Аннотация: Куда уходят после смерти? А если с котом?..
Толстая рыжая кошка мяукнула. Тихий звук растворился в бормотании телевизора: на широком экране ярко раскрашенные лица раззявливали огромные рты, хохоча, выдавливая веселье изо всех сил. Говорящие головы сменились музыкой, из-за стен донеслись крики соседей - уже начали праздновать, скоро перейдут к драке.
Он бы сказал что-то Мурке, что-то о том, что люди иногда бывают глупее животных, но не мог. Лежал в кресле, цеплялся за уходящие ощущения тела и смотрел в потолок. Ног не чувствовал уже давно и это было привычно: две колоды, зачем-то оставшиеся на память, - но сейчас пустота взбиралась вверх, поглощала бедра, руки, живот.
В углу тесной комнаты - на старенькой этажерке с отпиленными ножками - красовалась елка. Настоящая. Сосед, тот самый, что сейчас орал на жену, принес и, неловко переминаясь с ноги на ногу, подарил. Даже бутылку не взял - не по-людски. Так что новый год он с Муркой встретит как раньше; только без гостей, ломящегося от тяжелых салатов стола и подарков.
Кошка мяукнула еще раз. Кажется, она рыжая... с белой манишкой и носочками. Или это не она, а Черныш? Он не помнит.
Мягкие лапы тихо ступают по скатерти - стол почти пуст: на нем стакан воды с растворенными таблетками (смешал все, что нашел), бутылка вина, подаренная шефом в один из прежних праздников, да тарелка с бутербродами. Мурка ест неаккуратно - стащила колбасу с хлеба, запачкав тонкую ткань, урчит, чавкает. Негодница. Он почти видит, как изогнута ее спина: то ли прячет добычу, то ли ждет удара.
В стекле отражаются огоньки гирлянды, весело пляшут, меняя узор каждые пять минут. Сколько он лежит?.. Думал, управится быстрее. На миг экран телевизора гаснет, а затем вспухает фейерверками - новый год. С новым счастьем. Мурка, доев, спрыгивает вниз, к нему на колени и устраивается удобнее.
***
Её не было - мир не исчез. А потом из обломков, крошек и шума собрал новую мозаику.
- Как думаешь, Мурка, надолго к нам гости?..
Приятный голос: низкий, хрипловатый, чуть надтреснутый - как расстроенный рояль, как сломанная ветка.
- Хорошо бы, да? А то сидим тут вдвоем, два сыча, знать ничего не знаем.
То, что под веками - колеблется, переливается - темнота? Черный цвет. Есть еще белый; если его разложить, то можно получить радугу. Семь и два... Будет девять. Девять негритят, поев, клевали носом, один не смог проснуться, их осталось восемь.
Агата Кристи, когда я на почте служил ямщиком, геолог, институт с пропахшей дымом кафедрой, дребезжащий трамвай, дорога, покрытая заплатками свежего асфальта, - вспомнила! Всё вспомнила. Будто только этого и дожидавшись, на грудь легла тяжесть. Она открыла глаза.
Серый потолок. У углов разводы - неряшливо замазанные широкими полосами побелки, от того еще более заметные. Стены оклеены невзрачными обоями, когда-то белыми, усеянными мелкими цветочками; покосившиеся полки покрыты вздувшимся лаком, на них лежат стопки книг, зачитанных пухлых журналов. На гвоздике - блестящем, новеньком - висит дешевенькая репродукция репинских бурлаков: толпа оборванцев тянется к облупленной рамке, выкладываясь в последнем рывке, но все напрасно.
- Мяу, - тычется в щеку холодный нос.
Рыжий хвост мелькнул перед глазами, исчез и снова появился. Над ней склонился мужчина, убрал кошку и спросил:
- Проснулись?
- Да... - гортань словно склеилась, слова продирались с трудом, проталкивались как камни. - Вы кто?
Он помолчал. Она приподнялась на локтях, завозилась неловко - тело слушалось с трудом, - но смогла сесть и рассмотреть наконец и своего визави, и его пристанище. Вряд ли это больница или пансионат - постель накрыта связанным вручную пледом; на дверцу шкафа наброшены рубашки, свитера и даже пиджак, отчего в щели виднеются полки с наваленными на них как попало вещами; стол накрыт грязной скатертью - свежие пятна накладываются поверх старых, рисуя историю трапез; у занавешенного окна притаилась скромная елочка: ее игрушки - единственное, что разгоняет серость комнаты. Тут и воздух кажется туманом, будто кто укрыл комнату вуалью из пыли. Даже мужчина сер. Волосы с проседью, серые глаза, неухоженная клочковатая борода. Кожа бледная, отливает в нездоровую зелень, наверное, он долго не был на улице.
- Я? - искреннее удивление. - Петр Се... Просто Петр. Извините, но мы с Муркой так долго были одни, что совсем разучились вести себя прилично.
- Ольга, - говорить все еще больно, но она делает усилие над собой и спрашивает: - Где я?
Словно ничего не услышав, Петр продолжает гладить кошку.
***
Он считал дни с помощью отрывного календаря за немыслимый двадцать второй год: едва хмурь за окном становилась белой, срывал листок, прочитывал и клал в коробку из-под обуви.
Когда он уснул - как легко себя обманывать, - то проснулся в своём же доме. Мурка, раздраженно подергивая ухом, ходила по комнатам, не находила себе места. У входной двери порой задерживалась, шипела змеей, выгибала спину. Он не мешал.
Из распахнутого окна тянуло холодом и дымом, ветер трепал занавески, обжигал огнём щеки, а он стоял. Стоял уверенно, без помощи, крепко упираясь в пол и чувствуя подошвами, где заканчивается он и начинается все остальное.
На улицу он вышел не сразу, лишь через несколько дней, когда закончились продукты. Вода была: текла тонкой ржавой струйкой из кранов. Иногда шумели трубы. И всё. За стенами молчали, телевизор гудел белым шумом. Так что на прогулку он собирался как на войну. Рассовал по карманам мелочь, кухонный тесак, которым так удобно рубить мясо, устроился в рюкзаке, а перочинный нож лег в перчатку.
Он никого не нашёл. Но это потом, когда попривык к туману и эху, а в первую вылазку его храбрости хватило только на пробежку до соседнего магазина. В пустом зале было светло и чисто. Аккуратные горки на стеллажах, гудящие холодильники, в которых словно застыло время: всегда свежие продукты с истекшим сроком. Ничего необычного. Только свет тусклый, помигивающий.
Нахватал всего, что под руку подвернулось, и бросился домой. Пустой подъезд - хорошо, что без домофона, вдруг электричество закончится? - на стенах копоть, испачкавшая пальцы. Только заперев дверь на все замки, он выдохнул и расслабился. Мурка лезла в сброшенный рюкзак, мяукала настойчиво, требуя немедленно ее покормить, и он позволил себе отвлечься. Захлопотал, уговаривая ее потерпеть, задвинул лишние мысли подальше.
***
Слабость прошла быстро, быстрее, чем она осознала всю странность своего положения. Неизвестный мужчина, по виду отшельник и холостяк, оказался единственной нитью с миром, весьма молчаливой. Ни что это за место, ни как она здесь очутилась - Петр не ответил ни на один вопрос. Только улыбался робко и наглаживал урчащую кошку.
- Какой... какое число сегодня?
- Тридцать первое, новый год, - тотчас раздался ответ. - Завтра, может, снег пойдет. Так хочется снеговика слепить!
- А у нас стоит снежная баба, - Ольга улыбнулась воспоминанию, - огромная, метра три, наверное.
Кошка зевнула, всем видом выражая недоверие: ври, мол, больше.
- Или два, - поспешила она исправиться. - С половинкой.
- Все равно большая.
Они помолчали. Ольга пошевелила пальцами на ногах - замерзли. Когда утром она выходила из дому, то была тепло одета, но очнулась в чужой пижаме, пропахшей табаком.
- А где мои вещи?
На высоком лбу обозначились морщины. Петр отвёл взгляд в сторону, заметно смутился, но ответил:
- Они испорченные были, так что я их выбросил.
- Куда?! - Ольга едва не зарычала. - Там же документы, деньги! Дайте я встану...
- Лежите!
Тяжёлая рука прижала её.
- Карманы я проверил, все нужное и целое оставил. Так что лежите, вы ещё... вы больны.
С чего бы ей болеть? Утром все было в порядке - Ольга помнила. А если и болеть, то почему в чужом доме? Кто он вообще такой? Сам молчит, улыбается, а внешность - типичный маньяк, какими их по телевизору показывают. Она прислушалась к себе: никакой тревоги или паники, одно лишь любопытство да отстраненный интерес.
- Хорошо, хорошо. - Главное - соглашаться с ним, не нервировать, пусть она и не боится ничего, но и рисковать попусту не стоит. - Можно мне водички?
- Нельзя, пока придется поголодать. Извините.
- Понятно. - Есть не хотелось. Хотелось вскочить на ноги, одеться и выбежать на улицу, а там уже найти кого-то поразговорчивее. Она бы так и сделала, будь уверена в том, что это правильный поступок.
- Не расскажете, что творится в большом мире? - спросил Петр.
- В каком? На улице, что ли?
- И на улицах тоже. Я давно не получал никаких новостей, а радио и телевизор здесь не работают. Книги, конечно, выручают, но они не заменят свежих газет.
"Здесь" - а где находится "там"? Ольга отложила на дальнюю полку занятную мысль и сосредоточилась на вопросе.
- Мир... Больших войн нет. Мелкие случаются. Что еще-то? Выборы прошли, причем результаты те же, что и раньше. Хлеб подорожал, сахар подешевел. И всё. Жизнь продолжается.
- Ну да, ну да... На Западном фронте без перемен.
***
Серую зиму сменила такая же серая весна, а он все ещё не рисковал уходить далеко от дома. Знакомый маршрут состоял из нескольких пунктов: магазин, аптека, библиотека, а дорогу домой можно было срезать через пустырь и дворы.
В тот вечер он задержался позже обычного - увлекся биографией Маяковского, зачитался - и вышел из всегда холодного зева библиотеки в теплые сумерки. Туман, как и обычно, стелился понизу, цепляясь за ноги, кружился водоворотами, иногда поднимаясь к коленям. Он всматривался в непрозрачную взвесь и потому не заметил, как у стены проявилась фигура. Полупрозрачный силуэт налился краской, двумерная картинка обрела объём. Мужчина - юноша? старик? - кричал беззвучно, по-рыбьи раззевая рот.
-...гите!
Он обернулся и подхватил пришельца, что словно упал с неба, но повалился на землю, не удержав тяжёлое тело.
- Помогите... Пожалуйста.
- Да, да, сейчас...
Юноша умер через полчаса. Истек кровью, хоть Петр и старался действовать так, как запомнилось по сериалам о врачах, - промыл рану, узкую, но наверняка глубокую, залил её перекисью, что нашлась в аптеке, и перевязал. Потом он просто сидел на лавке, к которой подтащил парня, и ждал. Чего - сам не знал, но увидев, сразу понял - вот оно! Тело истлело за пару секунд, превратилось в пыль.
С тех пор он старался пройти за день как можно больше, побывать везде, осмотреть всё - вдруг ещё кто-то придет? И гость пришел. Был он стар и дряхл, почти слеп, но невозможно, необыкновенно светел.
- Я считаю, Петруша, что место это - ад. Да-да, не смейся, именно ад. И сидим мы тут потому, что грешили много, - с удовольствием говорил гость - имени своего он так и не назвал. - Вот я, помню, однажды... Нет, тебе такое слушать рано.
Он привык к старику, привязался, и долго горевал, когда тот ушёл. Гость встал однажды утром - дело шло к августу - заявил, что его время настало, и просто ушёл. Он искал его остаток лета и всю осень, натыкался порой на умирающих, но своего старика так и не нашёл.
Смирился. Снова свел всю жизнь к привычкам и распорядку: знакомый маршрут, по которому может пройти с завязанными глазами; на обед гречка с тушенкой; вечером зарядка и отбой в десять. Серые дни, серый дом, серый человек.
Новый год напомнил о себе неожиданным дождём. Год он прожил здесь, не видя ничего, кроме тумана, и вдруг этакое чудо. В настежь распахнутое окно летели иглы, секли беззащитную кожу. Он смотрел, как дымка рассеивается, уступая сильнейшему, следил за ручьями и заметил, как сюда приходят гости.
На перекрестке замерцали линии. Штрих, другой - эскиз разбитого автомобиля. Из него - из плоского наброска - вывалилась девушка и проползла пару шагов, оставляя светящийся след. Когда он прибежал, автомобиль исчез, а вот она осталась.
***
Неловкий разговор сошёл на нет, и она уснула. В чужом доме, возможно, в компании похитителя или убийцы, она спокойно спала и видела сон, в котором вновь проживала нынешнее утро: ранний подъём, терпкий чай, а потом...
- Т-с-с, все хорошо... Все хорошо.
Последний всхлип утонул в подушке.
- А я ёлку украсил - красиво? Красиво. Вечером шампанское открою, хотя... Тебе нельзя пить.
- Почему? - Заглянуть под пижаму она боялась, но уж рану заметила бы.
Петр нахмурился, буркнул неразборчивое и вышел из комнаты.
- Странный у тебя хозяин, Мурка.
Вернувшийся Петр протянул ей зеркало. Пришлось взять и посмотреть на себя. Знакомое лицо: вздернутый острый нос, веснушки, тонкие брови, глаза, отливающие серебром. А всю жизнь были карими...
- Вот поэтому и нельзя, - кивнул он на отражение. - Я все ещё надеюсь, что ты не... не уйдешь, но рисковать не хочу.
- Куда? - Все было таким невозможным, что казалось нормальным. Ольга прислушалась к себе: нет, никакого страха.
- Не знаю. Просто все уходят, а я остаюсь один. Нет, я не жалуюсь! Просто иногда хочется увидеть кого-то ещё, поговорить... А вы надолго не задерживаетесь.
- Мы?
- Гости. Если накормить или напоить - уйдут быстро, за час-два. Хотя один... Не знаю, может, и не в этом дело.
Интересно, отпустит ли он ее? Или ей придется ждать, когда настанет время "уйти"? Ольга представила комнату, полную аккуратно вываренных костей, и поёжилась.
- Покажи, где ты меня нашел. - Мысль о возможной ненормальности собеседника лишала вежливости.
Петр помог ей одеться в свою одежду - она ослабела - и, поддерживая, свел вниз по пыльной лестнице.
В домах не светилось ни одно окно. Ни единого огонька. Вот от этого ей впервые стало страшно.
Луны не было, небо затягивали неизменные тучи, потому дорогу им освещал фонарик. Пляшущее пятно света замерло у перекрёстка, лежавшего сразу за углом дома.
- Вот на этом месте ты появилась.
Она присела и тронула асфальт. Холодный. Липкий.
- Что это?
- Не знаю... Бензин? Кровь?
Пальцы пахли сладко и знакомо.
- Мёд! Мама попросила купить мёда для...
...для торта, и она спешила из магазина, когда и врезалась в незамеченную девятку, а потом все смешалось: снег, стекло, кровь - и тени.
Словно услышав ее мысли, мгла сгустилась, обрёл форму разбитой машины. Ольга чувствовала, что ей надо туда, за руль - ее ждут. Не оборачиваясь, она шагнула вперед.
***
Он не успел сказать и слова, как Ольга исчезла. Не осыпалась пылью, не истлела, а просто растворилась в неярком сиянии тумана. В глазах ещё плясали огни, а он уже шёл домой, чувствуя, что ожидание не даст ничего, кроме тяжёлых, неподъемных мыслей.
Дома его встретила Мурка, обвила хвостом щиколотку, дернула ухом: не грусти.
- А я и не грущу. Просто... Я тоже хочу уйти.
Раньше не хотел. Даже тогда, проклиная судьбу и жалея себя, ждал какого-то чуда; вся жизнь казалась ему не больше, чем декорациями - разрисованное полотно, за которым и прячется настоящее. Вот и решил устроить достойный финал. Театр одного зрителя. Подмостки, на которых умерший герой застыл в небрежно-продуманной позе; каждый жест выверен и точен; всё на местах. Только вот за изнанкой его встретил старый и знакомый мир.
- Ну что, Мурка, встретим новый год и пойдем? Да? Ты же меня не бросишь? Нет, конечно, не бросишь, ты же хорошая кошечка... красивая... умная...
Он постарался сделать всё точь-в-точь так, как было тогда: включен телевизор, на столе еще влажная после стирки скатерть, на елке качаются шары. И бутерброды нарезаны так же грубо.
Вода горчила, отдавала лекарствами. Мурка не хотела пить, нюхала миску - ну и ничего, жажда заставит. Всё? Да, скоро полночь. Он сел в кресло, вытянул ноги - надо же, а он устал за такой долгий день! - и закрыл глаза. Второй раз умирать было не страшно. Просто надо привыкнуть к легкой боли и беспамятству, не сопротивляться, не бороться. Не надеяться...
Гирлянда мигнула еще раз и погасла. В сером небе разгорался рассвет: распахнутые тучи выпустили солнце на волю. Оно заглянуло в пустую комнату, полную пыли, и ушло дальше. Ёлка осыпалась желтыми, вмиг высохшими иглами.