчишку. С парнем этим Серёжа встречался чуть не каждое утро, когда спешил в гимназию, а тот шагал в реальное училище на другом конце улицы. Иногда ребята даже перекидывались парой-другой слов, но поначалу близко знакомы не были. Потом пришла пора мужания, начались кулачные схватки гимназистов с реалистами. После одной массовой драки произошло всеобщее замирение, и парни даже подружились.
  
   И вот - неожиданная встреча на фронте. Правда, мальчишкой Авенира теперь уже назвать было нельзя. Перед приходящим в себя Сергеем сидел на корточках опытный боец в ободранной комиссарской кожанке, перетянутой ремнями портупеи и фуражкой с маленькой, как уголёк, пентаграммой в виде звезды рубинового оттенка.
  
   - Живой, Серёня? - спросил он. - Я тебя только сейчас признал. А поначалу думал, кто другой - уж больно ты, брат, белый был. Белее самого Юденича.
   Авенир хохотнул.
   - Где этот?.. - пересохшими губами спросил Сергей.
   - Закопали его давно, - не дал договорить ему Распопов. - Повезло, брат, Серёга. Пуля только кожу с уха содрала. Контузило тебя слегка - и всех делов. Шумит в голове-то? Не тужи. Пройдёт всё скоро.
   Ненарокомов лишь теперь понял, что голова действительно раскалывается, а правое ухо раздулось, будто переваренная пельменина. Он потрогал его и убедился, что кровь уже запеклась.
   - И давно я здесь? Где беляки? - спросил он.
   - Так, почитай, уж, часов шесть. Я же этого хлопчика на штык насадил. Прямо в лёгкое угодил.
   "Так вот, почему кровь была такая чёрная", - догадался Сергей.
   Авенир же продолжал:
   - Вовремя я подоспел, а то бы ты давно с архангелами беседовал. Похоже, это у тебя первый бой был. Молодец, что не испугался. А беляков мы отбили, мама не балуйся. Вдарили на всю их широкую морду. Так что давай, Серёня, за твоё боевое крещеньице выпьем. Ты же у нас герой сегодня.
  
   Авенир протянул Ненарокомову полную алюминиевую кружку с ароматом полыни и гвоздики.
   - Ты пей-пей, не смотри на меня. Успею ещё. Это я спирт настоял по маминому рецепту. Тебе сейчас необходимо. Исключительно в лечебных целях. Давай, брат.
   Сергей выпил залпом и закусил предложенным диким яблоком, кислющим, будто от недоношенного налива. Ненарокомов не привык употреблять спиртное такими дозами, к тому же стресс, полученный в первой схватке с врагом, давал о себе знать. Сразу же потянуло в сон, и последующие слова Распопова он слышал откуда-то издалека - словно из-за толстой портьеры театрального занавеса:
   - Я уже давно воюю, третий годок скоро пойдёт. Слышь, Серёга, учился-то я в технологическом, пока в армию не призвали. С тех пор вот всё под ружьём. Комиссаром недавно избрали товарищи. Хорошо всё-таки, что тебя встретил. С земляком завсегда веселей воевать.
  
   Потом сквозь обрывки нереальных снов Ненарокомов слышал, как Авенир звякал кружкой, крякал, занюхивая рукавом выпитое и укладывался спать на дощатых нарах в углу землянки.
  
   Утром голова болела уже меньше. Лекарство по рецепту мамы Авенира действительно помогло. Первый выпавший снег украшал бруствер окопа. Распопов растирал этим снегом своё крепкое поджарое тело. Увидев, что Сергей проснулся, он извлёк из дальнего узла землянки тот самый маузер, который чуть было не стал причиной смерти Ненарокомова, и протянул его земляку:
   - Держи, владей. Теперь он твой. Честно заслужил.
  

*

  
   Прошло около полугода. Сергей понемногу привык к своей службе. Он научился спать на снегу, завернувшись в шинель; дремать под артиллеристскую канонаду, стоя и по колено в жидкой грязи; мыться в ледяной воде и не терять самообладание в самых отчаянных ситуациях. Он подружился со своим спасителем и стал тому верным помощником в его комиссарских делах. Частенько по вечерам приятели фантазировали, как после войны закончат обучение и станут приносить пользу Родине на ниве мирного уклада.
   - Эх, Серёга, - говорил Авенир, - вот одолеем всех врагов, такая, брат, жизнь наладится - просто сам себе завидовать начинаешь!
  
   Друзья совсем не думали, что могут погибнуть в этой мясорубке междоусобиц, потрясающих страну. И действительно, и пули, и снаряды, и шашки казацкой конницы миновали их шальные отважные головы.
  
   Авенир Распопов был родом из семьи обычного Костромского плотника, каких тысячи на Руси, но обладал живым и сметливым умом. Поэтому парень оказался в числе немногих выходцев из простых семей, которым своим упорным трудом удалось заслужить право на получение высшего образования за государственный счёт после окончания реального училища. А теперь Авенир дрался за то, чтобы любой мог получить передовые знания науки, независимо от происхождения. Некоторые его мысли немного коробили Ненарокомова. И он часто не соглашался с Распоповым.
  
   Иногда приятели спорили до хрипоты о будущем государственном устройстве, о справедливости для всех. Но циничная "правда жизнь" демонстрировала без устали, что оба ошибались. Однако поймут они это значительно позже. И оба встретятся снова уже при других обстоятельствах, которые опять поставят земное существование Сергея в зависимость от находчивости и удачливости друга-земляка. А пока, пока они хлебают из одного котелка, спят в одной землянке, делят все невзгоды и неудобства походного быта.
  
   В один из дней временного затишья Сергея настигла дурная весть. Принёс её ординарец командира полка. Из Питера Ненарокомову сообщали, что его родители были убиты какими-то подонками во время ограбления квартиры. Задержать бандитов не удалось. Не удалось Сергею и похоронить родителей. Он опоздал на целый день, когда его отпустили на кратковременную побывку. И всё что смог осиротевший Ненарокомов - это только поклониться родным могилам на Волковом кладбище.
  
   В день его возвращения на фронт полк прорвал оборону противника и обживал новые позиции. Сергей с Авениром сидели в разграбленной мародёрами, но всё ещё уютной избе возле уцелевшей жарко натопленной печи и поминали родителей Ненарокомова.
   - Ты того, Серёга, не расстраивайся очень. Все под Богом ходим. А сволота эта ещё ответит за свои зверства!
   Не сказать, чтобы Распопов выразил своё соболезнование как-то особенно и задушевно, но Ненарокомову стало немного легче.
  
   Сергей заматерел и набрался бесценного боевого опыта. Вскоре он уже командовал ротой, а бойцы, несмотря на молодость командира, величали его теперь только Сергей Сергеевичем, не иначе. Полк имени французского революционера Жана Поля Марата был переброшен под Москву, куда рвались офицерские полки генерала Деникина. Бои шли жестокие. Порой полуразрушенные деревеньки в течение суток переходили по нескольку раз из рук в руки. Местное население ещё не успевало осознать, что в самой большой избе расположился штаб "белых", как через час над ней уже поднимался красный флаг. Мало помалу многократное превосходство червоноармейцев привело к неизбежному - Деникинская армия отступала.
  
   В это время и случилось то самое событие, которое резко повернуло жизнь Сергея и сделало возможным всё то, что случилось с ним потом. Удивительные встречи и удивительные события, очищающий катарсис и...
  
   Но обо всём по порядку.
  
   Сергея откомандировали в столицу, чтобы доставить захваченный в боях архив вражеского штаба. Ненарокомов простился с Авениром и немедленно отправился в путь. С ним было два десятка бойцов. Ехали конным манером, стараясь придерживаться дорог, чтобы не нарваться на какую-нибудь банду, величающую себя не меньше, чем освободительной армией. Освобождали эти молодцы, правда, только от ценностей и жизни зазевавшихся путников, но поначалу немало гражданского народа, не привыкшего к безответственности иных апологетов-ораторов митингового разлива, принимали лозунги за чистую монету. Потому и численность "освободительных армий" в первое время была немалой.
  
   К вечеру первого дня движения отряд остановился в полуразрушенной церквушке брошенного села. А под утро часовой поднял тревогу. На село намётом летела банда батьки Мазая. Бойцы во главе с Сергеем приняли бой. Позиция возле колокольни была достаточно удачной. Отряду Ненарокомова удавалось успешно отражать нападение врага. Капризная дама Фортуна явно благоволила сегодня червоноармейцам. Раненый в руку батька Мазай приказал отходить, но, испугавшись, что его немногочисленный отряд начнут преследовать, решил припугнуть "краснопузую сволочь".
  
   У бандитов имелось в обозе невесть откуда взявшееся полевое артиллерийское орудие. Скорее всего, "освободители" прикатили его с места боевых действий между красными и белыми. Итак, у бандитов имелось орудие. Правда, снаряд отыскался всего один. Этот-то снаряд разорвался в церковном приделе, влетев в оконный проём. Сергея подбросило в воздух и опрокинуло на пол. Он чувствовал, как десятки мелких металлических осколков впились в плоть, и буквально мгновенно одежда пропиталась кровью. Боли Ненарокомов не ощущал. Просто было невыносимо жарко и тесно внутри собственного тела. Белое сияние с Олиным лицом в центре накрыло его, и Сергей почти сутки совсем не приходил в себя. А перед тем, как потерять сознание, успел только услышать чей-то тревожный голос:
   - Гляди-ка, командир-то живой. Давай, ребята, быстро его на станцию везите!
  
   Ненарокомова доставили на ближайший железнодорожный разъезд, где нашёлся перевязочный материал и медикаменты. А спустя полчаса Сергей уже трясся в теплушке поезда, уносившего его в Москву. В городе Ненарокомова поместили в военный госпиталь. Опытный хирург умело извлёк все осколки и позднее отдал Сергею на память. Ранение само по себе не было очень серьёзным. Но до полного выздоровления оказалось не так близко. Дело осложнял тиф, которым молодой командир заразился в вагоне спасительного эшелона, когда его везли в будущую столицу обновлённого до неузнаваемости государства. Но возраст и жажда жизни сделали своё дело - Ненарокомов всё-таки пошёл на поправку.
  
   Примерно в это же время, о котором идёт повествование, в Москву переехало и так называемое народное правительство. Переехало перед лицом реальной угрозы - опасаясь близости границы к Питеру, через которую мог прорваться внешний враг. Так Сергей оказался один в новом для себя столичном городе.
  

*

  
   И вот теперь скоро всё закончится, будет похоронено в гулкой тишине Голубянского подвала? Все воспоминания и ощущения умрут вместе с ним? Нет, этого просто не может быть!
  

IV

   И вот теперь скоро всё закончится, будет похоронено в гулкой тишине Голубянского подвала? Все воспоминания и ощущения умрут вместе с ним? Нет, этого просто не может быть. Ведь он, собственно, только начал жить.
  

*

  
   Когда Ненарокомова выписали из госпиталя, Народная война, в которую обратилась Первая Мировая после своей долгожданной кончины в Компьенском лесу, уже затухала. Последний очаг сопротивления на юге полуострова, напоминающего бычью голову, был сломлен. Сергей Сергеевич неожиданно для себя остался без какого-то конкретного занятия и, хуже того, без конкретного места жительства. Квартиру в Питере, снимаемую до революции родителями, заняло какое-то учреждение, впрочем, как и костромской дом. Так что ехать бывшему командиру оказалось некуда, и Сергей принялся искать работу в Москве, чтобы не только помочь начавшей возрождаться из руин и пепла пожарищ стране, но и найти применение своим способностям. Он чувствовал в себе небывалый нерастраченный запас энергии, которую хотел устремить на создание нового общества, основанного на равноправии. Ненарокомов ещё не понимал, что государство по сути своей просто не может быть справедливым, особенно, если власть в нём попадает в руки отъявленных авантюристов или негодяев, прикрывающихся красивыми лозунгами о кухарках, управляющих державой.
  
   Через день-другой поисков Сергею удалось занять место заместителя начальника милиции одного из районов новой столицы - боевые командиры были востребованы новой властью. Конечно же, Ненарокомов хотел бы заниматься работой по своей уже почти освоенной специальности, но понимал, что пока это лишь благие намерения, которые не осуществимы, покуда по стране разгуливают банды мародёров, творящие беззаконие, пользуясь неразберихой и малочисленностью органов порядка. Ничего-ничего, наступит и его, Сергея, время. Нужно только немного подождать. Всё устроится, и тогда он сможет заняться любимым делом, которому его научила университетская профессура.
  
   Служба в карательном учреждении не ожесточила Ненарокомова, как это происходило со многими его сослуживцами. В душе Сергей оставался всё тем же романтическим юношей, верящим в мировую справедливость и честь. Эта вера и подвела его в один прекрасный, а если быть точнее, драматический, момент. Случилось вот что: однажды во время очередной облавы на конспиративную квартиру заговорщиков против рабочей власти милицейский отряд арестовал несколько вооружённых людей. Был в их числе и некий молодой поручик, которого Сергей помнил ещё по Костроме.
  
   На допросе офицер, у которого, кстати, не было при себе никакого оружия, рассказал Ненарокомову, что уже давно пробирался в столицу, чтобы повидать престарелую мать и беременную жену, которых оставил в Москве, отправляясь в Ярославль. Он не отрицал, что принимал участие в тамошнем восстании (который в оперативных сводках и приказах значился не иначе, как мятеж). Однако поручик осознал всю бессмысленность и порочность идеи "борьбы с собственным народом" (как он сам выразился), бросил всё и решил начать новую жизнь. В квартире, где были задержаны вооружённые люди, он оказался случайно в поисках адреса своих близких - они переехали в другое место - и отношения к заговору не имеет. Такая трагическая случайность. Все арестованные в один голос подтверждали слова поручика, и Сергей взял на себя смелость отпустить арестованного под честное слово офицера на сутки. Тот обещал вернуться, как только повидает мать и жену, чтобы потом добровольно сдаться.
  
   Как раз за неделю до описываемых событий власти объявили амнистию всем, кто добровольно прекратит вооружённое сопротивление и предложит ей свои услуги. На это и рассчитывал поручик.
  
   При свете мерцающей керосиновой лампы Ненарокомов выпил с новым знакомцем дрянного якобы медицинского спирта, выменянного по случаю на ближайшей толкучке на пайковую воблу. Закусывали одной луковицей на двоих. Полчаса вспоминали общих костромских знакомых, после чего расстались, чтобы никогда больше не встретиться. Сергей не мог знать, что отпущенный им под честное слово офицер был убит в короткой уличной стычке с грабителями в тот же вечер. Потому-то и не выполнил своего обещания - вернуться. Не могли знать этого и начальник районной милиции и коллеги Сергея. Они просто-напросто освободили Ненарокомова от занимаемой должности единодушным решением. Сергей потерял работу, но ещё легко отделался. Дело-то было расстрельное. Однако, принимая во внимание его прошлые заслуги и уважение, с которым относился к Ненарокомову личный состав милицейского отряда, начальник отделения решил закрыть глаза на вопиющий проступок и делу этому не давать ходу. Ненарокомову повезло в очередной раз, а судьба уже влекла его к новому знаковому перекрёстку, приближающего героя к самому главному в его жизни.
  
   Сергей вновь остался без работы и средств к существованию. Если раньше он снимал комнату в ветхом домике, делясь с хозяйкой своим скудным милицейским пайком, то теперь сердобольная старушка не прогоняла его только из жалости. Ненарокомов перебивался случайными заработками, которые подворачивались во время его долгих скитаний по столичным рынкам. Но случались дни, когда молодому энергичному человеку попросту нечем было заглушить хронический голод. Иногда он обивал пороги наркоматов и биржи труда в поисках постоянной работы, но прискорбный факт, что "предъявителя сего" выгнали из милиции, своим фиолетовым клеймом печати и полуграмотной надписью "уволин за нисаатвесвие" портил всё дело.
  
   В то осеннее утро Сергей встал рано, ещё засветло, чтобы поспеть на другой конец города, где договорился пилить дрова для нужд Дома Инвалидов Народной войны. Страна начинала готовиться к зимним холодам. Получив за работу несколько отварных картофелин в мундире, две воблины, три куска нерафинированного сахара, два фунта перловой крупы и щепотку чая, он завернул это богатство в холщёвую тряпицу и пошёл порадовать квартирную хозяйку, предвкушая роскошный ужин.
  
   Неяркое октябрьское солнце не грело, но создавало иллюзию тепла. На душе было покойно. Такое состояние свойственно, пожалуй, только молодым деятельным людям, которые верят в лучшее, несмотря ни на какие трудности. Тем более - встретившиеся накануне фронтовые товарищи уверили Сергея, что могут найти применение его профессиональным знаниям и стремлению приносить пользу обществу.
  
   Дорога проходила через центр, где, свернув в Вековский переулок, Сергей насыпал горсть крупы почти ручным голубям, исхудавшим от бескормицы. Впереди себя Ненарокомов приметил молодую женщину, которая тоже прикармливала безответных птиц, рассыпая по брусчатой мостовой крошки от чёрного сухаря. Сердце Ненарокомова вдруг упало на дно желудка и принялось там бешено пульсировать. Дыхание перехватило. Он узнал. Он узнал эту женщину. Боже, перед ним была Оля!
  
   Даже издалека Сергей разглядел, как она сильно похудела, но это ничуть её не портило. Волшебные бездонные глаза теперь стали ещё пронзительней и чище. Уронив узел с продуктами, Сергей, не помня себя, бросился к женщине. Та уже повернулась и уходила куда-то в район Тверской. Ненарокомов закричал:
   - Оля, Оленька, подожди! Это я, Сергей!
   Девушка обернулась, встала, как вкопанная, руки её упали вдоль тела. Видно было, что она растеряна. Лицо Ольги озарилось широкой улыбкой.
  
   Молодые люди приблизились и остановились на расстоянии двух шагов друг от друга, будто какой-то незримый барьер мешал им сделать последнее решительное движение, чтобы попасть друг другу в объятья.
   - Олюшка, Оля, родная. Ты ли это? - только и мог произнести Сергей.
   - Серёжа, милый мальчик. Так возмужал, заматерел - тебя и не узнать. Как ты здесь? Господи... - шептала она в ответ.
  
   Они стояли, кажется, целую вечность, не замечая проносившиеся совсем рядом - по Тверской - пролётки, снующих по своим неотложным делам людей, не обращая внимания на звуки улицы. Молодые люди будто бы вновь изучали друг друга, стараясь ощутить то, что с ними произошло с момента последней встречи. Сколько же лет прошло, сколько лет?
  
   И вдруг что-то случилось. Невидимый барьер рассыпался в прах. Сергей обнимал Ольгу, вдыхая аромат её волос. Почти забытый запах! Какое это чудо - ощущать в своих руках хрупкие плечи, смотреть в любимые глаза и находить в них своё отраженье.
   Потом они взялись за руки и пошли. Пошли, как казалось Сергею и как говорили литераторы новой волны, в счастливое светлое будущее.
  
   Ольга рассказала, что сейчас живёт вместе с родителями у своей тётки - сестры отца. Что они переехали всей семьёй в столицу после революции, когда их родную губернию захлестнула волна голода и кровавых междоусобиц.
   - А твои-то как, Серёжа? - спросила девушка.
   Сергей ответил, что остался один после того, как родители погибли от рук уголовников, пришедших ограбить Питерскую квартиру, когда сам он был на фронте.
   - Бедный, бедный, мальчик. Как же так, как же так? Что же теперь? - голос Оленьки срывался, слёзы нельзя было удержать. Сергей успокаивал девушку, нежно вытирая ей глаза своей заскорузлой мозолистой ладонью:
   - Не плачь, родная, ничего уже не поправить. Но теперь мы вместе. Снова вместе. Значит - всё хорошо.
   Ненарокомов стыдился своих грубых рук, ему стало нестерпимо жалко себя, когда Ольга припала к ним губами и повторяла:
   - Серёженька, милый, ты теперь мне как брат. Ты всегда был мне родным. Ты заходи к нам сегодня вечером. Мама с папой будут очень рады.
  
   Случайная встреча с Ольгой в Вековском переулке всколыхнула в Сергее всё, казалось бы, давно похороненное в глубинах сознания. Школа Народной войны и работа в милиции, не просто закалили молодого человека, но и как будто способствовали образованию защитного панциря вокруг души.
  
   В последние дни осени Ненарокомов сделался нелюдим, угрюм, ушёл в себя. Кровавые видения былых сражений не оставляли Сергея, являясь всё чаще чуть не всякий день и уж точно - каждую ночь, возникая из ниоткуда, накатывая жаркой горячечной волной, тесным обручем сдавливающей виски. Так что некая психологическая защита была как нельзя кстати: предохраняла тонко организованную натуру от того, чтобы не сойти с ума - не спятить, как сказал бы Авенир.
  
   Но вот теперь невидимая броня рассыпалась, будто яичная скорлупа рассыпается во время Пасхальных праздников. Ушли и тяжёлые военные воспоминания. Он ощущал себя заново родившимся и считал минуты до того, как вечером встретится с любимой и её родителями. Излечение души выглядело каким-то чудом, в которое было трудно поверить, но Сергею оно казалось настолько естественным, как смена времён года.
  

* * *

  
   Свечи в старинных канделябрах - совсем как раньше - с шипением роняли раскалённые капли и рвали в лоскуты мятежную темень холодной комнаты. Сергей сидел за столом старинной работы британских мастеров краснодеревщиков. Грубый табурет контрастировал с этим изыском, подчёркивая абсурдность наступивших времён и суетность всего земного. Чаепитие среди близких и таких родных людей напоминало далёкие безмятежные дни в Костроме. Только чай был нынче морковный, а из угощенья - четвертушка хлеба и две баночки ревельских шпрот, чудом сохранившихся из старинной жизни. Родители Оли встретили Ненарокомова, если сказать - радушно, значит - не сказать ничего. Они обнимали Сергея, внимательно разглядывали его и от всей души радовались такой неожиданной встрече. Засиделись за полночь, потому, Олин отец настоял на том, чтобы Ненарокомов оставался и даже не думал выходить на улицу с риском быть остановленным патрулём или - того хуже - налётчиками.
  
   Вскоре родители отправились спать, а Сергей остался с Оленькой в тёмном зале вдвоём. Свечи догорели, а зажечь новые никому из молодых людей не приходило в голову. Ненарокомов взял Олину руку в свою и, невероятно волнуясь, заговорил. Объяснение его могло показаться слишком традиционным, полным патетических штампов, и он понимал это, что ещё сильнее выводило мужчину из равновесия. Но подобрать какие-то другие слова, какие-то особенные и проникновенные Сергей оказался просто не в состоянии. Ненарокомов будто слышал себя со стороны и не верил, что признание принадлежит ему.
   - Милая моя девочка, я люблю тебя. Я так люблю тебя!.. До сегодняшнего дня мне казалось, что всё забылось, ушло. Но теперь... Ты слышишь, как колотится моё сердце? Оленька, я теперь понял так явственно, так отчётливо - не смогу жить без тебя. Я не знаю, что будет дальше со мной, как сложится моя судьба, но хочу, чтобы ты знала - я навсегда сражён твоим глазами, я купаюсь в чудесных интонациях твоего удивительного голоса, я... Оля, будь моей женой...
  
   Молодой человек не видел Ольгиного лица, он весь дрожал, как в горячечном бреду когда-то в прошлой жизни - будучи в госпитале. Сергей ожидал своего приговора, веря и не веря происходящему с ним. Девушка выдернула свою руку из сильной ладони Ненарокомова, встала и нервно заходила по комнате.
   - Я знаю, мой милый Серёженька, что ты меня любишь. Знала, что так случится ещё тогда на масленицу, когда мы даже не были знакомы. Я увидела твои восторженные глаза и поняла всё. Мне будто подсказывал кто-то свыше, что этот красивый мальчик полюбит меня на всю жизнь. Но, понимаешь, дорогой мой Серёжа, так вышло, что сама я люблю другого человека. Достойного человека. Он офицер. Сейчас в Германии. И я еду к нему. Не переживай так, мой нежный и чистый мальчик. Так уж случилось... Почему не как-то иначе, я не знаю. Просто мне кажется, есть кто-то, наверное - Бог, который управляет нами, и мы не властны изменять наше предназначение. Мне очень горько говорить об этом, но я не в силах обманывать тебя, дорогой мой человек. Ты всегда мне был, как старший любимый брат. Я до самой смерти буду помнить тебя и твои такие светлые чувства ко мне.
   Знаешь, когда жизнь казалась никчёмной и ненужной, я всегда вспоминала моего чистого мальчика Сергея, того... из нашего детства. И эта память помогала мне перенести всё. Я не забыла твои чудесные стихи, твержу их перед сном, как молитву.
   Я виновата перед тобой, мой солнечный мальчик, но не в силах ничего исправить. Прости, если сможешь, но никогда больше, пожалуйста, не говори о своей любви - не разрывай мне душу, иначе я буду чувствовать себя последней... дрянью.
  
   Сергей не шевелился. Он ощущал себя низвергнутым с неземных высот, куда отправило его прихотливое воображение. Надежда, которой Ненарокомов жил весь сегодняшний вечер, оставила Сергея. Он спросил:
   - Оля, это тот... кузен?
   - Нет, что ты, милый. Я не обманывала тебя тогда. А Николай погиб. Он воевал в армии Врангеля, - ответила ему Оленька, а потом продолжила другим, оптимистичным тоном: - А знаешь что, Серёжа, поехали с нами. У папы есть связи. Власти выпустят тебя в Германию, я думаю. Если ты согласишься, это будет очень здорово. Мы сможем видеться каждый день. Родители так тебя любят. Папа едет не на пустое место, его ждёт клиника в Берлине и хорошая работа - друзья обещали. Устроимся... Тебя же здесь ничего не держит, правда? А если не захочешь видеть меня чужой женой, там, за границей, мы расстанемся. Но я буду знать, что с моим любимым братом ничего не случится.
   - Понимаешь, Оленька, я родился в этой стране. И не могу её бросить в беде. Мне нужно остаться. Так будет лучше, - Сергей чеканил слова по возможности бесстрастно и без пафоса, но выходило совсем худо - ему стало жалко себя и оттого невероятно стыдно.
   Ненарокомов понимал, что теперь-то уж он точно навсегда теряет свою зеленоглазую фею.
  
   Неожиданно Ольга перестала нервно ходить по комнате, остановилась, присела у него в ногах и начала целовать руки Сергея. Ему стало совсем уж неловко, как давеча при встрече, но он не в силах был это прекратить. Непорочные быстрые поцелуи смешивались с чем-то горячим, как раскалённый воск. Слёзы - понял Ненарокомов. Он присел рядом с Оленькой и принялся гладить её голову, успокаивая:
   - Что ты, милая, что ты. Всё устроится. Я понимаю, понимаю... Никто ни в чём не виноват.
   Сергей укачивал её, как маленькую девочку, тихонько украдкой касаясь губами Ольгиных распущенных волос. Так вот, сидя на полу, они и встретили утро нового дня.
  
   Почему он позволил ей уехать? Почему сам не отправился с ней в Берлин? Когда знаешь о том, что приговорён, так отчётливо видны все просчёты и промахи в дикой суете недавнего прошлого.
  

V

   Когда знаешь о том, что приговорён, так отчётливо видны все просчёты и промахи в дикой суете недавнего прошлого. Какими словами можно оправдать этот его, Сергея, патриотизм? Ведь уже тогда он понимал, что не сумеет ничего существенно изменить - слишком неравны были силы. Или ещё не понимал? А впрочем, какая разница - разве может быть что-то выше любви в нашем существовании на земле?
   И всё равно, даже теперь, Ненарокомов считал, что не решился б поступить иначе, как бы пафосно, горько, глупо и фатально, наконец, это ни звучало.
  
   Итак, Ольга его не любит. Что же тут поделаешь? Нужно научиться жить с осознанием печального факта. Привыкают и не к такому. "Только поначалу всё сложно... - успокаивал себя Ненарокомов. - Позднее всё придёт в норму". Но когда наступит это "позднее", оставалось лишь догадываться.
  
   Особенно угнетало Сергея то, что его любимая с родителями скоро уедет из страны. Ольгин отец, до революции служивший главврачом в Костромской городской больнице, был некогда знаком с нынешним наркомом культуры луноподобным Солнцечарским. Данное обстоятельство помогло ему довольно быстро оформить документы на выезд в Германию. В описываемый период партийные вожди победившего пролетариата особенно не заботились о том, чтобы удержать интеллигенцию. Им казалось, что кухарка у государственного кормила выглядит значительно привлекательней. Но кухарка, как, впрочем, и её дети не могли, да и не хотели ничем управлять. Все их желания сводились к тому, чтобы поменьше работать, побольше есть, и развлекать себя позорными судилищами над теми, кто что-то мог и намеревался сделать.
  
   Осознание того, что нельзя разбрасываться талантами, придёт к руководству страны немного позже. А пока массовый исход образованного цвета общества даже приветствовался вождями, что они подтверждали лозунгом: "Очистим страну от пережитков прошлого!". Именно интеллигенция и была в их понимании пережитком. А кто же тогда они сами? Вершина прогресса? Нет, уж, увольте. Разрешите с этим не согласиться.
  
   Сначала Ненарокомов рвался выступать на собраниях и митингах в тщетных попытках убедить толпу, что одними криками о прогрессе прогресса не достичь, но потом прекратил своё подвижничество, поняв, что и сам он становится похожим на орущих деклассированных людей, требующих хлеба (бесплатного) и зрелищ (непременно кровавых). Но это относилось к той части жизни Сергея, когда он ещё служил в милиции. Теперь - никаких публичных разоблачений! Не до них: когда нет постоянной работы, твёрдого заработка, и выступать не захочешь.
  
   Приближался роковой день отъезда Ольгиной семьи. Почему роковой? Да просто Ненарокомов не мыслил своего дальнейшего существования без возможности увидеть эту милую зеленоглазую женщину, которая сумела расцвести в условиях кровавой бойни и грязи, как бы в укор произволу, охватившему родную страну. Не мыслил, но понимал, что иному не бывать.
  
   Сергей не любим, но оставаться верным другом ему никто запретить не мог. Заботиться о любимой женщине и защищать её как умеешь, для Ненарокомова стало смыслом жизни. И пока она здесь, Сергей старался не упустить ни малейшей возможности для встречи. Он забыл, когда ел и спал, старался притормозить маятник часов в своей голове, который с каждой отмашкой приближал минуту расставания. Всякий раз ранним утром он приходил к знакомому и ставшему уже почти родным дому на Сретенке и дожидался, пока Ольга приведёт себя в порядок, и можно будет отправляться в путешествие по переулкам старой Москвы.
  
   Полдня они гуляли по столице, заглядывая в старинные парки, за которыми давно никто не ухаживал, кормили лебедей на прудах и говорили, говорили. Ольга запретила Ненарокомову возвращаться к теме любви, потому все беседы выходили какими-то неоконченными. Недосказанность немного угнетала Сергея, но он старался этого не замечать, пытаясь получить как можно больше от длинных - с раннего утра до заката - и в то же время скоротечных свиданий. Запомнить каждую мелочь, отложить в душе воспоминание обо всех незначительных нюансах - сейчас для него не было цели важнее. Он с жадностью впитывал тембр и оттенки голоса Ольги, улавливал её плавные неземные движения, укладывал в сокровенные уголки души нефритовый свет её глаз. Со стороны юные герои напоминали молодых супругов, которые никак не могут наговориться после долгой разлуки. Парадокс? Пожалуй.
  

*

  
   В тот вечер, накануне Ольгиного отъезда, Сергей Сергеевич попал в неприятную ситуацию. Он проводил девушку и побрёл, углубившись в свои невесёлые мысли, ничего не замечая вокруг, по пустынным вечерним улицам. Отец Ольги, как уже повелось, пытался оставить его ночевать, опасаясь, что Ненарокомова могут остановить лихие уголовники, которыми кишела столица в то неспокойное время, но Сергей отказался, и позднее пожалел об этом. Старый доктор будто в воду глядел.
  
   Ненарокомов двигался по неосвещённым улицам, переживая предстоящую разлуку, и не заметил, как навстречу ему из-под арки выскочили двое парней с наганами.
   - Гоп-стоп, соколик! А, давай-ка, поделимся с бедными пролетариями своими богатствами. Сымай, буржуйская морда, лапсердак и сапоги, да поживее! Ишь, каков спинджак-то! Новёхонький, да гладкий такой, быдто вчерась пошит. Да, глянь-ка, Гринь, и шкары знатные, почти новые. А блестят-то как! Чем он их, антиресно знать, смазывает?
   - И "котлы" у него на цепочке. Наверное, серебро...
   Бандиты рассматривали снятые с Сергея вещи, нимало не думая о том, что тот может оказать сопротивление. Грабители дали маху.
  
   Когда Ненарокомов тихонько стаскивал второй сапог, приметил, что главарь полностью увлечён исследованием карманов, а Гриня рассматривает своё отражение в надраенном голенище первого, уже снятого Ненарокомского сапога, в бледном свете вышедшей из-за тучи луны. Сергей в прыжке влепил неуклюжему Грине затрещину твёрдой подошвой кавалеристской обувки в открытую, подрагивающую, как у гусака, шею, а свободной левой рукой ухватил второго ухаря за ногу. Парень, получивший удар в кадык, отвалился на бок и дико захрипел. Главарь же на ногах стоял крепко, поэтому Сергею не вполне удалось задуманное. Бандит только покачнулся и повернул ствол нагана в сторону Ненарокомова. Тот вовремя упал, и пуля только оцарапала ему щёку, дико взвизгнула, отрикошетив от стены, и унеслась в сторону побледневшего от холода светила в тщетных попытках установить темноту над городом.
  
   Оказавшись на земле, Сергей нащупал под рукой камень, который немедленно бросил в голову главаря. Бандит по-поросячьи взвизгнул и, выронив пистолет, схватился за разбитое лицо. Ненарокомов поднялся и ударил противника в солнечное сплетение, тяжёло и весомо ударил - даже костяшки пальцев заныли. Теперь соперник был окончательно повергнут.
  
   Гриня всё ещё валялся, издавая нечленораздельные звуки, когда несостоявшаяся жертва гоп-стопа закончила приводить себя в порядок, и в этот момент прибежал патруль. Для выяснения обстоятельств дела всю троицу препроводили в ближайшее отделение милиции. Сергей, описав в деталях случившееся, хотел было уйти, но седой мужчина в форме остановил его:
   - Ты, паря, эт... того, не спеши. Утром придёт товарищ уполномоченный. Разберёмся. А эфтих-то паршивцев - ой, здорово оприходовал! Мы вот, второй месяц их ловим зазря. А ты вот, раз - и в дамки. Фронтовик?
   - Приходилось воевать. Два года в окопах. Вы бы отпустили меня, товарищ. Мне рано утром на вокзале нужно быть. Провожаю родного человека, может... навсегда, - последние слова Ненарокомов произнёс с каким-то надрывом, в очередной раз, осознавая почти свершившийся факт.
   - Ладно! - решился пожилой милиционер. - Документы у тебя в порядке. Чего уж там, иди. Только завтра приходи протокол оформить. Проводить тебя, может быть, нужно? Хотя такого парня разве кто остановит!
   Старик одобрительно похлопал Сергея по плечу. Взглянув на дедовский карманный хронометр, который чуть было не сменил владельца, Ненарокомов осознал, что с момента прощания с Ольгой прошло не больше получаса. Удивительная штука время: то оно тянется тоскливо по бездорожью ожиданий, то летит со всех ног, то замирает, будто восторженная барышня при виде итальянского тенора, завернувшего в провинциальный театр по воле пьяного ямщика.
  

*

  
   Серо-коричневые, будто сшитые из лоскутов, толпы мешочников, мелких воришек, юродивых, нищих, сотни червоноармейцев в шинелях без погон, подозрительные личности в купеческих шубах с наполовину вытертыми богатыми воротниками, давно немытые цыганские женщины в каруселях широченных цветастых юбок - таким встретил вокзал Сергея и Ольгину семью в день отъезда. Поезд, следующий до Берлина, уже подали на первый путь. Своим ухоженным видом он никак не вписывался в заскорузлую серость вокзальных построек: их не ремонтировали, наверное, два десятка лет - за военными "забавами" было некогда.
  
   В одной руке Ненарокомов тащил небольшой баул с нехитрым скарбом отъезжающих, а второй бережно поддерживал Ольгу. Ему казалось, что тоненький локоток дрожит в его пальцах. Это чувствовалось даже через рукав пальто. Его самого начинало трясти от нервного напряжения. Всё происходящее выглядело нереальным и синематографическим, только вот вместо тапёра многоголосье маневровых "кукушек", да клаксоны автомобилей подвозящих к вокзалу государственных служащих, убывающих в командировку по служебной надобности.
  
   Неужели сейчас? Буквально через несколько минут нужно будет прощаться. И не просто прощаться, а расстаться, быть может, навсегда! На-все-гда? Даже произнести страшно!
  
   О случившемся накануне вечером Сергей ничего не сказал. На вопрос Ольгиной матери, откуда на лице свежие ссадины, отшутился, мол, порезал щёку во время бритья, но Ольга почувствовала, что он говорит неправду. Она долго внимательно рассматривала повреждённую кожу на лице Ненарокомова, обработанную йодовой настойкой, а потом, сняв перчатку, провела по щеке нежными прохладными пальцами и сказала:
   - Бедный, бедный Серёжа. Как же тебе досталось. Молчи, не говори ничего. Я всё знаю.
   В словах девушки Сергей ощутил более глубокий смысл, отличный от того, что был на поверхности. Ольга наверняка имела в виду нечто большее и значительное, чем простые царапины. Она еле слышно прикоснулась губами к его лицу, и они пошли на перрон, догоняя Ольгиных родителей.

*

   Этим же утром и в то же самое время на одном из отдалённых путей вокзала, скрытом от большинства глаз, садился в спальный вагон другого поезда человек в чеховском пенсне с козлиной бородкой. Он тоже покидал страну, но только не по своей воле. Человека звали Давид Львович Плотский. Амбиции и непомерное властолюбие делали названного господина (в новой транскрипции - товарища) опасным для большого количества партийных вождей, поэтому и уезжал он сейчас навстречу восходу солнца, сначала в Китай, а затем в знойные земли Мексики.
  
   Восточный экспресс, куда садился бывший наркомвоенмор Славянской республики, вскоре поможет развязать руки отцу всех народов товарищу Латунину и сделать из бывшей империи новую, подвластную его жилистым рукам и послушную, как гуттаперчевая кукла на нитках опытного кукловода.
  
   Оцепление вокруг литерного поезда было тройным, чтобы не превратить проводы в пламенный митинг в поддержку Плотского. Его довольно многочисленные сторонники пришли на вокзал, но шум поднимать не стали, опасаясь зорких взглядов ребят из ОРК, добросовестно фиксирующих провожающих на тетрадных листочках самодельных записных книжек.

*

  
   Вот и нужный вагон. Сергей помог разместить вещи в купе и направился к выходу. До отправления ещё было немного времени. Ненарокомов пожал протянутую руку Ольгиного отца, поцеловал троекратно матушку и остался с Ольгой наедине. Он не знал, что сказать. Слова приходили на ум какие-то глупые и банальные. В это время паровоз дал гудок. Отъезжающий народ полез в вагоны. Сергей нежно прижал Ольгу к себе и почувствовал, что не может сдержать слёз. А между тем, он так ничего и не произнёс. Даже когда его любимая зашла в тамбур.
  
   "Боже, какой я дурак, - подумал Ненарокомов. - Она же сейчас уедет!". Поезд дёрнуло вперёд. Но он тут же остановился. Вероятно, машинист проверял надёжность сцепки. Сергей подался к вагону. Ольга была закрыта пассажирами, столпившимися на площадке у раскрытых пока дверей. Она пыталась протиснуться, но это ей никак не удавалось.
   - Оленька, милая Оленька, - почти беззвучно выдохнул Сергей и, расталкивая локтями провожающих, устремился к вагонной подножке. Ему казалось, что сейчас его сердце разорвётся от нежности и тоски. Но только казалось. Всё обошлось.
  
   Ненарокомов сумел протиснуться к самой двери, которую безуспешно пытался закрыть чистенький старичок в железнодорожной форме. И тут случилось чудо. Маленькая хрупкая Ольга вдруг упала прямо в его распахнутые руки. Она крепко прижалась в его подбородок щекой и быстро-быстро зашептала. Ольга именно шептала, но Сергею казалось, что этот голос слышит не только он - весь вокзал, весь город, вся вселенная.
   - Милый, дорогой мой Серёженька. Прости меня, прости меня, прости. Я и не мыслила себе, что так вот всё... быстро... Такая подлая штука - эта жизнь... Ты помни - мы всегда тебя ждём. Приезжай к нам, приезжай. Бросай всё и приезжай. Я Бога за тебя молить стану, родной мой человек. Пропадёшь ты здесь... не для тебя тут назначено... Помни меня, а я тебя никогда не забуду... До встречи, Серёжа... Помнишь, как ты поцеловал меня на маскараде? Я тогда чуть не умерла от счастья... Не так всё, не так... прости...
  
   Тут состав дёрнулся снова, в этот раз уже с явным намерением отправиться в путь. Сергей приподнял почти невесомую Ольгу и попытался посадить в вагон. С десяток сильных мужских рук подхватили её, и Ненарокомов на секунду потерял девушку из виду. Поезд начал набирать ход.
   И вот ему удалось разглядеть знакомый силуэт в дверном проёме. Сергей, расталкивая толпу с неистовой силой, побежал за вагоном. Лёгкий пуховый платок сорвало с Ольгиной головы и унесло ветром, волосы рассыпались по плечам. "Как это всё неправдоподобно театрально..." - почему-то отметил Ненарокомов краешком сознания, ненавидя себя за отстранённость. Девушка что-то кричала, но до Сергея донёсся только обрывок фразы:
   - ...ни меня,...жа!.
   - Я всегда тебя буду любить и помнить, Оленька! Слышишь? Я люблю тебя! - закричал он в ответ. Услышала ли она его слова, бог весть.
  
   Вот и всё. Теперь - всё...
  
   Поезд, миновав первые стрелки на своём длинном пути, медленно ускользал в узкую от набившихся в неё облаков щель горизонта.

*

  
   После этого прощания перед Сергеем, будто захлопнулась театральная кулиса. Он перестал видеть и слышать и в таком разобранном состоянии находился несколько недель, покуда старые фронтовые товарищи из рабочих не заставили Ненарокомова чуть не силой устроиться на службу. Они поручились за Сергея, и того взяли, невзирая на классовое происхождение. А иначе, возможно, он бы просто-напросто опустился и пополнил многочисленные ряды кокаинистов, промышляющих воровством и мелким разбоем.
  
   Прошло всего несколько месяцев, и на страну "упал железный занавес". Теперь уехать в Европу и дальше сделалось практически невозможно. Государственный зверь прибирал к ежовым лапам своих маленьких неразумных рабов.
  
   Даже тогда, на вокзале, можно было что-то изменить, исправить - так казалось Сергею в тишине камеры. Но он не сделал ничего, ничего для этого. Не нашёл нужных слов. Не искал их. Но разве время сейчас плакать о прошлом, когда путеводной звездой впереди блистает новая жизнь.
  

VI

   Но разве время сейчас плакать о прошлом, когда путеводной звездой впереди блистает новая жизнь. Сергей, сам того не замечая, начал размеренно ходить по камере. Два шага в одну сторону, два - в другую. Мысли вновь уносили его в прошлое.
  
   Смешно сказать - новая жизнь... Загробная, что ли? Хотя, нет. Всё верно - именно новая жизнь. Плоть от плоти, как говорится. Но его ли это будет жизнь, Сергея ли Ненарокомова? Сказать ничего определённого покуда нельзя. Остаётся ждать. Ждать и надеяться.

*

  
   Лишь только Ольга покинула страну, для Ненарокомова наступили серые безликие и безрадостные дни, которые походили один на другой, как близнецы из сказки о семерых братьях, живущих в одном стручке. С трудом просыпаясь в выстуженном гостиничном номере, Сергей брёл в Центральный архив Музея Революции, где теперь служил рядовым архивариусом. Не бог весть что, конечно, но работа эта помогала, по крайней мере, не голодать.
  
   Гостиница, которая заменяла Сергею Сергеевичу дом, в дореволюционное время блистала роскошью и своим разухабистым названием "Русская тройка". Здесь тогда чаще всего проживали ухари-купцы, приезжающие в Москву по делам негоции широкого масштаба. Они резво просаживали деньги в тамошнем ресторане "Славянский" с цыганским хором и рулеткой, привезённой из Монте-Карло, а потом жили в долг под запись. Круглые сутки весёлая гостиница блестела ярмарочными огнями. То и дело в номерах затевались скандалы и драки, и тогда оттуда выбегали растелешённые девки низкого пошиба с криками о помощи и проклятиями в адрес "уездных дубин стоеросовых".
  
   Городовые, заступающие на ночное дежурство в этом беспокойном районе, непременно ставили свечку "за здравие имярек" в ближайшей церквушке, чтобы вернуться наутро домой целыми и невредимыми. В общем, гостиница пользовалась дурной славой, а репутацию имела такую, что добропорядочные обыватели старались обходить её стороной. А не удавалось обойти - то хотя бы ускорить шаг, следуя мимо величественной лестницы, украшенной здоровенным швейцаром в блестящей ливрее и с повадками былинного героя, если что-то не нравилось служителю порядка - мог так накостылять, что многие куражливые обитатели "нумеров" предпочитали вести себя смирно.
  
   Следом за приходом к власти Марьянова-Кепкина и его сподвижников в "Русской тройке" размещался наркомат обороны во главе с Давидом Львовичем Плотским. За время Народной войны здание пришло в упадок, вся помпезная позолота и мишура облезли, мебель в стиле ампир ушла на отопление огромных помещений, а ковры деятели наркомата порезали и растащили по домам на половики. Чудно было наблюдать, как какая-нибудь кухарка вытирала заляпанные грязью опорки об искусно сплетённые ковры работы персидских мастеров, или - как дворовый Бобик делал на них лужицы, элегантно задрав ножку.
  
   В период расцвета НЭПа - новой экономической политики - "Русская тройка" вновь перешла в частные руки и стала служить уже для молодого капитала новой формации, но безобразия, происходившие там, возобновились и вполне соответствовали духу дореволюционных времён. Только теперь вместо усатых вальяжных городовых порядок в гостинице и ресторане наводили патрули рабоче-крестьянской милиции. С ними спорить было трудно, поскольку в состав "летучих отрядов пролетарского гнева" в основном входили бывшие фронтовики, обозлённые, так называемым, временным отступлением. Однако это не могло остановить цыган, карточных шулеров и прочих аферистов, пропавших было из города во время Великой Народной войны, а теперь осаждающих ресторан "Славянский" с новой силой, выколачивать деньги из свежеиспеченных капиталистов.
  
   После огорчительной для некоторых революционеров смерти товарища Кепкина от запущенной болезни, о которой не принято говорить вслух в приличном обществе, к власти в стране пришли коммунисты новой формации во главе с Иосифом Абессаломовичем Латуниным. Они быстро пресекли расцвет частного предпринимательства, вернув все права "обиженным" партийным чиновникам. Гостиница вновь оказалась в руках государства. Большинство её номеров передали в ведение наркоматов. Там стали проживать работники различных учреждений, которые опоздали к разделу недвижимого имущества, конфискованного у частных владельцев. Один из гостиничных номеров и достался Сергею Сергеевичу.
  
   Итак, вместо шикарного отеля европейского класса - теперь общежитие пополам с присутственными местами. Потому было очень удивительно, что помещение ресторана каким-то чудом продолжало функционировать по своему прямому предназначению: невзирая на официальную пропаганду трезвого образа жизни "на самом верху", заведение решили не закрывать. Однако теперь зайти туда запросто сделалось невозможным. Некий господин, мало похожий на старорежимного "генерал-швейцара", пропускал к революционным дарам только избранных, имеющих документы о своей принадлежности к партийным или государственным органам.
  
   Угощение в "Славянском" стало несколько поскуднее, но при пайковой системе, которая господствовала в государстве, и это казалось чем-то диковинным. Например, на закуску здесь подавали мутноватый зельц из трудно пережёвываемых хрящей и нередко застревающей между зубов небритой шкурой живности неизвестного подкласса млекопитающих; отварной перемороженный (даже летом!) картофель; некое подобие салата из капустных обрезков и, конечно же, селёдку с малюсеньким колечком лука, залитую отдающим керосином подсолнечным маслом. Ненарокомов подозревал, что это масло попросту транспортировали в необработанных бочках из-под каких-то химических реагентов. Иногда завсегдатаев ресторана баловали жареной черноморской ставридкой или камбалой, но очень редко. Хлеб же все клиенты приносили свой - из пайков, поскольку его в меню не полагалось вовсе.
  
   Куда уходили первоклассные продукты, которые немногочисленные очевидцы сами лично видели на продуктовом складе, оставалось загадкой. Но посетители не роптали, поскольку в качестве "фирменной" выпивки в ресторане предлагали превосходный свекольный первач двойной перегонки; его официанты почему-то называли "белым вином". Кроме того, по выходным на тесной эстраде наигрывал небольшой оркестрик с саксофоном и контрабасом.
  
   Обычно дым от пайковых папирос в общем зале стоял стеной. Посетителями же, в основном, оказывались мужчины в форменных гимнастёрках без опознавательных знаков со строгим сверлящим взглядом. Конечно, нетрудно было догадаться, что контингент сей принадлежал к доблестной армии ОРК товарища Дикобразова. Здесь их, этих цепных псов революции, хозяева прикармливали за государственный счёт, чтобы тем верно служилось на дармовых харчах и ни о чём контрреволюционном не думалось. Иным же посетителям приходилось рассчитываться из жалованья государственных служащих, но это был скорее воспитательный акт - понимание того, что ОРК важнее иных учреждений республики, - чем попытка окупить затраты на содержание обслуживающего персонала и приобретение дефицитных продуктов питания.
  

*

  
   Оставшись совсем один, лишённый возможности общения с Ольгой, Сергей почувствовал такую дикую тоску и одиночество, что заходил в "Славянский" чуть не каждый вечер. Здесь он благополучно растрачивал своё невеликое жалованье буквально за пару недель, покупая только "белое вино". Оставшееся до конца месяца время он перебивался пайковыми щедротами и угощением случайных мимолётных приятелей, которым он изливал своё горе в минуты пьяных откровений.
  
   Впрочем, работа в архиве помогала Ненарокомову забываться, хотя поначалу он относился к ней - как к никчёмной. Чуть позже, когда молодому сотруднику стали доверять некоторые закрытые цензурой документы, Сергей Сергеевич весь погрузился в их изучение с головой, пытаясь понять, каким образом такой порочной партии, каковой и являлась партия большевиков, удалось захватить власть в стране.
  
   Понятно было только одно - необразованное население клюнуло на лозунги, украденные у социалистов-революционеров: "Земля - крестьянам!", "Мир - народам!" и другим, похожим. И хотя - в конечном итоге - никто ничего из обещанного не получил, люди продолжали верить в то, что нужно просто перетерпеть, чтобы дождаться лучшей жизни. Вот только Латунин уберёт хапуг и живодёров, затесавшихся в партийный аппарат, и тогда наступит то самое светлое будущее. А пока же всё происходило с точностью до наоборот: наглые чиновники жирели на глазах, пытаясь урвать побольше от партийного пирога, пока им на смену не пришли другие, более агрессивные и более удачливые. Конвейер партократов-однодневок функционировал исправно, не давая создать хоть какую-то оппозицию центральной власти.
  
   Во главе всего, всей системы, господствовал страх. Именно, страх, культивируемый товарищем Латуниным, становился движущей силой государственной машины. Он настолько завладел умами, что разочаровавшийся во всём народ готов был исполнить любую самую несусветную авантюру, представленную как откровения вождя славянских народов и верных сподвижников экс-террориста со стажем. Сергей понимал, что его юношеские идеалы погибли, погребённые новыми знаниями, и необходимо что-то предпринимать, чтобы возродить униженную страну. Но он с трудом представлял себе, как это следует делать или хотя бы - с чего начать.
  
   Изо дня в день Сергей Сергеевич внимательно вчитывался в архивные документы Музея Революции, сортируя оные по важности, дате и возможности опубликовать в открытой печати. Поначалу Ненарокомову доверяли только малозначительные бумажки времён Народной войны, которые не могли принести большого вреда в случае утечки их содержания за рубеж. Некоторые из этих документов были трудно читаемы. И не только, и не сколько из-за ветхости залитых низкокачественной сивухой, бесконечно перегибаемых в засаленных карманах кавалеристских галифе обойных листков с приказами по Червоному воинству в карандашном исполнении с химическим грифелем, но и в силу ограниченной грамотности выходцев из низших дореволюционных сословий, занимающих большинство постов командармов и комиссаров высокого полёта освобождённого (от чего?) народа. Порой щедро сдобренные нецензурщиной словеса "судьбоносцев", упавшие на бумагу, казалось, не хотели оставаться на ней и жить особой документальной жизнью в отрыве от своих хозяев; пытались ускользнуть оттуда, затираясь синими разводами от перемешанного лошадиного и человеческого пота.
  
   Спустя год, незамеченный ни в каких действиях, порочащих собственную лояльность, грамотный работник пошёл на повышение. Сергею разрешили обрабатывать папки с бумагами из святая-святых - Главного архивного фонда, напоминавшего своим устройством Авгиевы конюшни. Именно здесь, в Главном архивном фонде Музея Революции Ненарокомов увидел и полностью осознал всю гибельность пути, по которому направил властолюбивый Кепкин великий народ. Теперь Сергей Сергеевич смог детально изучить историю Народной Славянской Революции, а также историю рождения вождя мирового пролетариата. Из недалёкого, не выигравшего ни одного процесса, адвоката, Владимир Ильич Марьянов превратился в товарища Кепкина, неспешно попивая пивко за партийный счёт в Мюнхенских гештетах.
  
   Позднее, получив денежное довольствие от Германского кайзера на организацию развала Славянской империи, новоиспечённый вождь, забрав с собой не столько милых, сколько жестоких любовниц Ванессу Фармант и Веру Никодимовну Манну-Небесную, отправился в отравленную сладким воздухом свободы и вседозволенности столицу своей горячо ненавидимой родины. Дальше последовал вооружённый мятеж Кепкинских соратников, опирающийся на деклассированное быдло и обманутых пролетариев, разгон всенародно избранного Учредительного собрания и воцарение диктатуры силы. Сопротивление подавлялось специально созданным по такому случаю органом ОРК во главе с чахоточным мизантропом Филиппом Муньевичем Ухваткиным, которого после смерти "стального Филиппа" заменил мелкий авантюрист Выгода. А после расстрела и этого вечно благоухающего бабника, у руля ОРК обустроился Иван Николаевич Дикобразов, внешним видом напоминавший внезапно постаревшего, но всё ещё рефлексирующего школьника - потому-то люди его круга называли главу всемогущего ведомства "злобным карликом".
  
   Вниманию Ненарокомова один за другим представали указы и распоряжения, отправляющие тысячи людей на заклание в угоду вождям, возомнившим себя непогрешимыми и великими. Особенно преуспели в кровавых трагедиях страны товарищи Плотский и Марьянов (Кепкин). Взору Ненарокомова, после того, как им дана была подписка о неразглашении, предстали такие ужасающие документы, что волосы вставали дыбом. Сергею Сергеевичу стало понятно со всей очевидностью - реальность настолько далека от идеала, что никакие позитивные изменения не способны хищников от власти повернуться лицом к трудящимся, ради чаяний которых, собственно, и проливалась обильно кровь в гражданской усобице.
  
   Возможно, Сергей никогда бы не был допущен к этим "дышащим ужасом" документам, несмотря даже на его участие в Народной войне в стане "красных", если бы не жуткий дефицит грамотных людей, способных правильно отделить одни бумаги от других, хотя бы по тематике. О том, чтобы рассортировать их по значимости и авторству, речи не шло вообще.
  
   Тем не менее, допуская Сергея Сергеевича в тайные отделы архива, руководство застраховалось: подписка подпиской, но личный контроль над жизнью исполнителя - куда как важнее.
  
   Отныне к Ненарокомову был приставлен вооружённый охранник, который неотступно следовал за ним во время работы, по сути, превратившись в тень Сергея. Он следил за тем, чтобы ни один листок, ни один клочок бумаги не исчез из архива. Поэтому день начинался и заканчивался для Ненарокомова с тщательного обыска. Мало того, возвращение домой, как только Сергей, еле передвигая ноги, приходил в гостиницу, сопровождалось ещё одной обязательной процедурой. В номере его ожидала очередная "тень" в лице молчаливого угрюмого оперативника, пресекавшего все нежелательные "встречи с лицами, не имеющим допуска к государственным секретам". Встречи, которые могли бы иметь место.
  
   Впрочем, ни о каких контактах даже подумать времени не оставалось, поскольку усталость после копания в пыльных кипах бумаг в бездонных кладовых Главного архивного фонда не позволяла заняться чем-либо иным, кроме обязательной выпивки в "Славянском". Вслед за тем Сергей запирался в своём номере, забываясь беспокойным сном.
  
   Во сне к нему приходила Ольга, которая звала его с собой в далёкую и едва знакомую по детским впечатлениям Европу. Ненарокомов вскакивал, нервно глотал из чайника холодную воду, замерзающую порой зимними вечерами на подоконнике, и уже не спал до утра. О том, чтобы выйти на улицу проветриться даже и не мечталось, поскольку за стеной бдительно дремал ночной страж, оберегающий державные тайны, доверенные Ненарокомову, от разглашения и утечки в "западную продажную прессу". Охранник живо реагировал на каждое ночное движение Сергея и многозначительным постукиванием рукояткой маузера по сахарной голове, которую получил в качестве дополнительного премиального пайка, напоминал о своём существовании.
  
   От такой жизни можно было сойти с ума. Да и не мудрено, ощущая себя бессловесным инструментом власти, который могут в любую минуту отправить "в расход", заподозрив работника архива во вредительских замыслах. Но чувство самосохранения всё же не позволяло Сергею бросить всё и постараться убежать - от себя ещё никому не удавалось, даже если удастся перехитрить ОРК. Он прекрасно понимал, что его рабский труд позволяет хотя бы выжить и надеяться на будущую встречу с ненаглядной Оленькой. О противостоянии системе Ненарокомов пока старался не думать вовсе. Это не его, не его борьба. Так ему казалось.
  
   Месяц за месяцем исчезал за горизонтом, сжигаемый в топке расточительного Хроноса, а конца тягостным дням всё не было видно. По сообщениям в газетах, которые иногда появлялась возможность и желание прочитать, Сергей понял, что в стране развернулась индустриализация. Латунину, успешно заменившему Кепкина у руля, оказались нужны танки, самолёты и другое мощное оружие, чтобы готовить революционную экспансию в благополучные европейские страны. Хотя Плотского уже выдворили из страны, его идеи о навязанном силой мировом интернационале продолжали жить в сознании главного идейного противника бывшего наркомвоенмора. Газеты писали о перманентной угрозе со стороны империалистов, о необходимости защиты отечества, а заводы тем временем штамповали оружие в неимоверных количествах, в том числе и наступательное - согласно концепции мировой революции, которая сама по себе через континенты не шагает, её приходится буквально нести на штыках.
  
   Сергей понимал, что в этой гонке скрыто неразрешимое противоречие. Запад не хочет сосуществовать с новой формой власти, потому готовится к войне, тем самым играя на руку идеологам мировой революции, которые в лице Латунина со спокойной совестью делают своё дело, даже не заботясь о благовидном предлоге - империалисты своими действиями сами оправдывают заклятого врага.
  
   Страна корчилась в непосильных муках голода и тяжкого труда без отдыха, но верила вождю, который уже начал прикармливать шизофреника в одной из стран с неспокойной судьбой, доставшейся в качестве приложения к контрибуционным выплатам после поражения в мировой войне. Он, товарищ Генеральный, и привёл этого недалёкого кровожадного ефрейтора к власти в тайной надежде с его помощью расколоть мир, чтобы потом захватить осколки врасплох и тёпленькими. Конечно, газеты ни о чём подобном не писали. Ненарокомов обо всём догадывался сам - благо делать выводы он умел, служба в архиве тому способствовала. Как говорится, зная характер пациента, можно сделать достоверные выводы, что он (пациент) предпримет в ближайшее время.
  
   Сергей похудел, осунулся. Теперь в нём нельзя было узнать благополучного молодого человека из интеллигентной семьи. Он стал походить на жалкое подобие самого себя. Однако живой ум Ненарокомова не позволял смириться и плыть по течению. Накопленные знания модифицировались в потенциальную энергию неукротимого борца и требовали выхода. Что-то необходимо было предпринимать. Но вот что? Для одиночки - борьба с системой непосильная ноша, а из бывших друзей у Сергея никого не осталось. Кто давно эмигрировал, кто погиб во время Народной войны или традиционной "чистки рядов", кто затерялся на бескрайних просторах государства, а кто-то сумел занять небольшое хлебное местечко и потихоньку клевал с руки у народной власти - им не до борьбы, им вес набирать нужно в партийной иерархии. И вот, когда Ненарокомов уже был готов наделать глупостей, чтобы развязать стягивающие путы непосильных уму трагических знаний, судьба постучала в его гостиничный номер.
  

*

  
   Сергей устал томиться от собственных безутешных мыслей и прилёг. Теперь он знал, что когда станет совсем невмоготу, он просто закроет глаза, и ненаглядная Оленька спустится в его сон, а все печали уйдут прочь.
  

VII

   Когда станет совсем невмоготу, он просто закроет глаза, и ненаглядная Оленька спустится в его сон, а все печали уйдут прочь. Но сна не было, одна усталость, навалившаяся тяжестью последних дней.
  

*

  
   Ранним июньским утром 19** года Ненарокомов проснулся оттого, что кто-то стучал в гостиничный номер. Это показалось ему странным хотя бы потому, что он ни с кем не общался накоротке в нерабочее время, а охранник - он же соглядатай - имел обыкновение вваливаться без стука, поскольку у него имелся свой ключ от входной двери. Нет, в самом деле, Сергей не был ни с кем настолько близок, чтобы к нему пришли в гости. Собственно говоря, и прийти кому-то с неожиданным визитом не позволил бы невидимый напарник строгого стража за стеной, да и самому Сергею такие встречи показались бы довольно странными.
  
   Тем не менее, утренний стук в дверь не прекращался, а значит - случилось что-то необычное. Если бы архивариуса пришли арестовать, то церемониться не стали, отбивая о двери руки больше десяти минут. Конвой бы просто-напросто, взяв ключи у администратора, вошёл потихоньку и выполнил своё задание от партии и народа. Сергей Сергеевич поднялся и, закутавшись в тонкое байковое одеяло, поплёлся открывать. Мимоходом заглянул в комнату к особисту. Тот дрых, как ни в чём ни бывало - вот работничек, хоть бы насторожился!
  
   За дверью слышались голоса. Люди в коридоре гостиницы то и дело называли Ненарокомова по имени и не пытались буянить, что было нехарактерно для этого времени воинствующего невежества. Сергей отомкнул замок и впустил в полумрак номера яркое буйство летних красок, ворвавшихся через окно в холле.
  
   Взору Ненарокомова предстало два человека. Один из них был совершенно незнаком. Зато второго Сергей когда-то уже встречал. Ненарокомов сосредоточился, усиленно пытаясь вспомнить, откуда ему известен сухощавый молодой брюнет с характерной кавказской внешностью, а в это время гость, которого Сергей не знал, спросил:
   - Вы, Сергей Сергеевич? Я от Ильи Ивановича Вилова приехал, по его настоятельной просьбе.
  
   Фамилия профессора Вилова была известна всему миру. Упомянутый учёный, ещё будучи студентом университета, посвятил себя вопросам долгожительства, в чём нимало преуспел. Его исследовательские работы по тематике элитного воспроизводства, возможности продления здорового существования особей из класса млекопитающих, энергетической подзарядке живых организмов, проблемам долгожительства послужили основой не одной диссертации в области биологии, биохимии и генетики.
  
   Илью Ивановича Ненарокомов хорошо помнил, поскольку тот частенько заезжал в гости к его родителям, когда те жили ещё в Костроме, и в более поздний период - когда перебрались в Северную столицу из своего провинциального городка. Отец Серёжи в своё время учился с Виловым на одном курсе университета в Гейдельберге. По молодости они вместе занимались наукой, а потом их творческие и жизненные пути разошлись. Вилову дали кафедру в Петербурге, а Серёжин отец занял должность председателя попечительского совета городских больниц при дворянском собрании Костромы.
  
   Воспоминания о профессоре относились к поре отрочества и юности Ненарокомова. С тех пор он больше не встречался с Виловым накоротке, только видел издали, не имея даже возможности поздороваться - того вечно окружала толпа из ассистентов, чиновников от науки и корреспондентов иностранных газет. И хотя Сергей практически ничего не слышал о деятельности Ильи Ивановича, тем не менее, знал - в период массового пост-революционного исхода великих учёных из страны Илья Иванович решил остаться, будто бы заявив: "Научные изыскания нужны любому правительству, а, уж, коль скоро мне, профессору Вилову, выпало счастье родиться здесь, то и служить я стану только своему народу".
  
   Для лидеров пролетарской партии такое решение Ильи Ивановича оказалось большим подарком. Тут же стараниями товарища Латунина в ведение Вилова был передан огромный институт по разработкам в области биологии, где учёный мог бы спокойно заниматься своим любимым делом с группой единомышленников из бывших, которых после тщательной проверки новоиспечённому директору разрешили оставить на работе.
  
   Отныне новое научное учреждение получило название "НИИ по вопросам геронтологии и генетики". Главной темой исследований стал вопрос о продлении жизни - вожди заботились о своём бессмертии не только в умозрительной области.
  
   Всё это пронеслось в голове Сергея Сергеевича, как только он услышал фамилию приславшего за ним. Припомнил он и застывшего на пороге брюнета, чья улыбка выглядела так обезоруживающе, что хотелось смеяться в ответ. Перед ним был не кто иной, как ассистент Вилова и его давний друг Владимир Чеквания. Чеквания, мингрел по национальности, приехал из приморского села Гульрипш на учёбу в Петербургский университет, где своей неуёмной тягой к знаниям сразу глянулся Илье Ивановичу. Из любимого ученика он быстро превратился в прекрасного помощника во всех начинаниях профессора. Владимир был фанатиком от науки. Он даже о революции узнал, пожалуй, самым последним в стране, поскольку, увлечённый длительным экспериментом, не покидал лабораторию несколько суток кряду. Сергею однажды пришлось видеть Чеквания вместе с Виловым, когда Ненарокомов сам ещё был студентом университета. Потому-то ему сразу и показался знакомым этот колоритный мужчина.
  
   Растерявшись от неожиданного к себе внимания, Сергей Сергеевич не нашёл ничего лучшего, как спросить:
   - Здоровье профессора, надеюсь, в порядке?
   - В порядкэ, в порядкэ, - вступил в разговор Чеквания. - Он ждёт тэбя, дорогой, собирайся.
   Сергей начал объяснять, что ему пора идти на службу, а там опозданий не прощают. Но Владимир перебил его на полуслове тоном, не терпящим возражений:
   - Профэссор обо всём позаботился, не пэрэживай, генацвале. Тэперь ты у нэго работать будэш. - акцент Владимира выглядел намеренно искусственным, будто бы он пытался таким незатейливым образом растормошить Сергея, заставить его улыбнуться. Во всяком случае, Ненарокомов отметил для себя эту странную особенность речи Чеквания. Позднее его предположения подтвердилось - Владимир в жизни говорил очень чисто.
  
   Пока проснувшийся охранник изучал подписи и печати на предъявленном мандате, Сергей одевался.
  
   Сборы были недолгими. Потом мчались на авто с открытым верхом куда-то за город, в район Лосиного Выгула. Путь не совсем близкий, поэтому Ненарокомов за время поездки узнал предысторию сегодняшних событий, кардинально изменивших его судьбу. По крайней мере, так виделось Сергею в наплывающем мареве тёплого летнего солнца.
  
   А подоплёка нынешней утренней встречи состояла в том, что коллектив института геронтологии и генетики хоть и состоял из сплочённых единомышленников, но специалистов в нём явно не хватало по известным причинам: многие эмигрировали, кто-то погиб, кто-то не желал сотрудничать с новой властью. Тем не менее, Вилову удалось собрать действительно работоспособную команду. Но, получив полномочия от Политбюро и лично товарища Латунина, учёный старался усилить свой коллектив профессионалами, отыскивая выпускников университетов, которые не уехали за границу. Таким вот образом Илья Иванович, просматривая личные дела работников Архива Народной Революции, и натолкнулся на фамилию Ненарокомова.
  
   Здание института геронтологии и генетики имени Мирового Пролетариата находилось в Подмосковных Мытных Кущах и выглядело весьма внушительно. Всего три этажа, но масса корпусов с внутренними переходами из одного в другой. Пока шли по гулким коридорам, Сергей успел обратить внимание, что жизнь здесь кипела. Народ в белых - вероятно, научные сотрудники, и синих - скорее всего технические работники, - халатах сновал из помещения в помещения, перевозя на тележках громоздкое оборудование. Возле приёмной административного директора топтался целый выводок молодых завлабов с заявками на корма для подопытных животных, химикаты, электрические машины и другую научную атрибутику, без которой невозможно совершить никаких открытий в век коллективизма.
  
   Знакомые запахи реактивов и питательных растворов наполняли коридоры здания. Это возбуждало Ненарокомова и сулило какой-то новый этап в его будущей жизни. Общую картину портили только многочисленные вооружённые охранники, проверяющие документы на каждом шагу. Причём в большинстве своём охранную службу несли не простые красноармейцы, а вполне подготовленные для такой беспокойной работы представители ОРК - настолько хороша их выправка и пронзительны взгляды, как говорят в народе, высверливающие отверстия в головах в попытках проникнуть в тайные мысли не очень-то надёжного учёного люда. Было совершенно ясно - работа института невероятно необходима вождям, раз они отвлекали огромное количество оперативных работников для осуществления режима секретности в вынесенном за пределы города учреждении.
  
   В кабинете Вилова сердце Сергея забилось учащённо, когда он увидел знакомый профессорский профиль на фоне распахнутого окна. Илья Иванович увлечённо наблюдал за какими-то событиями во дворе. На скрип двери Вилов обернулся, лицо его, немного постаревшее с момента последней встречи с Сергеем, озарилось улыбкой.
   - Здравствуй, мой любезный Серёженька! - приветствовал Ненарокомова профессор, заключая в свои крепкие объятья. Сергею стало так тепло и хорошо, как не было уже давно. Ему даже на миг показалось, это отец держит его непроизвольно вздрагивающие плечи. Спутники Ненарокомова деликатно покинули кабинет, не желая мешать радости встречи двух старых знакомых.
   - Садись, Серёжа. Садись, рассказывай, как твои дела. Про батюшку с матушкой знаю, слышал... Очень-очень трагично. Соболезную... А сам-то ты как? Говорят, бумажным призраком стал, в чужих мыслях и делах закопался.
  
   Ненарокомов немного пришёл в себя и обстоятельно пересказал весь тот отрезок жизни, что они с профессором не встречались: с момента революции и до сего дня. Про Ольгу упомянул тоже, хотя и вскользь, поскольку старик знал её и обязательно бы спросил. Более подробно Сергей остановился на своём ранении и болезни. Ему хотя и трудно было вспоминать почти полгода, проведённые между жизнью и смертью, но всё равно легче, чем переживать заново расставание с любимой женщиной. Вилов всё понял и не стал утомлять Ненарокомова расспросами.
  
   Профессор вызвал секретаря, пышную дебелую барышню с игривыми манерами и повадками жрицы любви. Последнее наблюдение Сергея незамедлительно было подтверждено её пронзительным взглядом с поволокой, которым девица попыталась сразить посетителя, если, уж, не насмерть, то хотя бы навсегда.
   - Вот что, Трёпа, принеси-ка нашему новому сотруднику чайку. Но не морковного, а того, заветного, что у тебя в буфете имеется. Не ел, наверное, ничего с утра, Серёжа? Да, Трёпа, не забудь ещё что-нибудь там из продуктов поискать из моего пайка, - сказал Вилов и, немного суетливо принялся освобождать свой рабочий стол от лишних предметов, сгребая бумаги куда-то в угол.
  
   Вскоре дородная секретарша доставила поднос с двумя стаканами в подстаканниках, от которых исходил давно забытый Сергеем аромат настоящего чая с бергамотом. На блюдечке, поставленным перед ним, Ненарокомов обнаружил три колечка варёной колбасы, две холодных картофелины в мундире и несколько сушек.
   - Извини, Серёжа, сахарком не угощаю, - сказал профессор, - вчера одной лаборантке отдал, у неё трое детишек, а паёк, сам понимаешь, не то, что мой.
   Ненарокомов, кивнув в сторону выходящей секретарши, спросил:
   - Илья Иванович, а откуда у вас такая Даная взялась? Прямо от Рембрандта к вам сбежала?
   Вилов нахмурился и, как бы нехотя, ответил:
   - Её мне из ведомства Дикобразова прикомандировали. Но ничего, женщина она работящая и аккуратная. Мне ли возражать, когда государственные интересы превыше всего. - Илья Иванович многозначительно посмотрел на Сергея и приложил указательный палец к губам в положение "молчание - золото", тот кивнул - дескать, понял.
   Ненарокомов прикончил один стакан чаю и незаметно для себя взял второй. Профессор улыбнулся понимающе и заметил:
   - Да, ты не смущайся, пей. Это всё для тебя. Много ли мне, старику, нужно... А тебе ещё жить да жить.
  
   Когда роскошная трапеза подошла к концу, Илья Иванович приступил к делу. Он рассказал, что институт нуждается в специалистах с фундаментальной базой знаний, которую получил Сергей. И поскольку профессор прекрасно знал Ненарокомова, как способного студента во время его обучения, то рекомендовал бы ему занять место заместителя по организации научных экспериментов.
   - Я понимаю, что всё позабылось, Серёжа. Но мне и не нужно от тебя, чтобы ты звёзды с неба срывал и блох подковывал с лёгкостию необыкновенной. Я хотел, дорогой мой, чтобы появился у меня серьезный человек, который бы смог разгрузить старика, взяв на себя организационные вопросы. Дилетанта сюда не поставишь, а ты прекрасно знаешь направление моих разработок ещё по университетскому спецсеминару, который мои ученики вели.
   Да и кого, как не тебя, на эту должность ставить, коли я родителей твоих знавал, да и самого помню чуть не с пелёнок. С руководством в музее всё согласовано. Возражений не будет. Политбюро дало согласие. У нас ведь, сам понимаешь, тематика закрытая, не всякого утвердят на должность. А ты проявил себя как грамотный, инициативный работник, который не станет болтать лишнего.
  
   Последние слова профессор говорил, стоя у полуоткрытой двери, снова приложив палец к губам и подмигивая Ненарокомову. "Стучит, видно, хорошо эта штучка, Трёпа, - подумал Сергей. - Кругом у партии свои уши. Хотят жить вечно, а народа своего боятся, как самого злейшего врага. Как там у них говорят - доверяй, но проверяй?"
  
   Процедура приёма на службу заняла не более двух минут. И для Ненарокомова началась действительно новая жизнь, неотягощённая ежедневными обысками и ночным кряхтением особиста в комнате за стеной.
  

*

  
   Сергей Сергеевич быстро вник в суть новой работы. Он привёл в порядок Виловские бумаги, наладил систему еженедельных отчётов для Политбюро, взял в свои руки снабжение всего института необходимыми препаратами, реагентами и аппаратурой. На долю административного директора, который с трудом мог складывать на счётах и не имел ни малейшего понятия в биологии, осталось только добывание канцелярских принадлежностей и всего, что касалось быта. А вот наука - это его, Сергея дело.
  
   Понемногу Ненарокомов начал разбираться в сути деятельности, которой отводилось ключевое направление в работе института под руководством Чеквания и Вилова. Экспериментаторы решали проблемы омоложения живых организмов, чтобы потом применить полученные результаты исследований для продления жизни людей. В качестве подопытных животных учёным служили в основном обезьяны. Каждая лаборатория занималась ремиссией и последующим восстановлением каких-то конкретных внутренних органов у взрослых приматов, затем все, полученные в результате экспериментов данные, анализировались, систематизировались, обобщались, после чего профессор определял самые перспективные методы и ставил новые задачи перед сотрудниками.
  
   Здесь в институте Ненарокомов неожиданно для себя столкнулся с фронтовым товарищем - Авениром Распоповым. Тот служил в техническом отделе в должности специалиста по приборам, в чём ему помогали знания, полученные в технологическом институте.
  
   Первая встреча фронтовых друзей в институтских стенах произошла в тот момент, когда Ненарокомов зашёл в складское помещение, куда разгружали привезённые им из столицы химические вещества и биологические смеси. Чья-то тяжёлая рука легла Сергею на плечо, и он, обернувшись, увидел сияющее лицо Авенира.
   - Серёга, земляк ты мой дорогой! - не смог сдержать чувств Распопов. - Я всё искал тебя после войны. А ты, сказали, из госпиталя выписался и, вроде бы, где-то в милиции служишь. Так и ходил наудачу по районным отделениям, тебя искал. Да разве с нынешним порядком найдёшь чего?! А ты вот как - сам объявился! Дай подержусь за тебя, чёрт ты этакий... Неужто правда? Просто не верится.
   Друзья обнялись и полчаса проговорили, вспоминая былое.
   - Давай, брат, выпьем за всех погибших, кого мы знали, - предложил Сергей. - За то ещё выпьем, что живы с тобой остались.
   Они поднялись в кабинет к Ненарокомову, махнули по чарке ректификата и договорились, что встретятся вечером.
   С этих пор Ненарокомов частенько общался с Авениром. Причём не только по делам службы.
  
   Всё шло неплохо. Сергей Сергеевич даже как-то стал забывать о секретных сведениях, приобретённых в архиве, которые жгли его сознание, не давали спокойно спать. Увлечение работой благотворно сказалось на здоровье и настроении Ненарокомова. Одно только угнетало Сергея - навязчивость Трепанации Череповны Хмыкиной. Она то и дело пыталась остаться с ним наедине. В такие минуты дебелая секретарша рубенсовской закваски начинала откровенно намекать ему на вступление в интимную связь. Но вульгарность этой женщины ничего кроме отвращения у Сергея не вызывала. Безуспешные попытки пылкой обольстительницы привели к тому, что он в глазах отвергнутой Трёпы превратился из объекта вожделения в предмет классовой ненависти. И впоследствии... Но не станем забегать вперёд.
  

*

  
   Память об Ольге спряталась где-то в глубинах подсознания. Ненарокомов не давал себе возможности вспоминать об этом счастливом и горьком эпизоде своей жизни, утомляя организм физически долгой работой, иногда оставаясь на ночь в служебном кабинете. Сергей мотался по столице и окрестностям на полуразбитом газике (ГАЗ-А) в поисках необходимого для успешной работы институтских лабораторий, обивал пороги наркоматов, получая различные разрешения, выбивая согласования. Надо отметить, отказа Ненарокомову не было ни в чём, поскольку важностью проблемы омоложения вожди прониклись сами и заставляли проникаться своих нижестоящих "сержантов", которых, впрочем, не спешили посвящать в детали, разъясняя цели и задачи, стоящие перед наукой геронтологией. В случае затруднений стоило лишь позвонить "наверх"... Но Сергей старался обходиться собственной настойчивостью и обаянием.
  
   Однако порой такое точное исполнение всех распоряжений и циркулярных писем мало помогало, поскольку последствия разрухи частенько создавали проблемы на пустом месте. Например, в получении необходимого количества лабораторной посуды или обычного эфира. И тогда приходилось действовать неординарно, включая смекалку и фантазию.
  
   Профессор Вилов был весьма доволен тем, что назначил своим заместителем именно Сергея - вряд ли ещё кому-то удалось бы исполнять пожелания профессора настолько истово и по возможности точно.
  
   Наступила зима. Ненарокомов уже и не мыслил себя без нового дела. Бдения в архивной пыли забылись, как страшный сон. Он больше не хотел бороться с режимом, успокаивая себя тем, что исторически государство, в основу которого поставлено насилие, не может существовать долго и должно рассыпаться само по себе. А решение проблемы долгожительства, омоложения человеческого организма нужно всему цивилизованному миру. Коль скоро профессор Вилов ушёл в решении этого вопроса дальше всех, то нужно быть ему верным помощником и другом.
  
   Однажды Илья Иванович пригласил Сергея к себе в кабинет. За профессорским столом по-хозяйски расположился человек в модном френче без погон. Волосы его сверкали дефицитным бриллиантином. Он оценивающе взглянул на Сергея и протянул изящную руку с наманикюренными пальцами.
   - Я референт товарища Латунина. Моя фамилия Почёсов. Это мне вы отправляли отчёты о работе института, - изрёк франт нежными, как сердечки зефира, губами. - А вы, как я понимаю, Ненарокомов, которого мне здесь битый час Илья Иванович нахваливает. Наслышаны мы о ваших успехах. Вот и товарищ Латунин пожелал увидеть настолько замечательную личность.
  
   Так-так, очень интересно - сам товарищ Первый хочет поближе познакомиться с Ненарокомовым. Жизнь поворачивалась к Сергею какой-то новой гранью.
  

*

  
   Теперь Ненарокомов представил ту неожиданную и неприятную встречу, которая могла сломать его, заставить изменить себе. Переживание заново давнего визита в резиденцию товарища Латунина - "логово Первого" в доверительных беседах "не в передачу" - пожалуй, не могло принести ничего, кроме страданий. Нет, нельзя бояться воспоминаний. Они всё равно придут и напомнят о себе. Это нужно принять как должное.
  

VIII

   Нет, нельзя бояться воспоминаний. Они всё равно придут и напомнят о себе. Это нужно принять, как должное. Ожившая картинка мучительно реанимировала болезненные ощущения давнишней поездки в Славянский Детинец.
  
   Приём у Латунина запомнился Ненарокомову своей напряжённостью и витавшим в воздухе предчувствием абсолютного зла (так определил эту атмосферу для себя Сергей Сергеевич). Скорее всего, виной тому гипертрофированная впечатлительность героя, поскольку ощутить дух зла абсолютным всё же невозможно... и даже в предвосхищении этого чувства.
  
   В одном из огромных залов Славянского Детинца, ранее служившем императорам для приёма иностранных послов, Сергей почувствовал себя микроскопической песчинкой в безбрежности мироздания. Однако его собеседнику - хозяину всей державы со всеми её жителями, городами и весями, подобное чувство было, судя по всему, неведомо. Небольшого росточка Латунин держался значительно и уверенно. Он ощущал собственное эго вершиной человеческой эволюции и поэтому не просто говорил, а как бы снисходил до собеседника с заоблачных высот.
  
   Товарищ Латунин так построил систему государственного устройства, что всё замыкалось на нём. Такому единовластию позавидовали бы и Римские цезари в их амбициозном, но не очень адекватном этим амбициям величии.
   Только он один, Товарищ Первый, решал и властвовал, а наркоматам полагалось выполнять его волю неукоснительно.
  
   Вождь всех народов встретил посетителя стоя. Он нарочито медленно пыхнул раскуренным трубочным табаком и, не приглашая Ненарокомова сесть, изрёк:
   - Сергей Сергеевич, мне доложили о ваших успехах на передовых рубежах науки.
   Говорил Латунин отчётливо, взвешивая каждое слово и словно пробуя его на вкус, а затем отпускал в гулкое пространство зала. Голос был негромкий, но акустика позволяла услышать его и с десяти шагов. Именно на таком расстоянии от вождя замер Сергей. Никто не предупреждал его, что нужно вытягиваться по стойке смирно, это получалось само собой. Слова обворожительно обтекали Ненарокомова и магическим образом проникали в сознание, обволакивая Сергея и сковывая волю.
  
   - У партии есть мнение, что вам следует более детально заняться вопросами, которые решает институт. А без партийного, государственного подхода это сделать будет трудно. Потому решением Политбюро мы назначаем вас наркомом по делам геронтологии и генетики. Вы должны понимать, что и спрос с вас, Сергей Сергеевич, теперь будет совершенно особый, партийный. Вы, хотя и не являетесь членом нашей партии, но зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Беспартийный нарком - это очень симптоматично. Таким назначением мы подчёркиваем единство партии и народа, давая понять врагам - наша сила в сплочённости.
   Латунин сделал паузу, изучая реакцию Сергея Сергевича, видимо, оставшись довольным, продолжил.
   - Непосредственно в вашей работе это ничего не меняет, кроме одного. Вы должны теперь лично нести ответственность за то, что будет происходить в институте и все решения принимать с точки зрения классовой целесообразности. Докладывать, как и раньше, обо всех успехах будете товарищу Почёсову - как письменно, так и личным порядком по предварительному согласованию. Но и мой телефон теперь для вас станет работать круглосуточно. Надеюсь, вы оценили всю степень нашего доверия, товарищ Ненарокомов? - Жёлтые в чёрных крапинках глаза Латунина сузились и прожгли Сергея насквозь. Стало очень неуютно - так, будто на затылок опустился мерзкий паук и цепляет кожу коготками своих проворных лапок. Ненарокомов покрылся испариной и пролепетал что-то невразумительное в ответ, вроде "Служу Славянскому Союзу!".
  
   Латунин сразу будто бы потерял интерес к своему новому наркому и еле слышно зашелестел мягкими сапожками в сторону гигантского камина в углу зала, напоминающего Вельзевулову топку. Аудиенция, длившаяся не более десяти минут, закончилась. На работу Сергей Сергеевич вернулся уже в новой должности.
  

*

  
   После того, как Ненарокомова назначили наркомом по вопросам геронтологии и генетики, работы прибавилось - в основном бумажной. Теперь Сергею следовало докладывать Латунинскому референту Почёсову о ходе экспериментов по омоложению животных два раза в неделю, а раз в десять дней - писать подробный отчёт на имя Первого. Однако это обстоятельство вовсе не было в тягость Ненарокомову. Он владел всей институтской информацией достаточно хорошо и потому тратил на отчёт совсем немного времени - стоило лишь заглянуть в рабочий журнал, который он сам и завёл с момента начала работы в Виловском институте.
  
   Вроде бы внешне ничего не изменилось, кроме, пожалуй, одного - Хмыкина стала ещё более любезна с Ненарокомовым, предлагая разделить с ней ложе неземной любви и нечеловеческих страстей, забыв на время свои прежние обиды. Сергей Сергеевич всё никак не мог отделаться от назойливых домогательств роскошной формами дамы. И потому однажды, чтобы прекратить их, заявил секретарше прямо:
   - Дорогая Трёпа, давайте договоримся, что вы больше не будете меня отвлекать от работы своими женскими капризами. Я совершеннейшим образом равнодушен к вам. К тому же мне хорошо известно, что у вас имеется достойный... э-э-э... друг, который служит в ОРК. Неужели вам нужен кто-то ещё?
   Секретарша вспыхнула до корней волос тем червонным отливом, которому позавидовал бы и легендарный командарм - товарищ Семённый, известный ценитель и собиратель образцов пиратских оттенков.
   - Ну, ты ещё попомнишь меня, барчук недоделанный, - прошипела она сквозь зубы и стремглав вылетела из кабинета. Тогда Ненарокомов не обратил внимания на этот выпад оскорблённой женщины, о чём позднее пожалел.
  
   Работа по омоложению подопытных шимпанзе продвигалась медленно, что очень нервировало вождей. Те привыкли жить планово и добиваться своих, далеко не ангельских целей, по большей части нахрапом. Ненарокомову стоило большого труда всякий раз объяснять Почёсову, что наука не терпит суеты, и зерно истины можно взрастить лишь в результате многочисленных экспериментов, требующих обстоятельного и отнюдь не дилетантского подхода. Увещевания помогали, но ненадолго.
  
   Минул год. В очередной раз растерзанная страна вместе со всей планетой сделала свой оборот вокруг солнца. Это лето началось с первых серьезных успехов. Удалось добиться некоторого омоложения органов у престарелого самца шимпанзе. Но профессор Вилов нервничал, казалось, без особых причин. Что-то его не устраивало.
  
   Он пригласил Сергея к себе и сообщил, что необходимо срочно взять пробы тканей у природных долгожителей, живущих в условиях максимально приближённых к естественным. Это следует сделать для выяснения генной структуры клеток старожилов, чтобы понять некоторые процессы, происходящие в организме того самого подопытного самца шимпанзе. Раньше подобных проб добыть не удавалось, поскольку не было возможности выехать в районы проживания долгожителей на побережье Таврического моря в отрогах Большого Кавкасса. Тамошняя неспокойная обстановка долгое время оставалась бесконтрольной: гуляли остатки мародёрствующих банд, да и половина дорог полностью пришла в негодность.
  
   Старые материалы, которые профессор получил ещё до революции, были безвозвратно утеряны в том хаосе и неразберихе, которые царили в годы Народной войны.
  
   - Сейчас ситуация в государстве значительно более спокойна, чем год назад, - говорил Вилов. - Она позволяет организовать экспедицию к берегам Таврического моря. Там теперь спокойно, говорят, сам товарищ Латунин собирается на свою новую дачу в районе озера Жрица. По этому случаю даже железнодорожное сообщение восстановлено раньше запланированного срока. Впрочем, товарищ Латунин, скорее всего, никуда из Москвы не поедет, но нам-то никак нельзя не воспользоваться случаем.
  
   В дальнейшем разговоре профессор попросил Сергея организовать выезд передвижной лаборатории института для исследований в районах проживания долгожителей, далёких от благ цивилизации, хотя какие уж нынче блага могла предложить цивилизация в условиях пролетарской державы? Разве что только вождям и их "центурионам".
  
   Ненарокомов договорился с Почёсовым, что Латунин примет его. На этой встрече Сергей и изложил потребности института в летней экспедиции на Тавроморское побережье. Выслушав доводы Сергея Сергеевича, Латунин распорядился готовить людей, исследовательскую аппаратуру и всё необходимое для выезда.
  
   Через три недели небольшой коллектив, в составе профессора Вилова, Владимира Чеквания, Авенира Распопова, Ненарокомова и ещё трёх лаборантов отправлялась на юг с Казарского вокзала в спецвагоне литерного поезда. В состав экспедиции вошли также незабвенная Трепанация Череповна Хмыкина и трое охранников - сотрудников ОРК. Железнодорожники сформировали состав из трёх вагонов первого класса. В первом разместилась научная экспедиция со всем своим скарбом. Два других вагона занимали члены Политбюро и Правительства, выезжающие на отдых от непосильного труда управления огромной державой.
  
   Поезд шёл без остановок, поэтому добрались до конечной станции довольно быстро. Здесь экспедиция пересела на автотранспорт и продолжила свой путь. Ещё полдня тряски в кузове грузовика по крутому серпантину горных дорог, ночёвка с последующим пеше-конным переходом и вот уже впереди видна цель путешествия - село Коджори, где количество долгожителей не вписывалось в рамки статистики. Вероятно, здешний климат, образ жизни, горный воздух и почти вегетарианское питание делали своё дело. Именно это и предстояло выяснить экспедиции.
  

*

  
   Позднее, когда научная командировка подошла к концу, профессор Вилов со своими соратниками был приглашён на торжественный прощальный обед вместе с членами Политбюро, возвращающимися в столицу к оставленным на время отдыха пресс-папье, бронзовым чернильницам эпохи Николая I, толпе суетящихся мелкотравчатых чиновников и упоения властью.
  
   Обед организовал местный партийный вождёк. Желая угодить высоким гостям и имея далёкие виды на дальнейшую службу в центральном партийном аппарате, Акакий Бесадзе (именно так звали здешнего предводителя партийного люда), расстарался вовсю. Столы ломились от изысканных кушаний, о которых Сергей успел позабыть за последние трудные годы.
  
   Огромные керамические блюда с сациви источали аромат грецких орехов, перемешанный в идеальном сочетании с неземным запахом специй и глубоким маревом горького чёрного перца. Жареные цыплята, лоснящиеся от выступившего прозрачного жирка, будто собирались станцевать канкан, элегантно задрав аппетитные ножки из тарелок с национальным орнаментом по ободку. Горы зелени и только что сорванных персиков непередаваемыми красками дополняли цветные узоры домотканых скатертей.
  
   Молодая румяная фасоль, отваренная в курином бульоне, купалась в остром сметанном соусе и вот-вот была готова рассыпаться, вывалив свои белковые внутренности, наподобие провинившегося перед сёгуном самурая. Ярко-жёлтые круги на шурпе перемежались с островками полуутонувших листьев кинзы, которые притягивала ко дну похотливая морковь в луковом алькове. Хинкали, закутавшись в белые тестовые шубы, несмотря на жару, потели почти смертельным для гурмана амбре, источаемого молодым бараньим мясом. Купаты нежились в зелёном бархате виноградных листьев, будто уставшие странники, достигшие оазиса. Чесночный соус ударял изысканностью привкуса гранатового сока прямо в сердцевину истомлённого обильным слюноотделением желудка. Нет, бери выше - в самое сердце.
  
   Элегантные груши своей сочной мягкотелой сладостью напоминали Кустодиевских купчих, млеющих на веранде после продолжительного чаепития. Свежеиспечённые лепёшки лаваша выстраивались Вавилонскими башнями, и сами просились в рот. Рядом благоухали разгорячённые расплавленным сыром душистые хачапури по-аджарски с яичным желтком в виде солнца, помещённым в сердцевину сырной чуть желтоватой припухлости (с хорошо пропечёнными зажаристыми бортиками) пресного теста.
  
   А сколько здесь было превосходных красных и белых вин! И терпкое "Мукузани", и напоминающий прощальный поцелуй "Апсны", и прихотливое, но нежное "Саперави", и ароматная сладостная "Хванчкара", и "Оджалеши" с памятью о раннем осеннем листопаде, и томная "Алазанская долина", и кокетливое "Охашени"...
  
   Но гвоздём всей кулинарной программы с многочисленными тостами во славу вождей, присутствующих здесь и, особенно, думающих в сию секунду о своём народе в недрах Славянского Детинца, стал шашлык. Нет, не тот обычный, весь в петельках золотящегося лука и колечках полыхающего томата и кирпичного оттенка лодочках баклажана из нежного седла барашка. И не тот, что был предварительно вымочен в мацони из нежной свиной шейки или на рёбрышках с тонкими косточками, а какой-то особый, ни с чем не сравнимый по вкусу и послевкусию. Настоящий шедевр местных кулинаров. Такой продукт под силу приготовить только настоящему поэту с горных вершин.
  
   Навернув по две порции шашлыка, пьяные вожди стали выспрашивать гостеприимного хозяина о рецепте его приготовления. Из какого мяса, дескать, получается такое замечательное блюдо. Акакий Бесадзе вынужден был открыть тайну горского шедевра, поведав уважаемому собранию, что шашлык сей, приготавливается из бараньих яиц. Члены Политбюро гадко захихикали и попросили им приготовить ещё, в дорогу. Скрепя сердце, Бесадзе дал указание зарезать две дюжины баранов. Не так уж и много оставалось их в местном колхозе.
  
   А веселье за столом тем временем продолжалось. Когда импровизированная беседка из кустов глицинии, усеянных красными до кровавости цветами, окуталась одеялом южной ночи, слово для тоста взял председатель Госплана товарищ Чухонов. Он в очередной раз восславил мудрость, энергичность и целеустремлённость великого Латунина, а затем перешёл к конкретике:
   - Давай выпьем, дорогой Акакий, за увеличение яйценоскости ваших баранов, которые позволяют нам почувствовать, что жить стало лучше, и коммунизм уже виден на горизонте. Скоро любой трудящийся сможет позволить себе съедать за завтраком по замечательному чудо-шашлыку, который мы сегодня попробовали. За тебя, Акакий, за твои коммунистические бараньи стада!
  
   Несмотря на то, что Чухонов сморозил откровенную глупость, ответом ему оказались дружные аплодисменты тех, кто ещё не упал от стола в сытом и пьяном угаре. Ни Сергея, ни всей экспедиции института геронтологии и генетики в это время в компании уже не было. Работники института упаковывали своё многочисленное научное имущество. Поэтому следующим утром у них вызвала удивление такая картина. К готовому отправиться поезду подошла процессия из четырёх человек. Одним из них был Акакий Басадзе и трое местных колхозников. В руках колхозники несли по два ведра с чем-то доверху наполненным, а сам местный партийный лидер транспортировал блюдо с удивительными шашлыками для того, чтобы скрасить досуг столичных гостей в пути.
  
   Вёдра ломились свежеобрезанными бараньими яйцами, переложенными кусковым льдом, чтоб те не стухли в дороге. Бесадзе выглядел подавленно и несвежо. Он не спал всю ночь, объезжая окрестные хозяйства, чтобы отдать на заклание кормильцев района. Делал он это со слезами на глазах, поскольку удалось спасти не больше десятка производителей. В текущий год зоотехники района ещё, худо-бедно, что-нибудь придумают, а про будущее лучше и не загадывать. Однако обойтись без таких жертв Акакий просто не мог, поскольку его высокопоставленные гости изъявили желание не только вкусить мясного деликатеса в поезде, но и угостить своих оставшихся в столице сослуживцев.
  

*

  
   Нет, не жить тебе, Акакий Бесадзе, в столице. Да и на родине тоже уже не топтать виноградники в пору сбора урожая. А быть тебе съеденному полярными песцами после попытки бегства с отдалённой командировки сурового Колымского края, куда сошлёт тебя родная партия за срыв заготовок шерсти. Но Сергей никогда не узнает об этом. Теперь он сам арестован, а назойливые капли конденсата настойчиво взламывают тишину камеры.
  
   Память жгучим обручем сжимает виски, но видения встреч с милой зеленоглазой девочкой так сладостны, так живы, что они затмевают своим неземным сиянием всю горечь несбывшихся надежд.
  

IX

   Память жгучим обручем сжимает виски, но видения встреч с милой зеленоглазой девочкой так сладостны, так живы, что они затмевают своим неземным сиянием всю горечь несбывшихся надежд. И нет никакой силы на земле, которая смогла бы заставить Ненарокомова отказаться от этой муки - любить за полшага до роковой черты.
  

*

  
   Незаметно наступила осень. Ковры из опавших листьев во дворе института шелестели под ногами, нагоняя тоску. Затем пришла новая зима в ужасных метелях и слухах о тысячах замороженных насмерть людей на ударных пятилетних стройках. И наконец - проклюнулась та самая весна, с которой, собственно говоря, и начались удивительные события в жизни Ненарокомова. Проказник апрель ещё толком и не распустил зелёные флаги, когда романтическое настроение обрушилось на молодого наркома с неистовой силою.
  
   Всё чаще Сергей вспоминал свою давнюю любовь, и эти мысли о прошлом мешали ему сосредоточиться на работе. Он, перелистывая подшивки иностранных газет (теперь по должности Ненарокомов имел такую возможность), ловил себя на мысли, что пытается найти какое-нибудь, хоть незначительное, сообщение в разделе "светской хроники" о своей ненаглядной Оленьке. Но зарубежная пресса только твердила о тайном вооружении разоружённой Германии, об экономических трудностях за океаном и "железной руке" Латунина, расправлявшегося с идейными врагами. Для светской хроники места не оставалось. Наверняка что-то можно было бы найти в специализированных изданиях, но таковые если и поступали в государственные органы, то наверняка не во все.
  
   Однажды вечером, точнее, уже в разгар ночи, Илья Иванович заглянул к Сергею в кабинет и молча протянул ему синий конверт без марок.
   - Что это? - спросил Ненарокомов.
   - Здесь письмо из Франции. Один знакомый дипломат привёз. Почитай, тебе будет интересно, - ответил профессор.
   Сергей углубился в чтение. Послание было адресовано Вилову, а написано его старинным другом, с которым Илья Иванович преподавал в Петербургском университете. Большую часть послания занимало описание жизни эмигрантов в провинциальном Авиньоне. Кроме того адресат писал, что зарабатывает на жизнь публикацией статей в небольшом научном журнале. Упоминал он также и о встречах с общими знакомыми по Родине. В череде лиц, с которыми Виловский знакомец встречался в Авиньоне и Париже, была и одна молодая женщина. Сергей без труда узнал по описанию свою Оленьку.
  
   Оказывается, два года назад она вышла замуж за одного курляндского барона, знакомого Ненарокомову по столичной жизни. Барон, имевший чин штабс-капитана, в своё время принимал участие в "ледяном походе" Корнилова, был контужен и вместе с ещё несколькими офицерами нелегально переправлен в Турцию, откуда спустя год попал в Германию. В Берлине они с Ольгой и обвенчались. Когда же "мюнхенский коротышка" пришёл к власти, бывший штабс-капитан Славянской империи примкнул к антиправительственному движению и был забит насмерть молодчиками с хищным паучьим изображением на коричневых рубашках. Узнав об этой трагедии, Ольга родила мёртвого мальчика и впоследствии оказалась вынуждена срочно уехать в Париж, чтобы избежать гонений. Здесь она поселилась в малюсеньком пригородном домике вместе с престарелыми родителями. Семья перебивалась случайными заработками и потихоньку растрачивала средства, накопленные ещё в период империи.
  
   Автор письма отмечал, что Ольга просила профессора найти Сергея Сергеевича и передать ему, что она помнит его и ждёт, если тому, конечно, удастся каким-либо чудесным образом покинуть страну, опутанную паутиной всеобщего страха и предательства. У Ненарокомова дрожали руки, мутная влага слёз застилала глаза. "Бедная, бедная Олюшка. Сколько же тебе пришлось пережить. Мне нужно бросить всё, примчать к тебе через все границы и запоры, прижать к груди, оградить от лиха. Теперь в этом смысл жизни. А Родине я, как видно, не нужен", - мысли были странные, не свойственные прежнему Сергею.
  
   Профессор Вилов понял состояние Ненарокомова, для этого не нужны были слова и объяснения. Он бережно взял наркома за руку и сказал:
   - Вот что, Серёжа, пройдём со мной. Я тебе хочу кое-что показать. Возможно, то, что ты увидишь, немного взбодрит тебя.
   Старик, несомненно, очень точно оценивал состояние своего заместителя и был готов к нахлынувшему на Сергея унынию, потому быстро и точно принимал меры к изменению ситуации. Нарком безропотно пошёл за профессором.
  
   В кабинете Вилова имелась странная, обитая металлом дверь, которую Сергей никогда не видел открытой. Он знал, что за ней находится секретная лаборатория, в которую доступ был разрешён только Чеквания. Скорее всего, Илья Иванович открыл бы тайный проём для Ненарокомова, прояви тот настойчивость, но нарком никогда не просил этого сделать.
  
   О том, что в закрытом для большинства работников института помещении именно лаборатория, Сергей узнал от самого профессора. По официальной же версии, которая бытовала среди сотрудников, включая стоящую на довольствии в ОРК Трёпу, дверь вела в кладовую, где Вилов хранил кипы папок с результатами опытов. На первый взгляд так собственно и оказалось, когда Ненарокомов переступил порог и оценил обстановку. Небольшое помещение без окон с полками, заваленными бумагой. Но только лишь на первый взгляд.
  
   Один из стеллажей легко отодвигался в сторону, а за ним открывался проём, занавешенный толстым драпом. Именно этот драп сейчас и раздвигал профессор, пропуская Сергея вперёд. Рука Вилова нащупала незаметный выключатель, и свет ударил в глаза. Перед наркомом открылась та самая, секретная лаборатория, которую он не видел никогда раньше. Помещение было полно стеклянных шкафов, препарационных столов и незнакомых приборов. В сосудах Дьюара в клубах жидкого азота виднелись какие-то непонятные ткани, напоминающие замороженные органы животных. В одном из огромных сосудов в прозрачном растворе плавал сгусток фиолетово-телесной органики. Издалека он напоминал игрушечного пупса, какими маленькие дети играют в своих кроватках.
  
   Рядом с ёмкостью стояла большая электрическая машина, приводимая в движение небольшим и практически бесшумным бензиновым двигателем, установленным на специальных амортизаторах. От электрической машины к загадочному сосуду, обогреваемому водяным радиатором, тянулись провода в изоляции с медными наконечниками клемм. Температура раствора визуально контролировалась стрелочным прибором, который показывал - содержимое сосуда разогрето до тридцати семи градусов по шкале Цельсия.
  
   - Что там? - спросил оторопевший Сергей. Илья Иванович объяснил - в ёмкости находится живой организм - зародыш обезьяны, который профессору удалось вырастить всего из одной клетки мозга шимпанзе.
   - Понимаешь, Серёжа, что сие деяние означать могле - николиже опреж неведомое? - спросил Вилов, заметно волнуясь и оттого сбиваясь на старорусский, которым увлекался в пору юности. Переведя дух, профессор продолжил: - Перед нами новый организм - не что иное, как дубликат того животного, у которого я взял соскоб для проведения эксперимента. То есть - сейчас ты видишь перед собой так называемый клон - точную генетическую копию оригинала. Причём, дорогой мой, выращенный организм ни в коем случае не близнец своего "папаши", а его точная копия, со всеми привычками, жизненным опытом и знаниями. С чего я это взял, спросишь ты? Отвечу: сей индивид не первый, которого я сподобился произвести на свет. Существовал ещё один клон - предшественник нынешнего. Он случайно погиб от электрического разряда. Но пока был жив, нам с Владимиром удалось многое понять. С ранней стадии развития малютка-шимпанзе обладал знаниями и навыками своего родителя. Он ещё, так сказать, с младенчества обладал теми умениями, которым мы обучали его "папашу" в течение нескольких месяцев дрессировки.
   Таким образом, перед нами открывается чудесная перспектива бессмертия, когда выращенный в пробирке организм полностью наделён всеми умениями и разумом своего предшественника. Но, как ты сам понимаешь, отдать такое открытие в руки нынешней власти я не имею никакого морального права. Иначе не будет мне прощения ни перед Богом, ни перед людьми. Нам с тобой нужно крепко подумать, что делать теперь. Медлить нельзя. Иначе по указке нашего вождя партия начнёт штамповать на потоке армию пушечного мяса для будущих войн и клонировать себя любимых для того, чтобы получить доступ к бессмертию. В моих руках, Серёжа, великое открытие, но мне совсем не весело от того. Знаешь, больше всего хочется уничтожить немедленно всё, что имеет отношение к данной разработке. И только долг перед наукой останавливает твоего старого профессора. Долг и... ещё кое-что... назовём это надеждой на благоприятный исход.
  
   Ненарокомов слушал, веря и не веря словам Ильи Ивановича. Действительно, перспективы, что называется, просто невероятные. Ему сразу представились стройные многомиллионные ряды умелых, бездушных и бездумных солдат, марширующих по дорогам Европы. Все на одно лицо. Все с одной кровожадной целью - втоптать, уничтожить, смять. А на трибуне над мумией почившего сифилитика сотни Латуниных приветствуют характерным движением этот марш. Сотни миллионов одинаковых рабов под конвоем одинаковых же конвоиров поворачивают реки вспять, плавят чугун и сталь, роют котлованы, куда их закапывают другие миллионы рабов, когда время использования первых подошло к концу. Воображение готово было разыграться не на шутку, но тут в голове вновь ожила фраза профессора "долг и... ещё кое-что...", которую он сначала пропустил мимо ушей. Что же хотел сказать Вилов этим "ещё кое-что"? Какую надежду имел в виду?
  
   Ненарокомов вопросительно взглянул на Илью Ивановича, и старик продолжил:
   - Тебе, сынок, верю, как самому себе. Потому и расскажу о своём решении, которое обдумывал долгими бессонными ночами. Я подготовил всю документацию по данному открытию. Сейчас её обнародовать попросту нельзя, сам понимаешь - почему. Во всём мире нынче тревожно. Не только у нас к власти пришли дикие, необузданные орды. Поэтому все материалы по моим исследованиям необходимо спрятать в надёжном месте. В данном вопросе я целиком полагаюсь на тебя, на твою помощь. Но может пройти не один десяток лет, прежде чем человечество будет готово принять такой невероятный дар природы. Принять, как ему должно, без имперских амбиций с целью завоевать мир, а исключительно на пользу всей цивилизации.
   Одной человеческой жизни может не хватить... Поэтому я хотел создать твоего клона, чтобы ты впоследствии смог правильно распорядиться моим наследием. Вернее, уже не совсем ты, а твоя новая сущность, которая будет располагать тем же запасом сведений, что и Ненарокомов Сергей Сергеевич. Но не сразу, как я полагаю, проявятся умения, навыки и знания - вероятно, вместе с развитием организма. Так сказать, в процессе. До нас никто не ставил подобных опытов, потому сказать определённо - когда и с какой вероятностью - нельзя. Однако я верю в успех. И думаю, не напрасно.
   Почему именно на тебя пал мой выбор, Сергей? Сейчас объясню.
   Я уже достаточно пожил и болен к тому же. Посему боюсь, все мои унаследованные от родителей болячки, перекочуют на клона. Да и нужно мне лично, Серёжа, присутствовать при процедуре изъятия генетического материала. А дело это, сам понимаешь, без наркоза никак не сделать.
   Чеквания прекрасно подошёл бы на роль первого клонируемого человека, но меня удерживают две вещи. Во-первых, у Владимира слабое сердце, которое может не выдержать наркоза, а во-вторых, после появления эмбриона за ним потребуется круглосуточный уход. Здесь нельзя пускать весь процесс на самотёк. А на Чеквания, если выбрать его клетки за "родительское тело", дня три-четыре рассчитывать не придётся, слабый будет после оперативного вмешательства. Ты мне тоже тогда помочь не сможешь, поскольку для того, чтобы подробнейшим образом ввести тебя в курс дела, понадобится несколько месяцев. А их-то как раз и нет. У ОРК кругом свои люди, они уже, наверное, знают о первых успехах, потому готовы приступить к захвату наших наработок в любую секунду.
   Дальше...
   Здесь, в институте, проводить эксперимент с клонированием человека опасно, но пока у нас нет другого выхода. Мы начнём выращивать нового тебя, а потом потихоньку перевезём пробирку в другую лабораторию. Чеквания уже занимается созданием тайного помещения в глухом месте неподалёку от устья реки Дубны. Да и Распопов нам поможет. Ты, я слышал, с ним знаком? Парень хороший, верный. Только дури в голове ещё много.
   Рождение же нового Ненарокомова в ипостаси младенца произойдёт в укромном уголке, подальше от столицы у верных людей, на далёком севере. Твои знания передадутся ему. Он, этот новый человек, будет помнить всё, что известно тебе, в том числе и наш сегодняшний разговор. Двойник продолжит наше дело и откроет миру глаза на тайны мироздания, когда придёт время. Чтобы не было никаких подозрений, я отошлю Владимира в командировку, когда нужно будет переместить клона в безопасное место. На всякий случай нам удалось подготовить для него "чистые", насколько сие возможно, документы. Потом мы уничтожим всё, что касается данной темы. И тогда останется только ждать. Ждать, Серёженька, когда гадина сожрёт самоё себя. Мне-то уже не дожить, а вот тебе, может, удастся ещё в этой своей жизни. А вообще, дорогой Серёжа, я бы посоветовал тебе поскорее убираться из нашей богом проклятой страны туда, где ждёт тебя твоя женщина, предназначенная тебе судьбой. Ты меня понял?
  
   Ненарокомов пришёл в ступор от огромного количества удивительной и тревожной информации. Попросив у профессора время на обдумывание, Сергей Сергеевич не стал в этот вечер возвращаться в гостиницу, а заперся у себя в кабинете.
  
   Нарком напряжённо думал обо всём услышанном от Ильи Ивановича, размышлял, курил и взвешивал шансы на благоприятный исход предстоящей операции. Так, положим, место для сохранения записей профессора Вилова он найдёт. Есть один отличный тайник в подвале того дома, где Сергей вырос. Дом добротный, ещё сто лет простоит. Не должны его вскорости снести, а, значит, клонированному Ненарокомову не составит труда извлечь документы из тайника, когда придёт время.
  
   Имелось у Ненарокомова ещё одно сокровенное место в разобранной нише Кузнецкого моста. Он там хранил семейный архив, Ольгины гимназические записки, кое-какие драгоценности, что остались ему от матери и копии некоторых документов из Главного Архива Музея Народной Революции, которые ему удалось воспроизвести по памяти. Но, конечно же, Виловскую документацию сюда прятать нельзя - мало ли - начнутся какие-нибудь ремонтные работы. Да и не влезут многочисленные папки в небольшое пространство в кирпичной опоре моста.
  
   Пожалуй, Сергей всё-таки перевезёт документацию в подвал старого дома, где жили Ненарокомовы до революции. Там сейчас находится какое-то государственное учреждение или кооперативная заготконтора.
  
   Совсем недавно Ненарокомов посетил родную Кострому и со щемящим ностальгическим чувством прогуливался рядом с бывшим своим домом. Ночью здание охраняется плохо. Только вечно сонный сторож-инвалид, да безродная дворняга, которую можно соблазнить чем-нибудь съестным. Заодно и копии документов из архива можно туда перепрятать. Как это сделать, он сумеет придумать, сомнений не было.
  
   Но что же дальше? Удастся ли Владимиру почти через полстраны провезти заветную посудину и "принять роды" в далёком северном краю? Для осуществления подобной операции необходимо подготовить надёжные сопроводительные документы. Хорошо, наркомовское звание поможет ему в этом. Положим, с клоном всё пройдёт хорошо. Но вот что же делать ему самому? Как вырваться из страны? Теперь Сергей страстно этого желал, прочитав письмо, в котором упоминалась судьба Ольги.
  
   Эмиграция представлялась маловероятной. Легально отъезд совершенно невозможен, а переход западной границы в последнее время сделался крайне проблематичным. Оставалось одно - уехать на Дальний Восток и пробираться в Европу через Манчжурию - юго-восточный кордон охранялся не так тщательно ввиду её большой протяжённости. Но как тогда быть с профессором? Старика после побега Ненарокомова непременно уничтожат. Сергей понимал это очень ясно. Но, в конце концов, можно и не бежать, а остаться на Родине. Конечно, принять такое будет невероятно тяжело для Ненарокомова, почти невыносимо, однако же - всего только день назад он и не помышлял об отъезде. Пусть будет, что будет - что должно случиться. О себе он подумает позже. Теперь главное - решить вопросы с сохранностью документов, благополучным рождением клонированного Ненарокомова и уничтожением секретной лаборатории.
  
   Никаких сомнений больше не оставалось. И спустя два дня Сергей лёг на операционный стол, а лёгкая рука Чеквания опустила на его лицо эфирную маску. Ненарокомов принял решение. Принял его, осознав, что теперь реально сможет бороться. Так стоит ли подавлять в себе то, что рвётся наружу - туда, где свет?
  
  

X

   Так стоит ли подавлять в себе то, что рвётся наружу - туда, где свет? Жизнь наполнилась новым глубоким смыслом. А воздух - будто чище стал.
  
   Утро кровавой рассветной акварелью легло на сухую медь опавшей листвы. В тот день беспокойство овладело Сергеем ещё затемно, когда он проснулся в холодном поту от пережитого ночного кошмара. Проснулся и всё никак не мог понять, что же его тревожит. Операция, задуманная Виловым, проходила по плану. Научные материалы, архивы удалось вывезти в Кострому - в тайник дома, где некогда жили родители Ненарокомова. Сосуд с питательным раствором и зарождающейся новой жизнью уже отправлен в село Городище в устье Дубны. С ним находился Чеквания, благополучно "убывший в командировку в Центральное Поволжье", где (по легенде) должен был погибнуть.
  
   Автомобилю с ассистентом профессора предстояло при свидетелях перевернуться и затонуть в Волге. Возможно, эту акцию уже выполнили двое горячих горских парней, которым Чеквания доверял безраздельно. Через месяц, когда клон-зародыш разовьётся до такого состояния, что его можно будет безопасно вывезти к месту будущего рождения, нарочный (он сопровождает Владимира в "командировке") сядет в поезд, отправляющийся на север. Останется только уничтожить следы экспериментов в секретном помещении за кабинетом Вилова. Но тут нужно просто дождаться выходного дня, когда большая часть сотрудников института уедет в город. Свести к минимуму вероятность появления случайных свидетелей всегда проще, если нет лишних глаз.
  
   Итак - всё шло по плану. Но Ненарокомова что-то подспудно тревожило, зудело в голове, не давая уснуть.
  
   И беспокоился Сергей не зря. Накануне ночью внештатная сотрудница ОРК Трепанация Череповна Хмыкина явилась с очередным докладом к своему шефу комиссару Николаеву-Нидвораеву. На столе перед Василием Буслаевичем лежал рапорт о происшествии в окрестностях старинного города Ржева. Местный священник стал свидетелем того, как автомобиль, несущийся по дороге вдоль Волги, внезапно опрокинулся, загорелся и упал в воду. Перепуганный насмерть служитель культа немедленно сообщил в местные органы правопорядка. Прибывшие на место сотрудники милиции обнаружили бензиновые пятна на воде и следы дорожного происшествия. Автомобиль затонул, но его удалось быстро обнаружить. А поскольку глубина была небольшой, его легко смогли вытянуть на берег тремя лошадьми. Тел в легковой машине не оказалось. Наверное, унесло течением, предположили ржевские оперативники. В салоне же машины обнаружились изрядно попорченные водой документы и командировочные удостоверениями на имя сотрудников института геронтологии и генетики Владимира Чеквания и Авенира Распопова.
  
   Через двенадцать часов рапорт о случившемся на окраине Ржева был доставлен срочной курьерской почтой в наркомат внутренних дел. Николаев с трудом прочитал это творение малограмотного провинциального оперативника вслух, после чего обратился к Трёпе:
   - Ну, что думаешь, товарищ Хмыкина?
   Женщина запричитала скороговоркой:
   - Ой-ё, что деется, люди добрые, и этот им помешал, иродам! Убили, как есть, убили. Следы заметают, бандиты шпиёнские. Говорила я вам, Василий Буслаевич, нету у меня веры ни старикашке этому махровому, ни наркому тому подлючему. Все ане, злодеи, промеж себя решили народну нашу власть угробить, ей-богу! Обезьянов им мало, так теперича на людей - вона как! - переключились...
   - Нишкни, дура! - оборвал её комиссар. - По существу, давай, Трёпа, излагай. Что видела, что слышала. Дело-то серьёзное получается. Зря я тебя, что ли, на пайке оперативного работника содержу?
  
   Женщина сразу же живо отреагировала на окрик. Она подобралась, успокоилась и стала говорить более осмысленно:
   - Докладывала я вам раньше, товарищ комиссар, есть у меня подозрения насчёт этих учёных деятелей. Так вот теперь и ясно всё стало. Собирались Ненарокомов с профессором чуть не каждый вечер вдвоём. Контрреволюцию, какую не то, учинить хотели. Сама лично слышала, что они сговаривались обезьяну, что побольше, научить товарища Латунина железной палкой вдарить...
   - Да, что ты там опять ересь несёшь? - Николаев начинал злиться на бестолковую бабу. - Говори, что на самом деле слышала, а не выдумывай здесь, а то сама за вредительство загремишь!
  
   Трёпа сверкнула огромными, как у рожающей буйволицы, глазами, сосредоточилась и продолжила:
   - А дело-то в том, Василий Буслаевич, что и в самом деле собирались эти два упыря каждый вечер в кабинете у старика, дверь запирали. Но один раз вчера удалось мне в шкафу спрятаться за старыми халатами. То, что слышала - всё верно, истинный крест.
   Николаев поморщился - он не любил поминание артефактов религиозного культа, но прощал любовнице её слабости, вспоминая, сколько приятных минут она ему подарила.
  
   А внештатная сотрудница продолжала докладывать, выпучив глаза для убедительности:
   - Говорили они о каком-то, не то калоне, не то кулоне, которого где-то в секрете растят, чтоб государству не достался. И калон этот очень жутко сообржучий, вроде наркома нашенского. Всё понимает, всё знает наперёд и может жуткий вред пролетариям простым причинить. А лепили они его из каких-то генов у профессора в тайной комнате. Она у него за кабинетом находится. Профессор-то и не знал, что я её найду. А я нашла. Там приборов богато натыкано, всё кипит, шкворчит, быдто у ведьмачки в избе. Жуть такая!
   Говорили они ещё, злыдни эти, что хотят своего калонского выродка спрятать в далёком городе северном, где зыряны какие-то проживают. А ещё, хочет Серёжка Ненароков сбежать в заграницу к бабе своей - белогвардейской подстилке. В Париж, что ли? Всё, как есть вам, товарищ Николаев, доложила. Готова письменные показания дать.
   - Это, конечно, - задумчиво произнёс Василий Буслаевич, соображая, что он может извлечь из малопонятных, сбивчивых, но, по всему видать, правдивых свидетельств Хмыкиной, - изложишь всё на бумаге. Сейчас же, не откладывая в долгий ящик, но в другом кабинете. А я покуда подумаю.
  
   Комиссар отправил Трепанацию Череповну писать показания, а сам действительно крепко задумался, какую пользу для себя лично он сможет извлечь из этой новой информации. Выходило так, что в институте зрел какой-то заговор. Николаев почесал бритый затылок и принялся анализировать: "Несомненно, профессору удалось создать нечто такое, что могло навредить пролетарскому государству. Пока непонятно, каким образом, но всё откроется, если допросить, как следует этих учёных мужей. Вот ведь, говнюки подлючие, держава им всё дала, а они на вражью потребу свои таланты пользуют, да, небось, ещё и не задарма. А Ненарокомов-то каков! Как замаскировался, скотина! Воевал за нас, в Музее Революции служил по чести - без сучка, без задоринки, придраться не к чему. Кажись, свой - почти партеец, а ведь считай - по-звериному выть начал.
  
   Ладно, оставим эти слюни, нужно подумать, как погибшего кавказца к делу об измене Родине присобачить и второго, как там его, Распупов, вроде. Похоже - поубивали друг дружку. Один другого разоблачить хотел? Или иное что-то приключилось? Может, и живы они, кстати... Вполне вероятно и такое допущение - при их-то извращённом уме...
  
   А, некогда разбираться. Необходимо немедленно всех арестовать. Весь персонал института. Они там все замазаны по самые брови. Не зря же иностранные журналы почитывают. Чем не международный заговор наймитов капитализма? Стоп. Ненарокомова, пока не хотелось бы трогать. Он, вроде, у нас во Францию махануть собирался. Так подождём, может, дёргаться начнёт после арестов, по иностранным своим друзьям забегает. Тут мы его и накроем. Мало ли какие интересные люди следом потянутся. Всех одной верёвочкой повяжем и - на процесс публичный".
  
   Раскрытие международного антикоммунистического заговора позволяло Василию Буслаевичу надеяться на значительное продвижение по службе. Засиделся он что-то в комиссарах в своём отделе. Не пора ли уже в замы к Дикобразову? А там... Даже страшно подумать! Забрав письменные показания Хмыкиной, Николаев-Нидвораев через час уже сидел в кабинете Ивана Николаевича. Под рыдание цыганской скрипки и низкий женский голос, доносившийся с граммофонной пластинки, Василий Буслаевич получил добро на заранее распланированные действия. Раскрытие заговора приближалось. Пусть дрожат враги народа!
  
   И ведь знал нарком внутренних дел товарищ Дикобразов, что нельзя без Латунинского личного согласия никаких действий в "НИИ геронтологии и генетики" предпринимать, а рискнул. Игра стоила свеч - не зря же товарищ Первый всё на себе замкнул. Значит, скрывает от него, своего наркома, нечто очень важное - настолько важное, что непременно следует завладеть секретом, и потом воспользоваться им в борьбе за власть. А для этого все средства хороши, но на грани, как говорится. Если припугнуть как следует учёных, а главное - самого Вилова, то непременно выяснится, что и зачем вождь организовал. Если действовать с умом, можно получить полную информацию, пока Латунин не начнёт предпринимать какие-то ответные действия. Но тут всё просто - можно отговориться радением за дело, мол, переусердствовал немного, взял на себя ответственность. Так ведь это только для пользы дела мировой революции. Потом и отпустить можно будет всех, но главное - секрет Латунина - будет уже известно Дикобразову. Смелый игрок Иван Николаевич, что и говорить, смелый до отчаянности, но иначе нельзя - чувствовал нарком, что опасается его товарищ Первый и потихоньку готовит к смещению. Тут уж не до интриг хитросплетённых, приходится ва-банк идти. Лишь бы исполнители не подвели. Поручить деликатное дело следует Василию Буслаевичу - тот не подведёт.
  
   Однако ж, подвёл опытный оперативник, не захотел разделять ответственность со своим начальником. А всё почему? Почувствовал Николаев-Нидвораев некие колебания наркома, когда тот говорил об обыске и арестах среди руководства института: мол, арестовывайте, но аккуратно - не бейте, дела изымайте, но тщательно всё упаковывайте. Будто и не деятельность врагов народа следует пресечь, а иностранных подданных с дипломатическими паспортами. Нечисто здесь что-то. Не хотелось Николаеву подставляться, потому придумал он себе срочный арест шпионской группы на заводе имени Ильича, а дело по НИИ геронтологии перепоручил своему заместителю, молодому и задорному... "Отвести в случае чего удар от себя не получится, но смягчить его - наша прямая задача!" - размышлял Василий Буслаевич, возвращаясь к себе в рабочий кабинет.
  

*

  
   Бойцы ОРК, прошедшие школу заградотрядов в армии Трухачевского, оцепили институт к полудню, когда сотрудники собрались в бедноватой столовой. Здесь и производился массовый арест. Брали всех без разбора, не было времени выяснять, кто причастен к антиправительственной деятельности, а кто просто шваброй убирал длинные институтские коридоры. Бравые оперативники по-хозяйски заходили в лаборатории и служебные постройки, выискивая тех, кто оставался на рабочих местах. В это время Ненарокомов находился в кабинете у Вилова, где в узком кругу заведующих лабораториями обсуждалась тематика научной деятельности на предстоящий год.
  
   Сергей Сергеевич не успел даже охнуть, как ворвавшаяся группа людей сбила его с ног и приступила к обыску. К профессору отнеслись более мягко, видимо, из уважения к его возрасту. Остальных присутствующих постигла участь Ненарокомова - их тоже свалили на пол, но потом, сверившись с какими-то списками, вывели в коридор. Личность Сергея тоже идентифицировали, но подняться не предложили.
  
   Никто ничего не пытался объяснить. Просто в числе бойцов ОРК, как понял нарком, не было уполномоченного на это лица. Исполнительные служаки неторопливо собирали бумаги в заранее подготовленные мешки. Переворачивали ящики столов и отправляли их содержимое туда же.
  
   В открытую дверь доносились крики и топот. Кто-то попытался убежать. Тут же раздался одиночный глухой выстрел, крик, и всё стихло. Только сопение сосредоточенных сотрудников Дикобразова нарушало воцарившуюся тишину. Илья Иванович, испытавший шок, схватился за сердце и дрожащей рукой потянулся к графину с водой. Но старику не дали его взять. Графин опрокинулся со стола, упал на пол и с грохотом рассыпался на куски. Тёплая жидкость потекла Ненарокомову за шиворот, однако, подняться Сергей не мог, поскольку у него на животе сидел человек с винтовкой и злобно зыркал глазом. В это время в кабинет вошёл смазливый парень лет двадцати пяти, перетянутый портупеей так, что, казалось, вот-вот он переломится в районе талии, будто кокетка оса.
  
   На голове у вошедшего красовалась лихо заломленная фуражка с сине-красным околышем, из-под которой залихватски высовывался вьющийся смоляной чуб. На ногах - отлично начищенные юфтевые сапоги, глядя в которые молодые ядрёные девки могли бы прихорашиваться, забыв о зеркале. Юный командир явно позировал, упиваясь своей значительностью. Он уселся на письменный стол, словно на печные полати, свесив ноги, и достал из планшета постановление на обыск; затем усмехнулся и произнёс:
   - Что, голубки, попались? Теперь долго вместе не поворкуете. Нынче каждый за себя отвечать станет, никакой круговой поруки. Партия вас живо разоблачит, за вымя подвесив, ха-ха.
  
   Затем зелёный возрастом старший с видимым удовольствием зачитал все те бумаги, которые ещё с раннего утра Николаев получал у Дикобразовского секретаря, и продолжил свою молодецкую речь:
   - Просрали вы, господа-вредители, своё подлое дело. Не дремлют, чай, наши рабоче-крестьянские органы. А вы думали, будто бы у нас все необученные, да глупые? Накося-выкуси!
   Парень продемонстрировал свой изящный большой палец сквозь створку, составленную из его соседей справа.
  
   Вилов посмотрел в глаза предводителю и, пытаясь говорить спокойно, произнёс:
   - Ми-ми-милостивый государь... э-э-э, товарищ военный, здесь явное недоразумение. Наш институт работает по заданию Политбюро и лично товарища Латунина... Тематика очень важная и нужная стране... Это ошибка. Разрешите мне позвонить в Детинец? Я обещаю, что немедленно всё выясню... пожалуйста.
   Молодой командир усмехнулся и заявил, передразнивая:
   - Нету никакой ошибки, ми-ми-ми-лостивый государь. А тематика ваша вредительская и шпионская.
   Он был явно доволен тем, как сумел передразнить профессора.
   - А, ну-ка, ребята, давай за той дверью пошарим! - сказал молодой стервец, показывая пальцем в направлении входа в кладовую. Бойцы немедленно принялись собирать документацию с многочисленных полок. Молодой командир подошёл к ним и торжествующим жестом отодвинул нужный стеллаж, за которым открылась драпировка и вход в секретную лабораторию.
   - Что, не ожидали, гниды, что мы и про это знаем? - голос парня сделался чуть ли не игривым, а озорные глаза блестели клоунскими искорками.
  
   В том, что он так развеселился, была его ошибка, значение которой он понял слишком поздно. Уполномоченный самим товарищем Дикобразовым совершенно перестал наблюдать за Виловым, полагая, что старик раздавлен его, командира спецотряда ОРК, осведомлённостью. А профессор бросился в лабораторию и, схватив сосуд со спиртом, разбил его о работающий бензиновый двигатель. Электрическая машина заискрила и взялась пламенем. Вилов же всё бегал по помещению и бил колбы, реторты, приборы, стеклянные шкафы с препаратами.
   - Ты что делаешь, паскудник?! - заорал озверевший командир. Он выхватил винтовку у одного из бойцов и начал смачно отмеривать увесистые удары прикладом по спине, плечам и голове профессора. Илья Иванович умер в начавшей разгораться лаборатории, умер возле своего детища, в последнюю секунду пытаясь плеснуть бензин из канистры в огонь.
  
   - Всем тушить, падла!.. - Приказ командира звучал истерически, и оперативники, кроме того, что сидел на Сергее, побросав винтовки, начали сбивать пламя снятыми шинелями. Пожар был ликвидирован, но от лаборатории не осталось живого места. В грудах битого стекла и повреждённых приборов на полу лежал погибший профессор. Ненарокомов видел всю эту ужасную картину, но ничего поделать не мог. Гнев и слёзы бессилия душили Сергея. Он даже закричать был не в состоянии - его визави передавил ему диафрагму своим немалым весом. Сергей почти потерял сознание, не в силах больше дышать, когда отряд приступил к сбору всего, что осталось от лаборатории в принесённые ящики.
  

*

  
   Короткий осенний день подходил к концу. На землю опускались гнетущие сумерки, прикрывшие подтаявший под сапогами первый снег.
   - Труп тоже забирайте, - приказал молодой командир и направился к выходу.
   - А с энтим что делать? - спросил опер, контролирующий Ненарокомова.
   - Здесь оставьте, на него распоряжений не было. Пусть пока погуляет... Будь моя воля, так я бы выродка тоже к стенке поставил. Но, видно, не время ещё, - самовлюблённый красавчик скрылся за дверью, ещё не зная, что за срыв порученного ему дела, маяться ему теперь в страшном Усть-Вым-Лаге до самой смерти целый год, который покажется красавчику вечностью.
  
   Когда Сергей очнулся, было уже далеко за полночь. Единственное, что Ненарокомов мог делать, это сидеть на полу и сквозь зубы повторять:
   - Сволочи, сволочи, сволочи...
   Институт отвечал ему сдавленным эхом пустых коридоров и попискиванием разбежавшихся лабораторных грызунов. Ни одной живой человеческой души. А ещё - во дворе громко выла безродная собака, оплакивая душу убиенного профессора. Ненарокомов бесцельно бродил по разгромленным помещениям, пока не натолкнулся на опрокинутый сейф. Рядом с ним валялась опломбированная колба, в каких привозили спирт для проведения опытов. Стакан обжигающей жидкости пролетел в желудок, как вода, но сделал своё дело. Сергей заснул на горе из тряпья, ненужных бумаг и другого хлама не дойдя до кладовой завхоза, где стоял уютный топчан, меньше двух шагов.
  
   Ненарокомов добрался в гостиницу, где продолжал проживать всё время работы в институте, лишь спустя сутки, когда проспался и пришёл в себя. Кто он теперь такой? Почему его не арестовали вместе со всеми? Ответ был получен вместе с курьером из Детинца, который привёз пакет с вызовом наркома Ненарокомова на заседание Политбюро с отчётом о вредительстве в институте. Так, пока ещё нарком. Но, понятно, что ненадолго. Вероятно, хотят проследить его, Сергея, связи с другими "врагами народа", а уж потом арестовать. И этим вызовом в Политбюро провоцируют на решительные действия.
  
   Нет, дорогие хитроумные вожди, ни с кем теперь Сергей встреч искать не станет. Да и убежать не будет пытаться. Ничего вы не получите. Лаборатории нет, но есть надежда, что дело профессора Вилова не умерло вместе с ним. Сергей позаботится об этом. Но не сейчас, в следующей жизни. "Все ответы наверняка найдутся в твоей душе чуть позже, когда тот другой ты подхватит эстафету времени".
  

XI

  
   Все ответы наверняка найдутся в твоей душе чуть позже, когда тот другой ты подхватит эстафету времени. А пока в голове Ненарокомова звучали стихи. Почему именно сейчас они стали для него так необходимы? Возможно, это просто способ защитить своё сознание, которое подверглось жестокому испытанию.
  

*

  
   Великий пролетарский писатель Анисим Крепкий (Леонид Анисимович Пролёткин) во всём любил порядок. До обеда он, выполняя заказы ставшего почти родным ЦК, надиктовывал секретарше с проворными руками профессиональной машинистки по несколько страниц социально-революционной прозы, рождаемой в стилистике социалистического реализма. После обеда же около часа спал, а потом уезжал в редакцию газеты "Чистая правда", которую возглавлял с самого её основания. Возможно, ежедневным занятием цензурой можно было бы и пренебречь, поскольку никакая контра никогда бы не смогла пролезть через стройные ряды его вышколенных помощников. Но босоногая юность писателя научила полагаться во всём только на самого себя. Да и - бережёного бог бережёт. А всех прочих, как показал опыт - критерий истины, конвой стережёт.
  
   Вечером, подписав очередной номер "самой независимой газеты в истории мировой печати", Анисим мчался в один из загородных домов товарища Первого, где до поздней ночи получал подробнейшие инструкции по дальнейшему углублению правдивости пролетарской прессы. Иногда Крепкому приходилось, выступая на радио, клеймить подлых империалистических ворогов, мешающих Славянской республике двигаться по светлому пути к коммунизму. В общем, всё обычно, ничего сверхъестественного или невозможного.
  
   В тот день Крепкий, по заведённому обычаю опростав дневной сон в растревоженное пространство бытия, сидел в своём редакционном кресле за изучением свежих материалов мировой прессы. Лондонские газеты клеветали о сфабрикованных делах, фигурирующих в предстоящем процессе славянских генетиков, о разгроме института геронтологии и убийстве его директора - профессора Вилова. Им вторил продажный французский еженедельник "Le Mond", немецкий "Der Bilt" и американский "Time is money". "И охото супостатам столько грязи на нашу страну выливать? - гневно подумалось Крепкому с милым нижегородским акцентом. - Ни стыда, ни совести не имут. Да разве ж можно разгромом назвать обычное партийное расследование? Ну, постреляли немного для острастки. Так там же в специальном отряде ОРК люди всё больше нервные от недосыпу. Попробуй-ка ночи напролёт врагов народных из щелей повыковыривай! Никого же не убили, чай. А Вилов и без того уже старенький был - не вчера, так сегодня бы преставился профессор старорежимный. И откуда эти пройдохи зарубежные узнают все наши новости? Ведь, вроде, уже продажных корреспондентов давно выслали, только надёжных оставили? Надо будет товарища Латунина попросить усилить бдительность и чистку у нас в редакции провести. Не иначе, отсюда утечка идёт. Не передавили ещё всех ублюдков буржуазных".
  
   Тревожные размышления прервало треньканье телефона. Звонил обычный аппарат, а не "вертушка Славянского Детинца". Значит, товарищ Латунин ещё не в курсе, а иначе бы давно поинтересовался, как к провокационным статьям зарубежным партийная интеллигенция относится. Рука гениального ещё при жизни писателя потянулась к трубке. Он был спокоен - это вам не с Генеральным разговаривать, когда каждая мышца от затылка до копчика напрягается в стойке "чего изволите?", и голос вибрирует, будто не свой.
  
   Звонил нарком Ненарокомов. Настораживало то, что он ещё не арестован, ведь это именно Сергей Сергеевич курировал институт, где партия суровой рукой своих бойцов проводила расследование вредительских действий. Анисим, ничем не выдавая своих чувств, спросил:
   - Чем могу помочь, Серёжа?
   Ненарокомов попросил личной встречи. Понимая, что в настоящий момент, когда всякое общение с наркомом могло привести к непредсказуемым последствиям, Крепкий попытался отбояриться от предстоящего (судя по всему, неизбежного) контакта, на котором Сергей Сергеевич упорно настаивал. И когда уже пролетарский писатель совсем был готов перейти на откровенную грубую ложь, ему в голову внезапно пришла хорошая мысль. Он предложил Ненарокомову приехать, а сам быстро сорвал трубку "вертушки".
  
   Секретарь Латунина Артемий Почёсов ответил немедленно, будто был всегда готов к разговору, как юный кепкинец. Анисим поинтересовался, "не занят ли Хозяин" какими-то срочными делами. И в этот момент в телефоне послышался голос Генерального:
   - Что ты, дорогой! Для нас нет ничего важнее, чем общение с великим буревестником революции. Какие проблемы у тебя, Анисим?
   Крепкий отрапортовал, что к нему едет опальный нарком опальной науки, и не сочтёт ли нужным товарищ Латунин арестовать Ненарокомова прямо здесь в редакционной тиши. Иосиф Абессаломович коротко усмехнулся:
   - Ну, зачем так-то вот, Анисим. Нам, большевикам, не пристало столь сурово поступать с примкнувшей интеллигенцией без особых на то причин. Может, он сам запутался с этой генетикой. Молодой ещё нарком. Дадим ему возможность исправиться. А ты его хорошо встречай, Анисим. Чаем угости. Поговори по душам. А потом мне расскажешь, какие у него беды. Вот тогда мы и решим, может быть, избавить товарища Ненарокомова от суетностей мирских... навсегда... Впрочем, возможно, что и нет. Ты поговори с ним, Анисим, поинтересуйся... мне ли тебе объяснять, дорогой, а?
   - Я всё понял, товарищ Латунин. Поинтересуюсь, - Крепкий отвечал кратко, чтоб не сказать чего-то такого, о чём бы потом пришлось жалеть невыносимо длинными ночами, соображая, как воспринял вождь твои слова.
   - Скажи-ка, Анисим, а как ты относишься к тому, что научный гений мирового уровня, каковым является... являлся, профессор Вилов, погиб во время обыска?
   "Вот оно! Проверяет... чёрт... Что отвечать-то?" - подумал писатель, а вслух произнёс:
   - Я не знаю... товарищ Латунин. Вероятно, без этого было нельзя обойтись...
   - Можно, Анисим! Можно. И кое-кому придётся ответить за подобные - не побоюсь этого слова - бандитские действия. Так и передай тому французскому писателю, который приехал к тебе в гости. Партия и правительство очень озабочены действиями некоторых руководителей, возомнивших себя наполеонами на ровном месте.
   "О ком это он? Неужели... сам Дикобразов?.." - Мысли Крепкого суетливо засновали в застенках черепа, мешая сосредоточиться, но Анисим отчётливо понял - сказано именно для того, чтобы он - великий пролетарский писатель - начал подготовку к процедуре замены наркома внутренних дел.
   Анисим представил себе хитрую, сквозь усы, улыбку Латунина. У него отлегло от сердца. Крепкий всё сделал правильно, доложив о визите Сергея Сергевича товарищу Первому. Теперь ему известно, как разговаривать с Ненарокомовым - жёстко, но с осторожностью, поскольку судьба последнего пока окончательно не решена. И ещё, а это главное: Анисим узнал, какие кадровые изменения готовятся на самом верху пирамиды власти. Мало того, Латунин, подключает его как главного редактора газеты "Чистая правда" в эту игру для информационной поддержки.
   Умение обращать заведомо проигранные ситуации себе на пользу было одним из замечательных качеств пролетарского писателя.
  

*

  
   Ненарокомов вошёл в кабинет и протянул Анисиму руку для пожатия. В пожатии без свидетелей Крепкий не усматривал никакого для себя криминала, поэтому даже приобнял Сергея Сергеевича за плечи.
   - Ну, что привело тебя ко мне, Серёжа? - спросил живой классик мировой революции, приготовившись зафиксировать беседу в памяти для последующей передачи товарищу Латунину лично. Способность дословно запоминать весь ход беседы была ещё одним достоинством Анисима, которое так ценил в нём Иосиф Абессоломович.
  
   Ненарокомов достал из видавшего виды чёрного наркомовского портфельчика с осыпающимися кровавой осенней листвой ошмётками кожи какие-то бумаги и протянул их Крепкому:
   - Вот, здесь я кое-какие стихи написал. Посмотрите, пожалуйста, Леонид Анисимович. Может, подскажете что-нибудь. Мне это важно. Я понимаю, что скоро меня должны взять под стражу. Хотелось бы что-то после себя оставить.
   "Не о том ты думаешь, дорогой мой наркомушка, - подумал Анисим. - Тебе бы сейчас подходы к Латунину и его команде искать нужно, чтобы как-то из ситуации, - в которую ты угодил, возможно, случайно - выпутаться. А ты - эвон, куда... Надумал стихами народ поразить. А народу тому начхать на тебя и растереть с радостным удовольствием".
  
   Тем не менее, Крепкий взял тоненькую папочку из рук Сергея и принялся читать, нависнув над редакционным столом чёрной глыбой матёрого литературного специалиста. В это время секретарша внесла поднос, на котором уютно дымился маленький - не больше полутора литров - самовар работы тульских мастеров, заварной чайничек, накрытый тряпичной куклой для оттяжки ароматного духа обратно в его недра, блюдо с бубликами и кусковым колотым сахаром. Занятый чтением писатель одним движением длани славянского гения повелел разлить божественный индийский напиток по фарфоровым чашкам чайного набора царской фамилии, который уже года три как перекочевал из сокровищниц Эрмитажа в буфет редакции "Чистой правды".
   Напиток был явно не тот, что привык употреблять Сергей в последние годы. Это не какой-то морковный суррогат, слегка напоминающий гаденький компот. Настоящий английский развес с добавлением жасмина и бергамота. "Любят пролетарии своего гения, - подумал Ненарокомов. - В наше время не все служащие высшего звена наркоматов могут себе такое позволить... Если, конечно, не воровать тихонько".
  
   Напиток напомнил Сергею о доме, которого у него давно не было, о родителях, тихих вечерах на даче под Нерехтой и, конечно же, о первых романтических встречах с Ольгой. "Ольга, Оленька, милая моя, где ты нынче? В каких непостижимо далёких Парижах-Берлинах живёшь? Не забыла ли меня, поминаешь ли в молитвах истовых в минуты тоски и печали?" - начали суетливо путаться шалые мысли в голове у Ненарокомова. И тут огромные настенные часы своим боем напомнили, что минуло больше часа с того момента, как Крепкий взялся за чтение.
  
   Наконец, последняя страница перевёрнута, и Анисим поднял голову от стола.
   - Вот что скажу я тебе, Серёжа, - начал он после небольшой паузы, - стихи твои какие-то неживые. Нет в них веры в светлое будущее. Прямо имажинизм на палочке, да и только. Рифму ты иногда ощущаешь, да и ритм почти не хромает. Но вот для простого человека не понять ничего. Одни антимонии. А венок сонетов твой... Это, вообще - гимн упадочничеству. Нельзя же так страдать от любви, когда мировая революция шагает по планете. Сей жанр нам, пролетариям, чужд и враждебен. Да, и кстати, тебе образованному человеку грех не знать, что венок сонетов кроме связующих строчек должен иметь ещё и магистральный сонет. А у тебя его нет вовсе. Так что, дорогой, бросай несвойственное тебе занятие и вплотную подключайся к нашей революционной борьбе.
  
   Сергей Сергеевич не подал виду, что весьма расстроен и, подавив в себе некоторое беспокойство и неприятие к собеседнику, спросил:
   - Скажите, и надежды совсем нет на то, что мои стихи могут кому-то понравиться? Я имею в виду не знакомых, а настоящих ценителей и знатоков литературы.
   Крепкий ответил своим замечательным суровым баритоном:
   - Не в этом же дело, дорогой мой! Тебе сейчас самое время подумать о том, как историю с вредительством преподнести товарищам из Политбюро. Я понимаю, лично твоей вины здесь мало. Erare humanum est, что называется... человеку свойственно ошибаться. Но ведь разоблачать самых подлых врагов непосредственная обязанность куратора, за какой бы маской они не таились. Или я не прав? Вот не занимался бы графоманией, так - глядишь - всё бы и обошлось. Молод ты ещё, брат Серёжа, многого тебе, дорогой мой, понять не дано. Но коль уж впрягся в эту телегу науки, то должен быть за всё ответственен. Faber estsuae quisque fortunae, как говорили римляне. Каждый сам кузнец собственного счастья.
   Товарищ Латунин недавно о тебе справлялся, беспокоился, не нужна ли помощь. Наслышан я, что тебя на заседание Политбюро вызывают. Так ты там не очень противоречь. Кайся во всём. Может быть, и простят...
   Сергей весь вспыхнул:
   - Леонид Анисимович, неужели вы не понимаете, куда мы катимся? Всего лишь по одному подозрению на вредительство без всяких на то оснований закрыли важную научную тему, арестовали ведущих сотрудников. А профессора Вилова вообще забили прикладами насмерть на моих глазах. О какой высшей пролетарской справедливости может идти речь после этого? Как мы сможем оправдать свои действия перед потомками? Ответьте мне!
   - Ну-ну, милый Серёжа, успокойтесь. Ничего страшного. Партия разберётся, виновных накажут. А то, что арестовали сотрудников твоего института, так ведь: нельзя понять, протухло яйцо или нет, не разбив его! А факт наличия вредительства можно считать почти доказанным. Вон, какие показания половина профессуры даёт. Только что сам в набор сдал их покаяние, - начав мягко, Крепкий в конце фразы наполнил слова звенящей медью: - Я понимаю, что ты готов клясться словами учителя - jurare in verba magistri. Однако ж, пока следствие не закончено, лучше поостеречься от прямой поддержки кого бы то ни было.
  
   Сергей пытался возразить, что грош цена показаниям, выбитым в буквальном смысле из интеллигентных пожилых людей силой, всё больше распаляясь. Но Крепкий не дал ему продолжить. Он, сурово нахмурив пролетарские брови назначенного классика, произнёс, повышая голос:
   - Ну, вот что, друг любезный, не понимаешь ты меня по-хорошему, придётся сказать без затей. Не смей оправдывать врагов народных! Они, сам знаешь, что натворить могут. А затаиться для подобных нелюдей - милое дело; и на таких простачков, как ты, своим обаянием воздействовать - и вовсе восторг души. Разве этому учит нас товарищ Латунин, разве раскисать под марципановой трелью замаскированных предателей дела коммунизма? Мой тебе совет: брось всю эту дурь да дребедень чувствительную. Не время сейчас. Идёт война старого и нового. Она не может быть красивой, но в результате родится новый человек, человек будущего. Per aspera ad astra, понимаешь ли... Верю в это, как и в то, что нет ничего на земле справедливей, чем гнев рабочего человек. А слов твоих контрреволюционных, считай, что ты не говорил, а я не слышал.
  

*

  
   Выходя из кабинета, Ненарокомов думал о том, что и этот большой писатель одурманен сказками о великом будущем, ради которого можно наплевать на все понятия гуманизма и попирать мораль. А может, он попросту трусит? Хотя - с его-то именем в мировой литературе как раз можно было и не бояться правды. Самой обычной, а не "чистой правды" от Латунинских прихвостней. "Почему ради мифического нового индивида нужно забыть те принципы, которые человечество завоевало годами страданий, заплатив реками крови? Зачем многажды половодить эти реки жертвами амбиций небольшой кучки упёртых партийных бонз, которые насаждают свою людоедскую "религию" человечеству? Коль на то пошло - тогда меня тоже можно причислять к вредителям и врагам народа, поскольку я не могу принять этих правил.
   Позвольте, а почему врагом народа? Какого народа? Пролетариев? Да какие они пролетарии, те, кто потакает кровавым инстинктам вождей? Это же попросту сборище ленивых законченных люмпенов-злодеев, которые ради своих амбиций не остановятся ни перед какими жертвами. Руководит ими, конечно, гений злодейства. Он так сумел поставить производство ложных идеалов, что, пожалуй, идейных противников в стране у него нет и быть не может. Есть только разжиревшие новые чиновники, которым всё равно, что будет со страной, если это не вредит их разгульному существованию в упоительном плену блистательной власти, - думал Сергей Сергеевич, возвращаясь к себе в пустынный гостиничный номер. - Нужно бороться со всепожирающим злом. Но, к сожалению, я сейчас просто не готов к подобному повороту событий. Меня скоро задержат, поэтому остаётся только одна надежда. Надежда на новую жизнь. Не мог же профессор Вилов ошибиться в рассчётах".
  

*

  
   Оставшись один, Крепкий, не раздумывая, поднял заветную трубку и сообщил, кому следует для кого нужно о том, что услышал от Ненарокомова, не преминув при этом высказать своё личное писательское мнение, будто нарком явно замышляет что-то контрреволюционное и подлое для страны, которая подарила ему небывалый расцвет его личности. Причём замышляет, "гнусный прихвостень империалистических разведок", презрев все мыслимые приличия.
  
   Товарищ Латунин только усмехнулся этому "личному мнению". "Перестраховывается Анисим, - подумал. - Опасается, как бы я не начал в его епархии правильные партийные акценты расставлять. И хорошо - пусть боится. Испуганный слуга важнее самостоятельно мыслящего соратника".
  
   Папка со стихами Ненарокомова ещё несколько часов сиротливо валялась в корзине, пока кособокая и суетливая редакционная уборщица не утащила её домой мужу на самокрутки и на заворачивание пайковой селёдки. Да мало ли ещё для чего.
  
   Возвращаясь в гостиницу, Сергей Сергеевич подбадривал себя мыслью: "Теперь ты должен держаться достойно, чтобы никто не мог упрекнуть тебя в малодушии и предательстве".
  

XII

  
   Теперь ты должен держаться достойно, чтобы никто не мог упрекнуть тебя в малодушии и предательстве - это заклинание преследовало Ненарокомова, а воспоминание о героической смерти профессора придавало ему новые силы. К тому же, необходимость довести дело Вилова до конца - до логического итога, концентрировало его волю и укрепляло веру в безусловный успех проекта. Наверное, потому сначала ожидание ареста ничуть не тяготило Сергея. Он целиком положился на судьбу и попросту продолжал жить, но только уже не так, как привык. Теперь не было необходимости спешить по утрам, чтобы успеть на отъезжающий в район Лосиного Выгула спец-автобус ЗИС-8, в котором в институт добиралось его руководство. Свободного времени, внезапно свалившегося на Ненарокомова, оказалось слишком много, Сергей даже поначалу не знал, как им распорядиться, но потом пристрастился к классической музыке, и посещение филармонии стало для него обычным делом.
  
   Нарком заранее подготовил своё второе рождение, и теперь уже не имело никакого смысла встречаться с заинтересованными верными людьми, чтобы не наводить на них сотрудников ОРК. Механизм был запущен, оставалось дождаться результатов. Через десять дней после разгрома, учинённого в институте, Сергей получил весточку из лаборатории в селе Городище в устье реки Дубны. Там всё шло по плану, скоро эмбриона должны были начать готовить к переезду на место предстоящего рождения "из пробирки". Записку в три строки с таким содержанием сунул наркому смышлёный мальчишка-карманник, когда Ненарокомов неприкаянно толкался на Стушинском рынке. Наблюдающие за ним "глаза" ничего не заметили.
  
   Казалось бы, всё шло пока хорошо, но волнение начинало нарастать, то и дело охватывало Сергея, как он с ним ни боролся. В один из череды изматывающих дней, когда сделалось совсем невмоготу от тревоги и беспокойства, Ненарокомов и напросился к Анисиму Крепкому. Но это уже в прошлом, а сейчас...
  
   Сергей Сергеевич долго колебался, стоит ли делать то, что от него ожидают в Политбюро. Потом собрался и принялся писать доклад, посвятив ему всё своё время. Нет, это не был покаянный и верноподданный документ, какой оказался бы единственно верным в его незавидном положении. Доклад включал в себя мысли Ненарокомова о современном устройстве государства и путях его изменения, мысли - изложенные на бумаге мелким убористым почерком. Читать, скорее всего, в Политбюро не станут, в лучшем случае - похоронят в архиве, но не поделиться своим видением ситуации нарком просто не мог. Поделиться? С кем? С потомками. Значит, следует сделать копию - чтоб наверняка.
  
   После вышеописанного посещения редакции и двухчасовой работы над докладом у себя в номере Ненарокомов спустился вниз. Засомневавшись, что делать дальше, Сергей направился в ресторан "Славянский" при гостинице, которая давно сделалась для него вторым домом и, пожалуй, последним пристанищем в этой жизни, если, конечно, не считать подвалов комиссариата, где опытный следак ОРК Николаев-Нидвораев уже готовился к неминуемой встрече с опальным наркомом.
  
   Заведение оказалось открытым, и нарком решил перекусить. Не потому, что проголодался, а просто по привычке. Неряшливый в своей простодушной опрятности официант быстро метнул на стол графин с мутной жидкостью и тарелку с чем-то похожим на немытый бифштекс тёмного цвета истомлённой в русской печи моркови. Внешний вид кушанья не обманул. Сергей Сергеевич лениво и отстранённо изучал внутренности вегетарианской котлеты стахановской вилкой, плавая и утопая, как и все посетители, в клубах папиросного дыма.
  
   Размышлял Ненарокомов о том, сможет ли выдержать всё, что ему предстоит после непременного ареста. Сможет ли перенести тяжесть пыток, которые, несомненно, предстояли впереди, и не потерять своего лица. По всему выходило, что нет. Он, не то чтобы боялся боли, хотя и это тоже, но просто был наслышан о тех изощрённых методах, которыми пользовались дикобразовские молодчики. А потом? Что потом? Открытый процесс, освещаемый прессой, на котором Сергей представил себя. Сломленного и подтверждающего все самые невероятные небылицы, рождённые нездоровой фантазией неподкупного прокурора Нижненского.
  
   Ненарокомову однажды довелось присутствовать на судебном заседании, где этот иезуит обвинял во всех мыслимых и немыслимых грехах поникших и безвольных псевдо-врагов. Их вид ничего, кроме жалости и сочувствия, не вызывал. Понятно, конечно, что к открытому процессу кающихся подсудимых подготовили внешне. Следов физического воздействия видно не было, но полная отчуждённость и заторможенность красноречиво говорили о том, что обвиняемым хочется быстрее прекратить своё земное существование с его физическими и духовными муками вынужденного предательства.
  
   Готов ли Сергей предстать в таком виде перед разъярённой толпой, склонной в едином порыве уничтожить своего "ненавистного врага"? Нет, не готов. Но то, что будет происходить здесь и сейчас, не очень беспокоило Ненарокомова. Главное - реакция бесноватой прессы, которая, несомненно, вскоре станет достоянием европейской публики. А там его незабвенная Ольга. Уж, чего-чего, а предстать перед ней даже на фотографии в жалком и непотребном виде, соглашающегося со всякой бредятиной обвинения, ему совсем не хотелось. Где же выход? Что же предпринять, чтобы избежать такого унижения? Может быть, самоубийство?
  
   Нет, Сергей хотя и не был истовым верующим, но понимал вполне, что лишение себя жизни не тот способ, при помощи которого стоило бы покинуть этот мир на первом этапе своего существования. В том, что вторая, более удачная часть жизни (в виде себя клонированного) обязательно наступит, Ненарокомов почти не сомневался. Где-то в подсознании был попросту убеждён в этом. И вера в новую грядущую жизнь не позволяла впадать в панику и помогала трезво оценивать свои возможности в предстоящей борьбе с государственной машиной.
  
   Однозначно, суицид не для него. Примут за малодушие и поднимут на смех в ангажированной прессе. И не только внутри страны. Позорно, ничего не скажешь... Оставалось лишь одно средство, чтобы Сергея не смогли вытащить на постыдное судилище - умереть до него или... Это самое "или" не давало покоя Ненарокомову. Даже после того, как он употребил весь графинчик подозрительного содержания, мысли его не путались, а мозг чётко продолжал свою работу. Настолько было важно сейчас - найти способ, нет, не выжить, а уйти достойно с бессмысленного страшного маскарада, который большинство принимает за настоящую жизнь.
  
   Итак, что он, Ненарокомов, может предпринять? Нарком вспомнил длинные ночные беседы с профессором Виловым. Что там говорил старик о его, Сергея, неординарных способностях - блокировать сознание усилием воли?
  
   Так-так, действительно несколько раз по просьбе профессора Ненарокомов отключал свой мыслительный процесс, погружаясь в глубокий обморок, из которого старик выводил его, проделав некоторые реанимационные манипуляции над недвижным телом наркома. Какие наблюдения в тот момент осуществлял Вилов, Сергею было неведомо, но после этого Илья Иванович и произнёс те самые, запавшие в душу, слова:
   - Эх-хе-хе, молодой человек, да у тебя такая внутренняя организация, что любой йог позавидует. Если бы ты захотел, то легко смог бы управлять всеми процессами своей жизнедеятельности одной лишь силою мысли. Такого, признаться, за всю мою достаточно обширную практику я никогда не встречал. Надобно тебе поработать над собой как следует, и тогда из обычного гражданина Сергея Сергеевича Ненарокомова получился совершенно удивительный тип нового человека. Именно - нового, в общемировом понимании, но, ни в коем случае, не в марксовом представлении товарищей из Славянского Детинца!
  
   Сергей посмеялся было над этими словами тогда, но старательно приступил к занятием дзен-йогой по вечерам, руководствуясь английской брошюрой, которую подложил ему на стол деликатный Вилов. В результате регулярного самообучения Ненарокомов стал действительно ощущать почти полную власть над собственным телом и душевными переживаниями, за исключением воспоминаний об Ольге. А в остальном...
  
   Он легко мог отключаться на какое-то время, расслабившись и отрешаясь от внешнего мира. И вот теперь, когда Ненарокомов попал в сложную ситуацию, когда во избежание ужасов пыток ему не оставалось выбора, Сергей Сергеевич решил воспользоваться своей уникальной способностью. Одно только могло помешать этому.
   Раньше он сам задавал время, на которое отключалось сознание. Но в момент допросов заданного заранее времени могло не хватить, чтобы отпугнуть палачей - им ведь непременно будет приказано доставить его в суд в достаточно презентабельном виде. Потому надо бы каким-то образом ухитриться "уходить" из реального мира в любой момент, как только это станет необходимым. Однако данный подход чреват тем, что в один прекрасный момент Ненарокомов не сможет прийти в себя. Ну и пусть - всё равно такую биологическую смерть нельзя считать самоубийством. Ведь преднамеренно Сергей не будет стремиться остаться там - по ту сторону собственного сознания.
  
   Обдумав нюансы своего поведения, нарком успокоился. Ему теперь оставалось только придумать образ - ключик, который позволил бы Ненарокомову "уходить" от реальности допросов в любой момент. Образ должен был быть ярким и почти реальным, так учила брошюра английского автора, посвятившему изучению йогов всю свою жизнь. Сергей напрягся, пытаясь нащупать подобное видение в своей памяти. Почему-то самым ярким впечатлением для него служило давнишнее детское воспоминание.
  
   Играя в прятки с деревенскими мальчишками, Серёжа залез в хлев и спрятался среди коров. Он даже теперь очень живо ощущал запахи навоза, свежего сена и молока. Коровы, пережёвывающие свою жвачку, так и вставали в его воображении. Он почти реально почувствовал аромат полевой травы, начавших гнить досок и озона в воздухе после недавней грозы. Чем не ключ? Ярко, живо, как и требуется...
  
   Приняв решение, что - и главное, как - ему предстоит предпринимать вскоре, Сергей даже улыбнулся, почувствовав облегчение. Не зря же говорят, что неизвестность хуже всего, а предчувствие страха страшнее самого страха. В том, что испытания не заставят себя долго дожидаться, Ненарокомов ничуть не сомневался. Он, пожалуй, даже был уверен - всё начнётся завтра. Да-да, именно завтра после заседания Политбюро, куда он приглашён с докладом о состоянии дел в подведомственном институте и борьбе с вредительством и саботажем в курируемой отрасли науки. А возможно, его задержат прямо в приёмной. Впрочем, по сути, это ничего не меняет.
  
   Да, решение принято, теперь можно расслабиться и даже немного почудить. Последняя мысль пришла в голову Сергею, когда в поле его зрения попала пара неприметных личностей в штатском, которые обосновались через столик от него. Неприметными они были только для неискушённого взгляда. Несомненно, речь могла идти только о ребятах из ОРК, очень внимательно наблюдающих за Ненароковым - чтоб не вздумал никуда скрыться. Хотя куда скроешься в этой непутёвой верноподданной стране, живущей в страхе из века в век? Сдадут доброжелатели на первой же железнодорожной станции.
  
   Слежку за собой Сергей заметил сразу после разгрома в институте больше недели назад. Тогда же и понял, что очень своевременно дал согласие Вилову на его эксперимент. О том, какие муки ему бы пришлось пережить, если б не начался процесс выращивания клона, думать не хотелось. Тогда бы уже не осталось надежды на будущую борьбу, на возможность распорядиться судьбой по-новому. Эх, да что сейчас об этом.
  
   Ненарокомов заказал ещё "белого вина" и, взяв графин с собой, пошёл в сторону сотрудников "невидимого фронта". У тех глаза чуть не выскочили из орбит. Они, разумеется, понимали, что Сергей их "срисовал", но ничуть этого не смущались, ибо так и наставлял их Николаев-Нидвораев на инструктаже.
   - Пусть чует вражина Антантовская, что не сойдёт ему ничего с рук. Пусть видит и боится! Только смотрите, ребята, берегите его пуще себя. Им сам товарищ Дикобразов интересуется. Он нам до суда живой нужен. Мы его скоро попрессуем у себя на допросе, тогда и выяснится, из какого он дерьма слеплен, - говорил Василий Буслаевич, звонко поцокивая сапогами с подбитыми металлом каблуками, будто конь на смотринах.
   Но в своих инструкциях комиссар ОРК ни словом не обмолвился о том случае, если враг народа вдруг пойдёт на контакт. Сам!
   Опера пребывали в полной прострации. Они нервно заёрзали на стульях, будто пытаясь уехать на них под стол - скрыться там, чтобы шпион не видел их смущения. Ещё больше секретных сотрудников удивляло то, что вопреки предположениям комиссара, враг ничего не боялся. Он прямо смотрел в глаза и откровенно веселился двусмысленному состоянию филёров.
  
   Сергей непринуждённо уселся на свободный стул и, задорно подмигнув, разлил сивуху по стаканам.
   - За знакомство, братцы! - провозгласив тост, поднял он свою чарку. Филёры от неожиданности тоже подняли стаканы и, несмотря на жесточайший запрет - не употреблять спиртное на работе, с жадностью осушили их.
   - Меня зовут Сергей Сергеевич, - продолжал Ненарокомов добивать своих шпиков. - А вы тут за моей безопасностью следите?
  
   Старший оперативник первым пришёл в себя, вернее, ещё не пришёл - просто зашевелился, пытаясь отыскать в закромах памяти что-нибудь похожее на то, что сейчас происходило. Затем прокашлялся и, не протягивая руки, произнёс:
   - Меня, э-э-э... Петром Васильичем кличут...
   Над столом повисла жуткая трёхдюймовая пауза. Только заунывная мелодия с эстрады доносила тягучие переливы саксофона. Сергей Сергеевич не торопился разрядить обстановку. Ему нравилось наблюдать за растерянностью оперативников.
  
   Второй опер - тот, который молчал, дрожащей рукой начал щёлкать кнопкой на кобуре. Однако достать оружие ему мешало отсутствие соответствующей инструкции и приказа непосредственного начальника. Пётр Васильевич запереживал. Он хорошо запомнил последние слова Николаева о важности сохранения жизни этому субчику для будущего правосудия.
   - Давай-ка, Иван, дуй на улицу, а мы тут с гражданином пока поговорим, - сказал старший тоном, не терпящим возражений.
   Младший оперативник с облегчением выскользнул на крыльцо и стал быстро соображать, что ему делать дальше. Решительно ничего не придумав, Иван принялся припадать к замусоленному стеклу, силясь рассмотреть, что же происходит внутри. В конце концов, он выполняет приказ, с него и взятки гладки. А отвечать за возможные последствия всё равно придётся Петрухе. Так ему и надо - нечего было рот открывать да представляться, будто за язык кто тянул.
  
   Оставшись вдвоём с Петром Васильевичем, Ненарокомов закурил и спросил миролюбиво:
   - Что это вы так испугались, уважаемые? Не сбегу я от вас никуда. Давай лучше выпьем ещё. Как знать, может, в последний раз.
   Оперативник сглотнул застрявшую в глубине нёба слюну, и заикнулся о том, что он, вроде как, на службе. Но выпить - выпил. Молча закусили остатками морковной котлеты (их нынче всем подавали). И тут Пётр Васильевич окончательно обрёл свою всегдашнюю рассудительную уверенность. Он посмотрел прямо Сергею в глаза и спросил:
   - Вот скоро схватят тебя, а почему не бежишь, если знаешь? Даже не пытаешься...
   - От судьбы не уйти, - усмехнулся Ненарокомов, - но вы-то ведь в это не верите, не так ли? В судьбу не верите. Я не прав?
   - Не-а, - протянул мужик, - я завсегда, как товарищ Кепкин учит, думаю. Матерьялизьм... Это понимать не каждый могёт. А вот чего тебе не хватало? Всё при тебе - и служба хлебная и почёт-уваженьице... Небось, по старой жизни стосковался, телигент хренов?
  
   Как ни странно, оперативник говорил без злости и даже с некоторым сочувствием. Сергею было тепло и задиристо, алкоголь, наконец, сделал своё дело. Ему захотелось поделиться с этим, в принципе незлобивым мужиком всем, что наболело. Со дня смерти Вилова Ненарокомов ещё ни с кем не мог поговорить по душам. Разговор с Крепким здесь не в счёт. В редакции слова Сергея отскакивали от великого писателя, будто сушёный горох, не оставляя следов в его огромной бронебойной душе повидавшего немало работящего люмпена.
  
   Сергей Сергеевич попытался объяснить Петру Васильевичу, что такое положение дел, как ныне, нельзя считать путём к всеобщей справедливости, что пока у власти стоят кровожадные тираны, не построить коммунизм, как ни лезь из кожи вон. Хотя идея хорошая, христианская. Опер опасливо покосился по сторонам и тихонько попросил:
   - Ты бы шёл себе, Сергеич. Неровён час, услышит кто...
   Ненарокомов разлил остатки водки и быстро выпил.
   - Всё, спать ухожу, Пётр Васильевич. Завтра у меня день тяжёлый. А вы не волнуйтесь - куда, уж, мне в таком виде скрываться.
   Он встал из-за стола и неровной походкой двинулся к лестнице. Медвежьи и кабаньи морды на стенах, оставшиеся с имперских времён "кровавого царизма", мило улыбались ему, мысли в голове обрывались и теряли свою значимость: "Есть ещё хорошие люди, есть... Потом я найду тебя, Пётр Васильевич... Потом договорим. В другой жизни... Скорей бы... А теперь - спать..."
  
   Ненарокомов еле добрёл до своей спартанской койки и уснул не раздеваясь. Он и не подозревал о том, что его нового знакомца назавтра застрелят при попытке задержания в тот самый момент, когда Сергей Сергеевич будет подъезжать к Славянскому Детинцу на присланном за ним "форде". И всё потому, что второй опер, будучи отосланным на улицу, долго сомневался, стоит ли сдавать напарника, а потом решил, что лучше сдать, и с утра обо всём доложил Николаеву.
  
   Сам же мелкотравчатый иуда отделается лёгким испугом. Этого деревенского парня всего-навсего разжалуют в рядовые и отправят вертухаем на всенародную стройку Беломорского канала, где его спустя три месяца уголовники задушат влажной подушкой во время дождя и закидают в котловане жирной вонючей глиной пополам с лежалой массой из отхожего места. Начальство Беломор-Лага не терпело грязи и требовало еженедельной ассенизаторской очистки.
  
   Не узнает Сергей и о том, что ещё один оперативник, который был внедрён официантом в "Славянском", получит внеочередное звание за подробный и достоверный доклад о происходящем накануне за столом. Его расстреляют немного позже, когда Дикобразов будет валяться в ногах у товарища Латунина, умоляя о пощаде.
  
   Ненарокомов спал спокойно в эту ночь, и в его голове будто кто-то выводил крупными буквами: "Никто не волен управлять твоим сознанием, кроме тебя самого".
  
  

XIII

   "Никто не волен управлять твоим сознанием, кроме тебя самого", - мысль была проста и понятна. Она вносила спокойствие в утро нового дня. Похмелья не чувствовалось. Ненарокомов не спеша позавтракал остатками последнего наркомовского пайка и, вооружившись пером и бумагой сел к столу. А затем случилось то, что было так ожидаемо. Арест прошёл достаточно буднично, Сергей даже не успел испытать никаких эмоций. Это случилось ближе к вечеру. Когда в половине десятого (Латунин, как правило, собирал Политбюро по ночам) за ним зашёл водитель "форда", чтобы отвезти Ненарокомова в Славянский Детинец, тот уже был гладко выбрит и одет во всё чистое.
  
   Портфель с бумагами лежал на столе. В его тёмном чреве, взывая к справедливости, покоились тезисы доклада, нет, не о вредительстве в наркомате геронтологии и генетики, а о состоянии дел в стране. Доклад этот был основан на многомесячных изысканиях Сергея Сергеевича, которые он провёл в архивах Музея Революции. Ненарокомов, конечно же, понимал - не сможет он ничего изменить своей речью, но, уж, очень ему хотелось сказать правду в лицо всему составу Политбюро и товарищу Латунину лично.
  
   Копии своего доклада Сергей хотел было передать кому-нибудь из иностранных журналистов, но тех настолько тщательно опекали органы безопасности, что подойти к гостинице "Европейская", где их кучно селили по воле вождей, не представлялось возможным. Да и свой "хвост" тоже не дремал. Поэтому Ненарокомов не нашёл ничего лучше, как спрятать бумаги - результат долгих наблюдений и тщательного обобщения - на дне одного из своих схоронов с тайной надеждой, что сможет воспользоваться этими документами в новой жизни. Незаметно подойти к тайнику помог случай. У автомобиля, которым пользовались шпики из ОРК, спустило колесо. Они немного замешкались, что позволило Сергею вскочить в отъезжающий трамвай. Конечно, "хвост" довольно быстро обнаружил Ненарокомова, но и получаса ему хватило, чтобы исполнить задуманное.
  

*

  
   При въезде в Спасские ворота Детинца машина была остановлена. Ненарокомова и водителя попросили выйти, проверили документы, тщательно обыскали. Обшарили также и машину. Причём настолько скрупулёзно, что Сергею даже представилось, что автомобиль больше не сможет ехать после того, как молодые парни практически разложили его на запчасти. Однако "форд" уцелел. Он, яростно фырча, въехал на территорию Детинца и проследовал через прекрасный тенистый парк, который ещё помнил дурацкий артиллеристский обстрел времён начального революционного беспредела.
  
   Когда нарком, пройдя через тройную цепь охраны, поднялся на второй этаж, вежливые охранники попросили подождать и забрали портфель. Сергей понимал, что его могут лишить возможности выступить толково и внятно - мало ли чего ожидать от не в меру зарвавшегося молодца, поэтому почти наизусть выучил свою будущую речь. Сейчас он про себя повторял её начало. Всё равно много сказать не дадут, так пусть его доклад будет ёмким и кратким. И тут внимание Сергея привлекла группа из трёх офицеров, которая чётким строевым шагом двигалась по ковровой дорожке в его сторону. "За мной, - догадался Ненарокомов. - Испугались, слова сказать не дали..."
  
   Конвой остановился в двух шагах. Тот из подошедших, кто оказался ближе к наркому выглядел чем-то растревоженным, пожимал плечами и постоянно поправлял стойку воротника, из-под которой белой лентой выглядывал краешек бинта. Это было не совсем уместно, если брать во внимание торжественность обстановки. Ненарокомов даже невольно улыбнулся, глядя на представителя службы безопасности.
  
   Старший офицер достал из планшета листок и зачитал приказ о взятии под стражу врага народа наркома Ненарокомова Сергея Сергеевича, обвиняемого в шпионаже, саботаже и измене Родине. Краем глаза Сергей успел заметить, что приказ писался, видимо, совсем недавно, поскольку на некоторых строчках чернила были слегка смазаны в местах перегиба бумаги. Отчётливо запомнился торжественный голос, зачитывающий волеизъявление Политбюро, и капелька пота, скатывающаяся по прыщавому носу офицера.
  
   Как его везли в Наркомат Внутренних Дел, Сергей помнил плохо. Машина была закрытая, называемая в народе "чёрный ворон". Трясло сильно, вероятно, из-за изношенности рессор, - вот и всё, что осталось в памяти, да ещё соседство с вечно потеющим курносым особистом, от которого несло несвежей квашеной капустой и чем-то до одури медицинским - вроде мази Вишневского.
  
   Тесная одиночка встретила Сергея шуршанием тараканов по стенам и сыростью бетонного пола. Камера была небольшой и не могла похвастаться богатством интерьера. Собственно говоря, ничего кроме тонкой подстилки и ёмкости для естественных отправлений в ней не оказалось. Зато потолок оказался высокий и не нависал своей махиной над заключённым. Вероятно, бывшие хозяева, построившие огромное строение ещё в середине прошлого века, использовали подвал под складские помещения. Того здания уже давно не было. На его месте по велению Латунина воздвигли красу и гордость столицы - Дом на Голубянке, так его называли в народе. А вот подвал перешёл в наследство от дореволюционного прошлого.
  
   Малюсенькое оконце под потолком служило только для вентиляции. Через него еле-еле проникал нереальный свет нарождающейся луны.
  
   Ненарокомов чувствовал себя, как выжатый лимон. Вся подготовка к выступлению в Политбюро пропала даром, и этот скверный факт делал его попытку бросить вызов режиму, как бы, никчёмным. Сергей Сергеевич свернулся калачиком на циновке и стал готовить себя к завтрашней встрече со следователем. По-видимому, никто арестованного под утро на допрос не поведёт, иначе его бы сразу доставили в кабинет, а не в камеру. Ещё раз пережив мысленно детские воспоминания, связанные с коровником, Ненарокомов впервые, пожалуй, за несколько лет заснул крепко и безмятежно.
  
   Во сне к нему вновь, как и всю последнюю неделю, пришла Ольга. Она была одета странно - в какую-то испанскую мантилью с ярко-алой розой в волосах. Ольга будто дразнила Сергея, то, приближаясь к нему, то, скрываясь в каких-то развалинах, отдалённо напоминающих старинный замок вблизи Баден-Бадена, куда родители вывозили Серёжу на курорт.
  
   Отдалённо звучали кастаньеты, и надрывалась в жалобном стоне семиструнная гитара. "Странно, - подумалось Ненарокомову, - ведь в Испании нет семиструнных гитар". Почему он решил, что такое количество струн на инструменте, сопровождающем сон, и почему здесь именно Испания, было непонятно. Наверное, сам Зигмунд Фрейд не сумел бы точно ответить на возникшие вопросы.
  
   Потом вдруг виды "Испании" сменились бескрайними просторами цветущей в начале лета тундры, оленьими упряжками и странными людьми с обветренными плоскими лицами в одеждах из шкур. А Ольга тоже изменилась, она превратилась в девочку, какой её Сергей запомнил в первую встречу на Рождество. На ней была смешная вязаная шапочка с помпоном и пальтецо с короткими рукавами.
  
   Ненарокомов попытался приблизиться к Ольге, но обнаружил с удивлением, что у него нет ни рук, ни ног. И вообще - он не ощущал себя человеком. Будто чувствовал и понимал всё, но как-то отстранённо.
  
   Сергей позвал Ольгу по имени, а та не услышала и продолжала кружить - теперь на фоне бескрайних просторов тундры. Вот ещё оборот, ещё, и она уже парит над землёй, взмывая вверх - туда, где виднеется расплющенное медное солнце северного лета.
  
   Сергей попытался вскрикнуть, но вместо своего голоса услышал лишь странные звуки, похожие на мычанье телёнка. Однако этот шум Ольга услышала. Она начала опускаться ближе к Ненарокомову и вдруг превратилась в неуклюжую пожилую тётку в ватнике. В руках у женщины неведомо откуда появилось большое ведро, из которого пахло навозом.
  
   Сначала пропала тундра - будто бы потушили подсветку декорации. Развалины замка вернулись на своё место, затем исчезли и они, на их месте стоял "чёрный ворон". Автомобиль аккуратно выплёвывал на свет божий крепко сбитых парней в форме грязно-болотного цвета. Один из этих молодцов врезал Сергею ногой под дых и заорал:
   - Ишь, разнежился, вражина подлая, мать твою! А ну, быстро поднимайся, ублюдок, тебя комиссар дожидается!
  
   Ненарокомов ощутил дикую боль и открыл глаза. Над ним склонился здоровый парень из сна и продолжал лениво бить ногой в живот. "Вот так и планируй... А тут тебя так подловили во сне", - подумал Сергей, сплёвывая кровью и пытаясь прийти в себя. Он постарался вскочить как можно быстрее, чтобы нелепое и бессмысленное избиение прекратилось, не мешало привести в порядок мысли и подготовиться к допросу. Дылда вытолкал Ненарокомова из камеры и, подгоняя сзади, повёл по коридорам подвала. Впереди сквозь пелену, завесившую глаза, маячила ещё чья-то спина, которая служила ориентиром при движении, хорошо различимом даже в таком плачевном состоянии.
  
   Комиссар Николаев-Нидвораев встретил Сергея довольно вежливо. Он представился и предложил сесть. Ненарокомов к своему удовлетворению почувствовал, что внезапное избиение не привело его в уныние - он может мыслить вполне здраво и всецело контролировать свои действия.
   Здоровяк с кулаками-кувалдами встал за спиной подследственного так, чтоб Сергей не мог видеть конвоира, но данное обстоятельство не мешало бывшему наркому представить, что верзила сделает в следующую секунду - это легко ощущалось по характеру его противного животного сопения. "Ну, теперь держись, Серёжа, теперь зевать нельзя. Будь всё время начеку, чтобы вовремя потерять сознание", - взбодрил Ненарокомов сам себя. Опер постарше, который своей спиной прокладывал Сергею путь в лабиринтах подвалов наркомата внутренних дел, занял было место у дверей и принялся изучать, как расшалившиеся мухи бились головами о давно немытые стёкла. Но хозяин кабинета резким движением указал ему на дверь, и тот вышел в коридор.
  
   За маленьким окном, чуть большим, чем в камере, похоже, уже был вечер. Или ещё ночь? Непонятно. Время ушло из жизни арестованного наркома, как символ момента событий. Теперь оно существовало отдельно. А Николаев-Нидвораев, неспешно раскладывая на столе бумаги, готовился к допросу. Неспешно - чтобы поиграть на нервах у подследственного. Однако Сергей выглядел на удивление спокойным и сосредоточенным. Среди довольно толстой стопки документов наркому удалось различить и страницы из своего неудавшегося вчерашнего доклада.
  
   - Итак, - начал Василий Буслаевич, - начнём. Согласно данным, поступившим в ОРК, мы располагаем информацией, что вы, гражданин Ненарокомов, причастны к заведомому, тщательно подготовленному вредительству в подведомственном вам институте, которое могло привести к покушению на руководителей нашей пролетарской партии. Ну, тут мы ещё разберёмся, обычное ли это вредительство частных лиц было или акция террора, спланированная мировым империализмом.
   Также вам, Сергей Сергеевич, предъявлено обвинение в том, что вы сознательно пошли на измену Родине. Об этом даже рассуждать не приходится - стоит посмотреть на ваш доклад, с которым вы на заседание Политбюро ехали. Тут, дорогой мой, статья печальная - статья кончальная сама в строку вписывается.
  
   Николаев хохотнул и доверительно, и в то же время пронзительно, взглянул на подследственного:
   - Сам понимаешь, Серёженька, во что вляпался. Никто тебя не тянул в это дерьмо. Так что, давай-ка, мы быстренько всё расскажем о подельниках, и -
   на суд с чистой совестью. Хотя... как она у тебя чистой может быть, ума не приложу? Ну, да ладно. Ты же понял, дорогой мой, что вся твоя фенита - сплошная комедия вытанцовывается? Не тяни резину, а пиши всё, что тебе известно о диверсионной деятельности, связях своих шпионских. О сношениях с вражескими агентами из дипкорпуса не забудь упомянуть.
   Но самое главное для нас сейчас - подробно изложи, чем занимался институт. Во всех тонкостях. Это нужно, чтобы точно определить меру ответственности перед партией и народом, как далеко зашло вредительство.
   Если всё хорошо изложишь, то, я тебе обещаю, до расстрела проживёшь нормально, без проблем, ха-ха... Учти, Серёга, я не каждому такое предлагаю. Просто симпатичен ты мне чем-то. А вот чем, и сам не пойму. Уразумел меня?
  
   Ненарокомов, контролируя вертухая, что примостился за его спиной, ответил яростно и одновременно - чеканя слова, отчётливо вбрасывая каждый звук в тягостную атмосферу кабинета, смягчаемую лишь неярким светом из-за окна (то ли утренним, то ли вечерним). Пронзительная же настольная лампа на столе Николаева напротив - ужесточала и без того неприятное ощущение тревоги, переходящее в психоз. Но Сергей не обращал внимания на внешние обстоятельства, переключившись целиком на свой внутренний мир.
   - Мне нечего сказать о шпионских связях, и вы это прекрасно знаете. Ни с каким саботажем я не связан. А мысли, изложенные в докладе, действительно мои, от них я не отказываюсь. И вы сами скоро всё поймёте, если ещё не поняли... Теперь, что касаемо тематики - дело, которым мы занимались с покойным профессором, курировалось Латуниным лично. Дело секретное. И я не вполне уверен, что могу даже в общих чертах вам о нём говорить. - Ненарокомов, как бы, наблюдая за собой со стороны и оценивая собственную речь, зафиксировал, что ответил достойно.
   - Хватит мне тут Ваньку валять, паскуда! - заорал Василий Буслаевич. - Мы тебя всё равно заставим правду сказать!
   При этом он еле заметно кивнул бугаю-Гришке. Но его знак не остался незамеченным для Ненарокомова. Сергей сумел сосредоточиться, и, прежде чем каменная кувалда кулака заехала ему в район кадыка, сознание сумело покинуть обмякшее земное тело, повалившееся на пол, с которого давным-давно соскоблили всю краску вместе с засохшей кровью многочисленных врагов народа.
  

*

  
   Спустя сутки Николаев-Нидвораев доложил о череде неудавшихся допросов Дикобразову и отправился на такое давно ожидаемое свидание. Вчерашняя ночь в объятьях любвеобильной женщины пролетела в одну секунду, а жилистое крепкое тело комиссара внутренних дел требовало продолжения необузданных наслаждений времён Римской империи. Оно кричало каждой клеточкой "хочу! хочу!" и не давало вести допрос хладнокровно. Даже хитроумно скроенные галифе не давали ему забыть о том, что окружающие его оперативники увидят всё, что природа не смогла упрятать в складках кавалеристских штанов. "Чёртова баба, - подумал ласково Василий Буслаевич, - доведёт своего комиссара до того, что и о долге забудешь, и о коммунизме не вспомнишь". Но манкировать служебными обязанностями было не в правилах Николаева - он же не простак какой-то. Понятно, что все блага и радости приходят именно оттого, что долг исправно блюдётся. А вот попробуй-ка от долга того шаг в сторону сделать и - пиши пропало: не отмоешься вовек! Да, собственно, и век тот станет не длиннее собачьего поводка, даром, что на воле.
  
   Хотя комиссар и сделал всё возможное, чтобы обуздать строптивого наркома, но спокойствия в душе не было, поскольку Иван Николаевич Дикобразов сразу же наорал на Николаева, обвиняя того в неполном служебном. Раз он из такого хлюпика не может за двое суток уже нужных признаний выбить. Василий Буслаевич оправдывался:
   - Иван Николаевич, так он молчит, собака, и ничего не подписывает. А как только Гришка его поучить пытается, Ненарокомов, зараза, якорь ему в дышло, сразу в обморок падает, будто по заказу. Ещё издохнет, чего доброго, если Григорий посильней приложится. Я долго живу, разных крепких мужиков повидал. Все они рано или поздно ломались, будто шёлковые становились, всё подписывали. Но здесь не тот случай. Попомни мои слова, Иван Николаевич, не будет с этого наркома никакого толка на суде. Или - того хуже - начнёт что ни попадя ляпать. И ведь не сделать ничего. Время поджимает. Врач мне сказал, что сможет его в нужное состояние привести, только поколоть с недельку нужно какой-то дури. Так ведь нет у нас недели. Ты что пожелаешь со мной делай, Иван Николаевич, а не смогу я ублюдочного наркома к пятнице подготовить.
  
   На этих словах Николаев и нарвался на шквал оскорблений со стороны наркома внутренних дел. Потом, правда, Дикобразов отошёл немного и махнул рукой:
   - Иди, уж, Вася. Отдохни немного. Целых два дня на этого урода убил без толку. Я подумаю насчёт предложения ряда товарищей о переводе тебя в рядовые опера. Или, нет? Ошибся я, Василий Буслаевич? Сам ты мне рапорт о переводе написал, не так ли? Ладно... Иди уж. Глаза б мои тебя не видели.
   Хотя Николаев-Нидвораев и не заикался о своём разжаловании, но понял всё правильно - теперь ему, как минимум, не избежать косых взглядов со стороны сотрудников наркомата и попадания в опалу.
  
   С этой минуты для бравого комиссара ОРК оставалось только одно средство, чтобы убить в себе ожидание грядущего зла. Тёплая Трёпа, как могла, успокаивала его своим обжигающим телом, а дурные мысли никак не отпускали Николаева. Интимная близость была испорчена тем, что в голове Василия Буслаевича постоянно крутилась присказка, которую он слышал от отца: "Ох-ох-ох, что ж я маленьким не сдох?!" Навязчивый глупый текст мешал расслабиться, и поэтому долгожданный оргазм превратился в жалкую насмешку на его ожидание. Николаев надел тёплые чесучовые кальсоны и вышел на кухню за папиросами, проклиная тот день, когда решил раскрыть "заговор мирового империализма в сфере научной геронтологии".
  
   Чуть позже комиссар напился, что называется - до синих помидоров, и принялся избивать любовницу ножнами от шашки, которой в Гражданскую порубил "в мелкий шашлык" не один десяток "клятых беляков". При этом Василий Буслаевич настолько вошёл в раж, что не заметил, как женщина перестала биться и кричать под его ударами. Утро застало Николаева лежащим рядом с телом остывшей окровавленной женщины, присохшим к её полной ноге собственной блевотиной. Жить ему оставалось недолго. Он даже похмелиться не успеет, а не то, чтобы труп спрятать.
  

*

  
   Оказавшись один, Дикобразов принялся лихорадочно соображать, как доложить товарищу Латунину, что такая ожидаемая победа, которую он с лёгкостью обещал вождю, так и не пришла. Уже через три дня должно состояться открытое судебное заседание, о котором накануне объявили в центральной прессе. Все подследственные давно дали показания и подписали необходимые протоколы. Их дух оказался сломлен, и они готовы были к выступлениям, тексты которых заботливо написаны дознавательным отделом наркомата и согласованы во всех заинтересованных инстанциях. А тут вдруг один из главных фигурантов оказался настолько "несговорчивым"! Что же делать?
  
   Идея - прибрать секретное дело Вилова к рукам, быстро расколов профессора, чтобы иметь козыри в борьбе с Латуниным за власть, оказалась ущербной с самого первого момента воплощения её в жизнь. И всё этот Васька - подлец! Ведь просил же самого всё сделать аккуратно, а он... Нет, теперь его, голубя, только в расход... Слишком он о многом знает, а не знает - так догадывается. Да и свалить вину за смерть Вилова на покойника легче, чем на живого комиссара Николаева.
  
   Иван Николаевич посомневался немного и решил, коль уж ничего исправить нельзя, то необходимо постепенно подготовить вождя к такому обороту событий, что и наркому лучше внезапно умереть от какой-нибудь сердечной болезни. Не спеша и не сразу, насколько позволит время. А там и придёт какое-нибудь спасительное решение. Пока же - пусть посидит Ненарокомов в одиночке сырой, всё одно - в расход, здоровья ему больше не понадобится.
  

*

  
   Сергей понимал, что уйти от судьбы нельзя. Нет такой силы, чтобы помочь ему выжить. Он сидел на мокрой циновке, а в голове засела одна мысль: "И пусть никто не осмелится помочь тебе. Это уже не важно..."
  

XIV

   И пусть никто не осмелится помочь тебе. Это уже не важно. Ты сам выбрал свою судьбу, бывший нарком по делам геронтологии и генетики.
  
   Минуло два дня. Решение пришло к Ивану Николаевичу накануне вечером, а теперь окрепло. Рискованное решение, достаточно смелое, но всегда можно сослаться на то, что сам товарищ Латунин, со свойственным ему кавказским юмором, заметил как-то при личной встрече:
   - Паршивому скоту не место в телятнике. А уж если он и мычать не может, так пора ему по законам материалистическим освободить место под солнцем более достойным, которые мычат, как того партия пожелает!
   "В расход, без права переписки!" - именно такую шутливую резолюцию начертала рука Дикобразова на приговоре особой комиссии - ранее согласованном с ним же. Иван Николаевич был страшно горд, что придумал формулировку, насколько жёсткую, настолько же и вписывающуюся в юмористический ряд сентенций самого Латунина. Дикобразов несколько раз повторил этот перл в присутствии подчинённых на сверхсрочном заседании наркомата по вопросу открытого слушания дела о вредительстве и шпионаже в НИИ геронтологии и генетики. Сотрудники подобострастно подхохатывали и нахваливали литературные таланты своего дважды краснознамённого начальника. Теперь только - лишь бы Товарищ Первый оказался в хорошем расположении духа и оценил Дикобразовскую иронию. А вину за смерть профессора на захлебнувшегося рвотными массами Василия Буслаевича Дикобразов очень умело и аргументировано изложил в подробном рапорте на имя Латунина.
  
   Всё бы было хорошо, но какой-то червячок сомнения оставался в голове наркома внутренних дел и точил мозг, не давая успокоиться. Что-то мешало наркому приняться за новые насущные проблемы, пожирающие отечество изнутри. Даже сидеть в старинном кресле ручной работы французских мастеров позднего Возрождения было неуютно. Дикобразов заходил по кабинету, пытаясь загнать свои сомнения и страхи в самый тёмный угол, где стояла неправдоподобно большая крысоловка. Её поставили люди из наркомата борьбы с инфекционными заболеваниями, чтобы оградить революционную бюрократию от разного рода эпидемий, разносчиком которых являлись хитрые хвостатые твари.
  
   Поначалу крыс в здании никто из служащих не встречал, зато потом... Развелось их в учреждении достаточно много по непонятным причинам. Многие считали, что крысам очень глянулась подсобка наркомовской столовой. Местному завхозу даже удавалось порой списывать пайковые излишки на серых грызунов. Не всегда, а только лишь - когда управляющий делами снабжения страдал похмельным синдромом от невыразимо вонючей сивухи, которую выгонял лично по старинному рецепту - с заячьим помётом и ядрёным моршанским самосадом.
  
   Но находились злые языки, которые по секрету рассказывали, будто видели, как стаи отчаянных грызунов терзали тела свежерасстрелянных врагов народа, пока останки не отвозили на спецполигон ОРК, где происходило анонимное захоронение трупов. Ситуацию могли прояснить два бойца похоронной команды, которые собственно и исполняли вывоз лиц, в отношении которых осуществлялся акт народного гнева. Но оба они молчали, поскольку в целях секретности когда-то ещё в начале строительства социалистического государства были лишены языков, а полная неграмотность делала их практически идеальными копилками для секретов.
  
   Но не этот "хвостатый" вопрос сейчас тревожил сурового наркома внутренних дел. Ему хотелось выяснить до конца, просто из человеческого любопытства, каким образом сознание Ненарокомова подобно вездесущему ангелу Божию, умело покидать грешное тело по изъявленному желанию. Материалистическое учение основоположников никак не могло бы помочь Дикобразову в этом загадочном вопросе. Иван Николаевич забрался в глубину кресла, поджав под себя ноги, и стал ужасно похож на Черномора из пушкинской сказки о Руслане и Людмиле; на Черномора, вернувшегося из парикмахерской. Поэтому вместо длинной бороды внизу лица гладкой выбритостью сверкал тяжёлый бульдожий подбородок.
  
   Злобный карлик снял трубку внутренней связи и повелел доставить подследственного Ненарокомова пред свои светлые очи. Через некоторое время в коридоре послышались звуки шагов, и в кабинет ввели Сергея Сергеевича. Он был измождён и, по-видимому, подавлен своим бессилием, но от него исходил какой-то внутренний свет. Это обстоятельство поразило Дикобразова - совсем перестали враги народа бояться вождя внутренних дел Славянского государства. Он нахмурил брови, но сказал вполне дружелюбно:
   - Присаживайся, Сергей Сергеич, - в ногах правды нет.
   У Ненарокомова мелькнула озорная, не к месту, мысль: "Сейчас начнёт правдой одаривать". Но процесс вручения правды не состоялся. После того, как караул ушёл, Иван Николаевич включил граммофон и, закатив глаза, немедленно - при первых аккордах - подёрнувшиеся белёсой, как у орла, плёнкой, сделал вид, что погружён в цыганские мотивы своей любимой певицы.
  
   - Не правда ли, замечательный голос? - обратился Дикобразов к Ненарокомову. - Душа тает от него. Так и хочется сделать что-то вечное и доброе для всех трудящихся.
   - И местами разумное, - беззлобно съязвил Ненарокомов из чувства противоречия.
   Дикобразов заинтересованно повернул голову в сторону присевшего на край стула Сергея Сергеевича. Узник же ОРК с любопытством ожидал, что будет дальше. Он прекрасно понимал, что приговор ему подписан, отступлений от правил в механизме машины, придуманной сидящим перед ним человеком, не бывает. Тогда - чего же хочет от него этот маленький злодей? Ведь давно понятно, нужных показаний от приговорённого наркома добиться не удастся в силу его удивительной способности переключать сознание в другое недоступное вертухаям тело. Тогда что же ещё-то?..
   - Закуришь? - предложил Иван Николаевич, протягивая открытую пачку "Дуката". Ненарокомов поднял глаза, понимая, что руководитель ОРК распорядился доставить к себе Сергея совсем не для того, чтобы угощать папиросами.
   - Недавно в пайке получил к годовщине революции, - как бы оправдываясь, уточнил Иван Николаевич. Дрожащей от голода рукой Сергей взял папиросу и приклюнулся голодным птенцом к зажжённой Дикобразовым спичке.
  
   Ненарокомову было всё равно, что случится дальше. Он знал, что в лабораторном сосуде дозревает его естество, свитое в миллиардах генетических пружинок, готовое произвести на свет нового человека. Если ему здорово повезёт - дай Бог, чтоб всё сложилось удачно, - вскоре обновлённый Сергей Сергеевич появится в одном из провинциальных родильных домов на задворках славянской земли, угробленной бездарными действиями самовлюблённых вождей. Вот тогда мы поборемся заново, вот тогда и потягаемся со сборищем палачей-кепкинцев. Одно только оставалось загадкой, каким будет новый Ненарокомов, сохранит ли в глубинах своей памяти всё, что присуще нынешнему, уже списанному на слом винтику чудовищного механизма человеконенавистничества. Одно дело - теория, а как сложится на практике? Но это и не так важно. Ведь тот будущий удивительный человек, зачатый не в родительской постели, а в лабораторной посуде, плоть от плоти его - Сергея Сергеевича Ненарокомова. А значит, и мыслить и действовать он будет сообразно нынешнему мировоззрению "первоисточника". Бывший нарком улыбнулся собственному определению, так неожиданно возникшему в мозгу. Он - первоисточник... Забавно.
  
   Нарком внутренних дел, сидящий напротив, уловил эту малозаметную перемену в Сергее и обозлился.
   - Скажи-ка мне, Ненарокомов, - обратился сквозь зубы Дикобразов к своему визави, - ты, что ли какие-то таблетки лопал, раз так легко от нас ускользнуть можешь? Очень мне этот вопрос интересен. Понимаешь? Не как наркому внутренних дел, а как человеку. Может, есть ещё у тебя такое средство? Ты же вместе со своим Виловым, как Шерочка с Машерочкой жил. Так неужели он тебе секрет не передал?
   - Знаете, уважаемый, - усмехнулся Сергей, - неужели не по вашей указке профессора прикладами забили насмерть? А теперь ещё спрашиваете, как приличный человек. Да не знаю я никаких секретов... Всё вместе с гением в землю ушло. Да и нам с вами этого не избежать, как я разумею.
  
   Было ясно, что Дикобразов каким-то звериным чутьём ощущал грядущие перемены в Центральном Аппарате. Ему на смену уже спешил из захолустного Грузинского городишки Мелентий Валыч Дария. Как раз сейчас он выглядывал в окно из штабного мягкого вагона специального курьерского бронепоезда на станции Рязань-18, присматривая себе очередную симпатичную мордашкой и фигуркой даму для амурных утех на долгом пути к Славянскому Детинцу. Именно это обстоятельство и подвигло железного гоблиноподобного Дикобразова выпытывать тайну чудесных превращений Сергея. Он жутчайше боялся физической боли, хотя существом высокоорганизованным называться не мог, а ведь, как известно науке, именно таким людям наиболее страшна боль. Даже не её ощущение, а скорее предчувствие на уровне мозговой деятельности. Поняв подоплёку поступков Дикобразова каким-то обострённым чутьём, Ненарокомов чуть было не рассмеялся, с трудом подавив озорную усмешку.
  
   - Знаешь что, паскуда ты буржуйская, прихвостень Антантовский, заткни свой едальник, а не то! - рука Ивана Николаевича замерла на взлёте.
   "Опять сейчас, паршивец, отключится", - подумал он и продолжил уже более сдержанно:
   - Тебя как бывшего товарища по партии спрашивают, а ты куражиться вздумал! И не давал я приказ твоего профессора прикнокать. Он сам виноват - нечего было при аресте из себя праведника корчить да аппаратуру бить - она, чай, на народные денежки куплена.
   Сергей аккуратно потушил окурок в массивной хрустальной пепельнице и добавил ко всему, что сказал ранее:
   - Не суетись, Иван Николаевич, я и в самом деле не знаю, как всё получается. Это выше моего понимания.
   Дикобразов поморщился, как от мимолётной зубной боли, и вызвал охрану.
  

*

  
   Ночь пришла в камеру быстро, как бесшумный японский самурай влезает в одиноко стоящие дома отделившейся от всего мира независимой республики Сахалин. Туда в силу отдалённости пока не могла добраться карающая железная длань товарища Латунина - да и самураи бы не добрались, кабы не обретались на близлежащих островах.
  
   Сергей Сергеевич знал, что приговор исполнят сегодня и, не без трепета, прислушивался к шагам в коридоре. Но там было тихо. Пока тихо. Что ж, есть время пораскинуть мозгами. Если план покойного профессора и его, Ненарокомова, удастся, то примерно через две недели из секретной лаборатории в устье Дубны в древний зырянский город Усть-Сысольск должен отбыть нарочный с кофром, будто бы для фотосъёмочных принадлежностей и командировкой (за подписью всесоюзного старосты Иван Михалыча Малинина). В командировочном удостоверении этого молодца будет значиться такое задание: произвести фотографирование успехов социалистических способов отлова северного оленя.
  
   Нарочный был лично знаком с Сергеем ещё по мальчишеским стычкам, когда гимназические дрались в хлам с реалистами. Там, в городе их детства, после одной из драк, когда мальчишки пересчитали друг другу зубы, они и подружились. Этому человеку по имени Авенир Распопов и вверил Ненарокомов судьбу своего с Виловым проекта, судьбу мировой науки и свою собственную в довесок. Не полагаться на Авенира причин не находилось. Ещё никогда тот не подводил Сергея, несмотря на ту классовую пропасть, которая пролегла между ними. Во время Народной войны они делили порой одну шинель на двоих холодными фронтовыми ночами. Потом Распопов работал в НИИ у Вилова, но не был посвящён во все секреты учёного. И о задумке Ненарокомова не знал ровным счётом ничего. Его использовали втёмную: меньше знаешь - не сболтнёшь ничего лишнего по неосторожности.
  
   Итак, Авенир должен был передать сосуд с генетической производной бывшего наркома в надёжные руки друзей, которые согласились доставить её к месту будущего "рождения". Будущим "отцом" и "повивальной бабкой" должен стать не кто иной, как Владимир Чеквания (по документам - метеоролог Владимир Аполлонович Салахов). Ему уже к тому времени необходимо было легализоваться на метеостанции. А по официальным данным Владимир Чеквания утонул вместе с автомобилем в Волге, не справившись с управлением во время командировки.
  
   Для того, чтобы никто не заподозрил подвоха, соседям заранее внушалась мысль о беременности жены начальника отдалённого метеопоста в верховьях Илыча, чтобы появление семейства с новорожденным в райцентре для его регистрации в местных органах власти не вызвало подозрения у любопытствующих компетентных органов и нездорового интереса у обывателей. Сергей Сергеевич практически готов был родиться заново. Он даже сам себе поразился, когда понял, что мысленно подгоняет этот момент. Он первый из живущих станет птицей Феникс в человеческом обличье - возродится с ранее полученными знаниями и мировоззрением взрослого человека. А пока есть время оставить что-нибудь после себя нынешнего. Ненарокомов начал методично стучать в двери камеры.
  
   Угрюмый охранник нехотя приоткрыл окошко:
   - Чё надо, вражина?
   - Мне бы листок бумаги и карандаш. Хочу показания дать. Утром передашь по инстанции, - сказал Сергей.
   - Эва, хватился! Дык тябя ужо в расход списали давеча, кому теперь нужны твои показания? - заметил осведомлённый красноармеец, потягиваясь и почёсывая промежность. - Поспать только не даёшь, а мне завтра ышо на заготовку веточного корма колхозному скоту ехать.
   Ненарокомов предложил бойцу "невидимого фронта" воспользоваться своим тайником у Кузнецкого моста, где лежали дедовские часы в серебряном корпусе, материнские украшения и немного революционных ассигнаций, отложенных на "чёрный день".
  
   Ленивый дядька за дверью, немного подумав, согласился:
   - Лады, покойник, говори адрес и место. Я запомню. У нас у володимирских память верная, не забуду.
   Когда листок бумаги белой птицей влетел в камеру, Сергей быстро стал на ощупь записывать на его шершавой поверхности слова, которые много раньше сложились, как бочонки домашнего лото, в одну цепочку нервного стиха. Это зарифмованное послание жило в нём отдельной неестественно восторженной жизнью. Строчки будто одновременно пропечатывались не только на бланке запорченного протокольного листа, но и на стенах камеры пылающим штандартом. Сергей Сергеевич видел их так живо, так явственно. Ему казалось, что важнее этих стихов он не написал ничего в своей жизни.
  
   Когда мысли споткнулись о край бумаги, Ненарокомов снова стал выстукивать вертухая. Зевающий дядька заглянул в глазок.
   - Чего тебе ещё? - спросил он.
   - А вы не могли бы эту бумажку положить в тот же тайник, где часы найдёте? - спросил он с мольбой в голосе. - На ней нет ничего незаконного. Здесь просто прощальная записка...
   - Эт, мы зараз проверим, - ответил охранник. - Мы грамоте-то обучены. Не больно хорошо, правда, но контру какую враз ущучим.
   Вертухай зашлёпал губами, как ошарашенная видом солнечного света рыба, пытаясь разобрать скосившиеся старым забором буквы. В его мозгу происходили непонятные процессы, недоступные заскорузлому крестьянскому уму. Он помимо своей воли всхлипнул, как младенец, утёр неизвестно откуда взявшуюся слезу и произнёс:
   - Лады, шпиён, положу твою ксиву в схорон. А ты бы пока поспал... На рассвете за тобой придут. Хотя... насписся потом, успеешь, там не разбудят.
  
   Про себя же охранник подумал: "Блажит нтелегенция - хто ж ту записку искать станет. Сгниёт со временем, али мыши на гнёзды растащат". Но делиться своими соображениями не стал, не зверь же он, какой. Оконце захлопнулось, и Сергей Сергеевич с чувством исполненного долга задремал. Теперь от него ничего не зависело. Теперь его реквием самому себе, как он назвал своё последнее стихотворение, мог увидеть свет только по желанию этого неловкого деревенского дядьки, которого голод и безысходность заставили нести позорную для крестьянина службу в тюрьме.
  
   Над коридорами подвала ОРК нависла зловещая тишина. Наступал момент истины для бывшего наркома. Громко поцокивая подкованными сапогами, в камеру ввалился конвой. Трое дюжих молодцев скрутили руки Сергея назад и вывели в коридор. Ненарокомов шёл следом за прихрамывающим от наличия застарелых мозолей молчаливым курносым парнем лет двадцати пяти. Двое следовали сзади.
  
   Один впереди идёт, значит, может быть, ещё не сейчас произойдёт исполнение приговора? Сергей полностью расслабился и передвигался достаточно быстро. Так, что даже пару раз наступал курносому на пятки. Тот злобно пепелил его яростным взглядом, матерился сквозь зубы, но продолжал прокладывать путь по тесным коридорам тюремного подвала подобно тому, как лидерный монитор в порту проводит океанские лайнеры к причалу. Во время движения в голове Сергея крутилась навязчивая фраза из детства "...per amica silentia lunae ...". К чему бы это? Неужели уже всё?
  
   Двигались минут пять, пока впереди идущий не исчез. Сергей не успел обратить внимание, как это случилось. Просто - сначала он видел неритмично покачивающуюся спину курносого, а потом её не стало. Похоже, охранник нырнул прямо в стену. На самом же деле тот скрылся в еле заметную в свете неяркой лампы металлическую дверь, которую не замедлил затворить за собой. Дальше идти было некуда, впереди, отливая, синюшным холодом встала стена, загороженная деревянным щитом из бруса. Последнее, что услышал Ненарокомов, был характерный щелчок взводимого нагана. "Ухожу. Прости меня, Оля...", - пронеслось в его голове. Глаза так и остались открытыми.
  
   Две шустрые крысы попытались ухватить упавшее тело за ноги, но с позором и визгом скрылись через канализационный люк, куда смышлёный курносый парень уже сметал опилки, смешанные с мозгами и кровью. Через пять минут в этом коридоре погасили единственную тусклую лампицу имени мирового вождя Владимира Ильича Кепкина. Воцарилась темень, будто и не расстреляли здесь только что бывшего наркома.
  

*

  
   Первый этаж здания ОРК начинал оживать. К дежурному подходили сотрудники с пропусками, чтобы отметиться в гроссбухе. В их числе проследовало и пять неприметных людей в штатском, которые направились в кабинет Дикобразова. Он спал богатырским пьяным сном опытного оперативника на кожаном диване, не снимая щёгольских лайковых сапог, ещё не подозревая, что из Славянского Детинца на роскошном германском "Опеле" в его бывшую вотчину нёсся энергичный чёрный человек в чеховском пенсне. История будто издевалась над страной, подсовывая ей палачей один другого чище, обряжая их этим атрибутом интеллигента высшей пробы. Предыдущий владелец пенсне давно уже проживал на мексиканской фазенде, ни сном, ни духом не ведая, что партия бывших соратников уже занесла над ним альпинистский топорик.
  
   За повседневной суетой никто не обратил внимания, как со стороны чёрного хода наркомата отъехал видавший виды грузовик с зашитым мешком в кузове. Обывателю могло показаться, что там просто картофель, но опытный взгляд чекиста с ходу определил бы, что именно в этой холщовой таре...
  

*

  
   Он долго с трудом пытался приподнять веки. Будто пелена заволокла их и не давала глазным мышцам завершить решительное движение к свету. Собрав всю свою волю в кулак, Ненарокомов разорвал круг темноты, мешающий ему видеть, что творится вокруг. Солнце ворвалось в его жизнь, ничуть не считаясь с тем, что причиняет боль глазам Сергея. Сначала был просто нестерпимый яркий взрыв, а потом он понемногу стал обретать некую форму. Ненарокомов увидел, что находится в лабораторном помещении своего бывшего НИИ геронтологии и генетики. Он лежал на столе абсолютно голый на влажной от питательного раствора простыне. Стол-каталка размещался так, что лицо Сергея обращено было к окну, откуда и проникали лучи осеннего светила. То, что находилось за спиной в отражении не идеально вымытых стёкол, выглядело размытым и неясным.
  
   Определённо только одно: за ним наблюдало большое скопление людей. Их сдержанные голоса, хмыканье и кряхтенье были слышны, будто из колодца. Вдруг Сергей ощутил, как чьи-то руки, ухватившись за край столешницы, разворачивают его в сторону собравшихся. Когда оборот завершился, Ненарокомову предстало настолько помпезное сборище, какого он не видел никогда прежде, если не считать немногочисленных заседаний Политбюро той самой единственной пролетарской партии, куда его иногда приглашали. Но тогда все эти люди, сидевшие за круглым столом, терялись в объёмном чреве одного из залов Великого Славянского Детинца. А здесь они сгрудились кучно и с любопытством следили за его, Сергея, реакцией.
  
   Посетители выстроились тевтонской "свиньёй", каждый разумел свой манёвр и из партийной геометрии не выпадал.
  
   Во главе, конечно же, гордым ледоколом, разбивающим ледяные торосы мирового империализма, высился невысокий Латунин. За ним Ненарокомов разглядел в этом сонме партийных бонз Славу Кувалдина с недвижимым рыбьим взглядом из-под маленьких стёкол очков колхозного счетовода. Великие полководцы Клён Теребилов и Будимир Семённый напоминали сиамских близнецов, сросшихся по линии лампасов, так тесно они прижимались друг к другу накрахмаленными галифе и безразмерными петлицами, усеянными малиновыми знаками, будто берестяной туесок кумачовой земляникой. Даже их героические ордена позвякивали друг о друга в ритме "Интернационала". Секретарь Латунина Почёсов смотрелся этаким франтом с рекламной обложки бриллиантина. Он многозначительно улыбался, будто все эти игры незабвенного начальника были придуманы его референтским умом за партией в "очко" со стукачами из криминальной среды.
  
   Глобусоподобный Никодим Артеевич Хрящов в расшитой рубахе лузгал тыквенные семечки, подбрасывая шелуху в карман прокурору Нижненскому, а тот нервно комкал в руке копию приговора ОРК в отношении многочисленных вредителей, ничуть не заботясь о том, что рыхлые разводы печатей и остро заточенные факсимиле Латунина уже давно расплылись по его потной жирной ладони. Кормилец державы Ананас Макакян, единственный из всех присутствующих был в накинутом поверх ядовито-зелёной гимнастёрки белом халате. Вероятно, это сработала многолетняя привычка, выработанная при инспектировании вверенных ему предприятий пищевой промышленности. Член Политбюро Нежданский из Северной столицы стоял в последнем ряду особняком и сосредоточенно ковырял в лохматом ухе химическим карандашом.
  
   Нарком всех чугунных и железных дорог Лазер Когерентович нервно вертел в руках пустую реторту, будто его занимал только один вопрос - куда его, этот лабораторный сосуд, приспособить. Неосознанно он то и дело пихал его в затылок всенародному старосте Ивану Михайловичу Малинину. Безответный старичок уворачивался, как безобидный уж, тихо напевая вставными челюстями статью из самой справедливой в мире Конституции - что-то о правах личности на отдых от гнусных проявлений действительности, по-моему. Певец пролетарской революции Анисим Крепкий величаво изображал памятник самому себе, в уме прикидывая, как значительнее и красочнее преподнести сегодняшнее событие в газете "Чистая правда", чтобы вдохновить стройные ряды политзаключённых на новые трудовые подвиги. Не видно было только товарища Дикобразова, зато справа от вождя тёрся незнакомый маленький полноватый мужчина с плохим зрением, мурлыча сладкоголосым меньшевистским котиком что-то на ухо Хозяину. Просматривались в этой компании и другие лица, но их порядок был не настолько значителен в иерархии строгой вертикальной линии государственного устройства, потому они терялись в тени "командоров первой линии".
  
   Гениальный секретарь пролетарской партии Вано Мурашвили, известный всему миру как товарищ Латунин, в армейском френче без погон со свойственным ему хитрым кавказским прищуром и добродушным юмором приветствовал Сергея Сергеевича:
   - Добро пожаловать, дорогой наш нарком Ненарокомов, давно мы вас тут уже ожидаем. С прибытием! Что-то вы не спешите нас порадовать результатами успешных опытов. Вот тут и народный славный полководец Семённый ужасно волнуется, чуть своим усом не подавился, пока его грыз, пригорюнившись.
   Глаза Генерального искрились потусторонним электричеством, которое магическим образом притягивало к себе голову Сергея...
  
   Толпа возбуждённых членов Политбюро и наркомов по разным вопросам государственной жизнедеятельности одобрительно зашумела и по очереди принялась приветствовать Сергея личными партийными рукопожатиями. Ненарокомова чуть не вырвало. Он силился что-нибудь сказать в ответ, но губы его не слушались. Он только кривился и вздрагивал от каждого прикосновения их пальцев, напоминающих мерзких ядовитых гадин из причёски Медузы Горгоны. Однако Сергей Сергеевич быстро собрался и думал про себя: "Ничего-ничего, вы ещё поиздеваетесь надо мной, отвратные лицедеи. Вот закончится этот ужасный сон, я встану и начну новую жизнь". В глубине своего "эго", чисто подсознательно, он понимал, что всё происходящее - лишь какая-то фантасмагория, которая вскоре должна уйти в никуда - в вечность.
  
   Ненарокомову совершенно отчётливо стало ясно, что с ним происходят какие-то неведомые метаморфозы, и все эти мерзкие опостылевшие рожи никак не могут быть явью. Скоро на далёкой метеостанции, несомненно, появится новый человек, который начнёт расти и развиваться. А потом, повзрослев, унаследует от него, Ненарокомова, все накопленные знания и опыт. Вот тогда мы и поборемся, господа-товарищи с заднего двора истории. На то, что всё будет именно так, явно указывал ему этот сон. Ведь не напрасно же сейчас Сергей помнил всё. Все его воспоминания жили в его эфемерной воздушной плоти так же хорошо, как и ... при жизни. "При жизни? Позвольте, я же умер", - подумал Ненарокомов и закрыл глаза. Он умирал второй раз...
  

*

  
   Всего в версте от заброшенной метеостанции двигался лыжный отряд, вооружённый винтовками и наганами. Его сопровождало несколько восточно-европейских овчарок, рвущихся с поводков. Собаки давно уже почуяли запах дыма и человеческого жилья
   Двери в хлев открылись. Вслед за холодным мартовским воздухом туда ворвались снежные хлопья. Метеостанция стояла на отшибе цивилизации, и наличие скотины определяло благополучие её сотрудников.
   - Не забудь посмотреть за телёнком! - крикнула вслед закрывающейся двери женщина, голос которой ему приходилось слышать не раз раньше...
  
   Кто я есть? Зачем пришёл на эту землю? Отчего так болит душа? Он открыл глаза. Темнота бархатным удушающим одеялом давила на сознание.
  
  

XV

  
   Кто я есть? Зачем пришёл на эту землю? Отчего так болит душа? Он открыл глаза. Темнота бархатным удушающим одеялом давила на сознание. Не было ответов. Одни только суровые, как скалы, вопросы. Ничего нет хуже вопросов, на которые нельзя дать ответ. И вот теперь скоро всё закончится, будет похоронено в гулкой тишине Голубянского подвала? Все воспоминания и ощущения умрут вместе с ним? Нет, этого просто не может быть... Когда знаешь о том, что приговорён, так отчётливо видны все просчёты и промахи в дикой суете недавнего прошлого. Но разве время сейчас плакать о прошлом, когда путеводной звездой впереди блистает новая жизнь? Когда станет совсем невмоготу, он просто закроет глаза, и ненаглядная Оленька спустится в его сон, а все печали уйдут прочь. Нет, нельзя бояться воспоминаний. Они всё равно придут и напомнят о себе. Это нужно принять, как должное. Память жгучим обручем сжимает виски, но видения встреч с милой зеленоглазой девочкой так сладостны, так живы, что они затмевают своим неземным сиянием всю горечь несбывшихся надежд. Так стоит ли подавлять в себе то, что рвётся наружу - туда, где свет? Все ответы наверняка найдутся в твоей душе чуть позже, когда тот другой ты подхватит эстафету времени. Теперь ты должен держаться достойно, чтобы никто не мог упрекнуть тебя в малодушии и предательстве. Никто не волен управлять твоим сознанием, кроме тебя самого. И пусть никто не осмелится помочь тебе. Это уже не важно...
   Кто я есть? Зачем пришёл на эту землю? Отчего так болит душа? Он открыл глаза. Темнота бархатным удушающим одеялом давила на сознание.
  
  

* * *

* *

*

Приложение

Рукопись, найденная в тайнике...

авторство приписывается Сергею Сергеевичу Ненарокомову, бывшему наркому по делам геронтологии и генетики.

  

Новый Гамлет

1.Написано в ресторане "Славянский" на обойном обрывке

  
   Вечер обычен, оркестр поэтичен
   В меру не очень-то трезвых умов.
   Бас и ударник лабают прилично
   Марш первоконных гвардейских полков.
  
   Официанток подвыпивших стая
   В полупустынном и полупустом
   В этом безвкусно оформленном зале
   Сверху берут только чайным листом.
  
   Пара компаний из местного братства,
   Пара заезжих удалых купцов.
   Пара пьянчуг, над собою не властных,
   В грязном салате прячут лицо.
  
   Пара, на мужа с женою похожих,
   Пара куражливых гадких птенцов,
   Две совершенно безликие рожи
   И полквартета народных певцов.
  
   Жидкие шницели, пиво густое,
   Гуще которого дым папирос...
   Это всё, право, такое пустое.
   Лучше "не быть" - вот ответ на вопрос.
  

2. Ночь перед казнью

Куда уходим мы?

  
   Оренбургский пуховый платок,
   И земля на кладбище пуховая.
   Биографии несколько строк
   Некролога скупым протоколом.
  
   Вот такие сегодня дела.
   Каждый день здесь кого-то хоронят.
   Мчится жизнь, закусив удила
   В не натопленном общем вагоне.
  

* * *

  
   Куда уходим мы, в какие лабиринты?
   С улыбкой или без - как выпало кому.
   Куда уходят смех, и слёзы, и обиды?
   Причём же здесь судьба, причём здесь Страшный Суд?
  
   Куда уходим мы, такие молодые,
   Не спев, не долюбив и не достроив дом?
   Куда уходим мы? Уж, верно, не в святые.
   Лишь вечер свечи жжёт, и нет ответа в нём.
  
   Простить ли этот мир, такой несправедливый,
   Дающий (аз воздам!) не тем и не тому?
   Зачем стремится вверх душа нетерпеливо,
   А тело - только вниз, как съехавший хомут?
  

3. Летняя командировка к Таврическому морю

Цветные сны

День

  
   Среди скал, повисших над водой,
   В одиночество своё поверив,
   Буйный ветер сильною рукой
   Белой пены цвет примерил.
  

Закат

  
   Размывая красные круги
   На камнях вдоль берега крутого,
   Соблюдая правила игры,
   Цвет заката уносило море.
  

Ночь

  
   В цвете пресно-белой желтизны,
   Замыкая вечное движенье,
   В зеркалах расколотых луны,
   Находило море отраженье.
  

Утро

  
   Но разбился буйный птицелов,
   В зеркалах соперника увидев.
   Равнодушно море улеглось
   В цвет зари под блеск опасной бритвы.
  

4. Отъезд Ольги

  
   В нашем царстве построен забор.
   Отгорожены мы от разлук.
   В нашем дворце установлен закон
   Безумства обнажённых рук.
  
   Там, под старым косым фонарём,
   У разваленных мусорных куч,
   Где вороний оркестр оживлён,
   И начертан магический круг,
   Над заснеженным образом свалки,
   Над сезоном, свернувшим в кювет,
   Как разваленный кабриолет...
   Без следов, без ответов, без свеч,
   Без намёков на чью-то считалку.
   Там, под старым слепым фонарём.
  
   Клетка со львом, и запущенный парк,
   И потушенная заря,
   Мумии мук с околдованной "Катти Сарк",
   К ним ползущая тля.
  
   Там, у заставы оловянных фраз,
   У старинной часовни,
   Где наш сказочный пыл угас
   И рождаются звоны.
   Над водой упенённых рек,
   Над мечтой, заключённой в оковы,
   Как терзанья Иуды Искариота...
   Без наитья, без тени толкового,
   Без намёков на выпавший смех.
   Там, у заставы куртуазных фраз.
  
   В грустном зеркале лица бледны -
   Был разрушен дворец.
   В светлом озере блики видны -
   Наш шалаш без дверей.
  

5. Гимназическое

Лестница в небо

  
   Губы зовущие - берега два
   Реки сладострастья ночного безумства
   Шального признания шепчут слова.
   Они мне простят смелый дух вольнодумства.
  
   Прочь все сомнения, прочь все терзанья:
   Слёз, что не пролиты в сладком бреду,
   Тех, что развеяли б дерзость желанья,
   Я на лице у тебя не найду.
   Робкие взгляды нечаянных встреч,
   Первых свиданий несмелые взгляды -
   Всё уместилось в бессвязную речь,
   В ожог поцелуя - любимой награды.
  
   Не надо, не надо, достаточно слов.
   Нам лишь дыханья друг друга важны.
   Нежное пенье далёких миров
   Да ослепительный вкус тишины.
  
   Бред, наважденье,
   Ты вовсе с ней не был.
   Ангелов слышен призывный рожок.
   Лестница в небо,
   Лестница в небо,
   Лестница в небо...
   Смертельный прыжок.
  
  

6.

  
   От немыслимой тоски
   Не находишь места.
   Как же мне тебя спросить -
   Чья ты там невеста?
  
   От твоих бездонных глаз
   Как мне не рехнуться,
   От своих банальных фраз
   Навсегда очнуться?
  
   Всё немеет на земле
   От твоей улыбки.
   Тихо, тихо. В тишине
   Только звуки скрипки.
  

7.

Жди удачи

  
   Пугливо тает первый снег.
   Совсем, как прежде, - жди удачи.
   И мутноватый ветер свеж,
   И он едва заметно плачет.
  
   Ты тихо солнце погаси,
   Вечерним светом дом наполни.
   Но только, знаешь, не грусти
   В своей забытой колокольне.
  
   Ведь тает только первый снег,
   И плачет только воздух скользкий.
   А ты же, парень, не из тех,
   Кто всё забыл и всё забросил.
  
   О прошлом нечего вздыхать.
   Всё будет так, а не иначе...
   И мотыльком в кипящий жар...
   Лети на свет и жди удачи.
  
   Ты слышишь, чтоб не потерять -
   Вперёд, вперёд, не жди удачи!
  

8.

  
   Изучая тебя и прилежно и нежно,
   Я не брошу летать по тревожащим снам,
   Где, по-прежнему, сухо и очень небрежно
   Тени чьих-то судЕб бьют челом фонарям.
  
   В этих снах ты приходишь в сияньи сирени,
   Очень тихо садишься на старенький стул.
   И тоски и отчаянья шкуру шагреневую
   Твой нечаянно-радостный смех захлестнул.
  
   На огромных пространствах рассыпались дети,
   Забрели в аромат заманивших полей.
   И забытым отчасти, старым-старым балетом
   Увлекли за собой скучных взрослых людей.
  

9.

Ностальгия

  
   Это не слёзы, это лишь капельки дикой росы,
   Которые высушит солнечный ветер.
   Это лишь отблеск свистящей косы,
   Срезающей слабые души, как клевер.
  
   Теперь всё прошло, всё умчалось долой,
   Рассыпалось в прах под ударом коротким.
   Давай перережем двуручной пилой
   Стремлениям прошлого нежную глотку.
  
   Подёрнулись пылью шальные года.
   А как же кошмары, по-прежнему снятся?
   Кошмар наяву пережить - ерунда?
   Теперь уже поздно кошмаров бояться!
  
   Не нужно, раскиснув, куда-то спешить,
   И верить кому-то, бредущему мимо...
   Но где взять такие дожди, чтобы смыть
   Следы, уходящие неумолимо.
  

10.

  
   А есть ли кто во вспоротых ночах,
   Кто сеет свет в тумане декораций?
   И кто бы смело громом мог кричать,
   Не опасаясь, будут ли смеяться?
  
   А если он, к тому же, всемогущ,
   Я брошу в глубь протуберанца:
   "Не дай же, боже, нам любимых мучить
   Забившись в сети гневного румянца!"
  
   Уж, коли он, горазд, за всех решать,
   Пусть повелит жестокостью не бряцать,
   Чтоб от себя любовь не защищать,
   И от себя самих не защищаться.
  

11. Отъезд Ольги

  
   О, сколько же в этих прощаньях
   Нюансов, волнений и чувств,
   Шальных, откровенных, отчаянных
   Без фальши, рождённой искусно.
  
   О, сколько безумства во встречах.
   И нежности острый толчок
   Вовеки в себе не уместишь -
   Счастливые слёзы в плечо.
  
   И потому-то в жизни скоротечной
   Я ежедневно жажду уезжать,
   Чтоб каждый день прощаться бесконечно,
   И каждый вечер вновь тебя встречать.
  

12.

Прыжок в будущее

  
   Шлю в будущее телеграммы.
   Узнать, что будет, я хочу.
   Как блеск ревущей пилорамы -
   В машине времени лечу.
  
   И время послушно вздымает
   Меж пальцев песочную пыль.
   И с болью в груди остывают
   Под левой рукою часы.
  
   Мелькают дней непрожитых рисунки.
   Мне в горло ком - асфальта перегар
   Загнали. Где ж вы, аппетита слюнки?
   Я чувствую, что немощен и стар.
  
   Я в будущем, а что же толку?
   Любимой нет, и я один - старик.
   Зачем пришёл? В стогу искать иголку?
   От жуткой безысходности поник.
  
   Собрав кусочки времени в щепотку,
   Прокладываю путь в назад.
   И чувствую, как молодостью глотку
   Мне полнит. Свежестью объят.
  
   Родных окошек праздничный проём
   В бессмертном цикле распахнёт объятья.
   Не с временем, с пространством мы вдвоём
   Пойдём в судьбу любимую искать.
  
   И всё же почему-то иногда
   Шлю в будущее телеграммы.
   А в небе путеводная звезда -
   Как блеск ревущей пилорамы.
  
  

13.

  
   Привычно встань, отвесь поклон,
   Утри слезу украдкой.
   И, чтобы был, низвергнут трон,
   Раскрой его загадку.
  
   Устав от повелений
   Увенчанных повес,
   Отправься в сад весенний,
   А лучше - просто в лес.
  
   Как в зеркале детален
   Улыбчивый оскал.
   При помощи печали
   Ты сам его сваял.
  
   В костюме пилигрима
   Пройдись перед крыльцом...
   Тебе не хватит грима,
   Чтоб защитить лицо
  
   От ядовитых реплик
   Хромающей судьбы...
   Раскачивают петли
   Фонарные столбы.
  
   В таких забавах знатных
   Ты преуспел с трудом,
   Как тот король без платья,
   Покинувший свой дом.
  
   Так что же остаётся?
   Смириться и забыть?
   Но пепел в сердце бьётся.
   И значит - нужно жить.
  

14.

  
   Пускай тебе привиделось, что я навек ушёл
   В один из дней, что был под вечер гадок.
   В забытом кабаке в углу поставил стол
   И на стаканном дне всю ночь искал осадок.
  
   И рассказал тебе догадливый храбрец,
   Как я умчался на карете с дамой.
   Про то, как много лет в теченье быстрых рек
   Был слышен шёпот на рассвете раненом.
  
   Пусть сообщили только для тебя
   В беседах строго конфиденциальных,
   Что уж давно я встречи променял
   На звук одной мелодии прощальной.
  
   Забыл, ушёл, отчаянный ловец
   Чужого счастья бешеной отравы.
   Его умчало в леденящий смерч
   На отчужденье уличной потравы.
  
   Когда над нашим тихим городком
   В горбатом клюве злую весть носило,
   Я не вернулся в твой заветный дом...
   И всё несла неведомая сила.
  
   И лишь когда над пьяной головой
   Вдруг прекратило передачу снега,
   Я преклонился тихо пред тобой
   Лишь в первый раз почти за четверть века.
  

15.

АКВАРИУМ

Предисловие

  
   Жизнь - просто аквариум,
   Ограниченный рамками горизонта,
   Где лилово-блекнущими араукариями -
   Наши бденья в глазах мастодонта.
   Красиво и нежно, как в старом романе,
   На стёклах аквариума и его дне
   События развиваются в авторском плане
   И почти так же, как в его голове.
   Только дурманящие и почти неощутимые
   Запахи нашей памяти
   Забываются, забиваются
   В лохмотья яркого грима.
   Поставьте же им памятник.
  

1 На виду

  
   Шарик летает
   Красочно, яростно, грозно, неясно пугая.
   Шарик летает...
   Или не летает,
   А просто безжизненно так повисает,
   Что кажется, может...
   Или увядает?
   Хватает, хватает, хватает
   За душУ...
   Или - просто трушу,
   Что он исчезает?
   Но шарик летает...
   Или... не летает?
  

2 Невидимо

  
   Видимо-невидимо трескотни
   В наше окошко
   И в ваше окошко.
   Пусть даже немножко
   Или понарошку...
   Кому? Почему? Объясни.
  
   Не видимо-видимо мало
   Теряемся мы в догадках,
   В нелепых, порою, догадках,
   И утро вдыхаем украдкой.
   Такой удивительно гладкий
   Аквариум закачало.
  

3 Действия

  
   Спокойно ждём,
   Спокойно пьём,
   Спокойно улыбаемся...
   Спокойно крик в душе убьём,
   Спокойно растеряемся...
  

4 При свечах (сонет)

  
   Событий нет, гори свеча.
   Замкнуло вдруг в орбите.
   Там ты живёшь, где ж я лечу?
   Кто видит, подскажите.
  
   Свеча гори, и горя нет,
   Тому, кто в темень крУжит?
   Тому ж, кто видит солнца свет,
   Аквариум не нужен.
  
   Но ты гори, свеча, гори.
   И не рыдай напрасно:
   В аквариуме фонари -
   Их ставят не напрасно.
  
   Ну, что ж, - пусть эти фонари
   Тепло заменят от земли.
  

Эпилог

  
   Аквариумы бьются буднично и почти глупо,
   Когда нет причин для отхода.
   На осколках всегдашнего былого уюта
   Остаются бензина фиолетовые разводы.
  
  
  

16.

  
   "... ибо они не ведают, что творят..."
  
   Не будто как, а вдруг как будто
   Летел немыслимый косяк,
   Свистел неистовый костяк стай
   Над бесконечным "нетто-брутто".
  
   Гремело, корчилось в глуши вЕк,
   Блестело радужным оскалом
   Плаката дёрганье усталое,
   Где "нетто-брутто" - человек.
  
   Вот тара плюс кустик чего-то серого,
   Грязно-серого - уточнение.
   Как понять, оценить его
   Дёрганье
   Мыслей неспелых.
   Нетто делить на брутто -
   Может ли быть глупее?
  

17.

  
   На далёких и пыльных дорогах
   Напечатаны наши слова,
   Как предчувствие скорого срока
   Привнесенья двойного тепла.
  
   Было это, пожалуй, недавно.
   Там рождался в дремучих дождях
   Ветер грустного нашего завтра
   На останках листвы октября.
  
   Я чуть-чуть опечалился прошлым,
   Хоть жалеть, право, нету причин.
   Так создали мы каменный остров.
   Пусть пустой, но какой уж смогли...
  

18.

  
   Вот грянул нежданно и возраст библейский,
   И что-то свершилось, и что-то не так.
   На фоне, кричащем обёрточным блеском,
   Порою так хочется сжаться в кулак.
  
   А двери сегодня, забыв про запоры,
   Стремятся в пустую, холодную мглу.
   Туда, где Пилат, неземной и упорный,
   Спешит за порог, на твой внутренний суд.
  
   Так вот ты какой, заходи, не смущайся,
   Пора подвести нам итоги с тобой.
   Ты, верно, по снегу, как прОклятый, мчался
   В своём отороченном красным хитоне...
  
   Вот грянул нежданно и возраст библейский,
   И новый Пилат спит и видит тебя.
   На ветхом кресте взвит Христос Иудейский...
   А будешь ли ты за заслуги распят?
  

19.

  
   По мне на свете нету звуков,
   Дороже, явственней и ближе,
   Чем шёпот милой, голос друга
   И поступь звёзд о нашу крышу,
  
   Над бригантиной говор ветра,
   Ребёнка смех под пенье мамы
   И, лишь одно на целом свете,
   Под утро ровное дыханье.
  

20.

Перспектива

  
   Паутина раскинулась с ветки на ветку
   На крутом берегу.
   И зловещий паук кровожадной походкой
   Поспешает беззвучно,
   Выплетая беду.
   Посмотрите, как он устремляется в лес
   На другом берегу
   И ползёт по деревьям до самых небес,
   Поклоняясь измученно
   Своему серебру.
  
   Вот на солнце взобрался и греет живот.
   В нём мушиная кровь закипает.
   Человек тоже к солнцу поближе ползёт,
   Паутиною слабых сплетая,
   Подвернувшихся мушек сжирает.
  

21.

Поезд

  
   Ах, мой спутник долгожданный,
   Мой отчаянный певец,
   В рельс линейки странно-странно
   Рассыпаешь дрожью скерцо.
  
   Не завистливый, не гордый,
   Ты по свету встречи сеешь,
   И разлук пустые годы,
   И прощанья на рассвете.
  
   Ты зачем неловко будишь
   Сизых крыш дремотный шелест,
   Гулко рвёшь железной грудью
   Станций финишную ленту?
  
   Потому пою я гулко
   Над уставшими домами,
   Чтобы жили сердца стуком,
   Кто во мне и те, кто с вами.
  
   Потому я к вам врываюсь
   В вашу необыкновенность,
   Потому, что воспеваю
   В грозный век святую верность.
  

22.

  
   Нет сил писать...
   устал, поник, сломался....
   Ответа нет
   И нету сил, идти.
   Ты где, мой добрый ангел, затерялся?
   Прости меня, прости меня, прости...
  
   Не дай нам бог, друг другу надоесть,
   Чтоб нежность губ и свежесть их, и голос
   Смешались с душным воздухом экспресса.
   И я забыл, как пахнут твои волосы.
  
   Не дай нам бог, любимая, забыть,
   Как долго мы не жили, а терзались
   В безудержном волнении игры
   Чужой и непослушной нам гитары.
  
   Не дай нам бог друг друга обмануть
   И изменить своей нетленной вере,
   И гнать со свистом робкую весну,
   И верить, что все кошки ночью серы.
  

23.

  
   Солнце садилось из низкого неба,
   Тучи припухшие в кровь искусав,
   Будто из ночи краюхою хлебной
   На землю остывшую медленно пало.
  
   Мир перевёрнутый, если вглядеться,
   Виден был моря свинцовым восходом.
   Только куда же взошедшее делось?
   Темень кромешная плетью в лицо.
  
   Но из прохожих никто не увидел,
   Не удивился, и плакать не стал.
   Только один бедолага забылся,
   Встал на колени и солнце искал.
  
   Память недобрую шутку сыграло
   В скользкой, противной, навязчивой мгле:
   Только что пламя восхода блистало
   В его перевёрнутой вниз голове.
  

24.

I.

  
   На пня круги упал смолистый день,
   И поползла от горизонта тень...
   От горизонта до твоей руки.
   Но ты не верь словам моим.
   Всё, что твоё - не всё тебе.
   Как грустный образ сохрани
   Мои слова ... об этом дне.
  
   Что из того, что солнце встало,
   И запели птицы.
   Ведь, это утро, и эти плечи...
   И тихо катятся слезинки
   По твоим ресницам.
   Ещё не вечер, милая. Ещё не вечер.
  

II.

  
   А вечером другого ты обнимешь,
   Себя обманывая с ним,
   Но прав останется один лишь,
   Который мимо проходил.
  
   Он видел всё, и, право, всё не ново.
   Откройте окна, пусть звонят в колокола,
   Кричите что-нибудь нелепо, бестолково,
   Чтоб только не кружилась голова...
  
   Поэтому, mon chere amie, прощайте.
   Прощайте и простите мне за то,
   За то, что вы наверняка играете,
   А я живу по принципу лото.
  

25.

Неклассический венок сонетов на итальянский манер

I.

  
   ...Тогда исчезнешь ты внезапно,
   Забыв лишь слабый запах грёз,
   И отчужденья горький запах,
   И на расчёске прядь волос,
  
   Когда, как будто львиной лапой,
   Мне душу раздерёт вопрос,
   Когда не в силах в грудах праха
   От спиц Фортуновых колёс
  
   Ждать, как в подставленный висок
   До нестерпимости железный
   Судьбы ударит молоток...
  
   Тогда вернись на голос грешный,
   Не будь от ревности жестокой,
   Останови уход свой спешный.
  

II.

  
   Не будь от ревности жестокой,
   Останови уход свой спешный.
   Пусть хоть однажды издалёка
   Мне зазвучит твой шёпот нежный.
  
   А если я желаю много,
   И просьбы гулко безнадежны,
   То крикну сам вознице: "Трогай!"
   И плетью сам по коням взбешенным.
  
   Но ты совсем уйти не сможешь,
   Навек останется со мной
   Твоих улыбок, жестов прошлое.
  
   Мне вынес времени прибой
   Счастливых дней карманный космос
   В светилах глаз и образ твой.
  

III.

  
   Счастливых дней карманный космос
   В светилах глаз и образ твой,
   И родинок - созвездий россыпь
   Над неизведанной рукой,
  
   Надгробий слов печальный Остов
   В их разобщённости пустой,
   Несуществующие росы
   Над существующей тобой -
  
   Вот всё, что у тебя ворую,
   И пусть уносится в века
   Лишь одинокий поцелуй.
  
   О, милая, ты так близка,
   Что мой печальный поцелуй
   Запутал волосы слегка.
  
  

IV.

  
   Что мой печальный поцелуй
   Запутал волосы слегка,
   Тебя пусть вовсе не волнует,
   Как неудачная строка,
  
   Коль наши тропы повернуло,
   А на моей, наверняка,
   Твои следы как ветром сдуло
   И унесло за облака.
  
   А если ты забыть не сможешь,
   Я только этим буду жить...
   А неизвестность ночью гложет.
  
   О, если б смог я рядом быть
   В тот миг, о, мой великий боже,
   Когда смогла бы ты простить.
  

V.

  
   В тот миг, о, мой великий боже,
   Когда смогла бы ты простить,
   Я, счастьем на колени брошенный,
   Не смог бы даже говорить.
  
   Но это как спектаклик грОшевый:
   Колени, слёзы, полюбить, забыть,
   Благоговеть, разлуку спрятать в ножны,
   Шептать "люблю"... Увы, здесь нечем крыть.
  
   Такое слагается мнение;
   Неистовый Дантов круг -
   Цикл високосного времени.
  
   Но это досужий слух.
   Только бы всё, как мгновение
   Пружиною тающих губ.
  

VI.

  
   Только бы всё, как мгновение
   Пружиною тающих губ.
   Только бы, как дуновение
   Ветра, от зноя упругого,
  
   К нам снизошло озарение
   Радугой, врезанной в луг;
   Семизарядным гребнем
   Выброс с привычного круга.
  
   За подлинность чувства такого
   Многое можно отдать,
   Не говоря ни слова.
  
   Разве же можно сыграть
   Моря свеченье ночного,
   Намазанного на гальку?
  

VII.

  
   Моря свеченье ночного,
   Намазанного на гальку.
   Моря клочки парниковые
   Залиты в чаши базальтовые.
  
   Плесень из лунного рога
   Будто дорожка из талька.
   Сделался месяц тонким,
   Вырезанным из кальки.
  
   Тени на скалах картонных,
   Перемещения плавные
   Прячут от глаз удивлённых,
  
   Словно скрещённые шпаги,
   Только тебе покорные
   Ножницы для бумаги.
  

VIII.

  
   Только тебе покорные
   Ножницы для бумаги
   Вырежут вдоль горизонта
   Лишь мне недоступный лагерь,
  
   Забор, неподвластный штОрмам,
   Бровей неприступные стяги.
   И только органным аккордам
   Открыты забитые ставни.
  
   Милая, быть не прощённым
   С тобой на одной планете
   Невыносимо сложно.
  
   В трепетно гаснущем свете
   Еле послушными ножницами
   В клочья забор успей!
  

IX.

  
   Еле послушными ножницами
   В клочья забор успей.
   Без этого невозможно мне
   Ворваться в заветную дверь.
  
   Однако твоё прощение
   Не вправе мне душу согреть...
   Позволь хоть одно мгновение
   В лицо тебе грешно смотреть.
  
   Позволь лишь когда-то однажды
   К рукам твоим нежно припасть,
   Узнать твои губы влажные.
  
   Я это как ценный запас,
   Как нечто волшебно-воздушное,
   Укрою на донышке глаз.
  

X.

  
   Как нечто волшебно-воздушное,
   Укрою на донышке глаз
   Всё то, что самое нужное
   И что не осилить разуму:
  
   Изменчивый север вьюжный
   В стремительной снежной пляске,
   Мерцающий воздух южный
   В созвездьях небесной маске
  
   В твоём украшении вечном,
   Совсем, ну, совсем неизведанная,
   Как ветры грядущего вечера.
  
   Быть может, кому-то преданная,
   Как полумраку свечи,
   Взметнувшись в своих подсвечниках.
  

XI.

  
   Как полумраку свечи,
   Взметнувшись в своих подсвечниках,
   Вручает оплывший вечер
   Заботы нагар заплечный,
  
   Когда уже верить нечему
   И вовсе не хочется жить,
   Сплетен злых, наговоров речи,
   Свои горести мне вручи.
  
   Отголосков словесного смога
   Холод липкий к тебе не пристал:
   Грязь очистил мой снег у порога.
  
   Я природу на помощь призвал...
   Без тебя, как без близкого бога,
   Невозможно хоть что-то создать.
  
  

XII.

  
   Без тебя, как без близкого бога,
   Невозможно хоть что-то создать.
   Я бы верность забытую, строгую
   Божеством этим близким назвал.
  
   В нём душа отдыхает немного.
   И хотя, ему нету названия,
   Перед ним мои страсти убоги...
   Только вот - почему-то слеза...
  
   Куда исчезает голос?
   И зелье предательства пьёт
   По воле греховного полюса
  
   Морщинами смятый рот.
   Приходит библейский возраст
   И требует дать отчёт.
  

XIII.

  
   Приходит библейский возраст
   И требует дать отчёт,
   И судит неистово строго,
   И с нетерпением ждёт.
  
   Ждёт покаянной прозы,
   До спазм иссушающей глотку.
   А внутренний голос грозный
   Для казни готовит плётку.
  
   Голгофою многогранной
   В тени от чужого креста
   И телом ещё не снятым
  
   Заброшена божья блесна
   По небу зловеще и странно,
   Лишая спокойного сна.
  

XIV.

  
   По небу зловеще и странно,
   Лишая спокойного сна
   С ужасно небритым туманом
   Гуляет седая луна.
  
   Пью с жадностью воду из крана,
   Но мысли усохли до дна.
   С каким-то нелепейшим планом
   Нелепо стою у окна.
  
   Над грузным лбом земли
   На фоне дней и лет,
   Все чувства притупились.
  
   Сквозь приглушённый свет
   К барьеру "тридцать три"
   Тащусь навеселе.
  

XV.

  
   К барьеру "тридцать три"
   Тащусь навеселе.
   Здесь ничего не скрыть,
   Судьба идёт след в след.
  
   Как смел, не сотворить
   Твоё своим тебе?
   Барьер. За прошлым выстрел.
   И компромиссов нет.
  
   В мерцанье пламени и шлака
   Меня определят на снос
   За то, что предал в жизни главное.
  
   Но только я хвачусь всерьёз,
   Тогда исчезнешь ты внезапно,
   Забыв лишь слабый запах грёз.
  

Рождение

(послесловие)

  
   - Проходите, товарищ Латунин ждёт вас! - Глаза человека в форме ОРК выглядели совершенно бесстрастно - холодные и не мигающие, словно у рыбы. Догадаться, о чём он думает, было решительно невозможно. Да, наверное, никому никогда и не приходило в голову это сделать - затея пустая.
   Посетитель занервничал, вскочил, затем поспешно подхватил видавшую виды кожаную папку и быстрым шагом направился в приоткрытую дверь - будто в омут нырнул.
  
   Вано Мурашвили, известный всему миру под именем товарища Латунина стоял лицом к окну и, попыхивая трубкой, наблюдал, как во дворе наряжали Новогоднюю ёлку. Вождь, не повернув головы, обратился к вошедшему:
   - Добрый день, Авенир Петрович, присаживайтесь.
   Человек с папкой нерешительно пристроился с краю длинного стола, за которым, скорее всего, располагались высокопоставленные партийные чиновники во время заседаний у товарища Первого.
   Латунин усмехнулся чему-то своему и занял место напротив посетителя в гражданском.
   - Знаете, товарищ Распопов, всегда не любил Новый год, считал этот праздник каким-то искусственным, насаждаемым. Вот Рождество - дело другое. Праздник рождения Человека. Да, именно Человека с большой буквы, а не сына божьего. Я именно так для себя понимаю: Иисус - собирательный образ, в нём воплощены все лучшие черты, присущие людям, этакий идеал, по стопам которого необходимо следовать, чтобы попасть после смерти в царствие небесное. А царствие это - ещё один образ идеализированного потустороннего мира. Вы согласны со мной?
   - Как сказать, товарищ Латунин... А свидетельства очевидцев...
   - Что вы, ей-богу, Авенир Петрович, какие свидетельства, какие свидетели?! Неужто Иосифа Флавия в виду имеете? А был ли мальчик-то? По моему разумению - реальность существования Флавия никем убедительно не аргументирована. Ссылки на его труды имеются, а самих трудов никто не встречал. Таким образом, получается, что один вымышленный персонаж свидетельствует в пользу другого вымышленного персонажа. Это примерно, как если бы дядька Черномор стал утверждать, будто царь Гвидон существовал в действительности.
   Или вы евангелистов-апостолов хотели назвать очевидцами? Так ведь уже доказано, все версии жизнеописания Христа созданы в более поздний период, и разнятся они лишь только потому, что распространялись от одного и того же клерикального источника разными людьми, но со слуха. А там уже - поправка на воображение, жизненный опыт компилятора... Вы меня понимаете?
   - Да, товарищ Латунин. Ваш вариант имеет право на жизнь, но это тоже всего только версия, пока не появились реальные артефакты, подтверждающие её подлинность. Именно - артефакты, а не логически выстроенные схемы...
   - Эк, вы, товарищ агностик, какой несговорчивый, хех, - хохотнул Мурашвили. - Понимаю и уважаю точку зрения учёного, никогда ничего не принимающего на веру. Впрочем, мы с вами встретились не для обсуждения теологических апорий, вы же знаете прекрасно. Потому вернёмся к нашим овечкам, как говорят заклятые друзья славян - англичане.
  
   Латунин прошёлся по кабинету, стараясь ступать неслышно, будто крадущийся зверь, а потом продолжил разговор:
   - Ну вот, товарищ Авенир, мы встретились здесь открыто, поскольку теперь факт вашей невредимости можно и нужно рассекретить. Происки Дикобразова больше не страшны. Он доживает последние часы, как и положено врагу народа - в камере для смертников, приговор уже подписан. Никогда бы не подумал, что у старорежимного интеллигента настолько хорошо работает фантазия. Я покойного Вилова имею в виду. Так недурно обставить мнимую гибель сотрудников вряд ли смог бы и опытный оперативник. Мало того, ещё и втайне от этой бестии - секретарши - всё сохранить! Здесь старик сыграл нам на руку. А где вы сами-то были во время того злополучного обыска?
   - Сидел в подвале, в котельной... в городе Ржеве. Прятался там с профессорским ассистентом.
   - Разумно, разумно... поскольку зарвался Иван Николаевич, свет наш Дикобразов. Возомнил себя выше народа, выше партии, захотел единоличной и безраздельной власти. Целую сеть из своих агентов сплёл, весь Детинец опутал ею. Посчитал себя вправе секретом клонирования завладеть, арест профессора Вилова организовал без моего ведома, но бездарно. А потом следы замести пытался... Но мы тоже не лыком шиты, а, господин учёный? Илья Иванович удар на себя принял, смертью своей развязав мне руки. Однако радостного мало, любезный Авенир - от врага избавились, но дело провалили. Или я не прав?
  
   Посетитель болезненно поморщился - конечно, бывший нарком внутренних дел человек довольно ловкий и предусмотрительный, но утверждать, будто благодаря лишь жертвенности Вилова, не упоминая заслуг Распопова, вождь славянских народов сподобился "растоптать гадину", как принято писать в нынешних газетах, обидно. Кроме того намекать, будто именно по его, Авенира, вине провалилось дело, это уже слишком. Да и подчёркнутое "господин" и "любезный" вместо ставшего привычным в последнее время "товарищ" в устах партийного вождя не выглядит невинной шуткой.
  
   Однако Латунин, будто и не заметив кислой мины собеседника, продолжал:
   - Очень печально, не удалось мне помешать расправиться с Сергеем Ненарокомовым молодчикам Дикобразова. Перед концом своим нагадить ухитрился коварный Иван Николаевич - вошь тифозная. Я-то планировал освободить парня, как мы обговаривали. Не получилось. А посидеть пару ночей в кутузке - это даже полезно... в воспитательном смысле. Но всё сложилось так, как сложилось: и мы с вами прекрасного молодца потеряли. Жаль. Жаль, в его тайных архивах ничего толкового по программе клонирования не оказалось, только стихи да личная переписка. А сам бы Сергей Сергеевич нам очень помог... даже сам того не ведая. По-те-ря-ли... идеальную фигуру для розыгрыша в тёмную.
   - Нет, не совсем потеряли. Есть же ещё автоклав с его, Ненарокомова, эмбрионом...
   - Это хорошее известие. Выходит, можно продолжить дело Вилова?
   - Думаю, будет практически невозможно, поскольку и профессор сумел перед смертью уничтожить всю документацию. Я лично проверял то, что от неё осталось. Никакой надежды, никакого просвета.
   - Цецхли бозишвили виро швило* - Дикобразов! - не выдержав, выругался обычно внешне спокойный Латунин. - Такую песню испортил, засранец!
   Авенир выдержал паузу и сказал, стараясь говорить как можно более бесстрастно:
   - Клонирование Ненарокомова - это был первый эксперимент, товарищ Латунин. Первый - с живым человеком. И кроме Вилова, обо всех нюансах программы знал Владимир Чеквания. И он жив...
   - Так что ж ты молчал, товарищ Авенир?! Где теперь профессорский ассистент?
   - Там же, собственно, где и эмбрион клонированного Ненарокомова - на глухой метеостанции в зырянской тайге, на границе с остяцким краем.
   - Авенир Петрович, это дело государственной важности! - чеканил слова Латунин. - Необходимо немедленно доставить Владимира и клона в столицу, чтобы продолжить эксперимент.
   - Не думаю. Нет такой необходимости - по крайней мере, сейчас. Пока ещё клонированный объект на свет не появился. Подождём момента его рождения, потом и Владимир к ребёнку привяжется. Тогда уж Чеквания станет более сговорчивым, не будет противиться и свои интеллигентские рефлексии рассусоливать. Тогда-то он сможет довести дело профессора до логического завершения...
   - Молодец! Правильно всё сообразил. А когда должен появиться ребёнок?
   - Думаю, в конце января... по моим расчётам...
   - Хорошо, пусть покуда спокойно живёт Владимир Чеквания, не станем его тревожить. Операцию же "Двойник возвращается" назначаю на середину марта. Сами лично её и возглавите, Авенир Петрович.
  
   Шаги Латунина стали слышны, чувствовалось, что он заметно нервничает и потому ставит ногу на всю ступню, не обращая внимания на производимый шум. Товарищ Первый неспешно набил трубку свежим папиросным табаком "Герцоговина флор", который предпочитал всем прочим, когда сильно волновался, раскурил её, успокоился и с деланно-грозной усмешкой, за которой таилось нечто большее, чем просто праздное любопытство, обратился к собеседнику:
   - А может быть, вы меня водите за нос, господин учёный? Не хотите ли разрушить с таким трудом начатое дело?
   Пришла очередь нервничать Авениру. Но тот был готов и с честью выдержал испытание - ни один мускул на его лице не дрогнул.
   - Товарищ Латунин, если б всё было, как вы говорите, скажите, зачем бы тогда я рассказал о том, что Владимир Чеквания жив, и где он скрывается?..
   - А затем, дорогой мой Авенир, чтоб самому под раздачу не угодить и не отправиться следом за Виловым. Разве не так? Ха-ха-ха! А вы испугались, герр биолог! Признавайтесь, имелись такие мыслишки - меня вокруг пальца обвести? Или, скажем, создать моего генетического двойника, чтоб потом на него психологически воздействовать, а? Не смущайтесь, не смущайтесь... я всё могу понять, у самого частенько разного рода мысли мистического порядка возникают. Так просто спросил, чтоб посмотреть на вашу реакцию. Ха-ха-ха...
  
   Вождь славянских народов, казалось, был доволен произведённым на Авенира эффектом. Наслаждаясь увиденным, Латунин, улыбался в усы и что-то мурлыкал себе под нос. Потом он машинально выбил потухшую трубку о стенку керамического горшка с каким-то экзотическим растением, никак не привыкшим к такому обидному с собой обращению. Затем заговорил уже сдержанно и серьёзно.
   - А что, товарищ Распопов, раз есть у нас в запасе клон этого Ненарокомова, не возьмёте ли вы на воспитание младенца... из пробирки? Вы же помнится, друзьями были? Попробуете изменить его мировоззрение - чем вам не социально-эпический эксперимент? Идеалист должен работать на благо прагматиков, не так ли? Оригинал или прототип, как вы говорите, мы не уберегли, а вот клон пусть бы послужил на благо Родины.
   - Всё верно, товарищ Латунин. Пусть послужит. Уж я Серёгу переделаю, будьте покойны.
  
   Авенир Петрович Распопов вышел из Спасских ворот Детинца пешком в сопровождении особиста с двумя ромбами старшего майора в петлицах. Ценит своего порученца в научной сфере тот, кого называют товарищем Первым: кому попало безопасность учёного не доверяет. Пройдя ещё шагов двадцать, офицер дежурно козырнул вальяжно раскланявшемуся Распопову и двинулся обратно, чётко зафиксировав поворот через левое плечо.
  
   Сменившие старшего майора филёры из ОРК шли за Распоповым, не скрываясь, и сопроводили до автомобиля, стоящего возле ГУМа. Нынче их можно было не опасаться - Милентий Дария был в Москве человеком новым, связями не оброс и о деятельности института геронтологии и его бывших работниках ничего покуда не слышал. Потому его люди занимались исключительно охраной Латунинского порученца, не имея в виду ничего такого, что бы скрывалось от товарища Первого.
  

* * *

  
   Метеостанция стояла на отшибе цивилизации, и наличие скотины определяло благополучие её сотрудников.
  
   Кто я есть? Зачем пришёл на эту землю? Отчего так болит душа? Он открыл глаза. Темнота бархатным удушающим одеялом давила на сознание.
  
   Всего в версте от забытой богом метеостанции ходко двигался лыжный отряд, вооружённый винтовками и наганами. Его сопровождало несколько восточно-европейских овчарок, рвущихся с поводков. Собаки давно уже почуяли запах дыма и человеческого жилья, потому и стремились туда, позабыв об усталости.
  
   Двери в хлев открылись. Вслед за холодным мартовским воздухом внутрь ворвались снежные хлопья.
   - Не забудь посмотреть за телёнком! - крикнула вслед закрывающейся двери женщина... - Подстилку ему смени!
   Бородатый мужчина вошёл внутрь и приблизился к яслям. Его было сложно разглядеть из-за слабого света, с трудом проникающего через щели в дверях, и слезящихся глаз. Но запах! Запах казался знакомым. Знакомым настолько, что захотелось броситься к человеку и сказать ему какие-то добрые слова. А вместо этого - невнятное муканье. Даже подняться сил не оказалось.
   И тут он понял внезапно, что мужчине и ещё кому-то, отсюда невидимому, угрожает опасность. Опасность приближалась с юго-запада и пахла собаками, но не теми, которые жили во дворе и уже были знакомы, а жестокими кобелями, натренированными на убийство.
   И телёнок замычал. На одной ноте - пронзительно и непрерывно, предупреждая обитателей метеостанции - словно дозорный, заметивший врага.
  
   - Вот чёрт! Что это с ним? - удивился мужчина, произнося слова с лёгким кавказским акцентом. - Никогда не слышал, чтобы телята так истошно голосили. Мария, Мария, иди сюда - с телёнком что-то неладное творится!
   И тут Чеквания, а это был именно он, отчётливо услышал в вое животного слово "Уходи!" Правда, звучало оно не так, а "му-у-у-х му-а-ди!" Показалось? Нет, ошибиться Владимир не мог - телёнок предупреждал о какой-то опасности. Мистика? Да и чёрт бы с ним, но сердце ёкнуло настолько сильно, что сомнений не оставалось - следует бежать.
   Он выскочил во двор и столкнулся лоб в лоб с встревоженной Марией.
   - Слушай меня внимательно, - начал Чеквания, увлекая женщину в дом. - Скорее всего, сейчас сюда придут люди. Придут за мной. Я забираю мальчишку - быстро его собери! - и еду к остякам в стойбище. Девочку оставляю, о ней ничего неизвестно - она им не нужна. Будут спрашивать, где муж, отвечай, мол, утонул на рыбалке, дескать, схоронила в конце года. И будто звали мужа Иваном. Поняла? В спешке не станут разбираться...
   - Куда же ты, на ночь глядя? Да ещё пурга начинается.
   - Вот и хорошо, что начинается. Сейчас стемнеет, преследовать меня не будут, а к утру всё снегом занесёт.
   - А сейчас-то увидят следы оленьей упряжки, что говорить?
   - Скажешь, остяцкий бригадир Молдан в райцентр ехал да передохнуть останавливался...
   - А чего ж он в ночь путь продолжил, утра не дождавшись, как отвечать?
   - Дикарь, де, остяк... ничего не боится, ждать не любит... Придумай...
  
   Лёгкие сани из тонкой, хорошо просушенной ели, запряженные парой оленей, пулей вылетели в начавшую нарождаться темноту, а собаки во дворе звонко залаяли, почуяв конкурентов, которые двигались с группой вооружённых людей.
  

* * *

  
   - И что, хозяйка, так-таки и уехал бригадир прямо перед нами? Испугался чего-то, как думаешь? - Авенир с трудом сдерживал раздражение оттого, что не удалось захватить Чекванию врасплох.
   - А мне почём знать - остяки много не говорят, пока спирту не отведают.
   - А ты разве не угощала?
   - Так - откуда у меня? Всё на поминках выхлестали ещё в том месяце.
   - Чьи поминки?
   - Да мужа моего, Ваньши. Утоп болезный - под лёд провалился.
   - А Владимир? - озадачился Авенир.
   - Какой Владимир?
   - Здесь должен был жить Владимир Салахов... так, кажется, по документам... новым документам.
   - Извините, товарищ начальник, не знаю такого. Разрешите мне ребёнка покормить - время приспело?
   - Мальчик?
   - Нет, девка - Олюшкой назвали. Не успел папаша толком налюбоваться, царствие небесное.
   - Врёшь? Не может быть! Мальчишка это.
   - Истинный крест! Смотрите, коли не верите.
   - Точно - девочка... странно... Должен же мальчик быть.
   - Одного я родила, не было никого больше.
   - А чего не сама кормишь, не твой ребёнок?
   - Как не мой-то вдруг, мой... Просто молоко пропало, как Ваньша-то преставился.
   - Это его вещи? Мужа?
   - Его, а то - чьи ещё...
   - И микроскоп его?
   - Вот этот, что ли, бинокуляр? Его.
   - Зачем мужу был необходим такой прибор?
   - Так ведь метеоролог... ему всё нужно было. Дотошный он у меня - страсть... пока живой ещё...
  
   Авенир Распопов был взбешён - такое пройдено расстояние по глухим местам, а в результате нечто совсем непонятное: вместо мальчика девочка, а вместо Владимира Чеквания рассказы об утонувшем муже. Но не мог же он ошибиться. Профессор ему доверял безраздельно... Или всё-таки нет - не доверял, не договаривал? Тьфу ты, ерунда - быть того не может.
   Хорошо, если рассуждать логично... Пусть - девочка. Но это могло оказаться случайностью. Если женщина была и в самом деле на сносях? Просто совпало - в жизни и не такие совпадения случаются. Коли так, то Чеквания с новорожденным Сергеем, скорее всего, где-то рядом.
  
   Однако тщательный обыск заимки не дал ничего. Только бойцы оказались растревожены неожиданным поведением недавно родившегося телёнка. Он мычал, не переставая, иногда срываясь на хрип. Авенир зашёл в хлев и хотел было застрелить явно больное животное, но телёнок вдруг произнёс почти с человеческой интонацией: "Мсу-ука!", поднялся на дрожащие, будто былинки, ноги, внимательно, как показалось Распопову, посмотрел человеку в глаза и замолчал. Авенир дрогнул, всхлипнул неведомо откуда взявшейся слезой и выскочил из сарая. То, что ему вдруг показалось... нет, лучше об этом не думать вовсе!
  
   Подчинённые Распопову люди собрались у крыльца, рассуждая о том, что неплохо бы поужинать и стать на ночёвку, поскольку уже стемнело, а пурга готова разыграться не на шутку.
   - Отставить отдых! - скомандовал Авенир. - Зажечь факела! Приготовить фонари. Станем преследовать оленью упряжку. Собак оставим здесь, чтоб не тормозили. Идём по следам, вперёд!
   - Авенир Петрович, - пытался увещевать Распопова самый старый из бойцов, - не догнать нам оленей, ни в жисть не догнать! Только измучаемся все, а того и гляди - с пути собьёмся. Да и с обеда же ни крошки маковой во рту...
   - Разговорчики! Перекусим на ходу. В санях должен быть младенец, ездовой станет останавливаться, чтоб привести ребёнка в порядок, да и не поедет он быстро, чтоб не застудить мальца. Значит, потеряет время. Мы догоним. У нас в отряде все бывалые лыжники. Вперёд!
   - Так ведь баба говорит, что остяк один был... никакого с ним ребятёночка нету...
   - Разговорчики!
  

* * *

  
   Латунин умел переживать неудачи и провалы - суровый опыт нелегальной жизни боевика-экспроприатора и длительная ссылка-поселение в Туруханский край не прошли даром. Именно поэтому товарищ Первый слушал Почёсова с невозмутимым видом, еле заметно разминая пальцы на левой, начавшей усыхать руке.
   - ...таким образом, отряд, забрав с собой метеоролога и его сына-младенца, отправился в райцентр, попал в сильную пургу, потерял дорогу и замёрз, о чём сообщила работница метеостанции Мария Воздвиженская работнику милиции. После недельных поисков были обнаружены останки за исключением тела Авенира Распопова, сожителя Воздвиженской Владимира Салахова - того самого метеоролога, их совместного малолетнего сына Сергея и ещё двух бойцов. Дальнейшие поиски представляются нецелесообразными...
   - Почему так - нецелесообразными?
   - Местные товарищи объясняют, что в этом сезоне очень много песцов в интересующем нас районе. За неделю наверняка все тела съедены хищниками.
   - А, знаю... мерзкие звери! - Латунин встал, прошёлся, перекатываясь с пятки на носок, еле заметным жестом отпустил референта, а потом заключил спокойным тоном: - Что ж, видимо, ещё не приспело время. Проект клонирования можно считать завершённым. Отрицательный результат - тоже результат. Примерно таким образом. Диалектика не знает провалов, всё в ней служит развитию прогресса.
  

* * *

  
   Сергей приехал из интерната на встречу с отцом, но того уже похоронили остяки: закопали в рощице из карликовых берёз на краю лесотундры и даже крест православный в изголовье могильного холмика поставили. Смерть человека, который жил без паспорта, не нужно было регистрировать в местном совете, поэтому обошлось без формальностей. Всё-таки давняя простуда сказалась, догнала отца. Бригадир Молдан показал мальчику могилу и заключил:
   - Плакать не нужно, однако! Ему сейчас хорошо, он охотится с небесным Отцом Санге... На медведя-Торума идут! Песню поют, грибного отвара отведав.
   Помолчали, вслушиваясь в крики летящих на север гусей, а потом бригадир обнял мальчишку и продолжил:
   - Девять лет назад зимой мы нашли его замерзаюшим на санях вместе с тобой, обёрнутым в одеяло. У отца твоего не было документов, и он попросил спрятать вас в стойбище, и мы спрятали. А когда ты вырос, отец решил отправить тебя в школу. Но как это сделать, если он сам нигде не числится, да и ты тоже - однако?! Вот я тебя официально и усыновил как сироту-найдёныша.
   Перед самой смертью Владимир сказал мне, что настоящая твоя фамилия Ненарокомов. Запомни. И ещё велел тебе вот это передать. - Молдан протянул мальчику медальон с фотографией какой-то удивительно красивой женщины внутри - аж сердце похолодело. Там же был локон волос - вероятно, как память о женщине.
   - Это моя мама? - спросил подавленный Серёжа.
   - Не знаю, сынок. Отец потом бредил и всё говорил, что он сделал женщину из этих волос с помощью какого-то Гены, и что ты когда-нибудь её встретишь - эту женщину. Но духи тьмы уже помутили его разум, и я не хотел передавать тебе странные слова твоего отца, однако он настоял.
  

* * *

  
   Райцентр был мал и не отягощён архитектурным разнообразием, представляя собой две улицы в длину с десятком, пересекающим их поперечных. Застраивался он в основном одноэтажными бараками. Двумя этажами выделялись лишь школа-интернат - в основном для детей оленеводов, больница и здание поселкового совета.
  
   Ничего примечательного, в общем-то - обычный северный населённый пункт, каких немало на окраинах державы. И даже свой "городской сумасшедший" имелся. Такие обычно появлялись из числа лиц амнистированных, которым некуда было ехать на "большую землю", а начинать новую жизнь они не спешили - вот и доживали свой век, перебиваясь случайными заработками и подтачивая остатки здоровья плохо очищенными денатуратами.
  
   Местный сумасшедший дядя Веня, который говорил, что "стал иудой", продал друга, а тот превратился в телёнка и проклял его навеки, не пил в отличие от многих иных. Откуда взялся этот человек, никто не знал. Рассказывают, что несколько лет назад, когда он вошёл в посёлок почти голый с обмороженными ногами и руками, всё кричал, будто сам он человек государственный и показывал воображаемый мандат. Его долго оттирали и отпаивали спиртом - целую четверть извели. Сначала думали, помрёт, а незнакомец живучим оказался, даже не болел сильно.
  
   Начальник милиции хотел задержать его и отправить в область, но один из политических на поселении оказался бывшим столичным психиатром - светилом медицины. Он и поставил бродяге диагноз: вялотекущая шизофрения на почве нервных переживаний, после чего тому выписали документ на имя Вениамина Попова, как можно было понять со слов дурачка, и определили в котельную кочегаром.
  
   Как большинство душевнобольных, дядя Веня оказался сильным и выносливым, потому председатель поселкового совета уговорил начальника милиции за кружкой спиртового напитка не отправлять никаких сведений начальству по инстанции - дескать, где он потом, когда психа увезут в область, найдёт такого безотказного и непьющего работника, готового трудиться за мизерную зарплату и жить прямо в котельной - в подсобке. И ещё говорят, будто теперь из жалованья дяди Вени высчитывают за питание в столовой, а остальное делят между собой милицейский начальник и председатель местного совета. Из одежды же кочегару каждый год выдают полагающую зимнюю и демисезонную спецуху. Он её и носит, не снимая. Иногда сердобольная уборщица стирает его одёжку вместе со шторами и скатертями из поселкового совета. И пока спецовка не высохла, дядя Веня ходит обнажённым, ничуть этого не стесняясь. И говорят также, что к дяде Вене в котельную частенько по ночам бегают и молодухи, и вдовы, и даже мужние жёны - так он умеет найти к ним подход... Как никто в посёлке.
  

* * *

  
   Летом, когда топливо выгружали во дворе котельной, дядя Веня целый день бывал занят перекидыванием угля из кучи в бункер с заслонкой. Иногда Сергей вместо обязательного послеобеденного сна в интернате вылезал в окно, прибегал к котельной, чтобы наблюдать, как блестящий от сизого пота кочегар ловко управляется с горой угля своей огромной лопатой, но никогда не стремился вступить с ним в контакт. И вот однажды это сделал сам дядя Веня. Он отложил инструмент в сторону и, показав глазами на бочку с водой, сказал:
   - Малец, принеси попить, а то руки грязные.
   Сергей поил дурачка из ковша. Тот крутил лохматой головой, булькал и кряхтел, больше проливая, чем утоляя жажду.
   Потом вдруг дядя Веня неожиданно замер, посмотрел Сергею прямо в глаза и сказал непонятную фразу:
   - Всё - померла сегодня Мария, отмучалась животом болезная. Теперь девчонку в посёлок привезут. Смотри, не упусти своё счастье, парень!
   Мальчишка отшатнулся, напуганный словами кочегара - их непонятным смыслом и постарался скорее забыть о случившемся.
  

* * *

  
   А тут и осень подоспела ранняя, и снег уже в сентябре закрыл дороги-тропиночки. Оленеводы-остяки ушли на зимние пастбища, чтобы к весне вернуться, кочуя в южном направлении. Неуютно сделалось в посёлке, скучно и холодно. Но на Ноябрьские чуточку потеплело и даже выглянуло солнце.
  
   Гуляя с детдомовскими ребятами по праздничному посёлку, украшенному красными флагами по случаю годовщины революционного переворота, Ненарокомов был буквально сражён бездонной зеленью внимательных глаз, наблюдавших за ним.
  
   Все звуки куда-то исчезли, а он, зачарованный, не мог отвести взгляд от удивительной девочки, прятавшей замёрзшие руки в не по размеру маленьких варежках на резинке в глубине карманов также ставшего маленьким за лето пальто. Сергей восторженно, не мигая, рассматривал замечательную незнакомку, казавшуюся парню чудесной феей, спустившейся в мир людей по какой-то странной ошибке, которая позволила ему, учащемуся интерната, насладиться новыми - доселе неведомыми - ощущениями.
  
   Как свойственно всем мальчишкам, Сергей решил привлечь к себе ещё большее внимание юной прелестницы тем, что принялся бросать в неё снежки, в прекрасную незнакомку и её спутниц - воспитанниц детского дома имени народного старосты Малинина. Детдомовские пацаны поддержали его, и скоро стайка девчонок попала под внушительный обстрел. Но назвать школьниц лёгкой добычей никому не могло прийти в голову. Они, визжа и смеясь, принялись отвечать на меткие снежные выстрелы. Было весело и просто здорово.
  
   Внезапно зеленоглазая красавица, пытаясь уклониться от снежка, поскользнулась и упала. Слёзы потекли по её румяным щекам. Серёжу будто дёрнул кто - он подбежал к незнакомке и принялся успокаивать, как может успокаивать парень десяти-одиннадцати лет свою огорчённую младшую сестру.
  
   Девочка обиженно сказала:
   - Противные мальчишки, что это вы на нас накинулись? Мало вам дяди Вени. Шли бы к котельной, если так побезобразить хочется.
   Серёжа был в страшном горе. Ему казалось, что если он сейчас не поможет девочке добраться до интерната, то больше никогда-никогда её не увидит. С мольбой в голосе Сергей произнёс:
   - Прости меня, девочка. Я случайно... я не хотел. Ты не думай, я не специально в тебя попал... Просто сегодня такой вот ... праздник. Можно проводить тебя... э-э-... домой?
   С замирающим сердцем он ждал отказа, заранее оплакивая его. Но на удивление девочка согласилась:
   - Хорошо, мальчик. Раз ты смог набедокурить, то теперь тебе и исправлять. Она кокетливо поправила смешную вязаную шапочку с помпоном, стащила казалось бы вросшие в покрасневшую кожу варежки и, неожиданно широко улыбнувшись, добавила: - Меня зовут Оля, будем знакомы.
   Сергей пожал дружелюбно протянутую руку, мягкую и влажную от растаявшего в ней послушного, как расплавленный воск, снега. Господи, до чего была маленькой эта рука! Сердце беспокойно забилось и стучало уже где-то в висках.
  
   И тут он всё вспомнил!
   ...а она? Вспомнила ли она? И она ли? Точно - она!
  
   Ты танцевал когда-нибудь в зале бальной?
  
   * - Цецхли бозишвили виро швило (груз.) - чтоб ты горел в аду, сукин сын, сын ишака;
  

Весенний слайд

(послесловие послесловия)

  
   "По цоколю колокольного звона языком литым цокал. Жужжал над ухом птахою малой калибра колибри. В объятия девы стремил свои возбуждённые весенней капелью члены. Не поспевал. Устал, томившись при. При дороге, при долине, прикипел приводом.
   И вот вам - фантазии полезли, навязчиво царапая по коре головного мозга непросохшими от чернил манускриптами...
   ...а бывает так...
   Увидишь нежный девичий профиль в окне какого-нибудь вагона, возможно, мягкого, возможно, VIP, хотя, вполне вероятно, и штабного, прицепленного к поезду дальнего следования. Возможно, Москва - Харбин, возможно, Берлин - Стамбул или, вполне вероятно, Петроград - Южный фронт.
   И таким он покажется наивным и милым, этот восемнадцатого века профиль, который привидится за стеклом встречного, что возомнится тебе, будто и прожить с его хозяйкою до сказочного дня Александра Грина не составит большого труда. Наоборот, только удовольствие, одни марципаны с лилиями по краям посуды из Бреста. Того, что французский, не перепутайте.
   И вот представляете ли вы себе?..
   Огромная комната в собственном особняке, залитая солнечным светом. И она, вся такая воздушная и невесомая... По имени Натали... Почему именно Натали, а не, скажем, Полина или какая-нибудь Мэри? Тут, вероятно, менталитет славянский срабатывает. Все Анны, Марии, Надежды, Сюзанны только для флирта.
   А Натали - нечто особенное, нечто неземное. Обладательницу такого имени на руках носят и для семейной жизни берегут. Понятно, надеюсь, о чём я? А эти возгласы... Возгласы в жарком дурманном мареве загородного дома... Представили?
   - Ах, Натали!
   - Ах, граф!
   - Ах, Натали!
   - Ах, граф!
   ................
   Дальше этого диалога обычно воображение не движется. И тут ты говоришь себе: "Стоп, стоп, любезный и дорогой мой я!" Конечно, она невыразимо очаровательна - барышня сия, чей профиль так сразил тебя почти насквозь дурацкой стрелой пузатого мальчика с цыплячьими крылышками (и как он только носит этими крыльями своё упитанное тело?). Конечно. Именно. О-ча-ро-ва-тель-на!
   Но стоит представить её родителей...
   Отец твоей зазнобушки наверняка кутила и мот. И он, конечно же, профукал почти всё унаследованное ещё от "псов-рыцарей" состояние в "штос" с так называемыми друзьями. Мамаша тоже хороша. Заставляет своего ангела единокровного стирать чужое бельё по алтыну за пару, чтобы хоть как-то обеспечить пропитание. Деньги, конечно, у этой вечно нечесаной женщины есть, но она экономит на какой-то чёрный день. За счёт дочери, разумеется.
   А встретил ты премилое семейство, поскольку виртуальные папа с мамой умозрительной, но невероятно нежной (в мечтаниях) супруги отправляются в путешествие к дальним родственникам, чтобы стать у них приживалами. Хотя, вполне возможно, и за линию фронта дщерь возлюбленную везут, или, чем чёрт не шутит, на сам этот фронт, где так не хватает милых барышень, готовых застрелить любого, кто не верит в ИДЕЮ.
   А что ждёт тебя, если вожделение по-весеннему восставшей плоти не остановить этими премилыми картинками? Гастрит, несварение желудка, нервный срыв, подвалы контрразведки... Какая уж тут, к чёрту, романтика? Унести бы ноги с вокзала...
   Уйти в подполье, в отпуск, в глушь, в Коктебель... уехать... На целый месяц... Стать величавым и недоступным... по мобильной связи... Приняться курить гаванские сигары под вечер, фантазируя о уже недоступной и, наверное, такой трепетной... Начать мило беседовать с Пабло или Нерудой, а возможно, с ними обоими, о превратностях судеб... видах на урожай в Нижней Саксонии, и как его, урожай этот, оттуда вывезти... Приступить к переговорам с Антонио Гауди о строительстве "Святого семейства"... Поменять веру в условно лучшее будущее на безусловно славное настоящее... И да пребудет над всеми этими начинаниями не только лирическая, но и эпическая сила!
   Однако что-то мешает поступить таким образом, как решил. Бежишь оглашенный, неистовый, возбуждённо-эротичный. Желающий, несмотря ни на что. Жаждущий - вопреки! Желание? Да, именно оно! Что ж ещё-то, коли природа пробуждается?!
   По гребню низкочастотных радуг топал, утопая в опаловых подпалинах теней от редкой облачности. Соловьём заливался над ухом, птахою небесной пел. В объятия девы спешил. Не поспевал.
   Лето двигалось быстрее. Наплывало, растапливая лёгкие позывы либидо горячим облаком вожделения. Романтика умирала".
  
   Сергей захлопнул книгу. Странные мысли навеяло ему чтение. Романтика умирала... Хм... но не умерла же, в самом деле. Есть ещё много романтичного и в наши дни, только кому это нужно? Чёрт! Так вышло глупо и трагично, как в каком-нибудь старинном романе. Нет, он не может сейчас достать злополучное письмо. Просто не может. Сердце бьётся так, как в юности. Но тогда это биение вызывало восторг от собственной силы, безграничных возможностей... а теперь. Что теперь-то? Страх - не случилось бы инфаркта.
  
  
   Когда силуэт Ненарокомова скрылся за оградой и пропал в белом цвету вишни, старуха в инвалидной коляске перестала крестить спину посетителя тремя перстами. "Наверное, из сектантов", - подумал молодой улыбчивый санитар, подчиняясь движению величественной женщины с благородной осанкой, которая задала направление движения. Пожилой господин в старомодной тройке, стоявший чуточку поодаль, приблизился и наклонился к даме, сделавшей ему еле заметный жест измождённой рукой.
   - Вы отдали моё письмо, Анри?
   - Да, мадам Ольга, мы сделали всё, как Вы сказали.
   - И объявили меня умершей?
   - Да, мадам... хотя так делать было неправильно. Месье очень волновался. Это Ваш сын?
   - Нет, Анри. Просто знакомый... из прошлого.
   - Родственник?
   - Наверное, даже ближе.
   - Неужели любовник? Но он же значительно Вас...
   - Договаривайте. Моложе? Вы это хотели сказать?
   - Ну-у... мадам... не моё дело, конечно... Просто интересно, где вы с ним встречались?
   - В России.
   - Вы, наверное, что-то путаете. Вы уже живёте здесь очень давно... Я смотрел историю болезни. Этот... эээ... человек в то время ещё даже не родился.
   - Нет, Анри. Мы встречались именно в России. Это мой Серёжа. Он был немного старше меня... а потом стал моложе. И не смотрите на меня так, будто я сошла с ума, любезный Анри. Когда-нибудь я расскажу свою историю, историю самой счастливой женщины...
   - Не понял, мадам...
   - Что Вы не поняли, мой милый? Вы не можете знать, как бывают счастливы женщины только лишь потому, что их любят... вопреки всему. И даже смерти вопреки.
  
   Администратор пансионата для престарелых Анри Гренгуар недовольно прикусил готовое сорваться слово, а про себя подумал: "Нет, она определённо спятила. Хотя совсем ещё недавно отличалась ясным умом и прекрасной памятью... даже в шахматы у меня выигрывала, не говоря уже о карточной игре марьяж, которую русские почему-то называют преферансом. Наверно, перенервничала просто"...
  
   Яркое солнце мая взламывало окна спален, взяв в союзницы хорошеньких горничных, которые мыли окна на втором жилом этаже пансиона.
   Романтика снова была жива? Она... оживала? Пожалуй.
  
   ...Тогда исчезнешь ты внезапно,
   оставив слабый запах грёз...
  
  
   редакция закончена в августе 2012 года, город Печора республики Коми; послесловие написано в октябре того же года... там же...
  

Водяной герцога Альбы

  

От автора

  
   Все совпадения и несовпадения имён, фамилий, исторических и географических названий носят исключительно неслучайный характер и не имеют, а иногда имеют отношение к реальной и нереальной действительности нереального Олд-Банского герцогства.

_ _ _

  
   По утрам его заедала тоска. После бегства шута Бал а'Киряефф в сортире по утрам никто уже не пел, а самому Киртепу голосить на весь замок не полагалось по штатному расписанию. Да и откуда голосу взяться с этой привязчивой, как безродная сука инфлюэнцей. Не голос, а сопение невнятное. Уже которую неделю.
  
   Россефорп присел на парковую скамейку, прикованную к капитальной стене толстыми цепями, обладающими невероятно-густым тягучим басом, будто иерихонъ луженой глотки регента герцогского народного хора Михатурецкого уезда Залежаловской волости герцогства Олд-Бания. Вот вам и цепи, как говорится - кому металл дурной, да почище струн Эоловых, если с умом-то да воображением недетским.
  
   Россефорп Киртеп служил водяным у герцога Альбы, а потому неотлучно проживал в резиденции сюзерена - замке Албена Рифеншталь, названного так в честь матушки владельца. Замок торчал посреди Олбани Приштины, столицы его, Киртепа, многострадальной Родины. Вздыбившимся пупом торчал - укором неаккуратно сработавшей акушерке-природе.
  
   Пару веков назад столицей герцогства считался острог Лесополосово. Это в переводе со старо-фламандского, а на самом деле название звучало немного иначе. Где Пьежтам Льеж - примерно так. Однако участившиеся набеги голландских нетрадиционалистов, заканчивающиеся, как правило, резким падением нравов и напряжения в сети переменного тока, заставили тогдашнего правителя переехать подальше от границы - туда, где кедровый бамбук щедро одаривал болотистые берега лесных озёр перезревшими плодами и кургузой листвой, осыпающейся будто перхоть при частых грозовых явлениях.
  
   Здесь тоже не было полного спокойствия. Нередко серый вервольф смятенный гулял близ старой резиденции герцога Альбы с папиросой "Дукат" в желтоватых клыках. Ему не спалось и страстно желалось парного мясца не забеременевших покуда овец. Но стада давно дремали по охраняемым овинам, мерно мурцуя во сне травяную жвачку и отрыгая горьковатым насыщенным амбре полыни и мелиссы. А что ж вы хотели - мята этим летам удалась, росла и вверх, и вширь, и вбок... и даже завивалась кокетливой спиралью.
  
   Тоже - не лучший образчик верноподданности. И всё же родной альбанский оборотень куда как более по душе, нежели не всегда верно ориентированный голландский хрен... или, там, турнепс.
  
   Многие спросят, отчего, де, герцогство Олд-Бания названо автором многострадальным. Отчего вдруг, и откуда у автора этого, с позволения сказать, такая недостаточно расхожая (в общепринятом смысле) информация?
  
   Отвечу, не стану томить - жить в одном государстве с семейством Альба - страдать от недостатка информации, тыквенных семечек и желудочного сока, который откачивался в качестве налога для нужд армии безработных оглоедов, проживающих в клинических апартаментах на полном государственном обеспечении - разве этого мало, чтобы считаться не совсем благополучной державой на фоне передовых монархий и даже отсталых доминионов, вроде Рэд Хот Калифорникэйшена? Вот и я том же.
  
   Водяной - должность придворная, уважаемая, денежная. И всё бы хорошо, да не везло Киртепу по женской части. Вернее, не так: сначала (по молодости) везло, а потом перестало, будто он лимит какой-то раньше времени выбрал.
  
   Была у него жена, супруга, супружница, подруга, шкура, тварь подзаборная, звёздочка зимняя, мышь пескоструйная... Она всегда говорила, что не любит супруга, а он отвечал ей взаимностью по мере своих далеко не бесконечных сил. А развестись - никак! В герцогстве по законам, тянущимся ещё со старика Ноя, никаких разводов (кроме карточных и при игре в кости) не полагалось. Опостыли супруги друг другу до горьких соплей, а жить всё едино - вместе приходится. Закон такой.
  
   Любовницы оттого и заводились легко, будто блохи на немытом теле, что конституцию Альбании никто менять не желал, а на внебрачные игрища все смотрели сквозь пальцы. Но Россефорпу всё мало было. Девицы неблагородного лёгкого поведения давно перестали занимать его усталое от разврата воображение. В изобретательство водяной ударился. То колесо на водяную мельницу приладит с ременным приводом к генератору случайных чисел, то подводный дом-студию примется строить, а то... Впрочем, о том речь впереди.
  
   Парк на территории замка выглядел вполне державно и пристойно, хотя и был невелик размерами. Начинался он от стены главной башни, занимал весь внутренний двор с восточной стороны и обрывался практически у самых ворот. Вековые дубы-колдуны, платаны-великаны, сосны корабельные, кусты можжевеловые оплетались плющом лиановидным и виноградным дичком иссиня-радикальной расцветки в пору интенсивного ночного свечения. Киртеп любил гулять в этом почти лесу, полном белок, дятлов и дрессированных гномов-лаборантов, занимающихся аэрологическими очистительными процедурами на основании личного опыта и предсказаний герцогской службы телепатической метеорологии.
  
   Вот и сегодня - чуть свет, и Россефорп уже в парке. Нынче не спалось. Не удивительно. Надобно обдумать, как представить Альбе своё изобретение, внедрение коего в неспешную жизнь герцогства сулило небывалые барыши, невиданные перспективы и неслыханные преференции.
  
   Когда-то давно, ещё в эпоху Выразительных Красных Пиджаков, Макроэкономики - Предвестницы Нанобайтологии и Сказочных Прогнозов, Киртеп учился с герцогом в одном церковно-приходском лицее имени великого Карнеги. Казалось бы, это обстоятельство должно давать водяному "прекрасные виды на урожай", как сказал бы садовник герцогский Мич Урин, если бы не лишился языка в пору перехода от социальной материальности к материальному диалекту финансового обретения.
  
   Теперь бывший садовник разводит кактусы на границе с Салотонатом Незалэжных Сябров и помалкивает, будто гуталину "момент" наелся от всей своей широченной, как распахнутая форточка, души. Никому ничего не присоветует; ни плохого, ни хорошего. Да и вы бы не стали, если б вам перспективы без права переписки и обжалования также весло обозначили трое демонов-кентавров в бронированном пальто.
  
   Да-а... совета задарма нынче никто не даст - всеобщий рынок, понимаешь. А в нём, совете, Россефорп сейчас нуждался, как никогда раньше. Почти дружеские (в юности) отношения с Альбой позволяли ему обратиться к герцогу как к приятелю. Но этот путь лишь на первый взгляд был хорош совершенно, то есть во всех отношениях. Тут - как угадаешь: герцог мог встать не с той ноги, и тогда все надежды на быстрейшее разрешение вопроса полетели бы коню в подгузник.
  
   Киртеп раскачивался на скамейке, а оковы, её держащие, будто исполняли знаменитый шлягер недалёкого, но такого самоуверенного прошлого.
   - Эти глаза напро-о-о-тив... особенно - правый глаз, - подпел Россефорп в цепной тональности и представил свою возможную беседу с герцогом, украшенную яркими гротесковыми тонами.
  
   "- Ну, ты, графская развалина!
   - Напоминаю, Киртеп, я не граф, а герцог!
   - А с развалиной, значит, согласен?
   - Хотел-то чего?
   - А вот изобрёл я одну штуковину..."
  
   Нет, определённо, лучше в лоб не действовать, используя давние связи. Да, дружили в молодости с герцогом Альбой, можно сказать, при одном дворе выросли. Давненько это всё было... давнее самых давных давн... ... быльём, правда, не поросло, только (и исключительно!) бельмами. Раньше, случалось, Альба, выделяясь ироничным складом ума, и сам шутил, и чужим шуткам любил посмеяться. Нынче же герцог стал более прагматичен, ворчлив. Ирония переродилась в сарказм, а сам сюзерен превратился в брюзгливого и непредсказуемого сатрапа с теми самыми бельмами вместо лучистых, как "три источника и три составные части" роговиц во впадинах глаз.

_ _ _

  
   Хм...
  
   Нет, неправильный зачин у сказочки. Надобно иначе как-то речь повести, традиции да старинности соблюдаючи. Вот этак, например...
  
   За тремя иксами, за тридевятью горами, да лесами фигурно-патриотическими жил да был один герцог. Вернее, жил не один, а с герцогиней, двумя любовницами и псарём глухонемым (чтоб молчал, собака, о герцогских предпочтениях). О садовнике и утрате оным устной речи уже упоминалось выше. Поясним лишь, каким образом, и при каких обстоятельствах случилось сие страшное событие.
  
   Садовник Мич Урин считал себя семи пядей во лбу, семи футов под килем и дитём у семи нянек, поскольку получил образование ещё в давние времена, когда университеты назывались рабfuck-ами, где он, собственно, и лишился одного глаза в пылу диспута о методике выращивания гигантских бонсаев в парковой зоне Нечерноземья.
  
   Невоздержан был садовник на язык до самого синего моря, как говорится. Мысли ему покоя не давали, мысли мудрые да развесистые. Всем он советы давал, главным образом, хорошие, а не абы что. И для дураков тоже исключений не делал. А дураки, известное дело, обижались жутко... просто до крайности обижались, с жалобами по инстанциям начинали передвигаться мелкими идиотскими перебежками. Да-а-а... Перебежки-то мелкие, а гадости порой крупные от тех телодвижений проистекали.
  
   Вот и в тот раз посоветовал Мич Урин одному господину с очень Старой площади - да-да, из бывших - не очень своими прошлыми подвигами гордиться... при нынешнем-то демократическом Аль-банстве. А тот разъярился, пришёл в неистовство и по старым связям обратился. Вот тут и возникли коне-люди из нынешних, жеребцы ещё те... но не по дамской части, а исключительно по финансовой. Про таких говорят, мол, за ломаный пфенниг удавку на родную бабушку накинут, а за евро-дайм и вовсе во все тяжкие ударятся, как Финист Ясный Перец оземь.
  
   Кстати, забыл прояснить ещё одно обстоятельство: отчего герцогство то Олд-Банией названо в тексте, то Аль-Банией. Нет, это не оговорка, даже не надейтесь. На самом деле, старинное самоназвание герцогства звучит, собственно, так - Олд-Бания. Оно и звучало много веков - почти до дней нынешних. Но когда династия сменилась, и на трон угнездился прадедушка нынешнего Альбы, он возжелал, чтобы и державу называли теперь Аль-Банией, а лучше - Альбанией. Указ был издан, только народ в своём электоральном невежественном упрямстве так и продолжал пользоваться старым привычным именем - в живых беседах разговорного свойства, разве что при виде официальных лиц проявлял верноподданность в вопросах топонимики. После смерти Альбы-пращура, почившего от свинцовой горошины, похожей на дробь "четыре нуля"1 и угодившей в дыхательное горло, всё вернулось на круги своя. Но иногда имя "Альбания" появлялось-таки в жизни державы как атавизм переходной модели общества.
  
   Однако вернёмся к герцогу. Добавим вот ещё что: был вышеназванный сатрап старинного аристократического рода, рода Альба, ещё и большой охотник до поселянок вольных, что обитали обильно в его герцогском уделе. Поселянки эти обильно же и ловились на пудру, румяна и другие мелочи косметического монплезира.
  
   Детей у теперешнего герцога Альба отродясь не водилось, даже в детстве. Не успел на свет божий младенец появиться, гляди-ка - оглянуться не успеешь, уже дворянин с кружевными манжетами и кругами под глазами от ночных излишеств и карточной игры в штос.
  
   В молодости Альба учился, как и все в герцогском роду. Без образования же нельзя, даже если ты сатрап и мудрый правитель местных народов и народностей. Учился он в колледже имени своего батюшки, это уже после Карнеги-school. Или же Карнеги - SC Hall? Не скажу точно. Здесь-то Киртеп и сошёлся с герцогом совсем близко: за одной партой сидел, за одними барышнями приударял во времена горячих майских ночей и весёлых порнографических приключений в загородном доме. И то сказать: бывало, брали приятели по паре дев томных, дебелых, да отправлялись чудить в ночь Иоганна Купальника на старую мельницу. Отсюда их обычно и развозили по домам верные слуги Альбы-старшего, который после ругаться, не ругался, но и особо не хвалил за подвиги приапские, а только кряхтел с завистью, видимо, молодость вспоминая.
  
   Хорошо помнит его зловещее кряхтенье Киртеп, неверно принимая на свой счёт горение монарших глаз-сурикенов, готовых поразить на расстоянии птичьего полёта. Или всё-таки верно? Нет, об этом теперь никак не узнать. Слухи, конечно, ходили разные, но молву к делу не подошьёшь, а дневников или записок старый Альба не оставил. Да и стоит ли узнавать и пугаться потом нарочито, дескать, "а ведь он меня мог бы... того", если всё, о чём предполагал Киртеп в наше время естественным считается. Естественная противоестественность. Как-то так. А к чему это привести могло, возьми хоть Содом с Гоморрой, хоть утонувшую в разврате империю Римскую? Думать о таком исходе не хотелось.
  
   После окончания учёбы Россефорп начинал трудовую деятельность с должности бета-тестера жевательной резинки. Жвачку для профессионалов "Обдирол-экспертов" ему первое время жевать не доверяли. Но карьерный рост шёл быстро, Киртеп и сам не заметил, как был назначен сначала менеджером поп-топа, а потом - водяным в замок герцога. Но с той поры видел своего приятеля по альма-матер чаще издали, вблизи натыкаясь на свинцовый блеск равнодушных глаз Альбы или на его спину, которую иногда массировал по древней маньчжурской методе "лохматая лапа тигра".
  
   Впрочем, оставим дела минувшие, устремив свои взгляды на день нынешний. От былой юношеской дружбы осталось кое-что, разумеется, но более всего - одни служебные отношения. Отношения между монархом и не слишком-то искушённым в дворцово-замковых интригах придворного - это давно навязло в зубах банальной оскоминой, и не станем о том рассуждать.
  
   Остановлюсь, однако, на одном факте, не рассказать о котором будет просто невежливо по отношению к профессиональным качествам Киртепа. Водяной открыл герцогу секрет русской бани, оттого ходил Альба лицом румян, телом чист, помыслами коварен изрядно. И ни одного насекомого, хотя никакого парфюма. На дух эти французские штучки от господина Жана-Батиста Гренуя His Highness не переносил.
  
   И пусть любознательные и гордые летописцы твердят, что герцог умер за два века до рождения Гренуя (или наоборот), мы-то с вами точно знаем - Гренуй Греную вовсе не Гренуй. У того тоже предки были. И вообще нашего Гренуя называют Не Жан-Батист, а Жак-Ив... да-да, как Кусто. Что вы говорите - я как раз поминал Жана-Батиста, но его моль ела... или моль ерЪ. Вот память, Нотр Дама мама! Опять запамятовал, о каком парфюмере речь вёл.

_ _ _

  
   От размышлений Россефорпа отвлёк какой-то странный для раннего утра шум. Ага, это придворные мастера изобразительных искусств покрывали однотонным колером забор, отгораживающий герцогский парк от городских построек. Во главе команды Киртеп заметил экзальтированного мужчину. Перед водяным был главный художник герцогства - Хейникен Ван Бир.
  
   Стагнация, предшествующая кризисным явлениям, сотрясающим весь мир, существовала, будто бы сама по себе, приводя в трепет вольных каменщиков, невольных маляров и фривольных комедиантов. Но сие экономическое действо касалось лишь людишек негосударственных. Работники же герцога могли чувствовать себя вполне комфортно. Это и доказывали нынешние утренние экзерциции на пленэре.
  
   - Направим помыслы и дела наши на пользу герцогу Альбе, да продлятся его годы! - обратился водяной с обычным приветствием к Ван Биру.
   - Воистину так! - не стал возражать визави, расправляя стрелки усов в сторону светлого будущего.
   - Красите? - поинтересовался Киртеп из вежливости.
   - Мелом помалу! - не то ответил, не то скомандовал своему воинству главный художник герцога. А потом добавил: - А усы не крашу, это крахмал.
   - Офренительный эффект! - вежливо улыбнулся Рассефорп, когда маляры закончили красить ограду. Но имел он в виду именно усы, а никакой не штакетник. Что значит, не бывает чугунного штакетника? В Олд-Бании такого добра, будто самосадного тютюна у думкопфа - самовывозом не повывезешь; так и говорите, если кто спросит.
  
   Если кто спросит? А кто спросит-то, если нет свободного доступа в герцогский сад, он же - парк? Но с другой стороны - не бывает идеальных оград - так ещё один знаменитый восточный эзотерик говорил. Мол, всё, что мыслимо, то и осуществимо. Дескать, летящего иноходца - только русская баба, да и то в пылающей избе. Это что же у нас получается такое? Ага, следует поискать прореху в чугунине.
  
   Так-так, красят наёмные валахи забор, а нужду ходят овеществлять наружу... значит, в заборе - дыры... То есть, имеется возможность проникнуть... именно! Через дыру в заборе! Решено, не стоит действовать в лоб, если можно выйти на герцога через его брата.
  
   Как известно, герцогство Альбания славилось на всю честную Зелебобу своими музыкантами-скальдами. Самым известным из этой братии был Dr. Альба, двоюродный брат герцога по линии сексуальных излишеств папаши Альбы старшего, ныне покойного. Поговаривают, что Dr. Альба, практикующий сакральный симфо бит else - стиль музыки - в качестве основополагающего, не любил заниматься концертной деятельностью в границах Родины, записывал музыку чаще всего в Мудублине на студии "Трепанг рекордз". Там же и ночевал с отдельными представительницами пахучего мудублинского дна, пока находился в процессе творческого поиска.
   Чаще всего, искал носовые платки, носки, заброшенные под диван и ключи от самобеглой кареты системы "Чевролёт", которые имели обыкновение выпадать из кармана в какую-нибудь глухую провинцию студии, туда, где даже тараканы отказывались жить по причине стабильных неурожаев сложноцветных и сезонных разливов плавиковой кислоты.
  
   Если попробовать через него - через этого горлуха царя небесного - выйти на герцога? Мысль основательная и вполне себе удачная. Одно плохо, Dr. Альба увлекается поисками несъедобных грибов с тем, чтобы сделать их съедобными. По этой причине говорить с ним не всегда просто. Но ради будущего Олд-Бании можно и пострадать.
  
   Киртеп и не заметил за раздумьями, как оказался на берегу пруда, славящегося своим непредсказуемым нравом: заиленное дно затягивало неосторожных купальщиков и не спешило выплюнуть, чтобы жертву могли потом похоронить по человеческим законам.
   - Надо будет запретить гулять по берегу в нетрезвом виде образа... - задумчиво протянул Россефорп, неожиданно заговорив сам с собой. Это, видно, профессионализм через край проистёк.
   - Пей, не пей... а всё едино - дно усеяно гульденами и охотниками за ними... - не менее неожиданно ответствовало ему пространство из-за плеча.
   Киртеп вздрогнул, представив себе, что увязался за ним какой-то менеджер - проводник тайных намерений герцога. Ходят те менеджеры, плёточкой о пяточку на сапожке постукивая, глазом зыркая, зубом цыкая; кого и куда за неблагонадёжность определить решают. Так и хрен бы им навстречу... Но никак нельзя в подобной транскрипции вести себя, чтобы на гнев державный не нарваться случайно. А то нарвёшься - потом щепки полетят, которых не собрать будет. Тут пруд, считай. Под самыми ногами - шаг ступил - и в воде, а водяному-то как раз и надлежит отвечать за все водные источники, а вовсе в них не тонуть.
  
   Отвечал Россефорп за все источники и первоисточники. Вы говорите, мол, и за составные части отвечал? Нет, ошибаетесь, не он отвечал - за составные части у герцога был подписан Тиль, вроде, Шпигель. А вот пеявки да легушки - как раз дело Киртепа. Нет-нет, тут нет никакой оговорки - от мёртвого Lego ушки в виду имею да явки шпионские. И ещё - Россефорп вино пробовал, чтоб не траванули. И североамериканские провинции территорий герцога от токсичности спасал. И воду лил на нужные мельницы. И благородного писуна герцога - Альбу jr. (племянника родного) от водянки лечил. И лечо водой разбавлял для нужд государственных.
  
   "Коварный Россефорп опять везде поспел" - так частенько высказывались аграрии о бурном росте сорняков, намекая на скверный характер водяного. Но Киртеп был вовсе ни при чём. Наоборот, радел он о государстве изо всех сил. Так воспитан был с детства, нахлебавшись генно-модифицированного киселя с мантуями среднепафосными. Городовой альгуазил DJМорда - папаша Киртепа - служил верой и правдой ещё Альбиному дедушке, получал к празднику орденок или медаль какую-никакую (всякий раз новую), оттого и сына приобщил к любви династической, да и от народа отворачиваться не советовал.
  
   Тюфу-тьфу-тьфу... гнать от себя плохие мысли! Не станешь о плохом думать, оно к тебе и не подкрадётся. Так, вроде, люди говорят. Впрочем, это лишь идефикс касаемо, а не обычных явлений... Всё, стоп! Хватит бояться, пора заглянуть правде в лицо. Правде? Правде или тому, кто следил за тобой? Нет, довольно... Чу! Так можно сойти с ума. А чё - чу? Да ничё! У нас переучёт!
  
   Киртеп обернулся и потерял дар речи. На ловца и зверь бежит, помяни чёрта, он уже тут как тут... В голове Россефорпа пословицы роились бабочками, кишели мотылём, трепетали листом опавшим, тревожили атмосферу площадным мерцанием газов болотных. Но и в самом-то деле - перед Киртепом стоял Dr. Альба, о котором водяной только что думал, намереваясь добиться благосклонности герцога в вопросах продвижения своего изобретения. Чудо? Материализация духов методом опосредованного самовнушения? Да полно вам - так, всего только совпадение, не более того. А и впрямь, будь всё наоборот, любой представитель социума становился бы ярким представителем тонкого мира, населённого экстрасенсами, пифиями и прочими тёмными личностями. Вам это нужно?
  
   Ошибки быть не могло - Dr. Альба выглядел точно так же, как и на известной на всё герцогство афише. И... Россефорп вдруг понял, этот человек невероятно внешне походит на своего венценосного кузена. Вплоть до третьего спиралевидного завитка в ушной раковине.
  
   - Пей, не пей... а всё едино - дно угажено уриной... хах... Неплохой текст для зонга, не находишь? - Dr. Альба смотрелся довольно странно в своём облачении шотландского стрелка: кожаных доспехах и клетчатом килте немаркой серо-зелёной расцветки.
   - Извините, недопонял. О чём речь?
   - О! А я тебя узнал - ты водяной моего кузена и местного сатрапа. Человек, как я понимаю, прагматического склада. Потому, наверное, и не догадался, о чём речь. Я здесь с утра за вдохновением охочусь. Вот и строчка родилась, благодаря твоим размышлениям вслух. Так что, теперь я вроде должника здесь, а ты - мой кредитор, хех...
   Мысли Киртепа обрели наконец форму, взлетели потревоженными сквозняком листками отрывного календаря и следом рассыпались по самым дальним заулкам души, набравшие вес неожиданной удачи. Сердце забилось в режиме "бодибилдер перед выходом в полуфинал". Это надо же - вот повезло!
   - Ваше высочество, да как можно...
   - Ладно тебе, Киртеп! Не стесняйся, давай на "ты" перейдём. Проси; что в моих силах, исполню. И можешь меня один на один называть запросто - Доком или Доктором. Идёт?
   - Пос-стараюсь...
   - Постараюсь, Док, угу?
   - Угу, Док!
   - Молодец. Могёшь, если захочешь, не будь я лучшим рок-менестрель-рэпером герцогства и его окрестностей!
  
   Пока Россефорп обдумывал, как бы изложить свою просьбу - деликатно и убедительно, собеседник с криком "ой, грибок!" бросился в кусты, а потом вышел оттуда с набитым ртом, напевая старинную песню верноподданных эльфов-переростков:
   - Понимаешь, всё ещё бубен. В шесть узлов заплетает реки, неспокоен обманутый регент. Не беда, если в прикупе буби...
   Потом он трагически и очень страшно хихикнул и углубился в себя минут на пять.
  
   - Не желаешь расслабиться? - спросил Док откуда-то из собственных недр и снова неестественно засмеялся.
   - Я и не напрягался, - соврал Киртеп.
   - Может, тогда покуришь?
   - Нет.
   - Хреновый из тебя собеседник, Бася, - в голосе менестреля с монаршими корнями сквозь смешливые интонации начинало чувствоваться раздражение. - Поддержи тему, если хочешь быть в теме.
   - Э-э-... хорошо. А что Вы что курите, любезный? То есть... что ты куришь, Док?
   - Сегодня Авачинскую сопку...
   - С фи-фи... с фильтром?
   - С фильтром!
   - С ватным?
   - Нет, с гейзерным...
   - Хороший выбор!
   - Ха-ха-ха... Не держи стойку, Киря! Всё пучком... волоконнооптическим, ха-ха-ха... - Двоюродного музыканта, похоже, крепко вштырило, и он, в чём был, в том и полез в воду.
   - Только фаберже не застудите, то есть - не застуди... когда будешь из воды выходить, перепад температурных отправлений, знаешь ли... И дно там ненадёжное, засосать может.
   - Отправление транспорта у нас исключительно по расписанию; впрочем, прибытие тоже, как в Швейцарии. Мой брательник толк в этом знает,  флокстерьер, а сбоку - фуга. Кстати, и на дне я уже давно, ниже падать некуда. Богема, чтоб ей!..
  
   Dr. Альба окунулся с головой, а вынырнув, встал в позу чтеца-декламатора, насколько это возможно находясь по грудь в грязноватой застоявшейся воде, из которой таращились любопытные головастики. Он исполнился пафоса, приподнял подбородок чуть влево и вверх и почти пропел:
   - "Сходитесь!" - сказал тогда Киплинг, но Запад и Восток не спешили делать первый шаг. Так и не сошлись. А ведь немало с тех пор вод из Темзы и подобных ей речек в Атлантику утекло. Страшно не то, что подумать, но представить, что подумать страшно.
   "Чёрт, до чего же он всё-таки на герцога похож!" - подумал Киртеп, немного нервничая от странных слов купальщика.
  
   Через минуту-другую славный соловей герцогского рода Альба вылез из пруда и разделся донага, продемонстрировав Киртепу свои венценосные конечности с распухшими от злоупотреблений лимфатическими узлами. Россефорпу сделалось невыносимо неловко наблюдать за обнажённым телом Дока, он отвернулся и, чтобы не дать вставить двоюродному братцу правителя какой-нибудь колкости или насмешки, ударился в теоретические рассуждения о судьбах человечества. Голос его был высок и звонок, как у ярких представителей скаут-югенда некогда Великой Олд-Бании.
  
   - Знаете, Док, вот вы... вернее, ты - яркий представитель династии Альба. Обычный, вполне вменяемый человек. С вами... с тобой и поговорить можно на самые разные темы. И герцог тоже, а окружение у вашего... твоего кузена такое... Совершенно дурацкие мечты о Великом Альбанском Эмирате, бредни о каком-то стародавнем величии, вбитые в голову малограмотными кликушами. Придворная камарилья только этим и живёт.
   И странное дело... никто ничего не помнит из давних, почти легендарных времён... но почему-то считает себя настолько эрудированным и знающим, что пытается научить очевидцев тому, чему сам свидетелем не был... О, великолепная бездарная наивность, даже не пытающаяся подкрепить своё дремучее невежество каким-нибудь телодвижением в сторону библиотеки!
   Возьмёшься с таким дискутировать, напустит на себя петушиного гонору. А как дело до обсуждений доходит, всё - нету его, скис, испарился, is absent в полынной зелени медного чернения ночи. Тиснение герцогской фамильной вязи воровал бы без стеснения, на свои бумаги клеймами сеял, да кишка тонка, - витийствовал Киртеп, в то время как Док пытался синхронизировать зубовный тремор, повизгивая от утренней свежести и подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. Россефорп полагал, что его случайный собеседник достаточно охладился и сделался адекватен, потому и ораторствовал со всею возможной пылкостью, на какую был способен.
  
   - Не егози, водяной! Не по тебе этот клифт. Выбираешь себе ношу, как на Хуана шляпу!
   - На дона Хуана?
   - Не на донью же...
   - Что?
   - Не по Хуану шляпа!
   - По Педро?
   - Альмо до вару...
   - Salve Торо!
   - Хорошо, водяной! А грибок? Не желаешь закрепить нашу дружбу?
   - Не хочу навязываться, Ваше... извини, Док... не хочу пользоваться твоей минутной слабостью.
   - Что ж, тебе видней.
  
   Доктор отжал мокрую одежду и спросил:
   - Слушай, Киртеп, ты будешь что-то просить, в конце концов? Я же могу передумать.
   - Хорошо, Док. У меня одно желание. Мне нужно попасть к герцогу на беседу в неформальной обстановке по делу государственной важности.
   - Ого! Да ты, брат, герцога и сам знаешь... Зачем тебе моё посредничество?
   - Тут нельзя в лоб... или официальным путём. Дело очень щекотливое.
   - Не стану с расспросами приставать. Верю, что важно. Тебя позовут в замок, обещаю. А я приглашаю прямо сейчас - на наш концерт рок-менестрелей "Второе металлическое пришествие". Буду рад! Скажешь, что от Дока, тебя проведут в первый ряд.
  
   Россефорп Киртеп открыл рот для благодарности, но на свободу вырвались совсем не те слова, какими он хотел одарить Dr-a. Альбу:
   - Скажи, Док, а тебе никто не говорил, что ты на герц...
   - Тс-с-с, не нужно ничего вслух. Может быть, я и есть герцог, а? - Dr. Альба подмигнул и скрылся в кустах.

_ _ _

  
   - Час от часу не легче... - вздохнул герцог.
   - А если от двух, то всё-таки легче... и значительно, - осторожно начал Киртеп, опасаясь высказать свою просьбу, что называется - в лоб.
   - Как у Нюрки после бани, - ответствовал герцог фразой, возможно, услышанной когда-то от не совсем трезвого водопроводчика, меняющего чугунный стояк на трубы из поливинилхлорида в герцогской опочивальне со всеми water-удобствами, включая ведро, бидон и биде. Да, раньше герцог не отличался такой вопиющей неразборчивостью в построении речевых оборотов.
   - Ваша светлость, пфуй! Не совестно вам поганить свой рот прибаутками простолюдинов? - взвилась герцогиня Альфа. - Доколе?! Доколе вы, Ваша Светлость, будете вести себя, будто какой-нибудь простой олигарх из бывших? Вы же потомственный дворянин на всю голову, простихосподя!
   - Моя светлость не до вашего неразвитого ума, сударыня. Имею удовольствие испытывать животное счастие от собственной низости, так никакой мне указ - не указ, и сам чёрт мне не брат и не судеб вершитель, понимаете, о чём речь веду? Шли бы вы себе, ваша светлость, подобру... покуда здоровы.
  
   Башенные часы замка Албена Рифеншталь взялись отбивать полдень, да спохватились, что переход на летнее время уже случился, поэтому одного удара оказалось достаточно.
   Сидели в трапезной. Полдничали. Обстановка почти интимная, как того Россефорпу и хотелось. Только герцог, его супруга и ещё один господин.
   Вольцер Михневич-Гризл числился у герцога Альбы в басманных первачах. За столом по правую руку сидел, вино на предмет ядов вкушал. В самом деле, не на место же этого дегустатора знатного господина сажать - должность-то опаснее некуда. Уже пятый на памяти Россефорпа сменился. И не то, чтобы вино отравленное было, так - от затяжного перманентного запоя, спровоцированного тяготами и лишениями службы при дворе его герцогского высочества. А тут и другая беда - не было у бедняг, бывших дегустаторов, наследников в результате того, что беспробудное пьянство брало вверх над половыми излишествами.
  
   - Ваша светлость, изобрёл я устройство для очистки вод всяческих: болотно-стоячих, прямо на север текущих, а также сточных, приточно-заточных и вина-бормотуха.
   - И по этакой мелочи ты смел меня оторвать от деяний государственной важности? - Герцог буквально кипел от недосказанного гнева. Но досказывать ему, в общем-то, было нечего, ибо на сиятельном лице Альбы отчётливо отпечатался недосмотренный послеобеденный сон, из-за чего, собственно, и происходило высочайшее раздражение, могшее привести неопытного придворного в состояние бледной немочи и активной перманентной диареи.
   Но не таков Рассефорп. Знает он, что почём, оттого и служит водяным, а не каким-нибудь полотёрным или подтирочным при дворе.
  
   Расшаркался Киртеп на всю длину своих красивых, как струя лазоревой глазури (в соответствующего цвета чулках), ног и скромно протянул герцогу взятку, завёрнутую в чертежи. Щенок оказался не только борзым, но и борзым. Он выскочил на стол, за которым располагался Альба, тявкнул и наделал лужу прямо в менажницу с первыми Бундасбургскими томатами.
   - Каков шельмец! - изумился герцог. - Этакий бутуз! Э-э-... так что ты там говоришь о приборе? Жидкости сможешь очищать? Любые?
   - Любые, батюшка герцог, не извольте беспокоиться!
   - И что - их потом пить будет можно, после твоей очистки?
   - Безо всякого сомнения...
   - Хорошо, а вот это выпьешь? - самый толстый и самый красивый из указательных пальцев Альбы, украшенный перстнем-печаткой с изображением Каннско-Полтавского сражения в Филях, брезгливо указывал на лужицу, оставленную игривым щенком.
   - Отчего ж, нет-то? - в сомнении пожевал губами водяной, а потом выпалил: - Выпью! Потом... после обработки.
   - Любопытно было бы взглянуть... Хм, что ж тебе надо для построения такой машины, о которой говоришь?
   - Вот, извольте полюбопытствовать, месье-батюшка, здесь всё изложено, - водяной раскатал перед герцогом пергамент из воловьей шкуры, доставшийся ему в наследство от дедушки Маркса, торговавшего скотом на рынках приотдалённого Зарубежья и пописывающего "Капитал" дубовым угольком на белых вытянутых страницах воловьей кожи.
  
   На пятнистой ("Не мог будто я бы что-то поприличней унаследовать?!" - с гневом рассудил Киртеп) поверхности пергамента кровью мускусной крысы было написано всё, что необходимо для Великого Очистителя Жидкость Для, сокращённо - ВОЖДЬ.
   - А вот британские учёные утверждают, милый Россефорп, будто нельзя ничего подобного... Не подлог ли? Не шарлатан ли ты, случаем?
   - Как мог бы я к Вам явиться, будь я шарлатаном, Ваша Светлость? Помилуйте, перед Вами добропорядочный гражданин, а не самоубийца! Так не станем же кивать на британских учёных, превратившихся в символ непроходимой популярности в любой области. Тем более - британские учёные совсем недавно доказали, что британских учёных не существует.
   - В самом деле? Надо будет запомнить. Иди пока, Киртеп. Подумаю, о своём решении тебя известят, - герцог приподнял подбородок чуть влево и вверх, как бы давая понять Россефорпу, что аудиенция закончена.
   "Какой интересный и благородный изгиб шеи, - подумал водяной, поворачиваясь на каблуках, - видно, что-то семейное. Раньше я его у Альбы не замечал".

_ _ _

  
   - Бутылка текилы, полбанана. Бутылка текилы, полбанана, - распевал Россефорп Киртеп, находясь под утренним чайфом ещё со вчерашней презентации, так любил называть оргии в "замке до небес" герцог Альба. Вероятно, наслушался заезжего куафюра из городу Парижу о жизни тамошней богемной плутократии. Герцогу только дай чего-нибудь новенького на своих вассалах испробовать.
  
   Хорошо, в этот раз хоть не до смерти - побились только до первой вечерней крови на "розочках" из-под "малаги" урожая прошлой пятилетки, на том дело и сладилось: пошли по дамам с тихим повизгиванием последних, пощипываемых галантными кавалерами за гузку.
  
   Впрочем, не о поножовщине речь, накануне состоялась именно презентация. А за два дня до этого массивный, будто сундук с драгоценностями, фельдъегерь доставил почту из замка Албена Рифеншталь. Герцогская служба "Холидэй рисэпшн" извещала Россефорпа Киртепа, что он приглашён на приём знатных особ из древнейших фамилий государства по поводу церемонии научного мракосочетания ночного светила с его же светила новолунием. И "буде возможно в научно-познавательном смысле водяному герцога надлежит продемонстрировать своё изобретение лучшим умам столицы".
  
   Вот Россефорп и демонстрировал вместе с ассистентами необузданным в наивном неистовстве гостям опытный образец своего изобретения. Заливали болотную жижу, выпивали очищенную воду; закачивали прокисший позавчерашний компот, пили; даже вином агрегат заправляли, на выходе текла ключевая водица с лёгким запахом алкоголя и торфа.
   - Это мой нанофильтр так устроен, - объяснял Киртеп, но его пояснения никто не принимал всерьёз да, собственно, и слушать не хотел. Больше того, приглашённые Альбой аристократы и аристократки также довольно быстро потеряли интерес и к другому предмету презентации: на лунное затмение в подзорную трубу смотреть не спешили. Гораздо увлекательней было поглощать деликатесы, запивая оные столетним манжурским. Лягушек сменяли улитки, улиток - миноги, миног - пахнущие чересчур пикантным сыром речные мидии и устрицы из Фискальского залива, завезённые по случаю нанайскими негоциантами. Целых три тонны льда растопили по дороге, чтоб сохранить товар свежим - путь-то неблизкий.
  
   Уже на входе услужливый мажордом-администратор предлагал откушать чёрствой водки, поскольку оная не в пример полезней, нежели свежая. А далее - гости увлекались по интересам.
  
   Среди приглашённых блистал ветхой одёжкой в стиле "секс уно-дуо" голландский классик моды ван Гоголь.
   - Ваша претензия на презентацию, уважаемый, плевка ломаного не стоит, - говорил светило от кутюр. - Моё слово высшей пробы, поверьте!
   - Как пробы-то на вас ставить, если негде? - обиделся водяной и попытался найти себе собеседника расположенного более благосклонно. Но таковых не находилось - всяк был занят если не обжорством, то тисканьем охочих до ласк на грани талии дам второй рвотной волны.
  
   Водяной сначала обиделся на господ дворян за их невнимательность к собственной персоне и более того - к аппарату, из-за которого все они и собрались в замке герцога. Но потом пришло осознание - не ругают, и то - хорошо. Теперь бы соизволение на массовое производство от Альбы получить, и вот вам богатство - на блюдечке. В Альбании не принято было отказывать, если сюзерен просил о какой-нибудь мелкой услуге. А в крупном - так и подавно. Вот бы водяному такую власть... страшно представить - всё народонаселение пило бы исключительно воду из аппарата Киртепа. Но ничего-ничего, придёт и на улицу Роффесорпа праздник в бархатных нарядных подштанниках из кожи лемуровидной белочки.
  
   Киртеп без особого энтузиазма ковырял туповатой во всех отношениях ложкой полуфамильного серебра в чреве кальмара, фаршированного мясом рачков с Адескага Привоза. Что до манжурского такой невероятной выдержки, которое отыскалось в подвалах замка Албена Рифеншталь, то Россефорпу оно и вовсе не нравилось - очень густое: если только что из погреба, то можно ножом нарезать, пока от тепла не растечётся по тарелке. А из тарелки пить - удовольствие невеликое, почитай, почти - как чай из блюдца на варварский славянский манер.
  
   - Вах, ты хочэш этат манжуйский вино пробыват? Зачэм? На тибе, дарагой, вино ыз мой родословный подвал-келлар... Ты его попробывай... а того нэ пей. Раншэ все иго лубили пит, патом я свой вино привёз. А то так и стаит в углу пылитыся. Э, панимаишь? - старательно составлял слова из непослушных звуков какой-то незнакомый господин в костюме лягушки, нарядившейся Арлекином.
   - Знаете, я бы предпочёл, чтобы вы взглянули на моё изобретение, месье... э-э-э...
   - Зави мэня Док, дарагой!
   - Как? - Киртеп был в растерянности. - То есть, как это - Док? Вы же не хотите сказать, что вы двоюродный брат герцога?
   - Слюшай, я тибе замечу вот такой: никто ни знаит, кто чэй брат-кузэн-музэн, паймы миня правильна.
   - Так вы посмотрите агрегат, который я имел честь разработать?
   - Агрегат-шмагрегат, э... Зачэм празднык портыш? Будит врема, придот такой, сам к тибе навэщус, - незнакомец повёл подбородком чуть влево и вверх, потом будто прыснул смехом - под маской не разобрать - и удалился в танцевальную половину. Водяной бросился следом, но "арлекина" уже и след простыл.
  
   В разгар альбазурки на середину бальной залы румяным колобком выкатился Жульен Шпинат, шеф-повар герцогства, бесцеремонно расталкивая танцующих, и пригласил гостей в соседний - банкетный - зал:
   - Медам ээр мусьё, просьим заходите на новый блюдо эспешиалли эксклюзив - мульё импаза мантуи! Се ест а ля паризьен стиле. Боно аппетито!
  
   Повар герцога играл на Альбе, как на альте, вводя господина в состояние неслыханного сибаритства. Он плохо понимал язык Сервантеса от Сааведры и ещё хуже говорил на нём. Именно по этой причине Киртеп частенько не мог сообразить, о чём идёт речь, коли уж шевалье Шпинат начинал объяснять концепцию устройства системы пищеварения, препарируя зазевавшихся лягушек, камердинеров и горничных; первых острозаточенным ножом, всех иных - остротой "хумор де френч".
   - Сперции и пьяности - вот есть секрет гладкий кожа на графски животный дух. Мелко мели пармезьён на духовой мелниця... Се вальенс, жё па си жу!
  
   Пока суть да дело, столы начали пустеть вслед за конференц-залой (надоумил же Господь Альбу придумать такое дикое название, чем ему банкетный-то зал не нравился?!) - гости разбивались на небольшие группы и расходились изучать спальные помещения замка Албена Рифеншталь. Водяной упустил момент начала конца, но это его не уберегло от греха.
  
   Киртепу досталась ведьма полей и огородов, дама, прекрасная во всех отношениях, если не считать дефекта речи (барышня совершенно не могла произносить букву "л", что придавало её акценту восточный шарм страны древних мудрецов. Величали ведьму не то Псения Вобщак, не то Эс Кей Тина Канделябри. Россефорп много выпил, потому и не запомнил.
   - Рюбрю, рюбрю... - шептала белокрылая Жужу (так называли всех придворных дам по старинной альбанской традиции - чтоб не путаться с именами) Киртепу в ухо настолько настойчиво, вязко и приторно сладко, что его очень быстро стошнило. Но нет худа без добра, как говорится - на следующее утро он чувствовал себя превосходно. Даже овсянку ел с удовольствием: напоролся так, что весь день потом мучился желудочно. Не зря в Олд-Бании говорят, что все неприятности приходят от тебя самого, и только армагеддец - из МВФ (мировые виртуальные финансы).

_ _ _

  
   Услуги, которые оказывал почтовый департамент герцогства, были самыми разнообразными. В прейскуранте значились не менее двух десятков пунктов. От "переслать письмо/копию письма" до "переспать с автором/родственником автора письма". Россефорп воспользовался тем, что в связи со служебной инструкцией ему полагалось в месяц сто пятьдесят конвертов с оплаченной услугой отправления, и разослал краткое описание своего детища по инстанциям и частным компаниям.
  
   Ответ был получен только один, да и тот, скорее всего, по ошибке. А герцог после удачной, казалось бы, презентации молчал третью неделю. Будет ли государственная поддержка, Киртеп не знал, потому и развил бурную деятельность во всех возможных направлениях.
   Раз уж появилась насущная необходимость во что бы то ни стало переламывать ситуацию, то Киртеп решил обратиться к важнейшему, как утверждал пока ещё ныне не покойный Альба-старший, из искусств.
  
   Синематограф - штука удивительная. Тут тебе и юмор такой, что обхохочешься, здесь же и трагедия слезодавильная. Россефорп Киртеп хорошо помнит, как впервые с синема столкнулся. "Фантомаса" до дыр засмотрел - так, что у героя вместо уха чёрное отверстие на идеальном поле белой простыни оказалось. Это вам не сухарики тайком на сеновале хрумкать, здесь серьёзная история телекинеза, настоянного на Пиросмании.
  
   Собрал Россефорп все сбережения и заказал клип-фильму рекламного свойства о своём чудо-аппарате. Мастер постановочных сцен оказался не очень жадным. Взял он ровно всё и ни пфеннига больше. По-божески поступил, что и говорить. Вошёл в положение и вышел из него без особого труда.
  
   Остался Киртеп без средств к существованию да бытию, которое определяет сознание. Так что теперь сознание стало определять нечем, а посему Россефорп начал вести бессознательный образ жизни, надеясь лишь на олдбанский авось да на милости герцогские.
  
   А рекламный клип-фильма был размножен и направлен для всеобщего пользования в адрес народных менестрелей-продюсеров. И привела сия промоушн-акция к неожиданному результату - на очередных торгах Приштинской товарно-сырьевой биржи поползли вверх цены на дюралевые змеевики и ёмкости из нержавеющей олдбанской стали.
  
   Но на этот факт тогда мало кто из аналитиков обратил внимание. То ли дело оказалось в том, что капитал капиталу - Карл, Маркс, Энгельс, Прудон и Абрамович в одном неподкупном лице адепта от финансовых влияний; то ли брокеры биржевые и каталы консалтингово-фьючерсные спешить с выводами не рискнули.
  
   Но, тс-с-с, не станем и мы забегать вперёд Шумахера, как говорили ещё недавно механикусы конюшни маркиза Феррари. Маркиз большой шутник. Оттого-то он и конюхов своих механикусами называет, как недавно казнённого за ересь и казнокрадство гранд-техника Его Высочества Треандофила Пятиримского. А Шумахер - это самый быстрый рысак мессира Феррари откуда-то из германских земель, вроде бы, из Хюрт-Хермольхайма, не к ночи он будет помянут. Самый быстрый до недавнешних шпор, теперь же - улёгся спать на лавровую подстилку. Почивает. Правда, его ещё иногда выводят из конюшни, задают корму и заставляют кружить по двору замка на потеху ребятне из предместий Вёрджина, Катэрхема и Катьюши. Но это совсем не то, согласитесь.

_ _ _

  
   Здоровье Киртепа в процессе борьбы за внедрение изобретения сильно пошатнулось. Нервы стали ни к чёрту. А на дорогое лечение денег не было, потому единственное, что он мог себе позволить, это два ведра настоящего кислородного голодания. После процедуры нестерпимо хотелось спать, независимо от времени суток. А сны начинали сниться цветные, красочные и, как утверждал лечащий врач, вещие. А ещё он говорил так:
  
   - Сны по своей сути - то, что происходит в параллельном пространстве. Просто нужно знать, как туда попасть и каким образом донести информацию до тамошних обитателей, а потом ещё и вынести. Впрочем, пёс с ним - "попасть", главное - как донести и вынести! А то начнёшь их загрязнением окружающей среды пугать - дескать, скоро питьевой воды на планете не останется - не поверят сначала! Потом пошлют куда подальше. Такое вынести трудно. Не пробовали?
   - Но унывать никогда не следует, - говорил доктор, - нужно всякий раз стараться быть веским в своих увещеваниях, каких бы витаминов тебе это ни стоило.
  
   Правда ли, нет ли, но однажды в таком вот лечебном сне Россефорп угодил к герцогу в гости, только не в замок Албена Рифеншталь, а на какой-то экзотический остров в океане, боли, моя рана - Бали. Но что, спрашивается, взять с параллельного пространства, являемого в полудрёме терапевтических камланий?
  
   С лазоревых небес замечательного тропического наддува лилась песня "Моск овский кокон, негасимый свет..." Альбанский, старо-олд-банский? Непохоже... И тут вопрос, который встал неожиданно:
   - О чём поёшь, любезный? На латыни?
   - Нет, на церетели...
   - Что за язык?
   - Что за язык! - подхватил обескураженный Киртеп.- Вся Иверия знает, а Вы, Ваша Светлость, герцог, не в курсе?
   - Но-но, осади! Балуй мне, холоп... тьфу, не холоп... илот...
   - Не илот, батюшко, а вассал ваш верноподданный...
   - То-то же! Знай своё место!
   - Знаю, знаю. На нём и сижу.
  
   - А если добавить щепотку дрожжей, оле-оле-ле, г'оворят получится прекрасный раствор для хранения ампутированного мозга. - Это ещё откуда? Что за бред загробный?
   - Эй, любезный, не путай епитимью с эпитафией. К тебе, Dr. Альба, обращаюсь - прими к сведению.
   Киртеп не успел ничего ответить, а поспешил затаиться в ближайшем овраге, поскольку где-то рядом начали палить из винтовок. Тут даже не дробь "четыре нуля", а нечто более дробное после запятой - 7,62, и не процентом меньше!
  
   Стреляли долго, не перезаряжая оружия. Совсем как в Голливуд Хилле, северной окраине герцогства. Стреляли, пока батарейки не кончились... Ну, да... разумеется - не кончились, а разрядились.
  
   "А он мятежно ищет бурю в тумане моря... голубей", - не успел водяной так подумать, как явились ему былинные гей-витязи прекрасные и принялись к сожительству склонять. Да не склонили, как ни старались. Хотя сами успели по разу - как минимум - друг с другом этот фокус проделать. Слабохарактерные, что с них взять!
  
   И тут же сменилась подложка на огромном экране широкоформатного неба. Public net "Public Morozoff", ЖэЖэ, жужжу, твиттер-подлоггеры на ресурсе "Бураки не волки".
  
   А внизу, у горизонта сиял баннер банка "Сотрудничество и согласие", из содержания которого Киртепу стало ясно - скоро праздник:
  
   "С Новым финансовым годом всех сотрудников - нынешних, будущих, бывших! Обиженных и простуженных, осуждённых и насаждённых, молодок и молодиц, Гогу и Магогу, хрен и редьку, турнепс и турникет, фонограмму и Дениса Фонвизина, Аршавина и перевод его фамилии с немецкого, пиво и раков, луков и чесноков, Харе и Раму, Шиву и Кришну, крышу и плинтус, зельц и сельтерскую, сель и сход, сходняк и общак, общество и удел, удел и надел, нательный крест и крестовый тельник, корову стельную и степь кровавую, Менделя и Мендельсона и обеденный стол на две персоны".
  
   Далее со стороны заката прямиком на восход тянулась бегущая строка.
  
   "...нож был аккуратно заточен старьёвщиком-передвижником и позднее подброшен пред светлые очи жандармского цирика... во всей своей кровавой красе... это не о жандарме, речь, разумеется... цирик наш только с виду - кровь с молоком, а так - тютя тютей... Просто на ноже кровь засохла затейливым вензелем. По всему выходило - литератору Многоземцову торить кандальную стезю ажник до самого Тобольского городка пешим манером по этапу... За что? Так за убийство писателя... в себе. Недоношенного изверг прирезал, предварительно кизлярки стакана три приняв... Это первый удар тяжек, а после - как по маслу, успевай только поворачиваться..."
  
   "Любопытно! Пожарный пьян в дымину, сапожник - в стельку, портной - в лоскуты. Колбасник пьян в сосиску, водолаз - в корягу, математик - в пополам, извозчик - в дрибадан, медик - в утку, филолог - в умат, лесничий - в три сосны, археолог - в Атиллу..."
  
   Киртеп не мог оторвать глаз от литературно-метеорологических явлений, украшающих линию горизонта. Бегущая строка пропала, баннер закрылся с эффектом "скруглики" и на всё небо запылал текст странного стихотворения.
   Помнится, данный вирш вызвал не только неприятие, но и активную ненависть любителей общечеловеческих ценностей, когда оно было опубликовано в дайджесте "Альба тудэй", приложении к глянцевому журналу "Мой замок". Несмотря на декларируемую этими господами толерантность имени хижины дяди Тома, визжали они так, что даже встревоженный вервольф поспешил покинуть здешние края.
   Как говорится в индейском народном эпосе, ворон воину глаз-то и выклюет.

типун

     
      сковав цепями модернизм,
      эгоцентризм в тираж отправил,
      забыв кондовое из правил:
      типун хорош в полуоктаве,
      или же на октаву вниз...
     
      или же вверх - в распыл небес,
      где солнце трепетное бродит,
      дрожит, как сахар, на болоте
      или ж - как сайра в бутерброде,
      или - в кадиле мелкий бес!
     
      от модернизма долог путь
      до реализма, право слово,
      а твой язык печалью скован,
      в печати он опротестован -
      твой удивительный типун...
     
      и не понять кружений строк,
      когда от почты - только марки,
      а от писания - помарки
      и не десяток, целых сто!
  
   - С типуном нужно ухо востро... это вам не какой-нибудь обух царя небесного!
   Кто сказал последнюю фразу, водяной не понял... он уже просыпался...

_ _ _

  
   Национальные проекты герцога Альбы всё время выходили какие-то шумные и бестолковые. То город-призрак, где производят реактивные ступы и драконов для пассажирских перевозок, в трубу вылетит, то наукоград на осколки рассыплется под воздействием давления и стараниями наёмной Думской аристократии из правящей партии "Всеединая Олд-Бания, оцифрованное желание". И говорят, где-то в глубинах фламандских болот появилось с соизволения герцога ООО "Брокерские камлания". Хотя этих беспредельщиков "брокеров" даже из самой Москвы выгнали с позором. А там-то терпят до полного изумления - им и руки поотрубали, а они всё воруют.
  
   Картина "Неизвестная женщина, обожравшаяся пирогов с визигою" считалась - самым удачным вложением средств посредством аукционов со времён падения Вавилонской башни и бешенного взлёта акций издательства "Разговариваю при помощи разговорников". Но даже вырученные полмиллиона гульденов не могли залатать прорехи в кармане государственного бюджета по статье "дань должного любимому народу". Да и разве такую сумму отдашь? По своей-то воле.
  
   Таким образом, за что бы Альба ни брался, всякий раз получалась шаурма на палочке. Но здесь, если начать выпуск ВОЖДей, случай совершенно особенный - при минимальных затратах можно было добиться такого успеха, что ни одному европейскому правителю и не снилось. Стоит только наладить производство аппаратов Россефорпа на конвейере в достаточном количестве: сначала для внутреннего пользования (каждой семье по аппарату), а потом - для экспорта в страны толерантных демократий и политкорректной незалежности.
  
   И затраты, судя по расчётам, невелики, и эффект экономический ожидается большой. Оно и понятно, чистая родниковая вода давно уже сделалась дефицитом на континенте. Да что там - на континенте, во всём мире. Вот Киртеп и рискнул состоянием, вкладывая средства в развитие своего проjекта.
  
   И не осталось состояния. Фильма-клип имеется, опытный образец агрегата для очистки - вот он во всей красе стоит, накрытый грязной занавеской, а средств на внедрение никаких. Государственная поддержка исключена. Сколько Киртеп Альбу не уговаривал, тот не говорил ни "да", ни "нет", ссылаясь на занятость. А потом и вовсе отправил Россефорпа к своему научному консультанту от партии "Всеединая Олд-Бания". Дескать, даст сей господин добро, начнём выпускать "аппарат Киртепа" серийно, а не даст - тут уж, как говорится, никакой тебе государственной поддержки и доверия.
  
   Итак, герцог не захотел брать ответственность, своею монаршею волей не решился одобрить запуск в серию агрегатов по очистке питьевой воды. Но и отказывать впрямую не стал, перепоручая данную щекотливую миссию кому-то другому. Это как раз можно понять - в конце концов, он предпочитал оставаться в глазах подданных демократом и либералом. Только вот зачем отдавать изобретение на растерзание Кимедака Шыдлека, давнего научного оппонента Киртепа? Высших образований у соперника Россефорпа было полтора: одно начатое, второе незаконченное. И звание бакалавра магистральных наук нашло в его лице нужного индивида - индивида с претензией на научную мысль.
  
   И вот теперь этот откровенный самодур и мракобес, не терпящий ничего нового, будет оценивать его, Киртепа, детище - результат нескольких лет самоотверженного труда! Где справедливость, спрашивается?
  
   Россефорп стремительно замедлял шаг, подходя к офисной горнице Шыдлека, заранее просчитывая предстоящую беседу в логике неспешного абсурда.
  
   "- За каким рожном пожаловать изволили, господин Киртеп?
   - Изобретение своё продемонстрировать желаю.
   - Желание желанию - нежелательная помеха!
   - Помеха? Сопротивление?
   - Ещё и какое! Нашла коса на кабель! Вот визгу-то было...
   - Визига - это первое дело, если осетринка хорошо отварена.
   - Я смотрю... а у вас мозгов, как у рыбы - восемь граммов на весь косяк!
   - Косяк? У вас план?
   - Нет, я без плана... и без схемы вижу, что деградация проходит на уровне.
   - На уровне? На уровне чего?
   - На уровне линии горизонта...
   - Хорошо ещё - генотип не тронут.
   - Ваши сведения устарели, ЕГЭ (единая глиссер-экономика) тому порукой".
  
   Всякая чушь в голову лезет. Всё, расслабиться и попытаться доказать очевидное. Главное, чтобы Кимедака согласился посмотреть аппарат в действии. "Если консультант увидит, - решил для себя Киртеп, - то я его обязательно уговорю. И герцог издаст указ о производстве и внедрении". Решил, и жить стало веселее.
  
   Водяной показал охранникам фрагмент носовой наволочки, расшитой вензелями Альбанских монархических династий, служащей "пропуском на Голгофу", и те расступились перед ним, будто веер сложился. И тут открылась дверь в апартаменты Шыдлека, и тот лично выполз неспешно и степенно из своего логова, как тесто из опарницы. Не усидел на месте, решил поёрничать, радушие и благочинность изображая напускной дружеской атрибутикой.
  
   - И что там у тебя за штуковина? - поинтересовался Шыдлек с нескрываемым злорадным торжеством в голосе, как только Киртеп вошёл внутрь, следуя по направлению вытянутой руки главного консультанта герцога Альбы.
   - Аппарат для очистки жидкости... для получения чистой питьевой воды.
   - Из чего?
   - Что - из чего?
   - Из воды, загрязнённой до какой степени?
   - Практически - из песчано-илистой взвеси с неорганической грязью с огромной концентрацией.
   - Хм... Проверять, я думаю, не стоит. Наверняка работает твой агрегат. Только вот один небольшой вопрос - зачем в герцогстве чистая питьевая вода?
   - То есть, как это, зачем? Чтобы люди пили и не травились. Чтобы нация здоровела.
   - Здоровела нация? А много ли в том проку?
   - Проку?
   - Да, именно проку... Проку для нас, для герцога и его семьи.
   - Я для всего государства мыслил. Население поздоровеет, станет дольше жить, сможет больше работать. Чем не польза монаршему семейству?
   - Это как сказать. У нас в Альбании каждый пьёт то, что ему положено. Так сказать, в полном соответствии с традициями, здравым смыслом и генеалогическим древом. И работают те, кому и положено, столько, сколько требуется державе. Причём здесь чистая вода, дорогой мой?
   - Так вы не станете на мою сторону?
   - Разумеется, нет. Вложение государственных средств в сомнительное дело, от которого... собственно говоря, особой пользы не предвидится, это смахивает на злоупотребление.
   - И аппарат в работе смотреть не будете?
   - Нет, отчего же... посмотрю... Как-нибудь позже. Возможно, даже возьму его себе в канцелярию. Для очистки чернил, а то совершенно невыносимо стало писать с этими поставками из Нигории. Одни, понимаешь комочки, а не однородная жидкость. С ума стронуться можно, пока каким-нибудь хутленьким (Кимедака так и сказал - мол, хутленьким) документом не разразишься во славу герцога.
   - Так вы всё с ног на голову готовы поставить, господин Шыдлек! Просто представление света... Цирк зажигает огни святого Эльма!
   - Ха-ха... Ты мне нравишься, парень! Не теряешь присутствия духа. В общем, так - иди себе и занимайся поставками воды в замок герцога. Ты же водяным служишь, не так ли? Да не вздумай шуметь невпопад, а то шума у нас не любят.
   Вот на той неделе, месяц или два назад, у меня под окном одна компания приладилась играть каждый день. Представляешь, сидят себе, в кости на щелбаны режутся. А как время расчёта подходит, принимаются так лупить проигравшего, что даже газовый фонарь на соседнем перекрёстке тускнеет. И что ты думаешь, где они сейчас? Вот и никто не знает. Были люди - была проблема, теперь - ни того, ни другого. Следишь за моей мыслью?
  
   Киртеп рванулся, чтобы схватить идеологического противника за глотку, но усилием воли сумел остановить себя. Нет, подобными экстремистскими действиями определённо ничего не исправить, а навредить себе можно. Но... может быть, ещё не всё потеряно. Может быть. Вот если продать изобретение за границу...
   - И не вздумай связываться с иноземцами! Герцог тебя мигом заточит в дальний замковый уголок, хе-хе... - Россефорпа удивило, что Кимедака будто мысли его читал.
   Из глубин же памяти неожиданно высунулся плакат "Эх, заточу!", и держал его в руках не кто иной, как главный тюремщик герцогства Олд-Бания. Держал и при этом нагло подмигивал Киртепу, как бы намекая, что недолго уже ему осталось украшать вольную волю своим присутствием.
  
   А Шыдлек продолжал говорить, нимало не заботясь о том, как водяной прореагировал на его предыдущее замечание:
   - Не забудь прийти на концерт рок-менестрелей "Второе металлическое пришествие". Ты же получил персональное приглашение, не так ли?
   - А откуда?..
   - Олбани Приштины - город маленький, - усмехнулся Кимедака, а водяному почудилось, будто это сказал двоюродный брат герцога - те же интонации и чуть приподнятый кверху подбородок.
   "Нет-нет, не может быть, наверное, показалось"...

_ _ _

  
   Итак, Кимедака Шыдлек фактически зарубил здоровые начинания водяного на корню. Герцог позволил Киртепу продемонстрировать агрегат по очистке своему близкому окружению, потом направил к научному консультанту, а тот из возможного сторонника превратился в ярого противника. Да ещё и намекнул Россефорпу, чтоб с иностранцами не связывался - догляд, де, за ним будет.
  
   Что ещё? Попытка действовать в частном порядке, не заручившись поддержкой герцога, провалилась - на фильму (новый перспективный способ приманить инвестора) и письма с предложениями к сотрудничеству никто не реагировал. Похоже, всем в герцогстве было плевать, какую именно воду они пьют. Похоже, надежды не оставалось. Никакой? Нет, кое-что всё-таки можно предпринять, но это уже из области метафизики.
  
   За старой паровой мельницей росла небольшая роща, которую называли Лох Рахаим. Здесь обитал известный маг и психотерапевт (по совместительству - колдун герцога), предпочитающий воздействовать на пациентов дистанционно. Ещё там, в лесочке, жил мудрый попугай какаdoyoydo, который выучил всего одну фразу, но она позволяла ему кормиться за счёт сердобольных прохожих от думнодумского большинства. Он кричал всё время:
   - Слава путному хозяину!
   Некоторые прохожие, случайно попавшие в рощу, шарахались, будто услышали самого Сатану. Но большая часть праздно шатающегося народонаселения делала вид, будто уши залиты воском, и потому ничего не происходит.
  
   Но однажды попугай закричал вместо привычной здравицы совсем уж непонятное:
   - Мочи его! Мочилово! В соррртире! В соррртире!
   - Довели попку до мокрухи, нелюди, - констатировал Киртеп, пытаясь разгрызть гранит философского камня, который ему передали в тот день в качестве традиционного подношения холопы из посадских.
  
   Дело происходило неподалёку от общественной уборной, затронуло сознание значительного числа людей, после чего герцог распорядился - запретить отправление личных нужд в пределах Садово-огородного эллипса. К государственным нуждам этот запрет не относился - служащие продолжали мерсикать безо всякого ущерба для дигитальной функции опорно-подпорного аппарата по предъявлении служебного оберега, выдаваемого личным колдуном герцога.
  
   Кстати, о колдуне. Он крайне не любил, когда его так называли, просил обращаться попросту - господин Камуч, великий повелитель мазей, жидкостей и кремов. Впрочем, население герцогства смело игнорировало эту просьбу, полагаясь на общеизвестный альба-авось как на квинтэссенцию мирового разума, сосредоточенную в отдельно взятых головах вольного электората.
  
   Камуч даже не взглянул на аппарат Россефорпа. Он сразу взвился синим дымом над своим рабочим столом и возопил:
   - Ты с ума рехнулся, водяной! Какая тебе может быть поддержка с моей стороны, если ты лишаешь меня куска хлеба! Я же своею аурой воду грязную чистил, людям внушал, что ничего с ними от грязи не случится, мол, всё будет, как у Нюрки после бани. А тут ты со своим аппаратом... Ни-ко-гда! Никогда, слышишь ты, не получишь от меня поддержки на производство своих дьявольских железяк. Подумать только - в наш просвещённый век решил народ фокусами позабавить! И не совестно? Вроде же, вполне разумный мужчина и гражданин.
  
   Россефорп и не ждал особого успеха от посещения колдуна, но что-то его очень встревожило... нет, не в поведении, в словах Камуча. Что же именно? Ага, вот-вот... кто-то недавно тоже поминал некую девицу по имени Нюрка, посетившую баню. Вспомнил! Это же сам герцог Альба... И что? Подумаешь, один другому сказал - они же общаются, - а тому понравилось: вот он и повторил. Но как-то не очень убедительно.
  
   Впору было впасть в отчаянье, в каком частенько оказывались незадачливые изобретатели. Но где-то в глубине души теплилась кое-какая надежда - а что если самому взяться за серийное изготовление агрегатов по очистке воды? Что, если...
   Но здесь понадобятся деньги. И деньги наверняка немалые. А он всё, чем располагал, вбухал в никчёмную рекламу. Никчёмную, как оказалось. Впрочем, тех средств, еле хвативших на полукустарный ролик, едва ли хватило бы на первоначальные пожертвования чиновникам. Но было бы хоть что-то... для разгона. Эх, кабы знать бы... Но не время ещё сдаваться. Стоит подумать, как и где отыскать финансовую подпитку. Честными и легальными способами добиваться желаемого долго, мало того - бесперспективно. А вот если пойти по пути грим-страккера... Киртеп где-то о нём слышал.
  
   Грим-страккер на поверку оказался всего лишь разработчиком процессоров некогда популярной артели "Интель&Джент-Яблоко". Когда его сотоварищи, входящие в Совет Аристократии, обанкротились, Гухель фон Зухель (тот самый страккер) оказался отстранённым от кормушки. Пришлось крутиться и крутить извилины по резьбе заливистых умствований. Но ничего бывшему артельщику в голову не приходило, покуда на глаза не попалась роскошная (формами, а не фигурой) барышня на местном рынке, отданном герцогом на откуп вольным штукатурам-каменщикам. Тётка пыталась нагреть покупателя простым методом обвешивания, но электронное устройство назло ей показывало верную сумму к оплате, несоответствующую её желаниям самки недоразвитого олигарха.
  
   Не давали ей развиться, подобно Властелине Олд-банских чаяний, буквально за руку хватали, как только в той руке оказывался чек на приличную сумму. Вот в таком плачевном виде застал её Гухель, застал, достал и заставил себя полюбить. Полюбить с тою силою неистовой, с которой жительницы селений герцогства прикипают к братьям нашим меньшим, нимало не подозревающим - с этого момента жизнь у них перестанет быть жизнью и превратиться в одно невыносимое блаженство.
  
   Встретив даму своего порядком шунтированного сердца, фон Зухель понял, что именно требуется сделать, чтобы жить, ни в чём себе не отказывая. Разработать профессора... или, там, процессора для электронных весов с дистанционно регулируемым наддувом оказалось самым простым. Гораздо сложнее было найти корпус с логотипом, выполненным государственной тайнописью и скреплённым по углам печатями герцога Альбы. А на то, чтобы купить настоящую лицензию на самоделку пришлось потратить годовую выручку - беспредел герцогского чиновничества становился всё более беспределен в своём неумолимом бесстыдстве. И хотя голытьба, собирающаяся под окнами дворца ДОЖей и ДОМов для отправления не слишком разнообразных нужд, вечно о том надрывало пространство, с места ничего не трогалось. Правда, поговаривают, будто бургомистр славного полустоличного града Питержекта попал в струю, и его слили в дом, раскрашенный охрой, приютивший в свои нелепые стены их эрзац-сайдинга 3-ей категории на берегу реки Пряжки.
  
   Это ли путь Киртепа? Можно ли оправдать афёру высокой целью - осчастливить человечество, одарив его возможностью пить чистую воду? И если даже оправдывает, то, как такое жульничество придумать и провернуть.
  
   Россефорп Киртеп ходил из угла в угол - возбуждённый, будто его укусила собака или какая-нибудь злая муха. И тут в дверь постучали...

_ _ _

  
   Перед Киртепом материализовался Параджанов Хиджаб Параджанохиджабович, известный в народе как "Гюльчатай, покажи наличку". Был он уроженцем города Шаурмакдональдса - столицы княжества Kaukasusface и отличался крутым несговорчивым нравом. Само по себе такое явление не могло означать ничего хорошего, но не в возникшем вдруг контексте.
  
   Собственно говоря, водяному никогда ранее не приходилось общаться с этим господином, но он видел его набранное мозаичным методом лицо на плакате "Защити герцогство, мать, полюби Отечество - производителя!". Видел, потому и узнал.
  
   - Вы, собственно, по какому делу? - осведомился Россефорп, срывая дыхание о густой поток мускусных благовоний, которые перемешивались с тягучим амбре экзотического дорогого парфюма.
   - Важнээ дэла толко бэспредел! - Хиджаб украсил свои слова хищной улыбкой, скорее напоминающей оскал дикого зверя, чем человеческую гримасу.
   - Не понял, вы о чём?
   - А о том, дюша мой, - беру на сэбя производство тваих агрегатов, раз герцог отказного сыграл. Частным парадком, панимаэш? Рэализация тожэ будит. Половина прибыли мине. Другая - твой! Забилис, гаспатин водяной?
   - Вы точно берётесь за... за это дело? - голос Киртепа дрожал. Он уже потерял всякую надежду встретить понимание и потому сейчас не мог думать о финансовой стороне вопроса. - Вам, наверное, нужны чертежи?
   - Слушай, какие чертежи-шмертежи? - Параджанов буквально сиял приторно-сахарной улыбкой, наверное, подсмотренной в каком-либо иллюстрированном сборнике "Альбана Хаус тудэй и надысь". - Ми давно ых имеэм, дарагой! Бызинэс - терпет многа врэмя нилзя!
   - Так вы тот... что был в костюме Арлекина на приёме у герцога?
   - Ха-ха-ха! Ти умный - я знал.
   - А дразнить меня ни к чему!
   - Нэ дразну, просто радуюс, эсли такое счастэ, когда ми нашлы общи изык, панимаэш?
   "И этот, чёрт, непонятно почему, напоминает мне герцога!" Неужели своим поворотом головы - влево и вверх?

_ _ _

  
   С утра Россефор Киртеп находился в приподнятом расположении духа. Сегодня свершится то, к чему он так долго шёл, не щадя ни сил, ни здоровья. А ведь ещё неделю назад сомневался в порядочности Параджанова, полагал, что тот, уехав полгода тому обратно в иноземный Эльсинор, забыл обо всех обещаниях. Но в прошлый quick-энд "Гюльчатай" встретил водяного в герцогском парке и возвестил голосом архангела:
   - Э, слюшай, Киртэп, дарагой, во вторник будит адын симпатишый призэнтацый. Прихади - хозаин станиш. Хиджаб слово дэржит. Адын раз сказал - как семь раз отрэзал палца на втарой рука!
  
   Перед огромным ангаром выстроилась очередь желающих попасть на мероприятие. "Надо же, как изменился наш народ, - подумал Киртеп, - года не прошло с той поры, как моё изобретение никого не интересовало. Никому не нужна была чистая питьевая вода. А теперь! Подумать только - нация взялась за ум. Это же самое настоящее возрождение!"
   Сердце радостно ухало, когда Россефорп проходил мимо охранника, озорно ему козырнувшего, когда тот сверил данные пашпорта со списком приглашённых первой очереди.
  
   Внутри ангара оказался прекрасный чистый цех, в котором за прозрачными перегородками торжественно поблёскивало множество агрегатов; в них Киртеп не без чувства гордости узнавал своё детище. Вот оно, свершилось! Здоровье нации, вынужденной пить низкосортную затхлую воду болот, теперь, можно считать, станет улучшаться. Так случится непременно.
  
   Вокруг цеха нависали трибуны для участников торжества. Они ломились от зевак, дышали, гудели, ухали, посмеивались, В празднично украшенной ложе сидел Хиджаб Параджанохиджабович и приветливо манил Киртепа присесть рядом с собой:
   - Тибя аднаго ждали, дарагой! Давай уже начинаим - люди хатят пробывать.
  
   "Гюльчатай" взмахнул рукой, и тотчас началось всеобщее движение в цехе. Собравшаяся публика - и сидящая в первых рядах элита, и стоящие у них за спиной приглашённые второго ряда - одобрительно гудела, а люди поблизости с агрегатами Киртепа принялись заливать в них экспериментальную (так решил Россефорп) дурно пахнущую жидкость и крутить разного рода клапана и задвижки на блестящих шкурах аппаратов.
   Внезапно распахнулся ранее незаметный серый занавес из берлинского габардина, сливающийся со стеной, и на сцену выбежали танцовщицы нескромного. Зал охнул. Ещё бы - перед ними были не какие-то свиристёлки из стриптиз-шоу "Дай мне, дай!", а самые настоящие победительницы проjекта "Топ-модели на топ-панели". По залу побежали дрожащие волны похоти и вожделения. "Эко, вот же народ разошёлся!" - подумал Киртеп, стыдливо прикрывая нежданную эрекцию складным зонтом.
  
   Время пролетело незаметно, потому падение берлинского занавеса показалось чем-то из ряда вон, каким-то моветоном. Обнажённые по самые паслёновые танцовщицы растворились в складках настенной ткани, а по рядам гостей пошли люди с подносами.
   - Несут! Несут! - пронеслось над зрительным залом.
   Ноздри Россефорпа Киртепа ощутили странный запах... Здесь явно не вода. Что же тогда? Неужели?
   - Уважаемый Хиджаб Параджанохиджабович, здесь происходит неслыханное! Как вы посмели использовать моё изобретение в... своих... в скотских целях?!
   - Э, дарагой, нэ нада так громка! Всо харашо...
   - Как это - хорошо, если вместо чистейшей воды на моих аппаратах получают...
   - ...атличный алкагол, вах! Чиго нэ нравица, брат Киртэп? Твой апарат - скаска: нычиго нэ нада - ни сахар, ни дрожи, адын вада гразный - палючим атличны алкагол. Дэнэг многа будит, чэм плоха?
   - Не-е-е-т! Сволочи! Как вы смели?! Вы заменили мой фильтр! Я же хотел принести пользу человечеству! Не-на-ви-жу!
   - Нэ сами замэнили, нэ сами. Нам адын добрый учёный памог. Умний чшеловек, сразу понал, какой полза будит. У гэрцог пэрвый савэтник будит.
  
   Россефорп бросился вниз, туда, где творилось самое безнравственное из виденных им когда-либо действий, пытаясь остановить ставший ненавистным процесс абсолютной очистки... нет, не воды, а самогона. Но водяного остановили и вернули в ложу для почётных гостей. А там... там на его месте уже сидел Кимедака Шыдлека и весело улыбался. Даже не так, не улыбался, а нагло хохотал Киртепу в лицо:
   - Что, съел, водяной? Я же говорил, что все твои фантазии никому не нужны. Народу хочется веселья, а вовсе не чистой воды!
   - Слушай, гад, мне придётся идти к герцогу. Я всем пожертвую, чтоб попасть к нему; объясню Альбе, какой из тебя советник!
   - Бедный-бедный Киртеп! Ты так ничего и не понял. Нет никакого герцога Альбы, которого ты знал. Нет и его кузена...
   - А куда же они девались? Я же их сам недавно видел.
   - Наивный, перед тобой были всего только андроиды.
   - Андроиды?
   - Ну да, андроиды - очень похожие на живых людей куклы. А сам герцог со всей своей семьёй переехал на Бали.
   - Зачем?
   - Он передал все свои полномочия мировому правительству, действия и намерения которого мне точно неизвестны. Но одно понимаю определённо - население герцогства ему не нужно, потому территория зачищается, но делается это вполне гуманно - генно-модифицированные продукты, алкоголь, праздники с излишествами...
   - Это же предательство! Как ты мог?! Знать и молчать...
   - Всё равно никто не поверит. Народу удобней жрать, пить, совокупляться с гулящими девками и малохольными педиками, чем слышать правду о своей участи скота, которого готовят на заклание.
   - Я убью тебя, сволочь!
   - Это вряд ли. ОНИ не допустят.
   - ОНИ - кто они? Те, кто тебя нанял?
   - Меня нельзя нанять, я просто выполняю заданную программу.
   У Россефорпа перед глазами поплыли круги, и он бросился на рабочую площадку, желая остановить ужасающий процесс.
  
   - Здесь должна быть на выходе чистейшая жидкость! - пытался вразумить Киртеп бригаду операторов у ближайшего аппарата, созданного по его чертежам.
   - А у нас, сами посмотрите - чистейшая, будто слеза.
   - Но это ведь не вода!
   - Конечно! Зачем нам нужна вода, её в округе столько, что хоть - запейся.
   - Но она же загрязнённая.
   - Правильно, а наш напиток - нет.
   - Но его нельзя употреблять вместо воды!
   - Не знаю, мы уже два месяца употребляем - никто не умер, и с желудками всё в норме. Значит, можно.
   - Два месяца?! Ах, вот как! Все знали уже давно, чем всё кончится?!
   Россефорп рванулся к трибуне, где Хиджаб Параджанохиджабович и Камидака Шылдек поднимали очередной тост за успех своего предприятия. Или просто делали вид, что поднимают, ибо андроидам, наверное, вовсе ни к чему повторять все поступки, свойственные людям. Они воспроизводят лишь то, что предусмотрено программой функционирования: характерные движения, речевые обороты, несмотря на специально внедрённый акцент, а главное - стремление к главной цели с использованием легальных путей во избежание разоблачения.
   При виде сей горькой парочки отчего-то вспомнилась старинная Альбанская шутка: "чин-чин - два китайца чокаются". Надо же, какие глупости в голову лезут! Ну, уж нет, господа, если вы пытаетесь внушить мне что-то, то этот номер у вас не пройдёт. Накося, выкуси!
  
   - Вы меня обманули! Будьте прокляты! - Водяной, честно говоря, не знал, что ему делать, голова была забита какой-то ерундой, напоминающей влажную вату - мысли тонут в её гигроскопичной тяжести. Он не знал... но потом решился - решил уничтожить ряженых в людей кукол на глазах у всех. И тогда ему поверят, услышат, поймут; тогда объединятся, и в герцогстве может что-то измениться. Главное - начать, показать пример... Под руку попался обрезок трубы. Что ж, тогда - держи, антихрист, кадилом по киоту!
  
   Но не успел... Подоспевшие телохранители схватили Киртепа под руки, обезоружили и потащили поближе к выходу.
  
   Водяной сделал вид, что смирился и брёл, понурив голову. Вслед ему неслись насмешки и оскорбления, летели стаканы-непроливайки, невесть откуда взявшиеся тухлые яйца и томаты - всё, как и полагается по законам жанра. Россефорп практически никак не реагировал. Охранники, видя безволие "объекта", потеряли бдительность и ослабили хватку. И тут Киртеп совершил поступок, которого от него никто совсем не ждал: он вырвался из рук здоровенных парней и побежал вдоль рядов зрителей, уже порядочно насосавшихся чистогана из его аппарата, размноженного по воле Хиджаба Параджанохиджабовича. Киртеп кричал, требовал, умолял. Над ним смеялись. И тогда Россефорп выхватил рупор из рук администратора праздника и обратился к эзотерическому началу собравшихся здесь людей.
  
   - ...и наступит над нашими провинциями Перваргеддон! И прийдет сатано... и напьётся пьяно, и возопит: "Не ждали, сволочи! А я ведь тоже человек, и ничто человеческое мне..." Эх, Гиппократа на вас нету, которому я клялся после ординатуры! - пафос в словах Россефорпа сиял невидимыми флюидами справедливого гнева.
  
   Но Киртепа никто не слушал. Каждый из присутствующих занимался своим делом: кто-то подтаскивал очередную бадью с "брагой", кто-то заливал первичный продукт в аппарат, придуманный водяным герцога, кто-то регулировал температурный режим, а самые опытные, кого называли технологами-фёстерами (производная от слова "первач" на олдбанском языке), управляли процессом выгонки конечного продукта небывало чистого качества.
  
   В углу разливочного цеха валялся свёрнутый в трубочку грязный (со следами подошв) плакат "Передовому герцогству - чистую питьевую воду!" Идеология Кимедака Шыдлека (а скорее всего - некоего мирового правительства) торжествовала - зачем державе чистое питьё, если в ней, державе, не останется трезвых?! А выпившему - какая разница, чем запивать идеальный самогон, правда?
   "В нашем государстве всегда так, - подумал Киртеп, осознавая, что ничего уже не изменить. - Любое изобретение служит не благоденствию и процветанию всех, а наживе тех, кто оказался более изворотливым и наглым при прочих равных... И если бы только это!"

_ _ _

  
   Между тем, в герцогстве Олд-Бания наступали лучшие времена. Теперь здесь и нищие могли почувствовать себя нуворишами... пока работали агрегаты Россефорпа Киртепа. А они не просто работали, они множились и развивались. Несмотря на то, что сам Россефорп отошёл от дел и, как поговаривают, тронулся умом, народные умельцы не давали процессу увянуть. Сначала появились контрафактные самогонные аппараты. А потом АКМ-ы - агрегаты Киртепа модернизированные, позволяющие увеличить импорт фреш-спирта в десятки раз.
  
   Регулярное и повсеместное употребление первач-продукта населением сделало отмену крепостного права в герцогстве практически безболезненным, а следом за этим были отменены и все другие права граждан, приблизив всеобщие демократические веянья и преференции на расстояние протянутых ног.
  
   В центре Олбани Приштины очень скоро поставили грандиозный памятник Россефорпу работы Рабатели Зуце, который благодарные жители теперь ежедневно украшают цветами, цветными рюмками и фужерами, а вороны и галки - свежим гуано. Надпись на пятиметровом пьедестале гласит: "Тому, кто очистил нашу жизнь". Скромно и со вкусом.
  
   Через некоторое время сквер возле монумента превратился в место паломничества "френдов Киртепа" со всего мира. Цивилизация влетала в очередной виток спирали мироздания, в котором уже вызревала новая разновидность людей - homo ethanolus с ярко выраженным бугром в виде огромного плода авокадо на правом боку и прекрасно-алым носом на фоне чудесного землистого лица.
  
  
   1 - дробь "четыре нуля" - дробь диаметром 5 мм;
  

Сборники рассказов

История, преломленная призмой воображения

УЗНИК ПАЗЕВАЛЬКА

  
   Тени почти забытых детских страхов прячутся в набухших влагой кустах. Здесь не слышна канонада - Померания далеко от Западного фронта. Вечер, сумрак, серость. И только замёрзшие руки Эдмунда Фостера отливают мертвенной белизной. Он нервно разминает непослушными пальцами дрянную австрийскую сигарету "Regie", глядя в сумеречное окно военного госпиталя. А за ним...
  
   Во дворе фельдфебель Штилике строил недавно прибывших бойцов в одну неровную шеренгу. Этих парней подозревали в намерении дезертировать. Но фельдфебель умел выбивать дурь из голов солдат, надумавших отсидеться в тылу, прикидываясь контуженными, отравленными, потерявшими адекватное восприятие мира.
  
   И то сказать - кайзеру ни к чему кормить огромную армию трусов, предпочитающих бежать с поля брани в первом же бою и оказаться потом в психушке, вместо того чтобы лицом к лицу встретить противника на передовой. Для того и служит система специальных госпиталей рейха, чтобы заставить бойца понять: нет ничего ужасней, чем жить в условиях, близких к строгому тюремному режиму. Лучше уж погибнуть от пули, штыка или газовой атаки неприятеля, чем терпеть бесконечные унижения со стороны мордоворотов-санитаров и боль от лечебных процедур, похожих скорее на средневековые пытки, чем на прогрессивное достижение клинической психиатрии.
  
   Больше недели активной терапии с милитаристским уклоном почти никто не выдерживал: трусы, паникёры и отъявленные парии просились на фронт, целуя сапоги фельдфебелю Штилике. А те, которые оставались... с них и спрос невеликий. Эти и в самом деле оказывались психами.
  
   Современная немецкая медицина исходила из того, что глухота, слепота, паралич - вовсе не следствия нервной болезни, а моральная слабость. Если пациент возбужден и излишне эмоционален, то это истерия; подавлен и инертен - неврастения. Психически больных в империи запирали в сумасшедшие дома, которые мало походили на больницы. Лечить и не пытались. На психиатров смотрели как на тюремщиков.
  
   Особенностями военного времени было то, что тыловые госпитали стали делиться на две категории: для раненых, получивших физическое увечье, и для тех, кто, потеряв боевой дух, поддался панике, покинул позиции, ссылаясь на контузию, отравление газами. К числу последних заведений как раз и относился военный госпиталь в Пазевальке.
  
   Эдмунд Фостер служил здесь психиатром не больше года, но повидал такое, что не каждому практикующему врачу удаётся встретить за всю его карьеру. Сначала было жутковато смотреть на людей, заглянувших в лицо смерти и потерявших человеческий облик. Фостер даже испытывал к ним жалость, а не презрение, как рекомендовал главный врач госпиталя лично и кайзер Вильгельм посредством секретных циркуляров. Вскоре сострадание притупилось, исчезло; так часто происходит в предписываемых государственной машиной условиях узаконенной жестокости.
  
   Старший военный фельдшер капрал Краузе заглянул в ординаторскую. Его землистое одутловатое от частого употребления шнапса лицо выражало невнятно выписанное служебное рвение и жуткое желание "напугать печень" чем-нибудь крепким.
   - Герр Фостер, с фронта прибыли новые... э-э-... больные. С виду, все с диагнозом...
   - С чем, с чем?
   - С диагнозом... Ну, не в себе, то есть. Буйных много, а иные, наоборот, ни на что не реагируют... Вот я и говорю, диагноз у них. Разрешите идти - помочь фельдфебелю?
   - Идите, Краузе! Идите... Я скоро к вам присоединюсь, - сказал доктор вслух, параллельно выстроив в голове некую печальную конструкцию: "И это старший фельдшер, чёрт! С кем приходится иметь дело... А нормальных, грамотных и с опытом, взять негде - империя работает на износ, мобилизация, чтоб ей пусто! Всех, кто что-то знает и умеет, в полевые госпиталя направляют, а нам - кого попало шлют. Впрочем, хоть таких..."
  
   Сегодня Фостер дежурил. В его задачу входили приём и регистрация бедолаг, над которыми как раз сейчас весьма затейливо глумился фельдфебель Штилике.
   Ещё пару затяжек. Что ж, пора...
   Эдмунд погасил сигарету в пепельнице из морской раковины и хотел уже идти в приёмный покой, когда потолок в углу ординаторской замутился сероватым кисельным сгустком, и в образовавшейся капле (размером с изрядное трюмо) стали отчётливо видны две фигуры людей в белых халатах. Кто они? В Пазевальке таких раньше не было. Инспекция? Но что это за странное образование, похожее на огромную перевёрнутую колбу, повисшее под перекрытием, и как оно вдруг здесь оказалось?
   Эдмунд не сразу сообразил, но когда понял, что люди в белом буквально висят в воздухе, покрылся холодным потом, непроизвольно себя диагностируя. "Будто висельники... или ангелы...", - мысль казалась какой-то отстранённой, словно существовала отдельно от психиатра.
   - Доктор Фостер? - спросил один из незнакомцев на очень правильном немецком, на каком обычно изъясняются иностранные студенты-лингвисты. - Мы не ошиблись?
   - Да, герр?..
   - Зовите меня Зигмундом. У нас к вам несколько необычное предложение. Начну с того, что мы из будущего. Вас это не шокирует?
   - Не понимаю... герр Зигмунд...
   - Хорошо, тогда слушайте и постарайтесь просто уловить общий смысл. Осознание придёт потом. И не пытайтесь потрогать кого-то из нас руками - перед вами гологра... в общем, объёмное изображение.
   - Так сказать, трёхмерная модель в четырёхмерной точке пространственно-временного континуума, хех... - вступил в разговор второй незнакомец.
   - Вы кто? - Фостер говорил машинально, нанизывая простые слова на нить примитивной фразы. Казалось, чувство адекватного восприятия мира навсегда оставило его.
   - Успокойтесь, доктор. Как я уже сказал, мы с коллегой - учёные из не очень далёкого будущего, - снова говорил Зигмунд. - Хотим рассказать вам кое-что и обратиться за помощью.
   - Ко мне? - Эдмунд пытался прийти в себя, однако нервная дрожь колотила его, будто он попал в беду и не знал выхода из сложившейся ситуации. Но внезапно помогла память, привнося спокойствие картинами прошлого. Вспомнились студенческие годы на медицинском факультете Гейдельбергского университета, когда из рук в руки студентов переходила книга с фантастической историей одного чудаковатого англичанина. "Машина времени" - кажется, именно так она называлась.
   Фостер овладел собой и спросил уже более твёрдо:
   - Почему? Почему вы обратились именно ко мне?
   - Сейчас объясню, по какой причине, ибо в этом вся соль проблемы. Среди вновь прибывших с фронта паникёров сегодня должен оказаться один ефрейтор. Его имя Адольф Шиклгрубер; служил посыльным при штабе 16-го Баварского резервного полка.
   - Служил?
   - Именно - служил. Больше не будет, поскольку через три недели война закончится. Видите, нам даже это известно.
   - Аналитику предположить несложно...
   - Мы не предполагаем, нам известно совершенно точно. Капитуляцию немецкое командование подпишет 11 ноября. В начале шестого утра, неподалёку от Парижа - в Компьенском лесу.
   - Допустим. А что вам всё-таки нужно от рядового психиатра?
   - Ничего особенного. Необходимо, чтобы вы не брались за лечение Шиклгрубера.
   - С чего бы это? Я врач, если в моих силах помочь пациенту...
   - Знаем-знаем, клятва Гиппократа, медицинский долг. Но вполне возможно отказаться, сославшись на безнадёжную запущенность болезни... или вовсе ничего не объясняя. Сие, как мы знаем, в вашей компетенции.
   - А что за болезнь, разрешите полюбопыт...
   - Тут именно ваш случай. Ефрейтор ослеп. Он думает, что это результат воздействия иприта. Но весь фокус в том, что газовая атака англичан его не коснулась, глаза совершенно здоровы, а потеря зрения - результат психического расстройства, вызванного самовнушением. Усугубляет дело конъюнктивит, вызванный тем, что Адольф постоянно трёт глаза грязными руками. Именно по этой причине его и заподозрили в склонности к дезертирству, а потом направили в ваш госпиталь. Ничего удивительного в таком решении - окулисты говорят, что зрение в порядке, а пациент утверждает, будто ничего не видит, требует лечения, чтобы скорее вернуться в часть.
   - Интересный случай. И отчего, скажите, я не должен пользовать названного больного?
   - А оттого, герр Фостер, что ваше успешное лечение приведёт к крайне негативным последствиям.
   - Надеюсь, не для пациента, если успешное, хех... - нервно хохотнул психиатр.
   - Зря смеётесь. Последствия будут негативными в масштабах всего человечества. А для вас лично - смертельными. После прихода к власти вашего возможного пациента в 1933-ем от вас избавятся как от свидетеля...
   - Свидетеля чего? И как это вдруг ефрейтор придёт к власти? Чудеса какие-то...
   - Всё очень просто, герр доктор. Вы сами всё и спровоцируете.
   - Каким образом?
   - Поняв, что слепота ефрейтора психического свойства, вы решите его вылечить методом гипнотического воздействия.
   - Хм, да, я уже давно практикую гипноз в качестве раскрепощения нервных центров...
   - Потрудитесь не перебивать, - тот, кто представился Зигмундом, начал проявлять признаки нетерпеливого раздражения, какие обычно свойственны молодым аспирантам, зарабатывающим себе на жизнь преподаванием на младших курсах. - Вы задали вопрос, я на него отвечаю. Так вот, при выводе пациента из депрессивного состояния вами будет проведено несколько сеансов гипнотического внушения, на которых вы убедите Адольфа Шиклгрубера, что он избранный сверхчеловек, который может излечить сам себя одним только усилием воли. Пациент в результате прозреет и сочтёт себя богоизбранным... Сами того не подозревая, вы, доктор, разбудите в обычном не очень честолюбивом человеке такие духовные силы, такую уверенность в себе, что за ним пойдут миллионы.
   - Куда?
   - На завоевание планеты.
   - И как же всё закончится... если я всё-таки возьмусь за лечение?
   - Ваш пациент не сумеет достичь мирового господства, его армию разобьют союзники - нынешняя Антанта, - но главным образом, к разгрому приложит руку Россия. Однако эта борьба будет стоить человечеству десятки миллионов жизней. И все ужасы мировой войны, которая идёт сейчас, покажутся детским лепетом перед её, войны, продолжением, войны, которая начнётся всего через пару десятков лет. Мы бы хотели...
   - А кого вы представляете?
   - Одну организацию. Вам её название ничего не скажет...
   - И всё же?
   - "Мемориальный союз Холокоста".
   - Странно, о каких огненных жертвах речь?
   - О геноциде целого народа...
   - Вы хотите сказать, что мой пациент... мой возможный пациент захочет уничтожить какой-то конкретный народ?
   - Да, и не один. Большая часть его планов может осуществиться, именно поэтому мы и обратились к вам, чтобы избежать многочисленных жертв...
   - С моей помощью? Избежать жертв с помощью моих действий?
   - Скорее, с помощью вашего бездействия.
   - Слишком всё это напоминает...
   - Бред? У вас ещё будет время, чтобы проверить всё, что мы говорили. Не оказалось бы только поздно, не пришлось бы пожалеть! Решайтесь, герр Фостер.
   Видение в углу ординаторской потеряло резкость очертаний, заклубилось неясною дымкой, а потом и вовсе исчезло.
  
   Эдмунд ещё долго находился бы в полной прострации, но голос старшего военного фельдшера вырвал его из этого состояния:
   - Доктор Фостер, где вы?! Пора заняться регистрацией новых больных. Здесь есть несколько любопытных экземпляров, которые должны вас заинтересовать. Вас и вашу диссертацию...
   - Фельдшер Краузе, вы же медик. Образованный человек. Отчего тогда несёте подобные глупости?
   - Виноват, герр Фостер!
   "Боже, как он великолепно безграмотен", - подумал Эдмунд без особых эмоций - уже притерпелся к манере фельдшера неверно строить фразы - и пошёл в приёмный покой.
  
   Врач Эдмунд Фостер в очередной раз внимательно изучал дела солдат, прибывших в госпиталь с Западного фронта три недели назад. А Западного фронта уже не было. Впрочем, как не было и фронта Восточного. Сегодня, 11 ноября 1918-го завершилась первая мировая война. Немецкая делегация в 5:12 утра по Гринвичу в железнодорожном вагоне маршала Фоша в Компьенском лесу подписала условия капитуляции. Так что же получается, господа и дамы? Эти странные люди-видения в каплевидном коконе оказались правы в мелочах... стало быть, верно и всё другое, что касается ефрейтора Шиклгрубера.
  
   Как там его можно вылечить? При помощи гипноза, внушив больному, что он избран Богом, потому - избавиться от слепоты для него дело пустяковое. И побочный эффект - желание стать вторым мессией и своею волей вершить, казалось бы, невозможное - владеть умами народов, возвеличив одну великую титульную нацию? Хм... интересно... Но если учесть, что самому потом придётся пасть жертвой своего пациента... Стоит ли сомнительная известность насильственной смерти, не слишком ли дорогая цена? А если всё повернуть иначе? И пациент гипервнушаем, как нельзя кстати. В этом доктор успел уже убедиться.
  
   Над Потсдам-плац Берлина перетяжки юбилейных плакатов пузырились от лёгкого весеннего ветра, наполняющего сердца и души населения благоговейным экстазом. Двадцатипятилетие Третьего рейха праздновали с особой помпой. Накануне Великого Шествия Нации гордые янки капитулировали после семи лет локальных партизанских войн. Выдохлись. Признали Фюрера и великих ариев, отказавшись от звания титульной нации на отдельно взятом континенте.
   - Смотрите, смотрите - сам Эдмунд Фостер - величайший теоретик славяно-арийских отношений.
   - Вы ошиблись. Это не он. У рейхсканцлера неважно со здоровьем - простудился во время поездки по Сибири.
   - Ну, как же! Вот - на трибуне! Сам! Хайль Фостер! Фюрер с нами!
  
   Союз Советско-арийских социалистических республик Третьего рейха встречал новую пятилетку ударным трудом добровольцев из коммунистического союза Фостерюгенд.
   А в небольшом Померанском городке Пазевальк в камере-одиночке доживал свои дни Адольф Шиклгрубер, известный лет десять назад как Первый фюрер Третьего рейха Адольф Гитлер. Теперь о нём начали забывать. И в самом деле, какой толк от полностью ослепшего истеричного старика! Что ж, фюрер сделал своё дело, фюрера можно отправлять на почётную политическую пенсию. Главное, чтобы психиатр попался хороший. Тогда - никаких непредсказуемых действий. Всё идёт по плану!
  
   - Видишь, Зиг, я же говорил, что с этим доктором ничего не получится. Ещё одна ветвь развития пошла бесу под хвост. Придётся её прижигать на корню!
   - Да, вечно так! Учишь-учишь людей добру, а они... Эх!
   - Не сдать нам, похоже, курсач по вариативности истории. Попробовать разве что через Гинденбурга, хотя старик может напугаться до смерти.
   - Шансов немного, но Рёма1 и Штрассера2 предупреждали, а в итоге: вместо фюрера Адольфа - фюрер Эрнст. Убеждали и Клару Пёльцль3 избавиться от ребёнка, прости Господи. И ведь убедили...
   - А толку? Она нас обманула... О, эти дочери Евы! Теперь мастер Гавриил представления Ректору не станет волеизъявлять.
   - Нет, не переведут нас в первую триаду4, а я уже и новые крылья приготовил.
  
   Ректор улыбался, наблюдая за вознёй ангелов - выпускников второй триады всевидящим оком. Ничего-ничего, пусть экспериментируют. Впереди у них Вечность.
  
   Потом был свет. Резкий, прямо в глаза - будто хором прожекторов пытались вскипятить воспалённый мозг. И два силуэта в белом - не то халаты на чьих-то плечах, не то ангелы. Неужели умер?
   - Чёрт, Зигфрид! Он - кажется, живой. Что будем делать?
   - У тебя какой приказ, Краузе?
   - Закопать труп подальше от больницы. Подальше и поглубже... Но он ещё дышит...
   - Тебе разве велели рассуждать?
   - А как это... живого закапывать?
   - Тогда добей его!
   - Зиг, я не могу, ты-ы-ы... знаешь.
   - Наградил же Всевышний помощничком, шайзе! - ругнулся труппфюрер5 Зигфрид Штилике и принялся прикручивать штык к винтовке "маузер" - новейшему изобретению Людвига Формгримлера.
   Первый удар был нанесён неудачно - штык пошёл по касательной - чуть наискось, задел ребро, и, скользнув по ноге, надрезал связки голеностопа. Боль ослепила вспышкой, будто молния (успел подумать: "Какая нелепая метафора!")... потом всё исчезло.
  
   - Так вы берёте сценарий?
   - Да, миссис...
   - Мисс, мисс Ройфа.
   - Мисс Ройфа, мы покупаем сценарий и право на экранизацию. Но мы хотим знать, кто его автор. Не станет ли потом этот человек предъявлять свои права?
   - Не волнуйтесь, речь идёт об одном русском инженере, который оказался в Аргентине после войны. Последствия плена, нежелание вернуться на родину. Именно он поручил мне заключить договор, снабдив полномочиями. Вот доверенность, нотариус вам должен быть известен...
  
   - Они взяли, дорогая? Они взяли?
   - Да, мой фюрер. У этих гринго нет ничего святого. Они готовы купить историю человеческих страданий. Ради прибыли ни родную мать, ни близнецов не пожалеют.
  
   Хелена Берта Амалия6, в свои далеко не юные годы была всё такой же роковой женщиной, какой её знали в далёком 36-ом Олимпийском году.
   "Как всё-таки он стал похож на того, чью жизнь прожил. Даже без парика и грима похож, - подумала Хелен. - Фюрер, тот самый, первый, заигрался в двойников, испугавшись участи приговорённого им Эрнста Рема. Но переиграть психиатра на его поле даже неординарным личностям не под силу. А бороться против первого врача Третьего рейха - и вовсе гиблое дело. Вот и лежит теперь где-нибудь в подвалах НКВД... Или МГБ, как там его теперь называют? Лежит и сам себя изображает, сам себе же двойником являясь".
   - Милая, - прервал её размышления бывший фюрер, впрочем, нет - не бывший. Фюрер до тех пор не бывший, пока жив, - милая, сколько они нам перечислят?
   - Триста тысяч... за всё... Неплохой куш, не так ли?
   - Это твои деньги теперь, Хелен! Я уже слишком стар...
   - Мой фюрер, вы ещё хоть куда!
   - Знаешь, очень трудно жить в состоянии накрахмаленного воротничка...
   - Что вы имеете в виду?
   - Трудно всё время делать стойку, когда хочется разом покончить счёты с существованием.
   - Не малодушничайте, Эдмунд, вы не заслужили такого финала.
   - Мне страшно, Лени. Я всюду вижу ангелов, этих чёртовых ангелов, больше похожих на солдат рейха! Я прожил чужую жизнь, спасая свою. Теперь пришло время ответить.
   - Не печальтесь, мой фюрер, всё образуется! У вас просто плохое настроение сегодня... Поспите, а я пойду к себе.
  
   Человек встал со стула и направился к выходу. Изображать Лени Рифеншталь было совсем не так трудно, как это могло представиться со стороны. Больной оказался настолько легко внушаемым, что прикинуться женщиной не составило труда.
   Но пациент-то каков - придумал целую историю с Адольфом Шикльгрубером - рейхсканцлером Германии, его придворной дамой-режиссёром и ангелами, пытающимися предотвратить... да-да, Вторую Мировую войну. И отчего бы ей случиться этой войне, когда никто... Большевиков удавили ещё в зародыше. Теперь только немного бурские сепаратисты беспокоят свободный мир, да автократические державы бассейна Тихого Океана. Но и им скоро придёт конец...
  
   - Доктор! Герр Фостер, проснитесь!
   - Что - привезли новых пациентов с фронта, Штилике?
   - Я не Штилике, Эдмунд. Я Зигфрид Краузе, ваш лечащий врач. Забыли? И не мудрено - чёртова инфлюэнца! У неё такие странные осложнения этой осенью. Не успел приехать домой, как мне сообщили, что вы пришли в себя... и я сразу - в клинику, незамедлительно. Рассказывайте, что вам привиделось? Вы так много и бессвязно говорили, находясь в критическом состоянии. Умираю от любопытства - что-то хотя бы осталось в памяти?
   - Да, доктор! Двух ангелов... в белых халатах запомнил. Они мне пытались что-то внушить. Постойте, что же именно? Ах, вот - мне следует отказаться от лечения какого-то ефрейтора...
   - Но вы же не врач, Адди!
   - Кто я?
   - Адольф Фостер, разумеется... Кинооператор. Вы свалились прямо на съёмках фильма о Третьем рейхе.
  
   На экране затемнение, побежали титры.
   - И это ваш сценарий, Лени?
   - Да, мой фюрер.
   - И почему так всё запутано?
   - Один мой знакомый психиатр... из клиники в Пазевальке говорил, что человеческое подсознание настолько тёмная нематериальная субстанция, что лучше даже не пытаться её понять. А ещё он называл подсознание хранилищем атласа путей господних, которые, как известно, неисповедимы.
   - Ха, я даже знаю его имя. Он также утверждал, что человеческий разум - узник собственного представления о мироустройстве, моя нежная фрау...
   - Фройляйн, Эдмунд. Только - фройляйн...
   - Разумеется, Лени. Разумеется, - протянул человек, очень напоминающий известного диктатора, если бы тот дожил до преклонных лет. - С тех пор, как набитый дерьмом мешок - Петер Якоб, ваш муженёк, бросил вас гнить в американской тюрьме... Он всегда мне не нравился, этот выскочка - не то лётчик, не то альпийский стрелок.
   - Ах, мой фюрер, я тогда была ещё очень молода...
   - Вечно молода, Лени! Что ж, я вполне доволен фильмом. Вы, Лени, верно сделали, что настояли на соавторстве с Бергманом7. Северяне знают толк в психологии.
   - Мне приятно, что всё удалось. Скажите, а как там с разрешением?
   - Король не возражает, можете готовить экспедицию в Нубию. Не передумали, Лени, это же пустыня? Вы, видно, не представляете, с чем столкнётесь.
   - Решение принято. Меня лишили права на профессию практически везде. Думаю, в Африку они не доберутся, эти святоши, с чьего молчаливого согласия всё пошло так, как пошло... и пролились реки крови. Теперь они судят всех - и правых, и виноватых, будто сами не провоцировали... Всё, Эдмунд, больше ни слова о прошлом. Отныне у меня опять появился смысл в жизни8.
   - Завтра я подготовлю всю разрешительную документацию. А сейчас мне и в самом деле пора отдохнуть.
  
   Пожилой человек, европейской наружности, по иронии судьбы очень напоминающий бывшего рейхсканцлера фашистской Германии, тайный советник короля Египта и Судана Фарука9, направился к выходу, припадая на правую ногу, которую повредил при игре в гольф. Связки ныли не только к дождю (в Судане подобная роскошь радовала крайне редко), но при всяком изменении атмосферного давления. Чёртовы слуги Фарука - шайзе! - даже не удосужились убрать за собой грабли, когда закончили приводить в порядок площадку. Вернуть бы молодость, тогда бы зажило всё, будто на собаке...
  
   Поздним осенним вечером 1918-го года капрал Краузе вывез скончавшегося накануне от кровоизлияния в мозг пациента Эдвина Фортеса, рядового похоронной команды 16-го Баварского резервного полка, из покойницкой на малоприметное кладбище в стороне от дорог. Две недели назад этого пациента доставили вместе с ефрейтором Шикльгрубером в Пазевальк после того, как обоим удалось пережить газовую атаку англичан. По дороге в госпиталь Эдвин вёл себя крайне агрессивно: кидался на санитаров сопровождения и на своего собрата по несчастью, утверждая, что тот развяжет новую мировую войну, ещё кровавей прежней. Словно бы во власти простого штабного посыльного, к тому же - страдающего психическим расстройством, были возможности и средства, доступные лишь сильным мира сего.
  
   В клинике рядового немедленно изолировали в отдельном боксе, чтобы не тревожил контингент потенциальных дезертиров и неврастеников. Очень скоро оказалось, что Эдвин простужен, давали себя знать ночёвки на холодной осенней земле. Вдобавок начала нарывать плохо залеченная штыковая рана на правой ноге. Боец впал в беспамятство ещё в дороге и несколько дней не приходил в сознание. И только всё время бредил, поминая никому неизвестных: Гитлера, некую Хелену Рифеншталь, её мужа Петера Якоба - капитана горнострелковых войск и, как ни странно, доктора клиники Эдмунда Фостера, называя последнего вождём нации. Откуда Фортес знал имя врача, если никогда его раньше не видел да и слышать о нём не мог, осталось загадкой.
  
   Дальнейшее обследование показало, что у рядового крупозное воспаление лёгких, так что изоляция в тёплом боксе оказалась как нельзя кстати. Госпиталь Пазевалька занимался психическими заболеваниями, специалистов по общей терапии здесь не было, да и лекарств тоже. Потому-то пациента лечили исключительно аспирином. Доктор Фостер предполагал отправить недужного в обычный госпиталь, но оттуда ему ответили, что это совершенно исключено: всё заполнено ранеными, а больным гражданскими болезнями места нет.
  
   Капрал Краузе методично копал могилу. Фельдфебель Штилике стоял рядом и насвистывал что-то из Моцарта. Спешил побыстрей покончить с неприятным заданием, но не помогал, чтобы не создавать прецедента. Он распорол шов на мешке, заменяющем гроб, посмотрел в лицо умершего, осветив его фонарём... Чёрт, как же этот парень похож на их доктора Фостера. Будто братья-близнецы, бывает же такое!
  
   Аккуратно прикрыв солдата брезентом, капрал сбросил его с тележки и волоком дотащил до ямы. Столкнул вниз. Труп неловко повернулся, словно хотел присесть. Пришлось даже вставать на колени и шерудить внизу подвернувшейся под руку штакетиной.
  
   - Чёрт, Зигмунд! Он - кажется, живой. Что будем делать?
   - У тебя какой приказ, Краузе?
   - Закопать покойника на кладбище, подальше от больницы.
   - Подальше и поглубже, так?
   - Так, господин труппенфюрер... ой, фельдфебель!
   - Тебе разве приказывали рассуждать?
   - А как вдруг... это... живого закапывать?
   - Тогда добей его!
   - Зиг, я не могу, ты ведь знаешь.
   - Наградил же Господь помощником, фарфлютер шайзе менш! - ругнулся Штилике и потянул с плеча винтовку, примыкая штык.
  
   Обильно посыпав хлоркой покойника, Краузе взялся за лопату. Работал он очень быстро, поскольку стемнело как-то разом, а масла в фонарь санитары залили совсем немного. К тому же, было жутко не по себе - тени почти забытых детских страхов прятались в набухших влагой кустах.
  
   1 - Эрнст Юлиус Рём (нем. Ernst Julius RЖhm; 28 ноября 1887, Мюнхен, Бавария, Германская империя - 1 июля 1934, Мюнхен, Бавария, Третий рейх) - один из лидеров национал-социалистов и руководитель СА (нем. Sturmabteilung, сокращённо СА, штурмовики; известны как коричневорубашечники).
  
   2 - Грегор Штрассер (нем. Gregor Strasser; 31 мая 1892 - 30 июня 1934) - один из основателей и лидеров НСДАП, представитель социалистического крыла партии. Убит во время "ночи длинных ножей" (расправа Гитлера над штурмовиками СА, произошедшая 30 июня 1934. Кодовое название - "операция Колибри").
  
   3 - Пёльцль, Клара (Poelzl), (1860-1908), мать Адольфа Гитлера, третья жена Алоиса Шикльгрубера.
  
   4 - Имеется в виду иерархия ангелов. В христианской мифологической традиции иерархия ангельских существ разработана Псевдо-Дионисием Ареопагитом (V или нач. VI в.). Девять ангельских чинов разбиты на три триады, каждая из которых имеет какую-либо особенность.
   Первая триада - серафимы, херувимы и престолы - характеризуется непосредственной близостью к Богу;
   Вторая триада - силы, господства и власти - подчеркивает божественную основу мироздания и мировладычества;
   Третья триада - начала, архангелы и собственно ангелы - характеризуется непосредственной близостью к человеку.
  
   5 - Труппфюрер (нем. TruppfЭhrer) - звание в СА (штурмовые отряды), которое существовало с 1930 по 1945 год. Звание труппфюрер СА соответствовало оберфельдфебель в вермахте. Изначально звание труппфюрер СА было старшим по отношению к званию шарфюрер СА, однако в 1932 году было создано новое звание обершарфюрер СА, которое и стало младшим по отношению к званию труппфюрер. Труппфюрер обычно занимал должность унтер-офицера взвода СА в составе роты.
  
   6 - Лени Рифеншталь (нем. Leni Riefenstahl, настоящее имя Хелена Берта Амалия Рифеншталь, нем. Helene Berta Amalie Riefenstahl; 22 августа 1902, Берлин - 8 сентября 2003, Пёккинг) - немецкий кинорежиссёр и фотограф, а также актриса и танцовщица.
   Рифеншталь является одним из самых известных кинематографистов, работавших в период национал-социалистического господства в Германии. Её документальные фильмы "Триумф воли" и "Олимпия" сделали её активным пропагандистом Третьего рейха.
  
   7 - Эрнст Ингмар Бергман (швед. Ernst Ingmar Bergman); 14 июля 1918 - 30 июля 2007) - шведский режиссёр театра и кино, сценарист, писатель.
  
   8 - За связь с фашистами Лени Рифеншталь провела более трех лет в лагерях для интернированных. В частности, женщину обвиняли в том, что по ее просьбе на съемки фильма "Долина" привозили цыган из концлагеря. В 1949-ом году суд снял с Рифеншталь обвинение в пропаганде и поддержке фашистского режима, признав ее "попутчиком".
Рифеншталь уехала в Африку. Снимала в Кении и Уганде документальный фильм "Черный груз" (1956 г.) о современной работорговле. В 1970-е годы она выпускала фотоальбомы, посвященные погибающим нубийским племенам масаки и као. В течение восьми месяцев Лени жила среди масаки, снимая и фотографируя.
  
   9 - Фарук (11 февраля 1920, Каир - 18 марта 1965, Рим), египетский король в 1936-52 гг. (до июля 1937-го года правил регентский совет). Проводил крайне реакционную политику. Был свергнут в результате Июльской революции 1952-го года и выслан из Египта. В 1959-ом году принял гражданство Монако.

ПОЧЕМУ АЛЕКСАНДР ПУШКИН ТАК И НЕ БЫВАЛ НА ПРИПОЛЯРНОМ УРАЛЕ

  
   Существует мнение, что Пушкин, Александр Сергеевич, будучи по рождению горячих африканских кровей, не решился посетить Приполярный Урал, испугавшись сурового климата здешних мест. Однако это далеко не так.
  
   Не многие знают о том, что Александр Сергеевич всею душой стремился в северное сказочное Лукоморье, где вместо знаменитого дуба на въезде, а вернее сказать, на влёте, стоят каменные "болваны" под общим названием Мань-пупу-нёр, что означает на языке манси - Гора Малых Богов. Пушкин буквально грезил будущим путешествием в высокие широты, мечтал о нём. И только цепь житейских обстоятельств не позволила ему осуществить свою мечту. Почему стремился, спрашиваете? Так вот почему - вот же ж...
  
   Друзья-туристы приезжали к Пушкину в его квартиру на набережной реки Мойки в доме под нумером 12, принадлежащем княгине Волконской. Приезжали на перекладных гуже-стопом и немедленно принимались хвастаться своими достижениями да живописать, какие красоты встречались им на каждом шагу близ горы Манарага ("Медвежья лапа") и горы же Колокольня у истоков реки Кось-Ю на Приполярном Урале.
  
   Александр Сергеевич пил свежезаваренный грог с Гоголем... скорее всего, моголем, и мечтательность наполняла его кудрявую голову гения. Он уже видел себя сплавляющимся по большой воде на саморубном плоту, себя бороздящего траверс на Манараге* (с одного "медвежьего когтя" на другой), бросающим спиннинг... э, нет, невод возле Средних Ворот**, там, где сёмужные ямы.
  
   Кальян довершал дело. Одухотворённый Пушкин выгонял гостей, наказывал супруге Натали, чтобы не смела громко воспитывать детей, а сам удалялся в чулан, где ждали его заранее наточенные перья и свечи восковой спелости. "Урал подо мною. Один в вышине..." - писал Александр Сергеевич. И вот уже все двадцать четыре строки нового стихотворения "Урал" уютно развалились на гербовой (экономить при написании шедевров гению не пристало) бумаге. Пушкин мечтательно откидывался в кресле-качалке, привезённом с аукциона "Кристи" расторопным Добролюбовым. В нём, в этом кресле, сам Вильям Амадеевич Шекспир все свои лучшие сонеты ваял в жестокие годы английского абсолютизма. Откидывался, значит, Александр Сергеевич, глаза закатывал, а сам всё думал об Урале.
  
   Думать-то он думал, но всякий раз ему представлялся Кавказский хребет, Владикавказ, многочисленные аксакалы и сагибы, абреки и чебуреки, сабза и гюрза. Нет! Нельзя идти против исторической правды. Он ведь не абстракционист какой-нибудь, хоть и гений, как говорится, из далёкой испанской дали... или, там, Дали. Нельзя читателей в заблуждение вводить!
  
   Дрожащей рукой Александр Сергеевич зачёркивал "Урал", исправлял его на "Кавказ" и предавался мечтательности. Эй, Матрёна, перезаряди-ка мне кальянчик! Теперь - ба-на-новый! Вот съезжу на Приполярный Урал следующим летом, тогда напишу что-нибудь посвежее... Мысли путались, гений задрёмывал, чтобы через двадцать минут быть снова готовым - творить; творить разумное и, разумеется, вечное, потому как - гений.
  
   Про Штирлица-Исаева в том дремучем XIX-ом веке ещё никто и не слыхивал. Таким образом, практически ни один жандарм и сатрап из третьего отделения не догадывался, что Пушкин опередил своё время... на пресловутые двадцать минут, задолго до народного артиста Тихонова. И это всё, не считая прекрасной лирики! Гений гениален в любом своём проявлении!
  
   Да, вернёмся в чулан. Пробуждался Александр Сергеевич, и рука его сама тянулась к стилу. Рождался очередной шедевр "Монастырь на Сундуке***". Строки извивались туристическими тропами и ложились на бумагу, как вибрамы путешественников на плечи далёких перевалов. "Высоко над семьёю гор, Сундук, твой царственный шатёр..." Дунька, чаю мне! С пряниками и лимоном! Ай, да Александр Сергеевич, ай, да... сын кобелиной подруги!
  
   Но первое возбуждение проходило, пытливый ум гения успокаивался и начинал анализировать. Опять призрак социалистического реализма в литературе вставал перед Пушкиным во всей своей Горькой красе и взывал к гордо реющему буревестнику и неуклюжим пингвинам, вечно прячущим что-то жирное в скалах или, там, утёсах.
  
   Со слезами на глазах Александр Сергеевич менял название горы Сундук на Казбек и стремился забыться в малиновом варенье, которое притаскивала глупая дворовая девка вместо коньяка или кизлярки. Конечно, против исторической правды не попрёшь! Нет на Приполярном Урале монастырей, и не воздвигалось никогда. Пушкина посетило было одно прозрение о том, что можно бы поехать на Урал и построить там какой-нибудь монастырь, чтобы ничего не исправлять в своём творении, но... Но со средствами как раз оказалось неважно, поскольку только поутру принесли счёт из "Яра", где накануне гуляли всем Царским Селом на именинах Кюхельбекера. А искать спонсора в разгар ссылочной декабрьской компании 1825-го года - всё равно, что испрашивать у собственной супруги благословления на роман с княгиней Воронцовой, хотя, вполне вероятно, что и графиней.
  
   Тут некоторые читатели могут меня поправить, что в 1825-ом году Александр Сергеевич ещё не был женат. А также - что ссылать, мол, государь-император принялся не сразу, сначала на балу в честь Нового года кадриль станцевал, и только потом уже взялся за государственный гуж, как и полагается сатрапу и жандарму континентальной Европы. Но разве это что-то меняет в существе вопроса? Ну, не было на Приполярном Урале монастыря, не было! Таким образом, становится абсолютно очевидной необходимость поездки на Приполярный Урал.
  
   Пушкин приступил к сборам. Купил себе на "блошином" рынке туристический рюкзак французского производства, брошенный одним генералом в 1812-ом году, заказал в Михайловском, чтоб ему навязали лаптей покрепше, насушил пимикана и ржаных сухарей с солью, и стал дожидаться лета.
  
   Но летом все планы гениального литератора были разрушены коварными "курами" госпожи Воронцовой. Она всё про "тужюр-лямур" пела Александру свет Сергеевичу, а он внимал, как настоящий джентльмен и кавалер. Так незаметно и лето кончилось. Что за беда, скажут многие, можно ведь и осенью махнуть поближе к Полярному кругу? Верно. Ну, а как же тогда быть с Болдинской осенью? Карантин, доложу я вам, не шутки. Заразу государь не позволял разносить на задворки империи, будь ты хоть гений, хоть холоп, хоть кто. Опечалился Александр Сергеевич и забылся в своих "Маленьких трагедиях". Полетели денёчки, посыпались градом через прохудившееся решето среднерусского неба, и наступила новая осень.
  
   Один раз, той как раз осенью, Пушкин совсем уж собрался посетить Приполярный Урал. Он и карты прикупил с этой целью. И не только игральные, надобно отметить. Хотя во время длинного пути по бездорожью только игра в подкидного "по маленькой" и кружка-другая доброго вина могла скрасить унылый досуг, по дороге-то ведь всё больше болотистая местность, и никакой тебе "глубины сибирских руд" не предполагалось. Александр Сергеевич и одеждой тёплой запасся, преизрядно в долги влезая. Куртки "аляски" в те дремучие времена дорогущие были и всё больше одноразовые - никаких камер-юнкерских сбережений не хватит. Собрался, однако. Бог помочь!
  
   Но тут случилась с поэтом простуда. Сидит себе Пушкин за столом в Михайловском, где уже вся дворня готова сопроводить своего кумира в дальнюю дорогу к Уралу, и чай с малиной сушёной пьёт. Не вышло в тот раз.
  
   А в другой раз совсем иначе получилось. Тогда Пушкин накануне отъезда решил написать небольшой политический памфлет в стихах, чтобы отомстить Николаю Палкину за свою Кавказскую ссылку. Прилёг он на оттоманку, глаза закрыл и принялся сочинять. В России некто плохо правил... Нет, не годится. Так только дилетант может написать. Да, и намёк какой-то несерьёзный получается. Тиранов нужно прямо по имени называть, иначе не памфлет выйдет, а унылая сатира в духе начала горбачёвской перестройки имени Политбюро Яковлевича Лигачёва. Даже думать о таком сочетании инициалов противно...
  
   Хорошо, начну всё иначе. Никола Палкин Русью правил... Опять плохо. Слишком унизительное для государя имя "Никола" так и выпирает из строки. А ежли "Николая" всобачить, то ритм гулять начнёт... Стоп-стоп, подобным образом гению писать не должно. Nikolay First rules Rusiyu. Это вообще по-английски... Боже мой, как мучительно быть великим! Мой дядя самых честных правил...
  
   Так-так-так, а вот сей экзерсис уже на что-то похож. Правда, коронованный тиран опять в стороне остался, зато какая строчка замечательная! Сочиню лучше "Евгения Онегина", а памфлет после напишу...
  
   И тут такое вдохновение посетило Александра Сергеевича, что он и забыл, как всю дворню ещё с обеда взбаламутил, к поездке на Приполярный Урал подбил. Пишет и пишет при свете лучины, а под ногами гуси гуляют ощипанные. Няня Родионовна едва перья успевает затачивать. Сутки минули, вторые... так и не поехал Пушкин на Урал. Из головы все планы долой, когда такая масть ложится. То-то потомки долго будут вспоминать Онегина, то-то будет, чем в школе на уроках литературы заняться. Поэма-то, судя по всему, очень поучительная выходила. Энциклопедия русской жизни, никак не меньше! И ведь это же опять всё в Болдине случилось! Такое, понимаете ли, заколдованное место для титана мысли, бойлера рифмостроя!
  
   Ещё и в четвёртый раз собирался Александр Сергеевич на Приполярный Урал. Всё, решил, теперь непременно поеду. Сколько можно самому себя же обманывать? Пора, брат, Пушкин! А то, что же получается: в Бесарабии и на Кавказе был, в Одессе и в Михайловском прогуливался, не говоря уже про Петербург с Москвой. Столько там мест Пушкинских, даже неудобно становится, если скромностью украшен изрядным манером, как и полагается камер-юнкеру.
  
   Недавно, кстати, ещё одноимённый поэту музей изобразительных искусств открылся. А на Урале Приполярном ни следочка гений не оставил, ни артефакта исторического. Как же так? Нехорошо получается. Люди обидеться могут.
  
   Одним словом, собрался Александр Сергеевич, сидит себе на чемодане в Михайловском, ямщика ждёт, который удалую четвёрку в путь-дороженьку дальнюю впрок овсом кормит. Слышит Пушкин на дворе шум да гам.
   Ага!
   Выглянул в оконце, а там народу столичного две кареты дилижансовых полнёхоньки. Все гости разом в дом попёрлись, но не по-колхозному, а ноги о коврик на крыльце вытерши. Столичная жизнь тому способствовала и правила гигиенического самообразования. Галдят гости наперебой, шампанским стреляются и Пушкина на нехорошие излишества подбивают.
  
   А приехали в Михайловское такой компанией, что всем на зависть. Пущин, друг верный, ананасы достаёт на закуску. Кюхля длинноносый, ну, тот, который Кюхельбекер, если в полный рост... когда сутулиться перестанет. Ну, чьи именины ещё в "Яре" по большому счёту отмечали, помните? Так вот, этот Кюхля маску Гоголя одел и русского пляшет. Пойду ли, выйду ль я, да... И-э-хх, и-э-ххх, эх! Горчаков, канцлер нержавеющий, работу в департаменте бросил и карлой бородатым предстал. Именно в таком виде его потом Александр Сергеевич в "Руслане и Людмиле" изобразил. Не по злобе какой, не подумайте, а так, для смеха.
  
   Ну, Горчаков-то тогда ещё с Бисмарком не тягался на малых оборотах, но кое-что для державы значил; не стал, однако, на Сергеича обижаться и силу свою политическую на однокашнике тренировать. Африканские страсти, мол, и всё такое. Тем более, гений... Вона, ему какой нерукотворный памятник отгрохали! Ну, сам воздвиг, так сам... Запретить нельзя... Нет такого уложения в Своде Законов империи.
  
   Из-за спины Горчакова выглядывает Анна Петровна К* из тогдашней мелодрамы "Я помню чудное мгновенье..." Румяная вся, да ядрёная.
   - Поехали, Шурик, к цыганам, - говорит с загадочным придыханием.
   Её подруга и тайная соперница, княгиня (а, может, всё-таки графиня, ведь муж-то граф, как-никак?) Воронцова строит глазки из супового набора господина Оливье... по ранжиру строит, делая вид, что и не ревнует вовсе к этой "бульварно-будуарной особе" с Пушкинского бульвара. Тоже куда-то Александра Сергеевича устремить хочет, наверное, в Крым, в Алупку, во дворец Воронцовский.
  
   Вяземский напротив ни к чему не призывает, а осаживает прибывших словом художественного пастыря:
   - Не видите, гений в народ собрался, а вы ему пробки в колёса! Говорил же, незачем Пушкина отвлекать! Лучше бы самопишущую ручку попытались изобрести для нашего Александра Сергеевича, изверги!
  
   Хозяин Михайловского имения, конечное дело, немного в оторопь пришёл. Сами подумайте, с каких-таких резонов взялись вышеназванные господа и дамы на гостевой волне в аккурат перед обедом ездить?
  
   Александр Сергеевич впрямую и спросил, не мудрствуя лукаво, чего, дескать, гости незваные припожаловали? За всех Горчаков ответил, ему в Сенате не привыкать.
   - Девятнадцатое октября на носу, брат Пушкин, - сказал он, - а мы ещё и не подумали, как отпраздновать... юбилей Лицейский.
   - Согласен, - Пушкин ему отвечает, - девятнадцатое октября вот-вот разразится... Осень, стало быть (хорошо, что не Болдинская, прости меня, Господи, грешного)... Тогда, какого рожна, моншеры, вы на санях приехали, притащилися?
  
   Тут уже рассудительный Вяземский вступил:
   - Так ведь, хотели мы на колёсном ходу отправиться, но потом подумали обстоятельно и решили, что всё равно возвращаться уже по снегу придётся... Так чего зря колёса переводить? Правильно я излагаю, господа?
   "Эге, да эти надолго измыслили...", - смекнул Александр Сергеевич и уже готовился смириться с новыми обстоятельствами, в уме подсчитывая прямые и косвенные убытки Михайловскому хозяйству. Придётся с музеем "Пушкиногорье" покуда обождать...
  
   Только тут жизнь сделала новый зигзаг.
  
   Пушкин гостей кивком приветил и быстро их пересчитал. Кого-то не хватало. И точно, стоит Бенкендорф на крылечке. Топчется, войти не решается.
   - Заходи, брат Христофорыч (не Колумбов ли сынок?), раз приехал. Не стану тебя гнать, хоть ты мне и кровушки-то попортил, ни один гематолог не сосчитает! Не держу я зла, поскольку немедленно уезжаю на седой Приполярный Урал, где не место обидам и ожесточению.
   Гости закричали:
   - И мы тоже хотим с тобой в Приполярье ехать! Возьми с собой!
   Подумал немного Пушкин и сказал:
   - Хорошо, поехали! Только, чур, сначала шампанское допьём! Сколько там его у вас?
   Вяземский повеселел, оживился и ответил:
   - Да, сущая ерунда! Всего двенадцать дюжин! С ананасами, правда, немного хуже. Два бочонка маринованных и полтора десятка копчёных в фольге пищевого свойства.
   Пушкин пригубил полбутылки "кликошки" и усмехнулся озорной гениальной гримасою:
   - Это ничего! На первое время хватит. В случай чего, огурцов по дороге купим! А сани нам - в самый аккурат, на севере пригодятся.
  
   Выехали затемно. Головной возница, смешавший шампанское с козьим молоком, частенько останавливался в лютом голодном лесу, откуда глазенапились на телеги, полные туристов, одичавшие коровы, отставшие от обоза Наполеона в Отечественном исполнении 12-го года.
  
   Всё шло замечательно: вскоре выяснилось, что дорогу к Приполярному Уралу помнит один Афанасий Вяземский, но он, как на грех, заснул, и все попытки себя разбудить пресекал морским извилистым загибом, который слышал от адмирала Нельсона лично, когда служил в качестве шпионки леди Гамильтон Кентского уезда Трафальгарской волости. Делал он это настолько естественно, что граф Бенкендорф даже усомнился:
   - Не иначе, в департаменте английского лорда-канцлера Вильяма Лэмба инструкции получал... стервец этакий?!
  
   Таким образом, дальше пришлось ехать исключительно по интуиции. Её не оказалось ни у кого, кроме госпожи Анны К*. Как вы наверняка знаете, женская интуиция самая правильная в мире.
  
   Когда в предутреннем небе показались огоньки, Пущин вскричал:
   - Братья! Я вижу землю обетованную! Это и есть Приполярный Урал!
   - Земля, земля! - проснулся Вяземский! - Взять её на абордаж! Сарынь на кичку! Кичку на кичу! Победитель получает всё!
   - Уймись, скаженный, - успокаивал затейника Горчаков. - Дамы спят. Намаялись...
   - С кем же, позвольте спят, когда я-то здесь?! Футы-нуты, ну чисто размонплезировый некомильфос, право слово!
   А у Пущина заело пластинку в приводе. Знай себе горланит:
   - Земля обетованная, земля обетованная...
  
   Цыгане из ресторана "ЯрЪ" не стали возражать, когда Иван Пущин так неосторожно намекнул на их происхождение, поскольку медведь сегодня был в ударе, и они предполагали расквитаться весьма скоро. Но не на того напали. Пущин вёл себя осторожно. С медведем "барыню" танцевать не стал, рогатиной в нос его не тыкал, а только всё подбадривал Пушкина, который усомнился, туда ли они приехали.
  
   - Где горы? - постоянно спрашивал Александр Сергеевич, и скупая слеза поэта лилась на простую бумагу. На гербовую уже не хватало денег. Когда рядом цыгане с шампанским в серебряном ведёрке со льдом и съевший не один пуд соли и побелевший от неё медведь, сбежавший от помещика Троекурова, всегда происходит именно таким образом.
  
   Так мимоходом автор этих строк в своей необыкновенной исследовательской манере установил одну малоизвестную истину. В XIX-ом веке все дороги вели не в Рим, как считалось ранее, а, как минимум, в "ЯрЪ", по крайней мере, в Российской империи.
  
   Внезапно у путешественников в одночасье кончились не только деньги, но и кареты, лошади, мужское бельё (с женщин снимать не стали из соображений галантности) и крепостной ямщик, в количестве три, а в карты везло плохо. Пришлось вызывать такси и ехать домой за валюту.
  
   Вот так и получилось, что не удалось нашему гениальному поэту посетить заповедных мест Приполярного Урала. Но, если хорошенько подумать, то это и к лучшему. Как знать, исполни свои планы Александр Сергеевич, насладились бы мы тогда "онегинской строфой", прочитали бы "Маленькие трагедии" и "Капитанскую дочку"? Как знать, как знать? Я лично в этом не вполне уверен...

_ _ _

  
   * - Манарага - название горы на Приполярном Урале, в переводе с мансийского означает "медвежья лапа". Она и в самом деле походит на поднятую к небу лапу с пятью вершинами-когтями.
  
   ** - Средние ворота - живописные скальные выходы на реке Кось-Ю, протекающей на Приполярном Урале.
  
   *** - Сундук (или Шапка) - название горы на водоразделе рек Вой-Вож Сыня и Вангыр (левый приток Кось-Ю) на Приполярном Урале. У Подножия Сундука в настоящее время находится туристическая база "Озёрная" Национального парка республики Коми "Югыд Ва".
  

УГОЛЬ ГОГОЛЯ

Рукописи не... Эксперимент

(в качестве эпиграфа)

  
  
      Гоголь шарит в Гугле!
      Гоголь шерудит угли.
      Гоголь доволен.
      Главное - угол не голый...
      ...как Голем обглоданный богом -
      человекомашиной,
      механизмом кабалистического осколка из олова
      глухо -
      Гоголь в печке
      кочергой бухает
      с насечкой на ручке,
      чтоб не выпадала из рук
      горгульей летучей,
      испуг
      по свету рассеивая
      теменью темени
      поэта Есенина,
      осеняет знамением
      святым
      кусты
      купины горящей,
      явившейся в сон
      явственней настоящего!
     
      Гугол шерудит в голове Гоголя
      испареньем ментоловым
      мысли гения трогает...
  
  
   Из полуразрушенной кирпичной трубы валил едкий дым. В натренированном на Кафке воображении представлялись белоснежные стены Центрального крематория, а фактически... Фактически - остатки старинного уклада, в виде облупившихся стен с кое-где заколоченными фанерой оконными проёмами. Котельная.
   Время не щадило ничего... и никого... Неподалёку смердело озеро с какими-то не очень популярными на Западе отходами. В хвоистой дубовой роще поцокивали шпорами кошки-летяги - плод прогрессивного генетического эксперимента императорской службы защиты от природы.
   Антрацит сегодня не завезли, топить приходилось, чем придётся. Николай Васильевич рассеянно смотрел во двор сквозь рельефное от грязи стекло, превращённое настырными мухами весеннего призыва в аэродром местного значения. В кармане халата мерзко хрустело на сгибах решение арбитражного суда. Обжалованью не подлежит, а, наоборот, подлежит описи и аресту... Приговор не окончательный. Всё ещё могло измениться. Вертикально вздыбившаяся власть обещала вмешаться. Хорошо, что пока лето... В лесу полно фосфоресцирующих экзотических плодов черманго с запахом лежалого силоса и вкусом желтопузого сала-ветерана. Семена этого чуда флористики завезли вместе с отходами ядерных реакторов Киото... Скорее на счастье, чем на беду, ибо желудку не прикажешь, право слово. А тот непроверенный факт, что, мол, от этого продукта обыкновенно случается перерождение жировых отложений в отвратительную перебродившую лимфу гадкого оливкового оттенка, и фактом пока назвать нельзя. Пока не приехала лаборатория МГЧС (министерства глобальных чрезвычайных ситуаций). Что ж, что бы там не говорили... Голодать тяжело. Гораздо тяжелее, чем набуздыкаться коварных плодов и ожидать, проймёт или не проймёт... Будто кто-то чёрную метку прислал.
   Николай Васильевич почесал за ухом и сосредоточился на происходящем за оконным проёмом действе, предварительно сменив диспозицию. Теперь он смотрел в сторону улицы. Действительно, картина, открывающаяся ему во дворе, не радовала многообразием, не блистала новизной. Другое дело улица. Видите, куда Николай Васильевич свой взор орлиный устремил? Одинокий мотоциклист с атавистическим отростком мастодонта на кончике носа катил за угол, горько изливаясь едкой синеватой завесой от некачественного бензина. "Противогаз у него хороший, МГЧС-овский, с недельным запасом питательной смеси внутри тамбура безопасности", - подумалось Николаю Васильевичу.
   "Опять на счету вместо денег одни баранки", - философские мысли с трудом пролезали по кровеносным сосудам мозга, суженным неумеренным употреблением холестеринов, пестицидов, диоксидов... Там, в этом списке, было что-то ещё, о чём лучше не поминать в приличном обществе.
   И?
   И где же у Гоголя уголь?..

*

   - Папка, папка приыхиль, - верещал сопливый мальчик с губами, занесёнными кремовым снегом от бутафорского бисквитного торта, который выставлялся в витрине кафе-кондитерской, что на Малой Гигантской улице. По чётной стороне, если смотреть со стороны котельной...
   - Кажется, ещё один родственничек пожаловать изволили, - с трудом подавляя отвращение, Гоголь потянулся в постели, представляющую собой казённый полосатый матрас зековской раскраски в комплекте с тонким байковым одеялом и тюфячком-думкой. Продолжил с раздражением:
   - Ну, что, парень, хочешь меня привлечь за незаконное соблазнение твоей мамаши и кусок наследия творческого оттяпать под шумок? Вынужден огорчить. Нашлись у тебя предшественники, всё в Швейцарию да Италию повывезли, прокисший груздок им в глотку. А иначе, думаешь, чего я в этих хоромах прозябаю недееспособный? От неумеренной экзальтации что ли и частого потребления своего именного напитка сальмонеллёзного?

*

   Было раннее июльское утро, и ничего не предвещало... Гоголь семенил маленькими синюшными, как у социалистической курицы, ножками по коридору и думал: "Ничего не предвещало... Хорошее начало для новой повести. Только бы компьютер не сломали..." Компьютером Гоголь называл стеклянную дверь в общую залу. На её экране он обычно творил по утрам пальцем, замешанном во вчерашнем клюквенном киселе с конопляным ливером. Киселя Гоголю удавалось сэкономить до полупинты за один только ужин...
   Компьютер, конечно, никудышний из двери. Особенно в момент неожиданной перезагрузки, когда нетворческие личности начинают хаотически шляться по коридору, заполняя собой файл подкачки. В такие моменты Гоголю и по лбу доставалось не раз так, что он терял сознание. Но зато, когда приходил в себя, всякий раз набранный текст был нетронут. Перезагрузка на сию клинопись, на эту кисельную мазню (в понимании людей недалёких), не действовала. Действовала на шедевральные завихрения маэстро Гоголя исключительно неопрятная женщина, служащая уборщицей в заведении. Действовала она так: приникала влажной тряпкой к экрану дверного монитора, нимало не подозревая, что пытается опустошить скрижали истории, и заводила "очистительную песнь". Как правило, времени, пока она распевалась, Гоголю хватало на то, чтобы вызвать кого-нибудь из врачебного персонала. Уборщицу забирали в палату для убойно помешанных. То есть туда, где обитатели были поражены каким-либо комплексом, заставляющим их производить бурную деятельность с непредсказуемыми главным врачом последствиями.
   Многие подумают, будто Гоголевские литературные труды оставались всего лишь однодневками. Но нет. Вечером, когда команда пациентов подставляла под медицинские процедуры свои самые уязвимые места, уборщица, каковую выпускали в пустыню обезлюдевшей клиники (никому вреда не причинит), расхристанной гневной мегерой пролетала по коридорам и сметала труху уходящего дня в свой безразмерный уборщицкий совок. На его дне только опытный криминалист смог бы обнаружить следы засохшего суточного киселя, которым отважный Гоголь раскрывал свою безразмерную душу классика. Но это ничего. Это не страшно. Ибо наш герой ещё до обеда успевал "слить инфу" со своего мобильного (с петлями рояльного типа) компьютера на жёсткий носитель, то есть на плотную, плохо мнущуюся, бумагу. А, проще говоря, на картон. От греха, так сказать, подальше и от соблазнов соседей по палате, разумеется, тоже.
   Жизнь в палате - это вам не заседание в Палате лордов. Здесь пружина интриги куда как потуже затянута будет. Без напудренных буклей и накрахмаленных мантий. Один Ванька Авель со второго спального яруса недвижимой плацкарты чего стоит! Обитал в палате и бывший брандмейстер пожарной команды, потерявший социальные привилегии пролетарского толка на пожаре телятника, но получивший взамен вселенскую свободу мысли. Он частенько устраивал службу Вакху. Оправдываясь после очередного запоя перед Николаем Васильевичем, бывший огнеборец валил всё на "чужих", оккупировавших его безмятежное тело ипохондрического сангвиника. Пили, де, совсем невменяемые и никуда не годные, князь Навуходоносор и его дочь единоутробная, а ему, чиновнику безответному, болезному, и противостоять-то никак нельзя - в нужнике утопят. Звери!
   Сначала папаша с "доцей вавилонской" глушили "казёнку", без конца чокаясь и целуясь взасос (на эту картину не советовал бы никому смотреть, без глаз остаться можно!), потом - что придётся. Тогда приходилось плохо не только обитателям палаты, но и дежурным санитарам. Однако Гоголь терпел. Жизнь научила его быть НАД суетой, даже если ты в это время лежишь связанным под кроватью.
   Работал Гоголь в котельной круглый год. В котельной, обеспечивающей нечеловеческим теплом не только приписанную к ней клинику, но и присовокуплённую к ней же императорским указом прилежащую атмосферу. Летом, обыкновенно, не то. Летом тепло уносилось по Великой Чукотской магистрали, прямиком к нашим легендарным полярникам. А много ли тех полярников по арктическим заулкам державы блукает? Вот я и говорю, летом котельную кочегарили не в полную силу, чтобы нечаянно не растопить льды на полюсе и не получить выговор от ООН за организацию внепланового потопа. Отсутствие антрацита помогало в решении этой благородной задачи. Гоголь как никто понимал значимость своей работы. Не то, что господа из тихих и тишайших. Им бы только спереть чего-то съестного на кухне, а про мировые проблемы думать неохота.
   В небольшие перерывы, когда лопата ставилась в угол, а напарник садился пить спирт с чайными присадками из трёхведёрной кочегарской кружки, Гоголь творил. Фантастические мысли уносили его вдаль, в небывалый мир лубочного самодержавия. Он кружил над незнакомыми городами, сёлами и станицами, высматривая сюжеты для своих новых произведений в прозе и в... прозе, иногда приземляясь прямо в чисто поле, оценивая производительность державных пастбищ. Ах, как это всё было сказочно, забавно и, в то же время, значительно! Конечное дело, зимой столько не напишешь, как летом. Зимой, знай себе, уголь кидай, не разгибая спины... Но и в холода великие Гоголь ухитрялся уноситься в свой сиротливый мир непризнанного гения. Делать это приходилось за счёт сна, зарядки и штопанья носков. Именно по этой причине в зимние месяцы Гоголь разгуливал в валенках на босу ногу. Портянки он терпеть не мог, портянки напоминали Гоголю о его невыразительном происхождении и пахли плакатами большевистско-партийной направленности каждым квадратным вершком своей кумачовой заскорузлости.
   Обыкновенно, в сырую погоду Гоголь любил с утра натягивать калошки немецкого производителя "Резиновый беобахтер", безразмерный кафтанчик ватного содержания, и шёл себе созидать тепло для мёртвых и прочих душ, зябнущих в сельской клинике имени товарища Арманд по материнской линии. А также он своим самоотверженным трудом согревал отчаянных ребят-полярников на побережье моря Лаптевых или залива Провидения с прилегающими затоками и фьордами без имени и отчества.

*

   Писатель от Бога, милейшей души человек, старинный приятель эфиопских поэтов. Что, кроме вышесказанного, мы знаем про Гоголя? Когда-то давно, ещё при царе-батюшке, Гоголь ушёл в оппозицию, в котельную, в глушь... до Саратова, правда, не добрался по причине отсутствия надлежащих для малоросского писателя документов. А потом ещё революция подоспела. Тогда всяк себе сам мандат мастерил. А вот Гоголь не пожелал лёгкой славы, не стал писать, что, мол, он "соль земли русской", постеснялся. Но совсем без документов нельзя. Фальшивомандатчики справили Гоголю замечательный паспорт негоцианта из Сарепты, который к сборщикам мёда отправился на Таманские верфи. Но и туда Гоголю с пододеяльником, полным рукописных шедевров, попасть не удалось. Таможня ярилась. Задержала классика и назад завернула. Не хватало ещё, чтобы здесь безобразную нелегальщину распространял с высочайшего соизволения, да, ещё и взяточный фонд по конвертикам не рассовывая. То Велемир Хлебников, плюс наволочка, плюс стихи, плюс будетлянин, минус самооценка, плюс трофейная башкирская астролябия, минус нашествие гуннов, плюс Вселенная, минус революционное сознание... А теперь вот ещё и Гоголь с пододеяльником... Никакого служения Родине нормального не получается, когда куда ни плюнь, одни гениальные личности по стране снуют с утра до вечера. Подоспели и репрессии. Вот тут-то и завернул наш Гоголь в первую попавшуюся больничку. Вернее, в котельную при сельской лечебнице. А что, ничего в том постыдного для писателя нету! Уходить в котельные академии сделалось модным издавна, ещё в пору засилья оголтелого реализма. Вот такое "Кино".

*

   Николай Васильевич ощутил чьё-то присутствие у себя за спиной. Рядом, возле несвежего оконного стекла пристроился Фёдор Михайлович. Он тоже был грустен и немного лукав глазами.
   - Воровство кругом, мздоимство и разор нешуточный. Где уж там, с углём разобраться, когда иноземные басурманы и тати государевы все недра наши на закордонные прелести в виде неразлагающихся отходов поменяли... через свою мошну транзитом? Где уж, где уж... - голос вошедшего источал неподдельно неискреннюю тревогу.
   - Ну, и не скажите, Фёдор Михайлович, не скажите. Ныне все людишки циркулярные гнева императорского опасаются, понемногу имитацию бурной деятельности изображают в своей Думной Думе. Это вам не при царе-батюшке! Тогда, помнится, больные мне всё о каком-то Шенноне говорили. И дался им тот Шеннон. Его и на глобусе-то нарисовать забыли. Да, я не о том хотел, милостивый государь... При царе-батюшке так преизрядно тащили, что я нимало не удивлюсь, когда узнаю, будто Шеннон, этот самый, тоже какой-нибудь ухарь умыкнул. И сейчас крадут, конечно, не без того, но также и интерес казённый кое-как соблюдать начали. По всем приметам, должны нам уголь прислать вскорости. А иначе, все их мерехлюндии со свободным, аки птица феникс, словом, местами непечатным, ни к чему получаются. Вроде как, поперёк дышла новым боярам такая беспринципность...
   - Вот и именно что... Не желают патриархи столбовые и слышать ничего о птахе твоей... Кому, в пферту, птица-феникс нужна, скажи на милость? Наплевать избранцам электораторным на людишек наших скверных... Пусть немного покричат, побазлакают... Кому с того убыль-то?
   - Ан нет, брат, шалишь! Олигархиям стопудовым народный гнев не с руки. Теперь ведь как, кто из урны плебисцитной больше улова добыл, тот и на коне. А раз на коне, то от щедрот своих норовит ценностями государственными из недр нашей пустеющей Родины поделиться. Так что не станем, батюшка, надежду терять и в уныние впадать безразмерное, словно худое теля вдали от коровы-матушки, - сказал так Николай Васильевич и сам же от слов своих в экстаз восторженный пришёл.
   Осенил он трижды крестным знамением портрет избранника местного пошиба в недорогом, но опрятном окладе. А после пошёл в трапезную, киселя похлебать конопляного. Гречиха в том году уродилась знатная. Всем "Пчелайнам" на зависть, а супостатам-ворогам назло. Однако не вышло. Не высквозило! Кисель конопляным оказался. Конопля уродила на подоконниках значительно веселее гречихи.
   Завхоз же Стечкин Ф.М. в трапезную не пошёл. Он у себя на складе заперся и придумал измысливать, как повыгодней фьючерсный уголь каликам прохожим за инородные УЕ продать.

*

   Незаметно унеслось октябрьскими ветрами к обильному вымени пластилиновых туч летнее неправдешнее тепло. Распоясавшись в сенях, попёр обильный инвест в коммунальные службы. Видно, не на шутку поднялась императорская вертикаль. Верно люди сказывают. Котельная задымила в полную силу, изнемогая от кипучей деятельности своих подтекающих котлов.
   Красиво смотрятся кочегары в полумраке обесточенной котельной. Просто роскошно смотрятся. С глазами-угОльями из арсенала падших ангелов и прочих обитателей заповедника мессира Мефисто. Тут бы только не зазеваться: в работающей на полную мощь котельной лопатой в лоб получить - как пластиковой кукурузы в кинозале скушать. Электричество в котельной ни к чему, ибо на уголь нужно финансы экономить. Это всем давно известно. Никто, собственно говоря, и не придирается особо. Но Гоголь... Ах, этот классик! Ему без электричества никак нельзя, ему же нужно творить и записывать, творить и записывать. Гоголь возмутился в очередной раз и получил за это порцию медицинской непредумышленной ласки в процедурном кабинете.
   Слышите? Это Гоголь беседует с медбратом со странной фамилией Яичница. Узнаёте голос писателя?
   - Ах, оставьте ваши преференции на совести моих несносных экзекуторов. И опять вы взялись за некипячёный шприц! Да, я смотрю, вы просто КАТ ползучий! Мало ли, каких микро-инфузорий на нём налипло за день... Я вот вижу, он у вас в яичной скорлупе валялся. Что, значит, не рассуждать, господарь мой сердешный? Иначе мне невмочь, право слово. И не пытайтесь халат об иголку почистить, не поможет от микроба вредного. И, как сказал бы мой приятель Мишель ЛермОн: "Что толку в этакой безделке?"

*

   - Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Просыпайтесь! Вставайте, голубчик, уголь привезли. Извольте присовокупить свою лопату к моей... До конца смены ещё три часа, братец вы мой. Успеем, так сказать, увенчать себя лаврами.
   "Ну, пусть кто-нибудь поднимет мне веки! Быстрее, быстрее... Скоро уже рассвет..."
   - Гоголь, чтобы вас разорвало! Скоро уже рассвет! Уголь нельзя доверять сменщикам. Никак нельзя... Вы же знаете нашего завхоза. Так они с ним в сговоре. Понимаете, чем это грозит больнице?
   "... веки! Поднимите веки!" А вслух:
   - Морда лизоблюдская! Дай поспать чутка! Вот я тебе ужо!
   - Эвон как вы, господин литератор, безобразить руками в своей голове измыслили... Не совестно ли?
   ................................
   - Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Уголь...
   - На хрен пошёл!
  

*

   Николай Васильевич Беспоклонный, главный врач той самой клиники при Гоголевской котельной имени первых шагов шагающего и, местами, кряхтящего экскаватора "Гайдар-3", был занят изучением новых творений Гоголя. Он правил текст химическим карандашом ядовито зелёного цвета. Корректируя картонные листы, Беспоклонный думал о том, что хорошо бы научиться писать так, как этот чёртов Гоголь.
   "Хорошо бы, да Бог не дал таланту, словарный запас убог, пестициды память пожрали...", - думал он, сосредоточенно отгоняя от себя мысли о преднамеренном плагиате.
   Грустно Беспоклонному, грустно и неуютно в кресле. Хвостовой отросток тому виною. Хрящи в копчик врезаются, думать продуктивно мешают. А в остальном, милостивые государи и милостивые государыни, всё решаемо. Маркиза не в счёт! В песне ли дело, товарищ?

*

   Надворный статский советник Альберт Христофорович Нессельроде склонился над Гоголем и бурой от угольной пыли рукавицей елозил по иссохшему лицу своего мнимого напарника. А в это время в котельную ломился пламенный спецназ. Нет, быстрее всего, спецназ был не пламенным, а племенным, ибо воспитывался в подсобном хозяйстве представителя императора по Юго-Приграничному округу, Рудого Панька. Этому Паньку палец в рот класть никому не советую. Не только откусит, но и на завтрак употребит вместо пирожка с котятами.
   ОМОН был поднят на рассвете по тревожному бряканью "тимуровского телеграфа" из пустых консервных банок. Боевую задачу ставил представитель законно избранного Государя. Эх, знал бы Гоголь...
   Спецназ шёл на абордаж, а Николай Васильевич суетливо пережёвывал документы, подтверждающие факт хищения угля котельной составляющей местного бюджета. Стечкин работал в унисон.
   Перед бойцами была поставлена, на первый взгляд, вполне простая задача: вернуть восковую фигуру знаменитого прозаика XIX-го века, украденную из музея на улице Гоголя умалишённым кочегаром, якобы, тоже Гоголем. Тут, конечно, не вполне ясно, то ли фигура с улицы Гоголя схищена, то ли непосредственно умалишённый кочегар Гоголь на улице Гоголя живёт. Вот с этого и начались все трудности. Таким образом, задание руководства оказалась сложнее, чем представлялось поначалу. Во-первых, вместо душевнобольного Достоевского Ф.И. на момент "старта" специальной операции "Gogol-либерти", в котельной оказался странный царедворец в ливрее и валенках, с разлапистой бородой и сизым от беспробудного пьянства носом, с галунами и аксельродами (вроде аксельбантов, но попушистее) по бокам тренировочного костюма фабрики "Большевичка в изгнании". Во-вторых, вместо восковой фигуры Николая Васильевича в постели безразмерно худющего матраса обнаружился скелет Аркадия Семёновича, как ни странно, тоже Гоголя, без следов насильственной смерти. Скелет был обут в резиновые калоши немецкого производства и странным образом (на санскрите) разговаривал во сне с некой народной целительницей по имени Солоха. Старичок в валенках отрекомендовался тихо помешанным товарищем министра транспортных артерий империи, его светлостью, графом Нессельроде. Он кричал что-то о замерзающих полярниках и неокультуренной угольной куче во дворе.
   Старший спецназа почесал репу, потом почесал тыкву, вслед за этим почесал более интимные атрибуты своего бронебойного тела. Именно там и обнаружилось отважное решение. Его, полумайора войск внутреннего содержания, команда была вполне адекватной - расходиться по палатам, пока санитары не поднялись на кончике иглы, с противным привентином в колбочках. А уж про "смертный бой" и говорить не приходится. Особенно, когда вопрос стоит не о "стране огромной", а об, изолированной в районе старенькой котельной, сельской клинике для нездоровой элиты общества.

*

   Дни шли за днями. Несгибаемый император покинул татами, уступив место другим бойцам, борцовским даном пожиже. В те сутки случилась стынь, промозглость и странный всплеск солнечной активности в месте дислокации хранилища ядовитых отходов Европы. Но обошлось... Другое дело - в центре империи. Бури переделов и неслыханных перестроек в районе Врублёвского шоссе бушевали в столичных апартаментах. Бушевали, не задевая тот укромный уголок земли, где обитал Николай Васильевич, сам Гоголь и другие, не менее лирические, герои провинциального уклада.

*

   Гоголь перекуфырнулся (с акцентом на букву "эф") под неказистым ватником и подумал, что его опять начали сканировать. Никакого покою измученной душе! Изверги! Супостаты! Невежи... Скорее всего - невежды!
   Снег тогда выпал поздно, в отличие от года прошлого. Но и в этом декабре всё-таки выпал. Поначалу он компоновался в сугробы белого вологодского письма с кружевной росписью по проталинам. Чёрное становилось белым, а потом вновь окрашивалось угольной пылью, ибо котельная работала без устали, как того требовало вконец измученное общество бесправных интеллигентов, запертых по палатам. Снегопады продолжались всю зиму, словно оправдывая её позднее начало. Каждое утро в полумраке природа восстанавливала статус-кво, воздвигая над неопрятными кучами твёрдого топлива свои пушистые права. В это время практически никто не догадывался, где лежит уголь. Уголь Гоголя. А потом приходило время зари. Разрумянившееся солнце легко пробивало снег, и тогда все легко видели, что под ним лежит антрацит. Алый уголь Гоголя в розоватых завихрениях новорожденного фирна. Клубились зарницы далёких цветных революций, закипала кровь очередного крестового похода на неверных, унося всё наносное мимо ЭТОЙ грешной сельской больницы, вместе с её котельной. Вместе с Гоголем и другими её обитателями. Так было повсеместно. Вороватый завхоз Стечкин снабжал уходившие в беззаветную безвозвратную борьбу полкИ припасами и кое-каким оружием, а жизнь продолжала идти своим неспешным манером, также методично, как пешие туристы, втянувшиеся в ритм походного движения.

*

   Кочегар Альберт Христофорович Нессельроде навидался всякого. Он бороздил просторы самого подробного глобуса верхом на штурманском карандаше, он подрисовывал усы Джоконде, когда Леонардо отвернулся, чтобы хлебнуть кьянти, он подсказал Шлиману, где искать развалины Илиона, он, наконец, выдавливал из пластика в выездной Невадской телевизионной студии те самые "лунные следы", которые объявили оттиском ног астронавта Армстронга&Cо. Именно Альберт Христофорович Нессельроде аккуратно смазал ворота Зимнего Дворца тюленьим жиром и передал ключи Антонову-Овсеенко во время Октябрьского переворота. И вот теперь этот самый "штатовский советник" решил поучить Гоголя в написании разного рода словоформ. Он говорил:
   - Запомни, ноздреватыми бывают сыры, хлеб и ноздри! Это главное в нашем литературном деле. Если запомнил, то, считай, что тебе все измышления подлых критиков нипочём.
   Гоголь, лениво позёвывая, отмахивался от напарника по котельной обледенелым ломом, не забывая при этом оказывать ему первую помощь содержимым разграбленной Стечкиным аптечки. В аптечке оставался лишь резиновый жгут. Этот медицинский атрибут пришёлся весьма кстати. Перетянутые голосовые связки господина Альберта Христофоровича Нессельроде мешали тому вводить Гоголя в меланхолию. Хорошо, что в аптечке самым невостребованным остаётся, как правило, именно жгут. Иначе нам пришлось бы с крайней степенью неудовольствия читать бесконечные опусы Гоголя про ноздреватость.

*

   Гоголь вскорости совсем свихнулся и сжёг всю свою наволочку с рукописями. Правда, некоторые очевидцы показывают, что сожжена была не наволочка, а пододеяльник, но истина так и не была установлена подоспевшим к самому разгару участковым Ноздрёвым. Вот вам и сыр с ноздрями!
   Н.В. Беспоклонный получил памятный знак - чёрную метку - о включении собственного имени в "Книгу-recorder Хенесси" за самый беспардонный и неумелый плагиат современности. Ещё бы, ведь все его произведения, опубликованные там и сям, приписывались перу какого-то кочегара Гоголя. Беспоклонный хоть и утверждал, будто это у него такой литературный псевдоним, но шила-то в мешке не утаишь. Особенно, когда пришла пора хлебать этим шилом издательскую патоку.
   Мистификации, меж тем, не прекращались. Духи бывших народных вождей взывали к отмщению, а колонны обманутых люмпенов всё продолжали требовать наваристых щей на три буквы "М" из ресторана "Хопёр-то естЪ". Для себя и своих внуков требовали этого замечательного приза за своё маргинальное прошлое и, нужно полагать, будущее.
   Планета летела во вселенскую преисподнюю с большой неохотой... Но осознать этот факт дано было немногим: хотя Николаев Васильевичей всегда имелось в избытке, Гоголей катастрофически не хватало.
  

ШИНЕЛЬ НА ВЫРОСТ

(версия "Северная пчела")

  
   Часы-ходики бились в чугунной истерике, задевая гирьками заляпанную несвежими разводами от варёной сгущёнки стену. Когда это случилось, когда рвануло-то? Наверное, ещё в то время, когда можно было купить настоящий молотый мокко или даже арабику в обычном магазине - без внушительных связей или премиальных продуктовых карточек за заслуги перед наукой.
  
   Профессор Сенечкин, доктор технико-филологических наук находился с утра в жутком раздражении. Мало того, что он не выспался ночью, так ещё и утром соседка по лестничной клетке, Полина Львовна Сидорук, принялась учить своего блудливого кота этикету.
   - Кто это нассял? - кричала она на самой заре. - Будешь ещё у меня по бабам шляться, негодник! Вот я тебе! Вот! Вот-вот-вот-вот-вот-о-о-т!!!
  
   Учёба и местечковая дрессура закончились звуками, напоминающими хлопок подкидной доски в цирке, выбрасывающей акробата под купол шапито.
   "Это она его тапком приласкала", - догадался проницательный профессор и с еле контролируемым гневом налил себе чашку отвратительного овсяного эрзац-пойла. Настоящий имперский элит-кофе, отоваренный по полугодовому талону на деликатесы, закончился неделей раньше. Как, впрочем, и другие натуральные продукты.
  
   Унылый таракан прусачьей боевой выучки грустно отбежал в сторонку, чтобы не угодить хозяину под горячую руку. Рыжеусый гренадёр в блестящей на солнце хитиновой кирасе был настолько голоден и от этого неуклюж, что по пути порвал паутину, третий день тщательно сплетаемую заезжим любителем кружев и мушиного ливера. Праправнук самой Арахны чуть не задохнулся от негодования, упустив спросонья такую желанную добычу.
  
   Внутренности холодильника уныло отсвечивали голубым полумесяцем масла, уже потерявшего всякую надежду попасть кому-то в рот. Генномодифицированные продукты хоть и хранятся долго, но через месяц теряют первоначальную привлекательность. Мало того, всем давно известен букет хронических заболеваний, вызываемых регулярным употреблением ГМО.
  
   Но Сенечкину до вреда синтетики не было бы дела, да только без пополнения энергии невозможно трудиться. Хорошо ещё, ближе к старости потребности организма становятся всё меньше. Теперь профессор мог не открывать холодильник день-другой. А ведь когда-то, лет шесть, или даже семь назад, дверца его хлопала с завидной регулярностью. Кстати, именно с подобного же двухкамерного чуда всё и началось. Понятно, что нынче холодильник не так и важен, если принять во внимание искусственность всякого почти натурального продукта, А тогда... Помнится, в те времена с продовольствием было куда как лучше. С продовольствием естественного природного происхождения.
  

* * *

  
   А завязка событий вытанцовывалась настолько фантастическая, что чуть не повергла Сенечкина в шок. Однажды он проснулся ночью от непонятного шума, исходившего с кухни. Будто кто-то ходил по старинным половицам времён далёкого самодержавного благолепия. Между тем, никого в квартире, располагавшейся в особняке, некогда принадлежавшем князьям Полугагариным, не было. Разумеется, не было - профессор проживал иноком от науки, всю сознательную жизнь исповедуя культ холостяка-аккуратиста. Прислушавшись, Сенечкин определил - источник звука в стареньком холодильнике, который он накануне отключил для плановой разморозки.
  
   Профессор открыл дверцу в царство искусственного холода и немедленно оказался сражён увиденным. Морозильная камера кишела какими-то червячками. Белыми, с коричневыми шапочками безмозглых головок, похожих на спичечные. И при этом - никакого запаха, связанного с разложением пищевых белковых продуктов. Никакого! Да и не было внутри холодильника ничего натурального, никаких продуктов - вымыто всё тщательно. Питался Сенечкин целую неделю до этого дня исключительно на работе, допоздна там задерживался, уехав ранним утром. А в холодильнике хранил лишь десяток ампул с лекарственными протекторами, поддерживающими изношенный в юности позвоночник.
  
   Но ампулы же с лекарствами - закрыты герметично. Стало быть, объяснить появление червей в холодильнике стандартным образом не представлялось возможным.
  
   Сенечкин и не стал ничего объяснять. Он попросту выгреб непрошенных гостей в мусорный пластиковый контейнер и отправился на работу. К вечеру в морозильной камере снова появились черви. "Назревающая перманентность процесса становится навязчивой!" - так подумал профессор. А простой человек рассудил бы проще - достало всё это!
  
   Но и тогда, засидевшись на кухне, Сенечкин не стал дотошно выискивать причину, по которой его атаковали незваные гости. Он просто ещё раз со всем тщанием убрал внутренности холодильного агрегата, вымыв его тёплым мыльным раствором.
  
   А звуки шагов, покашливание и кряхтение по вечерам и на рассвете, между тем, не прекращались. Но после появления материальных червей последнее умозрительное обстоятельство казалось малозначимой игрой воображения, которую легко было списать на обычную усталость.
  
   Следующим утром из вновь появившихся за ночь червей-личинок вылупилась моль, которая тут же встала на крыло (как подумал Сенечкин с горькой иронией фаталиста) и заполонила квартиру профессора. Это был шок! Почему? Да просто данный вид насекомых уже несколько десятилетий числился в международной Красной Книге - как вымирающий. И ещё, по не подтверждённым пока данным, два года назад и вовсе исчез в месте своего последнего обитания, где-то в Патагонии.
  
   Последнее обстоятельство заставило Сенечкина крепко задуматься. Что такое происходит у него на кухне? И откуда, собственно, взяться живому уголку внутри холодильника "ЗИМ-а'Stinol"? Если даже предположить, что где-то на планете остались тщательно оберегаемые энтомологами жалкие останки бабочек-паразитов, хранящиеся в музейной тиши, то они давно лишены репродуктивных свойств. И то - эти не в своём, как говорится, отечестве, а где-то аж на юге Южной Америки, вообще в другом полушарии.
  
   И что за звуки профессор слышит по ночам? И почему вдруг иногда ему чудится запах нафталина на кухне? Чего-чего, а нафталина в квартире профессора отродясь не бывало.
  
   Итак, червячки оказались не просто червячками, личинками моли. А конкретно, платяной или же меховой моли. Tinea pellionella, если перейти на омертвевший язык гордого Рима.
  
   Хорошо, личинки. Но как они проникли в очень плотно закрывающийся холодильник? Вероятно, только изнутри. А тогда что? Неужели пространственный переход, о каких уже не одно столетие пишет мировая пресса? Силовые узлы Земли, Бермудский треугольник, Море Дьявола, атмосферное электричество... эксперименты Николо Тесла, лучи смерти. Что-то из этой области.
  
   "В любом случае факт появления личинок моли совершенно объективен, и посему необходимо провести наблюдение за процессом материализации червей внутри морозильной камеры", - решил профессор. В переводе на язык рядового обывателя данная мысль означала только то, что следует проследить, откуда берутся личинки моли.
  
   Спустя несколько часов внутрь агрегата "ЗИМ-а'Stinol" на кухне профессора Сенечкина уже была установлена миниатюрная камера видеонаблюдения, картинка с которой выводилась на монитор в кабинете хозяина квартиры. Кроме прямой трансляции, запись с камеры велась на электронные носители круглосуточно.
  
   Ждать результатов пришлось недолго. Буквально на следующий день Сенечкин, просматривая ночную запись, увидел н е ч т о. Сначала изображение задней стенки холодильника сделалось студенистым, завибрировало, будто информация передавалась с помехами. Подёргивания сопровождались характерными полосками и мозаичным непостоянством кадровых фрагментов. Потом словно резкость кто-то навёл. Изображение сфокусировалось, но немного в модифицированном виде. Вместо белого пластика отделки на экране профессорского терминала теперь отчётливо просматривалась деревянная поверхность, покрытая морилкой.
  
   Она была видна минуту-другую, а потом исчезла. А через месяц у Сенечкина накопилось множество видеоматериалов, на которых стенка холодильника превращалась на время в деревянную. Метаморфозы длились от нескольких секунд до двух-трёх минут, но никогда дольше.
  
   Нехитрые рассуждения привели профессора к совершенно логичным выводам. Деревянная поверхность, которая видна на мониторе, не что иное, как стенка или дверца платяного шкафа. А иначе, откуда бы было взяться личинкам платяной же моли. Логика налицо, но пока это всего только гипотеза, поскольку меховой моли в естественных условиях ПОПРОСТУ НЕ ОСТАЛОСЬ.
  
   Сенечкин бросил второстепенную, как он теперь считал, тему по изучению топлива межпланетного корабля андроидов, потерпевшего катастрофу два года назад. Попытка синтезировать нечто подобное энергетической субстанции с "тарелки" и собрать двигатель, что называется, по образу и подобию, зашли в тупик. Передав дела по топливу своему заместителю, молодому, горячему, азартному, он сам целиком переключился на исследование "белого ящика". Так уже в шутку начали называть профессорский холодильник ассистенты Сенечкина.
  
   Большую часть работ по исследованию таинственного явления пришлось перенести на дом. Что сказать, наблюдать за метаморфозами, происходящими внутри "шляпы фокусника" (ещё одно название агрегата "ЗИМ-а'Stinol"), в режиме реального времени оказалось крайне интересно. Но постоянно хотелось есть. Поэтому Сенечкин набил холодильник продуктами и включил его в сеть. Моль теперь не плодилась, демонстрируя профессору борьбу за выживание вида; личинки, как им и положено, замерзали по системе no frost. Но наличие чешуекрылых Сенечкина больше не волновало - хотелось увидеть, что же там, по ту сторону холодильника. Или платяного шкафа?
  
   Через два месяца после начала наблюдений за предполагаемым платяным шкафом случилось то самое событие, которое в корне перевернуло представление о происходящем. Просматривая очередную порцию теперь уже не только видео-, но и аудиозаписи, профессор увидел СУДЬБОНОСНОЕ НЕЧТО. Всегда недвижимая деревянная поверхность внезапно распахнулась (всё-таки дверца!) и глазам Сенечкина предстала смазливая девица в цветастом наряде. Рука её пыталась что-то нащупать в его, Сенечкина, холодильнике. Почти тут же раздался женский визг, девушка закричала:
   - Ой, там что-то мокрое! И холодом обдало, будто из погреба!
   - Ты чего, дурёха заполошная, белены объелась? Откуда в шкапу сырости взяться? - спросил голос, принадлежащий кому-то невидимому, но властному.
   - Верно, матушка-барыня, толкую. Вроде - на яйцо похоже. Скорлупа, кажись, треснула. Вот и рука вся перепачкалась.Жел-то-о-о-ок...о-ёй!
   "Ага, произошло небольшое пространственное смещение, - успел отметить профессор. - Неизвестная девушка угодила рукой не в морозильник, а в лоток с яйцом. Вероятно, всё оттого, что я подложил кусок картона под ножку холодильника, чтоб не шатался... Нелинейность пространственных искажений налицо, поскольку..."
  
   В этом месте трансляция внезапно прекратилась, и на экране вновь красовалась отливающая унылой белизной внутренняя стенка холодильника. Сенечкин некоторое время сидел недвижимо, потом ещё пару раз просмотрел запись. Затем прошёл на кухню, чтоб заглянуть... естественно, на "декорации" в которых проходила съёмка, как вы уже догадались, наверное.
  
   Так и есть. Два настоящих бонус-яйца от натуральных же несушек - их вчера удалось заполучить за публикацию статьи в межпланетном журнале "Хиромантия и жизнь" - оказались разбитыми. Редкостное совпадение. Сеанс соединения двух точек пространства длился всего-то не более двадцати секунд. Стоп! А почему только пространственного? Ведь наверняка ни одной из современных девушек не придёт в голову обращаться к кому-то столь странно. Матушка-барыня, матушка-барыня... И ещё этот покрой увиденной одежды (широкоугольный объектив позволил рассмотреть почти всю девичью фигуру, как говорится, в полный рост)!.. Такое облачение давно не носят. Платья подобного рода, кажется, назывались раньше сарафанами. Сенечкин видел их на иллюстрациях в старых изданиях, когда увлекался в студенчестве литературой начала XIX-го века. Следовательно, стыковка была ещё и по времени.
  
   А что если?.. Даже страшно подумать!
  

* * *

  
   Тем временем незаметно пролетели двенадцать месяцев. И что сказать -
   год исследований не прошёл даром.
  
   Правда, вновь увидеть что-то за дверцей шкафа на той стороне пространственно-временного портала не удавалось. Но эпизод, который помог разгадать тайну холодильника, сыграл свою роль. Да, полно, эпизод ли? Давно же известно, что ничего случайного не бывает. Даже если событие выглядит абсолютно спонтанным и не вписывающимся в стройную структуру мироздания, то просто вы пока не готовы увидеть в этом закономерный процесс.
  
   Ещё через год упорного труда Сенечкину и его сотрудникам удалось изменить место дислокации портала. Его перенесли из кухни профессора, постепенно ставшей крайне тесной лабораторией, в более подобающее место. Теперь все эксперименты проводились на специально оборудованном полигоне института проблем Времени и Пространства, который, кстати говоря, был открыт стараниями Сенечкина. И не только открыт, но и финансировался согласно категории "элит", что большая редкость по нынешним временам. Ничего в том удивительного нет. Авторитет лауреата многих премий сказался.
  
   А название института профессор тоже придумал сам: "Северная пчела" - ни отнять, ни убавить. На все вопросы, откуда он его взял, Сенечкин только хитро улыбался и отправлял любопытных в библиотеку, ссылаясь на какую-то судьбоносную дату начала XIX-го века. Золотой век, господа! Зо-ло-той!
  
   Что ещё можно сказать о начале работ в новом храме науки? Перенос портала был связан с невероятным, просто чудовищно огромным расходом энергии. Поговаривают даже, что две электростанции в регионе полностью вышли из строя. Наверняка это всего лишь досужие домыслы, но потребление электроэнергии после данного события и в самом деле месяца два строго ограничивалось.
  
   Квартира профессора после переезда лаборатории опустела. Ассистенты и специалисты больше не приходили к Сенечкину - ни в гости в неурочный час, ни строго по рабочему графику. Он и сам-то стал бывать здесь нечасто, постоянно пропадая на новом полигоне. Холодильник теперь не позволял себе никаких вольностей, только хранил продукты, какие удавалось добыть Сенечкину. А его, холодильника, роль пространственно-временного портала выполняла отныне специальная двухместная капсула, издали напоминающая кабину экипажа межпланетного "шаттла".
  
   Постепенно команда профессора Сенечкина научилась открывать портал в заранее установленное время, а потом регулировать место доставки в прошлое. Будущее, хоть и протекало параллельно настоящему, согласно теории Pi Jona, но всё ещё оставалось закрытым для проникновения. Работали в институте пока только с прошлым.
  
   Эх, ещё бы мощности для стабильной и регулярной заброски с гарантированным возвратом набрать, чтобы не оставлять мегаполис на несколько часов без тепла и света! Для этого нужны нетрадиционные источники питания. Впрочем, уже и сейчас имеются вполне приличные результаты. Например, удалось тестовое путешествие в 183* год на целых пятнадцать минут. Правда, добровольцы натерпелись страху, опасаясь, что погибнут при переходе в прошлое или обратно. Но обошлось!
  
   Ничего, ничего... Лиха беда - начало!
  

* * *

  
   Итак, внутренности холодильника уныло отсвечивали голубым полумесяцем масла, уже потерявшего всякую надежду попасть кому-то в рот. Вот что значит отдаваться работе. Даже за содержимым морозильного агрегата проследить некогда.
  
   Сенечкин тщательно поскрёб по краям некогда жирный кусочек элитной пищи мельхиоровым ножом и бросил масло на раскалённую сковородку. Следом полетели три перепелиных пластик-яйца и кусочек хлеба на основе стружки морской капусты, приготовленной из искусственной сои, и муки корня дикого пастушника обыкновенного, заполонившего собой сельхозугодия в годы Реконструкции.
  
   Вынужденная диета, чёрт возьми! С тех пор, как цены на жидкое топливо взлетели до запредельных высот из-за глубинных внутрипластовых перетрубаций в литосфере, а все солнечные батареи планеты взорвались в одночасье после неожиданно длительной солнечной активности, натуральные пищевые продукты стали доступны только очень обеспеченным людям.
  
   Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт... Жрать нечего, а тараканы не дохнут! Чем питаются-то? Непонятно. Ну, ладно там - крысы. Всё-таки грызуны. Изоляцией кормятся, теми же насекомыми, то-сё, а эти - вроде стариков беззубых из богадельни. Каши нет, так они даже окаменевшее дерьмо ухитряются разжевать...
   Нет, нужно было всё-таки данного усатого клиента раздавить, пока он не скрылся в свою коммунальную щель. И можно, кстати, без особых проблем: никакой прыти у прусака. Да вот - рука что-то дрогнула. Видимо, нервное.
  
   "Упустил... эх..."
   Мысль Сенечкина...
  
   "У-у-у-пу-стиииил!"
   Откровение мушиного ловчего, скорбящего по пришедшей в негодность сети...
  
   Сделав несколько глотательных движений, Профессор погрузил себе в пищевод ненавистную пластиковую глазунью. Непроизвольно подвигал кадыком, пытаясь освободиться от послевкусия. Сенечкин закурил, дёрнул две последних затяжки из заначенного дохловатого, но натурального, "бычка" от сигареты "Прима secondo" и, спешно бросив грязную посуду во взятую коррозией раковину из, якобы, нержавейки (так, по крайней мере, утверждал хитроватый продавец скобяной лавки с лукавым взглядом Ходжи Насреддина), затем спустился во двор.
  
   Там на поломанной скинхедами скамейке примостился персональный водитель Филипп, который не упустил возможности понежиться на пока ещё (до полудня, по крайней мере) не очень активном утреннем солнце.
   - В институт, шеф? - голос парня не выражал никаких эмоций. И это понятно, поскольку Филипп сидел на антидепрессантах, а те, как известно теперь любому обывателю, плющат мозг и расслабляют волю. Ещё немного, и пора будет увольнять водителя: слишком у него рассеивается внимание на дороге. Хоть и движение нынче не такое, какое было до момента Первого Овеществления, но засыпающему за рулём шофёру хватит и выбоины, чтобы влететь в аварию.
  
   Чёрная "Нива+Фейрри-пескаро" с защитным антибликовым и антинейтринным покрытием стремительно вылетела на пустынную улицу, вдоль которой паслись две неучтённые двухголовые козы, сбежавшие из лаборатории разделения биологических тел имени Гоги и Магоги, близнецов из Сиама, да шнырял по мусорным контейнерам на обочине какой-то подозрительный мужичок в допотопной косоворотке и валяных опорках грязно-серого цвета.
  
   Ему, аккуратному собирателю отходов современной жизнедеятельности, нельзя было отказать в разумности и аккуратности, учитывая, что свою добычу он упаковывал, предварительно сортируя, по разным карманам невероятно вместительного рюкзака-абалака1 и ещё то, что делал собиратель-урбанист, не оставляя за собой техногенных следов и отпечатков культурного наследия на неприветливом лице скукоженного от времени мегаполиса. Это вам не робот-манипулятор с просроченным ресурсом и потёками смазки в местах наиболее активно эксплуатируемых суставов. Живой человек. И практически даже разумный.
  
   Далее по пути попались только три автомобиля, один мотоциклист и две изголодавшихся кошки, сверкающие лысыми рёбрами на ртутном мареве разогревшегося светила. Профессор не видел этого, он не смотрел по сторонам. Его больше интересовал предстоящий эксперимент с горючими энергетическими медузами из системы Тау-Лебедя. Их совсем недавно привезли с места крушения тамошнего звездолёта в окрестностях тридцать третьего транспортного кольца.
  
   Если эксперимент с образованием устойчивого пространственно-временного коридора с началом XIX-го века удастся, связь продержится хотя бы сорок-пятьдесят минут, то...
  
   Многие учёные считали опыты профессора Сенечкина пустой тратой времени. Ну кому, скажите на милость, нужно подобное исправление литературно-исторических параллелей? Или нет, не совсем так. Выражусь боле точно и в то же время более сложно. Разве стоит осуществлять привязку классических сюжетов к современной действительности? И зачем, кстати? С целью реконструкции общественных отношений на основе общеизвестных моралистических историй? Или что-то в этом роде? А будет ли в том прок?
  
   Однако директор института "Северная пчела" был уверен в своей правоте. Ни секунды в ней не сомневался. И потому работы, связанные с литературным наследием, курировал лично, не жалея сил и времени.
  
   Сенечкин предположил, что Гоголь в своё время написал чистую правду относительно украденной у Башмачкина шинели. Только имел писатель в виду не простого неказистого и жалкого чиновника, а себя и самое дорогое, что у него имелось на тот момент - рукописи, которые оказались утраченными вместе с шинелью. А что ещё дороже жизни богоизбранному беллетристу, как не его труды?
  
   И, следовательно, гипотеза, что выражение Эжена Вогюэ "все мы вышли из Гоголевской шинели", не простая метафора. И возможно, вторая часть "Мёртвых душ" вовсе не сгорела в камине...а-а-а-ааа... А? А! А если не сгорела и - по всем данным - пропала, то прямая задача науки спасти памятники классической литературы. Ещё до момента его утраты. В прошлом.
  
   Так думал Сенечкин.
  
   Последнюю часть пути до полигона-лаборатории профессору захотелось совершить променад. Не просто по прихоти, а в целях экономии: дальше до самого института простиралась неприглядная зона лицензированного пешеходства. Частные владения, чтоб им! И, главное, невероятно обидно - стороной их не обойдёшь, а за транзит плати целый рубль с денежкой, если на автомобиле. И полушка за пешее путешествие или передвижение велосипедно-самокатным порядком - тоже обдираловка, но хоть не такая обременительная для личного бюджета профессора.
  
   А бездомные там, на участке приватного пользования, между тем, живут совсем бесплатно. Кроме того - на этой территории ещё масса подозрительных личностей обитает. А обеспечивает население конституционно-толерантных выселок целый комплекс учреждений и коллективов сферы обслуживания: два круглосуточных магазина, ночлежка, задрипанная пивная, собачья свора, две кошачьи диаспоры... Что ещё? Некое подобие ломбарда с глухим на одно ухо целовальником Джеком Сэйлером. Вот и все примечательности частных владений, которых, собственно, не так и мало. Чудны дела твои неформатные, хозяин квартала - держава либерально-продвинутая! До самого цокольного этажа моей недозрелой души, как говорится.
  
   Попадающиеся навстречу профессору воробьи, бомжи и бездомные собаки рады были приветствовать решение Сенечкина на пешее передвижение каждый по-своему. Воробьи чирикали: "Ньи чьево сьебье!", бомжи предлагали свои жалкие гривенники для осуществления похмельного акта в складчину. Коты заходились истеричным мявом в отдалении - мол, чужой идёт, ату его, ребята! Собаки же просто дружески улыбались хвостами, предчувствуя остатки вчерашнего стола в своих лужёных желудках, поскольку профессор частенько брал с собой условно пищевые отходы для задабривания этих подловатых тварей.
  
   Казалось, что всё обыденно, но только казалось...
  
   Сегодня не так. Сегодня что-то вершится на небесах. It is done in Heaven, как любит говорить американский друг Сенечкина магистр Goldeneye-Mogul, большой любитель творчества Николая Васильевича Гоголя.
  
   И даже вид переполненного, с горочкой в стиле малого Везувия, мусорного контейнера не мог испортить флюидов хорошего настроения, нахлынувших от предчувствия чего-то судьбоносного, готового вот-вот произойти. А ведь ещё час назад картина мира казалась ужасающей. Отчего, почему? Никто бы, пожалуй, не взялся объяснить. Так или иначе, профессор понял, сегодня непременно случится что-то необычное, что-то неординарное, чего он неосознанно ждал вот уже несколько лет кряду. И это необычное будет обязательно связано с тем самым таинственным шумом, который ныне уже не слышен по утрам возле холодильника. Именно там первоначально открывалось "окно" в прошлое. Именно с него начались эксперименты Сенечкина по управляемому процессу перемещения материальных объектов во времени.
  
   И позднее...
  
   Со стены кабинета на Сенечкина взирал лукавый портрет философа Лао-Цзы в стиле народного китайского лубка. Вид у старца был нравоучительный и важный, будто он цитирует из собственного сборника наставлений:
   "Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное - это прекрасное, тогда и возникает безобразное. Когда все узнают, что добро - это добро, тогда и возникает зло".
  
   Вот и узнали... Вот и случилось вытеснение духовного материальным. Желающих работать физически, да и умственно практически не осталось. Причём в планетарном масштабе. Пресловутое общество потребления стало пожирать самоё себя. Мировая экономика пришла в упадок. Но первой пострадала сфера духовная. Её-то и пытался возродить идеалист Сенечкин посредством своих пространственно-временных связей с гениальными авторами прошлого.
  
   Начали экспериментировать со временными перемещениями с эпохи Николая Васильевича Гоголя. Профессор хотел доказать просвещённому миру, что красивая метафора, принадлежащая перу французского критика Эжена Вогюэ, опубликовавшего в "Rftvue ties deux Mondes" (N1 за 1885-ый год) статью о Достоевском, в которой он говорил об истоках творчества этого русского писателя, имеет под собой реальную основу. Да-да, та самая фраза о том, что все литераторы вышли из Гоголевской шинели... по большому счёту...
  
   И немного позднее ещё...
  
   Странное какое-то чувство. Будто некто наблюдает за тобой с видом экзаменатора...
   И этот старый портрет какого-то партийного функционера на стене. Так и смотрит, так и зыркает, будто хочет согнуть в банановый рог. Кстати, есть ли ещё на планете бананы, растут ли? Когда-то в далёком детстве Сенечкин ездил с родителями в национальный африканский парк Нгоро-Нгоро... И там произрастали настоящие, подумать только (!), бананы...
  
   Неужели предчувствия обманули? Неужели опять пустышку потянул?
  
   Не выдержав нервного напряжения, профессор включил телетрансляцию. Показывали очередной конкурс "Мисс Вселенная".
  
   Мисски без ума и пиписки. Самой старшей участнице не больше четырнадцати. Как говорят организаторы, после этого возраста уже пропадает шарм непосредственности. Летский депет какой-то, а не демонстрация лучших женских качеств. Детский-то детский, но с глобальными последствиями. Здесь налицо продолжение плана Даллеса-Сороса, который сносил "крыши" не только мишеням, указанным впрямую за рухнувшим "железным занавесом", но и самим палачам и собственно идеологам. Однажды запущенный процесс не щадил никого, всё мощнее набирая обороты разрушающей цивилизацию силы.
  
   Девчонок с юного возраста готовят к подиуму, успеху и разнузданной гламурности. Домашняя работа - на прислуге, а им бы только порхать. Но если все порхают, извините, то откуда возьмётся прислуга? И какому нормальному мужику захочется создавать семью с этими пустыми, как мячики для пинг-понга, девицами? А нет семьи - любому государственному устройству очень скоро наступает безоговорочная хана... Неуправляемый кирдык...
  
   Нет, телевизор отвлечь не сможет...
  
   Невероятно сложно сохранять самообладание, когда от тебя уже ничего не зависит.
  
   Ещё полдня мучительных ожиданий, и Сенечкину доложили, что исследователям удалось попасть в Санкт-Петербург начала XIX-го века на целых полтора часа. Именно оттуда они только что прибыли. Профессор вступил на территорию святая святых, туда, где мощные излучатели "изгибали время пространством", как выражались его сотрудники.
  
   В передней лабораторного корпуса висело нечто огромное, балахонистое, из прекрасного английского сукна, с золотыми двуглавыми пуговицами и богатым литературным мехом тёмно-коричневого колера. Из этого нечто росли, прорастали, начинали цвести и множились классическим почкованием всяческие проявления ботаническо-литературных излишеств. Во всяком случае, так показалось профессору. Вполне возможно, что и не только ему...
  
   - Что здесь? - спросил Сенечкин, нимало не сомневаясь в том, что задал именно риторический вопрос, и никак иначе. - Это ОНО?
   - Это... Ну, да, в общем... Не обращайте внимания, док, перед нами шинель Гоголя. Мы все из неё выросли. Помните?
   - Слышал... как-то раз, - профессор не столько лукавил, сколько играл с ассистентом в им же придуманную игру, которую назвал "а что это у нас за козырь в рукаве?" Кому, как не Сенечкину лучше всех известно, ЧТО можно было снять с жалкого чиновника, ой, миль пардон, великого беллетриста на ТОМ КОНЦЕ пространственно-временного континуума.
   - Знатный раритет выцепили. Прямо в галерее Гостиного двора. Ни один будочник не шелохнулся. Ни один городовой не приметил, ни один дворник свисток не достал. А ведь вы знаете, профессор, как этих чёртовых дворников да квартальных в том незлопамятном веке держава воспитывала сызмальства. Не дворники в Петербурге тогда служили, а настоящие псы цепные, не квартальные - церберы адские! Оцените, профессор, чистоту исполнения.
   - Да-да... - рассеянно протянул Сенечкин, рассматривая добытую в Гостином дворе двухвековой давности верхнюю одежду. - А я не такой её себе представлял. Настоящая роскошнее как-то выглядит...
   - Не знаю, не знаю, профессор. Всё, как вы нам живописали по изображению в книге. Как заказывали, одним словом. Что называется, в урочный день, в урочный час. Парень даже испугаться не успел. Мы его очень ловко раздели...
   - А взамен что-нибудь тёплое оставили? Там же зима... не то, что у нас... в парнике да под колпаком.
   - А как же. Не сомневайтесь даже. Не должен был объект замёрзнуть...
   - Длинноносый?
   - Объект-то? Вполне.
   - А отчего шинель камер-юнкерская?
   - А мне-то, откуда известно? Главное, профессор, ваша версия целиком и полностью подтвердилась: Гоголь написал "Шинель", основываясь на собственном опыте.
   - Похоже...
   - Вне всякого!
   - А в карманах?.. - голос Сенечкина невольно дрогнул.
   - Есть!!!
  
   Ассистент вытащил из сейфа и с гордостью бросил на стол толстую папку с мятыми черновиками и набросками САМОГО ГОГОЛЯ! Не подвели, стервецы! Справились...
  
   Как говорится, прорыв научной мысли, и ничего кроме!
  
   А тем временем один из "шинеленавтов", прибывших с великолепной литературной добычей, делился своими впечатлениями от увиденного в прошлом с сотрудниками, выпускающими на орбиту того самого временного континуума:
   - Тогда и котята были вкусней, чем нынешние белковые гамбургеры имени фаст-фуда. Ага, точно - я о пирожках с ливером речь веду. На Сенном рынке на просроченный пропуск с фамилией Ноздрёв выменял. Это ещё до встречи с Гоголем, во время тестового заезда.
  

* * *

  
   По галерее Гостиного двора шёл гениальный писатель и размышлял о том, что неспокойно стало даже в центре столицы. Ишь как, налетели черти в этих странных кожаных кацавейках, будто кнехты древней тевтонской поры. Чудные какие-то. Шинель сняли, а взамен полукафтан из непонятного материала под ноги бросили. Тёплый оказался. Даже на сильном промозглом ветру холод не берёт.
  
   Надобно бы описать этот случай... Так-так... Один бедный чиновник всю жизнь собирал средства на новое пальто... из жалованья откладывал... во всём себе отказывая... А потом грабители... Вполне неплохо может получиться. И... да-да, именно - грабители. Можно продолжить сей анекдот целой серией. Невский проспект... или что-то в этом роде. Такое, скажем, название. И просто, без изысков, и по-имперски значительно. Отбою от читателя не будет.... Ой, что-то нос подмерзать начал... Нос... нос... а если отморозить нос, он отвалится? Хм, НОС покинул хозяина и пошёл по своим делам... Потешно, ей-богу.
  
   А что здесь на карте с невеликим портретом написано? На той, что пирожник с Сенного в сугроб обронил. Ноздрёв. Хм... Презабавная фамилия. Надобно и её куда-нибудь приспособить. Впрочем, пустое. Немедленно к своему малоросскому финансовому покровителю.
  
   Тот как раз намедни получил аванс от издателя Свиньина2 для написания "Майской ночи". Продам-ка ему и сюжетец с шинелью. Правда, этот литератор беспутый со мной ещё за "Лже-инспектора" не вполне рассчитался. Вероятно, испугался, что начнут шантажировать за плагиат. Надо же, какая-то скотина в салоне у Фикельмонши3 принародно нашу с ним историю и выложила... Но ничего, Васильич человек верный, хоть и не без странностей. Слово держит. С этаким работать премилое удовольствие... Правда, всё одно, полностью с долгами не рассчитаться. Даже если княгиню и Германна тому же Мишелю Лермону спихнуть. Нет, будет с него и историй о Печорине. Толку-то, однако ж, и вовсе немного: на шее у бабушки сидит, хоть и офицер.
  
   А самому-то никак не справиться со всеми фантазиями. Гусей перьевых, как говориться, ещё столько не выросло. В Болдино не наездишься особо, да и после одной уже подобной творческой осени наступает неминуемый невроз, депрессия со всеми вытекающими... Здесь вам - не в Греции на апельсинах сидеть. Нет, я не Байрон, я другой... Миленько вышло. Так и быть - подарю Мишелю на день ангела...
  
   Жаль, столько сюжетов осталось в карманах украденной шинели, но ничего. Эти, из нападавших, не воспользуются, ибо слишком глаз у них неживой, да говор на русский непохож. Всё какие-то "типа" да "прикинь" вместо "вылитый" и "вообразите себе, сударь".
  
   Запомни, ноздреватыми бывают сыры, хлеб и ноздри! Да, ещё немного подтаявший снег, в лежалом сугробе и крупноячеистая пемза. О чём бишь я? Ну конечно. Это главное, что нужно знать в нашем литературном деле. Если запомнил, то, считай, что тебе все измышления подлых критиков нипочём, а восторги друзей преумножены многократ. Утроены, усемерены... И вот - ты уже туз! Нет, сей сюжет никому! Никому и никогда! Даже Васильичу, даже Ванечке или Вильке-Вильгельму... Эта дама, брат ты мой, моя! Мой пиковый интерес!
  
   И, кстати, отчего вдруг грабители кричали всё время: "Это он! Это он! Гоголь! Гоголь!"? Не было рядом Николая Васильевича. Не было. Да и быть не могло. Он как раз приболел некстати... и отменил свою традиционную прогулку.
  
   Мысли, мысли... несть им числа. Подумать-то есть о чём, ибо камер-юнкерские долги давно превысили пределы разумного. Настолько, что даже государь Николай Александрович попридержал Александра Христофоровича (Бенкендорфа, разумеется), с его инициативой затеять интригу с "белым человеком" (по другой версии - "белым начальником"), согласно предсказанию внештатного сотрудника третьего отделения - А.Ф.Кирхгоф4 (она же - агент Зарема, малоизвестные архивы охранки). Почему, почему? А долги-то гениального литератора всё равно из государственной казны гасить придётся. Так хотелось бы сначала их немного уменьшить...
  
   НАШЕ ВСЁ шёл по зимней галерее Гостиного двора в нелепой "аляске" на синтепоне с надписью "Gold, как сокол! Дубровский и сын, пивные традиции Швейцарских Альп", прикидывая, кому можно будет пристроить сюжеты об одном сентиментальном дворнике, боготворящем собак больше барыни, горбатом звонаре, полюбившем красавицу-цыганку и суфражистке Вере Павловне, которой снились цветные сны о счастливом будущем, где с упоением раздирали на лоскуты знаменитую Гоголевскую шинель.
  

Приложение:

Опись (перечень) набросков и сюжетных планов, найденных в карманах шинели, эвакуированной отделом непрямого литературного вмешательства из первой половины XIX-го века

      -- Развёрнутый план исторической драмы "Собора губернской богоматери" - 12 страниц с нескромными чернильными иллюстрациями;
      -- Наброски к повести из жизни российских помещиков и их дворни "Муму" - три страницы (с оборотом) и клоком собачьей шерсти;
      -- Краткое изложения сюжетных линий социальных романов "Что поделаешь...", "Братья Безобразовы", "Белые ночью" и патриотического русофобского романа в стихах "Кому на Руси жить?". Всего на 34-ёх листах плюс изображение Земфиры и Алеко в интимной позе;
      -- Две заключительные главы жалостных повестей "Федот Федотович" и "Таймень" из сериала "Герой нашего века" - дюжина совершенно нечитаемых листов с французскими ругательствами и запахом камелий;
      -- Второй и третий тома поэмы "Мёртвые в душе" - 242 страницы второго тома и три листа нецензурных выражений относительно третьего, вымарано цензурой.
  
   В правом нижнем углу списка чётко прорисовывались подпись эксперта и оттиск большой имперской печати с изображением четырёхглавого орла, символизирующего основные религиозные течения Соединённых Штатов Европейского Севера. Подпись и печать не закрывали визу, которую каждый мог легко прочитать: "Все подшитые в большую папку N 23-14/2 документы написаны на русском языке крайне плохим почерком, предположительно принадлежащим лицу негроидной расы".
  

* * *

  
   Откуда-то снаружи свёрнутой в спираль Галактики на процесс снисходительно взирал Господь, тот самый, которого человечество уже начало забывать за перманентным процессом получения удовольствий.
  
   Бог был создан людьми путём овеществления многократно усиленных миллиардов мыслей. Не Бог создал человека, а человек Бога (по образу и подобию ли?). Создал с тем, чтобы потом можно было ему поклоняться. Чтобы нашлось, кому открыть душу. Порой и такой малости бывает достаточно для полного счастья.
  
   Скоро это поймут все... Не было бы только поздно.
  
   1 - рюкзак, конструкцию которого придумал известный отечественный альпинист Виталий Михайлович Абалаков (1906 - 1986).
  
   2 - Павел Петрович Свиньин (8 (19) июня 1787, усадьба Ефремово Галичского уезда Костромской губернии -- 9 (21) апреля 1839) - русский писатель, издатель, журналист и редактор, художник, историк, географ, коллекционер.
  
   3 - Графиня Дарья Фёдоровна Фикельмон (фр. de Ficquelmont, урождённая графиня Тизенгаузен, нем. Tiesenhausen; 14 октября [26 октября] 1804, Санкт-Петербург, Российская империя - 10 апреля 1863, Венеция [или Вена], Австрийская империя) - внучка фельдмаршала Кутузова, дочь Е. М. Хитрово, жена австрийского дипломата и политического деятеля К. Л. Фикельмона. Часто упоминается как Долли Фикельмон. Известна в качестве хозяйки петербургского салона и автор обстоятельного "светского дневника", в записях которого особый интерес у пушкинистов вызывают фрагменты, касающиеся Пушкина и его жены. С 1920-х годов существует предположение о том, что у Фикельмон была связь с Пушкиным. Версия имеет как сторонников, так и противников.
  
   4 - "Известность Пушкина и литературная и личная с каждым днем возрастала. Молодежь твердила наизусть его стихи, повторяла остроты его и рассказывала о нем анекдоты. Все это, как водится, было частью справедливо, частью вымышлено. Одно обстоятельство оставило Пушкину сильное впечатление. В это время находилась в Петербурге старая немка по имени Кирхгоф.
   В число различных ее занятий входило и гадание. Однажды утром Пушкин зашел к ней с несколькими товарищами. Госпожа Кирхгоф обратилась прямо к нему, говоря, что он - человек замечательный; рассказала вкратце его прошедшую и настоящую жизнь, потом начала предсказания сперва ежедневных обстоятельств, а потом важных эпох его будущего. Она сказала ему между прочим: "Вы сегодня будете иметь разговор о службе и получите письмо с деньгами". О службе Пушкин никогда не говорил и не думал; письмо с деньгами получить ему было неоткуда; деньги он мог иметь только от отца, но, живя у него в доме, он получил бы их, конечно, без письма. Пушкин не обратил большого внимания на предсказания гадальщицы. Вечером того дня, выходя из театра до окончания представления, он встретился с генералом Орловым.
   Они разговорились. Орлов коснулся службы и советовал Пушкину оставить свое министерство и надеть эполеты. Возвратясь домой, он нашел у себя письмо с деньгами: оно было от одного лицейского товарища, который на другой день отправился за границу; он заезжал проститься с Пушкиным и заплатить ему какой-то карточный долг еще школьной их шалости. Госпожа Кирхгоф предсказала Пушкину его изгнание на Юг и на Север, рассказала разные обстоятельства, с ним впоследствии сбывшиеся, предсказала его женитьбу и, наконец, преждевременную смерть, предупредивши, что должен ожидать ее от руки высокого белокурого человека. Пушкин, и без того несколько суеверный, был поражен постоянным исполнением этих предсказаний и часто об этом рассказывал". Л.С.Пушкин (брат поэта)
  

Дело чести

  
   Спираль мироздания закручивалась всё туже. Незаметно подступил апофеоз демократических ценностей. В специализированных славянских школах строго рекомендовалось изучать английскую и китайскую классику, а также таджикский эпос "Шахнаме" и "Драхти Асурик"  - в подлиннике. Один только Урал всё ещё вставал преградой на пути прогресса. Однако, судя по всему, сопротивление региональных воротил нефтяного и газового бизнеса ослабевало в связи с активной разработкой новых источников энергии.
  
   Ранним февральским утром 2037-го года дежурный комиссар Санкт-Петербургского отделения Европейского департамента полиции Эжен Сваровски был разбужен диким воем зуммера служебной связи. Вызывал старший патруля доверительного участия Питерс Пеновс, из латышей, кажется.
   - Месье комиссар, у нас здесь что-то странное происходит. Похоже на нарушение восьмого пункта уголовного уложения Евросоюза. Вам придётся приехать...
   - Какого чёрта, Питерс?! Вы будите меня в такую рань, чтобы блеять что-то невнятное. Давайте по существу, и молите своего античного Бафорета*, чтобы вопрос оказался стоящим... Иначе не посмотрю на ваши неформальные связи в Европарламенте и нарушу обет толерантности - у меня осталось ещё три возможности в этом году - и лишу вас спец-пайка натуральных продуктов до конца квартала.
   - Хорошо-хорошо, не кричите так! Сейчас объясню суть дела. Мы приехали в назначенное место, где должно было осуществиться исполнение оплаченной смерти... Да-да, но тут такое... Наш заказчик был убит ещё до реализации своей заявки. Нет, не случайно... Тоже по оплаченному требованию. Того клиента обслуживал другой патруль.
   - Так они заплатили за убийство друг друга?
   - Так точно, оба внесли всю сумму полностью, мы проверили. Только один успел осуществить задуманное, а заявка второго осталась невостребованной.
   - У того, кто убил, было назначено более раннее время, Питерс?
   - В том-то и дело, месье, что более позднее. Но тут и другие странности есть. Например, убитый также стрелял раньше назначенного в разрешении на акцию.
   - В самом деле?!
   - Да, господин комиссар. Приезжайте!
  
   Сколько Эжен Сваровски служил в департаменте, ни разу не случалось подобного. С тех пор, как Европарламент, подогреваемый публичными выступлениями и финансами партии "Полная свобода индивидуальности", разрешил заявленные и оплаченные убийства благонадёжным гражданам, но не чаще одного раза в пять лет, всё обходилось вполне штатно. Патрули доверительного участия, выезжающие к месту заявленного убийства, обычно фиксировали смерть, ставили на бланке заказчика печать, которая свидетельствовала о законности произведённого действия. Реже приходилось констатировать отказ заявителя от совершения акта гражданской свободы то ли по причине его малодушной трусости, то ли по иным - чаще всего форс-мажорным - обстоятельствам. Но вот то, что произошло сегодня, выглядело крайне нестандартно и оттого заставляло нервничать. Никому ещё не приходило в голову совершать оплаченное по закону убийство раньше положенного, поскольку тогда оно превращалось в вопиющее уголовное деяние. В самом деле, никакой патруль не станет свидетельствовать правильность совершения подобного гражданского акта сертификатом соответствия.
   Необходимо было разобраться, в чём же дело. Комиссар протёр лицо салфеткой "утренний гигиенический уход государственного служащего, N4" и поспешил в кабинку скоростного служебного транспорта департамента подвесной доставки. Хоть и не любил Сваровски высотной болтанки, но это лучше, чем застрять в дорожной пробке.
  
   Изучение обстоятельств на месте происшествия систематизировало картину раннего утреннего события. В половине шестого по среднеевропейскому времени патруль доверительного участия под командованием Питерса Пеновса прибыл в точку, означенную в рабочем планшете, чтобы засвидетельствовать факт заранее заявленного и оплаченного бароном Жоржем Лотером убийства.
   Пеновсу показалось странным, что с противоположной стороны парковой аллеи одновременно с ним появился мнемомобиль с государственным проблесковым маяком министерства внутреннего порядка Евросоюза. Откуда он там? Неужели одно и то же задание поручено двум разным патрулям? Чёрте что такое! Надо будет связаться с диспетчерской и уточнить, в чём дело. Благо - до самого объявленного события убийства оставалось не менее получаса.
   Едва подключив широкополосную 3D-оптику, чтобы разглядеть и зафиксировать ожидаемое событие во всех подробностях, агенты услышали один выстрел, затем второй - с разрывом в секунду-полторы - и бросились к месту события. Навстречу им неслись не менее ошарашенные патрульные из второго мнемомобиля. На месте происшествия полулежал некий благообразный господин, сжимающий в руке странное дымящееся оружие, отдалённо похожее на однозарядный пистолет, каким, наверное, пользовались очень и очень давно.
   Господин, глупо улыбаясь, протягивал патрульным папку - по-видимому, с документами. При ближайшем рассмотрении было установлено, что из предплечья человека обильно текла кровь - он оказался ранен навылет. В папке же обнаружилась заявка на убийство барона Жоржа Лотера в Приморском парке - 8 февраля 2037-го года в 6:12 утра. В десяти шагах от раненого - в экологически-чистом месиве настоящего европейского снега - Пеновс отыскал своего подопечного - того самого барона, в заявке которого значилось убийство Сергея Ланского в 6:00 утра 8 февраля 2037-го года.
   При уточнении, отчего заказчик произвёл выстрел значительно раньше обозначенного в договоре времени, тот показал ручной хронометр, который спешил на тридцать две минуты. Вполне исчерпывающее объяснение.
   Всё бы на этом и закончилось. Патрульным не пришло бы в голову будить дежурного комиссара перед концом смены, но дотошность Пеновса вывела дело на новый уровень. Осматривая тело жертвы (потенциального исполнителя незадавшегося заказа), он обратил внимание, что часы барона также спешили - спешили на двадцать минут.
   По всему получалось - между двумя лицами, затеявшими стрельбу в Приморском парке, существовал какой-то сговор.
  
   Сваровски чертыхнулся - не такое простое оказалось дело, каким виделось поначалу. Впрочем, формальности с возвратом денег родственникам убитого барона, так и не успевшего реализовать оплаченную заявку на убийство, достаточно легко улаживались. Процедура была прописана, хотя в ход пускалась редко. Относилась она к пункту, озаглавленному "...в случае внезапной смерти заказчика до наступления факта исполнения оплаченного убийства".
   Это ладно, зато целый ряд вопросов вырисовывался перед Эженом и понуждал к активным действиям.
  
   По восьмому пункту уголовного уложения Евросоюза в процессе заявленного убийства была запрещена массовая перестрелка группы лиц, получивших право на такое убийство. Это действо приравнивалось по степени социальной опасности к несанкционированному митингу и каралось пожизненной изоляцией от общества. Все органы, выдающие разрешения на убийство, были строго-настрого предупреждены о наступлении уголовной ответственности за нарушение означенного пункта - в части предоставления законного права на убийство одновременно нескольким лицам, вздумавшим затеять перестрелку с целью удовлетворения интересов какой-то группы лиц.
   Да, собственно, невозможно было обойти запрет, поскольку база, хранящая сведения о выданных разрешениях, едина по всему Евросоюзу.
   А тут странное что-то. На "перестрелку группы лиц" похоже мало, но выстрелов было два. И к тому же - оба прозвучали значительно раньше положенного.
   Так неужели простое совпадение, как говорит этот странный человек, бывший профессор... языковед... как там его? Правильно, Ланской. Не верится что-то в совпадение, когда часы спешат у обоих - и у убийцы, и у жертвы. Стало быть, они не желали вмешательства представителей службы доверительного участия, потому и затеяли стрельбу, пока те не успели выяснить, отчего в одной точке пространственно-временного континуума появилось сразу два патруля. Думается, стоит поглубже копнуть в прошлом... Сам Ланской точно ничего не скажет, если что-то нечисто.
  
   Пришла пора решающего допроса.
   - Вы знали, что барон заказал ваше убийство? - спросил Эжен.
   - Догадывался, но надеялся его опередить.
   - А чем объясните, что вы оба начали стрельбу одновременно и раньше указанного в разрешении на убийство времени?
   - Часы подвели. И вообще - это совпадение.
   - Совпадение? Не верю! Не бывает таких совпадений, чтобы часы у двух лиц спешили так удачно, что показывали подходящее время.
   - Подходящее?
   - Подходящее для одновременного... стойте-стойте - убийства. Тогда получается. Получается - наши патрули доверительного участия послужили вам в качестве секундантов? - догадался Сваровски.
   - Можете считать и так, комиссар. Что это меняет?
   - Очень многое, очень... Например, теперь вы из добропорядочного европейца превращаетесь в государственного преступника, поскольку втянули представителей муниципальной службы поддержания общественного порядка в преступную акцию в качестве соучастников.
   - Соучастников чего. Позвольте узнать?
   - Вашей... э-э-э... как там её... дуэли.
   - Причём здесь дуэль, комиссар? К чему вы откопали это давно забытое слово? Просто мы с убитым относились друг к другу с неприязнью, вот и оплатили убийство друг друга. Но ему повезло меньше...
   - Думаю, меньше повезло всё-таки вам, поскольку за дело взялся комиссар Сваровски!
  
   Комиссар Эжен Сваровски воспользовался связями, чтобы получить свидание с Сергеем Ланским. Успел буквально на флажке, как говорят шахматисты.
   Эжен хотел понять движущие мотивы, которыми руководствовался Ланской, осуществляя преступные намерения, и потому пытался вызвать его на откровенный разговор. Тщетно. Говорил один только комиссар, сидя напротив равнодушного заключённого, заботливо привязанного к кровати мягкими ремнями.
   - Думали, меня можно легко обмануть? Видите, я сумел откопать, что вы по профессии, кстати, нежелательной ещё с 2030-го, литературовед. Мало того - пушкинист. Вы оказывали активное сопротивление властям во время плановой зачистки в Михайловском. А потом избежали ответственности, удалив чип государственного доверия с помощью хирургического вмешательства, уничтожив тем самым важные сведения о своей противоправной деятельности. Вы так и не признались - у вас была дуэль с бароном?
   - Хорошо, комиссар. Не стану более отрицать очевидное. Это была именно дуэль. И я убил на ней не просто сына Шарля Мари Лотера, короля отходов, а прямого и единственного потомка Жоржа-Шарля Дантеса.
   - Вы мстили за Пушкина, профессор? Да вы просто псих... И это сейчас, когда европейская культура наконец-то торжествует над психологией угнетённого славянского раба.
   - Дело чести, - почти прошептал Сергей Ланской и отвернулся к стене. - Двести лет прошло...
  
   Гуманные законы Евросоюза запрещали не только смертную казнь, но также и не давали возможности личности, получившей высшую меру наказания, страдать в изоляции до конца дней, находясь в разуме. Завтра временно лишённому права гражданина сделают инъекцию, и он перестанет испытывать неудобства и муки, вызванные изоляцией от общества. Комнатному растению безразличны интересы людей.
   "Как всё-таки далеко ушло человечество в своём благородном желании угодить отдельно взятой личности, - подумал Эжен, опасаясь, что где-то рядом работают мыслеуловители. - Бедный Ланской", - это уже для себя после того, как была выставлена защита второго энергетического уровня.
   Покидая здание Нелинейной Сопричастности, комиссар вновь вспомнил глаза осуждённого - столько в них было какого-то непонятного превосходства, что это не давало Сваровски успокоиться. "Надо будет найти книги Александра Пушкина, - решил он для себя. - Не зря же всё его творчество категорически не рекомендовано для чтения..."
  
  
   * - Бафорет - андрогенное древнее божество, которое иногда считается покровителем гомосексуализма.
  
  

Фантастика? Социальная сатира... фантастика!

  

Волшебная лампа Оладьина

  
   В некотором царстве-президенстве жил-поживал себе гражданин Оладьин. Ну что вам фамилия-то не нравится? Оладьин, и всё тут. Не Аладдин же, в самом деле. Здесь вам не Ближний, хоть и восток... Европы. А у героя моего, Оладьина, то есть, премилейшие, между прочим, биографические данные: не был, не состоял, пол - мужской, потолок - среднее образование, мировоззрение - недалёкое. Что там ещё? Да и хватит, пожалуй, для первого случая. Но для второго - добавлю: с пятым пунктом у Оладьина ещё в эпоху материалистического сознания всё неплохо сложилось. А теперь-то, когда капитализмом банковским из каждой подворотни смердит - мол, возьми кредит, дурашка, один только ты неопроцедуренным и остался - уж, не знаю, как сказать: может быть, зря раньше-то так хорошо дело обстояло. Впрочем - пустое.
  
   Итак!
  
   Жил себе некто Тимофей (в арабской транскрипции - Омар Шариф) Оладьин. Жил, думал о прошлом, мечтал о будущем, перебирал лампы, засовы, замки да петли рояльного типа в скобяной лавке. Он там на подхвате, на время чьего-то отпуска подвизался. Грустно Оладьину без достойной и хорошо оплачиваемой работы, без избитой, навроде истины, принцессы Жасмин в качестве супруги верной. Не везло гражданину этому ни "по жизни", ни по сюжету сказочному. Что поделать - не дал бог ни талантов умственных, ни наглости необычайной, ни везения мало-мальского.
  
   И вот однажды...
   ...зашёл в лавку, где Тимофей за прилавком лапшу порционную себе запаривал, некий гражданин с пронзительно-высверливающим взглядом тренированных на просмотре порнографической продукции и стенограмм заседаний Политбюро "того ещё ЦК" глаз. И сразу свои бельма-пуговицы на Оладьина-то и положил, посредством взгляда, разумеется. Говорит, мол, нельзя ли у вас, уважаемый, в лавке лампу одну раздобыть. Нужна ему эта лампа по самый зарез души, по самый последний крючочек нейлоновой партийной сорочки, выпущенной фабрикой "Большевичка" лет несколько тому обратно.
  
   Надобно отметить, что вошедший в лавку был, судя по тяжёлой челюсти, тянущей к полу всю голову, мужчиной нелёгкой судьбы. По всему видать, болел душой этот гражданин за свой народ без перерыва на обед ежесуточно. От такого нечеловеческого напряжения лицо его отливало томатными оттенками залежавшегося продукта. Однако следует признать, что случайная блуждающая бородавка (из некоторых источников - эксклюзивно-партийный атрибут) ничуть не портила мужественный профиль гостя.
  
   Понятное дело, Оладьин спрашивает посетителя, что за лампа такая редкая, как выглядит, и отчего бы ни поискать, раз настолько припёрло? Покупатель отвечает, давай, де, посмотрим среди разного-прочего антикварного товара. Лампу он сам безошибочно узнает, дескать, не переживай. Только замечает, между тем, этот гражданин, будто ему лично самому нельзя вожделенный предмет в руки брать по причине какой-то не то болезни аллергической, не то заклятия под знаком "зю". Не то оттого ему лампу трогать нельзя, что позволено сие действо лишь человеку нейтральному либо кристально чистому в каком-то узкопартийном смысле. А за себя, посетитель, стало быть, на все сто ручаться опасается.
  
   Не увлекательно, скажем, стало Оладьину выяснять причину всех подобных странностей. Поинтересовался только, что, мол, делать станем, когда найдём подходящую лампу, если её покупателю руками брать заказано? Клиент усмехнулся тревожно, да и говорит, что ничего страшного, пусть Оладьин сам её возьмёт и в портфель упакует, за что, дескать, "чаевых" получит предостаточно. И ещё добавил посетитель, будто азиатчиной ему не пристало заниматься, будет он щедрым, как князь какой-нибудь европейского разлива, но есть одно условие!..
  
   Оладьин, как про условие услышал, так сразу в состояние ипохондрическое вновь впал, словно какой-нибудь меланхолик пожизненный: почувствовал, значит, опять его кинуть хотят по жизни, будто кубик для игры в кости. А на кубике одни единицы на всех гранях. Но гражданин в штатском партийном костюме успокоил встревоженного нехорошим предчувствием героя:
   - Не бойся, парень, всё будет в лучшем виде, а условие совсем простое - лампу тереть нельзя. Почему? Нельзя и всё. За то и платят тебе, как договаривались, щедро. Ну, если всё по инструкции, то и гонорар нешуточный.
  
   Приступили к поискам, помолясь, что называется. Принялись все подходящие под общее описание лампы перебирать. Сначала на витрине: Оладьин достаёт и гостю показывает, а тот головой мотает отрицательно - не тот, дескать, предмет. Не нашлось ничего подходящего.
   Отправились в подсобку. Полчаса там пыль поднимали, как половецкие кони по выжженной степи. Пришелец уже начал было разочаровываться, шептал что-то себе под нос, вроде: "Обманул... Ампилов, сука... Скинхедов родственник... Опороток немытый".
   Но тут звякнуло-брякнуло, разверзлись хляби небесные... Пардон, про хляби - это другая сказка. Там ещё одиночное плавание было в сторону армяно-турецкой границы. В общем, вы в курсе.
  
   Да, а в лавке скобяной вот что приключилось: нашлась лампа вожделенная. Глаза у посетителя засияли, что твои свечи под образами, многократно усиленные оптическим эффектом золотой сусальности. Она, говорит, та самая лампа-то, с которой всё н а ч а л о с ь... Что там началось, Оладьин не понял. Он просто лампу в руки взял и осмотрел. Ничего необычного, лампа, как лампа. Только видно, что давно её изготовили, поскольку на коробочке дата указана. Такого-то, такого-то... двадцать четвёртого года, века двадцатого, самим Бонч-Бруевичем освящённая! Это ж надо же! Офонареть можно! А сохранилась, будто свеженькая... Лучше своих китайских сестричек современных выглядит. И волосок накаливания целый, в тугую вольфрамовую косичку завитый.
  
   Держит Оладьин в руках лампу, а гость ему орёт голосом нечеловеческим:
   - Не смей тереть! Давай быстрей её мне в портфель укладывай!
   В голос орёт так, что багровость лица на залысины переехала, а бородавка надулась, будто жаба, того и гляди - лопнет от злости, в самостоятельность ударившись. А Оладьин, словно бы ждал подобной реакции, плечи расправил, возгордился собственным непослушанием. Подумать только, всякий залётный покупатель может на него голос повышать, унижать бессистемно! Да где такое слыхано! Взял Тимофей и потёр лампу, никакого подвоха не предполагая. Просто из вредности потёр.
  
   За окном сверкнуло пару раз, заиграла до боли в печёнках, до почечных колик, знакомая мелодия "Марсельезы" на мотив "Вы жертвою пали..." (radio mix). Незнакомец с бородавкой, съехавшей в сторону галстука, запричитал что-то о "лампе Ильича", попавшей в грязные руки прислужника Золотого Капиталистического Тельца. Но этот плач был немедленно заглушён известной Оладьину по фильмам с участием Бориса Щукина ленинской картавинкой, льющейся, кажется, с небес:
   - Добг'ый день товаг'ищ! Что будем заказывать? Г'еволюцию пег'манентную или же локальную? В комплекте с интег'венцией скидка до пятидесяти пг'оцентов. Г'астг'елы пг'илагаются бесплатно. Хоть массовые, хоть индивидуальные. Это аг'хиважно, товаг'ищ! А, кстати, где тут у вас можно взять немного кипяточку и отоваг'ить пг'одуктовые каг'точки? Пг'оголодался в этой лампе, чег'товски пг'оголодался, знаете ли, батенька...
  
   Тут только Оладьин поднял глаза и обнаружил под потолком в углу, возле засиженного мухами портрета Первого Гаранта конституционных преференций вибрирующий профиль джинна с чудной фамилией, пишущейся через дефис, как годы жизни. Ульянов-Ленин. О-бал-деть, не встать!
   Покупатель же с бородавкой истерил тоненьким бабским голосом:
   - А-а-а-а!.. Как же так! Ильич продался! Даже революцию бесплатно не может! Как это всё не по Марксу выходит! Чистый Гегель на палочке!
   - А что вы хотите, батенька? У нас самоокупаемость... ещё со вг'емён кайзег'а, знаете ли. Твёг'дый г'асчёт - пг'ежде всего! Непг'еменно! А как вы себе пг'едставляли вождя миг'овой г'еволюции? С голым, извините, задом? Вы, товаг'ищ, абсолютно не понимаете сути вопг'оса. Вы читали мою г'аботу "Как нам г'аског'ячить г'абкг'ин?" Вот почитайте, батенька, почитайте. Да, собственно, что я всё с вами да с вами? У меня же сегодня дг'угой основоположник... тьфу, повелитель. Слушаю вас, уважаемый... э-э-э... Оладьин? Пг'иказывайте, товаг'ищ Оладьин. Мы с вами в одной революционной лодке нынче. Пг'иказывайте! Только дайте сначала что-нибудь пег'екусить. Как говог'ят в наг'оде, на голодное бг'юхо никаких коммунистических идей, кхе-хе... глухота нападает.
  
   - Вот так раз! Настоящий Ленин, чтоб я так жил, как вы выглядите! - Пришёл в себя Оладьин. - А вы кроме революций ещё что-нибудь умеете?
   Но Ильич не отвечал, был занят другим вопросом. Он внимательно рассматривал портрет Первого Президента, как школьники на экскурсии привыкли изучать картину Репина "Бурлаки на Волге" под чутким руководством одиозного экскурсовода. Лукавый взгляд первого председателя СНК (совета народных комиссаров, если кто запамятовал) скользил по благородной седине портрета, а сам вождь задумчиво цокал языком, будто увидел не стандартную репродукцию недавнего прошлого, а работу кисти самого Джорджоне, или даже Рафаэля Санти. Подобный гневному облаку Ульянов-Ленин повернулся в сторону Тимофея и строго спросил:
   - Товаг'ищ Оладьин, вы комиссаг'?
   - Ну, что-то вроде того, - хохотнул повелитель "лампы Ильича".
   - Тогда скажи мне, комиссаг', это кто такой на пог'тг'ете, цаг'ь-батюшка? На Г'омановых, впг'очем, не похож. - Ленинский перст изогнулся в форме вопросительного знака, повёрнутого в сторону господина Борисельцина.
   - Это президент, первый президент, товарищ Ленин.
   - Это как в пг'оклятой импег'иалистической Евг'опе? Как же вы, товаг'ищ комиссаг' умудг'ились пг'осг'ать стг'ану? Вам точно нужна г'еволюция. И немедленно!
   - А кроме революций вы ещё что-нибудь можете? - с надеждой на чудо спросил Оладьин ещё раз.
   - Вы совсем заг'апог'товались, батенька. Я же ни одного дела в своей адвокатской пг'актике не выигг'ал, что вы от меня хотите?.. Я гениальный теог'етик и пг'актик насильственного захвата власти. Вам мало? И как поётся в одной известной песне, есть у г'еволюции начало, нет у г'еволюции конца... Что это мы всё о г'аботе, да о г'аботе? Пожг'ать мне дадут, в конце-то концов, или нет? Смотг'ите, пг'икажу г'еволюционному патг'улю, вас живо в г'асход пустят за такое неуважительное отношение к вождю миг'ового пг'олетаг'иата... Непг'еменно! Не посмотг'ят, что вы хозяин лампы. Вот так-то, батенька.
   - Ни хрена ж себе, ничего не умеет, кроме революций, а туда же - вождь...
  
   - Не смей Ильича оскорблять, наймит капитализма! - заорал человек в партийном пиджаке с зацепившейся на лацкан бородавкой, как раз на то место, где обычно располагается депутатский значок.
   - А вам, товаг'ищ, уже было сказано, чтобы шли себе нахг'ен! Непг'еменно нахг'ен! Так какого, извиняюсь, Мундыча вам тут надобно? Шагали бы уже побыстг'ее! Каг'аул, как вы поняли, устал... Это вам даже не Тавг'ический двог'ец! Не заставляйте меня гневаться, товаг'ищ!
   - Слушай, Ильич, ты на этого деятеля внимания не обращай. Сейчас поедим и побеседуем... Может быть, мне никогда так не везло, как сегодня... - незаметно перешёл на "ты" Оладьин, всё ещё надеясь на то, что удастся приручить своего нового джинна и заставить его потрудиться, чтобы привести в порядок пошатнувшиеся финансовые дела.
  
   Когда бородавчатый с позором удалился, Оладьин повесил на дверь магазина табличку "ЗАКРЫТО НА ПАРТИЙНЫЙ ПЕРЕУЧЁТ", а сам быстренько наметал на прилавок кое-какой продукции... из съестного.
   Вождь с наслаждением хлюпал корейской лапшой, зободяженной в пластиковом стаканчике, и не уставал нахваливать:
   - Пг'идётся побыстг'ее устг'оить г'еволюцию для ког'ейских товаг'ищей. Заслужили своим, безусловно, коммунистическим подходом к пище. Всем одинаково. Любо. Аг'хилюбо!
   - Владимир Ильич, а что, точно ничего-ничего, кроме революций?..
   - Сказал же, нет...
   - И зачем тогда?.. Послушайте, Ильич, а как я могу вас обратно... в лампу вашу именную отправить?
   - Тепег'ь, батенька, никак. Тепег'ь, покуда коммунизм не устаканится на всей планете, я никуда от вас не денусь... Не г'асстанусь с коммунизмом, стану вечно, блин гог'елый, живым! Так и пег'едайте всем паг'тейцам! Мол, жив Ильич, и тепег'ь даст пг'осг'аться всем оппог'тунистам и слизнякам из меньшевиков. Как Маг'кс свят, даст!
   При этих словах Ильич не удержался, взял себя левой рукой за отворот пиджака, а правой продемонстрировал известный всем советским архитекторам жест "верной дорогой идёте, товарищи".
   - А если я лампу того, кокну, как яйцо Кощеево? - понял, что иного пути, кроме членовредительского, не осталось, Тимофей (Омар Шариф) Оладьин.
   - Ой, ёксель-моксель, экспг'опг'иацию экспг'опг'иаторов мне тут... ты чего служивый!? Не тг'онь, паскудник!!! Не...
  
   Рано утром дежурный Хранитель Тела привычно проверил температуру внутри помещения и прошёл в центральную часть Пирамиды... Саркофаг был пуст. Абсолютным образом! Архипуст!
   Во всё остальном... ничего не изменилось. Только немного пованивало серой и лампадным маслом на основе елея...
   ...а взамен разбитой лампы трудолюбивые китайцы выпустили два миллиарда новых... Эти лампы прослужат недолго, не больше месяца, но зато в них ещё никто не обнаружил ни одного вождя... Ни живого, ни вечно живого. Даст Бог, так будет и дальше. Вот таким образом.
  

ИДЕФИКС

   В одной некогда могучей стране жил обычный, в общем-то, еврей. С виду ничем он от всех прочих евреев не отличался. Но это, если в одежде. А приведи его в Сандуны, тут сразу и обнаружится нечто, что выделит его из череды добропорядочных детей Моисеевых.
   Не обрезан был наш Мойша, вот в чём дело. Родителям мальчика, как раз в решительный ритуальный момент операции брит мила1 сообщили, что в визе в Землю Обетованную семейству отказано. Отказано бесповоротно и навсегда.
   У папы нож, который он так долго стерилизовал в банке с уксусом, даже из рук выпал. И хватила его кондрашка, после чего ни о каком переносе процедуры речи уже не шло. Сначала долго лечили папу от хандры и безразличия к жизни. Потом ещё дольше мама приходила в себя после того, как супруг сбежал от неё в святые места, куда отправился - по уверениям соседки - пешком. И не один, а с подвернувшейся красоткой из провинциального цирка.
   Следы папины стаяли буквально на следующий день, поскольку по законам жанра наступила озорная зеленоглазая весна. Больше Миша не видел своего родителя до глубокой зрелости. И про его же, Мойши, ортодоксальный изъян как-то само собой забылось.
   Дни шли чередой один за другим. Парень рос, мужал и вскоре успешно окончил общеобразовательную школу имени первого партийного деятеля. Отдавать военный долг Родине Мойше не хотелось, поэтому, сложив вещички в фанерный чемодан, обтянутый дерматином подозрительной расцветки "тучи над Балтикой", засобирался в столичный город за знаниями.
   Поступил Мойша в университет с первой попытки, был поселен в общежитие, кровавое от разборок с дикими клопами, и принялся постигать премудрости дипломатической карьеры.
   Понятно, конечно, что евреев в те далёкие времена на эту специальность принимали только по эксклюзивному звонку из партийного аппарата или.... В стране существовал один очень специализированный орден (называемый шёпотом в тиши коммунальных кухонь "органами"), которому всё тайное было доподлинно известно. Служивые люди из этого заведения быстро установили, что Мойшу нельзя считать полноценным иудеем по известной причине. Короче говоря, "наш это еврей, не обрезанный"! Добро на поступление в ВУЗ было получено, а уж знаниями Мойша буквально был переполнен. Впрочем, и не ведал парень ничего о той закулисной борьбе, которая и решила его судьбу.
   Учился Михаил весело, с огоньком. Был одним из самых лучших на курсе. Никто не мог его заподозрить ни в каких тайных, а, тем более, явных желаниях "сделать козу" своей стране, которая вскормила его молоком матери, слабоалкогольными напитками крымских виноградников и более калорийными напитками столичных ликёроводочных заводов.
   А меж тем, какая-то червоточинка разъедала студента изнутри, мешала слушать лекции и пользоваться благосклонностью прелестниц, коими полнились и богатели злачные заведения города. Неожиданно для себя Мойша проникся идеями иудаизма и возжелал больше всего на свете стать н а с т о я щ и м евреем. А что для этого необходимо? Правильно, необходим острый скальпель и какой-нибудь нелегальный хирург, который согласился бы проделать известную манипуляцию с Мишиными принадлежностями.
   Через знакомых, знакомыми со знакомыми дяди своей мамы Миша вышел на одного хирургического пенсионера, который "баловался" подпольными абортами и ритуальным членовредительством. Этот дедушка отечественной медицины оперировал бы в одной престижной клинике до самой глубокой старости, да однажды прокололся сильно. Рассказал анекдот про упомянутый мной орден не в той компании, да, ещё и с "картинками".
   Вызвали профессора на партбюро и единогласно из партии-гегемона исключили. А уже вслед за тем и на пенсию тихонечко спровадили с мизерным вспомоществованием. Знай, мол, холоп, на кого хайло разевать. Но профессор тужить и не думал; переключил свой талант на лишение министерства обороны потенциального "пушечного мяса" посредством абортации подпольной. Теперь и на масло доходов хватать ему стало, а не только на хлеб с водой. Кругом выгода.
   Вскоре и Миша наш стараниями заслуженного медика в незаслуженной отставке должен был превратиться в полноценного Мойшу. Происходило всё в небольшом частном домике с палисадником и собачьей будкой у крыльца. В сенях целеустремлённого студента встретил старичок с пегими волосёнками на босой груди.
   Прошли в операционную. Первым делом Миша поинтересовался у старичка, каким наркозом тот намерен пользоваться в процессе медицинской экзекуции. В ответ же услышал такую отповедь:
   - Ишь, чего удумал! Анестезию ему подавай. А где её взять на всех, милай? Тут всё у меня под расчёт. Для женщин, в ситуацию неприятную попавших. А тебе-то чего? Всего лишь три-четыре чика, и, вот вам, пожалуйста, готово. Обойдёшься и стаканом водки.
   Старичок мерзко кашлянул и пошёл мыть руки тёплой водой, которую ему согрела молчаливая ассистентка с глазами доброй коровы.
   - А ты, парень, глотни пока вот. Да, и на стол ложись, - сказал он удаляясь.
   Миша одним махом выпил стакан отвратительной тёплой "столичной" и принялся снимать брюки. Задеревеневшие пальцы не слушались, пуговицы не хотели расстёгиваться. Но он подгонял себя мысленно: "Я же сам х о ч у э т о г о! Сейчас свершится. Стоит немного потерпеть, и я стану одним из сынов великого народа. По настоящему стану..."
   Опьянение навалилось внезапно и тяжело. Было от чего: сегодня Миша совсем не ел с самого утра, да тут ещё и переволновался здорово. Он не смог аккуратно повесить брюки на стул и просто бросил их на стареньком продавленном диване, что стоял поодаль.
   Хотелось спать, но уснуть ему не давало необузданное желание посмотреть в глаза профессору перед тем, как принять на себя страдания древнего народа, сконцентрированные на кончике скальпеля.
   А кстати, где же он, этот скальпель? Миша с трудом приподнял голову и на медицинской тележке увидел его. В лучах искусственного освещения сталь не блестела. Но парень очень живо представил себе, как ритуальный медицинский инструмент засверкал бы в солнечных лучах в летний японский полдень наподобие самурайского меча для сэппуку. От этого сделалось страшно. Но чувство долга и рассосавшаяся в организме водка не позволяли молодому человеку немедленно бежать с операционного стола. "Лучше просто закрыть глаза и не думать", - решил он и провалился в тяжёлый сон.
   Разбудил Мишу настойчивый окрик старичка-профессора:
   - Эй, парень? Приступаю. Придётся немного потерпеть.
   Студент с трудом приподнял веки, примерно так, как артиллеристы снимают промёрзшие влажные чехлы с орудий после морозной ночи. Захотелось выть и уносить ноги что было сил, лишь бы подальше от садиста-хирурга. Миша напрягся, вскочил со стола и помчался к выходу, прихватив скомканные на диване брюки. Только на троллейбусной остановке Миша догадался натянуть их на себя, чтобы скрыть интимные подробности от любопытных взоров посторонних людей. Во время позорной ретирады ему это просто не приходило в голову, поскольку пот струился по молодому сильному телу и не давал замёрзнуть.
   Уже ночью, забившись под одеяло, Миша начал приходить в себя. Но тут его переживания были прерваны шумной компанией, подогретой угощениями ресторана "Охотничий", что расположен неподалёку от речного вокзала. Соседи по комнате быстро извлекли рефлексирующий Мишин организм из недр видавшей ещё Ломоносова койки и налили ему кружку ароматного номерного портвейна, после чего убежали искать приключений на второй этаж. "К девкам пошли, - подумал Миша. - А меня не взяли, меня нельзя. Я сегодня струсил. Неужели мне так и не стать никогда полноценным евреем?"
   Заснул он быстро и увидел волшебный и, в то же время, очень реальный сон. К нему явился сам великий Бог Яхве в цветастой толстовке и седой окладистой бороде. Матёрый старик присел к Мише на кровать и начал незлобиво корить несостоявшегося иудея:
   - И что же ты, Мишаня, сбежал от профессора? Почему не довёл дело до к о н ц а? Как же мне тебя в рай определять, если ты необрезанный? По блату, брат, у нас не катит. Взяток я тоже не беру, ибо есть у меня всё, что душе угодно - вплоть до инструмента хирургического.
   Старик выпростал руки из карманов широченных бермудов, и Миша разглядел в них синеватую грозную сталь скальпеля и бутылочку с перекисью водорода. Он попытался вскочить с кровати, но Яхве навалился на него всем телом и не давал пошевелиться.
   - Решайся, парень! - громыхал он где-то возле уха оперным басом. - Не ты первый, не ты последний! Авось, удачно всё пройдет с Божьей... пардон, моей помощью.
   Студент забился в истеричных попытках освободиться и... проснулся. Было холодно спине, под потолком блестел рефлектор огромной лампы. О, Господи! Операционная! Бежать, немедленно бежать! Миша вскочил со стола и, подхватив одежду с дивана, стремительным ураганом понёсся в переднюю.
   Только на трамвайной остановке Миша догадался натянуть на себя брюки. Во время бега, сопровождаемого задорным лаем окрестных собак, это просто не приходило беглецу в голову, поскольку пот струился по его молодому сильному телу, не давая замёрзнуть. Пот сознания!
   Лишь поздним вечером, укутавшись одеялом, Миша начал приходить в себя, когда его переживания были прерваны шумной компанией, подогретой угощениями кафе "Метелица", располагавшегося неподалёку от городского центра. Соседи быстро извлекли подрагивающее мелкой дрожью Мишино тело из недр видавшей ещё Лавуазье кровати и налили ему кружку дешёвого вонючего портвейна с гордым именем "Кавказ" на липкой этикетке. После чего убежали искать приключений на второй этаж. "Догоняться пошли, - догадался Миша. - А я сегодня оказался трусом... лучше умереть".
   И тут Миша действительно умер. Узкий и вязкий туннель с блистающим в конце светом стремительно надвигался на него своей неизбежностью. "Всё точно, как сказано в литературе, описывающей состояние клинической смерти", - невозмутимо констатировал мозг. Миша вознёсся и видел своё свернувшееся калачиком тело под тонким байковым одеялом где-то далеко внизу.
   Но жалость к себе оказалась недолгой, поскольку впереди появились идеально белые двери с надписью "Посторонним вход воспрещён!" Миша готов был поклясться, что, кроме этих дверей ничего вокруг не существовало. Ну, просто абсолютно. Н и ч е г о! Створки раскрылись, оттуда выглянула благообразная ангельская голова. Было понятно, что она здесь за главного - весь святой Пётр до конца так и не материализовался.
   - Ты чьих, сынок, будешь? - спросила голова.
   - Я Мойша... - начал было умерший студент, но Пётр закричал гневно:
   - Какой же ты Мойша-иудей! Ты Мишка-нехристь необрезанный. Внизу твоё место. Ступай туда, паршивая овца!
   Какая-то неведомая сила подхватила бестелесный дух Миши, и бросила его вниз. "Выходит, и душа тоже имеет вес", - равнодушно констатировал догадливый студент, испытывая жуткие перегрузки в процессе полёта.
   Он открыл глаза и принялся ловить ощущение боли, идущее снизу. Над ним склонилось миловидное лицо молчаливой ассистентки, которая, наконец, произнесла первые слова за весь вечер:
   - Яхве Борухович, посмотрите - кажется, в себя приходит голубок наш. Всё в порядке.
   В поле зрения возникла лысая голова старичка-профессора:
   - Вот и всё, брат. Теперь ты настоящий еврей.
   Спустя две недели новообращённый Мойша защитил диплом и получил работу дипломатического клерка средней руки в министерстве иностранных дел. Он трудился честно и добросовестно с тайной надеждой, что когда-нибудь сможет попасть на родину предков. И его час настал. Времена изменились, Михаила Абрамовича откомандировали в дипломатическое представительство Родины в Израиле.
   Однажды, гуляя по Иерусалиму, Моисей Абрамович Штерн поймал себя на мысли, что вот, наконец-то, добился цели всей своей жизни. Говорят, что счастье только на пути к нему. А когда оно достигнуто, всё исчезает. Но ничего подобного - чувство всепоглощающего фарта никак не хотело покидать Мойшу...
   И тут Михаила остановил и поманил к себе пожилой мужчина. Назвал по имени. Мойша с некоторой опаской взглянул на окликнувшего его человека - он никого ещё здесь не знал, - но тот, не давая новоиспечённому помощнику консула опомниться, подошёл вплотную и сказал просто:
   - Здравствуй, сынок. Я твой папа, Абрам Штерн.
   Трудно передать, какие эмоции овладели Мойшей. Здесь и обида за то, что его бросили в детстве. И тёплые сыновние чувства, дремавшие в глубине души. И тихий экстаз всепрощения. Отец с сыном обнялись, после чего Абрам спросил в лоб:
   - Я, надеюсь, ты стал настоящим иудеем, сынок?
   Моисей охотно подтвердил и начал взахлёб рассказывать отцу историю своего обращения. Отец неожиданно предложил:
   - Пойдём в сторонку. Я хочу убедиться.
   - Кругом люди, папа! - опешил сын.
   - Ничего-ничего, я один укромный уголок знаю. - Абрам подхватил своё когда-то брошенное в провинции чадо под локоть и потащил в тень древней арки. Мойше не оставалось ничего иного, как приспустить штаны. Отец долго не поднимал глаза, а потом закричал:
   - Мишка не обрезанный! Как ты мог меня обмануть?!
   Мойша посмотрел вниз и чуть не взвыл от удивления и ужаса. Он и в с а м о м д е л е был не обрезан...

_ _ _

  
   Миша открыл глаза и принялся ловить ощущение боли. Но его не было. Над ним склонилось миловидное лицо молчаливой ассистентки, которая, наконец, произнесла первые слова за этот вечер:
   - В себя приходит голубок наш. Слышите, Яхве Борухович?
   - Дайте ему ещё стакан водки, чтоб не дёргался. И начнём.
   В поле зрения возникла лысая голова старичка-профессора. Он улыбался приветливо и говорил:
   - Ничего, сынок, не робей. Теперь ты станешь тем, кем так долго мечтал стать...
   Серп скальпеля зловеще мутил сталью прозрачность глазного хрусталика.

_ _ _

  
   В руке отца блеснул нож. Миша попытался вырваться, но железная хватка обездвижила его плечи. Абрам Штерн деловито старался понадёжней удержать сына колючими, как ветка крыжёвенного куста, пальцами, но это ему никак не удавалось. Мойша дёрнулся из последних сил и побежал, придерживая брюки руками. Вслед ему кричала миловидная ассистентка:
   - А водки-то не выпил!
   Только на автобусной остановке Миша догадался застегнуть на себе брюки. Во время бега, сопровождаемого пронзительным лаем безродных арабских псов, ему это просто не приходило в голову. Пот струился по немолодому уже телу и вызывал ощущение мерзкой болотной жижи.
   Под навесом стоял одинокий палестинский парнишка с пакетом. С запада подходил рейсовый автобус. С востока, пронзительно крича, приближались лысый старичок-профессор с ассистенткой. Но этого Мойша уже не видел. Мальчишка не дождался скопления народа, и взрыв расколол небо, которое не замедлило осыпаться на головы...

_ _ _

  
   Уже ночью, забившись под одеяло, Мойша начал приходить в себя. И тут его переживания были прерваны весёлой толпой, подогретой угощениями ресторана "Седьмое небо", который когда-то был расположен в подгоревшей ныне телебашне. Соседи быстро извлекли терзаемое рыданиями тело Моисея Абрамовича Штерна из недр видавшей саму Екатерину Дашкову койки и налили ему кружку "Перцовой" с лимонной корочкой, после чего поднялись на лифте на седьмой этаж искать приключений. "К узбекам пошли, за дурью, - догадался Мойша. - Но мне ни к чему. Я сегодня оказался трусом... Лучше умереть".
   Внезапно, излучая свет неземной красоты, в комнате возник Абрам Штерн, напоминающий Льва Толстого в период исхода из Ясной Поляны. Он погрозил сыну пальцем и возвестил о Страшном Суде голосом Левитана. Моисей Абрамович Штерн поспешил закрыть глаза, чтобы снова оказаться в домике с палисадником и собачьей будкой возле крыльца...
   Нестерпимо пахло серой и... уксусом...
   И мечта всё никак не сбывалась... А, собственно, что толку в сбывшейся мечте?
  
   1 - Брит-мила - это вторая по счету из 613-ти заповедей Торы. Брит-мила буквально означает "обрезание [в знак] союза" - союза народа Израиля со Всевышним.
  
    

КРОВЯНАЯ КОЛБАСА

  
   Аркадий Вурст* спешил на работу. Очень спешил. Опаздывал. И не куда-то там, в офис, где все сослуживцы-сотрудники известны до запятой, отсканированы до дыр в рассоле собственного желудочного сока, а на совещание к новому Большому Боссу в Управление Всякого Рода Связей и Связей Всякого Рода.
  
   Мало того, что "после вчерашнего" Аркадий будильника не услышал, так ещё и кофе себе на брюки вылил. Пришлось отмазываться от жгучей боли солкосерилом, а потом искать в шкафу вышедшие из моды джинсы с вызывающей надписью "Montana" сбоку от невыразительной потёртости. Говорят, Большой Босс не одобряет вольностей в одежде, но деваться некуда - второй костюм был начисто испорчен после выезда на один из новых объектов неделей раньше. А время пополнения банковской карточки добросердечным работодателем ещё не подошло.
  
   Возле магазина "Самовар интернейшнл плаза" недавно что-то раскапывали коммунальные службы. Похоже, надежды найти сколь-нибудь достойный самородок благородных сортов у них совсем не осталось. Поэтому все изыскатели были поспешно эвакуированы "на броне" порядком изношенной спецавтотехники, а место раскопок окружили двойным оцеплением в виде - с торчащими кое-где красными флажками - полосатой ленточки, натянутой на обрезки забитой в землю арматуры. Точно такой же пользуются специалисты внутренних дел, отпугивая волков криминальной прессы от их "глухариной" кормушки с ещё не освежёванным материалом.
  
   Вурст прикинул, как бы обойти раскопки забытой богом и людьми тепломагистрали, чтобы - упаси бог - не угваздать ещё и джинсы. Выходило, что прежде чем оказаться у входа на станцию скоростного трамвая, придётся метров пятнадцать топать по проезжей части. В основном - по лужам. И это бы ничего, но как раз у кучи песка, вывороченного накануне экскаватором с легкомысленной рекламой презервативов на борту; презервативов, облагораживающих дыхание вкусом малины, приветливо урчала "Лада-Калина" с экипажем ДПС (дорожно-постовой службы) в полной боевой готовности "не дозволить гражданам нарушать бесплатно". Почуяли работники правопорядка хлебное местечко и ещё с утра здесь "родовую вотчину" застолбили.
  
   Но делать нечего, не бежать же за квартал в обход. "Откуплюсь", - подумал Аркадий Вурст и неуверенно шагнул на проезжую часть пытающимися отыграть назад ногами. Центральная нервная система работала почти без сбоев - походка из вихляющей скоро превратилась в прямолинейное и практически равномерное движение. Полицейские дружески улыбались Аркадию, будто обещая наградить за храбрость разнообразными, хотя и не очень ценными призами: начиная от перекидного календаря на тему "Кольчатые черви и почвы Черноземья", заканчивая губной гармошкой "Ах, мой милый Августин" камуфляжных тонов афганской маковой пыльцы.
  
   Аркадий понимал, что нарушает, нарушает сознательно, однако неуклонно шёл на это, разминая в кармане вспотевшую от очевидной предсказуемости купюру. Когда весёлый дэпээсник преградил ему путь раскрашенным в цвета загораживающей ленточки жезлом, Вурст даже внутренне усмехнулся - всё случилось так, как было предопределено - как ему и представлялось немногим ранее.
  
   - Нарушаем, гражданин!
   - Я же не за рулём...
   - Не играет значения. Вы пешеход, стало быть, несёте с полной ответственностью незнание закона...
   - Что-что, не понял? - включил "дурака" Вурст. - Куда я чего-то там несу?
   - Ну-у-у, типа, вы не имеете права по проезжей части передвигаться без какого-либо транспортного средства. Для вас, пешеходов, тротуар существует, - терпеливо объяснил улыбчивый в погонах младшего лейтенанта.
   - Так я и шёл по тротуару, но здесь-то всё перерыто.
   - Это не повод, чтобы нарушать правила дорожного движения. Раз вы удалились со своей пешеходной территории, извольте полностью нести ответственность и её меру за вами содеянное. - Лейтенант стёр улыбку с лица, изобразив на нём суровую маску правосудия.
   - И что такого я содеял?
   - Вопиющее нарушение - вы могли стать виновником ДТП.
  
   Аркадий понял, что откосить от взятки не удастся, но всё ещё продолжал трепыхаться.
   - Хорошо, а что мне делать, если тротуар перекрыт?
   - Это не входит в нашу компенсацию, - мрачно вступил в беседу старший сержант. - Перепрыгнуть могли бы.
   - Хорошенькое дело - почему я должен прыгать? И к тому же, здесь очень широко - и спортсмену будет не под силу. Короче, так, ребята, я даю вам "полштуки", и вы меня отпускаете. На работу опаздываю. Идёт?
   - Извините, гражданин, а вы думаете, что целому должностному лицу будет не обидно делить полштуки денег с другим совершенно целым должностным лицом?
   - Э-х-г-э-кх... - растерялся Аркадий. - Вы что-то загибаете, уважаемые. Очень много получается.
   - Так уж и много? - изумился весёлый лейтенант, перестав хмурить брови. - А если мы ещё составим протокол, что вы ремень безопасности не застегнули...
   - Откуда ему и взяться, если у меня машины нет! Шутите, да?
   - Какие уж тут шутки - сели за руль не принадлежащей вам машины, ремень не пристегнули... прав... Кстати, есть у вас водительское удостоверение?
   - Нету! Понимаете вы - нету!
   - Невероятный букет нарушений. За такое не меньше пяти лет светит, как считаешь, Савельич? А он нам "пятихатку" давать собрался. Наивняк! А мы всего и просим, что по пятьсот рублей за год отсидки.
   - Вы с ума сошли! Две с половиной тысячи за то, что я прошёл десяток метров по краю проезжей части? И то не по своей воле, а исключительно из-за нерасторопности коммунальщиков.
   - Все так говорят, - лукаво спрятал издевательский смех в прищур красивых глаз молодой лейтенант. - А премьер-министр лучше прочих знает, почём фунт изюма, а почём - правила дорожного движения нарушить. Не читали в твиттере? Наверное, и в других социальных сетях не бываете? И откуда такие берутся на нашу голову?! Вы бы не спорили - на работу же опаздываете. Давайте деньги, и разбежимся красиво.
   - У меня нет с собой столько! - завопил Аркадий, впервые за всё время дискуссии с представителями власти ощутивший, как бездарно убегают секунды в разверстую пасть времени.
   - А сколько есть? - полюбопытствовал старший... ну да, тот, что из сержантов.
   - Всего тысяча, но мне ещё и на обратную дорогу, и на обед.
   - До чего же, Савельич, я сегодня добрый - готов пойти человеку на уступки, как Яхтисаари униженным косовским албанцам, - слова лейтенанта пузырчато переливались гордостью за продемонстрированную эрудицию. - Гоните свою тысячу, и свободны, будто ангел на бреющем полёте! Проездной есть? Хорошо. А воздержание от обеда раз в неделю - лучший способ продлить свою молодость.
  
   Вурст только сейчас обратил внимание, что по его скользкой дорожке в лапы дорожно-постовой службы никто не спешит. То ли из-за того, что первая волна "часа пик" уже прошла, а вторая ещё не наступила. То ли по иной, пока непонятной, причине.
  
   Аркадий, смирившись с судьбой-злодейкой, полез в кошелёк за второй купюрой... и тут внезапно понял, что его смущает в ситуации. Нет, не наглость полицейских чинов, и не его, Вурста, готовность уступить. Всё вышеперечисленное для страны внезапно одичавшего капитализма как раз вполне естественно. Дело в другом - вырытая накануне яма начала вибрировать и шуршать вынутой со дна песчано-гравийной смесью, будто бы на неё набегали волны какого-нибудь неблизкого тёплого моря.
  
   Частокол из редко высаженной арматуры рухнул, полосатая лента упала - заграждение было немедленно поглощено ямой, вывернутой наизнанку. На вершине инверсного дна сидело нечто, напоминающее Мойдодыра, но без мочалки и в треуголке из географической карты мира на голове; без вторичных половых признаков на лице (или - морде?) - наверное, недавно побрилось.
  
   Нечто выглядело сгустившимся киселём из ежевики - цветовой гаммой, а формой больше напоминало недавно наполненного водой безгорбого верблюда, причём наполненного по самую горловину - того и гляди, треснет по шву. Впрочем, извините, шва не просматривалось. И был ли он на теле существа, о том не знает ни одна живая душа.
  
   Кисель - так окрестил неизвестное создание Вурст - потянул ноздреватым, будто сыр, носом и гневно сморкнулся чернильным облаком в сторону "Лады-Калины". "Не любит отечественного производителя, ишь - гневается", - подумал Аркадий, изучая новоявленного Мойдодыра, совершенно не удивившись его появлению. С учётом импульсивности характера Вурста, обстоятельство крайне диковинное. Наводит на размышление, а не повлиял ли Кисель на характер героя каким-либо нетрадиционным образом.
  
   Полицейские же отчего-то даже не смотрели в сторону чуда. Они вовсе никуда не смотрели, застекленив глаза и замерев в позе назойливых попрошаек с ухабистой дороги жизни. Поражённый увиденным Аркадий оглянулся. Эге, так никто и в округе не шелохнётся. Ничто и никто. Даже дым, выползающий из устаревшей угольной котельной, завис на видавшем виды застиранном пододеяльнике городского неба свалявшимся куском плохо выстиранной ваты.
  
   Кисель издал не совсем приличный звук, а потом повернулся к Вурсту всей своей бесшовной массой.
   - Эта активная протоплазма хочет питаться тобою? - поинтересовалось существо в низкочастотном акустическом диапазоне.
   - Э-э-... вроде, нет... Какая протоплазма?
   - Слушай, гуманоид, отвечай точно на поставленный вопрос!
   - А вы кто?
   - Dead Pihto, по-вашему - просто дэдди Фёдор. И не тряси головой, я не галлюцинация. А говорю с тобой не телепатическим образом, боже упаси, а самым примитивным акустическим способом. Так что - на вопрос ответим?
   - От-ве... тим, - пролепетал Аркадий, растягивая слоги. - Нет, эти... эта протоплазма в серой форме... съесть меня не хотела. Просто денег просила. У них там какие-то проблемы... В общем, дело обычное.
   - Зачем ты лжёшь гуманоид? Серая протоплазма покусилась на самое дорогое, что в тебе пока осталось. На здравый смысл. Она заставляет тебя думать иначе, поправ логику чьими-то амбициями. Другими словами - она питается твоим мозгом и его производными; разве это не верное утверждение?
   - Не знаю...
   - Я знаю. В мириадах параллельных вселенных обычно так и рушатся цивилизации. Серая протоплазма пролезает во все структуры управления, потом начинает портить эмоционально-мыслительный фон вокруг себя, перерождая гуманоидов в себе подобное вещество. Цивилизация умирает, переходя с пути нравственности на путь потребления. Понимаешь, о чём я, гуманоид?
   - Да, наверное...
   - Ты во всём сомневаешься. Ты уже готов стать серой протоплазмой?
   - Нет, нет... что вы, уважаемый Дед... Фёдор.
   - Тогда начни бороться с этим злом!
   - Но что я могу? У меня нет никаких сил... да и способов нет. Как у нас говорят, против лома нет приёма.
   - Теперь будут - и силы, и способы. Скажи, гуманоид, каким бы ты хотел обладать доселе тебе недоступным даром? Только без фанатизма. Уничтожать серую протоплазму следует очень осторожно, чтобы не разрушать природное равновесие.
   - Хорошо, а могу ли я собрать всех этих пид... всю протоплазму в одном месте?
   - А смысл? Она же никуда от такой возможности не денется и активничать не перестанет? Как бы резонанса от подобного скопления серости не получилось...
   .................................................................................
  
   - Всё, теперь ты остаёшься один. Получай, что заказывал. Снимаю со времени порчу ареста. Катись ты... как катилось! Смуб-елбарк-елбирк!
  
   Тут же яма снова втянулась изнанкой к центру воронки, скатав ежевичного Фёдора, будто туристический коврик - внутрь себя. Полицейские немедленно ожили. Рука старшего сержанта тут же прихлопнула две купюры с видами города Архангельска, продолжив незавершённое ещё в прошлой сессии движение.
   - Вот и славно, - сказал лейтенант, подчёркнуто изящно делая "под козырёк". - Теперь можете быть свободным.
   Но Аркадий уже никуда не спешил. Ему хотелось сделать кое-что для этих милых шалопаев от министерства внутренних дел.
   - Постойте, граждане милиционеры... э-э-э... господа полицейские. Я хотел спросить: в самом деле, каждый из вас - целый представитель закона?
   - Гражданин, о чём речь? Идите уже себе - вы, кажется, опаздывали.
   - А всё-таки, вы ощущаете себя целыми представителями своего министерства?
   - Разумеется. Не половинками же... - хохотнул лейтенант.
   - Вот видите, вы - два совершенно целых представителя своего класса - берёте у меня ОДНУ тысячу рублей, чтобы поделить её по "полштуки" на брата? Не обидно?
   - Савельич, он же штраф не полностью заплатил, а ещё издевается над нами. Давай его в отделение отвезём за нападение на патруль, а?
   - Стоп-стоп, ребята, я совсем не смеюсь. Наоборот, хочу дать вам возможность получить вдвое больше на каждого.
   - Ты посмотри, каков мудрила - где-то заначку притырил. Дурковал, что ли?
   - Не притырил я ничего, денег у меня нет больше. Это правда. Но ваша ставка удваивается.
   - Каким образом?
   - Вы когда-нибудь в города играли?
   - Ага, Воркута - Анапа - Адлер - Ростов... Типа того?
   - Нет, о другой игре речь. В ней нужно из двух названий городов получить третье...
   - Это как?
   - Очень просто. Барселондон, Череповена, Монтевидное, Краснодарница, Берлипецк, Мадрио-де-Житомир, Цюрига, Мехиковель, Чирчикаго, Ташкентервиль, Ревдамаск, Монакотлас, Осколпино, Ригамбург, Челсингапур, Петушкиев...
   - Ну... и чё, ботаник? Твои разводы меня конкретно достали, - кипел сержант, - сейчас получишь по почкам, козёл! С ним по-хорошему, на "вы" и без приложения Архимедовой силы ("Ого, - удивился Аркадий, - от гнева полицейский припомнил что-то из школьной программы!"). А он тут базлает, будто добра не видел. Так чего тебе надо?!
   - Икьсясам-икьсяс, йалахам-йалаха! Вот и всё, собственно... -Вурст был не совсем уверен в успехе полученной от инопланетянина Фёдора способности, потому слегка отступил в сторону и приготовился бежать. Но этого не понадобилось делать.
  
   В воздухе отвратительно запахло контрафактными духами "Кензо" от дьявола, предпочитающего Прадо всем прочим модельерам, и полицейские чины (лучше бы их назвать не чинами, а непроходимыми пешками) начали терять отчётливые очертания, затем устремились навстречу друг другу, будто разлучённые на долгие годы родственники - неуверенно, но с трепетом в движениях. Потом две фигуры слились вместе (нет, всё же не фигуры, а пешки)... Через несколько секунд всё было кончено - перед Аркадием Вурстом стоял красавец дэпээсник о двух головах и многих конечностях. Одна голова с сержантским погоном на плече грязно материлась, пытаясь прикрыть все обнажившиеся в результате дружественного слияния и разрывов казённой материи принадлежности. Вторая только томно закатывала глаза и твердила неконструктивное:
   - Как же так? Как же так-то? И что теперь скажет Маша?
  
   Оставив сиамскую парочку в состоянии жуткой неадекватности, Вурст побежал к остановке скоростного трамвая, пытаясь даже что-то насвистывать на ходу. Сначала он хотел вернуться и забрать свои деньги, воспользовавшись замешательством неприятеля, но потом передумал: вид полуобнажённых в месте склейки половинок единого организма от министерства внутренних дел заставил его расхохотаться - за такое представление тысячи не жалко.

_ _ _

  
   Секретарша Большого Босса кокетливо стрельнула в спину Вурста наполовину раскрашенным глазом, когда тот просачивался в зал заседаний, пытаясь остаться незамеченным. Она точно знала, что с этого "лоховатого клерка" толку не будет, но стреляла не из какой-то корысти - просто, чтоб не потерять навыки свободной охоты: мало ли - каких только поворотов в жизни ни случается. Босса могли куда-нибудь задвинуть. И что тогда? Идти с протянутой трудовой книжкой по офисам? Ну, уж нет! Запасной выход должен быть в любой... э-э-... форс-мажордомской ситуации. Поэтому - оттачивай навыки, приручай потенциальных жертв, будь наготове!
  
   Когда и второй глаз оказался готов к боевым действиям, секретарша насторожилась. Из зала заседаний доносились страшные крики, треск ломаемой мебели и высокочастотный клёкот "офисного планктона". Девица вскочила, поправляя провалившееся в аппетитную ложбинку легкомысленное подобие платья, едва прикрывающее условно невинные прелести, и пошла на звук. Перед её носом дверь распахнулась, и неперспективный Аркадий Вурст, весело насвистывая арию Папагено из "Волшебной флейты", промчался к лифту. Удача птицелова оказалась на его стороне.
  
   Секретарша заглянула в зал заседаний и тут же лишилась чувств. И было от чего. На месте поваленного стола для совещаний клубилось нечто невообразимое, практически обнажённое, вспотевшее и охрипшее, отдалённо напоминающее мясистый фарш не прошедшей формовку кровяной колбасы.
  
   Повсюду валялись обрывки модных костюмов от лучших мировых кутюрье, осколки мобильных телефонов и дорогих чернильных "паркеров". Ощущение складывалось такое, что кто-то большой и могучий слепил всех присутствующих на совещании (за исключением Аркадия) в один большой пластилиновый комок, каждая часть которого всё никак не могла смириться, что утратила свою самостоятельность.
  
   Секретарша находилась в обморочном состоянии около получаса и потому не видела, как в зал заседаний прошествовал двуглавый полисмен с непонятными знаками различия - не то старший сержант, не то младший лейтенант - и слился в единый организм с уже присутствующим здесь рыдающим и орущим размороженным пельменным ареопагом. Теперь только работники МЧС смогли бы извлечь полученное нечто на свет божий - размеры сереющей на глазах активной протоплазмы заметно превосходили все габаритные ограничения дверных и световых проёмов здания.

_ _ _

  
   В приёмной министра по маркетингу, социальной справедливости, мерчандайзингу и менеджементу финансовых преференций было довольно людно. Приёмный день, как-никак. С населением приходится работать, даже с таким опущенным и насильно люмпенизированным. Не на всех ещё действует прогрессивно-оболванивающая система образования по методике проф. Урсенко.
   - Милочка, заканчивай приём! У меня сегодня важная встреча в американском посольстве! - возвестил министр по селекторной связи. Приятным блаженством разлился ответный вздох разочарования из приёмной. Что, не ждали? Будете теперь ещё неделю томиться! А там я в отпуск уеду. Нечего по министерствам шастать, убогие! Сидели бы лучше дома, жрали "палёную" водку или побирались на вокзалах.
  
   Министр потянулся, тут же потянулся за коньяком, но в это время вновь ожил селектор, прервав движение начальственной пухлой руки с идеальным, как Утопия Томаса Мора, маникюром.
   - Алекс Леонардович, здесь один посетитель никак не уходит. Говорит, что дело очень важное, отлагательств не терпит. Что-то о серой протоплазме и ещё о катастрофе цивилизации.
   - Мила, вызовите охрану!
   - Я вызывала, но Серёжа и Вадик пришли, а потом сразу же выбежали... и так странно... как сиамские близнецы.
   - Чёрте что такое! Завтра же уволю обоих... засранцев!
   - Алекс Леонардович, вот он ко мне подошёл... Этот странный посетитель.
   Министр хотел разразиться страшными ругательствами, которые уже начал забывать в гламурных утехах тяжёлого министерского бытия, когда услышал в селекторе какую-то абракадабру:
   - Икьсясам-икьсяс, йалахам-йалаха!
   Алекс Леонардович успел подумать: "Как эти чёртовы олухи из ФСБ пропустили ко мне в приёмную арабского террориста?!", но тут же обо всём забыл, поскольку его с невероятной силой куда-то повлекло.

_ _ _

  
   В здании Управления Всякого Рода Связей и Связей Всякого Рода часть перегородок уже разрушилась по причине почти непрерывного прибытия новых образчиков активной протоплазмы с последующим дружественным слиянием. Но капитальные стены были рассчитаны на самое мощное землетрясение - не такое выдержат.
  
   Формирование кровяной колбасы для императора Dead Pihto с планеты Трамвай созвездия Буйных Ртов шло полным ходом.
  
   * - ВУРСТ - (нем. Wurst). 1) род носилок, на которых военные хирурги переносят больных и медикаменты; 2) колбаса, сарделька;
  

ПРИТЧА ОБ ОБИЖЕННОМ ЗЕРКАЛЕ

   Опостылело одному зеркалу отображать современную действительность. Основательно так опостыло. "И, в самом деле, что ни покажи этим людям, они сразу рожи корчить начинают, - рассуждало оно, изображая из себя интерьер какой-то квартиры. - И, ладно бы, один на один со мной, а то, представьте себе, в присутствии дам! Хотя, что тут рассуждать о дамах. Они тоже в своём большинстве повывелись. По крайней мере, в моём отражении. Одни только девицы нескромные с пышным бюстом и коленями значительно ниже юбки в меня и смотрятся. То ли дело - шкаф или, к примеру, диван. Стоят себе на месте, очень редко диспозицию меняя. Отражаются себе повсеместно и статически. Полная идиллия.
   Нет, с людьми нужно держать амальгаму востро, на них совершенно нельзя положиться. Чуть задумаешься, отвлечёшься - вот вам и, пожалуйста! То лицо мне зубной пастой или пенкой для бритья измажут (а зеркало в ванной тогда для чего, спрашивается?), то что-то откровенно-интимное помадой напишут на моём нежном теле, о телефонных номерах и не говорю даже. А чтобы стеклоочистителем меня приголубить, на это у них времени нет. Разве что, тряпочкой (даже не влажной!) протрут в спешке отражающую поверхность, в лучшем случае, и по своим делам убегают куда-то.
   А какие у людей дела в наше время? Где-то что-то урвать, кому-нибудь хвост прищемить, какого-то "бабла" срубить. Никакой, в общем, лирики. Одни животные инстинкты и меркантильные страстишки".
  
   Подумало так учёное зеркало, и отражать перестало.
  
   Вернулась хозяйка с вечеринки. Слегка подшофе, нужно отметить. Не увидела своего отражения, в обморок повалилась тихим грозовым облаком, вся в сером муаре и блестящих, как молнии, украшениях. Ей-ей, не вру. По всей видимости, пригрезилось ей, что тот молодой нахал, которому она позволила так страстно себя целовать на кухне подруги, оказался вампиром и, как водится в легендах и преданиях Трансильванских, укусил её в порыве, как говорится, неземного чувства. Так что теперь стала наша героиня такой же вампиршей, как и её искуситель.
  
   А ведь вампиры в зеркале не отражаются, сами должны помнить, если Стоккера читали. Да, сказать забыл совершенно, что предметы простодушные и неодушевлённые в зеркале всё же видны были. Да и живность всяческая тоже. Псинка, к примеру, хозяйская и её дружок, которого иногда от соседей для приватного общения ангажируют, во избежание возникновения неврозов и непорядка по интимной собачьей части. Не захотело обиженное зеркало тварям бессловесным имидж портить. Они-то совсем ни при чём, если жизнь такая убогая нынче. Не виноватые, в общем.
  
   Оклемалась хозяйка вскорости, в панику ударилась. Давай знакомому врачу психотерапевтическому названивать прямо домой. Так и так, говорит, стала я вампиром нежданно-негаданно; что, доктор, посоветуете, какую микстуру-отраву принять перед завтраком пероральным манером? Психотерапевт подумал, что блажит тётя от большого количества алкоголя в организме и неустроенности женской. Посоветовал чаю с малиновым вареньем выпить и спать ложиться. К утру, де, всё рассосётся в лучшем виде. Опять зеркало примется показывать окружающую действительность в полном объёме, что твой телевизор, и даже ещё лучше прежнего.
  
   Не хватило сил у хозяйки на кухню пойти, чтобы чайник вскипятить, от переживаний душевных. Рухнула она на диванчик, и заснула в мучениях психофизических.
  
   Утром, глядь, та же картина - подвёл доктор, ошибся: нет изображения пышного женского тела в зеркале. Причём собачка в нём скачет и на ковры нагадить порывается по причине невыгулянности. Проспала хозяйка время положенное. Сделалось ей снова плохо, стала к себе прислушиваться, не хочет ли кровушки хлебнуть. Нет, не хочется. Только кофе хочется и больше ничего.
  
   Полегчало немного. Позвонила она снова своему разлюбезному психотерапевту. Просит приехать срочно, а то, чего доброго, руки на себя наложит от отчаянья. Выслушал врач очевидный бред, как ему показалось, и поехал. А куда деваться? Желание клиента святее во сто крат, чем клятва Гиппократова. Да, точно говорю. Можете даже не сомневаться. Если оплачивается это желание хорошо и вовремя.
  
   Итак, доктор в машине по улицам мчится, а хозяйка в панике жуткой. Собралась, однако, с силами - в ванную комнату завернула, чтоб полотенце намочить и на голову это бедуинское хозяйство водрузить. За порожек только ступила, божечки, а там-то в зеркале всё видать! Вот они руки-рученьки, вот лицо смазливое, немного со сна припухшее, вот шейка лебединая, вот... Нет, это только для подготовленных читателей. Лучше халат запахнуть, чтобы соблазна не было.
  
   Таким вот незатейливым и достаточно бытовым образом, настолько эта женщина вдохновилась, что даже запела в радости и собаке по заду изящной домашней туфелькой надавала, чтоб та не путала кустики с паласом дорогущим. Но, хоть убей, не пойму, сучка-то здесь причём? Сама же хозяйка и виновата, раз проспала. Обиделась собака таксодермической породы, под диван залезла обиду переживать и мстить хозяйке доступными средствами. Арсенал совсем небогатый у таксы оказался, да, и фантазии не густо в собачьей голове. Сначала излила весь запас желчи пополам с уриной, затем обивку диванную грызть принялась. Того и гляди, вскорости мануфактурой плохо переваренной гадить примется или же опилками какими.
  
   И в этом месте автору одна затея в голову втемяшилась. Такая затея: а не дать ли женщине, кстати говоря, имя какое-нибудь, а то без оного с тавтологиями впоследствии не совладать будет. Ну, скажем, пусть зовут её Нинель. Имя довольно редкое, изысканное. Так и быть по сему.
  
   Поёт Нинель, прихорашивается перед зеркалом, воображает - конец беде. Придумывает, как пошутить поудачней, чтобы психотерапевт не обиделся, чего доброго, оттого что ехал понапрасну через весь город. Нанесла Нинель основные черты лица, помадой губки в бантик завернула и выходит из ванны счастливая. Никакая она не вампирша, а просто женщина сложной нервной организации - вот и привиделось чёрте что.
  
   Зашла в комнату, а в тамошнем зеркале опять ничего не видно. То есть, обстановку видно; и даже огрызки гобелена, которые из-под дивана летят тоже просматриваются вполне явственно. А Нинели нет в амальгамной утробе зеркально, будто корова языком пофотошопила. Опять истерика, опять вой. На счастье доктор в дверь позвонил. Побежала хозяйка открывать, по дороге в ванную комнату заскочила. Там всё в порядке. Отображает зеркало любое движение, под Нинель старательно подстраиваясь. Тут хозяйка, конечное дело, тушь, от слёз размазанную, с лица стёрла, чтобы психотерапевта не пугать без нужды. Румян по-быстрому набросала на бледные щёки и дверь-то открыла.
  
   Зашёл доктор, шляпу вежливо приподнял, дескать, здрасьте, сударыня, чего изволите? Тут Нинель всё ему и выложила. Психотерапевт в ванну, шасть. Всё в порядке, говорит. Это вы просто переутомились, моя золотая. Вам бы отдохнуть от трудов непосильных, в Хургаду какую не то съездить, а я сейчас рецепт успокоительный выпишу.
   - Нет, нет! - кричит Нинель. - Не туда вы, доктор, свой внимательный взор обратили! В комнате т о с а м о е зеркало.
   Врач в комнату вплыл, предварительно обувь сняв. И точно! Не отображает зеркало ни Нинель, ни самого психотерапевта.
  
   Призадумался доктор.
   - Современной медицине сей безотносительный факт полного искажения свойств отражения объекта неведом, - говорит растерянно.
   А у самого даже волосы кой-какие под головным убором зашевелились, да, и в других, более интимных местах, тоже. Не без этого. Бросил психотерапевт шляпу на диван, видна стала шляпа в зеркале. Доктор совсем удивился, но вместе с тем и немного засомневался, а не много ли он вчера спиртом в медицинских целях развлекался.
  
   Нинель постояла с минуту и ну орать цензурированным (женщина всё-таки воспитанная) матом (благо, соседи все на работе):
   - Вы тоже вампир! Я всё поняла. Я вас с тем самым парнем, который меня вчера укусил, видела...
   - Что вы, что вы, - возразил доктор, - мы с тем парнем только в шашки играем по средам. И ничего больше... Никакой дружбы! Как вы даже могли себе такое подумать, удивляюсь на вас с полным изумлением?
   И при этих самых словах покраснел психотерапевт немного. Опытный бы взгляд сразу обнаружил, что шашки по средам - это да, но есть же и другие дни недели.
  
   Но Нинели не до того было. Она переживала сильно за утраченное отражение. И совсем некстати таксе своей звероватой на лапу наступила, когда та из-под дивана высунулась, чтобы сатисфакцию фактически зафиксировать. Тогда уже и собака не выдержала, да, и цапнула доктора за лодыжку волосатую. Нинель в зеркало смотрит и поражается. Только что видна была такса, и вот уже нет. Это зеркалу и собака зловредная надоела тоже. Занесла оно её в категорию нон-грата, чтобы немного приструнить. А вышло-то совсем худо. Психотерапевт визжит, такса воет, а сама Нинель басит хрипло:
   - Всё! Теперь точно все здесь вампиры! Ничего не мило не дорого, погибать нужно во цвете лет, чтобы позора не случилось.
  
   Короче говоря, когда приехали люди в белых халатах, которых сосед, на обед заглянувший, вызвал, то обнаружили они в квартире двух измученных людей. Мужчину и женщину, которые, обессилев от нервического действа, на полу лежали и твердили еле слышно, что они вампиры, и теперь им одна дорога - в Трансильванию, в гости к графу Дракуле.
  
   От дивана одни клочья остались поверх каркаса деревянного, а на них мелкая собачонка дрыхла, прихрапывая вполголоса, предварительно присовокупив ароматный монплезир в виде органического кренделька поверх бездыханных тел. Отвезли несчастных в лечебницу психиатрическую, где они до сих пор и лечатся. Но результатов пока немного. По ночам два "вампира", когда их к кровати привязывать забывают, проникают в соседний корпус и пастеризованную кровь, для переливания пациентам, ищут целенаправленно. Только знает обо всём главный врач, и кровь давно перепрятал.
  
   Пытались вампиры на ночных дежурных нападать, и на пациентов, но неудачно. Охрана их быстро скрутила, а стоматолог клыки поспиливал наждаком, а после пастой ГОИ отполировал. Теперь только на донорские запасы надежда. Вот ведь как бывает. Лечит-лечит психотерапевт больных, а потом сам же от них и набирается ума-разума. Парадокс!
  
   А что с зеркалом стало? Так хозяева новые, дефект обнаружив, снесли его в мусорный контейнер и там разбили, сообразуясь с собственной ментальностью - чтоб никому не досталось, значит. Не такие они мнительные оказались, как Нинель со своим врачом. Образование не позволило. Не было его у новых хозяев зеркала почти совсем - отличники ЕГЭ, что тут добавить.
  
   Потом осколки от капризного зеркала на городскую свалку вывезли. Там они теперь солнечными зайчиками бомжей забавляют. А такса с тех пор пропала. Говорят, видели её у трёх вокзалов на бывшей Комсомольской площади. Милостыню она там просила на пару с заскорузлым дедушкой с протезом и табличкой "Подайте ветерану Карибского кризиса". Или же - "Подайте ветерану Броуновского движения!"? Точно и не вспомнить, что люди рассказывают. Только неправда это всё. Я готов порвать свою папаху на мумии запорожских усов XVI - XVII веков, если так не верите!
  
  

ПОБОЧНЫЙ ЭФФЕКТ КЕТЦАЛЬ КОАТЛЯ

Не знаешь, что делать с предметом, лучше не тронь!

(Народная мудрость)

   И то сказать... эффект PI Jona мало изучен. Эффект молниеносной связи на расстоянии, знаете ли... Началось всё с посадки НЛО в окрестностях Воронежа. Это утверждают очевидцы. Хотя вполне вероятно, что самый первый инцидент с пришельцами из планетной системы Тау-Лебедя Малого мог случиться неподалёку от Львова, Лодзи или Кракова, Пуэрто-Валларта или, скажем, Малакки - в Малайзии столько всего привлекательного для неземного разума, особенно - пальмовое масло. По почти проверенным (процентов на 68%) данным здесь, куда ни плюнь, попадёшь в место приземления инопланетного объекта. И как мне кажется - сию секунду, а не "в общем" - именно там всё и началось - в солнечной (сезоны дождей опустим) Малайзии. Хотя, хотя, хотя... - кто знает? Действительно, про эффект PIJ у нас заговорили впервые после той нашумевшей посадки под Воронежем. Нравится российским учёным так думать, вот и не станем им перечить. Если уж наше раздемократичное правительство не способно напилить им что-нибудь достойное из бюджета, отбирать ещё и умозрительное - верх цинизма.
  
   Короче говоря и с научно-сказочной подоплёкой, в некотором царстве, при относительном президентском либерализме случилось данное событие. Под Воронежем. Примчались-принеслись пришельцы неведомо откуда, подобно лягушонку в коробчонке из одной старинной славянской сказки. Ударились оземь, но в принца Буслая Елисеевича так и не превратились. Авария вышла от избытка энтузиазма в плазменных пещерах, пардон, пещеристых емкостях с тарквенторным топливом ядовито-зелёного цвета и с запахом куриного помёта. Разлилось топливо на горе экологическим службам и местным жителям, будто царёк эллинский Авгий все свои конюшни пораззявил, да под горочку-то богатства его хлынули прямиком к народу. Впрочем, не о том сейчас речь.
  
   Итак, инопланетный космический корабль в аварию попал.
  
   Нашли потерпевших пришельцев не то фермеры, не то колхозники, вышедшие на заготовки общественных паслёновых в разгар уборочной страды методом ординарно-клептоматического присвоения. Потом подтянулись иезуиты-уфологи из нынешних либералов по недоумению, затем правительственные службы подоспели. А следом, когда президент подключил отдел Особого Космического Дознания при ФСБ, удалось разговорить пернатого пришельца, пилотировавшего межпланетный объект. Он-то и показал, как при помощи PIJ можно забыть о неустойчивой связи на любом расстоянии. Сразу масса инженерно-технического люда высвобождается - финансовый эффект не только в связи с повышением достоверности транслируемой информации, но и от экономии заработной платы. А раз платить нужно меньше, то и радостно не только державе, а и олигархам разного уровня. Уж так повелось - если затраты падают, то и радостно. А крики, мол, "жить-то тогда на что?" - персональное горе каждого неудачника: ни государство, ни работодателя сие не касаемо, потому и демократично.
  
   А ещё инопланетный гость помянул, что без PIJ-генератора никак не обойтись, но обращаться с ним следует крайне осторожно: что хорошо инопланетному андроиду, не всегда на пользу человеку. Тут время для изучения требуется.
   Вскоре стало понятно - одного портативного PIJ-генератора на борту потерпевшего аварию "блюдца" не хватает - скорее всего, выбросило ударной волной через трещину в обшивке при падении.
   Немедленно начались эксперименты, которые проходили параллельно с поисками утраченного прибора.

_ _ _

  
   Руководитель Центра Изучения Нетрадиционных Видов Связи приготовился к общению со смежниками из министерства обороны и по старинной привычке, приобретённой ещё в кружке "Юный радиотехник" при дворце пионеров имени Павлика Морозова, пощёлкал микрофон указательным пальцем.
   - Декор-аксессуар, декор-аксессуар, раз-раз-раз... проверка связи... - тощий господин нервно теребил себя за пронзительно интеллигентное запястье, украшенное швейцарским чудом точной механики. Зато лицо человека выглядело не просто должностным, а отличалось бесстрастностью, особенно - влажные навыкате глаза с узкими щёлочками змеиных зрачков. - Доложите, как обстоит дело с поиском утраченного инопланетного артефакта?
   Напротив говорящего - внутри монитора - располагался военный в форме полковника войск ПВО, напоминающий своей вяловатой массовостью не то копну сена, не то мешок подгнивших корнеплодов.
   - Докладываю - невозможно производить поиск объекта силами личного состава, если даже офицеры не знают, о чём речь. Как бойцов об этом информировать, ума не представляю. Вы бы приехали, да вводную дали. Так положено по уставу.
   Господин в штатском еле заметно сморгнул, бормотнул что-то вроде "да" и отключил связь.

_ _ _

  
   Тем временем... Хотя, скорей всего, несколько позже...
  
   На плацу выстроилась вся часть. Рядом с командиром - полковником Полуклеевым, будто плохо воткнутый в землю штык возвышался худощавый штатский с пронзительно тонкими запястьями приговорённого к жизни интеллигента. Полковник вещал в мегафон. Говорил о том, что одним засекреченным ведомством утеряна по вине злоумышленных террористов ВЕЩЬ, не имеющая цены и пока - названия. Размером она с пол-ладони, обладает невероятными тактико-техническими данными, о которых посторонним знать не положено. Злоумышленники были задержаны, но успели выбросить секретный ПРЕДМЕТ где-то в месте дислокации воинской части. Необходимо ЕГО срочно найти и доставить в штаб.
   Полковник закончил речь сакраментальной армейской мантрой: "Вольно! Р-р-ав-няйсь! Смир-нааааааа! Равнение на середину!" Потом мегафон был передан гражданскому гостю.
  
   Чтобы не случилось нечаянных хищений, как сказал "лом в штатском", бойцам необходимо прочёсывать местность по трое. Гражданский чин со взглядом голодного удава, вероятно, хорошо вызубрил в своё время главную заповедь витязей невидимого фронта. Заповедь распространялась под грифом "Делово, секретно!" и гласила: "Среди трёх произвольно взятых лиц одно обязательно окажется склонным к нелегальному сотрудничеству в добровольном порядке".
   - Вопросы есть? - завершил выступление человек с пронзительно тонкими запястьями. Мегафон усилил его картонный голос в режиме фри-форте и разнёс по территории эрегированной в служебном рвении части.
  
   Вопрос оказался всего один. Но главный! Его задал не молодой уже капитан отдела особого дознания при штабе Деребянькин - сероватый субъект с унылым грушевидным носом завязавшего алкоголика:
   - Скажите, а что это за хреновина такая? Ну, маленькая. А ещё, какие особые приметы имеются?
   - Для тех, кто в танке, дополнительно сообщаю: имеется две лампочки. Одна зелёная, а другая, соответственно, оранжевая, несколько труднодоступных кнопок. Нажимать нельзя ни в коем случае! Особенно кнопку со значком, напоминающим комбинацию латинских символов "Z" и "U". Это настоятельная рекомендация тому, кто сумеет найти. Даже не рекомендация - приказ. Почему? Может привести к... самым плачевным... Что ещё? Весит граммов... э-э-... сейчас уточню. Весит 157 граммов. Цвет корпуса неопределённый. Всё, больше никаких комментариев, и без того уже многое открыл. Перед началом поисков всем воинам Отчизны (он так и сказал: "Воинам Отчизны") необходимо дать подписку о неразглашении. Помните, что дело не терпит, как завещал Суворов. Сразу в бой, как говорится! И полная секретность!
  
   Часть, подчиняясь команде своего строевого начальства, чётко чеканя шаг, шла на выполнение боевой задачи, размышляя о бренном, о выгодах, которые можно приобрести, обнаружив секретный п р е д м е т. Вроде бы даже сам полковник Полуклеев посулил нашедшему э т у ш т у к у вознаграждение в виде досрочного отпуска на родину продолжительностью десять суток, не считая времени на дорогу. Это для "рядовых бойцов, отдающих долги державе", как выразился капитан Семипядько, когда доводил до сведения дающих подписку о нераспространении некоторые подробности. Офицерам, прапорщикам и контрактникам светило нечто большее, о чём рядовому составу и мечтать не рекомендовано, согласно практическому применению субординационных принципов, положенных в основу оборонной доктрины.

_ _ _

  
   Рядом с не опылённой пока методом транквайзерной пушки "летающей тарелкой" из сервизного набора с планеты Тау-Лебедя Белокрылого планетной системы Тау-Лебедя Малого стоял, будто осиротевший тополь на Плющихе, экспериментатор Ниочёмов. Вид его выражал полную растерянность. Он обращался к напарнику - такому же сотруднику Центра Изучения Нетрадиционных Видов Связи, как и он сам - с целью получения моральной поддержки:
   - Вот ведь, бляха-муха, какой форс-мажор получается - кто-то кнопку ZU нажал без спросу - ясно вижу на мониторе. А у нас ещё ни единого испытания в данной компоновке и с похожими исходными прежде не проходило. И что теперь прикажете делать? Понятно, что инопланетные пернатые собратья могут перемещаться при помощи PIJ в пространстве... А нам-то не доводилось. Кто и куда, фиг поймёшь. И селезень инопланетный молчит, будто партизан Полесский. Лаборатория не справляется с запросами. Уфологи, мать их!..
   Второй из присутствующих, реактивный на всё либидо, не спешил ответить. У него была фамилия Тормозило, и он всё своё розовопопое детство промучился изнурительным характером унылого пессимиста. Наконец-то и этот господин открыл рот:
   - И не говори-ка! Полный беспредел! Хорошо, что сигнал вовремя засекли, а так бы всё на самотёк пришлось пускать. Да и то - неизвестно, чем закончится. Начальства нет, все в поле выехали - на поиски портативного генератора. А он тут и проявился, чёрт! Как не вовремя! Решение же мне принимать. Ну, не делали никогда на стенде, и что! Кельвин тоже с абсолютного нуля за температуру брался. Даю команду: начинаем обратный отсчёт реа... Возможно, предки нас поймут. Чего молчишь, Мочегонов?
   - Я не Мочегонов...
   - Один чёрт! Погибать - всё равно, с какой фамилией! Не от эффекта, так от побочных явлений, вызванных начальством, чтоб ему не икалось...
   - И этот гусь инопланетный чего-то оживился. Ишь как недобро в мою сторону посмотрел.
   Инопланетный андроид в планшетном варианте выглядел как помесь гигантской оперённой мухи-мутанта из девичьего гербария первокурсницы биологического факультета и вьетнамского бальзама "Золотая звезда" (в народе - просто "Звёздочка"). Ещё секунду назад... выглядел...
   - Смотри-смотри, улетает, паразит... Стой! Куда!?
   - Стой! Не уйдёшь!
   - Ушёл, стервоза! Стой! И-э-ххх, про-зе-ва-ли...
  
   "Стоит мне склевать Заветное Зёрнышко PIJ, и я уже в свежем чистеньком яйце... Готов вылупиться в любой момент. Не как у глупых людей! Всё просто. Хорошо ещё, чтоб кто-то догадался привести в действие систему отката... Ах, какая малая была вероятность... Но ведь с первоначальной инициализацией процесса получилось!"
  
   А получилось благодаря уставу караульной службы, плохому оповещению и человеческому любопытству...

_ _ _

  
   Прохор Тихий, как и все "солобоны" первый раз оказался в карауле. Это привносило какие-то странные волнительные ощущения в его, в общем-то, несокрушимую душу уверенного в себе молодого человека. Прохору досталось первое ночное дежурство на окраине склада с продуктом, обладающим устойчивым сильным запахом, который был известен ему с того самого момента, когда он ещё в юные годы посещал бабушкину деревню. Там, на краю огорода стоял неказистый кривобокий домик с вырубленным сердечком на дверях, из которого просачивались точно такие же ароматы. "Странно, - подумал рядовой Тихий, - Неужели мы охраняем дерьмо, наваленное в этом огромном складе?" Но он оставил щекотливый вопрос при себе, когда помощник начальника караула привёл его к месту бдения. Даже невеликий опыт молодого бойца приучил Прохора не задавать лишних вопросов старшему по званию. А поскольку ниже рядового, такового в современной армии не предусмотрено, то Тихий никому вопросы и не задавал недолгие месяцы своей безупречно-непорочной службы.
  
   Итак, в густых сумерках нужно было охранять склад, от которого за версту разило жутковато противным запахом перебраживающего птичьего помёта. Да, именно - птичьего. И как только с человеческими их поначалу спутал наш герой, не в силах понять. Историки назвали бы вечернее амбре устойчивым артефактом современной действительности.
  
   Прохор стоял на "свежесрубленной" вышке, с которой мог при помощи прикрученного к пулемётной турели прожектора наблюдать окрестности в радиусе никак не меньше ста пятидесяти - двухсот метров.
  
   Запах перестал беспокоить бойца на тридцать четвёртой секунде наряда, но страхи неизведанного, которыми грозила темнота, не оставляли ни на миг. Редкая ночная птица нагоняла такой жути в душу Прохора, что он попросту не мог ни на минуту расслабиться. Да тут ещё мерзкий дождик начал свою влажную атаку на вспотевшую от напряжения шею. Накидывать на себя плащ-накидку бойцу не хотелось: и без того душно и гнусно, а если толстая резина начнёт конденсат собирать, и вовсе - тушите свет, кидайтесь на пол!
  
   Когда до смены караула оставалось совсем немного, прямо под вышкой проявилось странное свечение. Подобное случается, когда бессмысленный рыжий таракан, вообразив себя насекомым мессией, замыкает своим хитиновым плащом контакты в силовом блоке. У Прохора мураши побежали из подмышек прямо на середину мгновенно взопревшего холодной изморозью хребта. Он точно знал, внизу нет никакой распределительной коробки, коротить, вроде, нечему. Да, и прожектор не мигнул ни разу, а, значит, замыкания не произошло. Тогда, что же там так неистово искрит и переливается в траве под деревянными опорами?
  
   Тихому начало казаться, что под вышкой таится злобный враг с новейшей электрической миной, которая вот-вот начнёт отсчёт последних секунд "юного героя, погибшего от рук подлого ворога". Он дрожащим голосом попытался произнести уставное: "Стой! Кто идёт!". Но вышло всё весьма неубедительно и совсем по-детски. Прохор собрался с духом и заявил уже более решительно: "Стой! Стрелять буду!" Передёрнув затвор, Тихий ощутил прилив моральных и физических сил. Тем не менее, все его манипуляции с оружием и строгие уставные указания остались незамеченными для нарушителя. Искрение на земле не делалось меньше. Наоборот, в цветовой гамме таинственного мерцания появились новые оттенки, отдалённо напоминающие северное сияние, которое Прохор видел на фотографии в одном научном журнале ещё "на гражданке". Злоумышленник не отзывался. "И за что это мне такое? - подумал Тихий, - Всего-то ничего до смены караула осталось".
  
   Внезапно недружественный электрический блеск прекратился. Неожиданно, как и начался. Когда глаза справились с резкой сменой освещённости, Прохору удалось рассмотреть, что внизу прямо под лестницей лежит небольшой предмет - размером с ладонь. Нет, с пол-ладони. И не просто лежит, а приветливо подмигивает зелёным и оранжевым огоньком. "Подберу непременно, вдруг пригодится, - отпечаталось в голове солдата, - лишь бы не взорвалось". С нескрываемым любопытством, которое, как известно, сильнее страха, Прохор начал спускаться вниз, осторожно прилаживая подмётки своих кирзачей к мокрым ступенькам. Вот он уже внизу. Осторожным движением Тихий прикоснулся к мигающему предмету. На ощупь тот был тёплым и чуточку шершавым, как панцирь черепашки из живого уголка школы. Прохору показалось, что предмет дружески заурчал и подался навстречу его дрожащей кисти, усилив мигание огоньков.
  
   Рядовой Тихий о поисках секретного предмета, о котором было объявлено на утреннем разводе, ничего не знал - находящимся в суточном карауле забыли сообщить. Поэтому, услышав звук подъезжающего автомобиля (предвестник конца смены), Прохор спрятал найденный предмет под гимнастёрку и быстро полез на вышку. Не хватало ещё, чтобы его застали бросившим пост! Подниматься оказалось легко и приятно, словно земное притяжение уменьшилось в несколько раз для отдельно взятого бойца.

_ _ _

  
   Утреннее пробуждение озадачило Прохора отклонением от привычного армейского уклада. В открытые глаза светило скупое летнее солнце, сворачивающее на осень, команды "подъём" ещё не звучало. Странно, ведь в последнее время Тихий так выматывался за день, что к подъёму практически не успевал отдохнуть и раньше крика дневального никогда не просыпался. А тут - расстался со сновидениями самостоятельно и чувствовал себя бодрым и энергичным. Прохор потянулся к тумбочке, чтобы взглянуть часы. Но часов не оказалось на месте. Вернее, они были, но не те - не его электронные, подаренные дедом на день совершеннолетия. Вместо них Тихий сжимал в руке самые настоящие "Командирские" со звездой. Ничего себе! Кто это над ним подшутил? Боец Тихий приподнял голову, и тут же уронил её на подушку, подавленный увиденным. Он проснулся не в своей казарме! И ни в какой-либо другой, а вообще в чужом незнакомом месте. Прохор закрыл глаза и попытался прийти в себя. Может, это сон? И снится ему, будто открыл он глаза?
  
   Прохор Тихий считал себя юношей начитанным (в меру, конечно, а не как продвинутый библиофил), поэтому сразу же вспомнил, как поступали герои романов в подобных ситуациях. Принявшись щипать себя за ногу, Прохор обнаружил ещё одну несуразность. Вместо армейских семейников на нём были гражданские трусы, наподобие боксёрских, с пуговками впереди. Вот это номер! Прохор стал вспоминать вчерашний вечер. Странно даже, всё, как обычно происходило. После коллективного просмотра новостей по телевизору, он успел подшить подворотничок до отбоя, и всё. Дальше - мгновенно заснул. Ну, разве что, побаловался, нажимая кнопки на найденном в карауле предмете. Совсем как на пульте управления игровой приставкой, которую Тихому подарили родители, когда он учился в школе. Руки ещё помнили те счастливые дни.
  
   Прохор вскочил с кровати и тут же сел на неё, раздавленный увиденным. Да и не кровать с панцирной сеткой, как в казарме, была под ним, а раскинутый двуспальный диван. На стуле висел китель с капитанскими погонами. Но не это убило Прохора, а то, что на постели рядом с его подушкой примятым барханом возвышалась ещё одна - поверх небрежно заправленного одеяла. И на ней совсем недавно кто-то лежал! Подушка интенсивно генерировала облако тонкого аромата Елисейских полей. Тихий, хоть и не был никогда во Франции, но понимал подсознательно, что именно так должно пахнуть на тех сказочных полях. Подобный изыск никак не связывался с армейскими буднями... "Кто-то меня подставил! - пронеслась ужасная мысль. - Затащили в постель к жене нашего капитана, пока я спал. Точно! Он как раз в штаб с утра уехал. Господи, что же теперь будет? Трибунал и два года дисбата - это в лучшем случае!.."
  
   Почему Прохор подумал именно так? Да очень просто. На прикроватной тумбочке в рамке стояла цветная фотография женщины, весьма походившей на живую супругу ротного командира. Тревожные размышления прервал грудной женский голос откуда-то из небесных сфер:
   - Котинька, ты проснулся? Иди завтракать, на службу опоздаешь.
   В комнату белой лебедью вплыла пышная дородная дамочка, в которой Прохор узнал жену капитана Семипядько. Красный коротенький халатик не мог уместить в своих глубинах некоторых озорных выпуклостей. "Что, она этот халатик со школы носит? Купила на вырост?" - подумал взбудораженный рядовой Тихий. Одним словом, перед Прохором находилась не женщина - конфетка... "Гусиные лапки". Или "Птичье молоко"? Он видел её однажды на территории части, когда был в наряде по кухне. Тогда чета Семипядько дружно транспортировала неподъёмные сумки, истекающие говяжьей кровью. В тот раз Тихий ещё предположил, а не его ли пайку капитан собирается на котлеты перекручивать. Вот ведь - нашёл о чём вспоминать в роковую минуту...
   Прохор забился под одеяло в предчувствии неминуемой беды. Как же её зовут? Как же? Вроде бы, Олимпиада Николаевна. Или, нет, Евлампия Романовна. Впрочем, о чём он снова думает? Не в имени отчестве дело. Мысли путались и терялись, зацепляясь за лихорадочно работающий мозг. "Что делать, что делать? Притвориться дебилом? Точно! Пусть потом доказывают, что я не сумасшедший, - жужжало в его голове. - Так я и сд..." Но обдумать свои действия Прохору не дал солнечный свет, вонзившийся в его грудь после того, как одеяло было сорвано коварным врагом в лице капитанской жёнушки.
  
   - Ну, котинька, зайчик мой. Ты почему смурной с утра? Или приснилось чего? Сегодня тебе в штаб полка ехать. Вот-вот машину подадут, а ты ещё не поел, - голос дамы звучал на удивление приветливо и нежно.
   Тихий вскочил с дивана, непроизвольно прикрывая своё достоинство, готовое вывалиться через пуговки боксёрских трусов. И это, нужно сказать, совсем не удивительно. Прохор парень молодой, а капитанская жена без всякого стыда крутилась перед ним, возбуждая не только воображение женскими прелестями, угадывающимися под прозрачным пеньюаром.
   - Из-з-з-вините, - лепетал рядовой Тихий. - Я не хотел... Надо мной пошутили неудачно... Я же всю ночь...э-э-э... спал, как убитый... Я недавно в карауле был...
   Женщина расхохоталась:
   - Ну-у-у, ты, заинька, даёшь! Спал он, называется! Да, ты, как молодой, свою кошечку ласкал. Я уж думала, не переживу эту ночь. Ах, проказник! Ах, гигант мой сексуальный! Давай уже - одевайся и на кухню беги.
  
   И тут только Прохор вспомнил до деталей, что он вчера делал перед сном. А вспомнив, сопоставил с нынешним своим положением. Итак, он подшил подворотничок. Затем - сигнал отбоя. А вот потом - Тихий извлёк ЭТО из ниши под подоконником. Неужели все изменения - ЕГО работа? Однако сейчас не время...
   Немедленно нужно принять решение, что делать - дамочка меня завтракать зовёт, не оставляя времени на размышление. Хорошо, не стану возражать. Сделаю, что хочет женщина. Хуже всё равно не будет. Рано или поздно подмена обнаружится, и... трибунала не миновать. Но пока дело до суда не дошло ещё можно хорошенько подкрепиться домашними харчами. Да что там можно, просто необходимо. А там - чем чёрт не шутит, вдруг пронесёт.
   Прохор долго и с удовольствием плескался в ванной, фыркая и пуская фонтанчики, как кит. В дисбате о таком и мечтать не придётся. Хотя... Ба-бах! Из зеркала на Прохора смотрело весёлое полноватое лицо капитана Семипядько. Метаморфоза - куколка рядового превратилась в энергичное шестипудовое имаго* капитана ПВО. Но БЫВШЕГО рядового это уже не очень волновало. Он получил новое тело! Теперь уж точно - за подлог не посадят!
  
   А потом случилось то, что случилось. Прямо в разгар завтрака Прохор прервал трапезу, успев подумать, что не расстреляют же его, в конце-то концов, за связь с капитанской женой, если он сам теперь и есть капитан Семипядько. А жена-то такая, что запросто может лёгким движением бедра нарисовать пару-тройку непристойных фантазий в голове молодого бойца. Пардон, бывшего молодого бойца, а ныне кадрового офицера.
   Кстати, я смею надеяться, что уважаемый читатель был настолько порядочен и утончён, что не стал выдавать своего присутствия предательским "кхе-кхе" и скрипом половиц от судорожного сучения ногами. Он просто отвернулся и тихонько на цыпочках выскользнул во двор, куда только что подъехал зелёный армейский УАЗик. Не опоздал бы капитан Семипядько... Или, там, Тихий, какой. Что-то я запутался в этих военных.

_ _ _

  
   Полковник Полуклеев приступил к тому, для чего, собственно, и собрал в актовом зале части весь офицерский состав: начал делать накачку. Перво-наперво полковник завернул вполне научную фразу, которую случайно услышал по телевизору из уст одного свиноподобного военного теоретика. Фраза Полуклееву понравилась, и он всё искал повод, чтобы ввернуть её в свою не совсем образную речь. Для сияния и блеска, так сказать. Вот теперь и представился случай. Полуклеев покрутил головой, высвобождаясь из плена перетянутого галстука, словно любопытный гусак и произнёс заветное:
   - Товарищи...э-э-э... нет.... Господа офицеры, эти неожиданные учения... с поиском... э-э-э... скажем, секретного объекта, вам не в хихоньки бирюлить. Практические знания на местности ещё очень даже смогут нам в выучке боевой... того... Причём всех бойцов без разбору. И тогда мы сможем сбивать все самолёты противника, в которые будут попадать наши ракеты! И находить все утерянные шпионами закрытые приборы секретных разработок.
   Затем полковник взял указку и на карте попытался обозначить территорию, охваченную поисками в последние сутки. Но, поскольку командир полка Полуклеев в поминальнике командования числился боевым офицером, а не каким-то скучным штабистом, то все его движения указкой по карте были не совсем уверенными и практически не привязывались к ландшафту и топографическим ориентирам.

_ _ _

  
   А тем временем...
  
   Неожиданно на улице сверкнула молния, грянул гром, и сделалось темно. Это придало некоторую долю таинственности происходящему. Топографическая карта будто ожила. Плоские изображения тактических объектов на ней внезапно обрели объём и форму. Местность стала рельефной в полном соответствии с изолиниями, вившимися на толстой бумаге.
   Полуклеев посерел и без того не румяным лицом, после чего на месте его временной дислокации полыхнуло, да не просто полыхнуло, а с запахом сероводородных отправлений, свойственных лечебным водам. Следом нечто призрачно-астральное со свистом и осыпающимся набором для набивки пуховых подушек унеслось в распахнутую форточку актового зала. Полковник, или уже не совсем он, возопил не своим голосом, обернув едальную часть мимически меняющегося фасада к ошарашенной аудитории:
   - Господа офицеры! И кто вдруг меня на трибуну?!. Я же ни в одном глазу. Вторую неделю в завязке... Кто на меня полковничью форму натянул? Вы, что ли, совсем с ума сошли? Кто мне так укоротил руки? Что здесь за подрясные игры?! Да, я это... я... Капитан Семипядько... Что вы со мной сделали?
   - Крыша у нашего полкана съехала, - зашептали в зале тревожные голоса, - на почве неудачных розысков.
   В пылу необъяснимого и совсем не военного экстаза, в который перерос доклад о грядущих поисках СВЕРХСЕКРЕТНОГО НЕЧТО, никто не обратил внимания, что за окном выстроились в клин перелётные птицы, и к ним в кильватерную струю примкнул странный серый гусак с маленькими телескопическими ушами вместо шлемофона и невероятно длинным, будто у пернатого змея, хвостом. Капитанские погоны на его пернатых плечах мгновенно отшелушились, и вскоре ни один орнитолог не нашёл бы в нём ничего военного.

_ _ _

  
  
   А чуточку раньше. Теперь уже совершенно точно - раньше...
  
   Измученный земным солнцем инопланетянин очнулся в инкубаторной ёмкости птицефабрики, имени скорейшей победы капиталистических идей, имени Бройлера. Ещё мгновение, и он окажется на свободе!
  
   "Кут-куда им до нас! Этим обитателям третьей планеты звезды ДжиДжо, которые даже НАШ переходный период из одного воплощения в другое называют птичьим гриппом. А ведь мы вытесняем их с планеты совершенно легальным образом. Ни одна Межгалактическая адвокатская контора придраться не сможет! Наивные, они даже первопроходца Кетцаль Коатля принимали за высшее божество".
  
   Между тем, когда день подошёл к концу, полуживую тушку бывшего полковника поместили вместе с остальными пернатыми, угодившими в геополитическую ситуацию птичьего гриппа, привив ему что-то там ужасно невкусное и полезное... со слов верховного санитарного жреца государственного масштаба...
  
   Вы спросите, кто же после всех случившихся забавных перемещений оказался в теле рядового Тихого? Так это ж и ежу понятно, и птенцу недавно вылупившемуся - новое воплощение харизматического божества ацтеков Кетцаль Коатля, украшенное модным в нынешнем сезоне боа из перьев страуса эму. Вы, наверное, помните его судьбоносную встречу с президентом в канун выборов? Нет? Хм, разве можно быть настолько индифферентным к политической жизни страны - просвещённая Европа этого не одобрит!
  
   * - Имаго (лат. imago - "образ") - взрослая (дефинитивная) стадия индивидуального развития насекомых и некоторых других членистоногих животных со сложным жизненным циклом.
  
  

Субвентор желаний

(страсти нечеловеческие)

"Всемирная история есть сумма всего того, чего можно было бы избежать"

Бертран Рассел

  
  
   Над ярко-оранжевыми цветами японской айвы вились шмели-самураи, вжикая мечами крыльев с такой яростью, что вошедшему в оранжерею Академии Субвенторных Наук даже показалось, будто эти мохнатые ухари запросто смогут обрить его "под Котовского", надумай дать им команду человек, покачивающийся в кресле-качалке с видом порядком утомившегося Создателя всего сущего.
   - Таким я вас и представлял, господин профессор: с лукавым взором вервольфа и ветхим, как Завет. Понимаете, о чём я? - острый взгляд тощего мужчины в штатском буквально пронизывал.
   Профессор Гирш, именно он сидел в кресле, поёжился и попытался сглотнуть давно высохшую слюну. Со стороны это выглядело бы забавно, если не знать, что перед лауреатом всевозможных премий в области субвенторных технологий стоял некто иной, как Павел Павлович Полубог, заместитель начальника участка особенных дознаний ФСББ (федеральный совет по борьбе за безопасность), полковник, выдвиженец, умница, из воспитанников САМОГО. Что ещё? Упрям, изворотлив, молчалив, любит Кафку и южноафриканский чай ройбуш, упитанных мопсов и послеобеденное чтение газеты "КоммерсантЪ". Любимый лозунг из Фридриха Ницше: "Мужчина создан для войны, а женщина - для отдохновения воина; всё остальное есть глупость". Другие анкетные данные закрыты тройным президентским заклятием.
   - Да не тушуйтесь вы, Неодим Нестерович. Такой уж у нас, у тайных защитников Родины, юмор особенный. Вот-вот, именно - чтобы содрогнулись вороги, зачуяв нашу дурь несусветную (сдержанный смешок с привкусом остуженной неоткровенности), - продолжил вошедший. Потом заглянул в электронную записную книжку, удовлетворённо крякнул, наподобие матёрого селезня, и продолжил:
   - Думаете, отчего я здесь? Во дворе вашего дома происходит нечто странное. Гражданин, именующий себя Григорием Пашкиным, с трудом стоит на вашей же лоджии, выходящей в этот самый двор. С трудом же он стоит по причине алкогольной интоксикации. И мало того, утверждает означенный гражданин, что, мол, может спрыгнуть вниз безо всяких для себя отрицательных последствий, поскольку знает, КАК исполнить ЖЕЛАНИЕ. Не чувствуете никакой странности, профессор? Вы, как известно, работаете над проектом под кодовым названием "Субвентор желаний". Секретным, между прочим. Как понимать сии абсиненции с вашим соседом? Он так и кричит, что, мол, ваш сосед, и вы ему позволяете к себе захаживать в любое время по причине его невероятной пользы для науки.
   - Вот незадача какая... Говорил же домработнице, чтобы мужу своему Григорию ключ не давала! И, вообще говоря, не абсиненция, а абстиненция... Хотя... неважно... О происходящем известно только вам?
   - Как же! Об этом все телеканалы из студии "Каштанкино" вещают с самого утра. А во дворе народу набилось, как на концерте Пола Маккартни.
   - Прошу Вас, не делайте из обычного рабочего момента какое-то эпопеево побоище...
   И тут только до Неодима Нестеровича дошло, начал он понимать, рядом с его домом происходит что-то действительно необычное. Но по инерции Гирш продолжал противопоставлять себя, чистого во всех отношениях учёного, "агенту охранки", как не преминул бы выразиться дед профессора, наивно уверенный в непогрешимости марксовых идей, вываленных на бескрайние просторы империи амбициозными авантюристами. Учёный продолжал сопротивление неожиданному и не научному оппоненту:
   - Да-с, молодой человек, любите вы во всём злой умысел искать. Протечка мозгов с последующей утечкой, инстинкт наживы и прочее. А между тем, у нас, у старой гвардии такого и в мыслях...
   - Всё, хватит спорить! Время не терпит. Собирайтесь, профессор, едем!

_ _ _

  
   Через четверть часа уже мчались на мясистом джипе к дому профессора. По дороге тот меланхолично рассуждал, а не от французской ли пословицы про горячие каштаны получило название святилище телевизионных магнатов в северной части столицы. Хотя с другой стороны анималистическая близость к героине Чехова (помесь такса с дворняжкой) тоже могла иметь место. Так и не придя ни к какому определённому мнению, профессор нечаянно задремал, невзирая на то, что по радио пронзительно мявкал певец со смешной кошачьей фамилией Вискас. "Вот ведь времена настали. Ему бы спасателем на пляже... а он...", - подумал Неодим Нестерович рассеяно, погружаясь в ту часть подсознательного, где обитает древний языческий бог Гипнос и сопровождающие его глюки, статью поводянистей.
  
   Пока герои в пути, отвлекусь на минуту, чтобы пояснить кое-что.
   Субвенция - вид денежного пособия, спускаемого вниз по властной вертикали от государственных щедрот. В последние годы с щедротами стало туго, вот тогда академик Дятлов и профессор Гирш разработали концепцию субвентора желаний. Финансы экономятся, а желания электората исполняются сами собой. Три года напряжённого труда позволили исполнять желания, но только на очень короткое время. Работа по модернизации в самом разгаре. А тут этот инцидент. Никому такого не пожелаешь - ни заклятому другу, ни врагу злейшему, временем проверенному.

_ _ _

  
   И вот - микрорайон Начертаново.
   Профессор давно заслужил себе жильё в более элитном месте, но всё как-то не складывалось. То предназначенную ему квартиру продавали особо нуждающемуся в транзитном обиталище чукотскому верховному шаману Романобрамовичу, когда он спешил на очередное футбольное жертвоприношение в пригород Лондонского поселения, то случалось внеплановое землетрясение в районе пятого транспортного кольца, и жильё уплывало в многодетные надёжные руки великого монументалиста, обросшего родственниками, как днище каравелл Колумба, то квартиру срочно отдавали обездоленному помощнику депутата от фракции "Мультимедийный Мессия" с мизерным окладом денежного содержания, которого не хватало даже на приличное европейское авто, приходилось копить целых полгода.
  
   Когда Неодим Нестерович прорвался через толпу любопытных и поговорил с соседом, уютно расположившимся на лоджии профессора в позе увядающего лотоса, выяснились вопиющие обстоятельства, которые привели к совершенно поразительному результату.
   Всё началось с того, что сосед Гирша Григорий Пашкин вознамерился подлечиться после вчерашнего. Дело понятное, кому захочется с больной головой переноской тяжестей развлекать своё далеко не богатырское тело. Впрочем, если быть точным, вопрос стоял даже острее, чем "после вчерашнего". Тяга к спиртному поразила Пашкина взаимной любовью ещё в старших классах крайне средней общеобразовательной школы. Не зря же о себе Гришка говорил так: "Характер работы сменный, характер без водки скверный".
  
   Сперва Григорий распивал горькую со своим напарником по нелёгкому труду грузчика супермаркета "Пятый Рим", Артуром Тёткиным. Распивали они в квартире профессора, желая скрыться от справедливого возмездия Гришкиной супруги, но именно здесь и были ею настигнуты. Почти полная бутылка полетела с седьмого этажа на неприветливую спину плохо уложенного асфальта.
   Пашкин с горя выхлебал пробирку отвратительной синей жидкости, которую обнаружил в кабинете соседа, вероятно, желая отравить остатки дней не только себе, но и строптивой супруге. Вот тут он и почувствовал ЭТО.
   Гришка взалкал, чтобы бутылка, подвернувшаяся под горячую руку жене, оказалась невредимой, и вскоре убедился в исполнении заветного желания, когда собутыльник Тёткин осветил сиянием своей обширной физиономии квартиру профессора, подняв на лифте упавшую с верхотуры водочную посудину. Работает!
   Да-да, чёрт побери, работает! ЕГО, Гришкино, вожделение исполняется с первого предъявления. Кра-со-та!
  
   Пашкин попробовал заказать хорошей закуски к столу, напрягая свои мыслительные процессы. Но не вышло.
   - А всё от недостатка подсознательного напряжения, - объяснил умный Артурка Тёткин. - Не напрягайся, брат, зря - закусь мы из профессорского холодильника изобразим. Хотя... там, кроме старого кусочка масла, похожего на обмылок, двух яиц и засохшего в мрамор сыра ничего и нету...
  
   "Ага, бутылке ничего не сделалось при падении, значит, и мне можно, только бы сначала прорепетировать", - подумал Пашкин, когда с прискорбием взирал на последнюю каплю спиртного, призывающую, как ему казалось, к каким-то решительным действиям.
   Потом подвыпившие грузчики принялись намеренно выкидывать ещё одну, специально купленную в кредит, бутылку в окно, всякий раз желая ей мягкой посадки. Удостоверившись в безотказности исполнения своего желания, прыгнул с лоджии и сам Пашкин. Полёт его был успешен. Затем прыгнули на брудершафт с Тёткиным и новой бутылкой водки. И только уже потом начал собираться окрестный любопытствующий люд. Но Тёткину этого триумфа так и не довелось увидеть: он свалился в прихожей, пристукнутый предательски взъерепенившимся полом.
  
   - Врагу не сдаётся наш гордый маньяк! - спел Пашкин с пьяной слезой в голосе и в очередной раз вывалился с балкона, будто многопудовый (не на одну здоровую ячейку современного малодетного общества хватит) мешок с солью. Конечно же, ему хотелось совершить красивый полёт, но подвела "тройка" по физкультуре, которая не отягощала Гринин аттестат зрелости ещё со школьных времён.
   Зацепившись левой ногой за вяленого леща, украшающего в числе других своих слегка подкопченных собратьев балкон четвёртого этажа, Григорий сделал несимметричный кульбит а'ля "спартанский мальчик, не достигший совершеннолетия" и продолжил своё аляповатое приземление в центр любопытствующего оцепления. Публика, собравшаяся внизу, с трудом разбирала лозунги и здравицы всей научной диаспоре дома, квартала и Вселенной, декламируемые Гриней, поскольку аэронавт Пашкин, срикошетив от асфальтового покрытия двора (опять какие-то халтурщики ремонт делали: смотри-ка, как крошится), без секунды промедления возносился вверх со скоростью, близкой к звуковой.
  
   Гирш вытер пот застиранным холостяцким платочком и закричал Гришке, который уже снова гнездился в проёме его профессорской лоджии:
   - Григорий Иванович, скажите, вы что, выпили из пробирки голубую жидкость? Всю выпили? Ответьте, это важно! И больше не смейте прыгать. Всё может закончиться очень печально для вас. Я отнюдь не шучу!
   - Профессор, дорогой, выпил я твою дурь-то. А что там пить? Градусов, как в пиве...
   - Так вы всё выпили?
   - Профессор, а то! Вы меня за мальчонку, что ли, держите? Не было ещё случая, чтобы Пашкин на завтра оставлял...
   - Григорий Иванович, вы бы уже зашли в квартиру. Действие субвентора может прекратиться в любую секунду... А вы не трезвый. Ещё упадёте, неровён час...
   - Да ты не боись, профессура! Я сам всё чую. Вот смотри...
   Гришка снова попытался изобразить ловца жемчуга, ныряющего со скалы на потеху туристам. Толпа ахнула и немного раздалась по краям, как плохо застывший холодец. Всё никак не могла привыкнуть к тому, что Пашкин вовсе не атлет фигурой и летал, как получится.
   Очередное соприкосновение с мостовой Гришка ознаменовал новыми звуками. Сначала подумалось, что где-то заводят наследие "проклятого социализма" "горбатый" "Запорожец", но вскоре стало очевидно - храпит аэронавт.
  
   Пашкин спал, самым безобразным образом игнорируя правила безопасности полётов для аппаратов тяжелее воздуха. Его упругое, будто хорошо накачанный весёлый мяч, тело ударялось об асфальт, пружинило до девятого этажа и вновь устремлялось вниз. Амплитуда колебаний этого свободного от комплекса законов гравитации организма, если и становилась меньше, то совсем незаметно для глаза среднестатистического обывателя без прибора.
   Профессор с первым ударом Пашкинской тушки об асфальт машинально включил швейцарский секундомер, с которым не расставался с тех самых пор, как получил хронометр в наследство от Нобелевского лауреата и своего коллеги, доктора субвенторных наук Бирмана Грифа. Ныне Гриф находился на заслуженном отдыхе, приобретя небольшой архипелаг, не засиженный туристами и тропическими мухами, где-то близ Гран-Канариа, изредка присылая правительству телеграммы с советами, как получше субвентировать промышленность, не вкладывая в неё ни копейки. Большой дока этот самый Бирман в подобного рода делах. Не зря же его пенсионеры при всяком удобном случае поминают перед заключительным тостом. Немного меньше, конечно, чем господина Зубабова - бывшего министра здравоохранения, ныне ведущего скромную жизнь олигарха от субвенторного аспирина "Букса", но всё же.
   Если у гражданина не хватает зелени в тарелке, то у него какой-то непорядок с валютным счётом. Так, помнится, любил шутить будущий олигарх Зубабов, начиная очередную реформу. Но, как говорится, кто старое помянет, тот до старости не доживёт. Оставим воспоминания программе "Лейся встреча", чтоб не дразнить почивающего на виноградной лозе пенсионера.
  
   Между тем, народ во дворе прибывал. Людям нравилось наблюдать за скачущим и храпящим объектом. Такого даже в цирке не покажут. При всём при этом Гирш, единственный из присутствующих понимал, что же здесь, собственно, происходит. Неодим Нестерович старался разбудить угрожающе удалившегося в Морфеево царство соседа по лестничной клетке. Он кричал:
   - Григорий Иванович, голубчик, извольте проснуться, дорогой! Так же нельзя, опасно! Можете погибнуть!
   Полубог в штатском быстро сообразил, вот-вот может случиться нечто выходящее за рамки обычного научного хулиганства, предпринятого ненаучным элементом из чистого куражливого озорства. Офицер попытался поймать спящего Григория и остановить процесс немотивированной субвенции. Но его усилия оказались напрасными. Летающий Гриша сначала сбил особиста с ног, а потом и вовсе заставил с позором отползти в сторонку, приложившись каблуком своих "гадов" в место, откуда обычно растёт кокарда у всех граждан мужеского пола с военной выправкой. Полубог крякнул с досады, погрозил Гришке наманикюренным перстом указательного свойства и отправился к пожарным. Вероятно, у него уже созрел какой-то новый план.
   Правда, продемонстрировать способности своего изощрённого ума Пал Палычу не довелось. В то время как пожарный расчёт, выполняя приказания особиста, принялся растягивать спасательную крупноячеистую, будто на тунца-трёхлетка, сеть, Пашкин как-то резко притормозил у земли, всхрапнул для порядку и открыл заплывшие щёлочки зрительных элементов своей пропащей сущности.
   В тот же миг перед ним явилась четвертинка запотевшей "Столичной" и увесистый огурец пупырчатой мичуринской породы, располосованный пополам и густо сдобренный йодированной солью с берегов озера Баскунчак. Что случилось дальше, думаю, никому объяснять не нужно.
  
   А каким образом материализовалась чекушка, спросит меня дотошный читатель? Так тут всё довольно просто - где-то в магазинной подсобке исчезла она из ящика, а пустая ячейка в нём была расценена продавцами в качестве акта тривиального люмпенского воздействия на материальный мир - как неприятное, но неизбежное зло.
   Ах, вы говорите, что на складе вряд ли бы "мерзавчику" удалось так изрядно запотеть? Что ж, тогда получается - один из многомиллионной армии холодильников недосчитался своей алкогольной добычи.
   Относительно закуски ничего конкретного не скажу. Мало ли вокруг столицы дачных участков, где огурцы успешно вызревают не только в теплицах, но и на грунте.
  
   Когда Гришка уже неспешно закусывал, профессор Гирш стоял перед ним в позе вассала из кабинета какого-нибудь "его высокопревосходительства", испрашивая:
   - Скажите, Григорий... э... Иванович, а каким образом вы почувствовали, что просыпаетесь?
   - Да хрен его знает, профессор. Просто выпить захотелось. Так и вообразил себе "Столичную" ещё доперестроечного розлива...
   - Это чудесно! Уникально! Судьбоносно! Вы понимаете, Григорий, дорогой мой соседушка, что случилось? Вы, похоже, подключили и пространственно-временной канал для овеществления своих потребностей. Водка-то, как говорится, старинной выделки, смотрю. Или здесь просто чья-то забытая заначка? Интересно! Любопытно! Есть! Есть невероятно увлекательная пища для ума!
  
   Оказывается, предположения автора о некоем складском помещении, откуда произошло субвентивное послание Пашкину, и в самом деле угодило в когорту несостоятельных. "Из заначки, которая хранилась в холодильнике", - так предположил профессор. Однако немедленно себя же и опроверг, поскольку возникло новое сомнение - разве могут быть заначки в агрегате, куда залезаешь по десятку раз на дню? А как же преодоление соблазна, длящегося десятилетиями? Мазохизм, и только.
  
   Проблема теоретического обоснования эмпирической материализации?! По меньшей мере. Но и тут умница Гирш не спасовал. Пространственно-временной коридор смог бы легко объяснить возникновение "Столичной" доперестроечного разлива в запотевшем виде. Ай, да Ниодим Нестерович! Недаром - профессор. Не нам с вами чета!
  
   Пашкин с трудом приоткрыл поросячьи глазки боевого алкаша (Алкаш-паша, как назвали бы его воинственные османиды XVII-го века), сказал: "Ик-ик... Ик-какого чёрта вам всем от меня нужно?" и снова захрапел безмятежным посвистом умирающего Годзиллы.
   Гирш же продолжал свою бессвязную речь восторженного учёного:
   - Вы только посмотрите на него! Цел! Целёхонек! Гуттаперчевый вы мой! Драгоценный, яхонтовый! Вы не представляете, как важен ваш добровольный эксперимент! Это ... это... просто нет слов... Переворот в науке! Прорыв тысячелетия! Мировой прогресс! Человечество не забудет!
   - Профессор, вы чего так надрываетесь? - в голосе секретного Пал Палыча, подоспевшего в пожарной каске и технологическим красным ведром конической формы, чувствовалось нескрываемое раздражение.
   - Как же, как же, голуба моя... Даже странно, что вы не поняли. Я открыл! Новое слово в науке! На переднем краю! Человечество...
   - Эк, вас снова понесло-то. Давайте уж без эмоций как-нибудь.
   - Хорошо, хорошо. Видите секундомер? Время действия субвентора желаний удалось в этом нечаянном эксперименте увеличить в пять с лишним раз! Понимаете? Я же бился над вопросом перманентности уже три года. А тут вдруг - вот оно решение! Нежданно-негаданно. И ведь на поверхности лежало.
   - Какое решение, позвольте?
   - Вам, молодой человек, с вашим родом деятельности, как говорится... Стыдно, мой драгоценный, одним словом. Алкоголь! Да, именно алкоголь многократно увеличил продолжительность и силу действия субвентора! Так всё просто...
   - Ик, ик-щё бы не просто, - неожиданно трезвым голосом молвил осыпающийся осиновым листом с дерева собственного сознания Григорий Иванович Пашкин, - меня бы спросили, прежде чем три года свой мозг насиловать...
   Сказал и свалился прямо в руки подоспевшего врача неотложки, вызванной кем-то из зрителей. Видно, вся сила становая у добровольного экспериментатора на последнюю фразу ушла.
   - Хм... - подхватил Пашкинскую мысль, как подхватывают полковое знамя из рук раненого товарища, полковник Полубог, - у нас всегда так. Без водки даже наука не делается, Неодим Нестерович. С прискорбием, между прочим, вынужден заметить. Тут и критиков понабежит полна горница, едва об алкоголе от вас заслышит. Вы уж будьте добры, помолчите пока о находке, а то ведь на смех поднимут. У нас в либеральных кругах, куда ни плюнь, кругом критик притаился, уважаемый профессор. И не только, надобно отметить, литературный. Те, что от художественного слова, по правде говоря, самые зубастые, что твои пираньи. И называть себя привыкли не критиками даже, а Большим Литературным Жюри (не путать с ЖЗЛ!). Блэк Джек, не иначе. О чём я? Игра такая, профессор. Вроде нашего "очка" только название культурное. Но это к слову. Нас с вами будут отныне по научной линии за алкогольную составляющую охаживать, не изволите ли себе в поминальнике отметить... ну, там, чтоб не сболтнуть ничего лишнего? Подписка подпиской, а вот когда дело до рукопашного слова дойдёт, тут можно и не сдержаться. Столько раз уже обжигались... Самые проверенные и стойкие на первый взгляд. Двоих даже расстрелять пришлось. Да не пугайтесь вы, Неодим Нестерович. Шучу я, шучу.
   - А почему вы изволили сказать, молодой человек, мол, нас с вами, критиковать начнут? Не припомню, чтобы вы входили в состав научной группы. С каких же пор...
   - Начинайте отсчёт прямо с настоящей секунды, профессор. Вот мой мандат, как говаривали при большевиках.
   С данными словами полковник Полубог предъявил, что бог послал с двумя сиреневыми потугами на печатный оттиск горделиво нахохлившейся двухголовой птицы и одним голографическим символом со вкусом хромированного металла. На одной из печатей орёл почти не был различим, а на другой его левая голова удалась значительно лучше правой. Правая же напоминала сильно смазанный профиль дебелого медведя. И здесь, видимо, пытались экспериментировать с симпатическими чернилами.
   Гирш схлопнул, свои морщинистые челюсти цвета газеты "Нива" вековой выдержки, похожие на раковины экзотических древних морей, словно от зубной боли перекосился и пробормотал:
   - Ах, какое у нас, всё-таки предсказуемое государство... Ещё Лев Николаевич...
   Полубог перебил его, снимая пожарную робу:
   - Завидую я, профессор, Софье Андреевне, чёрт возьми. Она каждое утро могла свободно посмотреться в зеркало русской революции. А мне тут на вас с этим алконавтом любуйся, будто других дел не предвидится.
   - Вот и поговорили...
   - Вот и не говорите-ка!
   А Григорий Пашкин в то же время давал интервью прямо с носилок сразу всем подвернувшимся каналам телевидения и мажорного радио. В эфир летело: "...заповеди для настоящего мужчины... нужно помнить... построить тёщу, вырастить живот, посадить печень..." Последний завет Пашкину удалось осуществить значительно раньше, чем первые два. Интересно, хватит ли у него времени на всю обязательную программу?

_ _ _

  
   Неожиданный эксперимент привёл к тому, что тему, над которой работали Гирш с Дятловым, немедленно закрыли семью печатями. Исследования, казавшиеся раньше лишь чудачеством учёных, перестали вызывать насмешки. Служба безопасности встала в сторожевую стойку, а профессору Гиршу немедленно запретили заниматься субвентором в домашней лаборатории.
   Ответственным за сохранность секретного продукта был назначен ПППП (полковник Полубог, Павел Павлович). Исследования в области практического применения по указанию председателя правительства тут же форсировали. И всего только через месяц предстояли полевые испытания субвентора.
  
   Испытывали препарат в деревеньке Кукареколово Пестициденского района Яро-Компостенской области. Или - как нынче стало модно: в населённом пункте Кукареколово Пестициденского уезда Яро-Компостенской губернии. Здесь когда-то, в стародавней дремучести росла, крепла, ширилась, матерела, наливалась нагловатой спелостью одна раскудрявая империя. Отсюда есть пошла великая держава многозарядных Рюриковичей и почти холостых Романовых (в смысле запланированной мелкокняжеской немецкой вырождаемости). Здесь она, держава эта, немного потоптавшись и передохнув, двинула свои ладные полки молодцев-гвардейцев по южным да восточным окраинам с целью прихватить кой-какой землицы невозделанной, да кочевым людом истоптанной.
  
   Ну, да что мы всё об истории да, об истории. Давайте перейдём к делу.
  
   Коровы подозрительно отливали худыми впалостями боков грязно-навозным окрасом в лучах восходящего над деревенским амбаром солнца. Городская делегация приближалась.
   Председатель колхоза "Красные корма" Порфирий Пустельгов слушал своё сердце-вещун. Оно отзывалось на внимание хозяина густыми гулкими ударами, наподобие благовеста. Вроде бы Порфирий всё сделал правильно. То есть подготовился к приезду дорогих гостей в духе модных европейских презентаций. Беспокоиться ему было не о чем, но всё равно под ложечкой нехорошо подсасывало - а вдруг не понравится.
   Красный ковёр, выстеленный вдоль грязного просёлка, уносил воображение деревенского сословия прямиком в столичные дали, где по коллективному разумению водились умные министры, почти капиталисты, если учесть размеры кабинетминистровских анонимных валютных счетов.
   Первым из роскошного автобуса (туристский вариант швейцарской фирмы "Аллюром по кантонам") вышел "Свинопапка" (так в народе называли либерал-губернатора с вечно сальным подбородком, упирающимся в стильный галстук от дизайнера Понта Понци). Следом на торжественную подстилку достижений демократических веяний, которую и представлял собой ковёр, вывалилась госпожа Свиноматка (заместитель губернатора по сельскому хозяйству).
   Никто, даже продажная "жёлтая" пресса не посмела бы заподозрить прибывшую парочку в родственных отношениях, но руководящий губернский экстерьер выдавал их с головой. К чему обозначать словами то, что и без того видно даже подслеповатому сторожу Кузьме Егорычу с десяти шагов с лишечком?
  
   Губернатор, несмотря на свои габариты, оказался подвижен и разворотлив во всех смыслах данного слова. Но разворотливости этой хватало только на своё семейство, до области (читай - губернии) руки "Свинопапки" практически не доходили. Уставал он очень, выводя в люди несчётные полчища прожорливых родственников. Вот было б хорошо, если бы в области жила одна губернаторская родня. Тогда бы поводов изобличать ни у кого не нашлось. Но, увы, обычного, в меру православного населения всё же больше... Пока ещё. Не все повымерли.
  
   Губернатор подал ручку своей спутнице и выпустил её на ковёр с глухим бумканьем. Примерно такое же производит вертолёт, спустившийся на авторотации при отказе двигателей. Роль зафлюгированного несущего винта играли легкомысленные косички на голове сельскохозяйственной особы высокого звания. "Свинопапка" практически никак не отреагировал на кокетливое "ой, кажется, я ногу подвернула" со стороны своей подопечной. Глаза его лучились пустотой и наивной невинностью, как у заболевшего корью суслика. И казалось, что самые бурные и сочные мыслительные процессы происходят в акватории его живота, с накинутым брючным ремнём, в диаметре не уступающего входному отверстию малого рыболовецкого трала.
   Последним показался из автобуса министр сельского хозяйства, худенький человек с явными признаками технического образования на лице. Хотя последователи Основоположника Коммунистических Учений давно были не у дел, но заветы Ильича неисчислимыми либеральными правительствами блюлись свято. Кухарки управляли наукой, финансами ведали агрономы, а сельским хозяйством, естественно, выпускник транспортного института. Периодически, правда, в отлаженной системе наступал небольшой демократический сбой. Тогда-то к управлению коммунальным хозяйством допускались философствующие пианистки с дипломом журфака. Но это, скорее, недоработка менеджера по руководящим кадрам, чем провальная политика, позиционируемая в качестве основы жизненных ценностей; редкий конгломерат из "Антидюринга", "Города Солнца" и учебника по макроэкономике в переводе Заходера.
  
   Вокруг небольшого изящного, как у вышедшей на пенсию балерины, торса министра клубились энергонезависимые охранники, напоминающие гражданам своим горделивым флюидированием, что им по инструкции положено сначала стрелять, валить и оттеснять, а только потом уже думать. Охранники вкупе с министром сельского хозяйства походили на брюссельскую капусту или на комок неудачно размороженных пельменей.
   Губернаторская охрана выглядела попроще, но одета была исключительно в чёрное. Даже белые сорочки выглядели чёрными, не говоря уже про носовые платки и солнцезащитные очки по пятнадцати долларов за ведро. Эти парни плохо координировались в пространстве, то и дело наступая на пятки своему шефу или охране министра.
   Губернатор старался перед началом научных испытаний продемонстрировать небывалый расцвет своего края, не совсем осознавая, впрочем, что субвентор решили попробовать на его подведомственной территории именно по причине напрочь загубленного сельского хозяйства. Все попытки накормить министра эксклюзивной продукцией, которую выдавали за массовую, натыкались на молчаливую усмешку с редким ёжиком железнодорожных усов столичного гостя.
  
   Свинопапка нервничал, прикидывая в уме, сколько он успел украсть за свой недолгий пятилетний срок нахождения у кормила провинциального масштаба, и сколько дней ему дадут на сборы представители Кремля, и, что самое главное в данном контексте, сколько он ещё сумеет украсть за это отпущенное президентом время.
   А из достижений губернии, кроме завозных соевых рек с берегами из кокосового масла похвастать, собственно, было нечем. Сыры, которыми когда-то славился край, сделались водянистыми и невкусными, напитавшись соевым белком под завязку. А изделия изо льна вообще стало некому производить по причине остановленного производства. Так даже если бы оно и не встало, то сырьё, опять же, отсутствует из-за неудачного вложения финансов в программу "Линялый лён державы". Не тому олигарху деньги перечислили из бюджета. У нужного нувориша, который хотя бы часть денег вложил в дело, как раз к моменту раздачи нашлись какие-то важные дела в Европе, и он не успел.
   Чем же ещё губерния славилась в узко сельскохозяйственном смысле? Ну, разве что мясом диких кроликов, которые забегали из соседней области, покинув хозяйство одного ушлого фермера по имени не то Хью Хэфнер, не то дядюшка Римус.
  
   Высокий представитель правительственных диаспор столицы даже не пытался вникнуть в суть хвастливых увещеваний губернатора и его поверенной Свиномамки. Сейчас важнее всего - добиться положительных результатов в процессе полевой эксплуатации субвентора, поскольку направление финансовых потоков по губернаторскому вектору из года в год равнозначно отапливанию атмосферы кострами из денежных средств этих самых потоков.
   Гости прошли в сельскую контору, изредка проваливаясь в лужи вместе с ковром. Собравшийся деревенский люд вовсе не желал безмолвствовать, как предписывалось ещё Александром Сергеевичем Пушкиным. Народ говорил, и говорил, странным образом прямо в ту амбразуру, которую забыли закрыть, проигнорировав вышестоящее распоряжение.
   И что там нам слышится в этом народном гласе? Солирует, как обычно, известный балагур Кузьма Егорович, остальные голоса смазаны в один тягучий гул провинциального недовольства.
   Колхозный сторож Кузьма Егорыч, глядя на картину вселенского благолепия, снизошедшего на поля и огороды забытого богом и инвестициями района поучал внука, вертлявого соплюна, лет десяти.
   - Запомни, Кирюха, - говорил он, показывая на прелести Свиномамки заскорузлым от частого нажимания на курок бердана пальцем, - сзади кошёлка, спереди - лукошки. Некоторые, правда, почему-то называют женское богатство плетушками. Но ты имей в виду, внучок, если лукошки пустые, то баба злая и бестолковая. Такая тебе не нужна, даже на полноту кошёлки смотреть неча. В теле должна быть баба. Вот как эта, скажем. Её, извини-подвинься, можно с месяц не кормить, если с провиантом прижмёт вдругорядь. А то и саму на мясо пустить в неурожайный год. Чего испугался, паря? Шутю я, шутю. Карахтер, значица у деда тваво развесёлый - без шутки никуда.
   Кирюха бестолково елозил в разношенной ноздре своим заусенистым указательным перстом с обскубанными ногтями в тщетных попытках поймать какую-нибудь жёсткую фракцию. Получалось плохо, и парень почти не слушал своего мудрого деда. А тот, не замечая такого к себе невнимания, продолжал:
   - И ещё запомни, внучок, главна штука - вона на тот ковёр с разбегу запрыгнуть, тады сразу станешь уважаемым человеком. И никакого тебе образования не потребуется, извини-подвинься. Лучче всего, конешна, зацепить каку не то дочурку от кормила государственна, она же кормушка аппаратна. Вот возьмёшь взамуж таку кралю, и всё тебе сразу явиться в лучшем виде. Тады уже Кирюха, на плетушки смотреть неча. Что попалось, то твоё. Не до жиру, в опчем-то. Потом можно будет спроворить себе разлюбезну милашку с приличным хозяйством распоследнего шестого размера. Что, внучок, туго наука моя постигается, извини-подвинься? Вона, вижу, даже в носу ковырять перестал. Задумался, стало быть. Тут, брат, такия униВРИситеты открываются, что просто не зевай.
  
   И вот уже процессия с трудом протиснулась в здание бывшего сельсовета. Замерший в дверном проёме в форме свёрнутой в стручок морской звезды председатель колхоза "Красные корма" Порфирий Пустельгов изображал не вполне откровенную верноподданность - с фигой в кармане и с тайным намерением что-нибудь стырить, если кто из приезжих зазевается. Ох, уж эта извечная люмпенская привычка экспроприативного овеществления! Нет тебе предела в данном конечномерном пространстве человеческих сущностей.
   Полковник Полубог чётко по-военному цокнул каблуками, подбитыми секретным сплавом мегамагния с титановыми насадками, и доложил, что на полигоне всё готово к испытаниям. Прибывшие, за исключением охраны, расселись возле жидкокристаллической панели, на её величавой многодюймовости был виден изготовленный к трудовому подвигу комбайн "Нива", склёпанный из остатков списанной техники, которую удалось собрать по всему уезду.
   Для реализации обратной связи на длинном конференц-столе размером с пол-избы (как только его рабочие сюда втащили?) расположился ряд микрофонов, напротив каждого из кресел, занятого высоким гостем.
   - А испытатель нас будет слышать? - поинтересовался министр, обращаясь к Пал Палычу, избрав его единственным объектом, достойным своего внимания.
   - Непременно. Для того микрофоны и поставлены, чтобы можно было скорректировать. Только во избежание неразберихи и неверного истолкования руководящих указаний в защитно-коммуникационный шлем испытателя выведен телефон, в который будет транслироваться мой передатчик. Остальные разговоры он будет слышать, но в виде общего шумового эффекта, чтобы ориентироваться, какая будет реакция нашего коллегиального органа... в общих, так сказать, чертах...
   - Что ж, очень разумно, - процедил министр, делая обиженный вид по поводу того, что ему не дали порулить процессом опробования субвентора в реальных условиях самостоятельно. На самом же деле он был невероятно рад, поскольку отвечать лично перед президентом за возможный срыв испытаний члену правительства не очень-то хотелось. А лавры? Лавры его стороной не обойдут. В случае успеха, разумеется. Лавры, они умеют найти нужную голову. Замечено со времён древних греков и не очень трезвых колхидцев, не при Са-а-а-х-каком-швили будет сказано. Хотя, впрочем... пусть... Там же испокон веку необузданные абхазы обитали, да мингрелы неукротимые. Это пусть, гмадлобт, как говорится, им в дышло.
   Полубог взял в руки миниатюрный передатчик и сказал судьбоносную фразу "Поехали!", не забыв, впрочем, указать в скобках своего честолюбия автора означенного вселенского посыла, а также апрельскую дату незабываемого космического года.
   На экране появился испытатель. В нём легко узнавался широкоформатный лицом Артур Тёткин. Его приняли в штат по рекомендации Григория Ивановича Пашкина и с разрешения Пал Палыча, который лично убедился, что в голове бывшего грузчика не зреет никаких коварных планов. Это если по официальной версии. На самом же деле, Полубог всё-таки склонялся к тому, чтобы пустить Тёткина в расход, одного, де, испытателя за глаза... Но вот санкция президента, эта чёртова санкция... Пока её дождёшься.
  
   Тёткин натянул на голову шлемофон с проводами, на конце которых развесистой виноградной гроздью теснились самопишущие датчики в форме весенних энцефалитных клещей, несмело спросил: "Чё, уже можно?" и, получив в ответ задорное полковничье "Давно пора!", извлёк из-под сиденья "Нивы" блестящее на солнце ведро с густой мутной жидкостью.
   - Самогон, - пояснил Полубог, - сам его вчера дегустировал... спиртометром. Показания самые впечатляющие.
   На экране Артур заправил комбайн проверенным продуктом, заправился сам в три долгоиграющих приёма, вытащил из кейса, который обнаружился здесь же, под сиденьем, колбу с синей жидкостью, зажмурился и вылил овеществлённую суть субвентора в широко раскрытый рот одним махом.
   Дальше события начали развиваться с калейдоскопической быстротой, на которую режиссёр, переключающий телекамеры, еле успевал реагировать.
   В первый момент комбайн занавесился сивушными дымами. Даже наблюдатели прониклись насыщенностью ядрёных испарений, хотя до стартовой площадки полигона было никак не меньше двухсот метров. Свинопапка даже причмокнул от восторга и облизал губы сдобной припухлости.
  
   Несколько мгновений "Нива" и её наездник ещё различались в тумане алкогольной закалки первой деревенской выжимки. Потом дымка несколько рассеялась, и глазам изумлённой комиссии предстало удивительное зрелище. Комбайн будто раздался в габаритах. Он заматерел, заблестел хромированными, как у "Харлея" боками, покрылся гирляндами разноцветных огней. Кабина теперь напоминала собой не тесный металлический ящик с неуклюжими рычагами, а командный пост космолёта высшей уфологической категории.
   - Ва-у! - с модным американским акцентом пропищала Свиномамка.
   - Ух ты! - вскрикнул губернатор.
   - Совсем, как на БАМе! - удивился железнодорожный министр сельского хозяйства.
   - Явный перебор, слишком много пафоса, - неодобрительно проворчал Гирш.
   - М-м-да... - многозначительно причмокнул высохшими губами академик Дятлов.
   - Ну, Артурка, стервец! - Вступил Пал Палыч Полубог с железной интонацией арифмометра "Феликс" в мужественно простуженном голосе. - Говорили же оболтусу, чтобы не изобретал внешние эффекты, а ЖЕЛАЛ только по существу сельскохозяйственного вопроса! Вот лишим премиальных, тогда узнает... э-э-э... Идеальный Джонс, чтоб ему! Уволю засранца!
   Но остановить процесс было уже невозможно.
  
   А дальше случилось...
  
   Космо-НИВА приподнялась на модных амортизаторах, будто выкованных в "скудерии" Феррари кудесником земли Северной Италии по имени, положим, Вакулотти. Комбайн прошёлся неспешно вдоль поля, словно осваиваясь с трассой, взревел тысячесильными двигателями хромированного достоинства и пошёл валять валки.
   Куражливое богатырское желание "показать энтой прохвесуре", чего стоит обычный люмпенский посыл в светлое будущее, рождённое субвентором и многократно усиленное алкоголем, привело к небывалому приросту производительности труда. Даже комбайн работал на пределе, подчинённый необузданной страсти своего водителя быстрее закончить работу и вкусить даров Бахуса в охотку. И уже безо всяких примесей.
  
   Через час всё было кончено...
   Поле облысело, как череп хорошо побритого Кузьмы Егоровича в его лучшие годы. Испытатель Артур Энгельсович Тёткин еле-еле выполз из разом сникшей "Нивы", доложил в эфир непослушным языком что-то вроде: "Задание выполнено! Служу науке и капиталу!" После чего свалился близ последнего из заскирдованных валков и вкусно захрапел на волне радиостанции "Маяк", которая сражала наповал новыми откровениями от "Не совсем министров" - некогда модной, а теперь реинкарнированной мальчиковой группы.
   - Послушай только, что они поют! Блеск твоих зелёных глаз режет душу мне сейчас... Каково?
   - Впечатляет. Садизм с применением гиперболоида инженера Гарина.
   Баю-бай, моя крошка. Баю-бай...
  
   В общем и целом, полевые испытания субвентора прошли на самом высоком уровне, как вы поняли. О чём немедленно доложили президенту.

_ _ _

  
   Казалось, что теперь проекту ничего не угрожает, и вскоре не только сельское хозяйство получит препарат, решающий все проблемы за счёт чьей-то натренированной печени. А, между тем, тучи сгущались не по метеопрогнозу, а по человеческой алчности.
   Минула неделя после полевых испытаний....
   В отдельном кабинете ресторана "Клык моржовый" сидели двое. Один имел вид бывалого биржевого пророка, беспринципного и готового продать собственных детей из сорока процентов прибыли. Второй же служил ярчайшей иллюстрацией эволюции современного бизнеса от малиновых пиджаков и бритых затылков до легализованных таможенных льгот и думского лоббирования общаковских интересов. Оба человека говорили вполголоса, неспешно запивая каждую фразу десятилетним "Мартелем".
   - Скажите, я могу рассчитывать на положительный результат? С какой вероятностью? - спросил биржевик.
   - Если ваши данные о состоянии наших оффшорных счетов соответствуют действительности, то можете даже не сомневаться - всё доставим в лучшем виде. Фирма веников, что называется, не вяжет. Она их н е м е д л е н н о плетёт.
   - Хорошо, хорошо. Только учтите, что препарат, опытный его образец, хранится в квартире профессора Гирша... пока хранится. Послезавтра его заберут в институт... Нужно, как вы понимаете, профессора отстранить, все запасы продукта изъять. Это чтобы потом разговоров лишних не было. Пресса у нас, сами знаете, продажная, хе-хе...
   Шансонье с заводным сценическим псевдонимом Аркадий Уголёк в неспешном аллюре по кругу небольшой эстрады исполнял знаменитый хит конца недавнего прошлого "Ботва опыляет друг в друга". Публика же расслабленно внимала, лениво используя зубочистки из бамбука по их прямому назначению: лениво ковыряла ими в рулетиках тихоокеанского суси, изготовленного из превосходных вяземских лягушек. Так или иначе, никто из присутствующих не подозревал о том, что неподалёку от них решалась судьба не только открытия века, но их собственная судьба... если предположить, что замысел договаривающихся в отдельном кабинете сторон вполне удастся.

_ _ _

  
   Академию Субвенторных Наук расформировали в кратчайшие сроки. Проводы академика Дятлова на пенсию выглядели грандиозно. Полковник Полубог был вынужден уйти в отставку, предварительно дав подписку о неразглашении. А вот Гирша никто с тех пор не видел.
  
   Через полгода в спортивном мире произошёл неслыханный ранее феерический успех одного бренда. Сеть спортивных клубов "Roma" добилась абсолютных успехов решительно во всех соревнованиях, какие бы не происходили на свете.
   Мировые медиа-агентства буквально захлёбывались, рассказывая об очередном удачном приобретении малоприметного господина не то с Чукотки, не то с "камчатки" Евразии. То он Прадо в бессрочную аренду возьмёт, то Лувр у французского правительства за неподъёмную взятку выкупит.
  
   Минул ещё год.
   В маленьком кафе на окраине столицы ветхий старичок, которого все присутствующие называли странным именем Гирш, пил чай с молоком, размачивая в нём горчичную баранку, прежде чем положить в рот, похожий на щель, вырытую опытным пехотинцем на сильно каменистой почве. Одним глазом посетитель кафе косился в сторону телевизора. Там, в программе новостей, пронырливые корреспонденты сообщали о том, как бывший всесильный магнат, олигарх и владелец спортивной империи "Roma" накануне вечером был доставлен в психиатрическую клинику Лондона с диагнозом "белая горячка".
   Старичок покачал головой и произнёс еле слышно:
   - Ай-ай-ай. Я же говорил, что пока рано использовать препарат. Испытания только начинались. А с настолько явной неспособностью организма бороться с алкоголем совсем не стоило за дело браться. Вот вам и, пожалуйста. Всего за несколько месяцев сгорел человек. А выглядел же таким цветущим.
   К странностям посетителя в кафе давно привыкли, оттого на его ворчание себе в нос никто не обратил ровным счётом никакого внимания.
  
   Империи обречены на распад. Не стала исключением и ЭТА... с названием совпадающим не то со столицей Италии, не то с мужским именем...
  

Временные неприятности

(фантастический кич с элементами иронии, переходящей в сарказм)

"Редкий Пегас долетит до середины Леты!"

Димыч, из полного собрания ненаписанного

  

"Понимание приходит с годами. Или не приходит"

Алекс Трудлер

"У понимания крайне невысокая скорость прихода...

...у алкоголя и наркотиков она выше"

Димыч Чваков

(из собрания частных бесед поэтов нашего времени)

  
  

сказочное вступление

  
   сказка за сказкой...
   правда за кривдой...
   нитка за иголкой...
   пыж за пулей...
   жена за мужем...
   хрен за редькой...
   член за корреспондентом...
   сивка за буркой...
   бурка за кобуру...
  
  
   ...лев ел вяло -
   сито стилом сыто,
   ах, и достало
   это всё... замполита...
  
  
   А вот здесь - стоп! Врите да не завирайтесь, кровопролитие с кровосмешением нам ни к чему. Примемся сказывать прямиком с заднего крыльца, где раньше товароведы тёрлись, свою социальную значимость перед Политбюро отстаивая.
  

I

  
   Сколько Петя себя помнит, столько власти и врут. И врут при этом так нагло и уверенно, что незамедлительно хочется им поверить. "А кто сейчас говорит правду? - думает Пётр и задумчиво выуживает длинную засохшую гусеницу мысли из глубин своей внутренней p h a r y n x1. - Ведь в сущности, каждый готов наговорить бочку арестантов, если дело касаемо прибытков, али иных приятственных оказий. Вот и то-то. Даже на Ипата Колотилина в последнее время надёжи нет вовсе. А ведь какой был трудяга, каким фертом выходил на двор - бабы сами на сеновал бежали, плетушками потряхивая".
  
   Пле-туш-ка-ми... сердце начинает заходиться, когда представляешь себе эти прекрасные округлости женского организма, восходящие истоками до самого Млечного пути, чтоб вы себе не сомневались, знаю ли я то, о чём таким вот манером расхожим рассуждать изволю. Иэ-э-эээх!
  
   А кто, кстати, этот вышеупомянутый Ипат? Да Колотилин же, а вы его не знаете? Странное небрежение тонкостью политического момента. С Ипатом Петя, слава богу, столько соли съел - ни одному пуду стыдно станет. Ели-ели они соль, стало быть; своей крепкой, как сталь дамасского разлива, дружбой гордились. А потом Колотилина в высшие эмпирии с эшелонами властными понесло за каким-то бесом. Сказал, не могу, дескать, без власти обходиться, как Самсон без Далилы, желаю "столбовым дворянином" стать незамедлительно.
  
   И стал - добился своего, паразит семибатюшный. Хитрым ужом ввернулся в политические игрища: этим потрафил, этим подмазал, третьим на мозоль наступил с изяществом подкованного першерона. Вот вам и политик. Можно сказать, депутат незваного созыва. Сидит нынче Ипатка в Большом Доме Депутатском, законы отправляет со всеми вытекающими для народонаселения последствиями. На телефонные звонки не отвечает, личной встречи избегает -- секретарша Петю даже на приём не записывает, говорит, что - то, де, посевная, то засуха, то северный завоз, а то и подготовка к гей-параду. Не дают дела державные либеральному политику Колотилину народ привечать с должным усердием, ещё прежним президентом предписанным. И никакие уверения, что "мы вместе ещё с вот таких девкам под юбки...", в вопросе реализации разнообразных затей по реорганизации политического устройства страны не помогают.
  
   Так вот...
  
   Прошу прощения у читателей, которым не нравятся подобные авторские вольности - мол, пиши, негодник, как положено, нечего оригинальностью козырять, будто жупелом литературной революции! На этом и закончу лирическое отступление.
  
   ...так вот... (дубль два)
  

II

  
   ...сколько Петя себя помнит, столько власти и врут. И врут притом настолько нагло и уверенно, что им, ставленникам президентовым, хочется верить безусловно. И мало того, что врут эти власти, а ещё и формулируют свои мысли порой так невнятно по-детски, столь примитивно, что появляется сомнение - а учились ли они где-нибудь, кроме начальной школы.
   Примеры? Да сколько угодно. Совсем недавно к Пете в его небольшую контору по ремонту бытовой техники явился державный пожарный инспектор в красивой косоворотке от Армани. Явился, изобразил перед воображаемым зеркалом движение "айн-цвай-полицай" и взглядом прожжённого циника окинул помещение.
   - И где у вас пожарная сигнализация? - поинтересовался.
   - А зачем? - наивно спросил Петя. - У нас всего-то две комнаты.
   - Чтобы предупредить о пожаре...
   - Если мы работаем, то и безо всякой сигнализации увидим, когда загорится, а если выходной, то здесь установлено четыре системы автоматического пожаротушения - "Буран", вот и документация на них. И зачем ещё дополнительно предупреждать, когда тушение тут же начнётся без нашей помощи, а вакуумный датчик движения сработает и оповестить охранное агентство - вот оно, за углом.
   - Система уведомления о пожаре нужна по нормативным документам. Да и по жизни. Вот недавно в Заречье на комбинате "Неткан-базар" произошёл пожар в цехе как раз из-за того, что там не было пожарной сигнализации.
   - Именно потому, что не было сигнализации, загорелось?
   - Именно!
   - Уж не хотите ли вы сказать, что кто-то, кто заинтересован в установке системы, причастен...
   - Нет, не хочу! - отчего-то дёрнулся инспектор, одновременно с испугом пытаясь изобразить на лице некое подобие ехидного превосходства. Не вышло. Выглядело всё так, будто нашкодившего щенка в ошейнике с медалями боксёра-чемпиона уличили в обмане.
  
   Но инспектор, к его чести, быстро собрался: посучив недолго ногами, плюхнулся в кресло, затем продолжил свою скрытую рэкет-рекламу с удвоенным усердием.
   - Знаете, - начал он вдохновенным фальцетом оскоплённого смотрителя государственных конюшен, - всё, что ни делается...
   - ... то и не делается... - продолжил сентенцию умный Пётр.
   - ... следует просто смириться, - закончил оборванную на излёте мысль инспектор, даже не отреагировав на слова собеседника, коего он принимал за неумеренно благодарного и безмолвного слушателя, дорвавшегося до державной мудрости.
   Но у Петеньки, как он сам выражался, была "своя голова, неостриженная мастером Гильотеном".

_ _ _

  
   Пётр Савлович Фастов мог бы считаться обыкновенным обывателем, когда б не имел своего маленького, но достаточно прибыльного дела. Мастерская по ремонту бытовой техники давала стабильный доход, поэтому ожидать того, что государство внезапно одумается и примется привечать Петеньку налоговыми послаблениями, не приходилось. Как говорится, своим умишком прожить кое-как удаётся, так и хорошо, а на "затянутые налоговые гайки" сетовать нечего. "Не нужна мне их помощь, - думал порой Фастов о вертикально эшелонированном мироустройстве, - лишь бы не мешали".
  
   Но власть, чтоб ей любовника хорошего с повадками самца-павиана, не просто не желала помогать населению, но ещё и старалась компенсировать собственную леность, неразворотливость и некомпетентность дополнительными поборами через своих эмиссаров-мытарей.
  
   Долго привыкал Петенька к мздоимству чиновничьему, да так и не привык: всякий раз - будто заново учиться унижению и плебейству приходилось. Но когда-нибудь это должно было кончиться, не правда ли? Вот именно на пожарном инспекторе Петя и решил прервать порочную цепь греховного взяточничества, поглядывая на официального представителя интересов практически узаконенного вымогательства.

_ _ _

  
   Говорило государством облачённое в хорошего суконца форму официальное лицо со значением, то и дело мизинчик оттопыривая, будто употребило только что нечто покрепче пивасиэля плебейского. А другой палец лица с указующим упорством сверлил висок по правилу "буравчика", демонстрируя Пете, как много тот теряет, не постигая прописных истин о закупке сигнализации фирмы "Into the fire", где невооружённым взглядом был виден личный интерес инспектора. Кроме того, Пётр сумел добыть список учредителей той самой фирмы, где отчетливо значилась фамилия пожарного инспектора, который осчастливил мастерскую своим посещением.
  
   Микрофон был упрятан в кафельный каканчик - экспонат с амстердамской выставки нетрадиционного искусства "Румяные попки", который Петя приобрёл за бесценок после свёртывания вернисажа, где ему довелось побывать с экскурсией. Просто так приобрёл, без всяких планов. Вот теперь пригодилось.
  
   - У меня есть всё, что предусмотрено законом о малом бизнесе, - перебил настойчивость оппонента Фастов. - Никаких сигнализаций в мастерской дополнительно ставить не нужно. А требования...
   - Вы так и не поняли, Пётр Савлович, в нашей с вами державе законы можно трактовать по-разному. Кроме закона имеются ещё и корпоративные преференции, частные мнения электорально избранных государственных деятелей.
   - Государственных деятелей? Это вы о себе?
   - Ну да, в общем-то, отчего - нет! - нимало не смутившись, улыбнулся инспектор. - Вы меня с мысли не сбивайте, Пётр Савлович. Послушайте лучше внимательно. Не хотите систему предупреждения покупать, так и не нужно. В самом деле, слишком уж она дорога. Можно поступить иначе - вы внесёте через меня, скажем, э-э-... половину полной стоимости оборудования наличными. - Улыбка на лице проверяющего расплывалась приторной сладостью.
  

III

  
   Передача взятки прошла как по маслу. Бойцы "невидимого фронта" ворвались очень быстро с понятыми, сидящими в специальных заплечных рюкзаках. Удобное устройство, чтобы не тратить времени на поиск случайных прохожих или законопослушных соседей. Говорят, за разработку этих рюкзаков "Мобильный свидетель" (так новинку окрестили в народе) член-корреспондент от Академии борьбы с коррупцией (АБыКак - аббревиатура тоже народная) со звучной фамилией Т'Араканов получил государственную премию имени дружбы электората и финансовых кланов.
  
   И всё бы хорошо, да кругленькая сумма, которую Петя изъял из оборота фирмы для дачи взятки, оказалась арестованной до суда, а работники ФССК (федеральная служба "Смерть коррупции") оказались не в состоянии предложить хоть какую-нибудь временную компенсацию. Финансирование департамента было крайне затруднено в связи с тем, что бюджетные средства, направленные на его функционирование, откатывались в виде презентов людям, под чьим патронажем посчастливилось существовать ФССК.
  
   - Могу лишь дать вам рекомендацию для получения кредита в государственном банке "Принёс-инвест", - сказал немного смущённый командир отряда, осуществившего задержание с поличным. - Надеюсь, это поможет вам выйти без потерь из сложившейся ситуации.
   - Извините, - возмутился Петя, - я давал свои деньги на благое дело, на задержание взяточника, изъяв их из оборота! А теперь вы не только не возвращаете моё, но ещё и заставляете взять ссуду под немалый процент! Где справедливость?!
   - За справедливость всегда приходится платить! - посуровел взглядом полицейский. - И нечего здесь... гражданин! Ваша святая обязанность помогать государственной вертикали отчищать днище правопорядка от раковин и скверны.
   - Так я и не отказываюсь. Но почему всё за мой счёт, если государство уже и без того получает налоги с моего бизнеса.
   - Здесь вопрос вселенской совести, - уклончиво ответствовал командир спецназа ФССК. - Нам вот тоже не всегда вовремя отпускные перечисляют - приходится переходить на самообеспечение.
   После этих слов он поспешил ретироваться под защиту своих бойцов, закамуфлированных под интерьер, изнасилованных рекламой "пепси-кваса" и "колы-ситро" улиц, оставив, правда, на столе два изящно ламинированных документа: приглашение к следователю прокуратуры и рекламную карту-проспект банка "Принёс-инвест" с обещаниями златых гор "предъявителю сего". Петя представил себе, как именно выглядит процесс самообеспечения оставшихся без отпускных полицейских, вздохнул и распахнул окно, проветривая помещение от смрада навязчивой державности.
  
   Месяц подходил к концу, так что пришлось Пете брать кредит, чтобы заработную плату сотрудникам выплатить вовремя и запчастями у фирмачей оптовых разжиться. А куда деваться, если бизнес не терпит простоя на месте, а суд по делу взяточника-инспектора от пожарной охраны ещё не скоро. Ругнулся Фастов в адрес державного флага, не удержался. Тихонько, правда, чтобы бдительные доброхоты из общественного движения "Нашим и вашим" не услышали, плюнул двусмысленно и в банк потащился.
  
   Долго ли, коротко ли, а вещественные доказательства, принимавшие участие в нашумевшем процессе о взяточничестве, коими оказались финансовые средства Петра Фастова, вернулись к своему хозяину. Петенька обрадовался, даже на государство сердиться перестал, задумав в один момент с банком рассчитаться. Расплатиться решил в центральном отделении банка, а не через терминал системы социального мониторинга "Голо-нет-софт", чтобы, как говорится, конкретно - контролёр всё оформил, чтоб подвоха не случилось, о каких приятели неустанно рассказывают за игрой в маджонг пятничными вечерами.
  

IV

  
   Прошло уже два месяца после расчёта по ссуде, когда Петю пригласили пожаловать в офис "Принёс-инвеста".
   - Вы не погасили задолженность по кредиту своевременно! - огорошил Фастова аккуратный господин, завёрнутый в деловую "тройку", как кубинская сигара: в бумажный ободок-поясок, блестящий целлофан и пластиковый футляр, напоминающий торпеду времён Второй Мировой, только без винтов и двигателя.
   - Как же! Не может того быть - я совсем рассчитался. Вот у меня и документы имеются. Всё подчистую закрыл. Даже, как мне кажется, переплатил, поскольку у вашего кассира сдачи не нашлось в виде мелочи. Так что - оплачено, и дело с концом.
   - А вы внимательно читали договор? Видите вот здесь пункт 6.6.6 на тринадцатой странице? Что в нём сказано?
   - И что же? - Петя растерянно улыбался, не ожидая подвоха, а зря.
   - А то, уважаемый Пётр Савлович, что любое неточное погашение кредита считается некорректным, заёмщик подвергается одноразовому штрафу в размере трёх МРОТ2, определённого для свободного предпринимателя в размере запредельно прожиточного минимума, и продолжает выплачивать кредит.
   - Хорошо, но у меня же переплата. Какой может быть штраф, если вы мне должны, а не я вам.
   - С юридической точки зрения совершенно неважно, кто и кому должен, ибо в договоре на сей счёт нет уточнений.
   - Знаете, готов поклясться, что когда я подписывал бумаги, этого пункта не было. Я всё внимательно прочитал.
   - Верно, данная сентенция проявляется в лучах люминесцентного света, а договор мы всегда заключаем при естественном освещении, обратили внимание?
   - И вы ещё смеете мне говорить открыто, что обманываете клиентов?! Это беззаконие!
   - Что вы, что вы, Пётр Савлович, никаких нарушений. Всё очень и очень по букве закона. В Указе президента страны о регулировании в области финансовой сферы деятельности так и сказано, цитирую: "...при заключении договоров о ссудах/кредитах с гражданами банки имеют право один из второстепенных пунктов скрыть от клиента голограммой, печатью, штампом, нечитаемо-мелким шрифтом или иным доступным способом с целью защиты своих интересов..." Вам всё понятно?
   - Позвольте взглянуть?
   - Пожалуйста. Это, разумеется, копия Указа, но подпись вы видите?
   - Извините, но тому президенту уже год как объявлен импичмент. Его нет в Кремле, он давно уехал на свой остров мечты - куда-то на Мальдивы.
   - И что с того? Президент другой, а Указ прежнего никто не отменял. А то, что не отменено, то действует.
   - И никто в окружении нового лидера не знает?
   - Отчего же, все знают. Но ссориться с банками накануне десятого, юбилейного, мирового кризиса - чистой воды самоубийство, понимаете?
   - Постойте! - возмутился Петя. - Но это же произвол! Неслыханное нарушение прав потребителя!..
   - Никаких нарушений, уверяю вас. Всё документально подтверждено. Если не нравится, обращайтесь в суд. Только предупреждаю, ничего вы там не добьётесь, только время зря потратите. Здесь всё чисто, ни один адвокатский комар носа не подточит. Вас же никто силком не тянул договор подписывать, верно?
   - Хорошо, а если я не стану платить штраф?
   - Тогда на него начнёт накручиваться пеня. Потом ещё и ещё. И так до тех пор, пока сумма не превысит двадцати МРОТ, а это случится быстро, даже не сомневайтесь. Знаете, что из себя представляет геометрическая прогрессия?
   - А дальше?
   - Дальше - известное дело - придут к вам судебные исполнители и добьются своего. Не православным мытьём, как говорится, так валяным катаньем, хех. Они за свои кровные семь процентов родную маму удавят.
   - Но позвольте, - завопил Пётр, - а каким образом я смогу погасить отрицательный долг, если подходящих купюр или монет не существует?! Да и банкомат не позволит операцию с минусовой суммой.
   - Теоретически вопрос можно решить очень просто - банк перечисляет вам означенную сумму с плюсом, порядок восстанавливается, но...
   - Вот, хорошо... Давайте я заплачу этот ваш штраф, а вы мне погасите свою задолженность!
   - Вы не дали договорить. Так сделать нельзя, не представляется возможным, поскольку концепция банка заключается в том, что он не переводит деньги на счета нерадивых клиентов, чтобы те не смогли на наши средства решить свои проблемы, возникшие из-за разгильдяйского отношения к финансовым операциям.
   - А как тогда быть? - Петя совсем растерялся и даже не пытался возразить напомаженному и тиражирующему в эфир откровенно нелогичные, почти абсурдные фразы, пахнущие дорогим парфюмом "unisex for all", клерку. И точно - причём здесь нерадивость и разгильдяйство заёмщика, никто не подскажет?
  
   Менеджер же оказался готовым к вопросу клиента, будто только и ждал повода, чтоб проявить смекалку, не часто украшающую умы офисного планктона. Да, этот клерк был специально обучен, чтоб разговаривать с рассерженными гражданами не только значительно, но в такой доверительной манере, что они принимали его слова за руководство к действию. Психолог же, что и говорить.
   Клерк наклонился к Пете и тихонько прошептал ему прямо в ухо:
   - Я прекрасно понимаю ваши чувства, Пётр Савлович, мне и самому очень не нравится такой бессовестный обман населения, но ничего не могу поделать, вы мне верите? Сколько раз говорил начальству, что клиентов нужно любить платонически, а не иметь их безобразным методом демократических недомолвок.
   Но, коль скоро, они нас вынуждают (клерк закатил глаза в сторону лениво вращающейся под потолком охранной голографической камеры), то тут уж ничего не остаётся: fraus est celare fraudem3.
   Тем не менее, подскажу я вам один способ. Снимите с карточки ещё немного денег, и погасите в тот же день возникший долг за минусом суммы, возникшей со стороны банка. Вот всё и образуется. Система придёт в равновесие и вам перестанут досаждать мои боссы. Понимаете меня?
   Петя закивал головой, будто у него внутри сломался стопор, который раньше мешал это делать: вероятно, что-то вроде лома, который как уверяет народная молва, глотают в трудную минуту мягкотелые мужчины.
  

V

  
   Петя последовал совету мудрого банковского менеджера: оплатил какую-то пустяковину в гипермаркете посредством кредитки, тут же зашёл в терминал и погасил задолженность (за минусом задолженности банковской) наличными. Пришлось, правда, изрядно попотеть, чтобы найти ту самую пустяковину по нужной цене. Что значит - зачем? Всё просто - необходимо дать таким образом, чтобы имеющиеся купюры аккуратно прикрыли сумму образовавшегося долга - что называется, копейка в копейку.
  
   Вечером Петя посмотрел по головизору голых тургеневских барышень из программы "Всё у вас получится" и удовлетворённый заснул. Реклама виагры и других препаратов "первейшей необходимости" для продления сексуальной активности больше его не раздражала. Жизнь снова была восхитительной.
  
   Впрочем, прекрасная жизнь длилась недолго - только до утра. Заглянув в Голо-net и проверив состояние кредитного счёта, Пётр понял - что-то не получилось, поскольку за ним числился какой-то незначительный долг.
   - Чёрт! Они успели начислить проценты, пока я возился с терминалом! - вскрикнул Петя и побежал в банк.
  
   Невозмутимый клерк с глазами оголодавшей не выспавшейся неясыти внимательно выслушал возбуждённого клиента и предложил радикальный способ: не просто погасить кредит, но вовсе закрыть счёт, чтоб уж наверняка. Операция не заняла много времени, но показалась Петру бесконечной. Теперь-то уж точно - всё!
  
   Тот звонок на мобильный застал Петю, как неожиданно разразившаяся гроза среди совершенно чистого неба.
   - Добрый день, это вам из банка "Принёс-инвест" звонят. Пётр Савлович, верно?
   - Верно!
   - Почему вы не погашаете долг вовремя? У вас просроченная задолженность в размере тридцати двух копеек. Если вы не решите свою проблему до вторника, то мы вынуждены будем направить вам представителей коллекторской фирмы "Тиски Прокруста" для произведения описи имущества.
   - Вы там охренели, что ли?! - не сдержался Петя. - Я три недели назад закрыл кредитный счёт в вашем банке, рассчитавшись под ноль!
   - Значит, некорректно его закрыли.
   - Я же не сам, это ваш сотрудник бумаги оформлял...
   - Бывает. Никто не гарантирован от накладок.
   - Знаете что, уважаемый, идите вы в!.. - голос Пети сверкал и переливался дамасской сталью (осталась от дружбы с депутатом Ипатом Колотилиным), готовой опуститься на шею неверного.
   - Обращайтесь к старшему менеджеру потребительского кредитования, - сообщил невозмутимый голос в трубке и отбился.
   "Наверное, привык, что его часто посылают, - подумал Петя, - вот и не обижается, а иначе бы давно сидел в том удалённом месте, где обретается несчётное количество чиновников-взяточников, начальников, стукачей-соседей, собутыльников и случайных прохожих, не всегда смотрящих под ноги и по сторонам при переходе улицы".
  
   Весь день Петя нервничал и даже два раза повысил голос: сначала на мастера, утилизовавшего сданный по просроченной гарантии головизор в печи трансцедентного диполя за час до указанного в паспорте срока; потом - "сорвался с цепи" на клиента, который никак не мог взять в толк, что ремонт трёхпроцессорного флайуокера на дому не производится в полном соответствии с законом об обязательном указании гражданами своих нелегальных доходов в добровольном порядке. Пункт 3.16 этого закона гласит: "...дорогостоящие мувинг-конструктивы (в том числе многопроцессорные флайуокеры) подлежат обязательной регистрации в государственной налогово-фискальной службе... во избежание использования незарегистрированных средств передвижения... любой ремонт проводится в специализированных мастерских с блокировкой нелегально эксплуатируемых аппаратов..."
  
   В банке Фастов чётко ощутил упоительное благоухание наживы, смешанное с ядовитым амбре чего-то палёного. "Вот же, ёксел, ну и вонь! А кондиционеры на что?" - подумал Петя, но мысль развить не успел, поскольку его уже подхватили под руки улыбчивые служащие. Встретили как родного: угостили зелёным чаем с протеиновыми добавками и выложенными на блюдце с олимпийской символикой "Сочи - 2014" сушками "Век на воле" производства недавно закрытой судебными исполнителями кондитерской фабрики "Таганская баранка". Пётр отказывался, но на него так наседали две смазливые девицы в зелёных галстуках и фиолетово-синих чулках, намекающих на незабываемый интим с одинокими по жизни барышнями (у них каждый раз - будто последний), что устоять просто не представлялось возможным.
  
   Старший менеджер оказался тем самым "кубинцем", с которым Петя встречался в самый первый раз, когда возникло финансовое недоразумение. Недоразумение? А я вот уже не очень уверен, что речь идёт о недоразумении. Но моё дело маленькое, я просто рассказываю, а Петя продолжал считать, будто имеет дело с неким исключением из прекрасно действующего финансового порядка, основанного на законах демократического сообщества.
  
   - Здравствуйте, Пётр Савлович! Извините, что заставил вас ждать - клиентура, знаете ли, так косяком и прё... простите, движется. Помнится, у вас возникла какая-то проблема с погашением кредита, верно?
   - Верно. И я по вашему совету попробовал заплатить всё подчистую, а после и вовсе закрыл счёт, рассчитавшись с банком через вашего сотрудника.
   - Да-да, нам всё известно. И что же?
   - Как это что? Вы должны быть в курсе - я не сумел погасить кредит с точностью до копейки, как предусмотрено в договоре... эх, не видел я того пункта, а то бы и вовсе не стал у вас деньги брать...
   - Напрасно вы так, Пётр Савлович. Другие банки - настоящие волки империализма. Они могут разорить клиента при желании, припрятав от глаз нечто...
   - Это вы о скрытии от клиента второстепенного пункта договора?
   - Именно о нём. Мы-то - банк государственный, не можем себе позволить ничего экстраординарного. Лишь привлечение большого числа клиентов к пожизненному пользованию нашими кредитами, помимо их воли. Вот и всё. И клиенту хорошо, и банку не кисло. А у коммерческих финансовых структур только афёры на уме.
   - Позвольте, что-то я не понял о пожизненном пользовании банковскими кредитами. Это как, каким образом?
   - Сейчас поясню. Думаете, у вас одного не получается счёт кредитный закрыть как положено по договору? Нет, у всех, Пётр Савлович. Именно, у всех! Причём безо всяких исключений, голубь вы мой сизокрылый.
   - Не говорите загадками. Я чувствую, здесь снова какой-то подвох.
   - Разумеется, именно, всенепременно, так точно! Как же без подвоха-то на ровном месте, уважаемый? Без него банк - не банк, а богадельня, которая просаживает чьи-то средства и пожертвования с редкостным удовольствием. И кому бы такое финансовое заведение было нужно, спрашивается?
   И подвох-то - вот он, на самом виду: все его лицезреть изволят, а никто внимания не обращает. В общем, всё на законах физики основано. Видите, что в договоре написано - в пункте 7.1.4?
   - "Договор по кредитованию считается закрытым, как только средства поступают на счёт заёмщика и покрывают в полном объёме, как задолженность, так и сумму начисленных процентов на момент фиксации зачисления по мировому времени..." Это, что ли?
   - Да, именно - то самое.
   - И что же здесь необычного, в чём подвох?
   - Да, уж, Пётр Савлович. Вспомните, чему вас в школе учили. Идентифицировать время в любой точке пространства, возможно лишь с определённой точностью.   Это удивительное явление квантовой арифметики мы, люди сведущие, называем t-зазором. Кроме того, существует даже принцип неопределенности, по которому нельзя зафиксировать значение и точный момент времени измерения. Понимаете, о чём я?
   - Вы хотите сказать, что просто нереально погасить задолженность по процентам, поскольку невозможно синхронизировать время зачисления средств и момент начисления этих процентов? Что обязательно окажется либо мизерный долг, либо незначительная переплата?
   - Поразительно, душа моя, как вы точно всё сформулировали! Блеск!
   - Но ведь это же обман! В масштабах всей страны! За такое сажать... пожизненно!.. - взорвался Петя. - И отчего власти бездействуют?! Я немедленно сообщу...
   - Хм, кого пожизненно? Правительство? Ведь именно ему идёт твёрдый процент с ваших платежей, молодой человек...
   - А зачем правительству наши деньги. У него же бюджет...
   - Ну-у-у, знаете ли, бюджет бюджетом, а отдохнуть хочется по-человечески после непрерывной заботы о народе. И не просто так отдохнуть, а со вкусом, с европейским изыском, что называется. Не за свои же зарплаты подобный релакс себе устраивать - или вы иного мнения? На личные сбережения семью содержат, Пётр Савлович. А маленькие радости, любовницы те же? Как без них-то?
   - Хорошо, - сказал Петя, - а есть ли выход из ситуации?
   - Разумеется. Вы просто всё время должны снимать деньги со счёта и погашать кредит с процентами. Вот он и возникает так называемый постоянно действующий кредит с пролонгацией - что-то вроде публичной бессрочной оферты4.
   - То есть, получается, я пожизненно попал в вашу кабалу, и чтобы не платить большие штрафы, буду вынужден всё время брать и брать деньги под проценты?
   - По сути верно, только кабала здесь ни при чём. Речь идёт о взаимовыгодном сотрудничестве. Схему кредитования придумал сам Бирман Гриф -- наш председатель правления. Он и заручился поддержкой президента... за некоторую долю.
   - Позвольте, я опять слышу о президенте, которого уже нет в стране. У нас другой руководитель!
   - И что с того - президент новый, а долю же никто не отменял, понимаете, Пётр Савлович?
   - Понимаю. Хорошо вы народ разводите, ничего не скажешь.
   - Хорошо, - лицо старшего менеджера оставалось бесстрастным, будто ирония Петиной похвалы для него ничего не значила.
   - И отчего же вы сразу мне не объяснили? Заставили ещё пожужжать, как муху, приговорённую к гладкой смерти на оконном стекле?
   - Всё очевидно, Пётр Савлович. Раньше вы были просто не готовы понять, что выход единственный, и могли натворить разных противоправных глупостей в ущерб себе.
   - Полагаю, нас много - тех, кто угодил в ваши ласковые сети?
   - О, да! - усмехнулся менеджер. - Их много у нас. Только тайна сия зело велика есть, хи-хи!
   - А как же вы заставляете клиентов молчать, чтобы те не раскрыли весь механизм... афёр... оферты вашей... своим знакомым?
   - Нет ничего проще, Пётр Савлович, вы и сами будете молчать, когда сообщу вам радостное известие.
   - Какое?
   - Если вы никому не будете ничего рассказывать, мы заключим с вами дополнительное соглашение, по которому процент, выплачиваемый за кредит, будет снижен... Только подписку придётся дать, разумеется.
   - Вот как?
   - Совершенно верно. Скажу больше, если вы приведёте к нам нового клиента, мы снова снизим вашу процентную ставку.
   - И что же получается - этак можно вовсе от процентов избавиться?
   - Теоретически - да. Но не факт - мы же не станем себе в ущерб работать, правда? Есть какой-то неснижаемый порог. В общем, настолько далеко мы ещё не загадывали.
   - Так у вас нечто вроде финансовой пирамиды, какие обильно плодились в конце XX-го века? Только сейчас всё более глобально. И никто не пробовал вас остановить?
   - Может быть, вы рискнёте, Пётр Савлович? Не испугаетесь? - слова человека-сигары прозвучали откровенным вызовом.
  

VI

  
   Из банка Петя выходил, будто оплёванный. Он, разумеется, подписал дополнительное соглашение, а куда деваться - гордость гордостью, но кошелёк-то не беременеет спроста. Сначала Фастов попытался, правда, правду найти, извините за каламбурчик. Дошёл до самого приват-управляющего Бирмана Грифа, а ответ получил всё тот же, только в более изящные словеса завёрнутый. А слова эти такие: иди, мол, себе лесом, добрый человек, пока по хохоталу не приложились. В общем, как говорят геймеры прошлых поколений, на хуторе Нижние Скайуокеры всё спокойно!
  
   После осознания своей беспомощности Фастов долго сидел в кафе "Бонжорно, Жора", открытый по личной протекции и частично на деньги лидера партии "Груша confession" Григория Устремленского. Сначала было неловко: голографическую рекламу, возникающую посреди танцпола серым кардиналом подсознательного (25-ый кадр в ассортименте) финансирования, приходилось фильтровать специализированными планшетными спрайтами. Устройства эти дорогие, но крайне необходимые, если хочешь обезопасить себя от нервного срыва и возможной бессонницы.
  
   Когда пьяная слеза тройной виноградной крепости оросила содержимое коньячного бокала, Петя вспомнил, что у него есть одноклассник, который непременно поможет отомстить толстосумам за унижение, стоит только попросить. Мефодий Теркеевич Соблаков, именно так звали ныне секретного физика, а раньше сотоварища юного Петеньки Фастова по школьным проказам, в свои неполные сорок лет получил уже две государственные премии и стоял в очередь за "нобелевкой", но тут всё дело упиралось в традиционализм и старорежимность комитета по вручению мирового гранта в области физики. Потому Соблаков оставался обойденным уже третий год подряд.
  
   Мефодий был одним из соучредителей Института Сохранения Трансцендентных Общностей и Контактов (сокращённо - ИСТОК), там же и работал ведущим хронадмином Первого Круга. Для простого человека название звучит достаточно дико, но Петенька прекрасно представлял, что в закрытом учреждении занимаются "хранением времени". По крайней мере, так ему сообщил приятель, когда они года три назад зацепились языками и просидели за один раз половину месячной прибыли Фастовской мастерской в ресторанчике "Охотно - в ряд!"
  
   Конкретных подробностей Фастов уже не помнил, но знал твёрдо одно - время можно остановить... нет, не навсегда, помилуй бог, а на какое-то мгновение. Сбылась мечта литературного героя, вручающего свою судьбу Мефистофелю? Нет... Учёные не могли с достоверной точностью предположить, что же случится, если сделать попытку вмешаться в течение времени, а потому охраняли секрет... но охраняли неважно, если судить по тому, как нетрезвый Соблаков всё рассказал пьяному Пете. Не первому встречному, конечно, но всё же. Рассказал под клятвенное заверение "никому и никогда". Фастов и молчал. А вот теперь вспомнил.
  
   Нет, разумеется, Соблаков мог запросто соврать относительно своего могущества, но на него не похоже. И к тому же, Мефодий на момент той их встречи был потрясён, что его обошли мировой наградой, потому и не выдержал - поплакался Пете в жилетку, да тайну-то и выложил. Хорошо, Фастов на иностранную разведку не работал, с террористами не знался и не видел никакой для себя пользы от полученной информации.
  
   Тогда не видел, а теперь вот свой интерес и обозначил. План Петеньки был прост, как кочерыжка в зубах матёрого кролика. Его школьный друг на минутку-другую остановит старика Хроноса, зафиксировав данный факт метрологическим манером, а не так, как у великого Гёте.
  
   А в это время Фастов расплатится с банком "Принёс-инвест" по кредиту ровным-ровнёхонько на ФИКСИРОВАННЫЙ МОМЕНТ времени. При наличии подтверждающих научных документов Петя мог считать себя свободным от обязательств перед финансовым монстром. Тут ничего личного - дело принципа!
  
   Договорился Фастов о встрече на удивление быстро - словно какой-то фатум тянул Соблакова на свидание к школьному приятелю.
  

VII

  
   И вот наступил долгожданный вечер завтрашнего дня. Долгожданный по одной причине - не любил Петя откладывать задуманное в долгий ящик Пандоры, раз решил, так вынь да положь - и немедленно.
  
   - Помнишь, Петро, что степень маргинальности общества измеряется коэффициентом кошачьего кала в птичьем корме, и наоборот? - смеялся Соблаков старой школьной шутке времён "второй зимней попытки" - этим термином либералы старинной закалки до сих пор называют серию митингов, которая так и не смогла покрыть электорат одеялом очередного забалтывания сути.
   - Наоборот - что? - насмешливо же отвечал Фастов.
   - По количеству кала в корме можно определить степень демократичности любого общества. Именно это я имел в виду, друг мой Петька.
   - Ну, если ты такой умный, почти лауреат, не стану говорить - чего, то ответствуй немедля, Мефодий, что есть в твоём понимании демократия? Чем она отличается от скоммунизминга?
   - Тебе нужно повторить историю с рыбой и удочкой.
   - Помню-помню эту притчу. Что-то вроде библейской истории. Мол, нате вам, дети мои, не улов мой, а удочки мои. Я научу вас искать наживку, а рыбу вы поймаете сами.
   - Знаешь, по правде сказать - давно всё не так. Тебе дают удочку и сажают на берег озера, в котором обитает десять тысяч рыб. Сажают среди миллионов подобных тебе простаков. Вокруг озера сотня фирм, которая может купить не больше сотни рыб. И вот сидишь ты с удочкой, которую тебе дали, но не просто так, а в аренду с правом выкупа и под большие проценты. Ты занимаешься ловлей рыбы, но пойманное не имеешь права употребить в пищу. Улов можно лишь только продать, конкурируя с миллионами подобных тебе фрилэнсеров и сбрасывая цену до невыгодной, поскольку в противном случае, никто вовсе ничего не купит. Вот это и есть в современном понимании демократично-либеральное общество с самыми справедливыми рыночными отношениями. А кто усомнится - того на дыбу!
   - Или при помощи митингов да шествий протестных на место ставить, ага?
   - Любое массовое шествие рано или поздно превращается в факельное. А тогда уж - пиши пропало.
   - Факельное - от слова "fuck"?
   - Нет, от слова "фашизм".
   По всему было видно, что Соблаков не шутил, произнося последнюю фразу.
   Разговор сразу увял, перейдя из состояния дружеской пикировки в сферу не мнимых величин.
  

VIII

  
   Приятели сидели в пригретом накануне кафе "Бонжорно, Жора". Сначала было также неловко, как и вчера: голографическую рекламу, возникающую посреди танцпола серым кардиналом подсознательного (25-ый кадр в ассортименте) финансирования, приходилось фильтровать специализированными планшетным каканчиком со струйным вводом. Устройство дорогое, но крайне необходимое, если хочешь обезопасить себя от нервического синдрома и возможной летаргии (не путать с литургией). Ах, ну да - я уже изливался по означенному поводу, должны помнить.
  
   Петю и его школьного друга нимало не беспокоило теперь то, что...
   ""Тяни-толкай", грузовое такси. Перевозка габаритных и не очень грузов. Эксклюзивное предложение - в любое время суток совершенно трезвые грузчики"
   или, что "Рок-н-ролл - это мысль, сжатая в кулак"!
  
   Но вскоре зал начал заполняться посетителями, и тогда реклама всё чаще и чаще уступала место познавательным программам.
   Реалити-шоу "Весёлые жертвы" сменялась популярной голопередачей "Паутина Канделаки" с её очаровательной ведущей без возраста, принципов и тормозов. Звали её Эс Кей Тина Канделябри, как это принято в среде династических матримониальных семейств головидения.
  
   Петюня сосал диетический коктейль "Мастер", предпочитая его легкомысленной лёгкости "Маргариты", всё соображая, как получше подъехать к Соблакову со своей просьбой. Мефодий Теркеевич, извинился, дескать, после напряжённого трудового дня без этой процедуры никуда, и погрузил мозг в синтетическое поле, генерируемое переносным аппаратом профессора Петрика "Воды Мёртвого моря". Сеанс релаксации длился минут двадцать. За означенный промежуток времени Фастов успел не просто подготовиться к разговору, но и узнать для себя много полезного из народного головещания на центральном канале, который переместился с танцпола на столики клиентов, предварительно разделившись на объёмно-коллоидные капсулы-головизоры.
  
   "Сорок тысяч лет водил по Тибету китайцев старик Мао Сэй. Так начинается основополагающая концептуальная молитва банка "Принёс-инвест". Одна из дюжины, похожих одна на другую, как взвод оловянных солдатиков... В этом наша сила..."
   "Вот сволочи, - подумал Петя, - и здесь народ разводят на ветхозаветной мякине!"
  
   "Конфеты "Подмышка на Севере". Неумеренная генная модификация шоколада приводит к облысению полярников!"
   "А вы не кормите полярников таким шокол-а-адом", - зевнул Фастов.
  
   "Знакомьтесь - художник-задвижник Тулузий Лотреков. Всех беллетристов он называет презрительно писунами прозы. Хотите узнать больше - посетите голо-net по адресу..."
   "Ещё один гений. Небось, и рисовать-то толком не умеет", - решил Петенька.
  
   "Жили у бабуси два буддийских гуся. Один Шива, другой Кришна, хоспадя исуся..."
  
   Всё! Надоело! Петя представил себе пульт управления и принялся мысленно переключать программы.
  
   По каналу "Кибер-ливер" экзальтированный до самого галстука "кис-кис" ведущий Михайло Пыжик рассказывал рецепт дня. И чувствовал Петя, что снова ничего любопытного, а головизор телепортировать в серверную не спешил - пока ещё Мефодий в себя придёт. А скакать с девчонками под кислотно-электронные запилы диджеев-однодневок совсем не хотелось.
    
   "- Этта мы понимаем, толк в хреновостях знаем. Магазинный хрен, впрочем, меня не устраивает, ибо жидок статью. Обычно на даче я копаю ядрёные корни с руку ребёнка среднего школьного возраста, потом мою его, чищу, сушу и перемалываю на ручной мясорубке (это важно!), накинув целофановый пакет на хоботок. Но такая предосторожность не спасает: все, не успевшие эвакуироваться из ближайших помещений начинают горько безутешно рыдать, растирая побуревшие лица.
   Чуть придя в себя, завариваю хреновую массу крутым кипятком, добавляю немного растительного масла, соли, сахара и накрываю крышкой. Остывший продукт упрятываю в баночки с герметичными крышками.
   Дальнейшая судьба хреновых материй теряется в желудках моих близких через посредством окрошки на обычном хлебном квасе и в напитке "изюменском" - делается из стандартной квасной закваски, но с добавлением изюма вместо сухарей в бутылках из-под шампанского. Кстати, палит фейерверком такое "шампанское" не хуже "советского".
   Рад, что хрен оказался настолько добрым объединяющим растением. Предлагаю выпить квасу с хреном на брудершафт и перейти на ТЫ".
   Михайло врезал по голо-камере так усердно, что по обратной стороне воображаемого экрана потекли брутальные коричневые разводы натурального эрзац-кваса от компании "Пепсико" в поволоке натурального хрена, выращенного на огороде спонсора Романа Абрамовича Ущемлённых.
  
   А потом над столом потёк смог рекламного перформенса.
   - В щьом дэла, вапрос?! - джинн потянулся из амфоры, будто дым фимиама с жертвенника, сворачивая из сероватого терпкого аромата не то разворотистую дулю, не то какой-то каббалистический знак, ещё неизвестной науке ориентации.
   "Лучше б запах к изображению не подключали", - подумал Петя, зажимая нос платочком. И верно - редко бы кто без конвульсий сумел вынести ароматы афродизиаков многовековой давности.
  
   ...и тут...
  
   ...Соблаков пробудился, поднял на Фастова чистые, как пруды, глаза и с удивлением произнёс:
   - О, какие люди! Петенька, здравствуй! Давно не виделись, не пересекались. Вот бы собраться как-нибудь с пацанами со двора!
   - Мефодий, ты что? Мы с тобой уже давно здесь сидим.
   - А-а-а... понятно. Ты извини, брат, после релаксации информация о последних часах жизни частично стирается.
   - Понимаю. Коньяк будешь?
   - Какой?
   - Пять звёзд, "Старейшина".
   - Хм... Коньяк "полковник" - три звёздочки. А пять звёздочек тогда кто? Полковник даёт указание подполковнику? Как говорится, ушло время оно, прибыло время неона. Да ты, Петя, просто в стельку сапожник! Пока я спал, ты здесь нарезаться спешил?
   - Вовсе нет!
   - Шутка-шутка, не втыкай себе в мозг.
   - Да-да, понимаю... но сейчас не об этом, дорогой. Я по делу тебя звал, если ты не догадался...
   - Дело? Надеюсь, речь не о запретном пойдёт?
   - Боюсь, именно так!
  

IX

  
   - Понимаешь, Мефодий, перестану себя уважать, если наглецам банковским козью морду не сделаю. Край, как достали сволочи! Остановить бы время на пару минут. Да, впрочем, и одной хватит, чтоб оплату произвести с учётом зафиксированной на этот момент суммы процентов.
   - Ого-го, туды-ть твою мать before! А ты, дружок, готов к тому, что может случиться? - увещевал Петю Мефодий Теркеевич, хотя по его глазам было видно, что ему очень хочется "жахнуть" вопреки здравому смыслу, должностным обязанностям и клятве, которую дают хронадмины, получая допуск к самостоятельной работе.
  
   Хотелось отчебучить что-нибудь этакое уже не в первый раз, да решимости раньше не хватало, а внешнего фактора, могущего переломить патовую ситуацию, Соблакову пока не встретилось.
  
   - А что такого может случиться, если на сотню-другую секунд всего-то? - поинтересовался Фастов.
   - Этого никто не знает. Вот представь себе, Пётр, летит время в пространственном континууме, будто поезд, в котором не счесть вагонов - временных квантов. А если вдруг остановить локомотив? Вот я и говорю, что авария приключится. Не думаю, что глобальная, но мало не покажется никому... кроме, пожалуй, тех, кто в далёком будущем, и то лишь потому, что там одни развалины прежних цивилизаций.
   - Недопонял.
   - Хорошо, ещё раз повторю. Вот, скажем, остановится время принудительным образом, и события примутся из прошлого наезжать в настоящее, будто вагоны. Часть событий с рельсов сойдёт, часть уедет обходным неведомым манёвром... часть затеряется в континууме, будто иголка в стоге сена, тогда целые фрагменты истории пойдут коту под хвост. Но это всё в теории. Что случится на самом деле, неизвестно никому.
  
   - Помоги, в долгу не останусь! Всё, что хочешь, для тебя... Авось, пронесёт.
   - Так меня с работы попрут после подобных экспериментов!
   - Компенсирую. Материально - в меру возможностей. Устрою тебя на работу, мне как раз сейчас консультант по техническим вопросам требуется. Оклад жалованья, конечно, не очень и велик. Но я из своих добавлять стану - всё лучше, чем банку кровные отстёгивать неизвестно за какие заслуги.
   Мефодий, будто старый капитан дальнего плавания, потявкивал трубочку с ядрёным чёрным табаком "Нептун на отдыхе", а потом процедил сквозь жёлтые от никотина зубы:
   - Да пались оно огнём - мне всё по бурелому. Не дали, суки, "нобелевку" - теперь расхлёбывайте! Знаешь, Петя, в науке точно так же, как и у остальных-прочих людишек земноводных - подставы и подножки. Сколько ни пробуй творить эксклюзив, умудрённые личным опытом станут лечить тебя по своей программе. Но мне - положить с прибором на этот, с позволения сказать, мастер-класс, ибо опыт сначала служит на пользу прогрессу, чтоб потом усиленно тормозить его. Очевидные ж вещи, ёлки-дудочки!
  
   Тут бы Петеньке и насторожиться, а не насторожился. Вместо того, чтоб хорошенько подумать, он спросил:
   - Прекрасно, тогда давай определимся, как станем синхронизировать наши действия?
   - Об этом не волнуйся. Вот буду на дежурстве, подключусь к банковской системе наблюдения - возможность имеется. При твоём появлении в офисе у меня сработает звуковой сигнал, а дальше уж я прослежу, чтоб в момент оплаты время было остановлено.
   - А мне-то что делать?
   - Иди домой. Отоспись хорошенько и сухари суши...
   - Чего?
   - Ничего, шутка! Её доля. Поскольку - приход рая на земле, так же, как и конца света, следует по традиции начинать с закупок соли, спичек, круп, свечей и керосина. Не дрейфь, братишка, прорвёмся!
  
   Всю ночь Петенька не сомкнул ни глаз, ни крышки голографического планшета. А вы бы на его месте?
  

X

  
   Рука Фастова потянулась за ручкой, чтобы подтвердить подписью факт перечисления денег на кредитный счёт для его, счёта, погашения, обняла её тремя пальцами, как трепетную любовницу и произвела быстрый росчерк на официальном бланке.
   Быстро, очень быстро. Уффф!
   И ничего, ничего не случилось... А что со временем? Соблаков останавливал его? Может быть, передумал или струсил в самый последний момент?
   Взгляд на электронный хронометр в банковском холле. Нет, так ничего не понять, ведь, наверное, вместе с часами оста...
  
   Тоскливо запахло жжёной резиной. Воздух задрожал, резкость пропала, Петю обдало жаром, и внезапно в интерьере банковском фрагментарно возникло некое присутственное место начала прошлого века с покосившимся портретом на стене. Господин в золочёной раме глазами напоминал позапрошлого президента, но отличался от того хронической небритостью. "Николай Александрович Романов", - сообразил догадливый Петя.
  
   Наложение декораций выглядело не слишком органично, как если бы манный пудинг украсить столовскими котлетами с непропечённым хлебом по углам. На дальнем плане ещё видны были банковские менеджеры, когда вблизи Фастова вызрел ледяной революционный патруль двенадцати равноапостольных палачей. Самый главный из них, похоже, с мессианским мандатом в потрёпанном планшете, обосновался во главе огромного стола со столешницей морёного дуба. За плечом у него толкся, как слюнявый телок возле коровы, дюжий молодец в форме матроса Балтийского флота. Выглядел он крайне неопрятно с замусоленными в "не могу" надписями на ленточках бескозырки. На них читалось: не то "КРЕЙСЕР ПРОВОРНЫЙ", не то "ЛИНКОР ЖГУЧИЙ".
   Остальные десять из прибывших апостолов, упакованные в серые солдатские шинели, угрюмо рифмовались с неприличными образами на фоне затемнённой стены и никак себя не проявляли, будто манекены.
  
   - Аргумент контрика недоказуем, трактуется против обвиняемого! - противно визжал мессия, продолжая ранее начатую, как понял Петя, речь.
   - Это я - обвиняемый?
   - А кто ж ещё-то! Среди юнкеров тёрся, стало быть - конкретная контра!
   - Позвольте-позвольте, ни с какими юнкерами я не тёрся. Просто сидел в банке...
   - Ага, в банке, значит? Банки упразднены, гражданин. Нету банков, в светлом будущем не нужны деньги. А здесь у нас наркомат непарнокопытных и фуража.
   - Кого-кого наркомат?
   - Нет, Иван Фёдорович5, я сейчас точно эту гниду раздавлю! - вступил нервным тенорком замусоленный матрос.
   - Погоди, Саввушка, мы же не анархо-синдикалисты, у нас всё по закону. Спрячь маузер, говорю! Вот ведь, прости гос... реввоенсовет, повадки-то, будто у товарища Железнякова - тому тоже всё не терпелось. А могли бы ещё в демократию поиграть, если б не подобные тебе ухари. Впрочем, да... оно и к лучшему, как говорится. Но пистолет-то убери в кобуру, сделай одолжение! Вот так.
  
   Комиссар поправил пенсне "с чужого плеча", одёрнул кожанку ("И откуда они только набрали столько курток? - не к месту подумал Петя. - Каждому комиссару по косухе, хех. Неужели склад военлётов бомбанули по старинной босяцкой привычке?"), почистил пёрышко на ученической ручке, смахнул пыль под листком бумаги, на котором собрался оставить революционные артефакты в режиме политической викторины, и повернулся к задержанному. Взгляд его неспешно разил Петеньку еле заметным прищуром прикрытых стёклами глаз. На холодных тонких губах извивалась малоприветливая змея улыбки. Сменил тактику, что ли?
   - Ну, что скажете, гражданин? Кто вы, откуда? Имеется ли мандат, и что у вас за странная картонка с непонятным изображением?
   - Это ... документ, скажем так, атрибут договора.
   - Ты слышал, Савва, что контрреволюционный господин нам пытается за правду вдуть? Будто бы клочок картона - какой-то договор. Буза да и только!
  
   Комиссар договорить не успел. В воздухе вновь запахло жареными калошами, атмосфера завибрировала столпом мироздания, и внутри присутствия времён заката Российской империи образовалась утроба подъячей избы каких-то странно далёких от реальности навозных расцветок увядающего гаоляна и распаренной в печи репы.
   Комиссара скрючило и парализовало в позе "волхвы пришли на поклон к фараону всея Египта", а его натурализованные апостолы дружно закаменели лицом, числом и падежным окончанием групповой статуей Командора и его друзей. Петя даже удивиться толком не успел, как - на тебе!
  

XI

  
   - Содрать с ентого рубаху-т вместе с портами, да крапивою сечь по особицам румяным! - голос из новообразованной избы заставил Петеньку Фастова прийти в себя и пытаться овладеть ситуацией в полной мере или хотя бы частично.
   - Гузно ить! - прозудел здоровенный дядька в одежде стрельца, скорее всего, взятом на киностудии. Хранились там костюмы царёвых слуг, видимо, неважно, поскольку от кафтана за версту несло мышиным помётом, чем-то кислым, будто пропавшие щи, и давно немытым мужским телом. Или это от самого дядьки такое амбре распространялось, Петя понять не успел. Вернее, не стал о том задумываться, поскольку нестерпимо захотелось вырваться из мерзко-мозолистых лап "стрельца".
   Петенька упал на колени, как учил его вести себя в подобных исторических реалиях голливудский кинематограф, и обратился к кому-то плохо различимому, кто сидел на изрядном возвышении и тихонько кряхтел в ритме доносящихся откуда-то звуков телесного наказания.
   - Ваше благородие, - возопил Петя, - простите холопа сваво верного! Казнить не велите! Не знаю, в чём грешен, токмо... токмо...
   - Хе-хе, эк затомкал, стервец! - ухмыльнулся "стрелец" и влепил Пете мощную затрещину. - Был у меня, Иван Фёдорович6, один такой горячий, плохо кончил: попал под борону во время обмолота зернобобовых на день святого Патрика, как говорится в старинной ирландской приговорке.
   - Ты того, Савва, обожди чутка - шуткуешь тут. Сперва допрос супостату учиню, а после уж на правёж ево отправим. Не способно ж понять покуда, холоп он али благородных кровей. Пачпорта ить при ём не было? - голос невидимо казался Пете скрипучим как петли несмазанной двери.
   - Ну, не совсем, чтоб... вдругорядь - есть грамотка малая, на бесовский знак похожа! - тот, кого назвали Саввой, протянул Ивану Фёдоровичу кредитную карточку, надрезанную, как и полагалось по инструкции при расторжении договора, но ещё не утилизованную. - Эвон, какая цихирь на ей золочёна, будто купола православны. Искушают демоны... поди...
   - А ну, покажь! Гляди-тко, и верно - дорогая, видать, бумага. У кого спёр, холоп?!
   - Это вы мне? - Петя старался не особенно наглеть, понимая, что в его положении не выбирают линию поведения, но очень уж плохо удавалось пресмыкаться перед невежественным мужиком и кем-то не вполне видимым, но, скорее всего, таким же противным. - Позвольте...
   - Ишь ты, па-а-зволь-те... А вот не позволю! А и врежь ему Саввушка дюжину горячих, потом на дыбе уважь с полным монплезиром, покуда я отобедать отлучусь.
   - Исполним в лучшем виде, Иван Фёдорович, даже не сомневайтеся.
   - Стойте-стойте! - закричал было Петенька. - Я всё объясню!
   Но движение воздушно-пиксельных масс, которое, казалось, только-только стабилизировалось, продолжилось с новою силой. Стереоскопический эффект, наблюдаемый без специальных очков, окрасил синеватой корочкой всё видимое - движимое и недвижимое - вокруг...
   "Вагоны... друг на друга... ка-та-стро-... фффф..." - успел подумать Петя Фастов, прежде чем взлетел следом за разрезанной кредитной карточкой к... в... ра... там... где...
  
   ...стоит в одном из проёмов Великой Китайской Стены Duke Nukem7 и приговаривает на ангельском языке компьютерных отморозков:
   - Замочу, замочу! Не помилую!
  

XII

  
   Неприятности казались временными, но когда они закончатся, не знала ни одна живая душа за исключением, пожалуй, того господина, которого французский карикатурист Жан Эффель изображал в образе смешного чудаковатого старика. Но тот ни с кем своими соображениями предпочитал не делиться.
  
   И только печальный демон, как водится, дух изгнанья, наполнял движущийся по спирали пространственно-временной континуум завыванием бесов да голосами поэтов из "Бродячей собаки"8.
  

...бредёт инкогнитою террой...

"За героическим прошлым непременно

следует позорное будущее"

Лао-Цзы (из неопубликованного комикс-трактата "Через тернии к астрам")

  
   Задумал написать с утра клейноды9...
   да у окна простужено завис
   и обозвал кота помойной мордой
   задумчивый художник-фалерист.
  
   Он в проходное устремил пространство
   двора пустого свой унылый взор.
   "Художник не приемлет вальтерьянства!" -
   сказал кому-то, видимо, в укор.
  
   Глотнул компоту кружку без желанья,
   тут лишь бы придавить свою юдоль.
   И тёк компот в артерии и ткани,
   смывая стыд, напыщенность и боль...
  
   А по углам сказились черти дружно,
   забыв, зачем они-то здесь нужны...
   На подоконник натекали лужи
   компотно-нержавеющей страны.
  
   Не спутать бы хорошее с ужасным,
   плохо не сменить бы на гламур!
   Художника вставляет не напрасно -
   ему так тошно нынче одному:
  
   хоть затыкай скорее уши серой
   или - иди в кошачий монастырь
   comme a la guerre инкогнитою террой,
   сжигая в ад блаженные мосты!
  
   1 - pharynx (лат.) - глотка;
   2 - МРОТ - квант штрафных санкций;
   3 - fraus est celare fraudem (лат.) - сокрытие обмана есть обман;
   4 - публичная оферта - адресованное неопределённому кругу лиц и содержащее все существенные условия договора предложение, из которого усматривается воля оферента заключить договор на указанных в предложении условиях с любым, кто отзовётся. Лицо, совершившее необходимые действия в целях акцепта публичной оферты (например, приславшее заявку на соответствующие товары), вправе требовать от оферента исполнения договорных обязательств.
   5 - вероятно, в тексте упоминается Иван Фёдорович Маврин (1894 - 1937) - известный деятель партии большевиков в годы революции, депутат Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
   6 - а здесь речь идёт об Иване Фёдоровиче Ромодановском (конец 1670-х - 1730) - известный деятель эпохи Петра I. Ближний стольник, князь-кесарь, главный начальник города Москвы, впоследствии действительный тайный советник и кавалер ордена св. Андрея Первозванного, Московский генерал-губернатор и сенатор.
   7 - Duke Nukem - герой культовой компьютерной игры-шутера, популярной в конце XX-го - начале XXI-го веков.
   8 - "Бродячая собака" (арт-подвал, артистическое кафе или кабаре "Бродячая собака") -- памятник культуры Серебряного века и достопримечательность Санкт-Петербурга. Находится по адресу: Санкт-Петербург, пл. Искусств (до революции -- Михайловская площадь), д. 5.
   Славу арт-подвала составили его посетители: Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Николай Гумилёв, Игорь Северянин, Надежда Тэффи, Владимир Маяковский, Велимир Хлебников, Всеволод Мейерхольд, Михаил Кузмин, Артур Лурье, Константин Бальмонт, Тамара Карсавина, Алексей Толстой, Аркадий Аверченко, Сергей Судейкин, Николай Сапунов, Николай Кульбин, Николай Евреинов, Рюрик Ивнев, Паллада Богданова-Бельская, Дмитрий Тёмкин, Алексей Лозина-Лозинский и другие.
   9 - Клейноды - вносимые в герб знаки отличия.
   Клейноды могут быть личные, ненаследственные. В качестве клейнодов могут выступать изображения орденов гербовладельца, регалий его должностей. Среди последних фигурировали булавы, бунчуки, знамена, маршальские жезлы и т. п.
   Герольдией России поощрялось внесение в герб изображения орденов и даже знаков отличия беспорочной службы. Ордена, как правило, подвешиваются под щитом. Орденские цепи и ленты окружали щит. Орденский крест или звезда могли быть расположены за щитом и частично выступать из-за него. Знамена и регалии либо помещались также за щитами, либо находились в руках щитодержателей. В женских гербах в качестве клейнодов использовались пальмовые ветви. У вдов внешним украшением могло стать траурное вервие (траурные ленты).
  

НЕМЕЦ-ПЕРЕЦ-КОЛБАСА

   Сказка по Фрейду, говорите? Попробую вспомнить... Давным-давно, когда словом "политкорректность" бредили лишь в домах, выкрашенных охрой, забившись по палатам, жил-был один Фрейд. И был у данного нам в наших ощущениях Фрейда один Гегель и один Кант.
   И повадился к этому Фрейду некто Юнг, тот, что из швейцарских психиатров, в гости захаживать. Бывало, с утра захаживает в понедельник, а Фрейд заперся внутри, с Кантом про разные психофизические штуки рассуждает. И не нужно им в собеседники никакого Юнга приставучего. Другой бы понял давно, что не пришёлся к научной беседе в понедельник, да, и домой ушёл. Но Юнг, царствие ему небесное, не таков. Всё захаживает и захаживает в Зигмундовы апартаменты, позвонит в звоночек стильный кёльнского чугунного литья, посучит немного ногами половичок у дверей, покряхтит, скушает мятную конфекту и прогуляться отлучится.
   Прогуляется минут пять - если отсчёт вести по Гринвичу - и снова в звонок чугунный звонить принимается. Постучит бывало Юнг, утомится. А как утомится, сразу про осуществление индивидуации личности что-то в замочную скважину кричит. Зигмунд всё это кощунство слышит, конечно, но виду не подаёт. Дверь не отпирает, разве что, собачкой иногда тявкнет, отвяжись, дескать, Юнг, креста на тебе нету.
  
  
   Так вот незаметно и годы проходят. От двери не отлучиться, сами понимаете, иначе хитроумный Юнг воспользуется и внутрь квартиры проникнет. Так и стоят друзья, трём богатырям уподобившись, косяки подпирают. И, ладно бы, только в понедельник, а то ведь и в другие дни приспособился Юнг к Фрейду шастать. Вытащит, бывало, из почтового ящика газету, подправит дату на понедельник и назад её всунет. Дескать, смотри, герр Фрейд, а назавтра опять по прогнозам начало недели. В подобных обстоятельствах поневоле философом станешь, даже если родился полным кретином.
   А Фрейду-то с Кантом ума не занимать, потому их и помнят сегодня, как родных, и памятники воздвигнуть норовят, и книжные, так сказать, откровения великих в программу ВУЗов включить.
  
   Вернёмся теперь к Гегелю. Он-то, зачем Фрейду нужен, спросите вы, если и одного Канта вполне достаточно, чтобы кого угодно до смерти заговорить? Так вот, Гегель необходим был нашей философствующей парочке по многим причинам. От двери Фрейду не отойти, а нужды естественные справить требуется. Например, побриться или в зеркало на себя взглянуть. Вот тут-то Гегель незаменимым оказывался. Он и побреет, и в магазин за шнапсом сбегает, и накормит, и бельишко простирнёт, ну, и всё остальное-прочее, за исключением специальных услуг, за которыми приходилось к фрау Манифюндер посылать. Гегель - случалось - туда, как водится, зайдёт, чтобы дамочек для друзей подобрать, но так увлечётся, что пока сам не попробует, к Фрейду не отправляет.
   Да, кстати, вы спросите, а как же Гегель и эти милые создания от фрау Манифюндер в квартиру к Зигмунду проникали, да, и кухарка тоже, о которой я упомянуть забыл по своей рассеянности? Они через чёрный ход туда попадали, а Юнг о нём, о ходе тайном не знал ничегошеньки. А, представьте себе на минуточку, что вдруг бы да знал...
  
   А думаете, почему Зигмунда с Иммануилом никогда не тянуло поменяться местами с Гегелем хотя бы на время, чтобы тот сменил их на дверях, а самим погулять пойти? Они, видите ли, хотели, чтобы всё по честному было, чтобы по самому крайнему варианту... Раз Юнг бессменно в гости ломится, значит и им не пристало замену себе требовать. Философы! У них всегда так: если упрутся, то будут стоять на своём. Никаким ломом не сковырнёшь.
   У Юнга же товарища верного не оказалось, который бы за ним ходил, как Гегель за Фрейдом и Кантом. Обносился Юнг, зарос до самых глаз подозрительной рыжей щетиной, питался нерегулярно, христарадничая во время своих кратковременных прогулок. А уж, как ему справлять и отправлять естественные нужды удавалось, о том вообще разговор особый. Юнга три раза хотели даже в участок увести за нарушение общественных норм морали, но ему удавалось убедить жандармов, что "ЕСЛИ НЕ ОН, ТО КТО ЖЕ!"
   И так бы, пожалуй, вся эта история с философией и закончилась буднично и ординарно: сошёл бы с ума герр Юнг от тоски да одиночества. Но тут его посетила одна замечательная идея, познакомиться с кем-нибудь из прохожих с философским уклоном. Нет, правда, он ещё раньше пытался с почтальоном, который Фрейду разные "Пентхаузы" да "Малые философские сборники рассуждений о дамах" по подписке приносил, поговорить и завлечь в свои экзистенциональные сети, но не тут-то было. Почтальон на одно ухо глухим оказался, а на второе по-немецки ни бум-бум. Так и заявил Юнгу: "Нихт шиссен, пане Юнг. Их бин итальяно почтальоно, с толстой, понимаете ли, сумкой на Римини".
  
   Задумано относительно напарника хорошо, можно даже сказать, вполне нарядно, только как же в толпе философа приметить? "Да очень же просто, - решил Юнг. - Тот, кто ворон всё время считает, тот и философ". Как на грех - февраль приключился, и все вороны отлучились на зимние квартиры. Пришлось Юнгу весны ждать. Сначала, как водится у Саврасовых, грачи прилетели. А за ними уже и вороны припёрлись журавлиным клином. "Клин клинским вышибают!" - решил Юнг и отправился вдоль Зигмундова дома искать себе перманентного собеседника - в качестве награды за все годы тоски и невостребованности.
   На свою беду Артура Шопенгауэра нелёгкая в том месте носила. Ничего он про Фрейда не слышал. И про Гегеля с Кантом. А вот про Юнга читал чего-то во вчерашней газете "Дер немецкий цайтунг". Так, де, мол, и так, на одной тихой улочке один тихий гражданин субтильной наружности облика справил две нужды принародно и одну отправил... похоже, в декретный отпуск, ну последнее замечание к даме относится, как вы понимаете.
   Завидел Шопенгауэр Юнга в опасной для себя близости, но значения не придал. Мало того, ассоциативно этого встреченного господина с героем газетной статьи в соответствие не поставил. А надо бы. Попал Артурка в Юнговы лапы, даже квакнуть не успел. Вот потому-то и стал Шопенгауэр наперсником доктора Юнга: расслабился самую малость да в сети угодил. Беда-огорчение. У Юнга же - радость непередаваемая. Сами подумайте, и пациент и собеседник в одном, можно сказать, барашковом полупальтовом флаконе. Как же не радоваться?!
  
   А Фрейду с Кантом, тем - напротив - неуютно стало. Раньше-то они с полным превосходством в щель под дверью обросшего и грязного Юнга лицезрели, всё дразнили его насмешливо: "Доктор кислых щей, хоть завязочки пришей". А теперь-то как же? Чистый стоит Юнг, побритый и наутюженный... в некоторых местах своего аккуратно залатанного и свежевыстиранного костюма. Усы топорщатся от изобилия крахмала в воротничке, брови вразлёт, на голове ирокез а'ля "Шалаш в Разливе", в руке котелок, в котелке полба, в полбе вобла, а во лбу герб Женевского унитарного госпиталя для продвинутых не в ту сторону пациентов. Такого разве ж подразнишь?
   А тут ещё Гегель капризничать начал. Хочу, говорит, написать "Лекции по истории и философии, без картинок, в трёх томах". Созрел, дескать, давно. А с вами, философами, разве ж чего напишешь. У вас, мол, столько потребностей и нужд каждый раз возникает, что уже и жить не хочется - сил на две затяжки осталось. Пойду, де, в Рейне топиться, пусть, дескать, Гейне мне поэму посвятит за сей эзотерический акт и назовёт "Ганг на Рейне".
  
   Сказал и ушёл в тёмную ночь - горе мыкать по притонам. Рейн в ту пору ещё подо льдом стоял, помнится. Вот и ждал Гегель осуществления своей мечты за тарелочкой грога огневого, да, и с песней про "...голова обвязана, кровь на рукаве..." на селёдочных устах. Это так Гегель себя представлял после утопления, однако далеко ему было до Щорса. Пол-Европы! Да ещё - с четвертью.
   А ему уж и замену сыскали. Фридрихов-то в Германии хватает. Потому-то недолго Юнг с Шопенгауэром радовались. Не открыли им двери в понедельник, да, ещё и язык в окно показали. Прибывший вечерним дилижансом Ницше вообще хотел даже и не эту часть тела через стекло выставить на обозрение Юнга, а нечто более существенное, но друзья его отговорили. Мол, что фрау Манифюндер подумает о здешних нравах, и девиц присылать перестанет, а кухарка уже старенькая, что, де, станем делать, мы хоть и с самим Фрейдом дружим, но на Ницше у нас рука не поднимется, вот!
   А под окном Юнг с Шопенгауэром прогуливаются и думают, как им отомстить философам в полном субъективном пространстве прихожей запертым. И вскричал вдруг Шопенгауэр, мол, эврика, герр Юнг, ужо зададим этим агностам за дверью. А тот ему: "Артур-душа, выкладывай всё, как на духу, а то так мне неймётся, брат, что не только кушать перестану вскоре, но и к мадам Манифюндеровой тебя посылать".
   Тут Карл Густав ничуть душой не покривил. Не нравились ему Манифюндеровы девицы, поскольку ни по-итальянски, ни по-французски не разумели. Такой эстет, чтоб ему!
   А вы сами-то никогда к фрау-мадам не наведывались в салон? Вот и зря, я вас уверяю. Есть на что посмотреть, есть что ощутить... потрогать... и не только руками. И кто к ней не приходит, всем найдёт покой и усладу, будь ты хоть Фрейд с сексуальной перверсией, хоть Юнг со стетоскопом.
  
   Но вернёмся к нашим философам. Не стал Артур, Шопенгауэров сын, тянуть резину, волынить волыну и кашу по тарелке размазывать, подобно вашему сказочнику. План Шопенгауэра был весьма хитроумен: узнать, каким таким волшебным образом можно проникнуть в дом Фрейда. Ведь ходит к нему как-то кухарка, и это сразу видно по дыму, вылетающему из трубы на крыше да щекочущему ноздри Юнга и Шопенгауэра,. Юнг назвал Артура гением философии, и друзья принялись следить за кухарками. Как найти кухарку среди тысяч жителей? Очень просто. От кухарки пахнет едой, горелым и, в обязательном порядке, баварским пивом. Вы встречали когда-нибудь немецкую кухарку, от которой бы не пахло баварским пивом? Вот видите, насколько прав оказался Шопенгауэр!
   Запах баварского светлого сначала привёл Артура в портовой кабачок. Здесь он в одном из завсегдатаев гештета с удивлением узнал философа Гегеля.
   - Здравствуй, брат Гегель.
   - Привет тебе, брат Шопен. Ах, да, извини, Шопенгауэр, конечно.
   - Кому-чему сидим в этой дыре?
   - Жду времени своего самоутопления, брат Шоппи.
   - А к чему тебе себя топить, пошли со мной... Юнга брить.
   - А-а-а, сколько платить будут?
   - Да сущую ерунду: две марки в неделю.
   - Хорошо, согласен! До весны, может, подкоплю чуток на тёплую одежду, чтобы утопнуть комфортнее было. Не век же здесь тоске себя предавать...
  
   Вот и случилось то, о чём родители детям в голову долбят с утра до позднего вечера. Другом может стать даже бывший враг, а кухарка оказаться мужиком. Что, я вам про эту самую кухарку, за которой Шопенгауэр следить подвизался, ничего так и не сказал? Тогда слушайте, если вам сердца своего не жаль. Ведь от одного только сострадания надорвать его можно. Хорошо, вы сами напросились.
   Та женщина, которую Шопенгауэр принял за кухарку Фрейда, оказалась угольщиком и трубочистом (на четверть ставки). Сия фрау была незаконнорожденным гермафродитом в семье одного Потсдамского графа по имени Генрих Анна-Мария-Анна-и-Ещё-одна-Мария Эстель-Забакинский. И полюбила юная Эстель-Забакинская графиня одного трубочиста до того, что стала себя сажей по утрам мазать вместо гимнастики и гигиенических мероприятий, сообразных немецкому образу жизни. Потом в кухарки подалась, чтобы стать поближе к народу. Заматерела, окрепла, отрастила мозолистые руки и отдалась возлюбленному прямо в трубе старинного бюргерского дома. А там, сами понимаете, какие условия. Дышать же нечем! Вот так и был потерян возлюбленный молодого графина. Да, причём тут графиня? Я же сказал уже о внезапной возмужалости Эстель-Забакинской персоны. А потерян-то как? Просто в камин провалился возлюбленный да из поля зрения исчез.
   С тех пор Эстель-Забакинское создание пошло по рукам в поисках своей половинки, на что только не пускалось: и в муравейнике спало, и на крыше магистратуры три недели дролечку своего караулило в режиме передового мониторинга, и женщиной некоторое время притворялось, ничего не помогло, впрочем. Вот теперь и живёт оно в полном неосознанном заблуждении о счастливой любви, что, однако, совсем к философии не относится, как бы того кое-кому из министерства образования ни хотелось.
  
   А что же в портовом гештете происходит? Да ничего особенного - выпили философы мировую на параллельной волне субъективизма, потом на свежий воздух подались. В общем, так и потопали Шопенгауэр с Гегелем вдоль да по Миттель-штрассе в обнимку. Песняка давят на всю Йохановскую. О! Йохан Палыч! Что-то вроде того. Хорошо им и весело, нашла, что называется, коса на грабли. А тут им из кустов Юнг показался. На скрытность попенял, и давай у Гегеля разные хитрые философические штуки выведывать - скажем, каким образом к З.Фрейдову в дом проникнуть незаметно. Гегель-то наш на радостях таиться не стал, всё, как на духу-то и выложил. Такая вот, понимаете, братцы, заковыристость образовалась сама собой неожиданно.
   Не стал Юнг тёмного времени суток дожидаться для своего дела укромного, дела злодейского. Попёрся сразу на задний Фрейдовый двор и - ну, давай стучать в пожарный выход. Вышел заспанный пожарник и осведомился, кто стучит, по какому-такому философскому обыкновению, и не вы ли кухарка, случаем, а то жрать хочется, как из брандспойта. Юнг подтвердил всё это многословие своим обычным "я-я" и в дом попёрся.
   Вот тут он в первый, можно сказать, раз своей психофизической жизни увидал герра Фрейда и герра Канта в полном философском объёме. Но только теперь со стороны закрытых дверей - изнутри. "Вай мэ, генацвале, гмадлобт!" - вскричал доктор Юнг странное заклинание (полиглотом его не зря называли в отдельных Швейцарских кантонах, получается!), а те присели от неожиданности. То был переломный момент в немецкой классической философии.
   Ещё минута, и вся последующая история полетела бы коту под хвост. Но на наше счастье, друзья, мимо Зигмундового дома шли себе к цирюльнику два бородатых мужика, а вернее будет сказать - герра. Кстати, те мужики-герры откликались на прозвища Карл Марс и Фридрих Сникерс. Ой, что это я? Ошибся. Карл Маркс и Фред Сикейрос Старший.
  
   Никто бы, собственно, и не вспомнил их имён немецких, если бы не приключилось одно интересное обстоятельство. Увидели небритые мужчины, что в доме Фрейда творится непорядок, и сразу решили наварить себе на издание "Манифеста коммуникакойто партии" немного марок или хотя бы пфеннигов. Залезли бородачи в окно и принялись ценности искать. А у Зигмунда в доме, кроме него самого, да Канта, частично, разве какие-то ценности водились? Замерли Карл и Фридрих в полной нерешительности, даже готовы были манифест переписать набело...
   Но тут увидел их Юнг и Гегель-ренегат. Заревели страшными голосами: "А вас-то откель, господа герровы, принесло?" "Ни камильфо ж себе! - вскричал замученный дверью Кант. - Мы здесь корячимся, в беседах философских не просыхая, а какой-то крендель из Карл-Маркс-штадта со своим лондонским дружком присквозил проёмом оконным вдругорядь, и никакого тебе глубокомысленного рассуждения не остаётся".
  
   Тут они все и подружились - все, так сказать, мудрые головы с немецким "варум?" внутри. Подружились и книжки на день рождения друг дружке дарить приладились. Ну, чисто, дети малые. Шопенгауэр написал "Мир как воля и представление. Дополнения" и "Афоризмы житейской мудрости". Кому подарил? Конечно же фрау Манифюндер. А вы как думали?
   Озорник Ницше "По ту сторону добра и зла" сочинил, имея в виду застенки Фрейдовы. Но дарить никому не стал, а просто сам от них в восторг приходить придумал. С утра до вечера. И с вечера до утра. Сам же Зигмунд Иванович "Толкование сновидений" в пору бессонницы накрапал при свечах и посвятил Канту, который "Метафизикой свободы" ему попытался ответить, но быстро скис, а потом ушёл вслед за Гегелем поближе к Рейну.
   Юнг же оказался самым последовательным из немецкой диаспоры, хотя и был швейцарцем. Он так и назвал свою историю: "Дух в человеке, искусство в литературе". Дескать, какого хрена вам ещё надобно? Что же касаемо до остальных упомянутых немецких граждан, то достоверно мне известно следующее: Маркс написал "Капитал", а Энгельс тоже что-то написал о военном искусстве, но этого никто не помнит. Зато все прекрасно помнят город, который основал герр Фридрих на берегу Волги и назвал своей фамилией. В общем, отличился почище других. А сначала казалось, что толку с него не будет. Всё у папеньки на фабрике секретарствовал. А, вот, поди ж ты, настолько оказался расторопным, что сейчас таковых смышлёных господ ещё поискать по германским землям.
  
   Волшебно-экзистенциальный расклад философский к финалу истории обозначился, как говаривал разлюбезный Фридрих Ницше. Что-то вроде анекдота с бородой. О чём я? А Маркс с Энгельсом в разгар сказки к цирюльнику спешили, помните? Но не дошли. Оттого их всегда небритыми и изображают поныне.
   Теперь, собственно, и сказке конец.
  
   Да, чуть не запамятовал. Меня тут упрекают, что про Фейербаха упоминать не стал. Вот напасть. Упомяну, конечно. Только это между нами, согласны? Дело, так сказать, конфиденциальное. Помните фрау Манифюндер? Это, собственно, и был Фейербах, только тщательно выскобленный и напудренный, он тогда в полиции нравов служил. Исключительно по убеждению. Боролся с женской распущенностью. Так что ж получается - вы правы оказались, когда к фрау Манифюндер ходить не захотели! А то бы вам Фейербах, Людвиг Андреевич, таких сентенций натолкал - даже и представить страшно.
  
  

ЗАЛИВНОЕ

монолог на дубе

  
  
   Означилось на гибкой, ещё не порченной веснушками спине; вчерашней вторичностью Музы мерцающим обмылком нарождающегося на весну сознания высветлило: "Из мыслей разбуженного Герцена: И буду всем любезен я спросонок..."
   А буду ли? Я?
   Запретить кофе не лень, зато - сколько отстрелянных гильз не придётся искать по запаху этим хмурым не в меру утром! За настоящим мокко сегодня открыта охота. "Мы отбираем лучшие сорта..." Это они-то отбирают? С их-то целлюлитом?
   Объявляли вчера по нагрудной связи "talk to talk", которую вы, моя радужная, называете "толковищем", будто и в кофе мексиканский вирус может угодить... когда его отберут.
   Кофе или вирус? А что у нас в зёрнах?
   Подумать только - куда смотрят ветеринары, эти невежественные дарвинисты с толоконными лбами? Им бы свиней пасти! По долинам и по взгорьям... ёксель!
   Хорошо, что зверские доктора по ту сторону...
   А здесь - пробуждение моей рыбоньки.
   Вы просите кофеиновых инвестиций, вы шелестите шелками шамаханского алькова, вы демонстрируете своё несогласие с моим уложением в карманном "домострое". Вы требуете кофе в постель! Вы требуете... но...
   ...нельзя привлекать запахом, пока не польются сладкие свадебные мёды. Это правило незыблемо ещё со времён пост-лицейских болезней, но я готов идти на жертвы. Что - сахар? Не кусочки, а кусачки - кусачки диабета... если ещё и сладкое. Не будьте дурой, родная, - увянете к вечеру. А мне потом тащиться в рощу ... с грузом "сто" на карачках. Сто лет одиночества... потом... Боги, зачем я это делаю?
   Из любви. Так сказал поэт. А ведь прав, хоть и дрянь порядочная. Жене изменяет. Причём не только весной, а в любое время года... Ну, и особенно - осенью. Унылая, говорит, пора. Пора, говорит, в путь-дорогу. А сверху видно всё? Милая, ты так и знаешь? Сама же всё сверху... стремишься.
   Отвлёкся. Однако отвлёкся с устатку. Не убедить мою краснопёрую, похоже. При её-то диабете! Вона как бока румянятся, будто арбуз астраханской сборки!
   Впрочем, не всё потеряно, что, как говорится, с дуба рухнуло. Попробую взять на логику!
   Никаких полумер. Только динамометрический подход к проблеме! Давайте так! Вы не ешьте сладкого, я не шалю с сетями... Тятя, тятя, наши сети... И что вам эти дети? Но за окном разнузданный март, и мне не хочется соблюдать правила. Из любви...
   Я Вас люблю на всю кардиограмму!
   Учили меня, учили, а материализм не вытравишь с кондачка. Здесь время - добрый лекарь - только и поможет.
   Да, но кофе вы всё же получаете. С сахаром - пропади моя нечеловеческая страсть! И снова я подставляюсь... и режиссирую свой провал с упрямством, достойным лучшего применения... Состояние такое, будто кто-то пнул носком сапога по рёбрам. Болит.
   Мыслей не счесть... но все они зыбки, словно папиросная бумага, брошенная в желудочный сок... Эх, закусить бы, чем бог послал... и желательно - поплотнее. Сметанки, там, или рыбца - прости, любимая (!) - какого-нибудь. Мне-то кофе нельзя. Ещё дядька заказывал. Он у меня - Голова! Но не улыбчивая, не английская...
   Нет, никаких наркотиков! Уберите флакон с настойкой ва... ваши капризы, государыня ры... рыть мне яму отходную, ой, рыть!.. Не убеждайте меня, что настойка ваша исключительно officinalis.
   Я же учёный, а не просто элитный перс или сибиряк.
   Теперь сделаюсь, чего доброго, каким-нибудь Навуходоносором надуманным, кто ваши прелести, в сказочный удел подсаживать станет? Хорошо, осушаю эту чашу. Но, как говорится, противу воли моей, только из страсти весеннего призыва. Эх, душа моя, душица! Не пила бы из копытца!
   А с царства мне конём верните сдачу!
  
   В кармане фига сочно увядает... Анчар, ещё анчар! Париж! Полмессы за Париж!.. Месса на полу? Мурра полная!
   Что вы всполошились, моя телапия розовая? Я же предупреждал. Вот и понесло. Голова и без того кругом, а тут ещё ваши авангардистские запахи в стиле "тина-унисекс". С ума сойти - что на заре умыться... Ну что вы, что вы, не пугайтесь! Отсель грозить я никому не стану - здесь леший недвусмысленно бродил...
   Ах, вам пора? Вас дядька ждёт с поэтом непутящим? Сигайте на закорки, любовь моя. Карету на Саратов оплатили?
   Следующая станция - Лукоморье!
  
   Волшебный дуб роняет чешую... А ещё на нём золотые вериги. Хоть бы ржа взяла эти цепи! Так ведь нет... Всё щи, да щи, хотелось бы и каши... И этот ловелас со своими монументальными идеями. Тоже мне - Церетели! А памятник-то можно и руками...
   И дым отечества совсем-совсем не сладок!
  

Не слишком маленький принц

(история одного эксперимента)

  
   В мёртворожденной тишине пустыни Негев таились оглушённые звуки прошлого. Они и манили, и звали? Манили и звали бы. Если б могли, умели и намеревались. А пока - только роза, которую ему доверили охранять. Лис же не вегетарианец, он не питается травами. На то и расчёт.
   Роза была. С самого начала. Ещё до того, как появился смысл, и кое-кто решил провести эксперимент.
   Небо каменело ветхозаветной сухостью и, будто забытый кем-то в позапрошлом веке гербарий, готово было осыпаться вниз не манною, но застарелой перхотью стёртых в пыль листьев.
  
   Барашек скромно отрыгнул и принялся щипать травку.
   Или только делал вид, поскольку в пустыне мало что растёт - откуда взяться травке? Вот, может, только перекати-поле да роза. Алая Роза Прерий - плод нескольких селективных лет почти в полной изоляции. Роза пустыни, опыляемая залётным Стингом. Или это он просто пытался произвести опыление, а всё никак не выходило? Да и Стинг ли то был из рода Самнеров или рядовой Stinger - бог весть.
  
   Утомительно пахло пахлавой, протухающей рыбой, верблюжьим навозом и прелым сеном. Жжёным вороным крылом несло из распараллеленного - по случаю тезоименитства островного наследника - пространства. Пустыня Негев умело преломляла миражи в режиме "miracle", доводя их до антропоморфного совершенства.
  
    Лис хитро щурил глаз в направление Голанских высот, наивно уповая - обнаружить там хотя бы одного голландца. Но тем было недосуг: они занялись совсем не обрезанием роз, а разведением чёрных тюльпанов, в результате чего утратили статус титульной нации в собственном Отечестве. Прирученные выходцы из Африки и Немалой Азии смело выходили из-под контроля, не дожидаясь оговоренного договором срока - сорок лет. Мораль умерла на взлёте демократических свобод, деморализуя слабые души, обращая их в пыль - в ничто. Лис колебался - стоит ли что-то объяснять Маленькому. Принц и без того последнее время ходил, будто в воду опущенный.
  
   Тишину осторожно вспорол плохо заточенным вопросом сам наперсник - "второе я", третий глаз Лиса.
   - Хотел бы я знать, зачем звезды шестиконечные, в которых два равносторонних треугольника наложены друг на друга: верхний - вершиной вверх, нижний - вершиной вниз? - задумчиво сказал Маленький принц. - Наверное, затем, чтоб рано или поздно каждый мог понять - куда идти?
   - Шестиконечные звёзды похожи на перекати-поле, мой друг, - пробурчал Лис, незаметно выкусывая блох из прохудившейся от долгих скитаний по святым местам шкуры реквизита. - Но это не так интересно. Куда занятней звёзды пятиконечные - пентакли... они же гигиеи. В зависимости от окраски данные символы могут - как охранять покой, так и нести разрушение, служить золотым сечением в математике и разбивать сердца неверным мужьям в колдовской практике.
   - Это очень походит на каши быстрого приготовления - "пять злаков", "шесть злаков". Что-то мистическое, злаковое. Нет, пожалуй, знаковое!
     - Есть много в мире, мой Маленький друг... - начал было Лис, но вовремя сдержался, уступая место старику Шекспиру.
   Однако сэр Вильям предпочёл натуральный "Глобус" чистоте и стерильности выдуманных миров ближайшего будущего. Он молчал, как сама пустыня Негев - гордо и символично. И никто из гоев не сумел бы его в том упрекнуть, хамсин тому порукой.
   - Послушай, Лис, куда мне отсюда лететь? - поинтересовался Маленький принц.
   - А куда бы ты хотел попасть из страны вечно невидимых бедуинов? - переспросил Лис.
   - Я бы хотел идти на все стороны. Разом. Кочумать.
   - Ты имел в виду - кочевать?
   - И это тоже.
   - Тогда все равно, куда держать направление, - ответил Лис. - Отправляйся на все пять сторон пентаграммы. Это правильный многоугольник, потому окажешься в правильном месте.
   - Но его ведь можно перевернуть, этот пентакль, не правда ли?!
   - Не только перевернуть, но и добавить к пяти углам шестой; тогда всё обернётся полной чушью - аннигилирует, - предостерег Лис.
   - Подумать только, из-за какого-то угла легко превратиться в ничто.
   - В ничто можно обратиться, лишь только задумавшись о вечности, никак её не провоцируя вечными стонами-обстоятельствами, корректирующими недостойное поведение, вдруг ударишься в преображение, - сострил Лис, состроив хитрую гримасу интеллектуального торжества. - Аннигилировав, ты можешь исчезнуть здесь, но появиться там, где тебя пока нет. Понимаешь?
   - В словах твоих слишком много ненужного фрейдизма и мистической физики, - осадил гордеца принц. - Я тебя приручил, я тебя и убью... Впрочем, ты мне не Ондрiй, как и я тебе не Тарас...
   - И это при живом Гоголе?!
   - Позволь уточнить - при вечно живом.
   - Сынку! - Лис был поражён. - И ты приручил меня?!
   - Не уверен в достоверности фактов. Явление это необъяснимо. Вернее, не объяснено до сих пор наукой.
   - Лучший способ выяснить или объяснить что-то, это самому все проверить, - подсказал Лис.
   - Ой! - обрадовался Маленький принц, - Тогда при объединении пентаграммы и гексаграммы образуется одиннадцать измерений Теории струн. Но... смотри, Лис, многоугольники не накладываются друг на друга, им что-то мешает. Мертва теория, друг мой?
   - Верно, друг мой! Да и зелень давным-давно ничем уже не обеспечена. Какой тогда смысл в измерениях, в которых нельзя разделить Добро и Зло или сложить многоугольники? Бессмысленно смешивать каши "пять злаков" и "шесть злаков" - получить одиннадцать компонентов в итоге вряд ли удастся. По закону ограниченности поливариантных фракталов. Впрочем, не уверен.
   - Если в этом мире все бессмысленно, почему бы не выдумать какой-нибудь смысл? - удивился Маленький принц.
   - Все так и делают! - заметил Лис. - Только потом начинают верить в то, что сами придумали. Так случилось с религией... много-много тысяч лет назад. Так случится с криогенезом... когда-нибудь вскоре.
   - Получается здесь - как у Гоголя! Если ты породил смысл, то ты его и убьешь?
   - Хммм, - задумался Лис, подыскивая определение, и наконец, сказал с сожалением: - Экзистенционализм какой-то!
   Но при этом сам он думал о Бодрийяре и симулякрах.
     - Порождение смысла - трудное дело, - продолжил Лис. - Его никогда не хватает на всех.
     - А где же взять, если не хватает? - погнал волну Маленький принц, облизывая марку из Голландии, присланную дедушкой Енотом, племянником знаменитого Сурка Фила из Пенсильвании. - Неужели брать в долг?
     - Что ты, никогда не бери кредитов, малыш, иначе козлёночком станешь. Кстати, как там козлёнок - он уже насытился, употребив в пищу Алую Розу Прерий?
     - Кому-то придётся ответить за козла, - пригорюнился принц. - А всё начиналось так славно - с философии и геометрии подсознательного.
     - По-моему, у тебя был барашек, а вовсе не козёл? - засомневался Лис.
     - Какая теперь разница, если я его тоже... приручил, эх...
    
   Огни в Версале погасли. На Францию свалилась Варфоломеевская ночь. Бретань истекала сырами бри, фламандцы в срочном порядке надевали сабо и спешили отдать почести монаршей особе обоего пола, а в Дюнкерке плавился на жаре сухогруз "Император Икутагава"... И только Ницца томилась в безмятежной похоти предвкушений. Символы продолжали довлеть над здравым смыслом.
  
    - Видал я симулякры без смысла, но со смыслом! - удивлённо констатировал Маленький принц. - Это все равно, что мораль от Толстого или евангелие от Баобаба!
   - Ну-у-у, тут уж ничего не поделаешь, мы все здесь сумасшедшие, не только Гоголь, но и ты, и я.
   - А с чего ты взял, будто я сумасшедший?
   - Это должно быть так, - ответил Лис. - Иначе бы не ты сюда не попал. Об аннигиляции помнишь?
   - Тогда интересно посмотреть станет ли кто-нибудь из нас умнее, если его выпустить.
   - Я тебя породил, я тебя и не выпущу, - подвел итог невидимый автор.
    - Без выпуска много ли намечтаешь? - усомнился Маленький.
  
   - Об этом лучше спросить Лиса, - быстро ответило расторопное эхо пустыни Негев.
   - А может, всё-таки автора?
    - Так ведь Лис и есть автор, - прошелестел лёгкий сполох ветра.
    - Нет, автор - это Годо...- пояснил Лис.
     - Годо мне неизвестен, - огорчился Маленький принц.
    - Здравствуй, Поццо, - улыбнулся ему Эстрагон в маске, из-за которой торчали лисьи уши, и полез обниматься.
    Маленький Принц сходил по маленькому и заплакал. Годо всё не шёл. 
   - В создавшейся ситуации, очевидно лишь одно, - сказал Лис, снимая домино, - если Годо все время будет идти и идти, то он обязательно появится с обратной стороны. Подождём?
   - Себя ждать, куда трудней, чем других, - возразил Маленький принц. - Ведь самого себя глазами не увидишь? 
   Вопрос оказался трудным.
   Пытаясь найти на него ответ, Лис так глубоко задумался, что из наметившейся абиссали заметил, что не думает он немного раньше, чем думает. 
    - Поясни, - извлёк Лиса со дна апористичности Маленький принц, - ты сказал, что если Годо все время будет идти и идти, то он обязательно появится с обратной стороны...
    - Ну да, сказал. Что-то не так?
    - Всё так, просто меня интересует - с обратной стороны чего? С обратной стороны чего он появится?
    - Хм, дай сообразить... Наверное, с обратной стороны луны.
    - Так ты хочешь сказать, будто Годо - Сид Баррет, который опоздал на концерт в Помпеях в 1969-ом?
    - То, что я хочу, гораздо более изысканно, мой маленький друг, чем я имею возможность представить в своём воображении на стадии предварительного недуманья.
    - Ты говоришь загадками Лис!
   - Если бы ты знал, какими загадками я не говорю!
   - И какими же?
   - А вот относительно твоего барашка, Маленький... - рассеяно заметил Лис. - Но сейчас не о нём. В мире элементарных частиц, разумеется, существуют события, которые не могут происходить, будучи отраженными в зеркале, но если всё время идти против ветра, то наверняка попадёшь в то место, откуда он дует.
   - Хм, но ведь если идти по ветру, то придёшь в ту же самую точку! Выходит, куда бы ты ни шёл, везде будут одинаковые движения воздушных масс, а ветер всегда будет дуть из одного и того же места относительно идущего ему навстречу или движущегося параллельно с ним.
   - Ты имеешь в виду существование мирового эфира, заполняющего пустоту, посредством выявления "эфирного ветра"? 
   - Я рассказал все, что имел в виду, - пояснил принц. - А про то, что не имел - говорить не стану, потому что тогда я буду совсем другой. Сам же твердил, мол, иначе бы не ты сюда не попал. А ещё - "об аннигиляции помнишь"?
   - Кажется, я догадался, почему ты меня больше не понимаешь, - заметил Лис с укоризной. - Всему виной "одиннадцать злаков".
   - Что значит "больше"? - обиделся принц. - Я вообще ничего тут не понимал, а рассказывал только то, что видел!
   - Тем более! Понять больше, чем ничего, - легко и просто. Вот если бы ты понял меньше, чем ничего, - это был бы фокус! А так - никакого смысла, кроме своего собственного! 
   - Значит, никогда не нужно считать себя не таким, каким тебя не считают другие? 
   - Совершенно верно, дорогой принц! Тогда другие не сочтут тебя не таким, каким ты хотел бы им не казаться! 
   Смысл продолжал болтаться на ниточке мирового сознания, герои же всё не унимались, желая не распутать противоречия, а увести оные по тупиковой ветви развития, лишь бы отстоять свою правоту.
  
    На этом бы закончить эксперимент да всем спать отправляться, только желание произнести последнее слово никак не уравновешивалось пониманием того, будто смолчавший останется философом-киником в отличие от бочара, заточившего и Диогена, и безымянную царицу с малолеткой Гвидоном в тару из епархии Дионисия Вакха.
  
   - Мне хотелось бы быть, а не казаться, - загундел принц, настаивая на своём праве первородности.
   - Угу, - смолчал умный Лис.
   - Я требую, чтобы моё мнение уважали! - осмелел принц.
   - Гхм, - вновь стерпел Лис.
   - Я хочу ходить, как по, так и против ветра, когда сочту нужным... - пошёл вразнос принц.
   - Пст, - остался равнодушным Лис.
   - ... и наполнять собой эфир в любой точке пространства!
   - Кхрг.
   - И чтобы все понимали, кто их приручил, и пели б осанну в мою честь!
   - Довольно! - сказал Аркадий Семёнович Лис и вызвал санитаров. А эксперимент с "барашком Шрёдингера и съеденной/не съеденной розой/не розой" продолжился уже без участия младшего научного сотрудника по имени Маленький принц.
  
   Маленький принц of Persia стал большим человеком. Он прошёл очередное испытание и теперь наслаждался нирваной на предпоследнем - девятом - уровне интерактивной игры "Миры Данте, персики Времени". Переодетые падшие ангелы готовили Принца к встрече с Его Неподобием.
  

МЕРА СИЛЫ

  
   - Господа НАТОвский патруль, вы превысили пределы необходимой самообороны, осмелившись подстрелить барбоса по кличке Жулик (Crook) в момент, когда он никого не кусал. Вы имели право причинять ему боль с процентом гарантированной агрессивности 18, до тех пор, пока зубы кобеля касались ваших лодыжек. Отступивший пёс априори, как де факто, так и де юре, не опасен до тех пор, пока не зафиксирует свою раскрытую пасть ближе, чем на три четверти дюйма от вашего горла. Открыв огонь и произведя неадекватное вторжение в структуру биологических ритмов животного, вы нарушили конституцию Российской Федерации.
   - Но, сэр...
   - Сам ты, сэр!
   - Коляныч, не гневись! Всё-таки миссия СНГ, не какой-то там тухлый ООН. Нужно даже с этими неадекватными уродами общий язык...
   - Как же... Общий язык. Да из них на русском ни одна сволочь толком... Так бы и сдал нашим сержантам на перековку.
   - Ты что, Коляныч! Не нужно. И суток не сдюжат! Как потом перед командованием станем оправдываться?
   - Оправдаемся, будь спок! Это ж тебе не наших альтернативных призывников медицинскими утками гасить. Знали, на что шли, североатлантические соколы!
   - Так у них же поголовная демобилизация. Никаких приличных контрактов. Жалованья только на хавчик да на сигареты "Magna" хватает. Там и табаку-то кот начхал. Всё больше канадские кленовые листья - национальное достояние - просушенные с дрянным самосадом. И то - понять пацанов можно. Не в Амстердам же им нелегально проститутками ехать... да ещё и в трюмах.
   - А чего в Амстердам?
   - Так на Бродвее ж цены бросовые. Чтоб сутки окупить нужно троих прима-афроамериканцев обслужить. В Европе-то можно и с белыми сачкануть немного. Всё-таки - Старый Свет, не хухры-мухры.
   - Да плевать! Не мои проблемы... А чего, Серёня, они и в самом деле так нищенствуют?
   - А то, Коляныч! Совсем пацанам не в жилу лямку от М-4 тянуть. Они полагали, что их авиация и флот, так сказать, со всех дырок прикроет, а ведь нет... Дырок много, авиации почти не осталось.
   - Оно и понятно. Ты цены-то на нефть посмотри! Тут их как Дауном Джонсом на бирже не пугай, всё одно - реальный продукт не какой-нибудь их сраный Насдак, который давно к китайцам погостить уехал, а там и остался.
   - А в положение чего ж не войти, Иван Николаевич?
   - В положение войти и без презервации можно, а вот выйти без абортации попробуй-ка! А мне что теперь - их Западную Точку без понтов на довольствие ставить? Раз с талибами мочкались столько лет почём зря, пусть теперь их Бен Ладеновы "унучки" и содержат на свою голову.
   - Ты о какой точке речь ведёшь, что-то в толк не возьму?
   - Ну, как говорится, ты ж, суета безграмотная! Академиев точно не кончал... Вижу. Полная и конкретная задница вместо истории с географией. Вест Пойнт - это академия такая, пацан... Не знаешь разве, не слышал?
   - А чего знать-то, Коляныч, чай, академия-то дуба дала. На хрена, так сказать, в бараке обам... тьфу, баян, если талибам, чисто конкретно, наплевать, кто там пытается без памперсов и утреннего пончика с джемом против них воевать. Думаю, не стоит пацанов на превышение пределов разводить. Им и без того несладко.
   - Серёня, не заводись, не вставай за отсталых в стойку! Сами виноваты, раз обычного сторожевого бульдога испугались. И палить ведь ещё придумали. Евро-америкосы позорные.
   - Коляныч, сам же знаешь, сила меры не имеет. Тут считай - не считай, всё одно - форс моржовый приключится, и на тебе - не угадал с адеквацией. У самого, что ли, никогда не бывало? Помню из-за плёвого оскорбления полстены вынес... не ты ли?
   - Ладно, уболтал, чертила красноречивый. Проведи с этими архаровцами разъяснительную беседу, да и к лешему пошли.
   - Мы здесь прилагаем тектонические усилия, чтобы сместить вашу крышу, а вы... - это Серёня согласно кивнул и принялся заведённым манером читать выдержки из революционного намаза боевых патрулей Великого Казанского каганата, под чьим протекторатом находились ООН (Организация Отсталых Народов) и СНГ (союз НАТО с Грузией), и Российская Федерация, и ВВС (Воины Великой Стены), и СССР (Системы Социальных Сообщений Распределённые), и ОАЭ (Обамовские Американские Эмираты).
   Читать Серёге было не в тягость. На курсах муфтиев второй статьи его приучили к порядку. Приучили также, и воспринимать чтение уставного писания за удовольствие. А служба в последнее время казалась мёдом, башкирским мёдом!
  

СИЛА МЕРЫ

Сила меры не знает...

(пословица, рус. народ.)

  
   - Скажи-ка, Коляныч, почему вдруг НАТО в отстой отъехало? Были же крепкими служаками в своё время. Так пацаны говорят. Не поделили чего-то, стали друг дружке козьи наки на пальцах крючить?
   - Нет, Серёня, всё иначе случилось. Помнишь, когда Халифат восстал, что началось?
   - Не помню, в школе учился - в трижды втором классе.
   - А-а-а... Понятно тогда. Поднялся, стало быть, Халифат на дыбы, да и удавил ставленников Соединённых Штатов Пиндостана Америки. "Как удавил", да "как удавил"... Построили всех ставленников в одну общую колонну...
   - Пятую?
   - Гляди-тко, грамотный! Ну, да - вроде того. В общем, построили всех в колонну и - "Петя Кляксин, выйди вон!" - за границу выдворили малой скоростью.
   - Ты ж сказал - удавили...
   - Это фигурально выражаясь. Если б натурально давить начали, тут бы сразу мировая бойня началась. Но в Халифате не дураки страной правили - этому виллу в Абу-Даби; другому остров, чтоб нашлось, где порыбачить толково; третьему порнодиву, чтоб сказки на ночь рассказывала. В общем, не стали быковать да требовать всего и сразу, а довольствовались малою долею своих акульих запросов.
   Так вот, Халифат сделал своё дело - Америку с её союзниками, что к тому времени в НАТО входили, выдворил из Азии взашей, тут и каганаты местечковые осмелели, и китайцы, которым до той поры всё индифферентным казалось через смотровую щель глазного разреза. Покатился альянс по наклонной, пока совсем не захирел. Собственно, таким мы его нынче и видим.
   - Хорошо, Коляныч, а дальше тогда всё так косо пошло - отчего?
   - В смысле?
   - Ну, раз, супостаты утухли, должна была благость в мире воцариться... а не воцарилась. Отчего же?
   - Ну, Серёня, это с вами замполит плохо работал, раз подобные вопросы задаёшь. И то сказать - какой толк с ускоренного курса "фурсенко-паблишер", если нет никакой тяги к знаниям, как у нашего старшего полумайора, эфенди Искандера. Понимаю. Попробую объяснить, хотя и сам-то не особо горазд. Но кое-какие понятия имеются.
   Когда, освободился мир от пиндос-зависимости, все начали в суверенность ещё пуще прежнего играть, и брали той незалежности столько - унести не могли. Потому собралось заседание ООН, поделило мир на сферы влияния, чтоб всяк сверчок на своём шестке сидел да ничего учудить не вздумал бы, подчиняясь "старшему брату".
   Тут и Мировая Конституция, ограничивающая права индивидуумов в проекции на общество, появилась. На её основании была запрещена всякого рода публичная непроплаченная спонсором реклама. Для чего, спрашиваешь? А чтоб всем дать равные шансы. А потом и вовсе рекламу на информационно-развлекательных каналах запретили - для той же цели: равных условий для конкуренции.
   Теперь любое упоминание какого-либо названия в эфире стало считаться рекламой. Поэтому все программы были закрыты по судебным искам. Остались только и исключительно каналы с собственно самой рекламой. Но поскольку их никто смотреть и слушать не хотел, они разорились практически одномоментно. Вслед за радио и телевидением умерло кино.
   Следующим шагом в развитии общества стал процесс усиления централизации. Укрупнение привело к тому, что в авиации осталась одна авиакомпания Дельта-аэрофлот, а аэропорт её обслуживал тоже один - Домодедово с 25-ю дочерними Домодедовыми по всему миру. От филиала до филиала можно доехать на скоростной стерео-рельсовой дороге "Сапсан-мапсан" РЖД, если боишься летать. Городов же теперь в результате слияний и сращиваний, если помнишь, чуть больше ста. У каждого - свои агломерации-филиалы. Особенно много оказалось образований-пригородов у Москвымехико и Чирчикаго. На их административной границе мы с тобой и служим, Серёня!
   - Помню-помню, сам в Мичиган-Выхино родился...
   - Не перебивай, а то я тебе не замполит-эфенди - врежу разок, так сразу забудешь, как поперёк старших слово плющить... Слушай, парень, дальше. Наука - благодаря старателям от новых прогрессивных апологетов ЕГЭ-образования - приказала долго жить. Через два десятка лет производители электроники уже не помнили принципы работы приборов, с трудом могли объяснить, что такое электрический ток, а автостроители наглухо забыли, чем отличается двигатель внутреннего сгорания от дизеля. Производить-то сложные агрегаты производили, но по инерции. Новое поколение, лишённое каких-либо базовых понятий (их можно было трактовать в качестве рекламы в пользу потомков давно умершего учёного), уже не так запросто воссоздавало однажды освоенное по готовым лекалам.
   Правительства всех независимых держав озаботились грядущим регрессом, стали принимать меры. Срочно была расширена база наукоградов Сколково (с первого по тридцать четвёртый номер) и Жуки (начиная от Носорога, заканчивая Скарабеем). Первоочередная задача - восстановление фундаментальной арифметики Магницкого и физики Пёрышкина. И всё бы наладилось, да тут на беду оказалось, что ни в один из филиалов Сколково так и не построили дороги. Нет, деньги выделялись исправно, но то ли руки у дорожников не доходили, то ли росли не из того места...
   На фоне этой временной неприятности, затянувшейся на десятилетия, стали поднимать голову всякого рода сепаратисты: "зелёные", однополые, однополярные и прочие приверженцы donner поwetterия. Оттого мы с тобой, друг Серёня, и несём свою нелёгкую службу во славу Российской федерации. Несём с честью, поддерживая порядок и чистоту помыслов. Понимаешь меня?
   - Так точно, понимаю!
   - Вот и славно. А знаешь, что для нас нынче главное?
   - Что?
   - Не разучиться читать, поскольку книги запрещены, чтобы ненароком ничего не прорекламировали в пассивном режиме. Только... тс-с-с... Замполиту-эфенди знать об этом незачем.
  
   Серёня согласно кивнул и принялся заведённым манером повторять выученные когда-то наизусть выдержки из революционного намаза боевых патрулей Малого Казанского каганата, находящегося под протекторатом БМП (Большой Мичиганской Пустыни) и СНГ (союз Никарагуа с Гондваной).
   Читать Серёге было не в тягость. На курсах повышения квалификации муфтиев первой статьи его приучили к порядку. Приучили также, и воспринимать чтение наизусть уставного писания во время несения службы за высшую радость. А служба в последнее время казалась ему сиропом, обильно пролитым вечно живым генералом от гипер-нанотехнологических понятий, описанных в манускрипте Л. С. Севрука "Начальный курс естествознания" (СПб., 1902 г.)!
  

Пришельцы и ушельцы

  

Корпорация "Всё сразу"

  
   Паслёновый сидел тихо, как на грядке, будто бы в ожидании очередного окучивания. Начало производственного совещания обещало умыть персонал если уж не кровью, так слезами грешников, в которых привык замачивать розги наш шеф - Волосатов Артём Григорьевич. Двойное раскатистое "р" в имени и отчестве ничего хорошего нам не предвещало - ни по жизни, ни конкретно сию секунду.
  
   Рома Паслёновый - так зовут моего закадычного приятеля, с которым мы когда-то давно в детсадовской песочнице столько богатств закопали - ни одному нефтеносному шейху не снилось - в детстве совсем иная система ценностей.
  
   - Опять вы, Роман Петрович, стопроцентное дело по настройке промышленного образца изделия завалили! И как только ухитрились, ведь всё уже на мази было?.. - начал шеф.
   - Неправда, я вовсе ни при чём, Артём Григорьевич. Вы и сами прекрасно знаете. Это поставщики подвели. Нам на сутки в тестовом режиме запускаться, а они радиаторов не привезли. А там теплоотдача - будь здоров! Такой термический режим - хоть бифштексы готовь, Вы же в курсе...
   - Довольно! Устал я слушать отговорки! Кто отдал распоряжение начинать тестирование без радиаторов?
   - Так Вы же и отдали. - Ромка даже покраснел от распиравших его чувств.
   - Я-я-я?.. - протянул невозмутимый Волосатов. - Не припомню. Выдумки. Где оно - распоряжение... с моей визой?
   - Так... это... Вы по телефону велели. Обещали с работы выгнать, если немедленно не начнём... я-то по инструкции хотел - отложить до выяснения сроков поставки...
   - Знаете - уже слишком! Переходит все границы. Вам этак любой встречный-поперечный позвонит...
   - По мобильному входящий был. Вот у меня и время зафиксировано, и Ваш телефон...
   - Я и говорю, вам любой встречный-поперечный позвонит с моего номера, а вы уже и рады башку себе разбить! - шеф чеканил слова, пытаясь продемонстрировать, что гневается, но получалось плохо, и по всему выходило, что Ромка кругом прав. Присутствующим на совещании было совершенно очевидно - Волосатов сам позвонил и распорядился... А теперь вот изображает праведника, "стрелочником" решил моего друга назначить.
  
   Возражать начальству? Помилуй бог. Начнёшь выступать - ещё хуже получится. Того же Ромку выбросят на улицу в разгар надвигающегося кризиса с признаками глобальной финансовой инфекции. Выбросят, несмотря на то, что спецов по наладке - теперь уже и по восстановлению - изделия Х, кроме Паслёнового, не найти. Волосатову-то что, у него тесть с несчётным числом кнехтов-менеджеров в Счётной Палате, а супруга - та бензоколонки почти по всей области держит. Ему - наплевать-растереть, если и позорно уволят с проекта. Кое-кому в правительстве даже удобнее станет: тему закроют, а выделенные деньги на нужды беднейших олигархов перенаправят.
   Впрочем, Волосатов - не самый плохой вариант начальника. Он в науке давно, кое-что петрит в исследованиях, да и совесть в нём ещё не совсем зажирела на тестевых-то харчах. Не даст он теме загнуться. Примерно накажет Ромку, но не до смерти через увольнение. Премии лишит... на бумаге и выговором. Не страшно. Премий мы года три не видели, а от выговоров только шкура грубеет, а ещё иммунитет крепчает не по дням.
  
   Наверное, не один я так думал, потому сидел коллектив лаборатории смирно: гневом начальство беспринципное не клеймил, тельняшки на себе не рвал, слюной засохшие ещё в прошлом аграрном сезоне кактусы не орошал. И сам Ромка нарываться не стал - знаем, мол, эти неподготовленные атаки хорошо простреливаемых высоток - и присмирел в позе не до конца раскаявшегося блудного сына с картины великого голландца. И правильно.
   Артём же наш свет Григорьевич горло прочистил петушиным клёкотом, потом на тенор перешёл и назначил Паслёновому тысячу второе китайское предупреждение... условно. С отбыванием по месту службы. Даже выговор объявлять не стал, ставить на вид или там премией угрожающе бряцать. А уж об отстранении от эксперимента речи и вовсе не шло. Тут, сами понимаете, кто, как не Ромка, сумеет за сутки-другие изделие восстановить, слегка с прототипом сверившись, а потом протестировать в самых жёстких условиях. До конца квартала кое-как вписывались. Обошлось.

_ _ _

  
   Хотя назавтра был объявлен аврал по восстановлению сгоревшего промышленного образца, идти домой не хотелось. Мы с Ромой согрели кофе, капнули в него по "сизим грамм" контрафактной армянской алкаги и предались блаженству. Да-да, тому самому, когда все домашние дела и заботы уходят на второй план, а работа уже не висит непотребным серпом над колхозными яйцами, созданными свободным трудом отечественного производителя.
   Именно тогда Ромка мне и рассказал эту историю о жизни в кредит.
   - Вот ты, Саня, никогда не задумывался над таким обстоятельством, что пока молод и хочешь свернуть горы, имеешь неисчислимое количество желаний, тебе не удаётся их осуществить по одной банальной причине...
   - Нет денег...
   - Верно, но ответ твой не полный. Позволь, уточню: желания осуществлять некогда, поскольку необходимо зарабатывать на существование. И горы ворочать - тоже не получается, поскольку на таких глобальных проектах, как правило, зарплата нищенская.
   - Постой-постой, здесь так. А за границей, там...
   - Но живём-то мы у нас, не правда ли? И, кроме того, что нам эта заграница - панацея, что ли? По большому счёту и за бугром сначала нужно крепко и долго пахать, прежде чем станешь делать то, что захочешь... Когда и возраст не тот, и желания пропадают. Вот и плодятся скучные олигархи, которым только бы делать новые деньги, будто старых мало... Привычка, что ли?
   - Ага, Рома, попался. Олигархи, говоришь... Хорошо, а дети этих олигархов? У них-то как раз есть все возможности исполнить любые мечты...
   - Ничуть не бывало, Саня! Не попался. Дети олигархов уже рождаются с нарушенным иммунитетом. Не могут они бороться и героические деяния в жизнь внедрять. Просто потребляют и... не больше! Какой интерес в таком растительном существовании? Вот надо бы, чтоб сразу у тебя было всё, но потом за это предстоит расплачиваться...
   - Рома, постой, это же в Швеции так. Живёшь всю жизнь в кредит...
   - Ты не понял, Санёк, в Швеции за кредиты нужно платить регулярно до самой пенсии... Я о другом толкую. Скажем, тебе двадцать лет, а у тебя всё уже есть. И деньги, и желания, и энтузиазм. При этом - никаких пожизненных кредиторов. И тут начинаешь осуществлять задуманное, воплощать мечты. Но обязательно эффективно, поскольку потом тебя ждёт расплата. Одноразовая, но страшная. Правда, уже за кадром: после жизни. И знание этого факта подстёгивает почище любого надсмотрщика.
   - Эге, да ты о загробной жизни речь ведёшь? Модная темка. Фауст, Мефистофель... и всё такое. А если ты не согласен на расплату?
   - Выбор есть в самом начале пути. Как у того рыцаря перед каменным указателем.
   - Фантазёр ты, Рома!
   - Не фантазёр вовсе. И не моя это идея, общечеловеческая. Думаю, пришло время сказать за всю Одессу.
   - Эк тебя вштырило!
   - Хочешь, познакомлю с человеком, который всю жизнь бился над обозначенной проблемой и, похоже, её решил?
   - Как это?.. Ты о чём?.. О ком говоришь-то? - Мне стало не до смеха. Лёгкость настроения немедленно улетучилась.
   - Ты его знаешь. Он раньше в нашем институте трудился. Астений Тунцов...
   - Рыба?! - не сдержал я своих эмоций, назвав бывшего заведующего кафедрой психофизиологических особенностей интеллектуальных флуктуаций мозга прозвищем, под которым он был известен в кругах лаборантов, аспирантов, ассистентов и "мэнээсов". - Так его же попёрли, когда у профессора "крышу" напрочь снесло после автомобильной аварии! Ты что - с ним общаешься?!
   - Мало ли... попёрли. Человек и дома не сидит без дела. Ну, хочешь, познакомлю? Пойдёшь со мной?
   - Пошли, даже интересно, - я ответил, ни минуты не сомневаясь, поскольку знал, что в отсутствие супруги, уехавшей в отпуск к маме, заняться дома было совершенно нечем.

_ _ _

  
   По мере того, как мы приближались к цели - жил Астений на окраине города в каменном отдельно стоящем доме с мансардой, - мне становилось всё более не по себе. Слухи о Рыбе, которые ходили по институту, настораживали. Говорили, что ещё до аварии Тунцов отличался странностями и своенравным характером. Из профессуры с ним практически никто не ладил. Терпели. А как не терпеть, если к нему в кабинет на день - через день люди в инкубаторском штатском и с военной выправкой заходили, подолгу беседовали без свидетелей за закрытыми дверями.
   После известных августовских событий "танково-революционного года" к Тунцову продолжали ходить те же самые люди, но уже с демократическими манерами и в дорогущих штучных костюмах из новозеландского твида.
  
   Чем занимался профессор и ещё парочка его молчаливых ассистентов, руководство института не знало - так "было нужно для державы и гаранта конституционных прав". А лет пять назад Рыба угодил в аварию и провалялся три месяца в клиническом военном госпитале. Тогда мы с Ромкой уже работали в НИИ, только-только закончив аспирантуру. В отдельной палате Астения охраняли сотрудники с театрально-партикулярными лицами. И всё происходящее напоминало какой-то спектакль из жизни секретных физиков.
  
   Выписавшийся из клиники профессор начал заговариваться и перестал адекватно воспринимать окружающую действительность. Его быстренько спровадили на пенсию, с недельку помучив на полиграфе, допытываясь, не унёс ли Тунцов каких-либо секретов с собой в своё безмятежное будущее на не сильно наваристом государевом обеспечении. Уж ему-то могли и покруче пенсию подогнать, но наш кадровик что-то не так оформил, и Астений получил половину от заслуженного. Однако Тунцов спорить не стал и тут же сгинул в круговороте либерального омута, называемого демократическим обществом.
   Выходит - не сгинул.

_ _ _

  
   Дом, похоже, был дореволюционной постройки и достался Рыбе ещё в эпоху исторического материализма по какому-нибудь специальному секретному ордеру совета народных депутатов. Секретный профессор - вот и ордер секретный. Ну не по наследству же получил пятикомнатные хоромы с канализацией, водопроводом и газовым котлом (это в советское-то время!) Астений Тунцов.
   Собака во дворе, как часто бывает, присутствовала лишь в виде письменного уведомления о её, собаки, непомерной злости. Будки во дворе не просматривалось.
   Астений встречать гостей не вышел - спросил через домофон, вмурованный в чугунную арматуру калитки, кто пришёл, и предложил пройти в дом. Ромка, судя по всему, бывал здесь не единожды, поскольку в потёмках очень ловко протащил меня в большую комнату, которую - видимо, со слов Рыбы - называл лабораторией.
  
   Творческая мастерская учёного представляла собой обычное помещение, пропитанное густым амбре из смеси запахов: изысканный душок пикантного сыра (или давно нестиранных носков?) легко сочетался с ароматом свежей алюминиевой стружки и расплавленной канифоли. Ещё к этому букету были примешаны флюиды ядрёного мужского одеколона и сбежавшего от нерадивой хозяйки молока.
   Один из углов комнаты был отделен от остального пространства непрозрачной перегородкой-гармошкой в династической стилистике древнего Китая; за ней что-то пыхтело, пыжилось и жило своей невидимой, но крайне интересной жизнью. А в другом углу находилось нечто вроде "шведской стенки". "Эге, старик-то ещё и гимнастикой балуется, здоровье бережёт", - подумал я.
  
   Профессор внимательно изучал некий документ - обычный лист с пожелтевшими краями, не обращая на нас особого внимания: неконкретным жестом в пространство обозначил место, где стоял небольшой диванчик - дескать, "садитесь", - а сам даже головы не повернул.
   Своим видом Тунцов напоминал именинный торт, но без свечей. Расшитая не по марокканским канонам золотым люрексом феска, покоящаяся на лысом черепе Астения, изображала кремовый холм поверх мясистого бисквита желтовато-бесформенного лица. Съеденные за долгую жизнь губы плохо гармонировали с роскошными брылами, создавая иллюзию нарочитой искусственности. Будто над образом Астения Петровича хорошенько потрудился театральный гримёр.
   Выбрит Тунцов был идеально - даже отсвечивал седоватой синевой, как начищенное серебряное блюдо. Богатый шлафрок, расшитый золотыми львами, подчёркивал нечто барское в фигуре профессора, как и пижамные штаны, из которых кокетливо выглядывали жёлтые босые ноги.
   Складывалось впечатление, будто Тунцов не совсем нормален - его экстравагантность выглядела вызывающе картинно и никак меня не убеждала в дееспособности учёного, принудительно отправленного на пенсию. Уж не поспешил ли Рома, поверив словам Рыбы, его рассуждениям о близком научном открытии? И к тому же я прекрасно помнил избитую истину о том, что времена одиночек давно канули в Лету.
  
   Наконец, Астений переключил своё внимание на гостей и сразу заговорил на интересующую нас тему, без предварительных ласк, как заметил бы Ромка, если б мы с ним были не в столь серьёзной обстановке. Откуда только Тунцов догадался о цели нашего визита?..

_ _ _

  
   - Современное общество повёрнуто на таких понятиях, как "популярность" и "успешность". А это же по большому счёту дьявольские штучки, не находите? Человеку нужно совсем другое: тепло, уют, хороший друг, любящая семья, гармония с самим собой. А какая же гармония, когда стремишься стать богатым и знаменитым? Тут психоз заработать - делать нечего. И особенно плохо, когда преждевременный успех и популярность приходят к молодым и ранимым. Психика не выдерживает. Происходит разрыв эмоционально-физиологического фона и, как результат, - сумасшествие, суицид... Примеров предостаточно, озвучивать не стоит, так?
   - Астений Петрович, вы нам пытаетесь внушить, что тема, над которой вы работаете, не имеет перспективы по морально-этическим и психо-эмоциональным соображениям? - съязвил я, не удержался.
   - Нет, что вы, молодые люди. Отнюдь, просто предупреждаю, что не всякому индивиду будет доступно моё открытие. - Астений будто и не заметил сарказма.
   - То есть, не всякий пролетарий дорос до марксизма? - пошутил Рома, пытаясь разрядить обстановку.
   Мне уже становилось жаль, что согласился на авантюру Паслёнового. А как же не авантюру, когда он затащил меня в гости к какому-то ряженому клоуну, который наверняка психически не совсем здоров?
  
   - Si modo vera fatemur*, время - чертовски вредный старик, почти такой же, как я. Во-первых, его не проведёшь! Во-вторых, когда он нужен, никогда не найти. В-третьих, его врачебные способности не всегда адекватны заболеванию... В-четвёртых, со временем происходит не просто переоценка ценностей, но и оценка их с самых разных позиций. - Тунцов, распаляясь, принялся быстро ходить из угла в угол. Потом он внезапно остановился, будто бес, наткнувшийся на магический круг, окроплённый святой водой.
   - Стоп, господа! Зачем же нам тратить драгоценные минуты на бессмысленные разговоры. Пройдите сюда и ознакомьтесь с практическими результатами исследований.
   Астений Петрович торжественно отодвинул ширму. За ней оказался фрагмент обычного забора, который ещё называют штакетником. Тунцов подошёл к нему и мелом написал: "Deus", после чего сам скрылся за деревянным щитом из сколоченных досок.
  
   Сперва ничего не происходило. А потом начались чудеса. Послышалось куриное кудахтанье, и прямо из досок изгороди появилась пёстрая несушка, которая тут же разродилась яйцом и побежала в угол помещения, где скромно уселась на насест, а не на какое-то гимнастическое приспособление, как мне представлялось немногим ранее. Следом за "первой ласточкой" появилась вторая, и действие повторилось вплоть до деталей.
   Мы с Ромкой стояли, разинув рты, будто дети, впервые попавшие в кукольный театр. Но там-то действие происходит над ширмой, а здесь пернатые несушки появляются непосредственно из забора. А вернее сказать, из надписи на нём. Напоминало происходящее фокус иллюзиониста, но никак не научный эксперимент.
   Куры лезли из надписи на штакетнике, исполняя задорный танец в духе ансамбля академической песни и классической пляски имени хора Половецкого. При этом пернатые не забывали нестись, и свежие яйца скатывались по специальным пологим желобкам из пластика в две специально приготовленные корзины: видать, профессор хорошо помнил уроки дефолта.
  
   Куриная феерия продолжалась минут десять.
   Внезапно забор перестал плодоносить курами, несущими яйца.
   - Что-то сломалось, ёксель! - произнёс Ромка. Могло показаться, что яйценоскость надписи сделалась для него настолько привычной, что он совершенно перестал принимать мир, в котором отсутствовало судьбоносное действо.
   Мы заглянули за забор. Тунцова там не было.
  
   Итак, профессор исчез...
   ...но прежде, чем исчезнуть, на обороте слова "Deus" - с другой стороны штакетника - Тунцов приписал на латыни: "Vale et me ama (Будь здоров и люби меня)!" Как говорится в старинной тюркской пословице, сказка - ложь, да в ней намёк: добрым молодцам - урюк! Вот тебе и здрасьте!
   Ошарашенные, мы с Ромкой, не сговариваясь, двинулись в основную часть лаборатории, где дружественно квохтали куры, материализованные из досок ограды. И тут меня что-то заставило вернуться и взять в руку мел. Я немного подумал и продублировал строчку из "научного завещания" Астения, добавив имя друга.
   "Vale et me ama, Roma!"
   И тут настенные часы принялись отбивать девять вечера.

_ _ _

  
   Очнулся я в каком-то тёмном помещении, куда проникало жалкое подобие света через маленькое отверстие в потолке. В потолке? Ага, если я лежу на спине, то получается, что именно так. Закрываю глаза, но вновь с ужасом распахиваю веки. Невероятно, но темноты нет - откуда-то изнутри сияет обжигающим лучом транспарант "расплатациклпервый".
   Отчего я не помню его раньше, этого нестерпимо яркого света? Я спал? Если да, то, как сумел закрыть глаза - там же слепит изнутри?
   И плакат! Чёрт возьми, откуда такой нелепый текст?!
   РАБАМ НЕ МЕСТО В ОБЩЕСТВЕ РАБОВ!
   Жуткая несообразность. Хотя, если подумать, духовный раб ощущает себя подобием мыслящего субъекта лишь в обществе себе подобных. Коллективный инстинкт, который можно принять за разум. И тогда... и тогда...
  
   Рядом со мной поднимались на ноги люди разного возраста и, по всей видимости, из разных социальных групп - одежда точно указывала на это обстоятельство. Что-то назревало.
   Внезапно яркий скальпель разозлившихся на Столетова фотонов рванул пыльные столбы, вздымавшиеся у ног построившихся, и в барак (судя по конструкции, находился я именно в постройке барачного типа) вошёл коренастый крепыш в форме японской армии времён сёгуна Минамото Ёсицунэ. Да, именно в ней. Мои студенческие годы прошли под знаком увлечения истории феодальной Японии, поэтому ошибка была исключена.
   Рядом с "самураем" крутилась чудная парочка - совершенно невообразимые верзилы, закованные в блестящие латы цвета вытеребленного на закате льна.
   Коротышка сделал еле заметный жест рукой, напоминающей обрубок кукурузного початка. Разразилась гнетущая тишина. В ней, этой тишине, голос крепыша "самурая" звучал особенно зловеще.
   - Господа, вы находитесь в долговом посмертном лагере Kampfpanzer SchildkrЖte, - начал он. Я напряг извилины, оживляя весьма скромные познания в немецком языке, и понял - глухо, как в танке.
   А господин в форме самурая продолжал:
   - Долговой лагерь - это вам не шуточки. Будете отрабатывать всё, что вам досталось при жизни, когда вы заключили договор "All inclusive" на предъявителя с корпорацией "Всё сразу". Меня зовут Капо Карло, а эти милые люди: Д.У. Ремарк и месье Чу Нано б'Айс Рыжая Беда. Вы имеете право работать без выходных и на одно увольнение в сто двадцать пять альдебаранских лет для осуществления гигиенических процедур...
   - Стойте, стойте! - заорал я. - Не заключал я никакого договора! Немедленно прекратите...
   - Это кто? - "самурай" изобразил на лице гримасу жуткого удивления, будто перед ним оказалось существо, которое он никак не ожидал здесь увидеть.
   - Искандер Кольцо, - пояснил Д.У. Ремарк, заглядывая в светящиеся голографические святцы, возникшие перед его близоруким взглядом весьма начитанного надзирателя. - Заключил контракт в созвездии Дева в присутствии трёх свидетелей...
   - И чего тогда орём?! - возмутился Капо. - У нас этот номер не пройдёт. Всяких встречали, все уловки ваши выучили назубок. Так что - извольте заткнуться и выполнять распоряжения старших по отбыванию. При хорошем варианте через сорок девять циклов безупречной работы можно получить повышение и встать в один ряд с этими господами (кивок в сторону двух верзил). Вам что-то не нравится?
   Металлическая окалина послевкусия от слов Капо сковывала мою волю, парализуя сознание, но я пересилил себя и сказал:
   - Мне вот что не по душе: в ваши данные закралась ошибка. Я не Искандер Кольцо, моё имя - Александр Кольцов.
   - Проверь! - обратился самурай к господину б'Айсу, поморщившись. Старшему явно не нравилось, что в его стройные планы закралась какая-то червоточинка.
   Рыжий вертухай подошёл ко мне, вытащил из-под нагрудника пачку бумажных листов, отдалённо напоминающих раритетные ваучеры, с такими же подозрительными водяными знаками в виде известной наборной комбинации из трёх пальцев. Потом принялся шептать какое-то заклинание, шурша страницами:
   - Это от трастпрома, это в бога душу... мониторинговую систему Млечного Пути, здесь что-то по Саяно-Шуш... это... это... Погодите! Кто рылся в моих документах? И профессионально рылся - почти не наследил!
   - Вот же наказание Андромеды! Говорили мне, что рано ещё тебя в надзиратели производить, чучело рыжее. Никакого с этого навару, даже в мелкоскопической области, не поминая уже духовную. Так ведь и слушать не хотели. Клялись и божились, мол, опытный индивид - толк в населении галактическом знает, в Бильдербергский клуб Большой Туманности вхож.
  
   Капо Карло был невероятно раздражён, что ему навязали настолько бестолкового напарника. Чу Нано б'Айс, между тем, продолжал рыться в бумагах, нимало не смущаясь. В глазах его мутновато-жёлтым хрусталём светилась божья роса.
   Наконец-то месье б'Айс обрадовано сказал:
   - Вот же оно! Гражданин Искандер Властелин Кольцо заключил договор... ну-у-у, дальше седьмая вода с нано-киселём... Ага, нашёл... Обязуюсь... посмертно служить корпорации "Всё сразу" за предоставленные льготы и преимущества... далее обычные канцелярские штампы. А тут ещё и подпись. Видите? Настоящая подпись - красной несмываемой тушью по несгораемой табличке из реголита. Не какая-нибудь голографическая электронщина. Ошибка исключена!
   - Это твоя подпись? - выхватил Капо документ из рук Чу Нано б'Айса, показывая его мне.
   - Нет... Не моя! Здесь и закорючки с вензелями, у меня сроду ничего подобного не получалось.
   - Все так говорят. Эй, Д.У. Ремарк, тащи сюда детектор LG! Сейчас мы этого кренделя размагнитим, если соврал.
   Ремарк вытащил откуда-то из сундука, стоящего в дальнем углу барака, пыльную трёхлитровую банку, в каких обычно маринуют огурцы или томаты. Внутри стеклотары сидел небольшой человек, по повадкам - гном со стажем. Он постоянно делал характерные движения руками, как будто бы в них была БСЛ (большая сапёрная лопата). Привык закапывать.
   - Сэр Липтон, вы готовы осуществить сеанс идентификации? - обратился к лилипуту коротышка Капо. Тот ответил замысловато с примесью пока ещё не запущенного распада личности:
   - Ясный месяц - худой ятаган... возможно, конец... простите, эндшпиль!
   - Ты там случаем белены не объелся, любезный? Ведёшь себя, будто звезда с фанатами. Изъясняешься непонятно, да ещё и надменно...
   - Звёзды - это хорошо, но пусть они не мнят себя фонарями тёмной ночью! - ответил Липтон, изображая ножкой полное почтение. - Кого идентифицировать надобно, ваше коллайдерство мю-зантропное?
   - А вот этого... дерзкого. Говорит, что зовут его Алекс Казаков. А по нашим сведениям - это ни кто иной, как Искандер Властелин Кольцо.
   - Александр Кольцов я!
   - Не кричи, помню. Проверял просто, как у тебя с памятью. А на свою не жалуюсь.
   - Неплохо у меня с памятью... Эге, да тут в кармане даже читательский билет из архива технического имеется. Видите, здесь моё имя.
   - Давай-ка быстро сюда! - Капо Карло в одну секунду выхватил кусочек ламинированного картона и метнул его в банку к сэру Липтону.
   Малыш попробовал билет на зуб, понюхал, произнеся что-то вроде "крысами пахнет, зараза... не люблю крыс...", потом засунул его в рот, который при этом раскрылся, как у погибающего от голода удава, и проглотил, произведя на свет звук лопающегося велосипедного колеса.
   - Верните! Это мой документ! - вскричал я.
   - А вот хрен тебе, а не гусли! - сэр Липтон говорил без особого злорадства или каких-то иных эмоций: просто объяснял косвенным манером, что ничего хорошего меня не ожидает, поскольку за утерю читательского билета в архив нашего НИИ полагался денежный начёт в размере половины оклада.
   Карлик в банке прожевал и продолжил:
   - Произошло недоразумение. Тестовая посылка из спиралевидной туманности Замлечного Пути. Там как раз опробуют методику межгалактической корпорации "Всё сразу" по тарифу "Исполнение Ж.". И до них докатилась волна прогресса...
   За Искандера Властелин Кольцо внесён залог в межгалактической валюте. Как говорится, ничто так не подкупает, как своевременно данная взятка...
  
   ...щелчок...

_ _ _

  
   Вы знаете, как выглядит место склейки на киноплёнке: мизансцены меняются без переходов? Секунду назад перед глазами был барак с его странными обитателями, а в следующий миг - лаборатория в доме профессора Тунцова. На только что пережитое красноречиво указывало нервное дрожание поджилок.
   - Что это вы здесь во весь опор безобразите? - прозвучал голос Тунцова со стороны переехавшей к окну и вновь раздвинутой ширмы. И когда только она переместилась - часы-то продолжали отбивать девять со второго удара, на котором я выпал из пространства... Или это был сон?
  
   Рыба появился из-за старинного китайского орнамента с Моолунг-драконами, нанесённого на тонкий шёлк колонковыми кисточками, в белом халате, как у врача. Голову Тунцова украшал белый же колпак, на ногах были не шлёпанцы, а обычные чёрные туфли с въевшейся пылью веков.
   - Ну, что скажете? Как вам мои изыскания, впечатлило? А ещё говорят, будто время гигантов научной мысли, не обременённых работой в коллективе, давно кануло в Лету (Рыба прочитал мои мысли?), хех...
   - Это грандиозно! - ответил Паслёновый, похоже, он даже не заметил моего исчезновения с последующей "реинкарнацией". - ваше... э-э-... открытие. Правда, не совсем ясно...
   - Сначала было слово, - не дал договорить ему Тунцов. - И слово было "Бог"... А потом уже... появилось яйцо с курицей и извечной проблемой первородности. "Всё сразу!" сперва казалось лишь лозунгом, а его реализация начиналась ограниченным шоу двух философских компонентов: курицы и яйца. Понять то, что фраза о первом слове, слове "Бог", судьбоносна, было несложно.
   Реализовать переход к овеществлению философской субстанции теософского абсолюта в виде пресловутых материальных продуктов познания основополагающего софизма "что было раньше, курица или яйцо?" оказалось неизмеримо сложнее. Как говорится, ab ovo usque ad mala**.
   Долго я пытался понять, какая фраза будет являться ключом...
   - Будь здоров и люби меня?! - Я замер, как примерный ученик в ожидании похвалы учителя.
   - Верно. Не стану рассказывать, как вышел на конечный результат. Это займёт много времени и вряд ли покажется интересным. Просто замечу - кроме сакрального, метафизического понимания, что же было В НАЧАЛЕ ВСЕГО, имеется глубоко философский и материалистический смысл. В чём, я полагаю, вы уже сумели убедиться. Долгие годы... и проект "Всё сразу" практически завершён. Пришлось перевернуть массу самых разных сопредельных областей науки, начиная от физики твёрдого тела, заканчивая теософией.
   Я должен был бы гордиться, что сумел связать в одну цепочку совершенно немыслимые вещи. Но теперь понимаю, что не всякий индивид достоин на всё сразу по факту своего рождения. И не всякий достойный заслуживает расплаты... Вы, молодой человек, видели, ЧТО ТАМ происходит, верно?
   Я кивнул.
   - Это ли не разновидность представления человечества об адских муках? Как считаете, коллега?
   Я снова кивнул.
   - Так вот - теперь мною окончательно решено свернуть изыскания в известном вам направлении безразмерных овеществлений запросов. Не хочу, чтобы моё имя ассоциировали с современным Данте. И не в виртуально-художественном, а вполне себе материалистическом смысле. Фенита ля, как говорят наши друзья с Аппенин, я умываю руки. Только ещё одно дело осталось...
  
   Теперь Астений Петрович уже не казался мне выжившим из ума гением, даже, несмотря на то, что напевал отчаянно легкомысленную полинезийскую песенку на страшно знакомый мотив. "Среди лагуны ровныя на глади синих вод цветёт-растёт себе атолл, коралловый растёт".
   В конце-то концов, каждый талантливый человек имеет право на невинные причуды.
   - Профессор, у меня вопрос, - обратился я к Тунцову.
   - Да-да, слушаю Вас внимательно.
   - Скажите, это Вы внесли за меня залог... ну, там... в том месте?.. Тогда меня по ошибке посчитали... в общем, Вы знаете, наверное?
   Астений Петрович ничего не сказал, ушёл за ширму и вернулся оттуда с... моим читательским билетом в левой руке. В другой профессор держал пыльную трёхлитровую банку, где узнаваемо щерился сэр Липтон, разглядывая в монокль происходящее снаружи его неуютного жилища.
   Рома в разговор не вмешивался, подспудно понимая - между мной и Тунцовым происходит нечто, понятное лишь нам двоим. Появление банки с Липтоном и вовсе добило моего друга. Он отвесил челюсть и, потеряв дар речи, опустился на стул.
   - Значит, всё-таки Вы... - расстроился я. - А какой выкуп-то? В межгалактической валюте. Наверное, мне теперь никогда не рассчитаться, профессор. Как говорится, попался... сам того не ведая?
   - Что Вы, Александр, всё обстоит не так плохо, как есть на самом деле, хе-хе. - Интонация Астения Тунцова показалась мне издевательски-зловещей.
   Я вздрогнул, вспоминая барак из Долгового лагеря корпорации "Всё сразу", рабскую бригаду Капо Карло; и оставшееся за кадром, внезапно так меня напугало, оттиснувшись в памяти отрывочными сведениями из истории древнего мира, что захотелось выть, кричать или просто потерять разум - только чтоб не помнить о сроке в сто двадцать пять альдебаранских лет и тем, что за ним последует.
   - Да не переживайте, дорогой мой! - сказал профессор. - Шучу я. На самом деле Вы давно за всё заплатили сами. Сполна.
   - Каким образом?! Как? Чем я мог рассчитаться... за чью-то ошибку?
   - Ошибку? А такую ли ошибку, мой милый? Никакой ошибки нет. А чем рассчитались? Хм... это же так просто. Покажите ему, мессир, артефакты межгалактического значения.
   Сэр Липтон раскрыл ладонь. Боже, это же цветные стёклышки из песочницы нашего с Ромкой детства!
   - Здесь хватит, чтобы корпорация "Всё сразу" не вмешивалась в дела нашей с вами цивилизации ещё три миллиона альдебаранских лет. Удачное мне удалось сделать вложение, как считаете? - Впервые я видел Астения Петровича Тунцова улыбающимся.
   Подумать только, шейхи отдыхают!
  
   *- Si modo vera fatemur (лат.) - Правду сказать...
  
   ** - Ab ovo usque ad mala (лат.) - "От яиц до яблок", т. е. от начала и до конца; обед у древних римлян обычно начинался с яйца и заканчивался фруктами.
  

МАННЫЙ ПУДИНГ

(полная авторская версия)

  

Памяти Сафонова Александра Николаевича (Шони),

моего друга и просто Светлого Человека

"Время - лучший учитель, но, к сожалению,

оно убивает своих учеников"

Гектор Берлиоз

  
  
   - Я убил своего друга!
   - Успокойтесь. Успокойтесь, я вам говорю! Вот - выпейте воды. А теперь рассказывайте.
   Комок в горле. Слов нет. Перед глазами пульсирует комната с белыми стенами, напоминающими застывший манный пудинг с островками черничных портретов по периметру. Их немного... портретов... по числу демократически избранных президентов. Хочется съесть эту фиолетовую вкуснотищу в первую очередь. Нервное... Отчётливо понимаю, что в милиции не должно быть таких идеально белых стен. А вот есть!
   И тут...
   ...сознание расстаётся со мной... Хорошо бы не очень надолго. До свидания, Карлсон, прилетай к нам ещё! Ирония - мой союзник. Интересно, надолго ли?

_ _ _

  
   Хоронили Саню. Ощущаю лишь на уровне подсознания, зрение обманчиво. Зрение подводит. Сначала - будто экран в серую полоску: в проёме выпуклого телевизионного оконца различима лишь форма, как у футболистов "Ювентуса" или донецкого "Шахтёра". Потом - щелчок. Помехи исчезают, включается память.
  
   Помню. Едем в кузове грузового автомобиля. Старенького. Вроде полуторки времён Великой Отечественной или, в лучшем случае, ЗИЛ-ка "двушки" - вмещающего два кубометра бетона.
  
   Бетон, замешанный с алебастром, похож на прохладный пудинг - густой и с застывшими комочками манки. Он где-то рядом. Он манит к себе чересчур озабоченных собственным величием людей. Прикорм рыбы - важная составляющая речного сафари с удочкой или спиннингом... Не о том...
  
   Куда? Куда едем-то? Бог весть... Сначала не понимаю, не соображу никак, что не сплю, не верю и щипаю себя за... да хоть защиплись... Потом смиряюсь, начинаю изучать обстановку. Рядом со мной Саня. Спит? Бледный и без улыбки. Если живой, то отчего не улыбается? Саня же улыбается всегда. Даже во сне, только зубами скрипит.
  
   Но его больше нет. Он умер, его убили. Ка-жет-ся... Или это мне привиделось? Похоже, что не пригрезилось, поскольку...
   ...умерший Саня вдруг оживает и спрашивает:
   - Как считаешь, больно, когда ножом между рёбер?
   Я - в истерику:
   - Ты, наверное, уже знаешь, Саня... Ты по моему виду догадался... Тебя же... что тебя...
   - Не переживай, я всё понимаю. Ты ничего не мог противопоставить фатальности обстоятельств. А меня не бойся - это не глюки, так и должно быть в стрессовых ситуациях. Узнаёшь то, что не положено, что не следует знать. Держись!
  
   Не положено? А мне удалось каким-то загадочным образом! Мороз по коже... Боже!

_ _ _

  
   Саню убили на моих глазах.
  
   Загадка...
  
   Я чувствовал и видел всё разом. Действие разворачивалось объёмно и неспешно, как в учебном фильме для страховых или торговых агентов: а давайте познакомимся с условиями страхования от навязчивой танзанийской чесотки.
   Время сгустилось подобно застывшему на холоде манному пудингу. У меня получалось перемешивать его по недоказанной теореме Мироздания, как только я того хотел. И при этом мне удавалось увидеть перетекающие друг в друга фреймы* одновременно: занесённый нож, Саню удивлённого, Саню, истекающего кровью, Саню бледного, лежащего на земле, себя, кричащего: "Убью! Суу-у-у-каааа!!", себя же в кузове непонятно куда мчащегося автомобиля, Саню, которому всё происходящее было так же хорошо видно, как и мне. И куски обрюзгшего "манного" времени плавали, будто айсберги в черничном сиропе удивительного фиолетового цвета... с оттенками бордового, как засохшая кровь, Санина кровь.
  
   Что это было? Я видел себя в кузове именно того автомобиля, в котором сам же и ехал. Со стороны наблюдал за происходящим, отстранённо. Расслоение сознания?
   Всё вышеописанное происходило со мной немногим раньше, а теперь вот раздвоение моё прекратилось, и я просто сидел в кузове. И разговаривал с Саней. Стойте, а где же он... мой друг Саня?
  
   Нет его. Только гроб, закреплённый растяжками к бортам. И я рядом с ним. Сижу на скамейке. Везу тело друга? Куда?

_ _ _

  
   ...внутри траурного зала, больше похожего на неплохой деревенский клуб, завешанный чёрным крепом и заставленный пластмассовыми венками неживых цветов: достаточно скромно, наверное, по причине нехватки средств - украшали, чем подешевле - играла странная музыка английской команды "Muse", которую я, не разбираясь особо в жанровых тонкостях, для себя обозначил как сакральный симфо-рок...

_ _ _

  
   ...не стреляйте по бегущему человеку... от себя он скрыться не сможет! Не помогайте ему в поиске себя... Вы его застрелите, и всё кончится на этом... Любую драму лучше досмотреть до конца, а не обрывать её на взлёте... Кто сказал? Я точно не помню... Ледяной манный пудинг погружает в себя мою горячую голову. Мне хо-ро-шо... хотя бы на минуту, но хорошо...

_ _ _

  
   Продираю глаза. Я дома. Значит, получается, удалось добраться. Вполне нормально. Только не вспомню, как лодку на берег затаскивал, как мотор снимал... Или, всё-таки, бросил свои средства передвижения прямо у воды?
   Белый лист, никакой информации. Оперативный раздел моей памяти пуст. Отчётливо представляю себе то, что случилось сутки назад... Сутки? Так давно... А Саня где? Где он? У... бит... Убит?
  
   Смотрю на руки. Они чёрт знает, в чём: смазка, засохшая болотная жижа... и... кровь... Я убил Сашку? О, чёрт! Как это?!!
  
   И тут заблокированная память начинает включаться...

_ _ _

  
   - ...и я достал нож, чтобы противостоять натиску гуманоида. Он с виду маленький, но такой, зараза, сильный. Хотел на мою психику воздействовать, но не вышло. Думаю, всё оттого, что я на транквилизаторы последнее время подсел. Психотерапевт посоветовал.
   Сане-то этот гуманоид гуттаперчевый сразу волю подавил. Полулежал мой друг, к сосне прислонившись, бледный... и только губами беззвучно шлёпал, как рыба. Плохо ему было, очень плохо...
   - Вы сказали, что достали нож. Какой, откуда?
   - Да какой... обычный такой нож, какие сейчас даже без предъявления охотничьего билета продают. Из ножен достал, что на поясе.
   - И дальше? Подробней, пожалуйста. Обрисуйте всю картину в деталях.
   Сейчас... Попробую. Только бы собраться с мыслями. В это время в дверь заглянула чья-то лохматая голова.
  
   - Слышь, Сергеич, - сказала голова, - в Гааге трибунал закрыли. Не успели Караджича осудить, понимаешь?
   - А тебе-то какое дело до Бельгии? Где ты, а где "писающий мальчик"?
   - Так то ж не Бельгия, Сергеич, Голландия.
   - Один чёрт - Бенилюкс...
   - А Караджича теперь сами сербы судить станут...
   - Вот радости, ё-моё! У нас тут процент раскрываемости совсем никакой, а ему всё бы за иноземных боевиков ликовать.
   - Серый ты человек, Сергеич! Никакого в тебе сочувствия к братьям-славянам...
   - Отсочувствовался, когда братскую снайперскую пулю под Гудермесом...
   - Сам же знаешь, что одни деньги у этих наёмников... Идеология не катит. Чего на всех-то славян обижаться?
   - Иди уже. Не видишь, человека допрашиваю?
   - Бог в помощь, Сергеич! Ты по делу о катастрофе (дальше шёпотом) летающей тарелки?
   - Изыди, Лёха! Не знаешь, что ли, дело у нас уже, считай, забрали, и мне нужно материалы по уму передать, чтоб без вопросов. Честь мундира, понимаешь - чистые руки, перпендикулярные палочки, всё такое.
  
   Странно, отчего следователь всё это при мне говорит. Секрет-но-е... А тут и Бенилюкс... Опять хреново. Сознание теряю. На чём бы зафиксировать внимание? Ага, нашёл! Бельгия, Нидерланды и Люксембург. Караджич, Гаага... сепара... тор... Нет, не тор... сепара... тист... Вот, уже лучше. Бельгия, ни... чего себе... что-то у меня с мундиром... ой, нет - с головой. Европа...

_ _ _

  
   Современную европейскую валюту Саня называл не иначе, как "брюссельская капуста". А ведь, были времена, ещё при социализме, когда подержать в руках доллар удавалось только шести категориям граждан: дипломатам и их жёнам, фарцовщикам с валютчиками, работникам органов безопасности, регулярно конфискующим у предыдущих двух категорий иностранные денежные знаки, и, наконец, - "руссо туристо" - советским туристам, побывавшим за рубежом по линии профсоюзов или БММТ (бюро международного молодёжного туризма) "Спутник".
  
   Сашка во времена нашей бурной студенческой юности считался активным молодым человеком. Не то слово - пробивным оказался на удивление, как мощная шар-баба, которой сносят старые здания. Вот и пробил себе путёвку в Египет. Это сейчас все, кому не лень, к пирамидам ездят в отпуск, а тогда наших туристов в арабском мире можно было в один рейсовый самолёт засунуть, и ещё бы место осталось для небольшого симфонического оркестра лилипутов.
  
   В феврале Саня туда, в одну из колыбелей цивилизации, ездил, после сессии зимней. Прилетел загорелый с двумя белыми пятнами в районе глаз. Солнцезащитные очки всё свое пребывание в Египте носил, а потом пришлось и у нас зимой одевать, чтоб не пугать девчонок контрастным колером своего лица.
  
   А очки у Сани знатные. Всю валюту, что полагалась тогдашнему туристу, на них потратил. Оправа самая навороченная, какие можно только в дефицитных модных журналах увидеть. В уголке на левом, кажется, стекле - маленькая наклеечка в цветах итальянского флага с надписью "Made in Italy". Но самое главное - очки оттенок меняют в зависимости от освещённости - начиная с почти прозрачного до радикально чёрного. И не захочешь, а прикипишь к такому произведению капиталистической мысли всей душой.

_ _ _

  
   И вот лето.
  
   Нас с Саней закинуло в Одессу каким-то приморским бризом. Занесло и в районе морского вокзала выгрузило с судна на подводных крыльях под названием "Комета". Поздоровались мы с основателем города в бронзовом исполнении, героически преодолев сто девяносто две исторических ступени знаменитой лестницы, и отправились, куда глаза глядят.
  
   Идём мы по улице, молодые, весёлые, а за нами чудной такой хлыщ тащится. Выглядит странно, будто на нём какой-то невменяемый модельер отрабатывал фантазии своего нездорового воображения. Костюм незнакомца смотрится эклектичным образчиком энергетического абсурда: пиджак в стиле "замерзающий камердинер" (и это в жару!) жуткого цвета престарелой навозной мухи; брюки, расклешённые от бедра, выглядели штанами маляра, неудачно свалившегося с лесов вместе с набором красок; рубашка навыпуск могла поспорить с любым детским рисунком, на котором изображено солнце, своей яркостью; на ногах сандалии-чибрики без задников. Такого на манеж ковёрным выпусти - никто сразу и не сообразит, что это не клоун вовсе.
  
   Как только мы свернули в маленький переулок где-то рядом с Пассажем, чтоб срезать расстояние, преследователь нагнал нас и заговорил, обращаясь к Сане:
   - Что стоит купить ваших модных очков?
   Сашка рассмеялся и сообщил негоцианту следующее: очки - "настоящая Италия", хамелеоны в оправе из панциря галапагосской черепахи. Они не продаются, поскольку совсем недавно привезены из командировки в Милан. Слукавил мой друг, конечно. По лицу же видно, что рановато ему пока в командировки ездить в "капиталистический зарубеж". Но несоответствие внешнего вида владельца очков и полученной от него информации только раззадорило одесского купца.
   - Молодые люди имеют таки одну секундочку для непродолжительной беседы? Значит, очки не угодны в реализацию? Я вас умоляю - нынче продаётся всё, в том числе исподнее и родина, как малая, так и большая.
   Ша, только не держите Ефима Борисовича за провокатора! Из меня, пшепрошем, провокатор получится, как пуля из дерьма. Так - отож!
   Но к делу, как говорил царь Пётр, обрезая стрельцов со стороны шапки. Поговорим за успехи нашей советской торговли!
   И вы станете утверждать, что у Фимы Котляревского не будет ума, чтоб таки вас уговорить за негоцию? Назовите вашу цену. Ой, молодые люди, не торгуйтесь, как босяки. К вам не идёт этих жлобских манер. Сбросим пополам и ударим по рукам? Ну, хорошо, добавлю ещё десять "джорджиков", но исключительно из уважения к вашей маме, чтоб она была здорова.
   Сашка не устоял перед напором Фимы и расстался со своими очками. Мы уже хотели идти, но Котляревский продолжил нечеловеческую шлифовку клиента с неистовым натиском. Наверное, подобным образом мастера-краснодеревщики или умельцы по созданию музыкальных инструментов "от Страдивари" или "от Амати", обрабатывают декоративную резьбу наждаком, морилкой и лаком.
  
   - А что будет стоить моя негоция до ваших фирмовых брук? - осведомился Фима, нервно обозначая сосиской с обгрызенным ногтем сферу своих коммерческих горизонтов.
   - И вы полагаете, что представители правоохранительных органов мне позволят гулять по городу в одних трусах? - изумился Сашка, невольно переходя на одесскую манеру разговора.
   - Молодой человек, а вы разве не носите с собой запасных штанов вон в той замечательной сумке за пятьдесят долларов, видно, тоже привезённой из Италии? Таки нет? Я с вас поражаюсь. На вид жутко серьёзный юноша, а совсем не думает, что может встретить в Одессе не какого-нибудь занюханного шлимазала**, а вполне порядочного человека по имени Ефим Котляревский. Если кто ещё не понял, так то моё имя, которое досталось от родителей.
   Только не стоит на секундочку говорить мне за милицию. Этих неприятностей я обладал с молоком матери три раза в неделю, как по расписанию. А что вы себе думаете - имеет право живая женщина на маленьких тёплых ласк от мужской крепкой руки? Вот я и говорю - тот участковый Николай Петрович и рассказал, как любить закон. Теперь Фима живёт вполне дружно с УПК***, как это бывает с молодожёнами до первого скандала, ну... если только чуть-чуть не попадает в такт. Тогда дядя Коля протягивает ту самую крепкую руку помощи, ласк от которой так любила моя мама. Он теперь полковник - дядя Коля. Большой человек, я вас умоляю.
   Так вы станете продавать своих штанов?

_ _ _

  
   Помню, еле отбились мы с Саней от коммерсанта. Уходили, что называется, огородами... только не к Котовскому (странная присказка из какого-то рассказа о Гражданской войне), а в знаменитый пивной подвал "Гамбринус", где когда-то давно поражал посетителей игрой на скрипке Сашкин тёзка, и о нём написал Куприн в знаменитом рассказе.
  
   Хохотали мы, вспоминая свою странную торговлю, приключившуюся в подворотне так, что даже официант сделал нам замечание. Но очень вежливо, чтоб не уронить марку знаменитого заведения.

_ _ _

  
  
   Каждый получает тот загробный мир, каким его себе представлял.
   Мне осталось воспоминание о Саниных очках-хамелеонах и запах свеч... и холодной манной каши... а странно... я же пока живой... только осуждён... пожизненно... И это мой загробный мир... наяву. Наяву? А откуда тогда ощущение тягучего и белого, как манный пудинг, времени, чмокающего черничным киселём пространства?
  
   Жизнь такая непредсказуемая штука: только выберешься из-под обломков ленинизма, начинаешь понимать, что отстаёшь от каравана в пустыне. И тут уже либо зубами узел здравого смысла удерживать, либо фетровой шляпой на дно, пропитавшись чугунными понятиями демократического общества... Тоже не фонтан из нарзана - сплошная химически агрессивная кола. Диетическая кола - выбирает жертвами диабетиков! Такова сермяга, братья земляне!
  
   Зубами удержаться трудно... лучше якорьком зацепиться... можно и с глубины, чтоб никто не заметил, как ты паразитируешь славно на упругом теле современной действительности... и закон Архимеда при этом помогает, рассасывая часть усилий по водяным буеракам... Одно неудобство - без жабр никуда. Тут поневоле в Ихтиандры запросишься.

_ _ _

  
   А помнишь, Саня, как мы рассуждали с тобой о солнечном заокеанском городе Сан-Франциско, городе, основанным испанской миссией монахов-францисканцев? Если верить названию.
  
   Ах, Фриско!
  
   - А что нынче носят во Фриско?
   - О, ты знаешь, там в этом сезоне модны женские чебуреки...
   - Шляпки в форме чебуреков?
   - Нет, именно - чебуреки!
   - Ах, Фриско!
  
   Холмы, трамваи, водные трамвайчики, бухта Золотой Рог, брусчатая мостовая, гомон чаек, белые океанские лайнеры, два лаптя по карте до Санта-Моники с её незабываемыми пляжами и быстро надоедающим населением... Где-то рядом бродит дух Джека Лондона и его героев... Самое время отправляться в сторону Клондайка... Фриско - город океанической мечты и героического полицейского по прозвищу Грязный Гарри...
  
   А сегодня здесь в чести чебуреки... И всё потому, что мы плаваем с Саней голодные в нашем, совсем не экзотическом, Понте Эвксинском уже третий час... и желудки наши превратились в скукоженные комочки из плоти и крови, в ёмкости, производящие свой именной сок трёхведёрными клизмами...
  
  
   За одного небитого дают дурака набитого. Этим нас не напугать. Мы ещё самим... ой, нет - САМИМ нас УЖЕ нигде не пугали. Бог миловал. И спасибо за наше счастливое детство. УЖЕ... счастливое... хотя снова за оградой... И детство ли по местным меркам?

_ _ _

  
   И как лодка заскребла по дну... в самую межень. А что такое межень, знаете? Это минимально низкий уровень воды в реке в жаркое время года. Осень - жаркое время в Приполярье? Что же творится с моей памятью? Межень? Станция Межог северной железной дороги... А там и стрежень. Стрежень и межень - как Инь и Ян речного естества.
  
   И куда же тогда, извините, заскреблась лодка? А в обычную гальку берега - уже не подходит?
   Берём!

_ _ _

  
   Сидели в тот вечер втроём незадолго до рыбалки, помнишь, Сашка? Тогда ещё рассуждали об относительности времени... У меня его было до хрена - я в отпуске. У Виталика, нашего приятели и коллеги по работе, - половина пятого вечера. Он на смене. У Гринвича расхождение с Виталиком целых три часа. На видеозаписи что-то около шести утра. Не забыл, Саня, что ты мне тогда сказал? Помнишь? Я - с точностью до интонации. До самого еле видного движенья ресницами помню. Ты сказал:
   - Вот вы тут о Вечном рассуждаете, а ещё же не знаете, сколько у меня времени!
   А потом тебя убили... ножом между рёбер... Вот и вышло, что времени-то... почти совсем не оказалось... А ты предчувствовал, да, Саш? Или нет? Не-е-ет... Не знал и не чувствовал ничегошеньки, не ёкало у тебя под ложечкой, и не кололо около виска... или под сердцем.
   Хотя рыбалка уже наклёвывалась... Мы были готовы взять отгулы, присовокупив к выходным, и отправляться в этот долгий путь, в последний путь для Сани.
   И что? Нет призраков, нет потустороннего мира... Есть всё одновременно... Мясорубка событий, манный пудинг четвёртого измерения... Приманка... Приманка?

_ _ _

  
   - Вы меня слышите? Э-эй... Так что там случилось дальше, говорите.
   Поднимаю голову. Неужели отрубился прямо на допросе? Удивительно... Сумел... су-мел...

_ _ _

  
   Мы оба молоды, здоровы. И нам хочется, чтобы жизнь была вечной.
   А если бы мы вдруг оказались старыми, забытыми, больными и смертельно усталыми? Хм, кто станет думать об этом в разгар июля неподалёку от Симеиза, в полукилометре от берега, какой здравомыслящий человек?
  
   И мы рассуждаем о том, что нынче модно носить во Фриско.
  
   Это ещё в институтские годы. Даже не верится.
  
   Все мы были тогда молоды, дерзновенны, как половозрелые волчата из многочисленной стаи себе подобных!

_ _ _

  
   Я очнулся в камере... Гость не подавал никаких признаков существования, притих, понимает, что ситуация аховая... Но коль выдал себя с головой, то нечего теперь выпендриваться...
   ...снег! первый! на первый-второй расс-чи-тайсь...
   - Зэка Снег?
   - Первый!
   - Зэка Сугроб?
   - Отсутствует, в связи с неявкой...
  
   Ага, у нас, у тех, кто пожизненно срок мотает, такая глупость часто во сне является. Сидит здесь человек тридцать. Каждый в своих неказистых апартаментах. Друг друга никто чаще всего и не видел. Обречены на одиночество. Даже когда на прогулку (насмешка, а не прогулка!) выходят, и то не охранник сопровождает, а только его голос за спиной, как глас Божий с небес. Однажды я обернулся, а сзади никого... лишь болезненный электрический разряд. Пришёл в себя - валяюсь на шконке. Голова болит немыслимо, и ещё два дня потом раскалывалась. И то - не оглядывайся! Уроком будет на будущее. На унылое единообразное будущее, от предчувствия которого мозг начинает сохнуть.
  
   Мне бы в депрессию впасть, а я радовался тогда - нет лазеек для Гостя, не уйдёт он с тайной миссией из мест не столь отдалённых. Одиночество... на паях со мной... увяз агрессор внутри моего неподдающегося организма!
  
   Сон, как он меня измучил! Один и тот же... Манный пудинг четырёхмерного пространства, распадающийся на фреймы, фрагменты, страшные моменты Сашкиной смерти и его похорон, свитые в одну тугую косу времени.
  
   Сон...

_ _ _

  
   А началось всё с рыбалки. Этой осенью отправились на моей моторке. С ветерком на стареньком "Вихре". Мы с Саней. Вдвоём. В наше место, которое было облюбовано ещё за четыре года до той вылазки.
  
   Шесть часов вверх по течению, и вот уже река распадается на несколько рукавов, воссоздает в ленивом зеркале своей глади низкую облачность Приполярья. Самым причудливым образом преобразует. И что характерно: облака синие, глубокие, а отражение светлое, почти молочное. Это вечерняя дымка над водой так всё меняет.
  
   Пока обустраивались, стемнялось. Стемнялось - Сашкино слово. Ни от кого больше я ничего похожего не слышал.
   Червей накопали заранее, потому до наступления темноты ещё успели кое-что сделать. Бросили с десяток-другой донок - их в наших краях иногда закидушками называют - и уселись к костру - попить чаю с водкой, покурить, помолчать вдвоём. Помолчать вдвоём - это не одно и то же, что безмолвствовать в одиночестве - один на один со своими мыслями. Ну... вы понимаете меня.
  
   Единение душ прошло замечательно. Сидим в полной темноте, порванной языками пламенного (на все сто с лишечком процентов) нашего костра, тишину слушаем, идеальной чистотой воздуха наслаждаемся. И вдруг - какое-то свечение в высоте. Смотрим - некий объект, с виду похожий на приплюснутый с полюсов детский волчок, стремительно вниз падает, увеличиваясь в размерах. Прямо на нас! Так показалось.
  
   Бежать бы, а ноги вдруг чугунными сделались... Не слушаются. Повезло - чуть в сторону это поганое "блюдце" свалилось. Да-да, впечатление было такое, что именно свалилось, а не спланировало. Правда взрыва не последовало, но земля под ногами отозвалась надсадным вздохом с каким-то тяжёлым гулом.
   - В болото шлёпнулось! - констатировал Саня.
   - Пойдём поглядеть?
   - А то! От нас же только того и ждут.
   - Если это они...
   - Судя по конструкции - они.
   Взяли фонари, из оружия - только дюралевое весло и пару ножей, которые у рыбаков всегда при себе. Отправились. Шли недолго. Минут через двадцать оказались на краю болота. Болото затянутое, не топкое. По нему можно пройти, не замочив ног. Даже деревья здесь растут. Только чахлые, будто кусты в изгнании.
  
   И вот посреди всего этого северного редколесья... Она! Тарелка, чтоб ей... На бок завалена. Мы её не сразу заметили. Луны-то нет, а фонарь только шагов с пятнадцати бархат ночи начинает задирать, бесстыдно оголяя блестящие телеса иноземного, вернее - инопланетного, летательного аппарата.
  
   Подошли ближе. С опаской подошли. Наслушались же рассказов о том, что гуманоиды могут волю нейтрализовать и о прочей ерунде. Знаем, что полная ботва, а влиянию подвержены. Но не совсем, однако.
  
   Ха, ерунда! Как же! Мы-то в курсе...

_ _ _

  
   Саню он парализовал сразу - я понял мгновенно на уровне интуиции. Гуманоид... зелёный, будто жаба из Красной книги - расплющенный при посадке - к моему другу приблизился. И, вижу, забился Саня в конвульсиях, а этот гад своё тело покинул (в виде мерцающего облака) и - к нему.
  
   Дошло до меня... мгновенно дошло, что сейчас Гость инопланетный разум свой в моего друга устаканит... и - прощай Саня, прощай человечество, ибо хочет тварь инопланетная под видом сапиенса планету завоевать. Не поверите, будто мысли чужие отчётливо считывал. Своих-то совсем не осталось. Ещё секунда на размышление... В моей руке появился нож!.. Тот самый - рыбацкий...

_ _ _

  
   Мысль, неопрятная и жирная, будто отожравшийся на падали опарыш, никак не могла угнездиться на предоставленной ей полочке. Она вилась и пыталась уйти, взобраться всё выше по вертикали, предоставленной кажущимся безвластием, но грехи её не пускали. Сон. Всего только горький сон несбывшейся услады.
  
   Опарыш - приманка. Опарыш воспоминаний...
  
   И вот теперь мне остаётся мерить шагами одиночку и вспоминать. А этот... Гость... сидит во мне безо всякой надежды выбраться наружу и завоевать планету методом отпочковывания своего интеллекта в мозг существ, наделённых разумом. А дальше? Что он намерен был бы предпринять, если бы план удался? Дальше просто - подавить разум, в который удастся внедриться, чтобы подчинить, заставить служить себе. И то вовсе не мои фантазии. Гость сам проговорился, точнее - "продумался".
  
   Он и здесь, "на зоне", пробовал переселяться. На тараканах тренировался. Мне даже интересно стало. Мыслящие тараканы - ничего себе. Парочку первых я сразу же раздавил, не дав им уйти далеко, а третий от меня скрылся в щели. Но ничего, Гостю его эксперименты помогли мало, точнее - никак. Не смог прусак вынести груза полученных энциклопедических сведений - изнутри насекомое разорвало. Ну, знаете, как если бы его в микроволновую печь положили.
  
   Гость огорчился. Я это отчётливо почувствовал. Даже температура моего тела резко поднялась на короткое время. Хотели тут меня лепилы местные в больничку отвезти к радости пришельца занюханного - там есть шанс в вольного фельдшера переселиться. Хотели, да я отказался и своему нелегальному Гостю ещё дал понять, что сразу себя там и порешу вместе с ним... Ему же в мёртвом теле находиться никак нельзя больше минуты, а на воздухе любая бактерия его тут же и скосит. Да, вовремя нужно прививки-то делать, господа хорошие, если собрались планеты завоёвывать. Такая вот Бетельгейзе с хвостиком...
  
   Потом Гость ещё и на мышке попробовал потренироваться. Я ему потакал, сам эту зверушку приручил, прикормил - интересно же. Ничего не боялся, знал, что назавтра всех грызунов потравят по камерам за милую душу. И он бы знал, кабы язык наш учил. Понял бы, что там охрана говорит во время прогулки в одиночном колодце без крыши (три на три метра, и никакой тебе растительности, одни серые бетонные стены со следами опалубки в горизонтальной транскрипции).
  
   Так вот, даже и дератизации не понадобилось. От внедрения инопланетного разума мышь околела, и часа не проносив в себе споры Гостя. А в мёртвом теле - не в "летающей тарелке": много не навоюешь.
  
   Вот тут и вовсе мой инопланетный друг затужил. Знает же, чудило Кассиопейское, что недолго люди по их меркам живут, расстроился жутко. Даже страшилку для обострения угрызений совести по ночам не транслировал. Я её уже наизусть помню. Сейчас глаза закрою и увижу.

_ _ _

  
   Время сгустилось вроде манного пудинга. И мне удавалось перемешивать его по недоказанной теореме Мироздания, как только я того хотел. И при этом созерцал всё одновременно: занесённый нож, Саню удивлённого, Саню, истекающего кровью, Саню в гробу, себя, кричащего: "Убью! Суу-у-у-каааа!!", себя в кузове непонятно куда мчащегося автомобиля, Саню, которому всё было так же хорошо видно, как и мне. И куски заплывшего "манного" времени скользили, будто айсберги в черничном сиропе удивительного фиолетового цвета... с оттенками бордовой, как сама кровь, Саниной крови...
  

_ _ _

  
   Просыпаюсь. Продираю глаза. Какой-то нынче не такой свет. Более щадящий. В одиночке для "посмертников" (ничего себе названьице для пока ещё живых и вполне вменяемых людей!) круглосуточно давит на сознание стоваттная "лампочка Ильича". Прямо над головой, в решётчатом подобии плафона, чтоб сидельцы разбить не смогли, кинув в источник своих неврозов чем-то увесистым. Привыкнуть невозможно.
  
   Что, опять на допрос? Так меня ж уже осудили! О, боже! Это всего только сон, видение... Теперь нужно вновь жрать таблетки от давления... Они приводят Гостя в сонное состояние... Удачно он ко мне зашёл... А вот если б к Сане подселился. Страшно представить.
  
   Сашка, Сашка... как дорого приходится платить за это неблагодарное человечество. Ты рассчитался за нуворишей, фотомоделей, членов правительства и бомжей... Не слишком ли дорогая цена? Нет, я всё-таки был прав... Ведь есть ещё на планете выдающиеся гуманисты, гениальные музыканты, поэты от Бога. Именно для них я принёс себя в жертву, когда отдал своё тело коварному Гостю... пришельцу, гуманоиду.
   Думал убить его в себе, вместе с собой же, но потом меня осудили пожизненно. Тоже неплохо - совместное заточение до самой смерти. Даже забавно...

_ _ _

  
   - Ваши показания относительно убийства друга не подтвердились. Вот, пожалуйста, товарищ Битумов вам всё объяснит.
   Сергеич, судя по ещё ломающейся командной интонации, не выше капитана по званию (точно сказать нельзя - одет в штатское), сообщил, как обыкновенно конферансье объявляет участника сборного концерта к какому-нибудь судьбоносному празднику: анонсировал и тихонько скрылся в кулисах двери, только что не раскланялся.
  
   И тут на сцене, на которую был похож овальный кабинет начальника отдела милиции (а привели меня именно сюда), появился внушительный господин в габардиновом лапсердаке от какого-нибудь модного дизайнера с Аппенин, шёлковом галстуке-косынке, с уголком, надушенного чем-то по-французски вкусным, платка, высунувшимся на одну треть из нагрудного кармана в режиме внимательного наблюдателя - дескать, знаю, чем вы тут без меня занимаетесь, черти! Одним словом, не агент секретной службы Её Вел... пардон, его президентского превосходительства... или как там у них полагается по этикету... а самый настоящий среднеевропейский денди с роскошным многозначным счётом и массой свободного времени.
   Господин аппетитно хрустнул косточками пальцев и приступил к отыгрышу своей роли:
   - Добрый день, разрешите представиться - генерал-майор внешней разведки Битумов Афанасий Платонович. Я уполномочен сообщить здесь некоторые сведения, которые можно будет отнести к разряду государственной тайны. Поэтому вам сразу придётся дать подписку о неразглашении. Понимаете, о чём я?
   - Разумеется.
   - Тогда покончим с формальностями, и вам станет известна судьба вашего друга.
   ......
   - ...так, значит, не было моего возвращения на лодке, а это видение, где я в кузове грузовика перевожу тр... мёртвое тело Сани... а он оказывается живым - случилось в действительности? Просто у вас что-то не так на мой мозг проецировалось, не тот получился эффект?
   - Хм, считайте, что-то неподалёку от истины вы прогуливаетесь, - еле усмехнулся тонкими, как выщипанная и подведённая бровь модницы, губами Афанасий Битумов.
   - И мысли о том, будто пришелец не мог мною управлять из-за таблеток, тоже вы внушали. И какие, кстати, таблетки, чёрт?!. Сроду же ничего не принимал... И никто в моё сознание из иноземцев-андроидов не внедрялся? И никто мне пожизненного за убийство не давал? Это только действие ваших излучений - мои галлюцинации?
   Генерал-майор кивнул, не прекращая дарить щедрое особистское тепло своей подкупающей улыбки:
   - Не просто галлюцинации, а управляемые! Согласитесь, разница огромная.
   - Ну и фантазия у ваших управленцев. Инопланетяне нафантазированы слишком уж кондовые, как в плохих комиксах. Зелёные, чуть не с рожками.
   - Есть у нас один любитель, хех, - усмехнулся Битумов, - умеет творчески к любому делу подойти. Посмеялся над стереотипами, молодец!
   Кого-то он мне напоминал, этот франт. Кого-то, кого я знал лично, а не видел на фотографии в журнале или по телевизору. Нет, видно, не вспомнить. А спрашивать я не стану.
  
   Мои размышления прервал генерал-майор в штатском:
   - Вам же не пришло в голову усомниться в том, что так называемый Гость не может быть зелёным. Конечно, спорить не стану, подобный эффект получен лишь благодаря сильному сигналу...
   - А зачем вам это понадобилось делать?
   - Что вы имеете в виду?
   - Зачем потребовалось что-то внушать?
   - Проверяли, подходите вы нам или нет. Извините, что без согласия самих испытуемых. Времени не было. Кстати, очень понравилась ваша сопротивляемость - пришлось держать аппаратуру почти на максимуме. Потрясающе! Сразу у двоих такие показатели! Давно мы за вами наблю... Впрочем, не важно.
   Так вот... о чём это я? Ага! Именно на основании изложенных выше причин мы хотели бы пригласить вас к сотрудничеству.
   - Мы - это кто?
   - Мировое правительство, мой добрый друг! Именно! Мы - те, кто решает, жить или не жить Бхутто, Саддамам, Милошевичам и прочим Караджичам! Мы - это сливки цивилизации. О нас почти ничего неизвестно, но МЫ - не миф. Все правительства мира танцуют под нашу дудку...
   Далее Битумов немного ввёл меня в тему...
  
   Итак, никаких пришельцев сейчас уже нет и в помине. Когда-то давно их межпланетный корабль потерпел катастрофу, а нынешние закулисные правители используют технологии давно погибшей неземной цивилизации. Это же вполне естественно - когда тебя никто не видит... и ты можешь управлять людьми, будто марионетками, ублажая своё эго!
   Вполне...
   ...естественно...
  
   С Сашкой они, мировые управители, уже, де, заключили договор о сотрудничестве. Дело за мной...
  
   И тут генерал улыбнулся и достал солнцезащитные очки из кармана.
   - Made in Italy, - шепнул он еле слышно. - Помните Одессу?
   - Фи-ма?
   - Таки да...
  
  
   Бред, полный бред!
   Расскажите это камбале на Привозе... То, что случилось потом...
  
   ...я чувствовал и лицезрел всё разом. Всё действие. Время сгустилось вроде манного пудинга. И мне уже не удавалось перемешивать его по недоказанной теореме Мироздания, как того хотелось. Я видел перетекающие друг в друга фреймы одновременно: занесённый электрошокер, Битумова удивлённого, Битумова, истекающего слюной и пеной, Битумова в белом овальном гробу кабинета, себя, кричащего: "Убью! Суу-у-у-каааа!!", себя в подвесной гондоле непонятно куда мчащегося автомобиля, себя, сидящего в одиночной камере зоны для "смертников", снова Афанасия Платоновича - генерала в штатском - ещё в сознании. И куски заплывшего и будто бы потеющего "манного" времени переливались сполохами северных сияний наподобие радужных айсбергов в черничном сиропе удивительного фиолетового цвета... с оттенками бордовой, как кровь, чьей-то, но не Саниной крови... Моей? Даже смешно... Я весь не в своей крови... Не в своей тарелке... Не в своей?
  
   Но снова лукавит сон...
  
   Боже, это моя кровь. Я остался один на один с безмолвным Гостем. Теперь меня не выпустят. Ясно, как божий день. И чёрт с ним! И ладно... Бывает... Просто мне повезло меньше, чем Сане. Он выбрал другой путь...
  
   И только манный пудинг в фиолетовом черничном сиропе, в который я научился концентрировать время... А что ещё? Разве нужно что-то ещё, когда я остался один в этом упругом НЕЧТО...
  
   ...но внезапно сигнал, заставляющий меня подчинять свою волю чьей-то ещё, ослаб, если не сказать - исчез, и всё изменилось...
  
   ...Саня, мой Саня, стоял в дверях, стоял с зеленоватым отливом лица (долой маскировку?) и говорил, как будто отбивал буквы на дореволюционном "ундервуде"****:
   - - С-о-б-и-р-а-й-с-я. П-о-ш-л-и. Их было трое, но они легко поверили в то, что я сдался... Наивно купились на мою кажущуюся слабость... Теперь уже не пожалеют об этом. У нас есть немного времени, чтобы скрыться. Я же говорил тебе - иногда можно ощутить и понять то, чего не должен... в экстремальной ситуации...
   - Саня, так э-тот... не обманул? Ты жив?
   - Жив-жив, они меня хотели завербовать, говорили, что такие спецы, как мы с тобой, им нужны, чтобы добиться своих целей...
   - Они нас тоже вычислили?
   - Думаю, да... на интуитивном уровне.
  
   - Пошли! - сказал Саня.
   И мы пошли.

_ _ _

   Манный пудинг тумана покорно следовал за нами, а мы были невидимыми комочками холодной каши в нём. Невидимыми ни наземными средствами наблюдения, ни при помощи спутниковой навигации. Порой есть что-то хорошее в инопланетных технологиях... когда они послушны твоим рукам... или, вернее сказать, ластам, принявшим форму рук...
  
   Прости нас, генерал-майор Фима Котляревский-Битумов, или - как там тебя величать на самом деле, - ничего личного. Ни-че-го! Ты оказался самой лакомой ягодой черники в нашем манном пудинге. В нашей наживке... нет, если быть точнее, - в нашей подкормке! Возможно, ты и выживешь.
  
   Не зря же мы с Саней (астронавт Итъхына) так долго пытались обнаружить следы последней экспедиции Тхъеема и лишить тщеславных закулисных правителей планеты Зеёма наших технологий. Мы вжились в роль аборигенов настолько, что полюбили эту планету, как свою...
  
   Все мы были тогда молоды, дерзновенны, как половозрелые волчата из многочисленной стаи себе подобных!
  
   Но...
  
   ...нашей цивилизации уже нет... Она погибла, уничтожив себя, возомнивши, что передовые технологии способны сделать общество прекрасным и справедливым, забыв о морали и здравом смысле.
  
   Остатки уцелевших моих соплеменников разбрелись по Вселенной. Мы с Саней родились уже в Большом Космосе и знали всё из рассказов родителей. Два наших корабля искали пригодную для жизни планету. И нашли. Взрослые отправились на разведку, но потерпели катастрофу, попав в чудовищную грозу.
  
   Так мы с Саней остались вдвоём на орбите. Намного позже, уже спустившись на поверхность планеты, мы не сумели обнаружить следы погибшего корабля на месте аварии. Его к тому времени увезли в неизвестном направлении - земля оказалась обитаемой.
  
   А нам с астронавтом Итъхына пришлось ассимилировать, приспособиться к внешним условиям и обстоятельствам. Так и появился у меня друг по имени Саня. Через какое-то время мы узнали, что передовые технические разработки нашей цивилизации оказались в руках тайного общества, управляющего всеми социально-политическими процессами, происходящими на планете, которая стала мне и Сане второй родиной. И нам никак нельзя было оставлять в руках неадекватных гуманоидов секреты абсолютных вооружений.

_ _ _

  
   Наш адронный приводной маяк на сей раз не только сработал, но на него обратили внимание, расшифровав информацию. Непосвящённые не смогли бы этого сделать: метод кодирования сигнала известен только тем, в чьи руки попали инопланетные методики.
   И-и-и... любопытство победило страх. Летательный аппарат, построенный по технологиям нашей цивилизации, оказался на болоте не случайно. Только не рассчитали мы с Саней, что противники сразу начнут давить на психику, генерируя множественное распараллеливание личности.
  
   Я оказался сильнее, менее восприимчивым к излучению, мне даже удалось уйти. Уйти-то я ушёл, но с чувством осознания собственной вины, внушённым с иезуитским искусством. Догадаться, что я отправлюсь в милицию с повинной, не составило труда. И не просто догадаться, а приготовиться к встрече со мной на своей территории.
  
   И ещё эта попытка прояснить нашу, так сказать, классовую и гуманоидную сущность, когда мне внушали, что в меня вселился инопланетный Гость. Она сорвалась, поскольку мы с Саней идентифицируем себя жителями небольшого российского города неподалёку от Полярного круга и уже давно. Там меньше кислорода - легче дышится, во всяком случае, с таким устройством лёгких, как у нас.. Мы с ним земляне по духу. И даже больше земляне, нежели все закулисные правители вместе взятые. Сиротам свойственна беззаветность в чувствах.
  
   Господин Битумов наверняка догадался, кто мы такие, несмотря на нашу отлаженную десятилетиями маскировку. Получить в довесок к уже имеющимся многочисленным чертежам и технической документации ещё двух представителей более интеллектуально развитой цивилизации - это, доложу я вам, стоящая цель.
  
   И всё бы у Афанасия Платоновича вышло, как ему хотелось... если бы не Саня. Но теперь всё в прошлом. Мы сумели обезоружить своих оппонентов. Генератор внушений уже не опасен, а всё остальное - дело техники. Засветившись раз, мировое правительство уже не сможет избежать возмездия.
  
   Они попались, Саня! Они попались! Рыбалка удалась... Они клюнули на наш манный пудинг... Теперь мы знаем, как их выдернуть из глубины.
  

* * *

  
   * - фрейм - по М.Минскому - структура данных для представления стереотипной ситуации;
   Также:
   Фрейм - логическая запись, каждому полю (слоту) которой соответствует основные элементы понятия. В формальных фреймовых моделях слотам ставятся в соответствие значения, присоединенные процедуры или другие фреймы.
  
   Фреймы используются для описания объектов, событий, ситуаций, прочих понятий и взаимосвязей между ними.
  
   Марвин Ли Минский (англ. Marvin Lee Minsky; род. 9 августа 1927 г.) - американский учёный в области искусственного интеллекта, сооснователь Лаборатории искусственного интеллекта в Массачусетском технологическом институте.
  
   ** - шлимазал (идиш) - неудачник;
  
   *** - УПК - уголовно-процессуальный кодекс;
  
   **** - "ундервуд" - пишущая машинка. В 1890 году Франц Вагнер получил патент на машинку с горизонтально лежащими буквенными рычагами и с видимым при печатании шрифтом. Права на ее производство он продал фабриканту Джону Ундервуду. Эта машинка оказалась настолько удобной, что вскоре стала пользоваться массовым спросом, и Ундервуд заработал на ней огромное состояние.
  

ЖУКИ ГОСПОДНИ

"Нет ничего невозможного,

просто на него требуется больше ресурсов и усилий!"

"Для того чтобы зло восторжествовало,

нужно только одно - чтобы хорошие люди бездействовали".

  

Эдмунд Бёрк, ирландский (английский) политик и публицист

"Все хотят, чтобы что-нибудь произошло,

и все боятся, как бы чего-нибудь не случилось".

  

Б.Ш. Окуджава

   Луна задыхалась от бега. Замерзающие на лету бабочки междометий облетали с засыпающих деревьев. На обочину. Тихонько. Возможно, где-то в чаще прихорашивался к ночной охоте глуховатый филин Восточно-Европейской равнины. Но это поверх сознания.
   Грязновато-чёрный "Субару-Форестер", отсвечивая серебром звёзд логотипа по синему фону овального офсета, сливался с запотевшим от тумана шоссе. Восемнадцатый час за рулём.
   Не спать! Скоро отдохну. По всем признакам - впереди населённый пункт. Хорошо бы, чтоб и мотель где-то рядышком...
   Набережная быстрой речушки. Останавливаюсь, чуть не сбив притаившийся на обочине странный рекламный плакат зелёного цвета надежды: "URBI ET ORBI". Так-так, похоже - латынь. Что-то вроде - всем сёстрам по серьгам... Мёртвенно-фиалковый свет фонаря. Пар изо рта. Молодцеватый эльф на плакате готовится взлететь. Молодцеватый? Как можно назвать эльфа молодцеватым - только от переутомления. Скорее всего, на плакате изображение ангела. Ангелы - бравые парни, только с крыльями.
   Руки и ноги страшно мёрзнут. Поздняя в этом году весна. Разминаюсь, чтоб не окоченеть и не заснуть потом, пригревшись в тёплой машине.

_ _ _

  
   Город назывался Жуки. Он был невелик. Обычный городок уездного масштаба.
   ................................................................................
   Внезапно время начинает растягиваться, будто резина от плечевого эспандера. Атмосфера наполняется тугим суррогатом тёмно-розового воздуха. Перехватывает дыхание. Лёгкие чисты. Весна.
   Движения замедляются в контексте резинового таймера.
   Парнишечка с плаката, напоминающий модель ангела в натуральную величину, указывает генеральную линию испрошенного направления, потом встаёт, отталкивается от парапета... и летит стрекозой в ночь. Его крылья издают звук, подобный шороху фольги из-под шампанского. Нет-нет, звук фанеры, бороздящей крыши Монмартра.
   Мальчишка с крыльями стрекозы - а видел ли я тебя? И ты ли это улетел в обрат молочного тумана, а не обычная цикада, заблудшая в останках так и не рождённых автобанов, преломляясь капельками влаги в моих утомлённых глазах? Впрочем... какие могут быть цикады столь ранней весной?! Не рождённые!
  
   Так я попал в этот странный населённый пункт, обозначенный лишь на современных картах. В эпоху социализма въезд сюда без особого пропуска с несметным количеством виз был просто невозможен. От того уклада остались лишь лохмотья нахохлившейся на весь мир иголками колючей проволоки, да обломки поваленного щита: "Стой! Особо опасная зона! Въезд запрещён!"
   О, "Буран", сын прогресса, - здесь тебе пели славу и монтировали жизненно важные органы к огнеупорному телу из композитов.
   И вот в одночасье всё переменилось. Преданный партийными бонзами социализм засмердел миазмами первоначальных накоплений капитала. Планета вальяжно скатилась на бок со своей наезженной орбиты, по ней пронеслись цунами, ураганы, торнадо. Но к великому изумлению учёных, человечество выжило. Причём нимало не потеряло в численности: вот что значит своевременная информация и современная мобильность. Зато плодородных земель почти не осталось.
   Прокормить ораву политкорректного населения сделалось невозможным, и мировое сообщество приняло решение - жить по очереди. Казалось дикостью, что вместо активного взаимодействия с внешним миром кто-то будет вынужден лежать в криогенных ваннах, ожидая того момента, когда в силу естественных причин освободится место под солнцем.
   Но только поначалу. Вскоре возле филиалов ИКРАН (Институт Криогенного Регулирования Ассимилированного Народонаселения, в просторечье - "икра") начали расти длинные очереди желающих переспать в ледяных "саркофагах" трудный период, а не жить впроголодь, перебиваясь временными заработками.
   Понятное дело, что и иметь больше одного ребёнка в семьях стало непозволительной роскошью. Тут пригодился опыт китайцев. Хочешь завести много детей, плати налоги, многократно усиленные жаждой продолжения рода.
   И мало кто мог тогда подумать, что это кому-то может оказаться выгодно. Да, разумеется, благая цель, помноженная на жажду наживы, вроде бы естественна для противоречивой природы человека. Но если знать всю подоплёку...
   Впрочем, я ничего не знал. Я - потихоньку спивающийся журналист одного популярного издания. Относительно же моего внутреннего альтер-эго ничего утверждать нельзя - этот делится соображениями только постфактум. Он у меня не то белый и горячий, будто "белка", не то зелёный, как чёрт. Не знаю, не видел никогда.
  
   Итак, всё началось с института, поначалу только занимающегося научными разработками, а потом сросшегося с международным концерном "Corporation of the Cryogenic Regulation of the Assimilated Population" - CCRAP сокращённо. Но в здешних краях люди названия попусту не меняют, памятуя о переправе и запряженных в тройку-птицу конях. "Икра" осталась "икрой" даже в новых масштабах наступающего из-за угла поруганного стихией прогресса. Их стилизованный человечек на логотипе выглядит облепленным икрой - видимо, художнику так виделось изображение переохлаждённого в криогенных саркофагах газа.
  
   Ситуация же с теми, кто остался жить на земле, а не в "зоне криогенного ожидания", напоминала сказку о лубяной заячьей избушке. Запад попросился на временное поселение в неосвоенных областях континента, а потом незаметно с натренированной хваткой принялся занимать и природопользовать "лакомые куски", выдворяя оттуда зазевавшихся аборигенов. Лиса и на этот раз оказалась хитрее, а инвестиции в развитие "морковного грызуна" не такими мощными, как на то рассчитывали господин президент со всей своей Думой, не при беременных домохозяйках она будет помянута.
   Новый порядок жизни уже делался обыденным. И тут мне стало известно... Впрочем, поделиться не с кем, поскольку все мои коммуникационные средства сейчас заблокированы. Хорошо, что ещё успел уехать на автомобиле, выпущенном настолько давно, что машину мою нельзя остановить командой со спутника. А у меня-то как раз - свой незримый спутник, который внутри, и он, по-моему, поставил какую-то защиту. Или примерещилось на фоне обширной абстиненции?
  
   И вот теперь я мчусь по шоссе безо всякой надежды вырваться из-под колпака спецов "икры". Они играют со мной, будто кошки с мышью. Но хотя бы выспаться перед тем, как схватят. "Криогенные дознаватели" этого мне точно не дадут сделать. Круглосуточные допросы - по слухам - их излюбленная метода.

_ _ _

  
   Остановил машину близ придорожного мотеля с рестораном, напоминающим нечто грандиозное - наверное, уменьшенную копию пирамид, недавно затопленных водами Атлантики. Хочется спать. Но голод сильнее. Альтер-эго саркастически поджимает губы - дескать, не дорос ты до Пулитцера, даже тупой папарацци лучше управляет своими плотскими надобностями.
  
   Бросил вещи в номер и спустился на первый этаж, где плохо пробудившаяся старорежимная тётя, напоминающая Пушкинскую графиню из "Пиковой дамы" предложила мне перекусить "чем бог послал" в ресторане, который находился прямо в мотеле и работал круглосуточно, обслуживая проголодавшихся в дороге путников.
   - И во сколько мне обойдётся здешний ужин?
   - Так ведь утро уже, какой ужин? Для вас дорого не встанет, батюшка! Идите, Валера заждался.
   - И кто это - Валера?
   - Валера - наш кот учёный... Идите, идите.
   Официант служил продолжением аппетитного сквозняка, крадущегося из кухни. Манеры изысканные, но безо всякого подобострастия. Изящная малиновая безрукавка тонкой вязки поверх белоснежной рубашки, бабочка "бархатный махаон полуночи", очки в роговой оправе. Сам же господин больше походил на вдовствующего представителя династической фамилии, нежели на служителя коммунальных богов городского масштаба.
   - Простите, любезный, - сказал я, - что тут вам бог послал, чтоб меню не листать?..
   - Вот, извольте-с... Полба "Толоконный лоб", фирменное блюдо. Жульен из маслят с отварными раковыми хвостами "Тятя, тятя, наши сети". Могу предложить тюрю "Разбитое корыто", заливную щуку "Спящая царевна", двойную уху "Русалка на ветвях" с дубовыми веточками, седло молодого ахалтекинца "Рогдай и Фарлаф в дозоре", лазанья "Алеко" с острой приправой...
   - Какую чушь вы несёте, право. Извините за нечаянную рифму.
   - Что вы, что вы - я несу только заказ, но никак не чушь. Этого кушанья на нашей кухне не бывало. А то, что назвал, и в самом деле из меню, изволите взглянуть?
   - Впервые встречаю столь странные блюда.
   - Так заказывать будете? - официант явно не желал говорить о семантической подоплёке происхождения названий.
   - Буду. Простой лангет есть?
   - Сейчас нарисуем. А вам покуда ждёте, Виталий Викторович, не мешает подумать о вечном.
   - Не понял, откуда вы знаете моё имя?
   - Откуда - неважно. Важно - с какой целью. Так вот, цель простая - сохранить вас в неприкосновенности. Обратите внимание на того рыжего. Он только что зашёл...
   - Рокер?
   - Ну да... Это по вашу душу. Не опасайтесь его. Мы нейтрализуем... Кстати, будем знакомы - меня зовут Валера. Да не стучите вы так челюстью по столу. Позже поговорим.
   - Извините, а как вы собираетесь рыжего ликвидировать, то есть - нейтрализовать? Физически? - Мой гуманизм протестовал.
   - Стрелять бы рад, отстреливаться тошно, - неопределённо выразился официант, чему-то усмехнувшись.

_ _ _

  
   Ничего я не успел ответить странному официанту Валере, поскольку он растворился за кулисами мироздания, из-за которых доносились ароматы не самой худшей в мире кухни. Впрочем, от большей части мира нынче остались лишь записи-воспоминания в поваренной книге. А всё остальное - Восточно-Европейская равнина, Сибирь, Непало-Китайская автономия, Амазонское королевство Бразильская Тонга, независимый остров Ньюфаундленд и Африканское содружество непризнанных наций.
   Какие-то подобия государств ещё агонизировали, но уже шло воссоединение некогда раздробленных культур. Бенилюкс примкнул к Франции вместе с бросившими утонувшую страну шведами. Греки, турки и болгары объединились и теперь ютятся между Родопскими горами с Рилой и Старо-Планиной. Севернее расположились, потеснив румын и поляков, расторопные немцы. Англо-саксы же свесили ноги с крепких славянских шей.
   Странное время. И государства, вроде бы, не совсем распались, и правительства есть, а местные власти постепенно уходят из-под контроля, начинают подчиняться невидимым силам, контролирующим порядок и самою жизнь на потрёпанной катаклизмами планете. Ну, а во главе всего, конечно же, "икра", чтоб ей ни пробоя, ни нереста!

_ _ _

  
   В углу сидели двое - одинаковых с торца. Столик на четверых ломился от обилия чего-то лакомого, что парило призывными флюидами вкусной и дорогой пищи.
   Пара огромных телячьих стейков со следами пыток раскалённой решёткой на мясистых спинах шипели, будто некормленые ужи в серпентарии при кружке юннатов имени Брема. А над говядиной глумились посетители, лениво уродуя благородные кушанья вилками, не утруждая себя работой ножом.
   Рыжий только что соскочил с мотоцикла и ещё дымился азартом погони, частично осевшим на шоссе туманной ледяной корочкой раннего весеннего утра. Дичь была в ловушке. Ему удалось то, что не сумели его напарники-профи. Ещё на подъезде к Жукам рыжий отзвонился местной братве. Сейчас нужно лишь засветить клиента колоритной парочке, откушивающей многозвёздочную "конинку" и подмигивающей ему - вот идиоты, - знаем, мол, кто ты. Полные профаны в своём деле, хотя, вроде бы родственники местного мэра. А мэр нынче наделён правами от "икры" и мирового наспех созданного правительства, которым управляет кто-то невидимый, стоящий во главе. Власть поверх власти. Внахлёст. Тот, вечно трезвый святоша, который паразитирует во мне, внушал что-то о предательстве интересов и продажности правителей, да только мне тогда невдомёк было: третья неделя запоя, знаете ли - не фунт изюму скушать.
  
   Рыжий спокоен. Теперь с беглецом предстоит разбираться тем двоим... А ему бы глазунью на сале, да побыстрее. И кофе... Без сахара! Беги-ка, халдей, на третьей скорости. А мужчина пока здешний сортир обследует.
   Но!
   Через несколько минут рыжий рокер был надёжно связан страховочным альпинистским репшнуром и отбывал в мусорном контейнере в неизведанные дали вместе с мотоциклом. Рафинад действовал безотказно. Что и говорить - простое и эффективное средство.

_ _ _

  
   Вкусно вкушавшие (не побоюсь тавтологии!) господа из окружения местного мэра сидели, будто проглотили по лому. Глаза не мигали, движений не ощущалось. Чисто - экспонаты из музея восковых фигур.
   - Не переживайте за них, - хохотнул Валера, - через полчасика оклемаются и ничего не вспомнят: кто они такие, зачем здесь оказались, и кто им звонил с трассы. А скажите мне, Виталий Викторович, с чего всё началось? Откуда вам стало известно...
   - ...о деятельности "икры"? Это случайно произошло и, можно сказать, вполне обыденно. Безо всякой шпионской атрибутики. Мне тогда в редакции "Hi geographic" поручили написать статью о деятельности института ИКРАН. В положительном ключе, разумеется. Дескать, держава и мировое сообщество заботятся о вас, сограждане, не дадут подохнуть в нищете. Инвестиции в развитие криогенеза растут и ширятся. Все желающие уснут до лучших времён. Во время этой командировки я и увидел, что криогенез - фальсификация. И получил кое-какие доказательства на электронном носителе.

_ _ _

  
   Отвечал я Валере односложно, не вдаваясь в подробности, будто изнутри что-то сдерживало. А вот если в подробностях... было мне, что вспомнить, но пока это не для широкой общественности.
   Приехал я в Поддубки, где расположены основные исследовательские мощности ИКРАНа. Меня провели в кабинет директора. Его частенько по телевизору показывают. Герр Брандмауэр. Из австрийских немцев. Но по-русски без автопереводчика чешет, только успевай, как говорится, контуженных оттаскивать.
   Спросил он, что меня интересует, да к заму своему и спровадил. А тот уже временный пропуск подписал. Провели меня по этажам, показали камеры-боксы с уснувшими, напоил замечательным энергетиком, после чего сразу прекратилась головная боль, а потом дали самому за диспетчерским пультом посидеть, куда индикация о состоянии каждого индивидуального "саркофага" выведена. Покрутил я переключатели камер, покрутил - вскоре сделалось неинтересно. Одно и то же всё. Охлаждённые до состояния глубокой заморозки индивиды, чьи лица практически неразличимы за толстым стеклом. И ничего больше. Скукота.
   Скукота? Да не совсем, в общем-то. Не зря же свой журналистский хлеб жую.
   Присматриваюсь, анализирую... и доходит до меня вопиющее. Стоп, ребята! В каждом индивидуальном боксе, который можно на экране рассмотреть отчётливо во всех подробностях, полно труб и трубочек, подходящих к "саркофагу".
   Нет, в такой насыщенности как раз ничего необычного. Удивительно другое - все коммуникации идут из стены, которая в коридор ведёт (там ещё дверь закрученная замком-кремальерой, как в бомбоубежищах). А в коридоре-то... бог мой, никаких коробов, никакой разводки. Я это сразу приметил, когда в бокс меня пропускали.
   Подумал, но вслух ничего на своё счастье не произнёс. Решил проверить, не в стену ли все коммуникации вмонтированы. Новые технологии, то сё... Хотя здание из старых, которые задолго до мировых катаклизмов возводились. Но, мало ли.
   Решил я уточнить. И первым делом в туалет "захотел". А пока по коридору шёл, обнаружил, что стены там не настолько толстые, чтобы в них кучу труб и трубочек спрятать - в полтора кирпича толщиной. Всего-то. А чтобы полный комплект, что к "саркофагу" подходит, в перегородке уместить, нужно бы ей быть не меньше метра, как минимум.
   И далее в рабочей зоне удалось в полуоткрытую дверь заглянуть. Навскидку толщину перегородки в коридор сумел прикинуть. Так и есть - те же полтора кирпича. Мало!
   Что получается? Все коммуникации в боксах - автономны: никуда не уходят, и ниоткуда не приходят. То есть... Внутри "саркофагов" в помине нет низкой температуры, близкой к абсолютному нулю? Значит, и никаких индивидуальных мест для анабиоза в боксах тоже нет! Только на видео. В таком случае - куда делось несколько сот миллионов добровольцев по всему миру, решивших уйти от проблем посредством новых технологий? Их попросту уничтожили?!
   Подлог! Чудовищно! Невероятно! Жутко! Фабрики, перерабатывающие человеческие жизни, словно уничтожитель документов бумажные листы. О, Боже!
   И всё ещё оставалась надежда, что мои подозрения - лишь только подозрения, не более. Ведь, в самом деле, неужели только я один - такой глазастый - заметил несоответствие в конструкции криогенных боксов? И это с чудовищного похмелья. Стоп-стоп, с похмелья. Именно! А тут ещё энергетик, от которого сделалось хорошо и ни о чём не хотелось думать. Но, видимо, верно говорят в народе - мастерство не пропьёшь. Журналистская хватка позволила углядеть инженерный просчёт. Нет, не просчёт - подлог. Так что же получается? Меня специально отправили из редакции, зная какой я "тяжёлый". Мол, ему бы быстрее свинтить куда-нибудь в придорожный кабачок, не до изучения технических подробностей.
   Но всё же - неужели никто до меня ничего не замечал? Хм... что там мой альтер-эго? Доводит до сведения, мол, никому из посторонних нету доступа на предприятия "икры". Те же, кому "удалось приобщиться к проекту века" - либо сообщники-подельники, либо подкупленные, либо такие же лохи, вроде меня - запойные, легко внушаемые тюфяки-инфантилы. Спокойно! Ни черта! Никакой я не тюфяк, извините! Вот заметил же, что здесь обман и не собираюсь более терпеть... А точно - не собираюсь?
  
   Нет, дальше я уже не мог успокоиться, пока не узнал истину о международном консорциуме CCRAP. Вернее будет сказать - часть истины, поскольку всю её не узнать никогда. Побывал на нескольких предприятиях корпорации, и везде легко удавалось убедиться в том, что подозрения мои совсем не напрасны. А однажды на меня вышел административный работник. Сам вышел. Этот человек успел передать какие-то документы на карте памяти и сказать пару слов о том, что идёт экспансия планеты. Кто-то и з в н е, подключив современные технологии и научные наработки, сумел добиться смещения орбиты Земли. И всего-то понадобилось - образовать мощные озоновые дыры в области полюсов.
   В результате - катаклизмы планетарного масштаба, площади, пригодные для проживания, резко сократились. И урожайность там упала. Назрела необходимость решать проблему перенаселения.
   Именно поэтому возникла "икра". Всё больше и больше добровольцев спешило уйти в криогенный рай, освобождая среду обитания для захватчиков... И всё на законных основаниях.
   Но досказать мне испуганный собеседник ничего не успел. Беднягу подстрелили из проезжающего автомобиля. Мне же удалось сбежать на машине, на которой нет ещё средств спутниковой навигации и управления. Те же сведения внушал мне кто-то, который действовал на мозг, но я ему не верил поначалу, поскольку полагал предвестником нарождающейся "белочки" - белой горячки. А тут совпало! И что теперь остаётся делать? Либо уйти в штопор запоя, уютно примостившись на алкогольной кочерге, либо попытаться, рискуя жизнью, донести свои знания до широкой общественности. Я выбрал второе. Или это был не совсем я?

_ _ _

  
   - А где карта памяти? - спросил Валера. - Наверное, ещё и взглянуть не успели?
   - Вы мне помогли, конечно, с рыжим, но информацию после шапочного знакомства... это уж - извини-подвинься. Никак нельзя. Узнать хотя бы, кто вы такие, а то... сами понимаете, никакого резона мне документы светить. И не ношу я их с собой. Спрятано всё.
   - Что ж, - усмехнулся Валера, - раз сомневаетесь, то постараюсь, как говорится, развеять. Хотя при желании мы могли бы взять всё и без вашего согласия. Не причиняя физической боли, между прочим. Рыжему - сахар, вам - что-нибудь психотропное.
   Валера поднял глаза и рассказал свою историю...
   - Ресторан в столичной гостинице "Славянская" считался одним из самых доходных со времён "горбачёвской" перестройки. Криминальные авторитеты перекупали у коммунистических лидеров право - доить и окучивать многие столичные делянки. В их число угодила и "Славянская" вместе со всеми вспомогательными сервисами. А попала она в сферу влияния некоего Умара Коева по прозвищу Кумар. Это "погоняло" Умар, наверное, получил за свои деяния в области распространения наркотиков.
   Я служил тогда официантом в ресторане при упомянутой выше гостинице. Ещё с советских времён начиная. Сразу после школы меня папаша туда пристроил, не слушая мой визг о желании получить образование. Не стоит, де, с юных лет жизнь губить скудными средствами к существованию на базе обширной эрудиции.
   Когда пришёл Кумар, у меня уже накопился достаточный опыт, чтобы сообразить, кому теперь следует смотреть в рот с видом покорности и почтения. Противно, конечно, но поделать ничего нельзя, если жить хочешь. Первый директор ресторана, например, попытался воспротивиться Коеву, но внезапно безвозвратно сгинул смертью храбрых в одной областной рощице, где его только через два года и обнаружили.
   Так бы и жил я в страхе и раболепии и по сей день, но вскоре всё переменилось. Обреталась там у нас в стрип-шоу одна девица по имени Мадонна, которую для удобства называли Донной. Стройная - как лоза, аппетитная - будто лазанья от нашего шеф-повара. Впрочем, не о том речь.
   Кумар редко сидел в ресторане допоздна. Уходил ещё до начала представления. А в тот раз задержался. Донна вышла на сцену первой. И тут Кумар отклеил поволоку своих глаз цвета пересушенного в пыльном подвале чернослива от тарелки, повернулся в сторону эстрады, да так и замер с непрожёванным седлом барашка во рту. До конца номера не шелохнулся, будто спящий после долгой скачки конь в конюшенном апартаменте.
   А потом лёгким движением осёдланного дорогущим перстнем пальца подозвал к себе нашего администратора. Тот подбежал на цырлах, сделал ножкой "чего изволите?". А Кумар ему: "Чта са тэвочка? Вели ей сюта ходить!" "Это наша лучшая стриптизёрша. Мадонной зовут за то, что танцует как..." - говорит распорядитель. Кумар прервал нервно: "Э, танцует-манцует. Живо к мине итти этта тьёолка!"
   Уже через минуту-другую перед хозяином стояла в халатике начавшая разгримировываться Донна. Тот бесцеремонно схватил танцовщицу за упругие ягодицы и начал говорить тоном, не терпящим возражений: "Са мной паэдиш, красотка! Мая баба станэш. Форд-шморд, вольву-шмольву куплю, если мне нравиться будет, как твая попа на мой кынжал прыгать станит. Панимаишь?"
   И тут я увидел, как Донна очень нежно взяла Кумара тонкими пальцами за жилистое запястье и еле заметно нажала какую-то косточку. Такого визга никогда раньше не слышал. Хозяин почти целого столичного района орал невообразимым фальцетом, никак не подобающим отважному джигиту. Его же неустрашимые нукеры схватились за "пушки" на полном автомате, но понять, что происходит, не могли.
   Перед ними не было врагов. Симпатичная девица со снятым макияжем никак не тянула на злодея. Она просто ласково придерживала Кумара нежной ладонью, будто пыталась его успокоить. Но шеф продолжал возмущать атмосферу высокими частотами, не снижая оборотов.
   Донна же, решив, что требуется пояснить ситуацию, открыла красивый рот и произнесла: "Ничего-ничего, это нервное! Женщину давно не ласкал, вот и спёкся. Всё дела, дела. Думаю, надо врача..."
   Я стоял неподалёку с подносом. Дёрнулся бежать, чтоб неотложку вызвать, но тут Донна меня взглядом остановила и показала, чтоб я за ней следовал. Что ж - поставил поднос на стол и пошёл. Без сомнений и колебаний. И что странно - будто по своей воле.
   Как на улице оказались, не помню. Только пришёл в себя на скамейке в сквере. Рядом Донна сидит, уже одетая, а я в плаще и без униформы своей: в джинсах и свитере, который жена связала. И когда оделись? Смотрю вопросительно на красотку - чего звала? Но голос не подаю, будто язык отнялся.
   Та заметила, что я ожил, и говорит спокойно, словно ничего необычного не произошло: "Спасибо, Валера, что проводил даму до парадной!" Огляделся. Совсем чужой район. Не бывал я здесь раньше. И слово это... "парадная". Странно. Дело даже не в питерском названии столичного подъезда, а в том, что нет поблизости жилых домов. Торговый порт рядом. На заднем плане идёт разгрузка какой-то баржи, а рядом с нами машины гружёные снуют.
   Донна, видать, догадалась о моих размышлениях и сказала с улыбкой: "Не думай ни о чём, Валера! Всё хорошо. Мы тебя проверили, ты нам подходишь. Не старайся, сам не поймёшь. Потом всё объяснят. А сейчас тебя доставят в наш филиал. Город Жуки. Будешь там работать. Официантом, как и привык. Кумара не бойся. Он теперь безобиден - что-то вроде кабачка на грядке, искать тебя не станет. Пришлось, правда, полугодовой энергетический боезапас на него потратить... Вопросы потом, поезжай".
   Официант неожиданно замолчал, как будто ему наскучило рассказывать. Я решил его немного расшевелить:
   - Валера, и что это за организация, куда вы попали?
   - Что-то вроде галактического МЧС. Здесь в Жуках - штаб-квартира. Понятное дело: провинция - особого внимания не привлекает...
   - И... связано с "икрой"? Получается, они нас выкорчёвывают, как межпланетный мусор?
   - Виталий, у вас что-то замкнуло. Нелогично рассуждаете. Если бы связь наличествовала, как думаете, стали бы они убирать вашего преследователя и блокировать местных пособников?
   - Так это что получается - космическая инспекция профукала, когда агрессивный инопланетный разум приступил к расчистке среды обитания для своих нужд?
   - Получается. У них со штатами беда, а Вселенная-то бесконечна. И закоулков в ней, вроде нашей Солнечной системы, тьма-тараканья. Но лучше позже, чем никогда... Донна и ещё несколько представителей пытаются изменить ситуацию, чтобы наша цивилизация выжила.
   - И потому уже миллионы уничтоженных, якобы лежащих в "криогенных саркофагах" в анабиозе?
   - Не спешите с выводами. Агрессоров, нарушивших межгалактический закон о нераспространении цивилизаций за счёт экспансии чужих территорий, достаточно трудно остановить небольшому количеству кураторов. Увещевания не проходят. Приходится применять силу и хитрость, поскольку убрать космического инспектора довольно просто...
   - А зачем было отвлекаться на владельца гостиниц, столиц, пароходов? Неужели нельзя иначе, чтоб конспирацию сохранить?
   - Дело в том, что криминальные структуры - первые слуги "икры". Инопланетные захватчики обещали сохранить небольшую часть человеческой расы для обслуживания новых хозяев, а управленцами сделать... ну, да - именно Кумара и ему подобных. Так что: борешься с Кумарами - борешься с "икрой" вместе с её организаторами - инопланетными агрессорами. И борьба эта, кстати, длится недолго в масштабах...
   - В масштабе вечности?
   - Виталий, зачем вы иронизируете?
   - Хорошо-хорошо, прекращаю. И всё делалось с оглядкой на будущую Россию, верно я понимаю?
   - Да-да, кураторы точно знали: в результате планетарных катаклизмов - государственность иных держав очень быстро сойдёт на нет. А России сие не касалось. Географическое положение выгодное - никакими наводнениями не пронять.
   - А зачем ты мне всё рассказываешь? - непринуждённо продавил я свершившийся факт нашего с Валерой сближения. Без брудершафта, но вполне логично.
   - Мы сразу поняли, что это судьба, когда ты здесь оказался. У тебя же есть связи, ходы-выходы. Нельзя нашу борьбу держать втайне от народа и мировой общественности, понимаешь? Хочешь подумать, стоит ли нам помогать? Хорошо. Но смотри - недолго, и так много времени упущено.

_ _ _

  
   И вот я остался один. Валера бросил меня наедине с путаными мыслями. Весна соблазняла своими запахами ещё не рождённых иллюзий, лепила из образов, возникающих в голове, пельмени неосознанной грусти: внутри тревога за распадающееся в клочья будущее, снаружи клейковина возможного выхода, если я поверю...
   Залез в какой-то давешний стог, прелый-перепрелый. Разворошил его, окунулся в запах чистых, но уже порядком изношенных и не высушенных портянок. Задрёмывать начал.
   И тут - будто укол подсознания - сна ни в одном глазу! Стойте, ребята, что-то в одежде официанта Валеры было не так. Что-то... Что?!
   Задумался. Образ, картинка распадается, не соответствует. Так всё-таки - что мешает? Напрягаюсь... Хорошо, что по старой журналисткой привычке вёл видеосъёмку... Просматриваю. Стоп-кадр, увеличение.
   Вот оно - запонки с еле различимым логотипом "икры" - стилизованный человечек в шариках-бриллиантах "замороженного" газа. Такие выдавали отличившимся работникам корпорации в честь запуска первой очереди криогенного цеха. Маленькая небрежность - и мне уже становится ясно... Галактическое МЧС, говорите, сволочи? Нет его. Все эти инопланетные ребята из одного сундучка. А откровения в придорожном ресторанчике, устранение рыжего агента - театрализованная постановка.
   Но с какой целью? Объявить меня сумасшедшим! Не думаю - слишком просто для их извращённых понятий. Убийство? Убийство не даёт гарантий того, что дело о ликвидации якобы замороженных будет забыто, и на моём месте не окажется кто-то другой.
   Скорее всего, они хотят вынудить меня написать разоблачительную статью сейчас, немедленно, когда нет ни доказательств, ни достаточной готовности к ней аудитории. Нет и моего собственного трезвого взгляда на вещи, и потому-то, что выйдет из-под клавиатуры, будет напоминать всего лишь еще один выкидыш-ужастик постоянно предрекающей апокалипсис желтой прессы. А потом, когда доказательства и почва появятся, никто уже не поверит в очевидное.

_ _ _

  
   Я уезжал из Жуков, так и не дав ответа Валере. Матово-чёрный "Субару" уносило потоком невидимых магнитных полей в сторону гибнущего мира. Туда, где человечество вымирало в очень комфортных условиях, совершенно не подозревая о своей участи жертвы. Да и что может понять народ, который пичкают слюнявым варевом фэнтезийных мульт-уродцев в гемоглобиновом ящике цифрового ТВ? Такому народу в самую пору отвалиться в криогенные ванны забвения, подобно стаду молодых бурёнок идущих на заклание - под нож мясокомбинатовского бойца с вытатуированным профилем вождя-семинариста на широкой пролетарской груди.
   Криогенные ванны - это спасение, это выход, это справедливый и демократичный способ выживания? Наверное, кому-то так и кажется, так и пророчится. Но... но, но, но! Я видел, как н а с а м о м д е л е происходит процесс погружения электорально-бессловесных масс в глубокую заморозку и "сохранения" их для будущего.
   Экспансия идёт полным ходом.
   Или... всё-таки... они нас спасают?..
   Или... это тоже заблуждение? А на самом деле - есть "икра", и есть... межгалактическое министерство чрезвычайных ситуаций. Каждый преследует свои цели. И Жуки - место показательных выступлений изощрённого нечеловеческого разума. Нас всех используют с непонятной нам логикой, играя от скуки судьбами людей, как трёхмерный художник распоряжается плоскими нарисованными человечками, не позволяя им заглянуть на следующую страницу эскизника. А тут ещё внутренний голос проснулся некстати. Успокаивает, мол, держись, всё идёт по плану. По чьему плану, чёрт меня возьми?!
   Нет, похоже, все проще. Целенаправленный захват территории обитания с использованием внушаемых, как Валера, честняг в качестве пособников: Валеру - в тёмную, продажные власти - в открытую. А история с хорошими и плохими инопланетянами - её выдумали? Выдумали, чтобы путать подобных мне в случае необходимости? Пожалуй. А то, кто во мне, этот голос, внушающий что-то - он служит лишь для того, чтобы окончательно всё запутать. Постойте! Когда он появляется? Только когда я сижу в автомобиле, а снаружи ничем себя не выдаёт. Похоже, в машине какой-то источник излучения. Нужно бы обыскать при первой возможности.
   Мои действия, что я могу сделать в сложившейся ситуации? Абсолютно ясно, чего делать не следует. Нельзя ни в коем случае писать и говорить о том, что я, сопоставив факты, понял. Нельзя открываться Валере и показывать ему материалы об утилизации замороженных тел. Лучше всего потихоньку уехать, не прощаясь. Что, собственно, сейчас и делаю.
   А потом? Только подполье. Теперь я сумею справиться. Слабое место инопланетян Валера мне раскрыл по простоте душевной. У меня в руках мощное оружие. Захватчики на дух не переносят глюкозы. Воистину права старинная медицинская поговорка: сахар - белая смерть. Воспользуюсь!
   А если ОНИ НАС всё-таки спасают?!
   Дождь идёт - я еду. Я останавливаюсь - дождь слепой, не зрит положительного примера... ему ещё идти и идти...
   Отогревающиеся на лету бабочки междометий облетают с просыпающихся деревьев. На обочину. Тихонько. Весна. Полдень. XXI-ый век. Жуки.

_ _ _

  
   - Он поверил тебе?
   - Думаю, засомневался. Теперь начнёт свою священную войну.
   - Хорошо, гуманоиды из Туманности Скарабеев пока не догадываются, что мы уже здесь. Будут бороться с местными патриотами, а нам останется только помогать, не проявляясь. За эту планету следует сражаться всеми доступными средствами. Особенно, когда мы так ограничены в бойцах и ресурсах.
   - Вы необычайно мудры, Ваше коллайдерство!
   Император ELF MGM довольно кивает и одобрительно шелестит крылышками, будто фольгой от шампанского. Ему нравятся слова био-агрегата VALER4 JDAY самого последнего поколения. И в такт необычной мелодии мутноватых отростков попискивают еле заметные тепловизоры на манжетах "официанта". Да, логотип "икры" - отличная задумка, когда имеешь дело с дотошными журналистами.

_ _ _

  
   Лишь только находясь в тесноте экранированного от психофизиологических излучений бункера, который замаскирован под старенькое авто, можно снять блокировку отдельных участков мозга и стать самим собой - агентом обсерватором межгалактического правового департамента. Агентом, которому поручено "разрулить" ситуацию с попыткой захвата планеты класса Plug&Play системы Drag&Drop звезды Шэйн III G2V ("жёлтый карлик") агрессивными расами, паразитирующими на развивающихся цивилизациях вселенной.
   Количество сотрудников у нас в департаменте весьма ограничено, все они на виду, потому и приходится применять маскировку по полной, ассимилируя с каким-нибудь местным индивидом, буквально проникаясь его мыслями, ощущая себя им.
  
   Несколько лет назад в результате поступившего сигнала от зонда, который здесь называют кометой Леммона, Межгалактическому Совету стало известно, что на третьей планете звезды Шэйн III, заселенной разумными существами, происходят природные катаклизмы, никак не связанные с естественными явлениями. В процессе детализации и превентивной разведки выяснилось - это две расы ведут борьбу с ничего не подозревающей - третьей, пытаясь оттяпать пригодные для обитания земли. Мало того, один из агрессоров пока только наблюдает, стравливая соперника с аборигенами, сам находясь в тени.
  
   Ассимилировать, проникнув в мозг спивающегося от безысходности журналиста, труда не составило. Он не сопротивлялся, позволяя управлять своим интеллектом. Остальное известно, включая попытку направить Виталия Викторовича, то есть - меня, в нужном направлении при помощи нехитрой "наживки" в виде запонок на рукавах официанта-андроида.
  
   Думаю, эти умники полагают, будто сумели завербовать журналиста втёмную. Что ж, прекрасно. Теперь у меня развязаны руки: имеется возможность расправиться с одним захватчиком средствами, предоставляемыми другим. Этика департамента и клятва обсерватора нарушены не будут.
   А когда победа подданных императора ELFа станет очень близка? Если следовать классической схеме, необходимо вызвать спецназ. Подоспеет отряд "Чёрная дыра, чтобы аннигилировать агрессоров по решению межгалактического Гагаанского Суда из звёздной системы Йота Часов. Правда, в результате может пострадать и местное население, но здесь уже издержки торжества справедливости. Оно, торжество это, должно быть неотвратимым. Любой ценой.
   Однако имеется одно возражение, чёрт возьми! Вот жаль стало аборигенов, до чёртиков жаль... Вернее, не всех, а конкретно моего "напарника", мозг которого я сейчас арендую. Но прийти на помощь непосредственно не позволяет кодекс департамента. Тем не менее, никто ведь не сможет запретить обсерватору сделать так, чтобы агрессоры сами уничтожили друг друга, а он бы остался в тени. Подобного рода операции считаются самыми трудными и изысканными. Они-то и служат порой основой для карьерного роста. Но тут не до карьеры. Не до карьеры, когда появляется что-то личное в работе. И я непременно постараюсь сделаю так, как нужно - чтобы никто не смог заподозрить меня в предвзятости.

_ _ _

  
   Мудрый Господь уже давно ничего не творит своими руками. Спаси и избавь! Теперь все добрые дела - исключительно стараниями рабов его, на создание коих ушло столько фантазии и азарта. Но и здесь не хватает совершенства, не всё так удачно, как хотелось бы... если только не вложить душу.
  
  

Мистика на грани фантастики

  

СКВОЗЬ

  

"Так называемые парадоксы автора, шокирующие читателя, находятся часто не в голове автора, а в голове читателя" Фридрих Ницше...

  
  
   Аэропорт Орли вновь лихорадило. Неожиданно пришлось прекратить взлёт аэробуса А-320 авиакомпании "FinAir" из-за того, что прямо на ВПП внезапно появился странный человек, не по здешнему тепло одетый в дублёную шубу и меховую шапку. Для мягкой среднеевропейской весны, согласитесь, довольно странно.
  
   Потерпевший выглядел вполне адекватно, но нёс какую-то чушь о таксомоторе, который не просто ездит по городу, но и может доставить пассажира в параллельное пространство... или что-то в этом роде... Говорил человек сначала на непонятном для окружающих языке, но, услышав как общаются между собой санитары, перешёл на вполне сносный французский...
  

* * *

ЗЕЛЁНЫЙ СГЛАЗ

  
   Василий Негасов говорил, что служит в таксомоторных войсках (так он сам называл место работы) всю свою жизнь после увольнения в запас. За это время в его автопарке сменилась несколько хозяев. Поначалу, когда всё было общим, автомобилями с приветливыми шашечками на дверях и зелёными огоньками за лобовым стеклом, владела застойная до полного безобразия держава. Потом автопарк во времена первичной приватизации передали олигарху из бывших партийцев практически даром. Но управлять сложным механизмом предприятия тот не сумел и продал его по частям. Вот так таксомоторы отделились от нерентабельных автобусов и большегрузных "фур", мотающихся по Европам для овеществления заявочных списков мелкооптовых арендаторов.
   Теперь же, когда таксопарк "Зелёный глаз дракона" в частных руках, его знают не только в городе, но и в соседних областях, куда водители доставляют пассажиров с ветерком и за вполне небольшие деньги. И что самое интересное, никто им особо-то и не препятствует. Отчего? Слышал как-то Негасов, что хорошее "бабло" хозяин отваливает в службы, обеспечивающие (за невеликую мзду, как они это называют) правопорядок в регионе.
  
   Всё в жизни Негасова было размеренно и продумано. Жил он один пятый год. Или уже шестой? Развод вернул Василию ложное чувство абсолютной свободы. Почему - ложное, спросите? Так ведь в наше время абсолютно свободными могут считать себя только бомжи, которые не связаны никакими обязательствами с государственными или частными организациями, да дикие племена в верхнем течении Амазонки.
   С дражайшей "половиной" Василий оттрубил лет восемь, а потом понял свою чудовищную ошибку. Во-первых, супруга не хотела иметь детей, ссылаясь на карьерный рост, а потом и вовсе начался сущий кошмар.
   Жена вдруг принялась вести роскошную жизнь супруги олигарха. Она брала деньги в долг и ни в чём себе не отказывала. Долги отдавались с заработной платы Негасова, после чего денег не оставалось вовсе. Хорошо ещё хоть какой-то тормоз имелся в голове жёнушкиной, не давал ей тратить астрономические суммы, превышающие границы разумного. Но сейчас не о том.
   Итак, едва рассчитавшись с кредиторами, супруга начинала зудеть, что Негасов "безвольный лошара", не может даже на жизнь заработать. Который месяц она содержит всю семью на взятые у кое-кого в долг деньги. А такое положение дел против всяких правил социалистического... вернее, уже капиталистического, сожительства. Сначала Василий пытался возмущаться, говорить, что, если он возвращает сделанные кем-то долги, то именно он, Негасов и содержит семью, а не этот кто-то. Потом ему надоело бесконечно оправдываться, и он предложил расстаться.
   Супруга согласилась неожиданно быстро и вскоре уехала в Германию с каким-то мелким бизнесменом. Негасов слышал позднее, что его бывшая развелась со своим избранником, когда очень умело и ловко разорила его; освободилась и вышла замуж за престарелого графа с родословной, как у породистой овчарки. Понятно, что ничего хорошего такой брак немецкому аристократу принести не мог, но тот пока ещё пребывал в эйфории, очарованный роскошной русской дамой, дарившей ему незабываемые ночи, о которых старик уже перестал мечтать.
   Впрочем, Негасов не испытывал и капли жалости ни к первому, ни ко второму из своих последователей. Не смогли вовремя остановиться. Сами виноваты. Хотя, что касается графа, Василий до конца не был уверен в его финансовом падении, поскольку за границу никогда не ездил, а светские новости из земли Баден-Вюртемберг в родной город поступали неважно. Сорока же, которая считалась ответственной за доставку, вероятно, имела не очень-то длинный хвост или её безжалостно ощипывали на границе. А откуда тогда Василий вообще узнал о немецком графе? От своего напарника, разумеется.
   А теперь самое время познакомить вас с этим Негасовским сменщиком Анатолием Гасиловым. Позволите?
   Итак, Василий "бомбил" на ярко-жёлтом "Пежо" с изображением зеленоглазого дракона и чешуйками в виде шашечек, "бомбил" по очереди с Толиком. Человеком Гасилов слыл очень импульсивным и своеобразным. Ещё в советские времена Анатоль "повернулся" на французской культуре, тратил львиную долю чаевых, не говоря уже о заработной плате, на репетиторов, французскую литературу в подлиннике и разные симпатичные мелочи из Парижа, которые можно было обнаружить в антикварных магазинах.
   Он грезил не просто о посещении Франции, как таковой - по туристической или гостевой визе. Гасилов мечтал остаться в столице Пятой республики навсегда, прикупив машину и таксуя по местам, которые помнят Жана Марэ и Гийома Аполлинера. А как тогда навыки вождения в незнакомом городе? Отвечу вопросом на вопрос: почему же вдруг незнакомом? Анатоль большую часть своего свободного времени занимался изучением справочников о французской столице, штудировал атласы и карты. Через пару лет он уже знал Париж ничуть не хуже родного города, а кое-кому из алжирцев и даже коренных французов мог дать фору, мечтая прославить себя, как некогда "марнские таксисты": всего за одну ночь. И это притом, что Гасилов никогда не бывал в городской черте древней Лютеции.
   Мечты-мечты, сладость ваша воспета классиками... или не вполне классиками, а, проще говоря, народом. Однако пока за окном лишь реклама "Летайте самолётами Аэрофлота в Крым вместе с нами!", ни о каком Париже и речи быть не могло. Но после наступления Перестройки по всем фронтам ворота в европейские шири стали потихоньку отворяться. Гасилов приступил к накоплению первоначального капитала, с тем, чтобы когда-нибудь... вскоре оказаться на вожделенной земле древних галльских племён.
   И вот свершилось. Анатоль уехал в Париж по путёвке, планируя остаться во Франции навсегда. На второй день он сбежал во время экскурсии в музей Орсе. А всего через несколько часов, когда Гасилов рисовал в воображении своё будущее существование в "столице мира", его подчистую ограбили три обкуренных арабских юнца. Взяли всё, включая наличку, паспорт и карточку Master Card с пятьюдесятью тысячами франков, отложенными на покупку автомобиля. Но упёртости Гасилова можно было позавидовать. Он не оставил своей затеи с натурализацией. В посольство России не пошёл, а заделался клошаром1, подрабатывая подённым трудом. Но всё хорошее скоро заканчивается.
   На пятые сутки пребывания в каталажке временного содержания Анатолий не выдержал, и рассказал, кто он такой на самом деле, поскольку засесть в заграничную тюрьму на пару лет ему никак не улыбалось. Не готов оказался Гасилов платить столь высокую цену за свою мечту. Тем более, вероятность проколоться за столь длительный период, несмотря на довольно хорошее знание языка, была невообразимо большой. Так к чему терять время, если можно начать всё заново на родине?
   После незначительных формальностей с посольством и ожидания, когда напарник Негасов, которого уже не раз вызывали в компетентные органы, переведёт деньги на билет, незаконного беженца выдворили из страны. Весь полёт Анатоль вспоминал свою вольную жизнь в Париже. Месяц он питался из мусорных контейнеров. Никогда до сего момента так вкусно не ел. А потом скушал что-то в Пулковском терминале после прилёта и отравился. Но это вовсе не потому, что у нас в аэропортах так... мягко говоря, неважно кормят... А оттого, что нельзя терять бдительность в европейских палестинах ни на секунду, ребята. Чуть расслабил пищевой тракт, и вот вам, пожалуйста - две недели клиники имени доктора Боткина с особо циничным промыванием желудка.
  
   Такого напарника трудно назвать находкой, идеальным партнёром, однако Василий уже свыкся и легко мог найти общий язык с Анатолем Гасиловым. Но не французский, как многие могли подумать, а русский разговорный.
   И всё было прекрасно у Негасова с работой и, в общем-то, с личной жизнью и досугом, пока не вздумали на его машине нарисовать того самого зеленоглазого дракона, который иллюстрировал название фирмы, и поменять номер на странный - "Ямдрок Тцхо". Начальник автопарка пояснил, что так называется одно из самых почитаемых мистических озёр в Тибете, мол, хозяин отслюнявил немалые денежки, чтобы каждой машине такси дать какое-нибудь мистическое название. В целях рекламы и заманивания клиентов, как говорится.
  
   И дальше...
  

...НАЧАЛОСЬ ВСЁ С ОДНОЙ ПОЕЗДКИ

  
   Но сначала небольшая предыстория.
   Негасов в молодости баловался курением. Но потом бросил. И теперь, если заказчик высказывал пожелание, чтобы его вёз некурящий водитель, "в адрес" отправляли именно его, Васю Негасова. Он и беседу с образованным пассажиром мог поддержать. И, вообще, - парень хоть куда!
   Негасов так и представлял себе разговор своей нынешней клиентки с диспетчером частного агентства такси "Зелёная волна"...
   - Да-да, чтобы водитель не курил... Именно, в прошлый раз. Да, прислали такого, он не курил... в дороге, но пахло от него так, что лучше бы водитель дымил прямо в машине...
   - Хорошо, сейчас мы вам направим военного пенсионера. Он даже зарядку два раза в день делает, а не то, что излишествами страдает. Жёлтое "Пежо" с логотипом "Зелёный глаз дракона". Номер какой? "Ямдрок Тцхо", да, такой необычный. Встречайте.
  
   Пассажирка странным образом напомнила Василию его бывшую, что немного нервировало, и только небольшой серповидный шрам на левой щеке делал женщину непохожей на Машу.
   Она отправлялась в аэропорт, а это значит, что ехать предстояло довольно долго - около сорока километров за чертой города - то есть, примерно полчаса. Сначала молчали. Потому Негасов включил радио. Шла программа новостей. Сообщалось, что в Парижском аэропорту Орли участились случаи появления посторонних объектов на ВПП. Причём служба охраны никак не могла объяснить данные факты, поскольку стулья, рояли, люди и даже легковые автомобили образовывались в одну секунду непосредственно из воздуха. Далее диктор конспективно подытожил: ICAO2 ограничило полёты в столицу Франции; авиаперевозчики в панике; ученые недоумевают.
   Негасов нервно хохотнул и обратился к пассажирке:
   - Не боитесь лететь? Вдруг и у нас такое начнётся?
   - А чего бояться? - ответила женщина на удивление серьёзно, взглянув на водителя зелёными глазами ведуньи ("Точно, как у нашего дракона", - подумалось Негасову). - Обычное дело. Коридор, или переход. Здесь поблизости нет. Зона свободная от коллизий... Открытие только на синий цвет...
   - Не понял, что за коридор?
   - И не стоит пока... Скоро сами до всего дойдёте.
   - Послушайте... э-э-э... девушка, вы говорите какими-то загадками. Вы же меня в первый раз видите...Откуда...
   Женщина таинственно улыбнулась:
   - Так уж и первый? А кто мне жизнь испортил... целых три раза?
   У Негасова засосало под ложечкой. Интонации были ему знакомы. Он собрал волю в кулак и осведомился, сам удивляясь беспомощности своего тона:
   - Маша, это ты? Как ты здесь? Откуда? Так изменилась...
   - Меня зовут не Маша, а Маргарита... Олеговна, гражданин водитель! И не смейте ко мне приставать, а не то я позвоню вашему начальству!
   Мгновенный переход от ложной задушевности к естественной агрессивности представился Негасову ушатом холодной воды, после которого спину в районе копчика обильно оросило леденящим потом. В горле неожиданно пересохло. Василий решился ответить что-то на выпад пассажирки, но... её уже не было в салоне. Не было вообще Н И Г Д Е!
   Василий притормозил у обочины и не мог двинуться с места почти целый час. "Напьюсь сегодня ..." - решил он безразлично. Дракон, изображённый на дверце, удовлетворённо прикрыл зелень глаза наплывшим ледяным веком, отливающим не то синевой, не то сталью. Начиналась метель.
  
   За окном раннее утро струило мутное марево по заснеженной небрежности занюханного двора. Негасов, мучимый головной болью после канунешнего расслабления взнузданной пассажиркой ауры, вспомнил о поездке в аэропорт внезапно, только открыв глаза. Так натыкаются на стену сомнамбулы, путешествующие во мраке ночи, послушные нитям лунных лучей. Вспомнил и запел тихонечко:
  
    ...её уже нет, а запах всё стоит...
     амбрэ над ароматами довлеет...
     и всё душа никак, увы, не смеет
     понять, что этот воздух ядовит...
  
   Куплет из песни какого-то В.В.Негусова врезался Василию в память прошлой весной, когда у него в машине забыли затасканный песенник лохматые туристы, и он развлекался тем, что иногда читал растрёпанную книгу, улучив свободную минуту.
   Кухня флюидировала суточными щами. Подруга, с которой Негасов сожительствовал вот уже третий месяц, нарочито вызывающе загремела оттуда посудой, оставшейся после вчерашнего приёма гостя - Вальки по прозвищу Валенок, армейского дружка Василия. Потом она открыла кран с горячей водой и быстрой скороговоркой припомнила всем мужчинам их нехитрые функции, которыми не то, что гордиться... с такими стыдно в приличном доме показаться. Производя свои демонстративные манипуляции, женщина вздыхала и горько кляла себе под нос "дурацких мужланов, которым бы только нарезаться до поросячьего визга, а дама вот-вот погибнет во цвете лет неопылённой".
   Он всё слышал. Похмельная тоска невразумительными, и от этого ещё более противными, импульсами поднималась в расположение, занятое кадыком с явным провокационным намерением навязать противнику психологическую атаку.
   Спорить с сожительницей совсем не хотелось, но уходить совершенно без боя Василий посчитал неправильным.
   Негасов выстрелил в сторону кухни старинным советским лозунгом: "Хватит уже оружием бряцать! Какие наши годы", после чего скрылся от возмездия на улице, прихватив для верности мусорное ведро. В парадной прелестно пахло попавшими под дождь кошками, дешёвым одеколоном и свежей типографской краской (видать, почтальон уже доставил подписные издания в две квартиры на восьмом этаже и одну на пятом). В общем и целом, жизнь начинала возвращаться к Негасову.
   По дороге к мусорному контейнеру он даже успел дать себе слово, что непременно подпишется на журнал "За рулём иномарки" и на газету "Труд в условиях переходного периода". Буквально со следующего квартала подпишется.
   Попадающиеся навстречу воробьи, бомжи и бездомные собаки рады были приветствовать такое решение Негасова каждый по-своему. Воробьи чирикали: "Ньи чьево сьебье!", бомжи предлагали свои жалкие рубли для осуществления похмельного акта в складчину. Собаки же просто дружески улыбались хвостами, предчувствуя остатки вчерашнего стола у себя в лужёных желудках.
   Внезапно Негасов понял, что сегодня непременно случиться что-то необычное, что-то такое, чего он неосознанно ждал последние несколько лет. И это необычное будет обязательно связано с тем самым таинственным шумом, который слышен по ночам возле холодильника. И ещё - вчерашней клиенткой. До чего ж, зараза, на Машку похожа! Была...
  
   Холодильников в квартире Негасова имелось два. Один, старенький ЗИЛ, создавал уют в кухне. Другой же, новёхонький, "BOSCH" оказался в комнате ввиду недостатка квадратных метров на хозяйственной площади. С некоторых пор Василий стал замечать, что ночью в месте, где стоял агрегат, происходит нечто странное. Слышны таинственные звуки уснувшего леса, а иногда отдалённо расположенной железнодорожной станции. И запахи тоже под стать: то сероводородом обдаст спешащего в одних трусах по экстренной нужде Негасова, то ароматом креозота атмосферу ночной квартиры украсит, а то и, наоборот, сиренью голову задурманит так, что даже в спальне заснуть невозможно.
   Наутро всё исчезало без каких-либо следов и последствий.
   Сначала Негасова очень беспокоили запахи и звуки, он даже к кому-то из знакомых "мэнээсов" обращался, но учёный муж только потянул носом, покряхтел, сделал контрольный выхлоп коньячным перегаром (без спиртного дождаться начала сеанса было довольно сложно) в лицо Василию и растворился в аллее парка, примыкающего к Негасовскому дому.
  

ТО САМОЕ

  
   Вечером Василий вышел на смену, и тут возникло т о с а м о е. Из его машины начали пропадать пассажиры. Причём случалось исчезновение следующим образом: как только Негасов вёз пассажиров неподалёку от собственного дома, так сразу же его клиенты исчезали... Либо, открыв дверцу, буквально растворялись в воздухе, либо просто улетучивались из салона, иногда забыв что-нибудь на сиденье. Василий был в шоке. Но в ещё больший шок его повергало знание о том, что пропавших никто и не думал искать. В первый раз он сдуру попёрся в ближайшее отделение милиции, но там его быстро обозвали "перебздевшим совком", мол, пассажиру захотелось пройтись пешком... ничего особенного...
   В первый раз Негасов не поверил, посчитав всё произошедшее галлюцинацией от переутомления. Он тут же залез в портмоне, куда скирдовал выручку за смену, и быстро обнаружил сотню, которую давал пропавший пассажир. Всё, в общем-то, в полном порядке: сговорились о цене, водитель получил деньги вперёд... а потом пассажир буквально испарился из машины. Ну и что тут такого-то? Было бы из-за чего поднимать кипеж... Но что-то настораживало, возбуждало беспокойство в душе Негасова, мешало сосредоточиться...
   И так продолжалось три месяца кряду. Пассажиры методично пропадали из машины, как только Негасов проезжал мимо своего дома. И всякий раз это происходило в ночную смену... И всякий раз... Чёрт, какого рожна всем пропавшим обязательно было проследовать по адресу, который находился неподалёку от Негасовского местожительства! Чорт! Вот теперь уже действительно "Чорт" через букву "о". Для полноты ощущений.
   Негасов принялся объезжать собственный дом за три квартала, а заказы в свой район перестал брать вовсе, за что был немедленно лишён месячной премии.
  

ВЛАДИМИР НЕГУСОВ, ФИЛОСОФ-САМОУЧКА И ПОЭТ-ПЕСЕННИК

  
   Свой организм он представлял себе в качестве некоего странного вместилища простудных заболеваний, которые выныривали через скважину горла с наступлением холодов, загонялись на дно желудка посредством антибиотиков, компрессов и ингаляций, с тем, чтобы заявить о себе через какое-то время сызнова.
   Но бесконечные болезни - ещё не самое плохое, что происходило с ним в последний год.
   Анализируя однажды бессонной ночью свою жизнь, он пришёл к забавному выводу, что она напоминает собой схематично структуру пенсии по старости (и кто только придумал такое унизительное название?! убил бы из рогатки!). Он сперва накапливал впечатления, потом знания и опыт и вот достиг такого состояния, что мог уже с кем-нибудь поделиться своим виртуальным капиталом. Только вот где этот самый кто-нибудь? Нет его, нет. Детей Негусов не нажил, занятый систематизацией знаний, игнорируя все наклёвывающиеся немногочисленные романы. Ученика, соратника или единомышленника, каким-либо образом связанного с исследованиями, которым Владимир себя посвятил, он так и не повстречал. Делиться же с первым попавшимся ему представлялось нелогичным и, более того, неуместным. Ещё бы, разве для того Негусов отказывал себе в развлечениях, впитывая информацию, будто губка, чтобы потом выложить еле знакомому человеку, о котором нынче даже представления не имел. Но ведь жалко же, не так ли?
   И Владимир решил найти ученика, которому мог бы передать свой опыт лично. Сначала он мысленно перебрал всех своих знакомых и пришёл к неутешительному выводу: нет в его кругу человека, достойного. Тогда Негусов, успокоив себя, захотел придумать какой-то иной способ поиска. На подробный анализ ситуации ушло несколько недель, но результат не мог его удовлетворить. Другой бы на месте философствующего поэта отчаялся и бросил затею с передачей знаний, любой другой, но не Владимир. Сосредоточившись, Негусов решил для себя так: следует отдаться во власть его величества случая. По крайней мере, он честно стремился сделать попытку выбора достойного. Негусов чист перед Всевышним... или той силой, которая управляла всеми событиями в подлунном мире. Пусть теперь потрудятся и на небесах.
   Итак, всё случится сегодня же вечером. Он выйдет за порог, и первый встретившийся ему мужчина (женщин Негусов в расчёт не брал по причине небогатого опыта общения с этими особами и нелогичности устройства их ума), нет, без сомнения не мальчишка и не старик... Так вот, первый же встретившийся ему мужчина, который не покажется Негусову противным, и станет ему наперсником, учеником, продолжателем его дел.
   Главное - чтобы выскользнуть незаметно. Лучше всего - чуть позже полуночи... Когда э т и крепко засыпают после вечернего пива.
  
   Снегопад собирался три раза. Сначала приголубило зазевавшихся прохожих невразумительной белой сечкой, которая была, скорее, более подмёрзшим дождём, чем градом. Потом окатило по-весеннему полноводным ливнем. И только уже под самый вечер, в плену зажигающихся фонарей, кто-то тёмный и почти невидимый вывалил под ноги и на головы несколько пузатых пододеяльников почти живого холодного пуха.
   Негасов вышел из своего видавшего виды жёлтенького "Пежо" и посмотрел на трассу, потом на небо, сердито уставившее на него свои сизые от затянувшейся беременности тучи... Родной северный город нравился Василию с невероятной силой. Он уже никуда не хотел отсюда уезжать... как бывало ещё несколько лет назад. Город держал его, прижимал к своему сердцу широких проспектов с газонами, заполненными карликовыми берёзами, но вполне высокими осинками. Негасов почувствовал, что любит его даже сильнее, чем заключённый на пожизненный срок свою камеру и собственные нары. Он чувствовал... это...
   Василий открыл бутылку с минеральной водой и, втягивая сладость первого глотка, ощутил, что за спиной у него кто-то стоит, переминаясь с ноги на ногу. Обернулся, изогнувшись натренированным в тренажёрном зале корпусом, готовясь отразить удар предполагаемого противника.
   Рядом с Негасовым топтался некий сомнительный господин пенсионного возраста, похожий на бомжа, но не бомж. Господин шептал себе под нос, будто заклинание:
   - Единственное, что сделали либералы, так это освободили цену. Цена отдыхает, в общем...
   - Ну, вы очень строго к ним подходите... - не выдержал Василий, пытаясь не рассмеяться.
   Мужчина немедленно протянул ему руку и представился:
   - Меня зовут Владимир Владимирович Негусов, поэт-песенник... будем...э-э-э... знакомы?..
   И потом сразу без перехода:
   - Купите мне соточку водки, а то сейчас совсем худо станет... За державу и вам ответить придётся... а я вот объясню, чтобы не насмерть... Скоро сатана компьютерный всех за собой утащит. В свои нереальные миры...
   И, будто услышав слова старика, радио в автомобиле подпело голосом ведущего радиостанции "На двуспальной волне" рекламный слоган средств возбуждающей контрацепции:
   - Нынче девушки не ходят в секции, они занимаются сексом... Добейтесь стабильной эрекции... Вам поможет "Виагра-лексус"!
   Негусов немедленно отреагировал:
   - Ага, знаю... Колька Селипижев под псевдонимом Семибатюшкова писал. Продался, стервец, за невеликую копейку... Уже который день из запоя выйти не может...
   Негасов был буквально сражён активностью нового знакомого и решил, уйти в ночь красиво, удовлетворив просьбу старика. Выпив граммов сто пятьдесят из дежурной фляги, Владимир Владимирович крякнул и занюхал рукавом. Закусил мануфактурой, как говорили в таксопарке.
   - Вы, наверное, есть хотите? - спросил Негасов.
   - Не помешало бы, с утра ничего во рту не было, - ответил Негусов.
   - Знаете, есть только хот-дог. С ранней ночной "бомбёжки" осталось. Будете?
   - Ну, давай хоть дог... - глаза Негусова светились усталой хитринкой.
   За хот-догом перешли к разговору. И тут Негусов выдал то, что столько лет изучал, прослыв сумасшедшим в среде своих собратьев по нотному стану и философским диспутам в доме культуры Писчебумажников.
   - Знаете, друг мой, - говорил Владимир Владимирович, - мы далеко не одни на нашей грешной планете. Вы наверняка слышали, мой золотой, о том, что такое параллельные миры. О них сейчас только ленивый литератор ни словечка не скажет. Загробный мир, кстати, тоже вполне параллелен нашему, впрочем, как и наш ему. Здесь, как вы понимаете, переход осуществляется вполне легальным образом путём похорон и разных обрядов. Но человеческим чувствам открыта только внешняя атрибутика, скорее, напоминающая лишь рамочку к портрету, чем сам портрет. На самом деле душа переселяется в мир наших умозрительных ассоциаций гораздо раньше... Сие вам, надеюсь, тоже прекрасно известно из современных источников масс-медиа, уроков асоциального бреда и анатомии человека.
   Так вот, не спешите считать, что это всё... Существует масса других миров, которые не поддаются описанию. Иногда они очень похожи на наш, иногда совсем нет. Зачастую, попадая туда, индивид осознаёт, что не у себя, скажем так, дома... Впрочем, о другом я не слышал... О полной, так сказать, параллельной ассимиляции...
   - Постойте, вы хотите сказать, что знаете всё, о чём говорите и...
   - Именно! Я всю жизнь посвятил изучению такого явления, каковым является перебрасывание материальных объектов из одного мира в другой. Самому, правда, переместиться до сих пор не удавалось. Зато, хе-хе, перемещённых лиц встречал я немало. Их предостаточно живёт на свете, уверяю вас. Встретив совершенно несчастного человека, можете быть абсолютно уверены, что он из тех... из пришельцев.
   - И каким же образом они перемещаются?
   - Этот вопрос не настолько проработан, чтоб я мог дать вам однозначный и полный ответ. Но одно знаю точно: для перемещения нужен портал, или же коридор перехода и некий энергетический объект, которым осуществляется процесс перемещения...
   - Точно! Я понял!
   - Не кричите так, молодой человек, я хоть и стар, но слышу прекрасно. Что вы поняли? Объяснитесь...
   - Наверное, в моём холодильнике и есть портал... А моя машина - тот самый энергетический объект.
   - Поясните, если не затруднит.
   Негасов рассказал о пропажах своих пассажиров, странностях, происходящих с холодильником марки "BOSH" и о том, что исчезнувших никто не ищет.
   - Так-так, молодой человек, вас мне послало само провидение. - Негусов скептически осматривал "Пежо" и нарисованного на машине дракона, увидел номер, усмехнулся, прыснув в завельвеченный несвежестью носовой платок. - Что ж, вполне вероятно, вы совершенно правы относительно холодильника... Но дело вовсе не в автомобиле, а в изображении... хе-хе, рептилии... в комплексе с мистическим номером. Не зря же энергетические каналы, уходящие в глубины земли, китайцы называют венами дракона...
   Не ищут же пропавших потому, что происходит некое уравновешивание миров... От этого процесса балансировки параллельных пространственно-временных континуумов многие люди - чтобы не изменять естественного хода перераспределения массы, в том числе и массы мозга - сходят с ума, внезапно теряют память и прочее. Впрочем, на данную тему можно говорить неделями. Сейчас пока некогда. Но вы-то... Просто "Стейнвей" в кустах какой-то. Расскажи кому, не поверят...
   - Ну и как же тогда...
   - Как произвести перемещение из одного пространства в другое, хотели вы спросить? Не знаю, не могу сказать точно. Тут важен эксперимент. Я бы предложил вам в нём поучаствовать, согласны?
   Негасов не успел ответить положительно, поскольку из темноты выскочили два дюжих медбрата и с криками "Вот он где пропаганду зла сеет, голуба!" спеленали Владимира Владимировича в смирительные доспехи от модельного дома министерства здравоохранения.
   Василий попытался было вступить с ними в спор, но один из громил остановил его зловещей фразой с латинским ругательством в середине:
   - Слышь, ты, ботаник, мне монопенисуально, что ты предпримешь дальше. Не хочешь стать нашим клиентом, лучше уймись...
   Когда Негусова сажали в микроавтобус, он успел прокричать:
   - Молодой человек, знайте, что я ещё очень много должен вам рассказать! И, что бы ни случилось, помните - выход из параллельного мира географически находится в том же самом месте, что и вход, только в зеркальном варианте! До встре...
  

ЭКСПЕРИМЕНТ

  
   Эксперимент Негасов решил устроить, позвав в помощники напарника - Анатолия Гасилова. Одному было не справиться. Происходило всё следующим образом: во дворе оставили машину, попросили мальчишку за десять рублей покараулить, чтобы никто не стоял рядом с изображением зеленоглазого красавца-дракона. Сами же поднялись в квартиру Василия и прошли к заветному холодильнику "BOSH", который вибрировал и гудел, будто взбесился.
   Открыть дверцу никак не решались. Потом Негасов привязал себя к старинному дубовому комоду - достался в наследство от бабушки - отличным репшнуром, который остался от юношеского увлечения горным туризмом. Как следует привязал, прямым встречным узлом. Напарника же Василий застраховал при помощи альпинистского карабина.
   Ну, как говорится, с богом!
   Как только дверь холодильника распахнулась под твёрдой рукой Анатолия Гасилова, смрадный запах забродившего болота навалился на комнату. Но больше ничего. Ничего странного. Гасилов осторожно заглянул внутрь. Обычное холодильное нутро на службе холостяка: десяток яиц, кусок обветренной колбасы да пара банок консервированных кальмаров, которых Негасов брал на прошлый день рождения, но до салата дело не дошло... С тех пор и валяется на полочке консерва, занимая собой несколько кубических сантиметров объёма. А как же быть с сожительницей, спросит меня недоумённый читатель? Неужели за три месяца она не могла навести порядок в холодильнике? Могла и, кажется, даже навела. Но только в ЗИЛе, поскольку с влажной тряпкой дальше кухни Негасов её попросту не пускал... чтоб не привыкала.
   Так на чём мы остановились? Ага, Гасилов пошарил рукой в поддоне, пожал плечами и характерным движением у виска указательным пальцем обозначил своё отношение к фантазиям коллеги. Потом он открыл карабин и хотел уже уходить, но в этот момент из чрева холодильника рвануло таким мощным порывом, что Анатоль сначала опрокинулся в горизонтальное положение, а потом, что называется, вылетел в трубу.
   Негасова тоже тащило внутрь, он упирался руками и ногами в стенки, чувствуя, что его вот-вот либо разорвёт на куски, либо раздавит комодом, который угрожающе устремился в его сторону. Что самое интересное, неживые предметы в комнате не двигались, кроме шкафа, влекомого Негасовым, будто страшный перепад давлений на них не оказывал никакого влияния. Ах, нет, ошибся... Самое интересное в другом: дверь холодильника была закрыта, дуло сквозь неё. Негасов толком и удивиться не успел, как репшнур лопнул, будто нитка, и Василия протащило внутрь агрегата непосредственно через дверцу.
   Он, правда, успел подумать, прежде чем окунулся в упругий тёплый поток неизвестной природы:
   - Вот и мои пассажиры... Дракон открывает портал в другой мир... если... расстояние небольшое... Нет, что-то не так... иначе меня бы давно унесло чёрте куда... А, может быть, и уносило, только я тогда не понимал ничего...

ЗЕРКАЛЬНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

  
   Мир, в котором очутился Василий, был точь в точь, как и тот, который он недавно покинул. За исключением одного: не оказалось здесь Анатоля Гасилова. И напарником Негасова работал совсем другой человек. Хотя, может быть, и в самом деле никуда Василия не забросило, а просто вернуло на место, так сказать, с чёрного хода? Смотря как рассудить, что называется. Очень похоже. Только вот как быть с Гасиловым?
   О нём здесь тоже, кстати, помнят, а некоторые говорят, мол, уехал на постоянное место жительства во Францию. Добился своего, говорят. И на улице уже не начало марта, а середина июня. Получается, что время, проведённое Негасовым в портале (что-то около полутора минут) многократно "вытянулось" в реальности. Так что, если принять эту теорию, то концептуально всё в полном порядке. Логика не нарушена. Хотя какая может быть логика, если имеешь дело с нарисованным зеленоглазым драконом.
   Василий несколько дней жил, будто в анабиозе. А потом понял, что нужно идти к Негусову за советом. Но в паспортном столе таковой значился выбывшим из числа жителей малосемейного общежития по состоянию здоровья. Его определили в какой-то дом для престарелых в соседней области. Но и там поэта-песенника не оказалось, видно документы перепутали - случайно или намеренно, разве узнаешь. То есть, скорее всего, и тут Владимира Владимировича в "жёлтый дом" упрятали. А из психушки попробуй-ка, вытащи.
   Новый мир, или старый мир в новом обличье никак не хотел принимать Василия. Он чувствовал свою никчёмность, одиночество и страх перед будущим.
   От тоски, безысходности и холода (июнь на севере горазд на сюрпризы) Негасов завернул в тёплый холл платной саентологической поликлиники "Рождество крестовое". В холле какой-то человек, отдалённо напоминающий Гасилова, только с перекошенной челюстью, возился с ресивером.
   - Антенна что-то барахлит... - пожаловался он в сторону вошедшего.
   - Чего, не туда направил? - поинтересовался гость.
   - Так, вроде б, направлял. Провайдер, видать... сука в ботах...
   - Да, нелегка судьба безрукого невежи... Это же север, здесь спутники не летают, как попало. Здесь расписание, угол наклона, диаметр "тарелки"...
   - Да знаю я, знаю, - человек обернулся, и Негасова будто обухом по затылку врезали: перед ним стоял Анатолий - бывший напарник, страшно похожий на молодого ещё Негусова с фотографии, которую легко можно было обнаружить в Сети по запросу "Негусов, поэт-песенник".
   - Слушай, помоги мне бежать, я не могу здесь больше жить... - сорвался Василий на истеричный крик.
   - Бедный мой, бедный Негасов... Как тебе, наверное, плохо?
   - Святоша, трус! Я всего только попросил о небольшой услуге...
  
   Василий открыл глаза. Не было никакой поликлиники, вероятно, привиделась от хронического недосыпания. Зато впереди...
   Неоновым пламенем преисподней светилась рекламная панель "АдвокатЪ ВладимирЪ СтервецовЪ! Рублёвский мечтатель! Деньги не смогут заменить вам отсутствие мозгов, им будет уютней у меня на счёте. Гарантия конфиденциальности и прочий юридический монплезир".
   Негасов огляделся. Улица была практически безлюдной. Лишь на углу стояла интеллигентная проститутка второй Бальзаковской свежести. Глянул на часы. Потом снова. Сколько на это понадобиться времени, как считаете? Вот именно, а часы своим металлическим тиканьем будто смеялись над Негасовым... прошло целых сорок минут. Однако в тот раз он сумел сдержаться от подлого удара нового мира. Именно нового, поскольку старый, давно и со вкусом обжитый, никогда не позволял себе подобных выходок.
   Василий купил банку с двусмысленным названием "Хрен ароматный" на этикетке, а потом, уже дома, нагрузил им ломоть ржаного хлеба и с удовольствием сжевал с обломками холодца, остававшегося после вчерашней встречи с армейским другом Валькой по прозвищу Вяленый...
   И тут Негасова посетила любопытная идея... А что если попробовать ещё раз? Перейти в свой прежний мир... Но манипуляции с холодильником и машиной (дракон улыбался, как показалось Василию, невероятно ехидно) ни к чему не привели. Самое время было вспомнить завет Негусова... относительно зеркального расположения порталов, вы всё верно поняли. И если холодильник стоял в углу, то...
  
   За стеной соседский мальчишка чуть не круглосуточно играл в компьютерный маджонг. Его нетерпеливое стучание по клавишам часто слышал Негасов сквозь сон. Да, именно тогда, ещё в той самой первой жизненной параллели. Однажды под утро он решился, наконец. Решился расставить все надстрочные знаки в тетради собственной судьбы в косую линеечку годовых колец-параллелограммов. Он ворвался в соседнюю парадную, сверкая разъярённой и немного сконфуженной от собственного нахальства новорожденной лысиной. Несмотря на ранний час, ему открыли очень быстро. На пороге стоял паренёк лет, может быть, четырнадцати с красными как у кролика глазами и отстранённым взглядом пропащего геймера.
   - Вы думаете, здесь портал? - ничуть не удивившись, спросил парень, указывая на монитор.
   - Я думаю, это такая хренотень, откуда можно попасть в КУДА-ТО ИНОЕ! Ясный клевер! Ты свалил бы парень из дома, что ли... чтобы заодно со мной не унесло. "Пежо" моё знаешь? Покрывало с дверцы сдёрни... а сам за угол спрячься.
   - Тогда пробуйте, раз уверены, - топот спускающихся вприпрыжку ног затерялся где-то у основания подъездного колодца. Негасов слышал, как парень хлопнул дверью.
   Следом...
   ...экран монитора озарился зелёным свечением... Теперь Василий твёрдо был уверен, если его машину с изображением дракона на дверце никто не угонит, то он снова окажется дома...
  
   ...он осмотрелся, обстановка в комнате выглядела не совсем обычно. Всё говорило о каком-то торжестве. Ах, да... Как он мог забыть: сегодня же годовщина их свадьбы. Юбилейная, пятая. В его возрасте пять лет тоже юбилей. И, как назло, нужно уезжать...
   Мари сегодня выглядела особенно великолепно, просто умопомрачительно в своём коротком чёрном платьице от известного иностранного модельного дома Slava Zaitcseff. И даже небольшой серповидный шрам на левой щеке ничуть не портил её нежный профиль. Жаль, что вот-вот подъедет такси. И нужно будет отправляться в командировку в Москву на симпозиум по теме "Параллельные миры, современное видение проблемы".
   - Базиль, поспеши, самолёт не будет ждать...
  
   Услышав сигналы клаксона со стороны улицы, Basille von Negasoff, наследный немецкий граф, недавно вынужденный заложить родовой замок близ Гейдельберга и переехать в небольшой домик в Париже, вышел на улицу. Приветливый таксист из автомобиля "Пежо" с необычным номером "Yamdrok Tso" и весёлым драконом на капоте, помог ему положить чемодан в багажник, и они отправились в Орли.
   - Как всё-таки замечательно, когда нет необходимости без толку бегать в поисках нужного портала. Повезло же мне, что угадал с первой попытки... - думал наш герой, вспоминая вчерашнее феерическое окончание компьютерной игры "Magic mirrors". Он не стал доставать очки, пытаясь казаться моложаво, а то бы разглядел надпись на рекламной карточке, небрежно торчащей из-под солнцезащитного козырька. Она гласила: "Agence de taxi "Dragon ceil vert", chauffeur de taxi Anatole Gasilliot"3.
   - Que malgre' tout il fait bon, Mesdames et Messieurs! Tout est bien qui finit bien!4 - произнёс пассажир с сильным славянским акцентом. Потом продолжил.
   - Wie nichtsdestoweniger schon gut, meine Damen und Herren! Ende gut, alles gut!5 - на сей раз его речь оказалась практически идеальной чистоты и высоты надтреснувшего звука одного из нижненемецких диалектов.
   Дракон на капоте щурил глаз от ночного Парижского смога и делал вид, что разделяет такую восторженную точку зрения.
   Аэропорт Орли был закрыт до выяснения всех обстоятельств участившихся инцидентов... Но это происходило в другом, реальном мире, так что вылет состоялся точно по расписанию. Фантомный вылет виртуального авиалайнера... Если смотреть с нашей стороны зеркала... в той же самой географической точке...
  
   1 - клошар - французский бездомный;
   2 - ICAO/ИКАО от англ. ICAO - International Civil Aviation Organization, международная организация гражданской авиации;
   3 - в переводе с французского: "Агентство такси "Зелёный глаз дракона", водитель Анатоль Гасилли";
   4 - в переводе с французского: "Как всё-таки хорошо, дамы и господа... Хорошо то, что хорошо кончается!"
   5 - то же на немецком;
  

ЗЕЛЁНЫЙ

   "На самом деле цель всех устремлений живых существ - достигнуть состояния покоя. Высшее состояние покоя - нирвана. Это логично. Однако... Высшее состояние логики - полный алогизм. Заключаем: нирвана алогична по своей сути. Хотя такой Закон в сфере буддийского понимания сущностей ещё не создан..."
   Расшифровка записи древнего индийского манускрипта, написано предположительно в IV-ом веке до н. э.
  
  
   Не забыть. Только бы не забыть... Он открыл глаза, вылез из-под верблюжьего пледа с огромной дыркой от сигареты в форме бабочки прямо посередине и огляделся. На журнальном столике мирно цвиркал спрятанным внутри ленивым сверчком старинный пузатый будильник из разряда тех, которые поднимают и мёртвого, если роскошный корпус часов накрыть пустой и гулкой кастрюлей.
   Опять тот же дурацкий сон. Который год...
  
   Сначала чувство одуряющего озноба, немотивированного страха. Потом бесформенное зелёное пятно и выматывающий душу странный слоган: не забыть, только бы не забыть... Причём слова брались в голове сами по себе. Что - "не забыть"? Когда это началось?
  
   Началось, кажется, ещё в раннем детстве. Роберт Самолётов даже предположил, что навязчивая фраза мучила его даже в том нежном возрасте, когда человек ничего толком не осознаёт, не умеет самостоятельно передвигаться и говорить. Мама рассказывала, что с грудного возраста он спал очень немного. Но вот что странно - практически не плакал, а только широко открывал свои наивные детские глаза, пускал пузыри, будто хотел попросить взрослых о помощи.
  
   Самолётов взглянул на часы. Хорошо, что уже утро, и можно подниматься, а то размышление о значении увиденных во сне слов не оставило бы его и дальше. А так - утренняя суета, сборы на работу, потом обычная служебная рутина. Можно будет немного расслабиться и не думать, о чём нужно ОБЯЗАТЕЛЬНО не забыть. Только вряд ли это получится сегодня. Что-то подсказывало - вряд ли.
  
   Самолётов работал в музее редких насекомых, что расположен в двух кварталах от Городского центра. Как Роберт попал сюда на службу, он сейчас уже не помнит, да и раньше толком не осознал. Вероятно, получилось само собой: элементарно не захотелось выгребать против течения, бороться за денежное местечко, рассылая несчётные резюме и посещая бесконечные собеседования. Скорее всего, именно так: престижной работы по специальности после окончания университета Самолётову не подвернулось, а тут - вакансия, свободный компьютер и деньги, выплачиваемые регулярно. Хоть небольшие, но жить можно. А много ли требуется двадцативосьмилетнему парню, не обременённому семьёй? Главное, чтобы не мешали увлечению любимым занятием, которое переросло вскоре в дело всей жизни. И оно, надобно заметить, имело мало общего со специальностью героя.
  
   Сколько себя помнил Роберт, столько пытался понять, откуда и как возник человек. Верить Дарвину на слово ему совсем не хотелось, потому-то Самолётов и принялся проводить своё собственное расследование по данному вопросу, изучая мировые религии, кажущиеся ему фундаментальной основой мироздания. В то самое время, когда другие его однокурсники с усердием конспектировали речи больших и малых революционных вождей, Роберт впал в эзотерику Востока.
  
   Поначалу он посчитал, будто пары месяцев для изучения ему хватит за глаза. Но минуло уже три года, а Роберт открывал всё новое и новое для себя в архивах областной библиотеки, сети Интернет и редких изданиях, которые удавалось приобретать у букинистов, оставляя акулам литературной пыли львиную долю своего вспомоществования, которое премилая держава упорно называла заработной платой.
  
   Чем больше узнавал Роберт Самолётов, тем удивительней становилось ему, что никто раньше не дошёл до одной простой мысли: все мировые религии - незначительные части одного большого, можно сказать, глобального учения. Глубина и значимость этой системы пугала молодого человека, одновременно приводя в восторг, заманивая всё дальше и дальше в таинственный мир вечно живой мысли. И здесь вот что главное: информация, которую Роберт черпал отовсюду, была доступна абсолютно любому желающему. Но то ли никто не загорелся особыми устремлениями, то ли никому не пришло в голову сопоставить данные и понять... Понять нечто удивительное.
   Впечатление складывалось такое, что кто-то сознательно разорвал целостное знание на кусочки с тем, чтобы человечество не догадалось о чём-то главном. О чём? Только бы не забыть... Боже, неужели, он, Роберт Самолётов когда-то раньше (возможно, в другой жизни) знал ответ на данный вопрос? Хорошо, пусть себе. Но что же тогда означает зелёное свечение, которое неизменно сопровождает его странные сны? Зелёный цвет - цвет мудрости, может, в этом разгадка?
  
   Так думал наш герой, подходя к музею. Мысли настолько его захватили, что он даже проскочил мимо места работы, благодаря чему опоздал. Антипод Самолётова в части получения новых знаний и враг по жизни, директор музея Быдловатенков Василиск Анонимович, встретил подчинённого на пороге кабинета и сообщил голосом кастрированного вурдалака:
   - Вам, милейший Роберт Иванович, давно бы пора усвоить, что вы работаете в учреждении, а не в какой-то там богадельне для социально нездорового контингента. Это уже десятое нарушение дисциплины за текущий квартал. Я не стану возражать, если вы напишете заявление...
   - Какое заявление?
   - По собственному желанию, сударь. По собственному! Пока я добр.
   Самолётов подумал про себя: "Вот ведь крышелёт перепончатоухий! Никакой от него жизни в последнее время!" Потом, не снимая верхней одежды, плюхнулся в кресло начальника - за компьютер - и быстро набрал текст заявления. Глаза Быдловатенкова округлились, он буквально посерел от непонятно каких чувств и попытался сдать назад:
   - Роберт Иванович, вы это... того. Нельзя же столь буквально. Скоро годовой отчёт, международная выставка чешуйчатокрылых. Как же так? Нехорошо настолько эгоистично и легкомысленно относится к служебному долгу. Сами понимаете, с кадрами у нас просто беда. А я же всегда навстречу иду, не правда ли? Просто не ожидал от вас, просто не ожидал.
  
   Но Самолётов уже не слушал. Он, повинуясь, скорее, интуиции, чем голосу разума, подмахнул напечатанное заявление, потом вышел в коридор, бросив на ходу:
   - За трудовой зайду на следующей неделе. Так что, будьте добры!
   Роберт вышел на улицу и направился в никуда. Хотелось подняться в весеннее небо, уже расчищенное к прибытию первых перелётных птиц. И наверное, именно поэтому его совсем не интересовало, что будет с ним дальше, и где он найдёт новую работу. А с такой редкой специальностью энтомолога, попробуй-ка, поищи - набегаешься, без толку ноги стаптывая. Ну да - теперь уже не важно.
  
   Впрочем, радостное возбуждение, дарованное относительной свободой, быстро улетучилось Роберт понял - теперь, именно теперь, не откладывая в долгий ящик, необходимо во что бы то ни стало вспомнить нечто судьбоносное, что какая-то посторонняя сила так настойчиво пыталась заставить его забыть, инициируя трудности в реальной жизни, выстраивая череду препятствий, пытаясь увести от главного. И только во сне какой-то тайный импульс мешает Самолётову забросить всё и начать среднестатистическую жизнь пост-имперского обывателя. Сегодня стремление заняться разгадкой мучительного вопроса оказалось особенно острым. Отдыха душе не было, как представлялось ещё часа полтора назад, когда Роберт пил на кухне горький кофе, как казалось ещё и десять минут перед отметкой "сию секунду".
  
   Самолётов шёл по улицам Города, совершенно не замечая, что туфли давным-давно набрались весенней влаги с лица асфальтовых зеркал, по которому часть небес, пробегая под ногами с весёлым журчаньем, уносится тугим водоворотом прямиком в разинутые щербатые рты решёток ливневой канализации.
  
   Он шёл. Потом стоял некоторое время, пытаясь понять, что же делать дальше, - возвращаться домой совершенно не хотелось, - потом снова шёл. Потом остановился и присел за столик в кафе, хозяева которого одними из первых осмелились вынести места для клиентов на открытый воздух. Сверху над Самолётовым прорезиненный тент с рекламой какого-то пива с консервантами гудел на молодом ветру, как самый настоящий парус, призывая немедленно отправиться в путь в поисках новых, ещё не открытых земель. Нет, нет - не сейчас. Пока не решено, как извлечь из глубин подсознания НЕЧТО (теперь Роберт был абсолютно уверен: именно там, в собственном сером веществе и нужно искать ответ, на тревоживший его вопрос), двигаться дальше не имеет смысла. Да-да, в его голове хранится зашифрованная информация, которую нужно каким-то образом извлечь и понять. Но где же взять криптографа, способного на это?
  
   Субтильный официант с независимым видом молодого баловня судьбы (вовсе неуместная самооценка для вполне популярной ныне профессии) снисходительно положил перед Робертом меню с таким выражением лица, будто Самолётов задолжал ему, по крайней мере, долларов десять, а то и все двадцать. Роберт открыл зелёную папку и увидел в ней какой-то странный листок. Обычный листок в клеточку, с затемнением на сгибах. Самолётов обернулся к официанту:
   - Это не Ваше? Может быть, нужно?
   Официант презрительно ухмыльнулся, отрицательно повёл плечами.
   - Заказывать будете?
   - Я просто так спросил. Мало ли...
   - Не понял, вы заказываете или уходите? Здесь вам не парк культуры и отдыха, чтобы место занимать.
   - Сейчас, секундочку. Знаете что (мгновенная умозрительная оценка содержимого бумажника), принесите мне кофе и маленькую бутылку минеральной, пожалуйста.
   - А даме?
  
   Самолётов поразился. О какой даме может идти речь, если он точно знает - тремя минутами ранее садился за свободный столик? И вообще говоря, кафе только открылось и ещё пустовало, когда он сюда подходил. По крайней мере, на уличной половине заведения было совершенно пусто. Да и мебель только-только выносить начали, и сидел молодой человек на единственном на всё кафе стуле. Роберт хотел возмутиться глупой шутке официанта, но его что-то остановило. Он оглянулся и обомлел. За его спиной стояла милая девушка с совершенно наивным нездешним взглядом и еле обозначенной улыбкой на тонких губах. Официант хмыкнул, принёс второй стул, чем не замедлило воспользоваться небесное создание женского пола, и снова спросил:
   - Что желает дама?
   - Мне, пожалуй, тоже кофе и маленькое пирожное, если можно.
  
   Роберт изучал девушку со странным ощущением, что они уже когда-то встречались. В этом месте автор стыдливо потупил глаза и отодвинулся в сторонку. Во-первых, чтобы его не обвинили в использовании "штампованной фразы", а, во-вторых, не желая помешать намечающемуся знакомству. Давайте, отойдём все вместе. Негоже мешать чему-то неизбежному, не так ли?
  
   Пытливый читатель обязательно спросит меня, что же было написано на бумажке, оказавшейся в зелёной папке с меню. Я отвечу - там не оказалось ничего судьбоносного. Ни строки из библии или эзотерических учений Востока, ни таинственных фраз, что-нибудь вроде "Свет - это единственная субстанция, из которой при правильном инвертировании получается чистая, ничем не замутнённая Тьма". Ничего похожего. На тетрадном листке в клеточку кто-то написал обычные слова: "75-56-29, не забыть, позвонить Светке". Вот и всё.
  
   Только бы не забыть! Ключевая фраза, тревожащая воображение. Не иначе.

_ _ _

  
   - Сейчас ведь как, - заявил Пашка Губанов, - куда не плюнь - кругом одни программисты. А элементарный запрос в базу данных, не говоря уже о приемлемом её, базы, структурировании при создании оной, сделать не могут. Нам бы поменьше программистов (по штатному расписанию), да побольше бы приличных юзеров. А то у нынешних-то господ головка выше Эйфелевой башни, а знания и опыт положительный запросто в шляпу для подаяний привокзального нищего поместится.
   - Я слышал, - ответствовал Роберт Самолётов, - что какой-то американский программист, из числа маститых, ведущий свой род от Винера и его домочадцев, сказал одну интересную вещицу: если бы нас учили писать программы с пелёнок, то к совершеннолетию мы бы научились их читать, а при достижении пенсии - поняли, какая это всё ерунда по сравнению с естественной природой.
   Собеседник Самолётова одобрительно хмыкнул и полез в холодильник за пивом.
  
   Пашка Губанов был лучшим и, пожалуй, единственным другом Роберта. Да, именно Павел Губанов, а не известный в Городе Петр Губанов, о котором вторую неделю шумели газеты. Говорили, что последний выиграл просто невероятную сумму на игровых автоматах, потом нанял всех своих друзей, и они опустошили чрева "одноруких бандитов" не только в Городе, но и даже во всей области. Напуганные таким странным везением (а иначе как всё объяснить, не наличием же бесконечного числа жетонов), хозяева игорных заведений решительно сворачивали свою деятельность, чем дали повод левой прессе лишний раз порассуждать о неправедно нажитом капитале, социальной справедливости и русском пытливом уме, которому даже волчий оскал капитализма не страшен. В то же время счастливчик Пётр Губанов открыл свою телестудию, где сам и работал ведущим одной юмористической программы, успешно конкурирующей с каналом "Кривая на вывоз" и серией скетч-проектов под общим названием "Комодский клоп". Ходят слухи, что с момента выхода в эфир первой передачи "Хохочем вместе с Губановым" памперсы для взрослых стали дефицитом во всех без исключения торговых точках, и даже аптечных базах, не говоря уже о самих аптеках. Но, похоже, что это только слухи. Автор не советовал бы верить непроверенной информации. Поостерегитесь и вы.
  
   Что ещё сказать о Павле Губанове, кроме того, что он друг Роберта? Самолётов точно не знал возраста Пашки, но подозревал, что их разделяет не меньше десяти лет. Десять лет - как же много с точки зрения съеденного и выпитого. И в то же время, как всё-таки мало для проведения линии водораздела между понятиями - дружбы и симпатии, с одной стороны, и разобщённостью поколений, с другой.
  
   Познакомились наши герои в компании общих знакомых, которые отмечали какой-то "некруглый юбилей" своей совместной жизни. Дело происходило в кафе "Гуси у бабуси", которое позднее по настоятельной просьбе местных властей переименовали в закусочную "Колобок" в свете грядущих эпидемий нечеловеческого гриппа. Власть предержащие плотно фиксировали руку на пульсе и потому не оставляли предпринимателям мелкого пошиба возможности ощутить себя свободными до самых потных подмышек.
  
   Пашка с Робертом поначалу держались немного особняком ото всех и ещё более отстранённо друг от друга. Каждый поближе к собеседникам своей возрастной категории. А потом что-то случилось в высших слоях атмосферы, и всё переменилось. Самолётов с Губановым уже не могли спокойно пройти мимо друг друга, обязательно цеплялись языками. Но их это не раздражало, наоборот, приводило в радостное возбуждение. Так, собственно, и родилась эта дружба. Будь я поэт, то не преминул бы заметить в рифмованном виде, что на небесах свершаются не только браки, но поскольку лавры Александра Сергеевича мне явно не по плечу (про голову, вообще, не упоминаю), то ничего не стану добавлять к уже сказанному.
  
   О себе Губанов говорил так: "Изнанкой Слова, грешно обернувшись, он на Голгофу шёл не торопясь". Нет, Павел, Пашка, Павел Андреевич не считал себя символистом... Он просто мыслил совершенно нетривиальным манером. Ему были не чужды разные нынешние течения в литературе, но классику Пашка ценил превыше всего. Ценил, но сам, однако, писал в странном стиле, которому ещё не придумали названия современные литературоведы. Они Губанова и его произведений попросту не знали. Такое случается сплошь и рядом, если у литературоведов голова трещит от среднестатистических историй из жизни одиноких, но очень самодостаточных женщин с собственным делом, приносящим прибыль, сравнимую с прибылью княжества Лихтенштейн, а у безвестных литературных криэйтеров (причём тут писатели, я Вас спрашиваю?) не хватает совести и связей, чтоб взломать стереотипы массового сознания.
  
   Во времена дефолта, грянувшего в конце прошлого века, разложил Пашка "все яйца" по разным корзинам, как советовали аналитики от коммерческой экономики, но ума (в смысле, стащить-умыкнуть) не приобрёл. В результате телодвижений финансового танца, поставленного "киндер-сюрпризом" от большой политики, Губанов кое-как сумел преодолеть кризис и не впасть в меланхолию. We shall over come! А ещё он понял, что написанием текстов заработать не удастся, если не отплясывать под издательскую дудку. И что дальше? А ничего особенного: пришлось Пашке вспомнить свою первую профессию и принять новые условия жизни как данность. Системный специалист по изучению жизни компьютеров даже в самый крутой дефолт - системотехник с прибором. Ему всё по большому тридцатидвухмегабайтовому КЭШу! Мания к написанию текстов отошла на второй план, а Губанов успокаивал себя такого рода сентенциями:
   - Лучше уж быть широко известным в невыносимо узких кругах, чем литературным символом нашего продажного времени.
  
   Но мы, кажется, заговорили не о том.
  
   Самолётов сидел у Пашки Губанова в тесной однокомнатной "хрущобе" и разговаривал с ним обо всём на свете. Думаю, вам тоже знакомо великолепное чувство общения с друзьями, когда говоришь всё, что думаешь, не опасаясь быть неправильно понятым.
  
   В настоящее время друг Роберта Самолётова трудился где-то в системе связи; на почте, как говаривали в старину, служил. Только не ямщиком, а системным администратором. Губанов порою казался прямолинейным и грубым, не привык скрывать своего отношения к окружающему миру лотерейного благополучия. Не терпел фарисеев и пальцегнутых менеджеров, разведённых и разводящих в обилии на просторах Родины. Да, это именно младореформаторов, которых Паша вполне резонно окрестил МЛАДОДЕФОРМАТОРАМИ или чупа-байсами, мы и обозначим здесь в качестве его оппонентов. Губанов презирал и высмеивал их нелепые попытки всюду всунуть свой нос и руководить разливом абсолютно всех денежных потоков. У Павла Губанова на сей счёт было совершенно особое - своё мнение. Он выражал его так, без намёков и попытки пригладить резкость формулировок:
   - Всякая централизация власти влечёт за собой централизацию глупости. Причём эволюция последней всегда проистекает, не в пример, быстрее и развесистее, чем рост устремлённой в облака демократической централи как таковой. Исключений не бывает, бывают вариации. Сам же знаешь, парадокс нашего времени: специалистов и менеджеров всё больше и больше, а настоящих профессионалов практически не осталось. До абсурда доходит. Возьми хоть нашу кампанию. Теперь покупку любой запчасти для компа нужно визировать аж в столице. Там начитанный и обученный на комиксах от Карнеги чиновник завсегда лучше знает, что там делается у нас в Городе. Ему это совершенно отчётливо представляется. У нас, заскорузлых и малообразованных (даже макроэкономическую теорию перед сном не читали), разве может приключиться правильное мнение?
   А ещё пожарные инспектора с предписаниями и штрафами. В новый век со старыми портками! У самих-то в здании бардак, окна в чугунную клеточку, и облицовка горючими материалами уделана, а других учат и денежки вымогают за всякую ерунду.
  
   Пашка отхлебнул пива и сменил тему.
   - Я тут вот что решил, Робертино, жениться мне пора. Только где ж такую бабу взять, чтоб приняла меня со всеми моими прибамбасами? Пошеломундить по иховому Интер-НЕТУ не штука... Главное - добиться от девицы местной ответа "Интер-ДА", а не "Интер-НЕТ"... Хотя, с другой стороны, пойми меня правильно... в этой самой Сети навалом девиц, которые раздеваются при первом мигании WEB-камеры, как дрессированные мыши при виде кусочка сыра. Мыши мне даже ближе по состоянию души, честное слово. От людей разве ж дождёшься настолько постоянной любви? Ни-ко-гда! Особенно это остро почувствовал, когда Ленка меня бросила. Помнишь, Роберт? Сначала поселила во мне надежду на всё хорошее, а потом её же и выселила вместе с тапочками, спиннингом и сувенирной ракушкой с Красного моря. Да, и ещё на прощанье поменяла SIMM-карты на наших мобильниках. Я как раз накануне две сотни "баксов" на счёт положил... А у неё, как водится, по нулям всё. Почти сразу же заметил, поскольку SMS-ка пришла от какой-то Нинки, подруга не иначе. Так вот, эта Нинка спрашивала мою бывшую, не собирается ли та в декрет? Я не поленился, ответил: "Никогда не забеременею! Чесс слово! Из принципа! Твой не стельной Пашка".
  
   Губанов пригубил ещё немного пива и продолжил разговор:
   - С этими SMS-ками такое порой бывает - живот надорвать можно. Вот вчера, например, приходит мне сообщение: "Down the river drifts an axe from the town Byron. Let it float by itself - fucking piece of iron". Дружок один прислал Интернетовский. Знакомо тебе выражение?
   - И что он, сам придумал - дружок твой? - осведомился Роберт, немного утеряв нить разговора.
   - Нет, просто литературный перевод одной пословицы. Может, сам и сделал, а, может, помог кто-то... Он с Данькой Шеповаловым знакомство водит, может, у того нахватался. Ну, ты узнал фразу, понял, о чём речь идёт?
   - Ах, да... что-то вспоминается. Ну, и пусть себе плывёт... железяка... ржавая. Оно?
   - Точно. А мне электронный толмач "Стократ" подарил совершенно миленькую редакцию перевода. Примерно такую: "Вниз речной дрейф топор из города Byron. Позвольте, чтобы это плавает самостоятельно - fucking часть железа". Вот ведь отзывчивый и вполне легальный "Стократ"! Ни намёка на качественную составляющую ржавого железа... Вполне по-американски. С улыбкой заявить тебе, что всё, типа, "окейно", а потом поддать коленом поперёк прорезиненного зада социалистической закалки.
   Роберт и раньше слышал от Губанова подобные примеры нетрадиционного перевода с одного языка на другой. Например, весьма вольную трактовку совершенно безобидного диалога:
   - How do you do?
   - All right...
   В переводе на русский данный фрагмент может звучать и так:
   - Как вы это делаете?
   - Всегда правой.
  
   Слышал Самолётов и раньше приколы, связанные с переводом фольклора. И теперь бы непременно улыбнулся в ответ на попытку Пашки расшевелить друга, но мысли были о другом. Роберт поспешил сменить тему.
   - Ты, наверное, станешь смеяться. Можешь понять неправильно. Видишь ли, сегодня я познакомился с интересной девушкой. Она, вроде, не совсем нормальная. Нет, не так: нормальная, но не такая, как все. Особенная. Мы с ней едва ли парой слов обменялись, но чувствую, она под меня заточена, что ли. В общем, моя... Обещала мне раскрепостить подсознание. Вот, - выдохнул Самолётов, как подсудимый, потревоживший атмосферу предоставленным ему последним словом.
  
   Помолчали. Роберт внутренне напрягся, будто сказал лишнее, и замер с пустой пивной бутылкой в руке. Губанов снова залез в холодильник и нарушил возникшую вдруг тишину.
   - Расскажешь потом, если захочешь. А я тут, брат, замыслил в конкурсе одном поучаствовать. Литературный, нужно заметить, конкурс - что-то там из области фэнтези и прочее...
   - А, знаю! Гномы-шномы, эльфы-шмельффы, драконы с красными, как у гиббонов, задницами.
   - Стоп! А при чём здесь гиббоны? Это такие уроды, как в "Пятом элементе"?
   - Я и говорю, нечего тебе соваться в данную авантюру, если не в силах гиббона от гоблина отличить. Видел, как там, на конкурсах подобных антиглобалистов мочат? Будто Будённый босиком по камушкам... Вот я и говорю, не сможешь ты всем угодить-то? Обязательно начнёшь гнуть свою прямую линию, я тебя хорошо знаю. Вижу, не способен ты подстроиться под нужный стиль, который бы и нашим, и вашим. Не можешь, тогда и не лезь, Пашка.
   - Смогу, вот те крест самородный, смогу! Я же соображаю малёха, что у членов коллегии редакторской тоже понятия о жанре не совсем у всех одинаковое, однозначное. А какой, собственно, гений тебе, как на духу объяснить способен, кто гном, кто эльф, а кто и вовсе Гарри этот ихний... Что, Поттер? Точно, потный. Тут редколлегию задурманить - милое удовольствие. Сам же знаешь.
   - Эк, размечтался! Твою писанину влёт по ступенечкам размажут. Понимаешь это, гиббона мать?
   - А если приз дадут?
   - Как дадут, так и отымут. Не надейся! Помнишь, Пашка, вчерашний день?
   - Помню, а что конкретно?
   - Ну, как мы с тобой место для отдыха искали?
   - Помню, как же не помнить. Почти как в сказке. В сказках лишь незначительная часть сказки, а о с т а л ь н о г о нет и выше... Хе-хе.

_ _ _

  
   Искали наши герои накануне приличное заведение, чтобы отметить день пресвятой колумбийской девы, Шакира её разберёт, какой именно. Отчего подобный пиетет к малознакомым святым? Заветы ордена... Ордена Дикой пластилиновой Мангусты предписывали находить уместный повод для всякого рода возлияний. А другого подходящего предлога в тот день просто не нашлось, хотя практически все календари и численники друзья перерывали с неслыханным усердием. Орден Дикой пластилиновой Мангусты Пашка Губанов создал ещё во время учёбы в старших классах со своим другом Димычем, и неизменно следовал его Уставу. Игра игрой, а затянуло надолго. Теперь ему удалось вовлечь в свою затейливую сеть витиеватой мысли и нового друга Роберта Самолётова. Ну, да ладно. Тот сам захотел - вот пусть и мается теперь.
  
   Хорошо, повод найден. Так вперёд, на минные склады! Или что-то другое звучало струнами контрабаса в том замечательном лозунге от "единственно верного" учения? Сейчас разве вспомнишь? Или упомнишь?
  
   И вот в процессе поисков и мучительных раздумий о судьбах современной интеллигенции, магистры ордена Дикой пластилиновой Мангусты натолкнулись на плакат, рекламирующий молодёжный центр "Горький"... "Горький! DJ Vasya! Горький! Пятница!.."* Дальше плакат читать не было необходимости. Горький пьяница с замашками провинциального ди-джея отвратил юных поборников далай-ламы от сокровенного источника неправильного буддизма. Точнее сказать, буддизма, который проповедовали полевые гоблины, сторонники драконов-антиглобалистов и виртуальных свингеров всех мастей.
  
   В дальнейшем друзья не стали особо мудрствовать и приземлились на одной презентации, где кто-то из друзей уже упомянутого Петра Губанова представлял новый супермаркет по торговле экзотическими фруктами. Начало праздника было преотменным. Самолётов даже выиграл в викторине ценный приз, овеществлённый в виде цифровой фотокамеры. Но потом-то всё и случилось - пошло наперекосяк.
  
   Возле фуршетного стола Пашка Губанов первым делом надурачил два бутерброда с чёрной икрой, один себе, другой Роберту. Потом немедленно запечатлел этот момент единения духовного с материальным новёхонькой фотокамерой друга. Далее - продекламировал экспромт в японском стиле - экспромт, который тут же находчиво назвал "грузинской хоккой":
   - бэлий бэлий булька
   сыдэл на стале наша свадба -
   вай мэ, генацвале, гмадлобт!
  
   Важные гости ещё вежливо воротили носы от столь вольного поведения, когда чуть спустя Пашка принялся доставать весёлую круглолицую продавщицу, рекламирующую чудеса селекционных работ, диковатыми вопросами:
   - Девушка, а не ваше ли здесь помело лежит?
   - Какое помело?
   - Вот, на витрине.
   - Это не помело, а фрукт такой. Памело называется.
   - Я понимаю, что памело. Но на ценнике же русским языком написано "ПОМЕЛО".
   - Ой, не знаю... Нам не объясняли.
   - Позовите тогда менеджера.
   Из запасников нарисовался менеджер, молодой "фруктовый ботаник", с невероятным чувством превосходства на мажорном лице.
   - Во, ползёт, корнеплод бородавчатый! - процедил Роберт сквозь зубы навстречу предвестнику грядущих приключений.
   - Объясните, уважаемый, отчего вы тут торгуете колдовской атрибутикой? - это уже Пашка начал свою партию вокала без сопровождения.
  
   Менеджер долго мялся, но ничего внятного не смог сказать.
   Слово за слово, "ботаник" потерял самоконтроль и вызвал охрану. Закончилось всё тем, что друзей выдворили с фуршета и вдобавок фотоаппарат забрали со словами: "К ним, типа, со всей душой, а они в самое святое норовят пальцем ткнуть..." Вернее, даже не так. Фотоаппарат вряд ли б кто забрал, всё бы обошлось только парой пинков под зад, если бы не одно обстоятельство. Когда Роберта с Пашкой волокли к выходу, по пути попался экзотический натюрморт, изображающий фруктовое изобилие в огромной рыбацкой (странное дело: отчего рыбацкой?) корзине. Снизу висела табличка: "Картина Рубенса - Урожай. Руками не трогать, охраняется сигнализацией". Губанов возмутился:
   - Ни финты ж себе, копчёны ласты! Так это же не Рубенс... Вернее, Рубенс, но другой... который Барикелло**...
   Сказал и нагло засмеялся.
   - И верно, полная барикелла!
   Последние слова Самолётова и послужили формальным поводом к конфискации подарка.
  
   Потом, уже на улице Пашку продолжало нести. Он орал так, что все окрестные бомжи попрятались от его голоса, как от звука милицейской сирены:
   - Вот придурки притырочные! Подождите ужо! Скоро наши из-за Урала подойдут! Скорая братская помощь имени двухсот почтений нуля! Чапаев со своей Простатой и легион муддистских будахов во главе с Тиктором Велевиным!
   Самолётов с трудом успокоил Губанова, осадив нелицеприятным окриком:
   - Ну, ты, прозектор человеческих душ и дифференциатор тайных намерений! Нельзя ли потише, маэстро?! А то ведь загремим за милую душу... суток на несколько. Тебе оно нужно?
  
   Вечером Губанов написал необычное стихотворение, которое никому впоследствии не осмелился показать. Откуда оно взялось? Кому было посвящено? И почему поселилось именно в его нетрезвом сознании? Об этом никто и никогда не узнает. Да, и стоит ли непременно понимать, какие именно силы теребят струны твоей души?
  
   Кожа влажнеет прохладой рук,
   днём провоцируя спать.
   Небо сгустило желе разлук -
   впору - хоть ложкой хлебать.
  
   Гладким ребром растворяет тьму,
   склерозом - кирпич к ногам!
   Сон мне вплетает в ухо тесьму:
   в ней метроном, и гаммы.
  
   Смерть уничтожит, потом спасёт
   и следом - рассеет страх...
   С ветром снимаюсь в ночной полёт,
   словно буддийский монах.
  
   Мне, хоть убей, не понятна стынь
   бродячих тибетских лам.
   А на руинах былых святынь -
   вампиры спят по углам.

_ _ _

  
   Пашка Губанов заново пережил вчерашний позор, но и бровью не повёл. Научился держать удар. Циничный обормот с нежной душой поэта. Возможно ли такое? А вот, подишь ты, возможно! Выслушав Роберта, он сказал:
   - Всё равно я обязательно напишу на конкурс. Ничто меня не остановит. Главное, не перепутать бренды с грандами.
   Губанов заразительно засмеялся, нимало не смущаясь бессмысленности последней фразы. И тут Роберта разобрало. Он даже завибрировал весь.
   - Хорошо. Тогда слушай. Дарю тему...
   И он поведал другу всё то, что мучило его каждую ночь, сжигало изнутри и не давало успокоиться. Губанов слушал друга внимательно, не перебивая.
  
   Знакомство Роберта Самолётова с Ксенией и знакомством-то назвать нельзя. Они просто заговорили, будто сошлись после случайной и нелепой разлуки. Словно ждали своей первой встречи всю жизнь, не зная, впрочем, когда она - эта встреча - может произойти. Распрощались уже вечером, не обменявшись ни адресами, ни телефонами. Они просто знали, что встретятся снова, когда это будет в а ж н о для них обоих.
  
   Так, собственно, и случилось. Назавтра Роберт как только спустился на улицу, сразу почувствовал, что там его ждут. Пришёл в парк, уселся на скамейку, куда Самолётова повлекло какой-то неведомой силой. Ксения возникла у него за спиной, почти так же неожиданно, как и вчера. Она приветливо кивнула и спросила:
   - Ты, наверное, хочешь знать, что таится в твоей голове? Не спорь, это видно сразу. Я тебе помогу, хочешь? Тогда расслабься и не смотри на меня.
   Самолётов прикрыл веки и кивнул.
   И ему открылось...
  
   Когда-то, миллиарды лет назад в одной звёздной системе, назовём её Солнечной, жили многочисленные расы разумных существ. Жёлтая раса - населяла планету ВЕНЕРА, красная раса - облюбовала МАРС, белая раса - жила на планете ФАЭТОН, черная раса - на планете ЗЕМЛЯ, голубая, самая воинственная, раса обосновалась на планете НЕПТУН. Всю свою сознательно-бессознательную жизнь расы солнечников воевали друг с другом, кто за идеи, кто за лучшую жизнь, кто из других малопонятных побуждений. В результате светило (СОЛНЦЕ) оказалось почти уничтоженным, и 13 планет тихо умирали.
  
   Самолётов отчётливо видел, как планета ФАЭТОН в результате невероятной силы высвобожденной энергии неизвестной природы была буквально расколота на миллиарды частей, образовавших пояс астероидов. Но ещё до этого, специально созданное коалиционное правительство солнечников, называемое Совет МЕРТВЫХ, решило, ради избавления всех уцелевших в войнах, эвакуировать спасшиеся живые сущности на единственную не затронутую в ВОЙНЕ планету, до которой в ближайшие тысячелетия не доберется холод Космоса. Совет решил также уничтожить опасных животных, мешающих развитию новой расы, настроить саму планету на максимальное теплосбережение, наклонив ее ось для равномерного отопления. Потом встал вопрос о стабилизации основного светила в наиболее удобной температурной зависимости на апогее и перигее. Вскоре удалось установить климатические воздействия на отдельных участках ДАННОЙ ПЛАНЕТЫ в соответствии с наиболее подходящими по психологическим факторам условиями (сглаживание остроты чувства "памяти предков" - тоска по настоящей родине). С данной целью планету ЗЕМЛЯ (заповедник с аборигенами) переделали в "живое существо" (суперкомпьютер на жидком кремнии и его сплавах для наблюдения и воспитания групп новой расы). Вслед за этим удалось модифицировать весь ГЕНЕТИЧЕСКИЙ код вновь созданных сущностей под атмосферу планеты и для абсолютной совместимости с АБОРИГЕНАМИ. Конечная цель - полная выживаемость нового SAPIENS вида под названием ЛЮДИ - оказалась достигнутой.
  
   А для наблюдения за всеми процессами и для координации условий жизни в НОВОМ МИРЕ, на всякий случай, во избежание эксцессивной реакции конкретных индивидуумов был задействован старый банк данных, и переделан в интеллектуальную систему с целью их, этих индивидуумов, полного обучения и установки контроля над ними. Для защиты же от непосвященных код доступа передали каждому ЧЕЛОВЕКУ, но механизм включения имелся только в руках у Совета МЕРТВЫХ.
  
   Энергетическая субстанция, хранящая всю информацию, каковую когда-либо генерировал ум разумного индивидуума, была защищена от случайного рода разрушений. Она находилась и находится в специальном защитном поле, и при рождении нового человека, последний сразу же становился обладателем какой-то части этой информации, хранимой подсознанием до момента востребования.

_ _ _

  
   Той ночью Роберт заснул мгновенно, немыслимо устав от осмысления полученных сведений. Разбудило его чьё-то присутствие в квартире. Самолётов вскочил, прошёл на кухню, допил холодный чай и включил радио. Оно не работало. Только неестественно модулировало какие-то скрежещущие звуки. Странно. Вроде бы не понедельник, не начало месяца. Профилактики на радиоцентре не должно быть. Самолётов вернулся в комнату и - увидел его. Огромная зелёная плямба, напоминающая консистенцией прихваченную морозом смазку, вибрировала прямо перед ним, шагах в двух. Кошмары из снов Роберта материализовывались, причудливым образом трансформируя свою неестественную вязкую сущность. Пятно постоянно видоизменяло форму, то вытягиваясь, то сжимаясь и, наконец, приняло конфигурацию, имеющую отдалённое сходство с человеческой персоной. Только без лица. Ага, этот Зелёный просто стоит (стоит ли, вопрос? или висит?) к нему, Самолётову, спиной. Лёгкое колыхание вонючей (что-то сродни креозоту) массы, и вот уже перед Робертом обозначился его бывший начальник, Быдловатенков Василиск Анонимович. Он ехидно подмигивал растекающимися по изумрудному блину фасада глазами и нагло телепал внутричерепным методом:
   - Ну, и дурак же ты, Роберт! Кто тебя просил? Работал бы себе, как обычный смертный, и всё бы обошлось. А сейчас, даже не знаю. Думаю, Совет Мёртвых не простит!
   - Не понял, что я такого сделал?
   - Оставь свою затею, изгой, пока ещё не поздно! Зачем тебе знать ВСЁ? И так из-за твоих действий пострадало много живых САПИЕНСОВ... И не только в нашей системе. Оставь! Не лезь, возвращайся в свой Форт-Нокс! Но для тебя это название станет более понятно... чуть позже... Или нет, тогда уже не будет понятно! Всё... Иди, и не занимайся противоправным! У нас для тебя и Другой Город найдётся!
  
   Самолётов встряхнул головой. Видение исчезло. Только еле уловимый запах креозота. И ещё - немного зелёного вещества на зеркале. Впрочем, и эти - столь незначительные - свидетельства появления ночного гостя скоро улетучились. Будто и не было его вовсе.
  
   Что он хотел сказать, самодовольный сгусток зелёной дряни? Что мне нельзя узнать, по какой причине разгорелся сыр-бор тогда, миллиарды лет назад? И что за Форт-Нокс он имел в виду? Наверняка же не хранилище золотого запаса США. Хотя, стой - в Форт-Ноксе, вроде бы, тюрьма раньше находилась. Получается, он намекает, что я нахожусь в застенках. Интересное кино получается. Наломал я, де, немало дров... Песня была такая. Кажется, у группы "Верасы". Нет уж, господин Зелёный, теперь точно узнаю, за что меня сослали. Почему я не согласился с решением вашего задрипанного Совета Мёртвых... Узнаю! Никто и ничто меня не сможет остановить. Так-то, Зелёный!
  
   Через день они встретились снова - Ксения и Роберт. Ксения спросила:
   - Хочешь понять ещё больше?
   - Да, хочу! Конечно же. Хочу знать всё о себе!
   - Бунтарь, который пошёл против СИСТЕМЫ, достоин постигнуть то, что посчитает нужным постичь. Ты можешь спросить обо всём у НЕГО (многозначительный жест указательным пальцем вверх). Он ответит на любые возникшие вопросы... Кстати, к тебе уже являлся Зелёный? Ты его не испугался? Это не человек, и, вообще, даже не существо, наделённое высшим разумом. Он просто Тюремщик. Хорошо, что ты понял сам. Вот тебе адрес, приходи вечером. Там найдёшь небольшую инструкцию для тебя. Следуй ей строго, чтобы не вышло беды.
   Ксения собралась уходить, но Роберт придержал её за руку:
   - Послушай, объясни мне, кто ты такая?
   - Спросишь у НЕГО, он знает ответы на все вопросы. А мне говорить нельзя. Зелёный может догадаться, что я снова с тобой встретилась и рассказала о себе.
   - А то, что ты учишь меня? Как насчёт этого? Ему безразлично?
   - Здесь - другое. Каждый может делать то, что может. Тебе же позволено больше. Ты сильный. А я только проводник к ГЛАВНОМУ ПРОВОДНИКУ.
   - ГЛАВНЫЙ ПРОВОДНИК - это ОН, Светоч?
   - Вечером. Всё вечером...

_ _ _

  
   Приятели - Пашка и Роберт - сидели в Интернет-кафе, пили кофе за барной стойкой, беседовали. Со стороны могло показаться, что разговор проходит в обстановке "сердечности и взаимопонимания", как пишут в передовицах центральных газет. Но на самом деле всё обстояло далеко не настолько просто, уверяю вас. Накал страстей порою готов был перерасти в видимую для немногочисленных посетителей часть информационного спектра. Да вот всё никак не перерастал. Двум старым друзьям, склонным к самокопанию и относящимся к себе достаточно иронично, никогда не приходилось жалеть о своих словах и, тем более, поступках после личного общения. Их единение и взаимопонимание было даже более тесным, чем у иных супругов после "золотой" свадьбы. Впрочем, об этом я уже упоминал и раньше.
   Роберт смотрел Пашке прямо в глаза и говорил:
   - Ну ты и написал! Целую мутотень развёл. Короче говоря, старый колхозный матрас. И про меня столько неправды. Сейчас же перепиши всё заново, если не хочешь лишиться друга по причине его вселенской скорби.
   - Но здесь же не совсем про тебя. Знаешь, что такое художественный вымысел? Ну, а чего же тогда орёшь белугой на своего, можно сказать, благодетеля, отца родного и, практически, учителя жизни?
   - Нет, я требую, чтобы всё было, как я захочу. В конце-то концов, я же главный герой, а не какой-то там Ваня Тугоуховский! Понятно?
   - Если ты станешь капризничать и дальше, то я обязательно сделаю Ваше Вредное Величество героем и следующего произведения. И убью уже на второй странице!
   - А почему не на первой?
   - На первой я ещё успею тебя заставить съесть собственные калоши и закусить носками на десерт!
   - Садист ты, а не писатель. Подкараулить бы тебя за углом. Да, тогда больше никто не напишет обо мне ничего достойного. Не сможет никто, как ты умеешь.
   - Лесть сладка. Понимаю, что лесть, но считаю её заслуженной. Чертовски приятно, хочу отметить! Хорошо, проживёшь у меня до пятой страницы за такое доброе отношение. Устраивает?
   - Да, ладно тебе... Это я так. Пиши, как считаешь нужным. А кстати - что же ты, мил друг, опоздал на встречу? Сам же "стрелу забил", сам же и ждать меня заставил...
   - По пути заглянул кой-куда. В общем, захожу в книжный магазин и понимаю - видно, страна докатилась до крайней степени эстетизма, раз Тиктора Велевина стали издавать в черном классическом переплёте с многотомным золотым тиснением. Я бы даже сказал, не докатилась, а оскотинилась...
   - Друзья, а чего это вы так Велевина поливаете? Он вам что, мальчик для битья? Современный классик и - вообще... - это в разговор вмешался бармен, до того момента делающий вид, что просто протирает коктейльные стаканы. Умный бармен - находка для писателя. А для графомана - и подавно!
   - Точно! Классик! Классически в задницу лезет с фонариком, а потом критики называют это действо крайней степенью эстетизма, - возмутился Пашка, прямолинейный, будто аппроксимированная функция между двумя узлами.
   - Хорошо, хоть не крайней плотью, - пожалел классика сердобольный Самолётов. Потом заказал ещё два кофе и продолжил:
   - И чего ты, Паш, действительно, на Велевина наехал? У нас и без него в этого рода анальной плоти тоже крайних полно. Есть, конечно, и центровые. Те, как правило, из дам со склонностью к криминальным сюжетам. Так что тебе, брат, ничего, кроме места пажа на подпевках не светит. И то нужно массу беспринципных юмористов и доморощенных гениев из "Comedy Clubs"-ов локотком подвинуть. У тебя же сальные намёки завёрнуты в бархатную портяночку, а у них - в вафельный стаканчик засунуты со "шпанской мушкой" и просроченным шоколадом, вывалянным в крысином дерьме и блевотине. Кто тебя понимает, в общем-то? Один только я. Ну, может быть, ещё кто-то, кого я не знаю. В количестве - три экземпляра. Негусто! И на предмет конкурса своего планов не строй особых. Гораздо приятней сказочку про добрых Поттеров почитать, чем твои умствования, ву компране?
  
   В кафе ненавязчиво играла музыка, льющаяся рекой с крикливой плазменной панели. Там, на экране, изгалялась молодая певичка Джулия Хова, которую раньше называли Юлией Махоньковой. Она энергично демонстрировала свои натуральные (не силиконовые, не подумайте!) прелести в ритме цыганского степа и при этом красиво открывала полные губы, доверху набитые английским текстом. Каждый куплет песни начинался с ключевого слова "crush". "О феодальной раздробленности она поёт, что ли?" - невпопад подумалось Самолётову.
   - Всё, хватит, Робертино. Всё равно меня не переубедишь. Слушай, что ты делаешь? Не клади перчатки на стойку! И на стол никогда не клади.
   - Почему?
   - Денег не будет.
   - Народная примета?
   - Нет, просто спионерят, придётся новые покупать!
   Бармен завозился за барьером, обиделся жутко, ослепил бездонной чернотой кастильского взгляда со славянским акцентом и ушёл в подсобку. Благо - никто ничего заказывать не собирался.
   Умный бармен - находка для писателя. А для графомана - так и подавно!
  
   Когда друзья остались одни, Роберт решился:
   - Раз ты уже записываешь мою историю, то знай, что сегодня я отправлюсь на встречу со Светочем. Помнишь, мне про него Ксения открыла.
   - Парень, а ты не гонишь, случаем? Похоже, девица твоя немного не в себе. И это я ещё смягчаю формулировки.
   - Да, она состоит на учёте в психоневрологическом диспансере. Но это же не меняет сути и значения происходящего. Я всё видел и чувствовал на самом деле. И Зелёный ко мне приходил совершенно точно. Он исполняет волю Совета Мёртвых. Следит, чтобы не случилось утечки информации. Я, как ты понял, участвовал в создании подобной системы безопасности. Вернее, не я, а тот, кем я был тогда - миллиарды лет назад. Не знаю, по каким причинам, но несколько создателей, в том числе, и ваш покорный слуга, взбунтовались. Им не нравилось что-то в системе. Тогда они (ну, или мы, скажем так), запустили механизм уничтожения структуры материального мира, но не всё сработало в полной мере - так, как было задумано. И кроме того, нам не дали уйти в Хаос, а именно - достигнуть состояния, когда нет желаний, то есть - нирваны, и наказали бесконечным циклом реинкарнации, каждый раз, при рождении закрывая подсознание, чтобы не вздумали начинать всё заново. И для того чтобы мы постоянно были под контролем, всю нашу группу (в новых ипостасях), селили в один и тот же город. Наш Город. Здесь своего рода Твин-Пикс. Как мне удалось выведать у Зелёного, есть ещё и Другой Город, похожий на наш. Тоже тюрьма, но какая-то особенная. Мы - это раса, высшая раса строителей Солнечной системы. Или часть этой расы, точно не скажу. А кто такой Зелёный? Нет, нет... Не Высший Разум. Всего лишь обычный Надзиратель, простой Тюремщик, отслеживающий поведение и настроение мятежных духом.
   - Что-то с трудом верится. Чушь полная. Кладбище зелёных негров какое-то.
   - Почти как чай "Grennfield"*** - выпил и в койку, - саркастически усмехнулся Роберт. - Ну, а для конкурса-то сюжетец сгодится?
   - Вряд ли понравится только. Сейчас всё больше волшебниками народ интересуется. И всё же, скажи, ты ничего не выдумал?
   - Конечно - нет, ты что! Сам подумай, возможности человеческого мозга используются едва на пару процентов. А за каким - всё остальное? Не догадываешься? А я тебе скажу - оставшаяся доля всех ресурсов памяти нужна для записи данных обо всех предыдущих жизнях индивида. Частично вскрыть запароленную информацию могут только биологические хакеры, которых мы привыкли называть экстрасенсами. Ну, а полный доступ к мозгу имеют лишь некие могущественные силы, которые, собственно говоря, и давали толчок всем предыдущим жизням. Можно назвать их, эти силы, разработчиками концепции разумных людей. И вся сия канитель нужна для того, чтобы душа, попав в новое тело при реинкарнации, прошла предварительную подготовку способом, известным только посвящённым из Совета Мёртвых.
   Пашка переваривал информацию с видом гурмана, который напоролся на великолепное обилие деликатесов и не смог противостоять обжорству. Через пару минут Губанова отпустило, он заговорил:
   - Офигеть! Эзотерика и фантастика в одном флаконе - это нечто. Спасибо, брат за сюжет. Только я всё равно не доверяю твоей девице. Очень уж она странная.
   - Странная-то странная, но ты сам сообрази, разве может псих придумать такую стройную логически теорию? Я полагаю, что нет.
   - Ладно - уболтал. Молчу. Скажи, когда ты идёшь, как говорят преподаватели, в поход за знаниями?
   - Сегодня вечером.
   - А где ваша встреча состоится?
   - Об этом нельзя. Так Ксения сказала.
   - Хорошо, иди. Только помни, чтобы твоё собрание не стало для тебя последним... Помнишь, анекдот? Секретарь парткома встречает в коридоре свою "заблудшую во марксизме овечку" и спрашивает строго: "Иванов, ты, почему на последнем партийном собрании не был?" А тот ему отвечает: "Знал бы, что собрание ПОСЛЕДНЕЕ, всю бы семью привёл!" Ты можешь считать меня своей семьёй, но с тобой я не навязываюсь. Всё, иди уже... Благословляю!
   - Рано пока, Паш. А домой тащиться не хочется. Расскажи, как у тебя дела. Не на работе. Об этом я и так знаю. О том, что написал нового, не стесняйся.
   - Хорошо, попробую. Нет, правда, у меня ничего особо нового. Одни наброски. Не хочу о них. О другом хочу - о наболевшем. Тут один критик мне поведал, что, мол, нету у меня драйва в произведениях, а вот у Велевина есть. Оттого он настолько и популярен. Но, знаешь, в его микро-романе "Фурманов и Теснота" есть один очень объёмный фрагмент, где героиня летает на металлическом члене, похожем на Слая Сталлоне. Никакого драйва я не заметил. Занудно там всё до зелёных соплей. Может, будь я женщиной, то бы понял?
   Так, так-так. Это было, во-первых. А, во-вторых, постоянный, ничем не сдерживаемый драйв даже несколько раздражает. Помнишь, надеюсь, как ловят большую рыбу на спиннинг? Вот-вот, то подтягивают, то слегка отпускают. Я считаю, что так и с читателем нужно поступать. Мелкая рыбёшка, конечно же, сорвётся. И пусть! И ладно. Зато настоящий, большой читатель станет думать с тобой в унисон. Хотелось бы в это верить.
   Что ещё сказать о Велевине, Робертино? Не нравится мне он, оттого, что рассматривает мир через сфинктер, сам знаешь, какого, прохода. Да и со словарным запасом у самого американизированного русскоязычного эзотерика современности, похоже, что-то не так. Не срастается коммерческий подход к делу с ограниченным личным словарём. Даже компьютерный сленг и термины основ восточных учений не спасают. Не побоюсь быть подвергнутым остракизму со стороны многочисленной когорты восторженных почитателей ТВ, не путать с TV. Вот так, примерно.
   - Мне кажется, он пытается заделаться властителем дум - твой Тиктор Велевин. Но важнее же быть властителем сердец, не правда ли? Вероятно, это стало старомодным и неприменимым к понятию литературы сегодня... Вероятно. Но я бы не спешил поспешать.
   - Ты прав, Роберт. Ты прав. Говорят, что нечего, мол, предаваться гаденькому интеллигентскому рефлексированию. Было, мол, такое в начале XX-го века и чем закончилось? Нужно, дескать, брать в руку стремя и тащить силой слова народ на баррикады. Но к чему? В баррикадной очереди уже полным полно вольноопределяющихся ("вольнопёров", по Швейку), которые хотят прибрать под себя всё! Но для того, чтобы овладеть душами, и господину Грейпфрутову, и иже с ним не хватит таланта. В конечном итоге всё закончится тем, что придёт Некто, кто сможет указать Путь. Таких людей достаточно в каждой социальной группе, в каждом издательстве, тех, кто считает себя способными вытрусить мир из горлышка клизмы, в которой этот мир внезапно оказался. Мой критик тоже считает себя Мессией, и ему невдомёк, что он только тот, кто поможет свершить задуманное Создателем кому-то другому...
  
   Роберт сидел раздавленный словами Губанова. Ему сделалось нехорошо, как обыкновенно случается после того, как ты нырнул "на спор", чтобы установить "рекорд Чёрного моря". Сказал не к месту:
   - Кстати, Паш, слышал новость? Оказывается, недавно в Перу обнаружили то самое место, куда наши люди привыкли посылать друг друга по любому поводу. Не просто место, а самое, что ни на есть правильное. То есть, правильно, что туда посылают. Это заброшенное озеро в сельве. Называется Нах(ПИ)й. Так что, выходит, интуитивно мы все оказываемся точными, когда отправляем по данному адресу. Жаль, визы в Перу получить не совсем уж и просто...
   Пашка слушал Самолётова и не слушал... Ему было невыразимо жаль себя, свои литературные труды, каковые никто не хотел оценить по достоинству. Ему было жаль свою судьбу непутёвую, так и не подарившую ему спутницу, которую бы он понял, как себя самого, и которая... верно-верно, поняла бы его.
   Слезы навернулись было на глаза, но отступили перед желанием Павла остаться незапятнанным... даже в самой незначительной мелочи. И в самом деле - здесь вам не "слезодавильня", а серьёзный текст, смею надеяться.

_ _ _

  
   Губанову в ту ночь снился диковинный сон, который он с перепугу принял за пророческий. Сначала в этом сне появился английский актёр Хрю Грандт, который с неутомимостью параноика пожирал самок богомолов и нелепо разводил руками по сторонам, будто изображал соперника Дон-Кихота - ветряную мельницу, но в человеческом обличье. Пашка чувствовал необъяснимую тревогу, с трудом маневрируя на неустойчивом трёхногом стуле. Но удержаться не смог и рухнул всей массой своей нелёгкой литературной судьбы графомана-любителя прямо себе же под ноги. Полежал немного, а потом скатился к подножию пирамиды (по внешнему виду - пирамиды Хефрена), где ждала его симпатичная критикесса из журнала "Хиромантия и жизнь" (сокращённо - ХиЖ) в образе сфинкса с неумело накрашенным лицом. Она пыталась соблазнить Пашку лёгким трепетом каменных ресниц.
   И думаю, нет ничего удивительного в том, что вскоре эта румяная особа (если, конечно, сдуть с неё античную пыль) станет Губанову верной любовницей до гроба... вернее, до усыпальницы древних повелителей Нила и его округи, и одарит двумя очаровательными малышами детсадовского возраста, состоящими на учёте в детской комнате милиции города Ближний Новгород... Пашка совершенно отчётливо видел перспективу своей дальнейшей жизни, и она ему не нравилась. Он попытался принудительно проснуться, чтобы отделаться от навязанного чьей-то злой волей кошмара. Попытался проснуться - поскольку понимал, что спит. И Губанову всё прекрасно удалось. Проснулся.
   Он включил ночник и осмотрелся. Одеяло было сбито в ногах, на полу валялся стул со сломанной ножкой, а в голове зудело: "... и дальше тишину он не тревожил ангельским участьем..." Откуда это? Что-то очень похожее ему доводилось встречать совсем недавно. Наверное, строка из Велевинской повести "Generation Bridge". Или откуда-то ещё. Губанову сделалось страшно. Больше до самого утра он не сомкнул глаз.

_ _ _

  
   Роберт Самолётов сидел в пустой комнате, а перед ним вращалась небольшая пластиковая пирамидка на специальной подставке. Он во все глаза смотрел на неё. Как ему объяснила Ксения, с первого раза может и не получиться. Может? Роберт был уверен, что получится. Просто даже не сомневался в успехе.
  
   И ещё, Ксения сказала, чтобы он контролировал своё физическое тело, когда получится. Именно КОГДА, а не ЕСЛИ. И для такого контроля Роберту послужит серебряная цепочка - её необходимо не выпускать из руки. Может оказаться так, что сделается невыносимо жутко, тогда по серебряному плетению звеньев он сможет вернуться назад.
  
   Но Самолётов был уверен, что не струсит в последнее мгновение, не воспользуется предоставленной возможностью отказаться от задуманного. Он непременно увидит Светоч! Главное - правильно задавать ЕМУ вопросы. Это как с любой поисковой системой в Интернете. Правильно поставленный вопрос - половина успеха. А получив ответы на эти правильные вопросы, Роберт узнает ВСЁ о себе, и потом решит, как ему действовать дальше.
  
   Пирамида крутилась монотонно, и Самолётов старался не сводить с неё глаз. Он даже не заметил того момента, когда грани слились воедино. И вот перед ним уже не просто пирамида, а светящийся конус. На его вершине вдруг сделался различимым небольшой огонёк, наподобие горящей спички. Только пламя сияло значительно сильней и ярче, и вокруг него образовался прозрачный недвижимый ореол, напоминающий нимб святого. Это и был Светоч. Он звал, он манил. Невыразимо хотелось оказаться рядом, попасть в сферу его безраздельного влияния. Но Роберт всё ещё сдерживал себя. Пока сдерживал. Его что-то не пускало. Он чувствовал своё тело, ощущал каждую мышцу, каждое сухожилие, но как-то отстранённо. Где-то там, внизу... Серебро связывало его с самим собой. Обе его сущности. Роберт уже парил над пирамидой, всё ещё оставаясь сидящим на стуле.
  
   Такое же примерно чувство владело им несколько лет назад, когда он ехал на защиту дипломного проекта в одной из столиц. Самолётов уже подходил к станции метро, когда его будто что-то начало удерживать, навалившись невидимым грузом на плечи, делая ноги ватными. Роберт шёл наперекор не только психологическому нежеланию двигаться, но и преодолевал физическое сопротивление внезапно сгустившегося воздуха. Через минуту-другую он окончательно выдохся, остановился и закурил. Сделал три затяжки, выровнял дыхание и двинулся в сторону станции подземки. Теперь Самолётова ничто не сдерживало. Но идти уже было некуда. Станция закрылась, оттуда доносились крики о помощи. Немного позднее Роберт узнал, что там, куда он только что так рвался, буквально за три сигаретных затяжки до этого произошла авария с эскалатором.
  
   Проиграв в голове живые картинки из прошлого, Самолётов окончательно успокоился и уже совершенно точно ощутил, что сидит за столом с закрытыми глазами. Сидит за столом и - в то же время - парит над ним и над пирамидой, которая ощущалась теперь чем-то огромным и величественным. Он видел! Видел поверх век! Светоч же был различим особенно отчётливо. Мало того, он сиял значительно насыщеннее, чем раньше, и звал к себе настолько сильно, что не оставалось никаких сомнений... Роберт набрал воздуха в лёгкие, выдохнул... и полетел к вершине пирамиды...
  
   А где та связующая нить Ариадны? Серебряная цепочка осталась лежать на столе. Здесь её и обнаружили два симпатичных гнома из какого-то другого произведения в жанре фэнтези. Обнаружили и унесли в свои подземные закрома. Плохо, что не золото, но тоже сгодится.

_ _ _

  
   Пашка Губанов ещё раз просмотрел получившийся текст, подумал немного, и отправлять на конкурс не решился. Нет, не струсил. Чего тут трусить, если Роберт так и сказал, мол, Зелёный запретил только ему, Самолётову, узнавать что-то о себе? О других речи не было. Просто Пашка по своей врождённой наивности тайного поэта полагал, что своим отказом поможет другу. Имелась, впрочем, ещё одна причина, по которой Губанов решил не обнародовать свой труд, но её он предпочитал скрывать (по мере возможности) даже от себя самого. Ему крайне не хотелось краснеть от язвительных высказываний в свой адрес по поводу прямых и косвенных аналогий с недавно закончившимся телевизионным сериалом, в котором кто-то раньше Павла рассказал историю о создании Солнечной системы и Совете Мёртвых.
   В интервью после премьеры режиссёр очень убедительно говорил, что сюжет совершенно фантастический, не имеющий к реалиям никакого отношения. В титрах Губанов успел рассмотреть фамилию автора сценария - Призон-Гриневский. И что характерно - по экрану надписи неслись со скоростью курьерского поезда, а на сценаристе будто бы притормозили, ровно настолько, чтобы Пашка сумел прочесть. Что ж, я вполне понимаю, почему Губановская история о межпланетном тюремщике так и не попала в руки издателя. Впрочем, отчего же не попала - попала! Забыл сказать, сериал-то был снят по сценарию, имеющему литературную основу - повесть Петра Губанова "Только бы вспомнить всё". И продюсером телефильма оказался тоже Губанов Пётр. Странное стечение обстоятельств, не находите?
  
   Пашке же было всё безразлично - у него пропал друг.
  
   А конкурс? Что такое, в конце концов, конкурс? Это же только повод, чтобы понять, КТО ТЫ есть на самом деле, ЧЕГО СТОЯТ твои попытки написать "кровью на обоях". Но не по результатам голосования понять. Нет. Осмысление должно прийти изнутри. Если ничего не торкнет, не наполнит слезами глаза, то стоило ли начинать столь неблагодарное дело - пробовать снять слепок с души на всеобщее обозрение?
  
   Между тем, Самолётов, пропавший уже две недели назад, был объявлен в розыск приехавшей матерью, но как водится, в наше время, его особо и не искали. Ладно бы ещё, олигарх исчез или предприниматель средней руки. А тут обычный энтомолог. Кому он и нужен-то? Разве что, родственникам и друзьям. У министерства внутренних дел и без этой пропажи дел выше кадыка.

_ _ _

  
   В совершенно Другом Городе праздник затихал. Кое-кто из гостей уже собрался уезжать. Всё выпито-съедено, песни под гитару перепеты. Хозяйка подносила "первым ласточкам", одевающимся в коридоре, "на посошок" из потайного графинчика, который весьма своевременно припрятала на кухне. А в зале ещё играла гитара, и низкий голос Глеба выводил что-то из репертуара Сергея Чигракова. Потом он внезапно сменил тему и, продекламировав: "А, не спеть ли мне песню? А, не спеть!", с ненавистью врезал по загорелой спине инструмента сильной ладонью и обратился к девушке с совершенно наивным нездешним взглядом и еле обозначенной улыбкой на тонких губах.
   - Ксень, собирайся, поехали со мной! - сказал он повелительным тоном, не терпящим возражений.
   Друзья девушки заволновались, принялись её уговаривать, чтобы не смела и думать. Мол, оставайся, переночуешь здесь. А хозяйка и вовсе намекнула на ушко, что угрюмого парня, по имени Глеб, никто толком не знает, мало ли чего - ночи-то тёмные... И далее в том же духе. Но Ксению уже ничто не могло остановить. Она чувствовала какую-то силу, исходящую от новичка в их компании. Синеглазая девушка ощущала его абсолютную власть над собой и готова была на всё. Она не страшилась, ни чуточки. Ксения понимала, что не сможет этот человек её обидеть. Ни намёком, ни словом, ни делом.
  
   - Ксень, собирайся, поехали со мной! - сказал он повелительным тоном, не терпящим возражений.
  
   Откуда парень мог знать, как её зовут, ведь на вечеринке её называли только по прозвищу, Синеглазкой. Неужели специально интересовался? Сердце то замирало, то подпрыгивало до небес. Ксения не выдержала и спросила об этом прямо. Глеб нахмурился и ответил коротко:
   - Никто мне не говорил. Я сам знал. С самого начала...
   Больше они не разговаривали до тех пор, пока не поднялись в маленькую однокомнатную квартиру в панельном доме. О, Боже, как же билось её сердечко!
  
   Когда они пили чай с позапрошлогодним малиновым вареньем на кухне у Глеба, Ксения молила про себя: "Милый, только скажи мне, что ты хочешь... Я всё для тебя сделаю... пусть - потом тысячу раз пожалею..." Не правда ли, знакомые слова? Глеб смотрел ей в глаза как-то по-особенному, по-детски умоляюще. Но ничего не говорил.
   "Только позволь мне любить тебя? Одно твоё слово..."
   Но вместо ответа - молчание. Глеб просто внимательно изучал девушку взглядом. Будто старался навсегда запомнить этот милый образ. Вся сцена очень напоминала прощание из старинной мелодрамы, где герои играют только лицом, одними намёками движений, трепетанием височных прожилок.
  
   Внезапно Глеб произнёс совершенно обыденным тоном загадочные, непонятные слова:
   - Знаешь, моя несравненная Ксения, я бы отдал тебе всё... Любил бы тебя всю жизнь... Но это невозможно. Нет, я никому не продавал душу, не давал обета. Я просто не смогу любить сейчас никого, а не конкретно тебя. Со мною что-то случилось... Я ничего не помню, н е з н а ю, к т о я такой. Не знаю, каким образом здесь оказался. У меня есть паспорт, работа. Но ничего в то же время нет. Только ужас и бессонница, от которой можно сойти с ума. И ещё... ко мне приходит ОН... Каждую ночь приходит... Не спрашивай о нём, всё равно не смогу объяснить. Поэтому, милая девочка, постарайся меня забыть поскорее. А я должен помнить... Только вот что именно? Эх, так мучительно...
  
   Ксения припомнила странное поведение Глеба, который искал заварку, и что-то к чаю, будто бы впервые попал в свою квартиру. Ей стало страшно, она хотела бежать. Но Глеб взял её лицо в свои ладони, вытер губами предательские слезинки на щеках и начал убаюкивать. Вскоре Ксения уже спала на диване, укрытая верблюжьим пледом с огромной дыркой от сигареты в форме бабочки прямо посередине.
  
   Глеб сидел у раскрытой форточки, и курил, рассматривая звёзды. На подоконнике лежало его служебное удостоверение главного инженера фирмы "Форпост". Созвучно с чем-то. Форпост, Форт-Нокс... Нет, пригрезилось, просто совпадение.
   А над домом растекалось желеобразное зелёное пятно, принимая форму облака, случайно отставшего от своих собратьев, уносимых ветром в сторону Большой Медведицы.
   Тюремщик мог быть спокойным. По крайней мере, ещё несколько лет...
  
   Не забыть. Только бы не забыть...
  
   * - Текст плаката автором не придуман. Таковой рекламой прорастает мой родной город. Имя ему Печора, что в республике Коми.
   ** - Рубенс Барикелло - в отличие от голландского живописца Питера Пауля Рубенса, бразильский автогонщик.
   *** - Роберт Самолётов намекает на то, что марка чая "Greenfield" произошла от названия элитного Нью-Йоркского кладбища "Greenfield Cemetery".
  

КУДА УХОДЯТ КЛОУНЫ?

  
   Ираклий Шапиро служил в цирке-шапито шпрехшталмейстером лет тридцать пять, а до того выступал и в качестве актёра. Недолго и в детстве: его таскали за собой на гастроли старшие родственники и задействовали в номере "Фараон охотится на царя зверей" в качестве мальчика с опахалом.
   Потом была армия, попытка поступить в цирковое училище, разочарование и, наконец, появление своего очага, или по-другому - пристани, в том самом цирке, в котором вечно сопливый Ираклик превратился сначала в брюнетистого Аполлона с очаровательным баритоном...
   ...а далее - в довольно упитанного мужчину-мачо с чуть седоватыми бачками... Потом же, незаметно для себя и окружающих его цирковых женщин, метафизическим манером изменил свой образ на тот тип культурного еврея из артистической среды, каковым полны современные салоны "тусовочного" толка, то есть попросту стал престарелым бонвиваном с волнистой гривой табачно-сизой седины.
   Общество окружающих Шапиро цирковых красавиц тоже претерпело немалые изменения, после чего было немедленно отправлено в отставку: к своим благоверным, как говорится, в стойло. Но молодая, юная поросль, не знакомая с искусством циркового конферанса, старательно избегала немолодого шпрехшталмейстера, и тому стоило невероятных усилий и изрядных средств - затащить приглянувшуюся особу в своё холостяцкое логово, где горделиво высился старорежимный диван с кое-где вытертой эротичным узором чёрной кожей.
   Иногда в сферу сердечной деятельности Шапиро попадались одетые в фирменные юбки язвительные особы, которых воспитывали в мифических английских школах для стервозных леди. Они издевались над Ираклием Моисеевичем, не бросая совсем, но и не давая ему уйти самому, всякий раз, когда дело доходило до разрыва, одаривая престарелого ловеласа новыми надеждами. Что ими двигало, этими коварными "кошечками"? Скорее всего, скука и желание ущемить самолюбие бывшего сердцееда и жуира.
   Как правило, с такого рода "глянцевыми штучками" дальше скромных целований ручек со стороны Шапиро дело не заходило. И вовсе не потому, что Ираклий Моисеевич попал в полноценную революционную ситуацию, когда "верхи уже не могут", верхи-то как раз могли, но "низы" не только отказывались хотеть, но и попросту водили его за нос.
   У шпрехшталмейстера появилась масса свободного времени, которое раньше тратилось на дам. Впору было заняться самообразованием. С возрастом Шапиро вовсе не потерял интереса к получению новых знаний, как можно было предположить. В минуты меланхолии и скуки, поселившейся в пустоте гулкой души от очередной неудачной попытки обнаружить тургеневскую девушку в разнузданной особе осьмнадцати годков, он ударился в изучение мистики, восточной её разновидности. И на этой почве подружился с циничным и грубым, не меняющим исподнее по месяцу кряду, ковёрным клоуном Теодором Бардо.
   "Наверное, какой-нибудь Фёдор Краснов", - думал Ираклий Моисеевич, рассуждая об ономастической составляющей происхождения фамилии клоуна.
   Науки, связанные с мистицизмом, увлекли Шапиро в Тибетские морозные пустыни на большой высоте, где обитают лишь просветлённые буддийские монахи. Его заинтересовала так называемая "тибетская книга мёртвых", также известная как Бардо Тодол. Странное созвучие мистической книги с именем Теодора Бардо и привели однажды вечером, после представления, шпрехшталмейстера Шапиро в вагончик к ковёрному.
   Ираклий Моисеевич не успел постучать в дверь. Та сама распахнулась. Ему навстречу вылетела полуодетая дама с сигаретой где-то в районе левого глаза. Феминой будто выстрелили из пращи: так она быстро перемещалась по цирковому городку, извергая на свет божий непроизносимые в приличном обществе проклятия. Шапиро всмотрелся. Над ним нависал почти двухметровый клоун Бардо, румяный и лысый, напоминающий колёром и статью перезревший редис.
   - Я ей говорю, что, мол, иди себе. Сейчас должен приличный человек пожаловать, шпрехшталмейстер, не тебе, дуре, чета. Не понимает. Думает, что нашему брату, интеллигенту цирковому, слаще её субпродуктового набора второй категории ничего и нету. Вот и пришлось слегка шлёпнуть, - нараспев пробасил клоун.
   "Ничего себе шлёпнул!" - подумал Ираклий Моисеевич, а вслух спросил:
   - Откуда вы догадались, КТО должен прийти? Полчаса назад я ещё и сам не знал, что решусь на это.
   Теодор неопределённо показал рукой в пространство, видимо, обозначая сферу деятельности Мирового Разума, и ответил:
   - Пустяки, мой милый Шапиро. Это пустяки. А фамилия и имя мои - самые, что ни на есть, настоящие. Папа с мамой, французы по происхождению, родили меня в Шанхае, где с цирком на гастролях выступали. Мама-то, конечно, про себя тогда не могла такое сказать... относительно работы на манеже, разумеется. Не выходила она вольтижировать на проволоке по причине того, что Я УЖЕ ВЫБРАЛ себе чрево... Она просто за папой всегда следовала. Не доверяла ему вполне... Большой по молодости был гулёна, что твой кот мартовский. Но вот после моего рождения остепенился родитель, за ум взялся... Вы же о моём происхождении хотели узнать, не так ли, Ираклий Моисеевич? Вот теперь узнали...
   - Вы мысли читаете?
   - Ну, что вы, что вы. Я их не читаю. Просто могу доставить свой разум в сферу действия Законов. Оттуда всё видно хорошо...
   - Законов? Выбор чрева? Вы тоже знаете про Бардо Тодол?
   - И не только, мой славный Шапиро. Не только знаю, но и активно пользуюсь. Проходите, чего в предбаннике топтаться? Вот сюда, пожалуйста...
   Ираклий Моисеевич вошёл. Помещение вагончика представляло собой лишённую мебели комнату, застеленную циновками и обкуриваемую благовониями по углам. В самом центре этой странной площадки стоял огромный кальян с гибким шлангом, мундштуком от которого без труда можно было дотянуться в самый отдалённый уголок необычного жилища.
   Рука Бардо указывала на яркий палас рядом с тем местом, где он постоянно сидел сам, если судить по вытертости рисунка и засаленности в форме увесистых ягодиц. Шапиро опустился на подстилку, всё ещё ошарашенный неожиданными откровениями Теодора, от которого, казалось, нельзя скрыть ничего. Абсолютно.
   Ковёрный молчал. Потом втянул в рукава халата руки, извлёк оттуда две фарфоровые чашечки и бутылку экспортной "Столичной", настоящей - из старинных времён господства умозрительного над очевидным.
   Ираклий не помнил, предложил ли клоун выпить, но вот что отложилось в памяти точно - это приглашение приникнуть к кальяну. Шапиро всю жизнь не курил, но тут не смог отказать хозяину, хотя выпил граммов 100, не больше... Ну, что это за доза для опытного старого шпрехшталмейстера, если ему доводилось загружаться "каплями Менделеева" по самую ватерлинию? А тут каких-то полстакана.
   Но, тем не менее, Ираклий Моисеевич потерял всякий самоконтроль, потянулся к дразнящему его воображение мундштуку и сделал затяжку... Он успел увидеть внутри колбы кальяна пузыри взбешённого воздуха, напоминающие маневренные дирижабли, которые заполняли его сознание и уносили туда... в мир Законов, где начиналось Откровение...
   В себя Шапиро пришёл только следующим утром, голова звенела от упругих колебаний совершенно неведомых ранее знаний...
   Так состоялось их знакомство. Знакомство шпрехшталмейстера Шапиро и ковёрного клоуна Теодора Бардо.
   Дальше было странное общение, в результате которого Ираклий Моисеевич Шапиро постигал науку, занесённую из заснеженной горной системы, называемой в некоторых источниках Шамбалой. Науку, часть которой конспективно изложена в тибетской книге мёртвых. Бардо Тодол, если быть точнее.
   В моменты причудливых и довольно странных бесед шпрехшталмейстера Шапиро со своим поверенным в делах эзотерики клоуном Теодором Бардо, их физические сущности не двигались совершенно. И даже слова, которыми они изредка обменивались, жили сами по себе, расставаясь со своими хозяевами, как наивные осенние листья расстаются с умудрёнными опытом деревьями.
  
   Цирк уезжал...
   ...и только на центральной площади, в высохшем накануне Большой Перестройки фонтане лежал забытый клоун Теодор Бардо.
   В остекленевших глазах опытный иридодиагностик сумел бы различить туманный силуэт видного господина яркой иудейской наружности с сединой вьющихся волос на правильной формы черепе. Температура падала. Физическое тело гаера и шута лежало на дне мраморной чаши, внутри же его оболочки, наподобие матрёшки, просыпалось тело астральное, готовое устремиться в третью сферу, предписанную Тибетским кодексом мёртвых. Туда, где существовали законы, управляющие разумом физических сущностей.
   Клоун Теодор или, правильнее будет сказать, бывший клоун Теодор, ещё не осознал этого (рассудок сопротивлялся очевидному) и пытался купить билет в кассе железнодорожного вокзала, хотя в нирвану билетов там не бывало со дня основания железных дорог в России. Его никто не слышал и не видел, от этого Теодор Бардо ярился, вызывая беспричинную головную боль и немотивированную депрессию у случайных свидетелей незначительных колебаний биосферы в районе зала ожидания.
  
   Цирк уехал...
   ...и остывало под вечер набродившееся за долгий июльский день солнце. И распахивались окна, впускающие в тесноту душных квартир обволакивающее желе северной ночи, которая уже перестала быть "белой", но всё ещё не могла похвастаться радикальной чернотой, взбодрённой лишь зеленоватой мистической луной Архипа Куинджи. И становилось тихо и покойно... И почти никто не заметил, что цирка уже нет.
   ... цирк уехал.
   И клоуны тоже оставили город, покинув в нём счастливых на своём третьем дне беременности оптимистичных матерей-одиночек (в ближайшей перспективе) и заместителя мэра по культуре с больной от многодневного запоя головой, в которой крутилась странная фраза "...нечутко вопиющее словосмешение с присовокуплением в городской быт ценностей современной мировой культуры..."
  
   Господин шпрехшталмейстер подождал, пока пассажиры улягутся спать, вышел в тамбур, распахнул двери, соединяющие вагоны, и выбросил на рельсы стакан и табакерку с сильно действующим наркотическим порошком - к чёрту улики! Тибет мог быть спокоен: Шапиро уже не нуждался в бесконечных подтверждениях истинности странного учения о мёртвых. Оно жило в нём. И в голове продолжало пульсировать нечто диковинное, сорвавшееся на гулкое дно памяти, как мелкая монетка проваливается за подкладку пальто в прореху кармана: "...Оглядев себя и сосредоточившись на подробностях руки или ладони, мы обнаружим, что стали прозрачными, что наше новое тело - это всего лишь игра света, бликов. Стоит распознать это и не испугаться - вмиг придет Спасение. Откроется Тайная Тропа!"
   Ираклий Моисеевич ощущал странное облегчение. Это он дал возможность ковёрному клоуну Теодору войти в царство Теней и выбрать, выбрать себе новую физическую сущность. Как они уговорились дня два назад, так Шапиро и сделал. Развести смертельную дозу в пластиковом стаканчике - чего уж проще.
   Теперь... нужно немного подождать. Совсем немного. Сначала девять дней, а потом ещё сорок (а не так, как думают православные)... Бардо сделает знак ОТТУДА, и он, шпрехшталмейстер Шапиро, добровольно отдаст ему своё физическое тело. Всё должно получиться... эксперимент, равных которому, ещё никто никогда не проводил...
  
   А на крыше вагона сидели три ангела в запотевших от ночной прохлады латах и играли в слова на арамейском языке. Они готовились забрать остывающую нематериальную сущность умершего, как говаривали в старину, от удара, Ираклия Моисеевича Шапиро. Его физическое тело лежало между вагонами, а тело астральное перемещалось в сторону своего купе, и перевозимая без справки ветеринара (за взятку) сучка породы левретка злобно щерила маленькие острые зубки в его сторону...
   Он ещё не понял... Он пока ничего не понял... В голове крутилась странная фраза про негра преклонных годов... про нечеловеческой силы любовь к вождизму, о чём-то ещё, впрочем, совсем неважном. Но вскоре всё изменится. Тибетская книга мёртвых напомнит ему содержимое своего нетленного похотливого чрева...
   Каков тогда будет... ЕГО... выбор?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"