--
Слово из семи букв: "Предыдущее место северного полюса Земли". Начинается на "гэ". - Вика стояла в дверях комнаты с бесплатной газетой, которая хороша только тем, что содержит кроссворд на последней странице, и ни на что иное в городских условиях более не годилась. Оля с Зиной занимались, как сказал бы служивый человек, "сбором тревожного чемоданчика", а на самом деле укладывали в сумку вещи, которые должны потребоваться Ольге в роддоме - до "того" и после "того". До "того" оставалось, по расчетам, совсем ничего, и врач настоятельно рекомендовал залечь под неусыпный контроль медицины немедленно, не дожидаясь, когда станет уже поздно думать, каким способом вытаскивать двойняшек на свет божий.
--
Попробуй "Гринвич", - бросила стоящая на коленях Зина ценное предложение Вике, чуть повернув к ней голову и копошась в сумке, - оттуда начало времени считается, может, и полюс там был тоже.
--
Вот эти еще положи, не помешают. У меня еще есть пара, возьмешь. - Это Зина уже Оле говорила. А та сидела на тахте, перебирая выложенный скарб и давая Зине то, что надо уложить.
--
С ума сошла! - тихим голосом отвечала Ольга. - В таких и под трамвай попасть стыдно. Положи вот эти, новые.
--
Подруга, ты под трамвай собралась или рожать? - Зина подняла голову и покачала ей осуждающе. - А потом, перееханному все равно. Этому, помнишь, тоже все равно было, свежий ли у него воротничок на туловище остался, ну который на масле поскользнулся, композитор такой, на "бэ" начинается. - Зина имела в виду, конечно, известный роман Булгакова, цитируя его вольно и от души.
--
Композитора на "бэ" уже отгадали. А "Гринвич" не подходит - слово на "и" должно заканчиваться. - Вика писала карандашом в кроссворде то, что говорят взрослые, поскольку сама ничегошеньки придумать не могла в силу недостаточной эрудированности, а присутствовать под каким-нибудь предлогом при Олиных сборах считала необходимым. Ей исполнилось на днях девять, почти восемь из которых она провела в северной глуши, и если какие-то умные слова и знала, то они были почерпнуты в лучшем случае из радиоприемника, а в худшем - от бабки Ости, говорившей мудрено и вообще редко.
--
Икалаиц, - провещал Зинин мальчишка Николаич, показывая на себя в зеркале гардероба и улыбаясь. Мальчик сидел на полу и ломал ненужные вещи домашнего обихода, которые Оле жаль было выбрасывать, а приемной дочери и, по совместительству, троюродной племяннице Вике было лень отнести на помойку. Попал в этот список и напольный вентилятор соседки Нюры, взятый в пользование и сгоревший две недели назад при странных обстоятельствах. Поверженный набок прибор забавлял ребенка тем, что, если по лопастям шлепнуть рукой и посмотреть сквозь крутящийся круг на зеркало, собственное отражение то появлялось, то исчезало, и получались своеобразные прятки с самим собой.
--
Точно! Устами младенца... м-м, как там дальше-то? Короче, Гималаи - вот где раньше был полюс. Про это где-то писали или рассказывали - не помню где, но это научно доказано. Потом полюс - р-раз! - и переместился на север, и земля там начала обледеневать.
--
Ага. Потому и мамонты повымерали, - съязвила Оля, не доверявшая информированности соседки Зины, которая зачастую все так перевирала и путала, что и сама не знала, о чем говорит.
--
Мамонты - от другого. У них мамонтихи разом охладели к мужикам, за что и поплатились. Я их понимаю, нужно некоторых самцов окорачивать. Но не до такой же степени, чтоб род прервался - да, Оль? - Зина вольно излагала бородатый анекдот про динозавров, свободно переложив его на мотив более позднего, конечно, исторического периода и представляя как неопровержимый научный факт. А еще Зина имела в виду себя, родившую Николаича на четвертом десятке лет в результате счастливого несчастного случая на собственном балконе с участием сантехника Колюни, а, заодно, и практически ровесницу - Ольгу, собиравшуюся в роддом сейчас, в день своего тридцатисемилетия. К сожалению, кто будущий отец Олиных двойняшек, Зина так и не смогла выпытать, сколько бы ни заходила с этим вопросом к подруге под самыми немыслимыми азимутами. А поскольку не верила она и в панспермический ураган (все-таки двойня ожидалась у Ольги, это ж не вечерний бриз принес одинокое семечко!), про себя решила, что виновником является участковый Панасюк, одинокий и внимательный к Ольге в последние месяцы капитан милиции. По крайней мере, эта версия хоть как-то объясняла очевидную для Зины боязнь Оли объявлять отца своих детей: ведь милиционеру может не поздоровиться в случае огласки сего пикантного обстоятельства!
--
Да-да. Конечно. - Ольга была все задумчивей в преддверии родов, вот и сейчас, машинально ответила на вопрос и принялась выбирать полотенце из отдельной стопки.
--
Вроде, подходит. - Вика записывала карандашом. - А как правильно - "Гемо-лаи" или "Гимо-лаи"? Наверно, "е", потому что "песец" через "е" пишется.
--
Это, смотря, какой песец. - Зина все-таки уложила в сумку, незаметно от Олиного взора, застиранные трусы и прикрыла сверху полотенцем. Это стоило ей потери контроля над своей речью. - Если полный, то... - она спохватилась, но, как всегда, опоздала. Выручила Вика:
--
Теть-Зин, а если худой, то по-другому пишется, да? Тут спрашивают про северное животное, а не про человека. Я их видала, песцов этих - к нам в деревню забегали рыбу воровать. А вот еще слово: "Самая большая река на Земле". Девять букв. Начинается на "о".
--
Пиши - "Ориноко". Слышь, Оль, не переживай ты. Я все нормально сделаю. Цветы твои поливать буду - заодно и Вику покормлю. Мне ж Николаичу так и так готовить надо - сготовлю побольше. Ты мне денег только оставь на продукты.
--
В "Ориноко" семь букв. А готовить я и сама могу. И убираться тоже. - Вика с вызовом приподняла подбородок, мол, сами с усами и щи не лаптем хлебаем. - Подходит "Омазонка". Писать?
--
Как ты сказала, Витенька? - Ольга вдруг вышла из задумчивости, и глаза ее наполнились светом понимания. - "Амазонка" начинается на "а". А вот подписываюсь я... - Видно не один день размышляла она о странных намеках, сделанных Скупщиком, в частности - насчет ее нелюбимой фамилии. - Подписываюсь я "О. Мазонина", только покороче.
--
Это ты про что, подруга? - Зина снизу вверх посмотрела на Ольгу, пытливо вглядываясь в ее лицо, но, поскольку та не отвечала, для верности пощелкала пальцами перед Олиным лицом. - Оля, не выдумывай лишнего, а то вместо родильного отделения попадешь в психиатрию, к Колюне моему в соседи. - Зина все еще переживала, что отец Николаича находился в психбольнице, но говорила на эту тему уже со свойственной ей самоиронией. А коль скоро и на других мужиков она поглядывать не забывала, было не ясно, на самом деле хотела бы она возвращения Коли или просто к слову о нем вспоминала то и дело.
--
Луня, Луня, - захлопал в ладоши Николаич, оставив вентилятор в покое, потом опечалился и спросил, - а де Луня? - И хотел разреветься, но передумал.
--
Мам-Оль, ты думаешь мы, Мазонины, от Амазонки пошли? Она же во-он где, в Африке. А там негры одни и крокодилы. Мы же не черные с тобой?
--
В Америке, Витенька, в Южной. Смотри, что получается: у всех в нашем роду, у Мазониных, имена на "О" начинаются, так? Даже ты наших девчонок на "О" назвала - Овсея и Онежка. Ты ведь не подбирала специально на "О"?
--
Нет, мам-Оль, что ты! Имена к ним сами попросились, я только направила - кому какое идет. Как родишь, увидим, права я или нет.
--
Вот, - продолжала Ольга, - выходит, что мы - О-мазонины. То есть, мы - от амазонок происходим? Чудно! А твое имя настоящее не Ежевика, а Оживика - тоже на "О". Как тебя баба Остя звала - Ёжка? Ну да, так тебя называть старой ведьме было привычнее...
--
Эй, Мазонины! С вами все в порядке? - Зина, все время диалога таращившаяся то на одну, то на другую, решила напомнить о себе. - Ничего, что я тут сижу?
--
Да сиди, теть-Зин, не парься. Ты ж нам как своя.
--
Вика, ты словечки-то выбирай, чай не в бане, ...то есть, не на улице. Вы хоть знаете, кто такие амазонки были? О! Это такие воительницы в древней Греции, которые себе левую грудь отрезали, чтобы из лука стрелять удобно было. У тебя, что, соседка, тоже так?
--
Ну, Зин, - с укором посмотрела на нее Ольга, тихонько кивнув в Викину сторону. Имелось в виду, что неловко при ребенке на эту тему говорить. Однако было понятно, что Зина скажет, что-то вроде: "ей все равно будут в школе анатомию преподавать". Поэтому Ольга, подумав, продолжила, - у меня не так. У меня правая. В смысле - меньше. Раньше не очень было заметно, а с беременностью левая выросла сильней, а правая - чуть-чуть. Вот.
--
Н-да? - Зина попыталась заглянуть в вырез Олиного халата, чтобы удостовериться, шутит подруга или... - И давно это у тебя началось?
А началось это у Оли смолоду. Когда на первом курсе пришлось раздеваться в бассейне для сдачи норматива по плаванию, девочка-однокурсница - видимо, вследствие воспитанной в семье привычки говорить про все, что видишь - рассмеялась на всю душевую: "Девчонки, смотрите, у Мазониной-то что! Наверное, бой-френд у нее однорукий - вон как постарался!" Норматив пришлось сдавать в другой раз, с чужой группой, и раздеваться при этом - осмотрительней. А ведь тогда, как сказала Ольга, у нее еще не было большой диспропорции, только все обозначилось. Но результат публичного осмеяния состоялся, и имел последствия самые серьезные.
Когда случился у Ольги первый в жизни настоящий, как у взрослых, роман - толи Попов, толи Лившиц это был, уж и забывать стала - во время самых интимных моментов Оля требовала выключить свет, что не могло не отразиться на восприятии близости ее избранником. Оно и понятно - мужчина, хоть и начинающий, желал видеть объект обожания, а не догадываться о волнующих формах на ощупь. Это порождало волны недоверия, которые становились все больше и больше, пока очередная волна не накрывала Попова (Лившица) с головой. Тогда он отступался от Ольги в пользу Лившица (Попова), который ничего про то не ведал: может, из-за джентльменской неразговорчивости предшественника, а, скорее - из-за того, что предшественнику особо рассказать было нечего, кроме тактильных ощущений - а поди попробуй описать их своеобразие словами!
А теперь получалось, что, наряду с фамилией, особенности Олиной физиологии могли намекать на ее причастность к легендарному племени! Вот так, неожиданно Олин застарелый комплекс подернулся вуалью призрачной пока таинственности и вполне в будущем мог обратиться в предмет ее внутренней гордости, а, если помечтать, то и не только внутренней. Правда, сейчас ей было не до подобных мечтаний, но, если повезет, то когда-нибудь потом ... Сейчас же нужно было просто отмолчаться от Зининых расспросов, что Оля и сделала с легкостью.
--
Ну, вот что. Все ж правая меньше, а не левая. Так что забудь. - Зина с победным видом решила "подвести черту". - А то решишь еще, что рожать тебе полагается на боевом жеребце и с оружием в руках, а где мы все это возьмем, да, Вика?
--
Не, теть-Зин, мам-Оля права. Она ведь левша. У мамы моей, это родная которая - правда, я маленькая была, плохо помню - когда она в баню меня брала, тоже так было. Только у нее куличик был вот здесь поменьше, слева.
--
Уй, надоели вы мне, Мазонины, со своими куличиками! Давайте чай пить, да поедем уже.
***
Такси заказали, не пожалев денег - не до экономии было. Пришлось ехать сразу всем - никто не захотел оставаться дома в этот исторический момент, а кого можно было не спрашивать - того как раз оставлять одного было нельзя. Николаича посадили Вике на колени, на заднем сидении, рядом с Олей.
--
Луня! - Обрадовался Николаич, показывая на таксиста, и заулыбался ему.
--
Лёня я, - поправил мальчика водитель и тоже улыбнулся, в ответ.
Таксист выглядел вполне воспитанным очень молодым человеком, даром что сидел спиной к пассажирам, и при нем откровенные разговоры вести показалось неудобно, поэтому поначалу ехали молча. Однако Зина, сидевшая рядом с водителем, была рождена не для борьбы со шпионами, и на пятой минуте она забросила ногу на ногу и разговорилась.
--
Ты, Оль, как приедем, сразу говори, что вот-вот родишь. А то, знаю я их - скажут, что мест нет и ушлют куда-нибудь в больницу на другой конец города, где специализируются на двойнях.
--
Может оно и лучше, - Оля волновалась все больше и больше, подсознательно стараясь отсрочить ответственный момент, хотя умом понимала, что беременность не рассасывается подобно фурункулу, - я вообще боюсь, что не рожу.
--
Куда ты денешься! Сейчас методика на высшем уровне, извлекут девчонок в лучшем виде. Проснешься и - вот они, близняшки.
--
Двойняшки. Почему это - проснусь? Мне что - наркоз будут давать? Зачем?
--
Затем, что кесарево делают под наркозом. Двойня - это серьезное показание. Так что без мук обойдешься.
--
Ни за что! Не дам резать себя. - Оля давно обдумывала эту тему, не находя решения, и сейчас задрожала в недобром предчувствии, хотя двойняшки вели себя крайне спокойно. - Рожу сама... как-нибудь.
--
Сама, конечно, сама, - Зине хотелось бы успокоить подругу, но избыток информации явно не способствовал этому, - что-то я не слышала, чтоб сейчас кто-то сам двойню рожал. А вы, товарищ водитель, что скажете, - обратилась она к мужчине, который и так чувствовал себя не вполне уютно, а тут совсем засмущался.
--
Я-то? Не специалист я. Пока.
--
Ну конечно! - Зина переключилась на приглянувшегося мужчину. - Как рожать, так сразу не специалист. Э-эх, мужики... Я вот тоже, когда Николаича рожала, не специалист была. Верите, нет, молодой человек - никак не могла разродиться! Слава богу, негр появился.
--
Как это? - Опешил водитель, оглядываясь на вполне белокожего Николаича.
--
Так это. Практикант там был, из дружественной Зимбабвы. Ночью было дело. Меня в коридор выкатили, типа в очередь поставили. А темно! Свет экономят, скряги. Вижу, по коридору халат белый идет, тихо так над полом проплывает и шуршит. А и без того жутко! Тут у меня, слышите, и началось! В родильный блок закатили, а я думаю про себя - только б не негр принимал у меня! Я ведь негров и раньше боялась, а тут мало того, что мужчина, так еще и черный! Вы меня понимаете?!
--
Ну, в чем-то да. - Водитель уже опасался смотреть в сторону Зины и судорожно вцепился в руль.
--
Так вот, лежу я уже в родблоке, а родить не могу - у меня таз был тогда узкий - ору, а все никак. Тогда акушерка как крикнет: "Ведите практиканта! А то до утра будем рожать". Я как заору: "Только не его!" - Зина так доходчиво разыграла сцену в лицах, что шофер втянул голову в плечи. - И что вы думаете?
--
Думаю, что лично я отмучался. Сто сорок пять. - Водитель остановил такси, вытер пот со лба платком и показал Зине на счетчик.
--
Уже? - Зина заметно расстроилась, что не удалось до конца рассказать историю. - Короче Оль, не волнуйся!
--
Да уж, ты успокоила, - сказала Оля, и все нервно захихикали, включая Николаича.
--
А Зимбабве в Южной Америке или ближе, а, теть-Зин? - Спросила, выходя из машины, Вика, которой кроссворд все не давал покоя. - Если по-твоему судить, так нам двух таких практикантов надо, раз двойня у нас! Съездить за ними можно, если близко-то...
Освободившееся такси за спиной у женщин сорвалось с места, с визгом шин выехав на проспект и едва не протаранив сворачивающий к роддому джип с затемненными стеклами.
***
Зина все же накликала неприятности. Или интуиция у нее была такая?
--
А чего вы к нам пришли? - Возмутилась немолодая женщина в голубом халате в окошечке. - У нас мест нет. Тем более - завтра воскресенье. Врачей не будет - они тоже люди, отдыхать должны. Вы контракт когда заключали?
--
Ничего мы не заключали! - Возмутилась Зина. - Я сама тут рожала год назад без всякого контракта, и - ничего!
--
Было "ничего", а сейчас мы только по контракту берем. Могу вызвать "перевозку". Вас, - показала она на сидящую на диване Ольгу, - доставят в свободный роддом. Или сами добирайтесь, если хотите побыстрей.
--
Куда? - Оля испытывала заметные неудобства, если судить по ее страдающему лицу.
--
Не знаю, куда. Буду звонить. Может, найдется где-нибудь место. - Женщина и не думала поверить Олиным страданиям. Похоже, навидалась она тут всяких фокусов и зачерствела сердцем вопреки клятве Гиппократа. Если, конечно, она кому-нибудь давала ее, эту клятву.
--
А если не найдется? На улицу идти? - Ольга говорила требовательно, обхватив руками живот. Зина показала ей большой палец, мол, хорошо изображаешь, молодец.
--
Зачем на улицу? Есть инфекционный роддом. У вас же справок нет, что вы не больные. Есть? Все равно нужно анализы подтвердить. А они готовятся не за один день.
--
Да у меня уже схватки! - Не вытерпела Оля. - Какие к черту анализы!
--
Теть-Зин, возьми-ка Николаича, - выступила Вика. Она подошла к окошку, посмотрела снизу вверх в глаза женщине в голубом и объявила, - мы рожаем здесь!
--
Ах, да, - встрепенулась женщина, искусственно улыбаясь, - у нас же есть резервное место, для непредвиденных обстоятельств. Если в транспорте с кем началось, или там на футболе - со стадиона когда доставили. Даже была у нас одна роженица с концерта этих... как же их... ну, две малолетки где поют. - Она начала что-то писать в журнале. - Только без контракта как? - растерялась она.
--
Не надо контракта. Не видите, у нее схватки! - Откуда-то в коридоре появился высокий мужчина в очках, тоже в голубом халате. - Я дежурный врач. Оформляйте, - скомандовал он в окошечко. - А вы, гражданочка, - строго сказал он Зине, которая уже строила глазки симпатичному доктору, - забирайте вещи, и ... всех ваших детей, и давайте домой, домой. Раз уж родили у нас, то скажите спасибо и - забирайте, обратно не принимаем.
--
Меня родили не здесь, а в деревне, в ежевике. Я останусь, - объявила Вика, глядя врачу в глаза. Он промолчал.
--
Что ты, Витенька, не надо. Езжай домой с Зиной. Я сама, - затараторила, продолжая морщиться, Ольга, обрадованная удачным исходом дела.
--
Да, девочка, поедем, - Зина приобняла Вику за плечо, пытаясь увести.
--
Вам что, тоже объяснить, - Вика выразительно посмотрела на обеих по очереди.
--
Да нет, не надо, - пожала плечами Зина, чуть скривив обиженно рот, - все понятно, базара нет.
--
Как скажешь, Витенька, - подтвердила Ольга, - если тебе, конечно, разрешают... - с последней надеждой взглянула она на врача. Но тот обречено махнул рукой, и она согласилась, - только недолго, ладно? А ты, Зин, езжай. Вика на автобусе доберется.
--
Ну, ты артистка, - зашептала Зина в ухо подруге, отдавая ей в руки приготовленную дома сумку, - прям, как взаправду. Я точно так же вот корчилась, ага. Только не переборщи, а то раскусят и выгонят. Я их знаю!
--
Да езжай ты! - Раздосадовала Ольга. - У меня на самом деле уже схватки. Без всяких негров твоих, "из Зимбабвы".
***
Ольга лежала в общей палате на шесть человек. Вопреки уверениям женщины из регистратуры, свободных мест хватало, и была занята еще всего одна койка. У противоположной стены под одеялом скукожилась явно не взрослого возраста конопатая худенькая девчушка без каких-либо заметных признаков беременности. Девушка всхлипывала через каждые две минуты. Был это плач или насморк, Оля не понимала, но на всякий случай, про себя, ее жалела, полагая, что у практически ребенка трагедия приключилась.
Откуда у Ольги сейчас взялись силы на жалость к другому человеку, она не понимала, поскольку предродовые схватки не прекращались, однако стали какими-то привычными, что ли. Врач-мужчина, тот, что встретил их в регистратуре, осмотрел ее и сделал УЗИ, чтобы "разобраться с расположением плода", как он сказал. "А Вы знаете... м-м... Ольга, что у Вас двойня?" - Спросил он, глядя в монитор компьютера. "Да, девочки", - тихо ответила она, стесняясь почему-то этого знания. "Девочки, говорите? Уверены?" - Вдруг, ни с того, ни с сего, сказал врач. "Конечно, - рассмеялась Ольга, - мы их уже назвали даже! А Вы сомневаетесь? Вы же специалист, посмотрите, как следует". "Потому и сомневаюсь, что специалист. Что-то у Вас все необычно как-то. Оба плода лежат хорошо, каждый в своем пузыре, но... - он надолго замолчал, - очень уж они разные". "Я знаю, - ответила Оля, - Овсея, та, что слева, намного крупнее. А другая, Онежка, очень подвижная. Так мне говорили в поликлинике". "Ох уж эта поликлиника! - Вздохнул врач. - Больше ничего про левый плод Вам не говорили?" "А что такое? - испугалась Ольга. - Говорите, что там?". "Ничего особенного, кроме того, что она, похоже, не она, а он, мальчик то есть. Разрежем - увидим". "Резать не дам", - безапелляционно заявила Ольга, вдруг получив из подсознания очередную подсказку, причем такую категоричную, что все былые сомнения на этот счет мигом покинули ее, с позором отступив. Насчет "мальчика" она пропустила мимо ушей, ведь и не раз ей УЗИ делали, а, главное, предсказаниям Вики она давно привыкла доверять! "Это мы еще посмотрим, - ответил врач, - есть такая формулировка - "экстренное проведение кесарева сечения". Это когда сложности возникают с прохождением плода. А у Вас они возникнут обязательно. Потому, что оба ребенка приготовились выходить и уперлись друг в друга головами, как, извините, бараны на узком мосту".
Дело шло к вечеру, уже совсем почти стемнело, когда соседка начала проявлять признаки активности. Для начала она перестала плакать и сморкаться. Затем набрала на мобильном телефоне номер, дождалась ответа и с равными интервалами секунд в восемь сказала трижды в трубку: "Угу!" Потом она надолго затихла, прислушиваясь и приподняв повыше голову.
Минут через десять, когда дежурная медсестра выключила в палате свет, девушка вскочила с кровати и замерла у окна, вглядываясь в темноту. Через еще немного времени послышался стук железом о стекло окна. Тут девушка "отмерла", рывком раскрыла окно и, как была - в ночной сорочке, взобралась на подоконник. Не спавшая все это время Ольга - да и попробуй уснуть, когда схватки-то! - испугалась и хотела, было, крикнуть что-то про второй этаж, но изнутри ее пришел совет замереть и не вмешиваться, которого она, по обыкновению, послушалась. В этот миг из темноты появились две цепкие черные руки и ухватили девушку под мышками за спину. "Я боюсь", - прошептала она, с трудом высвобождая рот, скорее всего - от поцелуя. "Нэ стрэмайся, утром вэрнем назад", - отвечал сдавленно мужской голос, - "Мамука, майна", - скомандовал тот же голос кому-то внизу. И две сплетенные вместе фигуры заскользили по воздуху вниз. Одетого в темное мужчину почти не было видно, зато развевавшаяся в потоке воздуха рубашка девушки и часть веревки, освещаемой откуда-то снизу, наводили на мысль, что сказки про полеты на метлах возникли не на пустом месте.
Находиться одной в темной палате в предродовом состоянии оказалось страшновато, особенно если открыто окно, через которое посторонние запросто могут проникнуть внутрь. Опасаясь, что там, в темноте еще не все черные руки ухватили свою добычу, Ольга, дождалась, когда очередная схватка затихнет, подошла к окну со стороны отворенной внутрь рамы и прикрыла ее. Пулеметная очередь, выводимая сердцем, стала редеть. "Вот, - вздохнула она, проговорив в уме откуда-то издавна прилепившуюся фразу, - летают же некоторые!" На всякий случай посмотрела сквозь стекло вниз - не упали, часом, летуны? Вроде все было спокойно, и она повернулась, чтобы лечь, но...
--
О, господи! - вырвалось у нее возглас ужаса. У двери, отражая остатки света, в воздухе висели два белых халата! Если присмотреться, то можно было различить и мерцание белков глаз над каждым из них. Толи со страха, толи от скудости освещения фигуры казались на полметра выше, чем это должно быть у человека нормальных размеров. Олины мысли метались в голове стайкой пойманных в клетку белок и, что удивительно, никаких подсказок изнутри не приходило! Халаты молча висели и висели во мраке комнаты, а Оля стояла с открытым ртом, не зная что делать. "Ну раз они так, - неожиданно решила она, - то и я тоже так сделаю!"
Вообще-то, в отличие от Зины, Оля негров не боялась. Еще в институте, где их училось немало, ей казалось забавным спровоцировать чернокожего гостя столицы на проявление чувств, и она не преминула пару раз кокетливо улыбнуться этим высоким белозубым парням. Но поскольку реакция африканских красавцев была каждый раз настойчиво-определенной, а Оля ничего серьезного не замышляла, то она скоро прекратила свои опыты и постановила себе, что Африку она уже покорила, и на этом можно остановиться. Если и сейчас это были негры, то она представляла себе, что будет делать. А вот если нет...
Многие люди ошибочно считают, что, если что-то кажется, то надо перекреститься. Отнюдь. Когда кажется, надо пробовать! Но идти к двери было страшно... Тогда Оля величественно, насколько это позволял похожий на усталый дирижабль живот, подошла к кровати и села на ее край.
--
Так и будем стоять? - Спросила она максимально твердо. И чуть не закричала снова, поскольку халаты мгновенно опустились на полметра вниз и замерли! "Чего это они?! - Подумалось ей. - Приготовились нападать? Или испугались?"
--
А ну, идите сюда! - Сказав это, она чуть не надавала себе мысленно по щекам, ведь нужно было говорить не "сюда", а "отсюда"! А теперь, подумалось ей, они и правда придут, чего доброго! И правда - обе фигуры снова поднялись на прежнюю высоту и приблизились на несколько шагов, (видимо, намереваясь сделать что-нибудь особенно доброе), после чего снова дружно опустились. Тут Ольге стало видно, что это вовсе не приведения, а люди, стоящие, преклонив колено. "Вот тебе раз! - Подумала она. - Да меня тут уважают, однако!" Лиц не было видно, так как головы были склонены вниз, а фигуры людей были высокими, но не массивными, что чуть-чуть обнадеживало - если это не мужчины, то уже и не так страшно. И глаза прячут - боятся, значит, все-таки?...
--
Кто такие? Почему в глаза не смотрим? - Ольга вживалась в какую-то новую для себя роль. - Идите ближе, погляжу на вас! - И Оля уже легче перенесла то, что незнакомцы приблизились еще на шаг, и еще, и... будто наткнувшись на стену, снова пали на колено в трех шагах от кровати. При этом у Ольги в животе, слева жутко дернулась Овсея, выпростав какую-то свою конечность навстречу людям.
--
Не гневайтесь, Мама, - произнес невероятно пленяющий своим тембром, похожий на шум прибоя низкий женский голос той, что остановилась левее, - дальше не пойдем.
--
Простите, Мама, что без предупреждения, - вторил почти такой же, но больше похожий на рокот реки, голос справа. Женщины подняли головы, и Ольга рассмотрела, что одеты они под халатами в темное трико и темные же полумаски, как у штурмовиков спецназа, оставлявшими открытыми рот и глаза.
--
Мы не знали, Мама, что Вы под охраной. Вот и пришли, как нам велено, - сказала первая, что слева, - сейчас уйдем, снаружи покараулим. На случай, если вдруг Скупщики нагрянут. А девочку Вы лучше, Мама, позовите сюда - Вам ее помощь скоро понадобится.
--
Какая я вам мама?! - Возмутилась ничего не понимающая Ольга. Хотя, если Скупщик им враг, то они, пожалуй, друзья, подумалось ей. - Так кто вы такие? Вы что, тоже Мазонины?
--
Мы? Нет. Куда нам! - Пробасила вторая, справа которая. - Урмановы мы. Не признали? А большенькая-то Ваша - признала! Вон как осторожилась, хех, прямо в бой готова, - усмехнулась она, - потому мы ближе и не подошли, чтоб она не натворила чего! Одно слово - Овсея!
--
Так пойдем мы, Мама, ладно? - Первая поднялась с колен, за ней и вторая тоже. Теперь Оля пригляделась, и ей стало видно, что это были изящно скроенные девицы двухметрового роста. - Не гневайтесь. Велено нам, вот и пришли.
--
Так почему "мама"? - напоследок спросила Ольга.
--
Так ясно же: двойня у Вас нынче народится! - Пророкотали гулко обе они чуть не хором, широко улыбаясь. - Кто ж Вы тогда, как не Мама? - И мигом бесшумно выскользнули за дверь.
--
Легко сказать "народится", да ой ли? - Подумала Ольга вслух. И тут ее пронзило страшное беспокойство, - Вика! Уже ночь, а она еще здесь?! Боже, где она?! Вика... - Застонала Ольга, прикусив от боли губу. Вот теперь ее прихватило всерьез...
***
Вика пила чай с сушками. Женщина, не хотевшая их оформлять в роддом, оказалась совсем не плохой, и звали ее Лидия Сергеевна. Заговорщицки подмигнув Вике, она зазвала девочку в свою дежурную комнатку - пить чай. Скучала Лидия Сергеевна по общению, ой скучала. Возраст у нее уже был пенсионный, а делать на пенсии оказалось нечего. Вот и осталась работать в больнице, ставшей ей родным домом. И роддом именно так она и понимала - родной, а не родильный. Врачи все были много моложе, а младший персонал - и подавно, поэтому поговорить было не с кем, никто ее слушать подолгу не хотел. Вот и вредничала она, от скуки-то. А в Вике нашла теперь долгожданного собеседника, поэтому хлебосолила вовсю - сушками, да чаем с сахаром.
--
Я тебе вот что скажу, девонька. Народ у нас тут разный бывает, строжить приходится. Взять ту же Маринку - она с твоей мамой в одной палате лежит - до чего разумная! А вот полюбился ей этот Гиви, так хоть кол на голове теши - готова убежать с ним, только свисни. - Женщина подлила Вике еще чаю и дала сахар. - И убегает! А ей нельзя, осложнения там всякие, врач сказал - покой нужен. А как отцу ее в глаза смотреть потом, а? То-то. Он и определил дочку сюда, денег не пожалел, только бы все у нее нормально вышло. Про аборт - ни-ни, даже не подумал - сказал, пусть лучше у него будет внук или внучка, чем дочь бездетная останется! Ей пятнадцать всего-то, да. Любовь, девонька, штука опасная! Хоть сейчас Маринка эта может опять убежать, а как - никто не ведает. Ночью нет ее, а утром - спит уже! Чудеса...
--
Какие ж это чудеса! - Вика отхлебнула глоточек и захрустела сушкой. - Через дверь не выходила? Значит, через окно.
--
Так второй этаж! Разбиться можно. А обратно как - не по воздуху же!? Как тогда?
--
По воздуху, Сергевна. И туда, и обратно. А как - не скажу. Посмотреть бы на Гиви этого, либо на Маринку, тогда догадаюсь! Или вещь какую ее увидеть.
--
Вещь-то? Есть вещь. Туфли у нее отобрали, когда в первый раз сбежала. Вот, смотри, - она выдвинула нижний ящик стареющего гардероба и вытащила пару розовых кроссовок, - угадывай, коли умеешь, - рассмеялась женщина.
--
Эти? - Вика посмотрела на обувь, на мгновение уйдя в себя. - Нет, не пойму. По земле она в них не убегала, значит правду я подумала про воздух-то. По стене она в них не ходила, - снова задумалась ведьмочка, поворачивая одну туфельку так и эдак, - по потолку тоже. Значит, по лестнице? Нет, тоже не так. Слушай, Сергевна, - заулыбалась Вика, - а какие ногти у этого Гиви, не заметила?
--
Ногти-то? Заметила, - отхлебнула Лидия чаю, - как не заметить! Короткие, но все обломанные, либо обкусанные. Срам, а не ногти...
--
Понятно. Гиви ваш - альпинист, по горам лазает. Думаю так: залезает он по стене, или по лестнице пожарной на крышу, веревку привязывает, спускается до второго этажа, хватает Маринку, и - вниз. А, может, кто и помогает ему, снизу веревку держит. А утром - обратной дорогой, и веревку отвязывает, уносит.
--
Думаешь? А вот схожу я сейчас, посмотрю - вдруг и правда веревка висит?! - Лидия переобула ноги из тапочек в туфли и пошла к выходу из корпуса. Вика осталась одна. Задумалась ненадолго с баранкой во рту, прислушиваясь, и кивнула головой одобрительно. Надо понимать - решила, что все в порядке. А тут и входная дверь открылась.
Да не Сергевна это вошла, а трое здоровущих девиц в белых халатах! Прямо сборная мединститута по баскетболу какая-то... Проследовали молча мимо каморки Сергевны - в палаты. Только одна, сзади шедшая, приостановилась, посмотрела на Вику сквозь проем окна, затем просунула, пополам согнувшись, в окошечко голову, зыркнула по углам каморки и дальше пошла. Не понравились они Вике, ну не понравились! И пошла она за ними, крадучись, за углами прячась. "Баскетболистки" поднялись на второй этаж и скрылись за дверью, ведущей в коридор, где палаты рожениц располагались. Вика тихонько потянула вниз дверную ручку и, когда та повернулась до упора, плавно стала приоткрывать дверь, глядя в расширяющийся просвет.
Сначала ничего подозрительного не было видно, а потом, вдруг, она получила обидный щелчок по носу! Дверь открылась сама и на пороге обнаружилась одна из верзил, гневно глядящая на Вику сверху вниз - та самая, что в окошко заглядывала.
--
Не терпится? - Звенящим, как ручей в половодье, голосом спросила она Вику. - Рано тебе еще!
--
А я не рожать, - смело ответила Вика, - и не дерись! А то сдачи получишь!
--
Знаю, что не рожать, - прозвенела девица, - и не пугай меня глазищами-то, не то лопнут еще! - Вика действительно распахнула свои бездонные черные глаза, затягивавшие в себя любого, кто бы он ни был, и, если не рассчитывала свои силы, сминала волю, душу в комок скатывала. Но, видно, девица была слишком высока, потому как затягиваться не собиралась и в комок сворачиваться - тоже не спешила. - Иди пока, чаю попей, с баранками, - сказала она, закрывая дверь, и заперла ее изнутри на защелку.
--
Открой, дылда! - закричала Вика, дергая за ручку двери. - Хуже будет! - Вика выходила из себя, да так, что готова была не только дверь разнести, но и стены потревожить. Она лупила кулачком по замазанному белой краской армированному стеклу двери, отчего стекло стало распадаться на кусочки, которые не вываливались на пол лишь оттого, что повисали на стальной проволоке. Слезы бессилия застили глаза, с кулака капала на пол кровь, плач переходил в рев раненой рыси! Вот-вот должно было случиться что-то совсем невообразимое, когда защелка отодвинулась, и дверь снова открылась.
За дверью стояла другая великанша, та, что вошла в корпус впереди всех в их троице. Девица присела на корточки, глядя на Вику внимательно и не зло, и, сидя так, оказалась всего-то на две головы выше девочки.
--
Уймись, Оживика, - пророкотала она, - сейчас, того гляди, медсестры сбегутся, а нам это надо? Мы все поняли. Скоро уйдем.
--
Откуда вы меня знаете? - Вибрирующим детским голоском спросила Вика, - Кто вы?
--
Оттуда. Свои мы. Поверь. И не шуми. Маме поклонимся и выйдем. Ей уже скоро пора будет - боимся не успеть. Потерпи, девочка, - и закрыла дверь снова. Как ни странно, Вика стала успокаиваться. Голос, что ли, такой был у великанши, убедительный? Для очистки совести еще раз попробовав открыть дверь, Вика утерла слезы тыльной стороной ладони, пошептала и подула на ранки на руке, которые стали прямо на глазах медленно затягиваться, и пошла вниз, в каморку.
В каморке ее уже ждала Лидия Сергеевна, похоже, не слышавшая шума наверху, а, может, просто занятая своими думами. Увидев Вику, она радостно сообщила новость:
--
Есть, есть веревка! С самой крыши свисает, за трубу водосточную спрятана. Аккурат - у палаты, где Маринка лежит, над родблоком. Значит, уже сбежала! Хотела сбросить - не поддается. Видать, ловкий мужик этот Гиви! А ты и его ловчее оказалась, девонька, потому что разгадала Гивину хитрость. Прямо ведьма маленькая! Ты не обижайся, что я так тебя назвала - это вроде похвалы, считай.
--
Да что на правду обижаться, - тяжко вздохнула Вика, - неча на зеркало пенять, как моя бабушка говорила. Вот, если б удалось отвадить Гиви воровать Маринку...
Когда Вика вернулась в каморку Сергевны, пошел двенадцатый час ночи. Женщина беспокоилась, что уже поздно, и переживала, как же Вика доберется домой. Но та никуда ехать не собиралась, а спорить с ней Лидия Сергеевна не решилась, памятуя, как легко убедила ее Вика принять Ольгу в роддом. Вот и стали они дальше чаевничать, да сказки разные друг другу сказывать, чтоб в сон не клонило очень-то.
Девочка говорить-то - говорила, да все про маму-Олю думала - как она там? Иногда она прислушивалась к чему-то, забывая, о чем сама говорила или пропуская мимо ушей разговор Сергевны. Так, в тревоге, прошло еще немного времени. Вдруг в окошечко просунула затянутую в черное трико голову - только глаза да рот виднелись - одна из девиц, та, которая щелкнула Вику по носу, и поманила ее пальцем.
--
Ты чья будешь-то, барышня, - вскинулась дежурная, - чего надо?
--
Со мной она, - отвечала Вика, - практикантка. Из Зимбабве, - и вышла в коридор.
--
Шуткуешь, малявка? Пора, - скомандовала тихим баском дылда, - эта, - кивнула она на высунувшуюся из двери Сергевну, - пусть спит пока. Не бойся, парадное наша средняя покараулит. А мы со старшей пойдем с тобой, одеваться тебе пора, - и еще раз показала взглядом на дежурную, которой великанша прописала срочный глубокий сон. Вике некогда было рассуждать, сможет она заставить женщину уснуть или нет - нужно было маме Оле помогать! Да и дылде этой следовало показать, что она не плакса какая-то, а настоящая ведьма, хоть и маленькая еще.
--
Спать ложись, Сергевна. Поздно уже, умаялась ты за день, - проговорила с нажимом девочка. И получилось! Лидия забралась на диван и, укрываясь видавшим виды верблюжьим одеялом с больничным клеймом, пробормотала: "И то верно - умаялась", и скоро засопела, засыпая.
***
В родильном блоке шли неспешные приготовления к приему двойняшек: ничто на свете не смогло бы остановить или ускорить десятилетиями сложившийся процесс, в котором нельзя медлить, но и спешить ни к чему. Строгие окрики, отпускаемые акушерками, здесь служили одной цели - не дать роженице запаниковать, впасть в истерику, потерять контроль над собой. Ольга не кричала. Схватки становились все тяжелей, но она только стонала иногда. Когда стало совсем близко, подошел давешний мужчина-врач и протянул Оле бланк заявления:
--
Вот тут распишитесь, что не возражаете против кесарева сечения при угрозе жизни роженице или плоду.
--
Вот еще! Сказала, не дам себя резать - и все, уберите свою грязную бумажку, - отпихнула она расписку рукой, - давайте рожать уже!
--
Ну давайте, - хмыкнув, согласился врач, - с какого ребенка начнем? С большого или с маленького?
--
Да все равно, уй-й-й, - стиснула зубы Ольга при новой схватке, - начинайте, с какого надо! Вы врач, Вы и решайте.
--
Да мне, собственно, не надо, - врач сложил руки на груди, - дети Ваши, вот Вы и разбирайтесь с ними, кто первый полезет!
--
Да Вы псих, доктор. И садист. Нравится смотреть, как я мучаюсь?
--
Нет, не нравится. А что поделать - работа такая. В общем, решайтесь пока, а я пошел мыть руки.
--
В смысле - умывать? А если я подохну тут, на столе?
--
Что же я сделаю, если Вы мне руки связываете своим отказом!
--
Ага, уй-й-й, Вам только палец покажи, руку оттяпаете по локоть. Мойтесь скорее и, уй-й-й, быстро назад! Опоздаете - начну сама. А начальству Вашему, ой-й-й, скажу, что Вы проспали и вообще - напились на рабочем месте.
--
Стра-ашно-то как! Вот когда Вам станет совсем невмоготу, я ничем помочь не смогу, потому что руки будут вымыты, а бумажку эту грязную надо подписать - без расписки принимать не стану! Инструкция не велит. Вон, на стене, видите? А Вы почитайте, почитайте, за что меня в тюрьму могут посадить из-за Вашего упрямства! Минут через пять-десять будет поздно решать. Ну, я пошел, - он сделал шаг к двери, затем другой, но Ольга не сдавалась, и он вышел совсем.
--
Трус! - Тихонько крикнула ему вдогонку Ольга. - Уй-м-м-мамочки! Что он у Вас такой боязливый? - Спросила она акушерку. - Никогда двойню не принимал?
--
Почему, принимал и не раз, - отвечала та, раскладывая на салфетках все необходимое, да так спокойно, будто на стол накрывает, - может, и не будет он резать-то! Просто Инструкция есть, не с потолка списанная, а выстраданная поколениями акушеров. А Ваш случай - очень не простой, поверьте.
--
Это точно... - Ольга уже выдавливала из себя слова, потому что боль стала адской. - Если б вы только знали, ...насколько он не простой! - Она глубоко вздохнула, перед тем, как новая схватка сожмет все внутри, скрутит и заставит звать на помощь маму, которая не услышит и не поможет, хотя бы потому, что ее никогда не было. По крайней мере, Ольга никогда ее не видела.
У ее готовых появиться на свет двойняшек не было отца. Ну, этим-то никого не удивишь, если не сказать, конечно, что отца у них не было вообще - ни физиологического, ни реального - никакого! Трудно в такое поверить, но... все-таки можно. А вот в то, что у Оли не было матери поверить просто невозможно: какая ни какая, а должна была быть! И - позвала бы к себе тогда Оля хотя б мамин голос, запах, наконец - все помощь! Но не помнила она маму совсем, и не откуда было Оле призвать хоть какой-то образ ее.
Будто камнем тяжелым придавило Олю ясное осознание того, что вот прямо сейчас, сию минуту пришла пора ей мамой становиться, что помощи ждать бессмысленно, что единственная ее надежа - врач, но и он так некстати развел свою бюрократию... Как все страшно складывалось!
И в последней надежде своей позвала она Вику:
--
Витенька, девочка моя! Приди, помоги мне!
***
А для Вики теперь все происходило настолько же быстро, насколько мучительно медленно время тянулось до того. Из аккуратно взломанных девицами шкафчиков был извлечен халат поменьше и шапочка, но ей подошла лишь косынка, потому что любая из шапочек надевалась на голову чуть ли не до плеч. Последним неудобством можно было б пренебречь, если бы предстояло посетить больную в палате, а не провести самое серьезное дело в своей жизни.
Когда девицы повели Вику мыть руки в умывальне, примыкавшей к родильному блоку, там обнаружился дежурный врач, который остолбенел не только от вида странной процессии, но и, главное, от бесцеремонности, с которой девицы действовали. Пытаясь выдворить незваных гостей вон, он натолкнулся сначала на Вику, посмотревшую на него так, что он начал терять сознание, но, слава богу, вмешалась незнакомая ему "медсестра" - великан, заслонив врача спиной.
--
Не надо. Побереги силы, - сказала та Вике через плечо, - он сам пойдет. Да, доктор? - И встряхнула немаленького врача за плечи так, что голова его замоталась, как у китайского болванчика.
--
Как скажете, - отвечал он, еще раз тряхнув головой, чтобы вернуть себе концентрацию внимания, - только я сообщу в милицию, - поднял он с вызовом голову вверх. Но, увидев над собой нависающие лица сразу двух девиц, поправился, - если будут негативные последствия...
--
Витенька, девочка моя! Приди, помоги мне! - Послышалось из родблока, и Вика бросилась туда.
--
Сейчас, мам-Оль! - Ответила Вика, вбегая в залитое светом помещение, - сейчас помогу тебе!
--
А ну вон отсюда! - Закричала акушерка, увидев Вику. Та была в самом маленьком, наверное, но все же подметавшем пол халате, без марлевой повязки на лице, но в белой косынке, повязанной как у староверок - по глаза. - Кто разрешил!? - Акушерка бросилась наперерез Вике, преграждая ей дорогу разведенными в стороны руками, но наткнувшись на взгляд черных детских глаз, застыла в нелепой позе и с усилием отвела глаза в сторону. - Ну вы, блин, даете! Такого ребенка вообще из дома выпускать нельзя...
--
Я разрешил, - пробормотал входящий из боковой двери врач, держа руки в перчатках пальцами вверх, - а что делать? - И он чуть развел руки в стороны и кивнул головой назад, указывая на двух высоченных девиц, вошедших следом. Те были тоже в белых халатах и в шапочках. Однако видневшийся из под халатов черный трикотаж, как и военные полусапожки на рифленой подошве свидетельствовали в пользу того, что они - не из медперсонала. Девицы были настроены решительно: одна из них подтолкнула доктора в спину и встала у боковой двери, а вторая перекрыла дверь в коридор и скомандовала рокочущим басом:
--
Начинайте! Оживика, давай! - Понималось так, что все входы-выходы перекрыты, и дальнейшая операция пройдет в тесном кругу единомышленников. Правда оставались еще окна, стекла которых были закрашены белой краской почти доверху, до открывающейся внутрь фрамуги, однако обстоятельный подход к делу девиц предполагал, что и эта зона - под их контролем.
--
Ну-ка, Вика, оживи-ка, - скаламбурил врач, - хм. Надеюсь, до этого дело не дойдет.
Вот теперь все приготовились делать большое дело, и - началось!
***
Родильный блок был оборудован на славу! Врач подкатил ногой к стонущей Ольге тележку с аппаратом УЗИ, локтем включил контрольную видеозапись на видеомагнитофон с расположенной под потолком камеры. Акушерка проверила дефибриллятор и подключила к Олиным рукам датчики системы контроля состояния пациента. Вика встала пока рядом с приемной мамой и, гладя ее руку, наговаривала вслух очевидные для медперсонала несуразицы, почерпнутые девочкой за несколько лет житья с бабой-Остей, не только ведавшей, но и повивавшей время от времени:
--
Ты уж матушка, ты Олюшка! Соберися-ка ты с силушкой, забери чуток у ветра вьюжного, забери другой у моря бурного, ну а треть-чуток бери у неба темного - пусть они с тобой чутками делятся. Три чутка, да свой чуток сложи - вот и будет вдосталь силушки, народить здорову девочку, да другу красиву девочку... - Тут Вика прервала свои наговоры, потому как одна из фрамуг самопроизвольно откинулась с лязгом, видно - плохо была захлопнута, и в родблок ворвался с улицы поток холодного воздуха, в котором угадывались таявшие на лету снежинки. Врач беспомощно покрутил в воздухе вымытыми руками, и одна из великанш, оставив ненадолго свой пост, метнулась к окну и в прыжке легко водрузила тяжелую фрамугу на место. Врач только покачал головой, ведь потолки в помещении были четырехметровые, а замок фрамуги располагался немногим ниже - на полметра, может. Вернувшаяся быстрее молнии на свой пост великанша переглянулась с напарницей, показывая дотаивающую на черной перчатке снежинку, и обе уважительно покачали головами, глядя на Вику.
--
Так. Что мы видим? - Врач тем временем слева от Ольги колдовал с аппаратом УЗИ, по крайней мере, колдовством представлялись незваным гостям его действия на Олином животе. - А видим мы, что головами они друг другу мешают, по-прежнему. В последний раз предлагаю кесарево сечение!
--
Нет! - Ответили разом все женщины. Кроме акушерки, естественно.
--
Тогда так, - начал он руководить, - нужно как-то отодвинуть одного ребенка в сторону, чтобы пропустить другого. Время - двадцать три сорок пять двадцатого мая сего года. Предложения есть, коллеги? - Обратился он ко всем сразу.
--
Какую девочку первую выпускать будем? - Спросила Вика.
--
Хм. А что, можно выбрать? Тогда ту, что крупнее, - ответил врач, полагая, наверное, что при всех осложнениях более крупный плод имеет больше шансов выжить.
--
Согласна, коллега, - ответила Вика, перемещаясь к Олиному животу, справа от нее, - Овсея старше, она первой и пойдет, - с этими словами она протянула руки над двойняшками и стала совершать по-детски неуклюжие пассы, в которых, однако, виделась продуманность и чувствовалась отнюдь не детская сила. Несколько раз она с усилием провела руками по воздуху от середины живота к себе и, продолжая, заговорила:
--
Снеженька-Онеженька, умница-разумница, отступи в сторонку, пропусти сестренку, - это уж точно Вика сама придумала, поскольку ее бабка никогда при ней двойню не повивала. Оля при этом стонала, закусив губу, как можно тише, чтобы девочку не отвлекать и чтоб пришлые великанши, не дай бог, не усмехались - там, у дверей. Врач отслеживал своим аппаратом положение головок девочек и, наконец, объявил:
--
Правый плод поворачивается! Валя, приготовься, - вот как, оказывается, звали акушерку! Еще через несколько секунд всем стало видно, как вздувается Олин живот справа, около Викиного лица, покрытого каплями пота, и как Вика продолжает "тянуть" Онежку к себе, уже неслышно что-то нашептывая - похоже, сил у девочки не хватало. Наконец врач прокомментировал, - первый пошел! - И дальше говорил только он:
--
Валя, принимай! - и акушерка занялась своим привычным делом.
--
Вика, еще чуть-чуть придержи! - и Вика послушно продолжала "тянуть". Стоя на дрожащих от усталости ногах, она, казалось, отдавала последние силы.
--
Показалась голова. Мамочка, чуть-чуть поднатужься. Не очень сильно, порвешься, - уже не стонущая, а - ревущая куда-то в себя, внутрь своих легких, Оля старалась, как могла.
--
Голову родили, рожаем дальше. Эй, спецназ медицинский, держите ведьму, слабеет она, - и младшая из девиц, скользнув от двери на колене к Вике, послушно подхватила ее сзади под мышки, придерживая нереально длинными большими пальцами Викину спину под лопатками.
--
Валя бери, бери... так... есть... первый мальч... первая девочка? М-да. - В столь напряженный момент врач позволил себе на мгновение отвлечься и удивиться. - Время двадцать три пятьдесят пять. Валя, обрабатывай. Как там наша Вика-Оживика? - Посмотрел он в сторону девочки. Вика уже была посажена на великанское колено и пьяно улыбалась, наблюдая за "обрабатыванием" Овсеи. Тем временем что-то шлепнулось и чуть слышно звякнуло в эмалированной кювете, внизу.
--
Плацента первого плода вышла, - произнес автоматически врач. Девицы-великанши при этом коротко переглянулись. Меж тем новорожденная Овсея была шлепнута по попе и разразилась недюжинной силы ревом, оповещая о своем прибытии в этот мир. Великанши коротко поклонились ей. Рев нарастал все с новой силой и ... внезапно прервался на невообразимо высокой ноте звоном разбитого стекла. Вторая фрамуга не открылась, но внешнее стекло ее разбилось и сейчас осыпалось на асфальтовый отмосток здания. В наступившей в помещении тишине отчетливо послышалась мужская ругань на улице:
--
Мамука, уходи, пи-ип, я с этой пи-ип сам справлюс... Отпусти пи-ип, дура, бэз этого я жит нэ смогу... ва-ах, как болно!! - И дальше - тишина.
--
Хулиганы, - сказала Валя, - места другого не нашли! Милицию надо.
--
Не надо, - от двери ответила старшая из девиц, - наша средняя уже все уладила, - и стало видно, как обе "баскетболистки" покраснели и заулыбались, - не отвлекаться! - скомандовала она, вспомнив, чем все здесь занимаются. В это время Оля, пока все отвлекались на шум, без команды - видно сил ей стихии отвалили, не жалеючи - начала рожать Онежку, за что тут же была обругана врачом:
--
Кто разрешил?! Второй плод теперь лежит криво, куда ты тужишься? Если сейчас задницей выходить начнет, тогда - кранты! - Он начал руками пальпировать живот, будто не доверяя УЗИ. - Вика, помогай! - Но, взглянув на обессилившую девочку, в отчаянии махнул рукой. - Черт побери, прозевали... - Все напряглись, даже новорожденная Овсея, казалось, потянулась с пеленального стола к своей сестре на помощь.
--
Сейчас, - прошептала Вика, - дылда, пододвинь меня поближе к маме, - и, когда Ольгин живот оказался у нее перед носом, стала дуть на то место, где должна была находиться Онежкина голова, и нашептывать что-то одними губами. Врач лихорадочно водил щупом прибора так и эдак, пытаясь свободной рукой что-нибудь нащупать. Наконец на экране прибора появились нужные очертания, и врач сдержанно возликовал:
--
Есть. Есть голова. Валя, смотри, как там?
--
Пока ничего... Ага, идет нормально, темечком...
--
Вика, отдыхай. Вика? Она уходит... Спецназ! - Махнул он рукой, призывая старшую великаншу. - Нашатырь ей, быстро! Нет, другой пузырек... эх, а еще в халате... да, на вату и под нос! - Вика дернулась от резкого запаха и ломоты в затылке, и врач переключился на Онежку, - голова вышла! Молодец Оля, давай, давай, только потихоньку, уже порвалась немного. Так еще чуть-чуть... Есть. Ноль часов десять минут двадцать первого мая. Второй ребенок - хм... Валя, шлепни по попе! - Последовал шлепок, но плач не последовал. - Н-да...
--
Что?! - Оля напугалась и сразу нашла в себе силы, порываясь подняться.
--
Не волнуйся, все окей, - врач улыбался, - сейчас я тебе помогу, и ты увидишь... - он двумя руками надавил на живот, и послед шлепнулся в кювету, - так сказать, мой скромный вклад в общее дело, - прокомментировал он, - плацента второго плода вышла. Сейчас, Валя обработает... Валя, да шлепни ты эту притвору как следует! - Далее последовал шлепок, но плач все равно не раздался. - Артистка будет! Ну, Оля, смотри, кого родила!
--
Кого? - Ольга плохо фокусировала взгляд, и не очень понимала, что должна сказать, - д-девочку? Да иначе и не могло быть...
--
И - все?! - Воскликнул врач, недоумевая, почему на чудо можно так спокойно реагировать. - На лицо смотри! Валя, покажи. - И акушерка повернула новорожденную так, чтобы всем было видно лицо.
Которое усиленно жмурило глаза.
Которое улыбалось во весь рот.
И... которое хихикало! Вместо положенного плача - хихикало: "Кх-кх-кх!" - Вздох и снова - "Кх-кх-кх-кх!".
--
Двадцать лет работаю, - обалдевал врач, - а такого никогда не видел! Роженице тридцать семь лет, первая беременность, сразу двойня, родила сама, без кесарева... ну не совсем сама, а с применением уникальной методики, - он посмотрел на Вику, уже спящую на руках у младшей великанши, а затем - на улыбающуюся Онежку, - и еще эта хихикалка! Это же сенсация! Когда академики увидят запись...
--
Не увидят, - пробасила старшая великанша, вынимая кассету из видеомагнитофона, - ни к чему это.
--
Да вы что, - врач двинулся навстречу девице, - меня же без записи психом посчитают. Это же материал, необходимый всему человечеству!
--
Уймись, доктор, - сказала младшая из великанш, - для человечества будет лучше, если ты сойдешь с ума. Хотя бы понарошку.
--
Запомните оба, - продолжила ее мысль старшая, - и Вы, Валя, тоже - нас здесь не было! А Вики - в особенности. И ничего необычного вы не видели. Кстати, - она нагнулась к кювете, что-то оттуда вытащила и сунула себе за пазуху, - чуть не забыла!
--
Вы не понимаете, - начал, было, врач, - это же...
--
Это Вы - не понимаете, - оборвала его старшая, придавливая сверху его плечо, чтобы он опустился на кушетку у стены, - ваше счастье, что Вика уснула. А то бы она вам объяснила!
--
Да уж, - подала голос акушерка, закончившая обрабатывать девочек и даже запеленавшая обеих, - пусть лучше ваша Вика спит.
--
Да. А мы - пойдем, - великанши склонились над Ольгой, - примите наши поздравления, Мама! Да, примите!
--
И мои тоже, - донесся от двери женский голос, похожий на рокот реки.
--
А там кто? - Оля лежала и не могла видеть, что было сзади. А там, в дверях виднелась еще одна "баскетболистка", вся в испачканном в земле черном трико, не входившая в родблок потому, что удерживала "милицейским" захватом черноволосого парня с разбитым в кровь лицом. Оба были абсолютно не стерильны и оставались в коридоре.
--
А-а, а это наша средняя, она снаружи работала, - пояснили великанши, - поймала вот этого Гиви, который Маринку по ночам ворует.
--
По веревке лез, стекло вон то разбил, - подтвердила средняя.
--
Зачэм - воруэт, никого нэ воруэт, - подал голос задержанный Гиви, - Марина в палате сэйчас ночуэт. А что - вэровка? Я толко хотэл поздравить ваша мама, клянус.
--
Ну, мы пошли, - подвела итог старшая, - доставим Гиви, куда надо. Вику домой отвезем, не беспокойтесь, Мама. - И все "лишние" наконец удалились.
--
Спасибо вам, - вдогонку крикнула Ольга.
--
Да, спасибо, - откинулся спиной на холодящий кафель стены доктор, - хм, коллеги...
Череда высоченных девиц прошла по коридору первого этажа к выходу. Младшая из них несла Вику на руках с такой легкостью, как будто та совсем ничего не весила. Проплывая мимо окошечка Сергевны, Вика открыла глаза и попросила:
--
Стой. На минутку. - Она заглянула в окошечко, увидела спящую дежурную и позвала, - Сергевна! Вставай, а то врач придет - влетит тебе, не дай бог, - и, увидев, что женщина открыла глаза, скомандовала младшей, - поехали домой!
--
Ты - классная, малявка! - Прожурчала ручьем младшая, вынося Вику к джипу с затемненными стеклами.
--
Спасибо, дылда. Ты - тоже.
***
Прошло меньше недели после родов, как Оля с новорожденными уже была доставлена домой, потому что девочки оказались здоровыми и развивались хорошо. Предстояло налаживать жизнь по-новому. Двойняшек поместили в Зинину кроватку, освободившуюся от Николаича, который был, будто взрослый, переведен спать на тахту. Ольга была еще слаба, но Вика помогала, и Зина тоже не забывала соседку.
Ольга с внутренней улыбкой вспоминала пережитое в роддоме. А еще - как бывшая соседка по палате, Маринка, быстро перестав плакать о пропавшем в неизвестном направлении Гиви, из озорства перемазала ночью зубной пастой всю палату уже родивших женщин, и все они утром смеялись, показывая друг на друга пальцем. Господи, ну что с малолетки взять!
И - как водителем вызванного к роддому такси снова оказался Лёня, который поначалу не хотел везти такое количество пассажиров и повез только при условии, что Зина с Николаичем поедут молча.
Сестры-великанши навестили Ольгу в день прибытия домой. Они еще раз поздравили ее перед отъездом в свои края, успокоили, что гильдия Скупщиков до августа точно не объявится, и намекнули, что через некоторое время Оле следует ждать большую делегацию с подарками. Поэтому, когда сейчас раздался звонок в дверь, Оля испугалась, что не готова к приему, и вообще - девочки только поели и спят.
Но это оказалась новая Викина учительница, недавно окончившая институт, если судить по ее внешности. Она, поздоровавшись, неловко помялась за дверью и вошла только тогда, когда Оля сказала, что Вика ушла в магазин.
--
Хорошо, что ушла. При ней я бы не стала говорить, как Вы понимаете. Нет-нет, я на секундочку, - отклонила она Олино предложение пройти на кухню, - я бы не пришла, зная, что у Вас малыши, но, понимаете, конец учебного года, а Вике нужно оценку выводить. У нее по русскому двойка выходит. И еще - она обманывает. И это беспокоит больше всего. В прошлый понедельник она пришла с не сделанными уроками. А у нее и без того оценка на грани, так сказать. Я спросила, в чем дело, а она сначала отказалась отвечать, а потом, когда я ее уличила в трусости признать свою лень, она ответила, что чуть ли не рожала вместе с Вами, представляете?! Мы всем классом посмеялись над ее выдумкой, конечно! А потом я оставила ее после уроков и в качестве работы над ошибками попросила написать, как она провела воскресенье. И вот, что она написала, - учительница достала из портфеля тетрадный листок и дала Ольге. И Оля прочла:
Работа после уроков
Как я правила воскресный день
Задание:
--
Писать что было, и правду.
--
Что было, не обычное?
--
Что случилась, хорошее?
День я правила ни как, по тому что весь день спала и температура. Я спала, по тому что ни спала всю ночь с врачом. Тетя Зина поэтому сказала, что я правила бурную ночь. По тому, что это было правда.
Там случилось не обычное то, что мы с мамой Олей рожали двойню. Девочки ни стали сначала выходить, а потом они захотели обе сразу. И ни кто не вышла. Я сказала Онежке подождать, и она подвинулась. Тогда Овсея вышла первой по тому, что старше. По чему Онежка вышла вторая, это моё вас питание. Да еще врачи помогли.
Там случилась хорошее, что у меня ест сей час две сестры. Все.
/2-
--
Ну, что же, - Ольга вернула листок учительнице, - я скажу Вам. Только по секрету! - Оля дождалась, когда учительница кивнет, и продолжила. - Все, что здесь написано - чистая правда. Да-да, - посмотрела она серьезно на учительницу. - Но я бы не советовала Вам кому-нибудь показывать эту работу. Во-первых, в третьем классе не пишут сочинения. Во-вторых, здесь нет ни одной орфографической ошибки - посмотрите сами еще раз, а синтаксис ей знать еще рано! А в третьих, главное, здесь описана очень личная ситуация, даже интимная. Ну, негоже оглашать такую информацию, как Вы это сделали на уроке в присутствии всего класса! - Оля говорила спокойным тоном, но с таким достоинством, что учительница сама почувствовала себя ученицей, и ей стало не по себе.
--
Я понимаю, - сказала она, потупив взгляд, - это моя ошибка. Я исправлюсь! Вот! - Она достала красную авторучку и исправила /2- на/2+. - Этого будет достаточно, чтобы в году у Вики вышло "удовлетворительно", - горячо заверила она, - а в сентябре мы с ней будем много работать!
--
Да-да, будете, конечно, - сказала Ольга, провожая гостью за дверь. И додумала с тревогой, - если август пройдет спокойно.
--
Как там Вика написала, - вспомнила она, - "правила бурную ночь"? И ведь верно - правила!