ГОМИЦИДОЛОГИЯ ОБЫДЕННОЙ ЖИЗНИ Глава 1
Уже пять лет прошло после того, как Иванович защитил кандидатскую диссертацию по психоиммунологическим проблемам деятельности человека. Он разработал принципиально новый метод диагностики психического дефекта, который позволял по концентрации в крови пациента мозговых антигенов, устанавливать причину того, почему, например, человек резко поглупел. А главное - по мозговым антигенам, циркулирующим в крови, мог точно сказать поглупел человек на всю оставшуюся жизнь или у него только временное затмение интеллекта. Он. поддерживал нормальные отношения с коллегами, хотя и знал, что есть такие, кто неодобрительно относятся к тому, что он использует для работы человеческий головной мозг. Они с трудом скрывали свою неприязнь и считали , что растирать в ступке и вводить животным мозговое вещество человека (хранилище души) безвинно погибшего человека, является делом безнравственным, безбожным. Более того, беззаконно использовать мозг, который взят у людей чьи имя и фамилия известны, без их согласия. Ладно бы брал мозг у каких-нибудь безвестных бродяг, висельников, пьянчуг и прочих потерявших человеческий облик. Понимающие в психоиммунологии допускали, что его исследования имеют прямое отношение к экспериментам по управлению человеческой психикой.Во время всяких застолий и в дружестих посланиях, шаржах они именовали его не иначе, как "охотником за скальпами". Сплетничали, что его жена сбежала от него, не вынеся пропитавших его запахов морга и "животника" - так на лабораторном жаргоне просто и смачно называют виварий, в котором ожидали своей печальной участи лабораторные смертники. * * * Месяц тому назад Иванович расстался с женой. Интеллегентно, буднично, без обьяснений, споров и скандального выяснения имущественных прав. Как если бы она ушла на работу и до сих пор там задерживается. Накануне она рассказала ему о кафедральном празднике, который устроил ее шеф. - Знаешь, милый, сегодня мы отмечали семидесятилетие шефа. Умница. Он уже семь лет должен был бы сидеть на пенсии. Однако, чукча хитрый. Как только молодые докторанты поднимают голову, чтобы сплавить его на заслуженный отдых, он тут же начинает охать, глотать на глазах общественности валидол, тянуть по полу подошвы. Естественно все начинают вопить: "Оставьте историю науки в покое, он еле дышит, вот-вот сам помрет прямо за рабочим столом. Дождитесь. Не берите грех на душу". Представляешь и так все последние пять лет. - Ты о нем давно ничего не говорила. Я думал, что ваши кафедральные лошаки его давно уже затоптали.- Ну, конечно, кого - нибудь другого без проблем... Ведь директор тоже из этого табуна. Он не может простить шефу последние приколы в свой адрес. Недавно на последней презентации наш босс очень довольный собой, имел неосторожность спросить у моего шефа, как тот относится к новому начинанию босса в науке. Говорят, наш старичек в этот момент рассматривал проходившую мимо длинную девицу. Вернее не ее саму, а короткую до лобка юбку. Босс за ней волочился весь вечер. Мой шеф выдержал паузу, медленно перевел глаза на директора и буднично произнес: "Очень напоминает то, что прикрывает юбка этой девы. Представляешь какой облом.!? - Ну и чем кончилось?- Ха! Юбилеем. По тому как шеф вел себя за столом юбилей больше был похож на отвальную. Первый раз он за последние годы пил водку на глах всей кафедры и был очень смел в намеках. Он рассказал про одного начинающего ученого-химика. Так вот... это было в начале века, тот попросил своего научного руководителя подыскать для его диссертации самую мало исследованную и перспективную тему. И что ты думаешь! Такая нашлась - сероводороды. - Ну, конечно, в те времена за этот неприлично "вонючий" элемент никто не брался по-настоящему и он долгое время оставался не исследованным. Благодаря сероводороду он прославился не только в научном мире....( в ее голосе появились нотки ехидства). Скоро его на улице узнавал последний бомж.И знаешь как!? По запаху! Запаху дерьма. Сероводород его так пропитал, что за это время от него ушла жена, съехали соседи, а когда он по дороге на работу садился в переполненный трамвай, все с из вагона выскакивали... - Кто-то ведь должен это делать - сухо пробурчал Иванович, почувствовав иронию в свой адрес... Если бы какой-нибудь трудяга не выковырял из дерьма дизентерийную палочку, то цивилизация и до сегодняшнего дня не только в переносном, а и в прямом смысле сидела бы по уши в "г..". И полюбила бы его. Например, как пьют мочу с лечебной целью... клин клином вышибают. Ее намек достал его и уже не силах остановиться он многозначительно продолжал. Представляешь на шляпке дамы "кучку". Раньше ведь прикрепляли к шляпе, прическе заколку в виде мужского полового члена, и ничего... Он тут же пожалел, что опустился до такой такой нелепости. Уж очень явно в гадостях, которые он ей наговорил в тот вечер, угадывалась оскорбляющая ревность. Не к кому-то конкретно, а к ее радостям и интригам на кафедре. В последний месяц их отношения стали особенно отчужденными. Видимо она специально нарывалась на грубость, чтобы иметь повод хлопнуть дверью. Пропустив мимо ушей его мелкие уколы, она добила его по-крупному. - Неужели ты не понимаешь, что тебя никто и никогда не признает, твоя миссия - быть сырьем! Распаляясь, она почти выкрикивала: - Ты полезное ископаемое для других! Ты производитель того, что любой реализатор присвоит. И прославит себя. А не тебя! ... Когда на следующий день она не пришла домой, он испытал тихую радость. Мысль о том, что он ей не принесет счастья, в последние месяцы все больше цепляла его. К своим основным недостаткам он относил неумение удерживать возле себя тех кого любил. Все его недоразумения с окружающими возникают из-за того, что он без серьезного повода либо недоступен как скала. Либо, что чаще, до безобразия доверчив, доброжелателен, непритязателен и в результате попадал под чьим-нибудь "седло". А так как никакие удила Иванович не признавал, то сбрасывал "седоков" тогда, когда им казалось, что он уже объезжен. Начинались разговоры: "Да он бешенный. Как с ним жить и работать". После ухода жены в маленькой однокомнатной квартире на первом этаже стало одиноко и тягостно. Полгода тому назад они с женой переехали сюда из двух больших комнат в коммуналке, расположенной на пятом этаже. Поэтому смущал вид из окна на первом этаже. Пришлось закрыть окна плотными занавесками, чтобы не видеть газон прямо под окном. На нем каждый день выгуливали собак со всего района и какой-нибудь сербернар, устроившись напротив его окна, справлял нужду. При этом, он обменивался влюбленными взглядами с хозяйкой и недружелюбно посматривал на его окно, считая присутствие новых жильцов в окне нарушением его с хозяйкой прав на территорию. Иногда Иванович вздрагивал от неожиданно появившейся на уровне нижнего края подоконника шляпы, кепки, или просто обнаженной макушки, которые продвигались по краю окна, подпрыгивая, как в руках кукловода. Через пару недель эти виды стали привычными и днем,и ночью. В одиночестве Иванычу пришлось ко всему привыкать заново. К шуму водопроводных труб, которые гудели, как при хроническом колите. Стал громче поскрипывать пересохший паркет. Кровать стала неуютной, осиротев на одного человека, а матрассные пружины не давали уснуть, упираясь в его бока и спину. Как-будто мстили ему за вынужденное одиночество. Чувство тяжкой вины подкралось к Ивановичу совершенно неожиданно. Вот уже в течение нескольких месяцев его рабочий день начинался с посещения городского морга (прозекторской). Каждое утро он приходил туда в поисках трупов с первой группой крови, мозг которых он использовал для приготовления антимозговой сыворотоки, содержащей антитела против мозга человека. Без этой сывортки его наука уже несколько месяцев стояла на месте, а в виварии (животнике) жирели кролики, приготовленные для иммунизации этим мозговым веществом. Виварий располагался в большом деревянном доме и в нем ждали своего часа лабораторные свинки, кролики, мыши, несли яйца куры, был даже баран. В ожидании своего часа эти прирожденные смертники кукарекали свистели, пищали, блеяли, несли яйца, сдавали кровь, глотали всякую гадость.С момента зачатия эти лабораторные смертники были запрограммированы на бесстрастное отношение к смерти и пребывали здесь в ожидании своего часа. Недаром говорится: "на миру и смерть красна". Возможно, поэтому рано утром из этого теремка доносились жизнеутверждающее кукарекание, кудахтание, бодрый свист и писк под аккомпанимент нежного блеяния вперемешку с похрюкиванием. Животные для лабораторных исследований - это специально выведенные "чистые" породы мышей, кроликов, морской свинки и др. предназначались для научных исследований. Они стандартизированы так, чтобы придать результатам экспериментов определенную чистоту. Присущие их породе телестные, неврологические, эндокринные и другие свойства организма лабораторного смертника указаны в техническом паспорте В сумме они составляют... ноль. А если и попадается в какой-нибудь "особи" что-либо примечательное (индивидуальное), то это относят к непредвиденным издержкам при зачатии или в слепом детстве, и на них делается стандартная скидка типа (+) или (-). Их телестную норму определяют хороший аппетит, уравновешенный темперамент. В психике "смертников" ценится толерантность к стрессовым факторам. Для их производства достаточно десятка самок и одного-двух самцов. Каждый из них в отдельности не представляет интереса для экспериментаторов, так как они все одинаковы как однояйцевые близнецы и поэтому взаимозаменяемы. Их психика не имеет прошлого, а их настоящий жизненный опыт распространяется не дальше кусочка морковки и листочка капусты. Да и никого - кроме экспериментаторов - они не интересуют. Эти половые аскеты из поколения в поколение околевают раньше, чем успевают чему-то научиться, что-то понять, к чему-то привыкнуть. Поэтому они и не знают, что такое жизнь, которая сейчас принадлежит не им, а эксперименту, который ставят не они, а на них. Здесь, как при жертвоприношениях, ценность представляет не жизнь, а смерть. Их короткая автобиография начинается с того момента, когда в них недряют ту или иную идею-вещество. Часто - одну на многих. Ведь для того, чтобы сказать, что опыт состоялся, достаточно, чтобы хотя бы один из них выжил. Они околевают, так и никому не рассказав о своем доблестном поведении в эксперименте, в котором бесстрастно должны подтвердить или опґровергнуть правильность чьей-нибудь идеи. В любую минуту они готовы без сомнений и упрека сдавать кровь, переносить уколы, операции, глотать всякую гадость и прочее. Все это для того, чтобы быть чем-нибудь отравленными, зараженными, сенсибилизированными, иммунизированными, а под конец - выпотрошенными. Пожертвовать собой - вот в чем не высшая, а единственная цель их жизни. Их тельца или тела, утолив безудержное стремление экспериментаторов что-то жизненно важное пересадить, приживить, совместить или, например, обновить, усовершенствовать и т.д., всегда оказываются в мусорном контейнере. Одни - первыми, не дожив до завершения эксперимента, - на радость или разочарование будущих кандидатов, докторов наук и академиков. Другие - также честно отработав в научно обоснованных опытах - чудом уцелевают и присоединяются к первым чуть позже. А тех, кто успешно проходит весь марафон научного эксперимента, в финале также ждет потрошение. Так как для экспериментаторов представляет особый интерес узнать, за счет каких внутренних резервов они дожили до конца эксперимента. В этом контексте конец тернистого пути лабораторного смертника торжественен, как при предсказательных жертвоприношениях, когда ценность представляет результаты не прожитой жизни, а посмертного вскрытия. Среди прочих были и кролики Иваныча приготовленные для иммунизации мозговым веществом человека, а далее кровь такого кролика выкачивалась и перерабатывалась в противомозговые иммунологические сыворотки. По иммунологической реакции этих сывороток, содержащих мозговые Антитела, с кровью психических больных людей Иванович мог установить причину того, почему человек резко поглупел. А главное - поглупел ли он на всю оставшуюся жизнь или у него развилось только временное затмение разума. Только один раз Ивановичу пришлось самому провести операцию бескровливания кролика. До этого он лишь присутствовал, когда эту операцию производила квалифицированная лаборантка. Она прекрасно владела техникой обескровливания и сразу, не мучая животное "ковырянием", точно определяла место, где нужно сделать разрез, мгновенно обнажала артерию, надрезала ее. Миловидная, круглолицая, чуть полноватая, в очках из-за выраженной близорукости, она проделывала эту кровавую раґботу незамысловато и буднично. Деловито привязывала "ушастого" к самодельному деревянному верстачку, сделанноґму местным умельцем за поллитра спирта. Ее тихий голос, мягкие, плавные движения чуть пухлых пальцев - как будто готовилась кормить неразумное дитя - завораживали не только кролика. Слушая ее, невольно пришла мысль, что если умиґрать, то в ее руках и под мелодию ее голоса.. Никакой музыґкальный инструмент не может повторить очарование женскоґго "напева": - Ты такой красивый, смелый, сильный. Не упрямся, отґдай передние лапки. Вот так лучше... А теперь заведем их за спинку, - потерпи, не дергайся. Вот теперь привязали передние. И задние лапки. Такие длинные, сильные... Ведь ты мужественный. Ничего не боишся... Ну вот ты стал сразу такой стройный, грудка вперед. Дышим теперь спокойно, глубоко, это успокаивает. А теперь откроем ротик и посмотрим зубґки. Какие они большие... Сколько морковки они съели... Вкусґной морковки... Со стороны казалось, что серый ушастик внимательно прислушивается к ее причитаниям и сам помогает привязать себя как можно крепче. И только когда очередная растяжґка, зацепленная за верхние длинные резцы его зубов, выґтягивала все его тело на доске так, что был слышен хруст хрящей, в его фарфоровых глазах появлялись удивление, затем беспокойство. И тут же они сменялись послушной обреченностью. Так становятся на край ямы, выґрытой для себя же, с последней - и потому сверхпарадоксальной психической защитой:"кому-то ведь это все нужно. Почему бы и не помочь...". Такой нежностью она гипнотизировала не только кролика, но прежде всего себя, чтобы уберечь свою душу от депрессии или заражения жесґтокостью. Однако душа самого бестрастного экспериментатора не может не дрогнуть в конце этой операции. В тот момент, когда последґняя капля крови, вытолкнутая последним ударом сердца, покидает тело этого ушастого "смертника", его последний "длинный" выдох, вырываясь через спазмированную смертельной агонией голосовую щель, рождает прощальный пронзительно тонкий "неземной" крик. Тончайшее до неуловимости острие этого звука, уже никому не принадлежащего, пробивает любую психическую броню. * * Лишь однажды вынужденно Иванович попытался сам произвести эту операцию обескровливания. Он долго ощупывал шею кролика, пытаясь определить место, где крупная артерия ближе всего подходит к коже. Волнение спазмами перехватыґвало его дыхание, а пальцы, как чужие, обшаривали кроличий пух. Дыхание Ивановича стало соґпящим, пугающе сосредоточенным, как у ребенка, бесстрастно разбирающего на части пластмассовую куклу или раздирающего тряпичного зайца. Технология умерщвления подчинила его мысли и чувства гипнотичесґкому слову-команде "нужно". Нужно наметить место разреза ... состричь... обнажить... оттяґнуть кожу... разрезать ее ... И так на протяжении всей операции, не давая возможности остановиться и осмыслить происходящее. Разрезание ножницами стократ болезненней. Психика Ивановича стала "тормозить", когда он на намеченном для вырезания кожи участке состриг шерсть. Кожа, просвечивающая неровґными ступеньками, производила странный эффект. Выстриґженный участок как-то сразу преобразил этот пушистый, мягкий кусочек жизни. Неровно белеющая, обнажившаяся в выстриженных местах кожа стала дразнить своей незащищенґностью... как стриженная голова убогого сироты или "призывника" в казарме. Движения пальцев, невольно, стали неприятґно суетливыми, вороватыми. После вырезания лоскута кожи кролик впал в шок. Операция затянулась, кролик стал конвульсивно дергаться. И вот роковой момент! Иванович неукґлюжим движением скальпеля зацепил стенку артерии на неперевязанном участке. Из надреза брызнула тонґкая струя горячей, липкой крови и как из брандспойта неожиданно ударила в глаза, нос, рот Ивановича. Высоким фонтаном она чуть не достала потолок, и после неудачных попыток ее переґжать прошлась несколько раз по его белому халаґту и глазам. Ослепший, он с трудом нащупал дверь, вышел в коридор, вытянув вперед руки. Как рассказывали, у лаборантки, случайно оказавшейся в этот момент в коридоре, случился обморок. И было от чего. Белый халат Ивановича был заляпан бесчисленными пятнами крови так, словно в него влепили весь рожок разрывных пуль из "калашникова". А его глаза дремуче и безумно таращились, с трудом прогґлядывая через слипшиеся от крови веки.... Это была его первая и последняя попытка обескровливания кроликов. Как-то выходя из животника, Иванович обратил внимание на меґталлический контейнер для отходов, стоявший у выхода. Раньше он был закрыт тяжелой крышкой и не бросался в глаза. В этот раз он был наполнен так, что крышка только наполовину закрывала его горловину. Этого было достаточно, чтобы увидеть и оценить его содержимое. Он был набит пестревшим безжизненным разґноцветием шкурок "экспериментальных" мышей, свинок, кроликов и проч... От этого напоминал полузакрытую железґную пасть гомицидального монстра, набившего утробу тельцами мышей, свинок и др. так, что они уже дальше его глотки не шли. Как будто пресытившийся Молох-ящик не мог их проглотить, и, в то же время, жадность не позволяла ему их выплюнуть...(Продолжение следует).