Аннотация: Вале. Её любовь - необъятная, от края до края - не нужна никому. И тогда она превратилась в жажду.
Она никак не могла вспомнить момент, когда влюбилась. Когда поняла, что вихрастый, нескладный парень с именем будто из сказок - Ваня - стал ей родным. Казалось, он родился на свет только для того, чтоб она встретила его и полюбила. Аля улыбалась своим мыслям, пыталась скрыть глупую радость, но не могла, а потому снова и снова улыбалась сама себе.
Тогда шёл дождь. Лёгкий, яркий летний дождь, что испаряется, не успев долететь до земли. Аля возвращалась с пляжа, неторопливо, лениво, когда в нее с разбега врезался кто-то сзади. Конечно, она упала.
- Ой! - Таких серых глаз ей ещё не приходилось видеть. Дымчатые, словно перистые облака, а по краям - синие искорки. - Вы не ушиблись?
- Немного... - ответила Аля. Встала, опираясь на протянутую руку, и айкнула: - Нога!
- Это я виноват, - искренне расстроился её обидчик. - Не заметил вас... Извините, пожалуйста!
Аля не выдержала и рассмеялась.
- Извиняете? - обрадовался он. - Давайте я провожу... К врачу...
- Зачем? - испугалась она.
- А вдруг перелом?
- Да нет, это просто щиколотка... Я её часто подворачиваю, у меня такое бывает пару раз в год.
- Вот врач посмотрит и скажет, что у вас с ногой.
Доктор заверил, что перелома нет, трещин тоже, а потому они пошли в парк кататься на карусели. Она болтала ногой, туго перевязанной эластичным бинтом, и веселилась, как ребёнок. Аля давно так не смеялась.
На следующий день он пришёл в гости и принёс ей букет. Иван всегда приходил к ней с цветами: если не было денег - обрывал клумбы, но не оставлял без подарка.
- Вот, это тебе, - говорил он и клал цветы ей в руки.
- Спасибо, - она тянулась вверх, к колючей щеке, и отвечала поцелуем.
Потом они шли на кухню - самую большую комнату в её крохотной квартире - и пили чай, или кофе, или компот, или ещё что-то, что было под рукой, говорили обо всем на свете, целовались украдкой, будто школьники, и тихо смеялись над собой.
В августе он подарил ей астры и остался. Так естественно это произошло, что Аля ещё долго удивлялась - почему они сразу не стали жить вместе? Она уже не могла представить, что бывает иначе, что может быть по-другому - без ритуалов встреч и прощания, без ужинов, без тепла.
О нем она знала всё и ничего. Знала, что он не любит, когда в еду кладут чеснок. Что он смешно сопит, когда засыпает на спине, и потому его, такого тяжёлого, надо толкать, пока не перевернешь на бок. Он обожал подпевать любимой группе, а голоса же - нет! и потому она морщилась, но улыбалась.
- Слушай, Аля, - надув губы, спросила её коллега и подруга Ирина, - а когда ты нас познакомишь со своим?
- Пора бы, - кивнула Лиза. - Ты все время о нем говоришь.
- Ну, я не знаю, - растерялась Аля. Она не хотела ни с кем делиться Ваней. Даже с ними.
- Давай, мы будто нечаянно зайдем?
- Вечером!
- Точно, можно и сегодня. Ты как?
Пришлось согласиться, она не смогла придумать причин для отказа.
Вечер прошёл плохо. Ваня совсем стушевался - от скромности ли, от смущения - и поддерживал разговор лишь краткими "да" или "нет", а девчонки, то и дело закатывая глаза и красноречиво морща носики, не уставали атаковать его вопросами. Сколько лет? Где работает? Есть ли семья? Кем видит себя через пять лет? Тут Аля не выдержала и буквально вытолкала опешивших от подобного поведения подруг за дверь.
На следующий день Ирина не преминула её упрекнуть:
- Ну, Аля, ты даёшь!
- Сами виноваты, - огрызнулась она.
- В чем? В том, что мы - не дуры влюбленные? - Чашка грохнула о стол. - Ты же ничего не знаешь о нем!
- Ну почему же? - подняла на подругу глаза Аля. - Я знаю все, что нужно.
- Ты даже фамилии его не знаешь! Ты паспорт видела? А вдруг он женат? Или в разводе, с пятью детьми...
Она перестала слушать. Зачем? Разве они поймут, что ей плевать на его фамилию, жену, если таковая имеется, возраст, веру и прочее, такое же несущественное и незначительное.
Пришла и ушла осень, уводя с собой подруг, унося цветы. Ваня загрустил, заскучал: больше не пел, выстукивая ритм, все чаще задерживался где-то там, на неведомой работе, а вернувшись, пах конфетно-сладкими духами и табачным дымом. Она боялась спрашивать о чем-либо, ведь незнание - это шанс. Вдруг она просто напридумала всякого? Вообразила какую-то ерунду, а теперь мается. Нет, это всё глупости, дурь! Он же любит её.
- Аля, я... - он замялся. Букет захрустел бумагой. - Вот, это тебе.
- Спасибо, - улыбнулась она и потянулась вверх, но он отступил назад, к соседской двери, подальше от нее. - Вань?..
- Извини.
Новый год пропах мандаринами и хвоей, а в её доме все ещё стояли подаренные Иваном розы. Они не увяли, не облетели, словно время поймало их в ловушку. Аля проплакала два месяца кряду, а потом решила, что зрение ей ещё пригодится. Теперь она горевала внутри - в крохотном углу сердца, где жила её такая мягкая, никому не нужная любовь.
Она не искала его, но не могла не вспоминать. Впрочем, нельзя вспоминать то, о чем не забываешь ни на миг. В толпе она искала знакомые глаза - серые, родные. Ругала себя, но продолжала вглядываться в лица.
- ...это уже третий, - донеслось издалека.
- Что?
- Ты меня не слушала? - Лиза взяла её под руку и повторила: - Говорю, третий труп нашли.
- Труп? - она никак не могла понять, о чем идёт речь.
- Аля! Ты же сама рассказывала о первой... Жертве.
- А, да, - вспомнила она. - Моя одноклассница. Так жаль её... Дочь осталась.
Лиза небрежно перекрестилась. Она верила, но как-то лениво, с усмешкой - мол, а что поделать, и я не без тараканов.
- Опять горло разорванное... Кровищи было - море!
Подруги подошли к подъезду, втиснулись в узкий пенал лифта и продолжили разговор:
- Ты видела?
- Нет, слышала, на работе рассказывали. Я теперь боюсь вечерами одна ходить, приходится ждать брата.
- А мне не страшно.
Лиза посмотрела на нее странно, с сочувствием, что ли, но промолчала. На площадке у квартиры Али высилась тёмная фигура - серые глаза в обводах чёрных теней, впалые щеки, небрежная прическа. Иван будто ни разу не подстригся за это время, отметила она машинально, подходя к нему.
Она так ни о чем его и не спросила. Пустила в дом, будто и не было месяцев разлуки, повесила большое, не по размеру пальто в шкаф и пошла кормить его супом.
Незнание - это страх. Она не могла избавиться от липкого ужаса, когда он приходил под утро, покачиваясь, будто пьяный, и заваливался спать. Аля - стыдно признаться - даже обыскала однажды его карманы. Пусто. Ни шприцов, ни таблеток, ничего.
К весне они окончательно превратились в соседей, сведенных вместе случаем. Он спал днём, а потом, когда она возвращалась, кивал ей и уходил в ночь. Они жили в параллельных реальностях, встречаясь лишь утром и вечером, в краткий миг ухода-прихода. Больше не было разговоров, смеха и песен. Один лишь страх.
Дни становились все длиннее, и теперь Аля приходила домой засветло, ныряя в тишину, как в омут. Иван все ещё спал, потому у нее было время, чтобы посмотреть на него, спокойно, без торопливых взглядов украдкой. Он лежал на спине в тёмной комнате, где окна были плотно зашторены, и не дышал. От теней кожа его казалась желтой, болезненно тонкой, и она, страшась и отчасти надеясь, будила его. Он просыпался враз, открывал глаза - мутные, затянутые пеленой - и садился. Ждал, когда стемнеет, и уходил.
- Вань, а ты меня... - она не договорила. Осеклась, наткнувшись на его взгляд, и замолчала, потому что поняла: нет.
В тот день она осталась дома, вызвала слесаря, чтоб сменил замки, и собрала нехитрый скарб Ивана.
Второе расставание прошло легче - она услышала шорох, выглянула в глазок, успев заметить тень от мелькнувшей сумки, и облегченно выдохнула. До этого боялась дышать.
Где-то внутри ныло, негромко, тихонько, но она не обращала внимания. Справится.
- Нет-нет! Я не могу обречь тебя на страдания, - рассмеялась Аля. Она почти выздоровела, оправилась от любви, окрепла и начала радоваться жизни.
Море окончательно исцелило её, омыв солеными, как слёзы, водами. Она провела неделю на побережье и вернулась в душный город, истратив все деньги.
Чемодан подпрыгивал на ступеньках, норовя стукнуть хозяйку, она проклинала сломанный лифт и потому, наверное, не заметила, откуда он взялся.
Исхудавший до прозрачности, заросший, с длинными, немытыми волосами, Иван походил на злой шарж, выведенный рукой жестокого насмешника. У Али ёкнуло сердце. Она заозиралась, отступила и едва не свалилась с лестницы, но он ухватил её за руку.
- Спасибо, - пробормотала она и попыталась выдернуть ладонь. - Пусти!..
- Аля, я есть хочу.
- А мне-то что? Я не собираюсь тебя кормить. - Она протиснулась мимо него - в нос шибануло затхлой вонью. Зазвенели ключи, которые она перебирала торопливо.
- И не впустишь? - Он повёл головой, жадно принюхиваясь.
- Нет! И не приходи больше сюда!
Он шагнул назад, в сгустившиеся тени у стены, и пропал. Аля захлопнула дверь, заперлась и смахнула со лба холодный пот. Кого она любила?
С того дня её не покидало ощущение чужого взгляда; она оглядывалась, желая засечь неизвестного наблюдателя, но не находила никого. Старалась затеряться в толпе, побыстрее пересечь открытое пространство и скрыться в доме. Даже начала подумывать о переезде, когда случилось несчастье.
Они с Ириной ушли с кладбища, не оставшись на поминки. Не было никаких сил общаться с убитыми горем родителями Лизы, утешать их, пытаться подбодрить.
- Царствие небесное, - отсалютовала стаканом Аля.
- Перестань, - скривилась подруга. - Какое царствие? Нет там ничего... Зароют - и всё.
- Ир, ты чего?
- Лизку жалко... Он же её выпотрошил! Всю кровь слил! Видела её?
- Нет... Я не смогла...
- Повезло.
Поздно вечером, вызвав такси пьяненькой и оттого слезливой Ирине, Аля вышла её провожать. Огоньки фар удалились, а она все ещё стояла у лавочки, не в силах сойти с места. Где-то в отдалении хрипло залаял пёс, завыла сигнализация. Она отёрла мокрые щёки. Нос заложило, дышать приходилось ртом.
- Привет, Аля. - Голос изменился, стал более низким, грубым.
Ночь не была совсем уж непроглядной: луна подмигивала из-за туч, горели редкие фонари, из окон лился приглушенный свет - но в фигуре Ивана собралась вся тьма. Его словно вырезали из чёрной бумаги, небрежно, но споро, оставив проколы вместо глаз, наполненные жаром углей. Аля смигнула, нажала на веки - чудится? кажется? - но глаза его по-прежнему оставались багровыми. Она хотела закричать, но как в дурном сне лишь открывала рот и, силясь, хрипела что-то полузадушенное.
- Тихо, не надо.
Тогда она рванулась с места, оттолкнулась от земли и поднялась вверх. Ноги колотили по воздуху, действуя сами по себе, независимо от глупого, испуганного сердца, а она, беспомощно перебирая пальцами колючую ткань пальто, висела в руках Ивана.
- Пожалуйста, - пискнула она. - Не надо, Вань...
Незнание - это проклятие. Оно оставляет шанс, позволяет надеяться на лучшее. Играет, как кот с глупой мышкой, что дает пленнице вырваться, почуять близкую свободу - а потом пригвождает тяжёлой лапой к земле, выбив дух, и снова отпускает, чтоб натешиться вдоволь потехой.
Аля больше не могла списывать все странности и совпадения на случай. Не сейчас, когда ледяные пальцы впивались в рёбра, круша их, а багровые глаза смотрели прямо в душу, лишая воли.
- Я хочу есть, - равнодушно сказал он.
- Не надо... - Ей казалось, что она кричит. Но слышала лишь тихий, слабый шёпот.
- Уже можно, - он открыл рот, и Аля увидела, как клыки выдвинулись, удлинились. Он прошепелявил, цепляя отросшими зубами губу: - След мой стерся...
Шею обожгло - она вскрикнула, вскинула руки вверх, туда, где больно, и натолкнулась на его голову. Он ел неаккуратно: хлюпал кровью, прикусывал тонкую кожу. Аля выгнулась, забилась, но он стал куда сильнее прежнего, не сравнить с прошлым, обычным Иваном, который не исчезал ночами. Она чувствовала, как слабеет, но не могла больше сопротивляться.
Сознание уплывало. В полузабытье ей представлялось, что она смогла вырваться и теперь бежит вверх по лестнице, летит, перепрыгивая сразу через две ступеньки, но на самом деле она лежала на лавочке, прикрытая чужим пальто, что пахло плесенью, и слепо смотрела в небо.
Каким чудом она добралась до дома, Аля не смогла вспомнить. Просто очнулась на полу у кровати, забившись в узкую полоску тени, где и свернулась в комок. Солнце сияло по-летнему беспощадно, и свет вливался в распахнутые окна, раня её воспаленные глаза. На пальцах ног, там, куда падали лучи, появились кровавые волдыри. Она сжалась, постаралась уменьшиться, но не смогла.
К вечеру волдыры сменились язвами. Они не болели, но выглядели чудовищно. Аля на всякий случай заклеила их пластырем, чтоб не видеть и не думать о них, и пошла на кухню. Спокойно заварила чай, достала чашку, сахарницу, блюдце печенья. Она изменилась - отметил разум. Чувства, что никогда не давали ей покоя, отступили на задний план, не исчезнув полностью, но изрядно ослабев. Вчерашний день - и похороны, и нападение - все происходило словно с другим человеком. Аля заметила, что ещё жалеет Лизу, но как-то механически, не потому, что не может иначе, а для галочки. Так надо, если ты хочешь остаться человеком.
В окно постучали. Аля отворила створку, и Иван шагнул внутрь. Молча они сидели друг напротив друга и делали вид, что нормальны.
- Зачем? - она догадывалась, но хотела знать наверняка. Больше никакого утешительного самообмана.
- Мне надо расти. - Он взял печеньице, откусил кусочек и, брезгливо сморщившись, прожевал. - Дрянь какая.
- А что мне делать?
- Живи, - усмехнулся он. - Кушать не забывай только.
Вспышка ярости напугала её больше, чем Ивана. Она зашипела - по-змеиному глухо, утробно - и хлестнула по щеке. Порезы от ногтей вздулись, но даже не покраснели.
- Я тоже не хотел, - сказал он. - Первые недели голодал. Как же, это неправильно...
- Лиза?
- К знакомым легче подобраться.
- А почему меня не...
Иван отхлебнул остывшего чаю, обвел комнату взглядом стеклянных, но вновь серых глаз, и ответил:
- Ты меня любила.
Аля хмыкнула. Ощущая себя новой, изменившейся, она понимала, что любовь, как и прочие чувства, потеряла свою силу, потому не верила в сентиментальное объяснение.
- Пожалел?
- Нет, - покачал он головой. - Твоя кровь сделала меня сильнее. Я пойду, если что - зови.
Она долго сидела дома, собирая по крупицам решимость. А потом впервые вышла на охоту.
Лето, осень, зима. Ей была безразлична смена сезонов, разве что солнца стало меньше, и это позволяло выходить на улицу пораньше. Она замечала, что все больше теряет себя прежнюю, превращается во что-то иное. Хищное. Опасное.
С работы её давно уволили. Деньги она брала с жертв, ласково называя их своими огородиками. Общаться с живыми Аля не хотела, да и не смогла бы, наверное, сдержать голод. Слишком молода она еще.
- Аль, - в трубку взволнованно дышала Ирина, - почему ты не хочешь увидеться? Что с тобой происходит?
- Ничего. Все нормально.
- А что у тебя с голосом? Заболела?
- Наверное. Кх-кх, - она покашляла.
- Давай я приду?
- Нет, Ир, не надо, я не хочу тебя заразить.
- Может, завтра? А ты слышала, что убийцу Лизы нашли?
- Нет, - она почувствовала опасность, подобралась. - Кто это?
- Ты его знаешь... Это Иван. Я не хотела сначала говорить, а потом подумала - ты должна знать.
- Спасибо... Я перезвоню.
После той встречи они не виделись, но каким-то образом Аля всегда знала, где он. Чувствовала. Сейчас внутренний компас молчал. Она позвала, и Иван отозвался через несколько минут: "Поймали... След оставил..." - замелькали обрывки чужих воспоминаний. Снег. Чёрный ботинок на раздавленной ладони. Алая взвесь в воздухе.
Она уехала из города тотчас же. Набросила куртку и выбежала в ночь, тормознув первое же авто, даже не пришлось прибегать к способностям, что требовали расхода сил. Водитель пытался разговорить попутчицу, но отступил, не сумев преодолеть ее молчание.
Весной она прогуливалась по набережной, скользя взглядом по толпе, выбирала ужин, когда наткнулась на художника - от него тянуло безумием. Он смотрел прямо на нее, изредка поглядывая на лист бумаги, по которому порхал уголь. Она подошла поближе, не в силах сдержать любопытство.
- Это тебе, - сказал он и протянул Але портрет. Из мешанины линий, небрежных мазков, пятен, растушёванных пальцами, проступало её лицо, то, прежнее, с широкой наивной улыбкой. - Ты красивая.