Иванова Вероника Евгеньевна : другие произведения.

Звенья одной цепи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.07*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мир. Новый? Или не совсем? Поживем - увидим...


Звено первое.

...где-то

   Он приближается.
   Еще месяц назад казалось, что время еле дышит, еле ползет, словно предчувствуя перемены и благоразумно страшась их, а сейчас, в самый канун, то ли ополоумело, то ли в отчаянии махнуло рукой и понеслось вскачь. Хотя, есть ли у времени руки?
   Есть. Лапы, когти, тиски, объятия которых крепче дружеских и неистовее любовных. Мы не можем выбраться из них. Все, что нам остается, это, обманываясь призраком свободной воли, настойчиво убеждать себя: в любой миг, сегодня утром или завтра вечером, когда душа устанет корчиться в бесконечной агонии, нужно будет только потянуть посильнее за нить жизни и...
   Приятно верить в несуществующее, потому что оно никогда не случится, не покажется на глаза, не ухмыльнется редкозубым ртом, круша хрустальный замок фантазии. В неминуемую реальность не верит никто. Напрасно? Нет. Чем выше и толще строишь заборы, отгораживающие тебя от напастей, способных произойти, от напастей знакомых и привычных, тем дольше проживешь безмятежно. А повезет - и помрешь в заслуженной тяжким трудом благости духа и тела. Вот только от Него не укрыться за стенами и решетками.
   Он все ближе и ближе.
   Сев.
   Это всегда случается ночью. Кажется, звезды покидают небосвод, чтобы припасть к земле в страстной попытке обрести невозможное, но желанное. И обретают. Не все, благодарение Божу и Боженке, не все. Но даже одного-единственного Семени бывает достаточно, чтобы вздернуть сонный мир на дыбы. Каков будет нынешний раз? Я ничего не знаю о прошлом Севе, да и не мог знать, потому что еще не встретил тогда своего наставника и не попал в ученичество, но уж сейчас не упущу ни единого мгновения. Ни одного да-йина. Иначе зачем столько всего было потрачено и приобретено?
   Он уже почти на пороге. Не моём, правда: меня Он пугливо обойдет стороной, но в мире слишком много дверей, ожидающих тихого стука. И они откроются, можно быть уверенным. Откроются, проложив тысячи путей от добра ко злу и обратно. Мне придется пройти каждым из них? Пусть. Все-то и нужно, что прикупить пару лишних сапог и посох покрепче.
   Он нетерпелив в своем предвкушении, и я тоже. Наши силы равны, но исход войны неизвестен никому из нас, потому что мы всего лишь полководцы, а поле боя всегда остается за солдатами...
  

...здесь

   Прежде чем в последний раз прильнуть к ворсистому бумажному листу, наконечник гусиного пера тщательно потерся о бронзовые завитки крышки, предназначенные именно для избавления письменного прибора от черных прилипчивых комочков, и только потом окунулся в темные глубины чернильницы. Ноллон со-Логарен задержал дыхание, как делал всякий раз, заканчивая работу, и медленно вывел под ровными линиями то цепляющихся друг за друга, то разрывающих объятия букв: "Писано в двенадцатый день весны года 735 от обретения Логаренского Дарствия".
   Ноллон со-Логарен служил городским писарем и честно трудился с утра до ночи, за скромную плату составляя горожанам письма, по большей части управные и распорядительные, однако не реже встречались и послания от одного любящего сердца к другому. Пожалуй, лишь за возможность прикоснуться к хрупким чувствам других людей Ноллон и прощал своей службе унылую незавидность. Впрочем, воспитанник Дарственного приюта даже в самых смелых мечтах не помышлял о большем, чем достигнутое.
   Преждевременно осиротевшее дитя, брошенное гулящей девицей на стороннее попечение, а может быть, жертва междоусобиц, время от времени вспыхивающих костерками то здесь, то там, хотя не дай тебе Бож вслух усомниться в шаткости мира, наполняющего пределы благословенного Дарствия! Ни роду, ни племени, одно только короткое со-Логарен, удостоверяющее, что человек признан подданным его милости Дарохранителя. Но и такую подачку тоже нужно было заслужить, ведь Дарствию необходимы не одни лишь вольные жители.
   Дарохранитель. Не посланник иных сил, а человек, принявший на себя заботу о тысячах миль и тысячах душ. Человек, чье смирение настолько велико, что даже имя, данное при рождении, отставляется в сторону и ждет часа, когда будет прощанием высечено на надгробной плите. Хотя как можно отказаться от имени? Этого Ноллон не понимал. Единственное, чем он мог объяснить для себя столь беспечное поведение управителя Дарствия - древний и славный род, обросший столькими добавлениями к изначальному имени, что нести их груз труднее, чем решиться сбросить с плеч. Правда, поговаривали: никакого Дарохранителя и не существует вовсе, а есть несколько ненасытных знатных дворян, правящих страной под маской красивой легенды. Однако писарь, повидавший на своем веку многих пытливых и неугомонных искателей правды, хорошо запомнил, чем обычно заканчивались их поиски. И добро бы, прилюдным наказанием или обличением, так нет. Молчание и забвение провожали в последний путь любого, вознамерившегося проникнуть в государственные тайны. Забвение на все последующие времена.
   Ноллон промокнул строки только что составленного письма, убирая излишки чернил, и положил лист бумаги на невысокую пока стопку уже исполненных заказов. Все они были вечерние, принятые после вчерашнего обеденного часа. Почему-то до полудня всегда тихо и почти скучно, единственное развлечение - наблюдать за приходящими в харчевню посетителями, но и их поутру еще очень мало, одни лишь служивые люди, подкрепляющиеся перед началом или возвращением к трудам на благо Дарствия и Дарохранителя.
   Вот те двое, к примеру, выбравшие стол рядом с писарским, тоже у окна. Чтобы греться в пока еще скупых лучах солнца, постепенно, но заметно с каждым новым днем весны набирающегося теплоты и силы раздвигать плотные белесые облака? А может, чтобы ясно видеть улицу и проходящих по ней горожан? Ноллон близоруко сощурился, вглядываясь в поблескивающую бляху на левой стороне камзола того, кто сидел к писарю лицом.
   Так и есть, Недремлющее око. А второй, стало быть, сопроводитель, потому что хоть и сидит сейчас здесь за столом, но словно и нет никого на занозистой скамье. Гладкие темные волосы растворяются в туманной дымке смеси солнечного света и харчевенных сумерек, а серо-желтая ткань форменной одежды сходна по цвету с каменной кладкой всех без исключения столичных домов, и кажется, что не человеку в спину смотришь, а стене. Но стены бывают разные, и какова эта, теплая и дышащая, понять невозможно. Защищающая или все же преграждающая?
   Ноллон со-Логарен моргнул, избавляясь от наваждения, и трусливо опустил глаза к чистому листу бумаги. Ну его к Боженке, сопроводителя этого, хлопот и без него хватает. Наконечник пера скользнул по густой глади чернил, снова на недолгое время попрощавшись с блеском тщательно начищенного металла, и начал выводить: "Милостью Дарохранителя, да незыблемым будет..."
  

...и сейчас

   - Ты скучный человек, Ханнер.
   Слова стекали по мареву застоявшегося воздуха на липкий пол, капли пива - в кружку, надкусанную неизвестным, но, вне всякого сомнения, буйным выпивохой, а я терпеливо пережевывал вместе с полоской сыра желание встать, повернуться, уйти и навсегда забыть о красной сеточке лопнувших сосудов в глазах Атьена Ирриги со-Намаат, Серебряного звена Малой цепи надзора, в миру благосклонно позволявшего называть себя эрте Атьен, а за глаза именуемого подчиненными просто "Ать", прозвищем, которое почти всегда сопровождается закономерным дополнением. И если из какого-то закутка Наблюдательного дома раздавалось приглушенно-недовольное: "Ать его!", не было нужды подходить ближе и интересоваться, кем или чем обижен человек, в сердцах помянувший моего сотрапезника. Почти постоянного, и именно сие постоянство, длившееся уже более полугода, удерживало меня от каких-либо решительных действий, ибо, как говорят старые мудрые люди, тот, кто силен терпением, всегда добивается цели.
   Моя цель оказалась чрезмерно капризной любовницей, не снисходящей ни до силы, ни до хитрости, ни до покорного ожидания. Изредка она показывала край своей одежды, манила пальчиком, а то и дарила мимолетную улыбку, но всякий раз ускользала, не давая даже прикоснуться. А годы... Годы шли, неторопливым, но ни на мгновение не сбивающимся с ритма походным маршем, и не далее, как сегодня утром, собираясь на службу, я обнаружил, что складка рубашки над поясным ремнем уже состоит не из одной только ткани, стало быть, дни отпущенного мне срока на раздумья и действия истекают. Жизнь не закончится, разумеется, с чего бы ей вдруг так поступать? Вот только если раньше выбор принадлежал мне, теперь выбирать будут другие. И не в мою пользу.
   А самое мерзкое не то, что тебя загнали в угол, а то, что это известно всем вокруг. Тот же Атьен, лукаво посматривающий на меня поверх редко скучающей на столе глиняной кружки, уверен, еле сдерживает презрительные смешки. Вот если бы мы уже возвращались с докладом об исполнении дел, мой собеседник непременно дал бы волю гнусным и двусмысленным шуткам, так что можно вознести хвалу Божу и покуда дышать спокойно, ибо никто, находясь в здравом уме, не станет ссориться с сопроводителем на половине пути, потому что...
   - Ты скучный человек, - тоном судьи, оглашающего приговор, повторил счастливец, удостоенный чести называться Серебряным звеном.
   - Да, эрте, - тщательно избегая поспешности, согласился я, чтобы избежать необходимости в третий раз выслушивать одно и то же.
   Атьен хитро прищурился, но не стал томить напряженным ожиданием новой каверзы, заключив:
   - С тобой скучно, зато спокойно.
   Пояснения не последовало, словно Ирриги со-Намаат предоставлял мне возможность обратиться с вопросами. Впрочем, на подобную уловку я уже давно не попадался: добродетель сопроводителя состоит прежде всего в немногословности, поскольку мы -тени, идущие след в след и обретающие плоть лишь в том случае, когда должны стать каменной стеной, защищая Ведущего. А пустые разговоры, пусть и в минуты короткого отдыха, недопустимы ни уставом, ни благоразумием, которое в свое время и добавило главу о предпочтительном молчании. Сразу после того, как особо болтливый сопроводитель стал причиной многочисленных смертей. Что именно он ухитрился натворить, нам не рассказали ни на церемонии присяги, ни потом, но причин усомниться в правильность решения Начальственного совета за все время службы почему-то не возникло.
   - Спокойно... - Атьен сделал мрачную паузу и хохотнул: - Как в могиле!
   Я тоже позволил себе улыбнуться, но только мысленно, чтобы не вспугнуть красногрудую голубицу удачи.
   Неужели Серебряное звено довольно моей службой? Наверняка, иначе бы разговор не зашел о покое, потому что мужчина, разменявший пятый десяток лет, обзаведшийся проседью в некогда густо-черных волосах и бороздами морщин на покатом лбу, давно уже осознал истину, к которой жизнь подвела меня в последний год.
   Покой. Вот и все, что становится нужно, когда покидаешь серединный рубеж жизни.
   Сражения и страсти хороши для юнцов, не обремененных планами на будущее, заходящими дальше завтрашнего утра. Не спорю, мне тоже когда-то доставляло удовольствие чувствовать затылком дыхание смерти, от него кровь вскипала и пускалась вскачь, прогоняя все мысли кроме одной. Мысли о победе в очередном поединке. То, что главный враг, стоящий за плечом каждого следующего противника, неодолим, я начал понимать, когда впервые проснулся от боли в спине. То ли крутанулся во сне, то ли натянуло сквозняком, то ли... Именно перебор причин меня и ужаснул. Вечером в постель лег беспечный юноша, а утром встал, и надо сказать, с превеликим трудом, человек, незаметно перешедший в следующую пору путешествия от рождения к смерти. Зрелость неплоха сама по себе, грешно посылать ей проклятия и укоры, но она потребовала взглянуть на прошедшее время и принесенные им плоды трезво. Настолько трезво, чтобы увидеть: за моей душой ничего нет.
   Справиться с безотчетным ужасом, охватившим меня в тот день, удалось справиться не сразу и не быстро, понадобилось много часов, проведенных в тяжелых раздумьях, чтобы решить, куда и как двигаться. Собственно говоря, особого разнообразия выбора не было ни в целях, ни в средствах. Полагаться на счастливый случай показалось мне глупостью, и ставка была сделана на терпение и упорство, в полнейшей точности с завещанием отца, наставлявшего меня "служить со всем возможным тщанием и прилежанием".
   Что ж, вот лишний повод убедиться в мудрости возраста: я почти добился своего. Еще десяток-другой совместных походов по городу, и Атьен наверняка замолвит за меня словечко перед своим начальством. Разумеется, самое большее, на что я могу рассчитывать, это Стальное звено, но недаром же все двенадцать последних смен со-Намаат таскает с собой именно меня! Теперь важно не сделать ни малейшей ошибки. Осталось совсем немного, совсем чуточку потерпеть, и можно будет больше не волноваться о будущем. Еще пара-тройка шагов и...
   - По коням: работа заждалась! - Атьен с заметным сожалением провозгласил завершающий трапезу тост и опрокинул в рот остатки пива.
   ***
   Малая цепь надзора на то и была малой, что вмещала в себя всего три дюжины Звеньев, каждому из которых на кормление была отдана своя горсть торговых домов. Плодоносящие поля Ирриги со-Намаат простирались от Третьей дуги до Четвертой: место не самое прибыльное, но зато населенное сговорчивым людом, а чем меньше сил прикладываешь к исполнению службы, тем она завиднее. По крайней мере, так считал я. Как мой Ведущий оценивал беспечную легкость своих прогулок, происходящих ровно раз в три дня, мне было доподлинно неизвестно, а степенно застывшие в выражении благости черты лица Атьена не поддавались изучению. Впрочем, если бы кто-то узнал, что я не способен каждую минуту определять с необходимой точностью чувства и намерения того, кого сопровождаю, меня без вопросов и сожалений выгнали бы. Взашей. С другой стороны, может быть, именно тогда мне и удалось бы вздохнуть спокойно?
   Последним в списке назначенных к посещению стоял дом Лоса Ренно со-Ремет, купца, уже много лет снабжающего столицу меховыми шкурами зверей с северного побережья. Не сказать, чтобы сей товар пользовался большим и настойчивым спросом в Веенте, где по наступлении зимы на каждой улице выставлялись с промежутком в пять десятков шагов общественные жаровни, позволяющие согреться городскому люду как имущему, так и побирающемуся. Скорее, мех требовался господам, предпочитающим проводить морозную зимнюю пору в загородных имениях. Что же касается слуг, то те успешно довольствовались шкурами обитателей здешних лесов, хотя когда тебя гоняют в хвост и гриву с утра до вечера, впору наоборот скидывать все лишнее, потому что скорее сопреешь от усердия, нежели застынешь.
   Медленно, но верно в столицу Дарствия шла весна, стало быть, сегодняшнее посещение купца было последним перед долгим перерывом до первых осенних заморозков. Оно и к лучшему: успею отдохнуть от пыльно-приторного запаха шкур, которым пропитан весь купеческий дом. А еще любопытно будет поглядеть на Атьена, станет ли тот искать повод для лишнего приработка или благосклонно отпустит купца восвояси и с нетронутым золотым запасом, так сказать, порежет цыплят или оставит на разведение. За время сопровождения я видел в исполнении Серебряного звена и строгость, и щедрость, но, пожалуй, до сих пор не мог сказать точно, что служило причиной принятия того или иного решения. Случалось, Ирриги со-Намаат выжимал последние деньги из небогатых купцов, равнодушно прощая прегрешения тем, кто мог бы заплатить втрое и не обеднеть, а случалось и наоборот. И иногда мне казалось, что Атьен просто забавляется, поступая ровно в противовес моим ожиданиям: мол, смотри-смотри, все равно ничего не выглядишь, потому что не ровня мне и долго еще ровней не станешь...
   - Проходите, проходите, эрте, милости прошу!
   Лос Ренно, заметно нагулявший за зиму жира, расплылся в подобострастной, но все же тревожной улыбке. Чувствует подвох? Вполне возможно, ведь у него куда более запоминающийся опыт общения со Звеньями Цепи надзора, чем у меня. Я всего лишь сопровождаю, не получая ни удовольствия, ни лишней монеты к жалованию, а купец должен быть прозорливым и понятливым, чтобы не потерять доброе имя и доходы.
   Ирриги со-Намаат ответил на приветствие не менее умильной гримасой, напоминая при этом кота, когтистой лапой прижимающего пойманную пташку к земле и лениво думающего, поиграть с ней немного для вида или сразу оторвать голову.
   - Доброго дня, эрте Лос, доброго весеннего дня!
   Ага, все же намекнул на завершение надзорных посещений. Итак, предстоит полное выворачивание карманов и кошельков? Что ж, остается только учиться, тем более, если вскорости мне предстоит заняться тем же самым, но уже в качестве Ведущего.
   Атьен сел в услужливо пододвинутое самим хозяином дома кресло, а прислужник - худенький паренек с коротко стрижеными по купеческим обычаям волосами - успел поставить на стол перед Серебряным звеном кружку с подогретым вином ровно за мгновение до того, как объемистый зад Ирриги коснулся затейливо вышитой кресельной подушки. Неужели и меня скоро будут так привечать? Даже не верится. Впрочем, в лучшее мне не верилось никогда. Не было повода.
   Тень, невнятная и незаметная. Молчаливый призрак, стоящий за плечом то одной, то другой чиновной персоны. Сопроводителей не видят, даже если смотрят в упор, и сие есть величайшая загадка, занимающая меня в тягучие минуты ожидания очередного приказа. В чем секрет? Цвет одежды? Масть гривы? Черты лица? Да, мы похожи друг на друга, как горошины одного стручка, но взгляды прохожих, словно нарочно обученные, скользят мимо нас, взятых и вместе, и по отдельности. А ведь когда-то я почитал счастьем и большой удачей стать одним из Межзвенных. Понадобилось несколько долгих лет, чтобы понять: то, что находится между звеньями, называется пустотой. Да, она необходима, чтобы цепи оставались гибкими и подвижными, и все же, о ней вспомнят лишь в крайнем случае. Когда ее не станет.
   Пустота, по велению службы наполняющаяся материей, разделяющей и соединяющей. Меня и вправду нет, потому что сейчас я - это комната со всяческой утварью и два человека, занятых общих делом.
   Я состою не из мяса и костей, а из тропок между шкафами и креслами, огибающих меховые холмы выставочных стоек, бегущих от угла до угла, стелющихся напрямую и наискосок, затоптанных и покрытых нетронутым слоем пыли.
   Я дышу в такт хитроумному торговцу и коварному сереброзвеннику, которые и не подозревают, что ближе друг к другу, чем близнецы, рожденные в один час, но это и к лучшему, иначе очередной вдох разорвал бы мою грудь пополам.
   - С чего изволите начать? - нервно потирая ладони, спросил Лос.
   Мой Ведущий сделал вид, будто напряженно раздумывает, а потом изрек фразу, остающуюся неизменной в любое время года:
   - Милостью Дарохранителя и праведностью его... Последний обоз, на который было получено разрешение, уже пришел?
   - Намедни, эрте, только-только успели разгрузить.
   - Напомните мне, что в нем?
   Купец довольно резво для своего возраста и веса метнулся к шкафу, стоящему тут же, в лавочной комнате, взял с полки приходную книгу в самом ярком, не успевшем еще потускнеть от многочисленных прикосновений переплете, торжественно положил ее на стол перед Серебряным звеном и раскрыл на последней исписанной странице. Атьен углубился в изучение мелкобуквенных строчек, а я получил несколько мгновений передышки.
   Можно было тоже вчитаться в подробнейший перечень шкур и уплаченных за их ввоз податей: находясь за левым плечом Ведущего, я мог разглядеть почти всю страницу книги, за исключением того участка, по которому медленно скользила, подпирая очередную строчку, ладонь Атьена. Однако сопроводителю полагалось наблюдать за тем, что происходит вокруг купли-продажи, а не внутри нее, и я никогда не нарушал установленных правил.
   Лавочная комната, в которую попадаешь прямо с порога, самая большая в купеческом доме, ведь она служит для ублажения покупателей и должна быть просторной, да к тому же светлой, дабы ничем не повлиять на результат сделки. Раньше, до введения "Свода рекомендаций торгующим и покупающим", купцы часто шли на хитрости с масляными лампами и свечами, но подобные каверзы сходили торговому люду с рук, пока обманутым не оказался вздорный и склочный, зато приближенный к власти человечек. Его обидчика сурово наказали, а дабы всем прочим неповадно было впредь искать выгоду в мутной водице уловок, придумали несколько сотен предписаний, ущемляющих права купцов. Правда, лишь с одной стороны, ведь теперь любая сделка, совершенная в соответствии с требованиями закона, не могла быть расторгнутой, как бы страстно покупатель ни желал обратного.
   Лос Ренно, по моим наблюдениям бывший в меру послушным исполнителем правил, ни на букву не уклонился от строчек Свода: в лавочной комнате было светлее, чем на улице, потому что к высоким окнам, между которыми, казалось, и стен-то не остается, прилагались светильники, горящие пронзительно-белым пламенем.
   Однако. В прошлый раз в моих глазах пытались танцевать совсем другие блики. Лювенное масло? Значит, купеческие дела идут на зависть многим. Правда, при таком свете мех выглядит богаче, чем в действительности... Вроде и законопослушный человек перед нами, а на деле все же лукавит. Не даст тебе спуску Атьен, ох не даст, когда заметит. А может, уже заметил, потому что удовлетворенно откинулся на спинку кресла, оставив приходную книгу в покое.
   - Я смотрю, на сей раз нечто новое в списках?
   - Да, эрте, вы совершенно правы! Я взял на себя смелость предложить столичным покупателям снежную лису. Вот, извольте сами взглянуть, не правда ли, замечательный товар?
   Жестом ярмарочного фокусника, допущенного до услаждения знатных взоров, Лос сдернул со стойки даже на вид почти невесомую шкуру, искрящуюся, как снег ясным морозным утром, и протянул Атьену. Тот с видимым удовольствием провел тыльной стороной ладони по пушистым ворсинкам.
   - Хорош, ничего не скажешь. Но как бы ни был хорош товар, подати за него всегда намного лучше, верно?
   Купец натужно улыбнулся любимой шутке сереброзвенника и поспешил заверить:
   - Все уплачено, не извольте беспокоиться.
   - Вижу, вижу. Вы ведете свои дела с достойным прилежанием, эрте. И светятся они, можно сказать, яснее, чем само солнышко...
   Ну вот, мы и подобрались к самому важному. Сейчас мой Ведущий начнет долго и скучно говорить о погодах, пришедших на столичные дворы, пока попавшийся с поличным нарушитель закона не сообразит, сколько монет нужно положить в кошелек и молча придвинуть к ласково поглаживающим стол пальцам. И надо думать, ждать придется недолго, потому что в выражении лица Лоса уже проступило явственное облегчение. Есть еще грешки за душой, да позатейливее? Все может быть. Но мы удовольствуемся тем, что лежит на поверхности. Хотя бы потому, что день перевалил за середину, и нет ни нужды, ни желания задерживаться дольше необходимого в сем гостеприимном доме.
   - Одно мгновение, эрте, всего одно мгновение! - Купец скрылся за дверью, ведущей на жилую половину дома.
   Не держит деньги на виду? Разумно. А в лабиринте клетушек и самый умелый вор не сразу отыщет купеческую казну. Что ж, ждем.
   - Хороший товар...
   Атьен сцепил пальцы замком, не сводя глаз с мерцающего меха. Польстился на шкурку? Или осторожность все же перевесит? Нет примет только у монет, как говаривал наставник, обучающий меня и еще сотню юношей искусству сопровождения. Но тогда Лосу не позавидуешь, ведь стоимость останков убиенной лисы будет добавлена к общей сумме, позволяющей избежать заслуженного наказания.
   А мех и впрямь хорош. Как бы он смотрелся на нежных женских плечах... Уж всяко получше, чем на лакированном полу.
   На полу?
   Белое пятно стало заметным, лишь когда до него добрался круг света от ближайшей лампы. А вернее, когда добралось само пятно, потому что оно... двигалось. В следующее мгновение у пятна обнаружились темные бусины глаз, пуговка носа и крохотная темно-розовая пасть, раскрывшаяся в веселом звонком тявканье.
   Лиса. Совсем махонькая, можно сказать, щенок. Такая же молоденькая, как и ее хозяйка, вбежавшая в комнату.
   - Пушистик, вот ты где! А я уже думала, что на улицу сбежал.
   Незваной пришелице было лет шесть или семь на вид, а нарядная одежда и белокурые косы, двумя баранками уложенные вокруг висков, говорили о том, что наше уединение нарушила вовсе не служанка. Должно быть, младшая дочь, к счастью, ничем внешне не напоминающая давно сменившего кровь на масло отца. Беззаботная и бесстрашная, а может, просто успевшая привыкнуть к чужим людям в доме, потому что, увидев незнакомцев, не поспешила прочь, а, взяв лисенка на руки, счастливо улыбнулась:
   - Доброго дня!
   - Доброго дня, красавица! - Атьен вдруг решительно отодвинул мех в сторону, спешно поднялся на ноги и подошел к девочке. - А что это у тебя за зверек?
   - Папа привез. Он совсем ручной!
   Отец-то? Разумеется, если балует свою дочь подарками.
   - И давно привез?
   - Дня два как. Обоз пришел, а с ним и Пушистик приехал.
   - Славный зверек, славный... - Задумчиво произнес мой Ведущий и поднял руку, видимо, намереваясь почесать лисенка за настороженно поднятым ухом, но остановил движение пальцев в нескольких дюймах от серебристого меха.
   Вдох. Выдох. Вдох. А дальше? Что-то комком забило горло, заставляя время вокруг и внутри споткнуться. Привычный ход событий нарушился, и мы вступаем на другую дорогу?
   Да.
   Совсем скоро.
   Прямо сейчас.
   - Я уже здесь, эрте! - Возвестил купец, появляясь на пороге, и лицо, еще мгновение назад сияющее надеждой на скорое избавление от общества сереброзвенника, застыло безжизненной маской, едва Лос увидел посреди комнаты девочку, сжимающую в объятиях не давно убиенного и ошкуренного, а вполне живого зверя.
   - Здесь и останетесь. Надеюсь.
   - Я... эрте...
   - Гроза на дворе. Рановато еще для гроз, а что поделать...
   Он продолжал говорить, но я все равно не слышал ничего, кроме самого первого слова. Потому что после него ничего уже не существовало, ни для меня, ни для остальных.
   Гроза. Приказ к действию, которое мне давным-давно не доводилось выполнять, но которое я не мог исполнить иначе, кроме как исправно.
   Еще звучало протяжное "...за", а мое правое колено на выдохе уже коснулось пола, пальцы потянули из сапожных ножен коротенькое веретено, рука размахнулась и всадила между половицами жало Соединяющего жезла. На вдохе я уже снова стоял за левым плечом Ведущего, положив ладонь на бархатисто-теплый бок бракка.
   Жезл за нашими спинами вздрогнул, и не надо было даже смотреть в его сторону, чтобы понять это, потому что под ногами прошла ясно ощутимая волна, заставившая паркет скорбно скрипнуть. Все замки и запоры, имеющиеся в купеческом доме, отныне утратили свое первозданное естество и запечатывают входы и выходы не хуже сургуча, неважно, сталь, бронза или дерево помогало купцу прежде защищаться от нежелательных гостей. Ни одного промежутка, ни одной щели толщиной менее младенческого мизинчика, теперь нет ни поодаль от нас, ни на нас самих. Слава Божу, форменные мундиры сопроводителей скроены так, что даже в крайнем случае вроде наступившего не скуют движения, а вот остальным людям, находящимся в комнате, не позавидуешь. Впрочем, кроме Серебряного звена пока еще никто не понял главного: из этого дома выйдут только два человека. Всех прочих...
   Даже не вынесут.
   - Эрте... - Лос растерянно покачнулся вместе с последним приступом дрожи, метнувшейся по полу.
   Атьен отступил на шаг назад, оказываясь на одной линии со мной, и ласково улыбнулся:
   - Признаться, память у меня давно уже не та, что в юности, когда я мог наизусть повторить от начала и до конца "Уложение о безмятежности", но одна из его глав, как на грех, припомнилась. Та, в которой строжайше запрещается доставлять в пределы столицы любых живых тварей, в том числе, и рода человеческого, избегая тщательного осмотра. Сами знаете, в какой Цепи. Или напомнить?
   - Эрте... - Купец сглотнул, но слюна не смочила вмиг пересохшее горло, и следующие слова оказались больше похожи на карканье, чем на прежнюю масляную речь. - Я ни в коем разе... Сегодня ввечеру и собирался...
   - Вечер? - Усмехнулся Атьен. - Увы, он слишком далек. А вам до него и вовсе будет не добраться. Вам всем.
   Последние слова прозвучали с на редкость искренним сожалением, и именно оно помогло купцу понять всю глубину бездны, на краю которой он вдруг очутился.
   - Эрте... - Лос упал на колени, пряча взгляд. - Боженкой милосердной заклинаю...
   Трясущиеся пальцы попытались что-то нащупать в складках длинного домашнего кафтана, может быть, нож, а может быть, туго набитый кошелек, но наткнулись на ставшее цельным полотно, целый вдох оставались испуганно неподвижными, а потом потянулись к Серебряному звену. Потянулись слишком резко и угрожающе, чтобы оставаться на свободе.
   Конец бракка описал короткую дугу, скользнул по шее купца, вынудив того опереться об пол, чтобы не упасть, и прижал одну из ладоней к половице. Без боли, как бы намекая: лучше оставайся на месте, но лицо Лоса исказилось таким страданием, что купеческая дочка испуганно вскрикнула.
   - Папа!
   Она выпустила лисенка, тут же радостно попрыгавшего в угол, бросилась к отцу, но платье, минуту назад ставшее коконом, сбило ее с ног. Девочка упала, непонимающе дотронулась до чудесным образом склеившихся складок, отдернула пальцы и переспросила:
   - Папа?
   Купец поднял затравленный взгляд на Серебряное звено.
   - Что будет с ней?
   - Вы знаете.
   - Она... Она еще совсем малышка! Я заплачу любые деньги, слышите? Все, что у меня есть, только... Пусть она останется!
   Хорошее предложение. Нет, просто замечательное предложение! И что же ответит мой Ведущий? Вот шанс безбедно прожить остаток дней, каким бы долгим он ни был. Да и мне перепадет с господского стола... По крайней мере, есть надежда.
   Итак, эрте, каково будет ваше решение?
   Атьен неопределенно качнул головой, повернулся к купцу спиной и вздохнул:
   - Вы знаете закон. А закон это такая скучная штука... Невыносимо скучная и ни на волосок не отступающая от однажды избранного пути. Как и его служители.
   Я не поверил собственным ушам. Он отказывается? Быть того не может! Впрочем, пока не произнесено последнее слово, развилка не пройдена. Очень заманчивая развилка .
   - Пусть она останется... - обреченно повторил Лос и вдруг дернулся в мою сторону, однако прижатая к полу ладонь не позволила купцу сдвинуться с места. - А ты? Ты ведь не такой как он, правда? Ты не такой! Ты же можешь...
   Да, я не такой, как Атьен Ирриги со-Намаат. Но я хочу стать таким. Хочу, сыто отдуваясь, неторопливо шествовать от одной торговой лавки до другой, собирая дань, предназначенную дарственной казне и собственному карману. Хочу видеть в глазах смотрящих на меня людей подобострастие и с трудом сдерживаемую ненависть. Плевать, чего будет больше, но зато оно будет! Хочу...
   - Ханнер. Пора.
   Хочу отправлять людей на смерть?
   Сознание протестующе закричало: "Нет!", но тело не смогло ослушаться приказа. Большой палец лег в одно из углублений покрывающего древесину резного узора, и вены бракка начали набухать ядом.
   Требуется всего лишь несколько мгновений, достаточно сосчитать до трех, чтобы оружие, призванное защищать, превратилось в смертоносное, а его обладатель приготовился стать палачом. Но крови не будет, ведь яд надежнее и чище справляется со своей задачей. Хватит одного-единственного прикосновения к неприкрытому ничем участку кожи, чтобы смертный приговор оказался исполненным. Сначала человек ощущает что-то вроде ожога, очень быстрого и почти безболезненного, а потом постепенно перестает чувствовать что-либо вообще. Онемение распространяется от того места, через которое введен яд, по всему телу, причем по поверхности быстрее, чем внутри, и если порция была маловата, какое-то время отравленный представляет собой большую опасность для противников, потому что не будет обращать внимания на раны. Если, конечно, решит вступить в бой. Но мне бой уж точно не нужен, а значит, нужно быть щедрым.
   Я сжал серединную фалангу. Купец охнул и невольно затряс рукой, стараясь унять жжение. Рукой, получившей свободу, потому что бракк уже нежно касался бледной щеки ребенка...
   Всего в доме находилось трое слуг и пятеро купеческих помощников. Сопротивления не оказал никто. Попросту не смогли, схваченные в плен собственной одеждой. Не говоря уже о том, что любое оружие, находившееся в ножнах, оказалось намертво спаяно с ними: Соединяющий жезл сработал, как ему полагалось, правда, нанеся ущерб не только преступившим, но и исполняющим закон.
   - Все добро пропало... - Атьен толкнул одну из висящих на стойке шкур, больше не струящуюся между пальцами, а превратившуюся в неподатливый, как застывшая смола, кусок порченого меха.
   Это верно. Пропало. Даже монеты склеились между собой и теперь годны лишь в переплавку. Сколько всего потеряно... Неужели оно стоило того?
   Но я никогда не решился бы вслух задать вопрос, вертящийся у меня на языке и отчаянно рвущийся на волю, не решился бы произнести всего одно слово, вмещающее все возможные оттенки моего удивления.
   Почему?!
   - Закон подлежит исполнению, - ответил Атьен, поймав мой взгляд. - И особенно в тех случаях, когда его хочется обойти. Чумная весна ведь тоже началась с ослушания одного-единственного человека, к несчастью тысяч невинных душ, облеченного властью.
   ***
   Пожалуй, никогда раньше коридоры Наблюдательного дома не казались мне такими длинными.
   Повороты, переходы, галереи, ступени, ведущие то вверх, то вниз, бесконечные стены, то наполненные людьми островки проходных залов, то пустынные... Я всегда преодолевал их вереницу за одно и то же время, сейчас же никак не мог дождаться окончания заученного пути. Мучительно хотелось сделать глубокий вдох, но обручи ребер, казалось, от минуты к минуте сдавливали легкие все сильнее и сильнее, так, что еще немного, и можно было вовсе потерять сознание, мешком рухнув под ноги кому-то из служек или мелких чиновников, снующих по коридорам.
   Воздух.
   Где он, Бож его прокляни?!
   Отпускать начало только за сотню шагов до места назначения, к которому я стремился и которое, будь такая возможность, обходил бы стороной. Полагаю, Атьен чувствовал себя намного хуже, и лишь это хоть немного примиряло меня с мыслью о том, что могила для моего личного упокоения уже вырыта. Мной самим.
   Нет, все полагающиеся на мою долю обязанности были исполнены безупречно, вне всяких сомнений. Ни вдоха не было потрачено на промедление, разумное или безрассудное, за каждым приказом следовало действие, каждое движение достигало намеченной цели. Но когда все было закончено, и мертвенный покой воцарился там, где еще недавно звенел детский смех и скрипели отчаянные мольбы, я совершил преступление.
   В "Уложении о проступках, намеренных и нечаянных", оное описывалось, как "выразить недоверие чиновному лицу, находящемуся на службе", и почиталось одним из наиболее тяжких, когда совершалось нижестоящим по должности. Проще говоря, я должен был смиренно и тупо ожидать дальнейших распоряжений, а не задаваться вопросами, тем более, так явственно проступающими во взгляде.
   Конечно, Атьен не станет предоставлять Цепи внутреннего надзора соответствующий доклад, и вовсе не потому, что на допросах могут вскрыться не слишком приглядные обстоятельства повседневной службы Серебряного звена. Он всего лишь откажется от намерения рекомендовать меня своим сотоварищам, и это пострашнее, чем прочие наказания. Он просто оставит меня гнить в моем болоте.
   С виду все красиво, богато и благородно, особенно если никогда не покидать Сопроводительное крыло. Чисто выметенные килосские плитки на полу, пусть не поражающие взгляд разноцветием, но не менее добротные, чем те, что устилают покои Дарохранителя. Каждый фут каменной кладки стен затянут гобеленами, прославляющими величие Логаренского Дарствия, а заодно защищающими местных обитателей от коварных сквозняков. Своды потолков белы, как первый снег, ладошки оконных стекол прозрачны, любая дверь откроется перед вами и захлопнется за вашей спиной без малейшего скрипа. Благолепие, куда ни глянь. И люди, вдыхающие жизнь в эти комнаты и коридоры, подобраны один к одному. Не низкие и не высокие, подтянутые, похожие друг на друга чертами лица, одевающиеся и действующие по единым правилам. Иногда кажется, что, переступая привычный порог в глубине Наблюдательного дома, попадаешь в муравейник, где пропажа кого-то из мурашей останется незамеченной, потому что его место сразу же займет другой, ничем не отличимый от прежнего. А вот Гирма Лое со-Майлан заменить хоть и возможно, но трудно, потому что редко какое Медное звено даже Большой цепи одушевления пол доброй воле соглашается на грязную работу с Межзвенными.
   - Ты за часами следишь? - Зевнул Гирм, отпирая дверь в ответ на требовательный стук.
   - Прошу прощения, эрте. Непредвиденные обстоятельства.
   Наметанный взгляд меднозвенника прошелся по вороту моего камзола, и бритая голова кивнула, мол, заходи, коли пришел. Вернее, коли успел прийти самостоятельно.
   Поговаривали, что многие из Цепи одушевления предпочитали выводить с лица и тела всю возможную растительность, дабы та не мешала творить служебные чудеса, но я все десять лет бытности сопроводителем виделся только с Гирмом, поначалу производившим жутковатое впечатление, а потом ставшим столь же обыденным явлением, как необходимость вставать по утрам в один и тот же час вне зависимости от желаний и ощущений. Гладкая кожа головы диковинкой не была: и среди работного люда, и среди вельмож находились противники пышных шевелюр, зато отсутствие бровей и ресниц придавало Медному звену поистине зловещий и почти нечеловеческий вид, мешая вглядеться в остальные черты. Впрочем, кого волновало, красив или уродлив мужчина, день за днем снабжающий всех без исключения сопроводителей орудиями их труда?
   - Сколько времени действовал жезл?
   - Почти час.
   Гирм хмыкнул, зашел сбоку, положил левую ладонь мне на грудь, правую - на спину, и резко надавил, словно собираясь сделать хлопок. Ребра протестующе хрустнули, но остались целы, раскрываясь, подобно цветочному бутону, и наконец позволяя вдохнуть, как следует.
   - Сейчас все пройдет.
   - Спасибо.
   - Было бы за что... Один с жезлом забавлялся? - В руках Медного звена тускло сверкнуло тонкое острое лезвие.
   - Нет. Со мной был чинуша из Надзорных.
   - Молодой?
   - Наоборот.
   Гирм скрипуче хихикнул.
   То, что Цепи недолюбливали друг друга, не было секретом, но между отдельными Звеньями иногда шли настоящие войны, в которых гибло много нечаянных участников, а я таковым становиться не жаждал, поэтому сделал вид, что не заметил ехидного смешка, тем более, швы сковавшего меня панциря начали расходиться, и только теперь стало понятно: дышать мешал не один лишь клейкий воздух, задержавшийся в легких.
   - А ты начинаешь матереть, парень.
   Наблюдение, высказанное вскользь, резануло не хуже ножа. Наверное, всегда больно, когда сокровенная тайна становится известна кому-то, кроме тебя самого, но можно пропустить чужие слова мимо ушей, сохраняя спокойствие, а можно вздрогнуть, открыто выказывая свой стыд. И надо признать, второе получилось у меня намного лучше.
   - Эй, стой спокойно, а то лезвие сорвется!
   Спокойно... Где уж тут быть спокойным, когда будущее висит на волоске? Если Атьен промолчит, то Гирм смолчать не может, ведь по чину ему положено совсем иное.
   Бракки, жезлы и прочие хитрые штуки, помогающие сопроводителям исполнять свои обязанности, были только одной стороной монеты, а другая касалась того, что вложено не в наши руки, а в нас самих. Зелья, хранящие от холода и жары, добавляющие зоркости глазам, крепости костям и гибкости связкам, оберегающие наши жизни и жизни тех, у кого мы стоим за плечом. Нас много, а количество капель, которое нужно принять перед выходом на службу, одно и то же, ведь мы одинаковые. Любое изменение в росте или весе потребует долгих тщательных опытов того же Гирма, а то и десятка других Звеньев Цепи одушевления, но до определенного момента все это прощаемо и исправляемо, зато потом...
   У каждого человека этот возраст наступает в разное время. Кто-то долго остается мальчишкой, а кто-то прощается с юностью, едва вступив в ее пору. Внешне может почти ничего и не измениться, но опытный глаз, вот как у меднозвенника, сразу поймет: подошли сроки. Сколько я смогу протянуть? Месяц? Два? Три? В какой из дней зелья Гирма превратятся для меня из целительных в ядовитые? Все в мозолистых руках Божа. Но умирать по собственной глупости... Нет уж. Хватило и того, что я уже натворил.
   Полосы ткани и кожи, некогда бывшие мундиром, мирно улеглись на полу. Соединяющий жезл стараются использовать пореже, и удивительно, что Атьен рискнул обратиться к его помощи. Мне и вовсе не доводилось использовать на службе это веретенце, хотя, разумеется, я умел с ним обращаться и знал все последствия наперечет. Так почему же? Почему?
   Неужели этот день был назначен днем моего последнего экзамена? Наверняка. Недаром же Ирриги медленно и лениво подводил меня к мысли о том, что купец отделается всего лишь взяткой, а потом, при неожиданной смене обстоятельств, поменял решение на противоположное. Он хотел посмотреть, как я поведу себя, чтобы убедиться в правильности принятого решения? Что ж, посмотрел. И увидел многое. Больше, чем я хотел бы показать.
   Можно было бы сомневаться и питать надежду, но последние слова сереброзвенника отрезали все пути к отступлению. Чумная весна. Она унесла с собой жизни очень многих горожан, в числе которых были и мои родители. Раз Атьен упомянул о ней, значит, он читал касающиеся меня документы из архива Сопроводительного крыла. Раз читал, значит, всерьез подумывал о моем будущем. И надо же мне было так опростоволоситься!
   Дурррак. Ну что стоило сохранить хотя бы бесстрастный вид, а то еще лучше - изобразить праведное возмущение беспечностью купца, нарушившего правила? Вот тогда эрте Ирриги замолвил бы за меня словечко, потому что чувства лишь с одной стороны являются брешью в стенах души, а с другой, любая служба, исполняемая при участии чувств, достойна восхищения, как говорили наставники. Память же об отце и матери и вовсе священна. Только зачастую бесполезна.
   Нет, я ничего и никого не забыл. Но что толку горевать теперь? Виновник Чумной весны был выявлен и казнен, уложения ужесточены, надзирающие службы натасканы лучше прежнего. Да и Цепь восстановления с тех пор научилась создавать целебные снадобья так быстро, как это только возможно для человечески разумов и рук. Купец совершил оплошность, спору нет, но вместо полного уничтожения можно было пройти другой тропинкой. Скажем, отписать письмецо какому-нибудь мелкому Звену, не гнушающемуся сторонними приработками, попросить осмотреть зверька и уже в случае, если тот действительно чем-то опасен, действовать. И жизни были бы сохранены, и кошельки всех заинтересованных лиц наполнены... Неужели Атьен понял, как и о чем я думаю? И все это представление было исполнено лишь с одной целью: убедиться в собственных предположениях?
   Надо признать, он победил. Нашел уязвимое место в моей обороне и ударил туда, как только появилась удобная возможность. Но все-таки, ждал он от меня проявления чувств или нет? Жаль, теперь не получится это узнать наверняка.
   - Ну все, сейчас подыщу новую одежку, а ты пока этим оботрись, - Гирм вручил мне резко пахнущую влажную тряпицу.
   От первого же прикосновения кожа словно загорелась, и пришлось сжать зубы, шумно дыша через нос, пока каждая пядь тела не оказалась обработанной. Для чего предназначалось очередное снадобье, спрашивать не пришлось: спустя пару минут после окончания обтирания выяснилось, что в комнате приятно прохладный и сухой воздух.
   - Вот и чудненько! - Лицо меднозвенника осветила довольная улыбка. - А то еще немного переходил бы, и загорелся бы изнутри, кожу-то всю закупорило чуть не намертво.
   Да, что-то припоминаю из объяснений наставников. Но только теперь, а еще час назад был уверен только в одном: нужно спешно явиться в Дом. Хорошо, что прибывшие к лавке Лоса звенья Цепи упокоения не стали задерживать ни меня, ни Атьена больше времени, положенного на пяток вопросов и ответов.
   - Только смотри, ремешки на прежний лад не затягивай, - посоветовал Гирм, наблюдая, как я одеваюсь. - Ты все-таки шире стал.
   - Намного?
   Пятерня Медного звена задумчиво скользнула по бритому затылку, приглаживая несуществующие волосы.
   - Не так, чтобы намного, и все же... Будешь заходить ко мне поутру каждый третий день, ясно?
   - Как велите, эрте.
   - Это не мне, парень, это тебе нужно.
   ***
   Он даже не попытался приглушить сочувствие, прозвучавшее в голосе. Хотел уколоть еще больнее? Да нет, вряд ли. Пусть Гирм и ненавидит всех сопроводителей разом, но на его веку мы сменяемся так часто, что любая ненависть начнет притупляться. Сколько лет отведено заплечным теням? Казалось бы, немало. По крайней мере, не меньше дюжины. Но когда от куска времени остаются крохи, понимаешь, что и изначально он был ничтожен.
   Впервые сопроводитель покидает стены Наблюдательного дома вслед за Ведущим только спустя годы обучения, одинаковые для всех. Пять лет и ни днем короче тратится на освоение различных премудростей, но правильнее было бы сказать: на прощание с самим собой изначальным. Сначала происходящее мнится увлекательной игрой, тем более, наставники всячески поощряют соперничество, но едва среди учеников намечается ощутимое разделение по силам, время поворачивается вспять. Теперь уже недавние победители должны, смиряя свою гордыню, протягивать руку помощи отстающим. И так до тех пор, пока не наступит равенство. Каждый сопроводитель обязан уметь исполнять назначенную ему службу, неважно, нужно ли будет сутки напролет ходить по скучным купеческим лавкам или залезать в осиные гнезда не платящих подати торговцев.
   Я попал в списки Сопроводительного крыла позже, чем следовало бы, и позже, чем этого обычно добиваются иные соискатели дарственной службы. Хотя, если вдуматься, то прошедшие годы - большая удача, ведь они могли бы закончиться много раньше, еще до наступления моего тридцатилетия, и тогда было бы еще обиднее уходить ни с чем. Но раз уж мне так повезло задержаться дольше положенного срока, то почему я так и не смог воспользоваться этим подарком судьбы?
   Потому что усваивал науку наставников лучше, чем следовало.
   Даже теперь ноги размеренно и четко несли меня той же дорогой, которую я впервые одолел еще юношей: по Белой галерее до Круглой залы, в Змеиный коридор и на Внутренний двор, под лучи заходящего весеннего солнца, мутно-белого, но уже достаточно сильного, чтобы нагреть камень перил, по которому рассеянно скользнула моя ладонь.
   Дюжина сопроводителей, праздно шатающихся по плитам двора, расслабленно прислонившихся к стене для краткого отдыха и облокотившихся на парапет галереи в ожидании приказа. Раньше я смотрел на них, выходящих в ночную смену, с сожалением, а теперь из глубин души поднимается жгучая зависть. Им ведь легче отличиться, верно? Их служба опаснее, но зато сильнее бросается в глаза Ведущим. И как я раньше не замечал, что новые лица среди "полуночников" появляются намного чаще, чем среди "полуденников"? Надо было присмотреться, надо! Перевестись из одной смены в другую, а там попасть несколько раз в переделки, благо, темное время суток на них богато, и... Эх, поздно даже мечтать.
   Поздно. Ну и Бож с ним! Сейчас приду домой, опорожню кувшин вина и до утра забуду о своих ошибках. Постараюсь забыть.
   Жалобное поскуливание, донесшееся откуда-то справа, ударило по ушам, и голова, давно выработанным движением, вместе с плечами повернулась в сторону звука. Так и есть, скулит собака, прикормленная нашими кухарями и исправно подъедающая кости, остающиеся от готовки и ни на что более не годные. Псина, ростом чуть выше колена, длинноухая, клочковатая и страхолюдная, но на самом деле удивительно беззлобная, несмотря на явно нерадостное отрочество и юность. Конечно, проку с животины немного, охранник из нее никакой, да и не нуждается Сопроводительное крыло в такой охране, зато двор с этим комом шерсти вдруг стал живым, потому ни у кого из начальства не поднялась рука выгнать приблудыша. Но я никогда раньше не слышал, чтобы Корка скулила...
   Наконечник бракка возник перед собачьей мордой, как и должно, неожиданно, и псина, испуганно присев на задние лапы, снова всхлипнула. Другая бы, может, бросилась на обидчика, но эта предпочитала терпеливо ждать и просить о милости быть пропущенной к кормушке. Правда, тот, кто преграждал собаке путь, вряд ли прислушивался к каким-либо просьбам.
   Легир Тенн со-Намаат, соотечественник Атьена, стал сопроводителем всего года три назад, но с самого начала действовал разумно и расчетливо, напросившись в ночные смены. А ведь совсем еще юнец... Сколько ему? Двадцать пять или двадцать шесть, только-только вступает в пору расцвета, и все возможные дороги ему доступны. А главное, он уже усвоил, что перед тем, кто слабее, дорогу можно и закрыть. На замок.
   Корка попыталась обойти живую преграду с фланга, сунувшись в обманчиво свободное место, встретила нос к носу бракк и снова всхлипнула, совсем уже тихо. А потом собачьи глаза, по попущению Божа или наущению Боженки, вдруг нашли мой взгляд.
   "Помоги... пожалуйста... защити... ты же не такой, как он..."
   Не такой. И таким уже стать не смогу, будь оно все проклято!
   Та же мутная мука, с которой смотрел на меня снизу вверх безвременно почивший купец. Ну какое мне дело до этой псины? Ее и погладить-то рука не тянется, не то, что защищать. Да рано или поздно Легир угомонится, отправится на службу и освободит дорогу - я это знаю, и Корка знает. Не хуже меня. Так зачем просит? Почему не хочет подождать?
   Может быть, потому, что чувствует: и ее срок, один из многих, постепенно истекает?
   - Нашел противника по силам?
   Бракк Легира остановился, так и не закончив замах.
   - Тебе какое дело?
   - Оставь животину в покое.
   Конечно, просить было бессмысленно: на мои слова сопроводитель Тенн только презрительно ухмыльнулся:
   - Хочешь, чтобы я подарил этой твари покой? А что, я могу.
   Он снова отвел бракк в сторону, делая вид, будто готовится к последнему удару. Последнему в жизни Корки.
   Мне ее вовсе не жаль. И наглеца, сделавшего свой первый вдох на родине Атьена, не жаль. И себя не... Вот на себя я точно махнул рукой уже больше часа назад.
   - Что ж, забавляйся. Если не хватает смелости бросить вызов тому, кто скулить не станет.
   Верхняя губа Легира приподнялась, как у огрызающейся собаки.
   - Любого можно заставить скулить.
   О да, кто бы спорил. Я и сам сейчас рад бы повыть немного, может, и стало бы легче. Только повода нет. Пока. А что, если...
   - Попробуешь?
   Невнятно-серые глаза прищурились, словно приглядываясь внимательнее и стараясь определить, шучу я или нет, а потом, уверившись в последнем, азартно блеснули:
   - Попробую.
   И он начал медленно расстегивать ремешки камзола.
   Поединки между сопроводителями запрещены не были, хотя и особого восхищения у начальства не вызывали, потому что существовал риск получить вместо двух годных к службе людей, по меньшей мере, одного искалеченного, если страсти разгорятся сильнее необходимого. Но пока нас никто не окрикнул, хотя на второй галерее о чем-то беседуют друг с другом трое наставников, время от времени как бы случайно бросая взгляды на двор... А это ведь тоже шанс. Если удастся показать себя в лучшем свете, можно подать соответствующее прошение и остаться в Наблюдательном доме еще лет эдак на десять, и чем Бож не шутит, вдруг этого времени хватит, чтобы еще раз ухватить за хвост удачу?
   Колкий воздух ранней весны коснулся оголенной кожи, но не заставил даже вздрогнуть: снадобья Гирма покуда действовали исправно. И все же, более нельзя терять ни одного часа.
   Я отстегнул бракк от пояса и поднес к лицу, чтобы коснуться губами резного личика, расположенного на серединной фаланге. Широкоскулое, с узкими щелками глаз и улыбкой, про которую можно было бы сказать "от уха до уха", если бы неизвестный мне резчик снизошел бы до изображения ушей, но нет, личико уходило в древесную твердь, начиная со щек. Человеческое, и все же чем-то неуловимо искаженное, на каждом бракке оно было разным. Кому-то доставалось больше похожее на мужское, кому-то - на женское, у кого-то и вовсе оказывалось в руках младенческое. Мое оружие было отмечено ликом бесполым, искривленным в вечно ехидной гримасе, и если раньше я считал это смешливое презрение направленным в сторону моих врагов, то сейчас деревянный паяц словно смеялся надо мной самим. Ну ничего, еще увидим, кто будет сегодня хохотать от души! Хотя, противника я выбрал на свою голову не самого удобного.
   Торс Легира, гибкий, поджарый, без единой пока жиринки, вызывал отчетливую зависть. Да, костяк у него не уже, чем мой, и спустя несколько лет парня начнет нести вширь, может, еще сильнее, нежели меня, однако пока он в куда большем выигрыше, чем я.
   Согретое прикосновением губ резное личико улыбнулось еще противнее, и концевые фаланги бракка, повинуясь плавным движениям моих ладоней, разъехались в стороны, обнажая серединную почти целиком и натягивая незаметные ранее жилы. Соединяющий жезл мог лишить смертоносности любое оружие, пребывающее в ножнах, но только не это, потому что деревянный посох, способный становиться втрое длиннее от первоначального размера, не состоял из частей, а был единым целым. Единым и, самое главное, живым.
   Прожилки, похожие на те, что испещряют любой древесный лист, всплыли наверх, покрывая поверхность бракка сеткой причудливого узора, а минутой спустя поменяли свой цвет с темно-янтарного на пунцовый, что означало: ядовитые железы готовы к бою. В отличие от приснопамятной бойни в купеческом доме, сопроводителям яд бракка не мог причинить особого вреда, правда, и удовольствия доставлял мало, вызывая временное, но утомительно зудящее онемение, особенно неуместное в области запястий или кистей рук.
   Если удастся добраться до пальцев противника, можно считать, победа у меня в кармане. Но для начала... Для начала нужно проторить туда тропинку.
   Легир ударил первым, по серединной фаланге моего бракка, как и предписывалось правилами поединков, тут же отступая на шаг назад и перехватывая посох уже двумя руками. Собственно способов атаки было все два, и оба сводились к особенностям оружия, способного выделять яд только на концах: либо бить по широкой дуге, либо колоть, надеясь, что противник не успеет парировать. Причем, заранее было ясно, что Тенн будет именно колоть, в расчете на сравнительно малую подвижность моего торса, а мне придется избегать подобных действий и больше полагаться на дуговые атаки, используя силу плечевого корпуса. Все вольные и невольные зрители, также вполне осведомленные о тактиках ведения боя в зависимости от физических кондиций, явно ставили на более молодого и подвижного участника поединка, да и я, чего греха таить, затевал очередную глупость, лишь чтобы получить беспрепятственную возможность выплеснуть гнев и обиду, но раз цель перевернулась с ноги на голову, придется тряхнуть стариной и вспомнить уроки того наставника, которого Легир уже не успел застать.
   Главное в сражении посохами - держать равновесие. Ногами, руками, телом, самим бракком, опирающимся хотя бы о воздух, в общем, всем подряд. Но надо помнить, что каждая часть тела обладает строгими пределами в свободе действий, и если эти пределы превзойти, скажем, руками, то они потащат за собой плечи, те - спину, за спиной и поясницей последуют ноги, а значит, изменятся площадь и рисунок опоры. Тот старый наставник вообще любил украшать свои уроки многочисленными изображениями, благо, умел держать в руках и кисть, и перо, а особо недоверчивым предлагал окунать подошвы сапог в краску и потом самим смотреть на причудливые цепочки оставленных следов...
   Выполняя тот или иной удар, бросок, иной прием, нужно точно знать, в каком положении его закончишь, а не полагаться на вдохновение, иначе долго не продержишься. Легир мог верить в собственное везение, мне же теперь надежнее было полагаться на заученные знания, а они гласили: если своей опоры не хватает, опирайся о противника.
   Копье бракка ринулось на меня не сразу, а спустя пять или шесть пробных ударов начального перестука, но не потому, что мой противник и впрямь нуждался в разведке боем. Нет, Тенн осмотрительно хотел прежде измотать меня, а лишь потом красочно обезоружить. Опасался моего опыта? Скорее, добивался как можно более блестящей победы.
   Прямо в лицо... А ты все же глуповат, парень, ведь тела у меня намного больше, значит, в него легче попасть. За это ответим тебе левым каскадом, потом полуправым, а потом снова левым. Что, не понравилось? Так-то.
   Перехваченный в одну руку бракк просвистел в дюйме от груди, вынуждая меня отшатнуться, и вернулся к хозяину. Нет, это пока не страшно. Вот если заденет плечо, будет хуже. Однако парень самоуверен донельзя... Рассчитывает на ловкость молодости? Только зря забывает, что каким бы легким ни было оружие, мгновенно изменить направление движения оно все-таки не сможет.
   Скула загорелась. Ухитрился достать и теперь победно скалится. Неужели думает, что я сдамся? А ведь верно... Зачем ему серьезная победа? Так, посмеяться над старичком-поединщиком, покрасоваться лишний раз, но не более, отсюда и все эти широкие, но мало полезные в настоящем бою жесты. Вот сейчас снова заносит посох для кругового удара. Ну давай, парень, вперед!
   Пронзительный свист догнал концевую фалангу бракка уже в тот момент, когда она почти долетела до моего виска, но парой минут ранее онемение, разлившееся по скуле, захватило и левое ухо, потому звук, который должен был меня отвлечь, остался незамеченным. Вместо того, чтобы делать шаг назад или прогибать поясницу, я, рискуя получить еще один удар, просто повернул голову, ядовитый наконечник пронесся мимо, а следом за ним взлетел и мой посох.
   Взлетел, догнал в крайней точке дуги, ударил, придавая ускорение, и Легир удивленно-растерянно потянулся за бракком, вдруг отказавшимся от послушания. Потянулся, теряя большую долю устойчивости, и чуть повернулся, открывая дорогу к своим коленям.
   В удар я вложил все, что у меня было. Пусть не силы, которые были изрядно потрачены, а ярость и обиду, но и их хватило с лихвой: противник рухнул, как подкошенный. Остается только еще пройтись бракком по его рукам и...
   - Сопроводитель Мори!
   Окрик с галереи остановил мое оружие на полпути к исполнению задуманного.
   - Эрте?
   Управитель Сопроводительного крыла лично вступился за обиженного мальчика? И за что ему такая честь, интересно? Уж не за красивые ли глаза и упругое тело, так нравящееся многим взрослым женщинам, в число которых входит и супруга давно обрюзгшего Ротана Лаолли со-Мерея?
   - Никак не найдете случая и места показать свою удаль, сопроводитель? Так я вам помогу. Городская стража время от времени просит прислать людей для усиления своих патрулей, и сегодня я не вижу нужды отказывать в столь правильной и уместной просьбе. Надеюсь, до утренней зари вы найдете, где растратить избыток сил. Да, сопроводитель Мори?
   ***
   Караулка встретила меня ароматами прокисшего пота и пива примерно той же степени свежести. Первым же глотком спертого воздуха можно было успешно поперхнуться, но пока еще исправно действующие снадобья Гирма не позволили, задвинув все неприятные ощущения куда-то вглубь и оставив на линии фронта лишь равнодушную отметку о том, что офицеры городской стражи тоже люди, а потому и потеют, и утоляют жажду. В меру предоставленных службой возможностей.
   Народу в комнатушке хоть и было немного, но мое появление словно заставило и без того близко придвинувшиеся друг к другу стены сжаться до удручающей тесноты. Разводящий - юнец, только-только удостоенный чести получить офицерское звание - лихорадочно рылся в многочисленных записях, видимо, стараясь сообразить, все ли патрули вернулись с дневного обхода, а если не все, то где, Бож их побери, до сих пор пропадают. Командир ночного патруля, ожидающий сбора своей команды - мужчина лет сорока - заняв последний из двух имевшихся в караулке колченогих табуретов, почесывал коротко стриженую, на зависть многим удивительно густую бороду, благодаря которой, похоже, не нуждался в высоком вороте и прочей защите шеи от морозного воздуха надвигающейся ночи. Третий из присутствующих, долговязый парень, годами чуть младше меня, с простодушным лицом, но цепким взглядом селянина, подпирал стену неподалеку от дверного проема, одновременно переминаясь с ноги на ногу.
   - Чем могу служить? - Пробормотал разводящий, растерянно оглядев мое обмундирование.
   Вместо ответа я положил перед ним на стол четверть часа назад полученное в канцелярии предписание: листок бумаги в кожаных корочках. Содержимое послания из Сопроводительного крыла привело представителя городской стражи в некоторое недоумение, но после сверки с собственными документами удостоилось понимающего кивка.
   - В патруль, значит?
   - Именно так.
   Разводящий потер подбородок, то ли нащупывая редкие волоски, то ли пытаясь выдрать их с корнем.
   - Собственно... Выбор невелик. Все патрули, кроме одного, уже отправлены.
   - Как угодно.
   - Возьмете? - Обратился разводящий к бородачу.
   Тот провел по мне ничего не выражающим взглядом снизу вверх, потом сверху вниз, и лениво кивнул.
   Любопытное дело. Если верить заявлению эрте Лаолли, стражники сбиваются с ног на своей службе и слезно молят о пополнении, неважно из каких источников, а меня встречают полным отсутствием интереса. Кто-то соврал или причина кроется в извечном нежелании делить с чужаком охотничьи угодья? Не удивлюсь, если верно и первое, и второе. В любом случае, даже если требования моего предписания не будут исполнены, придется провести все время до утренней зари отнюдь не в постели, старательно согретой женой.
   - Почему бы не взять? - Командир патруля потянулся, поднимаясь с табурета. - Лишних рук и ног не бывает.
   Ясно, в "лишней голове" мне отказали. Но если вдуматься, так оно спокойнее, да и мне привычнее: не надо будет действовать самостоятельно.
   - Сейчас еще одного дождемся, и в путь. А ты накинь пока, - протянули мне темно-красную короткую накидку.
   Она не закрыла камзол полностью, зато теперь я был временно принят в ряды городской стражи, что подтверждала медвежья морда в середине башенного щита, вытканного на передней и задней части накидки. Цеховой знак, пожалованный кем-то из первых Дарохранителей в те давние времена, когда у престола еще толком не было опор, а Цепи еще не опутали все пределы Логаренского Дарствия, и у живущих в стенах города была одна-единственная надежда на защиту.
   - Я не опоздал? - С улицы в караулку ввалился ровесник разводящего, с юношески розовыми щеками, не привыкшими к прикосновению бритвы, а потому украшенными свежими царапинами.
   Командир патруля посмотрел на вновь прибывшего с той же тоскливой ленью, что и на меня, но в голос все же подпустил ехидства:
   - Куда уж тут опаздывать? Стояли городские улицы семь веков, и еще полчаса уж точно простоят... Да и люди у нас терпеливее камня.
   Юноша слегка покраснел, от чего царапины на щеках, налившиеся белизной, стали еще заметнее. Впрочем, оправдываться не стал: может быть, знал, что это положения не улучшит, а может быть понял, как и я, что командиру патруля, в сущности, глубоко плевать на морозный вечер, маршрут обхода, час отправления и состав команды.
   - Раз все в сборе, наконец-то... Пора приступать к исполнению священнаго и пааачетнейшаго долга по охране покоя подданных его милости, проживающих в пределах града, именуемого Веентой, - прогнусил бородач, нарочно коверкая слова: видимо, эту самую фразу он произносил день за днем или вечер за вечером на протяжении уже не одного года. - Выступаем. И пусть Боженка не обольется слезами при нашем возвращении.
   А вот это мне уже не понравилось. Упоминание слез слишком явно означало, что служба стражников не отличается скукой и безмятежностью. Интересно, сколько их, в самом деле, не возвращается с патрулирования? И от чего они гибнут, если просят о пополнении?
   ***
   Маршрут патруля, с которым мне таки удалось отправиться в ночное, пролегал по Сальным кварталам. Я в окраинной части столицы не бывал никогда, зная лишь по отрывочным рассказам наставника, посвящавшего нас в городскую историю, что прежде сия местность была заполнена небольшими островками не домовладений, а салоплавильных хозяйств, поставлявших свой товар всяческим дарственным службам, излишки же свечей и вязких ламповых масел продавались горожанам, пока столица еще не стала блестящей и величественной. Когда же Веента окрепла и возмужала, надобность в чадящих и мерзко пахнущих изделиях стала пропадать, зато понадобилось расширить городские пределы. Сальные кварталы наполовину снесли, наполовину перестроили, предназначив их под проживание не слишком богатого люда, от вида и запаха которого богачи морщат свои ухоженные лица, но обходиться без него вовсе не удается, потому что господам всегда нужны слуги. А некоторым - очень много слуг.
   Впрочем, несмотря на прошедшие века можно было легко определить, откуда взялось название кварталов: приторно-горькие ароматы так и не выветрились из стен чудом сохранившихся домов-старожилов. Казалось, мутные струйки, заставляющие ноздри брезгливо сжиматься, проступали даже сквозь брусчатку, надежно укрывавшую далекое прошлое, а сами камни маслянисто поблескивали в свете жаровен и перекресточных фонарей. Да и взгляды людей, которые попадались на пути патруля, были липкими и тягучими, как переплавленное сало.
   Воспользовавшись тем, что двое других патрульных остались чуть позади, командир вполголоса поинтересовался:
   - Проштрафился чем, раз сюда прислали?
   М-да, подчиняться правилу выжидательного молчания куда приятнее, нежели быть вынужденным отвечать пусть и на вполне невинный вопрос. Но полной немоты человек, определенный мне в начальники нынешней ночью, явно не одобрил бы, так что пришлось приподнять завесу столь интересующей его тайны. Причем, стараясь не допустить продолжения ненужных расспросов:
   - Подрался. Со своим.
   - За дело или так?
   Я многозначительно промолчал, предоставляя собеседнику возможность по-своему истолковать тишину.
   - Ты не думай, я не против тебя и всего прочего, вот только... - Командир перешагнул через подозрительно выглядящую кучку грязного снега. - Проку от таких, как ты, здесь не будет. Беды бы не было, и то хорошо.
   - Беды?
   - Ты среди нас, да и здешнего люда, как белошвейка среди нищенок.
   Слишком заметен? С этим ничего не поделаешь. Вернее, я сам ничего не хочу предпринимать, чтобы стать похожим на своих спутников. Наверное, остатки гордости не позволяют. А может, злость? Как бы то ни было, растворяться в тумане Сальных кварталов я не собираюсь. Пока особой надобности нет.
   - Не знаю, как и чему вас учат, только ходить по грязным переулкам - не то, что топтать ковры зажиточных домов.
   Верно. С радостью согласился бы и подтвердил, если бы это от меня требовалось. Только командир имеет в виду одно, а на деле трудность совсем иная.
   Суть действий сопроводителя состоит в постоянном наблюдении за окружением и сравнении увиденного, услышанного, прочувствованного с воспоминаниями о том, как все выглядело вчера, десяток и сотню посещений назад. Конечно, если в самый первый раз тот же купец мялся и жался или лебезил, выторговывая снисхождение, а потом успокаивался, уверившись, что больше какого-то предела податями его не обдерут, трудно принять за образец и первую, и вторую, и даже третью встречи. Сопроводитель нарабатывает опыт постепенно: при поступлении на службу он знает только то, чему его научили наставники, а в расцвете сил способен за несколько минут составить представление о совершенно незнакомом месте и населяющих его людях. Пусть не полное и не проникновенное, но достаточное, чтобы уберечь Ведущего от какого-либо вреда.
   Что же касается улиц, все намного сложнее. Прохожий с перекошенным от злости лицом не обязательно что-то злоумышляет, а притулившийся у стены нищий, может, вовсе и не спит, как может показаться на первый взгляд. Со временем я бы выучил назубок и все местные особенности, но... Зачем? Второй раз в Сальных кварталах мне побывать не доведется. И потому, что слишком мало времени осталось носить камзол сопроводителя, и потому, что еще одной глупости, подобной вечерней, допущено не будет.
   - А правда, ваш брат ни жары, ни холода не боится? - Встрял в разговор долговязый.
   - Правда.
   Опять же, смотря какой зноя и какого мороза. Но в понимании вопрошающего мне, конечно, найдется мало равных героев.
   - И голыми руками может, скажем, с волком справиться?
   - Может.
   Хотя и не полезет без особой надобности сопроводитель без оружия в пасть ни к волку, ни к другому зверю, особенно двуногому.
   - И...
   - Тебе заняться нечем, Еме? - Грустно спросил командир, и пыл патрульного резко поуменьшился.
   Жара, холод... Их не нужно бояться, пока твое тело напичкано изнутри и снаружи странно пахнущими и еще страннее действующими зельями и притираниями. Благодаря трудам Цепи одушевления о сопроводителях и впрямь ходят легенды, но без своих хитрых уловок мы самые обычные люди, не сильнее и не выносливее простых пехотинцев. А стоит лишь перестать пользоваться снадобьями Гирма, и...
   Мрачная картинка, возникшая в воображении, заставила меня содрогнуться. Ведь какие-то пара недель, самое большее, месяц, и я лишусь всех чудесных свойств, к которым привык, как к родным. И что тогда? Нет, беспомощным младенцем не стану, разумеется, но прежний отпор противникам дать уже не смогу. Кому тогда буду нужен? Разве что, городской страже, вот только староват уже, чтобы начинать с низов. А если вспомнить, что юнцы любят задираться по поводу и без, становится вовсе безрадостно. Надо срочно за что-то цепляться или... Или хотя бы остатки могущества потратить с толком.
   Очередной открывшийся взгляду переулок напоминал собой вертлявую змею, невесть зачем извивающуюся между домами, и был заполнен людьми, собравшимися в группы и оживленно переговаривающимися в ожидании броска костей либо в попытке предсказать, что ждет игроков под прижатым к раскладному столику щербатым стаканчиком.
   - Мы идем туда?
   - Если понадобится, - ответил командир, прислушиваясь к людскому гомону.
   И словно оправдывая его ожидания, поверх голов вдруг пролетело истошное, но едва-едва выделившееся из гомона:
   - Обокраааали! Держи вора!
   - Вот теперь идем. Только не все и сразу. Еме, возьми сопроводителя и дуйте на улицу, что парна этой: воришка туда выйдет, больше ему податься некуда. А мы отсюда его погоним.
   Разделение сил показалось мне странным, потому что юный патрульный вряд ли был способен быстро пробраться сквозь плотные ряды игроков, и разумнее было бы отправить его в засаду при участии более опытного стражника. Но приказ командира - закон для подчиненных, и вскоре мы с долговязым уже стояли на брусчатке следующей улицы, безлюдной и тревожно тихой. А ровно спустя те несколько минут, что понадобились бы второй половине патруля на достижение середины игорного переулка, я понял, чем было вызвано столь непонятное мне командирское решение.
   Долговязый Еме вдруг начал приплясывать на месте, но только не от холода: слоев шерстяной ткани под мундиром было вполне достаточно для согрева при бодрой ходьбе от одной жаровни до другой.
   - Слышь, друг, я того... Живот у меня скрутило, сил нет. Я мигом, а ты пока тут постой, подожди. - Бормочущей скороговоркой выпалил мой напарник и юркнул в проулок, исчезая среди ночных теней.
   Вот оно что. Трус. Жалкий. И обыденный, как умывание по утрам. Ну что ж, пусть прячется, только я тоже не буду стоять столбом посреди улицы.
   Даже ночная темнота никогда не бывает одинаково непроглядной. Где-то она припорашивается пеплом лунного света, где-то разбивается бликами факельных огней, превращаясь в узорчатый ковер, частью которого очень легко стать, если чуточку пристальнее присмотреться к чехарде причудливых пятен.
   Сделать шаг вперед и в сторону, поближе к стене дома, но не вплотную, чтобы тень на каменной кладке не оказалась гуще, чем должна быть.
   Замедлить дыхание, чтобы облачка теплого воздуха, вырывающегося из ноздрей, не висели вокруг мутной кисеей. Расслабиться, отбросить прочь все мысли и просто... ждать.
   Шаги звучали совсем тихо, словно тот, кто их совершал, стопой обнимал каждый камень брусчатки, на который наступал. Осторожно и малозвучно, но не настолько, чтобы не было заметно: прохожий мечется от одной стороны улицы к другой, стараясь не покидать теней. Тот самый воришка? Наверняка. Спина согнута дугой и напряжена, руки чуть расставлены в стороны, а не прижаты к телу, что выглядело бы в холоде ночи куда естественнее. Не теряет бдительности? Молодец. Но он пройдет мимо меня, даже не вздрогнув.
   Так может, и позволить ему пройти? Одним мелким преступником больше, одним меньше, никакой разницы, все равно у Боженки этого добра никогда не переводится. В лице и голосе командира патруля не читалось особого рвения, когда он отдавал приказ. Да и отправляя меня вместе с Еме, он знал заранее, что долговязый трус никого ловить не станет, а я...
   - Торопишься сбыть украденные деньги?
   Воришка застыл на месте, услышав вопрос, прозвучавший отовсюду и ниоткуда, и крутанул головой, пытаясь определить мое местоположение. Впрочем, зря: звуки, затейливым эхом отразившиеся от стен домов, укрывали меня не менее надежно, чем тени.
   - Ты кто?
   Отсвет далекого фонаря заискрился на серебряной медвежьей голове, когда я шагнул навстречу невысокой фигурке. Мальчишка. Или девчонка, что, в общем, не так и важно. Голос юный, слегка простуженный и... Смелый.
   - Городская стража.
   - Ты непохож на стражника.
   Отодвигает правую пятку назад. Готовится к бегству или нападению? В любом случае, если и побежит, то в объятия командира патруля. А если решит прорываться с боем...
   - Зато ты очень похож на вора.
   Он оттолкнулся и прыгнул, стараясь проскользнуть у меня под руками, но наткнулся на мое колено и откатился назад. Следующий бросок последовал без паузы, как и следовало ожидать от молодого, не чувствующего пока еще усталости тела, и теперь отступил уже я, но не от натиска, а заметив стальной отблеск рядом с кистью правой руки воришки.
   Что-то небольшое и, похоже, искривленное. Все верно, незнатным горожанам запрещают носить ножи, лезвие которых длиннее, чем две трети ладони. Правда, в соответствующем Уложении ничего не сказано о том, имеется в виду лезвие прямое или изогнутое, которое как раз умещается в заданные размеры, но вреда способно причинить намного больше.
   Решив, что я осторожничаю, не желая напороться на клинок, воришка угрожающе рассек воздух крест-накрест, наступая на меня, и замахнулся снова, но закончить движение не успел, потому что наперерез его оружию рванулось мое предплечье, на котором под полотном камзола был закреплен чешуйчатый наруч, отлично подходящий для ловли кривых ножей. Коготь клинка попал между стальных пластинок и потерял свободу на короткое мгновение, которого мне хватило, чтобы увлечь противника вслед за его же рукой, благо воришка использовал, как и многие горожане, эдакую смесь ножа и кастета с держателями для пальцев. Спору нет, выбить такое оружие трудно, но иногда разумнее отпустить, чем продолжать удерживать...
   Он крутанулся на месте, оказываясь спиной ко мне и с рукой, вывернутой так, что любые дальнейшие движения привели бы только к приступу острой боли в связках, но не растерялся, затараторив:
   - Эй, ну я ж пошутил, я ж резать тебя и не собирался! Отпусти, а? А я тебе все, что набрал, отдам. Вот Боженка свидетельница, отдам! Только отпусти...
   Свободной рукой он залез за пазуху, доставая кошель, но я, не зная наверняка, что прячется в складках воровской одежды, надавил на вывернутую руку сильнее. Ловкие в деле обирания беспечных прохожих пальчики скрутило судорогой, споро спустившейся по плечам, и монеты глухо зазвенели, рассыпаясь по брусчатке. Медные, поистершиеся кругляшки. И это весь улов? Негусто. И недостаточно много, чтобы польститься на откуп.
   - Отпустииии... Ты же не такой, как они, я же вижу! Ты не такой...
   Не такой. Я не брезгую деньгами, но не могу, как командир патруля, все же добравшийся до нас с воришкой, сказать: "Отпусти его", подождать, когда перестук шагов убегающего парнишки затихнет в проулке, наклониться, собрать просыпавшиеся монеты, затянуть завязки покрепче, спрятать кошель в кармане мундира, а потом как ни в чем не бывало пожурить трусливого Еме. Не могу поставить всем пива, расплачиваясь дважды сворованными деньгами и старательно удерживая на лице маску равнодушия, через которую все же пробивается неудовольствие тем, что шальные деньги не признали его единственным хозяином. А как же иначе? Слишком много глаз сосчитало медяки от первого до последнего, стало быть, надо залить чужие взоры поскорее, да пощедрее.
   Командиру было жаль тратить даже эти гроши, но неписаные правила требовали поделить добычу поровну между всей стаей. Поделить и бросить на меня слегка укоряющий взгляд: мол, ты же мог прибрать весь кошель, так почему же медлил? Целых одиннадцать монет, не состояние, конечно, но на пяток дней сытного столования хватило бы, а так - каждому по кружке да по неясному воспоминанию, выветривающемуся быстрее хмеля.
   Целых одиннадцать монет. Еще несколько часов назад я мог получить не меньше, только полновесным серебром, а то и с примесью золота, если бы из лабиринта головы Атьена вдруг не выбралось на свет божий желание в кои-то веки исполнить все буквы закона. И что от меня требовалось? Лишнюю минуту подержать в себе неуместные чувства, а потом смело подниматься на ступень, навсегда возносящую над необходимостью думать о днях завтрашних и прошлых. Жалкую минуту...
   А пиво оказалось дрянное. Разведенное настоем бражника, чтобы надежнее бить в головы, горькое, зато дармовое и тем искупляющее прочие свои недостатки. Долговязый трус опорожнил свою кружку быстрее всех, юнец втихаря оставил наполовину недопитой, когда мы выбрались из под низкого потолка трактира на вольный воздух. Я вливал в себя слабо пенящуюся жидкость понемногу, командир о чем-то надолго задумался, а потом, словно спохватившись, единым глотком допил остатки. Но ни один из нас не захмелел достаточно, чтобы отмахнуться от пожилой женщины, визгливо верещавшей о своих беспокойных соседях:
   - И добро бы днем только буйствовали, так нет же, по ночам спать не дают, все то кричат, то стонут, аж душа дрожит! Вы уж посмотрите, господа стражники, да хоть шугните их построже, может, они чуть поутихнут?
   Вламываться посреди ночи в чье-то жилище казалось занятием не особо умным, но старуха висела на рукаве командира всю дорогу к столь неугодному ей дому и причитала, перечисляя, сколько успокоительных капель вынуждена ежедневно закупать у лекаря, чтобы не тронуться рассудком. В конце пути мы уже готовы были прописать ей успокоение от каждого лично, но прислушавшись к звукам, доносящимся сквозь щели рыхлой каменной кладки, скрепя сердце признали правоту жалобщицы. За оградой, отделяющей дом от улицы, действительно кто-то плакал. Тихо, и в то же время пронзительно. Плакал, как несчастный ребенок.
   На требовательный стук калитка распахнулась почти тотчас же, являя хмурую небритую и припухшую от возлияний рожу. Впрочем, разглядев знак городской стражи, рожа умильно просветлела.
   - Чем могу, господа хорошие?
   - Шумно у вас, любезный. Жалуются на вас.
   Хозяин дома высунулся из калитки, стараясь разглядеть за нашими спинами сварливую соседку, но та заблаговременно отступила подальше в тени.
   - Жалуются? Да Бож мне свидетель, разве ж я шумлю?
   - А вот мы и посмотрим. Вы же не будете возражать?
   Если мужчина и хотел воспрепятствовать, то не сейчас и не страже, потому что закутался в плащ, накинутый поверх исподнего, и пропустил нас во двор.
   Долго искать причину ночных беспокойств не пришлось: она была повсюду. Вдоль почти всех дворовых стен стояли низкие полу-загоны, полу-клетки, сквозь прутья которых на нас разом взглянули несколько десятков собачьих глаз. Командир взял из рук хозяина дома лампу, поднес к одной из клеток и сморщился.
   - Почему за животинами нет ухода?
   - Так, господин хороший... - Мужчина услужливо подобрался поближе к командирскому уху. - Я тем на жизнь зарабатываю. Кормлюсь, можно сказать, милостью людей щедрых да благостных. Собачки мои, глядишь, иной раз и слезу вышибают, а вместе с ней и монетку лишнюю.
   Между тем пальцы уличного попрошайки ткнулись в ладонь командира, и как видно, не порожняком, потому что дальнейших расспросов не последовало.
   - Вы, любезный, по ночам-то пыл поумерьте.
   - Как прикажете, господин хороший, как прикажете!
   Собаки, замолчавшие при нашем появлении, снова начали поскуливать, и хозяин зло пнул ногой по ближайшей клетке:
   - А ну, угомонитесь, твари!
   Перебитые лапы, изможденные голодные морды, лишайные проплешины, по всему двору раскидан мерзлый крысиный помет пополам с собачьим. Ради пушистого зверька можно было убить десяток человек, а здесь, на городских окраинах, никому не интересен даже известный рассадник заразы? Разве это правильно? Вряд ли. Вот только никто из Цепи надзора и шага не сделает в Сальные кварталы. Побрезгует. В первую очередь слишком малой мздой.
   - Я вас догоню.
   Командир патруля обернулся и вопросительно посмотрел на меня.
   - Живот скрутило.
   Отговорка, прямо скажем, глупая, но все же мало-мальски естественная, если вспомнить вкус прогорклого пива.
   - Хорошо. Будем ждать у жаровни на углу.
   Калитка захлопнулась. Хозяин дома, потерев ладони одна о другую, заискивающе спросил:
   - Показать вам отхожее место, господин?
   Я обвел двор скучающим взглядом:
   - Зачем? Кучей дерьма больше, кучей меньше - и заметно не будет. Верно?
   Попрошайка насторожился, но видно, откупные запасы на сегодня были полностью исчерпаны, потому оставалось только продолжать переговоры, охотно поддакнув:
   - Как скажете, господин.
   - У тебя есть наследники?
   - А как же! Двое.
   - Что так мало?
   - Да не сложилось... - Он развел руками и скорчил скорбную гримасу, молниеносно преобразившись в вызывающего неподдельную жалость нищего.
   - Лучше б ты правду рассказывал, больше монет бы кидали, - заметил вышедший на крыльцо юноша и смачно сплюнул, обновляя ковер дворовой грязи. - Откусили ему хозяйство, вот и все дела. Собака и откусила, которую он палкой охаживал.
   - Не лезь в дела старших, когда не спросят! - Осторожно огрызнулся хозяин дома.
   Не будь меня, упомянутая палка, скорее всего тут же пошла бы в ход, только уже не по собачьей спине.
   - Сам скоро старшим стану. Или ты, батяня, все забываешь, сколько лет с моего рождения набежало?
   - Иди в дом!
   - В дом, так в дом. Освежусь немного, и пойду.
   - Ни в грош отца не ставят, чуть только усы пробиваться начнут, - горестно вздохнул попрошайка, то ли стараясь вызвать мое сочувствие, то ли разучивая новую роль.
   - Не ставят, говоришь? Но на улице-то помогают?
   - Если бы, господин хороший, если бы! Сами видите, здоровьем пышет, дубина этакая! А в моем деле чем щеки тоньше, тем доходы больше. Вот помру в одночасье, на кого все это останется? Все, тяжким трудом заработанное...
   - Помрешь сейчас - мне проку не будет. Казна все опечатает и заберет. Да может, и к лучшему... - Юноша косо посмотрел на клетки. - Спать будем спокойнее.
   - И как скоро совершеннолетие? - Спросил я.
   - Как весна закончится.
   - А до той поры, значит, почитать и любить отца надо?
   - Значит так. - Последовал новый плевок.
   - И в здравии, и в болезни?
   - Да уж как водится.
   Я подошел к одному из загонов. Собаки при приближении человека, да еще незнакомого, испуганно разбежались по углам, а когда в моих руках оказалась увесистая палка, казалось, и вовсе затаили дыхание, ожидая чего-то ужасного даже по их искалеченному соображению.
   - В здравии и болезни, стало быть... В первом твои дети явно преуспели. А как насчет второго? Не желаешь проверить?
   ***
   Утренняя заря означала для меня не окончание службы, а возвращение на оную, потому что позволить мне отоспаться никто не собирался. Снадобья помогали обходиться без сна и большее время, это правда, но не было никакой нужды, кроме злобной обиды, отправлять меня с очередным Ведущим в унылое странствие по городским улицам, хорошо хоть, не столь убогим, что принимали меня ночью.
   Намерение подать прошение в городскую стражу, и до сего дня не слишком четкое и согревающее душу, рассеялось полностью вместе с утренним туманом. Странно, я ведь не увидел ничего нового: мздоимцев полно на любой службе. Так почему с отвращением коснулся серебряного шитья, снимая накидку? Потому что словно всю ночь напролет смотрел в кривое зеркало.
   Не длинноворсые ковры купеческих лавок, а грязная мостовая и дворы, на которых по щиколотку проваливаешься в дерьмо. Не угодливое понимание, а подчас искренний страх и безотчетное желание откупиться, только бы протянуть еще один лишний день среди отбросов. Не кошель, округливший лоснящиеся бока, а истончившиеся от бесконечных прикосновений медные монеты, пропитанные трудовым потом протягивающих их ладоней. Все то же самое, если заглянуть на изнанку, но... Кому она нужна? Меня вполне устраивает то, что я вижу с лицевой стороны. Уж лучше оставаться служкой в чистеньких коридорах Наблюдательного дома, чем хранить покой Сальных и прочих засаленных кварталов!
   Впрочем, место служки еще нужно заработать, но тут придется постараться совсем немного. К примеру, пойти сейчас к Лаолли и повиниться со всем прилежанием, на какое только способен. И будет у меня бело-желтая курточка, на которой никогда не осядет уличная пыль, а еще будет гнусавый голосок, сообщающий...
   - Сопроводителя Мори требует к себе эрте Управитель!
   Что еще за новость? Рапорт Гирма уже дошел до начальства, и меня выгонят взашей прямо сейчас? Непредвиденное развитие событий. Хотя, с другой стороны, бумагу об увольнении мне вручили бы и так, а если вызывают пред светлые очи, значит, желают увидеть какое-нибудь представление. Предпочтительно покаянное.
   В кабинете управителя Сопроводительного крыла я за все годы службы побывал, как и многие мои соученики, лишь один раз - на принесении присяги, поэтому входил в двери, предусмотрительно распахнутые служкой, со странной смесью волнения и тревоги. Причем смесь эта колыхалась одновременно между ребрами и по центру живота, что тоже не способствовало удерживанию невозмутимого вида. Но я старался. Видимо, старался чрезмерно, потому что Лаолли, поднявший на меня недовольный взгляд, скривился еще больше:
   - И прекратите, наконец, строить из себя невинную овечку!
   - Эрте?
   - Что это такое, я вас спрашиваю?!
   Он потряс в воздухе над столом листами бумаги, скрепленными печатным шнуром Цепи внутреннего надзора.
   - Как все это понимать?!
   Принявший изысканно-скучающую позу рядом со столом управителя худощавый мужчина в черном камзоле с бронзовым медальоном на груди, поморщился и коснулся правого уха, словно проверяя, осталось ли оно в целости и сохранности после того, как приняло в себя визг Лаолли.
   - Думаю, эрте, нужно сначала поставить в известность, а потом уже спрашивать.
   - Известность?! А то он ничего не знает! Может, это и вовсе всем нам приснилось?
   Бронзовозвенник Малой цепи внутреннего надзора сделал глубокий вдох и продолжил, как ни в чем не бывало, словно управитель перестал существовать на этом свете еще минуту назад:
   - Сопроводитель Мори, прошлой ночью вы находились в составе патруля городской стражи.
   Вопроса во фразе не чувствовалось, но на всякий случай я кивнул:
   - Да, эрте.
   - И как проходило патрулирование?
   - Как ему и следовало, эрте. Если и случилось что-то невместное, мне о том неизвестно.
   Надзорный вздохнул еще глубже.
   - Во время патрулирования вы отлучались примерно на четверть часа. По какой причине?
   - По нужде, эрте.
   Конечно, он мог начать рассуждать, что человек может и потерпеть, а вот служба никогда не терпит, или вспомнить, что сопроводители легко могут сдерживать все свои потребности, в том числе и естественные, но видно, Бронзовому звену не хотелось терять драгоценное время попусту.
   - А у Цепи надзора есть другие сведения. - Он забрал у Лаолли листки и прочитал, позевывая: - Здесь указано, что под предлогом справления нужды вы отстали от патруля, задержавшись в доме Уса Мерте со-Веента, известного городской страже собирателя милостыни. Упомянутым Усом были получены тяжкие побои, результатом коих стали множественные переломы всех конечностей, настолько значительные, что, учитывая возраст пострадавшего, по заверению лекаря, заживут они уже только после смерти.
   Собственно, на это я и рассчитывал, правда, бил по суставам, а не по костям. Сынок расстарался уже после моего ухода? Проявил, так сказать, любовь к отцу, а потом поспешил настрочить донос?
   - Вы видели, как пострадавший получал побои?
   Стойте-ка. Меня не обвиняют? Ерунда какая-то.
   - Эрте?
   Надзорный ласково улыбнулся.
   - Да, я вполне догадываюсь, что и как происходило на том дворе, особенно учитывая характер ранений, оставшихся в глубине плоти, можете не сомневаться. И да, я не называю вашего имени в обвинении, потому что единственный возможный свидетель заявляет, что ничего не видел и не слышал, хотя даже соседи уверяют: крика было много. Но бумага, она, знаете ли... - Пальцы Бронзового звена любовно коснулись багряного обреза листа. - Она всегда требует принятия мер.
   - Чего же вы хотите от меня?
   - Признания. Искреннего и незамедлительного. Возможно, тут же найдутся обстоятельства, смягчающие вашу вину, и наказание, которое непременно воспоследует, куда же без него, окажется вовсе не обременительным ни для вас, ни для вашей службы.
   Не голос, а патока. Почти просящий. А вот взгляд Лаолли явственно приказывает. И ведь нет разницы, как поступить. Буду отпираться - только наживу трудностей больше имеющихся, и о месте служки можно будет забыть, как о предрассветном сне. Сознаюсь - самое страшное, что получу, это отстранение от службы на несколько дней, а потом, в зависимости от памятливости начальства, Ведущих похуже да поутомительнее. Зато во втором случае поступлю в полном соответствии с желанием управителя, и на чести Сопроводительного крыла не останется ни малейшего пятнышка. Вот только зачтется ли мне послушание? Нет? Да и Бож с ним. Только если не признаюсь, не смогу узнать имя доносчика, а оно дорогого стоит.
   Служба приучает сопроводителей к отсутствию надежной стены за спиной. Со временем это стало казаться мне ошибочным, даже опасным, но если в плотном строю тебя локтями то и дело задевают соглядатаи и стукачи... Быть одному против всех, может, не так уж и плохо.
   - Да, я избил того попрошайку.
   Надзорный удовлетворенно кивнул:
   - Замечательно. Ваше признание будет занесено в дело сразу по окончании нашего разговора.
   - Я могу задать вопрос?
   - Разумеется.
   - Кто меня обвинил?
   Пальцы бронзовозвенника пробежались по столу.
   - Пострадавший.
   - Вряд ли он мог это сделать, потому что, если правильно помню, его челюсть также была повреждена.
   - Да, надо признать, состояние достопочтенного Уса не позволяло делать какие-либо заявления, - нервно улыбнулся надзорный.
   - Тогда кто же взял на себя труд ему помочь?
   Он ответил, хотя и безо всякого желания, а лишь подчиняясь неписаному закону: "Среди своих чужие всегда занимают последнее место в очереди на снисхождение".
   - Тот, кто знал о вашей отлучке, сопроводитель.
   Что ж, круг поиска сузился до приемлемого размера. Но так просто меня восвояси не отпустили.
   - А теперь, если позволите, я тоже спрошу. Почему вы это сделали? Потому что не получили желаемого?
   И ведь ему интересно. Неподдельно и искренне. Наверное, Бронзовое звено даже не понимает, за что еще можно поднять на человека палку, кроме как за звонкие монеты.
   - Мне не понравилось, как он обращается с собаками.
   - С собаками?
   - Он калечит их, чтобы использовать для попрошайничества. А я решил, что человеческие страдания вызовут у прохожих не меньшую жалость.
   Глаза надзорного удивленно округлились.
   - Вы хотели защитить собак?
   - Да, эрте. А вы считаете, что это дело...
   - Благое и праведное, - тоном, не принимающим возражений, заявили у меня за спиной.
   ***
   - Какая честь для нас, сиятельная эрте! - Лаолли резво выскочил из-за стола и согнулся в непривычном для моего взора поклоне.
   Надзорный тоже поклонился, пусть и не столь подобострастно. Собственно, с прямой спиной из трех мужчин остался один я, хотя бы потому, что, поворачиваясь, кланяться весьма неудобно, а посмотреть, кто вдруг выступил на моей стороне, хотелось.
   Да, такой поддержке позавидовали бы многие! И потому, что женщина, переступившая порог кабинета, обладала внушительными формами, будучи при этом чуть ли не на голову выше меня, и потому, что на ее изумрудно-черном камзоле посверкивало золотое звено Малой цепи охранения.
   - Эрте Майим, чем обязаны вашему появлению? - С некоторым, впрочем, тщательно смиряемым неудовольствием осведомился надзорный.
   - Я всегда присоединяюсь к беседе, если речь заходит о тварях бессловесных, - ответила женщина, нежно поглаживая крохотную кудлатую собачонку, уютно устроившуюся на сгибе мощного локтя.
   - Да, собственно, беседа уже закончена... Признание получено, и дело будет закрыто, как только все показания лягут на бумагу.
   - Молодой человек оказался настолько смел и решителен, что вступился за несчастных животных. В этом не нужно признаваться, об этом нужно говорить открыто и гордо.
   - Блистательная эрте... - Бронзовому звену явно не нравился поворот событий, но протестовать не позволяло ужасающее несоответствие чинов.
   - Наказания заслуживает тот, кто проходит мимо страждущих, не так ли?
   Женщина спустила собачку на стол, и та, ни мгновения не думая, выпустила струю прямо на строчки доноса, которые тут же начали расплываться: то ли моча оказалась слишком едкой, то ли чернила в Цепи надзора слишком сильно разбавляли.
   Лаолли вытаращил глаза, глотая возмущение, надзорный же, видимо, вполне привычный к подобным выходкам вышестоящих звеньев, пусть и другой Цепи, осторожно взял изгаженные листки и под противный лай собачонки донес загубленный отчет до камина.
   Золотозвенная великанша забрала свою любимицу и удалилась, не снисходя ни до объяснений, ни до прощания, оставив всех нас примерно в том же положении, что и в начале разговора, вот только предмета для продолжения беседы больше не было.
   - Я могу быть свободен?
   Управитель не ответил ничего, брезгливо косясь на влажное сукно столешницы. Тот же, кто еще минуту назад и впрямь мог распорядиться моей свободой, с деланным безразличием подтвердил:
   - Разумеется, сопроводитель Мори. Можете быть.
   Вот теперь я не пожалел спины, чтобы откланяться, а заодно скрыть растерянную улыбку.
   Подобное заступничество свалилось, как снег на голову, и от него точно так же холодело все внутри и снаружи. Золотое звено приняло участие в моей судьбе? Поверить не могу! Значит, теперь у меня есть шанс напроситься в Цепь охранения, на задворки, конечно, но чем Боженка не шутит? С такой благодетельницей можно подняться и повыше... А пока не взлетел, о делах земных и грешных надо позаботиться.
   Давешнего командира патруля я нашел в уже знакомой караулке и в не менее тоскливом расположении духа, чем прошлым вечером. Зато, судя по тому, что в обращенном на меня взгляде не было ни особого удивления, ни сожаления, можно было понять: донос строчил кто-то другой.
   - Что, снова подрался?
   - Еще нет, но зарекаться не буду.
   Бородач заинтересованно сощурился:
   - И есть повод?
   - Да вот, сегодня одно звено из Цепи надзора про мою вчерашнюю нужду расспрашивало. Мол, где, да как, да почему. Не знаешь, кто их по следу пустил?
   На лице командира патруля отразились смешанные чувства, среди которых преобладало брезгливое сожаление. Но мне были нужны не гримасы, а кое-что другое.
   - Есть всего три ответа на один вопрос. Какой будет правильным?
   Он не стал молчать дольше необходимого:
   - Малой.
   Пожалуй, поверю. Самому командиру доносить не было ни малейшего смысла, тем более что мзду от попрошайки он получил единолично. Трусливый Еме тоже вряд ли отважился бы на подобный поступок, потому что отлично знает: строго разбирательства не будет, а стало быть, кара неизбежна, и отнюдь не со стороны закона. Что же касается юнца...
   - Где он сейчас?
   - Да наверняка тут, поблизости. С мамкой, небось, прощается.
   Командир оказался прав: неподалеку от караулки в небольшой нише, образованной стенами домов, пристроенных вплотную друг к другу, я заметил и парня, и женщину, кутающуюся в длинную плотную накидку без единого узора. Мешать душевному разговору родительницы и ребенка было делом не богоугодным, но на сей раз, думаю, ни Бож, ни Боженка не стали бы возражать против моих действий.
   - Вечер добрый.
   От звуков моего голоса юнец вздрогнул и заозирался, чем выдал себя вернее любых признаний. Дальше можно было не продолжать, тем более, я толком и не знал, какое удовлетворение хочу получить от обидчика. Ну не драться же с ним, право слово? Хотя бы потому, что убью скорее, чем заставлю о чем-нибудь задуматься.
   - Не бойся, по ушам не получишь, а то еще зашибу ненароком.
   И тут я, наконец, понял, что тащило меня за собой в караулку и дальше. Любопытство. Но не то, что является свойством разума, беспорядочно ищущего сведения о непознанном, а желание поскорее закрыть ящик стола, в котором свалены все подробности минувшей ночи.
   - Только скажи: почему?
   Он чуть расслабился и даже вызывающе приподнял подбородок:
   - Потому что это против правил!
   Ясно. Юношеское рвение попросту не нашло лучшего применения.
   - Ты их писал, правила эти?
   - Офицер не вправе нападать на невиновного и безоружного!
   - Ему никто не мешал защищаться. Да и невиновность сомнительная. Ты же видел всех тех собак?
   - И что с того?
   - Тебе не стало их жаль, хотя бы на мгновение?
   - Они всего лишь животные, и хозяин может поступать с ними так, как захочет.
   Хороший мальчик. Добрый, правильный. Надежная молодая смена растет у старой гвардии.
   - Вы его мать? - Обратился я к женщине, и та гордо сверкнула глазами:
   - Что вам угодно сказать?
   Угодно. Какое милое словечко. Но очень верное, потому что я и собираюсь угодить. Самому себе.
   - Мне угодно сказать, что вы мало пороли своего сына в детстве. Сейчас, конечно, уже поздно что-то исправлять, но если пожелаете, окажу всю возможную помощь. Вот только розги раздобуду... Хотя и ремень сойдет, - я сделал вид, что расстегиваю пряжку.
   - Да как вы смеете?!
   - Так же, как вы посмели определить в городскую стражу начинающего доносчика. Думаете, там мало уже поднаторевших в сем деле?
   Руку парня я поймал за запястье в той близости от своего лица, которое не позволяло усомниться: мне намеревались дать пощечину. Так мы еще и из благородных? Человек попроще нашел бы другой способ устроить драку. Что ж, видит Бож, я этого не хотел...
   Но еще до того, как мои пальцы привычно сжались, принимая одну из форм, рекомендованных в поединке голыми руками, женщина пронзительно свистнула в серебряный свисток и закричала:
   - Стража, сюда! Стража!

Звено второе.

...где-то

   Сегодня.
   Это случится сегодня.
   Или уже случилось? Где-то ночь наступает раньше, где-то позже, и когда мои соседи только будут готовиться ко сну, кто-то уже пустит в свою душу Семя. Не доброе и не злое, а наметившее свои собственные цели, отчаянно чуждое нашему миру и страстно желающее урвать его частичку для себя. Впрочем, именно это нас и роднит: желание владеть.
   Клок земли или влюбленное сердце - нет никакой разницы, чьим хозяином слыть. Захватить, купить, выиграть, получить в дар и сразу обнести оградой, неважно, видимой глазу или скрывающейся глубоко в сознании. Стать господином. Правителем и распорядителем, чья ладонь, стоит только протянуть и дотронуться, согревается жаром обладания.
   Ненасытные и стяжающие. Их много, но какими бы скверными они ни казались, да-йины выбирают совсем других. Хотя, почему они должны выбирать худших? Для нашего спокойствия? Как бы не так! Любой поединщик стремится заполучить главный приз, иначе к чему вообще затевать сражение? Души чистые, хрустально-хрупкие, робкие и нерешительные - вот самая подходящая почва для Семени. Души тех, кто прежде всего прочего желает стать хозяином самому себе, но иной раз не решается доверить свое желание даже шепоту.
   Говорят, с каждым годом добрые люди на земле переводятся все больше и больше. Эти бы слова, да Боженке в уши! А на самом деле все остается по-прежнему испокон веков, и дверей, у которых падут на землю Семена, слишком много, чтобы надеяться на лучшее.

...здесь

   Гриф лютни притягивал взгляд и звал к себе пальцы, но Лодия пока еще находила в себе силы отвернуться. Уже стемнело, вот-вот должен возвратиться со службы муж, и хотя вчера он так и не появился на пороге, спокойного сна не получилось. Скрип оконных створок под случайным порывом ветра, стук двери где-то внизу, шорох шагов сверху - любого звука хватало, чтобы пробудиться от тревожной дремоты.
   Нет, Лодию не терзали мысли о том, жив или мертв ее супруг, и чем вызвана его неожиданная отлучка, а в самый темный час ночи, когда глаза закрываются сами по себе, но сознание несколько минут остается на удивление ясным, женщине мнилось, что весть о гибели она приняла бы с большей радостью, чем равнодушное: "Я дома".
   Семь лет. Семь долгих и суетных лет, капля за каплей вытянувших все силы и мечты. Все, кроме одной.
   Лодия и сама удивлялась, почему до сих пор не выкинула из головы давнее детское желание, родившееся осенними ярмарочными вечерами под треньканье струн лютни заезжего музыканта. Играл он из рук вон плохо, но для маленькой девочки звуки, заставлявшие душу дрожать в такт, показались прекраснейшими на свете. Матушка не стала возражать увлечению дочери, тем паче, в благородных домах умение музицировать привечалось не менее, чем покладистый нрав и рвение в исполнении господских поручений. Но если для опаленной солнцем и припорошенной степной пылью Кейханы годилось и то, чему Лодии удалось научиться, то Веента встретила провинциалку без малейшего интереса. И первый, и третий, и десятый распорядитель музыкальными услугами ответили ей одно и то же. Старательная, достаточно обученная, послушная, а значит, готовая трудиться, просительница была лишена главного. Того, что называют искрой божьей.
   Талант нельзя купить или выпестовать на пустом месте, это женщина усвоила твердо. И все же, каждый вечер старательно отводя взгляд от грифа-искусителя, не понимала, почему так до сих пор и не оставила надежд.
   Семь лет назад, отчаявшись воплотить в жизнь детские мечты, Лодия отправилась туда, где собирались все молодые девушки, не желающие несолоно хлебавши возвращаться к родительскому очагу - в Дом знакомств. Подобные заведения существовали лишь в больших городах, исполняя ту же самую роль, с которой счастливо и успешно справляется любая деревенская сваха. Мелкий чиновный и мастеровой люд, коему по цеховым уложениям и прочим условиям нужно было обзаводиться супругой, отправлялись в означенный Дом, чтобы уйти оттуда уже с аленной. Временной, или как еще ее называли за глаза, походной женой.
   Такие браки хоть и были подтверждены соответствующими бумагами, но вроде их и не существовало, потому что в любой день и час муж был вправе отказаться от продолжения временного супружества, а женщина возвращалась в давно покинутое прошлое, если... Если не успевала использовать дарованный судьбой шанс. Лодия с уверенностью могла сказать, что свой шанс не проворонила.
   Приглядывая за соседскими детьми, она время от времени наигрывала им на лютне напевы своей родины, непривычные уху столичного жителя, и неудивительно, что когда в дом к Медному звену Цепи сообщений заглянула, чтобы в личной беседе осведомиться о кое-каких подробностях, сопровождающих переписку, одна благородная дама, домашние уроки не прошли даром. Тоненькая, словно высушенная солнцем и ветром молодая женщина с гладко уложенными блестящими черными волосами и глазами, горящими, как угольки, но чей взгляд было очень трудно уловить под смиренно опущенными ресницами, приглянулась посетительнице. В первую очередь тем, что не подходила ни под один столичный канон красоты. Скромная, неприметная, послушная, знающая свое место - что может быть лучше? Детей у благородной дамы, правда, не было, но зато имелись многочисленные подруги, обожающие проводить полуденные часы в разговорах под тихую музыку...
   Лодия не выдержала и провела кончиками пальцев по гладкой полировке грифа. Следовало бы еще хотя бы раз повторить ту пьесу, ведь завтра у хозяйки ожидается какой-то большой гость, как говорят, ценитель хорошей музыки и музыкантов. Если бы только удалось завладеть его вниманием! Но играть уже поздно, к тому же, неровен час, муж все же вернется, а он ничего не смыслит в музицировании и только морщится, когда слышит звуки лютни.
   Семь лет назад Лодия не выбирала - выбирали ее, но можно сказать, ей повезло. Мужчина, пожелавший назвать ее аленной, тогда еще совсем молодой, но удивительно бесстрастный для своего возраста, оказался не таким уж плохим супругом. По крайней мере, не поколотил ни разу, как поколачивали многих ее подруг. Она даже могла бы его полюбить... Если бы он хоть чуточку больше смотрел в ее сторону. Но нет, для Ханнера Мори со-Веента временная жена была чем-то вроде коровы или лошади, без которых в хозяйстве не обойтись, но которые не заслуживают лишнего теплого слова. Впрочем, Лодия не осуждала супруга, ведь она и сама видела в нем только возможность оставаться в столице. Видела поначалу. А когда вдруг решила, что временный брак вполне мог бы стать и постоянным, сразу же поняла: опоздала. Ханнер, и до того не особенно разговорчивый, вовсе замкнулся в себе, на любой вопрос лишь рассеянно или недовольно приподнимая брови.
   Очень скоро ее нехитрое счастье закончится, и надо будет что-то предпринимать. Если бы только завтра утром все получилось! Но сможет ли она? Наберется ли достаточной смелости и страсти, чтобы родные напевы обожгли души слушателей тем самым степным жаром, что приходит в Кейхану каждую осень?
   Жар. Здесь тоже бывает тепло, но совсем не такое. Уже наступила весна, а по утрам мостовая и стены домов все еще покрываются инеем. Сверкающим, прекрасным, но обжигающе холодным и колким. Да и сейчас что-то серебрится на подоконнике. Словно капля воды упала откуда-то с крыши и застыла драгоценным камнем.
   Лодия подошла к окну и вгляделась в мерцающее пятнышко. При близком рассмотрении у него не оказалось граней, как у бриллианта, наоборот, края странного светлячка казались пушистыми и манили не хуже грифа... Пальцы наткнулись на оконное стекло и отдернулись. Холодно. Слишком тут холодно. И люди холодные, как лед. Они не желают слышать музыку, которая звучит в душе женщины, и с каждым днем звуки из далекого детства становится все тише. Скоро я и сама не услышу себя, вдруг подумала Лодия. Так может быть, чем скорее, тем и лучше? Не будет больше бессонных ночей и безотчетной тяги к лоснящемуся грифу. Не будет стремлений, но не будет и терзаний.
   Останется один лишь холодный морозный узор, в центре которого пульсирует синеватый огонек. Раньше Лодия не замечала, что у него есть этот странный оттенок. Он словно бы стал сильнее? Быть того не может.
   Пальцы сами потянули щеколду вниз.
   За окном не было ни дуновения. Словно воздух остановился, чем-то напуганный, а может быть, восхищенный. Молчаливая ночь, самая верная подружка изо всех, сколько раз они были вместе! Сколько раз слушали тихое дыхание друг друга, надеясь найти в нем упокоение, чтобы забыться сном... Лодия вдохнула морозную сырость так глубоко, как только смогла, и сразу же почувствовало то, что сначала полагала подарком судьбы, а потом нарекла проклятием.
   Музыка. Она снова раскрывала свой бутон где-то в костяной клетке ребер.
   Протяжная, гулкая, еле слышная, а потом неуклонно набирающая силу. Можно было взять в руки лютню и попробовать сыграть то, что рвется наружу, но Лодия знала наверняка: не получится. Все звуки, извлекаемые ее пальцами, всегда рождались лишенными жизни. Как будто она боялась отпустить на свободу дитя своей души, и собственноручно, раз за разом... убивала.
   Только она больше не хотела становиться убийцей. Будь, что будет, но этот младенец, самый выстраданный изо всех, появится на свет. Нужно лишь набраться смелости для первого удара по струнам. Или не смелости, а... Да. Ощущения холода затянувшейся весны. Пальцы должны быть столь же мерзлыми, как земля, иначе ничего не получится.
   Мерзлыми.
   Лодия потянулась к мерцающей, уже густо-синей искорке, не думая, что снег такого цвета никогда не падал с небес этого мира. Потянулась, чтобы набраться холода, а наполнилась... огнем. Пальцы словно попали в костер, окутались языками невесть откуда взявшегося синего пламени и на мгновение потеряли всякую чувствительность, чтобы тут же ощутить все сразу.
   Щербинки подоконника, в которых застыли струйки воды, стекшие с крыши. Шов на запястье, в сотый раз залохматившийся и слегка натирающий кожу. Свист ветра, снова начавшего свой разбег. Горьковатый дым, потянувшийся из камина: должно быть, среди поленьев попало одно сырое. Струны, впервые встретившие пальцы, как друзей, а не как врагов. Но главным было совсем другое.
   Лодия чувствовала себя.
   Заколка лопнула, тяжелые черные локоны рассыпались по узким плечам. Стен темницы больше не было, и душа замерла, выбирая, каким путем отправиться в путь.
   Женщина улыбнулась, склонилась над лютней, словно над ребенком, и раздался крик.
   Первый крик пришедшей в мир музыки.

...и сейчас

   Был ли я неудачником? В течение прошедших суток, определенно, нет. Ровно столько же раз, сколько меня настигало поражение, на меня снисходило и своего рода вознаграждение, которым, правда, не удавалось воспользоваться. По причине собственной же дурости.
   Что потянуло меня выяснять личность доносчика? Мне и делить с ним было нечего, да и встретиться, возможно, не пришлось бы ни разу в жизни. Тогда зачем? Затем, чтобы узнать нечто новое. Еще одну причину старого, как мир поступка. Привычка сработала? Она самая. Если тебя много лет подряд учили наблюдать и сопоставлять увиденному все возможные объяснения, в какой-то миг перестаешь осознавать, что не нужно пытаться понять все на свете. И конечно же, забываешь себя вовремя одергивать.
   Да и кто мог предположить, что юнец окажется внебрачным отпрыском управителя городской стражи, не без стараний настырной мамочки начавшим карьеру в отцовских владениях? Обвинение прозвучало смехотворно, никаких телесных повреждений, кроме гневного румянца на щеках юноши, осмотру патруля не предстало, но дама топала ногами, потрясала грудями и медальоном, обеспечивавшим исполнение любых капризов, потому вечер закончился тем, чем и должен был. Безмятежным сном в городской тюрьме.
   Пожалуй, мое настроение по сравнению с мыслями и чувствами, посетившими стражников, можно было назвать вполне радужным. Задерживать далее, чем случится разбирательство, меня не станут, более того, как только я не явлюсь к утренней поверке, начальство начнет искать нерадивого сопроводителя, и горе чадолюбивому управителю, если я отыщусь в камере, а не на свободе. Стражники и так расстарались, поместив меня в то крыло, где обычно коротали дни заключения люди, повинные в растратах, а не кровопролитии: здесь было тихо и скучно, совсем по-домашнему. Камеры слева и справа вовсе пустовали, так что моему спокойному сну не мешало ничего, кроме шаркающих шагов ежечасного обхода. Правда, ближе к утру проснуться все-таки пришлось, потому что за решеткой, отделяющей мою камеру от соседской, появился постоялец.
   Прибыл он в беспамятстве либо в сильном опьянении, потому что его втащили под руки и не подающим признаков жизни кулем сгрузили на лежанку. Стражники удалились, я прикинул, что в следующий раз они появятся не ранее, чем через полчаса, а стало быть, у меня есть возможность задремать, и уже хотел повернуться к стене, пряча лицо от света коридорного факела, но не успел даже притвориться спящим, как куль зашевелился.
   - Э-это что за место?
   Следовало бы промолчать, но я живо представил себе, как не получивший ответа узник начинает звать стражу, и решил, что любопытство нужно давить в зародыше:
   - Тюрьма.
   Осмыслив услышанное, парень переспросил:
   - Настоящая?
   - А разве другие бывают?
   Он задумался на предложенную тему, минут пять ворочался, то ли пытаясь подняться, то ли - устроиться поудобнее, потом все же сел.
   - А как я здесь очутился?
   У кого-то в памяти возникают пробелы, у кого-то провалы, и хотя меня работа лекаря никогда не прельщала, парня почему-то стало жалко. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы продолжить разговор.
   - Тебя сюда принесли.
   - Почему?
   - Потому что ты не мог идти сам.
   Он растерянно посмотрел на свои ноги:
   - Не мог?
   Я пожал плечами, не надеясь, что собеседник разглядит этот жест и поймет сопровождающее его настроение, но другого ответа у меня все равно не было.
   Парень тряхнул головой и поднялся на ноги. Стоять у него вполне получалось, а вот ходить - не слишком: он едва смог добраться до разделяющей нас решетки и вцепился в нее, как в последнюю надежду.
   Еще один юнец на мою голову... Этот, правда, вроде бы потише. Невысокий, тощий, как соломинка, про таких в народе говорят: непонятно, в чем душа держится. Впрочем, еще нарастит мяса на костях, ему, скорее всего, и восемнадцати еще не исполнилось. Одет недурно, почти зажиточно, хотя пуговицы с курточки чудесным образом куда-то исчезли, оставив о себе воспоминание в виде обрывков ниток. Стражники пошуровали? С них станется. Хорошо, что меня по голове никто не прикладывал, а то тоже очнулся бы обобранным. А шишка у него знатная будет, когда до конца вздуется...
   - Хоть что-нибудь помнишь?
   Он снова тряхнул серыми вихрами, словно это должно было помочь прояснить мысли.
   - Помню, что не спалось. Вышел на двор вроде... Задумался о чем-то. А потом Турк пришел. - При упоминании имени лицо парня болезненно скривилось.
   - Приятель твой?
   - Да какой он мне приятель! Пользуется тем, что силы много, и никому прохода не дает.
   - Стал задираться?
   - Стал... - Парень страдальчески наморщил лоб. - А меня вдруг такое зло взяло, что я ему и ответил.
   Он удивленно вслушался в свои же слова.
   - Ответил...
   Юное лицо вдруг просветлело.
   - Вспомнил! Все вспомнил! Я теперь тоже сильный! Как Турк. Нет, сильнее, чем он!
   Видно, в моих чертах проступило закономерное сомнение, потому что парень мгновенно обиделся:
   - Не веришь?
   - Ну почему же, - неопределенно ответил я.
   - Не веришь... - Он ищущим взглядом обвел все доступное пространство. - Сам сейчас увидишь!
   Костяшки пальцев, вцепившихся в прутья решетки, начали белеть.
   - Смотри-смотри!
   Я хотел было сказать, что не вижу ничего достойного внимания, однако что-то в голосе парня меня остановило. Что-то вроде одержимости и отчаянной уверенности в собственной правоте. Согнуть кованое железо в два пальца толщиной вряд ли смог бы и настоящий силач, но я все-таки смотрел на худосочного наглеца, словно сам вдруг поверил в возможность чуда.
   И оно произошло, вот только вовсе не такое, на которое рассчитывал парень.
   На одном из настойчивых рывков тонкие запястья лопнули. Разорвались, оставляя кисти рук вцепившимися в железные прутья и отбрасывая назад парня, тщетно пытающегося схватиться за воздух оставшимися обрубками. А еще мгновением спустя хлынула кровь. Целые фонтаны.
   Несколько капель долетело и до меня. И пока я брезгливо оттирал алые брызги с лица, парень упал на колени, а потом вовсе завалился на сторону, крича так, что в скором явлении стражи можно было не сомневаться.
   Но еще до того, как в коридоре раздался стук кованых подметок, и кровь, и крик закончились. Оставшихся сил парня хватило только на то, чтобы разочарованно прошептать:
   - Так все это было... обманом?
   ***
   Как стало понятно из недоуменного: "Боженка милостивая!", что сорвалось с губ первого же стражника, узревшего вцепившиеся в решетку кисти рук, случившееся если и не ужаснуло, то весьма и весьма удивило даже людей, успевших повидать многое. К тому же, вопреки моим представлениям о любознательности и известной самостоятельности городской стражи в делах разного рода, к истекающему кровью узнику никто не кинулся. Более того, даже не приблизился. Вместо оказания помощи или добивания - кому что по душе - тюремные охранники разделились: двое из них остались в коридоре у двери камеры, а третий бодрой рысцой умчался куда-то вдаль, видимо, с докладом начальству. Зная расторопность служек Сопроводительного крыла, я предположил, что продолжения представления стоит ожидать не менее чем через час, но все случилось намного быстрее.
   Примерно четверть часа спустя в коридоре вновь раздались шаги, причем множественные, и доселе почти безлюдное место оказалось заполнено народом, причем не самым простым. Но если густо-синие камзолы звеньев Цепи одушевления были мне знакомы, то увидеть на расстоянии вытянутой руки кроваво-белые одежды удалось впервые, и я почему-то сразу же усомнился, что это можно назвать везением.
   Цепь мироудержания. Самая неприступная и самая грозная изо всех остальных. Находящаяся на таком верху, о котором я мог лишь мечтать, но, как и многие другие жители Дарствия, благоразумно мечтать и не пытался. Власть, неограниченная практически ничем, право поступать по собственному разумению, только бы достало умения объяснить, что радеешь о службе, а не о себе. Про "багряных" ходили разные слухи, и все они сводились к одному: не стоит оказываться поблизости от места, где появляются красно-белые камзолы. Впрочем, после разорвавшихся на моих глазах рук страх, так и не появившийся, почему-то вовсе передумал приходить, и я с неподдельным интересом принялся разглядывать людей, постепенно наполняющих своим обществом соседнюю камеру.
   Первым на залитый кровью пол ступил мужчина средних лет с благообразно причесанными длинными пегими волосами. Медальон, на каждом шаге поблескивающий в складках камзола, ясно указывал: именно этот пришелец будет заправлять всем, что случится далее. Тенью за Золотым звеном следовал молодой человек, телосложением походящий на солдата тяжелой пехоты, но двигающийся ловко, как давешний юный карманник, и держащий правую ладонь на предмете, знакомом мне едва ли не лучше, чем всем остальным присутствующим.
   Бракк. Немного другой длины и очертаний, чем принадлежащий мне, но вполне узнаваемый. Если для простого люда наш брат-сопроводитель казался чем-то непостижимо-легендарным, то у нас самих зависть и восхищение вызывали те, кто хранил жизнь и благополучие звеньев Цепи мироудержания. Хотя вряд ли его Ведущий так уж сильно нуждается в защите, ведь он, в отличие от чиновников, за которыми ходим мы, строен, подтянут и явно также напичкан под завязку всевозможными зельями, потому что двигается по-юношески легко, разве что чуть более скупо.
   Пока я ерзал на лежанке и облокачивался о стену, чтобы удобнее наблюдать за происходящим, золотозвенник подошел к искалеченному парню, присел на корточки и всмотрелся в искаженные болью черты. Потом поднял голову и печально вопросил куда-то в пустое пространство:
   - Будем стоять или будем действовать?
   Из-за спин стражников раздалось недовольное:
   - Ишь, понабежали тут... А ну, расступись!
   Женщина, вошедшая в камеру третьей по счету, своей шириной напомнила мне давешнюю любительницу собак, но росточка во вновьприбывшей было намного меньше, и синяя мантия окутывала собой этакий колобок, но не плотно скатанный, а весьма рыхлый и колыхающийся при малейшем движении. Волос на голове Серебряного звена Цепи одушевления по традиции не было, но видимо, дама, в отличие от Гирма, не нашла в себе достаточных сил, чтобы отказаться от бровей и ресниц, а заодно и густо их накрасила.
   - При всем уважении к вам, эрте... - Вместо окончания фразы золотозвенник придал своему лицу выражение заинтересованного ожидания, а вовсе не строгого сожаления, и спустя вдох я понял, почему вышестоящий чин предпочел поощрить опоздавшую, а не пожурить.
   С резвостью, удивительной для роста и веса, женщина метнулась к лежащему телу, изогнулась над ним, словно принюхиваясь, потом в мгновение ока оказалась уже у решетки, на которой все еще висели скрюченные кисти рук.
   - Так-так-так...
   Сереброзвенница, прикрыв глаза и мечтательно улыбаясь, нежно потерлась щекой о бледный покров обескровленной плоти, лизнула запекшиеся капли, склонила голову набок, словно о чем-то думая, повернулась к золотозвеннику и решительно заявила:
   - Ничего не осталось.
   - Эрте уверена?
   - Эрте знает свое дело.
   В словах женщины помимо скучного спокойствия прозвучало что-то вроде игривого вызова померяться силами. Я не мог видеть ее лица, чтобы быть полностью уверенным в своих наблюдениях, но по губам пеговолосого скользнула улыбка.
   - Что-нибудь расскажете?
   - Увы, тут и говорить не о чем. Вытеснение не завершилось, как должно было: похоже, несчастный слишком поторопился. Впрочем, если бы он оказался терпелив и выдержан, мы с вами не стояли бы тут и не знали самого главного.
   - Все-таки прошедшая ночь?
   Слово "прошедшая" золотозвенник выделил особо. Женщина еще раз посмотрела на пальцы, когтями обвившиеся вокруг прутьев решетки:
   - Думаю, да. Но точное время вы установите и сами, а я скажу только то, что знаю наверняка: это случилось.
   В ее голосе не прибавилось ни единой нотки тревоги или озабоченности, но мне почему-то стало вдруг не по себе. "Это"? Что именно? Пришла новая чума, принесшая с собой повальное безумие?
   - Теперь попрошу не мешать мне, господа, - сказала женщина, возвращаясь к бездыханному телу.
   Жив был парень или уже мертв от потери крови, похоже, не волновало никого. По крайней мере, если его не попытались спасти сразу же, он или был обречен, или... Если это болезнь, она может быть заразной. А что, если те капли крови, долетевшие до меня...
   - А его сосед? - В такт моим мыслям спросил золотозвенник, все это время ни разу не взглянувший в мою сторону.
   - Он пахнет кровью, - чуть раздраженно ответила женщина. - Но только мертвой.
   "Багряные" вышли в коридор и направились к моей камере, задержавшись лишь для того, чтобы узнать, не прибыли ли на допрос патрульные, доставившие ночного драчуна в тюрьму. Я не вскочил на ноги ни когда незваные гости переступили порог, ни когда оказались совсем рядом, нависая надо мной грозными глыбами. Золотозвенник едва заметно кивнул сопроводителю, и у моего горла с тихим свистом остановился наконечник раздвинутого бракка, вопреки ожиданиям, набухающий не темными ядовитыми прожилками, а нитями искорок, сбегающими по бокам и собирающимися в один большой огонек, повисший в воздухе на расстоянии дюйма от навершия.
   - Встать.
   Огонек начал угрожающе потрескивать, и одна из слетевших с него искорок больно ужалила мою щеку.
   Опасная штуковина. Похоже, действует на значительном удалении, не то, что мой посох. И как бы мне ни было любопытно узнать о принципе действия этого оружия, испытывать его на себе что-то не хотелось, поэтому я выполнил обращенный ко мне приказ.
   Мои глаза оказались примерно на одном уровне с глазами золотозвенника, чем тот не преминул воспользоваться, уставившись на меня немигающим взглядом.
   - Сколько времени ты находишься в этой камере?
   - Если скажете, который час идет, мне будет проще ответить.
   Он криво усмехнулся.
   - Скоро пробьют утреннюю зарю.
   - Я оказался здесь еще до вечерней.
   - Значит, этого парня привели уже при тебе?
   - Да, эрте.
   Золотозвенник, казалось, вдобавок к застывшему взгляду перестал еще и дышать.
   - Он что-нибудь говорил? Рассказывал о чем-нибудь странном, что с ним приключилось?
   - Он ничего не помнил. Если вы хорошо глядели, то наверняка заметили шишку у него на лбу с правой стороны. Так вот, парня кто-то хорошо стукнул по голове, от чего он впал в беспамятство.
   - Но решетку он дергал не во сне, ведь так?
   - Да. Очнулся вскоре после того, как его принесли. И долго не мог понять, что происходит, а потом...
   - Потом? - Пеговолосый напрягся, как охотничья собака в стойке.
   - Потом кое-что все же вспомнил.
   Золотозвенник, приготовившийся к обстоятельному рассказу, зло фыркнул, наткнувшись на простодушное молчание, и огонек бракка приблизился к моему лицу почти вплотную.
   - Что именно?
   - Вспомнил, что вышел ночью во двор. Гулял там. Встретил давнего неприятеля и подрался с ним. А подрался потому, что стал таким же сильным.
   Темные глаза все же мигнули.
   - Дальше!
   - А дальше все было просто. Он решил, что я сомневаюсь в его силе, и вцепился в решетку. Итог вам известен.
   Золотозвенник еще раз пристально прищурился:
   - Больше тебе нечего рассказать?
   - Нет, эрте.
   Последние слова умирающего, сколь бы важными они ни были, именно в силу своей необъяснимой значимости показались мне опасными, в первую очередь для меня самого, поэтому я предпочел промолчать.
   - Все готово! - Окликнула нас из-за решетки женщина, и "багряные" отправились обратно.
   Что именно творила сереброзвенница Цепи одушевления во время моего допроса, я не видел, но когда она отошла от тела, мне почудилось, будто мертвецу стало чего-то недоставать. Может быть, части лица, может быть, отдельных кусочков плоти: света факелов, задерживаемого спинами стражников, не хватало, чтобы все ясно разглядеть. Зато я смог увидеть то, что и в самом деле выглядело поразительно и пугающе.
   Женщина подошла к решетке, положила свои ладони на оторванные, начала поглаживать, все настойчивее и настойчивее, а в какой-то момент скользнула в них, как в перчатки, и медленно разжала скрюченные пальцы, словно они вдруг стали ее собственными. Потом руки, живые и мертвые, то ли разделившиеся, то ли еще слепленные друг с другом, спрятались в складках мантии. Бритоголовая, поворачиваясь, чтобы уйти, поймала мой удивленный взгляд, насмешливо подмигнула, и в следующий миг посреди камеры взвились языки костра, охватившего мертвое тело. Очень странного костра, бросающего на стены не желтые или красные, а синеватые отблески.
   Пламя взлетело, протрещало от силы с минуту и упало вниз, исчезая в швах между каменными плитами пола. Бракк вновь вернулся в поясные ножны, а сам сопроводитель - за спину своего Ведущего, который, прежде чем покинуть тюремный коридор, повернулся ко мне и сказал:
   - Тебе было бы безопаснее забыть все, что ты видел. Но ты не имеешь на это права.
   ***
   С прибытием сонного тюремного начальства пришла и моя свобода: стражники вернули изъятые при аресте вещи, к которым, судя по всему, разумно предпочли не прикасаться больше положенного, и препроводили на свет начинающегося дня, морозного и празднично ясного, словно вознаграждающего взгляд яркими красками за мутную тревогу минувшей ночи. Времени до утренней поверки оставалось совсем немного, но не успел я ускорить шаг, намереваясь как можно скорее добраться до Наблюдательного дома, меня догнал оклик:
   - Сопроводитель Мори!
   Таким тоном ко мне всегда обращался лишь один-единственный человек моего мира, ограниченного городскими стенами. Но этому человеку полагалось поутру находиться вовсе не на узкой улочке, а в просторном кабинете.
   - Эрте?
   Ротан Лаолли со-Мерея не растерял умения прятаться от любопытных взоров: я бы прошел мимо него, не заметив, в лучшем случае, рассеянно подумав, что один из выступов каменной кладки имеет чуть большие размеры, чем соседние.
   - Направляетесь на службу?
   - Да. Как и должно.
   - Не торопитесь. - Он еще глубже спрятал лицо в капюшон плаща, но это странным образом никак не отразилось на четкости долетающих до меня слов.- Мои ноги уже не те, что в юности, да и бежать вам... некуда.
   Забавное совпадение. Когда "багряные" ушли из тюремного коридора, я подумал о том же самом. Правда, так и не смог понять, откуда взялось навязчивое желание оказаться как можно дальше от всего случившегося, самое лучшее - в другой жизни.
   - Что вы хотите сказать, эрте?
   Лаолли вздохнул.
   - Я полагал вас, Мори, одним из наиболее разумных и надежных сопроводителей. Да-да, знаю: среди нас нет ни лучших, не худших, как гласит "Уложение о нерукотворных стенах", но все мы люди, а значит, временами бываем слабы... Так вот, мне казалось, что на ваше усердие можно рассчитывать. И поначалу мои надежды оправдались.
   Начало запутанное и многообещающее. Причем обещающее много дурного, а не приятного.
   - Вы не задумывались, почему я направил в патруль городской стражи именно вас? Ведь многие, в том числе, и я сам, видели, что зачинщиком драки был сопроводитель Тенн.
   Все любопытнее и любопытнее. Только почему-то не хочется разматывать этот клубок.
   - По правилам следовало бы наказывать его, а не вас, верно? И если бы вы стали возражать... Но вы не стали, как я и думал. Вы исполнили приказ, что мне и требовалось. Хотите узнать истинную причину, по которой оказались в патруле?
   Честно говоря, нет. Но мое молчание, равно как и любое мое слово, не остановили бы назидательную речь Лаолли:
   - Вы были нужны там в своем обычном качестве. Для защиты.
   Кажется, теперь все части головоломки заняли предписанные места. Но получившийся рисунок мне отчаянно не понравился.
   - Хотите спросить, почему вам не было сказано всего заранее? Потому что вам и не нужно было знать ничего лишнего. Чем больше сведений, тем больше сомнений, а значит, и больше уязвимости. Вы должны были просто действовать, но...
   Тут управитель вздохнул еще печальнее, а мне подумалось: лучше бы он визжал, как давеча в кабинете, топал ногами или творил еще что-то подобное.
   - Вы привлекли к себе внимание. Один из самых неприметных даже в наших рядах, и вдруг такое! Нет, меня не беспокоит участь того нищего. Пусть вы бы даже убили его и еще десяток, ни одного слова упрека вы бы не услышали. Но можно было дать волю своим желаниям иначе? А ведь надзорные вообще не должны были знать, что той ночью вы входили в состав патруля.
   - Эрте?
   - Да-да, сопроводитель Мори! Это была личная просьба дамы, с которой я имею честь быть знакомым.
   Мамочка настолько опасалась за безопасность своего чада, что вытребовала для него дополнительное охранение? Влиятельная женщина, ничего не скажешь.
   - Возможно, вы отправились бы в патрулирование и на следующую ночь, и еще... некоторое количество раз. И если бы вы были исполнительны и неприметны, как все десять лет службы, вам была бы выказана благодарность. Думаю, вы понимаете, какая.
   Разбежаться, что ли, и воткнуться лбом в стену? У меня, оказывается, был еще один шанс устроить будущее, причем шанс надежный, как крепостная стена. И я опять же, собственными руками... Неужели Бож меня проклял?
   - Но вы вдруг повели себя совершенно иначе, чем я ожидал.
   Захотелось оправдаться, пусть и с запозданием:
   - Донос настрочил тот, кого я должен был охранять.
   Лаолли махнул рукой:
   - Разве это имеет какое-либо значение? Он, кто-то другой... Доноса вообще не должно было появиться, понимаете?
   - Никто другой не стал бы доносить.
   - Нужно было действовать иначе, - повторил управитель, делая вид, что не расслышал меня. - Но даже пусть бы с ним, с доносом... Что вы устроили потом? Зачем вам понадобилось возвращаться? Вы искали справедливость?
   - Я просто хотел знать, эрте.
   - Что знать?
   - Почему он так поступил.
   - Видимо, узнали. Но расстроили даму настолько, что мне стоило большого труда замять эту историю.
   Если бы я знал подробности заранее, никакой истории не было бы. А с другой стороны... Мне полагалось исполнить приказ, действуя в рамках строгих правил, и все участники событий остались бы довольны. Особенно я сам.
   - Я получил рапорт об изменениях, начинающихся в вашей плоти, сопроводитель Мори.
   Еще одна нерадостная весть. Может быть, хватит на сегодня?
   - Это должно было произойти, рано или поздно. Конечно, я мог бы оставить вас на службе до крайнего срока, но думаю, вы понимаете... Я этого не сделаю. В течение ближайших дней вас пригласят в Наблюдательный дом в последний раз, а пока можете отдыхать.
   Вот так. На одной ноте, рассеянно-печальным тоном. Зачем только было ради разговора покидать кабинет и с утра пораньше стоять на морозе? Я мог бы все то же самое выслушать в Сопроводительном крыле. Хотя, у тамошних стен ушей явно больше, чем у здешних, а Лаолли все же требовалось выговориться.
   - Как прикажете, эрте.
   Он не стал прощаться, повернулся и неторопливо пошел вверх по улице. А я отправился вниз, причем, во всех смыслах сразу.
   Терпение было качеством, вложенным в меня стараниями родителей еще в самом раннем детстве, а потом развитое и мной самим, не по доброй воле, но усердно. Так почему же оно вдруг покинуло меня? Всего-то и требовалось: подождать. Не предпринимать ничего, а плыть по течению, которое вот-вот должно было прибить мою утлую лодку к блистательному берегу. Утешает лишь то, что изначальные намерения оказались верными, и прилежное исполнение службы принесло свои плоды, увы, теперь недозрелыми валяющиеся у меня под ногами.
   Несколько дней ожидания и пинок под зад. Остается надеяться, что мое имя не попадет в списки тех, кто вовсе неугоден на дарственной службе, тогда проще будет повеситься, чем продолжать жить. И надо придумать, что делать дальше, а для начала... обрадовать жену, тем более, ноги уже принесли меня к порогу. Порогу, который я переступил, как чужой.
   Дома пахло степью. Вернее, тем, что я знал о степи со слов Лодии. Пахло травой, сожженной солнечными лучами, пахло пылью, медленно оседающей на дорогу, оставшуюся за спиной, пахло свободой бескрайних просторов. А над облаком горьковатого, но не освежающего, а останавливающего дыхание аромата плыла музыка.
   Я часто слышал, как жена терзает струны своей лютни, и еще чаще просил ее не играть при мне. О нет, она была вполне сносной музыкантшей, на улицах города можно услышать куда большую мерзость, но звуки, вылетающие из-под пальцев Лодии ничего не будили в моей душе. До сегодняшнего дня.
   Это непременно должно было стать песней, протяжной, нарастающей по силе с каждым перебором струн, но пока это оставалось мелодией. В ней слышался топот копыт, бряцанье стали и клекот стервятников, кружащих над полем будущей битвы. В ней звенела смертная тоска юного воина, ни разу еще не лишавшего жизни своего противника, вдохновленная буйным воображением и рассказами ветеранов, надрывная, наигранная и в то же время предельно искренняя. Скоро начнется бой, и первыми погибнут фантазии, но их смерть заметят намного позже, чем на орошенную кровью землю упадут тела, бездыханные и еще дышащие...
   - Я дома.
   Привычные слова показались неуместными, словно захватчики, вторгшиеся в чужую страну.
   - Хорошо.
   Она ответила, не прекращая играть. Сегодня меня не будут встречать у порога? Мир перевернулся с ног на голову?
   Лодия сидела у окна, чуть склонившись над лютней, поглощенная своим занятием так глубоко, что даже спина, казалось, говорила: "Не мешай". Но если раньше это показалось бы робкой просьбой, то теперь мне почудился приказ.
   Волосы были небрежно сколоты на затылке длинной шпилькой, из-под которой стекали на спину тремя густыми ручьями, в которые мне вдруг до безумия захотелось погрузить пальцы. Странно, она никогда прежде не носила таких причесок, даже перед сном заплетая тугую косу, словно стыдилась неукротимости своих локонов. И узкие плечи выглядят по-прежнему хрупкими, но вовсе не беззащитными, а дерзко ощетинившимися острыми костями.
   - Тебе сегодня никуда не нужно идти?
   - Я ждала тебя.
   Ни оттенка чувства. Страстностью Лодия не отличалась никогда, но последний раз, когда я разговаривал с ней, голос моей аленны звучал совсем иначе, а теперь кажется, будто все, что трепетало в ее душе, досталось струнам. Или мое воображение просто разыгралось?
   - Я мог задерживаться и дольше.
   Она кивнула, но не соглашаясь с моими словами, а всего лишь подавая знак, что слышала их.
   - Мне нужно кое-что тебе сказать.
   Мелодия с видимым неудовольствием умерила свою силу.
   - Скоро меня уволят со службы.
   Вместо ответа раздался рассеянно-насмешливый перелив.
   - И я пока не знаю, чем займусь дальше.
   Музыка равнодушно пожала плечами вместо Лодии.
   Ничего не понимаю. Ей совсем неинтересно узнать о том, что спустя несколько дней нам придется покинуть дом, оплачиваемый из дарственной казны? Странно. Она цеплялась за столицу руками, ногами и зубами, проявляя удивительное упорство, а теперь спокойно принимает весть, означающую крушение надежд, совместных и каждого из нас по отдельности. Может быть, не спала всю ночь, потому и находится в бесстрастной полудреме?
   - Ты понимаешь, о чем я говорю?
   Мелодия взлетела и прервалась.
   - Да. И мне тоже нужно кое-что тебе сказать.
   ***
   Провести гребнем требовалось ровно сотню раз в каждом из пяти направлений, чтобы разглаживающая мазь превратила шевелюру любой кудрявости в совершенно прямую и плотную настолько, что та могла бы противостоять даже ураганному ветру. Я делал это каждые три дня, и за столько лет совсем забыл, какого цвета мои волосы на самом деле. Ничего, скоро вспомню. Как и многое другое.
   Лодия ушла тем же утром. Надела самое лучшее свое платье, закуталась в зимний плащ, взяла в руки лютню и ушла. Если то, что она рассказывала, соответствовало истине хотя бы наполовину, моей аленне не нужны были вещи из прошлого. В том числе и я.
   Соглашение о расторжении временного брака ближе к вечеру принес прыщавый бумагомаратель, отмеченный Медным звеном Цепи единения. Получил мою подпись, привычно спрятал листок в кипе ему подобных, засунул папку под мышку и откланялся, скучно позевывая, а я, закрывая за ничтожным чиновником дверь, понял, что завидую. Не его службе, нагоняющей тоску еще до пробуждения ранним утром, а знаку на его груди.
   Если ты в Цепи, ты никогда ее не покинешь. Обреченность на то, чтобы занимать свое место? Да. Но какой бы страшной она ни казалась, все же чувствовать своими плечами чужие как-то... спокойнее.
   Ремешки, шнурки, пряжки. Когда-то впервые получив на руки одеяние сопроводителя, я подумал, что никогда не научусь справляться с бесчисленными застежками. Потом, сосчитав их, ужаснулся еще больше. Но понадобилось лишь время, и не особенно долгое, чтобы натренировать память пальцев. Память, которая больше не представляет никакой ценности.
   Сегодня завершится все, чему я отдавал силы, к чему прилагал старания и чем направлял стремления. Десять беззаботных лет, избавлявших меня от необходимости принимать решения, потому что впереди всегда шел Ведущий, а моим делом было наблюдать, предугадывая приказы, необходимые к исполнению.
   Бракк, заметно потускневший без подпитки снадобьями и покрывшийся сеточкой морщин. Попадет ли он к другому сопроводителю или будет пылиться в хранилище, пока не умрет собственной смертью от истощения? Помню, у всех моих соучеников посохи были новенькие, только-только вышедшие из-под резца мастера. Значит, от меня не останется ничего, кроме упоминания в архивных списках Сопроводительного крыла.
   - Сопроводитель Мори? Следуйте за мной.
   Это я умею делать лучше всего прочего. Следовать. Последний раз через путаницу коридоров Наблюдательного дома, краем глаза не отпуская сутулую спину служки, а остальную часть внимания рассеяв по сторонам.
   Вверх, вниз, направо, налево. Шаг все еще легок и упруг, но мне осталось совсем недолго наслаждаться послушной мощью собственного тела. Как только остатки зелий вымоет из крови, мяса и костей, я станут тем же, кем был много лет назад. Просто человеком.
   - Прошу вас.
   Двери распахиваются, пропускают меня внутрь и бесшумно закрываются, отрезая путь к отступлению. Лиловый кабинет? Лаолли снизошел до оказания прощальных почестей? Впрочем, радости от созерцания тяжелых бархатных занавесей, раздвинутых ровно настолько, чтобы я, войдя, оказался в узкой полосе слепящего солнечного света, нет никакой.
   - Присаживайтесь.
   Женщина, сидящая за огромным письменным столом и кажущаяся в черном мундире Цепи внутреннего надзора еще тоньше и изящнее, нежели на самом деле, указала на стул, поставленный все в той же ярко освещенной части кабинета, и мне не оставалось ничего другого, как занять предложенное место и, щуря глаза, дожидаться продолжения беседы.
   Коротко стриженые пушистые светлые волосы, на солнце сияющие золотом, а на груди - отблески совсем другого металла. Серебряное звено. Надо же, такая юная, а уже облечена немалой властью.
   - Полное имя: Ханнер Мори со-Веента...
   Она не спрашивает, я не поддакиваю. По тону голоса кажется, что сереброзвенница зачитывает сведения обо мне для кого-то третьего, присутствующего в кабинете, но остающегося невидимым.
   - Место рождения: Веента, столица Логаренского Дарствия...
   И если в детстве я гордился этой приставкой к имени, то, повзрослев, почти возненавидел.
   Мой давний предок жил в той Веенте, что еще и не помышляла становиться столицей. Крохотная деревушка у подножия замка, пожалованная Рорвику Мори за верную службу будущим первым Дарохранителем Логарена. Прошли многие десятилетия прежде, чем замок разросся до размеров города, поглотив окрестные земли и приняв имя исчезнувшего поселения. А еще век спустя пышное "со-Веента" начало появляться в именах столичных жителей без разбора и быстро обесценилось, указывая лишь на то, что его обладатель сумел очутиться в столице и всеми правдами и неправдами остаться в ней.
   - Год рождения: 703 от обретения Логаренского Дарствия...
   Да, давненько я появился на свет. Жаль, что не в самом начале века, а то было бы куда легче считать прожитые года.
   - Отец: Лоран Мори со-Веента. Мать: Илана Этели со-Ронна...
   Спокойные, умеренные во всем люди. Супружеская пара, вызывающая удивление у соседей, ни разу не услышавших отголосков ни одной ссоры. Отец вообще не любил дома повышать голос, отшучивался, что ему и на службе надоедать драть глотку, командуя подчиненными. Мама тоже была молчалива, но своей тихой улыбкой, почти никогда не покидающей губ, искупала и этот, и прочие недостатки, которых я, правда, не помню. Уже не помню.
   - Умерли весной 723 года...
   Чумной весной. Были ли они больны или попали под горячую руку звеньев Цепи упокоения, я так и не узнал. Хотя, признаюсь честно, не слишком и старался. В те дни меня и прочих будущих сопроводителей не выпускали из стен Наблюдательного дома, пока чума не пошла на спад, а наши тела не оказались напичканы всеми необходимыми для борьбы с недугом зельями. А когда весна вступила в свои права по-настоящему, и в каменные лабиринты городских улиц пришло тепло, было уже поздно о чем-то сожалеть. Единственное, что я мог сделать, это постоять несколько минут на пепелище родного дома, повернуться и отправиться обратно в ясную чистоту Сопроводительного крыла.
   Уничтожено было все. Вещи, мебель, драгоценности, стены, крыша, люди. "Они умерли быстро" - успокоил меня кто-то из служек, собирающих жирный пепел в полотняные мешки. Может быть. Скорее всего, солгал. Но мне не было никакой разницы, а верить хотелось в лучшее.
   - Поступил на обучение в Сопроводительное крыло осенью 720 года...
   По настоянию отца. Лоран Мори считал, что таков самый надежный путь в высшие сферы служивых людей. Впрочем, я вряд ли исполнял бы обязанности сопроводителя более года или двух: отец, будучи Серебряным звеном Цепи градоустроения, собирался устроить мое будущее в собственном ведомстве. Вот только Чумная весна успешно спутала все планы.
   - Получил должность сопроводителя осенью 725 года...
   И ухватился за нее. Больше попросту не за что было. Хотя, осознание происходящего пришло несколько позже, а первые годы я словно плыл в тумане, подчиняя свою жизнь сторонним указаниям. Еще очень долго не мог изжить обиду на отца, вздумавшего умереть, оставив меня ни с чем, как говорят в народе, с одним только добрым именем. Были бессонные ночи, на исходе которых голова звенела, как котел. Были костяшки пальцев, разбитые до крови в попытке вырваться из круга злобы.
   Я любил своих родителей. И я ненавидел их за то, что они покинули меня. Все, что я вспоминал, шепча их имена, это наставления о необходимости старательной и прилежной службы, приносящей благо прежде всего Дарствию, а уже только потом тебе самому. Терпение и усердие добиваются не меньших высот, чем отвага и дерзость, учили меня. Не всем дано быть героями, и не всегда жертвование жизнью достойно похвалы. Умереть легко, жить, изо дня в день исполняя свою службу, гораздо труднее и тем почетнее...
   Он все говорил верно, мой отец. Но цепочка его советов оборвалась слишком рано, намного раньше, чем я смог оценить и осознать их простодушную правоту.
   - Заключено временное супружество с Лодией Лакк со-Кейхана в 728 году. Расторгнуто в 735 году...
   Это тоже был шаг к намеченной цели, потому что начальство благоволило женатым подчиненным больше, чем холостым, и негласно принуждало заключать супружеские союзы, пусть и временные.
   Я не собирался делить с худосочной южанкой всю оставшуюся жизнь. В сущности, мне было даже все равно, как она выглядит и как звучит ее голос: служба отнимала большую часть суток, и оставшегося времени едва хватало на то, чтобы закрыть глаза и провалиться в бессодержательный сон. Впрочем, надо признать, Лодия старалась. Следила за порядком в доме, а вернее тех нескольких комнатушках, что были отведены нам для проживания Сопроводительным крылом. Готовила ужины, вкуса которых я чаще всего не чувствовал, проглатывая не жуя. Согревала постель, хотя и тут следовала лишь моим пожеланиям, не навязываясь, но и не прекословя.
   Она была хорошей женой, а главное, вольно или невольно поддерживала иллюзию правильности происходящего. Позволяла мне верить, что я являюсь главой хоть чего-то на этом свете.
   - За время службы нареканий не поступало...
   Да, и я горжусь этим. Хотя с другой стороны, если бы во мне было поменьше старания и смирения, пребывание в Сопроводительном крыле могло закончиться намного раньше, и может быть, мне удалось бы начать все заново. В той же городской страже, к примеру. А что? Поступи я туда, глядишь, к нынешнему году уже протирал бы штаны в каком-нибудь кабинетном кресле. Или собирал бы мзду на улицах, что тоже неплохо.
   - Представлен к увольнению в связи с необратимыми изменениями телесной плоти...
   Если бы я знал заранее, что меня ожидает, не согласился бы исполнять отцовскую волю. Ни за какие посулы. Понимаю, почему Лоран Мори умолчал о неминуемом исходе сопроводительского века: рассчитывал успеть перевести меня на другую службу. Понимаю, но простить не могу. И добро бы, каждый из нас уходил в одно и то же время, так нет, кто-то ухитрялся задерживаться едва ли вдвое больше положенного. Везение, Боженка его раздери! Простое везение. Будь у меня больше дней в запасе, разве я упустил бы все те шансы? Да никогда в жизни.
   - Приказ об увольнении подписан нынешнего дня, 735 года от обретения Логаренского Дарствия, управителем Сопроводительного крыла. Вам будет выдана заверенная печатью Наблюдательного дома копия.
   - Не стоит утруждать писарей.
   Девушка оторвала взгляд от бумаг.
   Что проку в свидетельстве о бездарно потерянных годах? Личное удовлетворение и только. Любой мало-мальски сведущий человек не примет на достойную службу сопроводителя, уволенного по указанной причине. Все, о чем ходят легенды, присутствует в нас лишь благодаря стараниям Цепи одушевления, а когда подходит срок, и тело больше не может принимать в себя усиливающие зелья, мы перестаем чем-либо отличаться от прочих людей. Если говорить строго, скоро тот же капитан патруля городской стражи будет выглядеть в поединке предпочтительнее, чем я, потому что хорошо изучил пределы своих возможностей, дарованных от рождения и взращенных долгими занятиями.
   Да, меня тоже учили. Но учили в расчете на повышенную гибкость и прочность связок, на остроту зрения, превышающую обычную в несколько раз, на способность держать удар столько, сколько потребуется, а не сколько может выдержать нежная человеческая плоть.
   Я встал, отстегнул от пояса ножны и положил бракк на стол.
   - Имеющиеся при вас вещи не обязательны к сдаче, эрте Мори.
   - Я не хотел бы оставлять их себе.
   - Позволите узнать, почему?
   ***
   Я с самого начала предполагал наличие в кабинете некоего третьего лишнего, но не видел этому разумного объяснения. Что может быть обыденнее и бесполезнее, чем проводы отслужившего свое сопроводителя? Он больше не представляет собой ценности, как воин, единственное стоящее качество, которое осталось при нем, это умение наблюдать, но соглядатаев на дарственной службе и так чересчур много, а разведчику все же потребны большие телесные возможности, чем остаются в распоряжении уволенного. Однако когда невидимый ранее участник беседы вышел из кабинетной тени на свет божий, одна причина его появления наведалась мне в голову быстро и без колебаний.
   Даже в отсутствие багряно-белого мундира пеговолосый узнавался сразу, наверное, по впитанной в кровь привычке оказываться центром внимания и почитания независимо от места и заполняющих его людей. Казалось бы, явление золотозвенника безо всех его регалий, не сулило какой-либо особой опасности, но явственно обозначенное намерение оставаться в стороне от происходящих событий настораживало не менее сильно. Он не мог узнать, что перед смертью безрукий калека успел проронить несколько слов. Не мог. Но если узнал...
   Интересно, какое наказание полагается за утаивание сведений?
   - Ведь в вашей жизни не случалось ничего такого, что хотелось бы забыть.
   Он верно угадал мотив отказа. Впрочем, если бы еще пару дней назад подобная проницательность в отношении моих поступков показалась бы мне странной и обидной, после случая с Атьеном Ирриги я больше не питал слепых иллюзий. Все, о чем я думаю, написано крупными буквами у меня на лице? Пусть. Но тогда к чему вы задаете все новые и новые вопросы?
   - В ней не было ничего, что хотелось бы помнить.
   Пеговолосый криво улыбнулся, и только сейчас я понял, что мышцы его лица, видимо, когда-то были повреждены, потому что в коротком взгляде, брошенном в мою сторону, мелькнула отнюдь не ехидная улыбка.
   - Эрте.
   Рука золотозвенника неопределенно качнулась, словно взбалтывая воздух, однако для женщины в черном мундире этот жест означал вполне четкий приказ, потому что блондинка аккуратно сложила бумаги между дощечками папки, дернула подбородком, обозначая поклон, и покинула кабинет.
   Пеговолосый расстегнул верхние пуговицы камзола, лилового в цвет мебельной обивки и занавесей, оперся о краешек стола и катнул бракк вперед-назад по сукну.
   - А я удивлялся, почему вас не испугало подобное оружие... М-да. Нужно было навести справки заранее.
   - Можно задать вопрос?
   Мужчина подумал и кивнул:
   - Можно. Единственный и последний. Потом спрашивать буду только я.
   Собственно, после такого предупреждения можно было и промолчать, но глупо не воспользоваться предоставленной возможностью.
   - Я смогу быть свободным по окончании этого разговора?
   Пеговолосый снова улыбнулся:
   - Чем Боженка не шутит? Но лично я надеюсь на обратное.
   Вот оно. Именно то, что я и хотел знать. То ли события странной ночи подтвердили свою важность, то ли в привычку "багряных" входило тщательно прибирать за собой, а значит, избавляться от всех возможных свидетелей, способных разнести вредную молву. В сущности, меня не успокаивало ни первое, ни второе, но знать источник злоключений всегда полезно. На будущее. Если оно, конечно, наступит.
   - Да, у вас нет причин доверять мне и моим словам. А как насчет желания?
   И это он знает. Должно быть, участвует в подобных беседах ежедневно и еженощно. Может, даже в этом самом кабинете.
   - Хочу ли я доверять?
   - Хотите?
   Трудный вопрос. Лукавить, а тем более, нагло врать не стоит. Но в чем заключается моя правда? Я долгие пятнадцать лет, включая годы обучения, следовал наставлениям и приказам, не подвергая их сомнению, а в конце концов и вовсе едва не разучился сомневаться. Чувствовал ли я себя при этом несчастным? Нет. Исполнять приказы легко, хоть и не всегда приятно. Возможно, я и дальше согласился бы на послушание, но... Золотозвенник спросил совсем о другом.
   - Да.
   - А верить?
   - А я и так верю.
   Он чуть наклонил голову, словно это позволяло лучше вглядываться в мое лицо:
   - И во что же? Поделитесь, будьте любезны.
   - В справедливость Божа и ветреную милость Боженки. В рассветы и закаты. Верю, что вы скажете мне лишь то, что захотите. А еще верю, что отвечу на все ваши вопросы, но только то, что смогу.
   Пеговолосый расхохотался:
   - Вам слишком долго приходилось молчать, верно?
   - Да, но...
   - Только человек, вынужденный большую часть своей жизни слушать, а не говорить, не сможет устоять перед приглашением побеседовать.
   - Разве это было приглашение?
   Конечно, он не ответил, следуя собственному, ранее оглашенному правилу. А я вдохом спустя понял, что сморозил очередную глупость.
   Ни мундира, ни медальона, ни приказа, отданного начальственным лицом или изложенного на бумаге. Передо мной сидит просто человек, и если бы нашей встречи в тюрьме не состоялось, я бы и понятия не имел, с кем разговариваю. Но с другой стороны, почему-то кажется: не было бы встречи, не появилось бы нужды и в разговоре.
   Что ему от меня нужно? Уличить во вранье? Вынудить признаться? Вряд ли, иначе он давно бы уже перевел беседу в нужное русло, а мы продолжаем говорить на темы, касающиеся... Вернее, почти ничего не касающиеся. Может быть, спросить прямо? Хотя, в ответах мне все равно будет отказано.
   - Если у вас есть вопросы, спрашивайте, а не ходите вокруг да около.
   - Вы куда-то торопитесь?
   Нет. Наоборот, с ужасом жду момента, когда мне придется встать и шагнуть за порог кабинета. Шагнуть в неизвестность. В "никуда", которое превратится в "где-то" лишь когда я там окажусь.
   - Не тороплюсь. Но чем быстрее закончится эта жизнь, тем скорее может начаться другая.
   - Вы так недовольны прошедшими годами?
   Недоволен. Но не годами, а собой. Время как раз было проведено с пользой, а шансов вступить в лучшее будущее оказалось с избытком. И кто все испортил? Я сам.
   - Они прошли.
   - Мимо?
   Никак не могу понять, до чего он пытается докопаться. Постичь глубины моего разума? Так там донышко просвечивает, даже пятки не намочишь. Ищет умыслы и намерения? Умысел только один: жить спокойно и сытно.
   - Со стороны виднее.
   Пеговолосый хмыкнул.
   - Виднее. Хотя смотрю я на вас и, как ни стараюсь, кое-чего разглядеть не могу.
   - Может, не туда смотрите?
   - Может быть... Что ж, спрошу прямо. Чего вы хотите от жизни?
   Или я совсем отупел на сопроводительской службе, или меня желают завербовать. Именно ответом на прозвучавший вопрос открываются Двойные врата боженкового лабиринта.
   - Немногого.
   - Например?
   - Покоя.
   Я бы на его месте непременно пошутил, предложив обеспечить мне покой из разряда "вечных", но золотозвенник почему-то остался совершенно серьезен.
   - Вы уверены?
   - Да.
   - И вам не будет скучно после стольких лет, проведенных в постоянном напряжении, вдруг оказаться вдалеке от шумной и переменчивой жизни?
   А ведь в самом деле... Те два дня, что я ждал послания из Наблюдательного дома, не заполненные ничем, кроме вынужденного ожидания, показались мне почти вечностью. Правда, особой скуки я не испытывал, скорее наоборот словно провалился в какую-то пустоту, не приносящую ни тепла, ни холода, но главное, не заставляющую двигаться и думать. Блаженную пустоту.
   - Не будет.
   - Подумайте хорошенько, эрте Мори. Это только ваше решение.
   Интересно, почему он так настойчив? Старается обезопасить собственный зад на случай, если я вдруг заартачусь? Очень странный разговор. Очень туманный. Но несмотря на всю его неясность, страха так и не возникло. Впрочем, меня и не пытались напугать, скорее, отговорить, сбить с толку, подергать за ниточки, торчащие из спутанного клубка души. Пеговолосый очень хочет быть уверенным, но в чем? Или... в ком?
   - Я устал, эрте. Можете верить, можете не верить, ваше право. Я десять лет следовал за Ведущими всех рангов и мастей, постепенно переставая понимать, зачем это делаю. Я честно исполнял свою службу, но даже мундир со временем изнашивается, а люди ничем не лучше мундира, который носят.
   - За подобные слова вас следовало бы продержать в тюрьме весь остаток дней.
   - Вы кликните стражу сейчас или чуть позже?
   Золотозвенник подошел ко мне вплотную, но снова в его движениях и в тоне голоса не оказалось и намека на угрозу:
   - Вы хотите чего-нибудь по-настоящему? Подумайте еще раз. Закройте глаза, всмотритесь в картинку, которую увидите вокруг себя, и скажите: чего вы хотите?
   То ли он был удивительно убедителен от природы, то ли в ход пошли особые снадобья, которые никто не мешал "багряному" рассеять в воздухе кабинета, но я подчинился настойчивому требованию, хотя и в глубине души рассмеялся его детской наивности. Что можно увидеть за закрытыми веками?
   Оказалось, многое.
   Темную пелену вдруг прочертили лучи света: это чья-то рука тронула занавеску на высоком окне и сдвинула в сторону, освобождая путь солнечному теплу. Женщина. Уже немолодая, но все еще прекрасная. А может, мне так только кажется, потому что... я люблю ее. И она любит. Черты лица расплываются в дымке на границе тени и света, но глаза, смотрящие на меня, спокойны и счастливы. За окном видны всполохи красных и белых пятен, разбросанные по густой зелени. Сад? Должно быть. Цветущий летний сад. И я обязательно прогуляюсь по нему, только не сейчас, потому что на стуле, выдвинутом из-за украшенного затейливой резьбой стола, меня ждет форменный мундир, цвета которого я никак не могу разобрать, но в складках ткани что-то мерцает, словно звездочка посреди ночного неба...
   - Я хочу оказаться в лучшем месте, чем бывал прежде.
   Пеговолосый удовлетворенно выдохнул, как будто мой ответ, добытый с таким трудом, стоил по меньшей мере половины сокровищ мира.
   - Такое место есть. И оно уже ждет вас.
   ***
   Коридор, по которому мы шли, был настолько узким, что едва позволял двум не особенно широким мужчинам идти рядом друг с другом, не соприкасаясь плечами.
   - Я не скажу всего, что вам должно знать, у меня слишком много других дел, требующих внимания. Но часть разъяснений вы получите уже по прибытии, а часть найдете сами, если хорошенько поищете. Хотя, буду откровенен: возможно, вам хватит и уже подготовленных сведений.
   - О каком месте вы говорите?
   - Помните? Никаких вопросов с вашей стороны, - лукаво улыбнулся пеговолосый. - Место... спокойное. Вы ведь хотели покоя, не так ли? Он у вас будет в полной мере, если понадобится. Там, где вы окажетесь, ваша судьба будет в ваших руках, а уж как вы ей распорядитесь, даже и Бож не знает.
   Я подумал и высказал свое первое впечатление от услышанного, а первое, как водится, всегда самое верное:
   - Слишком много тайн.
   Золотозвенник на ходу пожал плечами.
   - Не больше, чем есть на самом деле. К тому же, еще совсем недавно вы были согласны на что угодно, лишь бы обрести желанный покой. Почему же теперь любопытствуете?
   Потому что покоем в таинственном предложении и не пахло, скорее, от слов "багряного" веяло пылью сожженной степи. А может, просто бессловесная песня Лодии никак не хотела покидать мою память.
   - Я всего лишь собирался покинуть старую жизнь.
   - И покинете, обещаю. Конечно, новая будет чем-то на нее походить, как и вообще бывают неуловимо похожи любые жизни, но отголоски старой туда не долетят.
   - На другой край света?
   Он снова уклонился от ответа, мечтательно вздохнув:
   - Я бы и сам, будь такая возможность, бросил бы здешнюю суету и... Сюда, прошу вас.
   За поворотом коридора в рисунке узорчатой стены обнаружились контуры двери, больше похожей на бойницу. Интересно, кому бы могло понадобиться держать оборону в подвалах Наблюдательного дома?
   Если весь наш предыдущий путь, как и проход в место назначения, были тесными, словно зажатыми в тиски обстоятельств, то помещение, оказавшееся за дверью, оказалось полной противоположностью ожидаемой узкой клетушке. Не сказать, чтобы огромное, но весьма просторное, семиугольной формы, граненое выступами стен и потолочными балками. Только на полу не было заметных возвышений и углублений, одни лишь цветные паркетины, видимо, чтобы не сбивать с шага деловито снующие Звенья.
   Два Бронзовых и одно Серебряное. Цепь одушевления, как можно заключить из цвета мантий, даже если не приглядываться к рисункам медальонов. Все трое - женщины, довольно молодые, может быть, привлекательные, но бритые головы по-прежнему слишком отчаянно спорили с моим представлением о красоте. По мне скользнули ничего не выражающими взглядами, впрочем, "багряный" вызвал лишь немногим больше интереса у одной из синих мантий, той, к которой обратился с вопросом:
   - Отправление можно произвести прямо сейчас, эрте?
   Сереброзвенница утвердительно кивнула:
   - В любое время. Мы готовы с той минуты, как получили приказ.
   - Тогда дайте мне несколько минут на завершение разговора.
   - Как пожелаете.
   Она снова вернулась к прерванной работе над склянками на высоком столе, а пеговолосый пояснил:
   - Поскольку между столицей и тем местом довольно большое расстояние, я договорился о том, чтобы поспособствовать вашему скорейшему перемещению. Правда, в самом Блаженном Доле портальных мастеров никогда не было и не будет, поэтому вас перенесут в ближайшее к нему место.
   Итак, у него все же существует имя, у места, где я должен обрести покой? Что ж, оно вполне соответствует ожиданиям. Блаженный Дол. Никогда раньше не слышал о таком. Должно быть, жутчайшая захолустная провинция.
   Но насколько бы оно ни было удалено от Веенты, использование услуг Цепи одушевления наверняка стоит много дороже, чем путешествие с попутным обозом. Золотозвенник спешит избавиться или избавить? Если первое, то к чему вообще было затевать опостылевший разговор? А если второе... Все равно ничего не понимаю.
   - При том портале вас уже ожидают. По крайней мере, должны ожидать, - почему-то вдруг поправил самого себя пеговолосый, чем породил во мне еще большую тревогу.
   - Но я все еще не знаю, что должен буду делать.
   - Все необходимые разъяснения будут даны вам на месте. Не волнуйтесь, ничего сверх того, на что вы способны, от вас не потребуется. Да-да, я имею в виду ваше теперешнее состояние, а не прежнее.
   То есть, в скорейшем будущем почти полностью беспомощное. Интересно, зачем так утруждаться, чтобы поместить бесполезное существо в бессмысленное место?
   - Я все-таки хочу спросить.
   - Помните уговор?
   - Да. Но поскольку совсем скоро эта жизнь прервется безвозвратно... Приговоренному ведь полагается последнее желание?
   Золотозвенник широко, но чуть укоризненно улыбнулся:
   - Вы сами выбрали свой приговор. Впрочем... Спрашивайте.
   - Причина, по которой все это происходит, имеет большое значение?
   Он на мгновение сощурил глаза, похоже, чтобы скрыть от меня всю серьезность положения.
   - Да. И если Бож будет милостив, вы никогда ее не узнаете.
   Ясно? Сиди там, куда посадили, радуйся жизни и не задавай лишних вопросов, чтобы не тревожить собственный желудок.
   - Спасибо. - Пеговолосый удивленно приподнял брови, и я пояснил: - Спасибо, что были честны.
   - Если бы вы однажды оказались к моей службе поближе, вы бы поняли, что мне выгоднее говорить правду, нежели врать. А вот были ли честны вы?
   - Это важно?
   Очередной вопрос сорвался с языка и, разумеется, пропал втуне.
   - Честность поможет или помешает вам получить то, чего вы хотели.
   Мой провожатый повернулся к синим мантиям:
   - Благодарю, я закончил.
   - Останетесь до завершения? - спросила сереброзвенница.
   "Багряный" шутливо поежился:
   - Нет, увольте! Ничего увлекательного все равно не будет, а само действо я видел и снаружи, и изнутри. Пусть Боженка отведет свой взгляд в сторону!
   С этим пожеланием удачи человек, имени которого я так и не узнал, закрыл за собой дверь, оставляя меня наедине с тремя серьезно настроенными женщинами.
   - Вы ранее пользовались порталами? - поинтересовалась одна из бронзовозвенниц.
   - Ни единого раза.
   На гладком личике появилась и пропала недовольная гримаска. Впрочем, подозреваю, что мое лицо искажалось не менее, когда я получал в Ведущие только-только назначенных и едва сведущих в своей службе людей.
   - Тогда запомните несколько правил. Первое: не пугайтесь того, что произойдет, пока оно будет происходить. Потом - сколько угодно, но во время ни-ни!
   Занятное правило. Значит, во время путешествия будет, чего испугаться? Но раз уж через порталы странствуют и отважные воины, и трусливые чиновники, от страха я точно не умру.
   - Второе. Не барахтайтесь. Особо беспокойных приходится даже связывать, но ваш вес и так близок к предельному, а перемещаться голышом, поверьте, не слишком приятно.
   Еще капелька сведений, позволяющих предположить, что я попаду в нечто, похожее на воду и, вполне вероятно, холодное. А может быть, колючее.
   - И третье. Постарайтесь либо ни о чем не думать вовсе, либо выберите какую-нибудь сильную и важную для вас мысль. Перемещение продлится очень недолго, так что устать вы не успеете.
   Вот эта женщина точно ехидничает, в отличие от пеговолосого. Но если в ее словах всего половина правды, к ним все равно стоит прислушаться, если я хочу добраться до Блаженного Дола целым и, по возможности, невредимым. Хотя уточнить не помешает:
   - Больше указаний не будет?
   Бронзовозвенница вопросительно посмотрела на старшую по чину. Та равнодушно качнула головой, мол, и сказанного достаточно.
   - Камзол все же лучше снять. И сапоги тоже, - после некоторого колебания велела моя наставница. - Да, и ослабьте все тугие завязки, которые имеются.
   Когда я выполнил последний приказ, мне велели занять место в середине зала, там, где сходились в одну точку синие полосы паркета, и бронзовозвенница поднесла глиняную чашку, до краев наполненную какой-то жидкостью, похожей на кисель.
   - Выпейте. Не обязательно делать это быстро, но не останавливайтесь дольше необходимого.
   На вкус питье было едким, как скисшее вино, и все внутри, начиная с языка, немилосердно защипало.
   - Теперь опуститесь на колени, сядьте и обхватите себя руками. Да, вот так. И пусть Боженка отведет свой взгляд от вашего пути!
   Она отошла в сторону, оказавшись последним углом треугольника, уже образованного ее напарницами. Каждая из женщин сложила ладони вместе перед грудью, а потом медленно начала разводить их в стороны. Сначала я вертел головой, но когда понял, что все трое повторяют одни и те же движения, сосредоточил внимание на сереброзвеннице, находящейся прямо передо мной, благо, смотреть мне никто не запрещал. Правда, довольно скоро смотреть оказалось не на что.
   Чем дальше оказывались друг от друга ладони женщины, носящей синюю мантию, тем заметнее становилось, что воздух между ними меняет свой вид, начиная отчетливо густеть. И чем пристальнее я всматривался в пространство перед собой, тем сильнее дрожали, оплывая, очертания предметов.
   В какой-то миг, словно подчиняясь неслышимому, но грозному приказу, последние точки, едва соприкасающиеся друг с другом, но все еще позволяющие угадать наличие линий, разорвали свои объятия, вокруг повисла непроглядная пелена, пол вдруг ушел из-под ног, и я бултыхнулся вниз головой куда-то в...
   Пустотой оно точно не было, потому что ни тело, ни сознание не ощутили свободы. Скорее, наоборот, что-то сдавило меня со всех сторон то ли пытаясь вытолкнуть прочь, то ли поглотить, и стало понятно, о каком страхе говорила бронзовозвенница. Если странное место, в которое меня выбросил портал, не было живым само по себе, то оно явно было населено существами, имеющими цели и намерения. Враждебными? Дружелюбными? Я бы затруднился с ответом. Угрозы неминуемой смерти не чувствовалось, но и помощи не было. Больше всего было похоже, что меня кто-то обнюхал мокрым собачьим носом и оставил в покое.
   О чем меня еще предупреждали? Не барахтаться? Да тут и шевельнуться вряд ли получиться, потому что тело кажется туго спеленатым. Разве что, попробовать подвигать пальцем? Э нет, лучше не буду испытывать судьбу. Кто знает, не ринутся ли местные сторожевые псы на малейшее движение, и хватит ли сил у влитого в меня зелья, чтобы отвадить их еще раз?
   Кружение, еле заметное в самом начале моего путешествия, вдруг начало нарастать, вызывая к жизни тошноту. Я старался сглатывать подкатывающие к горлу комки, но они с каждой минутой явно обретали все больше нетерпения, и, в конце концов, рванулись наружу, объединив свои силы. Однако оставить путешественника вывернутым наизнанку посреди неизвестного мира, похоже, не входило в планы троицы синих мантий: слизь, разжавшая мои губы, пролилась на вполне привычный пол.
   Чистило меня не слишком долго, ровно до тех пор, пока весь проглоченный кисель не оказался на каменных плитах, а заодно и на мне самом, повисая белесыми соплями. Зрелище наверняка было малоприятным, но глаза, постепенно переставшие болезненно слезиться от попытки разобраться в смешении линий и красок, не углядели вокруг ни одной живой души.
   Комната, в которую я прибыл, походила на подвальную. По крайней мере, окон в стенах не наблюдалось. Также не было здесь ни простора, ни столов, заставленных разноцветными склянками, да и вообще, если бы я не знал точно, что некоторое время назад покинул столицу посредством портала, решил бы: очнулся после попойки в каком-то из трактирных погребов. Не хватало лишь бочек на стояках, но все остальное, в том числе и заметные клоки паутины по углам, и скудно горящая масляная лампа, и запах были на месте. Впрочем, запах скорее принадлежал разлившейся вокруг слизи.
   Я оперся ладонями о плохо выметенный пол, поднялся на ноги, еще раз осмотрелся вокруг и наконец-то поймал за хвост ту самую мысль, которую мне настоятельно рекомендовалось думать еще во время путешествия.
   Почему я все это делаю?
   Не "зачем": мне же все равно нужно было куда-то подаваться, а "почему". Незнакомый человек, не пожелавший или не посчитавший необходимым представиться, наговорил непонятных речей, наведших в моей голове дурной туман, потом чуть ли не силой пихнул в руки Звеньев Цепи одушевления и безмятежно откланялся, а я, как послушная овечка, отправился... хорошо бы, не на заклание. Хотя смысла протестовать уже нет. Да и от барахтанья меня предупреждали.
   Почему я слушал его? Потому что он умеет говорить так, будто каждое слово, слетающее с губ, стоит не меньше морской жемчужины.
   Почему послушался, даже не понимая, о чем идет речь? Ответ прост. Потому что меня натаскивали на подчинение. Да, в разумных пределах, но по большей части беспрекословное и немедленное. Впрочем, даже если вся многолетняя сопроводительская служба была заблуждением, которое рано или поздно закончится полнейшим крахом, надо признать: в жизни возникают случаи, когда сомневаться и раздумывать попросту некогда.
   Догадывался ли я, чем закончится водружение Соединительного жезла в купеческой лавке? Разумеется. Но не позволял своей догадке принять осознанную форму. А ведь можно было помедлить, возразить, предложить иной выход. И допустить, чтобы животные и люди успели убежать. Мог ли тот крошечный лисенок причинить зло жителям столицы? Сейчас уже не узнать. Но даже если один шанс из ста кричал об опасности, все произошедшее было оправданным. Словами закона, конечно же. Человеческие слова, способные описать весь тот ужас и скорбь, еще надо было бы поискать.
   Золотозвенник действовал четко и бил метко. Он знал, что я привычно подчинюсь любому приказу, поскольку все еще не осознавал: со службой сопроводителя покончено. Правда, оставался один неуютный вопрос, который можно на время отодвинуть в сторону, но от этого не становящийся менее колючим.
   А удастся ли мне когда-нибудь осознать, что прошедшая жизнь прошла? Закончилась, рассыпалась прахом, разлетелась на осколки. И портал сыграл роль материнского чрева, исторгнув меня словно рожденным заново. Вот только крика не было. Запоздал. Зато когда раздался от распахнувшихся дверей, у меня заложило уши:
   - Добро-добро-добро пожаловать!
   ***
   Мантия вертлявого коротышки, волчком закрутившегося вокруг меня, тоже была синей. Когда-то. А теперь на ней присутствовали пятна, застиранные и вполне свежие, свидетельствующие о том, что кушают звенья Цепи одушевления хоть в столице, хоть в провинции, сытно и обильно.
   - Как себя чувствует эрте? Руки-ноги-голова на месте? Благодарение Божу! Путешествия через портал совершенно, ну просто совсем-совсем безопасны, однако столько жалоб возникает, столько жалоб...
   Он тараторил, делая краткие паузы, только чтобы наполнить легкие воздухом, и надо сказать, ритмом дыхания не уступал хорошему пловцу. Но меня в эти минуты больше занимали не чужие трудности, а собственные. Начиная с испорченной одежды.
   - Не извольте сомневаться, одежку мы вам справим! На два счета справим! - Поспешил заверить коротышка, уловив направление моего взгляда. - А сейчас прошу последовать за мной, для небольшого, но настоятельно необходимого омовения...
   Действительно, небольшого: лохань, наполненная не слишком горячей водой, позволяла уместиться только сидя, да и то при малейшем неосторожном движении упираясь локтями, коленями и всем, чем придется, в грубо оструганные доски. Единственным достоинством омовения было то, что меня оставили в одиночестве. Правда, причиной скорее было не соблюдение приличий, а необходимость отдать портному соответствующие распоряжения. Нет, на новый костюм я не надеялся. Десять шансов из десяти, что возьмут пока еще сносный старый и перешьют. Да и Бож с ними, только бы с сапогами на такую же хитрость не сподобились.
   Слизь отмывалась легко, гораздо труднее было снять с волос остатки разглаживающей мази. А когда я, наконец, справился со своими делами и потянулся за полотенцем, коротышка снова вихрем ворвался в комнату.
   - Доброго здравия, эрте, доброго обновленного здравия! Хороша была водичка?
   Впрочем, я даже не успел кивнуть или наоборот, выказать неудовольствие, потому что мне тут же было вручено полотнище, цветом подозрительно напоминающее одеяние моего радушного хозяина, да и при близком рассмотрении оказавшееся именно мантией.
   - Чем богаты, тем и рады, эрте! Вы уж не побрезгуйте, накиньте пока, портняжки-то у нас не чета столичным, с иглой хоть и управляются ловко, да только спешить не любят... А мы для вас уже и местечко приготовили, дабы с дороги отдохнуть, да прочими всякими вещами заняться!
   Комната, куда меня проводили, судя по расположению и убранству, изначально была предназначена для посетителей, которым требовалось ожидать своей очереди для собеседования со Звеньями того Малого наблюдательного дома, куда вывел меня портал. Но похоже, надобностей у местных жителей было немного, потому что длинные кушетки по стенам комнаты были покрыты довольно толстым слоем пыли.
   - Вы присаживайтесь, присаживайтесь! - Коротышка, взмахнув рукавом, расчистил мне место под седалище. - Тут вас никто посторонний не потревожит.
   Он метнулся в коридор и, как подсказали удалившиеся до полной тишины шаги, бодро ушлепал едва ли не в другой конец, тут же вернулся, торжественно вручил мне небольшую шкатулку и, пятясь, снова скрылся за дверью, которую беззвучно, но тщательно притворил.
   Те самые разъяснения, что я должен был получить по прибытии? Ну-ка, взглянем.
   На багряном сургуче, заливающем замок, был отпечатан знак "вскрыть без свидетелей", и судя по целости всех его линий, никто не пытался интересоваться содержимым. Из страха быть уличенным или, что называется, от греха подальше? Кто бы мне рассказал...
   Под крышкой лежал листок бумаги, достаточно пожелтевший, чтобы понять: если он и ждал именно меня, то делал это на протяжении, по меньшей мере, двух десятков лет. Но для ответов на все возникшие вопросы его явно не хватит, он и сложен-то всего вдвое, а внизу не заметно ничего, похожего на документы.
   Я поднял бумагу и едва не уронил. На мягком сукне внутренней обивки шкатулки лежал овальный медальон с рисунком, никогда не виденным мной живьем ни на чьей столичной груди: рукоять кинжала, из перекрестья которой на меня то ли строго, то ли насмешливо, а может, и так, и сяк одновременно смотрел глаз.
   В иерархию "багряных" означенный чин не входил, оставаясь за звеньями Цепей мироудержания, но какой бы протяженной ни была Большая цепь, она не могла оплести собой все пределы Дарствия, особенно отдаленные и не представляющие торгового или иного интереса. Вот в такие затерянные глубины страны и отправлялись смотрители: сами себе и надзор, и охранение, и упокоение.
   Ну и удружил мне тот золотозвенник! Мало того, что отправил невесть куда и невесть зачем, так еще и оставил один на один со службой, которая...
   - Позволите войти? - осведомились из приоткрытой двери.
   Или тут слишком хорошо смазаны петли, или собрались одни шпионы, умеющие все делать бесшумно, Боженка их подери!
   На всякий случай я снова прикрыл содержимое шкатулки листком и разрешил:
   - Войдите.
   Серо-зеленый мундир Цепи сообщений весьма подходил своему владельцу - израстающемуся юнцу, похожему на ивовый побег, явно кушавший хоть и вдоволь, но пока неспособный наесться досыта и остановиться в росте. Зато звено Бронзовое, значит, меня посетил не последний человек в здешнем ведомстве.
   - Послание для эрте Ханнера Мори со-Веента. Примете?
   Еще одно? Не слишком ли много сразу? А, к тому же можно и отказаться? Какой большой выбор! Прямо-таки неожиданно.
   - Приму.
   Я ожидал, что мне будет вручена очередная бумага или другой подобный предмет, предназначенный для утомления зрения, но парнишка вместо того, чтобы рыться в карманах мундира, откинул назад длинные пряди рыжеватых волос, закрыл глаза и прижал пальцы обеих рук к теперь ставшим заметными припухлостям за ушами.
   - Надеюсь, дорога не доставила вам особых хлопот.
   Голос остался прежним, хрипловато ломающимся мальчишеским, но интонации явно принадлежали совсем другому человеку.
   - Уговор о вопросах остается в силе. Тем более, нет никакого смысла задавать их тому, кто всего лишь передает вам мои слова.
   Уверен, где-то там, на другом конце невидимой нити, связывающей сейчас Веенту и неизвестное мне захолустье, пеговолосый не удержался от смешка.
   - По моим расчетам, вы уже получили главное, что вам предназначалось. Могу представить, насколько вы удивились. Еще лучше представляю, какими чувствами вы сейчас пылаете ко мне.
   Если говорить честно, чувств толком и нет. Золотозвенник хотел найти во мне послушного исполнителя своей воли? Ему это удалось. Более того, протестовать и возражать не буду. Лучше сложу руки и подожду, пока "багряный" не убедится, что совершил ошибку, ведь тот, кто привык следовать приказам, не умеет действовать сам по себе.
   - Скажу сразу: цель, необходимая мне, уже достигнута, и будете ли вы тихо сидеть в своем углу или устроите бурю, неважно. Я не приду проверять вашу службу. И никто другой не придет. Теперь вы один решаете, что делать и делать ли вообще.
   Это-то и плохо. Очень плохо. Пусть смотритель в отведенном ему поселении и Дарохранитель, и Бож, да еще и Боженка одновременно и единолично, но ведь живет он там не в одиночестве. Хотя, получив очередное доказательство коварства золотозвенника, не поручусь, что, прибыв на место, увижу не безлюдное пепелище.
   - Да, вы ничего не знаете о службе смотрителя. Могу вас успокоить: никто из получающих эту должность, не обладает всеми требующимися знаниями. Бывали люди и намного менее сведущие, нежели вы.
   Может быть. Но когда пятнадцать лет находишься в строю, где нет лучших и худших, а каждый способен выполнить любой приказ, как-то не хочется оказаться неумехой в новом деле. Вернее, о хотении речь даже не идет. Меня охватывает безотчетный ужас при одной только мысли о прыжке в открывшуюся неизвестность. Честное слово, проваливаться в портал было намного спокойнее!
   - Запомните главное. Как бы вы ни поступили, это и будет правильным. В минуту действия. Потом всегда наступает прозрение, но прошлое не изменишь, так что не думайте, ошиблись вы или угадали верный ход: победа в игре все равно останется за вами. Правда, она не будет вам нужна. Вы ведь больше не игрок, эрте. Вы тот, кто расставляет фигуры на доске и пишет правила.
   Не слишком ли почетная служба для скромного сопроводителя? Если на мгновение поверить словам пеговолосого, получается, что я переместился не просто в пространстве и во времени, а попал в какую-то другую ипостась, нежели человеческая. Назначить всем места, определить очередность ходов, а что потом? Наблюдать?
   Наблюдать. Делать то, чему меня учили тщательнее всего. Золотозвенник руководствовался своими мотивами, пока непонятными, но даже малая часть того, что приоткрылась сейчас, доказывает: он действовал не наобум и не наугад, предлагая мне тот выбор.
   - Самая большая трудность, которая вас ожидает, это необходимость рано или поздно останавливать партию и определять победителя. Солгу, если скажу, что все ваши решения будут непременно справедливы и праведны. Так попросту не бывает. Не получается, как ни старайся. Да, вам будет дурно от некоторых собственных поступков, но вы все равно их совершите. И все же вы никогда не должны винить себя, запомните!
   Какую бы глупость или гадость ни натворил? Занятный совет. Впрочем, он больше похож на приказ. Ну что ж, не винить, так не винить. Однако сама возможность оказаться заслуживающим обвинения настораживает.
   - Люди, которые будут вас окружать, легко могут обойтись без вашего присутствия в их жизни, как и вы - без них. Но когда вы откроете двери своего нового дома, преград и замков не останется. Вы станете частью. Звеном цепи, если хотите. Замыкающим звеном. Ваше слово отныне будет последним в любом споре. Но сначала вы должны научиться его произносить.
   Вершить чужие судьбы... Не об этом ли я мечтал? Пожалуй. Только не заглядывал так далеко и высоко. Меня куда больше устроило бы скромное местечко посередке между облеченными властью и подчиненными ей.
   - Законы знакомы вам, но они лишь устанавливают, как поступить в определенных обстоятельствах, а случились таковые обстоятельства или нет, решаете один лишь вы: если с неба хлынет вода, ее назовут дождем не раньше, чем это слово слетит с ваших губ.
   Все запутаннее и запутаннее. Полнейшая вседозволенность в границах закона? Наверное, "багряные" именно так и живут, но я, умом понимая, о чем говорит пеговолосый голосом Бронзового звена, никак не могу осознать. Голова кружится.
   - Я не буду желать удачи и прочих глупостей: в вашей нынешней службе лучше всего прочего пригодится терпение. Сначала оно понадобится вам, чтобы понять, потом чтобы принять, и напоследок - чтобы не отступить. Прощайте, эрте Мори. Даст Бож, свидимся!
   Когда отзвук последних слов стих, парнишка отнял руки от головы, открыл глаза и посмотрел на меня мутноватым взглядом.
   - Желаете что-нибудь передать в ответ?
   В ответ... Вопросы не будут услышаны, благодарить пока не за что, посылать проклятия тоже рановато.
   - Нет.
   Он кивнул и, пошатываясь, ушел восстанавливать силы после проделанной работы. Я прежде не видел особые возможности звеньев Цепи сообщений в действии и не особенно верил историям о них, но получив послание от золотозвенника, больше не сомневался: чудеса существуют. Правда, те, что случаются в моей жизни, происходят по приказу или просьбе, а не по собственной воле.
   Я расправил листок бумаги, которым прикрывал знак смотрителя от чужих взоров. М-да, негусто: всего несколько коротких строчек, написанных чьей-то бесстрастной рукой. "Для лучшего и скорейшего запечатления держать сей знак при себе, согретый теплом плоти". Странное указание. Но если уж так положено...
   Несмотря на внушительный вид, он оказался вовсе не тяжелым, зато прохладным. Правда, не как камень или металл, а при ближайшем рассмотрении на гладкой поверхности с обеих сторон обнаружились тоненькие черточки трещин, замысловатой сетью покрывающие знак. И ни единого намека на застежку или прочие приспособления для крепления на одежду. В кармане его носить, что ли, или в кошеле? Ладно, разберусь потом, а пока, как советует записка, нужно найти теплое местечко для моего приобретения.
   Я пристроил знак на груди, под складками мантии, потом подумал и закинул ноги на кушетку. Глаза закрывались сами собой, и это означало, что остатки зелий постепенно перестают оказывать влияние на мое тело, а стало быть, надо поскорее привыкать не к необходимости сна каждые сутки, а к тому, что он будет приходить. Причем, без спроса.
   Веки опустились, разливая по сознанию спокойную темноту, пропустившую сквозь себя только скороговорку вновь заглянувшего в дверь коротышки:
   - С дальней дороги отдых - самое милое дело! Отдыхайте, эрте, а уж мы мешать не будем...

Звено третье.

...где-то

   Пламя свечей в столовых канделябрах. Отсветы огней в сдавленных морщинистыми веками глазах.
   - Вы знаете, зачем я пришел.
   Не спрашиваю, скорее утверждаю. Можно было бы и вовсе не произносить ни слова, но так велит обычай, родившийся намного раньше меня и сидящего на другом конце стола. Впрочем, человека ли?
   - Знаю.
   Его плоти более семи десятков лет. Той, что осталась нетронутой. Кокону из дряхлой кожи. А под старым платьем прячется новое, полное силы. Осталось лишь определиться с желанием.
   - Вы знаете, когда я уйду.
   Улыбается.
   Чего-чего, а страха в да-йинах не бывает вовсе, не то, что в людях. Это мы способны легко захлебнуться в собственном воображении, представляя ужасы возможного будущего, стоит лишь подать правильный намек, а пришедшие с изнанки мира не знают чувств, подобных нашим.
   - Знаю.
   Рука, потянувшаяся к бокалу, движется медленно и слегка подрагивая, как и полагается руке старца. Хорошо играет свою роль, ничего не скажешь. Сам научился или нашел хорошего подсказчика? Не расскажет ведь. И под страхом смерти не проронит ни словечка.
   - Вы готовы?
   Единственный вопрос, который я себе позволяю задать. Иногда. Только избранным демонам: остальные получают свое без лишних разговоров.
   - Я был готов с того мига, когда открыл эти глаза.
   Они почти все отвечают именно так, словно там, в потустороннем мире заранее заучивают текст наизусть. Почти все из тех, кого я спрашиваю.
   - Сколько лет назад?
   Он задумывается, проводя длинным желтым ногтем по боку хрустального бутона.
   - Летом минет двадцатый год.
   Неужели так долго? Быть не может. Я бы узнал раньше. Я бы узнал. Разве только...
   - Чего он желал, впуская вас?
   Складки век вздрагивают. Человек мог бы заплакать, вспоминая прошлое, а демоны лишены такой способности. Все, чему они успевают научиться, это скалить зубы в улыбке.
   - Забвения.
   Как просто. Старик, уставший от жизни, а быть может, и от тех, кто его окружает, попросил синюю звезду подарить ему вечный покой. Отдал почти всю плоть в обмен на достижение цели, позволил да-йину оказаться в нашем мире и... намертво застрять в безыскусной ловушке.
   - И вы разделили его желание.
   Разводит руками, растягивая губы в улыбке, настолько грустной, насколько это доступно гримасничающему демону.
   - Я слишком поздно понял, что оно означает.
   Пойми ты раньше, ничего бы не изменилось. Вы заглядываете в наш мир на одну только ночь, искрами загораясь в темноте, но если не попадаете на готовый к горению костер, с рассветом обязательно угасаете, возвращаясь к долгому ожиданию. Зато если рядом оказалась хоть одна иссохшая от желания веточка, не можете устоять.
   Вы не выбираете свою участь. Выбираем мы.
   - Слишком поздно.
   Наверное, это можно было бы назвать сожалением, но в нем нет печали по потерянным годам или необретенному могуществу, есть только признание неизбежного. А ведь он может жить еще очень долго. Пока оболочка не рассыплется прахом, и плоть демона не погибнет, лишенная защиты перед нашим миром.
   - Вы хотите уйти.
   И снова не спрашиваю. Пусть да-йины не знают страха смерти, гибель бывает разной. Можно быть отсеченным от увядающей плоти и возвращенным домой, а можно растворяться по малой капле, теряя целостность сознания и памяти, чтобы воскреснуть беспомощнее младенца. Вот что по-настоящему страшит демонов: слабость. И тот, кто сидит передо мной, наверняка готов дорого заплатить, только бы вырваться из ловушки, которую сам и захлопнул.
   - Хотел.
   Что это значит? Он не станет просить о последней милости?
   - А сейчас? Что-то изменилось?
   Веки вновь сдвигаются, пряча угольки глаз и мешая понять, какую игру затеял да-йин.
   Он знает, что встреча с охотником сулит только один исход. Он знает, что просьбы или угрозы не остановят меня и не изменят мое решение. Решение, которое я пока никак не хочу принять.
   - Я приходил сюда раньше. И приду снова. Но... Пусть этот новый раз станет таким же, как первый.
   - Повторяющим прежние ошибки?
   - Позволяющим начать заново.
   Он снова смотрит на меня, и его зрачки греют жарче, чем огоньки свечей на углах стола.
   - Вас ждет медленная смерть.
   - А вы знаете, о чем говорите.
   Удивляется? Похоже на то. Но я и в самом деле знаю. Потому что умирал. Много-много раз вместе с такими, как он.
   - Хотите пройти через страдания?
   Крючковатые пальцы впиваются в подлокотники кресла, помогая старику подняться на ноги.
   - Кажется, вы, люди, верите, что перенесенные муки помогают вашим душам стать чище? А о своей я знаю это наверняка. - Рука, поднимающая бокал вверх, не вздрагивает ни разу. - Мы непременно встретимся!
   Хоть и не узнаем друг друга. Хороший тост. Не вижу повода, чтобы не присоединиться к нему, а потом благочинно заметить:
   - Время уже позднее.
   - Да. Вы, молодые, лучше нас чувствуете, когда нужно отходить ко сну. Я если и задремлю, то далеко за полночь.
   - Добрых снов.
   Демон кивает, опускаясь в кресло и придвигая поближе графин, еще наполовину заполненный темным рубином вина. Я могу ударить в любой миг, незаметно для своего противника или ожидаемо, как сам того пожелаю. Когда пожелаю.
   Наниматель ждет меня у лестницы, почти под самыми дверьми кабинета. Капельки пота на залысинах, выступающих из-под накладок парика, взгляд, выжженный неутоленными страстями. Старший сын, так и не вступивший в права наследства, потому что никак не похоронит отца. Проклятый старик все не хочет и не хочет умирать, а когда все средства испробованы, остается последнее. Я.
   Не всегда доносы оказываются правдивыми, ой не всегда. Но если бы их вовсе не существовало, мне было бы затруднительнее выбирать дорогу. А на сей раз доносчик не ошибся.
   - Вы говорили с ним?
   Чуть ли не приплясывает на месте от нетерпения.
   - Да.
   - Вы... заберете его?
   Сколько ему? Уже за сорок? Перезревший плод, который все никак не упадет с родительского древа. Подгнивший плод.
   - Не сейчас.
   - А когда?
   Делаю вид, что думаю. Хотя тут есть, над чем поразмыслить и без притворства.
   Пока жив глава рода, жив и сам род. А сможет ли истосковавшийся по власти мужчина, заискивающе заглядывающий мне в глаза, стать таковым? Мне нет ровно никакого дела до будущего, стоящего на пороге этого дома, но каждый раз делая вдох, я сожалею о скором наступлении рассвета, потому что здешний воздух пока еще напитан степенной мудростью.
   Не знаю, заслуга ли в том да-йина или его предшественника по оболочке дряхлой плоти, однако он словно связующий раствор, не дающий камням замка оторваться друг от друга и рассыпаться на бесформенные кучи. Пусть даже имя этому раствору "ненависть".
   Сын - другой. Растерявший терпение, живущий одной лишь надеждой на смерть отца. В его душе почти ничего не осталось, кроме горячечного желания заполучить право хозяйничать в доме. Тоже своего рода кокон, выеденный личинкой изнутри, вот только бабочки из него не вылупится.
   - Я отблагодарю вас.
   Конечно. Отсыплешь горсть монет. Не ты первый, не ты последний просишь ускорить ход времени.
   - Не нужно.
   - Так вы... сейчас?
   Смотрю в черные провалы зрачков. Ни единой искорки. Глаза да-йина были намного теплее.
   - Нет. Не сейчас. - Чуть медлю и произношу, смакуя слово, как хорошее вино: - Никогда.
   - Что?!
   Он почти кричит, забыв о том, что его могут услышать и внизу, и в соседних комнатах.
   - Он умрет сам. От старости.
   - Через сколько лет?
   Не могу удержаться от улыбки:
   - Возможно, похоронив вас.
   Он отшатывается. Исказившееся злобой и отчаянием лицо куда больше напоминает демона, чем благообразное спокойствие, поселившееся в чертах его отца.
   - Безродный пес!
   Короткий посох, на который так любят опираться при ходьбе пожилые и старающиеся казаться важными люди, взлетает над правым плечом обиженного сына, метя кованым наконечником мне в лицо. Но я не гордый, могу и поклониться. Особенно, когда от вовремя сделанного поклона зависит жизнь.
   Он промахивается. Делает поспешный шаг, увлекаемый тяжестью посоха. Поскальзывается на ковре, обтекающем ступеньку, и. кувыркаясь, падает вниз, затихая лишь у подножия лестницы.
   Я безродный, это правда. Но не пес, а охотник.
   Я выслеживаю и убиваю демонов.
   А иногда просто убиваю.
  

...здесь

   Левая половина резного лица смотрела с отеческой суровостью, правая загадочно улыбалась. Но если у любого из людей подобное смешение чувств вызвало бы перекашивание всех черт, то лик статуи, изображающей Божа и Боженку, оставался непостижимо прекрасен.
   Нелин всегда удивляло, как мастера в самых удаленных от столичного света селениях, едва умеющие держать резец и способные разве что нарезать корявые четырехлистники по крышке утварного короба, божий промысел всегда исполняют одинаково умело и достойно на протяжении долгих лет. Изваяние, водруженное в домашней кумирне, было заказано еще дедом нынешнего хозяина поместья по случаю дня рождения любимой и крайне набожной супруги, значит, появилось на свет раньше Нелин не менее, чем на век с четвертью, а выглядело как будто только что доставленное из ремесленной лавки. Даже лак, которому доставалось от детских забав наследников Мейена, обожавших прятаться в складках божеского одеяния, не потрескался и не потускнел.
   На статую пошел нижний отпил лиорнского дуба, цельным куском, но при всей основательности и громоздкости, фигура размером в человеческий рост и весила немногим более человека. Нелин хорошо помнила, как сама еще девочкой играла здесь с братом в догонялки, и Корин, будучи старше на десять лет, а сильнее - на целую вечность, задел полы резной мантии и чуть не утянул за собой обитателя кумирни.
   Корин. Заливистый смех. Ясные глаза, без вопросов обещавшие защитить сестренку от всех невзгод. Горячие ладони, прикосновение которых всегда было болезненно-сладким... Как давно это было.
   Лик, разделенный пополам и все же нераздельно единый. Жрецы утверждают, что такое единение символизирует супружеский союз мужчины и женщины, но Нелин с детства была уверена, что брат и сестра нераздельны не меньше. Так было до вчерашнего вечера. Осталось ли так сегодняшним утром?
   - Ты здесь? - Спросил хрипловатый голосок, не скрывающий нетерпения.
   Нелин поежилась, хотя в кумирне, как и во всем доме, было натоплено по-зимнему, несмотря на вовсю владычествующую весну. Можно было бы не отвечать, но надеяться, что Лорин уйдет, оставив поиски, не приходилось.
   - Да. Я здесь.
   Сквозь узкую, да еще и лишь наполовину приоткрытую дверь кумирни протиснулась фигурка с заметно округлившимся животом. Если надеть платье попросторнее, еще можно скрыть скорое прибавление семейства Мейен от любопытных глаз, но Лорин нравилось выставлять свой живот напоказ. Мол, смотрите все, хоть я и аленна, а понесла от временного мужа.
   - Не передумала часом?
   Только это и тревожит братнину жену. А ведь хочется передумать. Ой как хочется...
   - Лорин, мы же не знаем, как все было на самом деле.
   - И что? - Капризные губы вдовой аленны приподнялись, обнажая ровные зубы. - Кому поверят, ему или нам? Особенно если мы будем вместе.
   Нелин почувствовала ладони на обнаженных плечах. Холодные, как лед.
   - Мы же будем вместе?
   Бож нахмурился своей половиной лица еще суровее. Боженка оскалилась, совсем как Лорин.
   Память брата нельзя предавать. Особенно если она - все, что осталось, и другой уже не будет.
   Ты ведь не пыталась отговорить его. Ты молчала и слушала, не в силах справиться с робостью. Корин хотел вырвать тебя из этого болота, пусть и насильно, преступая человеческие законы. Он был смелым и любящим братом. Братом, которым можно гордиться, какой бы стыд одновременно не наполнял душу.
   - Да, мы будем вместе.
  

...и сейчас

   Я проснулся совершеннейшей развалиной.
   Не нужно было засыпать прямо под окном, выходящим на восток, и не нужно было делать этого на продавленной кушетке, но даже задним умом силен не каждый. В итоге первые же лучи солнца ударили мне прямо в лицо, разбудив надежнее петухов, я вынужден был зажмуриться, попробовав отвернуться от горячих ласк восходящего светила, и теперь уже проснуться окончательно. От боли в затекших мышцах.
   Но как бы рано ни вздумалось встречать рассвет мне, кто-то в Наблюдательном доме вставал еще раньше: на стуле была аккуратно развешана новенькая одежда, а на столе стояла плошка с водой, над которой поднимался отчетливо видимый пар. Значит, надо встать, умыться и одеться? Выходит, что так. Впрочем, главной причиной для незамедлительного поднятия на ноги было то, что лежать тоже оказалось больно.
   Протирая глаза и путаясь в полах не подвязанной поясом мантии, я добрался до стола, плеснул на лицо теплой водой и уставился в зеркало, любезно одолженное мне для бритвенной процедуры. Боженка милостивая, я ведь теперь тоже... почти весь пегий.
   Открытие не порадовало. Еще меньше удовольствия доставило то, что волосы, более не удерживаемые на положенных местах мазью, лезли в глаза, в нос, в рот и щекотали шею в самые неподходящие моменты. Покончив с оскабливанием подбородка, я, не чувствуя ни малейших угрызений совести, той же бритвой укоротил особо надоедливые пряди, от чего те дерзко приподнялись над своими соседками, придавая мне вид мужа, получившего взбучку от сварливой жены, но по крайней мере больше не закрывая обзор.
   Одежда, справленная разговорчивым коротышкой, оказалась вопреки опасениям не перешитой из старья, а именно новой, хотя и явно собранной из залежавшихся на складе запасов, потому что от сукна рубашки явственной пахло соответствующим сенным сбором. Но хоть все по размеру, и то благо, особенно сапоги. А стеганая куртка с шерстяной подбивкой еще на вырост сойдет, в поясе уж точно, и это не может не радовать, ведь там меня разнесет вширь быстрее всего, если вспомнить отцовскую фигуру.
   Закончив одеваться, я, заметив открытую шкатулку, вспомнил события вчерашнего вечера, удаленное напутствие золотозвенника, а главное, торжественно врученный мне знак. Знак, который должно было держать в тепле тела и который...
   В складках мантии ничего не было. В пролежнях кушетки тоже. Я посмотрел по всем углам, под немногочисленными предметами мебели, еще раз перерыл тряпье и растерянно потер лоб. Кто-то заходил в комнату ночью и украл знак? Но для этого нужно было лезть ко мне за пазуху, что вряд ли возможно осуществить, не разбудив. Конечно, медальон мог и сам выскользнуть из мантии, он ведь достаточно гладкий, а подобрать вещицу с пола способен и ребенок. Ну я и растяпа! Хотя... Может, оно и к лучшему? Попрошу сообщить моему благодетелю о пропаже, пусть придумывает мне новую службу. Правда, гораздо вероятнее каторга за утрату дарственного имущества.
   Я как раз стоял посередине комнаты, прикидывая, сразу идти с повинной или попробовать расспросить местных обитателей на предмет пропажи, когда с потолка прямо над моей головой раздался стрекот. Примерно так пели цикады в родительском саду, когда он еще не был сожжен Цепью упокоения. Но цикады появляются летом, а никак не по сходу снега.
   Стрекот повторился, став еще назойливее, но переместившись чуть вперед. А, должно быть здесь живет сверчок! Вот этого жучка-червячка мне видеть не доводилось, хотя с детства хотел поймать и рассмотреть, откуда рождается уютный треск. Может, на сей раз удастся? Я поднял голову и удержался от громкого возгласа только потому, что не знал, удивляться или ужасаться.
   Знак смотрителя полз по потолку, расчерчивая пыльную побелку затейливыми узорами, а благодаря тому, что стены комнаты были довольно низкими, я мог рассмотреть, что передвигаться знаку помогают самые обыкновенные жучиные лапы. Наверное, почувствовав устремленный на него взгляд, жук остановился и стрекотнул снова, как мне показалось, вопросительно. Мол, и что ты дальше собираешься делать? Только придвинуть стул, влезть на него и попытаться сковырнуть насекомое на пол, хотя дотрагиваться до вдруг ожившего знака не хочется. Но прежде, чем я сдвинулся с места, знак начал движение сам.
   Крылья, образующие рисунок, который вчера казался мне кованым, расправились, затрепетали, и жук отправился в полет. В отличие от мух и прочих своих собратьев, летал он совершенно бесшумно, и уследить за ним можно было лишь по колебаниям воздуха, да тени, проносящейся перед глазами. Поймать тоже не представлялось возможным, но этого и не потребовалось: совершив несколько почетных кругов, жук ткнулся в мое плечо и, цепко перебирая лапками, прополз на то самое место, где и должен был находиться знак смотрителя. К сердцу, напротив которого замер, сложив крылья и вновь превратившись в медальон, оторвать который если и было возможно, то потерять - вряд ли.
   В горле основательно пересохло, и я шагнул за дверь, надеясь встретить какого-нибудь служку и раздобыть с его помощью хотя бы подобие завтрака. Однако коридоры здешнего Наблюдательного дома были куда менее многолюдны, нежели столичного, потому, когда после нескольких минут бесплодных поисков, где-то впереди раздались голоса, я поспешил добраться до их обладателей.
   - Да пойми же тыыы! - Подвывал молодой человек в мундире предзвенника, глядя в дюжую грудь рослого мужчины. - Не могу я сам. Не могу и все! Послушать могу. Запись сделать. А тебе же совсем другое нужно!
   - Так помер хозяин-то, - скорбным басом прогудел второй.
   - Да понял я, понял! И ты пойми: ну нету никого сейчас, нету. Вот вернется эрте Дожан и будет с вами разбираться!
   - Так помер хозяин-то. - Бас верзилы стал удивленнее и одновременно чуточку грознее. - Мне хозяйки сказали, чтобы без толку не воротался. Так я и не вернусь.
   - И будешь хвостом ходить за мной весь день, - обреченно простонал предзвенник. - А то и осьмицу кряду.
   Тут его взгляд, ищущий спасения, наткнулся на меня. Вернее, на рисунок жучиной спины.
   - Вот! Вот кто вам поможет!
   Он ловко обогнул громоздкую фигуру своего упрямого собеседника и ринулся ко мне.
   - Вот, видите? - Тощий палец ткнул в знак смотрителя. - Вот он может сделать все то же, что и эрте Дожан. Вот его просите!
   - Мне хозяйки велели человека из городской управы везти, - не отступил верзила. - Я и привезу.
   Предзвенник поманил меня пальцем, и когда я наклонил голову, зашептал мне прямо в ухо:
   - Выручайте, эрте! Знаю, знаю, что все это не ваше дело, но у меня уже голова звенит от этой орясины, а сделать все равно ничего не могу. Да и к тому же... - Его взгляд радостно просветлел. - Вы же в Блаженный Дол назначены, верно?
   Чем меньше людей заняты на службе, тем скорее между ними распространяются любые сведения, так что попусту удивляться не стоило, и я согласно кивнул.
   - А Мейен как раз по пути! От него-то до Дола почти рукой подать. Вы туда только заглянете и отправитесь дальше, вот и все дела!
   - А почему нельзя подождать возвращения вашего начальства?
   - Да подождать можно, - вздохнул предзвенник. - Только потом жалоб будет целый короб. Я бы и сам туда поехал, да увы, чином не вышел. Не получил еще звено.
   Скорее всего, его ожидает медь Цепи изыскания, если речь шла о смерти, заверения или расследования которой требуют какие-то "хозяйки". Мне доводилось пару раз присутствовать при действе, по службе полагающемся ищейкам, но в таинство происходящего меня, разумеется, никто не посвящал.
   - Жалобы? Откуда?
   - Йееех! - Махнул он рукой. - Это у вас в столицах любое Звено может свысока на простых людей посматривать, а нам большую часть жалованья местный совет платит. И не дай Боженка, по первому требованию не прибежишь...
   Ясно. Парень желает выслужиться перед начальством, потому и готов втянуть в свои сумасбродства первого попавшегося, лишь бы подходил по внешнему виду. И что же мне делать? Отказаться, сославшись на усталость после дороги и прочую ерунду?
   Предзвенник, видимо, прочитав в моих глазах напрашивающееся окончание беседы, вцепился мне в руку:
   - Вы уж не откажите, эрте! Вам главное будет головой кивать, да с важным лицом сидеть, а все остальное я сам сделаю!
   ***
   Настырность будущего звена Цепи изыскания хоть и была убедительной, на мое согласие повлияла вовсе не она, а возможность получить разъяснения в том деле, которым мне предстоит заниматься согласно присвоенной должности. Поэтому не прошло и четверти часа, как я уже трясся в скрипучей коляске по размытой весенними паводками дороге, а рядом со мной, видимо, предвкушая блестящее будущее, нетерпеливо ерзал по сиденью и время от времени поправлял сползающую на брови вязаную шапку длинноносый молодой человек лет двадцати трех.
   Кучер, укрывшийся от утренней мороси под толстым плащом, забыл о нашем существовании сразу же, как только тронул поводья, поэтому на особенно резких поворотах приходилось судорожно хвататься за борта коляски. Торопливость слуги можно было понять: хотя смерть и является конечной точкой жизни, промедления не терпит. Вернее, не терпят те, кто получил на руки мертвое тело.
   - Вам что-нибудь известно об этой семье?
   Предзвенник, отзывающийся на имя Киф Лефер со-Литто, кивнул в такт очередному ухабу.
   - Глава - старикан, все никак не отдающий Божу душу. У него двое детей, сын уже лет сорока с гаком и дочь, на десять лет моложе. Дочь незамужняя, сын год назад обзавелся временной женой.
   - А раньше был женат?
   - Нет, ни разу.
   Странно. Чего-то ждал, а потом устал или отчаялся? А может, женился по требованию отца? Но и тогда не совсем ясна причина столь долгого промедления.
   - Живут тихо, - продолжал предзвенник. - В город наезжают, как водится, по праздникам или по надобности.
   - Богаты?
   - Да уж не бедны.
   Тем понятнее, почему тебя так тянет туда, Киф Лефер.
   - И кто умер?
   - Я так понимаю, старик все же скопытился. От этой дубины разве можно чего-то добиться?
   Я посмотрел на ссутулившуюся спину кучера и признал:
   - Ничего, ровным счетом.
   - Вы не беспокойтесь, эрте, вам главное при всем присутствовать и потом бумаги заверить.
   Бумаги. Как там говорил сереброзвенник из Цепи внутреннего надзора? Строчки букв весьма требовательны к людям.
   - А что будет написано в тех бумагах?
   Простодушный, можно сказать, невинный вопрос застал предзвенника врасплох: шапка снова сползла на рыжеватые брови, но теперь Киф не спешил возвращать ее на место.
   - Что написано будет? Да что положено, то и будет... Вы ж сами знаете.
   Вот мы и добрались до главного рубежа, который надо преодолеть. Или от которого придется отступить назад.
   - Не знаю.
   Почувствовав в ответе серьезный подтекст, Киф всмотрелся в мое безмятежное лицо и сам пошел красными пятнами.
   - Вы... не знаете, что и как... должно...
   - Не имею представления. Совсем.
   - Но как же... - Он перевел взгляд на узор жучиной спинки. - Как же тогда вам вручено...
   - Причину нужно спрашивать не у меня.
   Правда, тот, кто мог бы ответить, заранее отказал всем возможным любопытствующим в праве задавать вопросы.
   - Ого.
   Предзвенник откинулся на спинку сиденья и закутался в плащ, словно пытаясь спрятаться от неминуемой печальной развязки.
   - Так что, и в самом деле, все будешь делать ты.
   - Ого-го.
   - Не справишься?
   Он неопределенно повел плечами:
   - Да справлюсь, конечно, деваться-то уж некуда... Только я же говорил: не получил еще Звено. Экзамен не сдавал, да после экзамена под наставлениями не служил. А вы ж знаете: чему за столом учат, в жизни обычно с ног на голову повернуто...
   Да. И не просто повернуто, а еще три раза само вокруг себя закручено.
   - Может, хоть расскажешь вкратце, как мне нужно себя вести?
   Киф почесал межбровье.
   - Да как вести... - Похоже, предзвенник попробовал вспомнить своего непосредственного начальника. - Откуда ж я знаю? Я со смотрителями лоб ко лбу не сталкивался. Как звенья носы задирают, видел. А что ваш брат на службе делает, уж простите, эрте, мне не ведомо.
   Значит, придется полагаться на краткое напутствие пеговолосого. Что он говорил? Я - звено, замыкающее цепь? Окончание всего... Тогда я заранее должен знать, что все дороги сойдутся вместе у моих ног, а стало быть, ни торопиться, ни тревожиться нет смысла. Итак, спокойствие. А еще? Равнодушие? Доброжелательность? Строгость? Отеческое снисхождение? Нет, выбирать буду уже на месте. Самый яркий образец поведения, задержавшийся в моей памяти, эрте Ирриги, Боженка его подери, можно попытаться скопировать его манеры. Если получится: наблюдать-то я умею, а вот лицедействовать, признаться, не пробовал. Единственная роль, которой меня учили - бессловесная тень за спиной чинуши.
   - Ну и Бож с ними. А вот сама служба? Тебя же наставляли, как она должна исполняться?
   - Наставляли.
   - Так будь другом, расскажи. А то я по незнанию могу такого наделать, что одними жалобами ваш Наблюдательный дом не отделается.
   Предзвенник вздохнул. Видимо, его воображение достаточно чутко отозвалось на мой намек.
   - Да если послушать, ничего трудного нету. По порядку излагать?
   - Как запомнил.
   Киф начал загибать пальцы.
   - Сперва нужно выслушать заявителя. Ну, того, кто нас вызвал.
   Разумно. А то мы так и не знаем пока, зачем набиваем синяки, торопясь куда-то по размытой дороге.
   - Потом осмотреть того, кто пострадал, и все вокруг него.
   Осмотреть это всегда пожалуйста. С таким заданием точно справлюсь.
   - Опросить свидетелей и участников, если были.
   После третьего загнутого пальца предзвенник выжидательно умолк.
   - А дальше?
   - Ничего дальше. Когда станет ясна причина исследуемого случая, надо выносить решение.
   - Вот просто так взять и вынести?
   - Чтоб справедливое было и строго по букве закона.
   Ну да, а то вынесут нас. Вперед ногами.
   - А откуда оно берется?
   Киф досадливо ткнул полусжатым кулаком в шапку, снова съехавшую на лоб:
   - Из головы, откуда же еще!
   Если в голове хоть что-нибудь имеется. М-да. И в самом деле, ничего трудного в деле изыскания не наблюдается. Осмотреть, опросить, подумать и решить заданную задачку.
   - Ты уже пробовал так делать, как учили?
   Ответом послужило качание головой, которое можно было трактовать любым понравившимся образом.
   - Не пробовал?
   - Так меня ж когда еще до самостоятельного изыскания допустят... Года через три, если удача улыбнется. А может, и до седых волос в подручных прохожу.
   - Тогда какого... Зачем ты уговаривал меня во все это ввязываться?
   Предзвенник виновато шмыгнул носом:
   - На подхвате-то быть я умею. А если бы за меня кто доброе слово замолвил, глядишь, и начальство бы подобрело.
   ***
   Когда коляска въехала в низкие ворота поместья Мейен, я в полной мере оценил преимущество пустого желудка перед полным. Если бы мы задержались на завтрак, он покинул бы нас уже к середине пути, а так легкая муть в голове и горле осела, едва под ногами снова оказалась твердая и не склонная к крутым поворотам и прыжкам земля.
   Фасад главного здания явно раньше был частью дорожной крепости, которую потом, по истечению надобности, разобрали на камешки, чтобы сложить заново, но уже по другим правилам. Массивная стена, окаймленная башенками, ворота в ней да герб над воротами - вот и все, что было оставлено в память о славном доблестном прошлом рода Мейен, а к старой каменной кладке льнули с обеих сторон флигели, выстроенные с размахом столичных предместий. Я задрал голову, пытаясь разглядеть изображенный на щите рисунок, но копыта везущей нас лошади уже цокали по плитам внутреннего двора, и затею погадать на чужом гербе пришлось отложить.
   Стены, выходящие во двор, были мокро-черными от мелкого, но густого дождя, начавшегося вскоре после нашего выезда из Литто, словно дом по собственной воле надел траур. Впрочем, более ничего напоминающего о посетившем поместье горе мы не увидели: ливрейный лакей, пригласивший пройти за ним, даже не был отмечен соответствующей случаю ленточкой.
   В придверном зале, первом на пути гостей и недругов, попадающих в дом, нас ожидали две молодые женщины, похожие друг на друга, как сестры. Впрочем, понять, кто из них дочь хозяина, а кто аленна, было нетрудно, потому что живот стоявшей слева, недвусмысленно намекал на не столь давние заботы мужчины о продолжении рода. Обе темноволосые, темноглазые, пожалуй, одинаково огорченные, но мужняя жена картинно сжимала в ладонях кружевной платок. И снова ни на одной из хозяек я не нашел и следа траура: правая была одета в темно-желтое платье с лиловым кантом, левая в незабудково-голубое. Странно. Если умер глава дома, домочадцам полагалось бы...
   - Рады видеть вас так скоро откликнувшимися на наше печальное приглашение, - приветствовала та, что явно была дочерью.
   Итак, нужно выбирать, кем притворяться и кому подражать. Как поступил бы сейчас многомудрый Атьен Ирриги? Удивленно приподнял бровь и переспросил:
   - Печальное? Тень скорби можно заметить разве что на ваших лицах.
   Аленна оскорбленно поджала нижнюю губу, а ее спутница сухо заметила:
   - Траур надевается по умершим своей смертью, а убиенные ждут отмщения.
   Вот сейчас уместно было бы воспользоваться примером Кифа и растерянно пробормотать "ого-го". Но пришлось спросить, показывая непростительную неосведомленность:
   - И кто убит?
   - Корин Певено со-Мейен. Первый наследник рода и мой брат.
   Весело, ничего не скажешь. Мало того, что помер не старикан, а мужчина в середине жизни, так еще и не своей смертью.
   - Где это произошло?
   Сестра повернулась, указывая на двери за своей спиной:
   - В лестничном зале. Извольте проследовать за...
   Осмотр, осмотр, осмотр. Мертвые тела меня не смущают, но и не вызывают желания торопиться с ними на встречу. Особенно когда живот собирается требовательно заурчать.
   - Не так сразу.
   Женщины слаженно хлопнули ресницами.
   - Я и мой юный помощник откликнулись на зов вашего горя, едва только наступило утро, и поспешили сюда, отказывая себе даже в малой трапезе. Но раз уж теперь все на месте... - Я постарался придать своему голосу знаменитое атьеновское равнодушное благочестие. - Ваш брат, да не откажет ему Бож в милости своей, а Боженка закроет глаза, умер и более не чувствует земных нужд, а мы, дабы приложить все силы к исполнению службы, сначала должны сил набраться.
   - Ну вы и завернули! - восхищенно шепнул Киф.
   Главное, самому бы не запутаться. А вот хозяйки, хоть и с нескрываемым неудовольствием, но поняли, к чему я клоню.
   - Прошу проследовать в трапезную, эрте, - пригласила аленна, а сестра убиенного быстрым шагом направилась к одной из дверей, явно ведущей в места обитания слуг.
   Завтрак подали быстро, даже излишне: по крайней мере, куски мяса в жарком горчили свежими угольками, причиной появления которых был, скорее всего, чересчур большой огонь. Женщины так торопятся всучить нам мертвеца? Любопытно, почему. В конце концов, от лишнего получаса ему хуже уже не станет.
   Дождавшись, пока Киф промокнет губы, испачканные подливкой, запьет обильную трапезу ягодным морсом и разложит на спешно освобожденном столе письменные принадлежности, я предложил начать разговор:
   - Теперь, утолив наши скромные потребности... Мы полны внимания, эрте, и слушаем вас.
   - Вчера ввечеру... - Начала было сестра, но предзвенник прервал ее вопросом:
   - Заявителем будете выступать вы?
   Женщины невольно переглянулись, однако видимо, все было договорено заранее, потому что аленна даже не попыталась возразить.
   - Да.
   - Ваше имя?
   - Нелин Певено со-Мейен, вторая наследница рода.
   - Имя погибшего?
   - Корин Певено со-Мейен, первый наследник рода, - послушно повторила женщина, подчиняясь правилам опроса.
   - Вы присутствовали при его гибели?
   - Нет.
   - Кто-то другой присутствовал?
   Сестра подумала и отрицательно качнула головой. Киф записал в очередной строке: "прямых свидетелей происшедшего не имеется".
   Хорошо, что парень знает хотя бы последовательность и содержание вопросов, и мне не нужно ничего придумывать. По крайней мере, пока.
   - Вы обнаружили погибшего?
   - Я. - Вступила в разговор аленна и, предвосхищая вопросы предзвенника, представилась: - Лорин Леви со-Литто, супруга. Временная.
   Последнее слово она процедила сквозь зубы.
   - Когда, где и в каком положении?
   - Поздно вечером, вчера. Он лежал ничком. У подножия лестницы.
   - Он был мертв?
   Вместо ответа она решила всплакнуть. Прозвучало не особенно искренне, зато позволило спрятать лицо в кружевах платка.
   - Его гибели что-нибудь предшествовало? - продолжил Киф. - К примеру, шум?
   - Когда человек катится вниз по лестнице, он не делает это, соблюдая тишину, - резонно возразила сестра.
   - Он кричал? Что-то определенное?
   - Нет, - признали обе, из чего можно было заключить, что находились они или порознь на равном удалении от места гибели, или рядом друг с другом.
   - Но до того, как упасть, Корин кое-что сказал достаточно громко, чтобы можно было разобрать, - гордо заявила аленна.
   - И что же именно?
   - "Безродный пес".
   ***
   Похоже, теперь разговор становится вполне конкретным.
   - Ваш брат имел привычку разговаривать сам с собой? - спросил я.
   - Нет, эрте.
   - Значит, его слова были обращены к кому-то?
   Нелин позволила себе улыбнуться, хотя и чуточку брезгливо:
   - Слуги по моему приказанию задержали этого человека.
   Замечательно. Мертвец есть, убийца есть. Поставить точку и дело с концом? Но я так пока и не изучил все тонкости службы, а другого случая потренироваться может и не представиться.
   - Что ж, давайте взглянем теперь на место.
   Сестра, как старшая из хозяек, прошла вперед, показывая дорогу, аленна замкнула нашу процессию, идя следом за Кифом, пристроившим новый лист бумаги на переносной доске для походных записей.
   В отличие от придверного зала следующий был уже новостроем. Никакой грубой каменной кладки: оштукатуренные и выбеленные стены, резные перила широкой лестницы, двумя соединенными под углом пролетами ведущей на высокий второй этаж, лакированный многоцветный паркет. Из невычурной, но более чем достойной обстановки выбивался только куль мертвого тела неподалеку от последней ступеньки.
   - Мы не двигали его с места, как только поняли, что он мертв, - услужливо пояснила аленна.
   - А до того? Вам же нужно было убедиться в смерти.
   - Я пыталась послушать его дыхание, - признала сестра.
   Похоже на правду: пол рядом с телом словно выметен, а женские юбки делают это не хуже метлы.
   - Подходили только вы? - уточнил Киф.
   Нелин кивнула. Лорин, внимательно слушавшая нашу беседу, и не подумала напомнить о своем существовании. Трогательная же у них была пара, хоть и временная... Хотя, не думаю, что Лодия долго горевала бы обо мне в подобном случае.
   Мертвец являл собой трагическое зрелище только со стороны лица, искаженного последней судорогой, а со спины походил на сломанную куклу, измазанную белилами со щек рыдавшего над ней кукловода. Хм... Ну да, на колючей шерсти камзола рассыпаны белесые пятна. Есть они на плече, на боку, и на полах. А если подняться по лестнице, приглядываясь к стене, можно заметить проплешины.
   - Есть запасной грифель? - спросил я у предзвенника.
   Тот с готовностью протянул уже начатый, а сам полез в сумку за новым. Я очертил все места на стене, где побелка была заметно повреждена, и получил цепочку следов, ведших наверх.
   - Похоже, он упал с самого верха.
   - Убийца стоял именно там, - подтвердила аленна, хищно щурясь.
   Убийца... Ага. Верхняя площадка покрыта ковром, на котором видны отпечатки ног. Ну да, слуги еще не прибирались, не поднимали давно потерявший упругость ворс, поэтому следы и сохранились. Но сколько человек тут прошло?
   - Убийцу задерживали здесь?
   - Нет. Он... спустился сам.
   Забавно. А я думал, что безутешная жена сразу же завизжала, на крик прибежала сестра, позвавшая слуг и... Значит, все случилось как-то иначе. Или время было на что-то потрачено.
   - И его схватили уже внизу?
   - Да.
   - Наверх кто-нибудь поднимался?
   - Только я, - ответила Нелин.
   - Зачем?
   - Проведывала отца. Там отцовский кабинет и спальня, по правую руку о вас.
   Дверь. Вижу.
   - Он согласится поговорить с нами?
   - Не сейчас. Шум взволновал его, пришлось дать успокоительное. Батюшка спит.
   Нежная забота о старшем родственнике или попытка убрать с глаз долой, чтобы чего-нибудь не испортил своей болтовней? Старички обожают посплетничать, в этом даже я не раз убеждался за время сопровождения.
   - Хорошо, поговорим позднее.
   Значит, юбки побывали и тут, слегка ероша ворс. Впрочем, следы каблучков хорошо заметны. Как и вот эти круглые отпечатки ближе к перилам.
   - Я немного испачкаю тут. Не возражаете?
   По лицам женщин было понятно, что мои действия им безразличны, важен лишь результат. Я наскреб пряжкой запястного ремешка куртки горстку мела со стены и нарисовал на ковре примерные места расположения особенно вдавленных в ворс следов, предположив, что именно здесь люди, сколько бы их ни было, провели достаточно длительное время. Получилось два неровных круга с явно разными отпечатками.
   - Убийца стоял у стены или у перил?
   - Ближе к стене, вот почти как вы, - подтвердила аленна.
   Значит, напротив меня вчера стоял бы как раз убиенный. Стоял и... Что же это за кругляшки?
   - У вашего брата был посох?
   - Да, - кивнула Нелин. - Он любил опираться на него, хотя никогда не хромал.
   Отлично. Пользовался он им и вчера, когда... допустим, разговаривал здесь с кем-то или, скорее, чего-то ожидал, потому что посох и располагающиеся рядом с ним отпечатки башмаков оставили в ворсе ковра куда более глубокие отметины. Но рядом с телом никаких палок не было. Или я не заметил?
   - А где же он?
   Женщины растерянно переглянулись и снова посмотрели на меня.
   - Посох?
   - Ну да.
   - Это важно?
   Я нарочито задумчиво сдвинул брови:
   - Может быть важна малейшая мелочь.
   Нелин крикнула:
   - Эй, кто-нибудь!
   На ее зов в лестничный зал из придверного проворно юркнула служанка.
   - Чего желаете?
   - Поди найди посох хозяина.
   - Это которого? У старого-то он при себе всегда.
   - Молодого, - не по-женски сурово рявкнула сестра умершего.
   - А, так... Нечего его и искать. На месте он. Я еще утром отнесла.
   - Милейшая, отнесли куда? - Управление беседой перехватил я.
   - Так в покои хозяйские, - ответила служанка.
   - А где вы его взяли?
   - Так здесь. На ступеньке лежал. Мертвеца-то сказали не прибирать, а палка зачем под ногами будет валяться? Еще оступится кто.
   - Не сочтите за труд, принесите его обратно и положите на то место, откуда взяли, - попросил я.
   - И быстро! - цыкнула Нелин.
   Спустя пару минут посох был возвращен, и с высоты лестницы передо мной открылась замечательная картина, показывающая, что если погибший и держался за палку, то отнюдь не все время своего падения.
   Я спустился, отметил остатками мела место приземления палки и поднял приспособление для подпирания слабых ног. Увесистое. Наконечник кованый, мало того, что не сбивается, так еще и можно в случае чего ткнуть противника так, что тому мало не покажется. Да, пожалуй, замахиваться им вполне удобно. Следов мела нет, значит, о стенку не задевал. Зато... Есть свежие потертости на лаке. Даже сколы. А еще что-то похожее есть и на перилах. Похоже, посох попал между ними, тогда погибший и был вынужден его отпустить. Хм.
   - Ваш брат пользовался правой рукой при письме и прочих делах?
   - Да, только правой. Левая была сломана еще в юности, а потому не так сильна.
   Опирался на посох, стало быть, тоже правой. И как же, интересно, палка застряла меж столбиками перил, которые идут слева от того места, где стоял эрте Корин?
   М-да, голова уже забита под завязку, а я исполнил еще только половину положенных действий. Что ж, не будем откладывать: чем быстрее осознаю, что зашел в тупик, тем быстрее смогу понять, что делать дальше, сдаваться или прорываться с боем.
   - Я хотел бы взглянуть на убийцу.
   ***
   Нелин Певено со-Мейен ответила мне взглядом, короче всего описывающимся словами "хочешь - смотри".
   - Где он?
   - В одном из погребов. Где запоры понадежнее.
   На дворе, конечно, весна, и солнце, если тучи наконец-то раздвинутся, даже припечет немного, но желания идти в мерзлый подвальный сумрак все равно нет.
   - В этом доме найдется комната, свободная от проживания и прочих надобностей?
   Сестра убиенного указала рукой на дверь неподалеку от подножия лестницы.
   - Пусть убийцу приведут туда.
   Моя просьба, наверное, была высказана не с должной требовательностью, потому что вызвала явное неудовольствие, а не стремление поскорее ее выполнить. Пришлось переспросить:
   - Вас что-то беспокоит?
   Нелин на мгновение отвела взгляд, видимо, чтобы изгнать из него неуместные чувства.
   - Вы не думаете, что он... слишком опасен, чтобы водить его по дому?
   Э, признаться, я тоже не отважного десятка, но в холод и сырость идти по-прежнему не хочу.
   - Насколько я помню, ваши слуги уже один раз смогли его задержать и препроводить в погреб. Наверняка справятся с подобным делом снова, не так ли?
   Хозяйке дома пришлось проглотить прочие заготовленные возражения и отправиться раздавать поручения слугам, а мы с Кифом в сопровождении аленны, также мало довольной происходящим, расположились в предложенной комнате. Судя по всему, здесь женщины и находились, когда услышали предсмертные крики: в одном из кресел, поставленных поближе к окну, лежало скомканное полотно с незаконченной вышивкой, выскользнувшее из пяльцев.
   - Тебе хватит места для ведения записей? - спросил я у предзвенника.
   Тот, оглядев ажурную резьбу, с сомнением почесал нос, вздохнув, кивнул и придвинул к столику одно из кресел. Я изначально нацеливался было на второе, но в нем уже восседала, гордо выставив свой живот, аленна. Ну и ладно. Ноги меня, благодарение Божу, еще держат и вполне крепко. К тому же, иногда полезнее посмотреть на вещи и события с некоторой высоты.
   Первой вернулась Нелин, прошла в комнату, встала за спиной у беременной вдовы и приказала:
   - Ведите его сюда!
   В следующую минуту я совершенно по-детски обрадовался, что успел одну из рук поднести к лицу с намерением помять зудящий подбородок: она помогла мне заслонить удивленно приоткрывшийся рот.
   Меж двух дюжих молодцов, напоминавших внешностью и статью давешнего кучера, предполагаемый убийца не производил особого впечатления, но как только слуги отошли на шаг назад, поближе к дверям, вместе с изменением окружения преобразилось и увиденное. Пожалуй, самым справедливым было бы сравнить вошедшую троицу с парой тяжеловозов по бокам от боевого скакуна.
   Мужчина, молодой, но похоже, близкий к размену четвертого десятка лет, действительно, вызывал опасения. Правда, вовсе не те, что тревожили хозяйку дома. В бытность свою сопроводителем я, может быть, и осмелился бы бросить вызов этому человеку, но сейчас заранее признавал бесспорное поражение и, странное дело, не чувствовал себя при этом оскорбленным.
   Достаточно высокий, с чуть более длинными, чем установлено каноном красоты, руками и ногами, широкоплечий и на зависть многим подтянутый, хотя все в движениях мужчины говорило о том, что как раз в эти минуты он спокоен и расслаблен.
   Открытое, несмотря на некоторую хищность чуть заостренных черт, лицо тоже выглядело умиротворенным, карие глаза глядели на присутствующих в комнате с заметным искренним интересом. А я, в свою очередь смотрел на человека, объявленного убийцей, решая, что же меня больше удивляет в его облике: странная масть волос, пряди которых разделялись по цвету на пепельно-русые, рыжеватые и красновато-черные, или то, что арестованный одет только в рубашку и штаны.
   - В ваших погребах стоит летняя жара?
   Нелин непонимающе нахмурилась:
   - Простите?
   - Этот человек. Убийца, как вы говорите. Почему он одет так... легко?
   - Ах вот вы о чем! - Она выдохнула с чуть большим облегчением, чем требовалось. - Я велела забрать его верхнюю одежду и прочие вещи.
   - Во избежание побега? - подсказал Киф.
   - Да-да! - радостно согласилась Нелин.
   Что ж, звучит правдоподобно. Все, кроме одного. Мужчина выглядит так, что я не понимаю, каким чудом слугам вообще удалось его схватить.
   - Велите принести его вещи сюда.
   Моя новая просьба доставила хозяйке дома еще меньше удовольствия, но поскольку не противоречила законам и правилам приличия, была исполнена. Вещей оказалось немного, правда, среди них было то, что снова чуть не заставило меня открыть рот. Поясная перевязь с двумя... скажем, кинжалами, хотя больше они напоминали охотничьи ножи. Судя по ножнам, длина лезвия каждого примерно с полторы ладони. На первый взгляд, оружие больше защиты, нежели нападения, но при обстоятельствах, допускающих очень ближний бой... М-да. Я не стал брать их в руки, просто повесил перевязь на спинку кресла за спиной Кифа и спросил:
   - Оружие было при нем вчера вечером?
   Вообще-то, можно было не спрашивать, потому что застежки ножен ясно показывали: либо кинжалами в последнее время не пользовались, либо успели привести их в походное состояние. Впрочем, в последнее верилось с трудом. Ведь, если вдуматься, убийца, обладающий подобными вещицами, даже не пустивший их в ход, не позволил бы захватить себя, раздеть и связать, если только... К примеру, никого не убивал.
   - Нет, - признала Нелин, подтвердив одно из моих предположений.
   Значит, он был безоружен, когда встретился с погибшим на лестничной площадке. Уже интересно. Но не настолько, чтобы забыть кое-что важное.
   - Развяжите его.
   - Вы не думаете... - попробовала возразить хозяйка дома.
   - Мне нужно осмотреть его руки.
   Хотя что можно увидеть на запястьях, которые были стянуты волосяной веревкой несколько часов кряду? Ничего интересного. И все же я честно обшарил взглядом натертую путами кожу, попутно убедившись, что других синяков и повреждений на ней нет, а потом протянул мужчине сапоги и куртку:
   - Оденьтесь.
   - Но...
   - Какие-то трудности? - повернулся я к охнувшим от изумления женщинам.
   - Вы не знаете, что это за человек! В его одежде может быть столько всяческих...
   - Столько - чего?
   - Смертоносных орудий! - выпалила аленна.
   - Неужели?
   - Он же охотник на демонов!
   ***
   Я сдвинул брови, приподнял, снова опустил и вопросительно взглянул на Кифа. Тот чуть виновато пожал плечами.
   - Что сие означает?
   - То и означает, - ответил предзвенник. - Он охотится на демонов.
   Прожив на свете тридцать два года, я впервые в жизни слышал подобные речи. Демоны? Откуда? Зачем? Почему? На столичных улицах такому слову места не было. Впрочем, здесь отнюдь не просвещенная Веента, а далекая провинция. Со своими странностями.
   - Можно чуть подробнее?
   Киф поковырялся ногтем в уголке глаза.
   - Есть древнее поверье, что на другой стороне мира живут демоны, и что в урочные часы они могут пробираться на нашу сторону, где вселяются в людей, пожирая их души.
   Хорошая история. Из тех, что уместно рассказывать темной полночью после обильных возлияний.
   - А он, стало быть...
   - Ищет тех, в кого вселились демоны. Находит и...
   - И?
   Прездвенник развел руками:
   - Откуда ж я знаю? Я и демона-то никогда в жизни не видел.
   - Нахожу и убиваю, - ответил мужчина, неспешно закончивший одеваться.
   И ведь ему веришь, каждому слову, как бы нелепо они ни звучали. Демоны какие-то... Вот чушь!
   - Каким же образом?
   - Будет случай, сами увидите, - пообещал охотник, приглашающе улыбнувшись.
   Может быть, он сумасшедший? Но тогда не расхаживал бы с оружием на свободе. Хотя, это в больших городах за благоразумием жителей есть, кому наблюдать, а здесь от Цепи надзора если и присутствует, то всего несколько мелких звеньев.
   - Оставим другие случаи на потом. Ваше имя?
   - Иттан со-Логарен.
   А вот на приютского он не похож. Не те повадки, что называется. Не та выучка.
   - Имя рода?
   - Оно мне не нужно. Я не желаю детям своей жизни.
   Что ж, его право. Но если он сам отказался от принадлежности к роду и своего продолжения в потомках, последние слова погибшего могли бы быть сочтены оскорблением, за которое... В простонародье бьют. По лицу и сильно.
   - Вы присутствовали при смерти Корина Певено со-Мейена?
   - Да.
   Коротко ответил и замолчал. Странно. Наверное, он должен был сказать что-то вроде "я не убивал его".
   - Как она наступила?
   - Парень упал с лестницы и свернул себе шею.
   Это мы и так знаем.
   - Почему он упал?
   - Не удержался на ногах.
   - Вы ему помогли?
   Карие глаза вспыхнули, сначала недоумением, потом горьким смешком:
   - Нет. Я ему не помог.
   Или мне кажется, или я слышу сожаление? Но по поводу чего? Неужели он хотел убить, но не смог или не успел?
   - Он врет! - заявила Нелин. - Брат был здоровым и сильным мужчиной, он не упал бы с лестницы без причины.
   - Не волнуйтесь, эрте. Я тоже думаю, что причина была, и весомая. Но сейчас меня интересует совсем другое.
   Несколько пар глаз уставились на меня с вопросительной надеждой, и только одна с внимательным ожиданием. Каряя.
   - Люди убивают друг друга, такое случается. Но вряд ли они решаются совершить душегубство без причины. Зачем охотнику на демонов вдруг понадобилось убивать вашего брата? Он был одержим демоном?
   - Нет! - возмущенно выдохнула хозяйка дома. - Как вы можете такое говорить?
   - Я просто ищу причину. Да, любезный, - я обратился к охотнику. - Когда вы выполняете свою... работу, что происходит с человеком, бывшим, так сказать, пристанищем демона? Он умирает?
   - Очень редко.
   - А в эрте Корине демон присутствовал?
   - Нет.
   И на сей раз мне чудится сожаление в его голосе. Или это воображение разыгралось?
   - Значит, его смерть никоим образом не связана с вашей охотой. Хорошо. Что еще могло заставить вас убить человека?
   - Деньги.
   О, это зло выплюнула уже аленна. Кажется, она чувствует себя не слишком хорошо, не будучи в центре всеобщего внимания.
   - Деньги?
   Нелин положила ладонь на плечо беременной, словно успокаивая ту, и взяла слово сама:
   - Ему заплатили за убийство.
   - И много? Я не заметил тяжелого кошелька в принесенных вещах.
   - Или пообещали заплатить, - быстро исправилась женщина.
   Наемное убийство? Совсем интересно. Еще чуть-чуть и я запутаюсь окончательно.
   - Вам известен заказчик?
   - Да.
   - И кто же он?
   Повисшее молчание длилось недолго.
   - Мой отец и отец убитого. Гуэр Певено со-Мейен.
   Старик, который спит наверху, если верить ее же словам? Но у него-то точно должна быть причина!
   - Вам известно наверняка?
   Она чуть поколебалась:
   - Нет. Но все говорит именно об этом.
   - Все?
   - Вчера вечером убийца долго беседовал с отцом в его комнате, а потом, когда вышел, это и случилось.
   - А зачем ваш брат там находился? Ждал завершения разговора?
   - Должно быть.
   - Вы забыли упомянуть... Каким образом охотник вообще оказался в вашем доме?
   Нелин куснула губу, но ответила:
   - Его вызвал брат.
   - Для чего?
   - Для исполнения его работы, для чего же еще? - выкрикнула аленна.
   - Это правда?
   Иттан кивнул:
   - Да. Эрте Певено захотел воспользоваться моими услугами.
   Если принять во внимание род занятий обвиненного в убийстве, вывод можно сделать только один:
   - Где-то здесь в доме живет демон?
   Я ожидал, что женщины вздрогнут или хотя бы сделают вид, что испугались, но они остались равнодушны к моим словам, словно, как и я сам, ни капельки не верили в демонов.
   - Демоны живут в людях, - поправил меня охотник.
   - И в ком именно?
   - Эрте Певено полагал, что в его отце.
   Все, я поплыл. Последний раз подобное ощущение посещало меня на уроках в Сопроводительном крыле, когда голова отказывалась принимать слишком много новых знаний. Нужно передохнуть, но сначала довести эту беседу до конца.
   - Поэтому он ждал вас наверху. И каков был итог осмотра?
   Иттан улыбнулся, как улыбаются взрослые на слишком смелые либо преждевременные вопросы детей:
   - Это всегда остается между мной и тем, кто меня нанял.
   Тупик? Похоже.
   - О чем вы говорили с эрте Гуэром? Это-то вы можете рассказать?
   - О жизни и смерти.
   Ясно, откровенничать он не будет. То ли потому, что здесь много лишних ушей, то ли просто не хочет.
   - Хорошо. Сказано и так было предостаточно, чтобы... Мне нужно время подумать, эрте. Время и тишина. По крайней мере, чтобы дождаться пробуждения вашего батюшки. И... уберите тело. Негоже ему больше там лежать.
   Нелин кивнула слугам, снова стянувшим запястья охотника веревкой, аленна тяжело поднялась из кресла, и длинная процессия покинула комнату, подарив мне долгожданное, хотя и несколько напряженное спокойствие. Я плюхнулся в согретое беременной женщиной кресло, с наслаждением вытянул ноги и спросил предзвенника:
   - Ну и что ты обо всем этом думаешь?
   ***
   Киф закончил последнюю строчку в своей писание, положил грифель и откинулся на спинку своего кресла.
   - Я вообще не думаю. У меня уже рука затекла.
   - Ты меня втянул в эти семейные дрязги, так уж будь любезен... Хоть посочувствуй.
   - О, это я завсегда! Сочувствую. Весьма и весьма. Вам, как вы и пожелали.
   Шутник. Впрочем, пока есть возможность посмеяться, ей не надо пренебрегать.
   - Дурацкая история. Сын нанимает охотника на демонов, потому что считает отца больше не отцом, а невесть кем. Отец, видя у себя на пороге охотника, конечно, сразу понимает, что к чему и... возможно, заявляет подобное же обвинение уже в сторону сына. Или действительно обещает охотнику деньги, чтобы избавиться от неблагодарного отпрыска.
   - Неа, - покачал головой Киф. - Проще найти душегуба потом, втихую.
   - Разумное замечание. Значит, охотник уходит восвояси, у лестницы встречается с Корином, тот, конечно, спрашивает, мол, прав я или не прав. И вот вопрос: что ему отвечает охотник?
   - Этого мы не узнаем.
   - В точности - нет. Но если вспомнить слова про безродного пса, Корин услышал совсем не то, что ожидал. Он был чем-то разозлен, и сильно.
   - Так сильно, что...
   - Упал, - закончил я фразу за предзвенника, и мы посмотрели друг на друга с сомнением, потому что даже на непритязательный вкус от подобного предположения разило нелепостью.
   Если бы я мог хотя бы увидеть, как он летел... Многое стало бы ясным. По крайней мере, в отношении способа убийства, если оно вообще произошло.
   - Будь добр, выгляни наружу и позови кого-нибудь, - попросил я Кифа.
   На наше счастье поблизости оказалась та же служанка, что прибрала посох.
   - Милая, скажи, есть ли в этом доме старый сенник, который уже отслужил свое?
   - Как не быть, йерте, - важно покраснев от того, что с ней разговаривает городской чиновник, ответила девица.
   - Пусть его принесут сюда. Да прихвати с собой пару своих подружек и старые наволочки.
   Служанка зарделась еще больше, отправившись выполнять поручение, а предзвенник вытаращился на меня:
   - Целых трое? А не многовато ли будет?
   - Для того, что я задумал, нет.
   - Ну, как знаете... Еще и меня, небось помогать заставите?
   - А как же! Один я не справлюсь. Или справлюсь? - Я задумчиво прикинул возможный вес сенника. - Нет, тяжеловато будет.
   Теперь краснеть начал Киф, и только тут до меня дошло, какие мысли посетили голову моего юного помощника.
   - Да сенник мне нужен вовсе не для забав со служанками!
   - А для чего?
   - Хочу отправить его в полет.
   Брови предзвенника доползли бы до края лба, если бы не скорое возвращение девушек со всеми требуемыми принадлежностями.
   - Иглы и нитки у вас найдутся?
   Три чепца послушно кивнули.
   - Шили в детстве кукол?
   Еще один кивок.
   - Так вот. Мне нужна кукла, только большая. Ростом с вашего умершего хозяина и весом примерно с него. Думаю, этого сенника как раз хватит. Нужно только смастерить ему ноги и голову, да пришить руки. За работу, красавицы!
   Если служанки и рассчитывали на иное времяпровождение в обществе чиновных людей, то быстро распрощались с возможным разочарованием и принялись за работу. Получаса не прошло, как в нашем с предзвенником распоряжении оказалось подобие человеческой фигуры, ощетинившееся кончиками торчащих из ткани сухих травинок, посмотрев на которое, я невольно улыбнулся. Потому что вспомнил юность.
   Если в Литто и далее применение кукол для разных служебных надобностей было в диковинку, то в Сопроводительном крыле без набитых сеном, опилками и прочей трухой чучел не обходились ни дня. С самого первого занятия нам были вручены боевые бракки, а не их безобидные копии, и если бы нас сразу выставили в парах друг против друга, до выпуска не дожил бы ни один из учеников. Поэтому большую часть учебных лет я и все мои товарищи имели дело как раз с бессловесными "сенниками для битья". И для отработки ударов, и для изучения откликов человеческого тела на различные воздействия.
   - Благодарствую, красавицы! Больше не смею вас утруждать.
   Служанки вышмыгнули прочь из комнаты, но не ушли совсем и смогли увидеть, как я вытаскиваю к лестнице сенного болвана. Пришлось сказать чуть строже:
   - Попрошу освободить помещение на время проведения следственных действий.
   И добавить после многозначительной паузы:
   - Зашибить можем.
   Поверили они или нет, не знаю, но скрылись за дверью, ведущей на половину слуг. Хотя, судя по приглушенному хихиканью, какое-то время девицы все же подсматривали за нами.
   - Ну хватит рассиживаться. Потащили!
   - Кого и куда? - спросил Киф, выглядывая из комнаты.
   - Куклу наверх.
   - Зачем?
   - Дотащим - увидишь.
   Предзвенник посмотрел на меня с очень большим сомнением в моей разумности, но, вздыхая и кряхтя, помог мне поднять сенного болвана по лестнице, в конце подъема резонно заметив:
   - Если ничего и не пойму, так хоть согреюсь.
   Я придерживался примерно той же точки зрения, разве что не хотел говорить о ней вслух. К тому же меня все еще терзало желание увидеть случившееся. По крайней мере, в виде самодельного представления.
   - А теперь давай определим, как он мог упасть.
   - То есть? Головой вперед, конечно.
   - Я не об этом. Он мог или сам поскользнуться, зацепиться за ковер или по другой причине не удержаться на ногах. Это раз. И мог полететь с чужой помощью. Согласен?
   Киф пожал плечами:
   - И что с того?
   - Вот я и хочу взглянуть, куда бы тело упало в обоих случаях.
   - А! - Он наконец-то понял мое намерение. - Думаете, так удастся доказать, был парень убит или умер сам?
   - Доказать...
   Я вспомнил напутствие золотозвенника. Доказательства обычно нужны окружению, они предоставляются куда-то наружу, а мне требуется гораздо меньшая штука. Уверенность. Потому что если я не буду уверен хоть в чем-то, я ничего и никогда не смогу решить.
   - Итак, случай первый. Упал сам по себе.
   Я поднял куклу на ноги и поставил, поддерживая, на то место, где меловым кругом были отмечены отпечатки ног и посоха умершего. Пожалуй, далековато для того, чтобы простое пошатывание заставило упасть. Ну ладно, допустим, он сделал еще шаг в сторону лестницы. Уже перед самым падением. Я отпустил подмышки сенного болвана, слегка подталкивая вперед. Кукла пару раз перекувырнулась, шурша по ступенькам, но не долетела до пола.
   Любопытно. Значит, усилие все же было и немаленькое. Неужели охотник?
   - Потащили обратно!
   Киф больше не стал возражать, хотя и всем видом показывал, сколько страданий причиняет ему моя странная прихоть.
   - Теперь держи ты.
   - Это еще зачем?
   - Поставь сюда, а я встану... Вот здесь.
   И опять, расстояние хоть и не чрезмерно большое, но не благоприятствующее рукопашному бою. А могло ли оно быть иным? Ведь мужчины разговаривали друг с другом, прежде чем что-то произошло. Нет, все равно попробовать надо.
   Я с некоторым трудом дотянулся до грудков куклы и попробовал бросить ее на лестницу. Получилось лучше, чем в предыдущий раз, и все же место падения оказалось совсем другим, нежели у Корина. Странно. Может быть, охотник действовал как-то иначе? Скажем, подсек ноги? Нет. Тогда полет походил бы на первый. Да и нечем было подсекать-то, у него же не было палки.
   Палка.
   - Еще раз тащим!
   Киф вознес небу беззвучную молитву и послушно взялся за уже начавшего трещать по швам болвана.
   У Корина была палка. Посох. Который тоже упал, но упал куда страннее, чем тело. А что еще мы знаем о том злополучном вечере? Корин был рассержен. Может быть, взбешен. Назвал собеседника "безродным псом", что говорит о сильном раздражении. А на собаку обычно поднимают не руку, а...
   Я попробовал представить, как мог проходить замах. Если бы эрте Певено попал по охотнику, падения могло и вовсе не случиться, ведь тогда у посоха была бы точка касания, она же точка опоры. И если бы охотник вздумал ответить, то скорее отбросил бы обидчика назад, на лестничную площадку, а не к ступенькам. Но если посох не встретил сопротивления...
   Итак, он замахнулся с явным намерением ударить.
   - Дай сюда посох.
   Я отвел правую руку болвана с привязанной палкой, принесенной Кифом, в сторону, а потом с силой попробовал ударить, одновременно отпуская куклу, чтобы не улететь следом за ней. Поскольку никаких преград на пути посоха не наблюдалось, он описал широкую дугу и потянул сенник вслед за собой, но не по прямой, а опять же по дуге, влетел между столбиками перил, оторвался под гнетом немалого веса куклы, и та, более ничем не задерживаемая, покатилась по ступенькам дальше. Почти до того самого места, что белело меловыми пятнами на ковре у подножия лестницы.
   - Ого-го, - сказал Киф, озадаченно глядя на итог моих усилий.
   - Ага, - ответил я.
   Предзвенник задумчиво почесал переносицу.
   - Ну и что это нам дает? Упал по собственной дурости? Но не это же главное!
   Верно. Главное совсем в другом. В обвинении.
   - Чем вы занимаетесь, эрте? - спросила Нелин, видимо, потревоженная шумом и решившаяся взглянуть на его источник.
   - Я уже закончил. Вы куда-то направлялись?
   - Посмотреть, как там отец.
   - Будьте так любезны!
   Она поднялась по лестнице, настороженно посматривая на нас с Кифом, слегка запыхавшихся, но довольных, прошла в отцовские покои и тут же вернулась, сообщив:
   - Он все еще спит.
   В голосе хозяйки дома послышалось неприкрытое удовлетворение увиденным. Мол, и пусть спит. Пусть и вовсе больше не просыпается.
   - Что ж, не будем его будить.
   - Вы приняли решение?
   Она ждала и уже теряла терпение, это было видно по чертам миловидного, но осунувшегося и утомленного волнениями лица.
   - Скоро приму. Но мне понадобится присутствие всех вас.
   ***
   Четверть часа, понадобившаяся для сбора всех действующих лиц на месте недавней гибели, не помогла мне набраться уверенности. Честно говоря, я хоть и чувствовал, что все необходимые козыри пришли в мои руки, путался в собственных картах, и когда глаза зрителей взглянули на меня от подножия лестницы, решил для верности повторить все, что знаю. С самого начала.
   - Вчера вечером Корин Певено со-Мейен принимал в своем доме Иттана со-Логарен, так называемого охотника за демонами. Причиной столь необычного выбора гостя послужило желание узнать, вселился ли демон в главу рода Певено.
   Зачем это понадобилось Корину, я до конца еще не понимал, но рассчитывал прояснить позже, а потому продолжил:
   - Охотник отправился на разговор с Гуэром Певено, а наниматель ожидал его возвращения здесь. Киф, займи, пожалуйста, место Корина.
   Предзвенник встал в меловой круг, опираясь на посох.
   - Не знаю, сколько времени занял тот разговор, но он рано или поздно закончился, и охотник вышел.
   Я прошел короткий путь от дверей покоев главы дома до второго мелового круга.
   - Далее, судя по всему, состоялась еще одна беседа, в ходе которой Корин Певено оказался чем-то сильно разозлен. Разозлен настолько, что назвал своего собеседника "безродным псом" и попытался ударить посохом.
   Киф медленно повторил предполагаемые движения погибшего, и я наклонился, пропуская палку над головой.
   - Не буду утверждать, но возможно, охотник сделал то же самое, что и я. Как вы видели, посох никого не задел. Но именно это и послужило причиной случившегося. Корин Певено потянулся вслед за орудием своего гнева и... Киф, покажи, как он падал.
   Предзвенник еще раз размахнулся, благо я уже успел отойти в сторону, и спустился по ступенькам, отмечая остановкой место, где посох на мгновение застрял в перилах, положил палку туда, куда она отлетела бы, а сам дошел до подножия лестницы. Туда, откуда на меня смотрели хозяйка дома, вдова погибшего и охотник в сопровождении прежних дюжих слуг.
   - Примерно так все происходило.
   - Что вы хотите показать нам этим... балаганом? - нарочито бесстрастно спросила Нелин.
   - Только то, что сказал. Никакого убийства не было. А кто, собственно, вообще решил, что случившееся - убийство? Кто нашел мертвое тело первым?
   Аленна, грозно выставляя живот, вышла вперед и двинулась вверх по лестнице.
   - Я нашла. Корин лежал у лестницы без движения, а тот... - Она кивнула головой в сторону охотника. - Тот стоял наверху и смотрел на моего мертвого мужа. Смотрел так, как смотрят на раздавленную колесами телеги жабу.
   Интересное сравнение. Правда, лично мне оно ничего не говорит.
   - Что я могла подумать другого?
   Лорин была хороша в исполнении праведного негодования пополам со скорбью, но у меня еще оставались вопросы, требующие ответа.
   - И все же, вы думали. Недолго, признаю, но достаточно для принятия решения. Лишь потом вы закричали, зовя на помощь.
   Она промолчала, сверля мое лицо напряженным взглядом.
   - Что же вы надумали в те минуты, эрте?
   Юбки прошуршали, приближая аленну ко мне еще на пару ступенек.
   - Вы хотите знать?
   Пожалуй, уже не хочу. Не нравится мне настроение, нарастающее в лестничном зале.
   - Моему мужу было уже сорок три года. Зимой отпраздновали очередное рождение. И все это время он жил под отцовской пятой.
   Тогда как ты сама желала бы водрузить на сердце, голову и прочие части тела Корина свою пяту? Могу понять.
   - Проклятый старикан должен был умереть давным-давно! Еще двадцать лет назад, когда, говорят, у него случился удар. Так нет, он все еще держится за жизнь... не позволяя жить своим детям.
   Я невольно перевел взгляд на Нелин, как-то внезапно уступившую право переговоров женщине, которая, если принять во внимание шаткость ее положения в этом доме, должна была бы молчать старательнее всех остальных. Хозяйка дома смотрела прямо перед собой, на то место, где еще недавно громоздился куль мертвого тела, а теперь распластался сенной болван. Смотрела не отрываясь, словно зачарованная.
   А аленна продолжала:
   - Вдруг он проживет еще десять лет? А если двадцать? Да, он когда-то заслужил свой почет и достаток, но... Разве те, кто молод, не достойны жить полной жизнью?
   Старик был домашним тираном? Почему бы и нет. Очень многие люди, перешагнувшие середину отпущенного им века, черствеют душой. Но значит ли это, что от них необходимо избавляться, да еще столь изощренным и неправедным способом?
   - Вы сказали: "достойны". Не подскажете, с каких пор огульные обвинения стали считаться достойным делом?
   - Огульные? - Лорин хохотнула. - Вы не сможете доказать, что старый пень не поручал убить Корина.
   А она права. Охотник молчит, глава рода пока что тоже, а может быть, и вовсе не откроет рот: я ведь не знаю, каким успокоительным напоила его собственная дочь.
   - Зато я доказал другое. Пусть эрте Гуэр и велел охотнику за демонами убить своего сына, никакого убийства не случилось. Ваш муж пострадал по неосторожности, дав волю гневу.
   - О да... - Алена вытянула губы презрительной линией. - Он часто злился. И последние дни все чаще.
   - И в конце концов обозлился настолько, что решился избавиться от отца?
   Нелин вздрогнула и оторвала взгляд от мешка с сеном.
   - У нас не осталось другого выхода. - Она зябко спрятала пальцы в кружева манжет. - Корин... Он пробовал поговорить с отцом. Он просил, хотя, зная брата, даже мне было трудно поверить, пусть я и сама слышала их разговор. А отец лишь отмахнулся. Сказал, что его беспокоят какие-то другие вещи. Наверное, более важные, чем родные дети.
   Могу представить отчаяние, охватившее сорокалетнего мужчину, которому уже своих наследников нужно вовсю растить, а все никак не удается встать на крыло, вырвавшись из родительского гнезда. Но таковы традиции Логарена: первый сын всегда остается с отцом и матерью, пока те не дадут благословения. Вместе с изрядной долей семейного состояния, разумеется. Но если Корин был связан старинным законом, то его сестра... Уж она-то могла убраться из Мейена, только бы нашелся подходящий жених.
   - Почему вы оставались здесь, эрте?
   - Я должна была остаться.
   Нелин еще сильнее стиснула переплетенные пальцы. Наверное, ее фигура должна была дышать скорбью и негодованием, но вместо этого я вдруг увидел осиротевшую девочку. Кем был для нее брат? Только родным и близким человеком? А может быть, любовником? Впрочем, сейчас это уже не имеет ни малейшего значения. Она разделила судьбу Корина по доброй воле. И по доброй воле обвинила отца в вымышленном злодеянии. Вымышленном, что самое любопытное, аленной, которая вновь пыталась прожечь мое лицо неистовым взглядом.
   - Вы ведь понимаете, смотритель... Виновен старикан или невиновен, убит был Корин или упал сам, неважно. Совсем-совсем-совсем. Есть мертвое тело, и есть бумага, пока чистая, как снег. А строчки, что на нее лягут, могут быть любыми. Понимаете?
   ***
   Хочет, чтобы я подтвердил все их нелепые фантазии и обрек на казнь сразу двух человек? Жестокая женщина, однако. Пожестче многих мужчин. Тот же Атьен Ирриги по сравнению с ней пушистый ягненок.
   - Его, - Лорин обернулась и небрежно указала на охотника. - Его мы повесим на воротах сразу после того, как я засвидетельствую, что своими глазами видела драку, случившуюся на лестнице. А старикан... Он ведь может скончаться от волнения. Когда ему предъявят обвинение в убийстве.
   Она все основательно продумала. В предложенной последовательности действий нет никаких изъянов, вполне правдоподобная история, которую можно дополнить подробностями вроде тех, что глава рода выжил из ума, потому и решил вдруг прикончить домочадцев. Есть только два слабых места. Я и предзвенник.
   Аленна угадала направление моего взгляда и улыбнулась:
   - Да, если делить деньги на двоих, каждый получит меньше, чем получил бы кто-то один без дележа. Что касается вашего помощника, он может героически погибнуть в схватке с убийцей. Как вам такой расклад?
   И одновременно со словами Лорин слуги, стоящие по обе стороны от охотника, понимающе осклабились, сосредоточив свое внимание на Кифе. Предзвенник сглотнул, отодвигаясь на пядь подальше от неожиданно возникших противников, а я, вынужденный во все глаза смотреть на то, что происходит у подножия лестницы, вдруг поймал себя на мысли, что упустил из вида одну простую истину. Это Атьен Ирриги мог вести себя насколько угодно бесцеремонно, беспечно, нагло и самоуверенно, обладая полнейшей свободой решений и действий. Потому что у него за спиной всегда стоял сопроводитель. А пространство позади меня было пустее пустоты.
   Зачем я вообще устроил это представление с разоблачением? Увлекся. Захотел самостоятельно попробовать разобраться в неизвестном предмете. Захотел доказать самому себе и золотозвеннику, что смогу быть если не лучшим, то и не худшим в порученном мне деле. Справился с поставленной целью? Ясно вижу, что да. Только куда двигаться дальше?
   - Конечно, вам придется немножко подождать, пока чиновники проведут опись имущества и прочую свою дребедень. Но потом вы без промедления получите свою долю и поверьте, немалую. - Голос Лорин звучал вкрадчиво и маняще.
   Смешно, но меня-то оставят в живых. Чтобы был хоть один сторонний наблюдатель, способный подтвердить свои слова. И мне придется так поступить, потому что на чудовищных по своей сути бумагах будет стоять моя подпись.
   Немалая доля, стало быть? Вот он, еще один шанс начать восхождение к будущему, которое отвернулось от меня в столице. Сначала деньги, чуть позже влияние, еще позже новые деньги, замешанные на... Неважно, на чем. Я ведь этого хотел, правда? И все еще хочу. Но почему-то не сегодня и не сейчас.
   Я обвел всех присутствующих взглядом. По очереди.
   Аленна приподняла губу в подобии улыбки, выжигая на моем лице очередную дырку. Затылок Кифа ответил взъерошившимися волосами, а пальцы, обхватившие посох, совершили странное, смутно знакомое движение, но мне было не до воспоминаний. Глаза Нелин оказались пусты и покойны, как будто она уже похоронила и брата, и отца. Слуги ожидали приказа, насмешливо поглядывая на предзвенника, застывшего у подножия лестницы сжатой пружиной. И только взгляд охотника задавал вопрос. Настолько понятный и своевременный, что слов не требовалось.
   Карие глаза мигнули: "Нужна помощь?".
   И я согласно опустил подбородок.
   В следующее мгновение Иттан со-Логарен широко шагнул назад, оказываясь позади своих конвоиров, а странным образом вдруг освободившиеся от пут руки взлетели к загривкам верзил и толкнули слуг друг к другу. Висок к виску. Очевидно, удар был весьма силен, потому что надежда и опора хозяек дома рухнула двумя бесчувственными кулями на многоцветье паркета.
   - Так вам будет проще принять решение? - улыбнулся охотник.
   На лице Кифа, обернувшегося ко мне, было написано не просто удивление, а нечто вовсе выходящее за пределы разумного. Меня произошедшее тоже поразило, но вовсе не умением Иттана справляться с веревками: подобные штуки учили проделывать и нас.
   Он. Решил. Помочь. Мне.
   Невероятно. Непонятно. Даже немного пугающе. Как теперь становится очевидным, охотник в любой миг мог покинуть поместье Мейен, и вряд ли какие-то замки смогли бы его удержать. Но он остался, ожидая... Развязки? Девяносто шансов из ста, что на сделанное мне предложение кто-то другой, окажись он на моем месте, ответил бы согласием, и тогда прорыв на свободу потребовал бы многих жертв. Да, скорее всего, человека, убивающего демонов, не особенно страшит необходимость лишать жизни и людей, но Иттан не выглядит злостным душегубом. Так почему же он не предпочел сбежать сразу, как только очутился в погребе или еще до того?
   - Эрте? - Голос предзвенника вывел меня из тумана размышлений. - Вы готовы?
   Да. Все равно ничего другого уже не придумаю.
   - Нелин Певено со-Мейен и Лорин...
   Киф услужливо подсказал:
   - Леви со-Литто.
   - И Лорин Леви со-Литто. Вы виновны... - Как все это должно звучать-то? А, просто перечислю. - В совместном оговоре двух невиновных людей, а также угрозах и попытке подкупа чиновных лиц.
   - Каторга, - подвел итог предзвенник, записывая мои слова. - Лет десять, самое меньшее. Все будет зависеть от того, кто выступит заявителем.
   - Заявителем?
   - Ну да. - Киф привычно почесал свой длинный нос. - Можете выступить вы. Может выступить охотник. А может...
   - Я бы не хотел лишний раз тревожить судейские власти, - сказали у меня за спиной.
   И хотя говоривший не обладал внушительным голосом и не вложил в свои слова каких-то особых чувств, и Нелин, и Лорин вздрогнули, как будто из двери отцовских покоев вдруг вырвался ледяной ветер. Признаться, и мне стало немного неуютно. Ровно до того мгновения, пока я не повернулся и не встретился взглядом с Гуэром Певено.
   Темные теплые угольки. Никогда не видел у стариков таких глаз. Если их огонь не напускной, а спокойствие старика как раз убеждает в этом, глава рода Певено проживет еще очень долго на этом свете. К несчастью своих дочерей, родной и названой.
   - Вы не станете заявлять на них?
   - Нет, эрте смотритель. И вас попрошу этого не делать.
   - Но...
   - Есть много других способов воздать каждому по его заслугам. - Старик подошел ко мне, опираясь на посох куда более массивный, чем кориновский, и при этом держа его легко, как тростинку. - Не знаю, что попутало их разум... И не хочу знать. Но они принесут больше пользы, будучи отправленными в Дом смирения, где смогут трудиться на благо Дарствия, искупая свои грехи.
   Лица обеих женщин побледнели.
   Дома смирения. Они похожи на тюрьмы невозможностью выхода на волю, на каторги - ежедневным трудом, но все это сопровождается молитвами и наставлениями, прекращающимися лишь на краткие часы сна. Говорят, даже один год пребывания в подобном заведении сводит человека с ума. Вернее, вкладывает в его сознание покорность и свободу от желаний. Каких бы то ни было.
   - Отец, вы не можете... - попробовала возразить Нелин.
   - Могу. Но что гораздо важнее, хочу. Ты отправишься туда первой, а она, - узловатый палец старика указал на испуганно притихшую аленну. - Как только разрешится от бремени. Роду нужен наследник.
   - Отец...
   - А сейчас вас обоих следует запереть покрепче.
   - Думаю, эрте Иттан знает удобное и подходящее для этого место, - рассеянно предположил я.
   Охотник усмехнулся и, взяв под локоток обеих преступниц, даже не подумавших сопротивляться, повел их по направлению к тому погребу, где морозили его самого.
   Гуэр Певено начал медленно спускаться по лестнице, на ходу то и дело подбирая полы домашней мантии, расшитой семейными гербами, но тусклая вышивка так и не позволила мне разглядеть рисунок.
   Киф закончил запись, захлопнул папку, посмотрел на куклу, из разъехавшихся швов которой уже выползало сено, обернулся ко мне и спросил:
   - Может, снова позвать служанок? Всех троих? Я уж поднатужусь, не сомневайтесь!
   ***
   Хозяин поместья подтвердил, что не имеет ни малейших возражений против фантазии моего помощника, но предложил нам для начала отобедать, и мы охотно согласились, тем более, часы на башне пробили полдень. И хотя для обычного обеда было еще рановато, есть хотелось зверски. Наверное, завтрак пошел не впрок. Сам Гуэр Певено к нам не присоединился, сославшись на необходимость начинать приготовления к отправке дочери в Дом смирения и прочим сопутствующим делам, поэтому в трапезной оказались только я, Киф и охотник.
   - А вы молодец, - сказал предзвенник, закончив уплетать мясной пирог, сочащийся крепким бульоном. - Справились с первым же делом, да еще как!
   - Первым? - переспросил охотник, недоуменно косясь в мою сторону.
   - Ну да, - продолжил Киф выдавать чужие тайны. - Эрте только-только назначили смотрителем в Блаженный Дол.
   - Вот как, - хмыкнул Иттан.
   - Ага. Там, правда, поспокойнее.
   - Ты и здесь обещал мне милую прогулку.
   - Простите, проштрафился! - Предзвенник шутливо втянул голову в плечи. - Кто ж мог подумать? А мне выслуга так и так нужна... Кстати, о ней, родимой!
   Он смел тарелки в сторону и раскрыл передо мной папку, в которой лежал лист плотной бумаги с серебряным обрезом.
   - Вот, зачтите, и если все верно, поставьте свой знак.
   Строчки выглядели достаточно ровно, но все же не так, как полагается документу, вышедшему из-под руки умелого писаря. Впрочем, у меня получилось бы еще корявее, потому что последнее время перо приходилось держать в пальцах очень редко.
   "Решение по случаю в поместье Мейен, дня семнадцатого весны года 735 от обретения Логаренского Дарствия.
   Принято в день восемнадцатый после проведения подробнейших изысканий.
   Случай: скоропостижная смерть Корина Певено со-Мейен, первого наследника рода.
   Обстоятельства: падение с лестницы.
   Путем изысканий установлено: погибший упал по причине собственной неосторожности, случившейся от расстройства чувств.
   Решение вынесено Ханнером Мори со-Веента, смотрителем Блаженного Дола, в чем сие и удостоверяется".
   Вот так. Несколько скупых фраз, за которыми не видно трех загубленных судеб.
   - Да, все верно.
   - Тогда приложите руку.
   - Как?
   Предзвенник вздохнул:
   - Уж я бы тому, кто вас сюда отправлял, много хорошего сказал... Почему было не научить хоть этому?
   Было бы любопытно взглянуть на разговор Кифа и золотозвенника. Правда, ему все равно не суждено состояться.
   - Положите ладонь на знак смотрителя и слегка сожмите его, как камень, который вы собираетесь бросить.
   Жучиная спинка была прохладной и гладкой на ощупь, но едва мои пальцы попробовали надавить на нее, в кожу вонзились десятки крохотных иголочек.
   - Вы уж потерпите немного, - попросил Киф, заметив мое недовольное недоумение. - Так, а теперь приложите руку вот сюда, в самую середину листа. И прижмите посильнее.
   Я сделал так, как мне указали. Боль от уколов тут же прошла, а вот оторвать ладонь от бумаги оказалось довольно сложно: она словно оказалась склеенной с листом чем-то вроде портальной слизи.
   - Осторожнее, осторожнее! Все, готово. - Предзвенник помахал бумагой в воздухе, потом, видимо, для верности, еще и подул. - Теперь в этом решении не может быть изменено ни единой строчки.
   Я всмотрелся в возвращенный мне документ.
   Там, где моя рука касалась листа, на бумаге отпечатался кровяной рисунок, повторяющий контуры рукояти кинжала с глазом в перекрестье, а от него во все стороны расползлись малоприметные, чуть поблескивающие бесцветные дорожки, опутавшие все строчки затейливой сетью.
   - Вручите потом бумагу хозяину дома. А я... - Тут Киф мечтательно вдохнул полной грудью. - Мне бежать пора: других дел по горло, а то уже и выше понабралось.
   Я отстраненно подумал, какие такие дела могу быть у предзвенника, кроме зубрежки уроков и приготовления к экзаменам, но спросить не успел, потому что мой длинноносый помощник суетливым сквозняком вылетел из трапезной. Охотник проводил его добродушным, разве чуть насмешливым взглядом и взялся за край стола.
   - Да и мне засиживаться некогда.
   Один я, что ли, могу до вечера протирать здесь штаны? Хотя... Пока мне не скажут, в каком направлении отсюда Блаженный Дол или рукой не покажут, все равно не знаю, куда двигаться. Вот только кого бы спросить?
   - Давненько я не вставал на ноги так рано поутру, - с искренним недоумением, но одновременно и с закономерной гордостью признал Гуэр Певено, входя в трапезную. - Устал с непривычки, однако... - Тут он воздел вверх указующий перст. - Нет времени отдыхать. Это вам, молодым, можно часок-другой предаваться безделью, а мне каждую минуту приходится вырывать из глотки у вечности.
   Судя по бодрому виду старикана, вечность не досчитается еще многих своих зубов. Странно и удивительно, но череда неприятных и скорбных событий словно вдохнула новую жизнь в хозяина дома. Тут и задумаешься, что нужнее для воскрешения воли, благостное счастье или роковой удар.
   - Не так уж мы и молоды, эрте, - ответил я за себя и охотника.
   Гуэр Певено шутливо погрозил пальцем:
   - Вот когда сравняетесь со мной годами, тогда и поговорим! Да, за разговорами все время забывается главное... Эрте смотритель, что предпочитаете откушать за ужином?
   Я все еще остаюсь желанным гостем в этом доме? Спасибо. Но главное достоинство любого гостя - умение вовремя уходить, оставляя хозяев в покое.
   - Простите, но ужин я хотел бы откушать в другом месте, эрте.
   Старик вопросительно приподнял брови.
   - Не знаю, ждут ли меня в Блаженном Доле, но раз уж я отправился в путь, неплохо было бы его закончить. Здесь ведь недалеко?
   - Почти рукой подать, - согласился хозяин дома. - Ну раз так... Я отправляю слугу в ту сторону, и до развилки он вас довезет, а там уже совсем близко, да и дорога подсохла, ноги не натрудите.
   - Благодарю.
   - Йерте, йерте! - на пороге трапезной застыла запыхавшаяся служанка.
   - Что, милая? - с отеческой заботой спросил старик.
   - Там с города прибыли! Цепной тамошний, говорит, по заявлению.
   Гуэр Певено непонимающе моргнул и посмотрел на меня. Я ответил столь же растерянным взглядом.
   - Пусть идет сюда, - решил хозяин дома, и спустя пару минут порог переступил высокий, но давно уже не жилистый мужчина, на груди которого, когда дорожный плащ упал в ловко подставленные руки слуг, сверкнуло серебро.
   - Сепе Дожан со-Дилл, Малая цепь изысканий города Лито.
   Где-то я уже слышал часть этого имени. Должно быть, из уст предзвенника.
   - Чем обязаны, эрте? - спросил старик.
   Сереброзвенник вытянул из-за широкой манжеты помятый листок, развернул, сначала пробежал взглядом, а потом зачитал:
   - На рассвете поступило заявление о смерти, произошедшей в поместье Мейен. Слуга, прибывший с вестью, сообщил, что хозяева настаивают на скорейшем проведении изыскания.
   - Ах да... - Кивнул Гуэр. - Благодарствую за службу, но все уже разрешилось. Благодаря вашему соратнику.
   Я вылез из-за стола, подошел к Дожану и протянул ему решение, скрепленное жучиной слизью. Сереброзвенник внимательно осмотрел бумагу, перевел взгляд на смотрительский знак, сползший с моей груди поближе к плечу, и, несмотря на явное разочарование, улыбнулся:
   - Ну что поделать, если тебя опережают? Только порадоваться за быстрые ноги и поблагодарить за исполненную службу.
   - Со мной был ваш человек, эрте. Он тоже заслужил добрых слов.
   - Мой человек? - Можно было предположить, что Дожан не на шутку удивился.
   - Да. Киф Лефер со-Литто, предзвенник. Он вел все записи и составил эту бумагу.
   Сереброзвенник вновь всмотрелся в старательно выведенные строчки.
   - Сделано по правилам, без изъянов, - наконец признал он. - Но я не помню в своем подчинении человека с таким именем.
   Иногда неожиданное известие, переворачивающее привычный ход событий с ног на голову, сравнивают с ударом молнии. Раньше я почитал этот речевой оборот всего лишь красивостью, но сейчас прочувствовал его точность в полной мере. Молния, и еще какая! Даже уши подожгла. Нет-нет-нет, надо срочно начать отступление!
   - Впрочем, не буду утверждать, что его звали именно так. Мне было не до запоминания имен.
   Дожан подумал, глядя на жучиную спинку, и кивнул. Видимо, поддельным мог быть кто угодно, только не смотритель.
   - Вы впервые в наших краях?
   - Да. Прибыл вчера ближе к вечеру. А утром меня застало это заявление и...
   - Из огня да в полымя? Понимаю, - хмыкнул он. - Вы могли не принимать его, но раз уж приняли, да еще так быстро разобрались, что к чему, скажу спасибо еще раз.
   Потом сереброзвенник повернулся к хозяину дома:
   - Я сделаю запись о решении в архивной книге. Вы позволите моему помощнику снять копию?
   - Разумеется, эрте, разумеется! Вы можете расположиться прямо здесь, к тому же обед еще не остыл, - расплылся в коварной улыбке Гуэр Певено.
   От доброй трапезы не окажется никто, будучи в здравом уме, вот и Дожан, не дожидаясь более внятного приглашения, направился к столу.
   - Я присоединюсь к вам, но чуть позже, - пообещал старик. - Только закончу необходимые дела.
   - Доброго дня, эрте. До будущих встреч.
   Сереброзвенник кивнул, не отрывая взгляда от тяжелого подноса в цепких руках приближающейся к столу служанки, я также заменил поклон неопределенным кивком, на том и расстались.
   Телега была уже запряжена, слуга ждал только повеления господина. Он выслушал, с показным старанием запоминая, залез на козлы, хлестнул поводьями влажный от все еще сыплющейся с неба мороси лошадиный круп, и минутой спустя стало понятно, что трясти будет столь же немилосердно, как и в коляске, зато можно растянуться во весь рост, а там, дай Бож, еще и задремать удастся.
   - Эта колымага выдержит еще одну задницу? - спросил охотник, выступивший на дорогу из тени замковых ворот.
   - Да уж садитесь, все равно пока порожние едем, - разрешил возница, хотя и с явной опаской посмотрел, как Иттан со-Логарен одним ленивым прыжком заскакивает на телегу.
   - Не помешаю вашим глубоким думам?
   Еще и язвит. Ни о чем я не думаю. Ну, по крайней мере, глубоко.
   За оградой поместья стену мороси разорвало плотным ветром, и я снова любопытствующе поднял взгляд к щиту, висящему над воротами. На гербе рода Певено высился неприступный утес посреди равнины, окаймленный девизом: "Один перед миром". Какие правильные слова... Они и на меня сели бы, как влитые.
   Кто же ты такой, длинноносый непоседливый Киф Лефер? Теперь, когда никто и ничто не заставляет меня принимать решения, я вспомнил язык, на котором говорили твои пальцы, скользящие по посоху, как по струнам. Теперь мне стало понятно, почему строчки букв, выведенные пером в твоей руке, все время норовили сорваться в шкодливый танец. Ты не писарь, Киф, а вот с оружием управляться умеешь. И ты вполне мог справиться с теми верзилами, ведь верно? Но даже не подумал предупредить меня о своих талантах и возможностях, не подал ни единого знака, вместо того заставляя судорожно искать спасение из разверзшейся под ногами ловушки.
   Впрочем, я сам виноват. Сглупил. Беспечно перенес собственный опыт на незнакомого человека и решил: у меня тоже есть сопроводитель. Хорошо, что жизнь открыла мои глаза раньше, нежели подставленной удару оказалась беззащитная спина. Открыла, чтобы я вдруг обнаружил помощника совсем в другой армии.
   - Я еще не успел вас поблагодарить.
   Охотник, равнодушно следящий за кромкой леса, ползущей за телегой где-то в миле от дороги, махнул рукой:
   - Да не за что.
   - Вы очень помогли мне.
   - Я обычно всегда делаю то, что не составляет для меня труда.
   Значит, схватка у подножия лестницы тоже была безделицей? Пусть так. С другой стороны, даже лучше, если он не считает свои действия бесценными. Счетов выставлять не будет.
   - Почему вы оставались в поместье все это время?
   Он улыбнулся, все еще не отрывая взгляд от леса:
   - Поняли, да?
   - Трудно было не понять.
   - Хотите услышать честный ответ?
   - Не откажусь.
   - Я хотел посмотреть на вас поближе.
   Разве я девица на выданье, чтобы меня разглядывать?
   - Почему?
   - Вы слишком молоды для своего чина. Прошлый смотритель Блаженного Дола был старше лет на двадцать, когда здесь появился, а то и поболе. Только без обид, хорошо? Я знаю, что прожитые года еще не обещают, что их обладатель успел набраться ума. Но все же они дают кое-что дороже заученных знаний.
   Да. Опыт. У меня его очень немного, увы: служба сопроводителя не баловала разнообразием заданий и поручений. Я всего лишь смотрел, смотрел, смотрел, ожидая непременного приказа, на который давно был заготовлен нужный ответ.
   - Намекаете, что я совершил ошибку?
   Иттан снова скривил губы, но по-прежнему беззлобно.
   - Те девицы. Вы ведь могли отправить их в суд, а там, кто знает? Приговор мог получиться и мягким.
   Что ж, возможно. Над беременной уж точно бы смилостивились.
   - Мне показалось...
   Вот теперь он повернул голову, и в карих глазах я увидел укор.
   - Вам было непросто, могу представить. Первый раз решать чужую судьбу всегда трудно. Это забирает почти все силы, что имеются. Вы устали и ухватились за возможность скинуть груз.
   Он не спрашивал, а если бы и спросил, я все равно не нарушил бы молчание. Устал? Наверное. Голова уж точно гудела от непривычной работы.
   - Я не должен был давать женщин на откуп старику?
   Иттан даже не попытался делать вид, что задумывается:
   - Вообще-то, вы могли делать все, что заблагорассудится. К примеру, могли согласиться меня повесить.
   Его голос прозвучал так беспечно, будто охотник не возражал сломать шею в веревочной петле.
   - А вы бы согласились?
   Он рассмеялся:
   - Думаю, что нет. Хотя...
   Это многозначительное "хотя" мне не понравилось. Наверное, потому что после того крохотного представления я подспудно ожидал теперь от охотника за демонами любого действия, выходящего за границы моих представлений о мире. Он остался, рискуя жизнью, только чтобы посмотреть на творимые мной глупости? Не поверю ни за что. Разве только... Никакого риска для него не было. Даже в случае повешения.
   - Меня не умиляют женщины в тягости.
   - Это я заметил, - подтвердил Иттан. - А знаете, почему?
   - И почему же?
   - Потому что они носят не ваших детей. Вот будете ожидать собственного наследника, все изменится. Увидите!
   И детей я не люблю. Чужих. Еще одно вычитание из суммы достоинств. А осталось ли от нее хоть что-то?
   - Да я бы тоже тех девиц не пощадил, не думайте.
   А такое признание к чему еще?
   - Зачем вы говорите об этом?
   - Затем, что сколько людей, столько и будет ответов на один и тот же вопрос. Только вы всегда особняком стоять будете. Вот как тот утес на щите.
   А он наблюдательный. Заметил мой интерес к гербу Певено.
   - Не знаю, как в столицах, а в наших краях слово смотрителя всегда последнее. Что скажете, то и услышится.
   Карие глаза подмигнули, и охотник, еще мгновение назад расслабленно развалившийся в телеге, уже шел рядом с ней.
   - Здесь наши дороги расходятся, так что позвольте откланяться.
   Дороги? Я вижу только одну, по которой, переваливаясь с колеса на колесо, едет телега.
   - Будет случай, еще свидимся. А насчет благодарности...
   Все-таки не смог упустить шанс? Ну ничего, зато так он живее и понятнее для меня. Пусть и не особенно хочется платить по счетам.
   Иттан со-Логарен надвинул капюшон, пряча разноцветные волосы от порывов любопытного ветра, и шагнул к обочине.
   - Прибережем ее на тот час, когда постучусь в вашу дверь и скажу: нужна помощь.
   ***
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 6.07*8  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"