- Да ладно вам ссориться, мужики! - помощник прокурора Павел Шидловский одернул китель и поправил сдвинувшийся набок галстук (только что он вернулся из судебного процесса и угодил сразу с корабля на бал). - Давайте, что ли, выпьем за дружбу ведомств!
- Лично я не возражаю, - широко улыбнулся Петр Михайлович Гордиенко (для друзей - просто Михалыч), опер-розыскник из местного РУВД.
Коля Новицкий, коллега Шидловского, одетый по гражданке, так как в суде в этот день задействован не был, промолчал, беспокойно крутя пластмассовый стаканчик своими длинными, изящными, словно у пианиста, пальцами.
Шидловский поморщился. Роль миротворца ему явно не удавалась.
На минуту в кабинете воцарилось тягостное молчание. Тост за дружбу ведомств явно не находил отклика среди собравшихся за столом представителей этих самых ведомств. Не то, чтобы прокуратура и милиция в районе вели между собой войну, скорее, наоборот, но только тема, случайно поднятая в ходе обычного полупьяного трепа, задела за живое как Новицкого, только что аттестованного после стажировки юношу, едва успевшего обмыть первые звезды, так и Михалыча, без пяти минут подполковника, у которого в загашнике имелись пятнадцать лет службы в розыске, две медали (из них одна - "За отвагу"), угробленное напрочь здоровье и репутация отчаянного парня. Если Коля Новицкий пока еще лишь начинал познавать премудрости уголовного процесса в коридорах суда, то Михалыч мог смело считать раскрытые им преступления сотнями, рискуя при этом сбиться со счета. Работать он начал в те времена, когда его сегодняшний оппонент самым натуральным образом ходил пешком под стол.
Впрочем, Новицкий не привык тушеваться перед авторитетами, и в свои двадцать два года уже успел показать, что относиться к нему с пренебрежением не стоит - себе дороже выйдет.
- И все-таки я говорю, что деньги у Макейчика были, - упрямо повторил он неоднократно сказанные им сегодня слова. - Ну, не мог он врать. Если бы захотел напраслину возвести, придумал бы что-нибудь попроще. Да и к чему? Ведь его отпустили через три часа и даже пальцем не тронули.
- Юноша, - возразил Михалыч тоном человека, постигшего всю мудрость жизни, - через годик-другой эта ситуация не будет казаться вам такой уж невероятной. Иногда в голове не укладывается то, что придумывают люди, когда хотят отомстить.
- Отомстить? Да за что?
- Как - за что? А вы, вероятно, полагаете, что камера дежурной части - это номер в президентском отеле? Лично я не хотел бы провести там даже три минуты. А тут - три часа. Как вам такая версия, юноша?
Хотя они вроде бы пили вместе водку, что, по идее, должно способствовать сближению, Михалыч упрямо обращался к Новицкому на "вы", в то время, как с сидевшими тут же Шидловским и Олегом Барцуком он разговаривал подчеркнуто фамильярно, как со старыми друзьями.
- Забудьте вы про эту мудотень! - Шидловский снова попытался примирить спорщиков, приобняв их обоих за плечи, поскольку сидел как раз между ними. - Что вы как лесорубы, ей богу! В лесу - о бабах, с бабами - о лесе. Других тем, кроме работы, не нашли. Ну, подал этот Макейчик заяву, ну, говорит он, что менты в отделении ему карманы вывернули, в первый раз, что ли? Чего ты кипятишься, Коля? Принял эту заяву - правильно сделал. Разберемся. Зачем раньше времени горячку-то пороть?
Старший помощник прокурора Олег Барцук, которому, собственно, и была поручена проверка по заявлению гражданина Макейчика о краже у него денег сотрудниками милиции (а конкретно - Михалычем, который задержал Макейчика неделю назад по подозрению в совершении вымогательства), счел за благо не встревать в спор и промолчать. В конце концов, Паша прав - ругаться сейчас не время и не место. Собрались-то совсем по другому поводу. Просто посидеть по-человечески. Надо же было этому долговязому пижону Новицкому именно теперь заводить такую бодягу. Законник нашелся! И обидно, что и послать-то его нельзя - водку как раз Новицкий проставляет. Первую премию отметить решил. А Михалычу так просто не скажешь - иди, мол, прогуляйся пока, тем более, что сам его и за стол привел. Удружил, блин!
- Нет, хлопцы, вы сами послушайте, - Новицкий решил апеллировать к коллегам, поскольку Михалыч явно не принимал его всерьез. - Макейчик поясняет, что был задержан пятого сентября возле универсама в Южном микрорайоне, куда пришел на встречу со своим партнером, ну, еще одним учредителем их фирмы. Долги там какие-то у них. Рта не успел открыть, как его повязали. Доставили в райотдел, обыскали, посадили в камеру. Потом вызвали в кабинет, поговорили за жизнь, в конце концов отпустили, так как ничего на него не было. А когда он вещи получал, то увидел, что кошелек, который в дипломате лежал, пустой. А там, между прочим, денег было - баксов пятьсот крупными купюрами. Он давай спрашивать... э-э... сотрудников милиции (Новицкий деликатно умолчал о том, что беседовал-то Макейчик конкретно с Михалычем, который и возвращал ему вещи), куда, мол, деньги делись. А те ему отвечают: ищи получше, может, дома забыл. А может, потерял где. Тогда Макейчик сказал, что если бы потерял, то вместе с теми долларами, которые у него в Уголовном Кодексе между страниц заложены. Он же, вроде, тоже юрист, Макейчик-то. И в дипломате у него и Уголовный, и Уголовно-процессуальный, и еще пара Кодексов имелась. Ну, он тут же Уголовный Кодекс достает и открывает на глазах у ментов. А там - двадцатки, десятки, пятидесятки, всего на двести долларов. Бог его знает, чего он деньги в кодексах носит, но факт есть факт. Согласитесь, придумать такое трудно.
- Ничего особенного я в этом не вижу, - возразил Михалыч. - Подумаешь, деньги в кодексе. Я, вот, помню, как один бандюган меченые бабки, которые за пять минут до задержания передал ему потерпевший, умудрился себе в задний проход засунуть. Как мы ни искали - все без толку. Только когда заставили раздеться догола, да ощупали со всех сторон - только тогда нашли.
- Да не о том речь, - в запальчивости перебил его Новицкий. - Его когда обыскивали, то кошелек, понятно, проверили. А кодекс открывать не стали - зачем? Потому и взяли только те деньги, что в кошельке лежали. Это ведь подтверждает, что Макейчик не врет!
- Ничего это не подтверждает, - холодно заметил Михалыч. Судя по тому, как нахмурились его брови, разговор начинал ему надоедать. - Не было у него в лопатнике денег. Ни в лопатнике, ни в кодексе. Не было - и баста. Это потом он их туда положил, чтобы вы поверили. Да и кого вы вообще слушаете? То, что я Макейчика отпустил, всего лишь случайность. Партнер его, мудак, заявление о вымогательстве писать не захотел. А то села бы эта жертва милицейского произвола по двести восьмой без всяких лишних вопросов.
- В самом деле, - вяло вмешался в спор Барцук, - неизвестно еще, что там с самим заявителем. Глядишь, завтра за что-нибудь подсядет, и проблема сама собой отпадет.
- Как отпадет? - возмутился Новицкий. - Что это меняет?
- Как-как? - передразнил его Барцук. - Как рога у лося отпадают. Закроют его, значит, все его доводы - только способ защиты. Да что я тебе объясняю? Сам, что ли, в суде никогда версии подсудимых не опровергал?
Шидловский снова вмешался в разговор, продолжая играть роль кота Леопольда. Ребята, давайте жить дружно. Однако этот призыв так и остался голосом вопиющего в пустыне. Постепенно переходя на личности, Новицкий и Михалыч заводились все больше, а выпитое спиртное мешало им обоим прислушаться друг к другу и рассуждать здраво.
- И зачем вообще было его задерживать? - Новицкий даже вскочил из-за стола, так что остальным поневоле пришлось смотреть на его тощую нескладную фигуру снизу вверх. - Ведь даже заявления никто не написал! Смысл? Все равно через три часа отпустили!
- Это на словах все просто, - процедил сквозь зубы Михалыч. - А сами бы попробовали. В кабинете легко изображать из себя Шерлока Холмса. Давайте эксперимент проведем: у нас в дежурке сегодня куча всякого народа сидит. Прямо сейчас поедем, и каждый выберет сам себе любого из них, чтобы обману не было. А потом посмотрим: кто быстрее заставит своего клиента написать чистосердечное. Идет?
- И что, вы думали, Макейчик сам оформит себе срок? - насмешливо спросил Новицкий.
- Вот и видно, что вы - дилетант, - отпарировал Михалыч. - Только тот сыщик, кто может убедить любого, что ему выгоднее сознаться, чем идти в глухой отказ.
- Да? А деньги забирать у задержанного - это что, тоже особенная черта настоящего сыщика?
Тут Михалыч просто не выдержал. Он резко поднялся и подошел к Новицкому почти вплотную. Глаза его метали молнии, а кулаки сжались. Барцук с тревогой посмотрел на Шидловского. Тот весь напрягся. Еще не хватало только разнимать этих двух бесноватых.
- Знаешь что, пацан, - Гордиенко оставил свой презрительно-вежливый тон, и улыбки больше не было на его лице, - думай над своими словами. За них придется отвечать. Я - офицер милиции, понял? И прежде, чем бросаться такими обвинениями, поразмысли хорошенько, что из этого может выйти. Я, между прочим, под пули и ножи бандитские ходил, когда ты еще букварь в первом классе читал. Меня здесь все знают. И мое слово всегда будет весить больше, чем слово какого-то Макейчика. Он кто? Юрисконсульт? Бандит он, а не юрисконсульт! Я этих гадов за версту носом чую и давить их буду, пока жив. И мне не нужно разрешения такого, как ты, чтобы бандита назвать бандитом. Чего ты вообще хочешь? Вымогателя вывести из-под статьи? Давай, валяй, действуй! Он тебе сначала спасибо скажет, а потом, при случае, огреет по башке чем-нибудь тяжелым да карманы вывернет. Вот кого бояться надо, а не на ментов грешить. А вам, прокурорским, только повод дай, за любую фигню шкуру спустите. Выслужиться решил, что ли? Так я таких, как ты, много уже видел. Иди-ка, лучше, делом займись, чем глупые вопросы задавать. Макейчик - бандит, понятно? И поступать я с ним буду, как с бандитом!
Михалыч бы еще продолжал, но тут Барцук чуть ли не силком вывел его в коридор.
- Успокойся, не бери в голову, - сказал он оперу, когда они уже спускались по лестнице на первый этаж, где располагался кабинет Барцука. - Не слушай ты этого пацана. Мы же с тобой друг друга не первый год знаем, верно? Да, я не хуже тебя понимаю, что денег в Уголовном Кодексе у того козла не было. Домыслы одни. Доказательств - ноль. Отказной по этой заяве вынести - вопрос времени.
- Да пойми ты, Олег, - с жаром объяснял Барцуку Гордиенко, - не в доказательствах дело. И так понятно, что их нет. По жизни просто обидно. Ты ведь знаешь, я - мент по масти. Да у меня наград больше, чем этому вашему Новицкому лет! Нет, чтобы по-дружески все обсудить, так он в бутылку лезет! Ладно, посмотрим, кто кого.
- Расслабься, - улыбнулся Барцук, похлопывая опера по плечу. - Расслабься и забудь. Мы с тобой старые друзья, и заявление это у меня на столе. Ничего не бойся. Мне-то, надеюсь, веришь? Слушай, а давай на выходные охоту организуем? Как в прошлый раз. Вон, Пашку с собой возьмем. Лады? Ну, тогда подожди в кабинете, я в магазин сгоняю. Выпьем за удачную охоту.
2.
Яркое сентябрьское солнце назлойливо лезло прямо в глаза и мешало работать. На дворе стояло бабье лето. Ни облачка на пронзительно-синем небе, ни луж на потрескавшемся асфальте, ни черно-коричневых комьев грязи во дворе. Свежий, еще теплый ветерок пробирается в кабинет через открытую форточку, а за окном - желто-красное зарево на ветвях кленов и тополей. По такой погоде любой день кажется выходным.
Барцук встал из-за стола, потянулся и прошелся по кабинету, разминая кисти рук. Лист бумаги, заправленный в пишущую машинку, остался заполненным наполовину. Фразы никак не хотели складываться в стройную композицию, хотя сочинял старший помощник прокурора не что иное, как постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении старшего оперуполномоченного Гордиенко по заявлению гражданина Макейчика.
Еще час назад все было для него так же ясно, как погода за окном. Да и теперь Барцук пребывал в полной уверенности в своей правоте. И надо же - не знать, как описать все это на бумаге! Барцук удивлялся тем больше, что стиль составления подобных бумаг у него выработался очень давно, и любой свой отказной он мог чуть ли не прочитать на память, даже если бы его подняли среди ночи.
На столе, рядом с пишущей машинкой, лежали скрепленные вместе объяснения Макейчика, Гордиенко, двух других оперов, принимавших участие в задержании, рапорта дежурного наряда, копии записей из книги доставленных, протокол личного обыска Макейчика. Материал умещался на тридцати с лишним листах, и только на трех из них - на тех, где излагались доводы самого заявителя, содержалось утверждение о наличии у него денег. Тех самых пятисот долларов купюрами по сотне, с указанием серий и номеров. Макейчик, видно, не зря учился на юриста. Человеком он оказался на редкость педантичным. "...Купюра достоинством 100 долларов США, серии АВ, номер 102567814 В, купюра достоинством 100 долларов США, серии В, номер 234345469 GH, купюра достоинством 100 долларов США, серии АТ, номер 563789207 АВ..." Эти строчки из объяснений потерпевшего врезались в память Барцука накрепко. На мгновение его посетила мысль о том, что человек, преследующий цель всего лишь испортить жизнь правомерно задержавшим его сотрудникам милиции, не стал бы выдумывать таких подробностей. Но он тут же отмахнулся от этого соображения. В конце концов, жизнь многообразна, и кто знает, может быть, Макейчик таким образом просто пытается придать убедительности своим, в общем-то голословным, обвинениям.
Так или иначе, но работа над постановлением безнадежно застопорилась на втором абзаце. Барцук подумал, было, что не мешает немного отвлечься, сходить, например, в бар на лукойловской заправке, что прямо напротив конторы, попить кофе, пообщаться с барменшей Леночкой, но тут в коридоре раздался неясный гул чьих-то голосов. В следующее мгновение дверь открылась, и в кабинет походкой профессиональной модели вплыла секретарша шефа Аня. За ее спиной на пороге в нерешительности мялись еще две представительницы прекрасного пола, судя по внешности, мать и дочь.
Только завидев Аню, Барцук широко улыбнулся. По молоденькой секретарше сохла вся мужская половина коллектива, а если учесть, что Анечка была единственной женщиной в прокуратуре района (завканцелярией Тамара Васильевна, которой оставалось два года до пенсии, разумеется, не в счет), - то и весь коллектив. Зная, какое восхищение вызывают у окружающих ее хрупкая, под стать Дюймовочке, фигурка, густые белоснежные кудри (естественный цвет!) и невероятно голубые глаза, Аня извлекала из этого максимум выгоды. Даже в общении с прокурором она позволяла себе такие вольности, которых шеф, в принципе не выносивший фамильярности, не стерпел бы, наверное, даже от собственной супруги.
- Привет, Олежка! - улыбка Анечки чем-то отдаленно напоминала улыбку Натальи Орейро. - Рад меня видеть?
- Спрашиваешь! - Барцук раскинул руки в стороны, как будто хотел тут же заключить секретаршу в объятия. - Влюблен в тебя давно и безнадежно! Что случилось? Неужели принцесса, наконец, вспомнила обо мне? Как говорится, я старый солдат и не знаю слов любви...
- Прими заявление, - усмехнулась Анечка, прерывая излияния старшего помощника прокурора на полуслове. - Люди пришли к Борису Николаевичу на прием, он велел, чтобы ты разобрался.
- Вот так всегда, - с притворной досадой Барцук покачал головой. - Ну, не принимают меня женщины всерьез. А о чем заявление-то?
Последний вопрос он задал посетительницам, все еще стоявшим на пороге, но Анечка с присущей ей бесцеремонностью ответила за них:
- Изнасилование. Только ты потом материал обязательно мне занеси на регистрацию. В прошлый раз меня чуть из-за тебя премии не лишили. А она у меня ма-а-аленькая!
Аня игриво подмигнула Барцуку.
- Не понял! - брови старшего помощника прокурора поползли вверх и изогнулись так, что стали похожи на вопросительных знака. Шутки секретарши он не оценил. - А почему я должен разбираться? Что, следователи разве сильно загружены? Слушай, отведи их лучше к Василюку, а то у меня работы - во!
Барцук провел ребром ладони по горлу.
- Ничего не знаю! - Анечка едва протиснулась в дверь за спинами посетительниц (даже с ее комплекцией это далось ей с трудом). - Шеф сказал поручить тебе. Ну, не забудь, занеси материал. Пока!
Она послала опешившему Барцуку воздушный поцелуй и закрыла за собой дверь.
Старший помощник прокурора тяжело вздохнул и уселся за стол, жестом предлагая посетительницам занять места напротив. На его лице застыло выражение крайней досады. Листы с текстом начатого постановления он вытащил из машинки и засунул в ящик стола. Уж если с самого начала не заладилось... Вздохнув еще раз, Барцук подпер щеку ладонью и вопросительно уставился на заявительниц.
А у тех, как по закону подлости, словно языки поотнимались. Тот запал, с которым они шли на прием к прокурору, уже улетучился, словно его и не было, и теперь перед Барцуком сидели две беззащитные женщины, которые в растерянности поглядывали одна на другую, не зная, с чего начать.
Барцук нетерпеливо кашлянул, как бы предлагая им поторопиться. В принципе, он примерно уже знал, что ему предстоит сейчас услышать. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о... Да, это вам не Шекспир. Сейчас вот эта, молодая, расскажет, как она познакомилась с парнем на дискотеке, который через два медленных танца предложил составить ему компанию "на крутой тусовке" где-нибудь в подворотне или в общаге, а там, после того, как она распила вместе с ним и его дружками пару бутылочек "Золотой осени", горе-Ромео пустил ее по рукам. Обычная, впрочем, история, в которой никто, кроме самой потерпевшей, не виноват. А нечего было шляться с незнакомыми пацанами по подъездам да винцом с ними баловаться. В глубине души девушка и сама это понимает. И если ей тактично намекнуть, что подобными проблемами она только осложняет себе жизнь, то, вероятно, она и не будет настаивать на возбуждении уголовного дела.
За годы работы в прокуратуре Барцук почти в совершенстве овладел искусством отфутболивания заявлений. Для начала следует внимательно выслушать человека, совершившего непростительную ошибку, заявившись в прокуратуру с жалобой, затем надо посочувствовать ему, причем искренне, чтобы никаких сомнений в том, что ему готовы помочь, у человека не оставалось. Наконец, когда заявитель выговорится, стоит лишь намекнуть, что, в принципе, ничего хорошего проверка по жалобе ему не принесет, а лишь добавит проблем. Взять то же изнасилование. Подавая заявление, потерпевшая просто не представляет еще, что это влечет за собой, во-первых, соответствующий медицинский осмотр (причем эксперт - далеко не всегда женщина), во-вторых, бесконечные допросы и очные ставки, на которых адвокат обвиняемого обязательно попытается представить ее в, мягко выражаясь, не совсем приглядном свете, в-третьих, суд, который, помимо прочих неприятностей, грозит еще и оглаской, что само по себе иногда для потерпевшей страшнее, чем то, что, собственно, и привело ее в зал суда. Как правило, подобные доводы помогают безотказно, в девяти случаях из десяти.
Но как прикажете разговаривать с заявительницей, которая будто воды в рот набрала! Пользуясь затянувшейся паузой, Барцук внимательно разглядывал сидевших напротив него женщин. Если бы их не разделяло по крайней мере лет двадцать, они могли запросто сойти за сестер-близняшек. Одинаково коренастые, плотно сбитые фигуры, округлые лица, маленькие, широко посаженые глазки, густые русые волосы (только у матери они собраны в пучок на темени, а у дочери заплетены в толстенную косу, спускавшуюся чуть не до пояса). Даже одеты они в одинаковые демисезонные плащи, и вокруг шеи у обоих - пестрые платки с бахромой.
"Будто вчера только приехали из деревни", - подумал Барцук и невольно улыбнулся.
- Так я слушаю, - сказал он наконец. - Чем могу помочь?
Тут старшую из посетительниц словно прорвало. Она, как будто, ждала лишь сигнала, чтобы выплеснуть все возмущение, что накапливалось в ней последние дни, не имея выхода, и, дождавшись, не замедлила это сделать.
- Да уж, конечно, божачки вы мои, помогите, - она говорила с сильным белорусским акцентом. - Як жа так? Я дочку восемнадцать лет растила, гадавала, ночей не спала, а тут какая-то зараза, божачки вы мои, взяла да сначильничала, каб хрен ему в вочы засыпало! Поехала дивчина в город учиться, ну, думаю, слава богу, хоть темной да дурной не останется, как мы с отцом, а она через месяц да дому приезжает. Не поступила, говорит. И плачет, плачет, божачки вы мои. Ну, не поступила, говорю, дело такое, бывает. А она все плачет. Я ей: что здарылося, дочка? И так, и сяк. А она возьми, да скажи, что и не девушка уж, божачки мои! Да как же это, товарищ начальник, ведь замуж ей выходить! Кто ж ее нечестную-то возьмет? Помогите, не дайте дивчину погубить! Вы найдите уж ту заразу, что доченьку мою... Чтоб ноги у него не ходили, а вочы не бачыли!
Далее почтенная матрона перешла к непереводимым простонародным выражениям, так что Барцуку волей-неволей пришлось ее прервать.
- Подробнее, пожалуйста, - сказал он. - И не вы, уважаемая... э-э... как вас, простите?... Да-да, Людмила Иосифовна. Так вот, Людмила Иосифовна, я бы хотел выслушать для начала вашу дочь. Марина, не так ли?
Однако Марина вовсе не торопилась вторить причитаниям матери. По ее лицу было видно, что еще минута - и она просто разревется. Глаза у нее покраснели, а губы дрожали. В руках она держала носовой платок, которым ежеминутно вытирала еще не начавшие течь слезы.
- Я... не... не могу я! - только и смогла она произнести больше небольшой паузы.
- Да что ж ты, дочка, молчишь! - набросилась на нее мать. - Не видишь разве, человек ждет!
Марина заплакала. Людмила Иосифовна взяла ее за плечи и довольно энергично встряхнула. Результата это не дало. Барцук решил, что ему пора вмешаться и деликатно, насколько это позволяла обстановка, выпроводил Людмилу Иосифовну в коридор, справедливо полагая, что один на один он добьется от Марины гораздо большего. И так видно, что заявление - это идея не ее, а матери, и без Людмилы Иосифовны девушку гораздо легче будет успокоить и убедить, что производство по такому заявлению - вещь совершенно ненужная и исключительно неприятная для нее самой.
- Возьми себя в руки, - Барцук налил девушке воды. - На, выпей. Давай вместе разберемся, что случилось, хорошо? Не бойся, не так это страшно. Расскажи мне пока все по порядку, а потом вместе решим, как нам быть. Договорились?
Судорожно проглотив воду, Марина кивнула.
- Ну, вот и ладно, - улыбнулся Барцук. - Итак, я слушаю.
- Приехала я поступать, - начала Марина, глядя мимо старшего помощника, куда-то в пол, - в Экономический университет. Комнату сняла здесь недалеко, в частном секторе. Мама денег дала. Экзамены провалила, думала сразу домой ехать. Но тут с девчонкой познакомилась, Таней, она тоже поступать приехала, из Столина. Ну, Таня уговорила меня подождать пока. Лето, все такое. Говорит, погуляем хоть, раз есть возможность. Ну, и на пляже, знаете, возле водохранилища, познакомились с парнями. Ну, двое молодых, лет по двадцать, и один дядька в возрасте уже. Они нас в кафе пригласили. Потом в гости поехали к дядьке этому. Он там же, в Южном живет. Выпили немного, и мы с Танькой рассказали, что приехали поступать и экзамены завалили. А дядька сказал, что ерунда это все. У него, вроде, знакомые какие-то в университете есть, он за кого хочешь попросить может, и все будет в порядке, примут без вопросов. Мы, конечно, обрадовались, а потом, через полчаса примерно, дядька меня в коридор позвал и сказал, что я поступлю, если соглашусь с ним... ну... это...
Марина покраснела, словно маков цвет. Слова давались ей с трудом.
- Ладно, я понял, - Барцук решил проявить деликатность. - Дальше-то что?
- Дальше? - Марина удивленно подняла на него глаза. - Ну, все. Я... это... согласилась, - она нервно покусывала губы. - А наутро он меня выгнал. Сказал, чтобы я убиралась. Что ничего мне не обещал. В общем... Не знаю даже, как все это получилось. Может, потому, что я выпивши была...
"А вернее потому, что дура", - про себя заметил Барцук, а вслух спросил:
- Так подожди, он, что, тебя не бил?
- Нет.
- И не угрожал ничем?
Марина отрицательно покачала головой.
- То есть никакого изнасилования не было? - старший помощник прокурора уже не скрывал своего удовольствия.
Марина молчала.
- Ну, вот видишь, - Барцук наполнил водой опустевший стакан и пододвинул его к девушке. - Во всем разобрались. Не так это и сложно. Осталось определиться: как с заявлением быть? Подать, конечно, имеешь право, но сама понимаешь: раз не было преступления, то и разбираться не с чем. Я прав?
Марина кивнула.
- Замечательно! - Барцук откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул. - Значит, решено. Тебя жаль, конечно, но жизнь-то не кончилась. Впредь знать будешь, с кем шашни водить. Иди, скажи матери, что заявление я принял, что будем искать дядьку твоего, чтобы не волновалась раньше времени, а потом, когда все уляжется, объяснишь ей. Кстати... Сволочь-то эту опознать сможешь? Мало ли что, вдруг попадется?
Марина так оживленно закивала, что Барцук понял: того мужика она запомнила на всю жизнь.
- Ладно... Оставь мне свои данные... ну, как найти тебя. А потом можешь идти.
Пока Марина записывала на бумажке свой адрес и телефон, Барцук смотрел на нее с сожалением. Жизнь оказалась беспощадна к неопытной девчушке из провинции, и неизвестно еще, как сложится ее дальнейшая судьба. В деревне к подобным вещам относятся серьезно, пусть даже и женихов-то там не осталось, кроме трех-четырех вечно пьяных механизаторов. На мгновение Барцуку захотелось, чтобы тот, кто так поступил с этой простушкой, ударил ее хотя бы раз, чтобы можно было предъявить ему обвинение и бросить в каземат, где сокамерники быстро поменяют ему ориентацию. Но не бывает худа без добра. Нет преступления - нет и заявления. По крайней мере, одной проблемой меньше.
Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возникла широкоплечая, с явно наметившимся брюшком фигура опера Михалыча.
- Слышишь, Олег, - Гордиенко нимало не смутило присутствие посторонних в кабинете. - Насчет охоты я договорился. Едем в субботу с утра. Паше скажи, чтобы ложился пораньше. Ждать его, как в прошлый раз, никто не будет.
Марина как раз повернулась, чтобы выйти. Увидев Михалыча, она застыла на месте. Обернувшись, уставилась на Барцука округлившимися от удивления глазами.
- Ну, что еще? - нетерпеливо бросил тот.
Марина прикрыла разинутый от неожиданности рот, сглотнула слюну и, заикаясь, выдавила:
- В-вы спрашивали, м-могу ли я опознать... Так в-вот же он...
Барцук хотел, было, сказать какую-то резкость, но тут он перевел взгляд на Михалыча и в свою очередь опешил. Покрасневший, в момент осунувшийся опер как-то сжался, явно пряча взгляд, и в это мгновение Барцук понял: тот самый дядька, о котором пять минут назад ему рассказывала Марина, сейчас стоит перед ним.
В кабинете воцарилось гробовое молчание. Ручка, которую Барцук накручивал между пальцев, упала на пол, и раздавшийся стук заставил Гордиенко вздрогнуть.
3.
Разговор длился уже пять часов и изрядно утомил обоих. Рабочий день давно кончился, и за окном стемнело. Свет лампы застилал сизый сигаретный дым, и Барцуку вдруг показалось, что за этой завесой он уже не различает черт лица Гордиенко.
Подойдя к окну, Барцук открыл форточку. Холодный воздух ворвался в кабинет, и старший помощник прокурора с удовольствием вдохнул его полной грудью. Еще с минуту он смотрел на серпик молодой луны, взошедший в бархатно-черном небе, потом взглянул на часы. Надо же, почти девять! А кажется, что прошли лишь какие-то десять минут.
Табачное марево немного рассеялось, и Барцук смог лучше разглядеть Михалыча, вспотевшего и покрасневшего от напряжения. Глаза опера, не мигая, смотрели на Барцука, а на скулах ходили желваки. То и дело он облизывал сухие губы, а пальцы, сплетенные в замок, чтобы не выдать волнения, все же предательски дрожали. Вопросительно уставившись на Барцука, он ждал, и только его шумное дыхание нарушало тишину, воцарившуюся в кабинете.
- Единственное, чего я не понимаю, - устало произнес Барцук уже раз в двадцатый набивший оскомину вопрос, - зачем ты связался с этой малолеткой? Что, сложно бабу было найти? Тебя самого, Михалыч, вся эта история не удивляет?
Гордиенко криво ухмыльнулся. Если раньше его улыбка всегда бодрила Барцука, поднимала ему настроение, то теперь она казалась просто противной.
- Да не связывался я с ней, - повторил опер заученный ответ. - Сколько раз еще объяснять? Чего ты прицепился ко мне с этой шлюхой?
- Это не я к тебе пристал, - мрачно заметил Барцук. - Это совесть твоя покоя тебе не дает. Чего ты напрягся-то, коль невиновен?
- А что? Ночь на дворе, а мы тут с тобой о разной фигне разговоры разговариваем. Меня, между прочим, семья дома ждет.
- Кстати, о семье. Если ты боишься, что Лариса узнает, так я ей ничего не скажу, даю слово. Ты просто объясни мне, как все было, и разойдемся. Пойми, Михалыч, я не прищучить тебя хочу, мы же старые друзья. Я ж не знаю, как у вас там с этой Мариной все произошло. Мало ли, может, сама приставала. Я тоже не самый примерный семьянин, пойму.
- Да тут и понимать нечего, - Гордиенко достал из кармана пачку "Орбита", бросил пару подушечек в рот. - Не было того, о чем она тебе наплела. Не было, и все.
Челюсть опера ритмично задвигалась. Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. Видимо, все это придавало ему уверенности.
- Тогда объясни, какого дьявола этой колхознице понадобилось тебя оговаривать? - раздраженно сказал Барцук. - Если вы незнакомы, почему она указала именно на тебя?
- Да почем я знаю? - развел руками Гордиенко. - Может, задерживал ее раньше во время рейда по шлюхам, может, по какой другой причине. Всех-то, кто на меня зуб держит, не упомнишь. А может быть, просто увидела первого попавшегося мужика, ну и...
- Ты и следователю собираешься эту туфту втирать? - ядовито осведомился Барцук.
- Следователю? - немигающие глаза тревожно смотрели на старшего помощника прокурора. - Какому следователю?
- Может, я неправильно объяснил, Михалыч, но эта девушка заявила об изнасиловании. Изнасилованиями у нас занимаются следователи. Ладно, если материал попадет к Колосову, а если к Дзержинскому? Или к Василюку? Первого из них ты совсем недавно послал к чертовой матери из-за какого-то вшивого рапорта, а второй давно на оперов зуб имеет. Не знаю уж, из-за чего.
- Так ты что хочешь сказать? - губы Гордиенко вновь искривила нервная ухмылка. - Что ты уголовное дело на меня возбуждать будешь?
- Не "на меня", а "в отношении меня", Михалыч. Нет, не конкретно тебя, понятно. В отношении неустановленного лица. Но первое же опознание все поставит на свои места.
- Ладно, давай, валяй, - Гордиенко пододвинул ближе к себе пепельницу, сплюнул туда жвачку, потом вытащил из пачки, лежавшей на столе, сигарету, размял ее дрожащими пальцами, закурил. - Друг, называется. Хотя мне без разницы. Все равно ничего на меня повесить вам не удастся. Состава нет.
- Вот как? Откуда ты можешь это знать, если с потерпевшей не знаком?
- Чего тут знать? Ты же сам сказал, что она, с ее слов, добровольно легла под мужика. Какое здесь изнасилование? Ни ударов, ни угроз не было. Дохлый номер, Олег. Все произошло по согласию, а теперь она хочет перед родней обставиться.
- Именно о согласии я с тобой тут битых пять часов толкую. Тебя не заботит, как это согласие было получено?
- А почему меня должно это заботить?
- Потому, что насколько я тебя знаю, Михалыч, ты, хоть и не ангел по жизни, никогда не совершал подлостей.
- Это ты о чем? - Гордиенко наклонился над столом, как будто плохо видел Барцука, сидевшего всего в каком-то метре от него.
- Да не строй из себя идиота! - взорвался Барцук. - Ладно, скажу прямо, раз не доходит. Пользоваться женщиной обманом, а потом посылать ее подальше - это подло. Или тебя в школе таким вещам не учили?
- А ты мне кто, мать родная? - Гордиенко тоже завелся. - Ишь, моралист! Лев Толстой без бороды! Ну, да хрен с тобой! Хоть и достал ты меня своими вопросами, я, так и быть, скажу, что я думаю обо всем этом. Запомни: все бабы - по натуре шлюхи. И эту Марину никто насильно в койку не тащил. Она сама, слышишь, сама согласилась! А раз согласилась, значит, внутренне была к этому готова. Значит, натура у нее продажная. И за что я... тот мужик... в общем, за что ее купили, не имеет разницы! Не в этот, так в следующий раз она все равно кончила бы тем же самым. Тьфу! Кончила... Ничего себе каламбурчик! Короче, хочешь возбуждать дело - возбуждай! Но только ничего у тебя из этого не выйдет. Сам же сядешь в лужу. Шлюха обвиняет офицера милиции - смех, да и только.
С каждым словом голос Михалыча становился все увереннее, в нем даже зазвучали нотки праведного гнева. Кулаки опера сжались, так сильно, что кожа на суставах побелела, брови хмуро сошлись к переносице, глаза прищурились. Казалось, еще немного, и он просто бросится в драку.
Барцук тяжело вздохнул. Весь этот театр начинал ему надоедать.
- Вспомни, Михалыч, сколько раз я тебя отмазывал - медленно, почти по слогам, произнес он. - Сначала два года назад, по заявлению этого... кажется, Артемова. Он потом был осужден за грабеж на основании собственного признания, которое, как он утверждал, ты выбил из него кулаками. Потом, пару месяцев спустя, по заявлению валютчика, фамилии не помню, а кличка у него была "Ганс". Якобы ты забрал у него всю выручку, а самого оформил за мелкое хулиганство на пятнадцать суток. Потом какая-то сводница, ее я вообще плохо помню, жаловалась на какие-то шалости при обысках. Вроде, после твоего ухода, у нее в квартире какие-то вещи пропали. В январе этого года ты вообще был на грани увольнения. Помнишь, как вы с Даниловым прессовали задержанного за разбой парня, а потом выяснилось, что разбой этот совершили совсем другие лица? А парень уж и признание написал. Теперь вот, не успел я разобраться с заявлением Макейчика, как на тебя опять жалуются. Не кажется ли тебе, что это слишком?
Тут Гордиенко и вовсе вышел из себя.
- Нет, мне не кажется! - выкрикнул он, и лицо у него побагровело. - Не жалуются, между прочим, на того, кто ни хрена не делает! Ты что, попрекать меня своей добротой вздумал? А я тебе так скажу: не будь тебя, любой другой вынес бы по всем этим материалам отказные! И по этим, и по другим, которых ты не назвал. А знаешь, почему? Потому, что я, в отличие от вас, прокурорских, сидельцев кабинетных, живые преступления раскрываю! Я людям помогаю реально, а не на словах, понял? Я воров в тюрьму сажаю, а не думаю ночами о том, как бы их, несчастненьких, ублажить. И не талдычь мне тут про закон, про права и обязанности. Я все это слышал тысячи раз. Но когда передо мной преступник, плевать я хотел на всякие условности!
- А кто тебе дал на это право? - возмутился Барцук. Почему именно ты должен решать, кто преступник, а кто - нет?
- Кто дал право, спрашиваешь? Жизнь дала! По крайней мере, я могу точно сказать: мое место - по эту сторону баррикад. А ты можешь сказать, где твое? Ты с кем? Только не говори опять про закон. Для бандюг закон - тайга. И белые перчатки для них я надевать не буду. Подумаешь: какой-то вымогатель, хренов рэкетир, утверждает, что я похитил у него паршивые бабки! Шлюха поднимает голос на того, кто еще до ее рождения задерживал рецидивистов! Нет, Олег, убиваться по поводу ее потерянной чести я не буду. И тебе не советую. Да и не докажешь ты ничего. Нет у вас методов против опера Гордиенко. Если хочешь, чтобы мы остались друзьями, не распускай тут телячьи сопли. Все на самом деле просто - или ты с нами, или - с ними. Лады? Ну, давай пять.
Он протянул Барцуку руку.
"...Купюра достоинством 100 долларов США, серии АВ, номер 102567814 В, купюра достоинством 100 долларов США, серии В, номер 234345469 GH, купюра достоинством 100 долларов США, серии АТ, номер 563789207 АВ... Да, такое придумать невозможно, - думал Барцук. - Но он прав. С Мариной у нас ничего не получится. Нет состава преступления. Что ж, пусть это останется на его совести... А насчет методов против тебя, Гордиенко, это мы еще поглядим."
Не замечая протянутой руки, Барцук достал из ящика стола несколько листов с начатым текстом отказного постановления по заявлению Макейчика. Медленно порвал постановление на клочки. Потом тихо, но твердо сказал:
- Знаешь, что я думаю, Михалыч? Думаю, что деньги в Уголовном Кодексе у Макейчика все-таки были. И в кошельке, соответственно, тоже.
Гордиенко спрятал руку в карман.
- И что, рассчитываешь, что прокурор разрешит возбудить дело? - насмешливо спросил он.
- Разрешит. Особенно после того, как я расскажу ему про сегодняшний случай. У него самого две дочки.
- Ну, как знаешь, - злобно прошипел Гордиенко. - Но только смотри, Олег, земля-то круглая. Встретимся еще.
- Встречаться ты будешь теперь со следователем, - устало махнул рукой Барцук. - А я позабочусь, чтобы от должности тебя отстранили. Твое место - не на баррикадах, а в тюрьме, Михалыч. Все, хватит. Пошел вон.
Скрипнув зубами от досады, Гордиенко ретировался, громко хлопнув на прощание дверью.
Барцук встал из-за стола, достал сигарету. Сделав пару затяжек, затушил ее и бросил в мусорное ведро. Потом крепко и от души выругался. С минуту постоял у окна, глядя в бархатно-черное небо. Затем резко повернулся, снова сел за стол и принялся барабанить по клавишам пишущей машинки.
Теперь писать ему было легко. Уже через две минуты постановлению о возбуждении уголовного дела по факту злоупотребления служебным положением не хватало лишь подписи прокурора. Ее он получит завтра, и тогда Михалыч, наконец, поймет, что и для опера уголовного розыска должна существовать некая черта, та самая, о существовании которой он сам узнал только сегодня.