Смеркалось. В августе вечереет еще медленно, и ночная мгла, густая и бархатистая, пышная, словно вечернее платье кинозвезды, понемногу опускалась на город. Прохладная свежесть, пока еще слабо заметная после жаркого дня, нежно обнимала уставшие деревья, заставляя их едва слышно шевелить ветвями. Начавшие уже желтеть листья тихо шелестели, создавая ту незабываемую, ласкающую слух музыку, которой можно насладиться лишь на каком-нибудь хуторе или во время похода за грибами, в полном одиночестве, когда ничто не мешает внимать плавным, таинственным и певучим мелодиям лесной чащи.
В большом городе, правда, придется очень постараться для того, чтобы найти укромный уголок и спокойно подумать о вечном, трезво оценить свои успехи и неудачи, дабы собраться с силами для будущих свершений. Тем более это непросто на дальней заводской окраине, где дымящие кирпичные трубы предприятий, вперемешку с вышками линий электропередач, мачтами антенн сотовой связи, длинными бетонными коробками панельных домов и общежитий, дворами, похожими на глубокие колодцы, и бесконечными глухими заборами, отгораживающими от внешнего мира территорию самых различных комбинатов, фабрик, производств и прочих промышленных зон, создают мрачный футуристический антураж, который, если только не замечать его вокруг себя, можно увидеть разве что в фильмах ужасов или в фантастических боевиках о жизни на Земле после наступления ядерного апокалипсиса.
Впрочем, сотрудники районной прокуратуры, все сплошь молодые и пока еще не отягощенные грузом пережитого люди (самому старшему из них не исполнилось и тридцати пяти), не испытывали потребности в том, чтобы задавать себе и друг другу сложные философские вопросы. Если им и было необходимо найти место, надежно укрытое от посторонних глаз, то лишь для того, чтобы иметь возможность без помех отпраздновать какое-нибудь событие местного масштаба и вволю повеселиться, не оглядываясь на начальство и общественное мнение. Этим они и занимались в один из душных августовских вечеров, провожая на повышение следователя Василюка, которому предложили должность в следственном отделе прокуратуры города.
Солнце скрывалось за верхушками тополей, оставляя за собой кроваво-красный след заката. На темно-синем небе уже начинали едва заметно мерцать звезды, а воздух наполнили сладкие ароматы трав и цветов. Смешиваясь с дымом костра, разведенного в мангале, и приятно щекочущим ноздри запахом жареного мяса, они создавали неповторимую атмосферу праздника в конце рабочей недели. Всего метрах в тридцати от входа в свою контору следователи и помощники районного прокурора облюбовали небольшую поляну, окруженную с трех сторон густым орешником, а с четвертой выходившую на пустырь, на другом конце которого возвышалась кирпичная ограда ТЭЦ, опутанная поверху колючей проволокой. Еще обильная в это время года желто-зеленая листва высокого кустарника не хуже любой маскировочной сети отгораживала их от аллеи, что вела от улицы к главной проходной предприятия, и только по веселым голосам, ставшим излишне громкими и слегка развязными под влиянием спиртного, можно было догадаться о том, что доблестные служители щита и меча успешно расслабляются, и от души позавидовать им.
Их начальник, прокурор района Борис Николаевич Жук, прекрасно знал о наличии в коллективе традиции встречать каждого нового сотрудника и провожать его обильным застольем. Не то, чтобы он ее поощрял, но и не особенно препятствовал своим подчиненным, требуя лишь, чтобы тосты и песни произносились и пелись после окончания рабочего дня и за пределами стен прокуратуры. В минуты хорошего настроения шеф и сам мог составить сотрудникам компанию, правда, случалось это весьма редко, да и в таких случаях Борис Николаевич чаще всего ограничивался тем, что выпивал рюмку-другую, затем самым строгим тоном назначал старшего, словно речь шла о проверке или расследовании сложного уголовного дела, после чего водитель, Коля Протасов, с печалью на лице увозил своего патрона в голубую даль. Что касается заместителей Жука, Вагифа Мусаевича Гусейнова и Валентина Васильевича Клименко, то ни один из них никогда, хотя и по разным причинам, не появлялся на заветной поляне, и таким образом рядовые сотрудники, будучи между собой на равных, могли чувствовать себя спокойно.
Отблески костра бросали причудливые тени на длинное худое лицо старшего следователя Колосова, которое в глазах немалого числа представительниц слабого пола не портил даже сломанный нос, на веснушчатую раскрасневшуюся физиономию помощника прокурора Алисиевича по прозвищу "Децл", уже успевшего изрядно принять на грудь и оттого постоянно озиравшегося по сторонам бессмысленным взглядом своих маленьких голубых глаз, на округлые осанистые щеки и двойной подбородок старшего помощника Барцука, изящные тонкие черты его коллеги Паши Шидловского, ну и, конечно, на самого виновника торжества - следователя Василюка, невысокого и ничем не примечательного внешне парня лет тридцати, обладателя пышной пепельно-русой шевелюры и, казалось, навечно застывшего на его лице нарочито серьезного и сосредоточенного выражения. Чуть поодаль стояли еще трое участников пикника - старшие помощники прокурора Сергей Баранов и Слава Немцевич, а также их сосед по кабинету Николай Новицкий, чья должность уважительной приставки "старший" пока не удостоилась. Мужскую компанию весьма украшало присутствие секретарши шефа Анечки - миниатюрной изящной блондинки, в которую тайно была влюблена по крайней мере половина из присутствующих, что совершенно исключало всякие сальные шуточки и непотребные намеки, столь обычные при других обстоятельствах в компании десятка нетрезвых мужиков.
Ждали еще следователя Баранкевича, но тот задерживался на каком-то выезде и к месту пьянки, которая по модному нынче обычаю официально именовалась корпоративным мероприятием, пока не прибыл.
- Ну и где он ездит? - выразил свое неудовольствие по этому поводу Колосов. - Еще полчаса, и ему одни объедки да пустые бутылки останутся.
- П-поздно п-прих-ходящим - к-кости - икнул Децл.
Новицкий ухмыльнулся. Этой старой латинской фразой он как-то блеснул сам, употребив ее по отношению как раз к Алисиевичу, и она, видимо, надолго запала тому в память, поскольку вообще красноречие не относилось к числу достоинств помощника прокурора по административной практике, чьи расхлябанность и неспособность справиться с любым, даже наипростейшим заданием давно вошли в пословицу среди членов местного юридического сообщества. Но если Новицкий предпочел промолчать, то Колосов, неодобрительно посмотрев на совсем уже окосевшего товарища, проворчал:
- Да шел бы ты спать уже... Шефа нет, иди в дежурку, запрись и отлежись на диване. Я ключ тебе дам.
Алисиевич начал протестовать, возмущенным тоном безуспешно пытаясь выдавить из себя что-то невнятное.
- Тьфу, дьявол! - сплюнул сквозь зубы старший следователь. - Вот так всегда с ним. Нажрется как свинья...
- Да ладно тебе, Серега, - вступился за Децла Барцук. - Ну, перебрал малость, в первый раз, что ли? Сейчас устанет, сядет, вон, на травку, отдохнет, а домой я его сам на такси отвезу. Со всеми бывает.
- Со всеми - да не со всеми, - сварливо возразил Колосов. - Я, например, тоже могу тазик вылакать, но ты когда-нибудь видел, чтобы при этом я вел себя по-свински?
- Кстати, о свиньях, - встрял в разговор Василюк. Он очень хорошо знал взрывную натуру Колосова и видел, что если пустить обсуждение физических кондиций Алисиевича на самотек, то это может привести к серьезной ссоре. - Никак не могу забыть тот случай, помните, в сентябре... или в октябре... Мы еще свинину закупали по дешевке, живым весом, в каком-то хозяйстве от ТЭЦ. Ну, когда мы здесь же, на этом самом месте собрались мясо разделывать...
- Ага! - тут же подхватил Колосов, который моментально забыл и о Децле, и о Барцуке, и о Баранкевиче. - Мы тут стоим, такие, с ножами и паяльными лампами, а когда МАЗ из колхоза подруливает, из него звуки какие-то странные доносятся. Я за борт заглядываю и - мама моя женщина! - там самые настоящие хрюшки, живы-живехоньки, от страха верещат! Наверное, чувствовали свою судьбу.
Барцук, Шидловский и Новицкий захохотали. Затем Барцук продолжил:
- Точно! И что делать с ними - никому не понятно. То есть было не понятно, пока Немец в кузов не полез...
- Да, и прямо там из "Марголина" стал этих хавроний глушить! - перебил товарища Шидловский.
Старший помощник Немцевич скромно потупился.
- ... А это, скажу я вам, не самая легкая работа, - продолжил Барцук. - Попробуй сам, Паша, из мелкашки кабана завалить! Тебе, Слава, как такое вообще в голову пришло?
- Ну так это... - ответил тот. - Мы же, пока ждали, сколько тогда опрокинули?
- Минимум по триста, - хмыкнул Колосов. - Странно, что водитель не убежал, когда выстрелы услышал. Мог и ментов вызвать.
- Ерунда, договорились бы, - махнул рукой Барцук. - Это ж свиньи...
- Вот-вот, свиньи, - криво усмехнулся Колосов - Хотя и тут мог бы найтись какой-нибудь принципиальный участковый... Бывает так, что к свиньям у людей жалости больше, чем к своим собратьям...
- Ты о чем? - Василюк оторвался от мангала. На правах хозяина вечеринки именно он занимался и костром, и мясом.
- А вспомни этих моих... цыган. Убийство в голубятне, что было два года назад. Одного фамилия - Матусевич, а второго - Иванов...
- Ого! А почему не Петров или Сидоров? - вставил Шидловский.
- Зря смеешься, - не глядя на Пашу бросил Колосов. - Иванов, между прочим, самая цыганская фамилия. Вон, у нас на поселке аж три семьи живут. Так я о чем? Их-то, в принципе, трое было, но третий, Евдокимов, отпадает, он в самом деле не участвовал, только в машине сидел. Помните, хлопцы, мокруха долго оставалась нераскрытой, хотя все районные опера носом землю рыли, да и город подключался. Два трупа все-таки, такое не каждый день. Мужик - в голубятне, а его жена - в квартире. У него - шестнадцать ножевых, да еще ссадины на голове, а у нее - двадцать четыре колото-резаных. Ребенок годовалый в квартире остался, его, слава богу, не тронули, потом бабка по материнской линии к себе забрала... Так вот, раскрытие пошло совершенно случайно. Этот Матусевич подсел по мелочи, за наркоту без цели сбыта, а на тюрьме, видно, ляпнул кому-то, чтобы авторитет себе поднять... А там же, на Володарке, как? Моментально пошла информация: тук-тук, товарищ начальник, у меня тут есть что вам сообщить... Ну и примчались сразу архаровцы, начали нашего олуха колоть. Тот на протокол, правда, ничего не сказал, но устно расклад дал, а опера его на диктофон под столом записали. Теперь стало понятно, кого искать, ну и через месяцок Иванова отловили. Дали диктофончик послушать, он и поплыл... Меня тогда в райотдел вызвали, я сам его допрашивал, под видеозапись. Потом и Матусевич дал показания. А куда деваться, когда тебя подельник сдает? Только вот незадача - он-то говорил, что обоих потерпевших Иванов резал, а Иванов, соответственно, показал, что все было наоборот. На очной ставке едва не подрались, конвой пришлось вызывать. Ну, а со дня убийства уже год почти прошел, кроме показаний нет ничего, ни крови, ни вообще биологии какой, ни ножа, ни одежды у них, понятно, с тех времен не осталось. В общем, глухо. Еще через пару месяцев третьего, Евдокимова, взяли, который потом вещи из хаты потерпевших через своих родственников сбывал. Но тот тоже ничего не дал - я, мол, в машине сидел, и точка. Ничего не видел.
- Да уж, ситуация не из приятных, - хмыкнул Барцук.
- Я четыре месяца волынку тянул, - продолжал Колосов. - Специально волокитил, даже психиатров просил не торопиться. Думал, как быть. Но в итоге пришлось обоим вменять сто тридцать девятую, часть вторую, убийство в составе группы и сопряженное с разбоем. Плюс, естественно, двести седьмая. Евдокимову - только сбыт краденого. Так и пошло в суд.
- Ну и чем закончилось? - глаза у Анечки горели. Она очень любила всякие страшные истории, из-за чего, не в последнюю очередь, и пошла работать в прокуратуру.
- А вот это самое интересное. Короче, я думал, будет у меня первый в жизни оправдательный приговор. Особенно если эти два мазурика сговорятся и резко от всего откажутся. Но не тут-то было. Звонит мне судья из горсуда. Просит приехать. Я, грешным делом, испугался немного. Обычно-то они звонят для того, чтобы им на флэшке обвинение привезли, потом они его в приговор копируют, и все дела. А тут он заявляет, что ему поговорить со мной надо. Ну, думаю, дело нечисто. Приезжаю. Ан нет! Знаете, что ему было надо? Он приговор по высшей мере собрался, оказывается, выносить, но только одному из двоих, а кому - не мог решить. Понятное дело! Я бы на его месте тоже задумался. Ну, судья меня и спрашивает, что, мол, сам думаешь, кто на самом деле убивал и как это в приговоре лучше описать. Я аж замер. То есть, понимаете, он мне предложил ответственность с ним разделить. Чуть не послал его тогда. В итоге этот крендель выписал вышку Иванову и знаете, почему? Он зацепился за показания Матусевича, который в суде заявил, что когда Иванов мужика ножом резал, он, ну, Матусевич, то есть, несколько раз потерпевшего по голове ударил. Совком для корма голубей. А Иванов ничего такого не говорил. По его версии, убивал обоих Матусевич, он же только стоял рядом и наблюдал, потому что испугался очень. Вот судья и нашел зацепку: показания Матусевича объясняют-де наличие кровоподтеков у потерпевшего на голове, а показания Иванова - нет. Поэтому Иванов врет, а Матусевич говорит правду. И вся недолга! Хорошо еще, что в кассации потом Иванову приговор изменили, вместо вышки впаяли пожизненное. Но я до сих пор не знаю, кто из них убивал.
- Да, - мрачно произнес Василюк. - У меня тоже был похожий случай. В прошлом году в частном секторе на поселке...
- Ну и что? - перебил его Барцук, обращаясь к Колосову. - Разобрались же. Мало ли в системе дебилов, даже среди судей? Нет, хреново, конечно, что они есть, но лично мне ни Иванова твоего, ни Матусевича ни вот на столько не жаль.
- Разве в жалости тут дело? - раздосадовано всплеснул руками старший следователь. - Ты пойми, Олег, есть два обвиняемых. Оба - уроды, не спорю. Я, кстати, забыл сказать - они же в квартиру потерпевшему пошли, чтобы деньги на наркоту одолжить, да он им не дал, потому что Матусевич прошлый долг не вернул... Но даже если так - кто конкретно убивал-то? Один, второй или оба разом? Когда речь о вышке идет, такими вещами не шутят.
- Так вышку же отменили, сам говоришь, - возразил Барцук.
- Отменить-то отменили, но вместо нее пожизненное дали. А это, по-твоему, помиловали, получается? Если убивал только один, и предварительного сговора на это не было, то у второго остается разбой, а за него максимум - пятнашка. Есть разница, правда? И дело даже не в том, что мне интересно, сколько Иванов будет сидеть. Если он завтра помрет в тюрьме, у меня и аппетит не испортится. Тут вопрос в справедливости. Нельзя вот так, с бухты-барахты, только потому, что тебе так хочется, смертные приговоры клепать...
- Точно, - кивнул головой Баранов, старший помощник прокурора, надзирающий за исполнением законодательства о несовершеннолетних. Высокий, атлетически сложенный парень, которому совсем недавно исполнилось тридцать, он более всего в жизни увлекался двумя вещами: футболом и рыбалкой. По этой причине Баранова довольно сложно было застать на службе, ибо, будучи центральным нападающим сборной команды органов прокуратуры, старший помощник постоянно разъезжал по всевозможным межведомственным сборам и чемпионатам, поднимая престиж конторы. Так что его работу частенько приходилось делать товарищам, которых, правда, примиряло с этим обстоятельством то, что Баранов знал в округе все рыбные места, прекрасно готовил уху и никогда не зажимал от коллектива денежные премии, которые полагались ему за активное участие в общественной жизни.
- Погоди, - тут в разговор вмешался Коля Новицкий. Несмотря на молодость, он успел уже зарекомендовать себя с самой положительной стороны и подавал большие надежды в качестве государственного обвинителя, по каковой причине мог позволить себе с Колосовым на равных, - но ведь ты и сам особо не разбирался. Я же не ослышался, правда? Ты и одному, и второму убийство с отягчающими вменил. Если речь идет о принципах, то почему тогда на себя их не распространять?
Колосов хищно ощерился.
- Ты что хочешь сказать? - угрожающе процедил он сквозь зубы - Что я как этот...? Фокусник судебный?
- А разве нет? - Новицкий пожал плечами. - Если тебе так дорога справедливость, надо было либо доказывать убийство кому-то из обвиняемых, либо устанавливать сговор между ними, либо же, если не получается, не вменять расстрельную статью никому, выделять убийство в отдельное производство, а разбой направлять в суд.
- Да? Вот как у тебя просто все получается! - лицо Колосова приняло высокомерно-снисходительное выражение. - Почему же ты до сих пор не прокурор города? Ах да, я и забыл... Чтобы начальником стать, надо, понимаешь, обязательно следователем поработать. Хотя бы годик. А сколько дел ты сам расследовал, а? Ноль целых, хрен десятых!
- А ты меня на авторитет не бери, - в голосе Новицкого зазвенел металл. - Тоже мне, Эркюль Пуаро! Я, между прочим, за вас, следаков, вынужден в суде работу делать. Вон, вспомнить хотя бы то дело, Андреева и Михалевича, где мне пришлось потом обвинение перепредъявлять! Оно проще, конечно, свою ответственность на судью переложить, а потом возмущаться, что суд хочет разделить ее с вами! Да оправдывать надо было обоих твоих цыган к чертовой матери, но проблема в том, что судья оказался такой же, как и ты - пусть, мол, вышестоящая инстанция свое слово скажет, а я задницу свою прикрою, смертный приговор вынесу, чтобы меня потом не обвинили в излишней снисходительности! Потом, небось, сам в Верховный Суд ездил, просил свой вердикт изменить...
- Андреев и Михалевич... Слушай, а ты часом не про то дело, где мы с тобой пулю на пустыре нашли? - спросил Новицкого Василюк, сообразивший, что пора сменить тему разговора, пока помощник прокурора и старший следователь не вцепились друг другу в глотки.
- Про то самое, - Николай недовольно поморщился. - Никогда не забуду, как Клименко, сволочь, меня подставил... Там, как выяснилось, шкурный вопрос решался, серьезный очень. И решить его хотели моими руками. Только в темную не получилось. Помните, мента застрелили на автобусной остановке? Из его же собственного ствола. Потом нашли и пистолет этот, и двух хулиганов. Один из них сынком хорошего человека оказался. Планировалось, что второй возьмет все на себя, но я...
- Да помню, помню, молоток! - Василюк, улыбаясь, похлопал Новицкого по плечу. - Обломал им всю малину.
- Так почему это мне пришлось делать, а не следователю? - возмущенно воскликнул помощник прокурора. - Я же тогда вообще стажером еще был! А Дзержинский, который дело расследовал...
- Ладно, хватит, - властно прервал его Немцевич. - О мертвых или хорошо, или ничего.
В воздухе повисло напряжение. Темная история, связанная с самоубийством следователя Дзержинского, которое произошло минувшей осенью, взволновала тогда всех. Покойного никто особенно не любил, а с Колосовым, как говорили, у него имелись и личные счеты, но теперь, после того как Дзержинский пустил себе пулю в лоб, его смерть примирила с ним всех, даже тех, кто относился к нему с нескрываемой враждебностью.
Пауза затянулась. На лицах следователей и помощников районного прокурора застыло мрачное выражение. Каждый из них поневоле думал о том, смог бы он сам решиться на подобный шаг, и гадал, что подвигло Дзержинского, человека недалекого, эгоистичного и, судя по многим признакам, нечистого на руку, решиться на столь отчаянный поступок.
Молчание прервал Василюк. Вытащив из сумки еще одну бутылку, он разлил водку по пластиковым стаканчикам и предложил выпить, не чокаясь. Опрокинув свою стопку и прожевав кусок сочного мяса, старший помощник прокурора Барцук сказал:
- И все же я думаю, Серега, что зря приговор твоему цыгану изменили. Сто двадцать процентов даю, что он не просто там стоял и смотрел. Так не бывает. Я это убийство помню. Маленькая девочка без родителей осталась. Вот сами подумайте - через двадцать лет Иванов... или как его там... сможет возбудить ходатайство о досрочном освобождении. Допустим, выпустят его, что не исключено, и как потом девочке, которая к тому времени станет уже взрослой девушкой, объяснить, почему человек, сделавший ее круглой сиротой, гуляет на свободе?
- То есть, ты бы его расстрелял? А как насчет презумпции невиновности, доказанности вины, закона, в конце концов? - ехидно осведомился Василюк, который втайне несколько недолюбливал своего коллегу.
- Да я ничего... Сам все понимаю, и насчет закона тоже, - ответил тот. - Просто в принципе хочу понять... Я вот уже почти восемь лет работаю, слава богу, никому вышку еще просить не доводилось, ибо не по чину. Вон, Коля когда по своей линии пойдет на повышение, он напрямую с этим столкнется. Но все же... Трудно определиться. С одной стороны, конечно, негодяям вроде этого Иванова или педофила какого-нибудь, нечего делать среди людей, пусть даже и в тюрьме, а с другой, самому принимать такое решение как-то стремно... да и гуманизм, понимаешь, не позволяет...
Слово "гуманизм" Барцук произнес с явным оттенком иронии. Баранов широко улыбнулся. Блики костра плясали на его рано обозначившейся лысине веселыми зайчиками.
- При чем тут это? - возразил Новицкий. - Какая разница, по сути, высшая мера или пожизненное заключение? Еще неизвестно, что страшнее - ожидание скорой смерти или понимание безысходности, когда человек точно знает, что на свободу он больше не выйдет. Я бы, кстати, изменил уголовный закон таким образом, чтобы за особо тяжкие преступления, связанные с лишением жизни, при отягчающих обстоятельствах, ну, скажем, за убийство нескольких человек или, там, малолетнего, давали пожизненный срок без права досрочного освобождения. Проблема-то не в этом. Она в другом. Ни один суд в мире, хоть наш, хоть российский, хоть американский, хоть гондурасский, никогда не даст стопроцентной гарантии того, что во всех случаях к смерти будут приговариваться только виновные. Просто потому, что судьи - тоже люди, а, как говорится, errare humanum est. Вот Иванов, о котором Серега говорил - самый хороший пример. Но ему повезло. А сколько тех, кто не был так счастлив? Только господь бог, если он, конечно, существует, может точно сказать, убивал человек или нет. Судья же этого не видел и потому не имеет права утверждать, что именно этот обвиняемый совершил именно то и именно таким способом, за что его приговорили к расстрелу...
- Ерунда! - вдруг резко прервал Новицкого Немцевич. Худощавый блондин среднего роста с невзрачной внешностью, всем своим видом напоминающий среднестатистического бухгалтера, он вообще всегда говорил мало и редко выходил на первый план. - Что значит, не имеет права? Он же не мальчик-посыльный и не воспитатель из детского сада. Судья обязан брать на себя ответственность, за это ему деньги платят! В конце концов, каждый может ошибаться. Вот, скажем, завтра тебе под колеса пешеход бросится, так что теперь - на машине не ездить? Я так считаю - если вина доказана, если ни у кого никаких сомнений нет и если обстоятельства преступления не оставляют другого выбора - расстреливать и точка! Это справедливо. Око за око! И каждый должен знать, что за чужую жизнь он отдаст свою. Может, такая перспектива кого-то и остановит.
- Кого? - криво усмехнулся Новицкий. - Девяносто процентов убийств - это разборки в пьяном угаре, когда умысел возникает спонтанно, и если человек о чем-то и думает в такой момент, то точно не о смертной казни. Когда же подобное дело готовится заранее, то есть, будущий убийца уже решился, он сделает все возможное, чтобы не попасться. Да и одного вывода о том, что вина-де доказана - этого мало. Если ты сам - не очевидец, ни один факт не может служить ее достоверным подтверждением.
- Да ну? - Немцевич не сдавался. - Нет, я понимаю, что ты сейчас скажешь. Типа, признание не может служить царицей доказательств и прочая фигня... Так я это понимаю, моя фамилия - не Вышинский, хотя я где-то читал, что он на самом деле такого не говорил... Но помимо признания, которое, конечно, можно выбить, есть другие способы - экспертизы там, показания свидетелей, вещдоки... Все в совокупности, конечно, должно оцениваться, при малейшем сомнении - толковаться в пользу обвиняемого, но если сомнений нет - к стенке!
- Есть такой фильм старый - "Табор уходит в небо" - смотрел, наверное? - спросил коллегу Новицкий.
- Как же, как же, в тему, - усмехнулся Шидловский. - Песни там классные. "Дывес и рат", "Ай, Мато", "Марикица"... Я даже на диск переписал, по выходным слушаю.
- Да черт бы с ними, - Новицкий нетерпеливо махнул рукой. - Вы помните, с чего кино начинается? Разговаривают Лойко Зобар и Макар Чудра. Зобар спрашивает: "Кто больше знает - дурак или умный?". Старик ему отвечает: "Дурак... Мудрец во всем сомневается". Нет-нет, Слава, погоди, не обижайся! Я вовсе не хочу сказать, что ты - дурак. Я к тому, что сомнений не может быть только у полного идиота, и поэтому с ним бесполезно спорить. Он всегда уверен в том, что прав. А нам с тобой за сомнения деньги платят. Вот ты про экспертизы говоришь, а ведь их заключения о чем свидетельствуют? Допустим, у обвиняемого на одежде обнаружена кровь потерпевшего. Как она там оказалась? Он ударил свою жертву ножом и забрызгался кровью, или пытался оказать первую помощь? Ни один эксперт не ответит...
- Все правильно, - заявил Баранов. - Как будто шеф сейчас на планерке говорит.
- Не, раньше были специалисты, - вмешался Колосов. - Вот, скажем, в городском управлении Володя Станкевич работал... Он мог любую медико-криминалистику вытянуть и объяснить на манекене, кто, как и где стоял, откуда и в каком направлении брызги летели и так далее. Теперь уже таких нет, все предпочитают задницу свою прикрыть, поэтому в выводах пишут всякую чушь - то ли было, то ли нет, в общем, догадайтесь сами.
- А я о чем! - подхватил Новицкий. - Любая экспертиза надежна не больше, чем показания свидетелей, которые могут заблуждаться, забыть важные подробности, что-то намеренно утаить... Не говоря уже о том, что их можно заинтересовать или запугать! Так что, Слава, это тебе не гражданские дела, к которым ты привык. Там стороны на равных, а здесь человек против государства, это все равно, что муравей против слона. И если слон не будет смотреть, куда он ступает, то очень скоро муравьев вокруг него совсем не останется.
- Тебе бы, Коля, адвокатом работать... - проворчал Немцевич. - На лицензию сдавать не собираешься?
- Нет, не мое это, - Новицкий решительно махнул рукой. - Тем более, там качества определенные нужны. Которых у меня просто нет. К тому же, насчет адвокатов... Так, к слову пришлось... Вы же все знаете Петровского? Ну, пожилого такого мужика из нашей консультации?
- Деда-то? А как же! - усмехнулся Шидловский. - Кто ж его не знает? Я вот не раз с ним в процессе сидел и лично видел, как он спит с широко открытыми глазами. Опыт не пропьешь!
- Так вот, - продолжал Новицкий, не обращая на реплику товарища никакого внимания. - Он на самом деле в прокуратуре раньше работал. В республиканской. Еще при советской власти. А в адвокаты пошел, потому что попал под раздачу. В связи с витебским делом. Надеюсь, никому не надо специально объяснять, что это такое.
- Да помним, помним, ясный перец, - махнул рукой Немцевич. - Маньяк-убийца. Фамилия его, кажется, была Михасевич. Женщин душил. Знаю я, что ты сейчас скажешь. Там одного невиновного расстреляли. Потом выяснилось, что за чужое убийство. Но даже самая отлаженная машина иногда дает сбои. Это не повод для того, чтобы ломать ее совсем, к чертовой матери.
- А ты знаешь вообще, что такое в реальности витебское дело? - не сдавался Новицкий. - Вот мне Петровский рассказал как-то. Это вовсе не одно, а двадцать восемь или даже тридцать разных дел. Их в течении десятка лет расследовали и направляли в суды. В семидесятые-восьмидесятые прошла серия убийств женщин в Витебской области. И когда на сцене появился Михасевич, то к тому времени уже по четырнадцати из двадцати восьми дел были осуждены к разным срокам другие люди. То есть, по половине! Из них троих приговорили к вышке, а одного уже успели расстрелять. Не фига себе сбой получается! Целая комиссия приехала сюда из Москвы. И всех, кто хоть как-то был причастен к расследованию и рассмотрению тех четырнадцати дел - судей, прокуроров, следователей, оперов - абсолютно всех! - попросили на выход. Не особо разбираясь, кто там в чем виноват или не виноват. Есть хоть одна твоя подпись - уволен! Государство в твоих услугах больше не нуждается. Несмотря ни на какие прежние заслуги. А кое-кого и посадили.
- Все так. Я тоже об этом слышал, - Баранов подтвердил слова коллеги.
- Может быть, оно и правильно, - пожал плечами Барцук.
- Может быть, - не стал возражать Новицкий. - Но проблема в том, что никто на самом деле не знает, действительно ли Михасевич виновен во всем том, что он взял на себя, а освобожденные под это от уголовной ответственности бывшие обвиняемые - действительно невиновны. Потому что Михасевича грузили точно так же и в основном те же самые люди, что и всех остальных до него. Ну, или другие такие же. Некоторые, кстати, и сейчас работают, должности высокие занимают, подрастающее поколение учат... И никто там не пытался ничего выяснить: раз признался Михасевич, на него и вешали эпизод. Все равно ему под вышку идти, а она потом любую мерзость спишет. Система-то никуда не делась, она по-другому работать не умеет. И потому смертная казнь в ее руках - это самая настоящая граната в руках у обезьяны. Никто не знает, когда и в чью сторону мартышка ее бросит.
На минуту у мангала воцарилось тягостное молчание. Затем Барцук кашлянул и продолжил разговор, обращаясь к Новицкому:
- Складно у тебя все получается. Потому что тебя лично этот вопрос не касается. Не дай тебе Бог, Николай, самому столкнуться с ситуацией, когда твоим близким причиняется боль, за которую и расстрел покажется слишком низкой платой. Ты бы запел по-другому.
- Возможно, - молодой помощник прокурора так посмотрел на своего старшего коллегу, что тот поневоле отвел глаза. - Только в этом случае я по-любому не имею права решать, что надо делать с преступником. Если идти на поводу у предвзятости, то это уже не закон будет, а черт знает что. Мы же о казни говорим, а не о мести. И ты, Олег, прекрасно это понимаешь.
- Я-то понимаю, - возразил Барцук. - но теперь что, мнение потерпевшего вообще никак не должно учитываться? Он же, между прочим, налогоплательщик, и на его налоги, в том числе, должен содержаться в тюрьме какой-то скот, вырезавший его семью... Это я так, не применительно к конкретной ситуации... Пускай эти деньги небольшие, пускай потерпевший платит их не напрямую, но все же дело в самом принципе! Разве оправданно даже с моральной точки зрения кормить и поить убийцу за счет общества, которому он себя не просто противопоставил, но и причинил очень сильную боль?
- Вот именно, - хмыкнул Баранов, потянувшись к блюду с мясом.
В этот момент в разговор вмешался Василюк. Он долго и внимательно слушал товарищей, не перебивая их, и тем весомее сейчас казалась как Новицкому, так и Барцуку с Немцевичем его спокойная, размеренная и неторопливая речь:
- А как насчет прощения, Олег?
От неожиданности Барцук опешил:
- В смысле?
- Ну, я говорю о раскаянии, об искуплении вины, о прощении зла, чему нас учит, как известно, православная религия.
- А ты что, священником вдруг решил заделаться? - удивленно воззрился на следователя старший помощник прокурора - Какое, нафиг, прощение, Андрюха? Вот ты сам подумай: твоего... нет, на себе не демонстрируют... в общем, кого-то из твоих близких или друзей лишили жизни, изрезали, как свинью, труп расчленили и выбросили по частям в разных местах. И ты это простишь? Толстовец, да?
- Я не об этом - поморщился Василюк - Мне просто удивительно, как люди, которые называют себя православными, носят крест на шее... вон, у тебя, Олежка, вижу, тоже есть... в общем, как эти люди начинают буквально выходить из себя, стоит только в их присутствии заикнуться о прощении чьей-то вины. Свою-то они прощать сами себе готовы каждый день, а вот к чужой отношение исключительно принципиальное. Нет, не принимай на свой счет, я не о тебе лично говорю... Да и не считаю, что преступление должно остаться без наказания, но вот когда добрые люди, которые ходят в церковь, начинают говорить о своем нежелании заплатить за возможность раскаяния другого человека хотя бы копейку, мне становится просто неприятно.
- Ты хочешь мне сейчас сказать, что вот этот Иванов, зарезавший из-за ерунды двух человек, или другой такой же законченный мерзавец, возьмет и вдруг раскается? - насмешливо возразил Барцук. - Да ладно! И вообще, кончай строить из себя проповедника, тебе не идет. Нет, я понимаю, в тюрьме на пожизненном любой зэк такую песню споет, такую сказку сочинит, куда там Гансу Христиану Андерсену! Но разве не понятно, зачем и для кого это делается? Пожалейте его, бедненького, отпустите на свободу, он больше не будет! Детский сад, честное слово. Какое раскаяние, Андрюша? Да он только ждет удобного случая, чтобы вновь взяться за старое!
- Да я не спорю, - пожал плечами Василюк. - Возможно, в подавляющем большинстве случаев все обстоит именно так, как ты говоришь. Но, по-моему, если есть хотя бы малейший, пусть даже призрачный шанс на то, что бандит или убийца искренне осознает свою вину, нельзя его убивать. Пойми, мы этим лишаем его права на прощение, на исправление, в конце концов, хотя такая возможность и кажется нам немного того... иллюзорной, что ли... Ведь даже бог, конечно, при условии его существования, не заходит так далеко... Принцип "око за око" - он простой и понятный, где-то, наверное, даже справедливый. Но если подумать, отвлечься от, так сказать, праведного негодования, то на очень многое глаза открываются совершенно по-другому. Я всех своих крестников помню. Ни к одному из них мне не приходилось испытывать ни злобы, ни ненависти, хотя висела за ними огромная масса всяких интересных дел. И расстрелять даже, допустим, Карловича... ну, помните, того, что в прошлом году свою десятилетнюю дочь зарубил топором... у меня просто не поднялась бы рука. Не потому, что я слюнтяй какой или не уверен в его виновности, а так... Он же в пьяном угаре все это делал. Понятно, что суд рассматривает алкоголь в качестве отягчающего обстоятельства, но если потом, в тюрьме, до него дойдет, в чем он виноват, то кто его знает, может быть этот алкаш и получит свое искупление, хотя со стороны и трудно в такое поверить. А если его казнить - все, туши свет, ничего исправить нельзя, и так Карлович и уйдет в другой мир, как попы говорят, во грехе... То есть, так никогда и не почувствует страха и душевной боли за то, что совершил. Поймите, хлопцы, боязнь смерти - это только инстинктивное, животное чувство. Даже бык, когда его ведут на бойню, чувствует приближение конца и ревет от ужаса. Каждый, кто постоянно думает о том, что его не сегодня-завтра казнят, неизбежно деградирует. Это уже конченый человек. Он поневоле думает только о себе и своей судьбе, а не о том, что совершил. Из него ничего больше не получится, даже если помилование придет. Не поймет. А вот осознание всей жестокости, низости, подлости своего поступка и, что самое главное, невозможности его исправить, которое возможно лишь в условиях постоянной и строгой изоляции, ну, пожизненного, то есть... когда преступник знает, что на свободу никогда не выйдет... оно будет давить на человека всю оставшуюся жизнь. И, как знать, возможно, сделает его лучше. Разумеется, если в нем осталось хоть что-то человеческое. Но угадать этого нельзя. А потому и расстреливать нельзя. Как хотите, но я так считаю.
- Молодец! - Баранов, лицо которого под влиянием выпитого приобрело цвет до блеска начищенного медного котла, похлопал следователя по плечу. - Жму руку!
- Да ты, Андрей, философ. Кто бы мог подумать, - скривил губы в полупрезрительной гримасе Немцевич.
- Мальчики, ну что вы за нудятину затянули, - капризным и одновременно игривым тоном прервала разговор Анечка. - Давайте лучше о чем-нибудь веселом! Олежка, помнишь, ты как-то начинал мне про ту девчонку рассказывать... ну, которая вместе с матерью приходила к нам заявление об изнасиловании писать...
- Да ну вас, чистоплюев, - Барцук даже не посмотрел в ее сторону. - Как будто самое главное - чье-то раскаяние... Я так понимаю: убийца - это как бешеная собака. Никто не знает, на кого она бросится в следующий раз. А потому самое правильное решение - усыпить. Ты же, Андрей, думаешь зачем-то о том, как опасное для общества животное вылечить. А кому оно надо? Мне - точно нет. И я уверен, что из любых ста человек девяносто пять ответят точно так же. От твоих же речей, да и от колиных тоже... тошно становится, право слово. Как будто не в прокуратуре нахожусь, а в монастыре.
- Ага, в женском, - глупо улыбнулся Шидловский, тайком подмигивая секретарше. - Ребята, водка, в конце концов, стынет! Андрей, заканчивай ты с этими дурными мыслями, тебя же наливать поставили!
Василюк свинтил жестяную крышку с горлышка бутылки, и через секунду приятный слуху всех присутствующих звук льющейся по пластиковым стаканам жидкости примирил спорщиков. Колосов провозгласил тост за закон и порядок, совершенно забыв, что он сегодня вместе с коллегами как минимум трижды пил за это. Децл, который, казалось, совсем ничего уже не соображал, немедленно присоединился к товарищам, стоило лишь разговору зайти о выпивке.
Ночная мгла, прятавшаяся до поры в кронах деревьев, теперь растекалась по небу бесконечным черным покрывалом. Свет робко мерцавших звезд понемногу становился все ярче и пронзительнее. В шелесте листвы стоявших вдоль дороги тополей вдруг отчетливо раздалось уханье совы.
Шидловский успел произнести новый тост, на этот раз за все юридическое сообщество, когда до слуха собравшихся донеслось хорошо знакомое всем дребезжание подвески райотделовского "уазика", прыгавшего по ухабам. Барцук шутя высказал предположение о том, что сейчас их всех доставят в опорный пункт за распитие спиртных напитков в общественном месте, но Колосов досадливо отмахнулся от него и, продравшись сквозь заросли орешника, пошел к зданию прокуратуры, возле которого уже со скрипом парковалось раскрашенное в милицейские цвета чудо автомобильной техники, находившееся на службе у общественного порядка по крайней мере лет двадцать.
- Ну, по чью душу? - громко спросил старший следователь, обращаясь к водителю - длинному худющему сержанту, который вылез со своего места, чтобы размять затекшие ноги.
- Да нет, вот вашего на базу привез... - ответил тот, указывая на Баранкевича, как раз в этот момент открывавшего заднюю дверь. - Э, не хлопай так! Осторожнее давай, а то замок опять чинить придется!
- Извини, Витя, прости, дорогой! - всплеснул руками молодой следователь, недавний стажер, невысокий плотно сбитый парень лет двадцати пяти на вид. Круглое лицо, расплывшееся в широкой улыбке, в сочетании с редкой белесой шевелюрой, подстриженной почти под ноль, и носом, имевшим близкое сходство с национальным белорусским овощем, делали его похожим на Колобка. У Баранкевича всегда было хорошее настроение, которое не могли испортить ни повседневные столкновения с горем и смертью, ни нагоняи от начальства, ни прочие издержки профессии.
- Ты что там, в карты играл, что ли? - недовольно спросил его Колосов - Пошли быстрее, все заждались уже!
- Пойдем, пойдем, но я не виноват, честное слово! Пока туда, пока разобрались, пока обратно... Да! Я же не с пустыми руками, в магазин еще успел заскочить.
С этими словами Баранкевич многозначительно похлопал по своему портфелю.
Попрощавшись с сержантом, оба следователя, не теряя не минуты, поспешили присоединиться к своим товарищам. У мангала вновь прибывшего коллегу встретили с нескрываемой радостью. В силу своего открытого, добродушного и даже несколько наивного характера Баранкевич пользовался в коллективе любовью и уважением.
- Ну, мужики, вы не представляете, куда я вляпался! - воскликнул он сразу же после того как опрокинул штрафную - наполненный до самых краев пластиковый стаканчик с водкой. - Просто мрак! Нет, я понимаю, что бывают в жизни психи, но чтобы такие - это надо очень постараться!
- Внимание! Я чувствую, что Миша нам сейчас поведает нечто из ряда вон выходящее! - напыщенно провозгласил Шидловский.
Анечка, быстро подсуетившись, заняла место поближе к Баранкевичу. Ее большие карие глаза, подведенные чуть более заметно, чем это было необходимо, горели от любопытства.
- Так вот, - начал свой рассказ молодой следователь, отчаянно жестикулируя и давясь от смеха - приезжаю я в райотел, а в дежурке белым бело от портупей гаевых. Я сначала подумал, что у них или пересменка, или планерка, или еще что-нибудь, а оказалось - страшное дело! Оперативный, как только меня увидел, замахал руками, словно мельница, его помощник бежит ко мне со всех ног и за руку чуть ли не волоком тащит в комнату для разбирательств, а там сидит капитан... ну, может знает его кто... Чернявый такой, толстый хохол, Бондаренко его фамилия. Весь растрепанный, фуражку где-то потерял, кобура открыта, волосы взлохмачены, глаза - как у бешеной селедки! Ну, я его начинаю спрашивать, в чем, собственно, дело, и он мне такое рассказывает! Нарочно не придумаешь. Короче. Стоит он на посту, на кольцевой, за больницей. Машину, как водится, спрятал за деревом, чтобы с дороги не просматривалась, а сам ждет в засаде. Напарника с ним почему-то не было. То ли в отпуске, то ли заболел, не знаю... Со стороны могилевской трассы идет "бимер". Хорошо так идет. Радар показывает сто двадцать пять километров. Ну, гаевый за жезл, выскакивает на дорогу и тормозит его. Подходит. В общем, "здравствуйте", "я - капитан Бондаренко", "предъявите документы" и прочие дела. У "бимера" опускается водительское стекло. А там сидит один перец, у которого прав-то при себе и нет... Так и говорит: "нету у меня документов". Бондаренко, наверное, подумал, что день у него хороший выдался, и заявляет, что машину, мол, на штрафстоянку надо буксировать, после чего предлагает водителю пройти в его автомобиль. А тот отвечает буквально следующее: "Никуда я с тобой не пойду. Не имеешь права меня задерживать. И вообще - у меня в машине оружие. Будешь приставать - застрелю к чертовой бабушке". Затем бьет по газам и уезжает. Бондаренко еще с минуту ловит ртом выхлоп. Обидно, да? Потом бегом в свою тачку и - в погоню. Что характерно - догнал. Видно, тот перец уже никуда особо не торопился. Гаевый его обгоняет и прижимает к обочине. Затем поворачивается и видит такую картину: водитель "бимера" высунулся чуть не по пояс из своего окна и целится в него из автомата. Ну, не совсем, конечно, из автомата, как потом выяснилось, а из охотничьего карабина. "Сайга 20К". Он, кстати, внешне похож на автомат. И на "Сайге" этой установлен лазерный целеуказатель. Знаете, о чем речь? Ну, в кино показывают. На кнопочку нажимаешь, и на мишени красная такая точка появляется, а через секунду в то же самое место пуля попадает. Тут наш капитан замечает вдруг, что как раз эта точка у него аккурат на груди выплясывает. В штаны, наверное, наложил, не знаю. Не долго думая, он дает сначала заднюю, благо, выйти из салона не успел, потом газу - и бежать. А что? Жизнь дороже. Потом стало понятно, что этот перец все-таки на спуск-то нажать успел. Но патрон заклинило. Сама конструкция карабина ненадежная, потому что механизм содран с "калаша", а тот заточен под боевые, а не под тупоноcые охотничьи боеприпасы. И что вы думаете? "Бимер" погнался за Бондаренко. Где-то через километр оба свернули с кольцевой в город. На "Опеле" от "БМВ" далеко не убежишь, поэтому стрелок вскоре догнал капитана и несколько раз своей тачкой ударил его в задний бампер. Потом начал обгонять справа. Бондаренко сидит, не жив, не мертв, да тут еще и видит, что... э-э-э... нарушитель окно открыл и высовывает оттуда наружу свою пушку... Тут кто хочешь обделается от страха. В итоге гаевый достал пистолет и, не передергивая даже затвор, ибо руль надо держать, а едут они, как вы понимаете, вовсе не шестьдесят километров в час, направляет ствол в сторону этого психа... Наверное, думал, что тот испугается. Не знаю, может быть водитель "бимера" действительно решил не испытывать судьбу, а, возможно, просто передумал, но только этот ковбой убрал ружье и, обогнав Бондаренко, помчался дальше, в сторону проспекта. Однако теперь уже капитан погнался за ним. Бросил ствол на сидение пассажира и орет прямо в рацию: "Нападение на сотрудника милиции! Окажите помощь! Мои координаты..." Тьфу, пропасть! Это уже из какого-то фильма про спасение на море... Но метров через двести "бимер" резко уходит налево. Там поворот на соседний микрорайон, знаете? Выскакивает на встречку, подрезает какого-то "Москвичонка", да так, что того разворачивает поперек разделительной, и несется себе дальше, к частному сектору, ну, тому, что возле воинской части. Бондаренко среагировать на это не успел и со всей дури врезается "Москвичу" прямо в бок. Обе тачки - вдребезги, но, слава богу, никто особо не пострадал. А "бимер" задержали через несколько минут, возле заводского рынка. Там как раз машина вневедомственников ехала, они по рации все слышали, и выскочил наш стрелок прямо на них. Охранники дорогу перегородили и с автоматами в руках на улицу повыскакивали. Тому деваться некуда, он остановился и через пару минут сдался. Они в отдел его и доставили.
Рассказ Баранкевича сопровождался громким хохотом почти всех его товарищей. Не смеялся лишь Колосов, который, нахмурившись, терпеливо ждал, пока коллега закончит, и как только Баранкевич сделал паузу и протянул Василюку свой стакан, немедленно вновь наполненный до краев, старший следователь недовольно заметил:
- А чего ржете-то? Вот не заклинило бы у придурка карабин, и нашли бы потом гаевого в своей машине с развороченными внутренностями. Глухарь стопроцентный. Кого потом искать?
- Если бы у бабушки был... э-э-э... зоб, она была бы дедушкой, - сквозь смех выдавил из себя Шидловский. - Слушай, Миша, а что сам этот деятель пояснил? Ты же с ним разговаривал, да?
- А как же! - Баранкевич опрокинул стакан с водкой и приосанился. - Хотел на протокол допросить. Но без толку. Во-первых, у него явно не все в порядке с головой, хотя, как потом оперативный по базам пробил, и права водительские у парня имеются, и разрешение на карабин. Однако мотивы своих действий чувак никак объяснить не может, а на все вопросы твердит одно, словно попугай: "Я считаю, что имею право не подчиняться тем указаниям работников милиции, которые для меня являются незаконными, и отстаивать это свое право буду с оружием в руках!". Во-вторых, за ним "скорая" приехала. Переломы ребер. Трех или четырех - в больнице определят. Так что допросил только Бондаренко да этих, из вневедомственной охраны.
- А откуда переломы-то? Об руль ударился? - спросил Василюк.
- Да нет, вряд ли, - Баранкевич едва заметно поморщился. - Я думаю, это в отделе уже. Его когда привезли, в дежурку гаевые слетелись, словно мухи на мед. Они и оприходовали. А как иначе? Одного из них едва картечью не нашпиговали.
- Козлы... - проворчал Барцук, выпивая свою водку залпом.
- А как ты хотел, Олежка? - язвительно обратился к нему Колосов. - Все справедливо. Тронешь власть руками - будь готов к обратке, да такой, что мало не покажется.
- Ага, щас! - голос старшего помощника прокурора дрожал от возмущения. - Прямо все в отделе этого Бондаренко так любили, так любили, что жить без него не могли! Я его знаю, сталкивался как-то по одному материалу. Жлоб, проходимец и сволочь, каких мало! Дважды уволить даже хотели, но что-то не срослось. Начальник ГАИ в моем присутствии крыл этого капитана последними словами! И при чем тут власть? Сейчас вот Миша дело примет к производству, в суд его направит - покушение на жизнь сотрудника органов внутренних дел, не хухры-мухры! Вплоть до вышки. Ну, положим, дадут ему лет семь или восемь, а если экспертиза признает невменяемым - закатают в Гайтюнишки, откуда он выйдет полным овощем, если вообще выйдет когда-нибудь! Этого мало? Зачем еще ребра ломать?
- А затем, - Колосов назидательно поднял вверх указательный палец правой руки, - затем, Олег, чтобы каждый знал и помнил: если писаный закон можно обмануть или отмазаться от него, то с законом жизни, который самими людьми установлен, это не прокатывает. Я тоже Бондаренко знаю. И с удовольствием начистил бы ему сам рыло. Но здесь другое. Сегодня на одного мента, пусть даже самого дрянного, наводят ружье, а завтра другого застрелят. И может быть, застрелят самого лучшего, потому что именно такие идут под пули и бандитские ножи. Нет, пусть все знают: руку на власть поднимать нельзя. Никому, никогда и никак. А если кто рискнет, то ни адвокат, ни связи, ни деньги не помогут, потому что можно обойти уголовно-процессуальные формальности, но настоящие, кровью обильно пропитанные и многими поколениями на практике проверенные правила спуску не дадут.
- Правильно! - Баранов подал Василюку знак, и тот полез в сумку за новой бутылкой. Барцук поморщился и попытался возразить Колосову:
- Красиво излагаешь, но по сути-то ты не о законе заботишься. Ведь что такое есть, по-твоему, закон, а? Текст, написанный кем-то с бодуна на листе формата "а-четыре"? Непонятно для кого и неизвестно зачем? То, о чем ты говоришь, называется по-другому. Круговая порука. Когда один за всех и все за одного, причем неважно, идет ли речь о сокрытии преступления или о его раскрытии. Здесь главное - вовсе не торжество справедливости. Надо просто поддержать своего. Каким бы дерьмом этот свой на самом деле не был. Особенно когда речь идет о чести мундира. Потому что, Сергей, для тех гаевых, которые сегодня ломали ребра мишиному психу, важен именно мундир, а не тот, кто его носит. И уж тем более не закон. Завтра точно так же они растопчут и самого Бондаренко, которого сегодня якобы защищали, стоит начальству дать команду "фас". Вот так-то.
- Не, Олег, ты не прав, - Колосов упрямо мотнул головой, - Не знаю, правда, как там с ГАИ, ну, или с постовыми какими-нибудь, но среди оперов я многих знаю, которые за дело душой болеют и за каждое раскрытие душу рвут. И начальство им не указ. Да оно и само все понимает. Или ты думаешь, что глухое убийство, к примеру, можно раскрутить, только зачитывая злодею статьи Уголовного кодекса? Так я тебя огорчу: не получается так, не в кино живем. На разводы вроде чистосердечного признания никто не ловится. Если хочешь знать, то я лично считаю, что ради дела, для торжества справедливости, как ты говоришь, не грех кому-нибудь и по пузу дать, если это реально поможет. Я массу случаев таких знаю. К примеру, помнишь Сутько? Ну, того, у которого жена якобы без вести пропала. Он сам о ее исчезновении и заявил. Потом признался, что убил супружницу из ревности, тело расчленил и в разных местах закопал. Я с ним два дня на выбытия ездил, руки-ноги из земли доставал, в местах, где бандит показывал. Думаешь, он просто так это делал? Потому что совесть замучила? Ага, держи карман шире! Поработали с ним, как надо, да еще дали понять, что это только цветочки, а сами ягодки ему в изоляторе принесут. На блюдечке с голубой каемочкой. Именно с голубой, понимаешь? А если бы не взялись за этого Сутько, как полагается, то так бы до сих пор потеряшка и висела нераскрытая, потому что нет тела - нет дела. Потом-то он от своих показаний отказался, с десяток жалоб написал, да только куда ему деваться - труп-то нашли, причем с его помощью. Значит, виновен. Ну, а что почки отбили - сам виноват. Да что я тебе объясняю! Ты же все лучше меня знаешь, у тебя ведь надзор за милицией, таких жалоб каждый божий день - вагон и маленькая тележка. Давай лучше выпьем!
Василюк вновь разлил водку по стаканам. После очередного тоста, на сей раз за прекрасных дам, который дружно поддержали все, за исключением Децла, уже не вязавшего лыка, Барцук, забыв даже закусить, поспешил ответить старшему следователю:
- Вот именно, я лучше других все это знаю и понимаю! Потому что постоянно читаю рапорта, в которых прямым текстом пишут, как какой-нибудь семейный скандалист при задержании ударился головой о стену двадцать пять раз! Сначала и смешно, и где-то интересно было, а сейчас достало уже! Вот объясни: зачем пьяного работягу, всего-то пришедшего домой на бровях, дуплить так, что он потом попадает в больницу с разрывом селезенки? Ну, послал он постовых или участкового, ну, матюкнулся пару раз... Посадите его в холодную, а назавтра суд выпишет ему пятнадцать суток! Так нет, надо же покуражиться! Легко издеваться над человеком, который находится в твоей полной и безраздельной власти. И ни к какой справедливости это точно отношения не имеет.
- Да ладно тебе, - примирительно сказал Колосов. - Издержки профессии, мало ли... Везде полно ублюдков.
- А вот ни фига подобного! - старший помощник прокурора вошел в раж. - Слушай, Сергей, будь я трезвый, вряд ли бы это сейчас сказал, но извини, накипело! Все в жизни взаимосвязано, и ничего не происходит просто так. Вот ты говоришь, что для раскрытия убийства можно отойти от формальностей и врезать подозреваемому, чтобы тот заговорил. А я тебе так скажу: с этого только все начинается. Все вы знаете Петю Гордиенко, старшего опера по тяжким, ну, который со Щербацевичем вместе работал, а потом на повышение в город ушел. Он тоже мокрухи тяжелые вытягивал, в том числе и прошлых лет, причем, кроме него, за них никто и браться-то не хотел...
- Точно! - перебил Барцука Баранкевич. - Мощный был дядька. Как сейчас помню: допрашивал я одного урюка, в наколках весь такой, на понтах, в полной несознанке, а тут Михалыч в кабинет заходит, садится напротив и просто смотрит на бандита, пристально так, молча, но со смыслом. И надо было видеть, как тот стушевался сразу, сдулся, словно мыльный пузырь. Михалыч только два слова произнес: "разговор будет"? И все. Клиент поплыл. Дал расклад не только на убийство, но и на две кражи. Вот что такое мастер!
- А чем он кончил? - воскликнул Барцук. - Неделю назад Петю приняли с поличным на взятке. Я не сильно в курсе, за что он брал, это городские дела, но вроде бы с агента своего, который в розыске числился. Тот от тюрьмы прятался, а Михалыч с него бабло тянул, угрожая в случае отказа в ментовку сдать. Да и раньше всякие некрасивые истории случались... Вот, к примеру, Аня просила рассказать... Приходят ко мне как-то две бабы. Мать и дочь. Заявляют, будто младшую из них изнасиловал какой-то крендель. Потом выяснилось, что по факту там изнасилования не было совсем, а на самом деле мужик девку обманул, пообещав ей помочь поступить в институт, ну, а потом, как водится, кинул. И вот прямо во время получения объяснений ко мне Михалыч в кабинет заходит, и заявительница его опознает как обидчика своего. Я дело тогда возбудил, но его тут же в город забрали и там похерили. Кроме того, шалости разные с деньгами задержанных еще были, арестованная наркота пропадала, да много всего... Так что не все однозначно, Миша, не все однозначно. Если у мастера нутро гнилое, то гнать его надо из органов поганой метлой!
- Вот к чему ты все это говоришь? - спросил Колосов. - По одному мерзавцу обо всех судить нельзя. Мне этот твой Гордиенко никогда не нравился. Мутный он какой-то был. Впрочем, тебе лучше знать, ты с ним корешился. А я скажу так: есть огромная разница - дать в ухо какому-нибудь прохиндею ради общей пользы, особенно когда иначе добиться справедливости невозможно, либо ставить закон раком ради своих личных, тем более, корыстных целей!
- Ну, началось! - вставил реплику Шидловский. - Пошел старый вечный спор о том, стоило ли Жеглову класть кошелек Кирпичу в карман! Андрей, чего стоишь, наливай! А то сегодня что-то всех на дурные мысли потянуло...
Василюк наполнил стаканы в очередной раз. Тостов уже никто не произносил.
- На самом деле, - продолжил Барцук свою мысль после того как водка переместилась из пластиковой посуды в желудки, - одно вытекает из другого. Я не так давно это понял по-настоящему... Ладно! В общем, коррупционерами и взяточниками ведь не рождаются, правда? Ну вот, к примеру... Приходит человек в милицию работать, на должность опера. Фильмов всяких насмотрелся, книжек начитался, справедливость восстанавливать хочет, людям помогать. И сталкивается с повседневностью, когда все вокруг, в том числе его старшие товарищи, занимаются только тем, что решают личные вопросы, и если их что и заботит, так это как бы не подставиться под недовольство начальства... которое, впрочем, и само такое же. Молодого опера сложившаяся ситуация поначалу дико раздражает, ведь он - честный человек. Он думает, что можно делать дела по совести, как в академии учили. Дедуктивный метод, психологический контакт с подозреваемым и прочая хрень. Бить кого бы то ни было воспитание не позволяет, и когда это делают другие, юноша испытывает тяжелые нравственные страдания. А потом в районе случается убийство. Страшное, жестокое, зверское, да, к тому же, еще и потенциально нераскрываемое. Начальство орет и требует результата, потому что их самих тоже каждый день вызывают куда повыше и регулярно окунают мордой в дерьмо. В газетах пишут много разного и не особенно стесняются в выражениях. В итоге вскоре появляется подозреваемый, на которого указывает слишком многое... но! Прямых доказательств нет, все улики - косвенные, и злодей, прекрасно зная это, наглеет и открытым текстом издевается над всеми, кто пытается его прищучить. И вот наш оперок вдруг в один прекрасный момент понимает: для того, чтобы раскрыть особо тяжкое преступление, надо просто надавить на подозреваемого посильнее. Иначе ничего он не скажет. А потом, если выгорит, отвертеться не сможет, ибо есть поговорка: написанного пером не вырубить топором. Товарищи, которые прекрасно видят все эти моральные метаморфозы, происходящие с их молодым коллегой, постоянно подначивают его: мол, кто же, кроме тебя... Сами-то они - люди опытные, светиться на таком деле лишний раз не хотят, если не получится - пусть за все салага отвечает... В конце концов психологически наш опер уже готов. То есть, он понимает, что бить в принципе нельзя, но ради такого дела, ради спасения чести отдела, ради людей, во имя справедливости, в конце концов... короче, ради всего перечисленного - можно! И бьет. И сам себя уверяет, что идет на это в первый и в последний раз. Что характерно, ему все удается. Убийство раскрыто, начальство довольно, грудь в крестах, товарищи смотрят уважительно и не стесняются наливать, в общем, успех налицо! Но служба-то только начинается. Рано или поздно молодой... не, теперь уже старший опер... стакивается с каким-нибудь сложным разбоем, ну, или вымогательством, или изнасилованием... не суть. Мечется, бьется, как рыба об лед, но традиционные методы результата не дают. И тогда он вспоминает о нетрадиционных. А что? Работает же! Проверено на личном опыте. Опер успокаивает себя: в конце концов, как говорил кардинал Ришелье, это надо не мне, это надо Франции... В нашем случае - правосудию. Чтобы оно восторжествовало. Потому что психологические уловки, слежка, внутрикамерная разработка, экспертизы - методы, конечно, приоритетные, но не всегда эффективные. И вот когда они не помогают - вступает в дело тяжелая артиллерия. В виде кулаков, противогаза с пережатым хоботом или подвешивания на лом... Ведь вор должен сидеть в тюрьме! Нельзя оставлять преступника без наказания, вот и Уголовный кодекс о том же говорит - неотвратимость ответственности и так далее... Когда человек свыкается с такими мыслями, он очень скоро начинает сразу бить по пузу любого мелкого воришку. Просто потому, что возиться некогда, а результат нужен сегодня. Ну, а дальше к нему приходит друг. С просьбой о помощи. У друга заняли деньги. Много. И отдавать не хотят. Мошенники. Через гражданский суд-то он долг взыскал, только пользы с этого, как с козла молока... Ответчик ездит на "Мерседесе", который оформлен на больную бабушку, живет в чужой квартире, у его вообще ничего нет. Он - голодранец! Что с ним таким делать? Друг, помоги! И вот наш опер, который наверняка успел уже дорасти как минимум до заместителя начальника уголовного розыска в районном масштабе, берет с собой двух-трех подчиненных, из тех, что покрепче и не станут задавать лишних вопросов, вывозит мошенника куда-нибудь в глухой лесной массив и заставляет копать себе могилу. И когда бандит понимает, что его тут реально могут похоронить, он раскошеливается. В итоге все довольны. Ну, почти. Должник, конечно, вряд ли испытывает большую радость, но он в милицию все равно не пойдет. А друг не просто говорит "спасибо", но и прямо силком засовывает в руки толстую пачку денег. Нет, он вовсе не к коррупции склоняет, а из самых лучших побуждений. Ты же помог мне! Заслужил. Возьми, а то кровная обида... И берет. Потом и другие долги так же выбивает. Ибо начало положено. Ну, а после... Деньги-то нужны, семью кормить надо, да и у самого личные запросы растут. А сколько на территории людей и организаций, которые готовы щедро платить за свою безопасность? Вот то-то же. И платят. Ну, а кто не платит - того заставляют. Есть много к тому способов. Традиционных и не очень. Вот так из молодого опера рано или поздно вырастает Гордиенко. А ты, Серега, говоришь - большая разница... Кхм... В горле что-то пересохло. Андрей, наверное, пора уже. Наливай!
- Ну, ты дал! - Баранов подставил стаканчик под горлышко бутылки, услужливо поднесенной Василюком. - И добавить нечего, подписываюсь полностью!
Колосов покосился на старпома по малолеткам, как Баранова частенько называли между собой коллеги, но ничего не сказал. Шидловский призвал коллег выпить за борьбу с коррупцией, и после того как стаканы вновь, в который уже раз, опустели, разговор продолжил Новицкий.
- Вот здесь соглашусь безоговорочно, - сказал он, обращаясь к Барцуку. - Хотя я лично думаю, что, если говорить конкретно о Гордиенко, то вряд ли он был когда-нибудь юношей бледным со взором горящим. Изначально где-то червоточинка скрывалась. Но ты прав в главном: нет никакой разницы между тем, за что именно опер, да и вообще милиционер, избивает человека: ради раскрытия, чтобы вернуть чужой долг, по шкурным, денежным мотивам или потому, что он просто садист. Все это лишь разные стороны одной медали, и называется она - беззаконие. Которое рождается вседозволенностью. Ведь почему наш дорогой Петр Михайлович бесчинствовал на районе много лет? Потому что ему все сходило с рук, и начальство за него заступалось, он же делал показатели, давал, так сказать, результат... Зачем резать курицу, несущую золотые яйца? Он взяточник? Его кто-то за руку ловил? Бьет подозреваемых? Ну, кто у нас без греха... Вопросы личные на службе решает? Тяжелее назвать того, кто этого не делает. Зато у Гордиенко все бумаги всегда в порядке, а по любому материалу - стопроцентное раскрытие. Точно так же буржуй какой-нибудь пса своего воспитывает - чтобы злее был и по команде любого в клочья порвать мог. Вот и доигрались. Теперь его засадят лет на восемь, а начальник райотдела должен будет сказать "спасибо", если сможет отделаться только выговором. Да и в городском управлении головы полетят. Это ритуал такой. Который должен подтвердить, что высокое руководство и знать не знало, и ведать не ведало, что у нас тут внизу за бардак творится. Они-то всегда чистенькие, ни ухом, ни рылом не замазаны. И чтобы их ангельскую невинность порезче оттенить, надо Гордиенко большой срок дать. Пусть все видят: мы за коррупцию родную мать не пожалеем. Раньше-то, небось, полковники с генералами с ним за ручку здоровались, медальки на грудь вешали в торжественной обстановке, даже выпить за одним столом не гнушались. Но я голову даю на отсечение, что вот уже неделю ни один из них с Михалычем не знаком, и на вопрос о том, кто это вообще такой, никто прямо не ответит, а все будут только недоуменно пожимать плечами. Вот такое отношение меня лично бесит больше всего. Нет, я Гордиенко не оправдываю. Все знают, что я ему правду в глаза мог сказать. Но и сажать его по максимуму только за то, что начальство кипятком... слезы льет, неправильно. Да и вообще... Вот на фига, скажите, за взятки запредельные сроки вешать? Ведь не об убийстве речь и не об изнасиловании. Я так понимаю: тюрьма - она как зоопарк. Там тигр сидит в сплошной клетке. И лев тоже. И медведь. И их оттуда не выпускают. А почему? Да потому, что они для окружающих опасны. Любого задавить или загрызть смогут на раз, причем никто не знает, в какой момент. Так и у людей. На мой взгляд, реально сидеть должны те, кому на свободе находиться нельзя. Убийцы там, вымогатели разные, педофилы, торговцы наркотой... Как говорится, асоциальные элементы. А у нас в тюрьме в какую камеру не зайди, обязательно наткнешься на директора завода или на коммерсанта-неплательщика. Их-то зачем? Что, если не посадить чиновника, он пойдет грабить или обязательно зарежет кого-нибудь? Понятно, что если человек берет взятки или скрывает налоги, его надо наказать. Но разве так? Наложите на него штраф побольше, увольте с волчьим билетом, отберите все имущество, если сможете, конечно, найти... Мы же вместо этого садим на шею государству людей, вполне способных обеспечить себя самостоятельно и без нарушения закона. И тратим на их содержание деньги, причем немалые... Вот, Олегу, к примеру, жалко отдавать налоги на кормежку убийц. Но их-то как раз гораздо меньше, чем взяточников. Где логика? Ну, давайте их тоже расстреливать, что ли... А заодно и воров, мошенников, угонщиков, алиментщиков и прочую шушеру... Чего мелочиться-то?
- Остынь, Коля, - осадил товарища Барцук. - А что, по-твоему, их совсем сажать не надо? Это ж какой кавардак тогда начнется... Волки почуют: им за дела их никакого наказания не будет и совсем страх потеряют. Так лютовать будут, что управы никакой не найти...
- Да почему никакого наказания? - Новицкий возбужденно размахивал руками, и стоявшим рядом Немцевичу и Василюку пришлось даже отойти в сторону. - По-твоему, конфискация и пожизненное лишение права занимать должности - это не наказание? Человек и его семья лишается всего нажитого, им приходится менять полностью образ жизни, профессию и так далее... Что еще надо?
- Наивный ты, как девочка, ей-богу, - усмехнулся Барцук. - Как будто вчера родился. Кто ж у матерого прощелыги награбленное отберет? Не говоря уже о том, что оно зарегистрировано на родственников или подставных лиц, попробуй еще найди какой-нибудь счет в швейцарском банке. Сейчас дураков нет, шифруются все, перестраховываются по пять-шесть раз. А не посадишь ты его - так черта с два он тебе скажет, что украл и где спрятал. Пока жареный петух в задницу не клюнет, будет держаться. До последнего. Испугать такого может только перспектива длительного срока. После которого зажатая кубышка уже не понадобится. А вот если взять ворюгу за жабры, да как следует, то и бабло в бюджет вернется, и наказание окажется действенным. Такое не забывается!
- А вот я считаю, что Коля прав, - задумчиво сказал Колосов. - Мы таким отношением людей губим, убиваем морально, хотя они не совсем еще потерянные для общества... Помните следака из города? Кульчицкий, кажется... Да, точно, Кульчицкий! Я его знал мало, хлопцы знакомые рассказывали. Его с поличным приняли, он две штуки взял, за прекращение какого-то дела. Потом семь лет дали. Жена у него беременная была, так она, когда о приговоре узнала, мертвого ребенка выкинула... И что у него описали во время наложения ареста? Телевизор, проигрыватель да стиралку. Плюс изъятые во время задержания мобильник, да мелочь в рублях, что была на кармане. И стоило оно того? Нет, по-моему, индивидуально подходить надо. И если речь идет о крупном хищении или об откате каком за бюджетный контракт, делать все возможное, чтобы найти краденое. Оно же в воздухе не растворяется. Но только тяжело это. Куда проще человека закрыть, вкатать ему червонец и отчитаться наверх: факт коррупции раскрыт, вор понес наказание! А ущерб... Ну, не смогла я, не смогла... Понимаю, языком трепать легче, чем мешки ворочать, как бы у меня самого получилось, не знаю, только шеф мне таких дел давно не дает. Боится, наверное...
Барцук уже опьянел. Верхние пуговицы на его рубашке расстегнулись словно сами собой. От лица, полного и раскрасневшегося, с жесткой рыжеватой щетиной на щеках, исходил такой жар, что впору было прикуривать. Старший помощник прокурора старался никогда не говорить лишнего и по натуре всегда стремился избежать конфликта, но теперь, под воздействием коварных паров спиртного, все же дал волю своему языку:
- А чего он боится, как считаешь? Может быть, просто не хочет рисковать? Ворон ворону ведь глаз не выклюет... Тебя же самого принимали по аналогичному варианту. Не хочешь рассказать, за что выпустили?
- Что ты сказал? - Колосов резко рванулся к Барцуку и наверняка ударил бы его, не окажись на пути препятствия в лице Баранова, вовремя успевшего встать между коллегами.
- Не нравится? - Барцук отшатнулся в сторону. - Да я же сам видел, как тебя комитетчики в браслетах выводили. Потом Гусейнов еще рассказывал, что ты с цыганьем каким-то связался. Это ж мозги надо иметь! Ромалы за сотенную бумажку продадут родную маму! А через две недели - здрасьте! Выходит на работу, как ни в чем не бывало! Меня или, вон, Пашу уволили бы за пять минут задним числом. И ни хрена не докажешь потом! А ты и сейчас с нами водку пьешь. Это все просто так, да? Чекисты в казаков-разбойников поиграть решили?
- Сергей, не надо! - Василюк попытался схватить Колосова за руки, но тот одним решительным движением отодвинул товарища в сторону. Баранов, правда, был куда крепче Василюка, да и самого Колосова тоже, но старший следователь, в молодости профессионально занимавшийся боксом, еще не растерял всех старых навыков. Несмотря на опьянение, он быстро вырвался из клинча и, отскочив на шаг назад, сухо, без замаха, изо всех сил двинул Баранова левой по корпусу. Тот пошатнулся, однако сумел не только устоять на ногах, но и воспрепятствовать Колосову обойти себя, чтобы приблизиться к Барцуку на расстояние удара.
Мгновение спустя на плечах у старшего следователя уже повисли Баранкевич и Василюк, а у его противника - Шидловский и Немцевич. Новицкий, оторопев от неожиданности, только переводил недоуменный взгляд с одного коллеги на другого. Анечка испуганно вскрикнула и закрыла лицо руками. Баранов, не сходя со своего места, обхватил Колосова обеими руками и намертво блокировал его движения. При этом он, не переставая, вновь и вновь повторял одни и те же слова:
- Тихо, Серега, что ты, что ты... все нормально, сейчас выпьем, успокойся... Держи себя в руках, я тебе говорю...
- Да ну тебя к черту! - в ярости выкрикнул Колосов, когда понял, что вырваться и возобновить схватку не удастся. - Достал уже! Все из-за таких, как ты! Со стороны на себя не смотрел ни разу? Ведь видеть даже противно твое вечное кривляние! Со всеми ты всегда согласен, всем поддакиваешь, каждым восхищаешься, особенно если этот каждый - твой начальник! У тебя мнение свое вообще есть? Хоть какое-нибудь? Или тебе вообще все пофигу, лишь бы никто не беспокоил? ... Да отпустите меня уже! Не трону больше никого, слово даю!
Баранов сделал шаг назад, а Василюк и Баранкевич медленно отошли в стороны. Колосов, прервавшись на мгновение, заправил в брюки рубашку и продолжил:
- Вот я не пойму, Сергей, ты зачем в прокуратуру работать пошел? Как профессионал, ты, извини, не тянешь, власти тебе, как, допустим, Клименко, тоже не надо, карьеры особой не сделаешь, потому что для этого подвязки и знакомства серьезные нужны. В футбол играть? Ну и двигал бы себе в спорт, тренером, там, директором команды... Не знаю... Сюда-то ты на черта приперся? И знаешь, что действительно раздражает? Что ты не один такой. Везде все точно так же! Сидят на должностях совершенно левые люди, о том, что надо делать, не имеют ни малейшего представления, работа им до сиреневой звезды, вот только вид на себя озабоченный любят напускать, зарплату получать, причем не самую маленькую, да руководству не забывают льстить, чтобы не выгнало. Такие шаг в сторону сделать боятся, потому что делать ничего не умеют и чувствуют себя как медведь в трясине. И начальство это тоже устраивает - легко управлять человеком, который боится собственной тени! В общем, играй, Сережа, в футбол, играй! Больше-то ты, по сути, ни на что не способен!
Баранов по натуре был на редкость выдержанным и спокойным человеком, но тут и его проняло. Он так сильно сжал кулаки, что пальцы побелели от напряжения. Глядя на товарища, Баранкевич придвинулся к нему поближе, дабы успеть вовремя предотвратить драку.
Сдерживаясь из последних сил, Баранов уже открыл рот, чтобы возразить старшему следователю, но тут вдруг очнулся заснувший было Децл, о присутствии которого на поляне давно все забыли. Собственно, его разбудили громкие крики кидавшихся друг на друга Барцука и Колосова. Совершенно осоловевший от выпитого, Алисиевич некоторое время пытался сообразить, что происходит, но затуманенный алкоголем мозг отказывался воспринимать события адекватно, поэтому он понял лишь то, что кто-то с кем-то дерется. С трудом поднявшись на ноги, Децл, покачиваясь и безуспешно стараясь удержать равновесие, нетвердой походкой приблизился к товарищам и дурным голосом заорал:
- Что за дела! Наших бьют! Мужики, ко мне! Валите этих сук!
Со стремительностью, которой трудно было от него ожидать, учитывая опьянение, Алисиевич внезапно метнулся вперед, подскочил к окружавшему поляну кустарнику и начал неистово крушить его руками и топтать ногами. Время от времени он издавал какие-то дикие, совершенно бессвязные вопли, перекрывавшие громкий треск ломающихся сучьев. Однако хватило Децла ненадолго. Всего минуту спустя он, окончательно обессилев, оставил орешник в покое, отошел в сторону и упал на колени, после чего его тут же вырвало. Разорванная в нескольких местах рубашка клочьями свисала с худощавого и костлявого, покрытого родинками и редкими белесыми волосами туловища помощника прокурора.
Эта выходка, как ни странно, смогла разрядить возникшее между коллегами напряжение, и все они, глядя на Алисиевича, одновременно разразились хохотом.
- Да заберите вы его куда-нибудь, в конце концов! - крикнул Колосов товарищам, давясь при этом от смеха. - Совсем с ума сошел...
Шидовский и Немцевич подскочили к Децлу и попытались поднять беднягу на ноги, чему помощник прокурора активно сопротивлялся, отталкивая приятелей в стороны. В итоге им удалось волоком оттащить его под ближайший тополь, и там Алисиевич, предоставленный самому себе, моментально заснул мирным сном, свернувшись калачиком прямо на траве, благо, погода еще позволяла ставить такие эксперименты.
Тем временем Барцук, который уже пожалел о своих словах, так как, во-первых, из присущей ему осторожности предпочитал находиться со всеми окружающими в хороших отношениях, а, во-вторых, все-таки побаивался Колосова, смекнул, что настал подходящий момент для того, чтобы объясниться со старшим следователем. Подойдя к нему, он протянул в знак примирения руку и самым дружелюбным тоном произнес:
- Извини, Серега, наверное, я погорячился. Прости, сказал, не подумав. Водка виновата, гадом буду, ей-богу! Признаю: был не прав. Готов искупить и так далее... Ну что, мир?
По лицу Колосова легкой тенью пробежала ироническая улыбка. Однако, будучи человеком от природы незлопамятным, он все же пожал ладонь Барцука и спокойно сказал:
- Ладно, проехали. Но ты думай, прежде чем говорить такое. Чтобы непоняток дальше не возникало никаких, я тебе вполне ответственно заявляю: никаких денег ни у кого я никогда не брал, а в том, что с работы меня после той подставы не выгнали, никакой моей заслуги нет. Да и подробности мне не все известны. Комитетчики - они люди крученые, своеобразные, понимаешь? Из любого насморка государственный секрет сделают.
- Это точно, - подал голос Новицкий. - И так во всем. Кругом одни секреты. Любой вопрос решается непонятно где, непонятно кем и непонятно как. А до людей потом уже решения доводят. Вот будет так и не иначе. А почему именно так? А не ваше это, холопье дело! Большие дяди между собой в кабинете пошептались, и все. Я сколько раз уже сталкивался: судья ведет дело к одному приговору, а потом вдруг неожиданно выносит противоположный. Спросишь его: почему так? А он в ответ только оглядывается испуганно, шепчет что-то невнятное, да телефон порывается отключить. Прослушки боится. На самом-то деле, конечно, не прослушки, а себя самого, так как в себе не уверен и знает, что за любую, даже самую мелкую провинность, его вышибут с должности под зад, если захотят. И никто не вступится, никто не поможет. Не принято у нас так. Все втихаря. Кадровые вопросы решаются кулуарно, по принципу записной книжки. Типа, я этого парня лично знаю, он хороший, грамотный, и, самое главное, управляемый. Вот пусть он и на повышение идет. А что непрофессионал - дело шестнадцатое. И судят тоже по звонку. Потому и не хотят суда присяжных вводить. Это ж власть реальная...
- Опять агитируешь, Коля, - усмехнулся Немцевич. - Какой суд присяжных? Ты что, хочешь, чтобы оправдательные приговоры завтра начали выносить всяким подонкам? Из жалости или за деньги...
- Да ладно тебе, - ответил Новицкий. - Как будто обычные люди, которым и идти в присяжные, ждут - не дождутся возможности устроить беспредел... Тем более, что проходит через такие суды во всем мире очень небольшой процент дел. Проблема-то ведь не в этом. Просто обычному судье министр юстиции, к примеру, может позвонить и приказать. А присяжному не может. Ну, то есть, может, конечно. В принципе. Но ты представь себе этот диалог: "Здравствуйте, я министр юстиции" - "Здравствуйте. А я - слесарь Вася". И что дальше? Ни наказать, ни уволить слесаря Васю министр юстиции не может. Непорядок. Потому никто добровольно не согласится на присяжных, ибо неподконтрольны они системе, и по звонку с ними вопрос не решишь.
- Я тебя умоляю! - Немцевич рассмеялся. - Ты где живешь, Коля? Каждый присяжный - это человек, у которого есть семья, работа, имущество, какие-то скелеты в шкафах. Кто мешает власти использовать эти рычаги давления, если понадобится? Да по любому шкурному делу стоит только сказать присяжным, чтобы они не рыпались, а делали, что им говорят, иначе с работы всех поувольняют, так они ручку друг у друга вырывать начнут, торопясь заказанный приговор подписать... Иначе и быть не может у полуграмотного и забитого народа.
- Не знаю, - задумчиво возразил Новицкий. - Вон, в царской России в присяжные вчерашних крепостных брали. И ничего.
- Я не знаю, как там было при царе-батюшке, - убежденно сказал Немцевич, - но уверен в одном: у нас присяжные, если, конечно, их когда-нибудь введут в процесс, станут тем же самым, что и нынешние народные заседатели. Только их будет больше.
- Ага, кивалы - они и есть кивалы, - усмехнулся Колосов.
- Ну и стоит оно того? - продолжал Немцевич. - Госрасходы на суды вырастут, а толку - чуть. Только вред, потому что ведь присяжным надо еще закон разъяснить правильно, разжевать и в рот положить. Судья-то и так его знает... Ну, должен знать, по крайней мере... Вот кто этим будет заниматься? И какой смысл в таком балагане, если все равно решение принимают и отвечают за него профессионалы? Я вообще считаю, что всю эту шелуху - народных заседателей, понятых и прочее советское наследие - надо просто ликвидировать. В процессуальном смысле, конечно... Чтобы людей не смешить. А то видит публика в судейском кресле семидесятилетнюю бабульку - божьего одуванчика, которая сама не понимает, для чего там находится, да и давно уже утратила способность воспринимать действительность адекватно - и понимает, что из них зачем-то дураков делают. Думаете, не понимает? И самое главное - никто не может объяснить, во имя чего. Нет уж, хватит показухи! Давайте честно признаем: каждый должен делать свое дело. Судья - судить, прокурор - обвинять, адвокат - защищать, слесарь - слесарить, повар - кормить, летчик - летать, а бабушка - отдыхать. Она все в своей жизни уже сделала.
- Давай тогда вообще судебные процессы отменим, - Новицкий раздраженно махнул рукой. - А действительно, зачем? Достаточно только дело прочитать, ну, вызвать там кого, если что-то непонятно. Просто, в кабинет, для объяснений. Потом подумать и принять решение. В закрытом, так сказать, режиме. Или еще лучше - пусть у самого следователя голова болит. Он дело шил - ему и приговор выносить. А может быть, и в исполнение приводить. Лично. Без отрыва от производства и лишней волокиты. Оно куда как удобнее и быстрее будет.
- Ну, ты сильно-то не утрируй... - поморщился Немцевич, но возражать младшему товарищу не стал. Однако теперь решил высказаться Колосов.
- Вообще-то Слава в чем-то прав, - сказал он, в задумчивости почесав затылок. - В смысле, я думаю, суд нормальный, конечно, должен быть. Но вот присяжные... Да кто туда пойдет по доброй-то воле? У всех работа, у всех проблемы, семьи, дети, долги, любовницы... А тут отдай несколько дней жизни непонятно кому и неизвестно зачем. Да к тому же и бесплатно. Или почти бесплатно. Ответственность тоже нельзя сбрасывать со счетов. А вдруг что не так? За кем потом придут? С кого спросят? Кому это надо? Пенсионеры-то в кивалы идут просто от скуки. Все кругом прекрасно знают, что они ничего не решают, и ни фига от них не зависит. Потому и взятки с них гладки. Тем более, заслуженные люди. А вот присяжные - совсем другой коленкор. Типа, независимые судьи и все такое. Только никто добровольно на уголовное дело подписываться не станет. Я вам точно говорю. Люди у нас не дурные. И, к тому же, даже за себя отвечать не готовы. Так что нет у нас суда присяжных. И в обозримом будущем не будет... Да ну вас с вашими разговорами! Андрей, наливай!
Но прежде чем Василюк успел вновь наполнить стаканы, в разговор вмешался Баранов. Всегда невозмутимый и уравновешенный, сейчас он, к удивлению всех товарищей, выглядел на редкость взволнованно и возбужденно. Видимо, упреки Колосова сильно задели его.
- Вот ты, Сергей, зря наезжаешь, - начал старший помощник прокурора необычно для себя длинную и эмоциональную речь. - Как будто я тебя обидел чем-то. А в чем претензия-то? Да, я - хлопец простой, сельский, без этих ваших вывертов и заскоков. Может быть, ты, ну, или Коля, или Андрюха, законы лучше меня знаете... Но разве в этом суть? Я подлым никогда не был, никого в жизни не закладывал, ни через кого не переступил. Всегда честно поступал и по совести. И, вот, Олег, я знаю, такой же. И Слава. И Миша. И Паша с Толиком, хоть он дурень, конечно, по жизни, да и пить не может... Тебе не нравится, что я спортом занимаюсь? Ну, и ты занимайся, кто мешает? Вон, долбанул меня по печени так, что до сих пор болит! Силен, бродяга... А раньше-то, когда ты на ринг выходил, небось, не думал о том, за чей счет, да? Я ведь что сказать хочу? Говорить так красиво, как вы, не умею, но попробую... По-моему, главное для всех нас - людьми оставаться. Вся эта бодяга про судей, ментов, взятки и прочую хрень - оно далеко не самое важное в жизни. На самом деле имеет значение только то, как мы относимся друг к другу, и к людям вообще. Если по-божески и без задней мысли, как с равными и от сердца - то какая вообще разница, что там в законе написано? На бумаге-то накорябать все, что угодно, можно... Самый лучший профессионал может быть в жизни последней сволочью... Ты говоришь, Сергей, что у меня мнения своего нет. Ты неправ, извини. Но в ваших этих дебрях процессуальных только крючкотвор разобраться способен. А мне это не по силам, хоть я с вами и работаю. Давайте по-простому, по-человечески разговаривать. Не врать в глаза друг другу, помогать, когда трудно, в беде не бросать... Тогда, глядишь, и законы писаные изменятся. Потому что если все правильно поступать будут, кому это мозгоимение юридическое пригодится сможет? По смертной казни просто скажу - не нам решать. Референдум был. А если от нас не зависит - чего копья ломать? Мужики! Да какая, к свиньям, смертная казнь? Вон, рядом девчонка какая стоит! А мы все как лесорубы - в лесу о бабах, а с бабами о лесе... Давайте за любовь выпьем, за честность, за нас, нормальных пацанов, и не будем больше грузить мозг друг другу! Видите же, что хорошим это не кончится! Ну, извините, если что не так сказал, я не Цицерон, как некоторые... А вот теперь, Андрюха, давай и вправду, наливай!
Слова Баранова были восприняты всеми на "ура". Очередную порцию горячительного коллеги опрокинули внутрь дружно и залпом. Никто уже не вспоминал множества только что сказанных обидных слов, и теперь вокруг мангала шла обычная дружеская беседа, обильно сдобренная шутками, анекдотами и безобидными подколками. Барцук и Колосов, совсем недавно едва не сцепившиеся друг с другом, увлеченно обсуждали достоинства и недостатки водки, коньяка, виски и кальвадоса, который обоим довелось недавно попробовать на какой-то вечеринке, организованной в районной юрконсультации. Немцевич и Новицкий молча слушали их, а Баранов, Шидловский и Баранкевич, обступив Анечку со всех сторон, наперебой делали ей комплименты. Зардевшись от удовольствия, секретарша, тем не менее, нет-нет, да бросала украдкой томные взгляды на Василюка, ибо тот давно ей нравился, хотя признаться в этом она не осмеливалась даже себе самой.
Залив водой тлевшие угли и разобрав ставшие ненужными теперь шампуры, виновник торжества вновь потянулся за бутылкой. Было уже совсем темно, и белые рубашки сотрудников прокуратуры яркими пятнами выделялись на фоне роскошной августовской ночи. С территории ТЭЦ донесся звук заводского гудка, тут же слившийся с шумом автомобилей, проносившихся по проспекту где-то вдалеке.
Василюк вдруг почувствовал внутри себя какое-то непонятное сладкое томление. Ему неожиданно стало понятно, что в его жизни только что миновал неясный еще, но очень важный этап. Все эти люди, стоявшие напротив, справа и слева, никогда не были ему слишком близки. Так, коллеги, не более... Но сейчас Василюку очень хотелось, чтобы и Колосов, и Баранкевич, и Шидловский, и Барцук, и Новицкий, и все остальные... да хотя бы даже и Децл, который, как ни в чем не бывало, громко храпел, вытянувшись под тополем во весь свой немалый рост, чтобы все они оставались рядом с ним как можно дольше. Словно фигуры на дорогой сердцу старой фотографии, которая теперь навсегда останется в его памяти.
Опустошив бутылку, Василюк отбросил ее в сторону и, завладев всеобщим вниманием, громко и торжественно, что было для него в общем-то не характерно, произнес:
- Ребята! Я, как и Сергей, хочу выпить за нас! За то, что вот мы сейчас, все вместе, общаемся, пьем водку, ухаживаем за девушками, ссоримся, миримся, обсуждаем самые разные вопросы, жмем руки друг другу и говорим все, что думаем, прямо в глаза. Завтра я ухожу в город, и что меня там ждет, честно скажу, не знаю. Но обещаю, что я никогда не забуду ни вас, ни эту поляну, ни контору, ни все те вечера, что мы провели вместе... Вы - часть моей жизни, как и все, что мне довелось увидеть и услышать здесь, в районе... И когда меня будут спрашивать в старости о том, как прошли молодые годы, я отвечу, что провел их среди вас. И еще среди всех этих корпусов, труб, заводских кварталов и промышленных баз. Как оказалось, действительность на самом деле намного интереснее и богаче, чем любое кино и любой роман. И счастлив будет тот, кому доведется запомнить и навсегда сохранить в сердце то, что было нами пережито вместе... Хроники районной прокуратуры... Да мы сами уже выглядим как натуральные хроники, ну, те, что у магазина! Но оно и к лучшему. Зато рядом с вами я спокоен и могу говорить то, что действительно думаю, и знаю, что никто меня не предаст и стучать утром не побежит. Боюсь, что в городе все будет по-другому... Но черт с ним! За нас, хроники, за районную прокуратуру!
Пока Василюк говорил, товарищи наперебой громко выражали ему свое одобрение, а под конец все хором разразились радостными криками. Барцук затянул песню. Баранов и Шидловский присоединились к нему. Колосов, выпив, подошел к Василюку, положил ему руку на плечо и негромко сказал:
- Да что ты прощаешься, как будто в Африку уезжаешь... Выпьем еще. И не раз. Но я тебя понимаю. Сам не раз чувствовал что-то похожее. Однако с чем-то всегда приходится прощаться, потому что ничто не продолжается вечно. Взрослеешь, брат... Ну да ладно. Не забывай нас и всегда помни, откуда ты вышел. Удачи тебе.
Василюк с жаром пожал руку старшего следователя. По его щеке медленно скатилась крупная слеза.
Тонкая струйка дыма поднималась в безбрежную черноту неба, на котором далекими таинственными огоньками сверкали желтые светляки звезд. Толстые стволы старых тополей плотным кольцом сомкнулись вокруг веселой и беззаботной компании молодых парней. К уханью совы присоединился стрекот козодоя. Свежий ночной ветерок, проносясь между деревьями, безвозвратно уносил куда-то вдаль все произнесенные слова и оставшиеся невысказанными мысли. Вернуться им было уже не суждено. Жизнь шла своим чередом, а ночной город готовился ко сну. За каждым вечером наступает утро, и следующее будет всего лишь одним из многих.
P.S. Излишне энергичные, непарламентские и нецензурные выражения, без которых, как известно, не обходится ни один мужской разговор, ради удобства чтения намеренно опущены автором.