Аннотация: Текст был переработан для конкурса ХиЖ-2007. Чуть было не финалист.
...фил
В эту гостеприимную поселковую больницу привела меня мужская солидарность. И еще, не скрою, - жажда постижения тайного смысла имени. Люблю смолоду, знаете ли, головоломки разные разгадывать! В особенности - названия, если от сердца они даны, а не от скуки выдуманы. Но и загадки природы - тоже увлекают.
В детстве, например, я подолгу за ежиками подсматривал - любопытство одолевало, как же они репродуцируют, круглые и колючие?! Да только в темноте мало чего разглядишь, а при свете моего фонарика не желали капризные ежи сакральность нарушать. Отчаявшись раскрыть их колючую тайну, вынес я, повзрослев, невеселое резюме: ничего сверхъестественного ежики не делают, они попросту терпят...
Стоически снося отходящую заморозку, с койки у окна разглагольствует о чудесах солидарности в животном мире мой собеседник - незнакомый долговязый дедок в узковатой пижаме. Собственно, говорит только он, а я - пишу и изредка участливо киваю. Семидесятилетнего больного боднул в низ живота его любимый черно-рунный козел Шурик, фотографию которого дед трепетно установил на единственной в палате тумбочке, прислонив к графину. Шурику так и не далась одна из двух соседских козочек, молоденькая Майка, и сердобольный хозяин с трудом оттащил ополоумевшего от безнадежной любви козла домой. А когда оягнилась старшая из коз, Роза, у Майки тоже появилось молоко! "Какая там, на хрен, мистика? - спорил сам с собой дедок, - из женской солидарности с Розой у нее началася ента лактация! Бабы - оне заодно всегда". Сам же дед пострадал из-за превратно понятой козлом мужской солидарности: когда ревнивый Шурик унюхал Майкино молоко и заподозрил ее измену, он и звезданул хозяину пониже пупа. Мол, это ты увел меня от Майки по весне, стало быть, сам и расстарался, козел ты старый!
Да, замысловаты порой движения мужской любви в природе! Но, по крайней мере, постижимы, если козлов-ежиков иметь в виду. Что до биологических видов, самцов для которых природа не предусмотрела... Нет-нет, господа, это никакой не намек на пустующую экологическую нишу, а факт, установленный одним моим давним приятелем, не верить которому у меня нет решительно никакого желания. Поселковый абориген убежден, что о мотивах любви этих таинственных существ не ведает никто! Логика подсказывает, однако, что есть-таки один обладатель тайны - он сам. Имя его... неважно, какое. Пусть хоть Вовка будет - ни уму, ни сердцу его паспортные данные...
Если назвать Вовку по прозвищу, можно и в лоб схлопотать! А точнее - непременно схлопочешь, проверено. Независимо от твоей антропометрии, титула в боях без правил и полученной в армии партполитподготовки. Бил Вовка и бандита Сундея из поселка, и немереного Чулу из села. Что уж говорить о нас, рядовых носителях центнера веса (вместе с очками, к тому же), отягощенных рефлексирующей интеллигентностью взамен бойцовского духа?!
Вовка не громила и не супермен: приземист и большеголов, драться он не любил никогда, только за справедливость бился, поэтому получалось часто. Лет с десяти мамку и младших брата с сестрой от побоев отчима вечно-пьяного собой заслонял - с тех пор и научился... Сейчас, на четвертом десятке пропитых лет (а закладывать за воротник он начал не рано, с окончанием школы только), поутих, конечно, мой ровесник, но все ж лучше его не провоцировать...
*
Как-то, будучи студентом, я наткнулся у Вовки дома на научно-популярный журнал, заложенный газетной полоской. В интригующей заметке некий ученый сообщал про популяцию эндемиков, обнаруженную где-то в Подмосковье. В точности их описание теперь уж и не вспомню, но были это величиной с ладонь не то рыбки, не то млекопитающие, внешне поразительно напоминающие сказочных русалок - с горизонтальным хвостовым плавником, мордочкой вроде человеческого лица и, что особенно впечатлило, с женского вида грудками! Даже волосы какие-то на голове у них росли.
-Ты, ясень-уясень, дотумкал, что здесь враки все? - спросил Вовка, когда я, не веря глазам своим, дочитал статейку.
-Какие враки? - изумился я, - журнал ведь - научный!
-Тоже мне, следователь, - Вовка, гад, коверкал мою будущую профессию "криптограф-исследователь". - Ты номер-то погляди какой - четвертый! В майском они раскололись, что это была липа к первому апреля, ха-ха!
Пачку ненужных отцовских журналов я сам когда-то отдал ему, не читая, для растопки печи. Бережливый Вовка нашел старым изданиям еще одно неожиданное применение - перечитывать перед кремацией. Должно быть, причудливо накладывалась научно-популярная мысль на его средне-сельское образование!
-Надо же, - было стыдно, что меня, искушенного в студенческих розыгрышах, провели как несмышленыша, - а я подумал - научная сенсация... Ты над чем ржешь-то, что я на утку клюнул?
-Не-а, я над тем, что больше не хрена делать вам, ученым, кроме как ентих эндемиков выдумывать! А покажи вам живого черта, скажете, ясень-уясень, что померещилось с перепою, - он рассмеялся мне в лицо, и я заподозрил, что вконец отупел за сессию, раз не вижу юмора в его шутке, - на рыбалку пойдем лучше? Я тут место одно присмотрел, без рыбы не останемся!
Рыбачить мы одинаково начали с детства: Вовка - по месту жительства у реки, а я - по сезонным призваниям души, летними набегами в каникулы. Места мы знали хорошо, но Вовка все же получше - местный как-никак. Особо памятными уловами славилась таинственная Мельница - место, где в начале прошлого века и впрямь мололи муку. В пору нашего детства оставались там только полуистлевшие остовы мельничных ворот, да ряд бочагов, соединенных быстрыми протоками. Ну, там и ловилось!
А в этот год случилась экологическая катастрофа - по весне утекла в воду целая цистерна аммиака и, говорят, вся речка была белым-бела от всплывшей кверху брюхом рыбы. Болтали, будто руководство фабрики устроило внезапную утечку, чтоб оправдать невыполнение плана. Но могли и по расхлябанности кран не закрыть, либо по пьяни. Не суть. А только с тех пор рыболовство превратилось в поселке из промысла в дань традиции - и через тридцать лет не восстановилась речка...
В апогее бедствия, сказывали, заядлый рыбак Вовка бегал с ведром, черпая у берега полуживую рыбу, и относил ее к лужам, оставшимся от разлива. Бывалые люди грустно качали головами, а кто-то из круглогодично живущей на дачах интеллигенции - Толстые, не иначе - и нарек за это Вовку тем самым замысловатым прозвищем.
В общем, предложение о рыбалке принял я скорей из солидарности - скрепя сердце и, видимо, скривив губы. На что Вовка только усмехнулся и достал удочки - для нас обоих...
С Мельницы мы возвращались, упрятав уловы в рюкзаки, только по несколько окуньков вывесили на ивовых куканах на критическое обозрение досужих соседей. Я был ошарашен: столько наловить мне и прежде не доводилось, а с учетом аммиачного геноцида - улов был просто сказочным! Почти всю рыбу Вовке оставили - в семье подрастали младшие, им и калории и фосфор были очень кстати.
-Ну, все, - попрощался со мной приятель у калитки, - больше я тебя рыбачить не возьму. Река и так бедная теперь. Не серчай.
-Да ладно! - Мне было радостно от маленького чуда и не до обид. - Послушай-ка, а с чего это сегодня рыба сама к нам на крючок вешалась?
-Дык мы же с тобой ребята видные, и крючки у нас - кованные, ха-ха! Шутю. Секрет это рыбацкий. Хош ты и на следователя учишься, а не допытаешься, ясень-уясень!
*
Прошло с того подзабывшегося случая больше трех десятилетий. С Вовкой я почти не вижусь, знаю только, что семьей он так и не обзавелся, попивает в меру локальных сельских норм, ну и рыбачить не забывает, конечно: настоящему рыбаку выпивка - не помеха. Я же, очевидно, игрушечным рыболовом оказался... У нас ведь, у горожан, всегда полно важных дел, затмевающих прелесть общения с природой.
Намедни, отдыхая на даче от трудов в основном праведных, засиделся я допоздна над заковыристой рукописью. Поскольку задачка никак не давалась, взбрело мне в голову отвлечься и размять свое опротивевшее бесконечным нытьем тело - пройтись серой ночью (совсем белыми ночи в Подмосковье и не бывают) вниз по реке, к Мельнице.
Поминая черта на каждом торчащем из земли хищном корне - про себя и добрым словом, конечно, не совсем же дурак, - добрел я росистым берегом до места. И тут в увитом юным хмелем ольшанике вдруг замелькали искры красных глаз, не то - пугая, не то заманивая! Но, видимо, доброе слово и черту приятно, потому что цепкий кто-то отпустил, в конце концов, мою штанину, и даже ненавязчивая спутница сельских нудистов - крапива - с сожалением расступилась, пропуская к воде.
Не успел я перевести дух, как... вдруг заметил одинокий краснеющий глаз большеголового существа, притаившегося у кромки воды! Ох, не сразу дошло до меня, что это был уголек сигареты, и то - обоняние помогло. А про Вовку-то совсем и не подумалось, но, приглядевшись, узнал я и его объемистую голову, и манеру рыбачить, сидя на корточках.
Мой приятель зачем-то держал ладони в воде... Мелкие волны полукружьями, частным случаем опровергая известную сентенцию Конфуция, расходились от него и гасли, не достигнув противоположного берега. Тихонько присел я невдалеке, метрах в семи, прямо на намытый половодьем песчаный холмик - захотелось украдкой понаблюдать за его ловлей, раз уж сам забросил это занятие...
В стремительно тающем сумраке не сразу обнаружилось, что удочки лежат смотанными на берегу и никакой лески в руках у рыболова нет. Вот уж начала играть рыба - заплескалась некрупно у дальнего берега, а возле Вовки - тишь да гладь! Интересно, подумалось, когда же он ловить-то начнет? Тут он вынул ладони из реки, поднес к лицу...
Никак рыбка блеснула в его руках?! Или... нет, что-то очень похожее, но не то - свисавшую с ее головы прядь я опрометчиво принял за речную тину, а бугорки на груди - за расправленные плавники! И тут - о, ужас! - атавистические мурашки пробежали вдоль позвоночника, потому что послышался голос - высокий, выше детского альта:
-Не забудешь нас, Володя?
-Нет, как можно? - просипел Вовка негромко. - Не сомневайся!
-Приходи к нам. Прощай, - в высоком голосе послышался плач.
-К вам и приду, ясень-уясень, куда ж мне еще? - Вовка ткнулся губами в странное создание, приложился к нему щекой и опустил плавно в воду. С небольшим водоворотиком существо исчезло под водой. И тут же по всей глади бочага заиграла рыбья мелочь! Или не рыбья? Или это мне померещилось, что меж склоненных к воде ив заметалось писклявое многоголосье в комарином регистре?
-Прощай, прощай папа, - звенело тонюсенькое эхо - если мой музыкальный слух не изменял мне, коварный. И - стихло все. На поверхности - ни всплеска, ни легкого волнения...
Тут Вовка распрямился, вытянул из воды кукан и стал снимать с него здоровенных голавлей, перекладывая трепыхавшуюся живность в рюкзак. С вечера наловил, наверное. Нервная дрожь в моем теле предательски выплеснулась через горло застарелым кашлем. Вовка сжал кулаки.
-Ты?! Ты что тут? - он узнал меня и опустил руки. Приятель подошел, похлопал меня по спине, помогая моему кашлю убраться восвояси, внутрь - до лучших времен.
-Все ж таки выследил, следователь! - горько усмехнулся он, присаживаясь рядом. - Я думал, ты позабыл. Напоследок перед смертью решил допытаться, да?!
-Т-ты о ч-чем это? - толи кашель никак не унимался, толи серьезность угрозы заставила меня заикаться. - Г-гулял я. С-случайно забрел! Чего сразу убивать-то с-собрался?
-Убивать?! Надо бы, конечно... за такое убить, - посторонний бы не сдержал смеха при виде меня, тяжеловеса, трясущегося от страха перед мелким пропитым мужичком, стариком на вид - даром, что лет ему полста без хвоста. Но мне было не до шуток - я знал Вовкины способности! И тут он поведал совсем неожиданное...
-Это я о себе, насчет смерти-то... недолго мне осталось - месяц. Или меньше. Мы ж, деревенские, долго не живем, - он тяжко вздохнул и прикурил новую сигарету, пяти минут не прошло. - А знаешь, хорошо, что ты все видел!
-ЧТО - ВСЕ?! - оторопел я.
-Ну, все это, - он обвел взглядом омут, - русалок моих, разговор наш, поди, слышал. Понял теперь, кто рыбу ко мне на крючок подгоняет? Ить это их я ведром выносил из реки, когда отрава шла. Многие померли. Они сказывают, будто раньше, при мельнике еще, их в омутах тыщи водились! Чертей отгоняли от мельницы, предупреждали, ежели чужой идет - заместо собак.
-Т-ты серьезно?! - я не мог взять в толк, здоров ли умом мой приятель? Ну, не верилось мне, что дурацкая журнальная шутка оказалась вещей, и все тут!
-Ясень-уясень! - Вовка выпустил себе под ноги длинную и ребристую, как железнодорожное полотно, струю дыма. - Как мельника раскулачили, они осиротели, не родились больше... Старые-то поумирали, а молодь не прибывает... Если б не я, может, и повывелись бы совсем! Повезло, что подсказало мне сердце про них. И они меня почуяли, открылись - еще в молодости было. С тех пор плодятся, мелкота! - он улыбнулся гнилым щелястым ртом. - Как помру, кому о них заботиться? Эх, схоронили б меня тута, на берегу! Да некому... Я, вишь, так и не женился - до чего к ним прикипел! А ты думал - Вовка не мужик?
- Не ври, - пресек он мое не вполне искреннее возражение, - да и не важно это. Особливо теперь.
-Брось! - осадил он меня снова. - Ты вот что... Ты добрый, тебя они не испугались... ой, не могу... - его стали душить слезы, - ты навещай их, что ли, а?! Трудно мне... своих родных... другому мужику...
В принципе, из мужской солидарности, я Вовку мог понять и в душе был готов дать согласие. Тем более что просьба его выглядела, можно считать, завещанием, но...
-А как они?.. - ох, не одна только природная любознательность, немедля заступившая на караул взамен испуга, дернула меня прояснять отнюдь не очевидные подробности! Кто-то ведь, не к ночи званый, потянул меня за язык, заронил подозрение, что не просто навещать "мелкоту" предстояло мне! "Может, до метания молоки дело и не дойдет, - промелькнула низкая мыслишка, - ограничимся объятиями? Или поцелуем, в крайнем случае, если им гены мои жизненно необходимы?" Но и такой вариант общения с, возможно, холоднокровными созданиями - как-то не очень грел, если честно. Успокаивало, правда, что ни о каких чувствах к русалкам речи вроде бы не шло...
Но Вовка меня огорошил:
-Говорю же - сердце подскажет! Твое и ихнее, ясень-уясень. Главное, любить нужно. Филис, ежели по-гречески...
-Ха! - обрадовался я нежданному открытию, - а ведь правильно тебя прозвали Ихтиоф...
*
Договорить я тогда не успел.
Теперь-то, лежа в чистенькой убогой больничке, я понимаю, что оскорбляло Вовку именно "ихтио". Что прежде, в наивной юности, зря шептались мы, будто из-за окончания слова он бесится - вроде как напоминающего о прегрешениях совсем иного толка. Оказалось, как серпом по сердцу ему было слышать, как сравнивают дорогих существ с безмозглой рыбой! И не за себя, конечно, а за справедливость дрался он, защищая честь безответных созданий и не зная меры во гневе.
Нет, дурным оказался тайный смысл прозвища, неправильным... Мне, ясный клен, неловко перед другом... ну да, другом - кем же еще?! Не думал, что так вот, с зуботычиной, дойдет до меня под старость понимание такой простой истины...
Зубы-то мне потом вставят - в Москве хороший протезист имеется. Кормлюсь через трубочку, а говорить - пока челюсть не позволяет. Поэтому пишу вот, пристроив блокнот на одинокой тумбочке и стараясь не встречаться взглядом с козлом Шуриком на дедовой фотографии. Пишу - про тайну всей Вовкиной жизни, разглашать которую - грех! Впрочем, нам, горожанам, в раю так и так делать нечего...
Но о том, где загадочное место русалочье, буду молчать - терпеливо, стиснув зубы, как те ежи! Да русалки и сами не выдадут себя случайному человеку, понятно...
И прозвище Вовкино чудное, обидное - тоже не назову... пока он жив.