Он полетел. Хоть и не сразу, но полетел. Сначала он, еще ребенком, падал с кровати. Тогда ему говорили, что он непоседа. Потом он летал во сне, тогда ему сказали, что он растет. Когда вырос, он любил летать на самолете, и его называли транжиром, неэкономным. И вот наконец, уже в расцвете сил, он полетел по-настоящему. Сначала низко-низко, едва касаясь ногами мостовой, затем все выше и выше. Сейчас он летал так, как хотел: то быстро, то медленно; то высоко, то низко.
Он часто залетал на крыши погреться на солнышке, сверху посмотреть на людскую суету. С его появлением всем становилось светло и радостно. Дети хлопали в ладоши и визжали от восторга. Повздорившие было супруги прекращали спор и, обнявшись, говорили: "Вот, летают же некоторые!" Даже старухи, пусть и крестились испуганно, в душе торжествовали, что свершилось что-то там такое из "Святого писания". Однако ему все это было невдомек, потому что он летал - летал выше, быстрее и свободнее всех.
Летая повсюду, он часто заглядывал в окна. Порой - отворачивался от смущения, иногда не мог отвести любопытный взгляд. Однажды его внимание привлекло мокрое от слез лицо девушки в окне четвертого этажа. Солнце било в стекла, щебетали в листве птицы, а она - плакала! Выглядело это поразительно некрасиво и нелепо. Даже он, умевший летать, удивился и расстроился. Он сел на подоконник и постучал в стекло. Она даже не шелохнулась и лишь минуту спустя вяло махнула рукой - заходи, мол, если прилетел.
И он вошел - в комнату, где жила она и ее Горе. Ему показалось, что если она покинет комнату, то Горе останется взаперти, а она перестанет плакать. И он решил взять ее с собой. Она как будто не противилась и, обхватив его руками за талию, доверилась его умению летать.
Они летали! Много и везде. Горе осталось одно, а девушка была вдвоем и счастлива. И улыбалась. Но однажды они спустились на землю, и она сказала, что летать очень хорошо, но на земле-то лучше! Они так привыкли друг к другу, что решили вместе остаться на земле, где было лучше.
Им совсем неплохо, даже очень неплохо. Они почти счастливы и лишь изредка с пониманием смотрят в небо, где нет-нет, да и промелькнет человек-другой. Теперь ведь многие летают.