Маяковский, Есенин, Мандельштам. Три великих, любимых... Соблазненный эпическим гулом Маяковский, "румынский оркестр" (ироническое сравнение Мандельштама) которого глушил отдельные голоса, превращая лирику в крик влекомого толпой, и сопротивляющийся "шуму времени" Мандельштам, несущий в себе скорее гимн, нежели сатиру, - полюса противоположности эпики и лирики. Обоих люблю, но выбираю второго. Между ними - эпи-лирический Есенин, не выбравший между революцией и человеком и в отчаянии взывающий: "Куда несет нас рок событий?". Маяковский хотел оседлать этот рок, даже минутку продержался в седле, но был вышвырнут навстречу пуле. Теснимый временем, Мандельштам, с достоинством отступающего Сократа, до конца сохранял дистанцию, щит и меч...
II
Еще в разгаре литературных игр они, как и положено здоровому живому эгоизму, обменялись ядовитыми насмешками. Здесь я хочу сказать лишь об одной из них, устном шедевре Маяковского, обозвавшего Мандельштама "мраморная мухой". Не только физическая грубость двухметроворостости автора, но и его "единица - вздор, единица - ноль" - объясняют это свысокасмотрение. Муха, разумеется, - та же единица, слабее которой ничего нет. Но еще важнее эпитет - "мраморная". В мраморе сосредоточилось презрение революционного ниспровергателя к всему тому "сделанному", под чем он ставил своё "nihil", мрамор это музей, хранилище мертвечины, в мраморе - Растрелли, притянувший к себе соответствующую баррикадную рифму, в мраморе - Рафаэль, об известнейшем полотне которого Мандельштам, на краю жизни (в 1937!), уже падая в бездну, сказал волшебное слово, заново восстанавливающее "дней связующую нить": "На холсте уста вселенной, но она уже не та..." Вслушайтесь: "она уже не та..." - как бы уже оттуда, прихваченный тьмой, поэт нам намекает, напутствует: не забывайте Рафаэля, но уста вселенной ищите в вашей уже изменившейся вселенной, они тоже не те, по крайней мере, снаружи... Итак, Мандельштам - слабая единица, но, очарованный массой и множеством, количественной силой, внешним шумом и механической мощью рока, Маяковский не знает, что эта единица равна миру и человечеству в целом, поэт и Бог в ней творят вот сейчас, в эту минуту, вопреки судороге смывающего все смыслы рока, которому лирическая единица противопоставляет конкретное внутреннее единство мира, держа его ковчегом в потопе.