Чваков Димыч : другие произведения.

Когда Петербург ещё не был бандитским

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


  • Аннотация:
    Весь мир театр,.. актёры. Виль...кспир


КОГДА ПЕТЕРБУРГ ЕЩЁ НЕ БЫЛ БАНДИТСКИМ

"... а люди в нём..."

...ям Ше...

НАЧИНАЕМ С ВЕШАЛКИ

  
   У вас проблема со зрением? Вы не видите свою зарплату ещё с той войны? С какой, с какой? Ну, той, когда Петербург разделил мирное население бывшей империи на "крыши" и "покрышки". Вернее будет сказать "ПОДкрышки". Именно! Именно когда нежный лирический герой Сергея Курёхина начинал глушить акул нелегального бизнеса в водах Финского залива браконьерским способом без суда и следствия. Своего рода Онегин и Ленский Володька в отдельно взятом лидере рок-андеграунда. Классические герои, слитые в экстазе единства и борьбы пролетарских противоположностей. Потом к ним (к нему?) примкнул молодой Чак Норрис с нелегальных кассет, отличающихся дурным качеством и не менее дурным режиссёрским решением... И тут завертелось.
  
   Так у вас со зрением всё в порядке?
  
   У вас неладно с памятью? Вам постоянно напоминают, что вы должны этому желеобразному монстру, в котором водится премьер-министр, ГД и прочая олигархическая публика (спасибо, Господи, что не дал сказать "сволочь"), а то бы Герман (с одной буквой "н" в отличие от Пушкинского героя) под странным Кащенковским псевдонимом Бред мог расстроиться, получив в результате очередной запор. И не только мыслей.
   Временщикам временщиково, только больно уж долго длится этот государственно-кухаркин перманент... Ну что вы, дело здесь даже не в фамилии идеологов, а в плодовитой преемственности тяни-хватаистых господ с макроэкономическим офтальмологическим дефектом на оба глаза.
  
   Так вот, вам постоянно напоминают, будто вы должны всем этим безразмерным Степанычам, АбрамОвичам и другим запудренным от избыткам стабилизирующих финансов министрам краснознамённого ВВП, осенённого походкой раскрепощённого на все десять долларов моряка дальнего плавания, когда он сходит в иноземном порту, чтобы продемонстрировать свою несравненную физическую форму восточного единоборца (да, простят меня единоверцы)?
  
   А вы должны!
  
   Вы должны уже только потому, что родились в этой замечательной державе самовлюблённых аристократов от каменной задницы факсимиле, несравненных и неустанных кузнецов собственного бюрократического счастья в виде пережравшего поросёнка с хреном. Или, всё-таки, под хреном? Ну, да и хрен с ними! Не так это важно...
  
   Вы должны и детям и внукам этих ненасытных тварей, беспардонных временщиков, живущих по заветам 15-го из Людовиков. Не слышно покуда про потоп? Думаю, просто уши вам забили неоднократно пережёванной ватой ипотеки, стабилизационного фонда и армейской реформой в довесок ко всему. Милый коктейль беззастенчивого вранья и наглых уверений о любви к народу, что, де, не бросим его, болезного... с собой на Мальдивы возьмём, когда подложат Лимоновцы взрывчатку под жирные жопы от Кардена.
  
   Вы должны... всем должны, кто получил печать с надписью "дозволяю" из лап сучьих детей шариковатой породы. И эти функции одолжительных разрешений многие всё ещё по ошибке называют государством, сдобренные бесконечными "откатами", которые мы с вами продолжаем именовать взятками? Что вы, что вы, как можно? Не при проклятом царизме, будь он неладен... Не при большевиках оголодавших... будто клопы на безлюдной зимовке. Нет. При демократах существовать имеем наглость... А у них всё исключительно ДОБРОВОЛЬНО. Сами же знаете... Да, да... именно о колхозах речь и веду.
  
   У вас проблемы со слухом? Вам постоянно поют о том, что "всё хорошо, прекрасная маркиза"? Странно, а где же та пережёванная вата с однополой и бессистемной песней органчика из города Глупова.
   Откаты, откаты... Закаты и рассветы. Бред остаётся бредом, каким бы немецким именем его не называли...
   И что прикажете делать?
  
   Наплюйте в колодец, из которого кормиться чиновничий люд, хотя лично я бы предпочёл вылить в него ведро синильной кислоты.
   И вот тогда нам никто уже не сможет помешать погрузиться в годы чьего-то детства, чьей-то зрелости... и... моей юности.
  

- - -

  
   Перед вами, уважаемые читатели, некое подобие мемуарного продукта. Что-то в последнее время меня частенько стали преследовать воспоминания из далёкого прошлого. Относительно далёкого, разумеется. Вот я и решил изложить их в каком-нибудь виде на электронном носителе.
   Многое из того, что будет представлено вашему вниманию ниже, я уже когда-то описывал в виде маленьких рассказов, даже не рассказов, а баек. А теперь решил собрать бОльшую часть своих заметок о Питере, одном из моих любимых городов, под общим заголовком, изрядно сдобрив их новыми воспоминаниями, прорвавшимися из подсознания в какую-то из зимних бессонных ночей.
  
   Так, а вас, господа из так называемых государственных структур, попрошу покинуть помещение. Здесь не будут обсуждаться правила передачи овеществлённой благодарности от одних лиц другим, здесь не станут предлагать дешёвых путёвок в элитные санатории, предоставляющие вашим изнеженным чиновничьим тушкам такие процедуры, от которых вы сможете прожить подольше (если не попадёте под пулю киллера или не подавитесь, обожравшись на очередном фуршете в честь неслыханных демократических ценностей насмерть) и, соответственно, почаще получать, как говорится, из рук в руки... от чистого сердца приватно... на блюдечке с той самой каёмочкой... от благодарных почитателей... не скажу, ЧТО... Цюрихский банк его разбери...
   Ваш гардероб не здесь. ТАМ найдётся персональная вешалка для каждого из вас. Наберитесь терпения, господа... Гардеробщик скоро созреет.
  
   Извините, товарищи-граждане в штатском от крайне силовых структур ближнего боя, если потревожил ваш умиротворённый сон. Ах, ну да, вы, как обычно, смотрите в другую сторону, на голове у вас ящик с песком, уши опельменены прищепками спутниковой связи... одним словом, вы не торопитесь проснуться. Отдыхайте дальше, родные мои. Кто знает, сколько вам ещё осталось... Напоследок приятней всего... Если в розовых очках, без личной охраны и огнеупорного загранпаспорта с бронепрокладками в интимных местах... обфитнессенного подбрюшья.
  
   А нам некогда. Мы начинаем погружение...
  
   Поводом к погружению в прошлое послужила одна телепередача. Я случайно натолкнулся на неё, переключая каналы послушного телевизора с игривым восточным именем "Sony". Кажется, это случилось году в 1998-ом, а на экране демонстрировались события лета 1995-го. Помните, в аккурат перед дефолтом, коим ознаменовалось окончание века 20-го, был моден ошеломляющий сериал-ужастик "Современная Россия, криминальные хроники"? Так вот, на экране телевизионного приёмника демонстрировалась одна из передач вышеназванного документального цикла репортажей. Там бравые парни из ОМОНа штурмовали квартиру, в которой некие бандитствующие персоны взяли в заложницы девицу, не обременённую деньгами и, вследствие этого, занимающуюся поставкой своих прелестей заказчику, пользуясь услугами отзывчивого криминального менеджера, каковых мы привыкли называть сутенёрами, тогда как сами себя эти граждане величают работодателями.
  
   "Непричёсанность" отрывистых кадров, дрожание камеры в руках оператора выдавали безусловную документальность происходящих событий. Съёмка, как становилось понятно и без комментария в нижней части экрана, вполне оперативная.
   И что может увидеть телезритель, которому взбредёт в голову, как и мне, смотреть на жизнь с этой стороны объектива?
   Лестничная клетка, спецназ готовится к штурму, из-за двери раздаются выстрелы и грубая брань, похоже, невменяемого человека. Дверь взломана. Отряд проникает внутрь квартиры, камера хаотически выхватывает фрагменты камуфлированных бойцов специального подразделения, ковров, потолка... Ноги, крики "лежать, падла!", наезд на горящий камин, снова выстрелы, двое парней, полирующие паркетный пол своими небритыми (щетина двухдневка - Хенрик Эглесиас и Жорж Михель в одном флаконе - самый сок!) рожами с руками за головой, склонившийся над ними человек с закрытым маской лицом и наручниками наперевес, визжащая полуголая девица, бьющаяся в истерике. Затем камера перемещается в соседнюю комнату. Это, по-видимому, спальня.
  
   Мирно горит ночничок на прикроватной тумбе, на стене висит картина в стиле заранее откормленного по женской линии Ренуара. В массивной раме. А на покрывале лежит человек... Ещё живой, но уже одной ногой ТАМ. Тело его сотрясают конвульсии, глаза совершенно безумны... И тут я узнаю в нём... Точно, это он, человек, который любил напевать "If you looking for a place we can fly together..." из репертуара "Хипов". Альбом 1975-го года "Wonderworld", если кто-то интересуется. ОН любил напевать, стараясь попасть в ноты с Дэвидом Байроном. Иногда получалось. Неплохо.
  
   Подумать только, любитель сентиментального пения докатился до такого... И куда же всё девалось? Хотя, пожалуй, и раньше многое можно было предположить, включая подобную развязку...
  
   Стоп-стоп-стоп. Вернёмся на двадцать лет назад. За двадцать лет до показанных на экране событий, а точнее, в конце июля 1975-го года я приехал в Питер, тогда ещё Ленинград, поступать в университет... С этого можно начать мою историю. Так, пожалуй, и сделаю. Только вот за хронологию не ручаюсь. Столько успело забыться, раствориться в извилистых коридорах памяти. Наверное, даже и собственно сюжета в моих записках не будет. Одни только мысли, впечатления и сиюминутные образы, которые с таким трудом удаётся зафиксировать сегодня.
  
   Закроем на время занавес, с тем, чтобы открыть его, не мешкая в ту же минуту...

ЗАНАВЕС ОТКРЫВАЕТСЯ,

  
   с него в зрительный зал летит пыль десятилетий. На сцене, по-прежнему, никого, кроме автора, нет. Часть любопытствующих зевак вместе с замаскированной под сотрудников КГБ массовкой свистит, топает ногами, кричит: "Опять моноспектакль! Гришковец, что ли? Достали! Долой! Верните деньги... Лучше бы я водки купил..." и тому подобные мещанские глупости, свойственные оголтелым демократам с нынешнего базара, на котором кто-то рыжий с ваучеристым лапшеподобным чубчиком повесил афишу-приглашение "Россия. Рынок в пользу бедных. Плата за вход - чистая совесть".
  
   Часть зрителей уходит. Автор переминается с ноги на ногу, щупает себя за меньшевистскую бородёнку, словно пытаясь удостовериться, что на её целостность никто не покусился. Наконец вступает: "Когда я был маленькАй... Опять у товарища Дынина монолог украл. Извините". Дальше дело идёт более мажорно.
  
   Попробуем расслабиться и послушать. В конце концов, если не понравится, всегда можно будет уйти по-староанглийски. Что такое по-староанглийски, спрашиваете? Это значит - уйти не прощаясь, посыпая трёхсотлетние газоны Виндзора чистейшим песком с пляжей Брайтона. Пескоструйный аппарат полагается только тем, кому ЗА...
  
   Не стану тешить себя надеждами. Найдётся немало народу, которому мои замшелые воспоминания покажутся не просто утомительными, а совершенно никчёмными. Да-да, господин с гипертрофированным чувством зависти. Хотелось бы вам писать так, чтобы и вас с интересом читали. А не выходит ни шиша. Сегодня Вы наверняка не одиноки... Пусть так. Время, наверное, ещё не пришло... Моё время. Сегодня я буду, как никогда, ортодоксален. Хотя и этот приём, наверняка, не окажется сколь-нибудь эффективным. Где ж, так называемая, динамика господина Пелевина, где расторможенность Владимира Сорокина? Нет ничего похожего в этом образчике бессистемной прозы.
  
   Не умею я угождать также и читателям, испорченным детективным прикусом искусственных женских челюстей донцовых пираний. Но молчать не могу.
   Как вы поняли, уже восемь лет мне приходилось носить в себе историю человека, убитого во время освобождения заложницы. И не только эту историю, но и как всё начиналось. Никто не посмеет упрекнуть меня в том, что высосанные из большого пальца левой ноги мои байки останутся совсем без внимания по причине утомительной бесталанности. Я начинаю, дамы и господа.
  
   Для того чтобы связать процессы и сопутствующие им эксцессы воедино, нам нужно непременно попасть в июль 1975 года. Попробуем. Попробуем погрузиться в прошлое сделать без помощи машины времени, пока нам позволяет авторское долговременное хранилище информации, уместившееся в нескольких фунтах серого мало аппетитного вещества, населяющего мою голову.
  

- - -

  
   Помнится, сразу после выпускного вечера в учебном заведении, подарившем большинству из нас в соответствии с Конституцией (без намёка на ёрничество) бесплатное среднее образование, встретился мне на улице один приятель. Скажем прямо, далеко не близкий приятель. Он в другой школе учился (тоже будущий абитуриент 1975-го года). Приятель был настолько не близкий, что сталкивались мы с ним исключительно на почве баскетбольных баталий. Наши две школы постоянно сражались за чемпионство на первенство города по баскетболу среди школьников. В последние три года перед выпуском сражения стали особенно интенсивны. Один раз победила наша команда, два раза их.
  
   Моего одногодка и совыпускника звали Олегом. Нужно ли пояснять, что на площадке (а мы оба играли крайних нападающих в своих командах) соперничали мы вплоть до кровопролития, зато в жизни были вполне дружелюбны друг к другу? При встрече в городе обязательно обменивались дежурным набором фраз. Привет. Как дела? Как учёба? Едешь "на республику" играть?
  
   Встретились с Олегом в агентстве тогдашнего воздушного монополиста из династии Аэрофлотовых. Ну, как водится, в очередях даже с шапочными знакомцами, разговорились. Оба ещё возбуждённые после выпускных школьных мероприятий.
   - Куда билет берёшь?
   - В Питер.
   - Во как, и я тоже. Куда поступаешь?
   - В электротехнический институт.
   - В Ульяныча или Бонча*?
   - К Ульянычу. А ты?
   - В универ, на матмех.
   - Может, встретимся?
   - Конечно. Давай встретимся.
  
   И мы договорились, что увидимся такого-то числа возле Исаакиевского собора ровно... Время точное не припомню.
   И вот я в Северной Пальмире. Живу у тётки отца, сестры моей бабушки где-то в районе станции метро "Елизаровская". Исправно готовлюсь к экзаменам и дожидаюсь даты заранее обговоренной встречи. Место предстоящего свидания с земляком я осмотрел заранее, чтобы потом не бегать, как сумасшедшему, попав в цейтнот по всегдашнему провинциальному разгильдяйству человека, который может проехать через весь родной город из конца в конец за 20 минут на рейсовом автобусе.
  
   Мне казалось, что я поступил правильно. Собор нашёл сразу же, даже спрашивать никого не стал, настолько всё было очевидно. Мощная колоннада, сверкающий купол, музей истории атеизма внутри. Ну, чем иным может быть это монументальное сооружение, кроме как Исаакиевским собором?
   О том, что собор оказался Казанским я узнал буквально в последнюю минуту перед встречей. Об этом рассказывал экскурсовод группе отчаянно улыбающихся японских пенсионеров. На английском языке сказал. Мол, KAZANSKIY Cathedral was built архитектором Воронихиным ещё перед Отечественной войной 1812-го года. Первым моим желанием после того, как открылась истина, было броситься в сторону гостиницы "Астория", возле которой, как выяснилось у тех же японцев, и находится ISAAKIEVSKIY Cathedral. Но времени уже не оставалось. Нет, не успею.
  
   И тут я вижу чудо, подобное прибытию многорукого бога Шивы самолётом авиакомпании SAS в аэропорт Мадраса согласно центральному расписанию Валгаллы... Идёт мне навстречу всей своей сияющей улыбкой мой приятель Олег. Свидание земляков состоялась.
  
   Что же такое получается? Встретились мы с Олегом у Казанского, хотя договаривались у Исакия. В назначенное время, у второй колонны справа. Очень удивительной может показаться такая почти мистическая история... Подумайте сами, двое назначают встречу в практически незнакомом городе (впечатления раннего детства, скорее всего, в расчёт брать не стоит) у одного исторического места, а встречаются вблизи другого памятника культуры, это ли не странно? Только на первый взгляд. На самом деле, выходит так, что провинциалы из одного и того же северного городка приучены мыслить с одинаковой степенью глобальности. А именно, какой из соборов поближе к метро, тот и есть Исаакиевский. По-моему, очень разумно. Логично, безусловно логично! Вам так не кажется?
  
   Внимание, тут без спросу вылезло на свет божий ещё одно видение из раннего детства. Позволите пару слов о провинциализме? Только пару... Именно с этой картинки северной весны я начал осознавать себя личностью... воспоминание такое. Печора. Железнодорожный вокзал. Меня откуда-то только что привезли. Стою на автобусной остановке, закутанный пуховым платком, как маленькая матрёшка (или Матрён?). Холодно. Пронизывающий зимний ветер. В руке у меня ломоть на глазах замерзающего хлеба с мёдом. Мёд течёт по варежке и лениво застывает на морозе, образуя по краям горбушки пузатые жёлтые сосульки. А как они безумно вкусно тают во рту, вы себе не представляете.
  
   Это видение из раннего детства периодически напоминает о себе вот уже который десяток лет. И, вроде бы, что тут особенного? Но из того времени ничего так отчётливо не помню, как этот вкус зимнего мёда с чёрным хлебом... Какой тогда был год? Наверное, 61-ый... Гагарин только готовился к полёту... а я наслаждался медовым вкусом на железнодорожном вокзале северной станции и ещё не знал о предстоящем выходе человека на околоземную орбиту.
  

*детство*

  
   из линий плавных постепенно
   в кругу друзей на фото
   что в рамке из картона
   выходит детство с запахом морозного арбуза
   и отступают стены
   и на манер пехоты
   не топают... а только в домофон
   зовут уйти с собой туда где пляшут музы
   и там на горизонте
   себя увидишь с клюшкой
   и отмороженной щекой...
   из-под ушанки волосы от пота застывают
   а вместо шайбы ломтик
   засохшей и надкусанной горбушки
   никто из взрослых не грозит рукой
   за надругательство над хлебом не ругает
   как будто не было за ним очередей
   совсем недавно
   за хлебом не давились у костров
   и химию ладоней не прятали а предъявляли смело...
   вторгаюсь в мир непуганых детей
   на равных
   я уже готов
   свой выбор этой ночью без сомнений сделав...
   просмотрен детства манифест
   пора закрыть глаза
   но снова я не сплю...
   как будто бы в заложниках у памяти... бывает...
   февраль... вокзал... и мальчик булку ест...
   я плёнку отмотал назад
   и зачарованно смотрю
   как мёд по варежке торжественно стекает
  

- - -

   А немного раньше...
  
   ...мы приехали в Печору на постоянное место жительства. Отец попал на Север по распределению в авиапредприятие, которое совсем недавно перебазировалось сюда из Усть-Усы. Это я уже не помню. Не положено мне помнить, поскольку возраст мой ещё недостаточно велик был: три месяца не могут сделать из ребёнка настоящего мужчину, как ни старайся.
  
   Поначалу поселились в гостиничный номер, где до этого обитал молодой пилот, командир АН-2 - Серёга Петров, двадцати пяти лет от роду.
   Лётчик зашёл, чтобы забрать свои вещи, когда мама решила меня перепеленать. Сергей смотрел на пухлого бутуза и улыбался, вероятно, представляя, какие у него будут свои дети. И в этот момент парень потерял бдительность, за что был немедленно наказан тугой тёплой струёй детской неожиданности. Петров расхохотался, сказал: "Боевой парень растёт" и пошёл готовиться к командировке в Саранпаул, представляя себе тот момент, когда он сможет потискать собственного сына...
  
   Буквально через неделю он погиб в плохих метеоусловиях, пытаясь посадить самолёт на вынужденную в долине реки Седь-Ю близ Саблинского хребта на Приполярном Урале. Это случилось 2 июля 1958 года...
  
   Серёга тянул до последнего, ему удалось довольно удачно съехать по пологому склону, но внезапно самолёт налетел на скальный выход, заросший мохом, выглядевший сверху достаточно безобидно, и перевернулся... А знаю я эти подробности ещё и потому, что в июле 1986 года, будучи на пути к реке Вангыр в составе туристической группы, обнаружил остов разрушенного АН-2. Прошло почти 28 лет с момента катастрофы, перкаль на крыльях сгнила, почти всю обшивку разобрали на сувениры многочисленные туристы...
  
   Самолёт беспомощно лежал "на спине" отсвечивая на медно-сером уральском солнце рёбрами уцелевших шпангоутов. Винта поблизости не оказалось. Вероятно, его отбросило на большое расстояние в момент удара о камень... Туристы вряд ли бы потащили на себе такую тяжесть...
  
   Хотя с них станется. Я знаю случай, когда на празднование двадцатипятилетия моего хорошего знакомого друзья-туристы затащили на вершину Манараги подарок - новенький контрабас. Именинник исполнил джазовую импровизацию "Солнце встаёт над речкой Балбан-Ю", все были довольны...
  
   Двадцать пять лет... Петрову было столько же, когда он плутанул в тумане неприветливого уральского лета далёкого уже 1958-го года. Ты видел меня младенцем, Серёга, подающий надежды ас Приполярья. А теперь я пришёл на место твоей гибели... крестник. Круг замкнулся.
  

- - -

  
   Куоккала - Пенаты, Келомякки - Комарово, Ораниенбаум, Вырица, Оредеж, Стрельна, Тосно, Парголово - какие волшебные, чарующие звуки! И всё это Ленинград-Петербург с его загадочными окрестностями. Скоро эта оркестровая аранжировка названий станет моей. Питер, ты видишь, я уже иду?
  
   Немногим ранее... Хотя, возможно, и не слишком немногим. Хотя, наверняка, даже позднее... если брать за начало координат февральский вокзал Печоры по медовой временной оси абсцисс...
  
   Чуть позднее...
  
   Мне лет, наверное, пять. Я уже побывал в северной столице. Меня туда родители возили во время летнего отпуска. Запомнилось баковое орудие на "Авроре", Дворцовый мост, ведущий прямо в обитель предметов эпохи Ренессанса. Ой, как же его во времена поучений (кругом же одни Советы) называли, мост, в смысле? Неужели именем отца О.И.Бендера, Паниковского и Шуры Балаганова? Нет, конечно же, нет! Такое и было почти антисоветское название у моста, соединяющего Васильевский остров с Эрмитажем - Дворцовый. Немного странно. Как это разрушители дворцов, умельцы созидать из замков коммунальные хижины оставили такое сугубо самодержавное название на карте Питера?
  
   А вот мост лейтенанта Шмидта, который я попытался повысить в звании, раньше носил гордое имя Николаевского моста, в честь государя. Такого надругательства над святыми идеями революционных гильотин стерпеть было нельзя. Ну, ладно бы, ещё Романовским назывался сей мост. Тогда бы его к началу 70-ых годов, пожалуй, реабилитировали на каком-нибудь Пленуме ЦК. А так - не моги и думать, товарищ по борьбе!
  
   Ещё очень хорошо запомнилось из детства посещение музея артиллерии, расположенного в Кронверке Петропавловской крепости. Впечатления не поверхностные. Я до сих пор ощущаю вкус разгорячённого балтийского воздуха пополам с оружейной смазкой во дворике музея богини боевых действий. Не зря же несколько столетий именно русская артиллерия считалась лучшей в мире.
  
   И дальше помню тоже...
  
   Мне лет, наверное, пять. Я уже побывал в северной столице, а сейчас гощу у дедушек и бабушек в маленьком городке Солигаличе на севере Костромской области. Дедушка читает мне перед сном. Читает "Бородино". Дед, то и дело, засыпает. Очки сползают с его носа, и он начинает всхрапывать. Я возмущённо дёргаю дедушку за доступные для внука места и требую продолжения вечера чтецов. В таком рваном ритме я и познаю поэму Лермонтова.
   Мне отчётливо видится широкое Бородинское поле, где сошлись две армии. Но откуда здесь взялись богатыри Невы? Что, вы не поняли? "... богатыри, не вы..." - так, скорее всего, у Михаила Юрьевича.
  
   Дедушка снова засыпает, а я его не бужу. Мне сейчас не до этого. Я пытаюсь представить себе богатырей Невы. Получается команда витязей дядьки Черномора, которые встают из пенных вод волшебной страны Лукоморье. Так вот, где, оказывается, находится сказочная страна из "Руслана и Людмилы". Лукоморье - так раньше назывался Ленинград.
   И, знаете, я в столь юные годы был почти прав. Кто мне не верит, пусть сам попробует уточнить, что богатыри Невы от дядьки Черномора брались не от сырости, а от повышенной влажности Финского залива.
  

- - -

  
   Почему я не уважаю американцев, как нацию высочайшей культуры? Всё началось именно тогда, в уже далёком 1975-ом. Родители, которые приехали вместе со мной в Ленинград, что называется, для моральной поддержки (о чиновничьем вспомоществовании в виде денежных презентов дело тогда обстояло не настолько широко и, вообще говоря, вопрос в такой плоскости не стоял даже в первом приближении), вели довольно светский образ жизни. По крайней мере, для провинциалов советской поры. Они посещали музеи, театры, а я готовился к поступлению, зарывшись в учебники. Мне было некогда, но на то представление в концертном зале "Октябрьский" загруженного абитуриента удалось вытащить.
  
   Весь вечер танцевал Махмуд Эсамбаев, уже тогда мировая знаменитость после премьеры индийского танца "Золотой бог". Но этот ещё не всё. Была и бразильская ритуальная пляска "Макумба", где в центре танца в стиле бразильской борьбы капоэйро под звуки экзотических бернибао по сцене метался злой дух, покрытый перьями и с красным, точно в крови, лицом.
  
   Было в программе Махмуда и много других, не менее прекрасных, сольных номеров, но "Золотой бог" - это уникальный танец, шедевр хореографической композиции. "Золотой бог" - эстрадный вариант индийского танца бхарат-натья, в котором Эсамбаев показывал восход солнца через виртуозное медленное "вырастание" из приседания и заход светила - через столь же медленное опускание. "Восход" и "закат" с одновременным поворотом на 180 градусов длился несколько минут, причём не было видно ни единого заметного глазу движения. Всё происходило настолько же естественно и величественно, как в природе.
  
   И вот, представьте себе, в разгар этого концертного номера, за который Эсамбаева не раз прочили на танцевальный мировой престол, начинается нечто непотребное. Нескольким группам американских туристов, которых привели приобщиться к культуре, надоело изображать европейских культурных зрителей, и они почувствовали себя как дома. А именно: толпы высокомерных янки во время исполнения номера ходили по рядам, жрали свой вонючий попкорн, который, вероятно, им выдавали в консульстве для пропаганды свободного общества, выбегали в буфет за "колой". Одним словом, чавканьем, одобрительным (или неодобрительным?) свистом, обсуждением в полный голос, эти небожители современного Эдема вывели из себя даже привыкшего ко всему переводчика-экскурсовода. Я видел, как он что-то трагически нашёптывал своим подопечным. Что-нибудь вроде, мол, обождите немного, господа американские туристы, скоро уже всё закончится. Не хрустите фольгой от шоколада, не свистите, не переговаривайтесь... Кроме вас в зале есть и другие зрители.
  
   В ответ на увещевания большая часть американцев демонстративно покинули зрительный зал, напоследок так хлопнув дверью, что этот звук заглушил неявную нервную музыку старинных музыкальных инструментов религиозной Индии. "И что находят хорошего в танцующем туземце эти тупые русские? - вероятно, подумали американские туристы. - Элвис всё равно лучше!" "Не могу я чтить нацию, которая во всех остальных видит лишь придаток к своей высочайшей цивилизации и не уважает культурного наследия тех народов, которые создали Америку", - так уже совершенно определённо подумал ваш покорный слуга.
  
   Тогда же, в славную пору "абитуры" мне впервые довелось побывать на концерте самой настоящей (с курением на сцене подозрительных "косячков", распитием крепких напитков "из горлА" и ломанием бутафорских гитар) рок-группы. Происходило это знаменательное событие в каком-то летнем театре, сейчас не помню его название и место дислокации.
   Венгерская группа "Иллеш" выступала полуподпольно. То есть с разрешения городских и партийных органов (а как же иначе-то в то время?), но без широкой огласки. А отчего разрешили, вообще говоря, спросят меня строгие дяди из тогдашнего ЦК? Всё просто - группа "Иллеш" завершала выступление одной из самых популярных песен того времени. "У деревни Крюково", помните? Патриотическая составляющая была налицо. Только, вероятно, партийные цензоры недолго бы оставались в здравом уме, если б им довелось услышать, КАК песня о погибающем взводе звучит в исполнении отвязных рокеров.
   Афиш было совсем немного, и они выглядели весьма невзрачно по сравнению с напечатанными по последнему технологическому слову финской полиграфии анонсов концерта британского любимца советской публики Роберта Янга.
  
   Задорные среднеевропейские ребята пели на английском языке, курили, пили в процессе исполнения не только пиво и бегали по сцене, нимало не заботясь тем, что советская милиция никак не могла совладать с порядком в зале. Тяжеленный рок был и в самом деле тяжелее некуда. Несколько раз обкуренный "Иллеш" сильно "петушил", пытаясь взять высокие ноты в незнакомой октаве от классиков рока, но публику это занимало в последнюю очередь. Главное - "тЫжёлый рок", главное - вживую... и почти, как в швейцарском Монтрё на фестивале. Фестивалили все разом: и музыканты, и публика. Мне не понравилось такое дикое единение, поскольку медведь наступил исключительно на ту часть моего уха, при помощи которого я пытался петь. А вот слушать и, тем более, слышать это акт неосознанного медвежьего членовредительства не препятствовал вовсе. Иными словами, бас от тенора отличить я был в состоянии, и слышать якобы классическое рок-песнопение мне было не совсем приятно. Поэтому группа "Иллеш" так и не сподобилась осчастливиться моими рукоплесканиями и криками "Бис! Браво!" в конце действа. Я ушёл раньше, едва не разочаровавшись в рок-н-ролле вообще и в тяжёлом роке, в частности.
  
   Как говорится, хлебали мы такого киселя и раньше, знаем, откуда у Полюшки-Поля (Макаренко) ноги растут.
   Действительно, задолго до этого знаменательного концерта мне, как продвинутому молодому человеку из глухой северной провинции доводилось наслаждаться не только обожаемыми всеми композициями ливерпульской четвёрки из "Битлз", но и познакомиться с группой "Назарет", песни который приносили в школу на ржаво-жёлтой ленте "Тасма" (тип 4) в третьей производной. Слушали во время, предшествующее времени перемен на переносном магнитофоне "Романтик" и в монофоническом варианте. Это уже было чудо современной техники... тех времён. Конечно, ещё далеко не бумбокс от "Сони" или, скажем, "Филипса" из начала 90-ых, но и не громоздкий серый чемодан по фамилии "Днепр" будто бы набитый камнями. И не магнитола с невнятным средне-ВЭФовским названием, которое я с детства пытался расшифровать, но всякий раз безуспешно.
  

- - -

  
   Как и всякий человек, чувствующий себя вольно в закрытом водоёме того героического предзастойного времени, я воспитывался в садке вполне победившего к тому времени социализма. Победивший социализм можно охарактеризовать страстью к новинкам ширпотреба, внезапно ставшим доступными довольно широким слоям. Всяк мог выбрать себе агрегат на собственный вкус, опираясь на толщину кошелька. От неподъёмного фена с оглушительным звуком запускаемого поршневого 14-ти цилиндрового двигателя вертолёта МИ-4 (две "звезды" по 7 цилиндров) до стиральной машины "Урал" с рифлёным резиновым грязно зелёного цвета, словно у нечистого, хвостом, круглым в сечении; и бочкоподобным торсом, из которого можно было легким движением руки (да, лёгким же, я сказал, чёрт возьми!) извлечь приспособление для отжима белья, норовившего то и дело коварно выкрутить детские пальцы непослушных мальчиков и девочек.
  
   Из всего ширпотребовского многообразия папа выбрал магнитолу, чему я был несказанно рад.
  
   Магнитола стояла в спальне у родителей, включившись в борьбу за звание самого объёмного предмета мебели в этой акватории. Помню, в диапазоне СВ И ДВ (средние и длинные волны) очень хорошо ловился "Маяк", голос которого сопровождал всё моё детство. "А сейчас послушайте новую композицию британского вокально-инструментального ансамбля "Жуки". Песня называется "Девушка"... Хр-хр-хр... Венгерская певица Кати Ковач с песней "Как холодно"... Адресованная другу ходит песенка по... Сегодня наши молоты намолотили... Оборонная доктрина бороны... встретились с официальным... Леонид Ильич подчеркнул... в городе Тольятти... до самого Тихого океана... молодёжь живо откликнулась..."
  
   Сверху у магнитолы имелась крышка, как у сказочного ларца, только с фиксатором, чтобы давила пальцы любопытным мальчикам не всякий раз, когда они вздумают заглянуть вовнутрь агрегата. И давила не так страшно, как в случае со стиральной машиной типа "металлический бочонок с мотором", но с той же профилактической целью.
  
   А под крышкой чуда советской электротехники - устройство для установки магнитной ленты. Жаль только, "тип 10" с матовой поверхностью благородного цвета "кофе с капелькой молока" тогда ещё не придумали. Впрочем, это я уже после оценил. А тогда рассматривал магнитолу, изучал её кишочки и забавный микрофон на привязи чёрного провода, в который потом дядя Миша Чернобай, знаменитый командир ЛИ-2 отряда Приполярной авиации, напел не одну кассету под свою семиструнную классическую гитару.
  
   Гитара была действительно классической, для исполнения русских романсов, чего нельзя сказать о репертуаре Михаила Максимовича. В нём находилось место Высоцкому, Вертинскому и другим, не менее популярным авторам, имена которых затерялись в районе Одесского Пассажа, а песни стали по этой причине называться народными... Так и слышу... Гулял я с ней четыре года, на пятый я ей изменил...что-то там ещё этакое, не совсем понятное детскому уху, а потом случилось страшное... Лирический герой, которого я представлял именно таким же весёлым и задорным, как молодой дядя Миша, простудил коренной зуб... От этой мучительной боли я весь как безумный орал, а женщина-врач хохотала, я голос Маруськин узнал... Вы верно догадались, именно с Маруськой дядя Ми... (что это я?), герой песни гулял четыре года... Пришла пора платить по счетам, Дон Жуан с улицы Первоконного Бабеля!.. Чтоб ему!.. в ташу лешат шетыре шуба, а я как бешумный орал... (в тазу лежат четыре зуба...) Поделом? Может быть, может быть. Но мне было отчего-то жаль неудачливого кавалера. Теперь я знаю почему. Дядя Миша пел душой, а не голосом. Как Марк Бернес пел, а не как какой-нибудь Серёга, запряжённый в свой "многолошадёвый" "бумер" с мелодией, украденной без зазрения совести у Coolio (композиция "Gangsters paradise"). Когда человек проживает песню, ему веришь, как себе. Очевидные же вещи, право.
  
   А магнитола та стоит сейчас у родителей на даче. Работает и справно ловит "Маяк". Дяди Мишины песни остались на кассетах, но магнитный слой на них осыпался, и теперь ничего нельзя разобрать... что же происходило в кабинете зубного врача по имени Маруся... кто кому здоровые зубы драл... Жаль. И, кстати, недавно я снова пытался установить название передового аппарата советской радиотехники начала 60-ых годов прошлого века, но так и не смог. Паспорт на магнитолу давно утерян. Правда, имеется металлический стилизованный подо что-то готическое кусок латуни, который и должен изображать название... Пялился я в него, как баран, внезапно обнаруживший незнакомую строительную обновку, пялился. Похоже, вроде на "Весну", но с каким-то латышским проскальзыванием безударных гласных. Одним словом, истина вновь осталась недоступной.
  
   Но вернёмся к тому, что знакомство моё с рок-культурой началось с группы "Nazareth". Правда, тот, кто приносил эту музыку в нашу школу, называл ансамбль Дэна Маккаферти и Пита Эгню с советским акцентом, следующим образом: ВИА (вокально-инструментальный ансамбль) "На заречье". Такая у моего одноклассника была странная слуховая ассоциация. Имени и фамилии этого человека называть не стану, чтобы, как говорится, не дразнить гусей и не обижать молодого дедушку. Ого! Костыль уже дедушка. Раньше меня? Или я что-то опять перепутал?
  
   Да, а про то, что разрешённый на "Маяке" ВИА "Жуки" и запрещённые в Советском Союзе "The Beatles" - это одна и та группа, мы как-то очень быстро все и сами догадались, хотя "Голос Америки" из Вашингтона в наших широтах глушили с особой тщательностью. Всё-таки до Карского моря недалеко, вдруг кто-нибудь из особо отъявленных интеллигентов, одурманенных "оттепелью", задумает выдолбить себе сосновое каноэ и мимо воркутинского отряда пограничников, мимо Новоземельского полигона с жареными от ядерных испытаний оленями, мимо величайшего атомохода "Ленин", пролагающего Советский Северный Морской Путь, в сторону Баренца, пристроившись на хребте Гольфстрима, задумает удрать в расчудесный западный рай... А там унижают негров, там бешеная инфляция, периодическая стагнация, не при детях будет помянуто, там такая, извините за выражение, сексуальная распущенность, не говоря уже о жвачке... с её препошлейшими пузырями...
  
   Так вот, как было отмечено выше, слышать "проклятую западную музыкальную пропаганду" я слышал ещё в школе, но группа "Иллеш", чуть было, не разрушила мои романтические представления о далёком и таком желанном музыкальном искусстве, запрещённом, будто понарошку. Так мне казалось. Казалось, потому что "битлов" и "роллингов" слушали почти все "старики" (от 20 до 40 лет) поголовно, изображая врождённую неприязнь к "музыке похотливого тела" на комсомольских и партийных сборищах в угоду маразматическим развалинам с марксовым манифестом на месте слухового аппарата.
  
   Да, вот ещё... Кстати... Опять кстати? Конечно, некстати бывает только поход в налоговую инспекцию, повышение тарифов на коммунальные услуги, диарея и "... в ваших услугах больше не нуждаемся..."
  
   Итак, кстати!
  
   Спустя много-много лет после окончания школы я узнал одну интересную вещь. Оказалось, что магнитофонные записи композиций группы "Назарет" (с печорским акцентом - "На заречье") и других, не менее интересных команд, среди которых ныне мало известные "Манго Джерри", "Энималс", "Манкис", "Джорди" поставляли в Печору студенты, обучающиеся в Ухтинском индустриальном институте нефтяной и газовой промышленности. Среди них не последнюю роль играл старший брат моей одноклассницы и будущей супруги, Сашка... Ой, извините. Какой он вам Сашка? Он для вас исключительно Александр Яковлевич.
  
   Сашка или Искандер, как я называю Александра Яковлевича в минуты душевного единения (он служил в рядах СА где-то возле Ферганы, а, стало быть, заслужил такое прозвище (ублажатели окологолливудских муз назвали бы его Alexander the Great)), с группой сотоварищей занимался тем, за что сейчас Россию не пускают в ВТО, куда наше правительство стремится с таким неистовством, будто там мёдом... Хотя и в самом деле. ВТО скрутит остатки промышленности в бараний рог, и правительству даже не нужно будет делать вид, что оно умеет работать не только языком, и не только в качестве помела.
  
   Ах, да, что же там Искандер со своими однокурсниками? Они покупали фирменную пластинку через знакомых в Ленинграде, а потом ночами размножали запись с неё на магнитную ленту. Копия альбома стоила тогда от одного до трёх рублей за экземпляр, в зависимости от известности группы. Только вот концерты Сюзи Квоттер расценивались этой командой музыкальных предпринимателей по одному рублю, пятидесяти копеек за копию, несмотря на бешеную популярность у меломанов. И здесь женщин постарались унизить. И я с этим категорически не согласен. Фемины, надеюсь, вы меня услышали?
  
   Самой покупаемой мужской группой была группа "Манго Джерри" Волею судеб и наивысшей материальной выгоды (пластинка "Манго Джерри" была самой дешёвой из питерского ассортимента).
  
   Что ж, политэкономия проклятого капитализма изучена и сдана с отличием, могли себе позволить студенты индустриального института нефтяной и газовой промышленности испытать все ужасы буржуазного образа жизни на личном примере, применяя политэкономические знания на практике, не так ли?..
  
   Итак, как вы поняли, до своего поступления в Питерский университет, на матмех я не слышал современной музыки с НАСТОЯЩИХ виниловых пластинок. Грамзаписей фирмы "Балкантон", тогдашнего социалистического лидера продвинутых направлений в современных течениях, правда, с опозданием лет на пять, кстати, не слышал тоже. Единственным моим источником устранения безграмотности в области рок-н-ролла служила казанская магнитная лента "Тасма" (тип 4) или, в лучшем случае, магнитофонная лента шосткинского производственного объединения "Свема" (тип 4 неизменно, поскольку "изделие, тип 10" появилось чуть позже).
  
   А тут новый огромный город. Почти столица. Почти имперский мегаполис. Почти сознательно, почти убитый московскими бонзами. Убитый не до смерти. Как думаете, тут водилась настоящая западная музыка? Не в парке культуры с растревоженной не на шутку милицией, а на ВЕЛИКОЛЕПНЫХ по своему качеству виниловых дисках фирм "Полиграм", "Хавест", "Бронз"... Как думаете? И верно, водились... Об этом я сейчас и расскажу в двух словах...
  

- - -

  
   Внимание! В Ленинграде появился провинциал с длинными патлами а'ля рождение британского тяжёлого рока вдали от родины. Возможно, а, скорее всего, даже и очевидно: мода на длинные (до плеч) волосы на передовом краю Питерской культуры тогда уже прошла. Но мне это некому было объяснить. Я так себе и "вышивал" по столице трёх внезапно свершившихся революций, не считая Екатерининского переворота и Столыпинской героической попытки взять всю ответственность на себя.
  
   И вот, я здесь, мои дорогие. Внезапный отголосок провинциального позавчера на светлом теле почти столичного города. В непутёвом мареве закончившихся и крайне непродолжительных "белых ночей", между прочим, тогда как в Печоре... Но об этом я уже упоминал не раз. Стоит ли так часто? Рождённые за полярным кругом, вблизи 70-ой параллели могут предъявить свои счета, и тогда мне непременно быть биту, ибо мой родной город даже до 65-го градуса северной широты не дотянул. А я тут расхвастался... Белые ночи, белые ночи... Помните анекдот про сексуально озабоченного грузина? Бэлий-бэлий, бэлий, как снэг! Как снэг, вай?
  
   А это уже из более поздних воспоминаний. Осень первого курса. Я впервые еду в гости к местному аборигену. Аборигена зовут Сергей, фамилия Панарин. Его, в общем-то, питерцем в полном смысле назвать нельзя. Сергей живёт в Парголово, но для меня никакой разницы нет, тем более что пригласили меня вполне добровольно. Я сам не навязывался.
  
   В Парголово приехали вместе. В субботу это было. В субботу всего две пары, а впереди целый выходной маячит. Мама Панарина встретила однокурсника (из одной группы, кстати) собственного сына невероятно приветливо. Причём от души, а не из вежливости. Это было не совсем ожидаемо с точки зрения вашего покорного слуги. Наивности мне было не занимать в то время, но, тем не менее, наивность сия не мешала мне осознавать, что далеко не всегда я смогу обрадовать чьих-то прагматичных родителей своей нездешней, нестоличной выделкой. Особенно если учесть мой вопиющий провинциализм, длинные волосы и невероятную стеснительность.
  
   Меня накормили как самого дорогого гостя, а потом случилось НЕЧТО. Нечто предстало передо мной в лице Панаринского школьного дружка. Он прошёл к нам в комнату с таинственным видом, долго шелестел газетами, прежде чем извлёк ЭТО. Этим оказался виниловый диск в изумительном конверте, коих никогда не печаталось по заказу не только "Мелодии", но и передового "Балкантона". Что это был за конверт, просто не передать словами. Внутрь его был вложен буклет с текстами композиций с диска и плакат, на котором изображена была ГРУППА. И не просто группа, а РОК-группа. Самая настоящая, не какой-нибудь стыдливый ВИА. Так я узнал о герое Диккенса, чьё имя дало название квинтету музыкантов, долгие годы владевшего умами и сердцами меломанов и просто примкнувших.
  
   Диск, который я увидел тогда в пригороде Ленинграда, был не просто диск, а диск "Хипов" (группа "Uriah Heep", названная по имени одного из главных героев Диккенса из романа "Дэвид Копперфильд" - Урия Гип). Альбом "Wonderworld" звукозаписывающей студии "Bronze" произвёл на меня неизгладимое впечатление в стереозвучании. Руки мои затряслись в экстазе предвкушения возможным обладанием.
   - Продаёшь?
   - Продаю...
   - И сколько?
   - Четыре пятьдесят. Дешевле не могу.
   Четыре пятьдесят. Чего, рублей? Отечественные пластинки стоили тогда раза в два-три дешевле, если мне не изменяет память. Что ж, не вопрос. Сейчас же беру. Чуть позднее я был поставлен в известность о своей заскорузлости сибирского валенка. На общепринятом сленге названная цена - сорок пять рублей. Понятное дело, что таких денег у меня просто быть тогда не могло. Но я поклялся себе, что куплю. Не этот диск, так другой. Не постою, так сказать, за ценой.
  
   Итак, я услышал альбом "Wonderworld" и был просто сражён песней "The easy road"... Как там? If you looking for a place we can fly together... Где-то я уже слышал это раньше. От кого? Ах, да... Его звали Сергеем. Тоже Сергеем с фамилией татарский князей. Сергей Мамсуров. Но, кажется, я забежал вперёд... Хотя странно. Как можно забежать вперёд в истории, в которой автор, сознательно наплевав на хронологию событий, пишет, будто вбрасывая на жёлоб для боулинга шары своих разноцветных воспоминаний?
  
   И если следовать хронологии... Но оставим хронологию до лучших времён. Что её трогать, когда воспоминания идут косяком, нимало не заботясь о соблюдении пространственно-временных последовательностей...
   То ли ещё будет...
   А пока споём?
   If you looking for a place we can fly together... Прекрасно! А ведь до этого был же ещё "Look at yourself" с невероятным "Июльским утром", и "Солсбери" с незабываемой "Lady in black" с солирующим Кеном Хенсли, душой группы, и "Парком" в исполнении кудесника вокала Дэвида Байрона. А ещё Байроновская "Мелинда" - шедевр 1971-го года. Когда я слышу эти песни сейчас, во мне всё переворачивается, и я хочу молиться Господу, который дал мне это счастье - слышать такой ангельский голос, каковым обладал однофамилец мятежного английского поэта, погибшего за свободу Греции.
  
   И был ещё "Pink Floyd" с "Обратной стороной луны" и лучшим, на мой взгляд, альбомом всех времён "Wish you were here", где каждая композиция - шедевр классического рока.
  
   Впоследствии я исполнил свою клятву купив именно этот диск. Диск с записью альбома "Wish you were here", посвящённого основателю группы Сиду Баррету. Заплатить пришлось 60, нет... 70 рублей, поскольку плита "ни разу не мацаная", в фирменной упаковке со сварным швом на пластике, техногенным постером с космическим рукопожатием и такой же наклейкой внутри.
  

- - -

  
   Первый курс, начало ноября, заключительный тур чемпионата СССР по футболу. Очень хорошо помню матч киевского "Динамо" с "Зенитом" на стадионе имени Кирова в 10-градусный мороз с внутренним "подкожным" подогревом. Почему, "подкожным"? Очень просто. Хотя в те времена и не шмонали так на подходе к трибунам, как это принято нынче, но гурцующая от холода милиция тоже не оставляла маломальского желания попасть к ним в ежовые лапки самодостаточных отморозков из-за того только, что бутылочка "беленькой" торчит из кармана, а не углублена под нежную кожу поролона югославской куртки с двумя жёлтыми полосками по синим карманам.
  

- - -

  
   С английским языком у меня сразу не заладилось. И не понятно вроде бы, отчего это произошло. И переводил я вполне неплохо, и словарный запас мой нельзя считать очень уж бедным. Одним словом, знал я английский по матмеховскому мерилу вполне сносно, не хуже многих своих одногруппников. Только к концу первой студенческой сессии я смутно начал осознавать, в чём дело. Преподавательница наша, Алла Юрьевна, была хороша собой и вполне ещё молода. Да, что там говорить - молода и хороша собой безусловно! Но это по моим нынешним понятиям. Ей было около тридцати. Жила она вполне счастливо с мужем и малолетним сыном в шикарной квартире возле станции метро "Парк Победы". Сюда я был вынужден ездить раз в две недели на встречу с незабвенной Аллой Юрьевной с тем, чтобы попытаться сдать "хвост" по непрофильному предмету. Это она меня, вроде как, "на буксир" взяла.
  
   Обычно я приезжал чуть раньше назначенного срока, чтобы привести себя в боевую готовность для сдачи зачёта, прогуливаясь в парке. Как правило, приезжал я, не успев толком пообедать. Поэтому прогулки свои сопровождал поеданием жутких, но горячих, пирожков "с котятами", купленными здесь же, возле станции метро у какой-нибудь вульгарной особы с накровавленными помадой губами и потухшей беломориной в них, купленной с лотка "чтототамленторга".
  
   Только теперь я начинаю догадываться, что у нашей преподавательницы существовал какой-то странный комплекс. Ей нужно было непременно, чтобы все студенты мужского пола восхищались ей и боготворили. Или это просто такие требования были исключительно в мой адрес, как теперь угадаешь?
  
   Одним словом, встречались с Аллой Юрьевной исключительно в моменты, когда её молодой перспективный учёный муж, занимающийся какими-то изотопами, отсутствовал дома, а сын уходил гулять с прислугой. Алла Юрьевна флюидировала на меня своим французским парфюмом, говорила гневно, какой я бездарный и никчёмный студент, пытаясь мимолётно прикоснуться бедром пламенеющей на закате нимфы моего, тогда ещё худого, тела. А я ничегошеньки не понимал, усердно выполняя выдаваемые задания.
  
   Правильно вы догадались, мой "хвост" по английскому языку удлинился ещё на один семестр, и стал вопрос об отчислении, без ожидания осени с её непременным подсчётом оперившихся и не очень цыплят. В таких случаях, как мой, оставалась одна крайняя мера - сдать зачёт на кафедре комиссии во главе с заведующим. Правильнее, конечно, было бы сказать, заведующей, ибо во главу английских язЫков в университете была приписана женщина, которой я (о, счастье!) был уже не интересен, поскольку и своих внуков хватало на изрядную часть кафедры.
  
   Мой судный день был настолько прост и бесхитростен, по сравнению с бестолковыми порывами что-то понять в квартире близ метро "Парк победы", что я буквально пел. Преподаватели с кафедры единогласно поставили мне зачёт за оба семестра, а заведующая, женщина лет 60-ти (на первый взгляд дилетанта), не удержалась, чтоб не заметить: "И что это опять на Аллу Юрьевну нашло? Прекрасно же парень всю программу усвоил..." Потом ей что-то прошептали с преподавательской "камчатки", она осеклась, и я так до седых волос даже и не думал, что дело могло зайти в такие фрейдистские дали.
  
   Теперь-то мне без сомнения ясно, что молодая и пылкая женщина мстила мне, не получая намёков на обожание. Заметьте, далеко не одинокая женщина с картины Васнецова про сестрицу Алёнушку, а жена вполне преуспевающего молодого супруга. Страдала от этого, томилась и вновь пыталась испытать судьбу, "наставив несмышлёного юношу на путь истинный".
  

- - -

  
   В начале второго курса нас направили на освоение близлежащих сельскохозяйственных окрестностей. Наступила осень очередного определяющего года пятилетки, замешанного на продовольственной программе с участием марионеточных горожан, главным образом, студентов и засекреченной интеллигенции из "закрытых ящичных заводов". У этих меньше шансов увильнуть от трудовой повинности. На пролетария положиться почти невозможно, если у него душа в запое, отнюдь не вокальном.
  
   Ехали мы "в поля" электричкой с Витебского вокзала. Ехали с пересадкой. Сначала доезжаешь до райцентра Вырица. А дальше пересаживаешься на электропоезд классом пониже и телепаешься в режиме столбового железнодорожного дворянства (когда машинист останавливает состав буквально у каждого столба) до станции Оредеж, потом какими-то попутками добираешься до места, где нужно в поте лица добывать картофель для нужд советских граждан. И мы добывали. Не просто так добывали, а с выдумкой и различными приключениями.
  
   Какие могут быть приключения "на картошке", спросите вы? Самые, что ни на есть, обыкновение. Такие как, например, распитие самогона в абсолютной темноте на сеновале, где изволила ночевать мужская часть населения. Поскольку другой мерной посуды, кроме как солдатская алюминиевая кружка, ёмкостью 0,6 литра у нас не было, а затянутое тучами ночное небо не способствовало остроте зрительного восприятия, то наливали ВСЕГДА по полной. Потом, после проглатывания содержимого посуды почти пинтового английского калибра, запивали парным молоком и заедали плохо пропечённым ночным хлебом из колхозной пекарни. Главная хитрость заключалась в том, чтобы молоко послать практически мгновенно вслед самогону, чтобы оно успело прижиться, но, в то же время, не свернулось по дороге ещё на подступах к пищеводу, и организм не начал проводить очистительные мероприятия в районе желудка.
  
   После таких процедур мы ещё ухитрялись полночи горланить песни из репертуара бардов под расстроенную гитару. "Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам..." или "Приходит время, люди головы теряют. И это время..." Кто-то уже вспомнил. Вижу, что вспомнил.
  
   И как же так могло получиться? Наверное, организмы наши были молодые и крепкие. Или просто самогон в том колхозе гнали не очень крепкий. А, скорее всего, и то и другое вместе.
   И ещё приключения на "картошке"...
   Вечерний моцион. Сельский клуб с запредельно экстремальными танцами. Ленивый мордобой с местным населением, переходящий в дружеское застолье. Сеновал. Обжимансы... Без контрацепции... Одному лишь тебе позволяла целовать свои смуглые плечи... Первые петухи. Вторые петухи. Третьи петухи. Четвёртые... Да встаю уже, встаю...
  
   Что ещё можно рассказать о том славном времечке подневольного "бульбашества"? Ну, во-первых, расскажу историю Коли Соколова, которую назову так:
  

Повелитель димедрола

   Коля Соколов учился на нашем курсе, но был постарше всех нас, не считая тех, кто прошёл армию. Впрочем, армейцев на факультете училось совсем немного, поскольку два года находиться в состоянии боевой готовности к вступительным экзаменам на матмех (особенно к "математике письменно") было просто почти невозможно, учитывая сложность заданий и то обстоятельство, что на этом первом рубеже резали процентов 35-40 подавших заявления. И что толку, что у тебя преимущество при равных обстоятельствах, когда ты отслужил в рядах СА, если тебя после первого экзамена "кинули", как говорится, с математического поднебесья прямо в лапы реальности.
  
   Возвращаюсь к Коле Соколову. Он выглядел, да, собственно, и был старше всех нас не потому, что отдавал священный долг воспитавшей его державе. Нет. Коля оказался из породы "вечных студентов", как знаменитый Иванопуло из "Двенадцати стульев".
  
   В Соколове, в силу ряда сопутствующих обстоятельств, легко угадывался уроженец Вологодской губернии. Говорил он с характерным припаданием на букву "о", даже в тех местах кружевной оборотистой речи, где этой буквы не должно быть в принципе. Последний год или два своего школьного обучения, Коля был направлен родителями в областной центр, где получил аттестат зрелости с приложением половозрелого вкладыша в виде роскошных гренадёрских усов, которым было тесновато на мальчишеском лице нашего героя. Там же, в Вологде, он и закончил первый курс механического факультета в местном политехническом институте. Потом взял академический отпуск, после которого его благополучно выгнали со второго курса, но в армию не взяли по причине психофизической несовместимости с министерством обороны и интенсивности токсикологических отправлений героя, вызванных видом знаков офицерского отличия и генеральских лампасов.
  
   Через год Коля восстановился в политехе, но учиться на втором курсе не пожелал. Ему чудились в его удивительных снах от известного австрийского психоаналитика ростральные колонны на стрелке Васильевского острова, Медный всадник, засиженный нагловатыми голубями с Дворцовой площади, царственное удушение подушкой с последовавшим апоплексическим ударом, демократический разгон Учредительного собрания и другие прелести Северной Венеции.
  
   Соколов забрал документы и приехал в Ленинград, где вынужден был сдавать вступительные экзамены заново, поскольку для восстановления не хватило процентного соотношения по совпадению предметов. С университетами всегда такая сумятица происходила в те годы. Умничали, наверное, слишком.
  
   Одним словом, Коля поступил на матмех, отделение механики, и мы обрели в его лице старшего, но не всегда разумного товарища. Пить с ним пиво было интересно, но лишь до того момента, когда общение активно переходило в стадию рукоприкладства, с Соколовым в главной роли и массой статистов из числа окрестных алкашей.
  
   По причине своего вселенского добродушия Коля зачастую попадал впросак. Его использовали нечистоплотные люди от низкокачественных псевдо-португальских вин. В результате он постоянно ходил с какими-то отметинами на лице, украшенном римским убедительным профилем опального центуриона, которому нечаянно сломали нос откровенные парии из плебеев.
  
   У Соколова Коли была странная мечта - попробовать всё на этом свете. Её он активно (в меру финансовых возможностей) осуществлял при всяком удобном случае. Хотелось ему, так сказать, пронзить пространство и простор своим могучим талантливым телом...
  
   Тогда, на картофельных разработках Колька очаровал медсестру и умыкнул у неё полный стеклянный тубус с димедролом. Просто так, Безо всякой определённой цели. Уверяю вас, что с бессонницей и чрезмерным возбуждением, требующим снизить обороты, у нас попросту не могло быть проблем. На сеновале засыпалось легко даже без обязательного парного молока... вдогонку к самогону... так мы упахивались за 10-ти часовой рабочий день.
  
   Взял-то Коля из любопытства и обычной провинциальной запасливости, а потом уже думать стал, куда бы этакое богатство применить... Желательно в мирных целях. Думал он, думал, и придумал.
  
   Следующий рабочий день проходил как обычно. Вернее, почти, как обычно. Коля Соколов что-то сильно с утра тормозил. Мешки с картошкой падали у него из рук, и бригадир поставил Колю подбирать клубни, которые обделил своим участием картофелеуборочный комбайн. Подбирать и складывать в отдельно взятое ведро. Когда ведро наполнялось, картошку из него нужно было пересыпать в один из мешков, которые были обильно разбросаны вдоль линии сельскохозяйственного фронта. Обычно таким делом занимались девчонки. В другой бы раз Коля возмутился, поскольку никогда не "косил" от тяжёлого физического труда. Однако в тот день Соколов воспринял всё с индифферентностью, присущей черепахе на заслуженном пенсионном отдыхе. А мы не придали этому обстоятельству должного значения. Похоже, что зря...
  
   Коля встал в свой ряд и... двигался вдоль него до самого вечера, в то время как девчонки обработали по три-четыре полосы. Самое главное, что Соколов не явился даже на обед. Но заметили это только к вечеру, когда вдруг вспомнили, что давно никто не видел его желтоватого от проходящих синяков (читай - гематом) лица - результат многообещающих встреч с местной молодёжью на дырявом щелястом танцполе местного клуба.
  
   Встревоженные, мы, побежали на поле. Коля стоял в последней трети своего утрешнего рядка с полузаполненным картошкой ведром и делал какие-то странные хватательные движения в районе собственного носа. Глаза его были закрыты, и он мычал... нечто невразумительное...
  
   Видим, что-то неладное с Соколовым творится. Подхватили Кольку на руки, погрузили на трактор, развозивший последнюю партию мешков с убранным картофелем, и в медпункт доставили. Повезло, что там студентка из медицинского института стажировалась. И не просто, так себе, "троечница", а вполне адекватная "хорошистка", угодившая в опалу заведующего кафедрой общей терапии, потому и оказавшаяся в такой глуши, а не в городе.
  
   Девчонка быстро сообразила, что Колька нажрался димедрола, и провела с ним не только низменные клизменные процедуры, но и общее промывание желудка. Через несколько часов Соколов был вновь жизнерадостным и активным, весело сверкал свежими "фингалами", результат танцев в сельском вертепе культуры, и рассказывал нам на сеновале историю своего эксперимента.
  
   Как вы помните, Коля задался целью попробовать всё, что только возможно, чтобы потом не уподобляться герою Александра Островского и не поминать бесцельно прожитые годы незлым откровенным лексическим изыском. Только в отличие от Корчагина, Соколов всё измерял относительно собственной персоны. Именно по этой причине, а не по какой-нибудь дурацкой прихоти, Коля решил пролечить похмельную после вчерашнего молока голову нетрадиционным способом. Димедрола ему хватило.
  
   Сначала было невыразимо здорово. Весёлые затейливые черти, обильно водившиеся в земляных отвалах после работы картофелеуборочного комбайна, и в остатках ботвы, не думали хулиганить. Наоборот, они помогали Коле собирать оставленную уборочным сельхозагрегатом без внимания картошку. Только клубни почему-то бросали мимо ведра. Соколов наклонялся, чтобы поднять посеянные корешки (сказку про вершки и корешки помните, надеюсь) и тут же засыпАл, будто усталый конь после дневной скачки по прериям. Его пробуждения были нечастыми и с каждым разом всё более неприятными.
  
   На первых порах черти Колю лишь слегка тормошили, поддразнивая матерными частушками. Потом стали хватать за нос и давать пребольных щелбанов. А под конец дня зелёные деспоты совсем уже разошлись. Они вскакивали на могучую Колину спину и пытались пришпорить Соколова, будто наездники. Сил, для того чтоб отмахиваться от всего чертового племени, не хватало. Порою, Коля замирал в приступе меланхолии, прекращая борьбу, или попросту погружался в тяжёлый нездоровый сон человека, одолеваемого нечистой силой. В конце концов, Соколов настолько намаялся, что уткнулся головой в перевёрнутое ведро, выставив пятую точку своего организма навстречу блёклым лучам осеннего солнца, проваливающегося за подгнивающую крышу сеновала. В этой живописной позе мы его и застали.
  
   Черти, охотно вступавшие в трудовые отношения с Колей Соколовым, посчитали подбегающих людей недостойными своего внимания и попрятались в кротовьих норах, не забыв при этом умыкнуть новенькое эмалированное ведро с деревянной ручкой.
  
   Не только эту странную попытку Соколова укротить лекарственные препараты удалось мне извлечь из долговременного хранилища событий. Во-вторых, была ещё:

История с Гайдном

  
   Хотя работали мы в колхозе и допоздна, читай - до заката (работай, негр, солнце ещё высоко!), сильно уставали, особенно в самом начале, но мало-помалу приноровились к трудовым будням и не заваливались спать сразу после ужина. Куда как интересней было пойти в бальную залу местного клуба на танцы под магнитофон. Но это большей частью - развлечение для экстремалов. Тем же, кто не любит отмачивать свежие гематомы настойкой бодяги, нравилось посидеть у костра своей компанией с печёной картошкой и пением под гитару. Вот и в тот раз...
  
   Вечер. Закончен трудовой день. Наша небольшая смешанная компания (девчонки и парни) сидит вокруг костра и, мирно разгребая угли с золой, закладывает плоды латиноамериканских земляных ягод, впервые окультуренных индейцами Перу или же Чили, по другой версии, и описанных испанским путешественником Педро Чеза де Леоном в далёком 16-ом веке.
  
   Приятственность посиделок подчёркивается тихой классической музыкой из переносного приёмника VAF (для территории СССР, отличной от латвийской лучше читать ВЭФ). Мелодия льётся и тревожит душу. Звучат творения не то Бетховена, не то Баха. Вдруг из кустов выныривают, поддерживая друг друга, два пьяных в зюзю кренделя (тоже из студентов матмеха). Услышав музыку, один из них говорит: "Лёха, люблю Гайдна!" На что второй ответствует: "Толян, ты бы хоть при девочках не ругался!"
  
   А вы любите Гайдна так же, как люблю его я? Возможно, мы сидели у одного костра осенью 1976-го года.
  
   Но до этого картофельного буйства был ещё полный самых разнообразных событий первый учебный год. Был ещё стройотряд под названием "Петергоф". Тоже первый в моей жизни. Здесь, в этой школе начинающих пролетариев с уклоном на всю голову, мы занимались возведением учебного корпуса своего факультета в свежеиспеченном университетском здании, располагающимся между Новым и Старым Петергофом. Несколько ранее на здешние земли переехал физический факультет, и два стройотряда жили в девятиэтажной общаге физфака оба летних месяца... Вы не ослышались, именно - оба. Июнь к летним месяцам причислить нельзя хотя бы уже потому, что во время сессии лета быть не может!
  
   Но стоп. Об этом чуть позже. О стройотряде, разумеется...
  
   Какая мне разница, если всё равно хронологией в моём повествовании и не пахнет, спросите вы? Да, собственно, нет никакого плана написания. Мемуары ж, вроде... Но вот захотелось оставить упоминание стройотрядовского лета 1976-го года на более позднее время, и кто мне сможет запретить?
  

ЗАНАВЕС

падает, потом неожиданно взлетает вверх (туда, где замаскированы осветители нашего прошлого), направляемые твёрдой авторской рукой, и глазам зрителей открывается сцена, разделённая пополам ширмой с легкомысленными китайскими бабочками на еле неуловимо трепещущей рисовой бумаге производства Сыктывкарской мебельной фабрики "Север" на четвёртом году зрелого социализма.

  
   Итак, я стал студентом матмеха. А питерский мат-мех - это не московский мех-мат.... В столице превалировала механика, а математика угодила ей в служанки. В Питере же всё было наоборот. Механики и астрономы состоят на службе у математики, Её Величества, и Кибернетики, Её Высочества. Всего на факультете четыре отделения. Три группы математиков, три группы механиков, одна группа астрономов и три группы нас, то есть, кибернетиков. В народе мы, студенты отделения кибернетики, назывались по-другому... Математика + Кибернетика = Кьебенематика.... Что ж, как назвали пароход...
  
   Я учился в группе под номером пять. И кого же я помню, интересно? Кто отложился в памяти?
  
   Любимец матанализа и профессора Лебедева уникальный Виктор Шраго... Замечательный мальчик из семьи потомственных математиков. Этому палец в рот не клади. Оттяпает вместе с областью определения. Витя Шраго - надежда советской математики... любитель полемики на отвлечённые темы с профессором Лебедевым, отличающегося пронзительным бабским голосом с захваченного налоговыми органами базара. Впрочем, отличались этим оба. Где ты сейчас, Витя? Стал ли ты тем, кем тебя прочили?
  
   Алла Гурвич - девочка-отличница по убеждению... Она задалась целью и весьма усердно её достигала.
  
   Володя Коротков - тщательно пережёвывающий лекционный материал парень из Архангельской провинции, скучный и предсказуемый, как определённый интеграл в границах заданной области.
  
   Некто по фамилии Логинов - высокий худой, как жердь, субъект с патологическим пристрастием коллекционировать чужие конспекты перед сессией. От этого странного отношения к написанному слову он частенько страдал, заморачиваясь на различной трактовке того или иного математического посыла разными авторами. К гуманитарным дисциплинам абсолютно глух и невосприимчив, но, несмотря на это, зачёт по английскому языку всегда получал вовремя, в отличие от вашего покорного слуги.
  
   Про двух Сергеев, Панарина и Мамсурова я уже упоминал несколько ранее, и о них ещё будет сказано.
  
   Вот, пожалуй, и всё, что я помню о своей учебной группе, ибо больше общался с другими людьми, которых помню отчётливо: вплоть до интонации голоса и прищур глаз.
  
   Больше всех я контачил со своим земляком из Воркуты Игорем Кощеевым и Виталиком Казьминым из города Барановичи, что в Белоруссии. Последний считался большим чудаком и абсолютно самодостаточным человеком. Он категорически не соглашался подстраиваться под условности внешнего мира, считая, что именно мир должен прогнуться под его душевное состояние в каждую из секунд бытия. Как у Макаревича.
  
   Виталя любил эпатировать иностранных туристов, безмятежно рассекающих по Невскому. Представьте себе, идёте вы в группе таких же, как вы сами, милейших туристов, можно сказать, засланцев наивного Запада вдоль Гостиного Двора, а вам навстречу движется молодой парень в телескопически минусовых очках, с ярким факелом неухоженных кудрей на огромной голове математика от Бога. Одежда: драные джинсы фирмы "Мытищинский Чебурашка", рубаха без пуговиц явно на пару размеров меньше, чем требуется, босые ноги в домашних байковых тапочках. В голове теорема Коши, в глазах азарт, в зубах пирожок с ливером, а под ногами месиво из подтаявшего снега.
  
   Нет-нет, Виталя не был человеком не в себе. Просто он всегда забывал второстепенные вещи, например, одеться сообразно сезону. Зато никогда не забывал на обед употребить бутылку пива с разведённым в нём стаканом сметаны. Старинное белорусское кушанье. Традиция-с незыблема.
  
   А где я жил? Где жил, где жил... да, в Питере же!
  

МЦЫРИ С ОБВОДНОГО КАНАЛА

  
   Года четыре тому назад, точнее сказать, году, этак, в 2000-ом, я был весьма озадачен и удивлён, узнав, что в современной школьной программе по литературе почти напрочь отсутствует Лермонтов. И тот знаменитый отрывок из поэмы "Мцыри", именуемый в учебных планах, как "схватка с барсом", уже не звучит в классах. Разученные наизусть великие слова Михаила Юрьевича о судьбе одинокого послушника далёкого Кавказского монастыря теряются в прошлом веке. По крайней мере, двое молодых людей, окончивших школу восемь лет назад, впервые слышали от меня о такой поэме. А с какой стати я вдруг вспомнил о Мцыри, спросите вы. Всё очень просто - я им историю одну рассказал, но прежде пришлось поведать сюжет самой поэмы, чтобы стало ясно дальнейшее. Эффект, естественно, терялся. Я раз сто эту историю глаголил, но с таким прологом пришлось в первый раз. Но вы то, я надеюсь, учили наизусть "схватку с барсом".
  
   В 1975 году я поступил в Питерский университет, и первые полгода снимал угол на 6-ой линии Васильевского острова в огромной коммуналке. Жили в одной комнате с хозяином. Комната была разгорожена псевдо-китайской ширмой, каждый имел свой интимный закуток. Неудобно? Да, несомненно. Но зато до факультета идти пешком не больше 8-10 минут. Жили мы дружно, тем более что хозяин для меня тогдашнего - пожилой дядька лет 35, периодически "подрывался на девках" (как он сам выражался), и его невозможно было обнаружить в нашей коммуналке несколько дней кряду. Появившись на пару суток, он зализывал раны, полученные на любовном фронте, а затем всё повторялось заново. Во время одного из подобных кратковременных явлений на побывку Володя (именно так звали хозяина комнаты) и поделился со мной этой байкой.
  
   Юный Вовчик в детстве жил и посещал школу в районе Обводного канала. С ним в классе учился еврейский мальчик Изя Фурман. Как утверждал Володя, и жизнь частенько с ним была заодно, евреи делятся либо на очень умных, либо на совсем глупых; середины не бывает. Так вот - этот Изя относился ко второй категории. Безнадёжный троечник и тихоня, он являлся предметом насмешек и подколов всего класса.
  
   В тот день на уроке литературы преподаватель Надежда Сергеевна (назовём её так) вела опрос на предмет услышать заданного отрывка из "Мцыри" (дорогой читатель, эта несогласованность падежов не от скудоумия мозгов, просто я пытаюсь на одесский манер закосить). Далее - в форме диалога:
  -- Фурман, к доске. Расскажи нам "схватку с барсом".
   Изя идёт к доске и начинает монотонно гнусавить:
  -- Яждаливотвтениночной
   Врагапочуялонивой
   Протяжныйжалобныйкакстон
   .....................................
   Комнеонкинулсянагрудь
   Новгорлояуспелвоткнуть...
   Нов горло яуспелвоткнуть....
   Но в горло я успел воткнуть...
   Но ... в ... горло... я ... успел ... воткнуть ...
   Монотонность улетучилась, шестерёнки в голове Изи проскальзывали и никак не зацеплялись за слова Лермонтова.
  -- И там РАЗ СОРОК повернуть, - бесстыжим оглушающим педагогическую патриархальность школьных коридоров шёпотом подсказывал класс. Изя послушно повторил:
  -- ИТАМРАЗСОРОКПОВЕРНУТЬ...
   Очки упали с носа учительницы. За её многолетнюю педагогическую практику она впервые встретилась с таким клиническим случаем. Полагая, что мальчик оговорился, она спросила:
  -- Сколько- сколько?
  -- Раз... Сорок. Сорок раз, Надежда Сергеевна!
   Отчётливо отчеканил Изя, и широкая улыбка озарила его милое лицо. Он испытывал гордость за то, что так ловко и быстро вышел из положения.
   Глаза у Надежды Сергеевны стали больше очков. Она с трудом сдерживала истерический смех, врождённая интеллигентность петербурженки в десятом поколении помогала ей в этом. Подавив в себе желание расхохотаться, учительница спросила:
  -- Скажи мне, Изя, - почему он так долго поворачивал?
   Ответ превзошёл все самые смелые ожидания:
  -- Ну, время-то было, Надежда Сергеевна!
   Тут уже лежал весь класс...
  

- - -

  
   Теперь вы знаете, где я обитал, гдеобретался целый учебный год, постигая науки точных математических взаимодействий в стенах матмеха на 10-ой линии Васильевского острова. Дом 33, если мне не изменяет память. Именно в этом помпезно-массивном здании запоздалого петербургского меценатства находились знаменитые на всю коммунистическую Крупскую составляющую Бестужевские курсы. В самой большой и вместительной аудитории (номер 66, не припомните ли?) находились именно те же самые скамьи и столы тёмного морёного дерева, к которым прикасались когда-то давно нежные конечности умненьких барышень интеллигентного образа действий. В том числе и Надежды Константиновны (нечего мне указывать, видите, я и сам прекрасно вспомнил).
  
   Осознание этого довольно банального факта не могло не распалять провинциального мальчишеского воображения, несмотря на то, вполне обыденное обстоятельство, что многослойность лаковых покрытий давно уже скрыла от нас следы куртуазных небесных созданий имперской поры за порывами псевдо-творческой активности разворотистых советских завхозов, толкающих нашу обыденность в счастливое коммунистическое "далЁко" а также... А также... предсказуемая беспардонность вороватых менеджеров поры отъёма и первоначального Мавроди-пирамидона, которая полностью изменила облик до боли знакомых коридоров.
  
   Что там теперь, в здании бывших Бестужевских курсов, бывшего матмеха ЛГУ? Кто-нибудь знает?
  

- - -

  
   Итак, 6-ая линия. Огромная коммуналка времён Петрашевского и "бедных людей". Проспиртованный сосед Володя и замурованный в колодец серого питерского двора рассвет, который любой пожелавший может лицезреть в окно общей, вплоть до коммунистической составляющей, кухни.
  
   Квартиру мы с отцом нашли на Львином мостике, где ежедневно толпились дилеры от тогдашней социалистической недвижимости. Недвижимой вдвойне по причине наличия отсутствия какой-либо иной собственности, кроме социалистической (личная собственность роли не играет по причине своей несоизмеримой убогости относительно державных богатств). И собственность эту невозможно было ЗАДВИНУТЬ законным образом.
  
   Не двигалась социалистическая недвижимость. Не имела права по закону нереального социалистического реализма!
   А на самом деле...
   На Львином мостике...
   Милиция прихвачена. Она незримо участвует в процессах незаконной купли-продажи, сдачи в наём, обмена скромных квадратных метров, называемых жилой площадью. Милиция свой "откат" отрабатывает на совесть. Она не даёт просочиться людям незаинтересованным в развитии "серого" рынка вторичного жилья на территорию, охраняемую Вавилонскими львами, оккупировавшими переправу через канал Грибоедова.
  
   Сначала мы с батей, как водится, нашли "продавца" в лице пожилой женщины с хваткой и повадками раненой тигрицы. Потом долго сговаривались о цене. Потом сговорились и поехали осматривать предмет торга. В общем-то, эта последовательность экономических процедур дело обычное для тех, кто ищет уголок, куда бы можно было приткнуть свою провинциальность в этом городе, заряженном свинцовой шрапнелью осеннего неба на много десятилетий вперёд.
  
   Так или иначе, у меня появился свой, отгороженный ширмой угол в Северной Пальмире. Я почувствовал себя приобщённым к мировой культуре, почти что её всемогущим хозяином, слугой и рабом... Причём всё это одновременно.
  
   Иногда по воскресеньям мы с Вовчиком проводили целый день вместе. Тогда мой радушный хозяин, если не был в запое, отправлялся со мной на экскурсию по злачным местам Васильевского острова. Нельзя назвать эти места очень уж изысканными, для этого мы просто не выглядели крутыми ребятами с наколками и сомнительным прошлым. Предметом нашего изучения становились тихие котлетные и закусочные, а также рюмочные, где в нагрузку к аппетитным котлетам, похожим на упитанных разогретых поросят, давали на разлив любой напиток из ассортиментного перечня увядающего коммунистического изобилия, так и не утвердившегося на земле незадачливых славян и невольно примкнувших к ним прочих народов.
  
   А ещё там непременно присутствовали люди. Именно ЛЮДИ, которых Вовчик представлял мне, будто они были, по меньшей мере, членами императорских фамилий старомодной и чопорной Европы и обеих Америк... Хотя, что это я... Какие могут быть императорские фамилии на континенте, длинном, тягучем и навязчивом, как сам демократия, как Анды, растянутые до размера Кордильер?
  
   Мы чопорно раскланивались с этими представителями НИЖНЕГО Питерского бомонда, потом пили портвейн и пиво, изредка перемежая это великолепие рюмкой водки, и говорили отнюдь не о сволочной жизни, а о великих современниках и земляках.
  
   Боже мой! Вы просто не представляете, как можно читать Бродского без двух-трёх стаканов портвейна N13. Поверьте, без такого допинга Бродский - это не ТОТ Бродский, а просто обычный Нобелевский лауреат, каковых число преумножается каждый год...
   А с портвейном других поэтов ПРОСТО НЕ СУЩЕСТВУЕТ...
   Странный факт. Никем не проверенный и никем же не оспоренный...
  
   Посещение чебуречной на 6-ой линии Володя считал негуманным расточительством и всегда пенял мне, когда я стремился пообедать именно здесь. "Димка, - говорил он мне, - запомни раз и навсегда: котлета и горячий чай несравненно более полезны для организма, чем канцерогенный чебурек, запиваемый бульоном из баранины, которая с утра ещё мяукала в соседней парадной. На худой конец, при сильных финансовых затруднениях, можно насытиться обычным винегретом с кусочком сельди, растворив весь этот аквариумный набор в стакане портвейна. Пользы будет больше, уверяю тебя, чем в чуждом для русского человека чебуреке..."
  
   Вечером в такие воскресные дни мы, как правило, играли в карты со своим однокомнатным хозяином. Преферанс "гусариком" (то есть на двоих) тоже имеет свои прелести. По старенькому чёрно-белому телевизору обычно в это время транслировали домашние матчи "Зенита" с тогда ещё не пришедшего в упадок стадиона имени С.М.Кирова. Комментировал в то время несравненный Виктор Набутов. Если не смотреть на экран телевизора, то могло показаться, что идёт игра просто великолепная. За одно это огромное ему человеческое спасибо. Я начинал верить в наш футбол....
  
   Именно в такой воскресный день, когда мы с Вовчиком были едины, и началось октябрьское (или всё же ноябрьское?) наводнение 1975-го года. Мы узнали об этом событии весьма необычным образом. С ужасным грохотом выворачиваемых с корнем шпингалетов распахнулось окно, и в комнату ворвался стремительный ветер, поднявший под потолок не только игральные карты, лист бумаги, на котором мы вели запись игры, но и пачку газет, лежащую на старинном комоде с ручной инкрустацией. Мои тетради с конспектами лекций по математическому анализу и высшей алгебре тоже не миновала тяжёлая длань воздушного потока. Они упали на пол и тревожно шелестели страницами, лихорадочно отыскивая определение бесконечно малых величин, признаки сходимости Коши и Даламбера.
  
   Володя немедленно выглянул на улицу и сообщил, что в районе метро на проезжей части имеются воды взбунтовавшейся Невы. Ещё через некоторое время река вовсю разгуливала в промежутке между 6-ой и 7-ой линиями, скрывая из вида чахлые осенние газоны, заливая грязью дворик, специализированной и знаменитой на весь Питер, физико-математической школы N30..
  
   На занятия я пошёл только во вторник, поскольку подходящего средства для передвижения по глади вод у нас с Володей не нашлось. Всюду чувствовались приметы недавнего буйства стихии: трамвай, сошедший с рельсов; перевёрнутый на бок "жигулёнок" с разбитыми стёклами дверей, через которые легко можно было рассмотреть остатки сжиженного ила и ещё какой-то вонючей дряни, которую принесло наводнением; вереница женщин-клерков, передающих друг другу из глубины подвального учреждения в направлении автофургона несчётные горы папок-скоросшивателей и папок обычных, с завязочками, промокших накануне ночью. Документацию, вероятно, отвозили куда-то основательно просушивать. Так мне подумалось. Не в утилизацию же, в конце концов. И кто только придумал хранить самое ценное ближе к центру земли, какая прагматичная канцелярская головка?
  
   На факультете до меня с быстротою молнии донеслась ещё одна новость. На Большом проспекте и где-то в районе моста лейтенанта Шмидта лежали перевёрнутые автобус "сосисочный дуэт" марки "Икарус" с резиновым сочленением салонов и два трамвайных вагона. Причём, как уверяли очевидцы, автобус разорвало на две светло-оранжевых сосиски, перевернув оные на крышу. Интересно, а где крыша у сосиски? Трамвай же, якобы, валялся на боку.
  
   Многие из слушателей не поверили рассказам о страшной силе балтийской воды, смешанной с чухонской своенравной рекой, вставшей на дыбы поверх гранитных парапетов. Чтобы не прослыть болтунами, очевидцы пригласили неверующих проехать на место свершившегося акта природного вандализма, и кое-кто, в том числе и ваш покорный слуга, согласился. Но к нашему великому сожалению ликвидация последствий шла настолько расторопно, что мы застали только завершающую фазу уборки вышедшей из строя техники.
  
   Вот, собственно, и всё, что я могу показать относительно октябрьского наводнения 1975-го года в городе-герое Ленинграде, район Васильевского острова, граждане присяжные и их нервные от изобилия поступления в кровь разжижающего компота ток-шоу. Если где-то и соврал, то совсем немного. И то только по причине прохудившейся памяти, а не для красного словца.
  
   Что ещё запомнилось из этого годичного житья на квартире премилого добровольного пролетария Володи? Ах, да... я же не успел сказать ни слова о прошлом своего гостеприимного хозяина и наперсника по развлечениям на полставки.
  
   Вовчик закончил Питерский политех, а потом, как и все молодые специалисты,, работал там, куда было назначено державой. В те годы распределение по предприятиям осуществлялось... некоторым образом, волеизъявлением партийных и иных, порой невероятно компетентных, органов. Володя трудился поначалу в каком-то конструкторском бюро, по-моему, на ПО (производственное объединение) "Светлана".
   Он рано женился, о чём впоследствии часто жалел. Супруга постоянно пилила мужа, моего незабвенного Вовчика, что по вечерам нечуткий супруг засиживается (правильнее будет - застаивается) за кульманом вместо того, чтобы водить её по ресторанам и концертам артистов зарубежной эстрады. Вовик бы и рад был исполнить волю благоверной, да оклад жалованья в рай мимо увесистых швейцаров с крутой боксёрской закалкой не пускает. От такого безысходного состояния, когда низы, в лице жены уже не могут, а верхи, под коими я разумею Володино начальство в едином нарицательном лице советских бюрократов, не хотят, не хотят увеличивать заработную плату, Вовчик запил. Нет, не сильно поначалу, а так только, чтобы расслабиться немного. Только после работы... изредка... немножко... с друзьями и закуской.
  
   Но вскоре, он и сам не заметил, как неделя превратилась в сплошной пятничный вечер, друзья сменились собутыльниками, а дешёвый одесский коньяк "Чайка" ещё более дешёвым "портвешком" и "ёршиком", когда чекушка разливается в подогретое пиво на троих. Жена затеялась скандалить, Володя взял себя в руки и даже некоторое время терпел, но потом сорвался. Попался на глаза начальству, что называется, в положение риз без образов в рабочее время и был немедленно уволен "по собственному желанию"... директора. Супруга жить с временно безработным отказалась наотрез и уехала к маме, чтобы подумать. У мамы думалось быстро и продуктивно. Через, каких-нибудь, несколько дней Володя вновь ощутил свободу в своей огромной коммунальной комнате, которую предоставила ему мама, проживая с отчимом где-то в Автово.
  
   Мама была умудрённой опытом женщиной, и прописывать подозрительно милую супругу сына в коммуналке отказалась. Так та и жила здесь на птичьих правах до скоропалительного развода. Вовчик вскоре устроился на какой-то военный завод в лабораторию слесарем. Пить практически бросил, а с женщинами встречался исключительно в оздоровительных целях, и всегда не на своей территории. Быть пролетарием ему очень понравилось, поскольку зарабатывать он стал чуть не в три раза больше. Теперь и ранее закрытые бронебойными швейцарами (будто из швейцарской гвардии) двери рестораций гостеприимно распахивались перед ним и его очередной спутницей.
  
   Выдержать такой образ жизни дано не каждому без последствий. Вовчик выдержал, но так больше и не женился. Вдобавок ко всему, снова пристрастился к спиртному. Дошло до того, что родная мать приезжала на завод (теперь уже не военный, а совсем обычный, ремонтно-механический) в день выдачи заработной платы и потрошила великовозрастного сынка, чтобы всё не пропил. Не стану даже говорить, что за квартиру я тоже рассчитывался с хозяйкой, а Володя провожал плотоядным взором социалистического хищника мои деньги, исчезающие в мамином кошельке.
  
   Вовчик хорошо знал день моей стипендии. В такие моменты он становился особенно уважительным и вдохновенным, будто я был отпрыском одной из августейших династий Европы или, по крайней мере, прекрасной дамой. Я особо не капризничал, сразу давал ему в долг рубля три, после чего мой хозяин исчезал на неделю, как самый настоящий неудачливый сапёр.
  
  
   В нашей коммуналке (уже и для меня она стала "нашей") проживало человек 10-12, точнее сказать не могу, не было времени изучить все её тайные ходы и комнаты. В основном здесь обитали люди пенсионного возраста, но случались и исключения. Например, самый близкий в географическом смысле сосед Вовика. Звали этого долговязого мужика Костей, и был он в некотором роде примаком. То есть жил на площади своей гражданской жены, некрасивой толстой и невероятно вульгарной тётки, которая работала заведующей производством в ресторане "Бакы" (или "Баку" по-русски), что обосновался недалеко от Невского проспекта - на улице Садовой.
   Не знаю, существует ли и поныне этот замечательный центр культурно-массового пьяного единения всевозможных национальностей нерушимого Союза, но тогда "Бакы" считался одним из самых престижных мест питерского бомонда и гостей Северной Пальмиры. Правда, несмотря на короткое и вполне категоричное название, из азербайджанцев там работал, пожалуй, что один только шеф-повар, но и его вполне хватало, чтобы гостям заведения ощутить себя некоторым образом восточными набобами. Горячие бастурма и кебабы, бадыжман долмасы и каурма хингал, зелёный чай и медовые дыни... А ещё ТЕ САМЫЕ сигареты "Бакы" с изображением, по-моему, Девичьей башни на красочно оформленной пачке.
  
   Сама же наша соседка использовала все свои ресторационные возможности на полную катушку. Её с Константином Альфонсовичем Жиголо (точнее фамилию мне уже не вспомнить) комнату украшали бесчисленные персидские (из Ашхабада) и не совсем (из Ашхабада же) ковры в самых замысловатых позах: расстеленные на полу, повешенные на стены, свёрнутые в углу. Чуть ли не на потолке можно было обнаружить это мерило социалистического благополучия. Хрусталь? Ну, ещё бы! С хрусталём тоже было всё в полном порядке. Вазы, салатницы и рюмочки, многочисленные блюда, пепельницы и менажницы, розеточками под варенье можно было удивить не одну сотню гостей. Часть всего этого великолепия украшала югославскую мебельную стенку, а бОльшая половина пылилась в так и не распакованных коробках. На самом почётном месте в комнате красовался телевизор "Филипс" с невероятной диагонали электронно-лучевой трубкой. Комнату перегораживала шикарная японская ширма, японская без подделки, в отличие от нашей с Володей, только стилизованной под Китай. Ширма была украшена не изображением легкомысленной сакуры на фоне величественной Фудзи, а картинами феодального быта какого-то дюже героического сёгуна из числа знаменитых. Сёгун в основном предавался изучению философии в окружении прекрасных еле одетых наложниц. А, может быть, это были вольные гейши?
  
   На общегражданской половине комнаты располагался какой-то жутко дорогой диван углового исполнения, в котором утопаешь по самый подбородок, даже вставать нет никакого желания, если имел удовольствие присовокупить свой изнеженный нижний бюст к этому чуду мягкой мебели из самого настоящего, а не социалистического, зарубежья. Кроме уже вышеупомянутой югославской стенки здесь же постоянно крутил колёсами банкетный итальянский столик с видами Рима и Флоренции на полупрозрачной столешнице огнеупорного стекла, валялось с десяток предметов капиталистической роскоши, как то: электрическая открывашка консервов, кофемолка и офисная кофеварка на неизвестное количество персон одноразового применения (плохо с пересчётом на русские нормы у импортной техники), плойка, фен, вентилятор, откусыватель сигарных кончиков, три-четыре упаковки нерешительно вскрытого "баббл-гамма" и другие чудеса заграничной науки и ширпотреба. Большая часть всех этих изысков не имела собственного постоянного места, потому и была навалена, как попало, прямо в своих фирменных коробочках от безумно желанного производителя.
  
   За самурайской перегородкой в стиле "великий сёгун северной провинции на заслуженном отдыхе" по словам Константина, умещалось многоспальное будуарное ложе любви, где он неутомимо доказывал своей сожительнице, что не зря она, в общем-то, работает на его благо, не покладая шаловливых рук и изворотливого мозга. Там же находился огромный антикварный трельяж "из дворца", как не преминули бы заметить организаторы какого-нибудь мелкопоместного аукциона. И ещё за перегородкой находилось нечто, о чём Костя предпочитал умалчивать, вероятно, опасаясь гнева своей милой мадам. Он только неопределённо хмыкал, вертел головой, будто баран и старался увести нас с Вовчиком от темы. Мы долго пытались сообразить, что такого может быть сокрыто от нашего взгляда, но дальше предположений о супер-холодильнике фирмы "Розенлев" дело не заходило. Хотя зачем нашей сладкой парочке второй холодильник, другой же, фирмы "Круппс", стоит в коридоре рядом с комнатой, я не понимаю?
  
   Костик, раньше работал грузчиком в одном из гастрономов Васильевского острова, проживая с постоянно меняющимися девицами, располагающими кое-какой жилплощадью, своё невеликое вспомоществование от державы, так уважающей своих пролетариев алкогольного труда. Но потом на своё жуткое счастье он встретил суженую по производственной части, бросил пить... портвейн, перейдя на более благородные напитки, уволился с работы и зажил, как и подобает настоящему мужику с замашками альфонса.
  
   Сожительница даже запрещала Косте выходить на улицу, как он сам утверждал, из чувства невероятной, гипертрофированной ревности. Она снабжала суженого всяческой модной одеждой. Но надеть на себя эти подарки лёгкой промышленности Европы Константин мог только в редкие часы посещения концертов со своей "нежною вишенкой". С "вишенкой" и неизменным "твою мать" на украшенных несусветного цвета фирменной помадой устах. Всё остальное время Костя носил не менее крутой прикид. Но более узкого ассортимента. По комнате он рассекал в шёлковом халате поверх боксёрских трусов, чуть ли не от самого Мохаммеда Али. На ногах неизменные шлёпанцы с загнутыми, как у Шамаханской царицы, носками. Так-так, загнутые носки Шамаханской царицы... Могу себе представить эту балерину. Наверное, всё же не носки у царицы, а носки на её тапочках ручного персидского шитья. Извините, если заставил вас таким образом извратить светлый образ Пушкинской героини.
  
   Костиной "наядушки" целыми днями не бывало дома. Она занималась хозяйством. И не только хозяйством ресторана "Баку", но и домашним тоже, приобретая очередную дорогущую штучку, символизирующую достаток и удачу европейского стиля жизни. Предоставленный сам себе Костя сходил с ума от безделья. Из всей литературы он читал только газету "Советский спорт" и еженедельник "Футбол/Хоккей". Что поделать в жизни жиголо тоже встречаются разные неудобства.
  
   Константин с утра до вечера накачивался гаденьким виски "Белая лошадь" с крутыми закусками под хоккейную серию 1976-го года. С командами ВХА играли ЦСКА и "Крыльев Советов". Костик периодически постукивая в стенку к нам с Вовчиком, чтобы зашли его навестить. Мы, разумеется, по мере возможности, не отказывали одинокому самураю, лишённому возможности совершить ритуальное самоубийство традиционным способом и применяющим способ народный, то есть, уничтожая собственную печень. Правда, заходили мы к соседу не так и часто, поскольку я учился, а Вовчик ходил на работу.
  
   Вот так мы и прожили с Вовчиком почти целый год. А на втором курсе мне дали место в общаге по знаменитому адресу на улице Детской, дом 50 (неподалёку от Гавани), и мы расстались. Позднее я раза два встречал своего бывшего хозяина на улице, мы вежливо раскланивались, улыбались друг другу, но заговорить отчего-то так и не заговорили.
  
   Хотя нет, постойте. Один раз всё же перекинулись парой слов. У Вовчика всё было по-прежнему, только моё место занял какой-то нелюдимый аспирант с факультета прикладной математики, и от такого соседства Володе было невыразимо скучно, поскольку ни о ком, кроме Дирихле аспирант говорить не умел.
  
   Да, а Константин кардинально поменял точку зрения на своё растительное существование. Он закатил сожительнице истерику, разбил ей в кровь лицо, предварительно отнеся в комиссионку значительную часть богатств из-за ширмы и демонстративно притащив пьяную девку с улицы в семейное гнёздышко заведующей производством целого ресторана. Три недели он усердно пропивал полученную от сбыта украденного у сожительницы выручку, а потом ушёл. Ушёл работать грузчиком... Устроился Костик на своё старое место. Благо, в те сказочные советские времена безработицей ещё и не пахло.
  
   Вы думаете, что я хотел сделать какой-то вывод из истории Константина и его подруги, сдающей не только угол, но и мягкое женское плечо в стиле Ван Рейновских пышек вместо подушки? Что, мол, человеку нужно несколько больше, чем просто вкусная жратва из дорогого ресторана, красивые и блестящие атрибуты обывательского счастья пополам с необременительным досугом? Поскольку кто-то и такое счастье принимает за ТО САМОЕ счастье, кому-то ничего, в принципе, больше и не требуется, как бы печально это не звучало, то... Нет, не стану утверждать ничего подобного. Считайте - вы сами так для себя решили.
  

- - -

  
   Первый курс пролетал в разноцветном романтическом мареве далёкой, ещё школьной, любви. Частенько по ночам я сидел на коммунальной кухне по шуршание прикормленных и почти родных тараканов с родословной от самого первого пруссака, которого Пётр Великий завёз в эти чухонские края из Голландии в складках своего державного камзола.
  
   Я сидел и записывал в толстую тетрадь стихи, которые рождались здесь по-особенному легко. Очень живо представлял я себя одним из героев Достоевского в полумраке тихой кухни, любуясь серым колодцем питерского дворика, окрашенного по бордюру багрянцем утренней зари, серебристо-танственными лунными бликами или жуткой темнотой, которую не смог победить одинокий блоковский фонарь у подъезда.
  
   Настольную лампу с унизительной "сороковкой" я приносил с собой из комнаты, чтобы не нарваться на скандал, ибо под немыслимо удалённым от мирской суеты потолком висела лампа аж в 75 ватт. Хотя за электричество мы с Вовчиком аккуратно вносили деньги в общественный фонд нашего малого общежития, но периодически подвергались обструкции со стороны высокоорганизованных старушек за неумеренное его, электричества, потребление.
  
   Я писал стихи, так мне тогда казалось. Хотя, сомневаюсь, что они имели хоть какую-то художественную ценность. А проверить не получится, поскольку вскоре я лишился своей заветной тетради вместе с кожаным портфелем, украденным из раздевалки матмеха. Пропали также и все документы: паспорт, студенческий билет, зачётная книжка. При других обстоятельствах мне бы и в голову не пришло обращаться в милицию, но восстановить документы без официальных бумаг, подтверждающих факт кражи, нельзя никак.
  
   Жизнерадостный капитан, отдалённо напоминающий нынешнего телевизионного Дукалиса, осведомился об обстоятельствах пропажи, тяжело вздохнул (ещё один "глухарина" на его неподъёмную с бодуна голову), дал лист бумаги и попросил всё подробно записать. Подробно получилось строчек пять. Стоял в очереди к гардеробу, портфель оставил на столике здесь же в раздевалке матмеха, оглянулся - гипс... Не гипс, конечно, а ничего. Нет портфеля и больше никаких обстоятельств. Кстати, вы не поверите, больше всего я тогда пожалел, что в умыкнутом портфеле лежала тетрадь с конспектом лекций по математическому анализу профессора Лебедева. Про паспорт и другие атрибуты советского студента я тогда даже не задумывался. Как выяснилось, напрасно. Пришлось вместо учёбы заниматься утомительным делом хождения по бюрократическим лабиринтам советского периода.
  
   Капитан спросил, кто присутствовал при этих судьбоносных секундах (мне хватило отвернуться лишь один раз), когда состоялось преступление. Ага, значит, делу дают ход. Значит, скоро я стану снова полноправным членом нашего советского общества. Не тут то было. Ещё целый месяц мне пришлось почти каждый день таскаться в отделение милиции с нижайшей просьбой, чтобы мне выдали справку о том, что документы украдены. Всякий раз мне объясняли, что пока ведутся следственные действия, такой справки выписать никак невозможно. Вдруг, да, найдётся мой паспорт в результате напряжённого дедуктивного напряжения мысли капитана с лицом Дукалиса, а я уже второй себе оформлю. Один гражданин - один паспорт! У нас во всём должен быть порядок, чтобы умело противостоять проискам вражеских разведок по месту прописки.
  
   В деканате меня поняли быстрее. Там хватило личного письменного заявления и звонка из милиции, чтобы восстановить зачётку и студенческий билет. А с паспортом всё никак не налаживалось. И вот, наконец, когда я почти потерял надежду, в дверь нашей с Вовиком коммунальной комнаты постучали. Мне была вручена повестка, в которой говорилось о моей ответственности, если я вдруг вздумаю не прибыть на встречу с "Дукалисом" в назначенное время.
  
   Как и следовало предположить, автору этих строк выдали справку о том, что я являюсь жертвой очень хитроумных воров, предположительно "гастролёров", которые по оперативным данным скрылись из города, предварительно уничтожив содержимое портфеля, сам же его, продав по спекулятивной цене. С этим документом можно было уже писать заявление на получение нового паспорта. Но тут появились другие трудности. Паспорт требовалось получать со штампом о прописке, иначе не велел тогдашний закон. Я был из Печоры не выписан, и в старом паспорте об этом свидетельствовал весьма красноречивый штамп... Но ехать в разгар семестра домой, чтобы вновь получить документ, без которого ты не просто букашка, но букашка в какашке - не совсем уместное действие.
  
   Началась эпопея с выпиской и пропиской, которая длилась почти полгода. На мою беду в матмеховской общаге на Детской, 50 кончился лимит "мёртвых душ", которые там не проживали, но временную регистрацию имели. Таким образом, я оказался в положении несуществующего гражданина (в Печоре меня выписать, между тем, не забыли) без места географического преткновения и "пурпурной книжицы" по Маяковскому. В конце концов, после многочисленных мытарств, мне удалось прописаться в одном из университетских общежитий Петергофа, где я был удостоен чести получить своё новое удостоверение личности в местном ОВД из заботливых рук его начальника. "Береги и больше не теряй! - напутствовал меня подполковник с какой-то простой советской фамилией. - Мы тебе вручаем в виде исключения. Помни об этом!" И я помнил. Помнил некоторое время свою стипендию за два месяца, которой пришлось профинансировать исключительно заботливые руки без единой мозоли.
  
   С тех пор я не люблю ездить в электричках, поскольку в пору "паспортной эпопеи" делать это приходилось почти каждый день во время учебного процесса и не всегда с положительным результатом. Зачем так была усложнена система получения паспорта для приезжих в столичных городах? А вам разве не понятно? Чтобы умело и эффективно отбиваться от тлетворных влияний западной культуры. Слабину давать - не в правилах верных ленинцев. А будь всё иначе, нашёлся бы ещё в 1975-ом какой-нибудь Михаил Сергеевич по имени, скажем, Бенедикт, который бы легко пошатнул и свалил наши милые совковые декорации.
  
   Но бесконечные посещения Петродворцового районного отдела внутренних дел (вернее так - ОВД Петродворцового райисполкома) привили во мне устойчивую любовь к Старому Петергофу и, особенно, к его старому вокзалу, наверное, действующему ещё со времён Царскосельской железной дороги. Он походил на домик-теремок, а все его обитатели: и толстый ленивый дежурный, и малохольная кассирша субтильной наружности с избыточной помадной составляющей на тонких змеиных губах, и милиционер, читающий что-то из Джойса, и бомж, мирно дремлющий в зале ожидания на уныло подстеленной газете "Washington post" с пометками Аллы Юрьевны "...от сих до сих...", и официанты в привокзальном ресторанчике... все они напоминали мне обитателей Пушкинского Лукоморья. И где-то рядом, буквально вон в той рощице, гуляют в увольнении богатыри Невы. И особенно полюбился мне привокзальный ресторан, где можно было вполне душевно пообедать, при чём не очень дорого. Здесь подавали чудесный суп-харчо из настоящего молодого барашка, будто специально выращенного на Петергофских лугах, близ фонтанных фейерверков летней резиденции российских императоров, и марочный мускат на разлив в изумительных пузатых графинчиках с инвентарным номером, исполненным нитрокраской на утробистом боку.
  
   После обеда, если оставалось время до электрички в Питер, я обычно прогуливался неподалёку в берёзовой рощице (богатыри Невы там почему-то отсутствовали) и пытался не забыть зарифмованные строки, которые возникали в слегка одурманенной мускатом голове под звуки железной дороги.
  
   Толпа шелестит...
   Глупых слов поминанье
   Воспоминанья, воспоминанья.
   Воспоминанья стынущей ранью,
   В сумерках ночи, в словах оправданий.
   Мы забываем наши признанья,
   Мы проклинаем наше призванье...
   Воспоминанья, воспоминанья...
   Нет.
   Нет ни минуты на старые счёты -
   Новых долгов вырастают томА.
   Нет ни мгновенья на чьи-то заботы,
   Только усталость грядущих утрат.
   Серая старость будущих дат.
   Стылая серость грядущего зла.
   Время незримо, немыслимо давит.
   Ты отмахнешься от груза чужого -
   И лишь одинокая глупая зависть
   К прошлому утру и к дому иному.
   Только привычек тягучие сети,
   Словно палач, свою петлю стянули.
   Тот же знакомый вопрос без ответа.
   Кажется - просто нас крупно надули.
   Нет, лучше уж заживо
   В адское кружево.
   Заживо - дёшево...
   Прожито - скошено,
   Чем так вот вдруг нЕживо
   В чувствах натужных...
   В крошево,
   В кружево адское заживо!
   Чем так вот метаться в разорванном мире,
   Который вовеки никто не изменит...
   Но, слышишь, куранты на башне пробили.
   Попробуем сызнова в лучшее верить...
  
   Эти строки тоже пропали вместе с моими ранними попытками изобразить из себя поэта. Но они так врезались в память, что я вынужден был восстановить их спустя несколько лет. А вы говорите, что креплёные вина плохо влияют на память.
  

- - -

  
   Стройотряд. Чем он мне запомнился? Обрядом посвящения в бойцы ССО, проходящий промозглым утром с последующим проливным дождём, и марш броском. Позднее подобный сценарий был после переработки использован уже в Крыму (стройотряд "Крым-78", уже другого ВУЗа). Ещё чем? Дешёвым эстонским вином из садовых ягод с этикеткой, напоминающей вылинявшие крылья бабочки-кпустницы. Вино это продавалось в маленьком магазинчике неподалёку. Вкус внезапно остывшего глинтвейна... Эстония, Эстония... Я бы предъявил претензии на неверное использование продукта...
  
   А ещё? Длинные ночи с прослушиванием кассет с записями бардов и непосредственным их пением под гитару. Сама трудовая деятельность запомнилась, как ни странно, очень невнятно. Из руководства отряда помню только командира, пятикурсника Борю Трифоненко, который до смерти хотел попасть (сиречь, вступить) в партию, и вот это Петергофское командирство было ему тысяче первым кандидатским испытанием от Партийной ячейки кафедры цифровых автоматов. Думаю, мы, как его подчинённые, не подвели Бориса, и он вскоре достиг желаемого, хотя до стены Кремлёвской дошагал вряд ли. Про тех, кому удалось дошагать, не пели таких песен: "У Трифоненко морда ящиком, он не умеет танцевать. Ему бы дать по морде чайником..." Не осмелились бы в глаза... А Боря сдерживался.
  
   Помню ещё, что при работе в цехе по производству плит на домостроительном комбинате получил травму, не туда упавшей металлической формой. Крови было много, но отделался я лёгкой трещиной большого пальца на левой ноге.
  
   Наутро приехала Галка, привезла апельсинов и всякой домашней снеди. Откуда она узнала? Нет, наверное, просто совпало... Панарин подумал, что Галка приехала к нему, а я точно знал, что ко мне. Прости меня, милый Галчонок, что я всё понимал, но всё-таки игнорировал твои знаки внимания, делал вид, что не замечаю.
  
   Галка. Галя... Галина... Наверное ваш покорный слуга был слишком молод, чтобы до конца всё оценить...
  
   Через два дня я уже вышел на работу и по дороге к месту строительных манипуляций, порученных нашему отряду, распевал вместе с бригадой яростную песню:
  
   Нас много в тенистых аллеях,
   Нас радует сумрачный вид.
   Заря на востоке алеет,
   И с нами звезда говорит...
  
   А вчера мне ногу откусил гиппопотам,
   Когда я из речки лез,
   Я здесь сижу, а нога моя там,
   Я здесь сижу, а нога моя там.
   А гиппопотам ушёл обратно в лес!
  
   Очень актуально. Про ногу, я имел в виду.
  
   Но самое яркое впечатление - выезд в город на день строителя. Какой такой город? Да в своём ли вы уме? В Питере, разумеется. Там проходил фестиваль зонального строительного отряда. В заключение был концерт художественной самодеятельности, где мы театрализовано представляли песню Сергея Никитина "Хорошо жить на востоке". Номер прошёл на "ура". Ещё бы, если учесть национально-туркменский колорит наших костюмов и глубинные восточные мотивы, извлекаемые из двух расстроенных гитар и одного бельмасона. Ах, вы никогда не слышали о таком?
  
   Поясню. Бельмасон - это псевдо-восточный струнный музыкальный инструмент, исполненный в виде гитарного "ящика" с грифом, где вместо струн натянуты три резинки от эспандера. Натянуты на разную тональность. Получается что-то сродни контрабасу, только более напоминающее хорошо отжёванную жевательную резинку низкой тональности. Придумал этот инструмент мой однокурсник Олег Бельмас, не пожалевший смириться с гибелью инструмента и не выбросивший в мусорный контейнер старую гитару с лопнувшим резонатором (на спинке "ящика" образовалась увесистая, с пол-ладони, трещина). Звук у нового инструмента получился похожим на утренние романсы водно-бачкового инструмента в коммунальной квартире. Но это-то и радовало новизной. Резиновые струны не подвели, а трещина на гитарной "спине" добавляла особенный шарм в нетрадиционное звучание песнопений с минарета.
  

- - -

  
   Второй курс. Второй курс. Я живу в общежитии на Детской, 50. Каждое утро спешу в пельменную, открывающуюся в 7 утра, проглатываю двойную порцию пельменей, съедаю кусок пирога с фаршем зазевавшейся в погоне за беспризорными котами говядины, выпиваю два стакана кофе с молоком. Всё, теперь хватит до самого вечера. Можно бежать на трамвайную остановку.
  
   А вечером, поздним вечером, а, точнее, ранней ночью, мы с друзьями-однокурсниками идём в автопарк, где в круглосуточной столовой для водителей нас уже давно знают, как любителей обожраться на сон грядущий. Сторож в полосатой, от Николая Палкина, будке не препятствует нашему проникновению на территорию парка. Студенты народ сговорчивый - уговорят кого угодно. Так стоит ли противиться неизбежному?
  
   Второй курс...
  
   Под Старый Новый год впервые участвую в сеансе массового женского помешательства на почве гаданий. Блюдце вращается, сеансы связи с духами проходят в соответствии с расписанием. Но из того времени в памяти не осталось ничего интересного. Зато позднее, когда я уже учился в Киеве... Было. Было, братцы и сестрицы, такое, что для некоторых участников события не могло закончиться без последствий. Эта история географически выпадает из контекста описываемых событий питерской закваски, но, рискну предположить, что данное обстоятельство вас не расстроит до такой степени, что вы вдруг начнёте обвинять меня в разных смешных грехах. Не так ли?
  
   Но обо всём по порядку... При этом примем во внимание одно небольшое обстоятельство. Обстоятельство такого рода. Первоначально нижеприведённая миниатюра была опубликована на сайте выпускников нашего курса. А кто такой Саныч? Это мой киевский однокурсник и одновременно с этим герой героических (тавтология сознательная, прим. автора) нелегальных записок выпускника разведшколы. Там он проходит под оперативным псевдонимом Самурай, Самураец или Самураец-сана.
  

НА ТЕМЫ КРЕЩЕНСКОГО ЕСЕНИНА
(неизведанное за углом)

  
   Подключаясь к теме, предложенной Санычем, о неизведанном и странном, расскажу маленькую историю, которая случилась ещё в студенческие годы. Мы тогда учились на 4-ом курсе. Январь, крещенская ночь, в комнате у первокурсниц идут гадания. Мы со Стасом (по оперативным данным носит псевдоним Нанаец) присутствуем при этом событии в качестве наблюдателей. Вертится блюдце, вызывают душу Есенина. Есенин, конечно, хулиган был известный... Поэтому его информационные эпистолы из Зазеркалья естественным образом полны ненормативной лексики. Так и хочет, проказник при помощи закопченной чайной посуды указать известные посылы в не менее известных направлениях. А вот стихов нет, как нет. Ладно, хоть что-то отвечает. Мы со Стасом делаем вид, что совсем даже не знаем, на какую букву сию секунду захочет адресовать нас дух поэта. И нам это вполне удаётся, несмотря на уставшие пальцы...
  
   Периодически взгляды девчонок обращаются к портрету Есенина, который на стене висит. Атмосфера таинственности полная: полумрак, свет только от чадящих свечей, блюдце крутится, подгоняемое потусторонними силами. Жутковато. И тут одна из девиц отваливается от стола и впадает в состояние, которое обычно обмороку предшествует. Глаза огромные, губы шепчут всякую неразборчивость, а рука её на портрет указывает. Все взгляды обращаются к изображению поэта-гуляки. А там... явственно проявляется кровавый след возле губ. Панику в рядах женского контингента трудно описать. Я подхожу к стене и обнаруживаю красную нитку на портрете, которую, пользуясь всеобщей увлечённостью, туда незаметно прицепил Стас... Атмосфера разряжается. Но гадать в этот вечер больше никто уже не хотел. Хотелось выпить. И выпили. И даже Стасу налили, хотя могли бы и наказать.
  
   Вот такая встреча с "неведомым" случилась в 4-ом общежитии КИИГА в 1981 году.
  
   Но вернёмся на курс второй... И не в КИИГА, а в ЛГУ...
  
   Второй курс, второй курс, в самом деле? Помню, досталось мне в первом семестре. Сдать экзамен по топологии кандидату наук, моему однофамильцу Олегу Иванову - это дорогого стоило. Но мне не удалось. Поэтому пришлось напрячься, отбросить ложную скромность и проэкзаменоваться у лектора с мировым именем в частном, можно сказать, порядке. Действительно, профессор Виктор Абрамович Залгаллер впервые подвёл теоретическую базу под незабвенную "игрушку" венгерского инженера Рубика. Может быть, кто-то помнит, что статьи по методам "сборки" пресловутого кубика появились в журнале "Наука и жизнь" ещё тогда, когда в СССР творение Рубика было знакомо лишь дипломатическому корпусу, бравым ребятам из торгпредства и, как вы сами догадались, бессменному НЕ члену-корреспонденту АН СССР по целому ряду совсем не экзотических причин, профессору Залгаллеру. Да, именно он и отметился статьями в "Науке и жизни".
  
   Виктор Абрамович был туговат на ухо. Да, на оба, кстати, но слуховой аппарат не носил из одного ему понятного принципа, поэтому переговоры с учёным математиком о пересдаче происходили в режиме кухонной свары с соседями, недовольными твоей глупой привычкой ежедневно готовить на коммунальной плите с вызывающей методичностью. Со стороны человеку непосвящённому могло показаться, что обнаглевший студент орёт на своего лектора перед тем, как отправиться в ряды СА, презрев отсрочку и обучение на военной кафедре.
  
   И вот в начале января 1977 года стою я перед Залгаллером и умоляю его гневным криком:
   - Виктор Абрамович, можно я Вам экзамен буду сдавать?
   - Э-э-э... дорогой мой, Вы же знаете, что пересдачи я не принимаю. Хватит с меня и одного экзамена. Возраст, понимаете ли, не тот...
   - Иванову я не сдам, - не стал таить я своих опасений.
   - Что, сильно Вам Олег пёрышки-то порастрепал? Молодец! Моя школа! - Мохнатые, скорее даже, мшистые уши Залгаллера запунцовели неподдельной гордостью за ученика. - Не думайте, мой милый, что со мной Вам придётся легче. Это - как легенда о добром царе-батюшке. Есть у меня порох в пороховницах, кхе!
   - Виктор Абрамович, ну, пожалуйста...
   - Смотрите, не пожалейте потом, юноша! В общем, так, давайте через недельку... Приезжайте-ка вы, милейший, ко мне на дачу в Тосно (теперь я не совсем уверен, что именно в Тосно)... Часикам к восьми утра... Не рано? А я вот по стариковски раненько встаю... Думаю, до последней электрички успеем с Вами покопаться в голове несчастного студиоза...
   Последнюю фразу Залгаллер украсил таким затейливым зловещим смехом, что я понял, во что вляпался. Но разве теперь можно сдавать назад? Сам же настоял, в конце-то концов.
   Ой, Тосно мне, Тосно!
  
   В Тосно нас собралось трое. Одного звали Сергеем. Ого, ещё один (Панарина и Мамсурова ещё не забыли, надеюсь?)! А второй была Галка. Моя не моя Галка...
  
   Закалённый в старинной манере Залгаллер выбрал именно её первой жертвой, оставив мужчин в гостиной с огромными, как монумент Хроносу, часами, снабжёнными таким душевным боем, чтобы хозяину было его слышно в любом конце довольно внушительной двухэтажной дачи. Часы били каждые пятнадцать минут малым музыкальным боем, и каждый час заставляли нас с Сергеем вскакивать, как ужаленных дикими осами.
  
   Не помню точно, сколько раз мы вскакивали, но, по-моему, нам удалось сделать не меньше трёх попыток выпрыгнуть в окно от ожидаемой неожиданности, прежде чем на балкончике второго этажа, прямо над гостиной, показалась сияющая Галка, на щеках которой было естественным румянцем выведено "отлично". Губы, её чуть пухлые, не унавоженные косметикой губы (о, милейшая Гала!) повторяли то же самое. Потом наступила моя очередь подниматься на Тосновскую Голгофу. На непослушных ватных ногах взметнул своё местами аморфное тело наверх в стиле заторможенного ленивца и...
  
   ... и держать экзамен по топологии профессору Залгаллеру оказалось делом нетрадиционно непростым. После приватного испытания в виде изматывающей беседы лично с Виктором Абрамовичем я чувствовал себя, как лента Мебиуса, выжатая в бутылку Клейна без остатка. Хоть и глуховат был старик на оба заросших старорежимным мохом уха, но накручивал фарш из моего дрожащего нутра в стиле Владимира Сорокина (того самого, который носит внешность и замашки хамоватого капитана Фракасса на пенсии) из рассказа про съеденную комсомолку. Лихо, проще говоря, профессору удавалось добыть тонюсенькую прожилку студенческого жира. Гораздо проще, чем у помянутого выше автора получалось извлекать на свет божий голубое сало собственного нездорового воображения.
  
   Но что, безусловно, странно, я ничуть не боялся и не путался в показаниях. Старик очень ловко сумел достучаться до моего подсознания, расслабив его предварительно парой бородатых анекдотов из серии "армянское радио", и извлечь оттуда такие глубокие познания материала, о которых я даже не догадывался.
  
   Мы беседовали без билетов. Обо всём сразу. В процессе пили чай из принесённого горничной (странно, что именно так я сразу обозначил про себя худосочную эстонку по имени Марта Оттовна) самовара. Пили из стильных стаканов в подстаканниках с логотипом фабрики Гознака и отдалённой датой. Кажется, на них имелось рельефное изображение, выдавленное по позолоте. Что-то вроде "1929". Под стать были и чайные ложки замечательного фамильного серебра с именным вензелем "В, А, З". Буквы прорастали одна из другой, не давая мне возможности усомниться в том, что сделаны замечательные чайные атрибуты по персональному заказу моего экзаменатора или, возможно, подарены ему к какому-нибудь юбилею благодарными потомками.
  
   Когда часы внизу пробили двенадцать раз, Виктор Абрамович внезапно оживился и заявил:
   - Всё, молодой человек, беседа закончена. Сейчас будем обедать. Ставлю Вам "хорошо" с прискорбием от того факта, что не смог донести до Вас в нужном, так сказать, объёме.
  
   Потом Залгаллер объявил Сергею, что больше сегодня принимать экзамен не сможет по причине какой-то жутко важной послеобеденной встрече с фанатиками кубика Рубика. Но если Сергея устроит, то профессор готов поверить ему на слово, что тот знает материал на "удовлетворительно". Серёга сделал вид, будто крайне разочарован таким исходом. Мол, не дали коварные обстоятельства продемонстрировать отцу-учителю несравненные знания. Но мы-то с Галкой поняли, что Серёга был невероятно рад, что так всё обернулось. Почти четыре часа ожидания расправы Ивана Грозного над Василием Курбским - думаю, не слишком его вдохновили. Хотя, как знать, Залгаллер настолько здорово сумел меня просканировать, что наверняка и с Серёгой было бы то же самое. На себе убедился, на личном опыте.
  
   Потом был замечательный обед в стиле "гнилой интеллигенции" конца 19-го века с фарфоровой супницей, жульеном из белых грибов, холодной осетриной и маленькими бутербродиками с чёрной икрой. Закончилось всё внесением нашего с Галкой старого знакомого, пузатого самовара, и плетёной корзины с удивительно вкусными сушками. Во время обеда профессор называл нас с Галей коллегами, а к Серёге обращался не иначе, как "молодой человек". Старая школа, как думаете?
  
   Да, вот ещё что интересно: в конце семидесятых годов Залгаллеру ещё не было и шестидесяти, а мне он казался каким-то библейским старцем, чем-то, вероятно, манерой речи, напоминающим Ираклия Андроникова. Боже, как неадекватно воспринимаешь действительность в юности...
  
   Больше ничего подобного на экзамене мне испытывать не доводилось, а сдавать мне их пришлось достаточное количество, уверяю вас. Полуторачасовая беседа один на один, которая заставляла сосредоточенно мыслить в таком режиме, что каждая клеточка тела послушно отзывалась на команды мозга и характерные грассирующие фразы Залгаллера.
  
   Интересно, как бы он произнёс слово "занавес"?
  

ЗАНАВЕС

совершил очередную попытку упасть окончательно, но всё ещё подвижный... умом автор остановил его усилием воли и продолжил свой затянувшийся рассказ; не Чингачгук, право, наш автор, а какой-то Дизраэли

  
   К середине первого курса я всё ещё писал глупые мальчишеские письма своей первой школьной любви, никак не желая сознавать, как детство недавно ушло, неслышно ступая босыми пятками по звёздам, а то, что осталось, называется юностью, и у этой новой ипостаси совсем другие ценности. Здесь уже всё по-взрослому, без гандикапов и скидок на возраст. Казалось бы, что догнать детство не составит труда, только протяни руку... Вот оно, за поворот только что свернуло. Казалось, стоит чуть прибавить скорость... Казалось... Но не тут-то было...
  
   После первых каникул навалилось. Вечная задолженность по английскому, бесконечные дискуссии на семинарах по истории КПСС с бывшим работником КаГэБэйки. Хотя точно - бывших разведчиков не бывает. Они всегда в невидимом строю... А спорили мы на такие темы, что несколькими годами раньше всю нашу группу следовало бы отправить на лесозаготовки с одновременным поражением в правах. Говорили о роли эсеровских лозунгов, которые помогли большевикам обмануть народ, о молчаливом предательстве Временного правительства, только изображавшем борьбу, а на самом деле, пустившем всё на самотёк. От этого разведчика я впервые услышал имя продажного деятеля всевозможных революционных течений Парвуса. Какой там Азеф, господа и дамы! Евно Фельшевич - мальчишка против вселенского авантюриста Гельфанда (настоящая фамилия Парвуса).
   На этих семинарах постоянно присутствовало смешанное чувство восторга и страха, что войдёт кто-нибудь в штатском...
  
   И ещё...
   Наш гениальный тактик тайной войны с капитализмом в конце занятия обязательно рассказывал что-то такое, от чего захватывало дух. Например, именно от него мы узнали о серии скандалов в английской разведке, связанной с именами Джорджа Блэйка и Кима Филби. Уверяю вас, в 70-ые годы об этом знал весьма ограниченный круг лиц. Приятно было осознавать, что ты входишь в него... Не совсем, конечно, только мизинцем прикасаешься, но, тем не менее.
  
   Наш историк от самой могучей системной организации, обеспечивающей безопасность власти от народа, делился с нами секретами меньше семестра, пока в один прекрасный день его не заменило нечто серое, неизвестного науке пола (в биологическом смысле), говорящее, как по писанному из "Краткого курса..." прижизненного Сталинского издания.
  
   Так я до сих пор и не знаю, что такое было у нас на семинарах по истории партии. То ли КГБ подобным образом вентилировал настроения в студенческой среде, то ли преподаватель и в самом деле на свой страх и риск делился с нами личными диссидентскими соображениями. Он никогда не просил нас, чтобы мы помалкивали, о чём идёт речь на семинарах. Именно поэтому и не ясно до конца, какая преследовалась цель. Можно предположить, что наш "разведчик" ничего не боялся, поскольку его действия были одобрены сверху. Но по другой версии ему просто надоело пресмыкаться и защищать беспринципных демагогов, и он сознательно пошёл на прямую конфронтацию со своей бывшей "конторой".
  
   Во втором случае удивительно, что "застучали" нашего препода так нескоро, дали почти полный семестр отработать. Так или иначе, зёрна сомнений попали на благодатную почву... хотелось бы верить...
  
   Анекдот.
   Представитель славных последователей железного Э'д Мундыча сидит на приёмке концерта, посвящённого очередной годовщины ЦК-овской дедовщины. Прозвучала симфония. Выслушал. Обращается к дирижёру:
   - Неплохо, неплохо... А вот только отчего у вас барабанщик так редко палочками стучит?
   - Это не барабанщик, а ударник...
   - Тогда тем более. Ударник просто обязан стучать!
   - Ну... понимаете, у него такая партия...
   - Тут вы НЕ ПОНИМАЕТЕ... Партия у нас одна, а стучать должны все!
  
   Чу! Вы слышите, чьи там тамтамы бьют... ся в истерике верноподданности?
  
   Всё это происходило в конце 1-го курса, в разгар "белых ночей", которые я, разочарованный невыразительной размытостью белого по сизому, назвал ночами серыми.
   И вместе с моими переживаниями, параллельно им, этим серым ночам, существовали:
   Пивбар "Петрополь" на Среднем проспекте вместо лекций по матанализу у профессора Лебедева на 10-ой линии (дом 33, если помните). Пиво в ларьке (зимой "с подогревом") на углу 10-ой и Среднего между парами... вместе с обедом из горячих пирожков или вместо обеда. Сдача экзамена по топологии на даче у профессора Залгаллера... Да-да, того самого, который кубик Рубика засунул в суровые рамки математических законов... Нет, это уже второй курс, и сие событие "случилось" в моей памяти несколько раньше. Я вам рассказывал.
  
   Параллельно наличествовали:
   Знакомство с бабушкой однокурсницы Галки, очаровательной дамой, знававшей самого Хармса в довоенные годы, и пережившей блокаду... Боже, как я нравился этой петербурженке... как нравился Галке... Но был я слишком старомоден, и в то же время, слишком не любил удобства, которые мне предлагала судьба...
  
   И где-то прятался с утра:
   Странный жучок по имени Леополь, проживающий в спичечном коробке у Игоря Кощеева...
  
   Параллельно чувствам происходило:
   Стучание деревянной кобурой от маузера на съёмках фильма "Доверие" по бордюрам мостовой. Стройотряд в Петергофе с возведением лабораторного корпуса физфака и здания будущего матмеха (в точности обозначения возводимых объектов, кстати, уверен не совсем).
  
   Помимо чувств пролетали мимо:
   Бесконечные и бесплодные (во всех мыслимых значениях) свидания с Аллой Юрьевной (имя отменное для преподавателя английского) в районе "Парка Победы"... (один раз чуть не был бит ревнивым мужем, хотя только пытался сдать зачёт)... Ах, эти коварные женщины... Наверняка алкала Алла, незабвенная моя А.Ю., имея в виду юного студиоза, потому и зачёт никак ставить не хотела...
  
   Вместе с чувствами были и действия...
   Боксёрские упражнения в элитной квартире на улице Халтурина (в аккурат, под атлантами)... Как утверждает профессор Городницкий именно эти парни и держат небо на своих каменных руках. Джем-сейшн в "Сайгоне"... Политех... Подпольный концерт полуподпольной группы "Санкт-Петербург" у чёрта на куличках... Эх! Обо всём этом ещё, возможно, нужно будет рассказать... Но вот чего в Питере нет, так это БЕЛЫХ НОЧЕЙ... И не спорьте со мной... Серый кисель полумрака не засчитывается... Вот в Печоре уже есть такое дело... когда солнце палит среди ночи, как днём... Когда народ купается круглые сутки, улавливая малейший подогрев воды... хотя бы до + 16 градусов...
  

- - -

  
   Жизнь в общежитии. Что в этом может быть необычного? И верно, всё проистекало вполне обыденно, как в тысячах других студенческих вавилонах со строгими и не очень вахтёршами, со студсоветами, проверяющими порядок в прокуренных комнатах, с еженощными песнопениями под гитару...
  
   Пение под гитару. Не знаю, как в других местах, а на Детской, 50 исполняли бардов. Могу с достаточной степенью достоверности утверждать, что было у нас, по крайней мере, три-четыре комнаты, где часов с 23 каждый вечер начинались спонтанные концерты, длящиеся порой до начала первой пары. И это не считалось чем-то удивительным, из ряда вон... Просто мы так жили, купались в этом, и жадно глотали воздух свободы... в стране, где её, казалось, не было лет шестьдесят, по крайней мере. Свобода жила в нас. Она выплёскивала и бурлила.
  
   Гарсиа Лорка. Федерико. Он тоже был там, был с нами. Его дух гулял по общежитию вместе с песней, которую сочинил на слова великого испанца студент третьего курса, отделение - математика. Жаль, что не помню фамилию автора. А на тот момент у парня было уже не меньше пяти десятков песен собственного сочинения. Федерико Гарсиа Лорка. Маленький Венский вальс. Перевод Гелескула. Песня свободы духа. Почему? Текст же вроде бы не о том... Не могу объяснить. Так нам казалось. Помните? Десять девушек едут Веной, плачет Смерть на груди гуляки. Есть там лес голубиных чучел и заря в антикварном мраке...
  

- - -

  
   Жизнь в общежитии. Что в этом может быть необычного?
   Как знать, если бы я не поселился на Детской 50, то возможно бы получил матмеховский диплом, потом бы работал в некоем плохоньком КБ, где пытаются скопировать японских роботов, или трудился б над математической моделью какого-нибудь супер-оружия, или бы писал программы для не очень прогоревшего банка "Чтототамтакоеинвест", или...
   Но не сложилось. В середине второго курса сменился зам декана. Новый носил зверскую фамилию Волков, и этим всё сказано.
  
   Нагрянул означенный Волков в теремок студенческий в сопровождении волчат и шакалов, потомков киплинговского Табаки. Нашлась добрая душа, стуканула, будто в нашей комнате дым коромыслом, и вообще там что-то пьют алкогольное, что так несвойственно советскому человеку. "Новая метла", решивши продемонстрировать всю восхитительную мощь административных орудий главного калибра, устроила показательный правёж. Все кто попался на курении в комнатах и (о, ужас!) на распитии, угодили в приказ. А приказ не простой оказался, а зловещий. Того, кто был застукан за одновременным распитием и курением, отчисляли безжалостно. Наша комната всем составом угодила в список экзекуций в первых строках, поскольку Волкову страшно не понравилось, как с ним разговаривали проштрафившиеся студенты.
  
   Самое смешное заключается в том, что никого из хозяев в 297-ой комнате (правильно ли вспомнил?) на момент проверки не было. Мы в это время смотрели какой-то невероятно модный двухсерийный фильм в кинотеатре "Иллюзион". Что-то из мировой классики смотрели. Не то Бергмана, не то Росселини, оригинальную недублированную версию. Только в "Иллюзионе" такое и увидишь.
  
   А кто же распивал в нашем жилище? Уже не помню точно. Ребята ключи попросили, пока мы, стало быть, фильму смотрим. У них там что-то в своей комнате не получалось. То ли больной там кто-то спал, то ли непьющие родственники приехали. А тут такая площадь зазря пропадает. Да и не важно это всё. Не стану же я за прошествием времени стучать на своих невольных "обидчиков".
  
   Когда выяснилось, что хозяев в комнате не было, Волков клацнул замдекановской хищной челюстью и частично сменил гнев на милость. Отчислили не всех, а только половину провинившихся. Тех же, у кого что-то сомнительное было с учёбой... не простили. Мне, например, припомнили давешнюю задолженность по английскому, которую я уже давно ликвидировал. А Серёгу Андреева за какой-то текущий "хвост" ухватили. К Витале и Бельмасу претензий по учёбе не нашлось.
  
   Волковская логика была проста, как две копейки хрущёвской чеканки: раз отдали ключи от комнаты неблагонадёжным людям, значит виноваты. И, вообще, у ЛЮБОГО студента найдутся грехи, за которые его можно будет отчислить.
  
   Хорошо ещё, что формулировку сменили в академической справке. Если бы написали "за аморальное поведение", как замыслилось Волковым поначалу, то нас с Андреевым даже в разнорабочие взяли бы с особой неохотой. Такой у нас был моральный кодекс в стране победившего социализма, что заниматься аморальными вещами разрешалось исключительно партийной элите, масштаба не ниже районного.
   А так в моей справке, полученной в университетской канцелярии, написано, что, мол, "...за академическую неуспеваемость и пропуски занятий..."
  
   В Киеве преподаватели были крайне удивлены, изучая сей документ, порождённый амбициями отдельно взятого Волкова. Что же такого я не сдал в середине семестра, за что следовало отчислять? Я переадресовывал любопытствующих к Волковскому желанию очистить матмех от разного рода случайных людей. Желанию, которым в то время оправдывали свои неумелые действия бездарные администраторы, ломая чужие судьбы...
  
   Меня, впрочем, сломать не удалось...
  

- - -

  
   Не знал я тогда, в середине 70-ых годов века 20-го, что такое густая формула "Доместоса". Не знал. Но мне казалось, что формулы разложения рядов Фурье, которые милейший профессор Лебедев усердно мелировал по исцарапанному шоколаду видавшей виды доски в аудитории 66, являют собой наибольшую густоту из всего, что придумали изощрённые математические умы на мою голову.
  
   А как мог Лебедев привести в трепет всех нерадивых студентов, осмелившихся заснуть на его лекциях...
  
   Лебегова мера НУЛЬ! Обычная фраза, которая врезалась в память... Со страшным повышением голоса в конце предложения. Даже светильники под потолком здания, в котором проходили знаменитые Бестужевские курсы, дребезжали и трепетали, входя в резонансный унисон с профессорским тембром. Вот ей-богу, не вру! Это было похоже на приступ высочайшего вокала (и в прямом, и в переносном) в духе "контуженный Витас вернулся домой после репетиций церковного хора мальчиков".
  
   Не помню уже, кто такой был Лебег, но его мерой вполне можно было пугать непослушных детей. Особенно голосом профессора Витаса.
  
   Лебедев торжествующе оглядывал пришедшую в состояние разбуженного перед водопоем дромедара аудиторию сквозь старомодные очки со сломанной дужкой и повторял: "НУЛЬ! Лебегова мера!" После этого мне почему-то расхотелось знать математический анализ в университетском объёме. В ТОГДАШНЕМ университетском объёме. Это сейчас ВУЗов развелось, будто грибов в урожайный год. Причём институтов не осталось вовсе, все дружно сменили вывески на университетские или академические. А присмотришься к выпускникам таких доморощенных академий и университетов (с европейской лицензией, футы нуты), и знают они едва ли не меньше учащихся средне-специальных заведений, ПТУ, там, или техникумов, каких.
  
   Хотя, по правде сказать, и ПТУ уже теперь не осталось. Лицеи, не иначе. А вместо техникумов колледжи на каждом шагу. Если бы от смены названия улучшилась методика преподавания и качество знаний, а то ведь... сами же знаете. Дилетантизм крепчает не только в головах нездорового на мыслительный агрегат правительства, нам пытаются навязать среднестатистический образовательный уровень с однобоким уклоном. Чтобы наши внуки (дети пока не сдаются) для замены перегоревшей лампочки вызывали специалиста-электрика и зачарованно ржали, едва заслышав клакерский закадровый смешок в телевизионной студии.
  
   Неужели люди, занимающие руководящие кресла, сразу становятся продажными и алчными идиотами? Вероятно, со мной бы произошло тоже нечто подобное... Только вот кресло никто не предлагает. Претендентов тьма тьмущая. Очередь выстроилась аж до предместий города Ангелов. Да что вы говорите? Я смотрел с другой стороны. Те, что стоят с вашей, эти на "фабрику грёз" припёрлись, поскольку с детства обучены грезить о беспечной жизни...
  
   Господи, научи Америку потреблять хотя бы столько, сколько она производит! Господи, научи нас не слушать недалёких дураков!
  
   Ах, что это я опять расквохтался, будто павлин, укушенный за хвост? Хватит отвлекаться на всякие глупые частности. Вернёмся к воспоминаниям. О-о-о... кажется, из зрительного зала начали уходить самые стойкие... Но ничего, расскажу, даже если останется хоть один слушатель... Вот сейчас лучше спою для храбрости. Ну да, песню из тех студенческих времён. А вы думали "Вихри враждебные"?
  
   На меня надвигается
   По стене таракан,
   Ну и пусть надвигается,
   У меня есть капкан.
   Нажимаю на кнопочку,
   Таракан в западне...
   Можно выпить и стопочку,
   Можно выпить и две...
   .................................
   На меня надвигается
   По стене майский жук.
   Ну и пусть надвигается,
   Я на бомбе сижу.
   Нажимаю на кнопочку...
   Майский жук улетел.
   Можно выпить и стопочку,
   Но совсем окосел...
  

- - -

  
   Про Галку. Что я ещё могу сказать про Галку? Обыденная фраза, которую мне уже доводилось повторял не раз в этой повести...Обыденная, прямолинейная, простая...
  
   Так что же я могу сказать?
  
   Общение с ней для меня означало столько нового, столько ранее не осознанного. Галка любила меня открыто, не стесняясь никого и ничего. Ей просто был удивительно симпатичен странный длинноволосый провинциал, не испорченный цивилизацией. А я? Что я... Я был просто не готов к такому откровению. Меня с головой захлестнуло половодьем чувств... не собственных... Никогда доселе мне не приходилось встречать такого... Такого, чтобы инициатива исходила от женщины, и чтобы она ничего и никого не смущалась. Ах, как же я был не готов...
  
   А Серёга Панарин, который смотрел на Галку, не отводя своего шёлкового маслинового взгляда, он был полностью лишен разума от этой замечательной девушки, привыкшей чуть щурить глаза из-под своей моднейшей оправы, которую привозили из стран загадочной Скандинавии друзья её бабушки.
  
   Да-да, Галка жила с бабушкой вдвоём, где-то на Садовой улице. Как сейчас помню, на первом этаже старого дома. Бабушка, пережившая блокаду и курившая исключительно "Беломор" табачной фабрики имени убиенного эсерами (по версии товарищей) товарища Урицкого, тоже эсера, но из "бывших", всегда была рада новым знакомствам. Взглянув на меня, бабуля очень откровенно сообщила всем нам (то есть нам с Галкой), что давно не видела такого наивного провинциального мальчика, которого стоило взять в сердешные друзья всякой петербуржской даме, что не успела достигнуть возраста пенсионного. Я краснел при этом монологе, а Галке было лестно, по-видимому, что она привела на знакомство с бабулей не обычного обормота, а вполне приличного молодого человека. Тогда я ещё не понимал, как много значит положительная оценка интеллигентной женщины, знавшей наизусть практически всю Ахматову и Зинаиду Гиппиус.
  

- - -

  
   Конкурс художественной самодеятельности. Студенческая весна, не иначе. Матмех поставил мюзикл под названием "Набла-яга" о приключениях дискретных функций в N-1 - мерном подпространстве. Из героев, помню, были Трёхглавый Интеграл по имени Дирихле и Дискриминант Коши Бессмертный, а также создатели Вечного Хаоса расходящихся рядов - Фермул и его брат Риман, вскормленные остатками от деления по модулю восемь одинокой и жутко доброй дельта-функцией аддитивных промежутков. Ещё там действовал мастеровой Кулейбниц.
  
   В процессе развития сюжета возникали представители деканата. Они пели хором старинную студенческую песню, притянутую за уши к теме математики. Точнее сказать, эта песня в исполнении Утёсова была поначалу о жизни бесправных нижних чинов на царском флоте, но настоящую путёвку в жизнь получила именно в студенческом варианте.
  
   "Раскинулось поле по модулю пять,
   Вдали интегралы вставали.
   Студент не сумел производную взять,
   Ему в деканате сказали:
  
   "Ты не способен экзамена сдать,
   Профессор тобой недоволен,
   Изволь теорему Коши доказать,
   Иль будешь с матмеха уволен"!
  
   И рад доказать, да умения нет.
   В глазах у него помутилось...
   И гаснет стипендии меркнущий свет...
   Упал, сердце в ноль превратилось".
  
   Преподаватели без труда могли узнать в героях мюзикла своих двойников. Но пародии были не очень обидные, и поэтому всё воспринималось весело.
   А доцентура у нас была... Не доцентура, а самая настоящая десантура!
  

ИСТОРИЯ С СОМНИТЕЛЬНОЙ МАТЕМАТИКОЙ

   Целых три семестра высшую алгебру нам преподавал доцент Башмаков. Он считался (не без оснований, надо полагать, если заглянуть в анкетные данные) самым молодым доцентом на кафедре, и поэтому ему ещё не чужды были мирские забавы и невинные шалости. Башмаков очень увлекался альпинизмом, часто уезжал на сборы в альп-лагеря. Однажды, вернувшись из очередной поездки в горы, Башмаков после трудового дня решил с приятелями отметить своё удачное восхождение на Ушбу.
  
   Друзья проводили празднование в сауне, даже не заходя домой. Поэтому одеты они были, в соответствии с высоким именем преподавателей математики Питерского университета имени тов. А.А.Жданова, в костюмы с галстуками. Портфели, полные научной литературы, также были при себе. Нет, вы неверно себе подумали. В парилку представители цвета математической мысли заходил исключительно неглиже, даже без галстуков. И портфели старинной дореволюционной кожи с вытертыми до дыр уголками (высший писк аналитической моды) вместе с неподъёмными дипломатами советской поры (признак дурного алгебраического тона) тоже оставались в предбаннике, дожидаться своих увенчанных научными знаниями хозяев.
  
   Дело молодое, пар лёгкий, разговоры увлекательные. Одним словом, когда костюмы заняли свои законные места на доцентских раскрасневшихся телах, было уже значительно ближе к полуночи, чем ко времени, с которого, согласно административному кодексу РСФСР, нельзя производить посторонние шумы в опасной близости от вредных соседей.
  
   Наряд милиции задержал шумную компанию подвыпивших интеллигентов на выходе из бани, решив, видимо, что те немедленно учнут учинять какую-нибудь противоправную акцию. В районном отделении скучающий дежурный осматривал содержимое портфелей - а вдруг там окажутся неопровержимые доказательства причастности этой "банды" к ещё не раскрытому преступлению.
  
   В портфеле Башмакова дотошный капитан обнаружил книгу "Локальные алгебры Ли". Ли - это американский математик китайского происхождения. Так думал я в пору своего студенчества, но теперь-то знаю точно, что Софус Ли - норвежец, и в Америке никогда не бывал. Зато - действительно математик. Впрочем, моё знание к делу никаким боком, как говорится.
  
   Итак, капитан взял в руки мудрёную книгу и размяк, подобрел.
  
   Хитрющие глаза дежурного осветились доброй понимающей улыбкой. "Во всём-то вы, математики, сомневаетесь... Локальные ли или не локальные алгебры... Совсем как мы - сыщики. Только в жизни всё значительно сложнее. Подумаешь там вопрос: локальные или не локальные алгебры, по большому-то счёту. Ну, ошибся, скажем, и что случится? Ни-че-го... А у нас нельзя ошибиться, никак нельзя... Иначе на свободе будет ходить какой-нибудь посторонний человек, которому давно на нары приспело". После этого мудрого умозаключения математики немедленно были отпущены к своим семьям, обеспокоенным их долгим отсутствием.
  
   А ещё...
  
   Ещё мы ездили на окраину. На окраину спального района Дачное, куда даже автобус ходил в те времена нерегулярно. К чёрту на кулички... чтобы посмотреть "Зеркало" Андрея Тарковского. Стихи Арсения Тарковского, декламируемые автором за кадром, ходили в списках наравне с "Шествием" Бродского, текстами песен Александра Галича, "Николай Николаевичем" Алешковского, историческими анекдотами Хармса, "Улиткой на склоне" Стругацких и "Мастером и Маргаритой" Булгакова.
  

"ДОВЕРИЕ"

   Весна 1976-го года, матмех Питерского Университета, Васильевский остров с его многочисленными котлетными, пельменными, пирожковыми, рюмочными, с удивительно культурными столовыми, где обязательно имеются порционные блюда, а салфетки и ножи на столах просто поражают воображение скромных детей отдалённых северных и не совсем чернозёмных районов. Город Довлатова и Бродского, Кукина и Клячкина, с полулегальным концертами бардов в клубе "Восток", что в ДК имени Ленсовета, спектаклями в БДТ с САМИМИ, тогда ещё не переехавшими в Москву Юрским и Олегом Борисовым. Это нечто, доложу я вам!
  
   В один из солнечных весенних дней в аудиторию к нашему курсу, на лекцию по математическому анализу нагрянула делегация из "Ленфильма". Ассистент, маскирующийся под симпатичную юную леди годков, этак, двадцати восьми, объявил, что завтра в главном здании Университета, которое расположено на "стрелке" Васильевского острова рядом с ростральными колоннами, будут проводиться съёмки революционно-патриотического фильма "Доверие". В роли Ленина - Кирилл Лавров.
  
   Эпизод выступления Ильича на съезде Советов, когда была сказана историческая фраза о том, что большевики подобрали валявшуюся на дороге власть, по всем канонам, должны были снимать в актовом зале Смольного института, где это событие и происходило. Но вот беда - ныне Смольновский актовый зал сиял мемориальными досками, как начищенный самовар, поэтому для съёмок выбрали главный зал Университета. Тем более что эти два помещения были похожи друг на друга, как "близнецы-братья" (это уже по Маяковскому).
  
   Так вот, добровольцам для массовых сцен предлагалось записываться у ассистента. Желающие автоматически могли не ходить на занятия. Много ли вы видели студентов, которые упустили бы такой шанс откосить от учёбы? Я, наверное, несколько меньше. К концу, так называемой лекции, выяснилось, что сниматься хотят все, кроме, пожалуй, студента с красноречивой фамилией Шраго. Он предпочитал поумничать с профессором Залгаллером, у которого состоял в любимчиках, помимо того, что и Лебедев тоже находил общий язык с пытливым студиозом.
  
   Ну, что ж - и флаг в руки Шраго, как говорится... И барабанные палочки на шею. Ему же, кстати. А мы, те, которые, хотят помочь своими невероятными актёрскими способностями отечественному кинематографу, уже предвкушали славу деятелей культуры от будущей технической интеллигенции, тем более - ещё и по три рубля за это заплатить обещали.
  
   Наутро возле факультета на 10-ой линии Васильевского острова длинной вереницей выстроились "Ленфильмовские" автобусы. Настроение было, как на Первомайской демонстрации. Для начала нас повезли на киностудию, чтобы в гримёрной преобразить в революционный люд той далёкой поры катаклизмов. Меня одели в отчаянного матроса с огромной деревянной кобурой от маузера, которую пришлось приладить на боку какими-то шнурками, поскольку ремень оказался настолько длинным, что кобура почти волочилась по земле. Приходилось её придерживать, чтобы не поломать инвентарь студии, шнурки почти не спасали.
   Бушлат оказался, достаточно просторным - туда бы при желании можно было запихать половину моей учебной группы, а фуражка, наоборот, мала (она то и дело сваливалась с головы).
  
   Но такие обстоятельства ничуть меня не смущали - главное, что ты будешь потом секунды две блистать на экранах кинотеатров страны, если, конечно, подлый монтажёр не вырежет эти кадры. Так вот, придерживая одной рукой кобуру, а второй бескозырку с волнительными надписями "Стерегущий" на околыше и ленточках, я и влез в автобус. Затем нас привезли к главному зданию Университета и провели в актовый зал. Там уже вовсю трудились осветители и прочий киношный люд. Массовку разместили под строгим оком ассистентов по актёрскому составу.
  
   Началась репетиция. Нам, молодым дарованиям от советской киномассовки, рассказали, как мы, "делегаты съезда", должны себя вести в процессе выступления Владимира Ильича. Очень быстро получилось всё, что задумал режиссёр. Уж, выражать общий одабрямс мы приучены с детства! Пора бы и снимать, но Лаврова пока нет. Киношники бегают и просят поинтенсивней курить, чтобы атмосферу того времени донести до будущих зрителей. Студенчество, разодетое в солдатские шинели, матросские костюмы, кожанки и красные косынки (это к девчонкам относится) с удовольствием принялись за дело. С сотню топоров повисло над аудиторией. Атмосфера получалась славная, можно сказать, вполне революционная.
  
   Однако Ленин всё ещё задерживался. Возможно, в Разливе заблудился в стадах молочных финских коров. Дело-то к обеду шло, а к съёмкам толком ещё не приступали. Тут режиссёру одна затея в голову пришла. Нужно, мол, из массовки человека выбрать, который в полном соответствии со сценарием должен пару вопросов Ильичу задать. Я не знаю, по какой причине, на эту роль никого со студии не взяли. То есть не было такого профессионального актёра предусмотрено на сегодняшних съёмках. Может, заболел он или страдал похмельным синдромом. Не стану гадать на киношной гуще, а замечу лишь, что для исполнения эпизодической роли выбрали парня из параллельной группы по имени Серёга.
  
   Вот ведь что странно - Сергеев у нас на курсе, входящих в круг моего общения было предостаточно. С горочкой. Просто такое впечатление складывалось, что их, Сергеев, специально на моём курсе собирали по всей стране. Кроме упомянутых выше Панарина, Мамсурова и Андреева, вспоминаю ещё и Скрипкина, с которым у меня связана особая история.
  
   Скрипкина отчислили перед второй сессией, и он впоследствии закончил МАИ, где учился целый год с Юрой Мельниченко. Потом Юрку отчислили, он уехал из Москвы, и мы с ним встретились в одной группе факультета автоматики и вычислительной техники КИИГА (киевский институт инженеров гражданской авиации), где и проучились благополучно до самой защиты диплома. Странный довольно, скользящий треугольник, не находите? Я полагаю, что этим самым действием Вселенная продемонстрировала нам, что мир тесен и ничего в нём зря не происходит.
  
   Да вы возбуждённо намекаете мне, что я, дескать, о Сергеях говорил... Точно, говорил. Одним словом, много их было на нашем курсе матмеха. Гораздо больше, чем в Бразильском штате Сан-Паулу донов Педров. Желающие могут проверить, если позволит время.
  
   Однако вернусь к Сергею, с которым мы вместе снимались в героическом революционном фильме вместе с Кириллом Лавровым. Фамилию этого однокурсника я, к сожалению, запамятовал, но зато хорошо помню, что через него очень просто можно было достать ЛЮБЫЕ импортные сигареты, вплоть до стильных французских "Житан" и диковинных японских "Hi-Lite" (оптом скидка 50%).
  
   Но хватит рассуждений, мало относящихся к сюжетной линии. Мы снова оказываемся в актовом зале ЛГУ, исполняющем роль актового зала Смольного института.
  
   Вероятно, внешний вид Серёги и длинные русые волосы чем-то подкупали режиссёра. Одет он был в куцую шинель, папаху с красной ленточкой и обмотки на разбитых ботинках (возможно, эти "говнодавы" ещё в Первую мировую месили грязь на Германском фронте). Когда режиссёр выбрал героя эпизода, я как раз рядом с Серёгой сидел. Меня обстоятельство внезапного "озвездения" соседа очень вдохновило, ибо массовка - это труд неквалифицированный, за трёху в день, а эпизод - совсем другое дело, тут уже другие расценки. Не меньше 30-ти рублей (так знающие люди говорят).
  
   Итак, тридцать рублей, которые светили моему хорошо знакомому однокурснику, придали новый экзотический аромат нашему бессмысленному сиденью в зале. Я придвинулся к Сергею поближе и намекнул, что не плохо бы впоследствии, как-то правильно использовать падающий с неба заработок. Тот не возражал, занятый изучением своего текста, который ему передали для единения с ролью.
  
   Моему напарнику по революционной ситуации пришлось раз двадцать произнести этот текст после выстрела хлопушки перед носом, прежде чем режиссёр вяло сказал: "Никуда не годиться... Может, заменим потом. А пока давайте отснимем общие планы". Камера застрекотала. Сигаретный и папиросный дым сизой тучей наваливался на активно шевелящуюся массовку, придавая ей вид растревоженного улья, который освобождали пчеловоды с целью завладения мёдом. Всё шло хорошо. Но тут режиссёр заорал: "Стоп! Что это за ерунда? Чего это ты с "Мальборо" в кадр лезешь!?". Фраза адресовалась толстенькому грузину с нашего курса, своим костюмом явно напоминавшему боевика из команды неистового Кобы (читай - Джугашвили), которая громила Тифлисские и Горийские финансовые учреждения с целью экспроприации банковских билетов на нужды революции.
  
   Грузин обиделся: "Дарагой, я, может, из Амэрики приэхал, чтобы Лэнина пасматретъ... Зачэм нэрвничаешь?". Режиссёр махнул рукой: "Всё, можете пока пообедать. Сбор через час". Народ дружно повалил к выходу. Представив себе, какие очереди ожидают нас в университетской столовой, мы с Серёгой решили выбраться на улицу. Наша гражданская одежда осталась на "Ленфильме", поэтому приходилось идти в свет, в чём мать родила - в киношных костюмах.
  
   В ближайшей пирожковой сознательные граждане пропустили двоих революционеров без очереди, ничуть не удивившись нашему достаточно экзотическому виду. Всё-таки город трёх революций! Только двое подвыпивших граждан прокомментировали из угла: "Началось опять, теперь снова всё отберут...". "А у тебя есть чего отбирать? Нам-то как раз всё индифферентно - как пили, так и пить будем". При этом они задубили остатки портвейна мутноватого Агдамского разлива и отправились за новой бутылкой, нимало не заботясь о том, что, вполне вероятно, алкашей без мандатов уже начали расстреливать без суда и следствия.
  
   После сытного перекуса мы с Серёгой выбрались на улицу и потихоньку пошли в сторону Университета. Дружественная бабуля, попавшаяся навстречу, перекрестила нас и спросила: "Когда вы уж этих толстож... гадов из Ленсовета выгоните?". "Не переживай, мамаша, - сказал Серёга, - вот только пивка выпьем, и пойдём давить чиновников!". А что, пивка бы было не плохо. Подошли к пивному ларьку.
  
   Помните Довлатовский рассказ, как он в костюме Петра I пиво пил? У нас получилось весьма похоже. Жаль только, в этот момент оператора поблизости не было, чтобы отснять, как двое отъявленных борцов с буржуями наслаждаются подогретым пивом. Кстати, кто был в Питере, тот знает, что в холодное время года пиво в уличных ларьках там продавали "с подогревом" (по желанию клиента).
   Серёгины ботинки времён пролетарского интернационализма после хождения по сырому асфальту под плачущим небом скукожились, обмотки размотались, а деревянная "трёхлинейка" наоборот засверкала каким-то зловещим металлическим блеском. Папаха съехала на бок, шинель намокла, как и мой безразмерный бушлат.
  
   Я устал поддерживать кобуру и обмотал портупею вокруг пояса. Вот если бы сейчас был 1917-ый, испугался бы нас тот самый женский батальон смерти? Думаю, вряд ли. Хотя, как становится ясно в свете последних исторических исследований, на самом деле не было никакого двоевластия, никакого штурма, никакого женского батальона, дерущегося с отрядами разгневанных люмпенов. Просто один лоботомированный выпускник Симбирской мужской гимназии по имени Александр Фёдорович, передал бразды правления второму выпускнику той же гимназии по имени Владимир Ильич. Что ж, дело вполне понятное. Родственные души. Адвокаты, не выигравшие за свою карьеру ни одного дела, жившие за счёт подаяний, которое они называли партийными взносами или наследством. Одним словом, славные теоретики свободного труда. Чего им делить-то? За ниточки дёргали другие... Тот же Парвус... Только вот оборвались ниточки не ко времени...
  
   Но в середине 70-ых всё ещё сияет славными блёстками выдуманных бескровных побед одной замечательной пролетарской партии...
  
   Когда мы вернулись в актовый зал, Серёгу, матерясь сквозь зубы, вовсю искал ассистент режиссёра. Ильич уже на трибуне, а вопросы из зала задавать некому. Когда дело дошло до сцены с солдатом, который о чём-то спрашивает пролетарского вождя, Сергей справился с первого дубля. Он почти начисто переврал текст, но говорил так убедительно, что Кирилл Лавров (ему ли не знать что такое импровизация!) с Ленинской картавинкой всё доходчиво объяснил назойливому слушателю, ничуть не усомнившись, что это новая задумка сценариста. Режиссёр прямо-таки сиял: "Вот видишь, как здорово вышло! А то тут целый час меня нервничать заставлял, из себя выводил до обеда. Можешь ведь, когда захочешь...". Откуда ж знаменитому сыну Станиславского и Эйзенштейна (боже, о чём это я?) было знать, что две послеобеденные кружки пива никогда не помешают истинному таланту. А что мы сделали с теми 30-ю рублями? Позвольте-с, о том умолчать.
  

- - -

  
   Прошло несколько лет. Я уже учился на третьем курсе в КИИГА. И вот тогда мне снова захотелось оказаться в городе трёх революций по жизни и сотен революций киношных, и это, не считая рядовых мятежей и дворцовых переворотов. Захотелось увидеть зимний Питер, Питер предновогодний. Напарника в поездку я нашёл быстро, и мы отправились. Самолётом, естественно. Студент ВУЗа, связанного с гражданской авиацией использует наземные виды транспорта только в крайнем случае... Когда не удаётся попасть на воздушное судно в качестве уважаемого и горячо любимого бортпроводницами "зайца".
  
   В аэропорту Пулково проходили производственную практику трое студентов с четвёртого курса нашего факультета. Жили они в гостинице Авиагородка. Встреча с собратьями со старшего курса прошла успешно, и вскоре мы уже обживали забронированный гостиничный номер, хозяева которого уехали на Новый год по домам.
  
   Два дня посвятили интеллектуальным развлечениям. Посетили Русский музей и два спектакля. В академическом театре имени Пушкина, который с фасада украшает бронзовая блудница Екатерина Великая, со своими фаворитами в ногах, смотрели "Аэропорт" по Артуру Хейли с Лидией Штыкан, народной артисткой СССР, в главной роли. В театре имени Веры Комиссаржевской нас порадовал народный артист РФ Станислав Ландграф в спектакле "Забыть Герострата" приобретающего широкую популярность режиссёра Карена Агамирзяна.
  
   На этом культурная программа закончилась, и наш дружный коллектив отправился на Васильевский остров по местам моей боевой славы. В баре, известном под названием "Фонарики", где-то в районе 22-ой линии, я встретил своего бывшего однокурсника по университету Серёгу. Того самого, с которым мы снимались в революционном фильме "Доверие" в далёком 1976-ом году. Нынче он горбатился в аспирантуре и смог рассказать обо всех общих знакомых. Сообщил он в числе прочего и о Галке. Она училась на одном курсе с нами. Впрочем, я уже говорил об этом...
  
   Одно время Галя имела какие-то виды на провинциального романтика, каким я в то время был. Я даже познакомился с её бабушкой-блокадницей, с которой мы сразу пришлись друг другу по нраву. Галина бабуля без конца смолила "Беломор" и цитировала запрещённых тогда поэтов. Не запрещённых впрямую, разумеется, а непечатаемых. Я был в полном восторге, который скрывал из скромности.
  
   Галка, милая моя Галка, извини, если тогда я не оправдал твоих надежд. Романтики - ненадёжные союзники для создания семьи.
  
   И вот теперь я узнаю, что после моего отъезда из Питера ты вышла замуж и родила девочку, взяв академический отпуск на четвёртом курсе. Я искренне порадовался тогда, ибо мне была не безразлична эта столичная изящная девочка с чистой, как родник, душой. Серёга всё уговаривал меня поехать к Галке домой, чтобы засвидетельствовать своё пьяное почтение. Но у меня хватило ума, чтобы только позвонить.
  
   Галя, дорогая моя Галка, прости, если растревожил тогда твою душу. Честное слово, я не хотел этого делать. Хорошо говорить, что не хотел. Но на самом деле я получил то, что заслуживал за свои художества, то есть расплатился за этот звонок сполна.
  
   Буквально через четверть часа после телефонного контакта, мы начали преследовать каких-то парней, которые пытались утащить шапку у Шурки Яковлева. Извилистый путь привёл нас в старинную парадную времён Достоевского. Здесь-то я и получил удар в голову чем-то похожим на кастет. Хотя, возможно, это была ручка обычного финского ножа. Крови много, толку чуть. Только кожу на голове повредили мелкие грабители. Но, с другой стороны, память в овеществлённом виде осталась у меня с обратной стороны левой поверхности затылка в виде маленького шрама. Когда я щупаю его пальцем, то непременно говорю про себя: "Здравствуй, Питер".
  
   Что ещё рассказать про ту поездку? Да, похоже, и нечего. Вот, разве что, вспомнился один забавный нюанс. Сидим мы всем нашим ФАВТовским составом в ресторане аэропорта "Пулково", нас со Стасом в Киев провожаем. Подходит официант и невозмутимо спрашивает: "Вам всё пиво сразу на стол выставлять, господа студенты или по мере необходимости?" Гришка Зинченко изумился: "А с чего вы взяли, что мы студенты?" "Так кто ещё из нормальных людей станет к литру коньяка ящик пива заказывать?" - был ему простой ответ. Дедукция. А вы полагали, будто эта метода доступна исключительно джентльменам с Бейкер-стрит?
  
   На обратном пути, уже в самолёте я продолжал вспоминать своё прошлое... Пришлое прошлое... Прошлое налетевшее...
  

- - -

  
   Свадьба. Ирина и Сергей. Ещё один Сергей, Сергей Андреев. Ну да, мой подельник по несчастью времён "Волковских чисток". Но тогда этот хищник Волков всего лишь один из многих ассистентов. Его никто не знает на факультете, как в своё время никто в России не знал подполковника Путина.
   Странное дело, чем выше метёлке дают звание, тем ниже она начинает мести...
  
   Итак, свадьба. Едем после регистрации. Свадебное торжество в квартире у питерской однокурсницы. Лена. Ленка Орехова. У неё в самом разгаре роман с Санечкой Сошниковым. Они свидетели. Или просто свидетели, а роман у Шурика с другой Леной, Голубевой? Вот ведь память... негодница...
  
   Гости поднимаются на пятый этаж. А где же невеста? Её забыли в машине. Возвращаюсь и поднимаю Ирину на руках по лестнице. Она на самом деле уже не одна. Внутри неё живёт Татка, Таня, Танюшка. Но об этом пока никому неизвестно, даже жениху. А где, кстати, сам жених-то? Где он, подлая душа? Почему я начинаю исполнять чужие супружеские обязанности, не являясь даже его свидетелем?
  
   Вот он, вот... И что же там случилось такое? Ага, задумчивый Виталя открывал шампанское... И что? В результате Серёга сражён почти в упор. На его заплывший глаз без боли смотреть нельзя. Невозможно. Более того, пробка оказалась необычайной убойной силы, сразив рикошетом самого виновника. Виталя стонет на диване. Сейчас он откушает стаканчик водки и придёт в норму. Всё-всё, потерь нет. Здорово, уже здорово...
  
   Потери случились позже. Ирина и Сергей расстались совсем скоро, не прожив и двух лет. Ирина теперь преподаёт в Краснодарском университете. А Татка? Та самая девочка, которую я поднимал на пятый этаж, даже не подозревая о её существовании? Она уже взрослая. Замужем. Ирина, скорее всего, давно уже бабушка. Бабушка? Забавно... и грустно.
  
   Санечка и Ленка живут счастливо, если за последние годы ничего не изменилось. Лет десять назад... или уже пятнадцать (?)... я встречал Сошникова в Печоре. Он в качестве представителя питерской фирмы "Балтика" занимался внедрением программного обеспечения в печорских электрических сетях.
  
   А кто руководил "Балтикой" в то время? Илья Пономаренко. Тот самый, что написал две песни на мои стихи. "Осень в Печоре"** и "Крылатая девочка"***. Тесен мир. Тесен. Разбегаемся мы, уносит нас далеко друг от друга, а потом кто-то в Небесах решает передёрнуть таким образом, что встречаются люди уже почти забывшие друг друга. Случайно, мимолётно, глупо и опустошающе...
  
   С Сашкой было не так. С ним всегда легко. И тогда, и спустя двадцать лет.
   Случайно и глупо получилось с Игорем...
   Игорь Кощеев, с которым мы не только увлекались одними и теми же книгами и песнями, но и полюбили одну девушку с прозрачной кожей, какая встречается только на картинах раннего Возрождения. Татьяну Дёмину.
   С ней я однажды почти всю ночь просидел на берегу Финского залива, пока жутко воняющий бензиновой отрыжкой ПМГ (читай - "козёл") нас оттуда не забрал. Я-то думал... А ей просто было плохо... И замуж она вышла за третьего, а не кого-то из нас с Игорем...
  
   Встреча... Да, в тот раз мне показалось, что я увидел Игоря в метро. Ну, да в Питере было дело. Я кричал, я рвался к нему сквозь стену пассажиров, но время неумолимыми пиками оттесняло меня от Игоря. Он вышел на следующей станции. С трудом протиснулся за ним. Это было на "Техноложке". Да, точно. Там. И мы потерялись... Вернее, я не смог отыскать Игоря в толпе. Он-то меня, скорее всего, не увидел. Да и он ли это был?
   Глупо, тревожно... но чертовски тонизирует...
  

- - -

  
   Военная кафедра. Что я могу показать высокому собранию по поводу этого внутриуниверсистетского нароста от министерства обороны? Что? Немного, кстати... из того, что не засекречено... Феррит-транзисторная ячейка на службе СССР. Противотанковый радиоуправляемый реактивный снаряд, легко пробивающий броню танкам предполагаемого вероятного противника. Помню хорошо программы в двоичных кодах, которые мы писали в качестве зачёта, приводящего к уничтожению, как минимум, двух-трёх вражеских единиц бронетехники. Назывался анти-натовский алгоритмический язык "автокод - Инженер".
  
   Инженерами мы все, конечно же, не были, но кодировали за милую душу. Однако простыми камеральными занятиями дело не кончилось. 18 марта 1977 года состоялся выезд в поле... Здесь мы, матмеховцы, сдали зачёт по ориентированию на местности, стрельбе, пробежали что-то около 7 км (то на лыжах, то перебежками), а когда вышли к электричке, трезвым оставался лишь старший из числа трёх офицеров, которые нас туда сопровождали... День Парижской Коммуны случился хоть и не внезапно, но для военных с кафедры совсем неожиданно. А у меня на этот случай с собой БЫЛО, как у незабвенных героев Жванецкого.
  
   И ещё немного из жизни, которая тогда не просто теплилась на кафедре, а просто кипела. Во время Оно была очень популярна следующая присказка на темы военных разных времён. Звучала она так:
   - Чем отличается офицер царской армии от офицера армии советской?
   - Офицер императорской армии до синевы выбрит, слегка пьян, знает всё от Баха до Оффенбаха. А офицер советской армии слегка выбрит, до синевы пьян, знает всё от Эдиты Пьехи до "иди ты на фуй!"
  

- - -

  
   Когда я ещё учился на первом курсе и жил, сами понимаете, в просторной комнате Вовчика, ко мне нагрянули одноклассники, учившиеся в Рижском институте инженеров ГА. Володя, как самый радушный из всех питерских хозяев стрельнул у нас десять рублей до получки, после чего исчез на четыре дня, чтобы не мешать нашему празднику единения старинных друзей. Впрочем, в моём логове мы только ночевали, да, и то не всякую ночь. Целыми же днями пропадали в городе. Гулянка в общаге политеха. "Орфей и Эвредика". Несравненно юная, как девушка с персиком, Ирина Понаровская и открытие сезона Альберт Асадуллин. Орфей полюбил Эвридику, такая старая история...
  
   Автор так называемой зонг-оперы "Орфей и Эвредика" сейчас живёт в Америке, в её соединённых штатах. Фамилию он носит Журбин и пытается создать что-то там, на родине "Вестсайдской истории" и "Порги и Бесс". Такого наивного романтизма можно было ожидать от кого угодно, только не от Журбина.
   ...такая старая история...
  
   ...всё чаще он, Журбин, стал проявляться в разнообразных ток-шоу на российском телевидении... Ску-у-у-шно в Америке?
  
   К чему это я? А вот к чему. Ответный визит в Ригу на улицу Цитаделес, где в бывших казармах обитали студенты РКИИГА (Рижский краснознамённый институт инженеров ГА) на пару с Олегом Бельмасом, автором одноимённого музыкального инструмента, сподвиг меня к написанию "Крылатой девочки", которая впоследствии получила в подарок мелодию и зазвучала песней. Правда, мотив новой песни, мягко говоря, слегка напоминала мелодию "Парусов Крузенштерна" Александра Городницкого. Вероятно, поэтому мы остались с соавтором Ильёй Пономаренко весьма недовольными друг другом. Я оттого, что оригинальность текста не подтвердилась оригинальностью музыки, а он по причине моей классической неблагодарности.
  
   Потом была ещё одна совместная песня. И композиция, написанная уже в Киеве на музыку Шурки Яковлева. Там совершенно удивительная мелодия...
   Именно таким вот образом я и не стал поэтом-песенником. И не жалею. Не быть мне Резником, Рубальской клянусь, век Добронравова не видать.
  
   Новый, 1977-ой год встречали с Виталей. С ним было забавно. Он очень любил форсировать события, вероятно забыв по рассеянности причину, по которой собрался народ. Не прошло и часа с момента начала застолья, не успели ещё Кремлёвские куранты вдарить со всей своей механической дури, как уже прозвучало:
   - Вот ведь как... в биллиардной так уже кого-то тошнит... а, вроде б, ничего не предвещало...
  
   Сказано было так, или примерно так... и относилось, естественно, к Виталику Казьмину. Вот этим мне и запомнился первый НГ в Питере... По-настоящему первый. Без родных и близких за обильным праздничным столом. А 1976-ой встречал вдвоём с мамой в квартире у родственников. Премьера "Иронии судьбы...", немного шампанского и... всё. Совсем не то, что с Виталей. Там один только желудок самоочищался не менее трёх раз. Романтика, чтоб ей пусто...
  

ЗАНАВЕС

внезапно упал на голову зазевавшегося автора, но повалить не пол не смог. Автор рассказал почти всё, что вспомнил, кроме главного. Кроме того, как всё начиналось. И снова я приглашаю вас в июль 1975-го года... Кого, собственно? В зале яблоку упасть негде... Зал пуст и трагически ущербен... Какие там яблоки! Ни одного Ньютона! А иначе, какой толк?

  
   И вот я узнал свою оценку, полученную за первый вступительный экзамен по письменной математике. В списках отсеянных за неудовлетворительное знание предмета меня нет. Уже хорошо с учётом сложности четырёх предлагаемых задач. Пытаюсь протолкнуться к основным спискам (туда так просто не прорваться) и наталкиваюсь на кого-то массивное и большое, росту на полголовы выше меня. Так, прочитал. За первый экзамен у меня "четвёрка". С лёгким сердцем выхожу на улицу, следом за мной вываливается тот самый парень гвардейской комплекции, с которым мы стояли рядом у доски объявлений факультета. Знакомимся. Зовут его Сергеем. Сергеем Мамсуровым. Дальнейшие наши действия предугадать нетрудно. Через двадцать минут мы уже сидим в баре кафе "Фрегат", что на Большом проспекте Васильевского острова и пьём водку пополам с апельсиновым соком "Greco" за успешную сдачу, закусывая горьким шоколадом кондитерской фабрики имени Крупской.
  
   Позднее мы оказались в одной учебной группе. Сергей Мамсуров, как оказалось, закончил специализированную математическую школу N30, расположенную на 6-ой линии, совсем неподалёку от станции метро "Василеостровская", прямо напротив дома, в котором я снимал комнату весь первый курс.
  
   Жил мой сокурсник у бабушки в шикарных хоромах с высоченными старорежимными потолками на улице великого террориста Степана Халтурина. Да-да, в том самом доме, где, по словам классика бардовской песни, "атланты держат небо на каменных руках". Не знаю, как насчёт неба, но перекрытия они держали крепко.
  
   Но вернёмся к Сергею. Его родители жили в Восточной Германии. Отец, не то полковник, не то генерал-майор ВВС, служил в Западной группе войск. Западная группа в Восточной Германии - не правда ли, довольно странное сочетание географически-политических понятий. Дядька Сергея, по его словам, жил в Москве и занимал пост заместителя министра Гражданской Авиации СССР. Юрий Мамсуров, помните такого? Кто имел отношение к гражданской авиации в 70-ые и 80-ые годы 20-го века должны помнить. Именно визой Ю.Мамсурова скреплялся любой документ, касающийся кадровой политики Аэрофлота.
  
   Итак, отец Серёги - генерал от воздушного флота, дядя - заместитель министра. Мама - преподаватель словесности, сначала в одном из немецких ВУЗов, потом в МГУ. А бабушка? Бабушка Сергея старая петербурженка, родившаяся задолго до того переворота, который коммунисты до сих пор называют революцией.
  
   Последние несколько лет мой новый знакомый провёл в Ленинграде. Жил со своей бабулей, рождённой в эпоху до исторического материализма, без родительского присмотра. Как серенький козлик жил. Даром что Сергей, Серый - на школьно-дворовом жаргоне. И, соответственно, бабушка козлика очень... ну, очень... Последнее обстоятельство весьма сильно повлияло на Сергея. Он ни в чём не знал отказа, рано пристрастился к плотским радостям, спиртному и лёгким наркотикам. Но об этом я узнал позже, наверное, после того, как мы уже проучились около года.
  
   Мамсуров относился к процессу обламывания зубов на чёрством граните науки, не особенно рьяно, практически не усердствуя. Редко посещал лекции, предпочитая проводить время в пивном баре "Петрополь" на Среднем проспекте или же в обществе мажордочек со старших курсов, демонстрируя им при помощи Гэдээровского кинопроектора копии запрещённых в союзе фильмов, самым лёгким из которых был "Заводной апельсин" Стенли Кубрика. Для середины 70-ых и данный фильм считался вершиной сексуальных извращений и полный разнузданного насилия. Но эта картина, повторяю, была самой лёгкой из кинолент, имеющихся в арсенале Мамсурова. Дешёвая западногерманская порнушка тоже не обошла стороной квартиру бабушки с аристократическими корнями. Откуда Серёга всё это доставал? Сам теряюсь в догадках. Не думаю, что родители одаривали сына такого рода киношедеврами (Кубрик, разумеется, не в счёт). Возможно, какой-нибудь папин адъютант старался для генеральского отпрыска, как я предполагаю, не задаром.
  
   Понятно, что девицы определённого толка так и липли к Сергею. Он отвечал им взаимностью и организовывал оргии, чуть ли, не в бабушкином присутствии. С раскуриванием "косячков", безудержным пьянством, просмотром "порнухи" и сексуальными играми в групповом варианте. Бабушка, по-видимому, была настолько запугана своим любимым двухметровым внучком, что родителям не смела и пожаловаться.
   Узнал я обо всём этом несколько позже. При достаточно интересных обстоятельствах.
  
   А теперь...
   ...пришло время поведать о мордобое...
   А дело так было. Дал я денег Серёге на джинсы. Сами понимаете, он крутой, с фарцовщиками на короткой ноге. Ему они продадут товар подешевле. С учётом того, что несколько ранее Мамсуров подогнал мне ЗАПЕЧАТАННУЮ "плиту" (так раньше величали виниловые пластинки) со свежайшей записью группы "Pink Floyd", альбомом (моим любимым, кстати, с тех самых пор) "Wish you were here" всего за 70 рублей, я доверял ему целиком и полностью.
  
   Прошла неделя, потом ещё одна. Серёга уверял меня, что "вот-вот". Что-то там не сложилось у местной "фарцы" с поставщиками джинсов в стиле "колоколА" шведской фирмы "Свенссон" (тогдашний писк моды).
  
   Жду уже месяц. Никакого отклика на мои насущные пацанские потребности. И тут ещё Мамсуров пропал из виду. На занятия ходить перестал, хотя вскоре должна начаться вторая сессия. Нет его и всё тут. Зашёл я в деканат, поинтересовался, не отчислили ли моего поставщика чудных шведских штанов. Оказывается, нет, пока нет. Хотя с такими связями, думаю, даже в то время Серёгу навряд ли бы отправили в ряды несокрушимой и легендарной за неуспеваемость и пропуски занятий. Академка (академический отпуск по уважительным причинам) в самом худшем случае. Так оно, собственно, потом и вышло.
  
   Но то потом. А нынче мне нужно либо вернуть деньги, либо получить товар, на который я экономил больше чем полгода, аккуратно складируя родительские деньги, присылаемые ежемесячно почтовыми переводами в потайном отделении зимней куртки, которую практически не носил в связи с тогдашним раскисшим климатом на территории всего Васильевского острова и прилегающих к нему окрестностей. А как это сделать, как вернуть своё, если даже адреса не знаешь самого востребованного в тот момент человека?
  
   Не ведал я тогда, где Серёга живёт. Не приглашал он меня на свои развлекательные мероприятия. Да, собственно, об этих мероприятиях я тоже не догадывался. Откуда же узнал? Так ведь слухами земля полнится...
  
   Слухами земля полнилась, полнилась, пока не наполнилась настолько, что привела меня на встречу с другим Сергеем по фамилии Панарин. Он тоже учился в нашей группе. Ах, да, упоминал я уже об этом. Во втором семестре мы отчего-то общались не так интенсивно. Точнее сказать, вообще не общались. Так только, здоровались и разговаривали исключительно на темы учёбы. Привет - привет, пока - пока, сделал эту задачу? - нет, не сделал... Не знаю, почему так вдруг вышло... Возможно, из-за Галки (она в другой группе училась), но об этом я уже тоже рассказывал.
  
   Так или иначе, с Панариным у нас возникло какое-то временное затишье в сфере личного общения. И тут я узнаю, что Панарин тоже дал деньги на джинсы нашему вездесущему негоцианту с повадками вороватого денди. И он также до сих пор ходит в штанишках фирмы "Крокодил Гена" Зареченской швейной фабрики имени четвёртого воскресения Великого Вождя.
  
   Встретились мы с Панариным в приватной обстановке пивного бара "Петрополь" (туда не только плохишей и не только в учебное время пускали). Тут я и выяснил для себя нечто такое об образе жизни своего однокурсника Сергея Мамсурова, что здорово поколебало моё невинное представление о человеческих взаимоотношениях. Панарин готовился к визиту в дом с атлантами (адрес узнал у одной второкурсницы, которая чудом избежала изнасилования на улице террориста Халтурина) загодя. Он просчитывал все варианты, изучал повадки своего будущего соперника, и напарник по предъявлению претензий был бы Панарину весьма кстати. Договорились "идти на дело" в воскресенье, чтобы не мешать учебному процессу промчаться над нашими озабоченными головами без тяжких последствий, коими тогда считались немотивированные пропуски занятий.
  
   Сошлись с Серёгой на углу улицы Халтурина "в урочный день, в урочный час", как пели в первой редакции ещё не убитого КВН. Панарин посмотрел на меня со значением, прищурился в роскошные усы небольшого ростом Д'Артаньяна и спросил:
   - Готов постоять за ЛИЧНУЮ (о частной тогда и речи не было) собственность?
   - Твоими молитвами, - ответил я, и мы пошли.
   К нашему удовольствию кодового замка на дверях парадной не оказалось. А что вы удивляетесь? Тогда на ОПРЕДЕЛЁННЫХ домах такое уже практиковалось, равно как и крикливые домофоны - порождение немецкой фирмы "Грюндиг".
  
   Зашли в подъезд. Панарин сразу предупредил, что пойдёт первым. А меня оставляет только в прикрытии. Я облегчённо вздохнул, хотя не считал себя каким-то уж особенным трусом. Просто Серёга Мамсуров со своим двухметровым ростом меня несколько напрягал... Умозрительно, конечно. Но, с другой стороны, Панарин был на полголовы ниже меня, а, стало быть, Мамсурову он едва ли достигал плеча. Значит, придётся отбиваться за двоих. И чего это Серёге так не терпится залезть вперёд основных сил? Тогда я ещё не представлял, что такое человек, подающий надежды в боксе. Нет, конечно же, мне было известно, что на занятиях физкультурой в университете Сергей Панарин ходит в секцию бокса. Известно было, но я просто не представлял...
  
  
   Позвонили в нужную дверь. Открыла бабуля, с виду - сама доброта и совершенство. Аристократка во плоти. Поинтересовалась:
   - Добрый день, молодые люди. Вы к Сергею? Так вот, его нет дома. Он уехал за город. Что бы Вы хотели ему передать?
   Из дальней комнаты, заполняя собой всё огромное пространство пост-социалистической собственности, орала музыка. Кажется, что-то из Эллиса Купера, хотя, допускаю, что и из "Grand Funk"-а. Панарин еле уловимым движением локтя отстранил бабульку в сторону и ринулся на звук рокового для кого-то рока. "Что Вы себе позволяете, молодой человек!? В приличных домах так не принято!" уже не могло остановить одухотворённого охотничьим экстазом Панарина. Я вошёл следом.
  
   На пороге второй от входа комнаты я остановился. Здесь же стоял мой напарник. Через открытую дверь был виден процесс неистового слияния двух человекоподобных особей, одной из которых оказалась знакомая второкурсница, а другая - огромным, медведеподобным, Серёгой Мамсуровым. При виде нас он вскочил с кровати, накинул халат, приглушил музыку и заорал:
   - А вас-то, какого хрена принесло? Эй, старая, ты чего это пустила этих расп...яев?
   - Серёженька, я их не пускала... Они сами вошли...
   - Дверь зачем открывала, дура?
   - Слушай ты, огрызок, помолчи! Нечего бабулю обижать! Заткнись и слушай. Мы за деньгами пришли... Раз джинсы не купил, тогда возвращай "капусту"! - Панарин щетинился правым усом почище мушкетёра, которого зацепил неосторожный гвардеец кардинала.
   - Ха! Вы, что ли, совсем обурели? Ну-ка, пошли вон! А то...
   Договорить Мамсуров не успел...
   Потом уже, неделю спустя, я попросил Серёгу Панарина продемонстрировать тот знаменитый удар в четверть силы с тайной мечтой увернуться. Панарин в тот раз был в боксёрских перчатках (ехал с тренировки и заглянул на мою съёмную жилплощадь), но мне это помогло мало. Таких ангелочков, кружащихся вокруг головы и обилия разномастных и разноцветных же кругов я больше никогда в своей жизни не видел.
  
  
   Без перчаток, да, ещё и со всей дури, я думаю, было не в пример неприятней... двухметровый громила валялся на полу без сознания. На кровати кокетливо показывала из-под одеяла белую ножку притворно стонущая второкурсница. Голосила одна бабушка:
   - Ой, убили Серёженьку, марксисты некультурные!
   Панарин склонился над поверженным Голиафом, похлопал его по щекам и спросил уже миролюбиво:
   - Ну, как, деньги отдавать будешь?
   С Мамсуровым сделалась удивительная метаморфоза. Размазывая кровавые сопли, он ползал по паркетному полу и голосил, будто базарная баба:
   - Ребята, нет у меня ничего... Всё потратил... Честно, потратил... Случайно получилось. Чёрт попутал. Через месяц всё отдам... Клянусь...
   Но Панарина было так просто не провести.
   - Продавай что-нибудь, займи, но чтобы деньги были сегодня. Немедленно! Мы никуда не уйдём, и не надейся!
   - Я сейчас милицию вызову!.. Хулиганы! - бабушка Мамсурова рванулась к телефону, но была остановлена вмиг вызверившимся внуком:
   - С ума сошла, старая дура?! Мы же тут травку курили... Сиди и не вякай, пока не пришиб! Где у тебя деньги лежат, карга?
   Мне было противно и гадко, я схватил Панарина за руку и предложил уйти. Но он остался непоколебим. Потом мы с ним поделили возвращённые его кулаком деньги пополам. Не вся сумма, но хоть что-то...
  
   И Мамсурова на факультете больше не видели. Говорят, что в срочном порядке приехала мама из Германии, не менее срочно устроилась в МГУ и оформила сыну перевод на факультет прикладной математики в столичный город. Так Мамсуров исчез из моего поля зрения на целых 19 лет. Я думал, что больше никогда его не увижу...
  
   ...а теперь он мучительно умирал на моих глазах. Правда, действие происходило не воочию, а в телевизионном варианте, но всё равно смотреть было жутко... Я узнал его. Тем самым бандитом, погибающим от спецназовской пули, оказался Сергей Мамсуров, мой одногруппник по матмеху Питерского университета и самый первый человек, с кем мне довелось познакомиться, будучи абитуриентом.
  
   Я с неделю пребывал в странном состоянии. Шоком его назвать нельзя, но всё же показанное в телевизионном репортаже было так впечатляюще, так живо, что заставило меня вспомнить ту самую встречу с "вышибанием" денег на улице Халтурина под ничего не ведающими атлантами.
  
   А теперь расскажу коротко, о чём говорилось в той передаче о моём первом питерском приятеле.
  
   Оказывается, Серёга закончил факультет прикладной математики МГУ, проработал меньше двух лет в каком-то НИИ, а потом стал вести себя так, что родители, которые жили теперь раздельно (отец по-прежнему в ГДР по долгу службы, а родительница в Москве по зову материнского сердца) не смогли вынести его поведения. Сергей связался с национальными бандитствующими группами, распространяющими наркотики. Сам вскоре подсел на героин и потерял контроль над своими действиями. Первой его жертвой пал Серёгин напарник, которого он застрелил в затылок на кладбище во время "стрелки". После этого случая его стали бояться не только ребята "в законе", но и собственный брат, беспредельщик, не без оснований опасался Мансура (так теперь величали Серёгу) за его непредсказуемый своевольный характер. И он весело и непринуждённо зашагал по трупам, не считаясь ни с чьими интересами, кроме собственных.
  
   У меня тогда ещё, во время просмотра хроники, стало закрадываться сомнение, может, не стал бы Серёжа Мамсуров грозным бандитом Мансуром, если бы мы с Панариным не пришли требовать у него свои деньги далёкой весной 1976-го года. Нет, скорее всего, не стал бы. Не пришлось бы ему в срочном порядке удирать в Москву. Но он всё равно был бы каким-нибудь... другим... бандитом... в ином месте. Стал бы, к примеру, Серым Имамом, терроризирующим Питер. Одним словом, другой личностью, которую и человеком-то язык назвать не поворачивается.
   Мне кажется, что в этом я не ошибаюсь...
  
   Мансур держал в страхе очень много людей. И не только потому, что обладал сильным характером. Он был управляем целиком и полностью потусторонними тёмными силами, которые проникают на нашу сторону через дверь, открывающуюся при помощи наркотиков.
  
   А убили Сергея на улице Петровка. Неподалёку от знаменитого дома номер 38. Здесь он купил себе несколько квартир, переоборудовал их в одну, вероятно, вспоминая бывшую коммуналку на улице Халтурина в своём ленинградском отрочестве.
  
   Мастер-печник сделал в квартире у Мансура камин, за что немедленно был застрелен из охотничьего ружья хозяином, находящимся не в себе от передозировки. Тело сожгли в мини-крематории работы самого мастера, а то, что не сгорело до конца, включая остатки ещё нескольких трупов, Мансур распорядился развести по разным концам столицы и закопать.
  
   За квартирой давно следили, и люди с сумками, разъезжающиеся ночью на окраины Москвы вызвали подозрение. Человеческие кости, извлечённые из мусорного контейнера где-то в районе Черкизова, которые привёз туда подручный Мансура, объяснили многое. Серёга расправлялся с неугодными прямо на дому, предавая тела провинившихся огню. Для чего, собственно, ему и нужен был ЭТОТ камин.
  
   Дальше всё просто. Возвращающийся с задания по ликвидации остатков подручный условно постучал в двери, но, видимо, предупредил хозяев о готовящемся штурме. За эту верную службу Мансур застрелил его на голос через дверь и сделал вид, что захватил в заложницы проститутку с улицы...
  
   ... и вот теперь он умирал сам. Умирал от пули спецназовца, отказавшись сдаться... Я видел Серёгу крупным планом во весь экран телевизора, бессознательным, беспомощным и ничтожным. Но мне совсем его не было жаль. Не знаю, почему... Может быть, я припомнил Серёге давний долг...
  
   Нет, скорее всего, мне не удалось простить ему долг нынешний... Долг перед моим сыном, которому теперь нужно объяснять, что бандиты вовсе не герои, даже если они сидят в Лондоне в красивых офисах под охраной законов Её Величества...
  
   If you looking for a place we can fly together...
  
   ...откуда-то из подсознания...
  
   И сейчас... Сейчас происходит такое... "Uriah Heep" исполняет известную композицию с диска "Падший ангел" под названием "Come back to me" 1978-го года...
   "Вернись ко мне... Вернись ко мне...- поёт Дэвид Байрон, - вернись ко мне, моя молодость..."
   Вернитесь ко мне, мои лучшие времена... Времена моей бесшабашной молодости...
  
   Нет, не вернуться. Не дано нам снова войти в то же самое временнОе пространство, где всяк был счастлив по-своему, но считал, что СЧАСТЬЕ с большой буквы настигнет его когда-нибудь позднее... Нет, не настигнет... Всё... Всё уже случилось. И от этого сжимается сердце, от этого хочется кричать. Но не помогает и крик. Нужно смириться и жить с ним, с состоянием утраченного счастья. Но не хочется. И мы со странным однообразием стараемся бравировать друг перед другом своими нынешними достижениями, рассказывать о том, что у ТЕБЯ "всё пучком", лучше не бывает...
  
   Но ведь всё, что уже случилось, остаётся с нами навсегда! И никто, никакой злоумышленник не способен отнять этого у нас. А, стало быть, мы ещё покувыркаемся!
   И пусть будет проклят тот, кто мне возразит!
  
   Но это ещё не всё. Не всё, что я хотел заметить в фигурных скобках своего больного воображения. А что же, собственно, хотел-то? Да всего ничего, сущую безделицу. Хотел собратьям по перу пожелать чуточку удачи и добродушия с реальной самооценкой, когда начинаете судить о творчестве ненавистных Вам удачливых авторов.
  
   Нужно учить (если, конечно, есть чему), а не поучать. Видеть, а не просто смотреть. Чувствовать каждой клеточкой своего тела, а не просто знать и быть уверенным, потому, что так сказала соседка или лучший друг. Нужно отдавать, а не продаваться за тиражи... И тогда, возможно, ты ощутишь в себе силы... не стать ЗВЕЗДОЙ, а просто быть ЧЕЛОВЕКОМ...
  
   Предчувствую, что даже эту простую речь некоторые литературные подпольщики занесут в список грехов, свойственных моей невероятной гордыне... А вы-то сами, с чем пришли в Храм, господа абсолютно бескорыстные и большею частью отнюдь не гениальные?
  

ПАРА СЛОВ В КАЧЕСТВЕ ПОСЛЕСЛОВИЯ

  
   Спустя полгода после того, как я закончил писать и опубликовал в Интернете свою маленькую повесть, нашлись герои, упоминаемые мною в этом наивном тексте. Не все, разумеется, но многие. И сразу же обнаружилось, что мною было допущено достаточное количество ошибок и неточностей. Тосно оказалось Тосковым, Парголово обратилось в Кузьмолово, моего однокурсника Шраго зовут не Виктором, а Иосифом, а на Финляндском вокзале стоит не бронепоезд, а броневик... Впрочем, о броневике я, кажется, ничего не говорил? Эх, память-память... Всего-то меньше тридцати лет прошло с той поры, а детали в ней удержались не все.
  
   Но, несмотря на вышеназванные неточности, изменять в тексте ничего не стану, поскольку в основном всё соответствует истине, которая, как известно, является Альтер-эго абсолютной правды.
  
   И ещё...
  
   Внезапно появившиеся живые герои из моей повести не стали затевать галдёж, пытаясь склонить меня к исправлениям, а подтвердили, что помнят мою скромную персону, хотя и расстались мы давным-давно.
  
   Жаль только, что нет с ними Галки Пазушко. Она умерла от рака в 2004-ом... Не думал я, был уверен, что встретимся мы с ней хоть раз... ещё на этом берегу... Галя, Галя... как же всё нескладно вышло...
  
   И ещё я узнал, что профессор Залгаллер, тот самый, чья дача находилась не то в Тосно, не то в Тосково, жив и, мало того, пишет мемуары о своей фронтовой молодости. Удачи Вам и здоровья, Виктор Абрамович.
  
   * Ульяныч - Ленинградский электротехнический институт имени В.И.Ульянова, расположен на Петроградской стороне; Бонч - Ленинградский электротехнический институт связи имени Бонч-Бруевича, расположен на набережной реки Мойки, неподалёку от пединститута имени А.Герцена.
  
   **
   Осень в Печоре
  
   Над этим утром диким и печальным
   Установили клочьями зарю,
   И солнечный венец яйцом пасхальным
   Склоняет тяжесть листьев к сентябрю.
  
   Урал запаян в ящик из тумана,
   Над лесом вышек жала вознеслись -
   Таёжный сад без всякого обмана,
   Самой природы маленький каприз.
  
   Река рванула солнечные жилы,
   Перед судьбой затоны преклонив,
   И в песнь прощанья с августом вложила
   Моторных лодок горестный мотив.
  
   Печора, сентябрь 1976 г.
  
   ***
   Крылатая девочка
  
   Лишь только рассветная дымка
   Несмело спадает с крыш,
   Крылатою невидимкой
   Над Ригою ты летишь.
  
   Тихонечко крылья по трубам,
   Как пальцы по струнам, поют.
   И голуби снежным кругом
   По раннему небу снуют.
  
   И ветер послушно уймётся,
   Увидев в полёте мечту.
   Мне жаль всех, кому не придётся,
   Заметить твою красоту.
  
   Рига, февраль 1977 г.
  

* * *

  
   Написано в мае 2006 года в городе Кострома и его окрестностях, публикация первой редакции 29 мая 2006 г., вторая редакция 13 сентября 2007 г.


Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"