Иванов-Милюхин Юрий Захарович : другие произведения.

Козельск - могу-болгусун

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сценарий.
  Исторический роман. Сценарий
  
  Юрий Иванов-Милюхин.
  
  КОЗЕЛЬСК - МОГУ-БОЛГУСУН.
  
  Исторический роман.
  
  Сценарий.
  
  Действие первое.
  
  Титр.
  
  Подходил к концу первый месяц весны 6746 года. Русь, небольшое европейское государство, продолжало метаться меж двух столиц, старым Киевом и молодой Москвой, не в силах придти к единому мнению. Киев был присоединен сыновьями Рюрика почти пять веков назад, а Москва поднялась стараниями князя Юрия Долгорукова немногим более ста лет назад. По этой причине кровавые стычки между уделами князей из одного гнезда Рюрикова не прекращались ни на год, мешая объединению родственных славянских племен в единую нацию. Этим пытались воспользоваться многие страны и государства вокруг. Но каждый из захватчиков разбивал мечты о крепость характера росов.
  
  Нат.
  
  Воздух в окрестностях Козельска успел напитаться водяными и земляными испарениями от прогретых солнцем снегов и от бугров с проталинами. Глубже стала небесная синь, зацвели щеки у девок, парней и молодух, вспухли у них губы. Старики со старухами по истобам прижимались еще от сырости к стенкам печек, топящихся по черному, с продухом - отверстием в крыше или над дверью. Но валенки стояли уже за порогом горниц.
  
  Нат.
  
  Вятка, мужик за двадцать лет, легко поднялся по взбегам на городню, одну из деревянных клетей, забитых внутри землей и камнями, из которых состояла крепостная стена вокруг Козельска, и опустился на корточки на верху прясла, участке между вежами - глухими башнями. В руках он держал дубовый брус с прорезью для стрельбы из лука и бросания камней, чтобы закрепить его внутри заборола с бойницами для стрелков и с крышей в два теса, от дождя и навесных стрел. Окинув быстрым взглядом двух помощников, возившихся с плахой в тесном забороле, он выдернул из-за пояса чекан. Тот имел форму секиры с клювообразным обухом вместо верхней острой части, насаженный не на жердину, а на длинную ручку из вяза. Глубоко вздохнул, намереваясь присоединиться к двум молодым мужикам, помощникам в длиннополых зипунах с меховыми безрукавками под ними, в посконных портах с навернутыми на них белыми онучами, перевязанными лыковыми бечевками, и в лыковых же лаптях. Они затесывали откос в передней стене заборола, чтобы плаха уселась в гнездо. Пальцы Вятки обхватили топорище, а глаз приметил место для затеса торцов бревен, когда вдруг кто-то сильно толкнул его под правый локоть. Он оглянулся, но сзади никого не оказалось.
  
  Вятка, обращаясь к мужикам:
  
  - Вота, бесу неймется. Тако садануло под локоть, ажник чекан не вышибло.
  
  Помощники:
  
  Ухмыльнулись в светлые усы и продолжили обтесывать края заборола, выходившего уступом за стену для лучшего обстрела с него.
  
  Бранок откликнулся через время.
  
  - А ты этому бесу по рогам бы настучал. А то отпустил его без отместки, а он в обрат возвернется.
  
  Второй помощник Охрим:
  
  Хохотнул и ловко отколол нужную щепину от дубового комля, мешающего занять тяжелой плахе свое место. Но ответа не последовало, как не послышалось и стука топора.
  
  Оба помощника:
  
  Они оглянулись на старшего и разом открыли рты с крепкими зубами за усами с бородами. Вятка стоял посреди боевой площадки, не сводя взгляда с точки за стенами крепости, вид говорил о том, что случилось что-то из ряда вон выходящее.
  
  Мужики сглотнули слюну.
  
  Вятка подал голос:
  
  - Вота оно, надвинулось! Дождалися и мы этого обстояния...
  
  Мужики пожирали глазами старшего.
  
  Бранок сипло продрал горло:
  
  - Что тама, Вятка?
  
  Он облизал губы, боясь произнести то, о чем они давно знали.
  
  - Жиздра вспужилась?..
  
  Нат.
  
  В бревно рядом с проемом, воткнулся наконечник стрелы. Древко задрожало, издавая тонкий зуд, плотники втянули головы в плечи, хотя они тоже были отличными лучниками.
  
  Охрим выдохнул и дернул длинными руками:
  - Тугары!..
  
  Глаза у Вятки сузились:
  
  - Они, поганые. Стрелют как на игрищах, будто страху не имут...
  
  Вятка.
  
  Он наткнулся взглядом на лук и колчан со стрелами, прислоненными к стене, отшатнулся от проема, схватился за оружие и присел за выступ. Пробежался пальцами по поясу с засапожным ножом. Вторая стрела впилась в бревно с другой стороны проема, издала осиное зудение глиняной свистулькой, привязанной к ней.
  
  Мужики на корточках выглянули из-за углов недоконченной бойницы.
  
  Нат.
  
  На противоположной стороне реки с успевшим просесть снегом топтались с десяток всадников на низкорослых мохнатых лошаденках с крупными мордами. До них было саженей сто, глаза молодых мужчин рассмотрели длиннополые шубы пришельцев, вывернутые мехом наружу, треухие малахаи из собачьей шерсти и большие их головы с широкими темными лицами и узкими глазами. У каждого к седлу был приторочен волосяной аркан, саадак для лука и для кожаного колчана со стрелами, воткнутыми наконечниками вверх. На поясах висели кривые мечи в кожанных ножнах с расширением книзу и охотничьи ножи с загнутыми концами. За спинами всадников покачивались копья с длинными древками.
  
  Охрим повторил с придыханием:
  
  - Тугары... морды чугунами, что ихние лошадиные.
  
  Вятка обрвал его, светлые зрачки накалились, они становились темными.
  
  - Помолчь гамо! Смалявые нехристи, огаряне...
  
  Он добавил как бы про себя:
  
  - Дальновато до них.
  
  Бранок, попытался прояснить ситуацию:
  
  - Луки у них тугие. Сбеги сказывали, что мунгалы гнут их из турьих рогов, а тетиву натягивают из подколенных жил тех быков.
  
  Он с сомнением поджал губы:
  
  - Наши стрелы вряд ли до смалявых достанут.
  
  Вятка с радостным возбуждением взялся насаживать оперенную стрелу на тетиву, сплетенную из жил домашнего скота. Железный наконечник у нее был скошенный, что придавало ему вид маленького скребка для разделки шкур.
  
  Он сказал:
  
  - А вот мы стрелим, оно и прояснится. Щас, нехристи, мы вас покрестим самокованой козельской железой...
  
  Нат.
  
  Десяток монгольских воинов продолжал крутиться на другом берегу широкой реки, занесенной просевшим снегом. На стенах крепости насторожились дозорные. Монголы оскалив рты издавали громкие звуки, похожие на смех, выкрикивали незнакомые слова и потрясали оружием:
  
  -Урусут, урусут, гыр-гыр!... Алыб барын, урусут!..
  
  Другие поднимали лошадей на дыбы и словно заходились в прерывистом кашле:
  
  - Кху, кху, монгол!.. Урррагх!
  
  Вятка.
  
  Насадил стрелу на тетиву и, натянув лук наполовину, прищурил один глаз. Он ждал, когда кто-нибудь из врагов повернется к крепости спиной, у Батыевых воинов были прикрыты доспехами грудь, живот и бока. Лук у него был собран из двух рогов какого-то степного животного.
  
  Нат.
  
  Наконец один из всадников отъехал от своих и будто примерз к месту, подавая рукой сигналы в сторону леса, чернеющего вдали сплошной стеной.
  
  Вятка.
  
  Напрягся, затем плавно приподнял лук и так же плавно отпустил тетиву.
  
  Нат.
  
  Стрела угодила точно в спину монгольскому воину, было видно, как откинулся тот назад, доставая затылком до крупа лошади. Ордынские всадники подскочили к нему и закружились в бесовской круговерти, не переставая кричать что-то по своему. Они схватили его за плечи, опрокинули на холку лошади, кто-то подергал стрелу из раны и с визгом отвернул коня от раненого. В его руках остался конец стрелы с оперением, но без наконечника.
  
  Вятка вскинулся:
  
  - Ух ты, как угораздило! Надо Калеме-кузнецу наказать, чтобы он срезней с зарубинами наковал поболе, тогда их силком из тела не выдерешь.
  
  Помощники.
  
  Охрим с Бранком переглянулись, на бородатых лицах отражался испуг с восторгом от того, что враг оказался не бессмертным.
  
  Охрим, сдвинув со лба меховую шапку и помяв подбородок. Спросил с сомнением:
  
  - Вятка, а ты не поспешил с самострелом-то?
  
  Вятка, ответил не оборачиваясь.
  
  - А что так?
  
  Охрим.
  
  - А то, Батыга обещал, что не пройдет мимо Козельска без осады, ему надо отомстить за послов числом с десяток, которых порубил наш черниговский удельный князь Мстислав Святославич пятнадцать весей назад на Калке-реке.
  
  Бранок напомнил.
  
  - Сплясали поганые на двенадцати русских князьях. Накидали на них горбылей и пошли в пляс на кривых ногах, пока они кровушкой не изошли.
  
  Добавил.
  
  - Заезжие дреговичи сказывали, что тот пир на крови устроил Себедяй, а случилось это у киевского Заруба, что стоит подле брода через Днепр.
  
  Вятка возмутился.
  
  - Ужель наш князь рубил ордынцев один! А если и так, то не они должны нам мстить, а мы пустить тугарам и мунгалам юшку. Мы на них войной не ходили, они пошли на Русь многими ордами.
  
  Бранок.
  
  Схватился за рукоятку длинного меча с круглым железным яблоком на конце для противовеса клинку. Он воскликнул:
  
  - Истинное твое слово. Мунгалы в те поры нас не пощадили, а иссекли всех ратников как ржаной колос серпом. А наши полки всего-то хотели помочь союзникам-куманам отогнать ордынцев от границ с ихним Диким полем.
  
  Встряхнулся и Охрим.
  
  - Русичей тогда было вместе с половцами в четыре раза поболе чагонизовых орд, и если бы степняки не повернули при виде ордынцев обратно и не смяли наши полки, то неизвестно, кто бы праздновал ту победу. Нам, выходит, тоже пришла пора показать себя в ратном деле, потому как правда на нашей стороне, иначе мунгалы от нас за просто так не отстанут.
  
  Охрим дотянулся до лука и наложил стрелу на тетиву.
  
  - А нук-от и я ручной самострел примеряю, пока нехристи в себя не пришли.
  Охрим долго шарил взглядом по спинам вертлявых ордынцев, пока не прилип зрачком к самой широкой. Он чуть приподнял наконечник и не отпустил тетиву сразу, а выдавил по мунгальски от себя левой рукой середину гнутого из корневища лука. И только потом разжал пальцы. Стрела спорхнула с крученой жилы и тут-же над его с Вяткой головами резво хлопнула тетива и от лука Бранка.
  
  Охрим поджал губы и пояснил:
  
  - Хоша лук у меня согнут из молодой ольхи, но вашим степняцким не уступит. Тетиву я вытянул из подколенной жилы матерого лося.
  
  Нат.
  
  Все подались вперед, напрягая зрение. Ордынцы возились с товарищем, стараясь положить его поперек седла, наверное, он был начальником, потому что они показывали перед ним и друг перед другом свою прыть. В этот момент воин с широкой спиной скособочил вдруг голову и попытался достать стрелу, впившуюся в шею, рукой с висящей на ней плетью, через мгновение под вторым воином споткнулся конь. Мунгалы завизжали и бросились было врассыпную, но скоро опомнились, взялись носиться по берегу, посылая стрелы в то место, откуда атаковал неприятель. Впереди были река и за нею глубокий ров, засыпанные снегом, проскочить их с наскока не представлялось возможным. Солнце пробило толщу тумана, укрывавшую равнину, полет стрел стал сливаться с заискрившимся снегом.
  
  Ратники
  
  Едва спрятали головы за бревнами заборола, как тут же рой их с красным оперением впорхнул в проем и кучно вошел в заднюю стену. За ним последовала новая атака, еще и еще.
  
  Вятка ухмыльнулся под змеиное сипение ордынских стрел.
  
  - Ладные у нас луки. А и срезни Калема-кузнец наковал хрушкие.
  
  Осклабился и сомневавшийся Охрим.
  
  - А ни то! Ихний доспех-от оказался худой, и щиты, что у мунгал сбоку, из ивы плетеные.
  
  Бранок.
  
  Молча принялся осматривать свой лук, его стрела поразила только ордынского коня, лохматого как козельская собака.
  
  Сцена в башне:
  
  Мунгальские наконечники гарпунного вида взялись расщеплять надвое тростниковые древки стрел, впившиеся в бревна раньше, стена, противоположная проему, оказалась густо утыканной ими. Вятка, прильнувший спиной к углу, почмокал губами, длинноватое его лицо, обросшее соломенной бородой, мрачнело все больше.
  
  Вятка.
  
  - Так-от я глаголю, стрел у нас, знамо дело, прибавилось. Но ежели у маленького отряда мунгал имеется столько хрушких луков, нужно немедля бежать к воеводе и молвить ему, что пора поливать водой соломенные и щеповые крыши наших истоб, и мазать их грязью.
  
  Он с силой втянул в себя воздух:
  
  - Индо они займутся от огня в один момент, ежели нехристи обмотают древки горящей паклей и станут посылать стрелы так же, как было в Рязани и как может быть у нас нонче, и от города останутся тлеющие угли.
  
  Охрим свернулся клубком под проемом, сипло прокашлялся:
  
  - Вряд ли крыши возьмутся полымем, нонче вся солома на них во льдах, а когда совсем потеплеет, лед-от потечет и промочит ее наскрозь.
  
  Бранок подал голос.
  
  - А ежели горящая стрела пробьет крышу-то и застрянет под застрехами, тогда как?
  И сам ответил.
  
  - Тогда вся хата займется полымем изнутри.
  
  Вятка помолчал, вслушиваясь в посвист стрел вверху и сбоку от головы, потом сказал:
  
  - Надо покрыть крыши сырыми досками и грязными шкурами. Нонче этой воды и грязи - не жалей, благо, на дворе самая-та распутица.
  
  Помощники молча согласились с доводами.
  
  Нат.
  
  Обстрел прекратился неожиданно, вдали растаяли громкое фырканье и топот копыт мунгальских коней с визгливыми восклицаниями необычных всадников.
  
  Вятка хотел было расслабиться, но снова навострил уши. Услышал шорох, будто в летнюю пору по крышам истоб и по кронам деревьев приближался крупный дождь. Он усиливался, переходя в сплошной ливень с градом.
  
  Бранок переглянулся с Охримом. Оба взялись за луки, между указательным и средним пальцами скользнули тростинки стрел, замерли нижними концами на тетивах.
  
  Вятка сделал рукой упреждающее движение, рывком поднялся на ноги и выглянул наружу. То что увидел, заставило отшатнуться назад.
  
  Нат.
  
  От леса по равнине накатывались к реке волны воинов в островерхих малахаях и длиннополых шубах с пиками и круглыми кожаными или плетеными из ивы щитами с левой стороны, сидящих на небольших как у мунгальских разведчиков лохматых конях. Первые ряды подошли так близко, что можно было разглядеть кривые сабли на широких пестрых поясах, похожих на крученые кушаки заморских купцов, вместе с кругами волосяных арканов. Еще выделялись чехлы-саадаки для луков с колчанами, полными стрел с черными наконечниками, притороченные позади деревянных седел с высокими луками, отполированными до блеска. Кто-то из воинов был в цветных сапогах, кто-то в огромных плетеных бахилах с белыми урусутскими онучами поверх полосатых портов. Над головами колыхалось белое пятиугольное полотнище знамени, закрепленное на копье с конскими хвостами, свисающими с него, с вышитым на нем шелковыми нитками степным кречетом с вороном в когтях и несколькими широкими лентами. Множество пик, дротиков и сулиц за спинами воинов, сверкающих наконечниками, ритмично качались из стороны в сторону. Всадники и кони поблескивали зубами, словно заранее копили в себе клубки ярости, нужной им при штурме крепости. Разномастая орда, ведомая невидимыми военачальниками, неспешно придвигалась к городским стенам, уверенная в своей силе и непобедимости.
  
  Бранок с Охримом не утерпели и тоже пристроились рядом со старшим, лица их начали вытягиваться а глаза выпучиваться. Это продолжалось недолго, складки на щеках стали принимать суровые очертания, мужики на глазах превращаться в мужественных ратников.
  
  Нат.
  
  В этот момент на центральной козельской площади ударили в вечевой колокол, подвешенный к коренной балке звонницы церкви Спаса-на-Яру с голубыми куполами, ему ответил колокольный перезвон церкви Параскевы Пятницы на Завершье. Скоро колокола церквей на Подоле, на Нижнем Лугу, а потом во всей крепости, залились тревожной трелью и отозвались рассерженными басами. Заполошный медный бой заполнил округу, заставив русских людей замереть на месте и осенить себя крестным знамением, а воинов орды осклабиться в довольном оскале. Они были рады нескончаемому гулу, предвещавшему разбой, насилие и грабеж в новом урусутском городе, падущим на колени перед силой и величием, с добром в деревянных сундуках и женщинами с белыми телами.
  
  Видения.
  
  Но запах от женщин шел не настоянный на зловонии немытых с рождения тел, кожаных седел, сопревших под задницами, с прокисшей одеждой, от кровавой, как у степного курганника еды кочевника, а как от первого снега, смешанный с березовым ароматом. Таким он был оттого, что урусуты ходили в бани, наполненные горячим и душным паром, настолько плотным и обжигающим, что от него можно было задохнуться прямо в бане с камнями, раскаленными докрасна, которые они поливали ледяной водой. Они говорили, что пар выгоняет болезни, убивает насекомых и костей будто бы не ломит, и что от него прибавляется здоровье. Но все получалось наоборот, пар вышибал из воинов орды дух, обжигал внутренности и выворачивал кости из суставов. Эта урусутская баня противоречила одному из главных законов степи, который гласил: если омоешь тело в воде, то смоешь с себя свое счастье. У степняков от него кружилась голова и хотелось разбавить его запахом крови жертвы. Для этого имелось все, начиная от сабель и ножей, кончая крючьями на концах веревочных лестниц и волосяных арканов, которыми удобно было хвататься за деревянные зубцы крепостных стен, за дубовые части осадных машин, чтобы подтащить их к воротам, а заодно, когда нукеры проникали на городские улицы, протыкать кожу на животах защитников и цеплять их за ребра.
  
  В башне.
  
  За спинами козельских аргунов-плотников послышалось сплошное вжиканье, это по взбегам спешили на навершие стены ратники и дружинники, кто в сапогах, кто в лаптях, перебрасывая луки из-за спины в левую руку, нашаривая правой рукой стрелы в сумицах, плетеных из лыка.
  
  Нат.
  
  Вятка бросил взгляд по направлению к проездной башне, перед которой находился неширокий подъемный мост через Жиздру. Его не убирали даже зимой, превращая в продолжение дороги. По нему посадские возили горожанам продукты своего производства. Козельский воевода приказал укрепить башню новыми городнями, углубить перед ней ров и нарастить старый вал землей из этого рва. Кроме всего, сам вал был покрыт глиной, выходящей в этих местах на поверхность, ее еще летом обожгли кострами, разведенными на дне рва, отчего она стала гладкой и заблестела будто глазурью. Когда нагрянули морозы, глину полили водой, что превратило вал в ледяное неприступное препятствие для пеших и конных врагов. Таким же образом обустроили вал с северо-востока городка и с юго-запада. Кроме всего был спешно прорыт канал между Жиздрой и притоком Другусной с плотиной в устье последней, чтобы в случае осады ее можно было разобрать и пустить воду в ров, потопив в нем осаждающих. Сам Козельск, центр удельного княжества, был, помимо рукотворных сооружений, окружен четырьмя реками: Жиздрой, Другусной, Клютомой и Березовкой, он представлял неприступную крепость, защищенную с трех сторон природой. Без защиты оставалась лишь южная сторона, напольная, которую горожане постарались укрепить со всем усердием. Но с северной стороны ворогов никто не ждал, стена тут была неприступна из-за широкой реки перед ней, высокого и отвесного левого берега, на котором высились крепостные стены, и заболоченной низины с заливными лугами с правого берега, старицы и озерки на которых промерзали до дна лишь в зимнюю стужу. Но в этот раз Батыга пришел не из южных бескрайних степей, а с севера, от Новгорода, который не решился брать из-за того, что любимая шаманка Керинкей-Задан утонула в болотах, не успев поведать джихангиру, что сказали духи онгоны, приносящие ей вести с семидесяти сторон света. А всего тех сторон насчитывалось семьдесят семь.
  
  Нат.
  
  Вятка пошарил глазами вокруг главной башни и сердце зачастило ударами, ему показалось, что бревна, из которых был собран мост, не успели убрать. Была надежда, что осада продлится долго и Жиздра успеет освободиться от льда, став для степных орд непреодолимым препятствием. Но потом разглядел на снегу, укрывающем реку, следы от полозьев дровен с пожитками посадских, решивших переждать смуту за городскими стенами. Теперь к этому месту бежало десятка два мужиков, женщин и детей, не успевших укрыться в крепости раньше, хотя козельский воевода давал распоряжение: сжечь дотла весь посад на случай прихода орды для лучшего обзора дружинниками поля боя и для того, чтобы мунгалы не смогли укрываться в избах и отдыхать в них. Посад сожгли, но остались люди, которые спешили сейчас к воротам. Да кто бы открыл их несчастным, разве что ратники сбросят вниз пеньковые веревки и подтянут людей наверх.
  
  Нат.
  
  Но и этому не суждено было сбыться. Не успели посадские перебежать по снегу Жиздру, как от ордынских полчищ отделился отряд нукеров. Они сноровисто вскинули луки и расстреляли, не сбавляя бега коней, беженцев от мала до велика. Дружинники с ратниками ахнули от невиданного изуверства, на ордынцев посыпалась туча стрел и вертких сулиц. Загудели в полете болты, привезенные ванзейскими купцами, похожие на толстые копья, пущенные из арбалетов. Но лишь единицы из оружия смогли зацепить мунгалов наконечниками, не нанеся им большого вреда. И все-же в плотных их рядах началось волнение, когда один из ордынцев, проткнутый болтом насквозь, вдруг вырвался на коне вперед и принялся носиться вдоль рядов войска, мотаясь в седле из стороны в сторону тряпичным пугалом. Кто-то из мунгал попытался схватить коня под уздцы, кто-то рванул на себя болт за древко, но это делу не помогло. Конь тоже был ранен стрелой из лука, не дававшей возможности справиться с охватившей его паникой. Русские ратники видели из-за углов заборол как ордынец в лисьем малахае, одетый в кожаную бронь с металлическими бляхами, нашитыми на нее, резко взмахнул рукой и сразу несколько стрел впились в шею и в глаза животного, заставив его упасть на колени, а потом повалиться на бок. На всадника и на коня набросили арканы и уволокли в глубь войска. Тот-же ордынец выхватил саблю и выбросил руку вперед, из-за его спины сорвался десяток воинов, натягивая на скаку луки. Они кинулись с едва приметного берега на речной простор и сразу провалились в рыхлый снег по лошадиные шеи. Кони завизжали и забили копытами, пытаясь выбраться из плена, но попытка ни к чему не привела, а только затянула всадников в снег еще глубже. Видимо вода, скопившаяся под ним, успела пролизать слой льда, укрывавший реку, копыта скакунов скользили по нему, не в силах найти твердую опору.
  
  Какой-то дружинник громко воскликнул под радостное галдение мужиков:
  
  - Добрая примета. Мунгалы обломают лошадиные зубы об стены нашей крепости.
  
  Его дружно поддержали:
  
  - А ни то! Слава Перуну, и Велесу слава...
  - И богу Яриле слава, что размягчил под погаными снежную твердь.
  - А мы тожеть не замаемся, на то мы тут приставлены...
  
  Нат.
  
  Между тем ордынцы, попавшие в снежный плен на Жиздре, выбрались на берег с помощью волосяных арканов соплеменников и попытались снова занять места в плотных рядах. Но сделать этого им не удалось, навстречу выехали нукеры в добротных шубах и в островерхих меховых колпаках с отворотами, они окружили незадачливых зачинщиков атаки, разоружили их, а командиру смахнули саблей голову на виду у всех. Потом провинившихся под одобрительный гул войска и хриплый рев рожков прогнали между рядами воинов, и они растворились в их среде.
  
  Кто-то из защитников ахнул.
  
  - Вота они как своих-то! Чего же от поганых ждать нам?
  
  Его сосед громко откликнулся:
  
  - А нечего ждать от них пощады. Вятка с мужиками показали, как надо с ними обходиться. Я мыслю, что войну с Батыгой надо вести не на живот, а на судьбину.
  
  Вятка отвернулся от проема в забороле и поставил лук нижним концом на деревянный пол, поняв, что после случая с мунгалами, попавшими в снежный плен, ждать атаки на крепостные стены пока не придется. Затем повернулся к ратникам и сказал так, чтобы его услышали стоящие на стене:
  
  - Мунгальские старшины поступили правильно. Ежели б за тем десятком бросились остальные десятки и сотни, то сколько воев погибло бы и в мокрых снегах, и от наших стрел.
  
  На прясле княжий дружинник громко сказал:
  
  - Жалко, что не бросились.
  
  Ратник из посадских в самодельном тегиляе, панцире, подбитом пенькой покосился на странное воинство, заполонившее равнину до кромки леса и раздумчиво заметил:
  
  - Если бы они послов заслали заместо десятка воев со стрелами, начавших изгаляться перед нами, тогда воевода затеял бы с ними толковище. У мунгал как, пока по ним не стрелишь, покалякать о животах еще можно, а как стрела с тетивы спорхнула, хоть до них не долетела, а глуздырем уткнулась под копыта коней, а еще не дай Бог кого задела, тогда руби домовины.
  
   Темрюк, княжий дружинник в колонтаре - кольчужном доспехе без рукавов, в шеломе с шишаком и с бармицей сзади -железной сеткой из мелких колец, расправил крутые плечи. Широкое его лицо прикрывала личина, повторяющая каждую складку, на ногах были бутурлыки из металлических тонких пластин. Он повернулся к ратнику, говорившему об обычаях орды:
  - Это еще поглядеть надоть. Вота оповести нас, Прокуда, за сколько ден смалявые нехристи овладели вашей Рязанью. А там ратей под десницей князя Романа Ингваревича и воеводы Еремея Глебовича были тьмы. Да рязанцы позвали еще половцев.
  
  Прокуда в байдане - кольчуге из плоско раскованных колец, с прямым мечом в правой руке и с кистенем в левой:
  
  - За шесть ден, Темрюк. Тако же и Владимир, стольный град, продержался несколько ден, Георгий Всеволодович, Великий князь Руси, оставил его на сыновей, Всеволода и Мстислава, решив дать бой на реке Сити под Красным Холмом. Зряшно он поступил, и детей сгубил, и сам с войском, которое успел собрать, погиб бесславно.
  
  Чернобородый воин из сбегов в бахтерце без рукавов и с железными пластинами на груди процедил сквозь зубы:
  
  - Зато эти мунгалы, что стоят под козельской стеной, за своего царевича Кюлькана, молодшего сына Чагониза, убитого под Коломной, положили в могилу с ним сорок русских девушек вместе с конем в золотой сбруе и хашарами - пленными без счета. Среди них были мои брат и сестра.
  
  Одна его узловатая рука нервно теребила костяную рукоятку засапожного ножа в ножнах, засунутых за кожаный пояс. А шуйца, левая рука, опиралась на огромный ослоп - дубину, обитую железом, с острыми шипами вокруг утолщения внизу.
  
  Чернобородый воин:
  
  - Они оставили от Коломны одни обугленные головешки.
  
  Нат.
  
  Дружинники окидывали гневными взглядами ордынскую тьму, покрывшую черным пологом равнину за правым берегом Жиздры, на скулах ходуном ходили тугие желваки.
  
  Якуна.
  
  Еще крепкий седой старик в справной сброе и с секирой на плече. На поясе у него висел длинный прямой меч в кожаных ножнах, обложенных медными пластинами. Мягко сказал чернобородому воину
  
  - Не один ты страдалец, мы тоже пришли сюда не меды пить, а для мести. Коломна была не первой и не последней, за ней пали Суздаль, Переяславль, Юрьев, Кашин, Скнятин, Бежецк, Псков, Судиславль - все тут есть остатками своих граждан. Кто один пришел, а кто с семьей добрался околесицей по темным лесам.
  
  Калема-кузнец
  
  Объявился позади ратников, поднявшись по взбегам на прясло, перевел дыхание. Он вгляделся, моргая сощуренными глазами, в черное болото из малахаев и остроконечных азиатских шапок, и скрипнул крепкими зубами:
  
  - Мунгалы на такое горазды, они только за один месяц опустошили четырнадцать русских городов - Полоцк, Ярославль, Кострому, Галич, Бело-Озеро... Там даже кошек с собаками не осталось, видать, хазары с кипчаками сожрали, что за ними увязались. Сказывали, мунгалы тоже ничем не брезгуют, они даже питаются кровью загонных коней, которых ведут за собой на чембурах - третьих поводах. Когда им жрать нечего, надрезают яремную вену и пьют из нее кровь. Один Торжок продержался две седмицы... И здесь Батыге придется вкусить железа досыта, я успел наделать с помощниками довольно заделок для стрел, сулиц и для ганзейских
  арбалетов-самострелов.
  Защитники крепости, стоявщие возле заборола, в котором находились Вятка с помощниками, заговорили разом.
  
  - Здравица тебе, Калема-кузнец. Пусть не устанут твои десница с шуйцей ковать мечи и ножи, и пусть у тебя не кончается железо.
  
  Нат.
  
  На невысоком холме слева, ближе к западной стене, объявилась свита из мунгалов в добротных шубах и круглых шапках, обшитых собольими шкурами, из нее выехал на длинноногом жеребце всадник в медвежьей шубе и в круглом блестящем шлеме с шишаком и белым пером цапли над ним, застыл истуканом на верху. Подле стремени вертелось существо, похожее на побитую собаку, наряженную в лохмотьях от восточных одежд. Оно то било палкой в круглый бубен, то крутилось юлой на месте, будто рассеивая что-то вокруг себя, а то вдруг падало на спину и дрыгало ногами, взбивая мокрый снег маленькими горками. Наконец странное существо надолго приникло к зеленому сапогу мунгальского сановника, который даже не шелохнулся, а лишь чуть наклонил голову вниз. Выслушав шамана, знатный всадник вздернул подбородок и поднял вверх руку с плетью, существо крутнулось вочком еще раз, и испарилось между ногами коней свиты. От холма донесся ритмичный барабанный бой, захрипел рожок, заревели натужно длинные трубы. Трубачи находились за спиной господина, ближе к подножию холма. Огромное войско подобралось, разделившись на десятки и сотни во главе с начальниками. Часть ордынцев, стоявших позади, повернула коней и стала быстро удаляться туда, откуда пришла, оставшаяся меньшая часть разделилась на несколько отрядов по пять всадников в ряд и тоже повернула назад. Нехристи оставляли после себя загаженный снег и тяжелый дух, приносимый на стены крепости порывами весеннего ветра.
  
  Охрим уставился на Вятку:
  
  - Уходят, смалявые огаряне?
  
  Вятка не выпускал из рук тетиву лука со стрелой, приставленной к ней.
  
  Бранок повернулся к старшему десятка ратников, но промолчал.
  
  Охрим.
  
  - А может, они решили нас выманить, так этот прием нам известный.
  
  Вятка обвел взглядом подчиненных и приказал хриплым голосом:
  
  - К бою, козличи, кончилась наша мирная трапеза.
  
  Он дернул правым плечом:
  
  - Теперь нам предстоит питаться кровавой пищей до тех пор, пока десница будет держать меч.
  
  Ратники застыли поначалу на месте. Потом зашевелились, занимая каждый свое место, заранее указанное им на стене.
  
  Вятка подхватил с ратниками плаху, лежащую под ногами, и ловко вогнал в гнездо. Смахнул за спину прядь волос, выбившихся из-под подшлемника с длинными ушами. Шлем и броню он оставил дома, как и помощники.
  
  Вятка:
  
  - Стрелы сберегать, зазря их в мунгалов не пускать. В броню облачиться не успели, а до леса нам теперь не добраться...
  
  Девушка в фофудье легко вспорхнула по взбегам к заборолу и звонко крикнула:
  
  - Вятка, вот твоя броня!
  
  Она была в теплой фофудье и в цветастом платке, из-под него на спину сбегала соломенная коса с косником - треугольным украшением на конце ленты, вплетенной в нее. В руках кожаный доспех, покрытый металлическими пластинами.
  
  Вятка завидел свою суженую и оторопел:
  
  - Вота, Агафьюшка! Откуда взялась?
  
  Агафья.
  
  - А как только ударили в набат-то, так мы побежали сюда.
  
  Она отдала бронь избраннику:
  
  - Поспешу к девкам, надо черпаки под бурливый вар готовить, чтобы поливать под стенами мунгалов, индо они посунутся в наскок.
  
  Вятка, принимая доспех:
  
  - И то дело, любая. Токмо укройся в звериную шкуру. Мех - первая защита от стрел с сулицами.
  
  Суженая.
  
  - А ни то. У меня шелом из кожи, а поверх фофудьи волчий наплечник. Поглядь вкруг, все нарядились в защиты.
  
  Нат.
  
  Вятка оглянулся, по полатям - проходу с внутренней стороны крепостной стены - бегали девки и бабы с недорослями и стариками во всякой брони, на пряслах выросли горки из камней и бревен, возле лучников появились берестяные туески, забитые стрелами с калеными наконечниками. Туески и мелкие камни подносили женщины с молодыми девками, они разожгли костры под большими котлами с черной смолой-варом, готовились разлить кипящее варево по глиняным горшкам с широкими горлами, обмотанным тряпками. Отроки от двенадцати до шестнадцати лет скакали по взбегам, помогая мамкам, отцам, братьям кто чем мог. Крепостная стена вокруг городка пришла в движение. Священники в фелонях - церковной одежде до пят, в камилавках - высоких фиолетовых бархатных головных уборах, монашествующие в клобуках с тремя черными лентами, ниспадающими на спину, в куколях, остроконечных черных колпаках с нашитыми на них спереди белыми крестами, махали кадилами, благославляя козличей на ратную страду. Некоторые, засучив рукава фелоней, хватались за концы бревен и волокли их вместе с ратниками на прясла, поближе к бойницам. Город пришел в движение от Завершья до Подола с Щитной, Мечной и Копейной улицами, до Нижнего Луга с соломенными крышами на истобах, топящихся по черному. До сбегов из других мест, живших кто в землянках, кто в шалашах. Их было сотни две женщин, детей и стариков, среди них несколько десятков мужиков, сумевших оторваться от поганых.
  
  Нат.
  
  На равнине за правым берегом Жиздры, окаймленной на горизонте черной полосой леса, разворачивались не виданные события. Несколько больших отрядов мунгалов по пять человек в ряд продолжали движение по направлению к лесу, они выдерживали между собой равное расстояние. Кони перебирали мохнатыми короткими ногами, неся на спинах всадников с такими же короткими и кривыми ногами, воткнутыми носками обувки в стремена, свисавшие чуть ниже середины круглых боков лошадок, в рыжих большинстве по масти. Всадники, одетые в длинные шубы, в лохматых малахаях с наушниками, с кучей навешанного на них оружия казались по сравнению с конями великанами, оседлавшими маленьких животных.
  
  Нат.
  
  Отряды дошли скорым шагом почти до черного массива леса. И вдруг вся масса всадников повернула назад, ускоряя бег, наращивая из глубин дикий вой и пронзительные крики, переходящие в единый клич:
  
  - Кху! Кху!.. Урррагх, монгол!..
  
  Ратники на стенах приготовились к отражению атаки, наложив стрелы на тетивы и положив большие камни с бревнами на края проемов и плах в бойницах. Они смотрели, как мчатся по заснеженной равнине отряды степных воинов, похожие на толстых змей, издающих вой, визг и другие звуки, смахивающие на поросячьи, когда тех тащат из клети на разделку. Первые пятерки доскакали почти до реки.
  Охрим стоял плечом к плечу с Вяткой и Бранком:
  
  - Неужто они решатся на такое, и тот десяток мунгал их ничему не вразумил?
  
  Вятка не отрывал взгляда от рядов степных воинов, летящих, казалось, по воздуху.
  
  - Какой десяток!?
  
  Он встряхнулся:
  
  - Не ведаю, что они могут сотворить, но теперь знаю, что ордынцы способны на все.
  
  Нат.
  
  Вятка поправил сброю, затянув ремни покрепче, взвесил в деснице топор и снова посмотрел на равнину за Жиздрой. И отшатнулся. Первые отряды воинов, состоявшие из двух или трех сотен всадников, круто повернули коней, не доскакав до реки пяток сажен, направив их бег вдоль кромки берега. Мунгалы развернулись боком в высоких седлах, подняли луки и выпустили тучи стрел по направлению к крепостной стене, не замедляя бега скакунов, помчались обратно, уступая место новым рядам лучников. Вятка с помощниками едва успел укрыться за бревнами заборола, как по стенам, по навесу, законопатили каленые наконечники. Кто-то вскрикнул на полатях, кто-то охнул внизу под стеной, где стояли котлы для разогрева смолы, кого-то стрела поразила на улице, прилегающей к внутренней стороне крепости.
  
  Вятка крикнул:
  
  - Укройся. Стрелы отравленные.
  
  На стене.
  
  Бранко с Охримом и ратниками жались по стенам заборола и по углам, прикрывая головы щитами, принесенными родственниками. Противоположная стена, как и бревна других укрытий, были утыканы неприятельскими стрелами с черным по большей части оперением. А они сыпались и сыпались. Снизу снова донесся женский вскрик и повторился мужским на прясле возле глухой вежи. Вятка сжал кулаки и вжался лбом в бревно с прорезью сбоку. Снова тело взялся сковывать холодок оцепенения. Он попытался задавить страх глубоким дыханием.
  
  Нат.
  
  Отряды ордынцев успели образовать на равнине несколько огромных колец на равном расстоянии друг от друга, которые соприкасались одной стороной с берегом Жиздры и равномерно крутились в разных направлениях. Сверху стены было видно, как лучники, приближаясь к береговой кромке, поддергивали правый рукав шубы, заголяя руку до локтя, затем натягивали тетиву со стрелой, зажатых между указательным и средним пальцами правой руки, резким выталкиванием дуги лука левой ладонью от себя. Отпускали тетиву и стрела летела по округлой кривой в сторону крепости. Воины сразу заворачивали коней на новый круг, где-то на середине вытаскивали новые стрелы из колчанов, торчавшие из них черными наконечниками. Тучи их непрерывно стремились через реку, закрывая солнце темной пеленой. В колчан ордынского воина влезало тридцать-сорок стрел, а от леса готовилась оторваться на отдохнувших конях новая лавина степняков, жадных до крови и чужого добра.
  
  
  Действие второе.
  
  Нат.
  
  Татаро-монгольское войско который день находилось в пути в родные степи. Редкие урусутские города и поселения, еще не разоренные, не оказывали сопротивления, жители разбегались по лесам или отдавали жизни на милость победителя. Большая часть Руси была покорена за один поход, орда торопилась покинуть ее земли до весеннего разлива рек и озер, она двигалась по лесным дорогам даже по ночам в свете факелов в руках факелоносцев, смоченных жиром, иногда человеческим, вытопленным из трупов хашаров-рабов, держа путь на юго-восток.
  
  Видение.
  
  Там раскинулись бескрайние степи, где было светло и ночью и где можно было сосчитать каждую звездочку в Повозке Вечности. А здесь небо часто затмевалось низкими тучами, если же их разгонял ветер, звезды казались маленькими и колючими, похожими на осколки льда, прокалывающими кожу насквозь.
  
  Воспоминание.
  
  Бату-хан мерно покачивался в седле, уставившись в одну точку. Он отдал приказ о повороте всех отрядов назад после того, как в болоте утонула Керинкей-задан, любимая его шаманка, до богатого Новгорода, к которому приближались Селигерским путем все три крыла войска, оставалось сто верст. Саин-хан перед осадой призвал к себе старую колдунью для камлания. Она залезла на сухое дерево, чтобы они имели больший успех, но толстый сук надломился и она упала с ним в болото, пробив скрюченным телом корку льда на его поверхности. Субудай бросился спасать, но его саврасый жеребец угодил в полынью, заполненную вязкой грязью, Непобедимого начало засасывать как и шаманку, успевшую спеть прощальную песню свинячим визгом.
  
  Субудай.
  
  - Тащите коня! - крикнул он тургаудам на берегу, барахтаясь в болотном омуте, затянувшем его по горло - Спасите моего коня!..
  
  Нат.
  
  Несколько волосяных арканов обвились вокруг шеи могучей лошади, несколько крепких нукеров попятили своих коней назад, пытаясь выдернуть из смертельной ловушки главного стратега войска. Но голова жеребца с вывороченными от страха ноздрями, дико всхрапнула и скрылась в черном аду. Верещание колдуньи оборвалось внезапно, она камнем ушла на дно. Но Субудай-багатура тургауды сумели вытащить на твердый берег, он попытался встать на ноги, весь в ошметьях вонючей грязи, и снова завалился на спину:
  
  Субудай:
  
  - Мой конь.., дорогой мой друг!
  
   Цедил он сквозь бледные губы, за которыми виднелись сцепленные десны с парой клыков.
  
  - Где я найду теперь такого умного и верного товарища...
  
  Видение.
  
  После этого Бату-хан повернул все войско в родные степи. Так повелел бог войны Сульдэ. Он подумал о Субудае с факихом Хаджи Рахимом, кипчакским летописцем, качавшимся в седле позади свиты, не спеша выкладывать им еще две причины. Факиф увековечивал в книгах каждый шаг монголо-татарского войска в чужеземных странах. Он писал даже в седле о том, что татаро-монгольское войско, соединившееся было воедино перед броском на богатый урусутский город, вновь разбилось на несколько крыльев, одно по правую руку повел, как в начале похода, Шейбани с братьями, сын Джучи-хана и внук Потрясателя Вселенной. У каждого царевича под их властью находилось по тумену. Второе крыло по левую руку, повел Гуюк-хан, заносчивый сын Угедэя, кагана всех монгол, сидевшего на престоле в Каракоруме. Под его командованием был темник Бурундай со скромными победами. Среднее крыло, состоявшее из нескольких туменов по десять тысяч воинов каждый, возглавлял Бату-хан. Субудай-багатур с туменом тургаудов-бешеных на белых конях был везде. Он владел с джихангиром тайной, не доступной царевичам: существовало четвертое крыло численностью в пятнадцать тысяч воинов, о котором знали как о запасном полке, но оно было предназачено для исполнения иной задачи.
  
  Нат. Мысли Бату-хана.
  
  Джихангир ушел в мысли, не глядел на лесную дорогу, не видел квадратных спин тургаудов впереди, чутко прислушиваясь к неровной поступи коня, спотыкавшегося о навалы бурелома, приседавшего на разъезжавшихся по мокрому уже снегу ногах. Дыхание сдувало с бледных лиц воинов остатки зимы, возвращая степную смуглость. Саин-хан качался в седле с деревянными высокими спинками, позволявшем поворачиваться в любую сторону без помех, покрытом арабской попоной, - небольшой плотный ковер с узорчатым золотым рисунком и отороченный по краям шелковой бахромой. Вокруг высились леса, сбоку прятались не замерзающие болота. Под ним шел вороной конь с белыми чулками до коленных чашек и с такой же звездой посреди лба. Он не менял масть коней с тех пор, как стал джихангиром войска с тьмой кипчаков, основной массы войска из кочевых киргизов, казахов, таджиков с древними персами и хорезмийцев с каракалпаками и самаркандцами, абескунцев, саксинов, буртасов и куманов с прочими народами, имя которым была - тьма. Они первыми шли в бой ыв надежде на хорошую добычу и подгоняемые монголами из племени "монгол", откуда был родом Священный Воитель, во всем войске их набралось бы едва четыре тысячи. Они поднимались по лестницам на стены, заполняя трупами рвы под ними, первыми врывались в города и делились добычей, попавшей в их руки. Татар в войске было около тридцати тысяч, они занимали не последние места. Кипчаки набежали в орду с кавказскими племенами, из харакунов - черни, среди них попадались караиты, самые смелые воины. Великий Потрясатель Вселенной служил работником у хана из их среды, он приказал караитов выделить в особые части. Они или показывали пример храбрости, или шли вместе с монголами позади кипчаков, понукая их остриями пик.
  
  Возглас одного из тургаудов - воина передовой сотни:
  
  - Байза!
  
  Нат.
  
  Саин-хан смахнул с глаз пелену задумчивости и зорко всмотрелся вперед между спинами воинов и лошадиными крупами. Подъехал Субудай-багатур на саврасом жеребце. Но Бату-хан не повернул головы, увенчанной китайским стальным шлемом с высоким шишаком, он не спускал глаз с туга - штандарта Чингизхана с рыжим хвостом его коня под острием копья, застывшего на месте.
  
  В стороне прозвучали кипчакские восклицания:
  
  - Боро!
  
  Второе восклицание:
  
  - Гих, боол!
  
  Нат.
  
  Саин-хан скосил глаза на черную гриву коня с вплетенной в нее пестрой нитью преданности и пожелания великой победы над всеми врагами.
  
  Видение.
  
  Ее вплела своими руками юная его жена, дочь хорезмского шаха. Остальные шесть жен тоже ждали его прихода, особенно монголки, которые отличались заносчивостью, граничащей с дерзостью. Но соплеменниц надо было терпеть, они имели право пожаловаться на господина старшей жене кагана всех монгол. Всех жен у саин-хана было сорок, но в поход он взял с собой только семерых.
  
  Нат.
  
  Сбоку лесной тропы возник неожиданный порыв сильного ветра, заставив голые деревья сплестись вершинами, на некоторых из них с треском обломились тяжелые сучья, они с шумом упали в снег. Саин-хан скосил узкие глаза на духовного учителя и главного стратега войска. И не заметил на сухом скуластом лице никаких эмоций, словно его вырубили из цельного куска камня, из него древние народы вырубали онгонов, идолов, охраняющих в степи высокие курганы. Лишь рука, высохшая до размеров собачьей лапы, начала подергиваться чаще, да единственный глаз принялся источать живое пламя. Одноглазый и однорукий шайтан лишь крепче поджал морщинистые губы с редкими седыми волосами вокруг них, лицо выразило презрительную усмешку.
  
  Возглас от передних рядов телохранителей.
  
  - Внимание и повиновение!
  
  Нат.
  
  Тургауды пустили коней быстрым шагом, длинные квадратные тела с короткими кривыми ногами, крепко обхватившими крутые бока монгольских лошадок, не шелохнулись. За воинами дневной стражи со знаменосцем посередине тронулись остальные. Саин-хан поднял глаза к бездонной выси, перечеркнутой множеством ветвей, и вознес хвалу Тэнгре, богу Вечного Синего Неба. Он не перемолвился словом с главным советником, отставшим на вежливое расстояние. Субудай тоже решил не нарушать течение мылей своего господина, выбранного им во главу орды.
  
  Нат.
  
  Бату-хан был облачен в металлическую кольчугу с золотыми пластинами на ней, на груди качалась на массивной золотой цепи золотая пайцза с головой тигра, стальной китайский шлем с высоким шишаком, украшенный золотыми узорами ввиде драконов, венчал голову, сбоку висел китайский меч, расширявшийся книзу, в широких ножнах с золотыми китайскими иероглифами, обещавшими владельцу удачу в бою и усиление власти. Ноги в красных кипчакских сапогах с загнутыми носами были вдеты в золотые стремена, достававшие до середины туловища коня, в руке он держал повод, отделанный серебром и золотыми бляхами. Фигура начала полнеть от жирной пищи, подкожный жир спасал от сильных ветров и жестоких морозов. Скуластое лицо саин-хана покруглело, глаза почти заплыли, на загривке вырос небольшой бугор. Он входил в пору мужества и во власть, всякий мог убедиться, что это растет новый каган монгольской империи, соперник одиннадцати царевичам-чингизидам, прямым потомкам Чингизхана.
  
  Нат.
  
  Настроение у Бату-хана было не безоблачным, добыча оказалась не столь великой, а дорога между стволами деревьев бесконечной, навевавшей тревогу шевелением ветвей, здесь двигалось и трещало все, на что падал взгляд, лошади ржали и шарахались в стороны. Они косили вокруг глазами с застывшим в них страхом, и прядали ушами, припадая при каждом треске на все ноги сразу. Груз, навьюченный на заводных-запасных коней, состоял больше из шкур, отдающих звериными запахами.
  
  Видение.
  
  В кипчакских странах добыча была весомее, много изумрудов, рубинов и алмазов, огромных кусков бархата, шелка и парчи, в них любили закутываться жены джихангира, золотых и серебряных монет с другими изделиями из драгоценных металлов. И главное, оружия из стали, могущей перерубить любой клинок из другой страны. Урусуты ничего не имели, даже деньги у них были рублеными из серебряных кусочков без изображений. Но дети учились грамоте, ходили в шубах, сшитых из шкурок редких зверей, на головах носили высокие медвежьи шапки. И если бы не дань, которой саин-хан обложил урусутов, назвать поход удачным было бы нельзя.
  
  Нат.
  
  Впереди Бату-хана ехали три всадника-тургауда, в руках у среднего полоскалось на ветру пятиугольное знамя белого цвета с девятью широкими лентами, на нем был обметан золотыми нитками шонхор - серый степной кречет, сжимающий в когтях черного ворона. Под золотой маковкой копья качался рыжий хвост жеребца, когда-то принадлежавшего Великому Потрясателю Вселенной. Знаменосцам прокладывала дорогу половина из тысячной охраны саин-хана на лошадях рыжей масти, вторая половина на конях гнедой масти замыкала поезд. Перед телохранителями рыскала по сторонам сотня разведчиков, состоящая из отборных воинов. Враги были везде, джихангир не снимал кольчугу даже в своем шатре.
  
  Видение.
  
  Только когда к нему приводили одну из жен - чаще это была хурхэ охтан-хатун, юная дочь кипчакского хана, он утраивал вокруг шатра охрану, снимал с себя все и предавался любовным утехам до тех пор, пока не чувствовал, что тело становилось легким как пушинка. После этого он подсаживался к низкому столу с едой, насыщал себя до глубокой отрыжки, запивая жирные куски мяса хорзой или орзой- хмельными напитками, сброженными из молока кобылицы, затем вскакивал из-за стола тарпаном - дикой лошадью - облачался в доспехи и бросался в вечный бой с врагами. Так вел себя каждый монгол, достигший четырнадцати лет. В этом возрасте монгольский юноша женился на избраннице, которой было от восьми до двенадцати лет, оставлял после себя потомство и вскакивал на степного коня, он уносил его в царство живых и мертвых, окрашенное кровью и оглашенное стонами воинов от их вечных мук.
  Саин-хан оторвал взгляд от пестрой нити, вплетенной в иссиня черную гриву коня, подумал о юлдуз, с ней надо сбросить груз за несколько дней похода.
  
  Думы.
  
  Вспомнил, что Гуюк-хан, сын Угедэя, кагана всех монгол, давно не присылал к нему с докладом вестового, и нахмурил полукруглые надбровные дуги с редкими пучками темных волос. Каждое крыло войска имело связь со ставкой через конные группы, состоящие из нескольких разведчиков, так-же сообщались между собой и отдельные отряды, вплоть до сотни. Джихангир не оборачиваясь сделал знак рукой и снова посмотрел на хмурое небо, загороженное ветвями. Это вызвало чувство неприязни ко всему вокруг, но сейчас небо начало проясняться. Сзади послышался дробный топот копыт, который перешел в размеренную полурысь рядом. В воздухе разлился кислый запах от шубы Субудая, сшитой из плохо выделанной медвежьей шкуры. В носу защипало.
  
  Субудай сипло прокаркал.
  
  - Я весь внимание, саин-хан.
  
  Бату-хан прислушался к голосу наставника, но тот прозвучал как обычно:
  
  - От Гуюк-хана, этого чулуна, каменного недоноска, второй день нет вестей, хотя нас разделяет расстояние в восемь полетов стрелы. Что с ним могло случиться?Батыров, подобных воинам Евпата Калывырата, мы давно не встречали, если не считать одиночек, жалящих наше войско комариными укусами.
  
  Субудай.
  
  - Ты прав, саин-хан, время Кудейара и Евпата Калывырата, могущих собрать под своим началом тысячи храбрых батыров, прошло. Страна урусутов поставлена на колени, мы предоставили этим харакунам право платить нам дань, чтобы они могли жить спокойно и продолжать свой род для того, чтобы новые поколения урусутов работали на поколения монголов, грядущих нам на смену, избранных на вселенский престол богом Сульдэ.
  
  Непобедимый высморкался в рукав шубы, затем перевел дыхание и сообщил.
  
  - Я послал к Гуюк-хану десять кешиктенов-гвардейцев, чтобы они разведали обстановку вокруг его отрядов и привезли от него объяснения за задержку сведений о их продвижении.
  
  Джихангир молча выслушал речь великого стратега и едва заметно наклонил шлем вперед.
  
  Субудай укоротил повод коня и стал быстро отставать от молодого повелителя. Проворчал про себя:
  
  - Дзе, дзе.
  
  Нат.
  
  Огромное войско Бату-хана, числом более двухсот тысяч воинов, шло по землям урусутов с северо-запада на юго-восток наподобие растопыренных пальцев одной руки. Многие отряды кипчаков, присоединившихся к походу, никто не учитывал, к тому же, воины теперь гнали перед собой толпы хашаров - пленных, предоставляя им право самим добывать корм. Или поедать трупы соплеменников, павших от ран и от голода. Разделение на отряды позволяло охватывать большие пространства, грабить не тронутые поселения, встречающиеся орде на обратном пути, доставать корм воинам и коням, не мешая друг другу. Но кормов не хватало даже при таком раздроблении войск, воины стали надрезать у заводных коней яремную жилу на ноге и пить теплую кровь до тех пор, пока голод не отступал. Лошади разрывали копытами снег и поедали зубами, росшими вперед, прошлогоднюю траву. За отрядами тащились обозы с награбленным добром, замедляя продвижение.
  Всех воинов в начале похода было около трехсот тысяч разных национальностей. Кипчаки приехали на лошадях и пришли пешком со всех концов империи чингизидов, они стали лагерем вокруг Сыгнака, столицы Джучиева улуса на реке Сейхун - Сыр-Дарье, вотчины отца Бату-хана, охватывавшей территорию до реки Джейхун - Аму-Дарьи, и даже до великой сибирской реки Улуг-Кем. Курултай, собравшийся в столице империи Каракоруме, принял решение дойти до последнего моря, осуществить мечту Великого Потрясателя Вселенной. Орда разделилась на части, одна во главе с Шейбани-ханом пошла на северо-запад, вторая, большая, строго на запад через "Ворота народов" между южных отрогов Уральских гор и побережьем Каспийского моря, путем известным с незапамятных времен. Многие из кипчаков погибли, многие умерли от болезней. Северо-западная Русь была разграблена и поставлена на колени. Мастеровые люди и молодые женщины угнаны в плен, детей, достающих макушкой до оси колеса степной повозки, монголы брали за ноги и били головой о стены домов, о бревна и о камни. Беременных женщин насиловали, а потом вспарывали им животы ножами. Продуманная жестокость достигла цели, за сто сорок три года татаро-монгольского ига Русь не смогла оказать захватчикам достойного сопротивления, пока Дмитрий Донской не объединил уделы под свое единоначалие и не разбил орды хана Мамая сначала на реке Вожа, а потом на Дону. Но русский народ и после побед князя продолжал корчиться от страха перед узкоглазыми нахлебниками еще целый век, продолжая платить им щедрую дань.
  
  Нат.
  
  Впереди между деревьями показался долгожданный просвет, Бату-хан почувствовал его по волне свежего воздуха, он вскинул подбородок и увидел, что голова колонны выползает на заснеженную равнину, раскинувшуюся до горизонта. Передовые ряды тургаудов еще некоторое время качали квадратными спинами, затем замерли, заставляя подтягиваться задние ряды.Вороной жеребец джихангира громко фыркнул и заработал быстрее мохнатыми ногами. Среди воинов началось оживление, заставляя светлеть исполосованные шрамами лица степняков. Равнину сужали по бокам перелески, впереди угадывалась глубокая балка с округлыми краями. Саин-хан выехал из леса, встряхнулся телом и приподнялся в стременах, выискивая место для шатра. Рядом, выдерживая положенное расстояние, объявились юртджи, штабные чины при войске, руководившие в том числе постановкой шатра на месте, указанном господином. Джихангир показал пальцем на небольшую возвышенность впереди и сбоку равнины, опустил руку вниз, что означало привал. Сипло заныли рожки, рявкнули длинные трубы, отбили короткую дробь барабаны, все пришло в движение, не нарушая железного порядка, прописанного в Ясе - своде законов для всех монголов. Каждая тысяча разбилась на сотни, очертив круг обитания по национальной принадлежности. Каждая сотня рассыпалась на десятки, поверхность равнины запестрела походными юртами. А из леса продолжало выползать тело змеи, черное и толстое, заполняя собой пространство вокруг. К каждой тысяче кипчаков был прикреплен монгольский нукер, который наблюдал за исполнением приказов и правил, он же мог казнить и миловать. При каждом тумене был свой даругачи, верховный начальник рода войск тоже из монгол, исполнявший обязанности одинаковые с нукером. В огромной и разноплеменной орде царили железный порядок и дисциплина. Так-же было выстроено руководство легионами, турмами и манипулами в многонациональном войске великого Рима. Но римляне были культурными и несли людям зачатки демократии, а татаро-монголы представляли степные племена, они несли им дикую силу, вызывающую чувство животного страха.
  
  Нат.
  
  Ослепительный возлежал на ложе из шелковых и сафьяновых подушек в юрте хурхэ юлдуз, самой младшей супруги из семи жен, которых взял в поход. Женщина отползла от господина на край ложа, зарылась в шелковые покрывала и будто умерла. Ей недавно исполнилось четырнадцать лет. Число семь для монголов считалось счастливым, из семи звезд состояла Повозка Вечности, на которой ездил Тенгрэ, бог Вечно Синего Неба, ее в других странах называли еще созведием Большой Медведицы. Ребенок после семи лет жизни становился подростком, через столько же лет юношей, на седьмой день, после шести дней труда, можно предаться отдыху. Саин-хан взял в земли урусутов семь жен. Они с другими талисманами из кости и металлов должны были принести удачу.
  
  Нат.
  
  На нем был накинут парчевый китайский халат с просторными рукавами и больше ничего, на груди переливалась золотом пайцза с закругленными углами и письменами на ней. Она висела на золотой цепи из затейливо перевитых колец с головой тигра посередине. Пластина была больших размеров и прикрывала разом оба соска. Такой пайцой обладал Непобедимый, ему вручил ее Великий Потрясатель Вселенной с выбитой квадратными буквами надписью: "Силою Вечного Неба имя хана да будет свято. Кто не послушается владельца сего, тот умрет".
  
  Нат.
  
  Толстые пальцы рук саин-хана были унизаны перстнями с драгоценными камнями, самым крупным был алмаз, принадлежавший когда-то самаркандскому эмиру. По бокам перстня с алмазом пестрела арабская вязь, возвещающая о том, что его носитель обречен на вечность во времени. Внутри шатра горел жировой светильник на бронзовых подставках, распространяющий запахи амбры, мускуса и алоэ. С невысокого потолка спускались шелковые розовые занавески, расшитые цветами и птицами, не закрывавшие отверстия для выхода дыма от костра, разведенного позади ложа. Возле костра неслышно раб из кипчаков в полосатом халате и зеленой чалме, подбрасывающий в него сухие сучья и индийские ароматические порошки. Изредка он брался за опахало, чтобы угли давали больше жара. Перед джихангиром на низеньком столе были расставлены кушанья на фарфоровых китайских блюдах с палочками возле них, которыми он не пользовался, предпочитая им пальцы. Рядом возвышались кубки с хмельными напитками и с кумысом. Саин-хан испытывал приятные ощущения после времени, проведенного в объятиях маленькой юлдуз, заставлявшие подергиваться жирную кожу на животе и на боках. На ковре с правой стороны лежал китайский меч без ножен с рукояткой с большим рубином на конце, ближе поблескивал камнями изогнутый арабский кинжал в сафьяновых ножнах, снабженный пружиной. По левую сторону грудилась одежда с кольчугой и шлемом, стояли сафьяновые сапоги с мехом внутри и войлочными стельками. Но саин-хан одеваться не спешил.
  
  Нат.
  
  Тяжелый полог, закрывавший вход в шатер, едва заметно шевельнулся и снова обвис ковровой материей с бахромой понизу. Джихангир стрельнул узкими черными глазами на меч под правой рукой и прикрыл припухшие веки, на лице не дрогнула ни одна черточка. Потрескивал жир в светильнике, шипел порошок на углях костра, изредка через отверстие вверху проникали порывы холодного воздуха, шевелили занавески с райскими птицами на них с длинными хвостами. Пауза затягивалась, саин-хан подумал о двоих тургаудах в разных углам шатра, но полог отодвинулся в сторону и вовнутрь вошел кебтегул - воин ночной стражи. Он высоко задрал ноги над порогом, сделал несколько шагов по коврам и припал на одно колено. Задевание порога подошвой обуви считалось смертным грехом.
  
  Джихангир отвел взгляд и приказал:
  
  - Говори.
  
   Кебтегул, вошедший без меча, вздернул подбородок:
  
  - Джихангир, приехали связные от войска Гуюк-хана.
  
  Джихангир:
  
  - Их прислал Гуюк-хан или Бурундай?
  
  Кебтегул:
  
  - Это неизвестно. На связных наткнулись кешиктены Непобедимого и направили их сюда. Они заблудились в лесу.
  
  Джихангирусмехнулся:
  
  - Наверное, они попали под власть мангусов и туйдгэров - демонов наваждения, или их водил по лесу манул - степной кот, который тоже нашел в этой стране добычу для себя. Пусть они подождут, пока я приму пищу.
  
  Кебтегул:
  
  - Слушаюсь, джихангир.
  
  Нат.
  
  Воин попятился задом и выскользнул за полог, так-же высоко вскинув ноги над порогом. Саин-хан успел заметить скрещенные копья стражи перед входом в шатер и синие сумерки, подсвеченные языками пламени от множества костров, разведенных по всей равнине, раскинувшейся внизу. Он подобрал пятки под себя и с жадностью погрузил пальцы в блюдо, стоящее к нему ближе всех, небольшой рот с редкими черными волосами на верхней губе и на подбородке открылся сам собой, черные бусины зрачков закатились за припухшие верхние веки, сросшиеся с надбровными дугами.
  
  Бату-хан.
  
  Бату-хан перебрался из юрты охтан-хатун в свой шатер с тугом - штандартом у входа, с эмблемой орды наверху и несколькими конскими хвостами под ней и знаменами двух цветов: белого - дневного и черного - ночного. Он сидел на низком троне, отделанном золотом, в стальной кольчуге с золотыми пластинами спереди и по бокам, с золотой пайцзой на груди, на голове устремлялся вверх высоким шишаком с крупным в нем алмазом золотой китайский шлем с назатыльником из металлической сетки с мелкими ячейками. По сторонам шлема свисали четыре хвоста черно-бурой лисицы, ниспадающие на спину. На ногах мягкие сапоги без каблуков, выложенные войлоком. Он заправил в них с помощью слуги широкие штаны из парчовой ткани, подвязанные в поясе крепким шелковым кушаком. Из-под кольчуги выглядывали концы рукавов бархатного кафтана. Позади трона замерли по обе стороны, расставив толстые и короткие ноги два коренастых кебтегула ночной стражи в стальных доспехах со скрещенными на груди руками, на поясах кроме мечей висели кинжалы из дамасской стали, а головы были украшены шлемами с личинами. Лица имели свирепое выражение. Вид джихангира со сдвинутыми к переносице бровями и с раздувшимися ноздрями короткого носа тоже не предвещал посетителям ничего хорошего.
  Нат.
  
  Убранство шатра, подсвеченное несколькими медными жировыми светильниками вдоль стен на бамбуковых шестах, состояло из китайских драгоценных вещей с арабскими предметами, оно повторяло убранство шатров китайских императоров. Еще были монгольские изображения на полотне Синего Волка и Оленицы, нарисованные местными умельцами не так красиво. Эти куски ткани всегда висели на задней части ханских шатров как напоминание, от кого пошел род монголов, называемый с давних времен родом Синего Волка.
  
  Действие.
  
  Полог шатра откинулся и вошел десятник ночных стражников, став на одно колено, он положил руки на рукоять меча.
  
  Десятник.
  
  - Ослепительный, к тебе прибыли с донесением нукеры хана Гуюка, они ждут твоей милости у входа в шатер.
  
  Саин-хан властно.
  
  - Сколько их всего?
  
  Десятник.
  
  - Десять воинов во главе с джагуном-сотником, при полном вооружении и с лошадьми.
  
  Саин-хан.
  
  - Пусть войдет один джагун, если ему есть что сказать в свое оправдание. Если посланцы при оружии, им ничего не грозит.
  
  Десятник.
  
  - Слушаюсь, саин-хан.
  
  Нат.
  
  Через несколько мгновений порог шатра переступил, высоко задирая ноги, сотник кипчакских воинов с нашивкой на плече. Освободив шею от воротника и повесив на нее поясной ремень он припал на одно колено, сложив обе руки на втором.
  
  Сотник склонил голову.
  
  - Ослепительный, я привез тебе весть от непобедимого хана Гуюка.
  
  Джихангир.
  
  Вперился взглядом, стараясь разглядеть в воине признаки трусости или беспокойства, их не было.
  
  Нат.
  
  Это был молодой кипчак в тюрбане и в синем монгольском чапане, на тощих ногах были надеты почти новые урусутские сапоги с длинными кожаными голенищами до середины бедер. На поясе висел небольшой кожаный сосуд для воды или кумыса, из-за отворотов чапана виднелась урусутская купеческая или боярская меховая шуба. Лицо воина с высокими скулами украшали множество резаных шрамов, самый большой рассекал надвое узкий нос почти без ноздрей, две темные дырки углублялись прямо в длинный череп. В щелках между веками посверкивали звериным блеском маленькие вертлявые точечки, вокруг злого рта топорщилась серая поросль, переходившая в жиденькую бороденку. Это был по облику или сыгнак, или буртас. Тибет.
  
  Саин-хан.
  
  - Говори, сыгнак.
  
  Шевельнул пальцами правой руки, в полутьме шатра вспыхнули разноцветные искры от алмаза на перстне.
  
  Кипчак.
  
  - Я буртас, тибета, джихангир. Наши тумены под руководством непобедимого хана Гуюка и темника Бурундая не сумели взять сходу крепость Козелеск...
  
  Саин-хан перебил сдерживая ярость:
  
  - Почему?
  
  Буртас, смело глядя на господина.
  
  - Потому что она окружена с трех сторон реками, кроме того, крепость имеет самые высокие стены из всех, которые до этого встречались нам в урусутских городах. Даже стены Тыржика, под которыми мы простояли четырнадцать дней, не были такими высокими.
  
  Джихангир подался вперед.
  
  - Разве стены Резана тоже были ниже стен Козелеска, и разве все реки не покрыты сейчас большими снегами? Говори!
  
  Буртас.
  
  - Да, Ослепительный, стены города Резана оказались ниже стен козелеской крепости, потому что она стоит на горе с отвесными кручами. А снега успели напитаться весенней водой, которая устремилась в руслах рек по льду под ними, делая переход через них невозможным. Десятник из сотни Ордагана поплатился головой, когда попытался перейти главную реку, что под стенами крепости с северо-западной ее стороны, кони его воинов увязли в снегу по шеи, а их копыта заскользили по льду под ним, по которому бежала мощная вода.
  
  Саин-хан.
  
  - А почему он сунулся туда со своим десятком, не зная брода?
  
  Буртас.
  
  - Никто не знал, где находится брод. Мы обложили Козелеск со всех сторон, но даже с четвертой стороны, выходящей на степи, урусуты выкопали глубокий ров и залили его водой, прорыв канал от ближайшей реки. А подъемные мосты защитники города убрали еще осенью, от них на снегу остались только следы.
  
  Нат.
  
  Полог на входе откинулся во второй раз и в шатер вошел Непобедимый, подтягивая за собой больную ногу и прижимая к боку усохшую руку. Он был одет в плащ без рукавов, под ним топорщился овчинный урусутский полушубок, на голове был собачий малахай, на ногах стоптанные кипчакские сапоги с высокими каблуками и загнутыми носами, отчего ноги казались кривыми еще больше.
  
  Субудай срестил руки на груди, выказывая наклоном головы наивысшее почтение.
  
  - Менду, саин-хан. Ты решил принять у себя посланников Гуюк-хана, которых перехватили мои кешиктены?
  
  Саин-хан.
  
  - Этот джагун поведал мне, что крепость Козелеск невозможно взять, потому что она стоит на высокой горе, защищена неприступными стенами и омывается с трех сторон четырьмя реками сразу. Поэтому Гуюк-хан решил устроить уртон-стоянку вокруг нее в надежде уморить жителей голодом. Так?
  
  Бату-хан.
  
  Вперился злым взором в сотника, стоящего на одном колене с оголенной шеей и опущенной головой.
  
  Джагун встрепенулся:
  - Воины темника Бурундая беспрерывно атакуют крепость, они осыпают ее дома тучами огненных стрел и постоянно выискивают слабые места для последнего броска. Гуюк-хан лично объехал вокруг урусутского укрепления несколько раз, примериваясь, с какой стороны его удобнее будет взять.
  
  Непобедимый, громко высмаркиваясь в рукав шубы и однобоко усмехаясь проворчал. Шрамы на скуластом лице пришли в движение:
  
  - Нам не встречалось на пути еще такой крепости, которую не взяли бы наши доблестные воины.
  
  Развернулся к посланцу.
  
  - Джагун, а почему ты пришел к джихангиру с десятком воинов, и где твоя сотня?
  
  Сотник, зло оскалил крупные желтые зубы.
  
  - Мои воины были в первых рядах, когда тумен Бурундая брал город Тыржик. Они почти все полегли под его стенами.
  
  Субудай, сверкая единственным глазом.
  
  - А почему остался в живых ты сам?
  
  Сотник, вскидывая подбородок.
  
  - Потому что меня пощадил бог войны Сульдэ, он всегда был на моей стороне. - Я вышел в поход простым воином, а возвращаюсь домой сотником.
  
  Джихангир, прерывая сотника.
  
  - Ты еще не возвратился в свой аул.
  
  Он бросил кебтегулам за троном.
  
   - Алыб барын!
  
  Джагун, падая на оба колена. Но без страха.
  
  - Аман! Аман, джихангир, пощади, я был первым на стенах Ульдемира и у меня дома пятеро детей.
  
  Кебтегулы.
  
  Загремев доспехами, бросились к сотнику на коврах, подхватили худое тело и поставили на ноги.
  
  Непобедимый, припадая на одну ногу, подошел к трону, в глазу отразилась мысль.
  
  Саин-хан заметил перемену в его взгляде, сказал джагуну.
  
  - Я пока только приказал страже взять тебя. Но окончательного решения по твоей судьбе и по судьбе последнего твоего десятка воинов я еще не принял.
  
  Вестовой вскинулся снова.
  
  - Аман!Джихангир, я клянусь тебе, что буду первым и на стенах крепости Козелеск.
  
  Саин-хан, усмотрев черном зрачке старого полководца подобие одобрения, оперся о подлокотники трона, откидываясь на его спинку, обтянутую шелковой тканью с золотой вышивкой и со штандартом над головой. В уголках узких губ появилась змеиная ухмылка:
  
  - За то, что ты потерял почти всех своих воинов, тебя следует лишить звания и посадить на кол. За то, что был первым со своей сотней на стенах Ульдемира, столицы урусутов, и на стенах непокорного Тыржика, ты достоин награды.
  
  Джагун рванулся из рук кебтегулов, они держали крепко. Из его рта брызнула слюна из-за припадка. Но он быстро пришел в себя, что повлияло на решение великого хана:
  
  Джихангир сделал паузу и продолжил:
  
  - За то, что ты не принес важное известие вовремя, а стал гоняться по лесам за богатыми урусутами, пока не заблудился и пока не наткнулся на кешиктенов Субудай-багатура, тебе следует отрубить голову.
  
  Саин-хан смягчил черты лица и заключил.
  - Но ты не потерял присутствия духа, не утратил боевого пыла, поэтому тебе только вырвут остатки ноздрей и ты поедешь обратно к Гуюк-хану и скажешь, что джихангир дает ему два дня на взятие крепости Козелеск.
  
  Непобедимый одобрительно ухмыльнулся и переступил с ноги на ногу.
  
  Саин-хан.
  
  - А если твой непобедимый хан не возьмет эту крошечную крепость в два дня, я пошлю гонцов в Каракорум, чтобы курултай отозвал его из похода как можно скорее.
  
  Он махнул рукой, чтобы сотника увели.
  
  Джагун завернул голову в тюрбане между плечами стражников. Крикнул.
  
  - Ослепительный, яшасын! Пусть бог Тенгрэ продлит твои дни до бесконесности...
  
  Нат.
  
  Полог откинулся. Снаружи донеслись возбужденные голоса, кебтегулы определяли осужденного в руки палача, место которого было рядом с шатром. Затем стражники со склоненными головами поспешили занять места за спинкой трона.
  
  Субудай-багатур опустился на ковер и поджал под себя ноги. Затем обратился к хозяину шатра.
  
  - Саин-хан, твой брат Шейбани с другими царевичами скоро должен подъехать на большой совет. Нам нужно продумать все до мелочей, чтобы не насторожить тайной встречей Гуюк-хана, иначе он подумает, что против него замышляется заговор и опередит тебя с дурной вестью в Каракорум.
  
  Бату-хан согласно кивнул:
  
  - Я сейчас же пошлю к нему вестовых с предложением помощи, если он ее отвергнет из-за неприязни ко мне, то вестовые ему объяснят, что решение принималось совместно с другими царевичами-чингизидами, пусть тогда он прибудет сюда и послушает их доводы. Это послужит оправданием нашей тайной встречи с Шейбани-ханом без него, и успокоит в мыслях по поводу заговора.
  
  Джихангир подался вперед.
  
  - Нам нужно решить множество вопросов по возвращении войска в орду без потерь, от обоза приходят известия, что там начали бросать повозки с добром, потому что днем солнце взялось припекать и колеса стали вязнуть в сыром снегу. По утрам и по вечерам снег схватывается еще морозами, не давая коням пробиться копытами к прошлогодней траве, а зерна и сена на всех давно не хватает. Весна в урусутских краях наступила раньше обычного, если дороги развезет, то мы можем задержаться здесь до тех пор, пока они не подсохнут. И это будет наш позор.
  
  Старый полководец.
  
  - Ты прав, мой молодой господин, так-же рассудил бы и твой дед, Великий Потрясатель Вселенной, да будет ему раем Вечное Синее Небо. Если бы не Тыржик, этот маленький город, под которым нам пришлось задержаться на четырнадцать дней, войско успело бы перейти по снегу самые широкие урусутские реки и без потерь оказаться на степных просторах. А теперь нам придется лишиться большей половины добычи, захваченной воинами, потому что тащиться со всем добром по половодью, надвигающемуся к нам с юга, будет невозможно.
  
  Джихангир кивнул головой.
  
  - Да, это так. А если мы задержимся и возле Козелеска, то этот вопрос осложнится еще больше.
  
  Субудай добавил.
  
  - Теперь все зависит от Гуюк-хана и его правой руки Бурундая-багатура. От их воинского умения брать крепости без нашей помощи.
  
  Лицо Бату-хана снова стало наливаться дурной кровью, он подергал щекой:
  
  - Этот выскочка способен только держать нож за пазухой и нападать со спины. Ты помнищь, как перед взятием Ульдемира, столицы урусутов, когда был убит в окрестностях Коломыны самый младший из чингизидов Кюлькан, погнавшийся за отрядом конных урусутов и попавший в их засаду. Гуюк-хан после этого нашел еще один повод, чтобы обвинить меня в гибели царевича и наброситься с кинжалом в присутствии других чингизидов.
  
  Субудай проворчал:
  
  - Тогда вместе с храбрым Кюльканом были опущены в могилу живыми, кроме его любимых лошадей, сорок самых красивых урусутских девушек-девственниц. Но между вами все обошлось без единой царапины, хотя этот факт не дал никакого повода для твоего успокоения.
  
  Саин-хан сузил тонкие губы в белую нитку.
  
  - Между нами никогда не будет мира. Крепость Козелеск должна быть взята этим хитрым манулом-степным котом, ублажающим себя, как и царевич Бури, турсуками хорзы и орзы и меняющим женщин по десятку за одну ночь.
  
  Непобедимый одобрительно вскинул голову с собачьим на ней малахаем, ощутив, что за утверждением о безоговорочном взятии крепости должен последовать дальновидный вывод.
  
  Джихангир продолжал:
  
  - Мы не имеем права оставлять в стране урусутов ни одного города, оказавшего нам сопротивление, не взятого нами и не разрушенного до основания. Это может послужить примером для врагов, оставшихся в живых, чтобы они начали собирать против нас новое войско и отказа урусутов платить дань, которой мы их обложили.
  
  Старый полководец воздел руки вверх и закачался на ковре взад-вперед, издав громкое восклицание:
  
  - Сейчас ты абсолютно прав, саин-хан! Это слова не просто великого полководца, а государственного мужа, думающего о своем народе на века вперед.
  
  Джихангир сошел с трона, прошел на середину шатра:
  
  - Мы должны встретить моего брата Шейбани-хана и других царевичей у входа, надо добиться от них абсолютного доверия к себе, чтобы перевес в силах был на нашей стороне. Ведь нам предстоит вернуться в эту страну и пойти дальше, до последнего моря, как завещал нам Священный Воитель. И кто будет во главе объединенного войска в следующий раз, зависит только от нас, и даже в этот момент.
  
  Великий полководец вдруг сменил одухотворенное выражение на лице на заметное недоумение. Субудай громко воскликнул:
  
  - Джихангир, я против такого поступка, он покажет перед чингизидами твою слабость и раскроет твои замыслы на будущее. Сейчас тебе нужно умножать власть не только убедительными победами над урусутами, но и действиями. Ты должен встретить родных братьев и остальных родственников, восседая с непроницаемым лицом на походном троне, чтобы ни одно движение не смогло выдать твоих истинных чувств и намерений. Тогда царственный вид прибавит к твоим великим победам еще один плюс, который застрянет у них поперек горла.
  
  Бату-хан вперился в собеседника немигающим взором. Он как бы в размышлениях передернул плечами:
  
  - Учитель, я тебя понимаю, ты думаешь о двоих своих сыновьях, мечтая увидеть их в Каракоруме среди высшей знати. Но вопрос мы затронули о другом. Возможно, что твоими устами говорит истина, хотя иногда казалось, что я веду себя со своими родственниками слишком заносчиво, чем навлекаю на се6я их раздражение и гнев.
  
  Субудай.
  
  - Ты и мои мысли сумел разгадать.
  
  Бату-хан .
  
   - Это не сложно, ты отец своим детям. Я думаю, нам нужно выйти на воздух, мне кажется, что мы переутомились от бесконечного перехода по лесным дорогам. Урусуты очень странный народ, я думаю, что они ничего еще не осознали и нам следует от них ждать немало неприятностей.
  
  Старый полководец.
  
  - Так, саин-хан, эта страна еще не проснулась и нам выгодно, если она будет погружена в сон еще долгие века. Урусутов не следует тревожить слишком часто нашим присутствием в их землях, надо только постоянно подгонять их в нужном нам направлении и доить как белую кобылицу, наслаждаясь пенным кумысом.
  
  Нат.
  
  Оба венценосных собеседника откинули полог и вышли из шатра на свежий воздух. Два кебтегула с широкими плечами, стоящие у входа с круглыми щитами и длинными копьями, замерли изваяниями на расставленных ногах. Был глубокий вечер, воздух был чист и свеж, на небе роились маленькие звездочки, их было неизмеримо больше, нежели над степями монгольской империи, словно они здесь брали не величиной, а количеством. Небо тоже вознеслось на недосягаемую высоту. Вид с холма открывался довольно обширный. В первых рядах, образующих кольца вокруг ставки, стояли юрты семерых жен саин-хана, за ними выстроились походные палатки тургаудов-телохранителей, дальше шли временные шалаши шаманов, знахарей, ловчих с соколами для охоты, доезжачих с борзыми. После них возвели свои юрты повара, барабанщики, трубачи, рожечники, многочисленная челядь и прочая прислуга. Подол равнины почти до горизонта был освещен кострами, разведенными на снегу, с сидящими и лежащими вокруг них воинами. Среди костров поднимались островерхие шалаши джагунов и тысяцких, изредка круглые и гладковерхие темников. Над ними полоскались на слабом ветерке бесчисленные знамена различных родов, племен и просто групп вольных людей, объединенных войной. Змейки дымов струились вверх, растворяясь в густой синеве, они были не в силах заслонить сар-луну, плотную и яркую, такую маленькую, словно кипчакская женщина испекла в тандыре пшеничную лепешку, замешанную на верблюжьем молоке, и прилепила ее с одного замаха к небесному полукруглому своду.
  
  Нат.
  
  Бату-хан и Субудай-багатур сделали несколько шагов по склону холма. Откуда-то сбоку вынырнул юртджи - разносчик приказов, согнулся в поясе на почтительном расстоянии. К нему присоединился юртджи по особым распоряжениям, потом подошли еще несколько, пока не набралась группа из десятка человек. Два кебтегула, идущих позади молодого и старого полководцев, подняли факелы выше, их десятник с телохранителями впереди крикнул во весь голос:
  
  - Внимание и повиновение!
  
  И сразу все пришло в движение, создавая шум, схожий с шумом, когда огромное войско снимается с места, чтобы идти в дальний поход. Еще он был похож на шум водопада на реке в горах Каменного Пояса, который воинам пришлось пересекать по дороге в земли урусутов. Но там шум воды, падающей в пропасть, был вечным, а здесь он стал затихать так-же быстро, как возник. Наступила тишина, словно на огромном пространстве равнины, обнесенной по краям черными линиями сплошных лесов, не было ни одного человека. Будто равнина превратилась в обоо - шаманское капище с пирамидами не из камней, а из юрт и шатров, вокруг которых затеяли зловещий танец тысячи бесплотных иблисов- духов зла, и туйдгэров - демонов наваждения, от которых в лунном свете бесновались кровавые летучие тени, подсвеченные языками пламени костров.
  Новый возглас.
  
  - Внимание и повиновение!..
  
  
  Действие третье.
  
  Нат.
  
  Весенний день 25 марта 6746 года от сотворения мира, загрузневший от влаги, перевалил на вторую половину, а тугарские стрелы с прикрепленными к ним свистульками продолжали гудеть и зудеть в полете, ударяясь крупным градом в заборола и глухие вежи на стенах козельской крепости, в деревянные двускатные навесы над пряслами и городнями, застревая в досках острыми наконечниками гарпунного типа. Их полет походил на мельтешение густых туч гнуси, летящих друг за другом, или на полет ос со злым зудением, они впивались роем во все, что встречалось на пути, не оставляя места для спасения.
  
  Стена.
  
  Защитники попрятались за плахами, образующими смотровые щели, они изредка натягивали луки и стреляли в сторону врага, не беспокоясь за попадание стрелы в цель. При такой плотности людей и животных на другой стороне реки вряд ли какая пролетела бы расстояние бесполезно. Оттуда доносились крики раненых, заглушаемые гулом от топота тысяч копыт и гортанными восклицаниями. А отряды татаро-монгольского войска, среди которых выделялись половцы, недавние союзники русичей, в цветных клобуках с меховыми отворотами и в одежде, обшитой красными тесемками, все крутили и крутили бесконечные круги. Они сменяли друг друга, выпуская стрелу за стрелой, вытаскивая их из туго набитых колчанов сбоку седел с высокими спинками.
  
  Бранок.
  
  - Сколько ж их тама будя, этих нехристей. Ужель под наш город нахлынула вся тугарская орда!
  
  Ратники.
  
  Защитники крепости разделились на десятки и сотни под водительством княжьих гридней и заняли на стенах места, закрепленные за ними воеводой. Вятка с друзьями остался в забороле, которое не успели достроить. Он облизал губы и вдруг увидел туесок, оставленный под стеной укрепления напротив, в нем грудились моченые в капусте яблоки. Но до него вряд ли бы кто добрался, туесок со всех боков был утыкан тугарскими стрелами, видимо, находился в мертвой зоне. Во рту у Вятки появилась обильная слюна, он поерзал спиной о дубовые бревна.
  
  Вятка.
  
  - Кто бы подсказал, как добраться до меленького берестяного короба с яблоками.
  
  Охрим оглянулся на туесок и криво усмехнулся:
  
  - А ты шмыгни по полатям ящеркой, индо носом в него и уткнешься. Надо же как чья-то женка умудрилась поставить - ни одна тугарская стрела его не задела.
  
  Бранок выдернул из бревна вражескую стрелу, среди которых было много бамбуковых с черным наконечником с зазубринами по бокам, примерил ее задней частью к тетиве своего лука, гнутого из молодой ольхи, крутнулся на месте к проему и, привстав на колено, с силой потянул бычью подколенную жилу. Застыл на мгновение, затем разжал указательный со средним пальцы. Он едва успел убрать голову и плечи, как в проем ворвались не меньше десятка тугарских ответа с глиняными свистульками и в кровавом оперении. Многие дружинники при воеводе и запасные ратники не упускали случая приобрести боевую справу у гостей, наезжающих в крепость со всех концов земли, и припрятать ее за полатями до поры до времени.
  
  Охрим, прильнувший глазом к углу нового заборола, еще не законопаченному паклей, надратой из льняных стеблей, воскликнул:
  
  - Гли-ко, индо попал!
  
  Бранок встрепенулся:
  
  - Я-то?!
  
  Охрим.
  
  - А ни то, прямо в широкую морду, нехристь ажник на холку коня перекинулся.
  
  Вятка
  
  Приник к полу и ужом заскользил к туеску с яблоками, надеясь на то, что стрела его друга приведет в замешательство плотные ряды врагов. Не доползая до добычи пару сажен, он набросил на нее дугу лука и потянул к себе. Туесок накренился набок, верхние яблоки покатились по доскам прясла в разные стороны, но на дне кое-что осталось.
  
  Голос от глухой вежи, срубленной недалеко от заборола прямо на городне, в которой занимали оборону другие ратники:
  
  - Вота, а мы не знали, чем смочить уста. Мы тоже думали привязать к стреле бечеву да стрелить в лыковый короб, а ты, Вятка, дивье показал нам луком.
  
  Вятка откликнулся, подгребая к себе туесок скрюченными пальцами:
  
  - Ну и ладно. Нам бы со всем добром все равно не управиться.
  
  Нат.
  
  Из города доносился заполошный перезвон медных колоколов и тревожное гудение вечевика на церкви Спаса-на-Яру, что возвышалась над главной площадью. Ему вторил более мягким голосом колокол на церкви Параскевы Пятницы. Улицы городка были пустынны, горожане хоронились от стрел с красным и черным оперением за деревянными заборами, там же врачуя раненных защитников травами, отварами и мазями, и перевязывая их кусками материи, оторванной от подолов сарафанов и онучей. Или дежурили на крышах истоб, не давая заняться пламенем пучкам тлеющей пакли и бересты, прикрепленных к концам стрел. Они без суеты исполняли нужные дела. Но число дружинников и простых горожан продолжало расти, и народ стал стекаться на главную площадь с оружием в руках. Кому его не хватало стягивали на концах рогатин жилами-подтужинами засапожные ножи или обломки железных кос. В дело пошло все: вилы, колья, копья, кистени, древние бердыши. Племя вятичей одним из последних присоединилось к государству Русь со стольным градом Владимиром, как и племя голядь, жившее неподалеку, оттого и одежда имела свои особенности. Христианскую веру приняло недавно, больше славя в праздники языческих богов - Сварога, Перуна, Велеса, Ярилу и других, деревянные идолы которых стояли на площадях и улицах. Вятичи были люди ростом в два аршина с вершком, широкие в плечах, с русыми волосами и светлыми глазами, чаще ярко синими. Многие ходили в кожаной обуви, сшитой из шкур диких животных, отвергая лыковые лапти и длинные онучи из домотканого беленого полотна. Но их быт поглощался бытом псковитян, владимирцев, суздальцев, черниговцев, ярославцев, с общим названием русичи. Они стали носить лапти с онучами и величать себя русичами, различия остались в языке, опирающемся больше на гласные "а", "я" и "о", типа: вота повяло яго да в грядни. Вятскую землю редко кто из врагов удерживал надолго в дело шли засапожные ножи, они ходили с ниими везде и всегда.
  
  Вятка потянулся рукой к кожаному поясу, на котором висел в деревянных ножнах засапожный нож. Движение заметил Охрим с луком, согнутым из витого корневища:
  
  Охрим сказал под посвист тугарских стрел:
  
  - Вятка, у Бранка лук тоже есть, одинаковый с твоим, он его в истобе забыл. Как только стемнеет совсем, он побежит за ним, потому как давно косится на взбеги. А у меня даже тетива натянута от подколенной жилы старого быка.
  
  Вятка откликнулся, примериваясь пустить в осаждающих новую стрелу:
  - Тебе надо было сделать мену с теми кменями-воинами от обрей-аваров, что надысь к нам с ихними гостями наведывались. У тя же куньих шкурок ажник мешок холщовый.
  
  Охрим:
  
  - А Елянка колты-серьги просит со смарагдом-изумрудом, тверские, да еще аксамитовый-бархатный шабур, не хуже купеческого. Уж давно на них глазит.
  
  Десятский Вятка с недоумением поднял светлые брови:
  
  - А брань рудую-кровавую вкруг нашего града твоя Елянка не глазит?
  
  Охрим:
  
  - Брань-та как пришла, так ушла, не впервой нам степняков ослопами-дубинами бить. Я-от видал, как ты тронул засапожный нож.
  
  Вятка:
  
  - Я коснулся его от душевной смуты. Ночью пойду охотником в их становище, надоть взять ясыра-пленного и выведать у него, как ноне обстоит дело с ихними полками.
  
  Охрим:
  
  - Надумал заняться ловитвой на тех, что гомозятся под стенами?
  
  Вятка:
  
  - А ни то!
  
  Друзья зашумели:
  
  - И мы с тобой.
  
  Десятский натянул тетиву, круто развернувшись, вскочил на ноги и послал стрелу в скопище нападающих за рекой. Разом поджал ноги и упал камнем на дощатый пол заборола. Охрим было приник глазом к щели между бревнами.
  
  Вятка перевернулся на спину и выдохнул:
  
  - Не выглядывай, все одно попал.
  
  Потянулся к туеску с яблоками и закончил, ни к кому не обращаясь.
  
  - Возьму и вас, одному-то ино не так сподручно.
  
  Нат.
  
  Обстрел крепости татаро-монгольскими воинами внезапно закончился. По всей длине стены, обращенной к реке, наступила тишина, нарушаемая звонами, долетающими из центра городка.
  
  Нат.
  
  Вятка потянулся лицом к проему, загороженному Охримом. От берегов реки, истоптанных множеством копыт и помеченных просевшим снегом, удалялись конные орды тугар, соблюдавших равнение. Впереди каждого отряда трусил на мохнатой лошаденке воин со знаменем на копье, вставленном нижним концом в стремя, его сопровождали с боков два стражника, за ними трясся командир в блестящем шлеме, а после него ехали по пять в ряд всадники в лохматых треухах, в шубах мехом наружу и с копьями, поднятыми остриями кверху. Они заполнили равнину от ее начала у берегов реки до леса, чернеющего на горизонте, отчего пространство, сверкавшее девственным снегом, превратилось в серую впадину с дном, утыканным частоколом копий. Защитники городка заторопились к истобам пополнить запасы продовольствия и поменять оружие на более надежное. Со стороны главной площади не смолкал гул колоколов, сзывающий народ на вече.
  
  Вятка вскочил на ноги, выбежал на прясло и огляделся вокруг, увидел кузнеца Калему и Темрюка, княжьего дружинника, обсуждавших что-то с Булыгой, помощником тысяцкого, главного на их участке до проездной башни с подъемным мостом.
  
  Темрюк крикнул:
  
  - Вятка, веди своих за доспехом и потом сходите на вече, да молви бабам внизу, чтобы наполнили водой бочки - пожары тушить и раны промывать. А я пока стражников расставлю с рожками, чтобы они сигнал народу подали, если деренеи-разбойники надумают вернуться.
  
  Десятский обрадовался:
  
  - Ладно, дружник Темрюк, тогда мы поспешим, а то мои все без доспеха.
  
  Он махнул рукой защитникам, находившимся в забороле:
  
   - Ратники, бегите по истобам за оружьем, а потом доспевайте на вече, там дожидается конца дневного наскока деренеев воевода Радыня.
  
  Нат.
  
  На площади внутри детинца с раскрытыми настеж воротами, выходящими на главную городскую площадь, народу собралось много. Каждый конец города выделял свою дружину - кузнецы, ремесленники, аргуны-плотники, шорники, сидельники и простые граждане вооружались кто чем мог. Мужчины облачились в броню, держали в руках копья с секирами и шестоперами, а женщины были в теплых фофудьях, надетых поверх шабуров из шерстяной ткани. К княжеским хоромам подойти стало невозможно, и люди заполнили городскую площадь. Бояре с "Т" образными посохами, символами власти, огнищане-домовладельцы, княжьи мужи - члены княжеской дружины, купцы, смерды, холопы, другой люд из гостей, посадских и сбегов. Воевода мотался по периметру крепости, подбадривая ратников и снабжая их оружием, которое успел вместе с дружинниками захватить с собой. Он оставался спокойным. Стены детинца были ниже городских, не из клетей, забитых землей и соединенных в одну цепь дубовыми бревнами, а из деревянных плах, плотно подогнанных друг к другу и с зубцами по верху.
  
  Нат. Княжич.
  
  Вокруг лобного места наметилось шевеление, на него всходил то один, то другой дружинник, они зорко оглядывались вокруг и снова терялись в толпе. На княжеском крыльце появилась княгиня с сыном двенадцати лет, одетым в шубейку из бобра с куньей шапкой на голове и в красных с меховыми отворотами сапожках на каблуках. На плечи мальчика был накинут плащ-корзно с золотыми застежками, руки он прятал в меховых варежках. Лицо было почти детским, он хмурил бровки под ясными синими глазами и вскидывал округлый подбородок, стараясь казаться старше своих лет. Из-под шапки выбивались кольца льняных волос, отдельные пряди обвивали стоячий воротник, делая образ одухотворенным, заставляющим горожан тянуться двумя перстами к лбам. Княжич был стройным, немного выше сверстников и не по годам серьезным, что добавляло уважения к нему жителей городка. Лица людей прояснились, словно пасмурный вечер при свете факелов, пропитанных смолой, осветился лучами долгожданного солнца.
  
  Нат. Княгиня.
  
  Под стать сыну была и мать, светловолосая и голубоглазая княгиня с округлым лицом с бледноватыми щеками, начавшими розоветь на легком морозце, и правильным носом над как бы припухшими губами. Ресницы были словно льняные - длинные и жесткие с загнутыми кверху концами. В собольей шубейке, отороченной горностаевым мехом, с наброшенным на нее темным плащем в знак печального события. На голове была высокая круглая шапка из меха куницы, под ней черный платок, обмотанный концами вокруг горла в знак скорби о пропавшем муже, высокий лоб огибал золотой обруч, усыпанный крупными драгоценными камнями. Одна рука была в теплой рукавице с вышивкой шелковыми нитками, длинные пальцы другой руки были унизаны перстнями с алмазами и рубинами.
  
  Нат.
  
  Народ качнулся и склонил головы, княгиня с сыном ответили поклонами на четыре стороны. Послышалось церковное пение, к лобному месту стали пробираться духовные лица - попы, настоятели и служки главных городских церквей. Монахи в куколях- остроконечных черных колпаках с белыми крестами на них - несли хоругви и деревянные кресты с иконами в золотых и серебряных окладах, большей частью царьградскими, архиереи в клобуках с тремя черными лентами за спиной, с большими из благородных металлов и с драгоценными камнями крестами поверх фелоней - одежды до пят - махали кадилами. Архимандриты в аксамитовых лиловых камилавках крестили двуперстием народ направо и налево. Примеривались петь разрешительную молитву, которую исполняют в конце отпевания, попы предвидели, что сеча будет злая. Нужно было успеть принять причастие, чтобы ангелы на небе отворили ратникам тяжелые врата.
  
  Нат.
  
  Вятка с товарищами успел пробиться к лобному месту - возвышению из бревен и досок.
  
  Вятка, завидел в свите воеводу:
  
  - От воеводы теперь зависит все, от его умения распределить силы так, чтобы ни один ворог не смог объявиться по другую сторону крепостной стены. Ее возвел князь Мстислав Святославич ужо пятнадцать весей назад.
  
  Охрим добавил:
  
  - Ратники тоже не сомневаются в надежности стен и ворот, наш городок огорожен стенами в три бревна, каждое в два обхвата, с глубокими рвами под ними. И на этом дело не закончилось.
  
  Охрим оглянулся вокруг:
  
  Князь понимал, что наша крепость находится на границе Дикого Поля, оно между реками Дон, Ока и притоками Днепра и Десны, где кочуют много племен степняков. Он установил перед рвами надолбы из бревен с заостренными концами, направленными на вражескую конницу, и заставил очистить окрестности от камней, способных сгодиться для камнеметательных машин. Его старания были замечены и он был приглашен на черниговский престол.
  
  Бранок дополнил:
  
  - А потом принял участие в казни десяти послов Чингизхана, и после нее в битве при реке Калке вместе со смоленским князем Мстислав-Борис Романовичем Старым. Там оба и погибли с другими князьями и воеводами.
  
  Вятка:
  
  - Вот что и оно! А то бы мы разве маялись от нонешнего подката поганых! Уж Мстислав Святославович знал бы, как упредить нашествие вонючих прузей.
  
  Нат.
  
  На возвышение напротив княжеского терема взошли гридни с греческими хоругвями с ликом Христа, с символом Перуна - колесом о шести спицах, так-же с факелами, и остановились посередине, расставив ноги, за ними влез по ступенькам воевода Радыня в шлеме с бармицей и в байдане из плоско раскованных стальных колец. На ногах были бутурлыки, руки в железных перчатках и налокотниках. На поясе висел прямой меч в ножнах, украшенных серебряными пластинами.
  
  Нат. Воевода.
  
  Это был широкоплечий мужчина лет сорока с удлиненным лицом, с синими глазами и высокими скулами, с высоким лбом и прямым носом над резко очерченным большим ртом. Мощную шею прикрывала завитушками до боков бармицы широкая светлая борода. Он прошел на середину лобного места, шум и разговоры пошли на убыль. Радыня повернулся к княгине с малолетним сыном и отвесил низкий поклон, поклонился людям на четыре стороны и положил десницу на яблоко меча.
  
  Громкие возгласы из народа:
  
  - Исполать тебе, Радыня. Говори нам свое слово.
  
  Воевода огладил ладонью светлые усы и вскинул лопатистую бороду:
  
  - Слава тебе, народ козельский, вольные вятичи! Слава на многие лета! Не однажды на нашу крепость нападал исподволь злой ворог, набегавший из сухих степей, и всегда уходил от стен города не солоно хлебавши. Но сейчас пришла беда больше большего, дети и внуки Чагониза надумали исполнить его последнюю судьбинную песню - покорить славянские племена и заставить их платить тугарам дань вечную.
  
  Возгласы негодования:
  
  - Вота как, новость дивная!
  
  - Объявился на Руси змей-тугарин о трех головах!
  
  - Не бывать этому!
  
  - Люди заволновались:
  
  - Как тугары подошли, так и уйдут с пустыми руками, а дань пусть им платят половцы с куманами, у них по норам байбаков немеряно.
  
  - Пусть степняки берут дань со сродичей хоть жирными сурками, хоть узкоглазыми бабами, нам с ними воду не пить.
  
  - С вятичей взятки гладки.
  
  Воевода поднял руку, призывая собравшихся к спокойствию:
  
  - Я не все поведал, вятичи, тугары взяли главные русские города за три месяца, они уже отходили в степи, когда на пути войску встала как кость в горле наша крепость. А степнякам надо успеть вернуться в улусы до весеннего половодья.
  
  Козельцы:
  
  - Тогда пускай они нас обойдут и идут дальше своим путем. Вятичи им дорогу не переходили.
  
  Воевода поправил:
  
  - Дорогу тугарам не переходило ни одно племя русичей, они пришли сюда, чтобы нас воевать. Хан Батыга, начальник войска тугаров, не обошел стороной ни одного поселения наших братьев-русичей, он пожег их дотла и сровнял с землей, а жителей или посек, или гонит перед собой в полон.
  
  Ратник Прокуда, здоровенный мужик из посадских, резко взмахнул рукой:
  
  - А нас взять ему кишка будет тонка. Мы будем биться не на живот, а на судьбину.
  
  Народ:
  
  - Твоя правда, Прокуда. Мы встанем как один, а ворога на стены не пустим.
  
  - Крепость у нас справная, степняки не раз ломали об нее зубы.
  
  Воевода снова призвал народ к тишине, видно было, что он еще не договорил:
  
  - Вятичи, поганый Батыга, внук мунгалина Чагониза, собрал войска триста раз по тьме-тысяче, об этом нам с князюшкой и боярами поведал куманский купец, частый гость в нашей вотчине. Батыга разделил орду на три рати и направил их разными путями, чтобы они не мешали друг другу грабить русичей и кормиться. Они завоевали почти все города северной Руси, дошли до Игнач-Креста и повернули обратно в степи, потеряв в битвах с русичами многие тысячи воинов. На нас Батыга двинул под водительством Гуюк-хана и темника Бурундая левую рать, в которую вошло три или четыре тумена, да еще кипчаки. Это сорок раз по тьме или в два раза больше, потому как нехристей никто не считал. А я смогу набрать из вас воев две тьмы из-за того, что полк знатных козельских ратников, посланный на подмогу Коломне, сложил там головы. Остальные будут бабы, старики и дети.
  
  Воевода развел руками и продолжил:
  
   - Может, повезет набрать ратников на две с половиной тьмы, если на стены пойдут часть баб, девок и отроков от четырнадцати весей. Но они не держали в руках оружия, выходит, эти вои не лучше мунгальских соломенных чучел, которые они для счета сажают на коней заместо себя.
  
  Сбег Якуна взорвался:
  
  - Радыня, к чему клонишь, открыть поганым ворота и сдаться на волю победителя? Я уже испытал на себе их милость, вместе со всей родней и другими гражданами Суздаля. От нашего города не осталось камня на камне, от жителей уцелело ладно бы десяток, которые успели уйти в леса. Так же стало с Кашиным, Переяславлем, Юрьевым, Скнятиным, Бежецком, Псковом...
  
  Печальный перечень дополнил кто-то из его товарищей:
  
  - А еще с Полоцком, Судиславлем, Ярославлем, Галичем, Владимиром, нашим стольным градом. Все города перечислять, козельский воевода?
  
  Радыня обратился к сбегам, лицо потемнело от гнева:
  
  - А что вы положите тугарам на мену? Нас осадило одно Гуюково крыло, еще одно под началом Шабани хана спрятано в окружных лесах, там же третья голова самого Батыги. Здесь брать на горло вы справные, а как дошло до дела, так сами в леса убегли.
  
  Якуна засверкал глазами:
  
  - Охолонь, воевода, мы убегли после того, как из наших дружинников в живых никого не осталось.
  
  Он повернулся лицом к народу:
  
  - Я вам говорю, козличи, не дай вам бог принимать послов тугарских и верить их речам тоже, индо отворите ворота и пойдет пал по истобам, а хряск по головам.
  
  Его друг подтвердил:
  
  - Это так, и мы в том живые свидетели. А ежели придется принять судьбину, то известное дело - мертвые сраму не имут.
  
  Море голов в шапках, в высоких боярских столбунах и в женских платках качнулось к лобному месту:
  
  - Правду сбеги говорят и в том их словам есть подтверждение - полный разор русских градов. Лучше принять судьбину на своей земле, нежели быть опозоренными погаными. А еще хуже - попасть в ихнее рабство.
  
  Нат.
  
  Воевода. Огладил бороду и отшатнулся от края возвышения, он посмотрел в сторону княжьих хором, но на высоком крыльце не вмешивались в течение веча. Княжич являл лицом решительный вид, сжимал губы в белую полоску и не снимал десницы с рукоятки небольшого меча в ножнах, отделанных золотыми и серебряными пластинами. Позади него тревожилась лишь нянька, не знавшая, куда сунуть руки. Княгиня супила светлые брови и снова бледнела щеками, было видно, что мать и сын представляют одно целое с народом.
  
  Воевода еще раз оглядел запруженную людьми площадь, черты лица стали разглаживаться. Он громко спросил, делая шаг вперед.
  
  - Все так мыслят?
  
  Обе площади разом выдохнули:
  
  - Все, воевода Радыня. Мы уже знаем о поганых всю их подноготную.
  
  - Нашу твердыню не сумело взять ни одно племя нехристей, за это слава князю Мстиславу Святославичу, убиенному тугарами, что пришли теперь под наши стены.
  
  - Слава! Слава!
  
  - Пришел черед отомстить поганым за него и за русских ратников, принявших судьбину.
  
  - Враг пришел за местью сам, а посему, надо местью его ублажить.
  Нат.
  
  Гнев исказил лица горожан, стало видно, что другого решения не могло быть.
  
  Вперед вышел Калема-кузнец, он вскинул мощную руку и громко крикнул:
  
  - Народ православный, мы остались последними на пути Батыги в его голодные степи, нас этот зверь во плоти человеческой щадить не будет, потому что его нукеры привыкли утолять жажду реками крови что в своих пустынных вотчинах, что теперь на святой Руси. Вспомните слова гостей и сбегов из разных племен, нахлынувших к нам из разоренных стран, у них отнимался язык, когда они пытались вымолвить имя - Батыга. У нас нет другого пути, кроме как рубиться с погаными до конца.
  
  Народ:
  
  - Так оно и будет, Калема.
  
  С крыльца из кучки бояр в высоких шапках, окружавших малолетнего князя, донесся зычный бас:
  
  - Радыня, твори над козлянами суд истинный по русской "Правде", прописанной русичам Ярославом Мудрым. Не дай поганым судить народ по Чагонизовой "Ясе".
  
  Они наказали воеводе:
  
  - И расставляй воев на стенах тоже по разуму. Не бывать нехристям господами над вятичами!
  
  Нат.
  
  Пламя от факелов озарило одухотворенные лица, оно заиграло кровавыми отблесками на кольчугах и на оружии ратников с дружинниками, заколебалось на затейливых кружевах княжеских хоромов вместе с крыльцом, на котором продолжали стоять княгиня с сыном и челядинцами. Отблески дотянулись до позолоченных куполов церкви Спаса-на-Яру, и те занялись живыми языками огня, взметнувшегося в черное небо, заставив народ невольно отхлынуть назад. Великий костер разгорался, поглощая стены храма с иконами, висевшими на них, купола с венчавшими их крестами, он добрался багровыми концами до туч, обложивших ночное небо, окрасив их в кровавый цвет.
  
  Высшие священники истово закрестились:
  
  - Свят, свят, свят! Бысть сечи многотрудной, и бысть сечи кровавой.
  
  Монахи продолжили откровение главных пастырей просьбой к Всевышнему:
  
  - Господи, пронеси напасть черную мимо нашей земли. Укрепи души русские, православные.
  
  Нат.
  
  Народ подхватил слова служителей церкви, обращенные к Богу, он поднял глаза к куполам и осенил себя крестным знамением:
  
  - Господи, дай нам силы выстоять перед жестоким врагом, и огради нас от позора бысть под его властью...
  
  Нат.
  
  Крепость была обложена войсками тугар со всех сторон, она подвергалась постоянному обстрелу лучниками, вязавшими к стрелам куски горящей бересты с сухим мхом и пучки пакли, добытой в окрестных деревнях, сметенных с лица земли, и беспрерывному штурму с применением лестниц с крюками на концах. Тугары пользовались арканами с теми же крюками, смотанными в круги подле седел, и укрюками - длинными шестами с петлей аркана на самом верху. Они гнали перед собой толпы пленных баб и мужиков, дожидались, пока их трупы и трупы куманов, шедших за ними, пораженные копьями и камнями защитников, заполняли ров перед стеной и бросали на штурм новые сотни. Воины налетали ордой, топча копытами коней раненых, не успевших отползти или отскочить, забрасывали на навершие стены крюки и с седел хватались руками за веревочные лестницы, отгоняя коней тычками. Мохнатые лошаденки отбегали и принимались ждать хозяев, не удаляясь далеко. Тугары проворно перебирали короткими руками и кривыми ногами, увертываясь от бревен и камней, от кипящих смолы и воды, стремясь зацепиться за доски навершия и завязать бой с дружинниками, чтобы ордынцам, карабкающимся за ними и стоящим на земле, было легче поражать защитников стрелами и копьями. На верху их ждали ратники с обнаженными мечами, они раскалывали черепа самым проворным со шлемами вместе.
  
  Нат.
  
  Наиболее сильный натиск был на участок стены со стороны речки Другуски с лугом за ней, огибающей крепость от воротной башни до слияния ее с Клютомой через канал, прорытый горожанами, казавшийся слабым. Со стороны Жиздры осаждать Козельск оказалось бесполезным из-за широкой реки со льдом, начавшим проседать, из-за глубокого рва перед стенами, из-за надолбов перед рвом, торчавших из-под снега острыми концами бревен. Но монголы ошиблись с расчетами, Клютома и Другуска успели подточить выступ, на котором угнездилась крепость, сделав берег вогнутым. Воевода Радыня поставил на участок опытных дружинников во главе с тысяцким Еремой Латыном. Бабы под командой Латыны, кипятившие в котлах смолу, не мотались с ведрами и горшками по взбегам, а передавали их по цепочке, отчего она беспрерывно текла на головы осаждающих. Этот прием пошел гулять по периметру стены, как заготовка стрел и копий под клетями и башнями, и передача их из рук мастеров в руки ратникам.
  На второй день осады принятое на вече решение драться до конца скрепилось кровью, пролитой попавшими в плен батыевыми воинами, их отрубленные головы были выставлены на стены на всеобщее обозрение.
  
  По крепостной стене пошла гулять от дружинника к сбегу дурная весть:
  
  - Этого они нам не простят.
  
  - А как такое случилось?
  
  - Улябиха, жена десятского Званка, умудрилась угнездиться рядом с мужем на навершии стены. Она умела не хуже мужа стрелять из лука и накидывать петлю аркана на коровьи и лошадиные шеи, а на деле она усваивала навыки ратников, чтобы отомстить степнякам за деда и отца.
  
  - Вота, дело знамое! Они погибли у нее во время похода первого в степные вотчины, а второго в Коломну.
  
  - Отож! Улябиха выглянула после обстрела в проем заборола и обомлела от неожиданности. Под ней носились на лошаденках нехристи, намереваясь закидывать крюки на доски навершия. Мужики приготовились рубить чеканами веревки, чтобы сбрасывать вниз уже ползущих по лестницам. А Улябиха схватила аркан и когда внизу объявился тугарин, набросила веревку на голову и потянула ее на себя. Выбор пал на жирного ордынца, она сумела только сдернуть его с седла. Нехристь завис между заборолом и землей, ерзая пятернями по своему горлу.
  
  Баба крикнула мужу, упираясь лаптями в бревна:
  
  - Помоги ты мне, семеюшка! Одна я поганого не одолею...
  
  Нат.
  
  На помощь ей пришли несколько ратников, общими усилиями втащили в проем узкоглазого воина, который успел полузадохнуться, связав по рукам и ногам, забросили его в угол бойницы. Улябиха приметила еще одного тугарина, этот оказался более щуплым, но и более злым. Он, прячась под заборолом, выступавшим за стену, норовил сбить из лука защитника крепости. Баба подловила момент, и как только тот сунулся вперед, чтобы пустить стрелу, захомутала его петлей аркана и снова потянула вверх. На этот раз помощь от мужиков пришла сразу, второй тугарин, дрыгнув ногами в проеме, был спеленат бечевой и брошен в тот же угол.
  
  Нат.
  
  Атака была отбита, наступило шаткое затишье и пленников повели к сотнику на допрос, со всеми пошла Улябиха. Но мунгальские воины на вопросы толмача отвечать отказались, они презрительно усмехались и отворачивали морды в стороны. Тогда баба подскочила к толстому нехристю и ударила его кулаком в лицо:
  
  Улябиха:
  
  - Ты будешь говорить, поганая твоя ряха? Нечисть ползучая, от тебя вонью тянет как от помойного горшка. Ты когда мылся, раб своего шелудивого Батыги?
  
  Нат.
  
  Пленный сузил щелки с раскосыми зрачками, на губах запузырились клоки пены, он плюнул в лицо Улябихи тягучей слюной, заставив ее срыгнуть от отвращения.
  
  Улябиха:
  
  Метнулась к ратнику, стоявшему поблизости, выдернула из его ножен меч и ударила наискось по черной от грязи шее пленного. Один раз и второй, потом перенесла удары на другого нехристя, упавшего от страха на снег, потемневший от копоти и крови. Никто из дружинников не успел перехватить оружие из рук бабы, воины стояли вокруг и молча наблюдали за расправой.
  
  Улябиха:
  
  Отрубила головы врагам, потащила их к городне из кольев. И вернулась на навершие стены с головами, насаженными на колы, укрепив их с обоих сторон заборола, в котором отбивалась от врагов.
  
  Молодые ратники оглваживали усы и бороды:
  
  - Шальная баба, ничто ее не остановит. Как только Званок с ней живет.
  
  Дружинники постарше усмешливо щерились:
  
  - Да так и живет. Глаз не поднимает...
  
  Нат.
  
  Воеводе доложили про случай, он молча развел руками.
  
  Нат.
  
  Вятку с товарищами воевода в первую ночь переправил к Латыне вместе с лучшими ратниками. Радыня после веча раздавал дружинникам и горожанам со сбегами места на стене, поделив воев на десятки и сотни и поставив во главе своих гридней. Во вторую ночь нужно было налаживать самострелы, стреляющие круглыми тяжелыми пулями и болтами, похожими на копья для богатырей. В заборолах установили заморские арбалеты с длинными стрелами, приготовили китайские камнеметы с ложкой на конце долгого бруса для укладывания в нее камней, с колесом с ручками для накручивания под ней железной пружины.
  
  Вятка выказывал среди друзей недовольство:
  
  - Две ночи упустили, какие для охоты отпустил сам бог Саваоф. Ни зги в двух вершках, и поганые были как мертвые - ни звука оттудова.
  
  Званок сбоку него подтвердил:
  
  - Не доносило от их и хрипа конского, а у нас не было бреху собачьего. Не к добру это.
  
  Охрим:
  
  - Третий день осады к концу, половцы с аварами и куманами, недавними нашими союзничками, нарастили пыл осады до потери страха. За ними потеряли весь разум тоже други ясы с косогами и другими кипчаками.
  
  Сбег Якуна сплюнул под ноги:
  
  - Их тугары с мунгалами колют в задницы остриями пик. Не схотели с нами дружбу держать, пускай теперь свою юшку в горсти сбирают да нашу землю ею поливают.
  
  Званок:
  
  - Вота урожай-от будет индо богатый, когда смалявых от стен отпугнем.
  
  Вятка:
  
  - Самая на то пора делать вылазку в логово поганых, пока они не надумали жевать листья дурман-травы. Тогда их не остановишь.
  
  Нат.
  
  Ночью ордынцы продолжили штурм козельских стен при свете факелов, и всем стало казаться, что нашествию не будет конца.
  
  Бранок, примериваясь пустить стрелу из лука, скороговоркой сказал:
  
  - Крепко достала их Улябиха. А мне не удалось подтащить на навершие ни одного поганого, они падали с лестниц в ров от моих ударов ослопом как переспелые шишки в сосновом бору, что за Жиздрой.
  
  Охрим, пережидавший рой тугарских стрел в углу бойницы, осведомил друзей:
  
  - У Смургая-половца, сбега с берегов Волги, тоже насажены на колы несколько ихних голов. У них так положено, а Улябиха, видно, решила им не уступать.
  
  Отрок из княжеской дружины провел пальцами по пушку усов и заступился за бабу:
  
  - Вота и славно, неча тугарам нас зверствами пугать, мы сами с усами.
  
  Он посмотрел на окровавленную секиру, которой рубил пальцы и руки нехристям, и скривился как от зубной боли. Произнес:
  
  - Я бы всю стену утыкал ихними головами, только бы они их подставляли.
  
  Старый ратник похлопал его по плечу:
  
  - Гиляйка, руби поганых без сумлеваний, индо они выпустят нам кишки раньше, еще и с землей смешают. А твою Владею или в полон угонят, или она понесет от поганого и родит уродного, скуластого и узкоглазого.
  
  Гиляйка с ненавистью и презрением:
  
  - Не бывать этому, я сам тугарину пузо вскрою.
  
  Ратник одобрительно ухмыльнулся:
  
  - Ну тогда ладь на благодать. Тако оно будет понадежее.
  
  Нат.
  
  Вятка крутился с чеканом в руках на прясле, на нем был шлем с личиной и бармицей, и тегиляй - самодельный панцирь из железного листа. Из рукавов овчинной шубейки торчали концы сломанных неприятельских стрел. Ров внизу был заполнен их трупами, уже не надо было перебрасывать через него никакого моста. Землю горожане подняли наверх и сотворили перед рвом крутой вал, облитый в морозы водой. Но тугары заставили пленных набросать на поверхность тряпья и веток, приказали ползти по ним. Несчастные или просили козлян допустить их до основания стены, чтобы подняться на веревках на навершие, или умоляли добить их. Но на фоне стены они для вражеских лучников были как на ладони, они гибли с просьбами на устах. Ордынцы проехали по этой дороге смерти как по мосту. Поганые носились внизу на злых лошадях, не уставая закидывать наверх веревки и лестницы с крючьями, забираясь по ним все выше. Стена была облеплена ихними телами в рваной одежде, похожими на распустившую крылья саранчу.
  
  Нат.
  
  К Вятке карабкался по веревке очередной смертник с раззявленной пастью с гнилыми зубами и с широкими ноздрями на плоском лице. В узких черных глазах с красными веками плескались ужас с ненавистью, грязные пальцы хватались за аркан словно клещи. Вятка приготовил чекан для удара, он выскочил из-за угла заборола, чтобы лучники внизу выпустили по нему стрелы и когда с десяток их сорвались с луков мунгал, юркнул в забороло, не сводя глаз с веревки. Она натянулась на открытом участке саженях в двух от него на крюке, глубоко вошедшем в дерево, и верхолаз, увертываясь от бревен и сулиц, раскачивался на ней как на качелях. Вятка оглянулся на свой лук, приставленный к торцам городни, но привести его в боевую готовность он не успевал. Нехристь уже добрался до навершия, уперся руками в основание заборола и выхватил из-за спины короткий дротик. Вятка выжидал. Когда голова тугарина показалась над навершием и он подтянул на руках тело, Вятка занес чекан, намереваясь дотянуться до крюка и под прикрытием ордынца обрубить веревку. С высоты, равной высоте колокольни церкви Спаса-на-Яру, тот оставит после себя внизу лишь мешок костей. Но поганый затаился за стеной заборола как мышь. Рядом с ним показался еще нехристь в кипчакском уборе в виде накрученной вокруг головы ширинки-полотенца и с кинжалом в зубах, ползущий по той же веревке. За плечами у них висели луки, на поясах стучали по бревнам кривые сабли из страны Нанкиясу.
  
  Нат.
  
  А вокруг не уставали свистеть тучи стрел. Под их посвист оба тугарина готовились совершить рывок на само навершие. Первый забрался на плечи другому, прильнувшему телом к стене, и готовился метнуть дротик в ратника за углом заборола, не переставая перебирать ногами по бревнам бойницы. Оба медленно продвигались к цели. Десятский выбрал удобный момент, упал на прясло, прополз сажень по навершию и ударил острием чекана по веревке с привязанным к ней крюком. Снаружи стены донесся жуткий удаляющийся вой, который оборвался громким шмяком о прибитый копытами снег под основанием стены. Вятка ужом вернулся в забороло и сторожко осмотрел свой кусок стены с внешней стороны. Очередные верхолазы только готовились закидывать крюки, стоя на седлах и держась за высокие деревянные спинки. Затем вытер пот со лба и глянул вдоль навершия. Внимание других ратников было приковано к ордынцам, беспрерывно штурмующим стены крепости. Друзья сидели в забороле и пускали через проем стрелы с сулицами в конных врагов на подступах ко рву. Остальные вои из его десятка устроились с противоположной стороны бойницы.
  
  Нат.
  
  Позади что-то звякнуло, Вятка оглянулся и увидел, как пробегает мимо молодуха с секирой в руках, в рукоятку которой попала ордынская стрела. За ней спешила суженая десятского с глиняным горшком, в котором что-то дымилось.
  
  Вятка бросился обоим навстречу, сбивая их на доски прясла. Он крикнул:
  
  - Куда вы! Совсем умом тронулись?
  
  Нат.
  
  В бревна впились вплотную с телами с десяток стрел. Вятка протащил баб до угла и втолкнул вовнутрь заборола. Недобро прищурил глаза. Молодуха подняла на ратника черное от копоти лицо, видимо, она кипятила смолу на кострах под стенами. Огрызнулась:
  
  - Я к семеюшке, Вятка. Он в десятке у Званка, они стоят вон за той глухой башней.
  
  Суженая смущенно потупила глаза:
  
  - А я к тебе, любый. Ляхвейки, вот, сварила. Небось, голод не тетка.
  
  Вятка улыбнулся девушке, отставил чекан к стене и повернулся к молодухе. Притворно-сердито сказал:
  
  - Набрал Званок себе летучих мышей кровопивцев, так и норовят напиться ордынской кровушки - что Улябиха, что ты. А ну-ка дай сюда оружию.
  
  Отнял у нее секиру. Развернулся к девушке:
  
  - А ты давай горшок. Ух, с пылу с жару, с кожуркой!
  
  Суженая засверкала голубыми глазами, сказала:
  
  - На костре стоял, печи не топим, чтобы дыму не пускать.
  
  Вятка:
  
  - И то в лад, любая.
  
  Молодуха негромко заблажила, цепляясь за деревянную ручку секиры:
  
  - Я к семеюшке бегу. Это его оружье...
  
  Вятка:
  
  - Отнесешь еще, успеешь.
  
  Нат.
  
  Вятка поставил горшок с вареной картошкой в угол заборола, сам поднял с полатей черный горшок из-под смолы, нахлобучил его на конец секиры и высунул ее из-за стены. Глиняная емкость разлетелась на куски от стрел и дротика, пущенных нехристями снизу.
  
  Вятка сказал молодухе, отдавая секиру:
  
  - Ну так-ото тут, а вы чуть не в рост спешите, навродя этих поганых на понюх не слыхать. А то заладила - семеюшка да семеюшка, будто мы не такие.
  
  Суженая зыркнула на спутницу и закивала головой:
  
  - Такие, такие. Токмо еще не венчаные.
  
  Молодуха озорно засмеялась на ее поспешность и сказала, собираясь бежать дальше:
  
  - Ох, Вятка, не я твоя будущая супружница...
  
  Обе занялись смехом, прижавшись друг к другу и пригнувшись заспешили по навершию дальше.
  
  Нат.
  
  
  Близкая ночь, насквозь пропитанная влажным туманом, из-за чего казалось, что тучи смешались с ним, обволакивала городок и крепостные стены непроглядным пологом. Свет от факелов различался только тогда, когда до ратников, засмоливших их, оставалось не больше полутора сажен, пламени свечей в окнах истоб, затянутых рыбьими или бычьими пузырями, не было видно. В такую пору собаки не решались брехать, а голоса стражников, бродящих по улицам крепости, вязли в плотном воздухе. Вятка шел с Бранком и Охримом по направлению к проездной башне, что выходила воротами на Жиздру с разводным мостом, поднятым об эту пору и представлявшим дополнительную к ним защиту. И дальше по дороге к посадским выселкам, тоже усеянным мунгальскими ордами.
  
  Воеводе Вятка сказал:
  
  - Решил я пойти на охоту обходным путем, потому что мунгалы нашу вылазку со стороны Жиздры вряд ли ждут из-за ненадежности льда, который вот-вот должен на ней тронуться. А мелководная Другуска еще не проснулась, ихняя конница легко проскакивает через нее. Значит, мы должны рассуждать таким же образом. Кроме того, под стеной со стороны Другуски могли затаиться тугарские засады.
  
  Воевода согласно кивнул шеломом и развил план:
  
  - У главных ворот вас будут дожидаться несколько десятков ратников из тысячи Латыны. Молодые мужики налегке, ни мечей, ни копий, ни луков со стрелами и колчанами, единственным оружием будут засапожные ножи по два на каждого.
  
  Теперь Вятка кивнул головой. Воевода продолжил:
  
  - Лапти у всех обмотаны кусками дерюги и обвязаны по верху лыковыми бечевками, отчего шаг делается приглушенный. Можно подобраться совсем близко даже к зверю. Доспехи сняты, как шеломы и бутурлыки с налокотниками, на них остались только фофудьи и под ними меховые безрукавки. Рукавиц тоже нет, пальцы должны плотно охватывать рукоятку ножа из турьих рогов и с широким лезвием, чтобы в нужный момент они с нее не соскочили. Не тебя учить, на охоту на степняков ты ходил о прошлую весь.
  
  Вятка сказал:
  
  - Я все знаю, воевода.
  
  Воевода:
  
  - Перун вам в защиту.
  
  Вятка:
  
  - Слава и богу Саваофу.
  
  Нат.
  
  В седых туманных волокнах вырисовались зубцы проездной башни с запертыми наглухо воротами, от нее отделились несколько человек и поспешили навстречу Вятке и его друзьям. Впереди шагал Латына в шлеме с высоким шишаком и в кольчуге из мелких колец, на ногах были сапоги, а на плечах обвисал плащ с серебряной застежкой на правом плече.
  
  Вятка остановился напротив него, отвесил поклон:
  
  - Исполать тебе, тысяцкий. Мы готовы к охоте.
  
  Латына негромко откликнулся:
  
  - Будь здрав и ты, Вятка, вижу, что не к сече снаряжались, а к охотному делу.
  
  Тысяцкий отошел от помощников и повел десницей назад, указывая на ратников, сгрудившихся за ним.
  
  - Посылаю с тобой воев числом пять десятков, самых крепких и надежных, назначаю тебя старшим над ними. Не взыщи, но среди них Званок с супружницей, а ты, чай, был с ними в разладе.
  
  Десятский насупился, выискивая глазами Улябиху:
  
  - Вота, лиха беда начало.
  
  Нат.
  
  Позади тысяцкого стояли в вольных позах крепкие дружинники, все были без оружия и доспехов, на поясах висели только ножи, а лапти были обернуты, как у Вятки с друзьями, лоскутами темной дерюги. Между ними затесался тугарин в малахае, надвинутом на лоб, и в ордынском чапане поверх русского шабура.
  
  Вятка с недоверием передернул плечами:
  
  - А этот кто будет, неужто нам ихнего толмача еще не доставало!
  
  Тугарин подал высокий и хрипловатый голос:
  
  - Я это, Вятка, я и есть Улябиха, от которой ты пожелал откреститься. Ежели откажешь, я сама за вами увяжусь, никто не удержит.
  
  Нат.
  
  Латына развел руками и сделал шаг назад, давая возможность десятскому приглядеться к новым соратникам.
  
  Вятка пошарил глазами по небольшому отряду, спросил у Улябихи:
  
  - А твоя подруга где?
  
  Баба дерзко отозвалась:
  
  - Это кто такая?
  
  Вятка:
  
  - Та, что бежала при штурме поганых по пряслу и несла своему семеюшке секиру. Она тоже зыбила надежу отрубить головы всем нехристям за один замах.
  
  Один из дружинников сдвинул треух на затылок. Ухмыльнулся:
  
  - Ее семеюшка надысь укреплял глухую башню досками, а супружница готовила ему в истобе вечерю. У них трое огольцов по полатям, мал мала меньше, какая охота, когда там забот полон рот.
  
  Вятка прошелся вдоль ряда добровольцев и завернул снова к Латыне, следившим за его действиями. Сказал, поправив ножи на поясе:
  
  - Отряд твой, тысяцкий, справный. Я мыслю, что кровавого замесу мы наведем дивно хрушкого. На навершии все нужное уже приготовили?
  
  Тысяцкий поддакнул:
  
  - Я сам смотрел. Осталось только сбросить лестницы вниз.
  
  Вятка:
  
  - А где три мешка с хлебом, о которых я говорил ранее?
  
  Тысяцкий поманил дружинника из своего окружения, спросил:
  
  - Куда ты сложил хлеб?
  
  Дружинник указал на лошадь с санями, привязанную возле взбегов:
  
  - Вота, на дровнях лежит сеном прикрытый. Все три мешка.
  
  Вятка приказал тоном, не терпящим возражений:
  
  - Несите их сюда, раздергайте визляки и раздайте караваи моим охотникам.
  
  Латына не удержался и спросил, понизив голос, в наступившей тишине:
  
  - Ты так и не сказал, зачем тебе столько хлеба. Вокруг города беснуются ордынские лучники и не известно, сколько продлится осада крепости. Вятка, ты идешь не на седмицу, а на одну ночь.
  
  Вятка резко повторил, отходя от тысяцкого на шаг назад:
  - Раздай караваи моим охотникам и больше ни о чем не выпытывай. Это приказ воеводы Радыни.
  
  Нат.
  
  Латына нахмурил брови и перемялся с ноги на ногу, глянув исподлобья на десятского, махнул шуйцей дружиннику, чтобы он брался за дело. Но Вятка будто врос в землю. Когда кругляши заходили по рукам охотников, поступила новая команда:
  
  Вятка:
  
  - Ломайте караваи и натирайтесь мякишом с головы до пят. Чтобы от вас сытным духом несло за версту.
  
  Нат.
  
  Процедура натирания проходила в полном молчании. Многие ратники отламывали куски побольше и запихивали их за полы поддевок, другие не стеснялись жевать хлеб на глазах.
  
  Вятка отдал новый приказ, когда земля вокруг усыпалась ржаными кусками и крошками:
  
  - А теперь сойдите с этого места, чтобы бабы смогли подмести тут и собрать остатки хлеба в мешки. Глядишь, наберется столько же, або чуток поменьше.
  
  Нат.
  
  Тысяцкий нервно теребил пятерней черную бороду.
  
  Десятский вопросил у добровольцев, когда приказ был исполнен:
  
  - Все готовы к набегу на нехристей?
  
  Ратники дружно ответили:
  
  - Мы сами вызвались на охоту. Веди нас, Вятка, на поганых тугар.
  
  Нат.
  
  десятский перекрестился, за ним осенила себя крестными знаменьями его малая дружина.
  
  Вятка помолчал и снова обратился к подчиненным:
  
  - С Богом! Спаси нас Христос и Перун. Призываю вас слушать мои приказы без прекословия, а ежели кто взбунтуется или проникнется страхом, тому первая смерть. Согласны?
  
  Ратники:
  
  - На том порешили, Вятка.
  
  Вятка:
  
  - Тогда повертайте стопы на взбеги.
  
  Нат.
  
  Веревочные лестницы, скрученные в мотки на краю навершия, бесшумно упали вниз, ратники, несшие на пряслах дежурство, привязали их концы к деревянным выступам в стене. Сначала в тумане растаяли разведчики. Скоро внизу протявкала как бы голодная лисица, затем тявканье повторилось дальше, в третий раз оно донеслось от места, где должен был начинаться крепостной ров.
  
  Латына, руководивший приготовлениями, сделал заключение:
  
  - Путь до самого рва свободен. А там как Христос даст, и как Перун сподобит.
  
  Нат.
  
  Вятка нагнулся к краю навершия, нащупывая веревки, из которых была скручена лестница, обернулся и отдал последнюю команду:
  
  - Охотники, когда сойдете на землю, сбирайтесь подле воротных столбов.
  
  Отозвались голоса:
  
  - Такой был уговор! Помоги нам всесильный Перун и бог Саваоф.
  
  Латына осенил себя крестным знамением еще раз:
  
  - С Богом!
  
  Действие четвертое.
  
  Нат.
  
  Субудай багатур сполз с саврасого коня перед шатром джихангира и не глянув на огромные фигуры тургаудов у входа, разомкнувших скрещенные копья, откинул полог. Высоко задрав кривые ноги, переступил порог и склонив голову перед хозяином, восседавшем на низком троне, прошел к возвышению из двух подушек рядом с ним, накрытых персидским ковром.
  
  Бату-хан подождал, пока Непобедимый умостится, и обратился к нему:
  
  - Учитель, я призвал тебя за тем, чтобы решить важный вопрос. Через два дня начнется совет чингизидов, на котором мы будем обсуждать наше продвижение в родные степи по весенним дорогам с разлившимися реками, с нехваткой кормов что для воинов, что для лошадей. Но главным вопросом в обсуждении проблем станет вопрос о задержке перед Козелеском, этой непокорной крепостью, показавшей норов как упрямый баран перед закланием.
  
  Субудай-багатур огладил голый подбородок, украшенный десятком длинных седых волос и поднял голову с надвинутым на нее рваным малахаем:
  
  - Я тебя понимаю, великий внук моего друга Чингис-хана, да будет благосклонным к небу небо. Ты недоволен действиями Гуюк-хана, виновника нашего топтания на месте.
  
  Саин-хан:
  
  - Именно так, Учитель.
  
  Субудай наморил лоб, затем хитро прищурился. Заговорил:
  
  - Я считаю, что Гуюк-хан не должен узнать о тайном совете чингизидов, намеченном тобой через два дня, иначе он примчится сюда с темником Бурундаем, этим чулуном, любимцем иблисов, и события начнут разворачиваться совсем в ином направлении. Гуюк-хан нашел бы способ обвинить тебя, джихангир, во всех грехах, в том числе в непокорности защитников крепости Козелеск, которых не смог сломить сам, и затеял бы с тобой драку. Она закончилась бы неизвестно чем.
  
  Бату-хан невольно положил правую руку на рукоятку кинжала в богатых ножнах и согласно опустил дрогнувшие веки. Сказал:
  
  - В этот раз я бы его зарезал. С меня довольно его спеси от того, что он царевич, сын Угедэя, кагана всех монгол. Каган сидит в Карокоруме, а здесь властитель я.
  
  Хитрый Лис усмехнулся беззубым ртом и продолжил размышления:
  
  - Я это предвижу, знаю и о том, что если ваша схватка завершится без крови, гонец в Карокорум все равно сорвется в путь от полога твоего шатра. Какой ответ прилетит оттуда, нетрудно догадаться. По этой причине нужно суметь провести свою линию без приглашения Гуюк-хана.
  
  Саин-хан с уважением скосил глаза на полководца. Сказал:
  
  - Непобедимый, ты выбираешь как всегда верный путь.
  
  Субудай:
  
  - Тогда продолжим обсуждать план наших действий. Правым флангом войска командует Шейбани-хан, ты со своим крылом двигаешься посередине, Гуюк-хан, этот сын ядовитой змеи, занимает левый край. Но у нас есть еще четвертое крыло, оно под моим началом, надежно спрятанное от всех, численность его пятнадцать тысяч воинов. Они вооружены лучше других полков и выходят из тени только в исключительных случаях. Джихангир, ты возлагаешь на него особые надежды, потому что оно играет роль палочки-выручалочки в особых случаях, в том числе тогда, когда какое-нибудь крыло с одним из царевичей во главе вышло бы из твоего подчинения.
  
  Саин-хан:
  
  - Это твоя задумка, великий полководец, ты осуществил ее еще до похода на Русь. Я знаю, ты смотришь на много лет вперед, но пока не вижу стержня в рассуждениях.
  
  Субудай:
  
  - Мой ученик, стержень опирается на простоту как все гениальное. Во время совета ты, внук Потрясателя Вселенной, приложишь все силы для обвинения Гуюк-хана в расшибании лба этого чулуна о стены какой-то урусутской крепости Козелеск, которых мы в походе не замечали, оставляя за собой пустыню. И в задержке в связи с этим войска в неприветливой стране на пути домой, могущей привести к гибели тысяч воинов с падежом коней и скота из-за бескормицы и с разливом рек. Бычьих пузырей и пустых бурдюков от орзы с хорзой, наполеннных воздухом, на всех не хватит, а ширина рек увеличится в несколько раз. Это если не считать урусутских отрядов мстителей, которых становится больше с каждым днем. Обвинишь и в других тяжких грехах, воспользовавшись случаем очернить вечного врага и перетянуть тем самым на свою сторону царевичей Шейбани, Орду, Тангкута, двоюродных Кокэчу, Хайдара, Кадана и других. Это главная сила всего войска, к ней прилагается четвертое крыло.
  
  Джихангир смягчил черты широкого лица:
  
  - Я понял, Учитель. Когда я почувствую, что кровные родственники на моей стороне, я отдам приказ взять крепость Козелеск за два дня, чтобы успеть до разлива рек вокруг нее.
  
  Субудай:
  
  - И возьмешь себе еще одну победу.
  
  Бату-хан:
  
  - Она станет твоей, Непобедимый. Как многие из множества их.
  
  День подкатывал к полудню, солнце разогнало моросящую хмарь и взялось прогревать крутой склон на краю равнины, на котором стоял походный шатер Бату-хана с входом, охраняемым свирепыми тургаудами с кривыми саблями и пиками с конскими хвостами. Джихангир восседал на низком троне, отделанном золотом, стоящем в центре шатра, на нем были доспехи, украшенные золотыми накладками со знаками, говорящими о том, что они месяц назад служили защитой владимирскому князю Георгию Всеволодовичу, разбитому вместе с объединенным войском урусутов под улусом Красный Холм. На голове был надет китайский золотой шлем с высоким шишаком, со стрелой, укрывающей нос, и с сеткой на затылке, с которой свисали по сторонам четыре хвоста от чернобурых лисиц. На груди покачивалась на золотой цепи золотая пайцза с головой тигра, на коленях лежал китайский меч с рукояткой с вделанным в нее крупным рубином. Пальцы рук были унизаны массивными перстнями с драгоценными в них камнями. Ноги были обуты в мягкие сапоги красного цвета, в голенища их слуги запихнули парчевые штанины. Высокие гости, спешившиеся с коней неподалеку от главной ставки саин-хана, уже направлялись к входу. Каждый из них, входящих внутрь шатра, преклонял колено и склонял голову в ожидании дальнейших указаний хозяина. Но сейчас тонкости этикета, заведенного при Священном Воителе, исполняли лишь старые воины, молодые князья относились к ним небрежно, никто из них не снимал кожаный пояс и не вешал себе на шею, отдавая жизнь в руки саин-хана. Они, переступавшие порог, принадлежали к чингизидам, или к царственным особам с отличиями в одеянии. Царевичей было одиннадцать с родословными от пяти его сыновей - Джучи, Джагатая, Угедэя, Тули и Кюлькана. Но они тоже старались не зацепить носком сапога высокой ступеньки за ковровым пологом, прикрывающим вход, сабля саин-хана в случае нарушения обычая вряд ли осталась бы в ножнах. Бату-хан замечал каждую небрежность в исполнении этикета, гладя ее рукоятку, не спеша огорчаться, откладывая все в памяти до наступления благоприятных времен.
  
  Бату-хан прищурил на входящих щелки глаз и процедил про себя:
  
  - Священный Воитель благоволил только к завоеванным племенам с их вождями, поэтому сумел покорить большую половину вселенной.
  
  Нат.
  
  Саин-хан прятал за приветливой маской на лице железную волю помноженную на лисью изворотливость, благосклонно кивая головой, показывая ладонью каждому его место. По правую руку расселись на коврах родные братья: Шейбани, Орду, Тангкут, двоюродные Кокэчу, Хайдар, Кадан и другие, они были внуками Великого Потрясателя Вселенной от его сыновей. По левую руку джихангир посадил темников во главе с ханом Бури, незаконнорожденным сыном Хайдара, что приводило последнего в ярость. Лицо его было красным, а глаза вылезали из орбит. Бури опустошал бурдюки с хорзой и менял женщин до десятка за одну ночь. Но воин он был отменный. Бату-хан старался сблизить Бури с другими царевичами, видя в нем в будущем большого военачальника.
  
  Нат.
  
  На стенах шатра висели золотые китайские светильники ввиде обнаженных женщин, держащих в руках небольшие плошки для масла и фитиля, под ними сверкали металлом боевые клинки из многих стран. С потолка свисали шелковые розовые занавески с вышитыми на них золотом павлинами и цветами, с ними спорили по красоте парчевые и сафьяновые покрывала на подушках, а так-же персидские и шемаханские ковры для гостей. В углу шатра возился у костра кипчакский раб, рассеивавший над ним порошки, от них распространялся запах амбры, мускуса и алоэ.
  
  Нат.
  
  Бату-хан покосился на старого полководца, который занял место позади всех и в тени, стараясь по выражению его лица понять, все ли сделал так. Но на лице Субудая, изрытом морщинами, застыла одна маска на все времена - безразличие ко всему окружающему. Саин-хан, прислушавшись к возгласам гостей, поднял руку. Он обвел властным взглядом царевичей с темниками, некоторые из них поглядывали на него с откровенными усмешками по причине прерывания похода перед богатым Новагородом. Царевичи выжидали, а он продолжал требовать полной тишины, не скрывая довольства от отсутствия Гуюк-хана, сына Угедэя, кагана всех монгол, и его правой руки темника Бурундая.
  
  Наконец джихангир, окидывая родного брата властным взглядом, спросил:
  
  - Шейбани, сколько зерна ты везешь в своих обозах?
  
  Нат.
  
  Начальник правого крыла криво усмехнулся и высокомерно задрал жирный подбородок. Это был монгол лет тридцати с круглым лоснящимся лицом, посаженным прямо на жирные плечи, и вертлявыми черными зрачками. Короткий нос, едва выступающий над высокой верхней губой, имел подвижные как у собаки ноздри, а за толстыми губами скрывались кривые зубы с наклоном к середине. Он был в китайской кольчуге, выкованной из мелких колец, и в кипчакском шлеме с гребнем посередине, маленькие толстые ноги в зеленых сапогах были скрещены и поджаты под рыхлый зад.
  
  Шейбани:
  
  - Джихангир, тебе известно, что зерно и другие припасы мы в стране урусутов раздобыть не смогли, потому что они поджигали хранилища и засыпали землей погреба.
  
  Шейбани посмотрел на сидящих по обе стороны трона, как бы приглашая их в свидетели.
  
  - В моем обозе зерна и других продуктов хватит разве что на два конных перехода, а это значит, что если весенняя распутица задержится, мы не сможем перевалить через Каменный Пояс и направить копыта своих коней в родные степи.
  
  Нат.
  
  Царевичи дружно поддержали высказывание старшего из чингизидов одобрительным гулом, было видно, что им понравился ответ Шейбани.
  
  Бату-хан снова обвел собравшихся пристальным и властным взглядом и резко сказал:
  
  - А почему ты решил, что копыта наших коней должны быть направлены к родным очагам? Разве мы уже завоевали все урусутские земли, дошли до края земли и омыли сапоги в последнем море?
  
  Нат.
  
  Восклицание заставило царевичей согнать с лиц усмешки и настороженно обернуться к повелителю на время похода. В глазах появился неподдельный интерес. А саин-хан продолжал сверлить глазами начальника правого крыла.
  
  Шейбани, откинувшись назад, вопросительно приподнял плечи:
  
  - Джихангир, мы ничего не слышали о твоих замыслах. Скажи нам, куда мы сейчас направляемся, чтобы знать, к чему быть готовыми.
  
  Бату-хан резко оборвал его:
  
  - Вам нужно быть готовыми ко всему и всегда! Вы уже устали воевать, что спешите разбежаться по юртам и укрыться в гаремах под женскими грудями?
  
  Тангкут, еще один родной брат Бату-хана, с вызовом бросил:
  
  - Мы не торопимся по домам и нам не нужны женщины, которые есть везде. Если ты ставишь вопрос так, тогда объясни нам, почему мы не пошли на Новагород и дальше, в страны заходящего солнца, а повернули назад?
  
  Нат.
  
  Джихангир снова откинулся на спинку трона и незаметно оглянулся на старого полководца, сидящего за спинами чингизидов, словно заручался его поддержкой. Сказал с нажимом:
  
  - Потому что здесь наши потери оказались больше, чем в кипчакских улусах, завоеванных Священным Воителем и платящих нам дань по сей день. Если бы мы продолжали углубляться в страны заходящего солнца, мы бы растворились в их землях раньше, чем достигли бы берегов последнего моря.
  
  Он подождал и продолжил:
  
  - Великий Потрясатель Вселенной сказал, что глубина несет в себе смерть, я сейчас объяснил вам, почему нас ждала бы там смерть. А теперь дополню высказывание моего деда своей мыслью, к которой пришел сам в этой стране: Чтобы глубина покорилась, к ней нужно привыкать постепенно.
  
  Нат.
  
  Наступило напряженное молчание, и вдруг закрытое пространство шатра прорезало громкое восклицание, заставившее царевичей обернуться. Они увидели Субудай-багатура, приподнявшегося на ковре и воздевавшего руки к потолку.
  
  Субудай хрипло повторил:
  
  - Уррагх, джихангир! Да будешь ты благословен в веках, и пусть Тенгрэ, бог Вечного Синего Неба, и бог войны Сульдэ не обойдут вниманием весь твой род. Дзе, дзе! Ты истинный продолжатель дела своего великого и мудрого деда!
  
  Бату-хан подождал, пока смолкнут одобрительные отклики, и поставил точку в вопросе, считавшемся позором для джихангира всей орды.
  
  Джихангир:
  
  - Вот почему я отдал приказ войску поворачивать обратно. Теперь вы понимаете, что нужно сначала привыкнуть к завоеванным пространствам, а заодно набраться сил, и только потом обновленной ордой неудержимо хлынуть вперед, гася еще тлеющие очаги сопротивления в землях урусутов и зажигая новые пожары в других странах, которые мы поставим на колени так-же, как сделали это с урусутами.
  
  Нат.
  
  Снова послышались одобрительные голоса, лишь отдельные из царевичей продолжали напускать на себя заносчивый вид. Среди противников оказался Бури, он ударил ладонью по доспехам на груди.
  
  Бури спросил:
  
  - Джихангир, ты не ответил на вопрос Шейбани, куда ты решил повести войско, если сейчас копыта наших коней не будут повернуты в сторону Каменного Пояса и реки Улуг-Кем - Енисея, за которыми раскинулись родные монгольские степи?
  
  Его поддержали все собравшиеся. Бури продолжил:
  
  - Решение курултая может быть изменено в любой момент, стоит обладателю высшего военного поста допустить ошибку, которую его члены сочли бы непростительной. Ты знаешь, саин-хан, виновника немедленно лишат звания и заменят благосклонность на смертную казнь через отделение головы от туловища, или ломанием хребта. А может быть насаживанием на кол. Была бы причина, а приемов умерщвления провинившихся в Золотой Орде множество.
  
  Нат.
  
  Под куполом шатра воцарилось молчание, прерываемое лишь бурным дыханием воинов.
  
  Саин-хан раздул ноздри до предела. Рыкнул тигром:
  
  - Бури, ты решил меня оскорбить напоминанием о наказаниях за преступление законов Золотой Орды? Но какой из них был мною нарушен?
  
  Бури не отводил взгляда от хозяина шатра, во всем его облике был виден вызов. Он ответил:
  
  - Я не знаю ни одного случая нарушения тобой закона, джихангир. Но ты пропустил мимо ушей вопрос Шейбани о твоих замыслах. Какую из сторон света ты выберешь, чтобы повести нас туда?
  
  Саин-хан с трудом удержал ярость в груди, готовую выступить пеной на губах. Он ответил вопросом на вопрос:
  
  - Разве мало мест, где мы можем отдохнуть и пополнить ряды наших войск новыми кипчакскими воинами вместе с запасом фуража? Священный Воитель наградил хана Джучи, своего сына, а моего отца, богатым улусом с центром в куманском Сыгнаке, я тоже хочу иметь свой улус, поэтому я повелеваю.
  
  Джихангир вздернул подбородок, взгляд черных глаз, отливающих свинцовыми отблесками, на мгновение остановился на каждом из царевичей и темников. Он сказал:
  
  - Как только мы возьмем крепость Козелеск, орда повернет в куманские степи к берегам царя всех рек Итилю. Таково мое решение.
  
  Нат.
  
  Субудай-багатур угнул голову, увенчанную собачьим малахаем. Заговорил:
  
  - Ты никогда не говорил мне о своих планах. Скажи мне внук Потрясателя Вселенной что даст войску поворот на берега Итиля, и какую из этого выгоду можно будет извлечь? По берегам великой реки живут булгары, татары, буртасы и множество других племен, завоеванных нами и примкнувших к нам добровольно, там сочная трава, тучные стада и много женщин. Там течет жизнь, мало чем отличаемая от жизни в степях. Там спокойно, потому что вокруг нет врагов. Если бы ты повел войско в родные степи, тебе пришлось бы услышать немало насмешек от родовых каракорумских ханов, которые нашли бы к чему прицепиться. А если бы ты повернул на Сыгнак, столицу вотчины своего отца, то наше войско окружали бы враждебные кипчакские ханы с народом, резко отличавшимся обычаями от нас, степняков. Значит, саин-хан, ты предпочел вечным разборкам с единокровниками и постоянному напряжению в среде кипчакских ханов спокойствие и сытую жизнь в итильских улусах?
  
  Джихангир протянул руку к столику сбоку трона и взял четки, собранные из крупных зерен черного агата. Медленно произнес:
  
  - Учитель, чем тебе не нравится мое решение? Когда-то надо и войску отдохнуть от кровавых пиров, чтобы начать их с новыми силами. Мы еще не дошли до последнего моря, как завещал монголам Потрясатель Вселенной, мой великий дед. У монгол все еще впереди, а когда дел впереди много, тогда не следует заранее закатывать рукава халатов, чтобы не испачкать руки ненужной грязью.
  
  Нат.
  
  Старый полководец метнул на хозяина шатра пристальный взгляд единственного глаза, складки на лице начали разглаживаться от самодовольной улыбки. Он уже точно знал, что ни один из чингизидов не обладает таким блистательным умом, какой достался Бату-хану от его великого деда.
  
  Субудай негромко сказал:
  
  - Хорошего кагана готовил я на трон в Каракоруме, и полководец из тебя получился отменный. Я с нескрываемым сожалением смотрю в сторону царевича Шейбани, не оставляющего надежды унизить своего более удачливого брата. Но и он со временем поймет, что борьба за власть удел безумных.
  
  Шейбани вскинулся на своем месте:
  
  - Субудай-багатур, ты для меня тоже Учитель, но ответь мне на вопрос, великие ханы, воевавшие огромные пространства, населенные людьми, тоже отличались безумием?
  
  Субудай ответил не раздумывая:
  
  - И я безумен, и Чингизхан, непобежденный никем.
  
  Шейбани воздел руки к потолку шатра, готовый взорваться проклятьями, но вовремя заметил кривые усмешки на губах чингизидов, оставшихся довольными сравнением Хитрого Лиса, и подавив в себе ярость с издевкой спросил у джихангира, поигрывая рукояткой плети:
  
  - И когда Гуюк-хан обещал взять эту маленькую крепость Козелеск? Нам известно, что он стоит под ней уже третий день.
  
  Саин-хан небрежно изрек, давая окружающим понять, что так оно и есть на самом деле, как изрек Непобедимый:
  
  - Я думаю, что все дело в разливе рек, окружающих городок, хотя не исключаю, что доблестный сын великого кагана всех монгол прозевал время, когда его можно было захватить врасплох. Я отдал Гуюк-хану приказ, если он не возьмет крепость в два дня, придется оповестить курултай о его неудаче. И пусть тогда высший совет решает, как поступать с ним дальше.
  
  Орду, молчавший с самого начала совещания, с сомнением покачал головой:
  
  - Этот приказ вряд ли будет ему под силу. Мне о Козелеске рассказывал урусутский купец, который торговал со страной Нанкиясу еще при коназе Мастиславе, порубившем послов Священного Воителя и сдохшим за эту провинность как собака под ногами наших воинов. Купец говорил, что Мастислав укрепил крепость, окруженную водой с трех сторон, высокими стенами, глубокими рвами с крутыми валами, и прорыл между реками каналы, чтобы они соединились.
  
  Шейбани снова вскинулся:
  
  - Но мы не можем стоять здесь до тех пор, пока Повозка Вечности не повернется к нам своим боком. Коням не хватает зерна, а воины все чаще обращают взор на заводных лошадей.
  
  Бури, не знавший на кого выплеснуть ярость, всегда клокотавшую у него в груди, поддержал его:
  
  Бури:
  
  - И такое положение наблюдается во всех туменах.
  
  Нат.
  
  Джихангир обхватил пальцами концы подлокотников на троне, отчего золотые перстни с многочисленными в них драгоценными камнями брызнули разноцветными искрами.
  
  Джихангир сказал:
  
  - Я понимаю, что каждый лишний день, проведенный в стране урусутов, облюбованной несметными полчищами злых духов мангусов, дыбджитов, лусутов, сабдыков и туйдгэров, отнимает у войска не только силы, но и жизни. Но уходить из этой страны, оставляя за спиной рассадник сопротивления, грозящий потерей смысла похода, я не помышляю. Я помнню, что говорил в детстве мой великий дед - любое дело должно иметь свой конец.
  
  Покосившись на старого полководца, как делал это всегда, он чуть подался вперед.
  
  Бату-хан жестко сказал:
  
  - Завтра с наступлением утра Непобедимый с тысячей кешиктенов выдвинется к стенам Козелеска и выяснит обстановку на месте. Если Гуюк-хан со своим любимцем темником Бурундаем допустили оплошность, на смену им пойдут тумены Кадана и Бури...
  
  Нат.
  
  Старый полководец медленно продвигался на саврасом коне вдоль русла реки Другуски, тело его наклонилось вперед, одна рука с плетью висела вдоль туловища, вторая была прижата как обычно к груди, а единственный глаз сверлил все, что вызывало у него интерес. Впереди шел отряд разведчиков во главе с джагуном, за ним качались в седлах Непобедимые, отборные воины охраны, вооруженные до зубов и с тугом полководца над головами, они были и сзади, отсекая разноцветный хвост из сиятельной свиты от всех. Вскоре показалось место, где защитники крепости сумели разбить плотину точным попаданием болта и потопить в воде многих воинов из тумена Бурундая. Дальше виднелись следы от подъемного моста, притянутого канатами к воротам на проездной башне, а ближе к месту бывшей плотины сохранились следы от постоянного моста, снесенного половодьем или же столкнутого в воду самими защитниками. Другуска не успела войти в берега, не успокоилась, продолжая закручивать водовороты и нести к Жиздре, с которой была соединена искусственным каналом, бревна, коряги, трупы животных и людей. Луг тоже не просох, представляя из себя пропитанную водой равнину с первыми зелеными ростками травы, к которым тянулись мордами оголодавшие кони. Всадники то и дело поддергивали уздечки или кололи холки наконечниками стрел. Субудай остановил жеребца возле воды, завертел головой. Луг позади него был заболоченным, с глубокими канавами и рытвинами, заполненными водой, и конца весеннему разливу не было видно.
  
  Субудай подозвал к себе начальника штаба и глухо забурчал:
  
  - Ты все видишь сам, Бауржан, стенобитные машины по такому лугу не протащить, а без них взять стены крепости высотой до десяти, и даже до пятнадцати сажен нам не представлялется возможным, они сложенны из вековых дубов с землей между ними. Бревна обмазаны глиной, по низу укрыты дерном, чтобы в нем гасли горящие стрелы. Это не каменные стены и башни, как в кипчакских городах, те раскалывались орехами от снарядов, пущенных метательными французскими машинами. От этих камни должны отскакивать как от железных. Стены вдобавок, имеют вогнутую конструкцию и стоят на холме с вогнутым основанием, подмытым рекой, это позволяет защитникам не только посыпать нападавших стрелами и дротиками спереди и сверху и поливать их горячей смолой, но и расстреливать с обеих боков. Особенно это удобно делать с надвратной и угловых башен, до них примерно три четверти полета стрелы, и это означает, что если у защитников имеются хорошие луки, они могут вести прицельную стрельбу и по нашему отряду.
  
  Начальник штаба согласно наклонил голову в меховом треухе:
  
  - Ты прав, Непобедимый, я тоже не видел еще таких неприступных крепостей, к которым не знаешь, с какой стороны подобраться. И согласен с твоими словами, что если у нимх хорошие луки из рогов лесных туров, то стрелы могут долететь и до нас. Не лучше ли нам отъехать от берега этой разлившейся реки и пустить коней по полю?
  
  Субудай-багатур недовольно поморщился:
  
  - Я никогда не прятался от стрел, моя жизнь находится в руках бога войны Сульдэ, который хранит ее от любого посягательства. Если бы это было не так, то меня давно бы не было.
  
  Субудай старчески прокашлялся и сказал:
  
  - Теперь я начинаю понимать, почему тумены Гуюк-хана до сих пор не добились успеха, положив у основания крепости множество кипчакских воинов.
  
  Нат.
  
  Солидный монгол с позолоченной стрелкой на китайском закругленном шлеме и с кривым кинжалом за синим широким поясом, продолжал держаться от Непобедимого на почтительном расстоянии, позволяющем расслышать его голос.
  
  Он дополнил старого воина:
  
  - И даже монгол.
  
  Нат.
  
  Субудай после слов сопровождающего ускорил ход своего коня, придержав его лишь на повороте реки, за которым открывался вид на стену, выходящую на степную сторону. Он шаг за шагом осматривал местность, изредка смаргивая с глаза влагу, набегавшую от напряжения. На небольшом расстоянии от другого берега реки поднимался пологий вал, на котором еще не растаял лед, сверкавший в лучах солнца между зазорами в наваленных на него ветках, тряпках и неубранных трупах ордынцев и урусутских хашаров. За валом угадывался ров, тоже заполненный смердевшими трупами, над которыми кружили тучи кёрмёсов - душ убитых воинов ввиде черных птиц. И почти сразу за рвом вырастал холм с подточенными весенними водами боками. Он походил на утес с плоским верхом и конусообразным, повернутым вершиной вниз основанием, на котором высились стены крепости.
  
  Субудай снова забормотал себе под нос:
  
  - Ни одна камнеметательная машина не сможет перебросить через них снаряды, как не принесет успеха обстрел дубовых бревен. Камни или не долетят, или потеряют убойную силу, отскакивая от столетних стволов горохом от стола.
  
  Нат.
  
  Субудай смачно выбил сопли и вытер нос рукавом шубы, затем легонько тронул коня медными шпорами и поехал вдоль реки к месту напротив подъемного моста. Но увидев обгорелые остовы посадских избушек и обугленные колья частокола вокруг, завернул морду коня и закачался в седле в обратную сторону.
  
  Непобедимый заговорил сам с собой:
  
  - Дзе, Козелеск, я все понял, твои жители заранее сожгли внешние укрепления вместе с избами загородних, чтобы мои воины не смогли ни укрыться, ни отдохнуть, ни воспользоваться строительным материалом. А еще, для лучшего обзора местности.
  
  Нат.
  
  С обеих сторон дороги, ведущей к переправе и дальше к главным воротам, из земли торчали затесанные концы врытых в землю бревен-надолбов с наклоном к едущим в городок, сама дорога была узкой, как мост через ров, разбитый заблаговременно, следы от которого отпечатались на краях этого рва. Кони могли бы обломать себе не только ноги, но и вспороть брюха. Старый полководец доехал почти до угловой башни с другой стороны крепости и снова удивился, как природа постаралась оградить ее от нападений. На этот раз защитники лишь прорыли еще один канал, соединив Другуску с другой небольшой рекой под названием Клютома, за которой поднимался тот-же вал с обледенелыми боками, высотой примерно три сажени, и виднелись края рва, обшитые ошкуренными бревнами. А с посадской стороны вал был насыпан высотой не менее пяти сажен, обмазан глиной, которой было много в этих местах, и хорошенько полит водой.
  
  Субудай опять забормотал себе под нос:
  
  - Вряд ли кому из попавших в этот ров удастся выбраться из него самостоятельно, тем более, добежать до стены, неприступной как здесь везде. Дзе, дзе, кюрюльтю-желанная моя, я признаю и надежность крепостных стен, и удачное расположение крепости на неприступном утесе.
  
  Субудай усмехнулся странноватой улыбкой. Помолчав, сказал:
  
  - Ты ощетинилась всем, что оказалось возле тебя, как юная девственная дочь кипчакского эмира. Но ведь девственницы все равно становятся женами, а потом матерями, редко какой из них удается укрыться за каменными стенами монастырей и сохранить девственность для бога. Эта участь не для тебя, Козелеск, если ты не предпочтешь смерть насилию над тобой.
  
  Нат.
  
  Лицо старого воина сморщилось в страшную гримассу, похожую на ухмылку дыбджита, не задобренного кровавым жертвоприношением, он потянул уздечку на себя, собираясь ехать дальше, как вдруг в предплечье, защищенное доспехами, ударил наконечник урусутской стрелы с белым оперением. Железный воин застыл на месте и раскрыл рот, он скосил глаз на стрелу и застонал, выдавливая страх через открытый рот. Древко под его взглядом опустилось вниз и достало нижним концом до седла, Субудай смахнул его с груди и зло выругаться, затем вознес хвалу Сульдэ, утирая рукавом шубы слизь под носом, а потом липкую влагу на помутневшем глазу. К нему уже спешили тургауды и юртджи с испуганными лицами и проступившем на них вечным раболепием, но он резко махнул правой рукой, чтобы они не приближались, затем хлестнул жеребца плетью и поскакал вдоль реки.
  
  Субудай:
  
  - Теперь я с еще большим старанием буду впитывать в себя увиденное, чтобы найти ключик, подходящий к воротам шкатулки, прячущей неизвестное и более желанное. Остальное доделают воины моей орды.
  
  Нат.
  
  Субудай поднялся по склону бугра на его вершину напротив угловой башни и осмотрел панораму местности. С южной стороны стены были защищены только валом, здесь он был еще выше - сажен шесть, и глубоким рвом, над которым громоздилась воротная башня. Всех башен было восемь - две главных с воротами и шесть глухих, построенных прямо на стенах для того, чтобы в них укрывались ратники. Третья река - Березовка, тоже стремившаяся к Жиздре, прикрывала лишь один из углов, потом начиналось большое поле с карачаевской дорогой по его середине, убегавшей за горизонт. Дальний край стены словно обрывался, увенчанный зубцами и башнями, за ней сверкала полой водой широкая лента Жиздры, за которой открывалась равнина с темной стеной леса, упиравшегося в небо вершинами деревьев. Городок был как на ладони, видны были церкви, детинец, хоромы с деревянными избами, люди, ходившие по просторным, не как в азиатских городах с домами из глины, улицам, ратники, сверкавшие оружием и доспехами.
  
  Субудай забормотал про себя:
  
  - Ключи можно подобрать только с одной стороны - напольной, открытой всем ветрам. Стены остальных сторон защищает природа, щедрая здесь на проявление во многих видах, и не ласковая к чужакам. Там можно посадить в башни только лучников, чтобы они стреляли без передыха.
  
  Субудай покосился на отметину, оставленную на груди урусутской стрелой, прохрипел о том, чего хотелось душе:
  
  - Дзе, дзе, кюрюльтю-Козелеск, ты сам скоро отдашься в мои железные объятия.
  
  Нат.
  
  Саврасый конь вскинул высоким задом и пошел отмерять расстояние до походного шатра Гуюк-хана. За ним легко снялись лошади личной гвардии с нашивками на рукавах и с умбонами-металлическими выступами на круглых щитах. Головы воинов прикрывали блестящие шлемы, в руках они держали копья с длинными древками, под наконечниками развевались конские хвосты и пятиугольные разноцветные знамена. И только после них пластались над землей кони свиты из наиболее приближенных лиц с пучками цветных перьев над шишаками шлемов, по бокам мотались вместительные саадаки для луков и колчанов. Чем меньше было стрел в колчане, тем знатнее был нойон или хан.
  
  Нат.
  
  Среди деревьев показался золотистый, покрытый шелковой материей, шатер Гуюк-хана, навстречу кешиктенам бросились со свирепыми лицами тургауды, охранявшие вход. Они наклонили пики вперед и уперлись наконечниками в горла коней телохранителей Субудая, прикрыв свои груди щитами, из глоток вырвался устрашающий рев. Непобедимый натянул повод, перебросив через седло здоровую ногу, с трудом сполз на землю и сгорбившись заковылял ко входу в шатер, не обращая ни на кого внимания. Поверх шубы у него болталась из стороны в сторону золотая пайцза с головой тигра и квадратными письменами, предупреждающими всех о том, что тот, кто не окажет чести обладателю сего знака, достоин смерти. Тургауды Гуюк-хана подняли острия копий, склонили головы в знак признания заслуг старого воина. Субудай откинул полог, перетащив больную ногу через высокий порог, вошел в полутемный шатер, освещенный несколькими китайскими светильниками. Здоровый глаз принялся ощупывать всех, кто сидел на ковриках поверх толстых войлочных подкладок, разложенных вдоль стен. Сын кагана высился напротив входа на небольшом возвышении, покрытом шемаханским ковром, подобрав под себя ноги в зеленых сапогах и набросив поверх кольчуги арабский парчевый халат, расшитый золотыми нитками. На плоском лице с острыми черными зрачками, бегающими между припухших век, отражалось раздражение от неудач последних дней. Правая рука поглаживала рукоятку кипчакского кинжала в ножнах, обшитых бархатом и усыпанных драгоценными камнями, левая вертела рукоятку плети о семи хвостах. Просверлив вошедшего не слишком дружелюбным взглядом, Гуюк-хан напустил на себя удивление, не торопясь с восклицанием. Субудай не стал ему мешать искать подходящее междометие, стоя у входа он продолжил изучать гостей. Здесь были несколько царевичей, трое темников с позолоченными пайцзами на шеях во главе с Бурундаем и его сыновьями, начальниками полков, и вездесущий Бури, занимавший на этот раз место рядом с хозяином шатра по его правую руку. Бури тоже напрягся, не зная, как себя вести. Старый воин снисходительно усмехнулся, ожидая приглашения пройти вглубь шатра и присоединиться к присутствующим, он понимал царевича-полукровку. И пока тишина, наступившая с его приходом, не прервалась, намерение принять участие в совете уступило место другим мыслям.
  
  Гуюк-хан повел ладонью вокруг себя и сказал:
  
  - Непобедимый, я рад, что ты решил посетить мой шатер и послушать наши мнения по поводу крепости Козелеск, которую мои тумены не смогли взять сходу. Ты можешь занять среди нас место там, где тебе захочется.
  
  Старый полководец едва заметно наклонил голову и пробурчал, махнув здоровой рукой:
  
  - Сиятельный, я признателен тебе за оказанную честь присоединиться к членам твоего военного совета. Но я хотел бы предложить тебе проехаться со мной до крепости и на месте обсудить вопрос о ее штурме.
  
  Гуюк-хан подскочил на ковре:
  
  - Ты нащупал в ее стенах брешь! С какой стороны ты решил нанести удар?
  
  Субудай остановил его:
  
  - Не спеши, Сиятельный, талые воды не сошли и сойдут еще не скоро, к тому-же, даругачи-начальник не успел подтянуть сюда камнеметные машины, вместе с этими требюше из страны Окситании. Пока мы только примеримся, где лучше разместить машины и самострелы, чтобы одни пробили наконец в стене урусутской крепости нужную брешь, а работа вторых принесла наибольшую пользу нашим воинам.
  
  Гуюк-хан воздел руки и поднялся со своего места:
  
  - Пусть лучше требюше разобьют ворота Козелеска вдребезги, чем они будут бесполезно долбить дубовые бревна вокруг него. Тогда нашим воинам не придется карабкаться на его стены.
  
  Нат.
  
  Царевичи и темники повскакивали вслед за ним на ноги.
  
  Субудай ухмыльнулся:
  
  - Я вижу, вы нацелены только на победу. За нее на поле брани можно получить право быть первым в грабеже побежденного города и захвата в плен лучших его жителей - мастеровых людей, молодых женщин и детей, не доросших до оси колеса. А еще в награду от курултая принять в свое управление после возвращения из похода богатый улус и власть, настоящую и безграничную. Это куда лучше, нежели путаться под ногами у своих же удачливых родственников, успевших прорваться к подножию трона, и чувствовать себя всегда униженным, тем более, выпрашивать у них милостей. Но с собой я возьму только нескольких из вас.
  
  Нат.
  
  Старый полководец поманил царевича Бури, внука Джагатая, двух внуков хана Тули, и темника Бурундая с двумя его сыновьями. Избранные вышли вслед за ним из шатра, вскочили на коней и надели на левые руки китайские металлические щиты с умбонами, украшенные иероглифами, которые до этого были приторочены сбоку седел. Непобедимый с помощью кешиктенов забрался в удобное седло с изодранными попоной и потником. Поезд тронулся к выходу из леса, за которым раскинулась равнина, наполовину затопленная полыми водами. Пойму реки Жиздры нужно было объезжать кружным путем, чтобы приблизиться к стенам крепости с южной стороны на максимально близкое расстояние.
  
  Субудай перешел на крупную рысь, с издевкой напомнил поскакавшему рядом с ним Гуюк-хану:
  
  - Сиятельный, мне рассказали, что когда эта река Жизыдара была под снегом, один из твоих десятников повел воинов на штурм Козелеска. Говорят, что за ним едва не последовали остальные сотни.
  
  Гуюк-хан поморщился:
  
  - Ему сразу же отрубили голову. А его десяток разоружили и приставили к машинам, чтобы они тащили их через леса вместе с боолами-рабами.
  
  Субудай:
  
  -Боолов надо беречь, они дороже урусутских хашаров, не желающих работать на новых нойонов.
  
  Сын кагана передернул плечами и постарался замять неприятную для него тему:
  
  - Непобедимый, как только их пригонят живыми в монгольские улусы, с них уже никогда не снимут цепей и деревянных колодок, надетых здесь наспех. Но сначала нам нужно расколоть крепкий орешек, тогда мы пополним ряды хашаров, погибших во рвах и на валу от стрел своих же соплеменников, новыми их толпами.
  
  Субудай поджал морщинистые губы:
  
  - Это так.
  
  Нат.
  
  Отряд вырвался из леса на поле с южной стороны крепости и поскакал к ее стенам, под копытами лошадей чавкала не просохшая земля, успевшая покрыться зелеными ростками травы. Но на низком небе продолжали ворочаться космы туч, обремененные морями воды и прошиваемые огненными всполохами. Многочисленные шаманы били в бубны и катались по земле, исходя потоками пены. Результата пока не было. Субудай подскакал к земляным укреплениям, направил коня вдоль них к городским воротам, стараясь держаться подальше от башен и заборол с лучниками. Пробоина в доспехе на груди заставляла коситься на нее, защитники успели обзавестись ордынскими луками, делая вылазки ко рву с валом, заваленным трупами нападавших, и вглубь войска. Он остановился напротив воротной башни, оглядывая мощные ряды дубовых стволов, плотно лежащих друг на друге.
  
  Субудай развернулся к Гуюк-хану:
  
  - Это единственное место, достойное внимания, сюда можно согнать много воинов, чтобы они вели непрерывную атаку, подкрепив ее работой камнеметательных машин, бросающих валуны по воротам. А защитникам, смотри на крепость, помешают нарастить численность рядов узкие проходы внутри стен и тесные башни с узкими бойницами.
  
  Непобедимый подождал, пока Гуюк-хан с тремя царевичами и темник Бурундай с сыновьями осмотрятся и указал здоровой рукой на место перед рвом, через который был когда-то перекинут мост. Продолжил:
  
  - Там нужно установить два окситанских требюше, они мощнее стенобитных машин, привезенных нами из страны Нанкиясу, и бьют камнями прицельнее. А китайские камнеметы можно перестроить с помощью китайских мастеров под метание горшков с горящей смолой, солнце начало пригревать сильнее и мокрые крыши на избах внутри крепости стали сохнуть быстрее. Когда начнется пожар, защитники станут менее собранными из-за дум о своем хозяйстве, а значит, менее сильными. Камнеметы можно будет разместить вдоль стены на равном расстоянии, чтобы они навели среди населения больше паники.
  
  Сиятельный согласился, высказав и свое мнение:
  
  - Ты прав, Субудай-багатур, нам нужно сосредоточить удары требюше только на воротах, чтобы разбить камнями дубовые плахи, и чтобы обе половинки развалились на части как можно быстрее. Тогда в прорыв бросятся сотни воинов и сопротивление защитников будет сломлено. Но я считаю, что и с западной стороны, где протекают две реки, соединенные между собой каналом, стены нужно атаковать тоже камнеметательными машинами. Там находятся главные ворота крепости, которые урусутам необходимо защищать, а значит, им придется распылять силы.
  
  Старый полководец попытался возразить:
  
  - Сиятельный, на той стороне у войска будет очень маленький участок для атаки на город, потому что луг, во первых, в канавах и рытвинах, к тому же до сих пор заболоченный. Во вторых, река Другуска впадает там в Жизыдару, образуя широкое устье, через которое невозможно метать камни из машин. Пока воины и хашары перекинут мосты, от урусутских стрел их может погибнуть тысячи. В третьих, стены там намного выше, чем в других местах из-за того, что обе реки подмыли берег холма, на котором стоит крепость, увеличив его высоту.
  
  Гуюк-хан нетерпеливо передернул плечами и раздраженно сказал:
  
  - Непобедимый, я несколько дней приступал к северо-западной стороне крепости, начиная атаки именно с луга, и помешало мне завершить приступ весеннее половодье, начавшееся не вовремя. Если бы у меня была еще пара дней, и если бы урусуты не разбили плотину тяжелой стрелой, пущенной из арбалета, мои воины уже грабили бы город и насиловали бы молоденьких девушек, которых там так много.
  
  Субудай почмокал губами и после паузы сказал:
  
  - Но там негде поставить окситанские требюше с другими камнеметами и с турусами, с которых так удобно поражать защитников крепостей, если подкатить их поближе к стенам. Я осматривал ту сторону и пришел к выводу, что она самая неприступная из всех.
  
  Гуюк-хан вскинул подбородок и с вызовом ответил:
  
  - Если такого-же мнения начнут придерживаться другие высокородные военачальники, сопровождающие нас, тогда я не стану спорить. А пока предлагаю проехать к главным воротам Козелеска и на месте принять решение по судьбе непокорного города.
  
  Нат.
  
  Субудай молча наклонил голову в знак согласия, он мазнул рукавом под коротким носом и потянул на себя повод. Небольшой отряд монгол в богатых доспехах пересек поле на конях со сбруями, отделанными золотыми бляхами, и снова скрылся в лесу, чтобы через время стремительно появиться уже на равнине, покрывшейся вечерними тенями. Теперь впереди скакал Сиятельный, он уверенно правил к проездной башне с воротами, выходящими на посадскую дорогу. Когда до нее, помеченной обгорелыми кольями городни, оставалось с десяток сажен, натянул повод и резко повернул коня к реке, крутившей мутные водовороты. Субудай-багатур зябко поежился, до бойниц в надвратной башне и в вежах было не больше двух сотен сажен. И снова старый полководец промолчал, а лишь покосился на монгольский лук в саадаке Гуюк-хана. Тот вытянул руку и, дождавшись, пока подъедут остальные царевичи и темники, указал в сторону ворот.
  
  Гуюк-хан сказал:
  
  - Ты видишь, Непобедимый, что здесь так-же можно установить стенобитные машины и направить полет камней точно в цель. Эти ворота к тому же шире ворот, расположенных на южной стороне, и сама башня не такая массивная. Урусуты не построили здесь более мощных стен и башен потому, что никогда не ожидали нападения с этой стороны, понадеявшись на широкие реки и высокие обрывы.
  
  Субудай-багатур пожевал губами и ответил:
  
  - Сиятельный, я тебя понимаю, ты тоже мог бы получить должность джихангира и командовать всем войском. Здесь сработал Его Величество Случай, когда из всех семян дерева, обнесенного ими, снова деревьями становятся одно-два семечка. Остальные затаптываются копытами наших коней и давятся колесами наших повозок. Так прописано в мудрых китайских книгах, упоминается другими словами и в Ясе, оставлденной нам Чингиз-ханом, Потрясателем Вселенной.
  
  Нат.
  
  Лицо Гуюк-хана стало темным от дурной крови, но он удержал себя от дерзкого ответа на оскорбительное сравнение из-за упоминания Субудаем святого для всех могол имени.
  
  Субудай продолжил:
  
  - Прежде чем разбить камнями ворота, нужно уничтожить подъемный мост, загораживающий их. Кроме того, расстояние до них больше, чем до ворот с напольной стороны. Но главное заключается в том, что по лугу-болоту вряд ли можно протащить стенобитные машины, пока он не просохнет.
  
  Неапобедимый осмотрелся вокруг и добавил:
  
  - Здесь даже камней нет для стенобитных машин, я начинаю догадываться, что хитрые жители Козелеска заранее очистили от них пространство вокруг города. Урусуты затащили камни вовнутрь крепости и построили из них второе кольцо стен.
  
  Бури, неожиданно приблизившийся к собеседникам, включился в разговор:
  
  - Да, здесь нет камней для камнеметов, я тоже оглядел окрестности. У меня предчувствие, что во взятии города мне придется сыграть не последнюю роль. Это может осложнить нам задачу.
  
  Сиятельный усмехнулся:
  
  - Я так не думаю, потому что в этой лесной стране камней везде встречалось мало. Зато в нашем обозе на повозках их достаточно, чтобы разбить ворота урусутской крепости.
  
  Старый полководец снова покосился на недалекие бойницы в башнях на стене. Он сказал:
  
  - Их надо еще сюда доставить, как и стенобитные машины. Но пока я думаю, что нам нужно отъехать от этого места подальше.
  
  Гуюк-хан язвительно поинтересовался:
  
  - Чтобы показать урусутам свою слабость?
  
  Субудай угрюмо буркнул:
  
  - Чтобы лучше обозреть подходы к главным воротам Козелеска. Здесь под копытами наших скакунов одни канавы.
  Субудай снова увидел снисходительную усмешку, покривившую жирные щеки сына кагана.
  
  Гуюк-хан сказал:
  
  - Разве вокруг мало бревен, которые можно подкладывать под машины? Если же требюше будут плохо по ним скользить, бревна можно смазать жиром, вытопленным из животных и хашаров.
  
  Нат.
  
  Пришла очередь старого полководца одобрительно усмехнуться. Он заметил на стенах какое-то движение и невольно потянул за повод, чтобы отъехать на безопасное расстояние. Гуюк-хан презрительно фыркнул и кинул на хана Бури многозначительный взгяд. И Субудай взорвался, готовый перечислить промахи молодых полководцев. Но ему не удалось этого сделать, в воздухе раздался характерный посвист урусутских стрел, они пролетели над головами военачальников левого крыла ордынского войска, между их телами, закованными в броню. Второй рой был точнее, кто-то из всадников вскрикнул и схватился за стрелу, воткнувшуюся в тело, кто-то рванул на себя уздечку, поднимая коня на дыбы и заворачивая его в обратную сторону, а кто-то перекинул в левую руку лук. Пространство вдруг огласил яростный рев Бурундая, бросившегося к одному из сыновей, оседавшему на бок, темник подхватил его у стремени и перетащил тело на холку своего коня. Его окружили телохранители, царевичи и другие военачальники, второй сын не мог пробиться сквозь них к своему брату, отогнанный резкими воплями родителя, отъехал подальше, не смея нарушить приказа отца. А тот продолжал оглашать воздух звериным рычанием, пытаясь вырвать стрелу, торчащую из груди отпрыска, и сопротивляясь натиску всадников, оттиравших его вглубь равнины, сверкавшей окнами стариц и озерков в лучах заходящего солнца.
  
  Один из царевичей, крутившийся на жеребце рядом с Субудаем, глухо сказал:
  
  - Сын Бурундая убит. У урусутского стрелка оказался прекрасный лук и меткий глаз.
  
  Нат.
  
  Лицо старого полководца исказилось негодованием. Он кинул раскаленный взгляд в сторону Сиятельного и хрипло сказал:
  
  - Сын темника Бурундая погиб от монгольской стрелы, пущенной урусутами из монгольского лука, гнутого из рогов монгольского степного тура. И упрекать за это мы должны свою беспечность, которая стала обходиться нам очень дорого.
  
  Нат.
  
  Еще несколько стрел защитников крепости нашли свои жертвы среди телохранителей и отряда разведчиков, бросившихся на помощь царевичам, пока не начал проступать какой-то порядок. Ордынцы перестроились по пять всадников в ряд, воины первого ряда выставили вперед металлические и плетеные щиты, а второго вскинули луки и начали искать цели на навершии крепостной стены и в проемах бойниц. Тетивы зазвенели одновременно, подчиняясь приказу джагуна, отданного негромким голосом. Никто из монголов не думал отступать назад, пока смерть их товарища не была смыта кровью врага. Вскоре на лугу закружились в бесконечной карусели два круга, вертящиеся в разные стороны, они соприкасались с кромкой воды. Лучники пускали тучу стрел и шли на новый круг, накладывая на тетивы очередное древко со скошенным наконечником и черным оперением. Царевичи, остановившиеся в стороне от карусели вместе с Гуюк-ханом и ханом Бури, убеждались наяву в правоте слов старого полководца, копыта лошадей тонули в грязи, не давая набрать нужную скорость, кони срывались с краев стариц, сбрасывая всадников в воду. Субудай молча наблюдал за сценой, на лице, похожем на лоскут кожи, сморщенный от солнечных лучей, все резче проявлялась холодная усмешка. Ее не смог стереть с впалых губ даже безрассудный поступок Бурундая, бросившегося с конем в реку и попытавшегося переплыть поток с обнаженной саблей. Старый воин покривился еще больше, когда аркан, брошенный по приказу Бури вдогонку темнику одним из тургаудов, захлестнулся петлей на его плечах. Веревка натянулась, квадратное тело военачальника плюхнулось с седла в воду и потащилось к берегу бурдюком с прокисшим кумысом. Он снова обхватил мертвое тело сына и зашелся в долгом визге, вздымая вверх грязные конечности. Некоторое время Гуюк-хан молча наблюдал за стенаниями Бурундая, жирные щеки подергивались, губы кривились, показывая желтые клыки. Затем он повернулся к Субудай-багатуру и одарил его взглядом, от которого другой ордынец превратился бы в пепел.
  
  Гуюк-хан процедил сквозь побелевшие губы в ответ на оскорбление, брошенное старым воином в его сторону:
  
  - Я не приглашал Бурундая и его сыновей для поездки сюда, и не снабжал урусутов монгольскими луками. А вылазки защитников за стены крепостей были всегда.
  
  Великий полководец сощурил глаз и прошипел:
  
  - А я не стремился безрассудно подъезжать ближе к бойницам крепости, осознавая, что в них сидят прекрасные урусутские лучники с луками, отобранными у твоих воинов. Я предупреждал тебя, Сиятельный, что с этого места нам нужно отъехать как можно дальше, но ты не захотел показывать перед врагом свою слабость.
  
  Нат.
  
  Гуюк-хан скрипнул зубами, плеть в его руке взметнулась вверх, казалось, он готовился огреть ею великого стратега, но повисев в воздухе, она легла на холку лошади. Щеки сына кагана продолжали дрожать от ярости, клокотавшей у него внутри.
  
  Гуюк-хан прошипел ядовитой змеей:
  
  - Непобедимый, ты прав, нам нужно начинать штурм стен крепости с южной стороны, не забывая нападать на защитников с западной и северной сторон. С этого момента мы будем штурмовать Козелеск днем и ночью, пока мои нукеры не окажутся на его улицах и не напьются там свежей крови урусутов.
  
  Нат.
  
  Субудай-багатур некоторое время сверлил огненным зрачком собеседника. Затем посмотрел на хана Бури, державшего во время спора нейтральную позицию, и осел в седле наполовину опустошенным старым бурдюком.
  
  Субудай сказал, подбирая поводья:
  
  - Сиятельный, ты принял правильное решение, достойное похвалы, Пусть будет благосклонен к тебе бог войны Сульдэ.
  
  Нат.
  
  Гуюк-хан рванул на себя уздечку и, не обернувшись на наставника, поскакал вдоль кромки воды к пологому склону вдали, поросшему густым лесом. За ним сорвалась с места свита, оставив темника Бурундая с сыновьями на попечение его тургаудов с прислугой. Старый полководец, проводив всадников в богатых доспехах долгим взглядом, завернул в другую сторону. Он взял направление в ставку Бату-хана.
  
  Действие пятое.
  
  Нат.
  
  Снег под основанием бревенчатой стены оказался утрамбованным копытами мунгальских лошадей до каменной крепости, по нему можно было ходить лаптями, укутанными в дерюжки, не издавая ни звука. Возле воротных столбов собрались разведчики, спустившиеся вниз раньше, и большинство ратников, успевших съехать по веревкам с навершия стены. Они молча дожидались указаний десятского, ставшего начальником над половиной сотни. Когда подошли остальные, Вятка вошел в середину круга и поднял руку, отвлекая внимание охотников на себя, многие из них взялись провожать глазами веревки и лестницы, хвосты которых быстро уползали вверх. Это дружинники на пряслах спешили упредить опасность нападения тугаров. Вятка переговорил с разведчиками, успевшими вернуться от рва, дал им новое задание и когда те растворились в тумане, негромко, но властно потребовал от мужиков.
  
  Вятка:
  
  - Десятским собраться за моей спиной.
  
  Нат.
  
  Когда те затеснились позади, объявил:
  
  - Вы идете под мое личное начало, так-же Званок с Улябихой, сбеги Якуна с Курдюмом и ратник Звяга.
  
  Нат.
  
  Из круга дружинников донеслось:
  
  - А десятки на кого оставишь?
  
  Вятка повернулся на голос и объявил давно решенное:
  
  - Первый десяток идет под начало Бранка, второй я оставляю за Охримом, третий за Роботкой, четвертый за Темрюком и пятый за Голядой, старым ратником. Вы их знаете, каждый успел показать себя добрым воем.
  
  Голоса:
  
  - Тако оно и есть.
  - Твоя правда, Вятка.
  - С ними можно ходить хоть на медведя, хоть во вражий стан.
  
  Вятка подождал, пока старшие десятков займут места, и чуть возвысил голос:
  
  - Как только дойдем под стеной до места поворота за углом крепости, пройдем ров, а за ним Другуску, и углубимся в расположение нехристей, то запомните важное правило: приближаться к тугарским коням нужно только спереди, сзади к ним подходить опасно. Мало того, что злые сами по себе, они еще голодные. Вот почему я приказал вам натереться хлебом, и вот почему говорю об этом только сейчас.
  
  Кто-то догадался:
  
  - Это чтобы до нас лучше дошло. Бежать-то нам таперя некуда.
  
  Другой ратник продолжил разгадку странностей десятского:
  
  - А натерлись мы хлебом затем, чтобы мунгальские кони не лягались, а тянулись к нам мордами. Ну, Вятка, хватов сват, все наперед знает.
  
  Вятка, когда смолкли удивленные возгласы, повел урок дальше:
  
  - Тугары спят на ковриках, подложив под головы седла или попоны, держа в руках чембуры - третьи поводы, протянутые от уздечек, чтобы лошади не отходили ни на шаг. Подкрадаться к ним надо лесной рысью и бить засапожным ножом посередке груди, или резать горла, чтобы не было визгу, иначе они мигом вскочат на ноги.
  
  Голяда, старый воин, добавил:
  
  - Ежели кто заполошится, бейте того ножом под челюсть. Они тогда сворачиваются в клубок и дергаются молча, пока не сдохнут.
  
  Вятка продолжил, кинув на Голяду одобрительный взгляд:
  
  - Если между ними пыхнет сполох, хватайте тугарские саадаки с луками и колчанами и сбегайтесь ко мне, я подам сигнал волчиным воем и загодя выберу место между ихних отрядов. Луговину накрыл туман и можно стравить поганых, ежели встать друг к другу спинами и целить в разные стороны из их луков. А потом, когда они начнут меняться своими стрелами, отбежать на безопасное расстояние.
  
  Старый ратник поддакнул:
  
  - Так было, когда нашу дружину окружили половцы с другой стороны крепости, за Клютомой. Тогда тоже на землю пал густой туман. А было это при княжении нашего Мстислава Святославича.
  
  Нат.
  
  Вятка в знак одобрения снова кивнул головой. Он присмотрелся к лицам ратников, выискивая признаки сомнений или первые знаки волнения, могущего перерасти в страх. Но таковых не оказалось.
  
  Вятка:
  
  - Если наша задумка не будет получаться, охотникам должно вскакивать на ихних коней и во весь дух мчаться к стенам крепости. Даст Бог, наши ратники успеют опустить подъемный мост, чтобы мы могли пересечь по нему матушку-Жиздру, нашу защитницу. Конного теперь она вряд ли выдержит.
  
  Голоса:
  
  - Можно не сомневаться, что все так и будет.
  
  Нат.
  
  Охотники бесшумно продвигались вдоль стен, снег был притоптан копытами мунгальских коней, прорвавшихся ночью по крепкому льду. Когда было пройдено место слияния небольшой речки с Жиздрой, десятский сделал крутой поворот и повел охотников ко рву перед Другуской, невидимому в сплошном тумане. Когда до него оставалось с десяток сажен, пахнуло вонью, у многих ратников из глаз градом посыпались слезы. Вятка сунул под нос кусок беленого полотна, захваченный для перевязки ран. Из мглы вынырнул один из разведчиков.
  
  Разведчик прогундосил, указывая пальцем в туман:
  
  - Там нехристи, они прячутся за ветками и за навалом из трупов.
  
  Нат.
  
  Десятский сплюнул с досады, ветки с трупами застрявших в них ордынцев чернели за валом по всей его длине. К нему приблизились несколько ратников, среди которых были Званок с Улябихой, ряженой под тугарина.
  
  Вятка тихо спросил:
  
  - Кто знает язык нехристей?
  
  Нат.
  
  Из рядов вышла Улябиха, сдвинула малахай со лба подвернутым рукавом чапана и так-же тихо ответила:
  
  Улябиха:
  
  - Я знаю несколько слов из ихней поганой речи.
  
  Вятка отвернулся от нее. Спросил:
  
  - А кто еще?
  
  Нат.
  
  Ответом было молчание. На краю рва столпилась вся дружина, и Вятка обратился к навязавшейся к нему в отряд бабе:
  
  Вятка сдвинул брови. Спросил:
  
  - Откуда ты ведаешь их язык?
  
  Улябиха:
  
  - Они приезжали в Козельск торговать и останавливались на нашем подворье.
  
  Десятский почесал затылок. Сказал:
  
  - Надо выманить тугар из завалов веток, чтобы ратники смогли их различить. Иначе мы не сможем их обойти, и тогда задумка останется никчемной.
  
  Улябиха:
  
  - Выманю.
  
  Нат.
  
  Баба беспечно дернула плечом, заставив собеседника поморщиться, она вдруг разлеглась на снегу и жалобно застонала. Затем проползла по направлению ко рву несколько локтей, и снова издала хриплый стон, похожий на стон мунгала, умирающего от ран. Оглянувшись на десятского, замахала широкими рукавами чапана, призывая идти вперед. Вятка сообразил, ткнув пальцем в груди Темрюка, Прокуды и Якуны, пропал с ними в седом молоке. Под ногами зачавкали начавшие разлагаться трупы людей, в нос ударил запах, прерывавший дыхание. Откуда-то донесся едва слышимый стон, ему откликнулся еще один, чуть ближе, стенания повторились теперь с другой стороны. Вятка наткнулся на рогатулины веток, норовящие попасть в глаза, он подался грудью вперед и стал раздвигать их, стараясь подмять нижние под себя. Так-же поступали друзья, идущие за ним след в след. Наконец, лапти ощутили снежный наст, едва слышно хрустнувший, Вятка прошел немного вперед, остановился давая возможность охотникам прибиться к нему. Сзади раздался стон, он был сильнее стонов людей, умирающих во рву. Это продолжала играть живца Улябиха, ползущая вслед за ратниками, она добавляла в стенания тугарские слова, должные привлечь внимание нехристей в засаде. И впереди гнусаво забормотали, затем наступили ногой на сухую ветку, раздалось несколько коротких звуков, похожих на стук деревянной прялки, когда на веретене обрывается шерстяная нитка. Вятка привстал и повернул голову туда, откуда донеслась тугарская речь, это место было в нескольких шагах. Пальцы ратников легли на рукоятки острых ножей.
  
  Нат.
  
  А Улябиха продолжала скороговоркой произносить мунгальские слова, сглатывая их концы, и стонать громче прежнего. В паре сажен от охотников заскрипел под подошвами кожаной обувки ледок, невидимые враги перекинулись между собой фразами и шаги начали приближаться. Вятка махнул рукой Прокуде и Якуне, чтобы оставались на месте, сам заскользил с Темрюком навстречу часовым так, чтобы можно было зайти к ним в тыл. Они едва не столкнулись нос к носу, кривоногие и низкорослые мунгалы шли на голос Улябихи, они не заметили ратников, присевших перед прыжком в укрывший их туман. Как только ордынцы проковыляли чуть вперед, Вятка рысью прыгнул на спину первому, метя ножом не в спину, опасаясь попасть в визляки от кожаных шнуров на доспехах, а под основание железного шлема, где прятались шейные позвонки. Нож держал не вертикально, а горизонтально, чтобы острие вошло между жесткими хрящами. Мунгалин жирно хрякнул и начал заваливаться на спину. Темрюк обхватил рукой голову поганого, запрокидывая ее назад как у овцы, потом полоснул ножом по горлу, заглушая хрипы его же малахаем.
  
  Нат.
  
  Улябиха продолжала издавать надрывные стоны, перемежая их просьбами о помощи на ордынском языке. Вскоре с того же места донеслись восклицания еще двоих нехристей. Теперь Вятка знал, где они прячутся и заранее стал готовиться к новой встрече с ними, тем более, ратники обзавелись отличными луками. Когда тугары оставили место засады и пошли по следу своих товарищей, они расстреляли их с расстояния в пару сажен. Туман поглотил хлопки тетив о рукава фофудий и зудение злых стрел. Путь в логово врага был свободен, оставалось перескочить на другой берег неширокой Другуски. Темрюк приложил ко рту ладони, сложенные ушкуем, взыл волком. Дружина быстро собралась вокруг десятского, проверяя надежность засапожных ножей, Улябиха тоже готовила к делу волосяной аркан, снятый с убитого охотниками нехристя, она дергала нож в деревянных ножнах, чтобы он легче ходил. Вятка, когда вернулись посланные вперед разведчики и обрисовали расположение ордынских отрядов, разбил дружину на десятки, указывая каждому направление движения, сам захватив со своими середину. В мунгальской засаде остались трое рослых ратников, вооруженных оружием, добытым товарищами.
  
  Нат.
  
  Десятки неслышно приближались к врагам, спящим глубоким сном победителей на кошмах и войлочных потниках вокруг юрт сотников. Часовые второго эшелона дремали, обхватив руками длинные пики, охотники сняли их быстро. Когда подошли вплотную к стойбищу, ни одна мохнатая лошаденка не встряхнула гривой и не забила по земле копытом, все они потянулись ноздрями к фофудьям вятичей, стремясь захватить побольше воздуха. Чуткие воины орды слышали лишь их дыхание, они выпили достаточно хмельной хорзы и теперь витали в облаках. Вятка вывел свой десяток к отряду поганых, занявшему небольшую ложбинку, часовой уже лежал на притоптанном копытами снегу, раскинув рукава чапана. Вокруг раздавались громкие всхлипы и бормотания, мунгалы дергали то рукой, то ногой, не выпуская из рук чембуров. Подавая пример, десятский наклонился к тугарину, накрывшемуся с головой какой-то тряпкой, резко развернув его за плечо, ударил ножом в середину груди. Проследив, чтобы нехристь затих без звука, метнулся к его соседу, спящему рядом. Темрюк сжал пятерней рукоятку ножа и прошмыгнул мимо конских голов, он стал бродить как тень по рядам тугаров, наклоняясь к спящим словно для поцелуя. Ратники разошлись кто куда, стараясь ступать ногами как на охоте - высоко поднимая лапти, обернутые дерюгой, заворачивая ступни вовнутрь. Званок с Улябихой нацелились на юрту сотника в середине стойбища, возле нее сидел на корточках то ли охранник, то ли рассыльный в накрученной на голову ширинке. Одной рукой он сжимал рукоятку сабли, а другой опирался на пику, чембур был засунут за кушак. Званок мягким прыжком заскочил ему за спину и резко ударил ножом между лопатками, Улябиха нырнула во внутрь юрты, откуда доносился громкий храп. Вскоре храп перешел в хрип, и почти сразу женский визг перекрыл другие звуки. Званок отшвырнул полог, закрывавший вход в юрту, и ринулся на истошный крик, но супружница уже стояла у выхода, вытирая нож о края какой-то занавески. Оба прислушались к неспокойному дыханию становища, но крик наложницы сотника никого не насторожил.
  
  Нат.
  
  Туман усиливался, скоро дружинники начали находить жертвы только на ощупь или по силуэтам лошадиных крупов. Они старались использовать выгоду в своих целях, оставляя после себя недвижные тела. Вятка не допускал ни одного неточного движения, чутко прислушиваясь к действиям подчиненных. Он дошел почти до края нового ряда, дно низинки начало приподниматься, указывая, что наверху туман уже не такой плотный, когда вдруг почувствовал, что кто-то не сводит с него глаз. Понять, с какой стороны на него смотрят, было невозможно. Он не спеша вытер нож о шубейку очередной жертвы и поднял голову, но впереди слоились только пласты тумана, лежащие друг на друге. Повернул шею в бок и встретился в просвете между белыми космами с горящим взглядом, принадлежавшем тугарину в малахае на земле. Из горла у него хлестала кровь, но рука пыталась выдернуть из ножен кривую китайскую саблю. Вятка без замаха послал нож в лицо врага, острие вышибло зубы и застряло во рту, темнея ручкой над толстыми губами. Тугарин сунулся было вперед, потом стукнулся затылком о твердый снег. Десятский наступил ему на лоб, выдернул лезвие из пасти за ручку, и сузил зрачки, стараясь оглядеться. Видимо, разошелся с кем-то из ратников, бредущих параллельно, и подивился, как тихо управлялся тот с ордынцами. Он снова наклонился к тугарину, привлеченный блеском за воротником шубы со свалянным как у бездомной собаки мехом. Покривившись от запаха, концом ножа поддел отвороты и увидел на шее золотую цепь с православным крестом, украшенным каменьями. На ней же болтались несколько золотых колец с перстеньками и женские сережки с алмазами и жемчугом, а так-же другие украшения. Поганый носил добычу на себе, не сваливая ее в кожаные переметные сумки. Вятка хотел было продолжить путь, когда почувствовал, что к нему кто-то приближается, медленно и осторожно. Он перехватил нож за лезвие для броска, но из тумана показалась голова Званка, покрытая треухом, за ней платок Улябихи, подвязанный под горло. Он указал им на добычу тугарина, как бы спрашивая, что с нею делать, семеюшка пожал плечами, а супружница опустилась на корточки и ловко сняла с шеи поганого цепочку с побрякушками. Затем обшарила его сумку и переложила найденное в кожаную торбу у себя на боку, она оказалась забитой украшениями почти доверху. Из молока тумана вышел сбег Якуна, десятский пощипал подбородок, затем подался к нему и негромко сказал:
  
  Вятка:
  
  - Сбирай мунгальских коней и выводи их за повода из низины наверх, откуда мы пришли. Ежели что не так, мы подадим тебе сигнал тявканьем лисицы, а ты ответишь нам волчиным воем. Кого встретишь - предупреди тоже, на вой мы и сбегимся.
  
  Якуна кивнул, затем приблизил лицо к десятскому:
  
  - Вятка, тут где-то наши посадские, которых поганые взяли в полон.
  
  Вятка:
  
  - А кто скажет, где мунгалы их держат. Нам пора сбираться в обратный путь, пока туман не опал на землю.
  
  Якуна оскалился:
  
  - А ров уже забыл? Он до краев полный кровными братьями, ажник под ногами чавкают. Наших мужиков с бабами в полоне у поганых еще на такой ров наберется.
  
  Званок кивнул головой и предложил:
  
  - Давай так, мы возьмем тугарина, отрежем ему для острастки язык, чтобы только мычал, и прикажем указать место, где они держат полон.
  
  Вятка захрипел:
  - А ежели он все равно заблажит?
  
  Званок:
  
  - Так рот-от у него будет тряпкой заткнут.
  
  Вятка:
  
  - Тогда он кровушкой захлебнется.
  
  Званок скрипнул зубами:
  
  - Сглотнет, не впервой. А еще пообещаем сохранить ему жизнь.
  
  Ордынец с нашивкой десятника, с которым поступили как предложил Званок, засеменил короткими ногами из низинки наверх, мотая локтями из-за связанных за спиной рук и помогая себе кивками головы. Наверху пласты тумана поредели, охотники увидели сбега Курдюма и ратника Звягу с двумя бывшими десятскими. Они были в крови, за плечами болтались ордынские луки и переметные сумы с добром нехристей. Вятка знаком указал, чтобы охотники пристроились к отряду. Скоро тугарин повернул по луговине в сторону крепости, десятский придвинулся к Улябихе, спешащей рядом, и сказал ей на ухо:
  
  Вятка:
  
  - Спроси у поганого, не надумал ли он сам стать ясыром заместо нашего полона, который томится у них?
  
  Нат.
  
  Баба дернула нехристя за лопоть и коряво перевела вопрос, тот замотал головой, пытаясь указать плечом вперед. Наконец, ордынец убавил шаг и кивнул подбородком в бок. Вятка оставил с ним одного из десятских с остальными направился рысьим шагом по указанному пути. Они наткнулись на кипчакские трупы, сказавшие, что здесь успели побродить другие ратники. И вдруг из темноты донесся слабый возглас на русском языке, будто кто-то звал на помощь. Вятка приготовил засапожный нож, Звяга и Курдюм скинули с плеч мунгальские луки и насадили на тетивы бамбуковые стрелы, Званок тихо звякнул ножнами китайского меча, отделанными серебряными пластинами, он снял его с пояса сотника, убитого супружницей. Якуна переглянулся с Вяткой, тот указал кивком головы, чтобы он разведал то место. Сбега не было долго, десятский уже принял решение идти с Курдюмом на выручку, когда из пелены показался сначала он, а за ним размытые фигуры людей в отрепьях. Это был полон из посадских жителей, они шли и шли, окружая охотников молчаливой толпой, окровавленные, прижимавшие к груди кисти рук, разбитых каблуками мунгальских сапог.
  
  Якуна пояснил:
  
  - Посадских держали в овраге за Другуской, они чувствовали, что рядом с ними что-то происходит, но боялись подать голос. Они думали, что это мунгалы и тугары будили кипчаков, понуждая тех идти под стены крепости даже ночью. Думали, что ордынцы придут за ними.
  
  Вятка вложил нож в ножны и развернулся к Звяге:
  
  - Веди всех к засаде, там скажешь, чтобы дружинники проводили посадских до воротной башни, а сам бегом обратно, у нас каждый нож на счету.
  
  Якуна подсказал:
  
  - И до восхода солнца осталось недолго.
  
  Нат.
  
  Из толпы вышли несколько молодых мужиков, глаза у них горели. Один обратился к Вятке, учуяв в нем главного:
  
  - Позволь, ратник, остаться с вами, у нас к ордынцам имеется дело. Оружьем мы обзаведемся, вон его сколько на трупах поганых.
  
  Вятка негромко разрешил:
  
  - Дозволяю, но только здоровым, раненные и старики с бабами не теряйте ночку даром. Но чтобы слушаться беспрекословно, и не шуметь, иначе все тут поляжем.
  
  Один из полонян выдвинулся вперед:
  
  - Вота, оно тако. Ты воевода дай нам двух дружинников, мы хотим растребушить стенобитную машину.
  
  Вятка опешил:
  
  - Так мунгалы их еще не подтаскивали. Где вы ее усмотрели?
  
  Посадский махнул шуйцей:
  
  - А вота, с энтой стороны, надысь как раз и приволокли. Она на столбах, а столбы на колесах, посередке на цепях таранное бревно с железной оковкой на конце.
  
  Нат.
  
  К первому мужику подмялся еще один вызволенный из плена, в рваной поддевке, с дерюгами на босу ногу, за ним подтянулись человек пять других.
  
  Один из них уверенно сказал:
  
  - Ежели машину притрусить паклей, али тряпками, а потом прижечь от факела, она враз оденется пламенем. У нее там, где трется, смазано жиром.
  
   Его сосед подтвердил:
  
  - Тако и есть. Ордынцы топили его из тех ясыров, кто по дороге издох, или кого убили сами. Растелешивали и бросали в громадный котел.
  
  Вятка коротко бросил:
  
  - Сбирайтесь, стенобитная машина главнее всех мунгал, которых мы успели порубить. Если она разобьет ворота на проездной башне, то крепостью может завладеть тумен ордынцев во главе с темником. С вами пойдет Курдюм, он приучен к ратному делу и знает наши сигналы. Но машину запаливать погодите до тех пор, пока мы не отхлынем назад.
  
  Первый полонянин было опешил:
  
  - Вота как!
  
  Вятка пояснил:
  
  - Нам сполох ни к чему, пока не доведем до конца охоту. Курдюм, как подам сигнал лисой, так палите таран, а пока снимайте охрану вкруг него. Он же без присмотра не брошен.
  
  Недавний ясыр согласился:
  
  - А ни то, за ним пригляд особый.
  
  Нат.
  
  Посадские во главе с Курдюмом исчезли в тумане, остальной полон разделился на две части, малая отошла к охотникам и принялась обшаривать убитых кипчаков в поисках ножей и сабель с луками и стрелами, большая потянулась за Звягой, уводившем ее к засаде. Вятка разбил новых охотников на десятки, выделил из них разведчиков и махнул рукой вглубь равнины, не забыв назначить коновода на ордынских лошадей. Все опять погрузилось в сонную тишину, нарушаемую громкими стонами с храпом или воем настоящих волков с тявканьем лисиц.
  
  Нат.
  
  Охотники продолжили углубляться в расположение ордынского войска, оставляя после себя равнину, уложенную трупами нехристей. Они успели пройти несколько стойбищ с юртами сотников в центре, удалившись от рва под стенами крепости на несколько сотен сажен. Но скоро то один, то другой охотник попадал ножом в кость или в доспех, заставляя врага вскрикнуть или вскочить на ноги, пока второй удар не ставил точку. Туман начал редеть, сквозь него можно было рассмотреть силуэт ратника, бредущего параллельно или впереди, и даже поймать последний взгляд тугарина, умирающего на конце острого лезвия. Вятка вытер клинок о полы тулупа жертвы и осмотрелся вокруг. Верхние слои тумана начали светлеть, поднимавшийся ветерок стал рассеивать его, образуя отдельные кучи. Вятка отошел назад саженей на тридцать и сложил перед губами ладони ушкуем, несколько десятских в разных концах равнины откликнулись отрывистым лисьим тявканьем, от рва донесся волчий голодный вой Якуны, собравшего лошадей и ждущего на них всадников. Отозвался и Курдюм.
  
  Вятка тихо молвил себе под нос:
  
  - Посадские расправились с охраной машины, но указания на поджог подавать рано.
  
  Нат.
  
  Скоро пришел сигнал от заставы перед рвом, оповещая воеводу, что с ними все пока в порядке. Из дымных лохмотьев начали выныривать охотники и примкнувшие к ним полоняне, их глаза не потухали от ярости. Мужики были при мунгальских луках и другом оружии, на плечах висели кожаные баксоны с добром нехристей. Когда собрались посвященные в затею, Вятка разделил их на три отряда, заставил снять с плеч луки и выставил один отряд лицом вглубь равнины, два других развернул на обе стороны спиной друг к другу.
  
  Вятка проворно проскользил вдоль рядов, отдавая команды шепотом:
  
  - Насадить стрелы. Поднять луки, натянуть тетиву.
  
  Раздался тонкий звон тетив, охотники не натягивали их, а придерживали двумя пальцами десницы вместе со стрелой между ними, левой рукой одновременно выдавливая по мунгальски от себя роговую основу лука.
  
  Вятка:
  
  - Спустить тетивы.
  
  Нат.
  
  Туман проткнули десятки стрел, пущенных воями со злым азартом.
  
  Вятка приказал громче обычного:
  
  - Теперь бегом к Якуне и ко рву, там наши ратники с конями.
  
  Нат.
  
  Охотники закинули луки за плечи и припустили за Вяткой, за спиной послышался нарастающий гвалт, он покатился по равнине снежным комом. С боков донеслись визгливые крики проткнутых стрелами поганых, перемежаемые редкими командами сотников, оставшихся в живых. Вятка остановился и затявкал голодной лисой, подавая сигнал Курдюму с посадскими у стенобитной машины, ответом стал вой волчьей стаи, сорвавшейся с места. Там полыхнуло пламя, устремилось красными языками в светлеющее небо. Пока нехристи искали врага, сшибаясь лбами, охотники успели добежать до лошадей, вскочили в мунгальские седла с высокими спинками и помчались по луговине к слиянию Другуски и Жиздры, чтобы там свернуть к стенам крепости. На проездной башне заскрипел опускаясь подъемный мост через Жиздру, вспухшую от талых вод, заворчали воротные петли на тяжеленных дубовых плахах. На навершии и на пряслах засуетились дружинники с луками и с короткими сулицами, с горшками кипятка и кипящей смолы. С горками бревен и тяжелых камней.
  
  Нат.
  
  А на равнине, погруженной в остатки тумана, вскипал бой между поредевшими тугарскими сотнями. Ревели рожки и трубы, гремели барабаны и звенели медные тарелки, ржали кони и визжали ордынские воины, погибавшие от собственных стрел и сабель...
  
  Нат.
  
  Весь день ордынцы штурмовали стены крепости, накатываясь непрерывными волнами, покрывая крыши истоб тучами стрел с горящей паклей. Защитники пережидали обстрел за толстыми бревнами заборол и глугих вежей, а когда нехристи забрасывали на навершия железные крюки от веревок и лестниц и устремлялись по ним вверх, ратники рубили их мечами и секирами, а бабы с детьми и княжескими отроками не переставали варить смолу и подносить каменья, сливая и сбрасывая все на головы поганых. Визг с непрерывным грохотом барабанов и ревом длинных труб стоял такой, что грачи собрались снова в стаи и покинули эти места. Лед на Жиздре стронулся с места, унося на себе множество трупов кипчаков, ясыров из посадских и хашаров из дальних городов Руси.
  
  Нат.
  
  Вятка с малой дружиной рубился на стенах наравне со всеми, Латына добавил под его десницу еще пять десятков воев из ремесленного люда, назначил сотником и определил самый опасный участок стены от воротной башни, от которой начиналась дорога в дикие степи, до ее середины с двумя глухими вежами, возведенными там из мореного дуба век назад, во времена правления московского князя Юрия Долгорукого. Об этом говорил щит с надписью, прибитый к стене башни, возвещавший о покорении князем славянского племени вятичи и присоединении его к Руси последним из непокорных. На участке лишь река Клютома защищала угол одним из изгибов, был еще глубокий ров под стенами, засыпанный снегом, и вал перед ним, а дальше шла степь, не подвластная весеннему половодью. Сотник по возвращении с охоты заставил охотников разойтись по домам и облачиться в доспехи. Полонян направил на подворье к воеводе Радыне с просьбой обрядить их как дружинников. Недавние ясыры, истощенные и бледные лицами, выглядели не хуже козельских ратников. Ко всему, они сами вооружили себя снятым с убитых тугаров оружием, метко поражая их из заборол из мунгальских же луков.
  
  Нат.
  
  Еще один день осады крепости подходил к концу, по полатям, проложенным понизу прясел, поспешил княжий тиун с распоряжениями от воеводы. Пробегая мимо Вятки крикнул ему, что Радыня будет держать в княжьей гриднице совет, а потому собирает на него обоих тысяцких и всех сотников.
  
  Звяга подался к сотнику:
  
  - Неужто Радыня опять надумал заключить с ордынцами мирный союз? Вота будет от него кривда.
  
  Нат.
  
  Вятка с силой отжал от себя налучье и нацелился через бойницу послать стрелу в кипчаков, сгрудившихся по эту сторону рва, поймав глазом одного в богатом доспехе и в шлеме с белым пером над ним, он задержал дыхание. До группы было саженей восемьдесят, целиться надо было в незащищенные части тела, наконечник не смог бы пробить броню. Пальцы уже не чувствовали ничего, они удерживали тетиву тем, что разгибались с трудом. Наконец, всадник на буланом коне развернулся боком, под шлемом забелела часть шеи. Вятка чуть приподнял налучье под небольшую дугу для стрелы и отпустил тетиву. Оперение фыркнуло перед его носом и стрела затерялась среди сотен других, летящих в обоих направлениях. Звяга прищурил один глаз, знатный кипчак продолжал указывать кому-то рукой в красной рукавице. Вдруг шлем у него дернулся и свалился набок, хозяин упал на гриву коня. Кипчакские воины вцепились в стрелу, застрявшую в его шее, попытались ее выдернуть, но это был маленький гарпун с зазубринами.
  
  Звяга восхищенно выдохнул:
  
  - Ловко ты этого хана. До него было сажен ажник семьдесят.
  
  Нат.
  
  Сотник вытащил из тула на поясе новую стрелу и насадил ее концом с углублением посередине на тетиву, торопясь закрепить успех еще одним выстрелом по всадникам вокруг знатного мунгала, открывшим незащищенные спины.
  
  Вятка скороговоркой отозвался:
  
  - Поболе будет. Бери лук и ты, это видать мунгалы из верховных, они теперь будут долго елозить по кругу, показывая друг другу почтение к убитому.
  
  Нат.
  
  Звяга перекинул лук с плеча на десницу и тоже потянул из тула стрелу с крашеным оперением, он пристроился рядом с Вяткой, сопя носом и щурясь глазом. Стрелы спорхнули с тетив и унеслись в сторону ордынцев, топтавшихся вокруг начальника. Обе нашли свои цели, из бойницы было видно, как ордынцы разинули рты в яростных криках, они ударили коней в бока шпорами, вскинули луки и понеслись к стене, натягивая на ходу тетивы. Вятка схватился за сулицу, прислоненную к стене заборола, и приготовился метнуть ее в приближающегося врага, а Звяга торопливо готовил к полету новую стрелу. Ордынцы бросили поводья и чуть отстранились назад, опираясь грузными телами о спинки седел, кони пластались по воздуху, выбрасывая передние ноги далеко вперед и подтягивая задние к животу. Когда до заборола, в котором сидели сотник с десятским, осталось саженей двадцать, мунгалы приготовились отпустить тетивы луков, но защитники крепости их опередили. Вятка с силой метнул сулицу в переднего конного, а Звяга пустил стрелу в стелющегося за ним, и оба ратника не сговариваясь упали на доски пола. В проем заборола ворвались несколько ордынских стрел, они вошли в бревна прясла на другой его стороне едва не наполовину, задрожав оперенными хвостами.
  
  Звяга, лежа на полу, оскалился:
  
  - Славно мы их подцепили.
  
  Сотник поднял голову и посмотрел на края проема. Приказал:
  
  - Вставай, мунгалы сейчас начнут закидывать к нам свои крючья с лестницами.
  
  Звяга не замедлил с ответом:
  
  - А мы их тут как раз и встретим.
  
  Звяга развернулся к входу в забороло и крикнул:
  
  - Паланья, подавайте с Данейкой смоляной отвар, надо полечить смалявых.
  
  Послышалось шарканье по полатям лапотков, потом из-за бревенчатого угла выглянуло девичье лицо с яркими голубыми глазами, пунцовыми щеками и красными пухлыми губами.
  
  Паланья:
  
  - Вота, Звяга, у нас такой отвар готов завсегда.
  
  Нат.
  
  Молодая девка в мужской фофудье и в длинном льняном платье до пят переспросила:
  
  - Кого там надо полечить, мунгал ентих?
  
  Звяга зацвел лицом:
  
  - А ни то, лезут и лезут из всех щелей, как тараканы.
  
  Нат.
  
  Девка крутнулась на месте и очутилась в забороле с дымящимся горшком с толстыми ручками по бокам. Подождав, пока в проем влетит очередная стая стрел, она ловко перегнулась через край и выплеснула кипящую смолу на головы нападавших, стараясь полить ордынских всадников как рассаду на своем огороде.
  
  Паланья запричитала:
  
  - А не надо было их приваживать... Нате-ка, нехристи, целебного отварцу, он бы-ыстро избавит вас от разбойной болезни.
  
  Нат.
  
  Снизу поднялась наверх волна яростного воя, отхлынула от бревенчатых стен, докатилась до рва и начала стихать, заглушаемая мощными звуками боя. Паланья, хлопнув густыми ресницами, махнула рукой и завиляла круглым задом к выходу из заборола.
  
  Паланья:
  
  - Все сгибнут, кочевряжьи морды, смола-от она до печенок прожигает. Кличьте, когда ваши тараканы начнут итить купно, отварец у меня на них заведен отменный.
  
  Нат.
  
  Звяга дурашливо насмурил брови, ладная девка ему нравилась.
  
  Звяга:
  
  - Ругай их, Паланьюшка, почем свет. У нас с Вяткой тоже от этих мунгал смута душу ест.
  
  Девка полуобернулась на ходу:
  
  - А ни то. Лучше обварить их со стены, нежели самим попасть под поганых.
  
  Нат.
  
  Вятка, слушая ихний брех, только ухмыльнулся в усы, выдергивая из тула новую стрелу.
  
  Нат.
  
  В княжьей гриднице собрались отцы городка, тут были несколько столбовых бояр в высоких шапках и в медвежьих и бобровых шубах с "т" образными посохами в руках. Митрополит в фелони, с аксамитовой камилавкой на голове и с посохом в руках из сандалового дерева, он пришел вместе с другими монашествующими в черных клобуках и куколях. Купцы в куньих и собольих шапках и в таких же шубах, подбитых китайской материей, ратные военачальники в доспехах во главе с воеводой Радыней, огнищане - крупные землевладельцы, представители ремесленного люда в лопотье - одежде, помеченной ремеслом, по одному от лучников, мечников, копейщиков и прочих мастеровых. Выборные от Подола, Заречья, Нижнего Луга, и других районов, и даже от посадских, укрывшихся с семействами за стенами городка.
  
  Разговоры между собравшимися:
  
  - Нету выборных от сбегов и от иностранных купцов.
  - Видно укоконились, захваченные осадой врасплох.
  - Таперича их интересы станет представлять воевода Федор Савельев Радыня. Они нам как сбоку припека, значит, за ними должон быть пригляд.
  
  Нат.
  
  На стенах гридницы висели светильники с фитилями из шерстяных ниток, продетых в отверстия медных пластин, концы которых были опущены в растительное масло. Света от них было недостаточно, поэтому по углам горели лучины, вставленные в железные рожки. Вдоль стен стояли дубовые лавки, занятые присутствующими, а в глубине возвышалось дубовое стольце-кресло с резным верхом и с гладкими подлокотниками.
  
  Разговоры:
  
  - На стольце-от уж давно, опосля пропажи на охоте нашего князя Тита Ольговича, никто не сидел.
  - Дык, наследник Василий Титыч только готовится переступить отроческий порог, а его мать Мария Дмитревна позволяла себе примять подушки сидения лишь в особых случаях.
  - Может, нонче кто из них примнет китайскую парчу, время на как раз.
  - А это как толковища меж нами пойдет.
  - Нынче всяко быть может.
  - Степному косоглазью наш городок на душу лег - моментом не пропадают с глаз долой.
  
  Нат.
  
  По бокам стольца стояли два дружинника в шеломах, при мечах и с секирами на плечах, они были облачены в куяки - пластинчатые доспехи, на ногах у них были красные сапоги. В переднем углу темнел ликами святых небольшой иконостас, составленный из икон греческого письма с зажженными перед ним серебряными лампадами из разноцветного венецианского стекла, подвешенными на серебряных цепях. В просторной комнате с невысокими потолками негромкий говор не смолкал:
  
  Разговоры между козельчанами:
  
  - Как гадаете, закончится осада нашего города с начавшимся весенним половодьем!
  - А ежели нет, тада как подвезти припасы из Серёнска, он для нашей уездной столицы склад, забитый продовольствием и оружием.
  - Мы заготовляли его на все случаи жизни, а ноне как быть!
  - Это одно, другое - а ежели поганые найдут!
  - Ответов пока что-то не слыхать.
  - Дык, на то нужно взвалить все на себя...
  
  нат.
  
  Дверь, ведущая в покои княгини с ее сыном, открылась, порог переступили малолетний князь Василий Титыч и его мать Мария Дмитриевна. За ними торопилась нянька с длинной косой с вплетенной в нее лентой, на конце которой посверкивал камнями треугольный косник - украшение. Князь был одет в синий кафтан со стоячим воротником с золотыми по нему позументами, а так-же по груди и по обшлагам рукавов, на нем были красные сапожки, а на голове соболья шапка с драгоценным камнем посередине. Его мать накинула поверх шабура из шерстяной ткани китайскую шелковую накидку с золотыми застежками, на голове у нее был повязан под горло черный платок в знак вечной скорби по пропавшему мужу, высокий лоб делил надвое обод золотой коруны, усыпанный драгоценными камнями, самым крупным из которых был темно-красный рубин, вставленный посередине. Собравшиеся в гриднице поднялись с лавок, склонились перед княжьей семьей в глубоком поклоне, было видно, что достойные люди города относились к ней с почтением и с нескрываемым уважением. Княгиня с сыном ответили подданным не менее почтительно, они прошли к стольцу. Мать неожиданно для всех села на него, а сын встал по правую от нее руку, положив ладонь на рукоятку небольшого меча. Княгиня дала собранию понять, что время скорби по мужу подошло к пределу и она взяла власть над уездом в свои руки. Нянька затаилась за стражниками, молодая девка перекинула тяжелую косу на полные груди и принялась переставлять на ней косник вверх и вниз, не спуская глаз с подопечного. Княгиня сделала знак рукой, чтобы собравшиеся расселись на лавках, и уперлась взглядом не в столбового боярина Матвея Мечника, сидевшего к ней ближе всех и бывшего в мирное время городским головой, а в воеводу Радыню, пестуна малолетнего ее сына:
  
  Княгиня спросила мелодичным голосом:
  
  - Свет ясный Федор Савельевич, что нам ждать от тугаров Батыги, обложивших Козельск несметными ордами, и какие действия ты надумал предпринять, чтобы освободить нас от них? Много ли они будут стоять под нашими стенами?
  
  Нат.
  
  Воевода поднялся с места, загремев оружием, он огладил усы и бороду и нарезал свой лоб глубокими морщинами:
  
  Воевода:
  
  - Матушка княгиня Мария Дмитриевна, вряд ли ты найдешь человека в этой гриднице, который ответил бы на твои вопросы без запинки. Полки Батыги покорили главные города Руси за три месяца, из них лишь Торжок продержался две седмицы, остальные пали за несколько ден. Когда князь Роман Ингваревич Рязанский разослал гонцов с просьбой ко всем удельным князьям собраться в единый кулак и дать отпор поганым степнякам, как это было во многие века до нашествия Батыги, то наши князюшки отослали к нему только малые отряды во главе со старшинами, но сами к укору Рязани не прислушались. Даже Георгий Всеволодович из стольного града Владимира отослал на битву с ордынцами двоих своих сыновей, Всеволода и Мстислава, это когда мунгалы уже разграбили Рязань и дошли до Коломны, под которой погиб Кюлькан, младший сын Чагониза, а сам поехал собирать войско по всей Руси. Воевода Еремей Глебович вместе с двумя княжескими сыновьями и рязанским князем Романом Ингваревичем, прибежавшим в Коломну с остатками полков, не продержались там седмицы. А потом вышла сеча на Сити-реке под Красным Холмом, и русская рать во главе с владимирским князем полегла как один. Батыга расправился с нею за один бой, окружив ее и расстреляв стрелами. Вот что представляет из себя орда, пришедшая под наши стены из диких степей, такого на памяти наших пращуров не было в веках.
  
  Нат.
  
  В гриднице наступила тишина, прерываемая шипением горящих фитилей в лампадах да трещаньем сухих лучин, даже бояре, стучавшие посохами о пол при каждом удобном случае, чтобы показать свою власть, теперь оперлись на них руками и положили сверху лопатистые бороды. В глазах у них, как у купцов и у мастеровых отражалась одна забота. Княгиня прижала было руки к груди, но взгляд ее упал на малолетнего наследника, она снова выпрямила спину и оперлась локтями о подлокотники кресла. А мальчик продолжал супить белесые бровки, пальцы на яблоке меча начали шевелиться, показывая внутреннее напряжение. Наконец потомок древнего рода Ольговичей не совладал с эмоциями и притопнул ногой по ковру, на котором стоял. Собравшиеся повернули головы в его сторону, а затем заговорили разом, стараясь обозначить общее русло разговора. Боярин Матвей Мечник стукнул посохом по полу, а когда тишина начала восстанавливаться, поднялся со своего места и развел руками:
  
  Боярин возвысил сочный голос:
  
  - Воевода Радыня живописал нам нехристей дальше некуда, а мы и притихли не хуже тех глуздырей-птенцов. А кому защищать, я у вас спрашиваю, нашу крепость, как не ему с воями? А по Радыне видно, что он готов сложить оружие.
  
  Воевода опешил:
  
  - Ты что это, Матвей Глебович, вота диво дивное! Я-от расписал поганых, чтобы все знали, кто они такие, а никак не по другому.
  
  Боярин не унимался:
  
  - Мы давно знаем, кто они такие и откуда к нам пришли. Ты лучше просветил бы нас, каким порядком расставил на стенах ратников, и сколько у вас еще имеется оружия для обороны от нехристей.
  
  Воевода:
  
  - Оружия пока в достатке, запас тоже есть, кузнецы куют мечи, ножи и наконечники денно и нощно. Да ордынцы стрел подбрасывают, сотник Вятка, вон, пригнал с воями с охоты табун ихних мохнатых лошадей и воз кривых сабель.
  
  Нат.
  
  Сотник, сидевший на одной лавке с воеводой, молча поправил на коленях меч в ножнах, обложенных медными пластинами. В разговор вмешались купцы, сидящие напротив.
  
  Купцы:
  
  - Лошади - это хорошо, и оседлать их можно, и сожрать, когда нужда припрет.
  
  Нат.
  
  Купец Воротына прихлопнул ладонями по коленям, он развернулся к Радыне.
  
  Воротына:
  
  - Но без хлебушка любая похлебка постная, вот я и задаю вопрос, сколько его у нас осталось в закромах?
  
  Радыня:
  
  - Вопрос этот не про нас, а про заготовителя. Но хлеб, ежели по ларям да порубам поскрести, еще имеется, а если ордынцы продлят осаду, тогда нужно снаряжать охотников в Серёнск.
  
  Воротына заводясь:
  
  - Как ты их снарядишь, когда мунгалы не дают протиснуться к нам даже полевой мыши. Весь мой обоз с добром так и застрял на дороге из Дебрянска, чадь-слуга сказывал мне, что поганые раздербанили его до последней соломинки.
  
  Воевода, всплескивая руками:
  
  - Вота, купец калашный. А твой чадь-от как сумел в крепость просклизнуть?
  
  Нат.
  
  Купец вскинулся, он расстегнул шубу, показав под ней толстую свитку.
  
  Купец:
  
  - Молчки, вот как! Когда нехристи на мой обоз надвинулись, тогда он и припустил по дороге к Козельску.
  
  Нат.
  
  Дверь в гридницу приоткрылась, на пороге показался отрок из княжьей дружины, скинув шапку, он отвесил поклон важному собранию и обратился лицом к княгине.
  
  Княгиня:
  
  - С чем ты пожаловал, Данейка? Если что касаемо меня, то погоди у порога, а если общего ратного дела, тогда разверзни уста, чтобы слышали все.
  
  Нат.
  
  Отрок возрастом в шестнадцать весей поклонился еще раз и вышел на середину помещения, в глазах у него плескался испуг.
  
  Отрок:
  
  - Матушка Марья Дмитриевна, а тако-же столбовые бояре и славный воевода Федор Савельевич, пленный тугарин сообщил нам, что мы погубили за нашу охоту в ихней орде шесть сотен воев, а еще убили днесь ихнего темника И теперь они будут нападать на крепость днем и ночью, не давая нам роздыха.
  
  Нат.
  
  Новость заставила собравшихся оборвать споры и потянуться к бородам и усам. Слышно было, как трещат лучины и фитили, нянька взялась истово креститься, громко творя молитвы, она примером принудила и княгиню потянуться двуперстием ко лбу. Но ее ьсын продолжал твердо стоять на ногах, сжимая десницей яблоко меча, его губы покривила лишь улыбка превосходства. Воевода прижал десницу к левому плечу и наклонил непокрытую голову с прямыми светлыми волосами. Затем покосился на Вятку, но не спросил ничего, а только добавил для всех.
  
  Воевода:
  
  - Слава тебе, бог Перун! Чем меньше у поганых останется воевод, тем быстрее они задумаются об отходе от нашей крепости в свои степи.
  
  Боярин Чалый, молчавший до этого, заговорил:
  
  - Как они могут нападать на нас беспрерывно, когда на Жиздре уже тронулся лед! А скоро вовсе начнется весеннее половодье и к нам будет ни проехать, ни пройти.
  
  Все разом зашумели:
  
  - Кругом разольется вода!
  - Уходить мунгалам надо в степи, загодя уносить свои ноги.
  - Иначе они останутся под стенами нашей крепости, как те половцы десять весей назад, прискакавшие к нам под водительством хана Гиляя.
  
  Нат.
  
  Боярин Матвей Мечник снова стукнул посохом о пол, призывая к тишине, вид у него был решительный. Когда собравшиеся успокоились, он заговорил сочным басом.
  
  Боярин:
  
  - За то, что мунгальский ясыр объявил нам дурную весть, его надобно казнить не по нашим законам, а по мунгальским.
  
  Один из купцов повернулся к нему:
  
  - Это как-же так?
  
  Боярин:
  
  - А так, посадить на кол и выставить на обозрение всех ордынцев.
  
  Нат.
  
  Княгиня отшатнулась на спинку кресла, руки у нее еще крепче уцепились в подлокотники. Но боярин гневно засверкал зрачками, он грозно развернулся к отроку.
  
  Боярин:
  
  - Данейка, сколько нехристей было поймано? И где вы их отловили?
  
  Нат.
  
  Молодой дружинник помял шапку в руках, не переставая бегать глазами по лицам присутствующих. Затем переступил ногами и сглотнув слюну сказал.
  
  Отрок:
  
  - Сотник Темрюк дозволил тугарам забраться на навершие, а затем разоружил их и привел на площадь, чтобы всем миром вершить над ними суд праведный. Ордынцев будет числом пяток, остальных Темрюк посек мечами за оказание противоборства его ратникам.
  
  Боярин снова зарычал:
  
  - Всех нехристей и должно посадить на кол. Собрать на площади народ козельский и учинить над погаными скорую расправу.
  
  Его поддержали ремесленники и часть купцов:
  
  - Чтобы не повадно было ходить на нас войной.
  
  Нат.
  
  С лавки поднялся митрополит Перфилий, он поддернул широкие рукава черной фелони и воздел ладони к потолку, на груди у него качнулся тяжелый золотой крест, усыпанный драгоценными камнями:
  
  Митрополит:
  
  - Братья и сестры, сия казнь будет сотоврена не по христианской вере. Иисус Христос, сын Божий, не простит нам сего греха - поступать так, как дозволяют себе язычники. Если человек нарушил законы общежития, его можно лишить жизни, но не подвергая мучениям. Ради этого Христос и принял мученическую смерть, чтобы она больше не повторялась в людях.
  
  Боярин, недобро косясь на митрополита:
  
  - Христос нам не указ, и вера его для вятичей чужеродная. Князь Володимир Киевский, когда перенимал от греков православную веру, над нами не стоял, и мы под ним тоже не ходили. Вятичи входили в состав славянского сообщества антов, которое не подчинялось никому. Но после распада сообщества присоединились по доброй воле к государству Русь. А до этого времени мы поклонялись языческим богам, которые охраняли наши капища ввиде деревянных истуканов, поставленных на самых видных местах.
  
  Нат.
  
  Среди купцов и ремесленников послышался дружный говорок:
  
  - Зачем нам чужие указы, когда у нас есть своя вера, она идет от наших пращуров.
  
  Нат.
  
  Воевода Радыня дополнил гневную речь Мечника, выражая мнение большинства из присутствующих.
  
  Радыня резко опустил руку вниз и сказал:
  
  - Я не помышляю об обиде на столбового боярина, а думаю о том, как объединить народ в единый кулак и как отбить мунгалов от стен крепости. Наша вера помогала нам и ворога одолеть, и родовой корень сохранить. У нас есть свой бог, который простер над нами свои крыла...
  
  Кто-то закончил предложение громким восклицанием:
  
  - Это наш бог Перун.
  
  Нат.
  
  Княгиня испуганно покосилась на митрополита, затем перевела беспокойный взгляд на сына. Василий Титыч продолжал стоять так, словно он превратился в деревянного идола.
  
  Голоса в гриднице:
  
  - Глико, наследник быдто одеревянил.
  
  - Вот наше знамя, а не распятье христово.
  
  - За него стоять будем.
  
  - И за народ русский!
  
  Действие шестое.
  
  Нат.
  
  Джагун Кадыр сидел на мохнатом коне и наблюдал, как воины его сотни ставят для него походную юрту, изредка щелкая трехвостой плетью и хрипло отдавая приказы. Вырваные раскаленными клещами остатки ноздрей за принесенную джихангиру плохую весть уродовали лицо, делая его звероподобным, они же помогли сменить нашивку десятника на рукаве на нашивку сотника с обязанностью - быть первым на стенах крепости Козелеск. На груди уже висела металлическая вместо деревянной пайцза. Узкое лицо Кадыра указывало на то, что он был кипчак, его тело исполосовали множество глубоких шрамов, не тащились за ним и телеги с добром и с гуртом разного скота. Его преследовало видение, как все это отбивает с большей частью обоза тыржикский разбойник Кудейар, напавший на войско тогда, когда оно повернуло в родные степи.
  
  Кадыр косился на хмурое небо и покрикивал на воинов:
  
  - Гих, гих. Быстрее, лентяи, иначе я пройдусь по вашим спинам вот этой плетью.
  
  Один из них огрызнулся:
  
  - Джагун, ты пригнал бы сюда хашаров. А мы бы расслабились хорзой из турсуков.
  
  Кадыр, он недовольно отозвался:
  
  - Местные хашары не знают, как ставить юрты. Они научатся этому тогда, когда пересекут Каменный Пояс и когда перед глазами у них будет торчать вечный пример.
  
  Тот же воин согласился:
  
  - Ты прав, джагун, человек без примера может превратиться в дикого животного.
  
  Второй воин добавил:
  
  - Так-же, если перед глазами человека будет вечно торчать скот, он будет вести себя по скотски. Но хашаров до Каменного Пояса еще надо довести живыми, а хорза вот она, плескается в турсуках на наших поясах.
  
  Джагун резко сказал:
  
  - Не за горами обеденный перерыв, и вы снова обожретесь шурпой-похлебкой с кусками жеребятины, вы можете приправить еду хмельным напитком. Гих, харакун, скоро опять начнется этот нудный урусутский дождь.
  
  Нат.
  
  Ордынец в доспехе, которого обозвали чернью, вскинулся. Глаза у него с угрозой покосились на обидчика.
  
  Ордынец:
  
  - Я не харакун, я воин непобедимой орды!
  
  Нат.
  
  Кадыр ничего не ответил, он завернул морду коня и поехал навстречу юртджи, спешившему по лагерю скорой рысью. По лицу приказчика, омраченному маской печали, можно было предположить, что в войске случилось что-то серьезное.
  
  Юртджи закричал еще издали:
  
  - Кадыр, тебе приказано явиться к тысячнику Абдул-Расулле. Сам даругачи будет держать совет.
  
  Джагун не утерпел с вопросом:
  
  - А что случилось? Разве стенобитные машины уже подтащили к главным воротам Козелеска и пришла пора брать крепость приступом?
  
  Юртджи подскакал вплотную к сотнику:
  
  - Они еще в пути, в такой грязи даже кони вязнут по самое пузо. Дело намного серьезней, убит темник Бухури и нужно будет выбирать на его место нового.
  
  Джагун откинулся в седле:
  
  - Вай-тул! Мы только что проводили в последний путь родного сына Бурундая. Как это случилось?
  
  Приказчик:
  
  - Урусуты пустили стрелу из арбалета.
  
  Джагун:
  
  - Но эта стрела огромная! Разве можно было ее не заметить?
  
  Юртджи завернул коня в обратную сторону. Он бросил через плечо:
  
  - Был штурм и было много стрел. Я передал приказ, Кадыр, а ты его принял.
  
  Нат.
  
  Джагун снова подъехал к месту, где должна была стоять его юрта, она была почти поставлена.
  
  Джагун, заговорил про себя:
  
  - Осталось совсем немного, укрыть остов из жердей шкурами шерстью наверх, чтобы потоки воды не просачивались внутрь, а скользили вниз, и навесить полог из плотного ковра.
  
  Джагун, объехал юрту и остановился поодаль от нее. Забормотал:
  
  - Нового начальника над десятью тысячами воинов будут выбирать, скорее всего, из тысячников, потому что все чингизиды облечены высшей властью. Значит, среди них тоже должно освободиться место, а тысячника начнут искать среди сотников. Есть возможность поймать птицу счастья еще раз, к тому же, она решила покрутиться теперь под моими ногами. Я не грешил, совершал намаз пять раз в день, соблюдал рузу, поэтому от меня отошли темные дэвы и джинны, преследовавшие меня в конце войны, и приблизились светлые иблисы. Наверняка на совете будет присутствовать хан Гуюк, ему понравилась дерзость, с которой я вел себя перед джихангиром, об этом Сиятельному доложили люди из окружения саин-хана. А мне о благоволении ко мне Гуюк-хана рассказал юрджи, принесший весть о смерти темника Бухури. Обошлась она мне в несколько лисьих шкурок.
  
  Нат.
  
  Джагун, потянулся рукой к носу, чтобы его почесать, и резко отдернул ее от дыры на лице. По щекам пробежали судороги как от зубной боли. Он с усилием подавил их и заставил себя вернуться к размышлениям вслух:
  
  Джагун:
  
  - Значит, надо немедленно совершить что-то такое, чтобы начальник левого крыла войска снова обратил на меня внимание. Я сейчас отправлюсь к тысячнику и заявлю, что я с сотней отказываюсь от отдыха, пожалованного мне Сиятельным, и готов хоть сейчас сделать вылазку к крепости Козелеск, чтобы закрепиться на стенах и дать возможность воинам орды ворваться в город.
  
  Кадыр постучал ладонью по лбу и покрутил головой. Забормотал:
  
  - Но на никчемном геройстве может оборваться жизнь самого героя, и это известно всем. Если стены городка остаются неприступными вторую неделю, это говорит о безрассудности задумки Бурундая, но никак о неумении воинов орды брать крепости.
  
  Нат.
  
  Джагун пустил коня по кругу, машинально теребя поводья и забыв о юрте, возле которой продолжали возиться воины сотни. Он искал предлог, чтобы можно было зацепиться за него, и вдруг перед глазами возник бородатый образ урусута, с которым довелось поговорить на днях. Тот жил в деревне под названием Дешовки, возле которой стали лагерем полки убитого темника Бухури. Сиятельный запретил трогать жителей, желая выказать им доверие за предоставленные дома и дележку припасами, поэтому мужики с бабами ходили по улицам без опаски.
  
  Кадыр быстро заговорил про себя:
  
  - Мне донесли, что кто-то из хашаров обмолвился о кладовой, снабжавшей крепость необходимым, будто она находится недалеко, но добраться до нее по распутице почти невозможно. Войско находится на голодном пайке, каждая горсть зерна ценится на вес золота, любая информация о продовольственных запасах в городах и весях урусутов поступает сразу главным военачальникам, а небольшие отряды рыскают во всех направлениях. Хашара прикончили урусуты же во время очередного штурма стен, а ко мне привели того мужика, чтобы я мог выведать у него, где находится склад. Я беседовал с ним через толмача, не нанося увечий и других ран, но мужик упорно талдычил о том, что он человек маленький и княжьи игрища с припасами для осажденных горожан ему как потемки. Я отпустил тогда урусута домой, а сейчас вспомнил его смелое лицо с плутоватыми синими глазами и усмешку презрения, кривившую губы. За мимикой, оскорбительной для нас, крылась уверенность в том, что никто из нас не посмеет нарушить приказ Гуюк-хана о неприкосновенности жителей деревни, и еще то, что мужик знает местонахождение кладовой не по наслышке. Да-да, это точно.
  
  Кадыр привстал в стременах и так-же стремительно с ел, боясь потерять мысль. Он забормотал громче.
  
  Кадыр:
  
  - Об этом ведали, наверное, все урусуты, но предпочитали уносить тайну в могилу. Будто кто неведомый запечатал им рты печатями. Так же было и с урусутскими городами и погостами - ни один не раскрыл ворота навстречу победителям и не вынес даров, как это было в Азии от океана до высоких гор. Странный народ, предпочитающий города превратить в пустыни, но стремящийся сохранить честь и достоинство.
  
  Нат.
  
  Кадыр тряхнул головой с накрученным на нее тюрбаном, затем кинул взгляд на воинов, снующих вокруг юрты, им оставалось укрепить над вершиной хоругвь, украшенную арабской вязью. Отдав десятнику приказ следовать с воинами за ним, он потянул на себя повод и поскакал по направлению к деревне Дешовки, не оборачиваясь на подчиненных, пустившихся вдогонку.
  
  Нат.
  
  Изба урусута находилась почти в центре погоста, недалеко от изб, занятых Гуюк-ханом и его свитой, но это обстоятельство не остановило джагуна. Осадив коня перед домом, срубленным из еловых плах, он молча указал десятнику нагайкой на дверь и отъехал в сторону, ордынцы спешились и заковыляли к крыльцу. Они были похожи на вылезших из нор степных байбаков, отощавших за зиму. Скоро в проеме показалась взлохмаченная голова бородатого мужика, широкого в плечах, со связанными за спиной руками и заткнутым тряпкой ртом. Он таращил глазами по сторонам и старался освободить руки из пут. Воины подтащили его к свободному коню и взгромоздили поперек его спины, подтянув ноги веревками к голове, и все равно, когда низкорослый конь тронулся с места, носки поршней-сыромятных сапог урусута заскребли по грязи. Джагун протянул жеребца трехвостой плетью, вдогонку хлестнул было заполошный вой бабы и сразу оборвался от стрелы, пущенной в нее почти в упор. Навстречу попадались отряды ордынцев, но ни один из воинов не поинтересовался у Кадыра, почему он увозит урусута из деревни, охраняемой приказом Сиятельного. Джагун порямо смотрел в глаза встречных воинов, бормоча про себя.
  
  Джагун:
  
  - Если кто-то из них докажет, что я поступаю неправильно, можно нарваться на неприятности, а кому их хочется, когда уже за Козелеском начинаются дикие степи. А это означает, что война с урусутами закончилась и что кёрмёс - душу умершего воина не сумели захватить дьяман кёрмёс Эрлика - слуги хозяина царства мертвых, и не утащили ее в подземелье.
  
  Нат.
  
  В юрте с развешанными по стенам коврами и застеленным шкурами полом Кадыр приказал развязать руки урусуту и вытащить у него изо рта кляп. Тот не мог придти в себя, обводя жилище похитителя налившимися кровью глазами из-за опущенной во время скачки головы. Джагун дал ему возможность осмотреться, затем подозвал толмача и, грубо ткнув рукояткой плети мужика в грудь, спросил:
  
  Джагун:
  
  - Ты тогда не указал мне дорогу к козелеской кладовой.
  
  Нат.
  
  Мужик глубоко вздохнул и распрямил плечи, он понял, для чего его привезли в юрту. Но страх не заставил бегать зрачками в поисках нужной мысли, заменив его на презрительную усмешку. Большие губы подобрались и обрели отчетливый рисунок, на щеках прорезались глубокие морщины, а высокий лоб разгладился. Он переступил поршнями и принялся растирать запястья, натертые веревками, окидывая похитителей недобрыми взглядами. На губах снова начала появляться улыбка превосходства.
  
  Мужик сказал густым басом:
  
  - Я тогда не знал, где искать ту дорогу.
  
  Кадыр мгновенно взъярился:
  
  - А сейчас знаешь?
  
  Мужик:
  
  - И сейчас не имею понятия об ней и об той кладовой. Я уже толковал тебе, тугарин, что нам неведомы дела князюшек, они советуются больше с боярами да с купцами, а мы народ промысловый.
  
  Кадыр:
  
  - Чем ты промышляешь?
  
  Мужик:
  
  - Лапотки плетем из липового лыка, туесочки под ягодки, короба под грибки и прочие поделки, нужные в обиходе. Бывает, занимаемся ловитвой белок, горностаев, тех же серых разбойников, чтобы не задирали домашних животных.
  
  Кадыр:
  
  - Значит, лес знаешь хорошо?
  
  Мужик:
  
  - А как же, в лесу живем.
  
  Кадыр:
  
  - Кладовая тоже в лесу? Она находится далеко отсюда?
  
  Урусут снова заупрямился:
  
  - Может, близко, а может, как ты сказал, далеко.
  
  Нат.
  
  Кадыр пристально взглянул в его глаза.
  
  Кадыр:
  
  - Урусут, ты проговорился. Во первых, не стал отрицать, что кладовая существует, а во вторых, если бы ты сказал слово далеко сначала, как предложил джагун, то согласился бы с его предположением. Но ты постарался отодвинуть это далеко еще дальше, прижав само слово близко к себе, словно хочешь его защитить.
  
  Мужик:
  
  - Мне мунгальские извороты не ведомы, я что сказал, то и есть,
  
  Кадыр быстро спросил, не выпуская из внимания темно-голубых зрачков урусута.
  
  Кадыр:
  
  - Вверх по течению вашей реки Жизыдары или вниз?
  
  Мужик, ухмыляясь:
  
  - Может вверх, а может вниз. Это в какую сторону направить ходкие струги.
  
  Кадыр:
  
  - Но если лодки нагрузить мешками с товаром, то грести вверх станет тяжелее.
  
  Мужик, не скрывая удовольствия от выводов мучителя:
  
  - А как же, груженые-то они вниз сами пойдут, веслами шевелить не надо. Тако же и вверх, когда пустые, к берегу-от поближе возьмешь, где спокойная вода, и плыви себе в удовольствие.
  
  Нат.
  
  Джагун вдруг понял, где искать кладовую, он осклабился и наотмаш ударил урусута плетью по лицу, стараясь, чтобы концы с жесткими визляками втемяшились в голову. Мужик охнул, прикрываясь руками отшатнулся назад, между пальцами заструились ручейки крови, их вид заставил Кадыра по звериному всхрапнуть, он снова хлестнул плеть теперь по рукам. Урусут не оторвал ладоней от щек, он сильнее прижал их к скулам, расставляя ноги пошире. Заметив движение, джагун принялся хлестать его с удвоенной яростью человека. Но чем больше он свирепел, тем крепче тот стоял на шкурах в новой его юрте, обагряя их кровью. Сбоку наблюдали за сценой несколько ордынцев, лица их начали принимать удивленное выражение. Джагун решил наносить удары по голове мужика под другим углом, стремясь визляками попасть по вискам, чтобы отключить сознание. Он сделал пару шагов в сторону и прищурил глаза, потряхивая плетью и примериваясь к объекту истязания. Увидел, как пальцы на лице урусута раздвинулись, на него глянул зверь, не ведающий о пощаде. Джагун застыл на месте, веки стали каменными. Успел заметить, как урусут прыгнул к нему и, обхватив голову руками, взялся выворачивать ее из плеч вместе с шеей, смыкая на той стальные пальцы. Подогнув ноги, начал заваливаться на пол как овца, покорная участи.
  
  Нат.
  
  Очнулся Кадыр от того, что кто-то вливал ему в глотку терпкую на вкус орзу, раздвинув зубы кинжалом, он сделал гулкий глоток и пришел в себя. Над ним навис азанчи Максуд, он был в чалме с длинным концом, свисавшем на плечо, знаком хаджа в священную Мекку. В руках он держал кожаный турсук, из него лилась тонкой струей орза, брызги разлетались по лицу Кадыра, попадая в глаза. Джагун заметил урусута, лежащего почти рядом, его рубаха была в кроподтеках, а глаз висел на красной жиле. Мертвый урусут был огромным, он таил в себе первобытную силу, готовую завершить начатое дело. Максуд зашуршал какой-то бумажкой и вздохнул.
  
  Максуд:
  
  - Берикелля - молодец. Алла акбар - слава Аллаху, что ты остался жив, иначе мне пришлось бы привезти твоим односельчанам еще одну черную весть. Машалла!- не дай Бог. Сколько горестных имен набралось на клочке бумаги, на котором я записываю их калямом - тростниковым пером, будто перед походом в северную страну всем байгушам - воинам перебежал дорогу карапшик - черная кошка. Ама-ан алла-а! Пощади аллах наших воинов, пошедших покорять с монголами дикие северные народы.
  
  Нат.
  
  Джагун встал на ноги и затряс как козел подбородком. Увидел на коврике кашу из джугары -кукурузы и рядом обжаренную лопатку дзерена-степной антилопы.
  
  Джагун прохрипел:
  
  - Не поминать ли вы меня собрались?
  
   Нат.
  
  Заметил довольные улыбки на лицах соратников.
  
  Джагун продолжил:
  
  - Вы великодушные воины, позвали азанчи, чтобы спел надо мной последнюю песню. Недаром мою судьбу венчает священная девятка, многие батыры ушли в урусутскую землю без благословения и прощения им грехов. Их души стали неприкаянными, потому что умереть без отпевания в другой стране с народом, поклоняющимся иным богам, является неправедным. Спасибо, алла акбар!
  
  Соратники:
  
  - Алла акбар!
  
  Нат.
  
  Джагун зябко передернул плечами и направился к выходу из юрты, знаком указав на труп урусута. Он был выброшен на съедение волкам и одичавшим собакам, не отстававшим от войска.
  
  Нат.
  
  Кадыр откинул резким движением полог, закрывавший вход в шатер тысячника и, совершив ритуал почтения к старшему по званию, твердым шагом направился к одному из ковров, разложенных вдоль стен. На других уже сидели тысячники и военачальники рангом пониже. На небольшом возвышении ввиде нескольких ковров, положенных друг на друга посередине шатра, восседал кипчак Абдул Расулла, удостоенный высокого звания тысячника.
  
  Абдул Расулла:
  
  - Садись, уважаемый Кадыр, твое место никто не имеет права занимать, если такое случится, это может означать одно - смерть воина. Все знают о законе в монголо-татарском войске, прописанном в "Ясе" и гласящем: если у тебя есть твое место, то ты человек, а если у тебя нет места, то ты мертвец.
  
  Джагун поклонился тысячнику еще раз. За спиной хозяина юрты стояли два телохранителя, вооруженные дамасскими саблями и кинжалами с ручками из слоновой кости, их головы были обмотаны кусками пестрой ткани, а вместо шуб и синих монгольских чапанов были надеты теплые халаты, подвязанные разноцветными кушаками. В руках воины держали длинные пики с цветными шелковыми лентами, подвязанными под наконечниками. Рядом с хозяином разлеглась огромная ит-собака из породы степных волкодавов, положившая голову на лапы. Стены шатра были увешаны коврами с нацепленным на них оружием, в медных подставках с ажурным плетением горели в плошках фитили, концы которых купались в растопленном жире. Расулла по случаю большого совещания надел на голову тюрбан из парчи, переливающейся всеми красками, украшенный павлиньим пером, в середине сверкал крупный рубин. Пальцы на руках оттягивали массивные золотые перстни с драгоценными камнями.
  
  Мысли Кадыра:
  
  Джагун ухмыльнулся, подумав, что если бы Расулла не был нойоном - ханом, монголы бы его ограбили, невзирая на то, что он являлся их соратником, и что законы "Ясы" запрещали воинам орды желать добычи товарища по оружию.
  
  Нат.
  
  Кадыр опустился на коврик и подобрал ноги под себя, затем мельком пробежался черными глазами по лицам военачальников, примечая тех, кто мог бы стать претендентом на место тысячника. Их оказалось много даже среди владеющих тактикой ведения боя, что не раз отмечалось на совещаниях. Он опустил голову, сосредоточил взгляд на шкурах, укрывавших пол. Одна из них, медвежья, была с длинным жестким волосом и такой огромной, что доставала пятками с кривыми когтями почти до входа, а носом упиралась едва не в колени тысячника, сидевшего посередине шатра. Снова перед глазами всплыла фигура урусута, едва не вырвавшего ему голову из плеч, способного завалить зверя одним ударом ослопа. Кадыр поймал чутким ухом, как Абдул Расулла взялся воздавать хвалу темнику Бухури, убитому защитниками крепости, награждая его мыслимыми и немыслимыми эпитетами. После его речи загундосил муэдзин, а потом началось главное действие. Подобострастные взоры всех были обращены на хозяина юрты, они были уверены, что монголы поставят на пост тысячника Расуллу, служившего чингизидам со времен битвы на реке Калке. Каждый старался выставить себя перед ним и собравшимися в юрте в выгодном свете, и каждый стремился выпятить наружу отрицательные качества товарища, с которым делил один кусок лепешки. Несколько раз называлось имя Кадыра и терялось в славословии в пользу других кандидатов. Джагун тоже пытался что-то доказать, понимая, что бывшие друзья пекутся только о себе.
  
  Нат.
  
  Наконец тысячник поднял руку, призывая к тишине. В этот момент полог откинулся и вовнутрь шатра вошел Гуюк-хан в сопровождении нескольких приближенных, среди них выделялся свирепым выражением лица хан Бури, не снимавший руки с рукоятки китайского меча. На Сиятельном были китайские доспехи поверх длинного кафтана, а голову венчал золоченый шлем, украшенный драконами. Кипчаки вскочили с ковриков и замерли в почтительном поклоне, Кадыр как бы нечаянно стукнул ножнами о пол, стараясь привлечь внимание чингизида к своей персоне. Сын кагана всех монгол покривил губы в легкой усмешке, он шумно вздохнул и прошел на середину шатра. Слуги втащили невысокое возвышение, отодвинув ковры, на которых сидел тысячник, поставили на их место походный трон и растворились в полутьме. Гуюк-хан опустился на сидение и возложил руки на подлокотники, на пальцах сверкнули искрами множество богатых перстней, разукрашенных замысловатым плетением золотых и серебряных проволочек. Почти все перстни были именными, принадлежали когда-то хорезмским и самаркандским шахам с персидскими халифами и султанами с китайскими императорами. Сиятельный поправил на груди золотую пайцзу и позволил кипчакам присесть на свои места. Узнав, что они еще не выдвинули кандидата на место тысячника, но единодушно поддерживают на пост темника Абдул Расуллу, он огладил пальцами голый подбородок и окинул собравшихся властным взглядом.
  
  Гуюк-хан, подняв вверх раскрытую ладонь:
  
  - Совет чингизидов и темников левого крыла войска утвердил тысячника Абдула Расуллу на место убитого в бою темника Бухури. Пусть бог Тэнгре благоволит к нему в небесных чертогах.
  
  Военачальники повторили как заклинание:
  
  - Да будет так! Аллах акбар!
  
  Нат.
  
  Сиятельный проследил, чтобы чалмы и тюрбаны чернобородых в большинстве кипчаков склонились как можно ниже, затем подался чуть вперед и с нажимом сказал:
  
  Сиятельный сдвинул редкие брови:
  
  - Я не буду возражать, если на пост Расуллы вы назначите сотника Кадыра. Это воин, успевший прославиться при взятии урусутских крепостей, его тело в шрамах, но воинский дух остался прежним. Как только Кадыр поменяет юрту сотника на шатер тысячника, ему будет поручено важное задание, связанное со штурмом крепости Козелеск. Окситанские требюше с другими стенобитными машинами переправили через реку Жизыдары, осталось установить их против ворот, выходящих на южную сторону.
  
  Нат.
  
  Военачальники вежливо склонили головы, но решение Сиятельного поддержали не сразу. Среди них прошел шепоток.
  
  Военачальники:
  
  - Последние слова Сиятельного намекают на то, что войско будет находиться под стенами непокорного города до тех пор, пока не схлынут весенние воды и не подсохнут дороги.
  - Это означает, что заботиться о пропитании придется с удвоенной силой, не оглядываясь на запас зерна в обозе, который предназначается лишь для монгольских и татарских всадников.
  - Может начаться падеж скота, забранного у урусутов, а с ним возникнут волнения среди нашего войска.
  
  Нат.
  
  Кадыр с начала совещания ждал момента, когда обсуждение кандидатуры затронет тему нехватки продовольствия для людей и фуража для животных. И чудо свершилось, вопрос завитал в воздухе подобно запаху амбры, которой слуга освежал воздух внутри шатра. Джагун вскинул подбородок, дерзко оглядев состав кипчакских военачальников, обратился к Гуюк-хану:
  
  Кадыр:
  
  - Сиятельный, перед тем как мои воины оседлают стены урусутской крепости, я обещаю тебе найти кладовую Козелеска, забитую по крыши припасами для ее защитников, о которой ходит много сплетен. Я знаю, где ее искать.
  
  Нат.
  
  В шатре установилась настороженная тишина. Было видно, как напрягся Гуюк-хан, за решение которого джихангир мог простить любые прегрешения, а курултай в Каракоруме, когда весть достигнет Монголии, расценить как самую большую победу над врагом. С нахождением таинственной кладовой прекратился бы падеж животных, а отряды воинов, рассылаемые в разные стороны, не пропадали бы в темных лесах бесследно. Сиятельный уставился на него в упор, маленькие губы подобрались еще больше, а ноздри приплюснутого носа кровожадно зашевелились, с шумом втягивая воздух.
  
  Гуюк-хан приказал джагуну глухим голосом:
  
  - Говори.
  
  Нат.
  
  Кадыр почувствовал, как превращается из тысячника без нескольких мгновений в хашара обыкновенного, жизнь которого висит на волоске. Он собрал волю в кулак и смело посмотрел в глаза Гуюк-хана, успевшего превратиться в снежного барса, приготовившегося к атаке.
  
  Джагун четко произнес:
  
  - Ан-Насир - Победоносный, кладовая урусутов находится вверх по реке Жизыдары, я думаю, что ее построили недалеко от берега, чтобы легче было таскать туда с лодок мешки с зерном и другими продуктами.
  
  Нат.
  
  Сиятельный продолжил допрос бесстрастным голосом, на плоском его лице не покривилась ни одна черточка. В тишине было слышно, как мерно раскачивается опахало в руках раба, стоящего у печки и разгоняющего теплый воздух по шатру.
  
  Гуюк-хан:
  
  - Откуда тебе об этом стало известно?
  
  Кадыр хотел придержать подергивание щеки, но не осмелился. Ответил:
  
  - От пленного урусута, которого я с воинами захватил на погосте Дешовки. Я сегодня его допрашивал.
  
  Гуюк-хан:
  
  - Что рассказал тебе хашар?
  
  Кадыр:
  
  - Почти ничего, но я заставил его путаться в ответах, а потом сделал нужные выводы.
  
  Гуюк-хан.
  
  - Из чего и какие:
  
  Кадыр:
  
  - Когда я притащил урусута в свою юрту и начал допрос, он стал насмешничать, отвечая с урусутскими издевками. Тогда я стал задавать ему с повторениями, чтобы поймать его на лжи. Скоро ответ на загадку читался на лице хашара, как китайское письмо на пергаментном листе. Оставалось или заставить его ускорить перевод, или призвать на помощь внутреннего толмача. Урусут предпочел переводу смерть, а мой внутренний толмач быстро нашел ключ к тайне.
  
  Гуюк-хан, прерывая:
  
  - Меня не интересуют подробности с методами дознавания, мне интересна истина.
  
  Кадыр:
  
  - Кладовую нужно искать на правом берегу реки Жизыдары вверх по течению, к ней ведет, скорее всего, наезженная дорога, ведь старые запасы нужно вывозить, а новые завозить. Грести вверх по течению тяжелее, как заметил урусут, если лодка груженая, а если плыть вниз, можно и веслами не шевелить. Кто догадается, что откровения, от которых у хашара сам собой возник смех, нужно будет воспринимать с точностью до наоборот? Сиятельный, я догадался.
  
  Нат.
  
  Гуюк-хан уставился перед собой и надолго замолчал, не смели прерывать течения мыслей и тысячники с сотниками, хотя блеск глаз не мог скрыть чувства зависти, испытываемого ими к сопернику. Особенно оно не давало покоя тем, кого называли кандидатами на место Расуллы, кидавшими в сторону Кадыра неприязненные взгляды. Джагун сидел не шелохнувшись, ожидая участи. Наконец, чингизид вскинул голову, увенчанную китайским шлемом с золотыми насечками и пером от белой цапли, и полуобернулся к Расулле, занявшему место на коврике сбоку и позади него:
  
  Гуюк-хан:
  
  - Ты поедешь со мной, а твое место прямо сейчас займет тысячник Кадыр.
  
  Гуюк-хан, переведя взгляд на джагуна:
  
  - Я меняю планы в отношении твоего отряда, тысячник, теперь у тебя одна задача - найти кладовую Козелеска, из которой его защитники пополняют запасы, и захватить ее вместе со слугами.
  
  Кадыр, складываясь в глубоком поклоне, доставая тюрбаном до коленей:
  
  - Слушаю и повинуюсь, Ан-Насир. Я обещаю тебе, Сиятельный, что найду урусутские амбары и вымету из них все до зернышка.
  
  Нат.
  
  В шатре раздался гул голосов, половина из которых была одобрительной, а половина ехидной и недоверчивой. Военачальники торопились обсудить новость.
  
  Военачальники:
  
  - Эту кладовую не переставали искать с момента, как наши полки подошли к стенам крепости, ни один отряд не сумел отыскать даже намека на то, что она существует.
  
  - Зато много воинов навсегда затерялось в непроходимых чащах с топкими
  болотами, земля на которых дрожала как при землетрясении.
  
  - Это похоже на вымысел с колом в конце его.
  
  Нат.
  
  Гуюк-хан приподнял обе руки, за них ухватились слуги, оторвавшие его грузное тело от сидения, и он, переваливаясь на коротких ногах, направился к выходу из шатра. За ним заторопились высокие сановники во главе с ханом Бури, к которым присоединился тысячник Расулла, успевший поменять мало подвижное выражение лица на безликую маску темника. Проходя мимо Кадыра, согнувшегося пополам, он покривил уголки губ с белым налетом, давая понять, что чин тысячника был получен им не без молчаливого его согласия.
  
  Недавний джагун снова приложил правую руку к груди:
  
  - Яшасын, Высокоблагородный. Ты можешь опираться на меня как на спину харакуна. Яшасын!
  
  Нат.
  
  Расулла ничего не сказал, с трудом перетаскивая толстые ноги через порог. Новый тысячник, провожая его блестящими глазами, пробормотал.
  
  Кадыр:
  
  - Сейчас тебе лень поднимать даже ноги над порогом шатра, ставшего моим, и если бы не законы "Ясы", вырубленные в ней булатными клинками, ты приказал бы убрать его с дороги.
  
  Нат.
  
  Джихангир с непроницаемым лицом слушал своего родственника Бури. Они сидели перед ковром, уставленным кипчакскими сладостями и китайскими чашечками с монгольским чаем, заправленным соленым жиром.
  
  Джихангир, продолжая начатый разговор:
  
  - Весть о том, что джагун Кадыр, которому я приказал вырвать остатки ноздрей, назначен тысячником на совете чингизидов и темников левого крыла войска, не зацепила меня. Я понимаю, что это ответный ход сына кагана всех монгол, посчитавшего себя оскробленным после получения им приказа о взятии крепости Козелеск за два дня.
  
  Бури, держа в руке чашку с чаем:
  
  - Это так, саин-хан.
  
  Джихангир:
  
  - Перед этим я выслушал доклад Непобедимого полководца о хорошо укрепленном городе, где он указал на факт, что до тех пор, пока не схлынут полые воды, крепость вряд ли можно будет взять. Ее омывают с трех сторон разлившиеся реки, а с четвертой защитники вырыли ров, глубиной в несколько сажен, из вынутой земли они соорудили такой же высокий вал, усилив проездные ворота поднятым перекидным мостом. Вряд ли окситанские требюше, показавшие себя в других местах с лучшей стороны, сумеют разбить двойную преграду из дубовых плах, соединенных железными пластинами и квадратными гвоздями. Разве что попробовать снести камнями одну из глухих башен на навершии стены, а потом послать на штурм отборные части.
  
  Нат.
  
  Ослепительный замолчал, перебирая четки, вырезанные из черного агата, заметив осторожный взгляд Бури, пояснил.
  
  Ослепительный:
  
  - Эту привычку перебирать четки я перенял у факиха Хаджи Рахима, кипчакского летописца, состоящего при мне и пачкающего белые свитки бумаги темной краской, висящей каплями на конце его каляма.
  
  Нат.
  
  Бури кивнул головой. Ослепительный встал и прошелся по шатру вокруг походного трона с орлом над спинкой.
  
  Ослепительный, продолжая говорить:
  
  - Пусть Гуюк-хан решает задачу сам, я не стану отменять приказа, как не пошлю на помощь ни одного воина из других полков. Если он не управится в отведенное время, я прикажу ему отвести войска от крепости и дождаться схода паводка. Но когда воды схлынут, на штурм Козелеска ринутся полки Кадана и твои, Бури. А хан Гуюк, твердолобый этот чулун над могилами погибших воинов, будет смотреть за его взятием из своего шатра. Скажу, Субудай-багатур тогда усмехнулся дальнему моему прицелу, он подумал, что я решил неудачи по взятию крепости переложить на плечи сына кагана всех монгол, и удовлетворенно причмокнул губами. Непобедимый думал правильно, он давно стал считать меня, внука великого его друга, третьим своим сыном, при чем старшим.
  
  Ослепительный, остановившись:
  
  Я выслушал твой доклад, Бури, и ты знаешь, с каким доверием я к тебе отношусь, по этой причине скажи мне, действительно ли этот Кадыр, которого Гуюк-хан сделал тысячником, знает местонахождение кладовых Козелеска. Или это очередная кипчакская сказка из ихней "Тысячи и одной ночи"?
  
  Нат.
  
  Хан Бури, отодвинув от себя чашечку. Он сказал:
  
  - Саин-хан, рассказ тысячника походит на правду, репутация у него среди кипчакских воинов довольно высокая, он славится не только храбростью, но и тем, что не боится говорить правду в лицо. Чтобы узнать, как обстоит все на самом деле, я приказал двум тургаудам пойти с отрядом Кадыра на поиски кладовой и проследить за его действиями. Если тысячник ничего не найдет, они отрубят ему голову и привезут ее в кипчакский лагерь, чтобы показать этому сброду.
  
  Нат.
  
  Джихангир сел на трон, отхлебнул из чашечки и покривил губы в ухмылке. Сказал:
  
  - Я помню джагуна с дерзким выражением на лице, изуродованном шрамами, который выкрикивал оправдания вместо того, чтобы принять заслуженную кару за принесенную дурную весть. Я тогда поймал себя на мысли, как Субудай-багатур, бывший в шатре, что кипчак вряд ли уступит монгольскому воину в смелости и сообразительности. Таких смышленых нужно поощрять подарками и повышать в звании. Если бы джагун не служил верой и правдой Гуюк-хану, этому сыну змеи, я бы тоже не оставил его без внимания, но Кадыр готов за хозяина перегрызть глотку любому. Впрочем все, что ни делается, делается к лучшему, так говорит Хаджи Рахим, мой летописец славных подвигов монгольской орды. А он не отрывает носа от книг со страницами, усыпанными знаками, которых возит с собой множество. По этой причине ты поступил правильно, Бури, послав по следу кипчаков своих тургаудов, кладовая Козелеска заслуживает особого внимания и ее необходимо найти как можно скорее. Если она не выдумка урусутских харакунов.
  
  Нат.
  
  Бату-хан одарил собеседника поощрительным взглядом и поставил фарфоровую чашку на ковер. На плоское лицо вернулось сосредоточенное выражение, а узкие глаза превратились в колючие щелочки.
  
  Бату-хан:
  
  - Но задача войска состоит в том, чтобы взять крепость и не оставить от нее камня на камне. Мы должны сделать все, чтобы бунт покоренных нами народов веками не тревожил Священную монгольскую империю, и чтобы они безропотно отдавали нашим правнукам лучшее, чем владеют сами.
  
  Нат.
  
  Бури, воздев руки вверх и восторженно воскликнув:
  
  - Ослепительный, да продлит твои дни небесный бог Тэнгре, пусть не прекращается к тебе любовь Сульдэ, бога войны. Я клянусь, что готов быть вечным твоим рабом и исполнять любое желание.
  
  Нат.
  
  Бури прижал ладони к груди. Саин-хан взял четки и повертел в руках плотные черные шарики.
  
  Саин-хан:
  
  - Бури, ты чингизид, но рожден не монголкой - законы Ясы не изменишь, они будут вечны. Я много думал, стоит ли посвящать тебя в свои планы, предусматривающие недопущение Гуюк-хана на трон кагана всех монгол, занимаемый его отцом Угедэем. Взвесив все за и против, я пришел к выводу, что тебе можно доверять. Ты полноправный член нашего рода и ты равен с нами, потомками Великого Чингисхана.
  
  Нат.
  
  Бури снова уткнулся носом в ковер под ним.
  
  Бури:
  
  - С этого момента я твой самый верный слуга, джихангир, исполняющий все твои желания.
  
  Саин-хан, благосклонно улыбнувшись, продолжил:
  
  - Поэтому, как только схлынет весенний паводок, вы вместе с Каданом направите свои тумены под стены крепости, я верю, что вы возьмете ее за один штурм, порукой тому ваше высокое военное искусство, доказанное на полях сражений в стране урусутов.
  
  Бури:
  
  - Ослепительный, прими мою благодарность за доверие, которое оказываешь мне.
  
  Нат.
  
  За пологом послышались негромкие голоса, хозяин шатра покосился на вход и понизил голос:
  
  Саин-хан:
  
  - Сейчас Козелеск взять нельзя, потому что из-за весеннего разлива мы не можем подтащить под стены камнеметные машины, чтобы разбить ворота или башни и ворваться на улицы неудержимым потоком, как это было всегда. Это значит, что все усилия Гуюк-хана долго будут напрасными, и это положение вещей нам на руку.
  
  Саин-хан назидательно поднял палец вверх. Затем продолжил.
  
  - Весть о том, что главнокомандующий левого крыла войска не справился с обязанностями, будет отправлена в Каракорум, о его поражении под стенами маленькой крепости узнает курултай, и этого будет достаточно, чтобы его кандидатура на высший пост была забракована как стрела без наконечника.
  
  Бури насторожился, осознавая, куда его хотят втянуть.
  
  Бури:
  
  - Но у Гуюк-хана достаточно влиятельных друзей не только среди военачальников, но и в высшем совете Орды. Они готовы поддержать его, потому что видят в нем благодетеля.
  
  Нат.
  
  Бату-хан насмешливо покривил губы, уловив в словах собеседника его скрытную причастность к тем друзьям. Он пояснил как можно мягче.
  
  Бату-хан:
  
  - Не рано ли эти люди нацелились делить шкуру не убитого еще горного барса? А если им не удастся завладеть ею? Сын кагана не настолько умен, чтобы занять трон отца для управления Золотой Ордой, не имеющей границ, нужен чингизид с небесным умом. Пусть Гуюк-хан благодарит шаманов, окруживших его духами везения, иначе ему нельзя было бы доверить даже сотни воинов.
  
  Бури сдержанно засопел. Он сказал:
  
  - Саин-хан, доказывать джихангиру войска обратное не только бесполезно, но не умно, ведь у меня нет шансов стать каганом, я полукровка, вдобавок перенял от матери дикий нрав, за который не единожды расплачивался синяками и насмешками в свой адрес. Я могу лишь бороться за место среди чингизидов, а когда борьба закончится победой, знает один бог Сульдэ, которому я служу верой и правдой.
  Тебе известно больше, чем нам, поэтому курултай выбрал тебя джихангиром войска. Но и ты мечтаешь о троне кагана всех монгол, хотя в твоих жилах тоже течет меркитская кровь.
  
  Нат.
  
  Бату-хан не повел бровью на брошенное в лицо оскорбление, оно было присуще Бури и больше никому. Он повернулся к собеседнику и посмотрел в черные зрачки, расширившиеся в ожидании реакции на слова:
  
  - Вот потому, Бури, я с тобой разоткровенничался, нам делить нечего, я такой же полукровка, как ты сам. Я уверен, что это вымученный упрек, а не желание меня оскорбить, какой из нукеров не мечтает стать джихангиром, пусть он всего лишь презренный половец, чаще питающийся не дымящейся от крови плотью, а падалью. С этого момента ты будешь прикрывать мне спину как самый преданный из кебтегулов, когда сон сморит меня и я стану беззащитным.
  
  Нат.
  
  Темник на мгновение оторопел, затем сложил руки на груди и молча склонил голову.
  Саин-хан продолжил:
  
  - Я почувствовал, что у меня появился кровный брат, готовый отдать за меня жизнь.
  
  Нат.
  
  Саин-хан полуобернулся к рабу, возившемуся с печкой позади трона, и приказал принести бурдюк с хорзой. И когда она была разлита в фарфоровые чашки, молча поднял свою и так же молча выпил до дна. Хан Бури последовал примеру саин-хана, на круглом лице застыла маска напряженного размышления. Джихангир не сводил с него косого взгляда, чтобы по выражению лица узнать, кого только что приблизил к своему горлу. И в который раз убедился, что Бури не способен на обман, потому что тени сомнения начали вскоре покидать его облик, вместо них появилось доказательство верности в виде преданного взгляда. Джихангир вытер губы рукавом халата и расслабился.
  
  Нат.
  
  Полог на входе отодвинулся и в шатер вошел тургауд, пройдя пару шагов по направлению к трону, он опустился на одно колено и склонил голову:
  
  Тургауд четко сказал:
  
  - Джихангир, на правый фланг войска произошло нападение урусутских полков.
  
  Нат.
  
  Бату-хан на мгновение застыл изваянием, затем лицо, заплывшее жиром, начало наливаться темной кровью, нос хищно затрепетал ноздрями, а нижняя челюсть выпятилась вперед.
  
  Бату-хан, прохрипев:
  
  - Кто посмел?
  
  Воин дневной стражи еще ниже опустил голову:
  
  - Кудейары, джихангир. Разведчики хана Шейбани ждут разрешения переступить порог твоего шатра.
  
  Бату-хан:
  
  - Пусть войдут!
  
  Нат.
  
  Вовнутрь проскользнули три кипчака с нашивками на рукавах, они бросились на колени и стукнулись лбами о ковры, покрывавшие пол. Они были без оружия, в урусутских тулупах и рыжих кипчакских сапогах, подбитых войлоком, воины, развязав цветные пояса, повесили их себе на шеи. Джихангир приказал сразу всем, не в состоянии выделить старшего по званию - такой грязной была на них одежда.
  
  Джихангир:
  
  - Говори!
  
  Средний кипчак вскинул голову, обмотанную материей, и сел на пятки, лицо у него обросло черной бородой, над большими глазами кустились черные брови, достававшие концами до висков. Омыв бороду ладонями, он сказал высоким голосом, перемежая монгольские и кипчакские слова.
  
  Кипчак:
  
  - Ослепительный, урусуты налетели на наши сотни под утро, когда туман еще не рассеялся, и когда лошади, уставшие за ночь от воя волков, тоже смежают глаза. Они порезали ножами много наших воинов и снова ушли в непроходимые леса.
  
  Нат.
  
  Кипчак поперхнулся, стараясь справиться со спазмами, сдавившими горло. Саин-хан вцепился пальцами в рукоятку кинжала.
  
  Саин-хан:
  
  - Сколько воинов погибло? И почему часовые заранее не предупредили об опасности?
  
  Кипчак:
  
  - Наверное, они заснули, потому что урусуты нас давно не тревожили. А сипаев-воинов погибло много.
  
  Хозяин шатра зарычал:
  
  - Сколько!?
  
  Кипчак:
  
  - Больше трехсот человек, еще карапшики-разбойники посекли мечами две стенобитные машины и увели табун лошадей.
  
  Саин-хан:
  
  - А сколько воинов потеряли урусуты?
  
  Кипчак:
  
  - Одного, Ослепительный, его тело осталось лежать посередине поляны, которую занимали сотни.
  
  Саин-хан:
  
  - Это был карапшик Кудейары?
  
  Кипчак:
  
  - Это был урусутский харакун в порванных лаптях и в тулупе клочьями, в руке он сжимал простой нож.
  
  Нат.
  
  Бату-хан резко поднялся на ноги и направился к выходу из шатра, на ходу бросив через плечо:
  
  Бату-хан:
  
  - Посадить всех троих на колья.
  
  Кипчаки:
  
  - Аман, Ослепительный!..
  
  Нат.
  
  Воины попытались ухватиться за сапоги джихангира, но он с силой ударил ближнего в лицо. За ним поспешил хан Бури, который тоже приложил каблук к длинному носу другого разведчика. Ковровый полог на входе в шатер слетел с волосяной веревки и упал далеко в стороне, заставив баурши-завхоза присесть от страха на пятки. Возле Бату-хана уже приплясывал любимый конь вороной масти с белыми чулками до коленных чашечек и с такой же звездой в середине лба, а верные тургауды помогали ему взобраться в седло, покрытое плотным ковром с мягкой подушкой под ним, с золотыми стременами по бокам. Всадник всадил шпоры в бока лошади и помчался вслед за тройкой знаменосцев с тугом над головами, сорвавшимися с места на миг раньше. За ним поспешил Бури, а потом тишину взрыли дробным топотом пятьсот отборных тургаудов со зверскими выражениями на лицах.
  
  Нат.
  
  В предвечерних сумерках на поляне посреди леса разбросались в неестественных позах несколько сотен воинов без доспехов и вооружения, снятых большей частью урусутами, остальное подобрали ордынцы, по ранам можно было определить, что они были убиты ударами сулиц и засапожных ножей. По краям поляны выстроились войска правого крыла орды под управлением Шейбани-хана со знаменами, тугами, бунчуками и вымпелами. Бревна для костра уже приготовили. Несколько десятков трупов десятников и сотников с нашивками на рукавах успели оттащить в сторону, их должны были положить отдельно. Среди младшего командного состава оказался тысячник с пайцзой на груди, но без шлема и без кольчуги с саблей. Не было на нем богатой шубы с золотыми перстнями на пальцах и даже сапог, он лежал на стылой земле, выпятив огромный живот и раскидав в стороны босые ноги. Рядом с Бату-ханом и Бури остановился Шейбани, прискакавший сюда только что, желтое и плоское лицо выражало крайнюю степень озабоченности. Джихангир увидел краем глаза, как к свите приближается на саврасом коне Субудай-багатур. Бури подался с седла к саин-хану.
  
  Бури:
  
  - Джихангир, наверное Непобедимого успели предупредить о нападении разбойников под началом Кудейары кто-нибудь из юртджи или из нукеров, его глазами и ушами везде. Думаю, после случившегося Шейбани сравнялся в беспечности с ханом Гуюком, потерявшим под Козелеском во время вылазки защитников крепости более шести сотен воинов с несколькими тысячниками и двумя темниками, с сыном полководца Бурундая. Таких потерь высшего состава мы не знали со времени вступления в земли урусутов. Мы потеряли еще хана Кюлькана, младшего сына Потрясателя Вселенной, убитого под Коломной.
  
  Саин-хан качнулся в седле, ворочая белками глаз. Он негромко сказал:
  
  - Ты сказал правду, Бури, с такими утратами не могут сравниться потери в битве с объединенным войском урусутов у Красного Холма, когда был зарублен коназ всей Руси Герагий Селдович.
  
  Бури огляделся вокруг, сообщил:
  
  - Джихангир, почти все высшие военачальники в сборе, Гуюк-хан и чингизиды из его окружения продираются, наверное, через леса к этому печальному месту, потому что не смеют нарушить законов "Ясы", в которой сказано: если военачальник не отдал последних почестей воину, погибшему при исполнении воинских обязанностей, он достоин смерти.
  
  Бату-хан, подергав жирной щекой:
  
  - Если Гуюк-хан опоздает на церемонию прощания с погибшими воинами, его накажет бог войны Сульдэ. Бури, ты хорошо заучил законы Ясы и заслуживаешь похвалы.
  
  Нат.
  
  Бату-хан оторвал взгляд от поляны и поднял правую руку, специальные отряды поспешили к убитым воинам, другие принялись укладывать бревна в основание костра, подгоняя их друг к другу. Ровными рядами на них положили кипчаков, татар и монголов с куманами, обрами, саксинами и другими воинами из разных племен и народов. Первый ряд мертвецов снова переложили бревнами, укладывая тела так, чтобы не выступала ни рука, ни нога. Скорбная башня росла на глазах, ордынцы облепили ее со всех сторон застывшими муравьями, скоро для поднятия наверх тел и стволов понадобились лестницы и арканы. Наконец квадратную вершину увенчала юрта из толстых жердей со стягом на верху. Джихангир, наблюдавший за приготовлениями, почувствовал, что сзади кто-то подъехал, он втянул носом воздух и уловив резкий запах лошадиного пота понял, что Гуюк-хан все-таки успел к началу ритуала. По губам скользнула презрительная усмешка, сказавшая, что приезд вовремя кровного врага ничего не изменит. Он выехал вперед и снова поднял правую руку, и тут-же рев из тысяч глоток заставил вздрогнуть вековой лес. Голые вершины деревьев сотряслись, сбросив на землю отмершие ветви. Монголы закричали.
  
  Воины:
  
  - Уррра-агх!!! Уррра-агх!!! Кху, кху, монгол!
  
  Клич подхватили татары и кипчаки:
  
  - Яшасын!!! Яшасын!!!
  
  Гортанные их голоса перекрыли крики кавказских племен и народов страны Барон-Тала:
  
  - Гей ой о чуй!
  
  - Аллах акбар!
  
  Нат.
  
  В жуткую какофонию звуков, набирающую обороты, влились кличи других полков и соединений. Заревели длинные трубы с утолщениями на концах, загромыхали барабаны, зашлись хриплыми голосами рожки, их прорезали резкими переливами глиняные свирели. Двадцать шаманов в белых одеждах и со шкурами диких животных на плечах встали на карачки и поскакали вокруг башни, кривляясь и лупя кулаками в бубны, украшенные цветными лентами, медными колокольчиками и высушенными головами птиц и мелких степных зверьков. Они начали входить в транс, падая на землю, исходя слюной и дрыгая ногами. Некоторые из всадников спрыгнули с коней и пошли за ними, размахивая шелковыми расписанными платками в правых руках. Напряжение возрастало, всадники соскакивали на землю и бились о деревья головой. На губах воинов запузырились клочки пены, глаза начали вылезать из орбит, тела стали подергиваться, а руки и ноги невольно взбрыкивать. Джихангир, дождавшись, когда общее горе достигнет апогея, подал знак факельной группе во главе с китайцем, не сводящим с него глаз. К сооружению приблизились с восьми сторон люди в длинных одеждах с зажженными факелами, подожгли паклю, намоченную в горючей жидкости и заложенную между бревнами, поднесли огонь к просмоленной одежде погибших. Языки пламени охватили башню со всех сторон, они взметнулись вверх, рассеивая с черных концов тучи искр. Гортанные кличи из тысяч глоток, рев сотен труб и хрипение сотен рожков, усиленные оглушительным боем барабанов и бубнов, заполнили поляну, превратив ее в громадный медный котел с толстыми стенами, издающий звуки, сравнимые с гудением при опасности урусутских вечевых колоколов. Орда продолжала бесноваться на дне котла, середину которого охватило кровавое пламя с хвостами черного дыма, извивающегося китайскими драконами. Горящие воины словно ждали момента, когда огонь достигнет небес, некоторые стали приподниматься, скидывая придавившие их стволы, чтобы броситься в него и превратиться в искры, исчезающие среди редких туч бесследно. Пламя лизнуло бесконечным языком Повозку Вечности, начавшую проступать между ветвей. И когда искры долетели до нее, невидимая сила предстала перед воинами в виде завитков, сплетенных из дыма, начавшего белеть, воплощаясь в образ Смерти, оседавший на землю.
  Бату-хан ударил коня шпорами и вылетев почти на середину поляны, поднял его на дыбы. Он закричал заклинание, которым провожали погибших воинов в последний путь.
  
  Бату-хан:
  
  - Бай аралла бастр дзориггей!!!
  
  Нат.
  
  Воины орды опомнились, они перестали кричать, а потом помчались от костра со всех ног, завопив на разные голоса:
  
  Воины:
  
  - Байартай! Байартай!!!
  
  Нат.
  
  Колдуны побежали за ними, завопив тонкими голосами.
  
  Колдуны:
  
  - Спасайтесь, убегайте от этого места дальше...
  
  - ...дьяман кёрмёсы, слуги Эрлика, владыки подземного царства мертвых, уже прилетели за душами воинов, уходящих в мир иной...
  
  - ... вокруг множество мангусов, сабдыков, лусутов, иблисов, готовых урвать долю и утащить ее в свои владения, откуда возврата нет...
  
  - ... они могут воспользоваться моментом и выкрасть живую душу, чтобы присоединить ее к душам, покинувшим тела. И тогда ее ждут мучения, неведомые ни на земле, ни на небе...
  
  Нат.
  
  Возле костра, жадно пожирающего дрова с человеческими останками, остались лишь слуги из похоронной команды. Бату-хан потянул на себя повод и выехал на дорогу, ведущую в ставку, он не оглянулся на свиту, не перемолвился ни с кем словом. Не стал ждать Непобедимого. Бури тронулся следом, выдерживая расстояние.
  
  Бури, размышляя вслух:
  
  - Джихангир никогда не делал шага без Субудая. Значит, он осознал, что победил на этот раз главных противников - Гуюк-хана и Шейбани-хана. Они тоже не приблизились к нему, признавая поражение. Бату-хан великий полководец, если сумел добыть победу ценой поражения.
  
  Действие седьмое.
  
  Нат.
  
  Титры:
  
  Пошел десятый день осады крепости. Название реки Жиздра сохранилось со времен прихода сюда племени вятичей, живших в междуречье Днестра и Днепра. Это случилось, когда развалился союз славянских племен, объединенных общим названием анты или венендеры, живших братовщинами и проповедовавших, как в Римской Республике, военную демократию. Ратники ходили по берегам и перекликались между собой, один спрашивал: Жив? А второй отвечал: Здрав! Оба слова объединились в одно и река, приток Оки, впадающей в великую реку Ра, что на старославянском означало бог Солнца, стала называться Жиздра.
  
  Нат.
  
  Лед на Жиздре тронулся, широкая река потащила на себе ледяной панцирь, подрезающий краями кусты на берегах и целые деревья. Затем понесла отдельные льдины размером с городской огород, которые сшибались, норовя надвинуться массой на берег. Жиздра дала возможность выхода полой воде. Она успела затопить луга до дебрянских лесов, конца которым не было. Батыговым ордам пришлось снять осаду с крепости и переместить лагеря на возвышенные места. Деревни вокруг были разорены и сожжены, жители убиты, тех, кто успел убежать в леса, насчитывались десятки от многих тыся. Отряды ордынцев продолжали рыскать по округе, уничтожая все на пути, лишь деревня Дешевки оставалась целой, в ней поставил шатер Гуюк-хан с правой рукой темником Бурундаем. Козличи говорили промеж себя.
  
  Горожане, при встречах:
  
  - Оправдала деревня свое название, теперь с темной стороны. Совсем недавно в ней проживали мастера, выплетавшие из липового лыка лапти, лукошки, кошелки и даже покрывала. Для ремесла шел подручный материал, самый дешевый.
  - Ну так-от, охочие люди использовали их поделки зимой, они расстилали покрывала на снегу и укладывались спать, укрываясь шубами, это спасало от холода и от болезней, отгоняло от этого места зверей. Потому как липа источает целебный запах, сохранявшийся многие годы, его звери, как цветочный, переносят с трудом.
  - А еще ихние вещицы, нужные в хозяйстве, стоили дешево, потому деревня с мастеровыми в ней стала называться Дешовками.
  - Теперь не угадаешь, как ее называть, никак Продажки.
  - Люди там не виноватые, их самих держат за рабов...
  
  Нат.
  
  Козлянам защищать город стало легче, хотя наскоки ордынцев с напольной стороны, где был отрыт только ров с валом, а река Клютома прикрывала одним из изгибов лишь угол стены, не прекращались ни на день. Место представляло из себя начавшую подсыхать возвышенность, она первой освободилась от снега и полой воды. Волны нехристей накатывали друг за другом на стены крепости, они забрасывали истобы с теремами тучами стрел и стаями дротиков. Козляне не переставали поливать крыши водой и мазать их грязью, поэтому пожары были не часты. Зато новые стрелы и дротики для защитников не изготовлялись, им хватало ордынских, а вот ножи, мечи и секиры тупились часто, поэтому в кузницах не гас огонь, его кузнецы раздували надыманием мешным. Горожане были заняты одним - помогали кто как мог дружинникам отогнать ворога от родного порога. Вятка с ратниками готовил ушкуи.
  
  Вятка, объясняя воям смысл их работы:
  
  - Воевода со спадом половодья убедился, что ордынцы от нас не уйдут, они только перенесли стойбища на сухое. Потому приказал вывезти под покровом ночи из города детей с матерями и подростков до двенадцати весей, они гибнут от ордынских стрел из-за беспечности. Он выделил охрану из крепких мужиков, завещал искать в глухом лесу поляну для постройки истоб, чтобы сбеги начали новую жизнь, если Козельску суждено будет покориться батыевым ордам.
  
  Ратники закивали головами, укрытыми шеломами от стрел, летающих по всем направления.
  
  Ратники:
  
  - Радыня решил правильно. Надо сберечь наш род от полного сничтожения.
  
  Вятка, продолжая объяснять:
  
  - После того, как горожане покинут ушкуи, воевода наказал мне плыть в Серёнск за хлебным припасом, он подходит к концу. Мы-от проскочим мимо ордынских полков, тут дело в том, что как на склад могли уже наткнуться мунгальские разведчики и разграбить его вчистую, убив охрану. Вестей оттуда не приходило с тех пор, как мунгалы взяли Козельск в кольцо.
  
  Ратники:
  
  - Спаси и сохрани их Перун и бог Саваоф.
  
  Нат.
  
  Солнце поднялось к зениту, Вятка опустил в глиняный горшок с горячей смолой маклавицу, сплетенную из липового, тонко нарезанного лыка, которой смолил бока ушкуя, и подался к ратникам, тесавшим с плотниками топорами весла и лавки. Аргун - плотник из рязанских сбегов ловко воткнул острый чекан в заготовку для весла, лопоть-одежда была на нем справная, видно, успел приткнуться к местной бабе.
  
  Аргун спросил:
  
  - Передых у нас, Вятка? Али пришла пора итить на стену и воевать тугарина?
  
  Сотник отмахнулся, направляясь к Бранку.
  
  - Нонче там есть кому воевать поганых. А передыха не будет, нам надо к заходу Ярилы закончить смолить деренейские-разбойничьи ушкуи, дать им день просохнуть и на другую ночь спустить на воду.
  
  Молодой аргун, поплевав на ладни. Попросил:
  
  - Возьми с собой и меня. Я ух какой ярый на нехристей.
  
  Вятка, бросая на ходу:
  
  - Вота на стену и пойдешь. А мне нужны терпеливцы, чтобы пальцем без приказа не пошевелили.
  
  Нат.
  
  Бранок вместе со своим десятком и с десятком Охрима примеривал по ширине ушкуя, рассчитанного на тридцать ратников, лавки, обтесанные из вязкого ясеня, их нужно было приладить в его середине. Лодку проконопатили изнутри и залили зазоры между гнутыми досками горячей смолой, осталось просмолить корму. Конец в работе был виден на остальных остовах числом пять, чернеющих на бревнах - катках, закрытых от тугарских стрел навесами из горбылей, промазанных грязью, чтобы гасла горящая
  на них пакля. Ушкуи рубили рядом с проездой башней с воротами, закрытыми изнутри на дубовые заворины-засовы, чтобы ночью можно было открыть их и столкнуть лодки, минуя подъемный мост, прямо в Жиздру. Еще несколько лодок, принадлежащих гражданам, требовали только мелкого ремонта, всех было числом двенадцать. Вятка ясно вспомнил тот момент.
  
  Воспоминание:
  
  Собрание граждан в княжьей гриднице подходило к концу. Когда завелся разговор с набором рати для похода в Серёнск, тысячник Латына указал воеводе Радыне на Вятку. Тому осталось благословить храбрых воев, успевших проявить себя на охоте между ордынских полков, на поход в их тыл. Но Вятка воспротивился уходу из крепости всей своей сотни, он разделил ее пополам, отобрав тех, кого успел проверить в деле.
  
  Нат.
  
  Вятка подошел к своим друзьям и облокотился на брус, упертый в деревянные бока лодки, Бранок и Охрим отложили плотницкие инструменты, стряхнули с себя стружку:
  
  Бранок:
  
  - Успеем закончить?
  
  Нат.
  
  Он оглянулся на остовы лодок, чернеющие за спиной потеками свежей смолы.
  
  Бранок:
  
  - Кажись, дело ладится.
  
  Нат.
  
  Охрим уверенно махнул шуйцей, продолжая оглаживать десницей лицо, покрытое серым налетом усталости.
  
  Охрим:
  
  - А ни то, на следующую ночь будем спускать на воду. Звяга уже выведывал, когда будем припас загружать. Жарко, Вятка, наша сотня со дня осады не знает роздыху, сражаясь с тугарами то на стене, то уходя на охоту в тыл...
  
  Бранок, дополняя Охрима:
  
  - ... то помогали аргунам гнуть доски для остовов лодок, забивали между ними распорки и притягивали за концы веревками к носовому комлю, чтобы потом осадить эти концы коваными гвоздями.
  
  Вятка покривил щеку и передернул плечами:
  
  - Время такое пришло. А припас мы погрузим в последнюю очередь, вначале надо ушкуи проверить на течь. Иначе, если какой потонет, воевода Радыня спустит с нас шкуры или посадит на кол, как мунгальских ясыров.
  
  Десятский ухмыльнулся. Посерьезнел:
  
  - Вота будя тада бяда... А какой струг ты надумал спустить в Жиздру первым?
  
  Вятка похлопал ладонью по еще не просохшим доскам.
  
  Вятка:
  
  - А вот его на воду и спустим, эту черную лебедушку. Ежели на дно сразу не канет, глядишь, и мы опосля останемся живы.
  
  Оба друга, оживленно восклицая:
  
  - Ты выбрал наш-от!
  
  - Тогда мы его сами и опробуем.
  
  Сотник не стал скрывать задумок.
  
  Сотник:
  
  - Как раз вы на нем и пойдете. За вами потянутся ушкуи Темрюка и сбега Якуны, а замыкать поезд будет Прокуда.
  
  Охрим, взопрев под фофудьей, подбитой лисьим мехом.
  
  Охрим:
  
  - А ты с кем пойдешь?
  
  Вятка:
  
  - Я наметился на середину, ежели что не заладится, то подмога будет одинаковая в обе стороны.
  
  Нат.
  
  Бранок с Охримом переглянулись, на лицах появилось подобие одобрительной улыбки. Они покивали головами, увенчанными рысьими треухами:
  
  - Тако оно и есть.
  
  Вятка, сообщив друзьям главное, начал сворачивать разговор.
  
  Вятка:
  
  - Ну тогда пора подносить катки ближе к ушкуям, чтобы в ночь похода, пока нехристи будут видеть поганые сны, они катились по ним без остановок, а мы только их подкладывали. Прокуда нарубил таких катков целую гору.
  
  Нат.
  
  Сотник направился к поленице, сложенной из равных по размеру бревенчатых кругляшей. Он похлопал широкой ладонью по одному из катков и осмотрел ушкуи.
  
  Вятка, довольно усмехнувшись, заговорил вслух:
  
  - Вижу, к отплытию лодок все готово, осталось дождаться, пока горячая смола не пропитает паклю насквозь и не затвердеет в пазах между досками как желтые потеки на стволах сосен. Отодрать их тогда можно будет только засапожным ножом. Хорошее средство для шпаклевки щелей, оттого и вода на стволах сосен не копится.
  
  Нат.
  
  В воздухе свиристели глиняными свистульками мунгальские стрелы с привязанными к ним кусочками горящей бересты или тряпки. Они были на излете и особого вреда причинить не могли, а небольшую рану горожане лечили своей мочой. Из-за остова ушкуя Вятку окликнул девичий голос.
  
  Голос позвал:
  
  - Вятка! Я к тебе, любый.
  
  Сотник повернул голову, к нему спешила Агафьюшка, его суженая. Льняные волосы выбивались из-под кожаного шелома, на фофудье лежала толстая коса, сложенная вдвое и перекинутая на высокую грудь. Большие глаза заливали небесной синью алый жар щек и полных губ, облекая фигурку девушки в цвета весенней радуги.
  
  Вятка, порывисто шагнув навстречу:
  
  - Агафьюшка, что стряслось? И пошто ты к нам?
  
  Нат.
  
  Агафья едва не уткнулась Вятке в плечо, не в силах справиться с внутренним волнением. Она прижала руки к груди, боясь перейти грань дозволенного, и с трудом выбросила из себя слова.
  
  Агафья, скользнув глазами по сторонам:
  
  - Я к тебе, реченный... Сердце привело!..
  
  Вятка, протягивая руки к девушке:
  
  - Что с тобой!?
  
  Агафья, не зная, как сдержать слезы, прижала косу к глазам:
  
  - Марфушку мунгальской стрелой побило...
  
  Вятка:
  
  - Твою подруженьку!?. Вы с ней росли...
  
  Девушка:
  
  - ... и Митеньку, сродника моего по батеньке.
  
  Вятка, заиграв желваками на скулах:
  
  - Митеньку! Ему только восемь весей...
  
  Нат.
  
  Агафьюшка, оглянувшись на аргунов, занятых работой, сделала еще шаг вперед и тронула пальцами бронь на плече Вятки. Ее всю трясло, но на лице отражалась решимость.
  
  Агафья:
  
  - Если поганые разобьют ворота, они хлынут на улицы города и почнут крушить дома, убивать людей и насиловать женщин.
  
  Вятка, положив десницу на яблоко меча:
  
  - Я ведаю, Агафьюшка, о том мы узнали от сбегов. Но если такое случится, в крепости уже не будет живых ратников. А жён с детьми, стариков и девок мы отправим на ушкуях в лесные чащи, где их ордынцы не достанут.
  
  Агафья, едва дослушав:
  
  - Я остаюсь на стене... Я от тебя никуда не уйду, ты мой нареченный и я приму смерть вместе с тобой...
  
  Вятка, порывисто прижав девушку к себе:
  
  - Любая моя, у нас еще будет все, и семья, и дети. Мы росли на виду у наших родителей, они так и порешили - быть нам вдвоем.
  
  Агафья, смахивая ресницами нахлынувшие слезы:
  
  - Но ты отсылаешь меня с гражданами города, а сам остаешься на стенах крепости!
  
  Вятка, удерживая волнение в груди:
  
  - Я сотник, веду за собой сто ратников. Это нынче мое ремесло.
  
  Агафья, вдруг прильнув к его груди и прошептав с придыханием:
  
  - Возьми меня!..
  
  Вятка, опешив от просьбы:
  
  - Что ты сказала, Агафьюшка?..
  
  Девушка, вжимаясь в суженого еще крепче:
  
  - Возьми, чтобы я не досталась поганым!
  
  Вятка, запылав от стыда и пытаясь отойти назад:
  
  - Любая моя, я не могу нарушить законы вятичей. Это позор на наши семьи...
  
  Агафья, закинув руки ему за шею и впиваясь губами в щеки:
  
  - Позора не будет, мы с тобой уже нареченные! Любый мой, сделай это прямо сейчас...
  
  Нат.
  
  Агафья схватила Вятку за рукав домотканого зипуна, выступающего из-под кольчуги и, впиваясь в сотника глазами, полными решимости, потащила его за сложенную возле зарослей мощного репейника поленицу из кругляшей, приготовленную под катки для перетаскивания ушкуев к берегам реки. Она на ходу старалась освободить суженого от брони, обдирая руки о железные кованные кольца, сталкивая с его головы шелом, отцепляя кожаный широкий пояс вместе с мечом и отбрасывая их в сторону. Вслед за ними полетел засапожный нож в ножнах, выдернутый ею из-за голенища сапога. Вятка не сопротивлялся, помогая нареченной избавить себя от зипуна с рубахой и портками. Он понял, что его любимая девушка и на этот раз была права...
  
  Нат.
  
  Новый день начался с барабанного боя в стане врага, рева длинных деревянных труб и надсадных звуков рожков, выточенных мунгалами из рогов скота. За концертом, во время которого шаманы с бубнами и в драных одеждах, обвешанные сушеными птичьими головами с костями мелких животных исполняли ритуальные танцы, последовал дробный топот копыт, и все повторилось сначала. Ордынцы подскакали к стене, выходящей на напольную сторону, тучи стрел и дротиков взметнулись в воздух и полетели к заборолам с вежами крепости, через них - к боярским хоромам и простым истобам, стремясь разнюхать цель, чтобы поразить ее острыми наконечниками. Так продолжалось до полудня, после которого наступало короткое затишье, затем бесконечная карусель кипчакских сотен начиналась заново. Но в этот раз после полудня со стороны проездной башни донеслись громкие крики дружинников, скоро с нее скатился по взбегам княжий отрок семнадцати весей и помчался по направлению к детинцу. Аргуны побросали работы и повернули головы к крепостной стене. Ждать пришлось недолго, за отроком на взбегах показался ратник из сотни Вятки, несший службу в одном из заборол, и поспешил прямо к нему. Сотник дотачивал чеканом новое весло, он машинально пробежался пальцами по кожаному поясу с висящим на нем засапожным ножом в ножнах, меч он отцепил как многие дружинники, чтобы тот не мешал работе. Вятка пошел быстрым шагом навстречу вестовому, одновременно подворачивая к бревну с лежащим на нем мечом, рядом был прислонен лук и тул со стрелами. Пока он навешивал на себя оружие, вестовой успел проскочить немалое расстояние и остановиться напротив него.
  
  Вятка, опередив его с вопросом:
  
  - Мунгалы переплыли на конях Жиздру и грозятся разбить ворота под проездной башней?
  
  Ратник ответил, переводя дух:
  
  - Нет, сотник, не так.
  
  Вятка:
  
  - А как?
  
  Ратник:
  
  - Ордынцы и правда сумели подобраться к воротам проездной башни.
  
  Вятка:
  
  - Ну!?
  
  Ратник:
  
  - Они предлагают их открыть и начать с ними переговоры.
  
  Вятка, не поверив:
  
  - Вота, дивье дивное! У них что, крылья выросли? Что у мунгал на копьях?
  
  Ратник:
  
  - Белые лоскуты и еще конские хвосты с ихними хоругвями.
  
  Вятка:
  
  - Кто их подвел к воротам?
  
  Ратник:
  
  - Сотник Чакун, так он себя назвал.
  
  Нат.
  
  Вятка переступил ногами и поправил за спиной лук, на его лице отразилось недопонимание происходящего.
  
  Вятка пробормотал, осматриваясь вокруг:
  
  - Странно, что ордынцы, после потери шести сотен воинов во время нашей вылазки в их логово и поражения из лука одного из мунгальских темников, решили начать с нами мирные переговоры. Их приход под стены крепости попахивает мунгальскими уловками, после них защитники русских крепостей расплачиваются своими головами.
  
  Нат.
  
  Вятка махнул рукой аргунам и ратникам, чтобы продолжали работы, сам направился к проездной башне. Туда уже спешили из детинца воевода с ближайшими советниками.
  Под главными воротами крепости с притянутым к ним веревками подъемным мостом столпилось не меньше двух десятков мунгальских воев на низкорослых лошаденках, на пиках, поднятых остриями вверх, полоскались на слабом ветру хоругви и несколько белых лоскутов материи, покачивался туг с прикрепленным под наконечником конским хвостом. Впереди отряда выделялся узкоглазый мунгалин в малахае из чернобурой лисы с пушистым хвостом, заброшенным за спину. Лицо его напоминало перезревшую тыкву с черными трещинами-морщинами вокруг маленького и злого рта, с узким лбом над выпуклыми надбровными дугами. Среди дружинников прошелестел смешок.
  
  Дружинники, перекидываясь замечаниями, скалясь на мунгальский отряд:
  
  - Такими тыквами, выпотрошенными изнутри и с прорезанными в них глазами, носами и ртами, а еще со вставленной внутрь зажженной лучиной, мы пугаем девок и маленьких детей в наши славянские праздники.
  
  Нат.
  
  На ордынце была медвежья шуба, перетянута широким кушаком из разноцветных аксамитовых лоскутов с кривым ножом в ножнах, засунутым за него, и с кривой китайской саблей, висящей сбоку. Он важно откинулся на высокую спинку седла, опустив одну руку с плетью вниз, а другой удерживая уздечку, украшенную серебряными бляхами. Позади застыли в седлах два мунгальских воина с каменными лицами, за ними толпились пестрой толпой остальные. Луки у всех были всунуты в саадаки, висящие сбоку седел, там же чернели оперением и стрелы. Воевода Радыня поднялся на прясло, огибающее башню, перегнулся через защитный барьер из досок:
  
  Воевода, обращаясь к первому ордынцу и указывая на него пальцем:
  
  - Это ты сотник Чакун?
  
  Нат.
  
  Из-за спины воинов показался толмач в белой грязной ширинке, повязанной вокруг головы, и в рваном чапане, он остановил коня чуть поодаль от военачальника и поднял вверх жидкую бороденку.
  
  Толмач:
  
  - Это есть сотник Чакун, он пришел к стенам крепости Козелеск, чтобы передать ее защитникам важное сообщение.
  
  Нат.
  
  Толмач, тыкая в сторону воеводы.
  
  - А ты кто такой?
  
  Радыня, ухмыляясь в бороду:
  
  - Я защитник крепости. Говорите сообщение, а мы его послушаем.
  
  Толмач, настаивая:
  
  - Нам нужен коназ. Больше толковать мы ни с кем не будем.
  
  Воевода, шевельнув плечами:
  
  - Ух ты, какие мы важные! А кто вас сюда послал?
  
  Толмач:
  
  - Нас послал сюда Гуюк-хан, да будет его имя благословенно в веках.
  
  Радыня:
  
  - Не велика птица, а где ваш Батыга?
  
  Толмач:
  
  - Джихангир идет своей дорогой.
  
   Радыня, всплеснув руками:
  
  - Вота оно как! Ну так и вы идите своей дорогой, никто вас сюда не звал.
  
  Нат.
  
  Толмач придвинулся к хозяину и быстро перевел ответ, тартаргакая как голодный грач, сотник еще больше прищурил раскосые глаза, на блинообразном лице обозначилась маска презрения. Но он взял себя в руки и что-то проговорил в ответ, и толмач снова занял свое место и вздернул бороденку.
  
  Толмач:
  
  - Если ты скажешь нам, кто ты есть такой, тогда мы начнем с тобой переговоры.
  
  Воевода, резко рубанув воздух ладонью:
  
  - Передай своему сотнику, что меня тоже послал сюда наш князь, и если он еще раз скривится, то нам с ним толковать будет не о чем. Таково мое последнее слово.
  
  Нат.
  
  Парламентер вдруг наклонился вперед и хищно раздул вывернутые ноздри, оскалив рот с черными зубами. Его спутники тоже взялись за оружие. За спиной воеводы дружинники натягивали тетивы луков, беря на прицел первых и последних всадников. Мунгалы потянули на себя повода, насторожив коней, они начали озираться по сторонам, выбирая пути отхода. Но вокруг была вода, по ней чередой плыли льдины, несущие на себе стволы деревьев, зверей, стога сена, порой целые истобы. Воевода опустил на лицо железную личину и приподнял короткую сулицу с длинным заточенным наконечником, намереваясь поразить сотника. По бокам проездной башни на пряслах и на навершии ощетинились стрелами защитники. Но сотник Чакун вдруг осел в седле, лицо изобразило искреннее недоумение, он повернулся к толмачу и что-то сказал, указывая на башню. Кипчак омыл руками бледные щеки и протолкнул между плотно сжатых губ визгливый от страха голос:
  
  Толмач:
  
  - Мой господин понял, что ты есть козелеский воевода, потому что на тебе надет очень богатый доспех. Он будет вести с тобой переговоры о сдаче крепости на милость победителя.
  
  Воевода:
  
  - Вы нас сначала одолейте, а потом поговорим о сдаче.
  
  Нат.
  
  Пришла очередь воеводе грозно нахмурить брови и раздуть ноздри прямого носа, сулицу он все-же опустил и задрал личину на шеломе с высоким шишаком. Но сотник снова отдавал распоряжения толмачу.
  
  Толмач:
  
  - Мой господин передает вам условия сдачи. Вы отдадите нам десятую часть от всего, чем обладаете: от продовольствия, от скота и от другого добра, а так-же десятую часть от мужчин, женщин и детей, чтобы мы могли увести их с собой.
  
  Нат.
  
  Ратники рядом с воеводой, начав переглядываться и переговариваться:
  
  - Значит, отдай своего брата или сына, а с ними жену, дочку или сестру, и они угонят их в рабство!
  - Чтобы они там работали на них до конца своих дней за кусок мунгальской черствой лепешки.
  - А поганые что захотят, то с ними и сделают.
  - Могут не довести, вон их сколько накладено во рву, будто косой накосили.
  - Они гнали наших братьев и сестер впереди себя, чтобы мы убивали их своими руками.
  - Нехристи поганые, как только земля держит...
  - Не бывать этому!
  - Лучше поляжем на могилах пращуров, а поганых все одно порежем ножами.
  - Таков наш ответ. Радыня, давай нехристю отлуп, не то он первым получит стрелу.
  
  Нат.
  
  На прясло взбежал запыхавшийся отрок, подскочив к воеводе, громко выложил:
  
  - Воевода, через Березовку перешел большой полк ордынцев и приблизился к стене. Они сбираются начать новый набег.
  
  Радыня, приподнимая удивленные брови:
  
  - А как они перешли реку?
  
  Отрок:
  
  - Там образовался затор из льдин и деревьев с мусором, они накидали поверх досок с сучьями и прошли.
  
  Воевода, вскидывая руками:
  
  - Ах, поганцы! А под проездной башней они решили отвлечь нас от мунгальских замыслов.
  
  Отрок, покивав головой и мазнув рукавом под носом:
  
  - Еще готовится новая атака с напольной стороны, нехристи подтаскивают к воротной башне пороки, которые они утром приволокли из леса.
  
  Нат.
  
  Воевода, застыл было с раззявленным ртом, затем отстранил от себя отрока, медленно опустил личину на лицо и снова взялся за сулицу.
  
  Воевода, отдав приказ ратникам осевшим голосом:
  
  - Дружинники, готовь луки!
  
  Нат.
  
  Воевода, когда за спиной перестали звенеть натягиваемые тетивы, махнул десницей в сторону отряда посланцев от Гуюк-хана.
  
  Воевода:
  
  - Рази нехристей, чтобы духу их тут не было.
  
  Нат.
  
  Воевода метнул копье в грудь сотника, продолжавшего расслабленно сидеть в седле и презрительно поджимать маленькие губы на лице, похожем на созревшую дыню. По сторонам от него, так-же со стены, раздалось звонкое теньканье тетив, перешедшее в короткий свист стрел, устремившихся к цели. Кто-то из ордынцев упал под ноги коней, другие рванули на себя уздечки и бросились вместе с ними в холодные воды Жиздры, но защитники крепости расстреливали их как деревянные чурки на подворье воеводы, служившие мишенями. Не жалели и мохнатых коней, поднимавших над волнами злые морды. Скоро течение реки понесло вниз вместе с мусором трупы ордынцев.
  
  Нат.
  
  А на стене, вознесшейся над Березовкой с Другуской, разгорался бой, тугары лезли напролом. Половодье вступало в силу и вешние воды уже не давали приблизиться к стене. Они атаковали стены одновременно с луговой и напольной сторон, стараясь заставить полки защитников перебегать с места на место. Воевода Радыня появлялся то в одном месте, то в другом, показывая пример храбрости. Вятка поспешил с сотней на самый опасный участок под присмотром тысяцкого Латыны, он занял с ратниками заборола и глухие башни, глядящие бойницами на Другуску, впадающую в Жиздру, не давая нехристям зацепиться крюками за края наверший, обрубая веревки и расстреливая косоглазых стрелами в упор. Они лезли по лесницам и веревкам, шестам и стволам деревьев с обрубленными сучьями, подгоняемые десятниками и джагунами-сотниками, или заносчивыми мунгалами с тугарами, наблюдающими за осадой со строны. А когда штурм начинал захлебываться, расстреливающими соратников без сожаления. Вятка бросился к дружинникам, возившимся с арбалетом-самострелом со стрелой-болтом на станке со ствол молодой березы.
  
  Вятка:
  
  - А ну-ка, мужики, дайте я лупану из ганзейского арбалета по вон тем нехристям, что стоят кучкой за всеми кипчаками.
  
  Вятка, отодвинув одного ратника от спускового устройства, присел на корточки, прищурил левый глаз.
  
  Вятка:
  
  - От поганых нам одна морока.
  
  Нат.
  
  Когда станок с наложенным на него болтом приподнялся, он выбил клин, удерживающий ворот в закрепленном состоянии. Ворот крутнулся в обратную сторону, ослабляя толстую тетиву, болт соскользнул с направляющей и полетел над головами ордынцев к возвышению с несколькими мунгалами в лисьих треухах с хвостами, завернутыми на спину. Мощная стрела с железным наконечником воткнулась под ноги коней, вызвав панику, мунгалы бросили уздечки и цепко ухватились за длинные гривы низкорослых скакунов, принуждая их успокоиться ударами кулаков между стоячих ушей. В следующее мгновение они натянули тетивы и послали стрелы точно в то место, откуда прилетел болт. Но деревянный щит, закрепленный перед арбалетом, защитил стрелков.
  
  Вятка, крикнул ратникам:
  
  - Закладывай еще стрелу, нехристей нужно тревожить неутомно, иначе поганых от стен не отогнать. Это мунгалы подгоняют кипчаков бросаться на стены.
  
  Нат.
  
  Мужики подхватили новый болт с прясла и приспособили комлем к тетиве, сотник уже накручивал натяжной ворот. Он долго примеривался к арбалету, наклоняясь то к одной стороне, то к другой. Но мунгалы переместились на другой взгорок, более высокий. Вятка поправил угол наклона направляющей станины и вышиб клин из-под горизонтального бруса, упиравшегося концом в механизм с воротом. Болт шумнул в воздухе длинным телом и полетел к взгорку, на котором топтались надсмотрщики за воинами орды. Солнце слепило им глаза, в воздухе носились в обоих направлениях тучи злых стрел. Болт пробил доспех первого мунгалина, выкинув его из седла, ударил наконечником в металлические пластины второго, пристроившегося за ним, и воткнулся в третьего, опрокинув того на круп лошади. Остальные бросились врасыпную, свинячий визг был слышен сквозь вой лезущих на стены кипчаков и скрежет мечей.
  
  Вятка, поплевав на руки:
  
  - Вота и славно, теперь нелюди соберутся вместе не скоро. А ну несите еще болт, одесную собралась шайка поганых, одинаковая с той.
  
  Нат.
  
  Дружинник, сунувшись к нему:
  
  - Вятка, таких мунгальских шаек много. Они стоят едва не за всякой кипчакской сотней.
  
  Сотник, соглашаясь:
  - Вота так и есть! Беги к тысяцкому и передай ему наше наблюдение, а он пускай направляет арбалеты на них, тогда руководить осадниками будет некому.
  
  Дружинник:
  
  - А ни то, они пыл-от враз растеряют.
  
  Нат.
  
  Болты из ванзейских арбалетов, расставленных на равных расстояниях между глухими башнями, полетели в сторону мунгалов в лисьих малахаях, облюбовавших возвышения. Напор нехристей заметно ослаб, они кружили на лошадях больше у основания стен, не жалея стрел и дротиков. Кони ступали по телам погибших, усеявших землю за рвом, заполненным мертвыми ясырами вперемешку с ордынцами, тела лежали на валу, плавали на воде поверх мусора. Мунгалы гнали по ним лошадей как по дороге, топча раненных и тех, кто не удержался на лошади и не успел отбежать в сторону. Убыток пополнялся новыми отрядами кипчаков, устремлявшимися к крепостным стенам по затору. Вятка долго присматривался к искусственной плотине на Другуске, из-за чего перед ней образовалось большое озеро, скрывшее луговину. Он перебегал по стене с места на место, пока не смекнул, что мусор, деревья, доски и ветки с трупами, плавающими по верху, сдерживаются несколькими бревнами, перегородившими русло реки в самом низу затора.
  
  Вятка, прикидывая вслух:
  
  - Сколько еще затор будет сдерживать воду неведомо, а у нас силы тают снегом по весне. Вестовые, послатые за подмогой, не объявлялись не из Новгорода, не из Чернигова, не из Смоленска. Рассчитывать нам не на кого, значит, беспокоиться за свои жизни надо самим.
  
  Нат.
  
  Вятка еще раз пробежался по стене от проездной башни, выходящей воротами на Другуску и на Жиздру, до угловой, смотрящей бойницами на Березовку и на Клютому. Смекнув что к чему, он поспешил к тысяцкому Латыне, державшему оборону на участке стены возле проездной башни, главного поста крепости. Тот как раз срубил мечом веревки очередной лестницы, отправив в полет нескольких ордынцев. Сотник зашел за угол глухой башни, чтобы не попасть под обстрел осаждающих.
  
  Вятка, обратился к нему:
  
  - Тысяцкий, дозволь послать болт из арбалета, которым владеют твои ратники.
  
  Тысяцкий, провел рукавом полушубка по лбу, смахивая пот, выступивший из-под стального шелома:
  
  - У тебя самострелы обломались? Или болты закончились?
  
  Вятка, кивнув головой на затор.
  
  - Ни то, ни другое, Латына, твой самострел стоит как раз сбоку места, по которому к мунгалам прибывает пополнение. А можно попробовать сделать так, чтобы оно иссякло за один раз.
  
  Тысяцкий, подбираясь:
  
  - Как ты хочешь это сотворить?
  
  Вятка:
  
  - Я поробую попасть тяжелой стрелой в бревна, стесненные друг другом внизу плотины, может, какое из них удастся расшатать, тогда остальные выдавятся сами под напором воды.
  
  Тысяцкий, вильнув глазами по направлению к затору:
  
  - И вода сметет все на пути. Ты это хочешь сказать, сотник?
  
  Вятка, согласно кивнув головой:
  
  - Тако и есть.
  
  Нат.
  
  Латына вошел вовнутрь вежи с лучниками, пускающими стрелы в кипчаков, и приник к бойнице, через которую открывался вид на Другуску. Он долго молчал, изредка подергивая плечом, защищенным байданой, иногда бормоча что-то себе под нос. Затем обернулся к Вятке:
  
  Латына, с сомнением:
  
  - Там нагромоздилась такая сила, что вряд ли из затеи что получится, надо еще нащупать слабое бревно и умудриться в него попасть.
  
  Вятка, напомнив ему:
  
  - На то и спрос, чтобы купцы не дремали. Не воткнешь в землю семечка, не вырастет синеглазый лен.
  
  Тысяцкий, огладил окладистую бороду:
  
  - Оно-то вроде так, и задумка отменная... А ну давай, Вятка, а там как бог Перун позволит и Христос рассудит.
  
  Сотник, поддакнул:
  
  - Наше дело правда, мы натягиваем тетиву лука десницей. Это нехристи отжимают от себя налучье шуйцей.
  
  Нат.
  
  Возле самострела возились несколько дружинников, болты подтаскивали два отрока из княжьего полка, они добегали по полатям до взбегов и спускались вниз, где аргуны обрубали под городней сучья с молодых березовых и сосновых стволов, отсекая вершинки, насаживая вместо них железные наконечники. Сотник присел перед заморской штуковиной на корточки, стараясь снова войти в суть дела, но один из ратников громко заявил:
  
  Ратник:
  
  - Вятка, ты лучше укажи нам цель, а мы уж постараемся управиться на славу.
  
  Сотник, поднялся с корточек:
  
  - Вота и дело! Эта цель, вои, перед вами, только она не живая и не подвижная, а навроде как мишени в воеводином дворе.
  
  Нат.
  
  Он указал на бревно, выпиравшее из плотины, те присмотрелись к месту и с сомнением почесали бороды, наконец один из них высказал соображения.
  
  Ратник, махнув рукой по направлению к затору:
  
  - В живую цель попасть легче, ежели она находится перед тобой и спешит навстречу своей смерти, а мертвую пометить не так просто, в нее надо целить. Даже если первый болт угодит в нужное бревно, и оно не стронется с места, второй туда уже не полетит.
  
  Вятка:
  
  - Почему?
  
  Ратник:
  
  - Потому что это не стрела, у которых вес у всех почти одинаковый. У болтов он разный, да еще у каждого надо учитывать кривизну. Ровных стволов-от не бывает, у них хоть какая кривинка, а есть.
  
  Сотник, спросил с надеждой в голосе:
  
  - А с первого раза не получится? Всего-то надо подковырнуть то бревно, и чтобы болт, когда в него воткнется, покачался под своим весом.
  
  Дружинник, поскреб затылок и сам склонился над станком:
  
  - Это надо послать его по дуге. А ну дай я его настрою, глядишь, чего получится.
  
  Нат.
  
  Он долго возился с приспособлениями, позволявшими одну деревянную часть арбалета поднять, а вторую наоборот опустить, в щит из досок, закрывавший ратников от стрел, успело воткнуться не меньше двух десятков. Наконец он оторвался от машины и взялся накручивать ворот, натягивающий тетиву.
  
  Ратник, подмигнул сотнику:
  
  - Вота, Вятка, бери ослоп, будешь клин вышибать. Помоги нам бог Перун потопить всех нехристей.
  
  Вятка, замахиваясь для удара:
  
  - Тако оно и будет!
  
  Нат.
  
  Болт шумнул длинным телом и полетел по направлению к затору, за его полетом следило множество глаз защитников, укрывшихся за деревянными зубцами. Тысяцкий Латына не уставал утирать пот, бегущий из-под шелома на глаза, его десница, сложенная двуперстием, тянулась наложить на лоб и на грудь крест, но это новшество в вере у него пока не получалось. А ордынцы, умноженные подкреплением, пришедшим по плотине, наращивали атаку, сотни железных крюков впивались в бревна на верху стены, сотни лестниц и веревок струились вниз, увешанные гроздьями злых нехристей, вооруженных до зубов. Ратники обрубали их и отправляли атакующих в ад под стеной, переполненный телами.
  
  Нат.
  
  Болт летел к затору долго, Вятка обращался к Перуну, прося, чтобы наконечник нашел ключевое бревно. Оно продолжало нагло выпирать одним концом из хаотичного навала, приковывая взгляд воспаленных глаз сотника. Огромная стрела пролетела по длинной дуге и сверглась на цель с выступающим концом. Защитники замерли в ожидании, рты открылись, показав белые крепкие зубы. Болт впился наконечником в бревно, замер на мгновения и закачал концом, расшатывая его, вылезшее от удара наружу еще на вершок. Вся запруда зависла на волоске, но стрела, покачавшись, стала укорачивать дугу маятника, потом замерла.
  
  Вятка, не в силах удержать в груди сожаления:
  - Вота жаль, ажник зубы заломило. А теперь туда что пускай болты, что не пускай, все одно толку не станет, верхний хлам надавил на дерево еще крепче.
  
  Тысяцкий, поцокал языком:
  
  - Индо так и есть, нам запруду никак не взять, даже ежели ночью сделать вылазку и раскачать бревно шестами. Ежели получится, вода потопит удальцов, а не выйдет ничего, тугары их стрелами перебьют, они теперь надолго устроились под нашими стенами.
  
  
  Сотник, покатал желваки по скулам, прищурил глаза на Латыну:
  - А ни то. Когда ночка ляжет, я сам настроюсь разворошить то место.
  
  Нат.
  
  Латына шевельнул крутыми плечами, покрытыми кольчужкой из плоско раскованных колец, ничего не сказал. Рука у него сама собой легла на яблоко меча.
  
  Ратник, стрелявший из арбалета, указывал рукой в сторону плотины. Вдруг крикнул:
  - А ну гляди-тко, что там происходит! Может статься, что болт, который мы послали, еще сослужит нам службу.
  
  Нат.
  
  На середине затора остановились несколько всадников из мунгал в лисьих малахаях и в синих чапанах, они свесились с коней и со вниманием разглядывали болт, а с ним бревно, в которое он впился. Толстое древко стрелы продолжало едва заметно подрагивать, опускаясь все ниже, проворачивая тяжестью бревно, потерявшее опору. Вятка наморщил лоб, он превратился в деревянного истукана. Затем повернулся к запруде с мунгалами на ней, рот ощерился в оскале.
  
  Вятка, стукнул он кулаком по плечу дружинника, стоявшего рядом с ним:
  
  - А ну давай еще стрелу!
  
  Вятка, сразу приказал другому вою, пускавшему такую стрелу:
  
  - А ты наводи арбалет теперь на нехристей, вишь, один свесился как раз над болтом.
  
  Вой вытянул шею:
  
  - А ни то! И что из того выйдет?
  
  Вятка, торопя его:
  
  - Надо, чтобы мунгал упал как раз на болт, тогда бревно должно провернуться. Нацеливай, индо он в седле успеет выпрямиться.
  
  Нат.
  
  Ратник, сорвал с плеча лук и быстро насадил стрелу на тетиву. Пробормотал:
  
  - Спина-то у него как раз без доспеха. А у меня лук из турьих рогов, должен достать нехристя.
  
  Нат.
  
  Между ратниками на прясле возникло напряжение, никто не обращал внимания на свист стрел и на шелест дротиков вокруг, выпущенных ордынцами, поддерживавшими снизу соплеменников, стремившихся по лестницам на навершие стены. Защитники рассекали веревки мечами и секирами, рубили чеканами головы нехристям. Взгляды многих были устремлены на одного из мунгал на плотине, пытавшегося срубить болт кривым мечом. Ратник с луком медленно выдохнул и задержал дыхание, пальцы, натянувшие тетиву до уха, вмиг растопырились. Тетива хлопнула по рукаву его кафтана, выглядывавшего из-под бахтерца, и стрела растворилась в воздухе, в котором вспыхивали яркими отблесками множество наконечников стрел и дротиков. Вятка сунулся к углу вежи, чтобы проследить ее полет, и едва успел убрать голову - за спиной мелко задрожал оперением ордынский гостинец с гарпунными зазубринами на железном конце. Сотник приник глазом к расщелине между защитными досками. Тысяцкий Латына тоже опустил на нос личину и придвинулся к краю навершия. Мунгалин на плотине, рубивший мечом болт, вдруг изогнулся назад, бросил уздечку и судорожно зашарил рукой по гриве коня, чтобы упасть не в русло Другуски, а на доски на заторе. Но грузное тело начало мешком падать вниз, продолжая хвататься пальцами за все, что попадалось на пути. Ратники смотрели за его кувырканиями с верха стены как завороженные, мунгалин впивался ногтями в дерево, в одежду на трупах, в шкуры животных, в пучки сена, торчавшие из плотины, провожаемый разъяренными взглядами товарищей, сидящих в седлах с высокими спинками. Не пропустил ордынец и древка болта, его рука ударила по стволу молодой сосны с наконечником, вошедшим в конец бревна и потащила за собой. Бревно выперлось на несколько вершков, затем вылетело пробкой. Мощная струя воды ударила в тело нехристя, отбросив его на несколько сажен от плотины, принялась расшвыривать стволы деревьев во все стороны. Середина просела так быстро, что конные мунгалы поползли вниз вслед за соплеменником, надрывая горла в визгливых воплях. За ними в водопад рухнули остальные всадники, спешившие на помощь осаждающим крепость ордам, или возвращавшиеся с ранами и переломами в военный лагерь, расположенный на возвышенности перед темной кромкой леса. Полые воды Другуски ринулись в Жиздру, вымывая трупы из рва перед стеной, сметая их с вала, на котором они раскидались. Волны заплескались у основания стены, заставив атакующих нехристей издать душераздирающий вой. Ордынцы барахтались в ледяных водах, не умеющие плавать, в зимних шубах и в сапогах, обвешанные оружием и баксонами с добычей. Они цеплялись за уздечки коней, но те сами погружались на дно, хватая ноздрями мутные потоки воды из реки. Вой метался над стенами, но козельцы подтверждали равнодушием правильность выбранного ими на вече решения стоять до конца.
  
  Вятка, прижал десницу к левому плечу и воздел глаза к небу:
  
  - Слава тебе, могущественный бог Перун, слава нашему Сварогу и великому богу Ра. Ур-ра!
  
  Нат.
  
  По стене от проездной башни до воротной, выходящей на напольную сторону, разнеслось громкое:
  
  - Слава! Слава! Слава!
  
  - Ур-ра-а!
  
  Титры.
  
  Прошло четырнадцать дней после начала осады, ордынцы не продвинулись к городским стенам ни на шаг. Им пришлось перебраться дальше от крепости, полые воды Другуски обнажили луг, превратившийся в непроходимую топь.
  
  Нат.
  
  Везде сверкали под солнечными лучами лужи и глубокие полыньи, готовые утопить конного или пешего. Но с напольной стороны наскоки нехристей стали яростными, отбивать их приходилось днем и ночью, при свете факелов. К мунгальским полкам, осаждавшим крепость, пришли на помощь новые орды, выдравшиеся из лесов со всех сторон.
  
  Вятка, стоя на навершии стены, поделился с Латыной:
  
  - Подмоги от русских городов не предвидится, пробиться по распутице им непросто. Но мунгалы умудряются по ней двигаться, да с огромным обозом, набитым нашим добром по крыши их повозок.
  
  Латына, оглаживая бороду:
  
  - Меня не покидает мысль о ненадежности союза славянских племен, объявленного Георгием Всеволодовичем, владимирским князем. Такой клич новгородские и киевские князья, а теперь владимирские, бросили в наши славянские народы со дня основания государства Русь. С тех пор оно то объединялось, то распадалось на отдельные уделы, продолжая жить каждый по своим законам.
  
  Вятка, подняв защитную стрелу на шелом:
  
  - Похоже, вятичам тоже придется самим бороться за свою свободу. А не поспешили наши воеводы с присоединением к Москве? Мы вошли в состав Руси последними, не поздно и выйти.
  
  Латына, отмахнувшись:
  
  - А кто даст это сделать, когда нас повязали договорами с уговорами. Терпи, Вятка, у нас и князь от Чернигова.
  
  Вятка, упрямо угнувшись:
  
  - Терпеть нам теперь некогда. Одна надежа, что мунгалам наш орех станет не по зубам.
  
  Латына:
  
  - На то все и уповаем. Разведчик принес весть, что дружина черниговского князя вышла из стольного града княжества, но застряла примерно на полпути, не сумев преодолеть разлива рек. Так-же произошло с ратями, высланными Смоленском и Киевом. Но это малые дружины, если бы и подоспели вовремя, пользы принесли бы мало. Надежда на свою дружину, да горожан, они с еще большим усердием взялись ковать оружие.
  
  Нат.
  
  Вятка посмотрел вдоль стены, на нее друг за другом лезли молодые бабы и отроки от двенадцати весей, не сидели по истобам старики. Все, кто мог удержать в руках меч, секиру или топор, были на пряслах. Дружинники создавали из них отряды и посылали разить врага из луков с близкого расстояния, когда тот толпился под стенами и промахнуться по нему было невозможно. Или прорывался на стену и завязывал бой с защитниками. В таких случаях бабы и подростки подлавливали момент, когда нехристи подставляли незащищенные доспехами спины, и отпускали тетивы на луках. Наконечники впивались в тела ордынцев, отвлекая их от поединка, а ратники довершали начатое дело.
  
  Нат.
  
  Вятка несколько дней вертелся на стенах крепости и возле ушкуев, проверяя все ли готово к их спуску на воду. В нужный момент он подтащил с охотниками их к воротам проездной башни, ночью они столкнули ушкуи в Жиздру, загрузили припас с инструментом для сбегов из горожан, чтобы на новом месте быстро обустроились.
  
  Дружинники, переговариваясь меж собой:
  
  - Так было во все времена, когда враг подходил к стенам русских крепостей, так-же порешили отцы города, обеспокоенные продолжением рода вятичей.
  - Уже отобрано около пяти сотен сбегов, в основном детей под присмотром малого количества женщин в возрасте до сорока весей и двух десятков матерых дружинников, вооруженных до зубов.
  - Вот почему Вятка берет с собой только тридцать воев, остальным не хватило бы места, хотя сотня вся ходит в желающих пойти с ним в поход.
  - Жаль, наши лодки лишь внешним видом напоминают струги, на них русские витязи пересекали Русское море и прибивали щиты к золотым воротам Царьграда. Они могли взять на борта до сотни ратников и более.
  - А наши ушкуи вмещают в себя не больше тридцати человек, всех двенадцать, а так как дети и бабы занимают места меньше дружинников с оружием, вдобавок облаченных в доспехи, принято решение посадить в них как можно больше детей.
  - Ну так оно надежнее.
  
  Нат.
  
  Воротные петли, смазанные гусиным жиром, спели едва слышную песню, обе воротины распахнулись настеж, выпуская из крепости нескольких разведчиков, пропавших в темени ночи. Вятка положил руку на яблоко меча, охотники, стоявшие за ним, схватились за рукоятки засапожных ножей, висящих в ножнах на кожаных поясах. Через промежуток времени один из разведчиков вернулся назад, он жестом показал, что проход до берега Жиздры свободен. Дружинники разом налегли плечами на корму и борта ушкуев и покатили их к воде. Перед крутыми носами торопились ратники, подкладывавшие под днища деревянные катки, которые передавали товарищи, собиравшие их за кормой. Поезд от первого ушкуя до последнего разом тронулся с места, рядом с ним потянулись молчаливые толпы из баб и ребятишек, заранее закрепленных за своими лодками. Было тихо, лишь на берегу легкий ветерок шуршал ветками краснотала, не успевшими налиться весенними соками. Когда до берега осталась пара сажен, Вятка знаками показал, что больше катки подкладывать не надо, нос первой лодки опустился ниже она плавно вошла в нее. Ушкуй закачался на мелких волнах, прижимаясь к берегу боком, в него прыгнули несколько охотников, должных сидеть на веслах, они зашарили вокруг, выискивая течь. Ее не было, середину заполнили дети и женщины, прижавшиеся друг к другу, а гребцы взялись за весла, они отогнали лодку подальше и замерли в темноте. Когда последний ушкуй скользнул в воду, Вятка запрыгнул в рыбачью лодку с одним гребцом и поплыл вдоль поезда, проверяя устойчивость их на плаву и готовность охотников дать отпор врагу в случае нападения. Еще не поздно было под прикрытием дозорных, следящих с проездной башни за отплытием сбегов, повернуть обратно и укрыться за стенами крепости. Объезд был закончен, сотник поднялся на борт ушкуя, находившегося посередине, послышался вой матерого волка, собиравшего стаю, ему откликнулся вой, донесшийся сначала спереди, а потом сзади. Мунгальская орда откатилась после прорыва затора к лесному массиву, продолжая зализывать раны. Речная гладь была пустынна, единственной трудностью для гребцов оказалась борьба с течением, поэтому ушкуи держались поближе к зарослям краснотала, где вода была спокойной. Но течение даже на стремнине было пока медленным, не стесненным берегами реки.
  
  
  Действие восьмое.
  
  Нат.
  
  Луна из-за туч переместилась на другое место. Река начала сужаться, по курсу лодок стали попадаться стволы деревьев, равнина осталась позади, впереди был только лес, не обойденный половодьем. Сбеги оживились, переговариваясь шепотом:
  - Теперь должно беспокоить одно, чтобы охотники скорее нашли место для поселения, выбранное в предыдущую вылазку, и чтобы Вятка с дружинниками подбросили туда зерна и других продуктов из недалекого Серёнска, когда они будут брать из этой кладовой припасы для горожан, оставшихся в городе.
  - Но воеводу тревожит другое, как раз в лесу находится становище ордынцев, перенесенное туда после разлива Жиздры. Они выскакивают из него полками как стаи леших, оголодавших за зиму, и лезут на стены крепости, не давая нам передыху.
  - Поэтому он не посылает сигнала, чтобы поезд остановился и гребцы отдышались, а заставляет их работать веслами в полную силу, углубляясь дальше в дебри.
  - Оттуда дорогу находят лишь старые медвежатники, или можно выбраться зимой по застывшему руслу реки.
  
  Нат.
  
  Течение воды усилилось, ветви краснотала уступили место жестким ветвям деревьев. Днище ушкуя все чаще скребло по кочкам и невысоким буграм, пришла пора выходить на стремнину, больше прятаться было не от кого. Вятка чутко прислушался к шороху ветра между стволами, затем сложил руки перед губами и завыл волком. Ему откуда-то спереди откликнулся второй волк, третий подал голос сзади, слабый и не совсем уверенный. Вятка два раза повторил сигнал и приказал гребцам править на середину реки и сбиваться в кучу. Луна, укрытая косматыми тучами, источала неяркий свет, Вятка прошел на нос лодки и наклонился вперед, напрягая зрение. В темноте заблестели борта ушкуев, скрытые свежими слоями смолы, раздавался глуховатый стук просмоленных досок друг о друга. Вятка схватился за выступ на носу прибившегося к его лодке ушкуя и оттолкнул от себя, стараясь сблизить оба судна боками. Когда носы лодок сошлись с бортами, он негромко сказал.
  
  Вятка, объясняя сбегам:
  
  - Кладовая Козельска, спрятанная от глаз степняков еще князем Мстиславом Святославичем, должна находиться в глухом урочище, добраться до него могут только посвященные. Скажу, это маленький городишко из десятка истоб и нескольких амбаров, набитых зерном, мясом и другими плодами нашей земли. Вас можно повести и туда, но это будет ошибкой, потому как если враг найдет дорогу к кладовой, он разграбит ее, не пощадив и жителей. А ордынцы день и ночь рыскают по округам в поисках съестных припасов.
  
  Нат.
  
  Из темноты негромко спросили вновь подплывшие на лодках:
  
  - Вятка, ты где?
  
  Вятка, ответил:
  
  - Перелезайте сюда. Все пришли?
  
  Бранок с Охримом, они отозвались разом, заваливаясь через борт:
  
  - Прокуда и Звяга еще не доплыли, но ихние ушкуи недалече, уже слыхать, как весла бултыхаются в воду. А Темрюк с Якуной вот они.
  
  Темрюк, загудел, вырастая перед воеводой поезда квадратной фигурой:
  
  - А куда нам деваться, мы завсегда со всеми.
  
  Нат.
  
  Скоро послышались размеренные шлепки весел и еще несколько лодок торкнулись бортами друг в друга. Вятка облегченно перевел дыхание он подождал, пока Прокуда со Звягой и несколькими старшинами присоединятся к собравшимся вокруг него и спросил.
  
  Вятка:
  
  - Кто может точно сказать, где мы сейчас находимся?
  
  Темрюк, со значением огляделся вокруг:
  
  - Деревню Дешевки мы прошли давно, там у поганых ставка и было слышно, как оттуда доносился ихний клекот и запах конского навоза. Поворот к Лосиному урочищу мы так-же оставили позади, значит, надо пройти немного вперед, до следующей излучины с бобровой плотиной, и там приставать к берегу.
  
  Прокуда, дополнил сведения дружинника:
  
  - Оттуда недалече как до Серёнска, так и до капища богам на холме, куда мы ведем сбегов. Расстояние между ними будет верст пять, а если мерить от берега, то до каждого места получится по две с небольшим версты.
  
  Вятка, кивнул головой, добавил в тихий говор приказного тона:
  
  - И то ладно. Темрюк, тогда ты правь свою лодку первой, а за тобой пусть идет ушкуй Прокуды.
  
   Бранок, встрял с вопросом:
  
  - А мы с Охримом занимаем их места?
  
  Вятка, оглянулся на старшин:
  
  - Знамо дело. Готовьте рогожи для припасов и толкайте сбегов, чтобы не спали и не мешкали с высадкой на берег.
  
  Нат.
  
  Ему ответил чей-то женский возглас, в котором прозвучал упрек:
  
  - Мы не спим, воевода, даже дети не заснули. Нам только не по себе и жалко родных, которые остались в городе.
  
  Вятка, оборвал жалобу:
  
  - Там все надежно. Вота еще припасов для защитников крепости привезем, и хоть все лето будем нехристей стрелить, пока они не передохнут под нашими стенами.
  
  Голоса:
  
  - Дай-то бог!
  
  Нат.
  
  По ушкую послышалась легкая возня. Вятка отдал ратникам последнее распоряжение.
  
  Вятка:
  
  - Оружие держать наготове, ежели какая нелегкая занесет сюда ордынцев, отбиваться по волчиному, не давая им прорваться к реке и пострелять прямо на ушкуях детей с женщинами.
  
  Голоса:
  
  - Спаси и сохрани нас Перун, поганые давно рыскают по лесам в поисках Серёнска. - Да и мы не сидим сиднями.
  
   Бранок, подталкивая Охрима к борту
  - Посчитаемся! Не последний день живем.
  
  Нат.
  
  Первые ушкуи успели пристать к берегу, а люди из них подняться на бугор, Вятка схватился рукой за ветку ивы и притянул к ней свою лодку. Он легко спрыгнул на землю и поспешил наверх, там разделил ратников на две части.
  
  Вятка:
  
  - Большая часть будет сопровождать сбегов до поляны на холме и помогать им срубить там истобы из дубовых бревен, почти все из вас имеют в ней семьи, поэтому возврата в крепость никто от вас не требует. Командовать вами остается Рымарь, сотский из тысячи Бугримы, он постарается отобрать с собой дружинников, ходивших на медведя в одиночку. А меньшая часть пусть готовится направиться к Серёнску, в нее войдут ратники, державшиеся меня от начала обстояния.
  
  Нат.
  
  Когда сбеги сбились в плотную кучу, Рымарь приказал старому охотнику вместе с боярским отроком присоединиться к отряду Вятки.
  
  Рымарь:
  
  - Вы должны будете привести поезд с припасами к новому месту жительства козлян. Лошади в Серёнске были, их там разводили отсельцы, оберегавшие скрины с мясом и клети с зерном.
  
  Рымарь, подняв ладонь перед расставанием:
  
  - Будь здрав, Вятка! Пусть наши боги Сварог и Перун укрепят ратный дух вятичей и помогут им одолеть поганых нехристей.
  
  Вятка, воздев вверх десницу:
  
  - Будь здрав и ты, сотник Рымарь со всем воинством и гражданами Козельска. Обживайтесь на новом месте, пока ворог под стенами города, да не теряйте связей с нами.
  
  Голоса:
  
  - Так оно и будет.
  
  Нат.
  
  Отряды отвернули друг от друга и пошли каждый своим путем, темнота растворила их между стволами деревьев, лишь изредка раздавался треск сухой ветки, или всплеск весел сторожей, оставшихся при ушкуях. Но скоро затихли и эти звуки. Вятка шел рядом с Темрюком, он прислушивался к шороху ветвей и вскрикам диких зверей, нарушавших тишину. Правая рука сжимала яблоко меча, а левая придерживала налучье лука, перекинутого через плечо, позади мягко вышагивали по мокрой земле Бранок с Охримом и вертлявый Звяга, цеплявший концом секиры невидимые сучья, замыкал шествие дружины неторопливый Прокуда. Прошло немного времени, вдруг Темрюк остановился как вкопанный, он чуть присел, стараясь вглядеться в кромешную тьму.
  
  Темрюк:
  
  - Кажись, предутренний ветерок поднялся, я чую запах жареного мяса с запахом горьковатого дыма.
  
  Вятка, дохнув ему в затылок:
  
  - Вота беда, неужто ордынцы! Откуда они объявились, когда тут самая ни то чащоба...
  
  Нат.
  
  Дружинник переступил с ноги на ногу, затем снял с плеча лук и зашарил пальцами по колчану со стрелами, его спутник не замедлил проделать то же самое.
  
  Темрюк, тихо:
  - Они проклятые, ихней вонью понесло... Тут недалеко дорога на два колеса, мы ранней осенью возили по ней лошадьми телеги с припасами.
  
  Нат.
  
  Между ветвей сверкнули огоньки от костра, разведенного на далекой еще поляне, донеслось едва слышимое фырканье лошадей. Вятка тихим голосом подозвал к себе Охрима, а Бранку приказал, чтобы он с остальными ратниками приготовился к бою, оставаясь пока на месте. Втроем осторожно двинулись на огоньки, по звериному втягивая воздух ноздрями. Они приблизились к месту стоянки незнакомцев, стал слышен треск охваченных пламенем сучьев, через несколько шагов взору предстала полянка, на ней расположился отряд ордынцев. Всех было не меньше полусотни, они имели заводных лошадей, чембуры были привязаны к поясам, в большинстве кипчаки сидели вокруг костра, разведенного посередине поляны, на толстой жердине жарился молодой олень. Жердь, продетая сквозь тушу, лежала концами на двух развилках из дубков, вбитых в землю по бокам костра, она имела с одной стороны короткий и толстый сук, за который кипчак в колпаке ее поворачивал, подставляя тушу огню то одним, то другим боком. По краям поляны маячили несколько воинов в длинных шубах и в теплых халатах, прошитых до низа длинными строчками, они сжимали в руках сабли с луками, прислушиваясь к лесу то одним ухом, то другим, кося туда же глазами. Вятка знаками показал Темрюку, чтобы он пошел вокруг поляны, а Охрима послал в другую сторону, сам остался на месте следить за их поведением. Тем временем кипчак, крутивший над костром оленью тушу, отрезал ножом большой кусок мяса и сунул в рот, на лице расплылась довольная улыбка. Монгол в треухе и с нашивкой на рукаве подбежал к нему, вырвав нож, откромсал тоже ломоть и жадно пропихнул между зубов едва не половину, после чего махнул рукой нескольким ордынцам десятникам. Повскакивали на ноги кипчаки, дремавшие у ног коней, скоро вся поляна пришла в движение. Вятка вгляделся в одну сторону, потом в другую, но помощников пока не было, он собрался бежать за дружиной сам, когда рядом остановился запыхавшийся Темрюк. Через мгновения объявился Охрим, стараясь сбить запальное дыхание короткими и сильными выдохами.
  
  Вятка, обратился к дружиннику:
  
  - Зови Бранка с ратниками. Надо окружить поляну и стрельнуть по нехристям из луков одновременно.
  
  Темрюк, хорьком метнулся под нижние ветки сосны и растворился в темноте. Тихо донеслось уже из чащи:
  
  - Самое то время.
  
  Вятка, наклонился к Охриму и зашептал ему в лицо:
  
  - Беги опять на ту сторону поляны, будешь размещать ратников, которых я пошлю к тебе, а я тут расставлю других.
  
  Вятка, передвинув колчан на живот:
  
  - Предупреди воев, чтобы догадались напугать ордынских коней свистом, тогда бить нехристей будет легче. Сигналом к началу охоты будет рысий рык.
  
  Охрим, прижимая к боку ножны от меча, звякнувшие о корень дерева:
  
  - Я понял.
  
  Нат.
  
  На поляне, не оборачиваясь на запрядавших ушами лошадей разгорался пир ордынцев, окруживших костер с тушей на вертеле, и десятников с уже выделенными им джагуном кусками мяса. Вятка подобрался ближе, заметил почти рядом косоглазого мунгалина, вытаскивавшего из-под седла заячью ошкуренную тушку, отбитую его задницей до вида плоской лепешки. Прибавив кусок оленины, тот затолкал все обратно, затянул ослабленную перед этим подпругу, кося глазами на свору сородичей, продолжавшую вырывать друг у друга полусырые куски мяса. Вятка достал засапожный нож, взял за лезвие, собрался метнуть в спину врага, прикрытую грязной шубой, когда тот резко обернулся и вперился зрачками в место, где он скрывался. В следующее мгновение нож сверкнул в отблесках костра и вошел под узкий подбородок мунгалина, открытый отворотами шубы. Захрипев, тот как подрубленный упал вперед. Воевода метнулся к добыче, вцепился пальцами в воротник и потащил за кусты. За спиной послышался шорох ратников, оставленных в засаде, они разделились на две группы под началом Темрюка и Бранка и потянулись брать поляну в кольцо.
  
  Темрюк воеводе, когда вдруг споткнулся о труп мунгалина под ногами.
  
  - Не утерпел!
  Вятка, норовя попасть лезвием в ножны:
  
  - Он сам полез на рожон. Это оружие теперь не требовалось, надо было разить врага стрелами, пока тот праздновал час живота. Напомнил. - Коней распугайте свистом и волчиным воем, чтобы нехристи за них не прятались. А потом соберем их в табун.
  
  Дружинник, отозвался, собираясь пропасть во тьме:
  
  - Знамо дело. Они еще и нам, и нашим сбегам послужат.
  
  Нат.
  
  Мимо Вятки тенями проскользнули ратники, вооруженные мечами, секирами, кистенями, цепами и ослопами, и снова установилась тишина, лишь двое отроков замерли по обе стороны от него, опустив луки со стрелами. Воевода прислушивался к звукам с поляны, бормоча про себя.
  
  Вятка:
  
  - Враг, расслабленный едой, неповоротливее врага голодного, которого и в сон не клонит.
  
  Нат.
  
  Вятка увидел, как принялись облизываться нехристи, отбрасывая обглоданные кости от себя, как стали посматривать на кошмы, расстеленные возле ног коней, икая и закрывая узкие глаза. Он усмехнулся.
  
  Вятка:
  
  - Сытый голодного не разумеет и не видит его в упор.
  
  Нат.
  
  Кипчаки начали отворачиваться друг от друга, они представляли стаю хищников, обожравшихся лосятиной. Вятка приложил особым способом ладони к губам и зарычал злобно, настойчиво, словно матерая рысь почуяла жертву. На поляне замерла жизнь, воины вражеского отряда превратились в степных истуканов. В этот момент в них со всех концов полетели стрелы и сулицы, впиваясь в спины, пробивая наконечниками кожаные и железные доспехи и панцири, вылезая с той же спины. Поляну наполнили визгливый вой и суматошные крики, заржали лошади, они шарахнулись от хозяев, бросившихся к ним. Звуки боя перекрыл вслед за зудением стрел пронзительный свист ратников, перемежаемый воем стаи серых разбойников. Это дружинники криками наводили ужас на ордынцев и на их лошадей. Степные кони оскалили зубы и взвились на дыбы, заметались по поляне опрокидывая навзничь всадников, затем бросились в спасительную темноту, ломая кусты и молодые деревья. Ратники едва успели отойти в сторону, они выскочили на поляну с обнаженными мечами и ножами, и взялись добивать кипчаков, оставшихся в живых. Скоро все было кончено, лишь несколько отроков, подгоняемых окриками старых ратников, продолжали гоняться за ранеными ордынцами, петлявшими по поляне зайцами.
  
  Вятка, глядя на них:
  
  - Догоняйте поганых и разите, в полон брать не надобно, самим еды не хватает. Не бойтесь ворога, смелее вступайте в схватку.
  
  Нат.
  
  Вятка отер лоб рукавом фофудьи и хотел присесть на мунгальскую кошму, разложенную под кустом на краю поляны. Но неприятный запах заставил его изменить намерение и пройти снова к костру, у которого собирались воины дружины. Соботко, окликнув его, сунул руку в баксон и вытащил аксамитовую ширинку с завернутой в нее коруной, украшенной драгоценными камнями, и колты со смарагдовыми крупными зернами.
  
  Соботко:
  
  - Вятка, гли-ко, чего я раздобыл, переметную суму, вота, дивье блазное.
  
  Бранок, присмотрелся к трофеям, продолжая прикладывать к ране на щеке кусок понявы.
  
  Бранок:
  
  - А ни то, коруна-то дивно хрушкая, кабы она была не из стольного града Владимира. У нашей княгини такая будет куда скромнее.
  
  Соботко, согласился:
  
  - Я и сам о том помыслил. А колты-то чисто новогородские, словенские, и смарагды в них кипчакские, у ромеев таких крупных не бывает.
  
  Нат.
  
  Воины стали доставать из баксонов кто чем разжился и рассматривать добычу в неровных отсветах костра. Здесь были золотые и серебряные украшения, кипчакское и мунгальское оружие с гнутыми кинжалами в самшитовых ножнах, с узкогорлыми кувшинами и кожаными поясами с бляхами из драгоценных металлов. Особенно много было мехов и шелка из страны Нанкиясу, и круглых монет с изображением бородатых чужестранных князей и воина в рогатом шлеме.
  
  Дружинник Темрюк, сказал:
  
  - Ордынцы величают его Искендер Зуль-Карнайн, или по нашему Александр Двурогий.
  
  Соботко, укладывая добычу в баксон:
  
  - У нас есть свой Александр, из Новогорода.
  
  Темрюк, сунул прямой меч, очищенный от крови, в ножны:
  
  - Нам от заносчивого Новогорода с его князем Александром Ярославичем проку никакого, ни единого полка не прислал князь на подмогу Козельску. Этот город пекется только о своем благополучии через торговлю хоть с ромеями, хоть с теми же кипчакскими купцами.
  
  Вятка, жестко произнес:
  
  -Твоя правда, Темрюк. Но нам пора идти дальше, сдается мне, что ордынцы нащупали дорогу к Серёнску.
  
  Нат.
  
  Ратники торопливо распихали добычу по баксонам, руки у них сами собой потянулись к оружию. Тишину нарушил голос молодого воя, опиравшегося на древко секиры с окровавленным лезвием:
  
  Молодой воин:
  
  - В такой темени вряд ли распознаешь, откуда поганые нагрянули на эту поляну, то ли из становища в Дешовках, то ли правда из Серёнска.
  
  Нат.
  
  Вятка, приказал:
  
  - Звяга и Прокуда, сзывайте своих воев и ведите их ловить ордынских коней, они далеко не ушли. Остальные ратники сбирайте мунгальское оружие и складывайте в кучу, нам теперь каждая стрела подмога.
  
  Звяга, махнул рукой по направлению к краю поляны, на который вышли первые лошади:
  
  - А то не они показались? Вишь ты, сами на свет потянулись.
  
  Охрим, подхватил шутку:
  
  - А ни то, гли-ко, какие у них зубы, ажник наперед выперлись. Враз откусят что надо по самую хряпку.
  
  Вятка, ухмыльнулся и прояснил картину:
  
  - Обратно коней пригнали рыси, волки и медведи, если бы они не вернулись, те их давно бы обглодали. У зверья по весне тоже имеется свой голодный промежуток.
  
  Нат.
  
  Ратники побросали трупы кипчаков в овраг за поляной, прикрыли сухостоем от зверей и двинулись по тропе, укрытой снегом вперемешку с прошлогодней листвой. Впереди вышагивал Темрюк, за ним шел Вятка, ведя на поводу двух ордынских скакунов, за воеводой спешили друзья с остальными ратниками с лошадьми. Замыкал поезд молчаливый Прокуда. Ехать верхом было невозможно, тропа была узкая, ветви деревьев свисали низко, а невысокие ордынцы пригинались к гривам низкорослых коней. Когда воины зажгли факелы, никаких следов от копыт не обнаружили
  
  Вятка, Темрюку:
  
  - Выходит, нехристи пришли на поляну, где отыскали смерть, с другой стороны.
  
  Темрюк:
  
  - Похоже на то. Значит, до Серёнска они не добрались.
  
  Нат.
  
  Надежды на то, что припасы остались нетронутыми, прибавилось. Скоро небо, загороженное ветвями, начало сереть, в предутренних сумерках тропу все чаще стали перебегать олени, косули, зайцы и кабаньи выводки. Она взбежала на вершину пологого бугра, впереди показался просвет, за которым открылось внизу небольшое поле с несколькими истобами, клетями, порубами и стожками сена между ними, истаявшими за зиму, укрытое синеватой утренней дымкой, подсвеченной розовыми лучами солнца. Даже с бугра было видно, что мощные заворины на дверях клетей остались нетронутыми. Вокруг лесного погоста был вырыт, как вокруг крепости, ров с валом по его краю, за ним высились стены сажени в четыре с несколькими вежами по углам и с проездной башней посередине с крепкими воротами. В центре городка был выстроен невысокий терем с резным крыльцом, огороженный заостренными столбами. Темрюк тряхнул плечами и оглянулся на Вятку:
  
  Темрюк:
  
  - Вота мы и дошли, все тут покамест осталось в нетронутом виде. Как выйдем на луг, так нас обложат серёнские собаки, их тут страсть как много, есть такие, которых отсельцы пускают на медведя.
  
  Вятка, оглядывая поле, окруженное со всех сторон черной стеной леса:
  
  - Дивное место, не сразу отыщешь. Мстислав Святославич, наш удельный князь знал, где прятать от ворогов козельские припасы.
  
  Темрюк, согласился:
  
  - На то он был добрый князь, что слава о нем на Руси не угасла до сей поры. Когда Мстислава Святославича призвали на Черниговский трон, он и стольный Чернигов укрепил по подобию нашего Козельска. Ни одна ганзейская рать со степной ордой не сумели взять его приступом.
  
  Нат.
  
  На колокольне деревянной церквушки, построенной на подворье детинца, зазвонил колокол, по округе разлился собачий лай, на единственной улице показались ратники, облаченные в броню. Их было мало, они построились в единый клин, ощетинившись пиками и закрывшись каплевидными щитами, и отряд устремился к проездной башне. Горожане стали занимать за их спинами другие вежи.
  
  Темрюк прогудел:
  
  - Вятка, выходи вперед. Пришла пора брататься с серёнской дружиной, иначе она выйдет за ворота и пройдет нас наскрозь.
  
  Нат.
  
  Воевода пошевелил плечами, отдал поводья Охриму, стоявшему рядом с ним, поправил на себе пояс с длинным мечом и засапожным ножом с правой стороны. Пригладив ладонью бороду, покосился на копье в руках у Темрюка.
  
  Воевода:
  
  - Вижу, что зрелая. Дай-ка сулицу, собаки то здесь что козельские годовалые телки.
  
  Дружинник засмеялся:
  - А ни то, в здешних местах надо держать только таких выжлецов. Держи, Вятка, сулицу, да не вздумай какую из них ранить, в один миг на куски порвут, окаянные.
  
  Нат.
  
  Между тем защитники лесной кладовой добежали до взбегов и заняли места в вежах вокруг проездной башни, луки приготовили к стрельбе. Суматоха внутри погоста не утихала, на улице замелькали женские шабуры с длинными сарафанами под ними, и лопоть-одежда маленьких размеров, пошитая на детей и подростков. Это бабы с мальцами спешили на помощь братьям, семеюшкам и родителям. Вятка одобрительно усмехнулся и взялся привязывать к наконечнику сулицы кусок беленой понявы. Но не успели они с Темрюком пройти половину расстояния, как со стены послышались громкие крики:
  
  Крики:
  
  - Темрюк, хватов сын, ты кого к нам со своей ловитвы привел?
  - А пошто сам не торкнулся в воротину?
  - Это дружина козлян, или к нам на помощь пришли черниговцы?
  
  нат.
  
  Темрюк шел рядом с Вяткой и улыбался в лопатистую бороду, с ответом не торопился. Вятка махнул рукой дружине, оставшейся на вершине бугра, чтобы она начала спускаться, сказал дружиннику.
  
  Вятка:
  
  - Отвечай серёнцам как надоть, индо они продержат нас перед воротами до вечера, а нам нужно загрузиться припасами до полдня и отправиться в обратный путь, чтобы вернуться в крепость не среди бела дня.
  
  Тот согласился:
  
  - Это так, а еще надо проводить хлебный поезд до сбегов, что пошли обживать Святой холм.
  
  Вятка:
  
  - Поезд поведут два воя от сотника Рымаря, а нам надо скорее домой, там ноне каждый ратник наперечет.
  
  Дружинник, набрал полную грудь воздуха и крикнул:
  
  - Старшина Евстафий, отворяй ворота шире, да встречай походную козельскую дружину. Выжлецов-то своих придержи, индо порвут нас, медвежьи выследы.
  
  Нат.
  
  От кучки кметей на башне отделился бородач в тегиляе, надетом на толстую свитку, он приветственно поднял руку, потом наклонился с навершия вниз и что-то крикнул воротным. Окованные железом створки заскрипели и открылись вовнутрь погоста, от них начиналась единственная улица, по бокам которой стояли крытые соломой истобы Дружина Вятки вошла в городок и ворота сразу затворились, предоставив ратников пристальному рассмотрению стаей темно-рыжих и дымчатых выжлецов, облизывавших языками морды со вздернутыми носами. За стаей собак переминались с лапы на лапу несколько медведей с железными кольцами в носах. Поводки от ошейников находились в руках отроков со смурыми лицами и с решительностью в глазах.
  
  Темрюк, негромко сказал, не переставая вертеть шеей по разным сторонам:
  
  - Нас тут встречают как княжьих тиунов. Того и гляди отдадут на съедение вон тем зверям.
  Бранок, присмотрелся к животным:
  
  - Сами звери-от вроде гладкие, значит, еще не оголодали, а мы в весе за время осады крепости успели потерять. Это нас надо подкармливать.
  
  Вятка усмехнулся:
  
  - Для того сюда и пришли. Гли-ко, собаки начали от нас носы воротить.
  
  Охрим засмеялся:
  
  - Зато медведи стали точить когти. Чую братья, будет нам тут и обед, и медовуха.
  
  Нат.
  
  К ратникам спешил староста Серёнска, за которым не поспевали несколько помощников, обремененных мечами. По улице бежали горожане, облаченные кто во что и вооруженные кто чем успел, лица выражали любопытство, смешанное с доброжелательностью.
  
  Вятка повернулся к отряду и скомандовал:
  
  - Пока не обзаведемся припасами, строя не покидать и не растелешиваться.
  
  Кто-то из дружинников отозвался под общий смех:
  
  - Вятка, под такой охраной разве далеко уйдешь? Как бы серёнцы нас самих не полонили, вота будет потеха.
  
  Нат:
  
  В хоромах Евстафия было жарко, дым от печки поднимался крутыми космами к продуху под крышей, иногда порывы ветра заталкивали его обратно и он начинал стелиться по бревенчатым стенам. Длинные сенцы соединяли все помещения в единое целое. В клети, пристроенной к терему, сохли натянутые на роготули шкурки белок, колонков и горностаев с лисами, там же были бычьи и медвежьи шкуры, между ними ходили телята с козлятами, выскочившие из яслей. В прихожей бегала челядь с разносолами на больших тарелках, с мазями и тряпками для перевязки ран. На женской половине в светелке висели образа, перед которыми горели лучины, полати были застелены покрывалами, сплетенными из лыка, поверх лежали аксамитовые накидки. Оттуда выбегали бабы и девки, это были жены, сестры и дочери большого семейства Евстафия, они помогали челяди управиться с делами. Вятка с Темрюком и другими помощниками сидели в гриднице на лавках, поставленных вокруг крепкого стола из дуба с яствами на нем, они уже загрузили припасы в рогожки и навьючили их на мунгальских коней. Супружница старшины, живая баба за тридцать пять весей, прикладывала к ране на щеке Бранка толченую смесь из подорожника, кипрея и тысячелистника, залитую медом и вонючей смолой. Этой мазью она снабдила других ратников, их врачевали в прихожей. Старшина серёнской дружины Евстафий, крупный мужик в бахтерце и при мече небывалых размеров в ножнах, украшенных рубиновыми камнями, взялся за серебряный кубок с рубинами по его бокам, наполненный хмельным пивом, и сказал.
  
  Евстафий:
  
  - Дорогие гости, вы подтвердили плохие вести, которые принесли сбеги, добравшиеся на наш погост несмотря на распутицу. Теперь мы будем знать, кто может нагрянуть в эти глухие края, чтобы дать поганым достойный отпор, а до этого дня мы жили только слухами о нашествии на Русь ордынского войска.
  
  Нат.
  
  Евстафий поднялся из-за стола и перекрестился двуперстием на темные образа в углу гридницы. Потом махнул рукой и воздел глаза к потолку.
  
  Евстафий:
  
  - Помогите нам боги Перун и Сварог, освети ратный успех бог Ярила, а дух вятичей всегда был непокорный. Козельск ордынцам не одолеть, за это мы зелье в кубках и пригубим.
  
  Нат.
  
  Ратники поднялись и разом воздели кубки с пенным напитком.
  
  Серёнский старшина, когда все выпили:
  
  - Вот и ладно! Передайте козлянам мою веру в крепость духа малолетнего князя Василия Титыча и его матушки княгини Марии Дмитриевны. А мы послужим им здесь верой и правдой.
  
  Гости поклонились:
  
  - Исполать тебе, старшина Евстафий, за хлеб, да за соль. Пусть скрины и поруби Серёнска всегда будут полны добра.
  
  Нат.
  
  Старшина, положил ладонь на рукоять меча, затем поставил на стол опустевший кубок и повторил напутствие:
  - Так оно и будет, потому как наше добро надежно защищено не только темными лесами и полноводыми реками, но и мечом с вот этими кубками, врученными нам за ратную службу еще Титом Мстиславичем, отцом козельского князя Василия Титыча. С Богом, дружинники, доброго вам пути.
  
  Нат.
  
  Дружинники бодро шагали по темному лесу. Когда дошли до поляны с мертвыми ордынцами, Вятка хотел устроить привал, но махнул десницей, указывая вперед - тяжелый дух от трупов, заваленных в овраге ветками, затруднял дыхание. Бранок вдруг отбежал на другой конец поляны и все услышали громкий вопль, оборвавшийся внезапно. Ратник возвращался, волоча за воротник лохматой шубы существо, спешащее за ним на карачках:
  
  Охрим потянулся пальцами к бороде:
  
  - Видал ты, какие тут дела! Откуда здесь объявился этот нехристь?
  
  Нат.
  
  Бранок бросил на землю сначала кривую саблю, затем подтолкнул к ногам воеводы странное существо, положив ему на плечо тяжелый меч.
  
  Бранок:
  
  - Вота, Вятка, поганый туганин прятался в кустах, да не один. Первого я успел срубить, а то бы получил от него стрелу каленую, а этот бросился на меня с саблей.
  
  Нат.
  
  Воевода пристально взглянул на ордынца, мелко трясущего головой и плечами, потом обернулся к ратникам:
  
  Воевода:
  
  - Прокуда, обойди со своими воями поляну по кругу, а вдруг еще кто притаился в кустах.
  
  Воевода посмотрел на кипчака:
  
  - В той темени они надысь и проскользнули между наших ног, а потом прятались, надеясь на подмогу своих. Без лошадей-то они не лучше летучих вампиров без крыльев.
  
  Бранок, и снова обратился к другу:
  
  - А ни то, на кривых ногах-то далеко не убегишь. Так что будем делать, воевода, с собой его заберем или отпустим в овраг, где лежат остальные разбойники?
  
  Нат.
  
  Вятка проследил за тем, как ратники Прокуды исчезли в зарослях кустов вокруг поляны, но Темрюк, стоявший в стороне, громко сплюнул себе под ноги, заставив ордынца воздеть руки к небу и взвыть волчьим плачем.
  
  Воевода, нахмурив брови, сказал ровным голосом:
  
  - А куда нам такого животного, на цепи его держать и кормить без толку? У самих припасов не так много.
  
  Бранок кивнул, резко наклонился и дернул пленного за шубу:
  
  - Тогда пошли, будешь еще тут смердеть. Твои кипчаки-кровопийцы хотели нашей крови, да сами лежат в овраге. И тебе место между ними.
  
  Нат.
  
  Ордынец бросился вперед и ухватился грязными руками за воеводины поршни. Воздух огласился пронзительными воплями, Вятка хотел отойти назад и почувствовал, что кипчак тянется к засапожному ножу у него на поясе. Он успел выдернуть его из ножен и воткнуть по рукоятку в бритый затылок нехристя, оголенный воротником со свалявшейся шерстью. Тот подавился криком, ткнулся плоской мордой в снег, перемешанный с грязью и листьями. Еще одного ордынца ратники Прокуды не довели до поляны, зарубив на месте и бросив тело в овраг. Больше дружина не встретила никого до самой реки, на волнах которой качались порожние ушкуи. Когда пришла пора отправлять поезд с припасами, возникла проблема с мунгальскими лошадьми. Они кусались, косили глазами на воду и старались вырвать поводья из рук.
  
  Охрим неуверенно предложил:
  
  - Может пустить их рядом с ушкуями? Снять рогожки, чтобы они были налегке, а потом привязать к корме концы чембуров, и пускай себе плывут.
  
  Темрюк повернулся к нему:
  
  - Вота радость дивно хрушкая! Это ж не реку переплыть, а толкаться в ледяной воде ажник до утра. Тут у человека члены сводит, а животное враз пойдет на дно.
  
  Нат.
  
  Вятка, оглядел поезд, вытянувшийся вдоль берега, и отдал ратникам приказ:
  
  - Снимайте рогожки и раскладывайте их на ушкуях, а лошадей пускай забирают проводники сотника Рымаря, они там будут нужнее.
  
  Добавил:
  
  - Ежели кони нам понадобятся, то мы опять сходим на охоту.
  
  Нат.
  
  Поезд для сбегов почти в сотню груженых поклажей коней, соединенных чембурами, втянулся в лес под водительством старого ратника и отрока, растворился между деревьями. Вятка запрыгнул в ушкуй, качавшийся у берега, надо было трогаться в путь по реке, разлившейся подобно озеру. Солнце закатилось за черные вершины деревьев, оставив светлые полоски меж грозовых туч. Вои разом взошли на ушкуи и просевшие бортами, они отошли от берега. На середине реки их подхватило течение понесло вниз по течению. Первой плыла лодка воеводы, опасность подстерегала только спереди. Поезд дошел до поворота, перегороженного бобровой плотиной. Свободной от бревен оставалась стремнина и другая сторона реки с торчавшими из воды деревьями и кустами. Посередине течение было быстрым, с водоворотами, Вятка решил прижаться к противоположному краю. Но лодки, груженные рогожами с продуктами, оказались неповоротливыми. Они вошли в створ, оставленный бобрами для схода воды и прохода рыбы, кто боком, а кто кормой. У плотины ушкуй Вятки поймал бортом волну, его втащило в воронку и начало закручивать, погружая все глубже. К ним приближалась лодка Темрюка, грозя наскочить носом на борт, низко сидевший в воде. Вятка вырвал из рук у ратника весло, уперся в нос надвигавшейся лодки, но оттолкнуть ее было не под силу.
  
  Вятка захрипел, поворачивая к воям напряженную шею:
  
  - Упирайтесь веслами и сулицами в лодку, толкайте ее от нашего ушкуя.
  
  Нат.
  
  С десяток весел воткнулись с обеих сторон в доски бортов, увеличивая расстояние между лодками. Водоворот продолжал затягивать в темную глубь, второй ушкуй, вода билась тугими струями в корпуса, перехлестывая через них и клоня лодки вниз. Вятка почувствовал, что дно уходит из-под ног, он присел на корточки и уцепился пальцами в борт. Рядом с лицом стремительно неслись ледяные струи, закрученные в жгуты. Вятка мельком заметил, как ратники нацелились освободиться от доспехов и поясов с мечами и ножами. Гребцы Темрюка побросали весла и начали срывать с себя оружие. Расстояние до берегов было не близкое, укрылись за тьмой, превращавшей реку в глубокое озеро. Воронки чернели одна за другой, возникали внезапно и так-же исчезали, успевая заглотнуть все. Вятка смахнул с лица брызги и обратился в сторону капища славянских богов, куда ушли козельские сбеги. Губы беззвучно зашевелились. Ушкуй напрягся и стрелой вылетел из воронки, наполовину затащившей его в глубь, за ним устремилась вторая лодка. Течение подхватило их, отнесло ближе к берегу, закачало на спокойной волне. Вятка оглянулся назад, ушкуи ныряли в темноте в водовороты за плотиной объявляясь на поверхности реки, пытаясь развернуться носом по стремнине. Все благополучно прошли опасный участок. Он покосился на Темрюка, державшегося за ним, но ничего не сказал.
  Ушкуи подошли к крепости, на небе светила между туч луна, высвечивая голубыми лучами зубцы на стенах и башнях городка. Вятка вывел поезд из стремнины, ходко несущей груженые лодки, и хотел подплыть ближе к берегу. Кто-то из гребцов издал громкое восклицание, в середине поезда сверкнул огонек, упреждавший защитников крепости о конце похода охотников. Вятка замахал на них руками, но было поздно, на берегу заметались тени всадников, вспыхнуло пламя факелов, осветившее горбатые фигуры и побежавшее отблесками по прибрежной воде. И тут-же десятки стрел зашумели оперением над головами воев, некоторые воткнулись в борта ушкуев.
  Воевода поезда, он приказал дружинникам,не сидевшим на веслах:
  
  - Прикрыть гребцов щитами! Не отвечать ворогу на обстрел, пока не подойдем под самые стены.
  
  Нат.
  
  Гребцы навалились на весла. На пряслах и в заборолах возникло шевеление, там тоже запалили факелы и начали нацеливать арбалеты с толстыми болтами на отряды нехристей, метавшихся по берегу, но расстояние до поганых было еще велико. Ордынские стрелы втыкались в воду все ближе и все реже случался перелет, скоро деревянные щиты в руках воев, покрытые толстыми кожами, потяжелели от веса тростниковых и камышовых прутов с острыми наконечниками, принуждая обламывать их руками. Кто-то из раненных вскрикнул, кто-то громко охнул, некоторые из гребцов схватились за луки.
  
  Вятка, обернулся назад и крикнул:
  
  - Наш поезд можно взять голыми руками, стоит ордынцам пристреляться, а потом завернуть в воду с полсотни всадников с саблями и арканами, чтобы одни отвлекали наше внимание, а другие накинули волосяные петли на носы и потянули лодки к берегу. Весел не бросать. Пригнитесь за бортами и гребите к проездной башне что есть мочи.
  
  Нат.
  
  Гребцы наклонили головы и дружно навалились на весла, за кормой вспенилась вода, казалось, деревья и льдины, плывущие по течению, остановили бег и начали отходить назад. Прибавили ход ушкуи, шедшие следом, по бокам возникали в лунном свете белые всплески. К всадникам на берегу прибавились новые орды, понеслись гортанные крики, некоторые из нехристей подвели коней к воде. Тучи стрел сыпались со всех сторон, пущенные навесом падали в середину лодки, от них не было спасения. В щит и кольчугу Вятки их ударилось не один десяток.
  
  Вятка, надрывая голос:
  
  - Всем укрыться за щитами! Наддай, вятичи, индо поганые почуют нашу слабость.
  
  Кто-то из дружинников, поддержал его:
  
  - Мы почти на пороге дома! Вота, можно разглядеть, что и моя выперлась на стену, давно ее не видали.
  
  Нат.
  
  Среди ратников пробежал легкий смешок, рукоятки весел выгнулись, они затрещали. Воевода кинулся на корму и вгляделся в силуэты позади, скользящие по поверхности воды, их было не больше пяти, а конец каравана поглощал темно-синий туман. Ордынцы заполнили весь берег, конца полкам не было видно.
  
  Вятка вскочил и закричал во весь голос:
  
  - Темрю-ук, Охри-им, Проку-уда-а! Мунгальская сила наносит основной удар по передним лодкам, стремясь перебить нас и захватить добычу, пока мы не проскользнули под защиту стен города. А задние ушкуи еще не атакованы. Цельтесь из луков по поганым, отвлекайте их на себя!
  
  Нат.
  
  Вятка, поджав ноги, камнем упал на дно, заваленное рогожами с зерном, над ним просвистела стая стрел, за ней пустилась вторая. По речной глади разнесся зычный бас Темрюка.
  
  Темрюк:
  
  - Вятка-а, задумка красная-а! Пущай Латына ворота ладит, иначе мы упремся в детинец!..
  
  Нат.
  
  Воевода поезда хотел перебраться на свое место на носу лодки, когда услышал, что визгливые крики ордынцев заметно ослабли, а свист стрел почти прекратился. Он насторожился, прислушиваясь к шуму воды за просмоленными досками, осторожно выглянул из-за высокого борта. Черный вал нехристей замедлил бег по берегу, множество факелов начали сшибаться в стаю. Вятка вдруг увидел, что от крепостных стен отделилась тень, она летуче запласталась по лугу, сближаясь с ордынцами. Защитники крепости открыли ворота, выходящие на напольную сторону, выпуская большой отряд дружинников с мечами и копьями, оседлавших мунгальских коней.
  
  Вятка зарычал
  
  - Козляне, вздымай луки, поможем братьям меткими выстрелами!
  
  Нат.
  
  Ратники отбросили весла и щиты и вскинули луки, с тетив сорвались первые стрелы, понеслись к плотной стене из ордынцев, готовых отразить удар защитников крепости Тишину просверлили сулицы, пущенные с лодок, идущих следом, они впивались в спины мунгал, внося в ряды смятение. Визги нехристей перешли в заполошный крик, часть ордынцев завернула снова к берегу, другая помчалась навстречу атакующим их козлянам. Бой вспыхнул недалеко от берега, множество факелов взметнулось сплошным пламенем над головами воинов. И стал скоро затухать. От защитников в глубину поля поскакали отборные полки поганых, получившие мощный ответ. За ними устремились другие ордынцы, в спину им ударила туча стрел с ушкуев Вятки.
  
  Действие девятое.
  
  Нат.
  
  Кадыр остановил коня в стороне от дороги и поигрывая плеткой наблюдал, как сотни из его тысячи пропадают одна за другой в зарослях кустарника, поднявшегося перед лесом. Впереди с сотней ехал Джамал из одного с ним аула, замыкала отряд сотня Магомеда, абрека из кавказских племен, заросшего черным волосом. Лес вставал сплошной черной стеной, Кадыр окидывал внимательным взглядом сеидов в зеленых чалмах и с зелеными поясами, суннитов и шиитов в тюрбанах и в замысловатых головных уборах, в теплых халатах и разноцветых сапогах. Перед его глазами не исчезало видение, как монгольский шаман истолковал расположение бобов, которые кинул перед тысячником на потертый ковер. Он предсказал удачу, за что был щедро награжден. Спел ему про успех и улигерчи, когда левое крыло орды стало уртоном под стенами крепости. Первая часть предсказаний сбылась, он стал тысячником, за исполнением второй части бывший сотник повел воинов сам.
  Узкая дорога среди голых и мокрых деревьев не давала возможности развернуть сотни как на ровной местности, отряд растянулся на несколько полетов стрелы. Надежда была на собачий нюх разведчиков, рыскавших в лесных дебрях и по берегу реки, не спешащей входить в берега.
  
  Кадыр, подозвав Джамала:
  
  - Пятая неделя осады Козелеска, а результатов нет, крепость можно атаковать только с южной стороны, выходящей воротами в половецкие степи, а с трех других она защищена полыми водами, подмявшими русла нескольких рек вокруг нее и затопивших луга и часть леса.
  
  Джамал:
  
  - По этой причине, Кадыр, твоя тысяча воинов не сумела показать Ослепительному, а с ним Сиятельному той удали, которую ты обещал им продемонстрировать, если первый не отберет у тебя жизнь, а второй одарит званием тысячника.
  
  Кадыр:
  
  - Я кидался на стены как барс, сам побывал на них, но закрепиться не сумел, нас сбрасывали вниз не только урусутские ратники, но и женщины с детьми, вооруженные рогатинами. Когда джихангир отдал приказ прекратить штурм и дождаться спада половодья, Гуюк-хан напомнил мне об обещании найти кладовые крепости, построенные Мастислав Святосылавом, врагом орды. С тысячью сипаев я отправился на поиски.
  
  Джамал:
  
  - Я видел, Кадыр, ими двигали чувства, которые владели тобой, их военачальником, тарпаном, взлетевшим на их глазах на вершину туга, которую всегда занимал шонхор - серый кречет с черным вороном в когтях. То, что обещали нам, кипчакам, татаро-монголы, становилось явью.
  
  Кадыр:
  - Да, Джамал, и такие примеры могут двигать несметные орды в любых направлениях, сметая с пути любого противника.
  
  Джамал:
  
  - Это мечта, Кадыр, а мечта есть мираж в пустыне Кара-Кум, усеявший пески плотным слоем костей.
  
  Кадыр промолчал.
  
  Нат.
  
  Кадыр с трудом протиснулся сбоку отряда поближе к его голове, прикрыв глаза, закачался в седле. Мысли его вертелись вокруг события, должного произойти после взятия Козелеска - возвращения домой на белом верблюде, тянущем за собой огромную повозку с добром, за которой будет идти табун лошадей и стадо коров с козами и овцами. Он возил в чувале железную тамгу, чтобы нагреть на огне и поставить клеймо нового хозяина на боках домашних животных. Тысячник прикидывал, кого из девушек в ауле возьмет в жены, и кого он назначит старшей женой, а кто будет охтан-хатун - младшей. Она будет разводить огонь в дзаголме - круглой земляной печи, и выпекать в тандыре пресные лепешки, ловко приклеивая их к стенам, обмазанным глиной. А кто-то будет готовить плов, сочащийся от жира хусы - барана, приправленный зеленью, потому что джугара - кукурузная каша - за время войны порядком надоела, как шурпа-похлебка, как и хурут - сушеная творожная масса, взятая в поход в качестве сухого пайка. Бывший тысячник, ставший важным ханом, будет руководить улусом, по вечерам играть в шатар - разновидность индийских шахмат, в которых главными фигурами были тигры и собаки, а пешками служили зайцы и петухи Об этом мечтал каждый харакун в войске Бату-хана, но не всем суждено было стать тысячниками.
  Полки продолжали углубляться в непроходимые дебри по едва заметной дороге. Кадыр сунул руку в чувал и вытащил аяк- чашу для питья, вырезанную из березового наплыва, затем передвинул на живот турсук и наполнил ее орзой. Он жадно припал к краям, заглушая чувство страха от стволов деревьев с цепким кустарником, старавшимся порвать одежду или расцарапать открытые участки кожи до крови. Затем наполнил аяк еще раз и поднес к губам пенную жидкость, и в этот момент в плечо тысячника, открытое сдвинувшимся круглым щитом, впился наконечник стрелы. Кадыр взвыл от неожиданности, он скосил глаза на грубо обструганный прут, увидел, как быстро набухает кровью рукав халата в месте, куда воткнулся наконечник. Выронив аяк, он рванул рукой стрелу из тела и закричал от боли. Еще две стрелы воткнулись одна в гриву лошади, вторая скользнула по доспехам кипчака. Кони ордынцев вставали на дыбы, пытаясь сбросить визжащих всадников, они сшибались друг с другом, не зная, в какую сторону направить бег. Дорогу обступал сумрачный лес, ощетинившийся тысячами острых веток, а спереди и сзади образовался затор, пробиться сквозь который не представлялось возможным.
  
  Кадыр крикнул:
  
  - Байза!!! Байза!!
  
  Нат.
  
  Его никто не слушал, каждый стремился спасти жизнь всеми способами. Кадыр привстал в стременах, пытаясь определить, откуда стреляет противник, но стрелы посыпались со всех сторон, и чем сильнее воинов охватывала паника, тем гуще становился их рой. Тысячник обломал с жутким ревом стрелу и швырнул ее под ноги коню, он рванул уздечку на себя и полез напролом, стараясь втиснутся в гущу сипаев.
  
  Кадыр, закричал по монгольски, оттесняя соплеменников на обочину дороги:
  
  - Байза!!! Приникайте к лошадиным крупам, не давайте урусутам стрелять прицельно!
  
  Нат.
  
  Кто-то упал на холку коня, кто-то змеей скользнул под пузо четвероногого друга, ухватившись руками за попоны под седлами, с десяток кипчаков спешились и начали стрелять из луков в нападавших, укрывшихся в глубине леса. скоро из-за кустов полетели короткие сулицы, разившие воинов орды и лошадей. Паника бросила людей и животных друг на друга, смешав их в единый клубок, внутри которого хозяйничала смерть. Никто не хотел оставлять дорогу, боясь углубляться в кошмар из зарослей кустарника и переплетений древесных стволов. Кадыр начал хлестать трехвостой плетью с узлами на концах по лицам и спинам подчиненных, не переставая осыпать их грязными ругательствами. Он не жалел сипаев, умирающих на его глазах. Тысячник коршуном набрасывался на воинов, он отскакивал назад и снова замахивался плетью. Его ярость принесла плоды, из клубка стали вырываться всадники со зверским выражением на залитых кровью лицах, они вынимали из ножен кривые сабли и бросались вглубь леса. Скоро оттуда донеслись звуки боя, они усиливались, стягиваясь к одному месту.
  
  Кадыр закричал на монгольский лад, заменив плеть на клинок и показав им в сторону леса:
  
  - Уррагх!!! Уррагх, кыпчак! Яшасын!!!
  
  Нат.
  
  Всадники стали исчезать среди ветвей, они боролись со страхом, искажавшем черты лиц, натягивали тетивы луков раньше времени, не увидев противника. Кадыр заметил, как спешат на выручку сотни, ушедшие вперед, и как подтягиваются отставшие полки, они устремлялись на звуки боя, издавая боевые кличи. К нему приближался джагун Джамал, за ним торопились его воины, на скаку обнажая оружие. Тысячник хотел смахнуть со лба обильный пот, как почувствовал, что голова отделилась от тела и полетела вперед, он натянул уздечку, в защищавшую шею сетку воткнулась очередная урусутская стрела. Всадники справа и слева начали падать под копыта коней, пораженные сулицами в спины, незащищенные доспехами, послышались вопли раненных и последние проклятия убитых.
  
  Кадыр закричал Джамалу, указывая клинком в противоположную сторону:
  
  - Туда, Джамал, урусуты атаковали нас с обоих сторон. Наверное, они прячутся в кронах деревьев.
  
  Джамал сунул клинок в ножны и, придержав коня, отдал сотне команду:
  
  - Луки и стрелы готовь, неустрашимые, вперед!
  
  Нат.
  
  В руках сипаев вместо сабель из дамасской стали оказались налучья, запели тетивы, разом хлопнув по лоскутам кожи, привязанным к рукам, посылая множество злых стрел. Всадники ринулись в заросли, первые ряды вырвались на небольшую поляну и наткнулись на брошенные в упор сулицы и выставленные рогатины. Сипаи откидывались на спинки седел, продолжая движение с конями, или перелетали через их головы и падали под копыта. На них набрасывались рослые люди в меховых треухах и полушубках и добивали мечами, секирами и ножами, бородатые лица были сосредоточенными. Но вторые ряды кипчаков оказались расторопнее, воины отпускали тетивы на луках почти не целясь, а если урусут не падал, они добивали его пикой или саблей. Но то один, то другой сипай вскидывал руки и плашмя падал с седла на землю, укрытую толстым слоем сопревшей листвы и сучьев. Скоро глаза воинов привыкли к сумраку, кипчаки увидели, что их отстреливают урусуты, прятавшиеся среди ветвей на вершинах деревьев. Их стрелы находили просвет между древесным хитросплетением, они впивались минуя доспехи в спины и плечи, попадали в глаза, в рот, в уши, застревали в шеях.
  
  Джамал получил очередной удар наконечником стрелы в кожаный доспех на груди, поднял щит, пригнулся к холке и крикнул:
  
  - Сбивайте урусутов с деревьев! Делай как я!
  
  Нат.
  
  Ордынцы загородились щитами, но железные жала проникали даже в те места на телах, куда невозможно было попасть. Джамал направил коня за толстый ствол и стал наблюдать за происходящим, стрелы летели со всех сторон, хотя стрелки расположились полукругом. На поляне лежало не меньше полусотни сипаев, а пешие урусуты оказались приманкой из добровольцев. Заманив кипчаков в мертвую зону, многие погибли, остальные постарались укрыться в чащобе под прикрытием товарищей в ветвях высоко над землей. Джамал скрипнул зубами. Из зарослей выскочил на коне тысячник в окружении приближенных.
  
  Кадыр двинулся к джагуну, но тот упреждающе вскинул руку:
  
  - Кадыр, здесь опасно!
  
  Бывший друг насмешливо крикнул:
  
  - Ты не смог справиться с десятком урусутов? Рамазан перебил урусутских харакунов на той стороне дороги и готов продолжить путь, а ты умудрился потерять здесь лучших воинов?
  
  Джагун в сердцах воскликнул:
  
  - Урусуты нас обманули! Они встретили нас пешими, а когда мы уничтожили отряд, оказалось, что на деревьях засели еще стрелки. Кадыр, здесь все пространство простреливается лучниками.
  
  Тысячник встал рядом и впился черными зрачками в его глаза, вокруг остановилась свита.
  
  - У Рамазана было так-же, но его воины проскочили засаду и нанесли по стрелкам удар сзади. Урусуты падали с деревьев переспелыми плодами, они усеяли подножия деревьев кормом для диких свиней.
  
  Кадыр с шумом втянул воздух дырками от ноздрей:
  
  - Джамал, ты поступишь как он. Уррагх, кыпчак!
  
  Нат.
  
  Джамал ощерился большим ртом, показав длинные клыки, затем выхватил саблю и всадил шпоры в брюхо коня, тот совершил мощный прыжок и очутился впереди всадников, оставшихся от его сотни.
  
  Джагун завертелся на одном месте, он повторил приказ тысячника:
  
  - Уррагх! Уррагх, кыпчак!
  
  Нат.
  
  Кадыр следил за действиями. Остатки сотни понеслись к центру поляны, сипаи доскакали до трупов соратников, они приготовились прорваться через смертельную зону, чтобы ударить по врагу с тыла, когда их накрыл рой стрел и дротиков с наконечниками гарпунного типа. Сразу несколько наконечников, похожих на ножи с зазубринами, проникли глубоко в тело Джамала, заставив его запрокинуть голову. Он задрожал всем телом, цепляясь за гриву коня, выискивая глазами Кадыра. Он его высмотрел и заговорил сквозь стиснутые зубы, стараясь отдалить смерть:
  
  - Повезло тебе, Кадыр! Если бы монголы знали, что ты был скотокрадом, то предали бы тебя смерти. Теперь ты тысячник, приедешь на родину с несколькими арбами добра, с табуном урусутских скакунов, и станет в улусе ханом. А в моем обозе плетутся две коровы и несколько коз, которых нечем кормить. Повезло тебе, Кадыр...
  
  Нат.
  
  Он привстал в стременах и, минуя седло, опрокинулся спиной на землю. Некоторое время тысячник наблюдал, как гибнут от урусутских стрел и дротиков остатки сотни Джамала, как сам джагун ударился о землю спиной, не успев выдернуть ногу из стремени. Конь протащил тело через поляну и с диким ржанием скрылся между деревьями, за ним устремились остальные лошади без седоков. Все было кончено, лишь несколько раненных пытались уползти с открытого места и спрятаться в зарослях кустарника, но урусуты пленных не брали, убивая их на месте. Рядом с лицом Кадыра просвистела стрела с белым оперением, заставив его отшатнуться за толстый ствол дерева, он потянулся рукой к саадаку с луком и перекосился от боли, из плеча еще торчал огрызок древка с наконечником, почерневший от крови.
  
  Кадыр обернулся к приближенным, которых обнаружилось не меньше двух десятков, и зашипел сквозь зубы:
  
  - Позовите лекаря, чтобы тот расширил мою рану и подцепил конец стрелы щипцами, а саму рану прижег сухим порошком из разных трав.
  
  Кадыр со стоном отдал приказ:
  
  - Окружить поляну, чтобы ни один урусутский стрелок не сумел проскользнуть мимо ног наших коней.
  
  К нему подобострастно наклонился юртжи в малахае из меха куницы и посоветовал:
  
  - Я думаю, что с этим заданием лучше всего справится Рамазан. У смелого джагуна уже есть опыт.
  
  Нат.
  
  Кадыр скосил на него черные глаза, налитые болью и раздражением, молча кивнул головой, юртжи обратился к одному из кешиктенов, назвав имя кавказца, и махнул рукавицей, будто отпустил тетиву. Но пока воины во главе с Рамазаном окружали лес вокруг поляны, в нем никого не осталось кароме каландаров - сов с острыми когтями и лохматых мангусов с сабдыками с крепкими клыками. Барабаны отстучали отбой, рожки собрали сотни под туги, отряд двинулся дальше по дороге, стесненной черными стволами.
  
  Нат.
  
  Тысячник, покачиваясь в седле, обернулся и кивнул юрджи, ехавшему за ним на почтительном расстояниим. Когда тот приблизился, заговорил:
  
  - Правильный ли путь мы избрали для поисков козелеских амбаров? После стычки с лесными карапшиками, когда пришлось разводить костер, унесший в царство Эрлика вместе с искрами полторы сотни душ сипаев, меня снова начали мучать дурные предчувствия.
  
  Юртджи склонил голову и ответил:
  
  - Тысячник, другой дороги не должно быть, наши сотни шли против течения реки, не удаляясь далеко от берега, так расшифровал ты последние признания урусута с погоста Дешовки, пытавшегося направить твой ход мыслей другим путем. Об этом ты поведал Гуюк-хану.
  
  Кадыр молча кивнул. Юртджи продолжил:
  
  - Он просчитался, этот громадный мужик в овчинном полушубке и в лаптях, сплетенных из липового лыка, будто в лесах водилось мало зверей с отличными шкурами. Даже если допустить, что кладовые находятся в другом месте, ты не вернешься в уртон с пустыми руками и не предстанешь перед Гуюк-ханом и перед джихангиром обманщиком, место которому на острие кола, потому что урусуты селились вдоль рек. А это значит, что по ходу движения встретится немало селений, в которых нас еще не было, там можно будет насытиться не только самим, но нагрузить припасами урусутские подводы о четырех колесах, прихватив заодно несколько десятков хашаров.
  
  Кадыр согласился, продолжив мысль юртджи:
  
  - Ты прав, Керим, эта добыча должна послужить оправданием не только моим обещаниям найти амбары крепости, но и признанием нужности похода. Ведь за это время будет разведано большое пространство и убито немалое количество урусутов во славу монгольского оружия.
  
  Нат.
  
  Он пожевал губами и огляделся вокруг. С обеих сторон дороги стояли сплошной стеной голые деревья, а черные ветви норовили выбить глаз или хлестнуть по лицу, доносились из дебрей жуткие рыки и завывания с шорохами едва не под ногами, от которых шкура на лошадях ходила волнами. Кадыр передернул плечами, в ноющей ране проснулась острая боль, он покривился, сдерживая стон. Впереди мерно покачивались широкие спины кешиктенов его гвардии, над головами у них сникли пятихвостые стяги, но туг с подвешенным под наконечник рыжим хвостом не менял положения. Кадыр сложил ладони и хотел поднести их к лицу, чтобы омыться воздухом, как вдруг заметил сипая из куманов в одежде, расшитой красными лентами, спешащего навстречу движению. Он тряхнул головой, прогоняя остатки полудремы, и откинулся на спинку седла.
  
  Сипай приложил руку к груди, останавливаясь сбоку:
  
  - Рамазан передал тебе, тысячник Кадыр, что из глубины леса потянуло сильным запахом вони. Джагун решил, что такой запах источают только мертвые люди.
  
  Кадыр прищурился на него:
  
  - Почему он не послал к тому месту разведчиков?
  
  Сипай:
  
  - Там собралось много диких зверей, я видел сам, как несколько крупных рысей прыгали с дерева на дерево, а еще в зарослях сверкали глаза волков. Их там не одна стая.
  
  Кадыр согласился:
  
  - Волки сейчас голодные, если их потревожить, они могут пойти по нашему следу.
  
  Подъехавший сзади юртджи добавил:
  
  - Или напасть на заводных коней. Зверей лучше не трогать.
  
  Кадыр неприязненно поджал губы, не взглянув на добровольного помощника, приказал посыльному:
  
  - Рамазан должен разведать это место, нам еще надо возвращаться назад.
  
  Тот поклонился:
  
  - Так и будет, тысячник.
  
  Нат.
  
  Кадыр хлестнул коня плетью и поскакал вслед за сипаем, не удостоив вниманием юртджи, он ощущал себя уже темником. Возле развилки дороги с едва заметной тропой собрались несколько джагунов, заросших по глаза черным волосом, лица выражали нерешительность и страх перед стеной бурелома, сквозь которую нужно было проехать. Кадыр втянул в себя воздух дырками ноздрей и с трудом выдохнул, вонь висела над дорогой густым облаком. Рамазан тронул коня в его сторону и указал плетью по направлению к завалу из стволов и сучьев.
  
  Рамазан покривил губы под черными усами:
  
  - Тысячник, за этой преградой не одна стая волков, лисиц и диких вепрей, а по веткам скачут крупные рыси, готовые броситься на нас, если мы потревожим их территорию. Там, скорее всего, произошел бой и звери отожрались на трупах, они стали бешенными от вкуса человеческой крови.
  
  Нат.
  
  Кадыр наклонился вперед и выхватил у джагуна плеть, несколько раз ударил его наотмашь по спине и по ногам. Сотник рванул уздечку на себя, отпрянув вместе с конем, на лице отразилось недоумение.
  
  По бороде у Кадыра поползла белая пена, он бросил плеть на землю и потянулся к сабле:
  - Джагун, ты сейчас же узнаешь, в чем там дело и доложишь мне. Если ты повторишь трусость, я прикажу привязать тебя между двух стволов и разорвать пополам.
  
  Нат.
  
  Рамазан сорвал с плеча лук и стал посылать в завал стрелу за стрелой, выкрикивая воинам грозные приказы. Раздался треск от спущенных тетив, воздух наполнился гудением от множества стрел и тут-же лес взорвался жутким воем, тявканьем и рычанием. Звери будто набросились друг на друга и стали рвать когтями и клыками живое мясо. Рев продолжал усиливаться, переходя в звериный хрип. Лошади под ордынцами вывернули глазные яблоки и присели на задние ноги, задрожав шкурой. Рамазан поднял коня на дыбы, всадив в брюхо шпоры, бросил его на стену из стволов и ветвей:
  
  Он выкрикнул уран-клич, общий для всех кипчаков:
  
  - Яшасын, кыпчак! За мной, воины аллаха, и пусть духи зла познают крепость булатной стали!
  
  Нат.
  
  Но одомашненный тарпан, доскакав до зарослей, вдруг угнул голову и закрутился на месте, едва не сбросив всадника на землю. Так-же вели себя другие лошади отряда, выворачивавшие глаза и прядавшие ушами. Кадыр молча наблюдал за сценой, на длинном лице угнездилась маска презрения, наконец он тронул мохнатого скакуна шпорами, заставив его набрать приличную скорость, и в последний момент вздернул уздечку. Конь вскинул передние ноги и влетел вместе с всадником в сумрачные дебри, сквозь которые едва пробивался дневной свет. Он приземлился за колючей стеной из кустарника сразу на четыре копыта, громко екнув селезенкой, вокруг сверкали глаза, горящие жаждой крови, отовсюду раздавался треск сучьев. По вершинам деревьев метались летучие тени, по земле бегали какие-то существа, принуждавшие коня поджимать ноги и ржать визгливо и утробно. Кадыра охватило смятение, он оглянулся и увидел, что рядом нет ни одного сипая, они остались за стеной кустарника, стараясь заставить лошадей повторить прыжок тысячника. Оттуда доносились проклятия и звонкие стегания плетями по крупам, но лошади словно обезумели, они пятились, заворачивали головы и пытались сбросить седоков. Кадыр скрипнул зубами, выхватил саблю из ножен и принялся рубить все, что попадалось под руку. Ветви и темные стволы деревьев замерев на мгновение, стелились под копыта коня жесткой подстилкой, кто-то пронзительно взвизгивал, кто-то жутко всхрапывал, оставаясь на месте или ломясь сквозь бурелом. А тысячник рвался вперед как одержимый, поймав состояние, которое возносило на стены крепостей. Он телом натягивал на себя уздечку, разорвав железным мундштуком губы жеребца, заставив ее исходить кровавой пеной. Наконец впереди показался просвет, Кадыр ударил коня по крупу саблей, повернув ее плашмя, и тот вынес его на островок в глубине дебрей с остатками костра посередине. От дальнего края прыснули во тьму хищники вперемешку с другими зверями, тысячник с шумом втянул воздух, завертел головой, кровавый туман начал рассеиваться, Кадыр вильнул зрачками вслед зверинцу, исчезавшему в зарослях, и пожевал губами. Такое могло быть, когда добычи хватало на всех обитателей леса, медведи терпели подле себя диких свиней, а рыси не точили когти при виде волков. Тысячник увидел, что удила окровавлены до ремешков уздечки, закрепленных серебряными заклепками, ощутил, что не в силах развести коленей, сведенных на боках скакуна. Он наклонился вперед и похлопал ладонью по холке, затем стукнул кулаком между ушами, не натягивая ременный повод и медленно тронулся к краю поляны, облюбованному хищниками. То, что увидел, заставило его прокусить губы от бешенства и забыть о жалости к животному. Из неглубокой ямы, разрытой зверями, торчали обглоданные руки и ноги, повсюду валялись человеческие головы с глазами и без них, отсеченные острыми клыками от туловищ, землю укрывали лохмотья окровавленной одежды, среди которой выделялись остатки синих чапанов и серые лоскуты от кипчакских халатов. Звери дотащили один из трупов почти до середины поляны, оставив скелет с клочьями от полушубка на ребрах и зеленым сапогом на ноге с вставкой из синей кожи по верху. Кадыр понукнул коня, чтобы тот подъехал ближе, нагнулся с сидения, рассматривая останки, ему показался знакомым необычный сапог, такие имел армянский сотник Оганес, пропавший с воинами много дней назад. Он подцепил сапог скрюченным пальцем, но тот был заполнен остатками ноги, тысячник хотел уже бросить его, как вдруг заметил за клочьями от брюк какой-то предмет. Им оказался небольшой нож с ручкой из слоновой кости.
  
  Кадыр забормотал себе под нос:
  
  - Я помню своего друга, джагун выиграл его когда-то в шатар у сипая-араба из древней страны в междуречье Тигра и Евфрата.
  
  Нат.
  
  Кадыр вытер тусклое лезвие о лоскуты брюк и сунул за пояс, на лице появилась странная улыбка, превратившая его в бешенного воина орды. Он перестал слышать короткие стоны животного под ним с пораненными губами, он обхватил его череп руками, готовый разломать на две части. Сзади послышался топот копыт, но тысячник не обернулся, зная, что это прорвались сквозь завал сипаи во главе с Рамазаном, которому готов был срубить голову. Он снова потянул носом воздух, уловив сквозь вонь главное, кладовая была где-то рядом. Он завернул морду коню и поскакал мимо ордынцев, заполнявших островок посреди дремучего леса с горой полуразложившихся трупов.
  
  Кадыр привстал в стременах, властно показав клинком направление:
  
  - На дорогу!
  
  Нат.
  
  Заметив, что кто-то из джагунов намеревается спешиться, чтобы предать останки соплеменников священному огню, снова повторил приказ.
  
  - На дорогу!
  
  Нат.
  
  Узкая лесная колея, на которой с трудом умещались два всадника в ряд, оборвалась внезапно, перед отрядом разведчиков вдруг предстал сказочный городишко в низинке с крепостной стеной вокруг, с несколькими башнями, проездными воротами, церквушкой и теремком за ними. Позади погоста вилась по лугу речка, она выбегала из леса, почти касаясь левым берегом основания стены, и скрывалась снова в зарослях. Солнце еще не упало за зубчатую стену из деревьев, окружившую погост со всех сторон, лучи лишь наклонились, продолжая ощупывать бревенчатые строения с одного бока. От леса поскакал по направлению к воротам одинокий всадник на рослом коне, облаченный в урусутские одежды, в сапогах и в меховой шапке на голове. Это был юноша, у которого еще не пробились усы, за спиной у него было приторочено налучье, а возле седла болтался тул со стрелами, в одной руке он держал длинную пику наконечником вперед. Но меча не было, как доспехов со шлемом, видимо, он был поставлен сторожевым при единственной дороге, ведущей к крепости. Пролетев птицей половину склона, отрок вскинул пику и что-то громко закричал, обращаясь к ратникам на проездной башне, скоро там засуетились воины в доспехах, засверкавших в солнечных лучах, на улицах показались первые горожане. Тяжелые воротные створки стали медленно приоткрываться, пропуская сигнальщика. Десятка два разведчиков из передового отряда орды с дикими криками помчались вдогонку за юношей, подгоняя лошадей тычками между ушей и на скаку натягивая тетивы на луках. Стрелы стремились настигнуть беглеца, но расстояние между ним и преследователями было великовато, когда ордынцы докатились под стены, сигнальщик успел скрыться за толстыми досками ворот, окованных железными пластинами. Зато из веж и заборол в них полетели стаи стрел с белым оперением, некоторые нашли жертвы, пославшие урусутам проклятия. На склоне пологой горы показался выехавший из леса Рамазан с сотней сипаев, за ней выкатилась и растеклась по бугру еще одна сотня. Джагун приставил руку к шлему, увидев внизу небольшое поселение урусутов с защитниками в несколько десятков человек, он решил его атаковать. Тем более, что многие ратники не успели занять места в башнях и заборолах, они только спешили к стенам кто с чем в руках. Сотни ринулись вперед, подбадривая себя уранами и дикими воплями, первые десятки воинов подскочили на расстояние выстрела и выпустили тучу стрел, за ними заняли рубеж вторые десятки, потом третьи. Приготовились перескочить ров, а за ним вал, чтобы закинуть на навершие бревенчатых стен штурмовые лестницы. Рамазан вылетел вперед, в руках вместо лука оказался укрюк с веревкой на конце, сипаи сорвали с седел волосяные арканы с крюками, привязанными к ним.
  
  Рамазан ударил коня в бока каблуками сапог со шпорами и погнал его к ближайшей башне, он разорвал рот в крике:
  
  - Яшасын, кыпчак! На штурм, непобедимые воины!
  
  Нат.
  
  Ордынцы бросились в атаку, они доскакали до глубокого рва перед стенами с крутым валом над ним, и снова схватились за луки. Слабое место нашлось быстро, участок рва напротив срединной и угловой башен был почти присыпан землей. Воины во главе с Рамазаном ринулись туда, кони перенеслись через ров и стали карабкаться по валу, до стен оставалось меньше полета дротика в руках неопытного юнца. Первые ряды, достигнув вершины, уже разбегались в разные стороны, когда земля под ними дрогнула и потекла вниз, обнажая песчаное нутро. Лошади заскребли подковами, стараясь удержаться на склоне, но опрокидывались с всадниками назад, создавая преграду для наступавших. Когда надо рвом, почти засыпанном землей, скопилось достаточно ордынцев, насыпь рухнула вниз, увлекая их на дно. Сверху продолжали падать всадники, не успевшие затормозить или сброшенные напиравшими сзади. Горожане соорудили на дне рва шаткий навес из жердей и досок, присыпав сверху тонким слоем земли, а участок вала напротив возвели из сыпучего песка, который был везде, как и глина. Место оказалось пристрелянным с угловой и срединной башен, в сипаев полетели кроме стрел короткие сулицы с калеными наконечниками и болты с камнями, пущенные из арбалетов и камнеметательными машинами. Когда Кадыр выехал вслед за тургаудами из леса, все было кончено, от двух сотен отборных воинов во главе с Рамазаном осталось десятка три всадников. Сам джагун оказался в числе первых, полетевших на дно рва. Зато второй сотник, прятавшийся от гнева Кадыра среди жалких остатков, был выдернут из седла тургаудами и когда последний воин выехал из леса и остановился на склоне холма, поставлен на колени перед отрядом. Тысячник сделал знак и палач отрубил ему голову, предварительно освободив шею от свалявшегося воротника тулупа.
  
  Нат.
  
  Перед заходом солнца Кадыр отослал разведчиков к маленькой крепости, приказав им обследовать ее со всех сторон. Он разогнал из шатра подчиненных, предлагавших известные варианты действий, и закачался на ковре из стороны в сторону.
  
  Тысячник забормотал вслух:
  
  - Значит, прав был Непобедимый когда говорил, что подниматься первым на стены крепостей одно, а быть стратегом - другое. Прав был и тогда, когда я принес в шатер дурную весть, а он задал один вопрос, почему сотню перебили урусуты, а я, джагун, остался жив. Прав оказался и джихангир, что оставил меня в живых не за ум, а за отвагу. Стать с наскока новым Потрясателем Вселенной не получается, хотя мечта об этом не оставляет меня в покое.
  
  Нат.
  
  Кадыр потянулся рукой к турсуку из мягкой кожи и стал развязывать узел, чтобы налить орзы в чашку с высокими боками. Кадыр отпивал из чашки маленькими глотками, тело под теплым халатом взопрело влагой, мышцы расслабились. Он кликнул кебтегула - воина ночной стражи, и приказал ему позвать юртжи.
  
  
  Когда тот вошел в шатер, Кадыр твердым голосом изложил смысл распоряжения:
  
  - Ров перед проездной башней должен быть к утру завален землей и ветками, поверх набросать досок и всякого хлама, чтобы конный мог проехать к стенам крепости без помех. Все обязаны исполнить сами сипаи, оставившие своих хашаров в уртоне под Козелеском. Ты донесешь мой приказ до каждого военачальника в тысяче.
  
  Нат.
  
  Юртжи склонил голову и вышел из шатра, тысячник после его ухода уже не сумел дотянуться до чашки, он превратился в бесчувственный чулун.
  
  Нат.
  
  Едва солнце разогнало хмарь над небольшой равниной, как взревели трубы, надрывно захрипели рожки, а грохот барабанов спугнул вековую тишину. Впереди сотен ждали сигнала к атаке отряды конных лучников, за ними застыли джагуны в полном боевом облачении с щитами, приторченными не сбоку седел, а вздетыми на локтях с левой стороны до шлемов, украшенных перьями и разноцветными лентами. Сипаи опустили наконечники пик вниз. Кадыр занял место на склоне холма, откуда открывался обширный вид на панораму внизу, успев сделать инспекцию работе, проделанной ночью сипаями. Ров перед проездной башней был почти засыпан землей и ветками, сверху было наброшено много хлама. Кадыр видел, что сипаи не спали всю ночь, это могло отразиться на точности стрельбы, но давать отряду время на отдых он не собирался.
  
  Кадыр снова забормотал себе под нос:
  
  - Мир вокруг состоит из противоречий, и если я однажды принес в ханский шатер дурную весть, аллах обязан предоставить мне возможность одарить Ослепительного доброй, за которой следуют дорогие подарки и новые назначения.
  
  Нат.
  
  На стены крепости высыпали урусутские ратники и заняли вежи и заборола, спрятались за щитами перед арбалетами и машинами для метания камней и горшков с кипящей смолой. Они были малочисленны, если не считать баб и подростков, тоже крутившихся на навершиях стен.
  
  Кадыр пробормотал:
  
  - Коназ Мастислав Черниговский построил кладовые в невыгодном месте, с бурга они как на ладони, охрану козелесы приставили к припасам ненадежную, перебить такую можно до полуденного солнца.
  
  Нат.
  
  Он отвернулся от главных ворот и зашарил взглядом по стене, выискивая слабые места, их было много, особенно на противоположном конце крепости, где ратников почему-то не было. Там текла речка, между ней и стеной защитники вырыли еще ров, дополнив естественную преграду искусственной.
  
  Кадыр подозвал к себе юртджи:
  
  - Если послать полторы сотни сипаев в обход погоста и обстреливать деревянные строения стрелами с пучками горящей пакли, то часть ратников и горожан пойдет тушить жилища.
  
  Юрджи согласно наклонил голову:
  
  - Ты прав как всегда, тысячник. Главное, чтобы не загорелись амбары с зерном, иначе поход окажется никчемным. Строения за стенами выглядят одинаковыми, если не считать церкви и терема воеводы.
  
  Кадыр продолжил:
  
  - Сотню Нукзара ты сейчас отправишь на противополжную сторону крепости, пусть она расстреливает стрелами с огнем дома урусутов, к ней прибавь оставшихся от вчерашнего штурма сипаев. Но стрелять они должны только по жилым домам.
  
  Кадыр в упор посмотрел на помощника:
  
  - Направь отряд лесом.
  
  Юртджи:
  
  - Тысячник, все будет исполнено.
  
  Нат.
  
  Юртжи прижал к груди правую руку, завернул голову лошади и помчался между сотнями, каждая из которых имела свой туг, высившийся над нею. Скоро одна из них вышла в полном составе из строя и растворилась между стволами деревьев, ей в хвост прицепился отряд из нескольких десятков всадников с поникшими головами, в знак вины за неудачный штурм крепости и скорби по погибшим товарищам. Воины были всем, что осталось от двух сотен ордынцев во главе с Рамазаном. Кадыр скосил глаза на шамана, вертевшегося под ногами его коня, но тот еще не закончил камлания, он бил в бубен и катался на спине, закатывая глаза, мыча и кривляясь словно одержимый иблисами. Пузырьки слюны просачивались сквозь губы с пучками волос по краям, они лопались, превращались в липкую влагу и бежали струйками к подбородку, покрытому островками тех же волос неопределенного цвета, собираясь в мутную каплю. Наконец шаман вскочил на ноги и заскакал по кругу, делая грязными руками с кривыми ногтями движения, словно вытеснял из него нечистую силу, после чего бросился в середину и забился курицей с отрубленной головой. Выворачивался наизнанку, показывая черное и тощее тело, исполосованное множеством шрамов от плети, которой бил себя, и от острых предметов, ими он наносил священные раны. Наконец слюна пошла изо рта потоком, он упал навзничь, выронив бубен, задрыгал руками и ногами до тех пор, пока не иссякли силы, затем поднялся, похожий на дьяман кёрмёса, сбежавшего из подземного царства Эрлика, прижавшись к сапогу тысячника, пролопотал несколько слов и, оттолкнутый тем же сапогом, распластался на земле. Кадыр с неприязнью покосился на сапог, потом вскинул руку и указал на крепость внизу холма, трубы взревели еще страшнее, их поддержали жутким хрипом рожки, все звуки заглушил барабанный бой, под который передовые отряды лучников ринулись к воротам городка, натягивая на ходу тетивы с насаженными стрелами. Тучи их устремились к стенам, они перелетали навершия и втыкались внутри погоста во все, что попадалось на пути. За первым валом атаки последовал второй, за ним третий, они накатывались на стены по нарастающей, не давая защитникам высунуться из укрытий. За лучниками подскакали к башням сипаи с дротиками, они выслеживали урусутов в проемах между зубцами и в бойницах, норовя проткнуть насквозь сильными бросками. Наконечники копий проникали в дерево, затаскивая в пробоину древко. Всадники стремительно проносились у основания стены, не боясь ни стрел защитников, ни коротких сулиц с наконечниками гарпунного типа на толстых палках, ни горячей смолы, ни кипятка, заготовленными заранее, ни огромных болтов с не менее объемными камнями. Никто из ратников не открывал ворота, чтобы выйти навстречу врагу и вступить с ним в бой, как это делалось в других урусутских городах и весях. Явное превосходство было достигнуто, на штурм бросились всадники с лестницами, укрюками и арканами с крючками на концах. Они забрасывали их наверх, одергивая сразу вниз, чтобы острые концы вошли в дерево глубже, и обезьянами поднимались к пряслам под защитой лучников с копейщиками, державших на прицеле каждый угол и бойницу. Дружинники встречали штурмующих уже на пряслах или на полатях, проложенных внутри дубовых стен для прохода по ним, и сходу вступали в поединок. Низкорослые и кривоногие воины орды редко выходили в схватках победителями, уступая урусутам в силе и ловкости, и если не объявлялось нескольких соратников, сипай становился смертником. Ордынцы побеждали не силой и умением, а уловками и числом в отличие от славян, встречавших врага грудью, как делали испокон веков римляне, германцы и галлы.
  
  Нат.
  
  Кадыр продолжал следить за развитием событий приподнявшись в седле и подавшись вперед. Лицо выражало одно чувство - нетерпение, и когда сипаи облепили навершие стены и бой перекинулся за башни с заборолами, когда на единственной улице городка, прилегающей к стенам, показались первые кипчаки, рвавшиеся к домам горожан и к женщинам с детьми, метавшимся возле домов, тысячник оглядел победоносным взглядом сотню тургаудов охраны со свитой из знатных ханов. Он был готов отдать приказ войти в крепость и включиться в дележ добра. Но еще не были открыты ворота проездной башни с десятком дружинников на ней, отрезанных от своих. С холма было видно, как урусуты упали на полати и спрятались за деревянными щитами, не предпринимая никаких действий. Еще кружили по берегу реки на противоположной стороне погоста сипаи, посылавшие стрелы с горящей паклей, от которой занялись огнем большинство домов защитников. А кипчаки, прорвавшиеся внутрь, еще не создали ударный отряд, урусуты, облаченные в металлические брони, отходили к терему воеводы, сохраняя ряды и отбивая атаки нападавших длинными мечами.
  
  К Кадыру подъехал юртджи, не сдержавший восторга:
  
  - Тысячник, это конец! Дальше самые непокорные войдут в церковь и закроются изнутри, оттуда послышится протяжное пение, затем повалит густой дым. Если воинам не удастся разбить ворота, чтобы добраться до церковного золота с драгоценными камнями, до женщин и детей, не доросших до оси колеса повозки, от всего останется лишь пепел вперемешку с бесформенными чушками, бывшими крестами, кубками и цепями. Этого допускать нельзя и об этом надо сипаев упредить.
  
  Кадыр неохотно ответил:
  
  - Урусуты в отличие от других народов не просят пощады, если они проигрывают бой, то предпочитали унижениям достойную смерть. Отдай приказ гонцу, пусть он упредит об этом сотников.
  
  Нат.
  
  Ратники внутри крепости не спеша пятились назад, закрывая собой женщин, детей и стариков, бывших при них помощниками, видно было, как бегут к терему воины и дружинники с дальних веж. В это время ворота распахнулись и в них хлынули конные ордынцы, находившиеся снаружи, они развеяли последние сомнения по поводу падения погоста.
  
  Кадыр сделал знак юртджи, продолжавшему находиться рядом:
  
  - Путь Нукзар направит сотню, ведущую обстрел домов с тыла, к воротам крепости.
  
  Юртджи прижал руку к груди и польстил:
  
  - Тысячник, ты всегда придерживался золотого правила: каждому сипаю должна достаться его доля добра, чтобы зависть не толкнула воинов друг на друга. Так поступал Потрясатель Вселенной, сумевший своим умом создать великую империю чингизидов.
  
  Нат.
  
  Кадыр благосклонно хмыкнул и снова посмотрел в сторону крепости. Когда последний из отряда Нукзара скрылся за проездной башней, он поднял руку и резко опустил ее вниз, призывая свиту с тургаудами спуститься с холма и въехать победителями в поверженный городок для принятия участия в разграблении. Он не сомневался в том, что они разделяют его мнение, подчиненные лишь сдерживали нетерпение напущеннным на себя равнодушием, выдавая его кто беспокойным взглядом, кто подергиванием плеча. Отряд отборных воинов, за которым следовали высокие чины во главе с Кадыром, спустился по склону, миновал часть равнины перед рвом и не оглядываясь на беспорядочный навал трупов возле стены проследовал к воротам. Когда взору открылась небольшая площадь городка перед теремом, загроможденная телами ордынцев вперемежку с трупами урусутов, тысячник уже отдавал приказ о том, чтобы верные тургауды не забыли предать смерти дружинников, прятавшихся на полатях проездной башни, которых он заметил с вершины холма. И вдруг увидел, что ворота стали закрываться сами собой, он вскинул брови, готовясь излить гнев на первого подчиненного, попавшегося под руку, и услышал ужасающий рев с яростным рычанием неизвестных животных. Страшные звуки доносились со стороны подворья за теремом урусутского воеводы. Сначала раздались истошные человеческие вопли, перешедшие в крик ужаса исторгнутый сотнями глоток, через мгновение на площадь выбежали сипаи в окровавленных одеждах и без оружия в руках. За валом пеших кипчаков последовал вал всадников на конях с выпученными глазами и вывернутыми ноздрями, конные давили пеших и рвались к воротам. Отряд за отрядом вылетал из центра городка, мимо Кадыра неслись окровавленные люди, кто без руки, кто без ноги, а кто с половиной лица. Тысячник снова оглянулся в сторону ворот и едва успел уклониться от сулицы, пущенной оттуда сильной рукой. Он пригнулся к лошадиной холке, заставив коня сделать огромный прыжок, повернулся лицом к проездной башне и опешил, на навершии стояли дружинники, они расстреливали из луков и пронизывали сулицами ордынцев, бегущих прямо на них. За спиной Кадыра снова раздался звериный рев, кипчак медленно закрутил шеей в том направлении, рядом не было не только кого-то из свиты, но даже верных тургаудов, и отшатнулся вместе с лошадью назад. На него мчался разъяренный медведь, поджимавший под себя раненную лапу, от которого не отставали несколько лохматых существ с тупыми мордами, похожие на собак огромного размера. Тысячник рванул уздечку, заставляя скакуна сделать поворот на задних ногах и ринулся сквозь толпу воинов к спасительным воротам, поступая как все. Но поредевшая тысяча попала в ловушку, впереди возвышалась проездная башня с закрытыми воротами, по бокам вздымались бревенчатые строения с высокими крышами, а сзади напирали хищные звери, спущенные с цепей. На стенах вокруг вырастали урусутские ратники, они спешили с холма перед городком, с которого перед этим спускались кипчаки, это были разбойники, напавшие на отряд на половине дороги сюда, вернувшиеся на помощь осажденным. Или жители окрестных весей. Их было мало. За спинами ордынцев все сильнее слышался рев животных, доведенных до бешенства глубокими ранениями, он приближался.
  
  Кадыр закричал:
  - Яшасын, кыпчак!
  
  Нат.
  
  Вокруг мелькали глаза сипаев, полные ужаса и безволия, воины орды превращались в стадо овец, атакованное стаей зверей. Они опрокидывались навзничь, пронзенные стрелами и дротиками, их сбивали с седел мощные собаки с тупыми мордами и рысьими клыками, перегрызавшие им глотки, а в спины впивались медвежьи когти, выпершиеся из мохнатых лап.
  
  Кадыр выхватил саблю и срубил ею кипчака, мешавшего занять выгодное положение, затем второго, третьего. Закричал:
  
  - Яшасын!!! Боро, сипаи! Боро!..
  
  Нат.
  
  Один из джагунов обратил на него внимание, хрипло прокричав уран, он начал собирать воинов вокруг Кадыра. Образовалось ядро, джагун заметался в поисках слабого места, чтобы выскочить из западни. Кадыр заметил, что вдоль стены нет ратников, они расположились на навершии, посылая стрелы в скопление ордынцев:
  
  Кадыр издал монгольский уран и первым бросился в спасительный проход:
  
  -Уррагх, сипаи!
  
  Нат.
  
  Но навстречу рвался отряд дружинников в доспехах. Впереди на мощном коне спешил старшина крепости, это было видно по плащу корзно, украшенному золотой вышивкой, и по красным сапогам. Он вздымал над собой меч, а грудь прикрывал железным щитом с золотыми накладками, широкая борода урусута развевалась по ветру. Кадыр заметался в поисках выхода, но его не было.
  
  Он повернулся лицом к старшине, крикнув своим воинам:
  
  - Уррагх, кыпчак, у нас одна дорога!
  
  Клич подхватил джагун с ним рядом:
  
  - И мы ее пройдем!
  
  Нат.
  
  Тысячник сорвался с места, ордынцы направили наконечники пик вперед, за первой сотней устремились те, кто сумел вырваться из кровавой мясорубки перед воротами. Лица выражали только чувство безрассудства. Противники сшиблись под стеной с яростными криками и звоном клинков, дубовые стволы пошли трещинами. Кадыр занес китайскую саблю для ложного удара и отклонился в сторону. Но старшина урусутов вместо замаха выставил каплевидный щит. Приняв на него мощный удар отвел щит, чтобы полоснуть по сопернику длинным мечом с витой рукояткой, конец которой был украшен большим рубином. Кадыр успел увернуться, заставил тарпана проскочить вперед, чтобы оказаться за спиной урусута, но старшина следил за каждым его движением. Рослый скакун был под стать седоку, без понуканий развернулся на месте. В воздухе засверкали клинки, они то застывали над шлемами, то падали вниз норовя распороть животы, то вдруг стрелой летели вперед, стремясь угодить под подбородок или в лицо. Старшина был рослым мужиком за сорок лет с вислыми плечами и мощными запястьями, тяжелый меч в его руках казался деревянной игрушкой, противник был моложе лет на десять, успел накопить жира, но гибкость не исчезла, он доставал в седле затылком до крупа тарпана. Меч урусута чаще рассекал воздух, нежели оставлял рубцы на вражеских доспехах, сабля кипчака тоже не достигала цели, отбитая ответными ударами. Они крутились на пятачке, уповая на его величество случай. Вокруг нарастал лязг оружия и затихали боевые кличи, уступая место одиночным вскрикам горя или радости. Кто-то из всадников ронял клинок и валился под копыта лошадей, танцевавших танец смерти, кто-то тянулся к плечу и натыкался на пустое место, кто-то радовался тому, что лишил врага жизни. Одни воины получив ранение стремились покинуть поле боя, другие лезли напролом. Оба отряда разбились на небольшие группы, таявшие на глазах. По полатям к месту стычки торопились защитники крепости, успевшие спуститься с холма и подняться на навершия по лестницам, оставленным штурмовыми группами ордынцев. За ними спешили бабы и подростки с тулами полными стрел и охапками копий. Урусутов было мало, их можно было пересчитать по пальцам, но они помогли склонить чашу весов на сторону защитников, потому что занимали выгодную позицию. Кадыр отвернул коня от старшины, сорвал с плеча лук и пустил стрелу в него, вскинувшего продолговатый щит. Но наконечник нашел щель между воротником кольчуги и стальными застежками шлема, пробив горло, показался окровавленным острием из его затылка. Воевода отряда ратников махнул мечом и завалился на холку лошади, шарахнувшейся к стене. Следующая стрела полетела в рослого ратника с дротиком в руке, стоявшего на краю навершия и выбиравшего жертву среди ордынцев, который так-же вскинулся руками и полетел вниз, едва не угодив на лошадь старшины. Кадыр выдернул из колчана очередную стрелу с черным оперением.
  
  Кадыр отдал приказ высоким голосом, стремясь перекрыть звон клинков:
  
  - Сипаи, отходите от урусутов! Сабли в ножны, луки на изготовку!
  
  Нат.
  
  Несколько десятков воинов вырвались из боя и схватились за саадаки и за тулы, они отжимали от себя налучье левой рукой и посылали стрелы в противников и в защитников на стене. Предсмертные крики заглушил свист оперения и гудение глиняных свистулек, прикрепленных под наконечниками. Пешие урусуты падали со стены тряпичными игрушками, конные, связанные боем с остальными ордынцами, начали закрываться щитами. Тысячник не уставал подгонять сипаев, красное лицо его было исковеркано яростью.
  
  Кадыр брызгал слюной, не замечая, что оскорбляет и соратников:
  
  - Гих, гих боол! Гих, гих, харакун!
  
  Он ударил коня шпорами, собираясь включится в рубку. Урусуты успели закрыться щитами, ратники на стене почти все перебиты за исключением баб с подростками, прятавшимися за щитами над пряслами. И опять услышал рев животных. Кадыр вильнул глазами по направлению к главной башне крепости, на него неслась стая зверей с оскаленными мордами, с которых срывались капли крови. Закричав от ужаса, он бросился на урусутов, стремясь прорваться между ними, и получил тупой удар сулицей в грудь, заставивший грохнуться о землю. Он еще слышал, как пронеслись с визгом лучники, как зазвенели клинки, ощутил боль в ноге, раздробленной копытом, и боль в боку, прокушенном клыками. Кадыр попытался приподняться, чтобы рассечь саблей зверя, пожиравшего его, и понял, что пригвожден острием сулицы к земле. Мокрая и мягкая она пахла прелыми листьями и зерном, за которым он пришел сюда...
  
  Нат.
  
  ...Старик в рваной лопоти и двое отроков в заячьих тулупчиках, подпоясанных кожаными ремешками, в сапожках с отворотами, закидывали на дровни трупы поганых и отвозили за версту на поляну, по которой разбросались кости их соплеменников. Вокруг не угасал огонь, то затихавший, то набиравший силу, горели церковь, терем старшины, истобы, тлели амбары, полные зерна с другими припасами, на всем лежала печать разорения и погрома. Ордынцы, оставшиеся в живых после битвы, спасаясь от выжлецов и медведей, вбегали в истобы и в хоромы, рубили всех от мала до велика. Но животные вламывались в двери и окна и рвали их на куски до тех пор, пока не осталось ни одного воина. На городок опустилась тишина, нарушаемая лишь треском пепелища и ревом раненных животных. Медведи с собаками разбрелись кто куда в поисках целебных корешков. Улица заполнилась дымом, в котором бродили неясные тени. Еще одна группа людей собирала убитых вятичей и свозила к реке, плескавшей волнами под дальней стеной.
  
  Люди опускали тела в воду в полном облачении, приговаривая:
  
  - Вода смоет с вас грехи и вы предстанете перед Перуном в первозданном виде, чтобы заново начать жизнь на земле. А этот погост ни вам, ни нам ни к чему, он испоганен нехристями, пусть силы природы очистят его от скверны. Захотят они, чтобы здесь снова поселились люди - так и будет. Не захотят, люди сохранят память об этой крепости в былинах.
  
  Нат.
  
  Река принимала тела вятичей и уносила их в неизвестные дали. Когда городок был очищен от мертвых, люди сели на дровни и поехали по едва заметной дороге к бугру в глухом урочище, на котором стояло языческое капище с деревянным истуканом, изображавшем Перуна. Они не добрались до скрины, забитой рогожами с зерном, объятой как все вокруг дымом и пламенем, где остались лежать недвижные тела мужчины и женщины, прошитые несколькими ордынскими стрелами. Огонь подбирался к рогожам, начало тлеть зерно, и никто бы не узнал ни про скрину, ни про городок Серёнск, если бы ночью не пошел дождь и не залил пламя небесной водой.
  
  
  
  Действие десятое.
  
  Титры.
  
  Пошла шестая седмица, как крепость Козельск продолжала держать оборону, не получая военной помощи ни от родственного племени голядь, селившегося рядом, ни от новгородских словенов во главе с молодым семнадцатилетним князем Александром. Его не отпустили бояре, огрузневшие на торговле с ганзейскими и варяжскими купцами. Князь правил Новгородом Великим только год, но он сумел несмотря на разногласия, снарядить отряд ратников числом около трехсот и уже вышел с ним за ворота города, направляясь в сторону Козельска.
  
  Нат.
  
  Старик сказитель в холщовом белом одеянии с красной окантовкой по подолу рубахисидел на ступенях крыльца деревянной избы, окруженном жильцами деревни Дешовки, и сказывал:
  
  - Малую рать новагородцев нагнал посыльный от думских бояр, сообщивший о нападении крестоносцев на земли вольной республики. Александр, сын Ярослава Всеволодовича, не замедлил повернуть обратно, помыслив, что с мунгальской тьмой Русь вряд ли справится, пока она раздроблена. Честолюбием же народной славы не обретешь. Не пришла помощь от дреговичей с древлянами с близкими Брянском и Черниговом, не объявилась она от радимичей со Смоленском, от северян за Киевом, с которыми вятичи отбивались от половецких орд. Будто вымерла большая половина русской земли, не стало ее, собранной за несколько веков умами великих князей. Другая часть затаилась, решив довольствоваться малым, без новых междоусобиц, успевших единое государство разодрать на враждебные друг другу удельные клочки.
  
  Нат.
  
  За это время к городу не прорвался ни один купеческий поезд, от повозок которых невозможно было пройтись по улицам. Не было лазутчиков из своих, город превратился в остров. Жители с упорством отбивали наскоки ордынцев и выходили на охоту, вырезая их сотнями. На место убитых объявлялись новые полчища, стремившиеся с алчностью на плоских лицах взобраться на стены крепости и проникнуть внутрь. Это походило на мунгальскую карусель, когда несколько отрядов поганых подбегало на конях под стены и образовав большие кольца пускали стрелы в защитников до захода солнца, не прекращая вращения по кругу. Даже старые ратники разводили руками, хотя некоторые видели это в редкие стычки с ними. Основным направлением штурма стала напольная сторона, она выходила на пологий безлесый бугор, за ним открывались половецкие степи, другие три стороны прикрывала вода. А это место просохло и покрылось молодой травой, степные лошади выедали ее под корень, выбивая и корни острыми копытами. Козляне с тревогой качали головами, ждать новых всходов не приходилось, значит, приплода от домашних животных тоже.
  
  Нат.
  
  Вятка успел набить руку на арбалетах с которых дружинники пускали тяжелые болты, несколько самострелов воевода Радыня велел переместить со стены, выходящей на полноводные Другуску с Клютомой, на напольную сторону, ближе к проездной башне с воротами. Они сумели нанести вместе с праштами, метавшими каменья, немалый урон в живой силе ордынцев и разбить еще две осадные машины с площадками наверху для стрельбы из луков. Машины на колесах, увязшие в грязи, пытались подтащить к воротам хашары из русских, нещадно избиваемые погаными, они напрягали тощие тела с веревочными лямками на шеях и плечах и перебирали ногами в ледяном месиве распутицы, но те почти не двигались с места. Заметив, что хашары не стремятся работать, нехристи отобрали десяток самых дохлых и порубили в куски на глазах остальных. Это делу не помогло, тараны продолжали ползти к воротам крепости еще медленнее. Когда они придвинулись на расстояние выстрела из арбалетов, Вятка забегал возле самострелов, закручивая одни детали и отпуская другие, затем взял несколько кусков пакли, окунул в смолу и обмотал ими болты, положенные на направляющие станин. Возле него закрутился тысяцкий Латына, надеясь дать совет, но Вятка слушал только себя, он присел перед арбалетом на корточки и прищурил глаз, затем постучал по одному боку, похлопал по другому, налаживая прицел, и приказал помощникам запаливать паклю. Она вспыхнула живым огнем от наконечника до торца болта, роняя горящие капли на деревянную станину. Тысяцкий с тревогой хлопнул себя ладонями по животу, защищенному байданой, но сказать ничего не решился. Вятка, прячась от вражеских стрел за деревянным щитом, зашел сбоку арбалета и ударил что есть силы по клину, удерживавшему ворот. Ратники приникли кто к расщелинам между плахами, кто к бойницам в заборолах, тысяцкий опустил личину и укрылся щитом, в который впилось несколько стрел. Болт шумнул в воздухе толстым древком и полетел в сторону рва, до которого хашары докатили высокие машины с тараном посередине в виде бревна с наконечником, висящем на цепях и окованном железом. Он ударил в помост с колесами по бокам, древко задрожало, удерживаемое на весу глубоко вошедшим наконечником, на доски посыпались тысячи брызг от горящего мазута. Хашары попадали на землю, мунгалы бросились врассыпную, но тут-же вернулись и взялись стегать их плетями по спинам и головам, заставляя тушить огонь. Настало время показать умение и праштникам, они накидали камней в ковш, оттянутый назад, и с шумом его отпустили. Град из булыжников пронесся над осаждающими крепость и застучал по шлемам и малахаям. К визгам кипчаков, штурмующих стены, прибавились вопли побитых камнями ордынцев, суетящихся вокруг осадных сооружений. Вятка переметнулся к другому арбалету. Второй болт легко снялся с ложа и воткнулся во вторую машину, поливая бревенчатые стойки, настил и всех рядом огненным дождем. К нему прибавился дождь из камней. Два факела взметнулись в небо, осветив человеческий муравейник внизу и тяжелые тучи вверху.
  К концу шестой седмицы небо начало очищаться от туч, беременных дождями, деревья обнеслись зелеными дымами от проклюнувшихся листьев, а земля поменяла черный цвет на разноцветный. У Жиздры и у других рек вокруг крепости обозначились берега, вслед за сходом воды стали приближаться к стенам тугарские полки. Они сжимали кольцо осады. В княжьей гриднице собрались на совет бояре, купцы, мастеровые и военные люди, по другую сторону длинного стола на лавках расселись митрополиты в лиловых бархатных камилавках и другие священнослужители в черных куколях и в фелонях с крестами из драгоценных металлов на толстых цепях. Мать князя Василия княгиня Марья Дмитриевна восседала на стольце посреди гридницы, она смотрела на всех ясными глазами, в которых чувствовалась внутренняя сила. Под стать ей выглядел сын, почти сравнявшийся с матерью, он держался рядом с княжеским троном, положив руку на яблоко меча, теперь это был отрок с открытым взглядом и властно сомкнутыми губами. Фигуру ладно облегала байдана из плоско раскованных колец, поверх которой был накинут плащ корзно с золотой застежкой на плече, на голове была мисюрка с бармицей сзади, обшитая по низу собольим мехом, на красных сапогах посверкивали серебряные шпоры. Малолетний князь часто объезжал крепость по периметру в сопровождении матерых дружинников, но со своими советами и указами никогда не влезал ни к воеводе, ни к тысяцким, ни тем более к ратникам на стенах. Все были рады его появлению, отвешивая поклоны едва не до земли, на что князь отвечал улыбкой и приветственным жестом. И сейчас он изображал власть, на которую нужно оглядываться. Боярин Матвей Глебович Мечник, севший на лавку первым к княжеской семье, смурил кустистые брови, положив обе руки на Т-образный посох, на лице отражалась усталость, так-же выглядели другие бояре в медвежьих высоких столбунах и в широких одеждах. А купцы во главе с неунывающим Воротыной не потеряли блеска в глазах, они не переставали искать себе выгоду.
  
  Княгиня обратиласьк воеводе, золотая коруна на ее голове сверкнула холодным блеском драгоценных камней:
  
  - Свет ясный Федор Савельевич, неужто Козельск все-таки падет под напором поганых и нас ждет участь жителей других городов государства Русского? Как мне поведал тиун, припасов у нас осталось дней на десять, а к Серёнску вряд ли можно будет пробиться, по берегам реки скачут ордынцы и посылают стрелы в бобров на их плотинах и даже в куниц, добывающих пропитание рыбой. Разве их мясом можно питаться?
  
  Воевода поднялся с лавки, громыхнув железными доспехам:
  
  - Так и есть, княгинюшка Марья Дмитриевна. Косоглазые не брезгуют ничем, они употребляют в пищу все, на что срамно было бы покуситься русским людям, и на охоту в кладовые уже не пробиться, вестей оттуда мы давно не получали. Смурное время настало, матушка, как бы наши припасы не разнюхали отряды нехристей, рыскающие по их поиску во всех направлениях.
  
  Боярин Мечник огладил широкую бороду и повернулся к нему. Раздумчиво сказал:
  
  - Надо бы снова снарядить на ловитву отряд под началом Вятки. Этот вой пройдет все посты нехристей, как кладбищенское видение, и возвернется обратно.
  
  Радыняне стал спорить:
  
  - Оно-то так, боярин, правда твоя. Но ежели приключится какая беда, козельская рать опять недосчитается самых лучших воев.
  
  Боярин:
  
  - Тогда что ты предлагаешь?
  
  - Надо не отправлять малый отряд за припасом, а пока есть силы, выйти на охоту к поганым числом поболе, чем было это в первый раз, и навести среди них страху, какого они не знали до сей поры. Тогда в орде может что-то сдвинуться и обнажить наконец тугарский замысел.
  
  Купец Воротына включился в разговор:
  
  - Воевода, ихний замысел известный с начала обстояния, мы надеялись на весеннюю распутицу, но вышло, что радовались рано. Теперь стало ясно, что Батыга не уйдет от стен города до тех пор, пока не добьется от нас покорности, или пока не получит зуботычину, которую еще не получал. Ты забыл присказку - мал золотник да дорог, Вятка тем всегда и брал, что не числом а умением, хоть на охоте, хоть в походе в Серёнск за гостинцами. Нонче тоже надо если снаряжать воев на ловитву, то отряд, одинаковый с тем, тогда проку станет куда больше.
  
  Боярин Матвей Глебович покосился на купчишку, решившего выказать ратное разумение, но все же признал правоту его выводов:
  
  - Верно сказывает Воротына, в крепости за время осады погибло от мунгальских стрел немало воев, а ежели располовинить оставшихся и отпустить их на охоту, то кто будет держать оборону?
  
  Боярин пристукнул посохом о пол, проложенный по краям темными дубовыми плахами, а в середине белыми сосновыми, отчего в гриднице было светлее, и вскинул бороду, закрывающую его грудь до пояса. Продолжил:
  
  - Поганые подошли к стенам со всех сторон, того и гляди они полезут на них оттуда, где стоят. У них орды, да за ними орды, а у нас от начала обстояния не набралось и двух тысяч ратников, а теперь разве что тысяча с малым, в заборолах уже сидеть некому.
  
  Нат.
  
  Воевода покосился на княгиню и на малолетнего князя, внимавших речам собравшихся со строгостью на лицах, особенно впитывал каждое слово князь Василий. По выражению глаз можно было догадаться, какое решение он принимает как правильное, а какое отвергает как неумное. Вот и сейчас князь скользнул взглядом в сторону боярина Мечника и чуть припустил уголки губ в знак несогласия с его доводами.
  
  Радыня потянулся к шлему:
  
  - Правильно ты подметил, Матвей Глебович, теперь в наш город не то что сбег не проскользнет - муха не пролетит, пока не получит ханскую пайцзу.
  
  Радыня обернулся на Вятку, сидевшего после тысяцких Латыны и Бугримы, словно призывая его в сообщники:
  
  - А если собрать большой отряд и сделать вылазку сразу в разные стороны, чтобы показать ордынцам, что защитников много и что брать нас в полон не пришло ихнее время?
  
  Нат.
  
  В гриднице смолкли оживленные голоса, княжьи гости начали переглядываться друг с другом. Князь Василий с любопытством осмотрелся вокруг, задумка показалась дельной и ему.
  
  Наконец голос подал Вятка, поставивший ножны с мечом сбоку скамьи, он встряхнул плечами и спросил:
  - А руководить кто будет всеми отрядами, Федор Савельевич? Это ж они разбредутся в разные стороны от крепости и станут каждый сам по себе чинить ловитву, а случись какая оказия, помощи ждать будет не откуда.
  
  Воевода не замедлил с ответом:
  
  - А ты на что? Вы, когда ходили в Серёнск на ушкуях, тоже были не в одной упряжке, а управлялись как надо, даже помогли дружинникам, высланным из ворот вам на подмогу, наддать как следует нехристям, наскочившим на вас.
  
  Вятка не сдавался:
  
  - Все так. Но там была река, волчиный вой разносился над водой как по равнине, ажник поганых всполошил, а тут рек несколько, да все они вкруг города.
  
  Он пощипал бороду:
  
  - Кабы на стенах поставить сигнальщиков с факелами, с какой стороны они загорятся, значит там среди мунгал сполох, пора возвертаться к воротам. А если на проездной башне будет светиться только один факел, тогда ошкуривай нехристей, пока рассвет не зардеется.
  
  Нат.
  
  Князь Василий громко пристукнул каблуком по полу, заставив собравшихся обернуться к нему и увидеть, как по его лицу растекается довольная улыбка.
  
  Марья Дмитриевна тоже бросила на сына внимательный взгляд и откинулась на спинку кресла:
  
  - Свет наш Матвей Глебович, и ты Федор Савельевич, нам с сыном кажется, что сейчас мы услышали мудрые мысли не молодого ратника, но зрелого мужа. Вы сами сказали, что нам необходимо сбить мунгалам их животный пыл, иначе они никогда не уйдут от стен города, а здесь может выйти замешательство, которое поспособствует ихнему уходу в степи.
  
  Воевода с сожалением покачал вголовой:
  
  - Матушка Марья Дмитриевна, вряд ли ордынцев испугает вылазка козлян, какой бы удачной она ни была, под их хоругвями собраны несметные тьмы. На место одних поганых придут полчища других, еще алчнее, такое уже было на русской земле не однажды.
  
  Княгиня напряглась, она вскинула голову, заставив дорагоценные каменья на коруне брызнуть в свете лучин ледяной радугой. Ей отозвались морозным отсветом ажурные колты в розовых ушах, отделанные крупным жемчугом. Она повторила:
  
  - Федор Савельевич, ты предрекаешь нам готовиться принять судьбину? Ты не оставляешь нам и народу Козельска никакого выхода из кольца мунгальской осады?
  
  Нат.
  
  В большой комнате с низкими потолками снова наступила напряженная тишина, она продолжалась долго, князь Василий не утерпел и пристукнул ножнами меча по возвышению, на котором стояло кресло. Его лицо выражало негодование человека, с рождения облеченного властью. В разговор вступил митрополит, сидевший во главе священников, молча тискавших между пальцами золотые, серебряные и медные кресты на груди. Он чуть склонил бархатную камилавку по направлению к княгине и ее сыну, и заговорил рокочущим басом:
  
  - Заступница Марья Дмитриевна, Господь всегда дает надежду пастве, каким бы сложным ни был вопрос, разве может он оставить своих агнцев в беде, не явив божественный свет в конце пути?
  
  Княгиня вежливо повернулась к нему:
  
  - И какой же путь подсказывает нам Иисус Христос?
  
  Митрополит:
  
  - Вы забыли о тайном ходе, прорытом козельскими монахами к чудотворному источнику на другой стороне Жиздры, пробившем себе выход на поверхность земли в глубине соснового бора.
  
  Княгиня приподняла брови:
  
  - Но этот ход, если он еще существует, должен быть заполнен полой водой! И вряд ли она уйдет до начала лета, ведь так было всегда.
  
  Митрополит вежливо поправил ее:
  
  - Так было в самые снежные зимы и долгие весны, когда стада выпускали на пастбища лишь с наступлением теплых дней, а в этом году разлив был бурным, таким же стал и отлив. Свет наш Марья Дмитриевна, вода из церковных подземелий почти ушла, значит, скоро она уйдет и из подкопа.
  
  Княгиня:
  
  - А разве он не разрушился? Я полагала, что стены у подкопа земляные.
  
  Митрополит:
  
  - Так и есть, матушка, только промазаны они толстым слоем глины, обожженной огнем костров на всем протяжении. Подкоп сделан по ганзейскому образцу, подсказанному Вольфгангом, зодчим из тех западных стран, козельскому князю Мстиславу Святославичу, ставшему потом во главе Черниговского княжества. Хороший был князь, он укрепил крепость трехрядными стенами из мореного дуба и заставил прорыть канал между Клютомой и Другуской, а потом между Другуской и Жиздрой, чем не преминул воспользоваться сотник Вятка, когда там случился затор из бревен и другого мусора.
  
  Нат.
  
  Слова священнослужителя поддержал одобрительный гул голосов не только бояр и купцов, но и мастеровых людей, представлявших каждый свой район:
  
  - Хват-ратник Вятка попал тогда болтом в самую цель.
  
  - Потопил поганых не меньше пяти сотен, а то и поболе.
  
  Нат.
  
  Княгиня признательно улыбнулась сотнику и перевела взгляд на первого боярина, затем на воеводу и на остальных. Но большинство собравшихся пожимали плечами.
  
  Митрополит:
  
  - Наши люди знают о подземном ходе к чудодейственному колодцу не только от монахов да калик перехожих, о нем говорили им старые дружинники, проходившие тем путем, но вернувшиеся обратно по верху. Подкоп считается чудом, составляющим единое целое с колодцем, известным по всей Руси, в ледяной его купели избавления от недугов случались и среди граждан Козельска, хотя они сбирались чаще в группы и отправлялись за здоровьем на капище в лесном урочище с истуканом на вершине холма. Там действительно были чудеса исцеления, почаще случаев у священного колодца, приписанного нами к христианской святыне. И все- таки к нему была протоптана дорога, хотя он не нес в себе особой тайны.
  
  Один из монашествующих мягко добавил:
  
  - Матушка, мало кто понимал, как можно было прорыть под землей пещеру длиной не менее версты, да еще под широкой Жиздрой, хотя народ видел, что монахи проводят дни не в праздном веселии, а в праведных трудах.
  
  Воевода огладил широкую бороду:
  - Я знаю про тайный ход, им однажды воспользовались ратники во главе с князем Мстиславом Святославичем, когда решили зайти в спину половецкому хану Яндыге, тогда козляне одержали победу, отбившую на несколько лет охоту у степняков нападать на вятичей. Но с тех пор, как я слышал, пещерой никто не пользовался, даже церковные служители.
  
  Митрополит мягко перебил его:
  
  - Радыня, ты плохо знаешь жизнь монашеских обителей. Каждый год после паводка мы заново укрепляем не только стены церквей и монастырей с хозяйственными постройками, но и все строения, отписанные властью и паствой в наше пользование.
  
  Нат.
  
  Князь Василий улыбнулся, он впервые за время совещания переступил с ноги на ногу. Одобрительно прищурилась и его мать, укрепляя мнение, что они являют собой единое целое. По рядам мужей, расположившихся вдоль стен, пошло гулять расслабление, кто-то шумно перевел дух, кто-то громко воскликнул, кто-то выпустил из под лавки ноги в новых сапогах. Только церковники продолжали сидеть с лицами, похожими на лики святых, написанные на дубовых досках царьградскими живописцами, лишь глаза стали светиться добром еще сильнее.
  
  Княгиня облегченно вздохнула:
  
  - Я рада, что подтвердилась древняя мысль о том, что из каждого тупика имеется выход. Это заставляет отнестись к нашему священному праву на свободу от любых посягательств на нее с еще большим вниманием. Теперь мы можем меньше волноваться за жизнь жителей города.
  
  Княгиня приподняла руку над подлокотником трона:
  
  - Остается решить вопрос, как оттянуть сроки нападения ордынцев на крепость, чтобы полая вода успела схлынуть в реки, подземный ход очистился от мусора и мы смогли бы в нужный момент им воспользоваться.
  
  Нат.
  
  Боярин Мечник пристукнул посохом об пол, но тишина в гриднице еще долго не могла установиться, с сообщением митрополита о пещере с плеч защитников крепости свалилось тяжкое бремя. Княгиня подняла правую ладонь выше, призывая к вниманию. Она насмурила светлые бровки:
  
  - Я еще не слышала предложения боярина Мечника. Уймитесь, наконец, граждане вольного Козельска, батыевы орды не ушли пока от стен, а мы не переместились в безопасное место.
  
  Нат.
  
  Матвей Глебович снова было поднял посох, но вместо стучания им о пол, начал собираться с мыслями:
  
  - Матушка Марья Дмитриевна, я думаю, ты сама указала нам ратника, который сможет утихомирить мунгал на время, нужное природе для полного очищения, когда назвала его слова речью зрелого мужа.
  
  Боярин указал пальцем по направлению к дружинникам, занимавшим места после боярской знати по правую руку от него.
  
  - Это сотник Вятка, имя его на слуху у козлян с начала ордынского обстояния.
  
  Купец Воротына воскликнул под вновь нарастающий гул голосов:
  
  - Истинная твоя правда, Матвей Глебович! Иного походного воеводы нам не сыскать.
  
  Нат.
  
  Княгиня подождала, пока сойдет первая волна одобрения, едва заметно взглянула на сына и распрямилась в кресле. Она сказала:
  
  - Так тому и быть.
  
  Нат.
  
  Подземный ход был нешироким, узким назвать его тоже было бы нельзя, стены, промазанные толстым слоем глины, еще не просохли, они плакали ручейками воды, собиравшейся на полу в речушку, под ногами чавкала грязь. Вятка шел впереди отряда из пяти самых дерзких дружинников, успевших пройти сквозь ордынские полки, окружившие город, и порубиться с ними в злых сечах, он вытягивал вперед руку с лучиной, горящей неровным огнем из-за слабого сквозняка, возникавшего неизвестно откуда. Было темно, сыро и душно, монахи успели прочистить проход до того места, откуда начинался подъем к поверхности земли, а от него до святого колодца оставалось еще саженей сто. Перед ловитвой к Вятке подошла его невеста Агафьюшка, она уловила момент, когда он отошел от ратников и снова запросилась в помощники к нему:
  
  - Суженый, забери меня с собой в отряд, поганые крепко наседают, ежели что, мы будем рядом. Тогда нам смерть будет не страшна.
  
  Вятка оглянулся вокруг и привлек девушку к себе, ловя губами ее упругие щеки и шепча в ухо, пылающее розовым светом на жгучем весеннем солнце:
  
  - Любая моя, брось смурные мысли под ноги и растопчи лапотками , у нас еще будет время сыграть с тобой свадьбу и нарожать полную хату детей. А в моем отряде каленые ратники, они на медведя пойдут с засапожными ножами, держа мечи про запас.
  
  Девушка не унималась:
  
  - В прошлый раз отказал, когда уплыл на ушкуях в Серёнск, и опять не берешь. Я умею держать нож, и кидать его умею, чтобы издаля поразить поганого.
  
  Вятка:
  
  - Я видел, нареченная, как ты управилась с мунгалином, когда тот ступил на прясло. А нонче мы идем в логово поганых, и бежать нам из него будет некуда. Мы с тобой уже сошлись, кто будет растить малого дитя?
  
  Агафьюшка сделалась пунцовой, отвела глаза и прошептала:
  
  - Я жалею тебя, мой суженый, больше белого света. Я сохраню нашу тайну...
  
  Тогда на совете прозвучало предложение выйти на охоту через пещеру, но Вятка, за ним оба тысячника во главе с воеводой, решительно запротестовали. Они в один голос пояснили боярам, купцам и остальным гражданам:
  
  - Раскрывать секрет подкопа раньше времени означает загнать себя в угол.
  
  - Если в ходе сечи с погаными придется отступать назад, кто-то из ратников может побежать не к стенам крепости, а ко входу в пещеру, приведя за собой полчища врагов.
  
  - Тогда оборона города примет другой оборот, внутри останутся защищать его считанные сотни.
  
  
  Нат.
  
  Вятка прошел вперед еще немного и почувствовал, как вместо спертого воздуха, насыщенного сыростью, в грудь влилась свежая струя, едва не затушившая пламя на лучине. Он прикрыл ее ладонью и остановился, ощутив, что пол подкопа начал подниматься вверх, рядом тяжело засопел Бранок, немного погодя к ним прибился Охрим, тоже шумно переводивший дыхание. Он потянул носом воздух и сипло спросил:
  
  - Дошли, Вятка? Штой-то холодком повеяло с запахом молодой травицы.
  
  Откликнулся тот, передвигая оба ножа в кожаных чехлах к середине пояса:
  
  - Кажись так. Где там Темрюк с Якуной, надолго отстали?
  
  - Охрим махнул рукой за спину:
  
  - А вота хлюпают обувкой, не слыхать? Видать, Темрюк пробовал крепость потолка под Жиздрою, там было воды поболе всего.
  
  Вятка высморкался:
  
  - Если бы там надумало прорвать, давно бы прорвало, вона какая толща половодья давила, А теперь если где сбоку зачервоточит, так и тот подземный ключ, но много он не порушит, если то место не тревожить до поры, до времени.
  
  Нат.
  
  Охрим взглянул в его сторону, хотел было что-то спросить, но смолчал. Из темноты прохода показались квадратные фигуры двух дружинников в сапогах и в лопоте, подвязанной кожаными поясами с ножами на них. По их лицам катился обильный пот, а за отворотами одежды посверкивали цепочки с нацепленными на них царьградскими медными крестами и костяными изображениями бога Перуна. Оба разом остановились и оперлись о посохи в руках, хватая воздух раззявленными ртами, чернеющими дырками из усов и бород. Когда отдышались, Вятка сбил с лучины пламенеющий тлен, отчего огонь стал ярче, и объявил решение:
  
  - Я пойду теперь до конца подкопа, покуда не увижу небо над головой, а вы растянитесь в цепочку, ежели что случится, бегите к тому месту, где на полу было больше воды и где в стену толкается ключ.
  
  Охрим вскинул бороду и уставился на него немигающим взглядом:
  
  - Тама нас затопит!..
  
  Вятка усмехнулся в ответ:
  
  - Такая наша судьба, на охоту мы напросились сами. Ломайте там ножами глину и пускайте поток в пещеру. Если нехристи в нее прорвутся, тогда пускай их натолкается побольше.
  
  Бранок невесело ухмыльнулся:
  
  - Как на том заторе на Другуске. Мы поняли, Вятка, иди на ловитву, ежели что пойдет не так, мы сделаем как ты наказал.
  
  Нат.
  
  Сотник достал из-за пояса еще одну лучину и поджег конец от горящей в руках, когда она разгорелась, передал ее Бранку, затем взглянул на товарищей и твердой походкой устремился вперед. Под ногами все чаще стали попадаться завалы из земли и мусора, оставленного схлынувшей водой, скоро пол подкопа заторопился вверх и наконец уперся в стену, обмазанную так-же глиной. Вятка поводил лучиной по сторонам, это был узкий колодец глубиной в полторы сажени с верхом, накрытым досками, по бокам которого тоже текли ручейки. Он снова огляделся вокруг, подняв голову, заметил кусок веревки, свисавший до середины колодца, ухватившись за него, подергал на себя, веревка оказалась свитой из льняных стеблей с вплетенными кожаными ремешками. Вятка взял лучину в зубы, уперся сапогами в стену колодца и заперебирал ногами, подтягиваясь на руках и касаясь плечами противоположной стены. Когда добрался до верха, вытащил нож и коротким ударом вогнал в крайнюю доску едва не наполовину, потянул его за ручку сначала в одну сторону, затем в другую. На лицо посыпалась сырая земля вместе с песком, доска сдвинулась с места, поток воздуха проник в щель, а когда она расширилась, стал виден клочок неба с тучами, освещеными лунными лучами. Загасив лучину, сотник сунул ее за голенище сапога и уперся руками в доску, она подалась, обсыпав его новым потоком земли и песка. Вятка выдернул нож и сдвинул доску вбок, за нею столкнул еще одну и высунулся наружу, не выпуская ножа из руки. Глаза различили голые ветки кустов, стволы огромных сосен, между которыми сверкали огни костров, они были саженях в тридцати, освещая неспокойным пламенем островерхие юрты и мунгальских воинов, лежащих на земле, с конями поодаль. Лаз находился на вершине бугра, поросшего кустарником. Сотник вылез из колодца и распластался возле него, прислушиваясь к каждому звуку. Вокруг было тихо, лишь где-то далеко голосили голодные волки да рычал медведь шатун. Вятка поднялся на ноги, к колодцу вела дорога, протоптанная между вековыми стволами. Он сделал несколько шагов по склону бугра, через десяток сажен слуха коснулось журчание ручья, выбегавшего из колодца на луг перед Жиздрой. Там обрывалась стена соснового леса, за ней раскинулось стойбище ордынцев с языками пламени от костров, опоясавших огненным кольцом гору с городом на вершине. В нем не было видно ни одного огонька, зубцы на башнях и на стенах, черневшие в синей дымке, являлись продолжением лесного массива. На поляне сбоку дороги виднелась клеть, похожая на кладку для погребальных мунгальских костров. Он увидел руки и ноги, торчавшие в разные стороны, убитые не принадлежали по вере к ордынцам, иначе бы их сожгли в день гибели. Мягкая обувь, сшитая из шкур животных, подтвердила догадку, Вятка потеребил бороду и бросил пристальный взгляд вдоль дороги, саженях в десяти от него разбросались вокруг костра ордынцы в островерхих головных уборах и в одежде из шкур. Двое часовых, отложив копья, играли в игру, передвигая по доске круглые кости, громкие восклицания говорили о том, что они приложились к бурдюку с хмельным напитком.
  
  Сотник сказал себе в усы, отходя от сооружения, похожего на сруб:
  
  - А клеть-то не полная, ажник два ряда бревен сгорят впустую. Как бы эту ошибку исправить!
  
  Вятка оглянулся на бугор с лазом в подкоп и досадливо покривился:
  
  - Зазря я что-ли полз кротом под землей, лишь бы только полюбоваться на покой нехристей. Они раскидались тут на полянах как у себя дома.
  
  Нат.
  
  Он снова вильнул глазами назад и нетерпеливо отмахнулся от назойливой мысли, в следующее мгновение подошвы его сапог завернулись вовнутрь и заскользили по сосновым иголкам, мягко пружинящих под ними. Когда до костра с ордынцами вокруг него оставалось сажен пять, Вятка поднял напитанную влагой прошлогоднюю шишку и метнул ее в спину ближнего нехристя, тут-же спрятавшись за ствол. Тот крутнулся на месте, на бородатом лице отразилось недоумение смешанное со страхом, его товарищ подтащил к себе саадак с колчаном и луком, оба уставились туда, откуда прилетела шишка. Первый ордынец подхватил копье и буркнув что-то напарнику, быстро заскакал на карачках к кромке леса, его соратник натянул тетиву лука с насаженной на нее стрелой. Вятка подождал, пока нехристь пересечет границу света и тьмы и доскачет до кустов перед деревьями, потом с силой метнул в него нож, стараясь попасть острием под подбородок. У ордынца подогнулись колени и он с хрипом упал лицом вперед. Вятка вышел из-за дерева и подхватив тщедушное тело подбросил его к клети, выдернув лезвие из раны и вытерев его о платье врага. Затем вернулся за ствол и негромко замычал наподобие коровы, заставив второго нехристя вскочить на ноги и забегать глазами по сторонам. Он бросился в ночь. Когда тело второго врага упало на землю рядом с первым, Вятка соснул воздух сквозь сжатые зубы и кровожадно осмотрел место лежки незваных пришельцев, зрачки у него заледенели, а челюсти сцепились намертво. Он наметил первого ордынца и с одного замаха рассек ему горло, раздавив рот каблуком сапога, так-же поступил со вторым и с третьим, не торопясь и не мечась по сторонам. Сотник шел по кругу, кто свернулся клубком, тому вгонял нож под левую лопатку, ощущая, как трепещет на острие сердце. Кони косились лиловыми глазами, пламенеющими в отсветах костра, и оставались на месте, нервно переступая копытами. Кровавый пир в круге, очерченном отсветами догорающего костра, продолжался до тех пор, пока очередной нехристь сыто всхлипнул в последний раз и обмяк под жестким каблуком вятича.
  
  Вятка сбил малахай на затылок рукой с окровавленным ножом и прошипел змеей:
  
  - Так ото будет понадежее.
  
  Нат.
  
  Он разогнулся над последней жертвой и бросил звериный взгляд на следующий светлый круг с костром посередине, до которого было саженей десять и внутри не было даже сторожей. Повторил, ворочая желваками на скулах:
  
  - Понадежее вота будя, как-никак, место святое, намоленное, а нехристи пришли его испоганить.
  
  Нат.
  
  Он было собрался переходить туда, когда там возникло движение. Вятка нырнул в темноту и затаился в кустах. Какой-то сипай с кряхтением подлез под лошадь, не переставая строчить словами и издавать неприятные звуки. Но и после сидения ему не полегчало, он поскакал мимо лежбища соратников, порезаных Вяткой, к святому колодцу, поддерживая штаны и пропуская через рот отрывистые фразы. Среди ордынцев усилилось сонное бормотание, сипай издал на ходу болезненный вой, кое-кто приподнял от потников голову. Сотник метнулся наперерез воину, страдавшему животом, догнал его на дороге к колодцу и воткнул нож в плоский затылок по самую рукоятку и стряхнул голову нехристя с острия. Лежбище снова впало в сон, лишь лошади продолжали громко прядать ушами да утробно покряхтывать.
  Пнув ногой убитого ордынца, Вятка прошипел сквозь зубы:
  
  - Тебе бы сталось и подмыть свои ляжки святой водой, как той скотине без ярма
  
  Вятка сплюнул на кучу тряпья под сапогами:
  
   - Все одно вам придется убраться с нашей земли - не ганзеи и не гальцы, от вас поганью несет за версту, ажник наизнанку выворачивает.
  
  Нат.
  
  Он быстро поднялся на бугор, подобрав по пути охапку сухих веток и выдернув из клети с мертвяками ствол молодого дерева с наполовину обрубленными сучьями. Опустив его в подкоп, сложил ветки на притрушенных землей досках так, чтобы они рассыпались по ним от малого толчка, и слез по сучьям на половину ствола. Затем зажег лучину, поставил на место первую доску, а крайней крепко пристукнул по ней и, услышав, как развалились наверху ветви, укрывая лаз, вошел в подземный ход.
  
  Нат.
  
  Новый день только начинался, а орды Батыги уже пошли на приступ крепости, заводя себя визгом и боевыми кличами, ордынцы лезли со всех сторон, переплывая на конях Жиздру и другие реки, вошедшие в берега, с бурдюками при седлах, наполненных воздухом. Они подтащили к стенам камнеметные и стенобитные машины и заставили обслугу, узкоглазых выходцев из страны Нанкиясу, поставленных погонять русских пленных, крутиться при них от утренней зари до вечернего заката, разбивая ворота под проездными башнями крепости и забрасывая градом камней истобы и терема с другими строениями внутри ее, не давая защитникам поднять головы. Тучи стрел и копий с горящей паклей превращали светлый день в темный вечер с обрывками пламени в дымном воздухе, несущимися в одном направлении. Сотни веревочных лестниц впивались крюками в навершия стен, они обвисали под тяжестью ордынских воинов, лезущих по ним с алчно сощуренными глазами и сцепленными скулами, внизу метались взад-вперед злобные всадники, пускающие стрелы во все живое и неживое, если оно двигалось. Кому-то из осаждающих удавалось взобраться наверх и завязать бой с защитниками на пряслах, стремясь продержаться до подхода подмоги. И тогда на маленьком участке стены разгоралась жестокая битва со сверканием клинков, звоном щитов, с визгами и криками, с отрубленными головами и другими частями тел, мелькающими в кровавом дожде, орошающем вековые стволы. Она продолжалась и на улицах городка в лице баб и отроков с луками в руках. Но чаще получалось, что защитники рубили штурмующих или накалывали на длинные копья с толстыми древками и длинными наконечниками, и сбрасывали кривляющиеся тела вниз, под копыта лошадей, ненавидящих ни чужих наверху, ни своих под ногами, растаптывая еще живых товарищей в кровавое месиво, укрывающее толстым слоем основание стен. Слой подрастал, распространяя зловоние, оно не являлось препятствием для новых орд осаждающих.
  Вятка с сотней держал оборону на участке рядом с проездной башней с воротами, выходящими на посадскую сторону и на луг за Другуской. Он подточил у кузнеца Калемы лезвия меча мелкозернистым камнем с красными прожилками. Он перестал гоняться за каждой лестницей, а дожидался за башней или за зубцами, пока она покроется гроздьями поганых, и срубал веревки секирой с толстой жердиной вместо ручки. Это приспособление он смастерил после попытки обрубить лестницу мечом, его пример взяли на вооружение многие ратники. Вятка примостился за углом вежи, наблюдая как нехристи, оставив коней на одного из коноводов, прыгают с разбега на ступеньки лестницы и устремляются вверх, держа кривые сабли в зубах. Когда первый достиг основания башни и нацелился схватиться руками за края бойницы, сотник поднял секиру за конец жердины и, прикрывшись щитом, рубанул длинным лезвием по веревкам. Снизу взметнулась туча стрел с черным оперением, но сотник был уже недосягаем за рядом бревен, пригнанных друг к другу впритык. К нему подскочил один из дружинников и скороговоркой зачастил:
  
  - Вятка, тебя затребовал к себе воевода Радыня.
  
  Вятка насторожился:
  
  - А что там такого? Мунгалы индо прорвались с напольной стороны?
  
  Дружинник:
  
  - Хуже, Вятка, поганые порешили тысяцкого Бугриму.
  
  Вятка:
  
  - Вота еще новость незваная! Стрелой?
  
  Дружинник:
  
  - Сулицей мунгальскою, ее успел метнуть нехристь, прятавшийся за спиной другого, проскользнувшего промеж княжеских отроков на прясло и завязавшего с ними бой.
  
  Сотник насмурил крутые брови:
  
  - А куда подевались дружинники, что оставили отроков на стене одних? Ужель за городнями отсиживались?
  
  Вестовой увернулся от дротика, влетевшего в бойницу и воткнувшегося в противоположную стену глухой башни, и договорил:
  
  - Дружинников на том краю почти не осталось, разве что два десятка на сотню отроков, недорослей да баб с девками. Сбирайся Вятка до Радыни, а я останусь заместо тебя.
  
  Нат.
  
  Сотник шевельнул плечами, закрытыми кольчужкой, набранной из мелких колец, и протянул княжескому вою необычную свою секиру, успевшую окраситься кровью ордынцев:
  
  - Тогда вот тебе оружье, с ним не надо лезть на рожон, оно достанет поганых даже из-за угла вежи.
  
  Вестовой ухмыльнулся, прикидывая в руке боевой секач:
  
  - Видал я такую секиру, Калема наковал их не один десяток. Беги, сотник, воевода сказал, чтобы ты прискакал в княжьи хоромы на одной ноге, там собрался совет.
  
  Вятка:
  
  - А Бугриму куда отнесли?
  
  Дружинник:
  
  - В церковь Параскевы Пятницы, там его отпевают.
  
  Нат:
  
  Вятка надвинул поглубже шлем и поспешил к взбегам, пока добежал насчитал до двух десятков трупов ратников вперемешку с ордынцами. Бабы с девками носились взад-вперед с горшками расплавленной смолы, с пучками стрел, охапками сулиц и лукошками с большими камнями, за их подолами мотались мальцы от десяти до тринадцати весей, прогибаясь под тяжестью тех же камней и древков копий. Старики подкатывали к взбегам бревна защитники сбрасывали их на головы ордынцев, дубовые бадьи с кипятком опрокидывались опять на поганых. Старухи на месте мазали раны дружинникам пахучими мазями, перевязывая их лоскутами льняного полотна, помогали покалеченным покинуть поле боя. Все крутилось и вертелось, пораженные стрелами или убитые камнями из ордынских камнеметных машин выпадали из рядов защитников и некому было их прибрать по людским обычаям.
  Улицы города тонули в дымах от пожарищ, они были пустынны. Вятка пересек небольшую площадь перед детинцом, обнесенным забором, хоронясь за стенами истоб, и завернул в калитку рядом с воротами, направляясь к княжескому терему на другом конце подворья. Во рту скопилась горечь, нос забивала сажа, рядом впивались в землю стрелы с горящей паклей, они падали с неба отвесно, поэтому сотник не опускал правой руки со щитом, которым прикрывался. Навстречу попалось всего несколько вестовых из княжеских отроков, юнцы ловко увертывались от камней и стрел, почти не загораживаясь деревянными щитами, обтянутыми бычьей кожей. Вятка доспешил до крыльца терема и привычно соскреб грязь с сапог о железную скобу, вкопанную возле ступеней, лаптей в городе после зимы никто не надевал. Он легко взбежал наверх и надавил на массивную входную дверь, в нос ударил запах жилого помещения с поварами, с мамками, няньками и малыми детьми. Вспомнил о своей истобе на Большой Черниговской, обходясь сведениями от сестры и от Агафьюшки, крутившихся на стене, что с матерью было все в порядке, а младшего брата призвал в услужение малолетний князь Василий Титыч. Он мотался за ним в поезде, похваляясь княжьей лопотью и поглядывая с затаенной завистью на старшего брата, рубившегося с погаными на навершии. Вятка прошел коридором до входа в гридницу, отвечая на поклоны домочадцев, и потянул ручку двери на себя. На лавках сидели бояре и купцы, облаченные в доспехи, на поясах висели мечи и засапожные ножи в чехлах. Столы были сдвинуты, во главе восседала на стольце княгиня, рядом с ней примостился на высоком стуле малолетний князь, столешницы были без льняных скатертей без намека на пиршество. Вятка увидел в князе разительную перемену, лицо его успело загореть на весеннем солнце, черты стали резче и выразительнее, в глазах появился властный блеск. Наследник козельского престола заметил сотника, он вскинул голову и подался вперед, со значением оглядывая собрание. Воевода сидел сразу за боярским рядом, по правую руку от него положил тяжелые кулаки на стол тысяцкий Латына.
  Воевода громыхнул басом, делая рукой приглашающий жест, но не предлагая сотнику места на лавке:
  
  - Вятка, проходи к столам. Тебе донесли, что поганые порешили тысяцкого Бугриму?
  
  Вятка подтвердил, придвигаясь ближе к началу столов:
  
  - Донесли. Я когда проходил днешним градом не зашел в церковь Параскевы Пятницы, где его отпевают, а поспешил сразу сюда.
  
  Радыня оглянулся на княжью семью и снова повернулся к ратнику:
  
  - Уже отпели, вечером похороним всех убиенных на кладбище за Усмариной улицей, - Что ты молвишь нам по этому случаю?
  
  Вятка:
  
  - Бугрима был смелым воем, и ему надо отдать ратные почести.
  
  Нат.
  
  За столами одобрительно загудели, бояре, купцы и горожане неумело наложили на себя под присмотром княгини корявые двуперстия, поминая вместо имени Христа языческого бога Перуна и всех его помощников. Кто-то из купцов пояснил:
  
  - Как только закончится дневная ордынская круговерть и нехристи уйдут от стен Козельска на ночевку, мы помянем тысяцкого по нашему обычаю, прежде чем опустить его в землю.
  
  Латына поддержал его:
  
  - Так и будет.
  
  Собравшиеся подтвердили:
  
  - Так было всегда.
  
  Нат.
  
  Княгиня Марья Дмитриевна опустила руки на подлокотники стольца и посмотрела на Вятку испытующим взглядом, в котором чувствовалось уважение:
  
  - Ратник Вятка, мы ведаем о твоих подвигах, ты сам недавно перешагнул порог парубков, а уже стал сотником.
  
  Княгиня помолчала, дожидаясь, пока подданные усвоят сказанное ею, затем продолжила:
  
  - Мы пожелали узнать твое мнение смелого воя, стоявшего на защите города от мунгалов плечом к плечу и с воеводой Радыней, и с тысяцким Латыной, и с тысяцким Бугримой.
  
  Сотник наклонил голову:
  - Это так, матушка Марья Даниловна. Дело у нас общее, потому мы держались все вместе.
  
  Княгиня:
  
  - Кого бы ты предложил назначить на место убиенного Бургимы? Оставлять без главы его дружинников и участок стены от одной проездной башни до другой по правую сторону крепости никак нельзя.
  
  Нат.
  
  Вятка смутившись вскинул было брови, он обернулся на воеводу и на тысяцкого Латыну, подбодривших его одобрительными кивками. Расположение было написано на лицах бояр во главе с Мечником, на лицах остальных горожан, но больше всех ждал его ответа князь Василий Титыч, сцепивший руки перед подбородком. Вятка переступил с ноги на ногу, нащупал рукоять меча, затем расправил плечи:
  
  - Пресветлая княгиня, в козельской рати добрых дружинников без счета, взять Темрюка, Прокуду, того же Якуну, который из сбегов, а тем паче Курдюма со Звягой. Они пока десятские, но их можно назначать сотниками, а с того звания возвышать кого-то одного до тысяцкого
  
  Вятка обвел собравшихся убедительным взглядом:
  
  - Вои проверенные, я много раз ходил с ними на охоту в мунгальское самое логово, и всегда опирался на них как на себя. Такое мое слово.
  
  Нат.
  
  Сотник заметил, как заулыбались после его слов граждане города, как потянулись они ладонями к лопатистым бородам и густым усам, перекидываясь друг с другом короткими усмешками. Этой улыбки не удержал и малолетний князь, который последовал примеру остальных. Лишь Марья Дмитриевна со значением посмотрела сначала на боярина Мечника, потом на воеводу Радыню. Последний завел за плечо конец бармицы, прикрепленной к мисюрке, и повернулся к говорившему:
  
  - Про отвагу воев, которых ты назвал, у нас знают от мала до велика, но вот какое дело.
  
  Радыня выдержал паузу и развел руками:
  
  - Эти ратники как один пожелали, чтобы место тысяцкого занял ты.
  
  Нат.
  
  Вятка поджал губы и приподнял плечи, ему стало неудобно. Отступив на шаг, он положил руку на грудь:
  
  - Я сказал так, как думаю, у меня есть два друга, с которыми я вырос на одной улице, это Бранок и Охрим, они тоже могли бы стать воеводами ратей, но если бы я их назвал, вы подумали бы, что я восхваляю своих друзей. А те ратники только мои боевые товарищи.
  
  Вятка опустил руку и взялся за яблоко меча:
  
  - Больше ничего сказать не могу, все дружинники познали ратное искусство не только на подворье воеводы, а в сшибках с мунгалами.
  
  Нат.
  
  Молчание в гриднице длилось долго, сотник снова подошел к краю стола и четко произнес:
  
  - Но если дело дошло до высокого назначения, первым номером у меня стал бы дружинник Темрюк, есть у него и волчиная хватка, и неспешные рассуждения в особо опасные моменты. Я видал его на ловитве, когда мы порешили за одну ночь почитай шесть сотен нехристей, я стоял с ним рядом на стене, а потом был в одном поезде во время похода в Серёнск.
  
  Тысяцкий Латына отмахнулся под общие усмешки:
  
  - И это нам ведомо. Вот и Темрюк, матерый вой, бил себя кулаком в грудь перед Радыней, пестуном нашего князя, доказывая обратное и в твою пользу.
  
  Воевода ухмыльнулся:
  
  - Он крест на моих глазах целовал.
  
  Латына поспешил с уверениями:
  
  - А Перуну не изменяет.
  
  Вятка потоптался на месте, затем развел руками:
  
  - Тогда какой вопрос, сами тысяцкого и выбирайте.
  
  Вятка снова подобрался и отошел от стола на пару шагов:
  
  - Я назвал дружинников, достойных этого высокого места.
  Боярин Мечник встал с лавки:
  
  - А мы его выбрали.
  
  Сотник опешил:
  
  - Вота диво дивное! А чего от меня добивались, в пересуд только втянули?
  
  Нат.
  
  Вслед за боярином поднялся воевода, за ним остальные граждане по обе стороны столов. Не заставили себя ждать и княгиня с сыном. Воевода успел пояснить:
  
  - Считай, что это было твое честное слово, навроде клятвы гражданам Козельска. Клятва у тебя, Вятка, оказалась верной и крепкой:
  
  Княгиня Марья Дмитриевна добавила под одобрительную улыбку сына:
  
  - А посему, сотник, с этого момента ты заступаешь на место убиенного тысяцкого Бугримы и получаешь от нас знаки отличия - доспех и шелом с серебряными накладками. А еще меч в ножнах с серебряным узором.
  
  Нат.
  
  Она хлопнула в ладони, из боковой двери в гридницу вошли отроки в ратной справе, они несли перед собой куяк - пластинчатую бронь, украшенную серебряными накладками, и прямой меч с рукояткой из кости с вделанными в нее драгоценными камнями и в ножнах с серебряным узором. Сотник, еще не пришедший в себя, принял дар, затем осмотрелся вокруг, и с достоинством поклонился княжьей семье и гражданам:
  
  - Матушка Марья Дмитриевна и пресветлый князь Василий Титыч, вольные бояре, ратные люди и купцы, а так-же граждане города Козельска, премного вам благодарен за высокую честь, оказанную мне.
  
  Вятка сглотнул слюну и распрямил плечи:
  
  - Даю истинное слово оправдать доверие на поле брани.
  
  Нат.
  
  Вятка снял свой колонтарь без рукавов, отцепил от пояса меч и примерил дар, сверкавший в лучах солнца, залетавших в окна, серебряно-матовым отсветом. Доспех пришелся впору, а меч был по руке, тысяцкий надел на голову шлем с высоким шишаком и опустил на нос серебряную стрелку, превратившись в былинного богатыря с ясными синими глазами и русой окладистой бородой.
  
  Воевода крикнул, воздевая правую ладонь:
  
  - Слава доброму ратнику!
  Возглас повторили все в хоромах:
  
  - Слава Вятке! Слава нашему тысяцкому!!!
  
  Нат.
  
  Из дверей, из которых отроки выносили ратную справу, вышли служки в длинных одеждах и с подносами в руках, на которых стояли тарелки с яствами и кубки с хмельными брагой и медовухой. Они поставили все на столы и удалились, бросая на виновника торжества взгляды надежды. Вятка смурил брови, чувствуя неведомую силу входившую в него. Когда возгласы улеглись и граждане расселись по лавкам, княгиня указала перстом за правое плечо Латыны:
  
  - Занимай, Вятка, место тысяцкого и принимай участие в совете по защите крепости от ордынских полков. Отныне оно твое.
  
  Нат.
  
  Радыня с Латыной придвинулись ближе к боярскому ряду, новый тысяцкий уместился после них и взял в руки кубок, отлитый из серебра с чернением. Снова со всех сторон посыпались здравицы, заставившие его опрокинуть кубок в рот, растягивая наслаждение. Вятка вернул кубок на столешницу и огладил ладонью усы с бородой, к нему подкатился воевода:
  
  - На неделе намечалась большая охота и ты, Вятка, должен был ею руководить, я знаю, что ты уже наметил, кто и каким путем пойдет в мунгальский стан, и кому там что делать. Но тебе, тысяцкий, теперь не до охоты, забот прибавилось поболе и поважнее.
  
  Воевода посмотрел на притихших горожан и прямо спросил:
  
  - Кого ты поставишь заместо себя во главе охотников и есть ли теперь в ней нужда? Не забывай, ратник, что твой голос стал весомее во много раз.
  
  Нат.
  
  Вятка ощутил на себе множество взглядов, он распрямил спину и вскинул голову, встречая их стальным взором из-под сомкнутых на переносице бровей. Он уверенно сказал:
  
  - Наша охота в становище ордынцев назрела как гнойный чирей, который уже не возьмешь прикладыванием к нему подорожника, пришла пора выдавливать его вместе с кровью, иначе жар поднимется во всем теле.
  
  Вятка рубанул рукой по воздуху:
  
  - В крепости ратных людей осталось наперечет, а нехристи прибывают под стены несчетными отрядами, они пришли на Русь тремя ордами и сколько их всего - неведомо никому. Мунгалы вырезали и обожрали всю округу, их кони выщипали траву и добрались до корешков, они не считаются с потерями и не уходят в степи, а это означает одно - ордынцы решили взять Козельск во чтобы то ни стало.
  
  Боярин Мечник поддержал его слова:
  
  - Правильно молвит тысяцкий. Если мы не нанесем им большого урона в живой силе, нам придется держать оборону до последнего ратника.
  Один из купцов высказал свое мнение:
  - Все равно мунгалы возьмут город. Потому что их - тьмы, а нас - наперечет.
  
  Нат.
  
  Снова гридница наполнилась шумом голосов, в которых слышались одновременно гнев и вопрос, как быть дальше. Многие горожане настаивали на том, что нужно держаться до конца, слышны были их крики:
  
  - Мунгалы должны положить под стенами как можно больше воев, потом устроить на них ночную охоту, и если они не уйдут после этого восвояси, а примутся за штурм с еще большим усердием, воспользоваться подземным ходом, оставив крепость на милость победителя.
  
  - Брань на этом не закончится и даст бог придется встретиться на широких дорогах, которых на Руси много.
  
  Другие предлагали уйти сразу, унеся с собой самое ценное и спалив крепость дотла. Они говорили:
  
  - Пусть ордынцы подавятся объедками, а когда сгинут в степях, отстроить город заново. Надо сохранить ядро вятичей чтобы было кому вспахивать поля и сажать в землю зерно.
  
  Нат.
  
  Споры длились долго, служки обнесли гостей кубками с медовухой и пивом по третьему разу, успели заменить горячие блюда на холодные закуски, поставив рядом с тарелками глиняные кружки со студеным квасом и морсом из замороженной в липовых кадках морошки и клюквы с брусникой. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь окна с византийским разноцветным стеклом, разлиновали зал косыми линиями, перебрались с пола на потолок, а козельцы доказывали каждый свою правоту. Перевесило мнение тех, кто ратовал за продолжение брани и за выход половины рати за стены. В их числе были бояре и купцы, переживавшие за справные терема и за добро в них. Они сказали:
  
  - Надо думать об имуществе города, о домах, еще не разрушенных погаными, чтобы было где укрыться народу с малыми детьми. В лесах жизнь начнется с берлог и с войной с дикими зверями, а тут быт налажен нашими дедами и прадедами.
  
  Воевода опять развернулся к Вятке:
  
  - Твое последнее слово, тысяцкий, сколько дружинников ты отберешь на ловитву и кто их поведет? И сколько воев останется на стенах для защиты города от ворога?
  
  Нат.
  
  Вятка потрогал шлем с серебряной стрелкой, опущенной на нос, встал, загремев оружием, из-за стола, кинув взгляд на княгиню, остановил его на князе Василии Титыче, напрягшемся на высоком стуле. Их глаза встретились и каждый понял, что думы у обоих одинаковые. Тысяцкий спокойным голосом объявил:
  
  - Ратников на охоту поведу я. Одна половина козельской дружины останется на стенах, а другая пойдет со мной. Такое мое слово.
  
  
  Действие одиннадцатое.
  
  Нат.
  
  Молодой месяц прикрылся очередной тучей, к проездным башням с обеих сторон крепости и к взбегам, ведущим на стену с глухими вежами, потянулись отряды ратников, вооруженных только засапожными ножами. Каждый отряд насчитывал от пятидесяти до ста человек, всех воев было около шести сотен, облаченных в короткие лопоти с поясами и с подвернутыми рукавами, на ногах были поршни - сапоги из невыделанной кожи. Вои были как на подбор, имели между собой связь через посыльных и через факельщиков на стенах. Тихо скрипнули ступени на взбегах и доски на полатях под навершием, зашуршали вниз с другой стороны стены лестницы и веревки, концы держали крепкие руки охотников, первые дружинники заскользили по ним к основанию. Под проездными башнями звякнули воротные заворины, пропуская в щель между дубовыми половинами ворот сначала разведчиков, потом мощные фигуры ратников, растворявшихся в темноте. Тихо было в стойбище ордынцев, обозначенном множеством костров, изредка оттуда доносились звуки, больше похожие на одинокие вопли казнимых. Где-то возле рва с посадской стороны, заполненного трупами ордынцев, взвыл матерый волк, и все вокруг замерло до тех пор, пока на проездной башне, обращенной к Жиздре, не блеснул рваный огонь факела. Скоро он словно завис в воздухе, плескаясь светлой точкой в черном омуте ночи. Вятка вышел за ворота главной башни и потянулся рукой к золотой цепочке на шее, пальцы нащупали крестик, рядом фигурку костяного Перуна, отшлифованную частыми прикосновениями до жемчужной гладкости. Потерзав его между подушечками большого, среднего и указательного пальцев, тысяцкий беззвучно пошевелил губами и опустил амулет за ворот чистой рубахи, сшитой из льняного полотна, и только после этого подал отряду негромкую команду к началу охоты. Над головами ратников ярче запылал факел, видный со всех сторон, послышался легкий шорох. Вятка передернул плечами, не ощутив привычной тяжести доспехов, сделал первый шаг по подсушенной солнцем земле. Перешел вслед за всеми на луг, занятый ордынцами.
  
  Нат.
  
  Так-же поступили на противоположной стороне крепости дружинники в отрядах под водительством друзей Вятки.
  
  Нат.
  
  Вятка, обходя множество трупов и затыкая нос, пробормотал про себя:
  
  - Скоро нечем будет дышать, вонь при порывах ветра несет в город, бабы и девки задирают подолы сарафанов и затыкают носы. А хоронить своих убитых в день их гибели некому. Лишь бы попы и другие священники успели отпеть души.
  
  Нат.
  
  Вятка перешел ров по доскам, проложенным разведчиками по трупам заранее, он решил начинать охоту с середины, где спали ордынцы с золотыми шпорами на каблуках цветных сапог.
  
  Бранок рядом понизил голос до шепота:
  
  - Вятка, я понял, что ты замыслил. Если начать из середины их войска, тогда руководить мунгалами в первое время будет некому, и крайние ордынцы не станут стрелять из луков в глубь войска, где темники с ханскими приближенными.
  
  Вятка ответил тоже шепотом:
  
  - В середине стойбища воины спокойнее, они предаются сну не держа в руке чембур от лошади, а привязав его за матерчатый пояс. Но тут есть и обратная сторона.
  
  Вятка прислушался, затем оглянулся на факел на крыше башни:
  
  - Вряд ли кто из охотников добежит с середины стойбища до его края, чтобы прорваться к стенам крепости. Мунгальские воины отойдут по приказу тысячника от нас на расстояние и перестреляют из луков как стаю глупых куропаток.
  
  Бранок:
  
  - Я знаю, так они поступили с войском русичей под командой владимирского князя, не сумевшего дать им достойного отпора.
  
  Вятка:
  
  - Вота оно и так, но тогда на ловитву не стоило выходить. Для того я и привел сюда ратников, чтобы навязать поганым свой порядок.
  
  Нат.
  
  До первых костров осталось с десяток сажен, Вятка подал глухим подвыванием знак десятским и сотникам, а когда те сбились вокруг него, тихо и с твердостью в голосе пояснил:
  
  - Погляньте на луговину, в центре ее горит большой костер, он освещает шатер с мунгальским хвостатым тугом у входа и со знаменем на крыше.
  
  Отозвался один из десятских:
  
  - Видно как на ладони. А по бокам входа стоят два ордынских волкодава с мордами шире плеч.
  
  Тысяцкий кивнул:
  
  - Так и есть. Нам сначала надо подобраться туда и попробовать лишить нехристей ихней головы. А чтобы не мешаться, пойдем разными путями, убирая часовых, если они окажутся на нашей дороге. От шатра мы так-же разойдемся лучами и уже тогда займемся охотой на мунгал, стараясь ходить по воздуху и орудовать ножом будто это молонья.
  
  Званок не утерпел с подковыркой. Рядом с ним тысяцкий заметил Улябиху. Званок:
  
  - Тогда надо летать и с лета отправлять нехристей к ихнему богу неба. Я к тому, что чем меньше шума, тем больше в ушкуе будет рыбы.
  
  Вятка приструнил старого товарища:
  
  - Нам ее не солить, пускай эта рыба плывет в мунгальские степи и там гниет хоть с головы, хоть с хвоста.
  
  Вятка наказал:
  
  - После охоты всем сбираться возле подъемного моста, а ежели не успеют опустить, тогда под стенами рядом с проездной башней, на навершии лежат заготовленные веревки и лестницы, их по первому сигналу скинут дружинники тысяцкого Латыны.
  
  сотник Бранок прижал правую руку к груди:
  
  - Тогда с богом! Помоги нам Перун и Сварог.
  
  Сотник Охрим добавил:
  
  - А мы не оплошаем.
  
  Нат.
  
  Кольцо охотников сжималось вокруг шатра с полотнищем над ним ввиде пятиугольного знамени, видного в жиденьких лучах молодого месяца, там блаженствовал какой-нибудь мунгальский вельможа, если судить по охране и юртам обслуги. Сквозь щели между шкурами пробивались отблески от светильников, зажженых внутри, слышны были отрывистые фразы, которыми перебрасывались ночные стражники, стоявшие недалеко от входа. Они опирались на древки пик, расставив ноги и прижимая к бокам круглые щиты с выбитыми на них странными знаками. Вятка скосил глаза на Улябиху, показал рукой, чтобы она с семеюшкой обежала шатер с другой стороны, сам зашел сбоку и затаился, приготовив для броска нож с тяжелой ручкой и не менее массивным лезвием. Скоро Улябиха, гибкая как куница, пискнула из темноты полевой мышью, давая знать, что они ждут сигнала для нападения на часовых. Те перекидывались короткими фразами, то повышая, то понижая голоса, продолжая давний спор. Вятка привстал на носках и закинул руку с ножом за спину, собираясь метнуть его под шлем ближнего к нему стражника, услышал вдруг сочный всхлип, это супружники опередили его с броском, поразив второго часового. Первый стражник повернул голову к товарищу и замер, Вятка успел прицелиться и послать нож ему в шею. Охотники подскочили к часовым и прекратили их агонию, надавив большими пальцами на выемку внизу горла. Кругом продолжала таиться тишина, в которой дожидались своего часа члены отряда, успевшие подтянуться к шатру, но тысяцкий подкрался к пологу, закрывавшему вход, заглянул за его край, увидел раздетого ордынца с огромным животом и оплывшими щеками, развалившегося на шкурах с чашкой жидкости в толстых пальцах. По его ногам, похожим на ошкуренные бревна, ползала маленькая женщина с распущенными волосами и с раскосыми глазами, она покрывала кожу, изрытую множеством язв, короткими поцелуями, заставляя господина закатывать зрачки и глухо урчать. За спиной ордынца горел костер, возле него возился на корточках слуга в восточных одеждах, подбрасывая в огонь щепотки порошка, превращавшегося в белый дым, растворявшийся в воздухе. Отсветы пламени скакали по стенам шатра, затмевая огоньки жировиков по углам и пятная кровавыми пятнами богатое оружие поверх одежды. Вятка опустил край полога, пригляделся к трупам сторожей, с их плеч соскольнули на землю мунгальские луки, а к поясам были пристегнуты колчаны со стрелами. Он сделал знак Улябихе, чтобы она подобрала один из луков, сам выдернул из-под локтя мертвого кебтегула другой лук и быстро наложил стрелу на тетиву. Затем подвел бабу к пологу, наказав ее семеюшке не спускать глаз с юрты охраны, чуть отогнув край ковра, кивнул на наложницу. Баба стрельнула туда зрачками и понимающе ухмыльнулась, изогнувшись, отжала по мунгальски налучье левой рукой. Вятка откинул полог резким движением плеча и ворвался внутрь шатра, важный хан расширил узенькие щелочки глаз. Стрела с каленым наконечником вошла в его жирное тело почти наполовину, вторая стрела, посланная вдогонку, ударила в горло, из которого вырвалось кряхтение, убывающее из-за потока крови, хлынувшего из раны. Тысяцкий заметил, как наложница без звука ткнулась в ноги господину, из прикрывающего узкую спину золотистого халата торчало черное оперение. Слуга, возившийся с костром, успел глухо вскрикнуть, он упал в огонь, просыпав в него из кожаного мешочка пахучий порошок. Вятка поджал было губы, но в ответ получил от Улябихи испепеляющий взгляд и занялся осмотром шатра. В нем было добра на несколько телег, ковров висело по стенам и лежало на полу не один десяток, не считая оружия с золотыми и серебряными рукоятками в таких-же ножнах, и нескольких сундуков, обитых драгоценными пластинами, закрытых на массивные замки. Но ратник направился было к выходу, когда снаружи шатра раздался какой-то шум. За спиной тенькнула тетива, это Улябиха взяла лук на изготовку, заставив тысяцкого перехватить нож за рукоятку, он встал сбоку полога. Но время шло, Вятка выглянул наружу и увидел Бранка с воями, стоящими над еще несколькими трупами ордынцев, это были сменщики кебтегулов. Воткнув клинок в ножны, Вятка вышел из шатра и сделав знак сотнику, чтобы тот с ратниками подобрал с земли луки часовых, раскидавшихся в паре сажен от входа, двинулся к юрте охранников. Охотники окружили помеченную особыми знаками юрту, в которую не вернулся разводящий, один из них отвернул полог, внутрь крадучись вошли несколько воев, оттуда донесся дружный хлопок тетив о рукава лопоти и сдавленные вскрики раненных ордынцев, которых дружинники быстро добили ножами.
  
  Вятка, когда все было кончено, негромко и спокойно наставлял:
  
  - Луки и волосяные арканы забрать с собой, а так-же сабли стражников, они кованные из булата.
  
  Нат.
  
  От других юрт к группе прибивались тени дружинников сотника Охрима и десятских, успевшие побывать в покоях приближенных хана и его обслуги. Тысяцкий покосился на Улябиху, поразившую раба стрелой не моргнув глазом, и заключил:
  
  - Ратники, пришла очередь начинать охоту на мунгал, рассыпайтесь цепью, не оставляя после себя и рабов, чтобы некому было подать сигнала об опасности. Не гоняйтесь за добром нехристей, его надо будет донести еще до стены. Направление держите на взводной мост через Жиздру, напротив проездной башни.
  
  Нат.
  
  Он посмотрел на семеюшек, остановившихся в стороне, баба успела набить сокровищами объемистый баксон и нацепила его на супружника, опиравшегося на ордынское копье, подобранное подле ханского часового. Лицо у Вятки перекосилось как от зубной боли, а в глазах появился ехидный огонек. Он прошипел:
  
  - Званок, а ежели ордынец полоснет тебя саблей наотмашь, ты что станешь спасать, голову или добро в суме за спиной? А еще надо не забыть про супружницу, она тоже будет рядом.
  
  Десятский натужно отозвался:
  
  - Вот супружница пускай и отвечает и за меня, и за этот баксон. - Как только ты произвел ее в десятские, так я ей стал не указ.
  
  Строптивая баба было пыхнула лицом:
  
  - А как поганые грабят наши хоромы да истобы, и спроса с них никакого!
  
  Вятка уперся:
  
  - Опосля ловитвы оставляй мунгал хоть телешом, а щас каждый вой на счету.
  
  Улябиха забросила за плечо добрый сноп волос и оскалилась волчицей, будто у нее уже отбирали добытое в честной ловитве. Она прошипела змеей:
  
  - Званку этот баксон не помеха, ему не надо склоняться над погаными. У моего семеюшки заместо засапожного ножа мунгальский дротик, и он будет накалывать их под зебры, как тех плотвей.
  
  Нат.
  
  Тысяцкий покусал губы и махнул рукой вперед, передвигая другой рукой к середине пояса нож и булатный кинжал, доставшийся ему с прошлой охоты. Ратники стали привидениями, не расстававшимися с оружием. Стойбище вымерло, взвалив тревоги на стражников, должных поддерживать огонь в кострах, но те клевали приплюснутыми носами, опоминаясь тогда, когда угли покрывались налетом пепла. Вои рассыпались в прерывистую цепь, они входили в круг, слабо освещенный отсветами от костра и резали им горла. Вятка с несколькими дружинниками старался держаться середины, где больше было юрт джагунов, отмеченных конскими хвостами над входами. Возле одной он задержался дольше обычного, показалось, хозяина нет внутри. Чутье не обмануло, сотник сидел на корточках у основания юрты и пытался присмотреться к теням, бродившим по становищу. Он решил дождаться явных доказательств, чтобы не прослыть трусом. Вятка переступил мягкими поршнями, пошитыми из невыделанных шкур, стремясь подобраться сзади, воины орды не снимали доспехов даже ночью, их тела покрывались язвами, а кожа становится бледной и вялой, поэтому не спешил с броском ножа. До сотника оставалось не больше пары шагов, когда тот развернулся и издал едва слышный от страха сиплый возглас:
  
  - Уррагх монгол!...
  
  Он занес саблю над головой, Вятке оставалось отпрыгнуть в сторону, но коротышка джагун взялся наносить удары налево и направо, рассекая со свистом воздух и не переставая сипеть хорьком. Вятка клонился лозиной, понимая, тот может опомниться и воплем прочистить горло, сдавленное спазмами страха. Вся ночь собралась в белое пятно, крутившееся перед его лицом, казалось, мельтешению клинка не будет конца. Оно приближалось, Вятка откинулся назад и плюнул в толстую морду врага, по которой начала расползаться ухмылка превосходства. Плевок шлепнулся джагуну на переносицу, брызги угодили в раскосые глаза, он машинально потянулся рукой к лицу. Вятка бросил нож снизу, стараясь попасть под голый подбородок нехристя, под которым находился только ремень от шлема, услышал, как лезвие разрубило его и как проткнуло хрящи горла. Сотник смачно икнул, затем сблевал сгустком крови и стал осаживаться на основание юрты, закатывая глаза и цепенея телом, из пальцев вывалилась рукоятка сабли. Тысяцкий смахнул ладонью с бровей заливавший глаза пот, напряжение перекатилось в ноги, заставив их дернуться несколько раз к ряду. А вокруг передвигались будто по воздуху призрачные тени, они гибко наклонялись, сливаясь с ночью, и снова головы с плечами маячили на фоне темно-синего неба с островами облаков, не стоявших на месте. Вятка пропустил сквозь зубы свистящий звук и собрался отходить от юрты джагуна, когда к нему неслышно приблизилась Улябиха. Она отерла рукавом фофудьи лезвие ножа и негромко сказала:
  
  - Вятка, там к тебе гонец от Прокуды, его сюда привел княжий отрок, оставленный нами стражником на краю становища поганых.
  Тысяцкий сипло отозвался, бросая огненный взгляд на мертвого мунгалина:
  - Где он?
  
  Баба окликнула кого-тошепотом:
  
  - Надымка, спеши к нам.
  
  Нат.
  
  Из мглы вырос невысокий юнец без шапки и подплыл будто по воде к юрте, возле которой стоял Вятка, в руках поблескивал ордынский кривой нож. Он скороговоркой зачастил:
  
  - Тысяцкий, сотник Прокуда велел спросить, его ратникам соединяться с твоими воями, или каждый отряд должен выйти к взводному мосту своей дорогой? Мы управились с кучкой нехристей перед рощицей со святым колодцем.
  
  Вятка подался к нему:
  
  - А как там Курдюм с Темрюком, а так-же Якуна? Они от вас недалеко, про них ничего не слыхать?
  
  Юнец:
  
  - Они на луговине с напольной стороны, там пока тихо, факелы на стене не загорались.
  
  Тысяцкий покатал желваки по скулам, всматриваясь в темноту, затем хрипло выдавил:
  
  - Идем на встреч друг другу, а там дело покажет. Но и при малом сполохе завертайте к проездной башне и спасайте жизни, нам еще долго надоть отбиваться от поганых.
  
  Нат.
  
  Посланник исчез из ниоткуда в никуда, Улябиха перехватила нож в правую руку и растворилась в ночи. Вятка попробовал пальцем лезвие тесака и молча шагнул от юрты к очередному светлому пятну с телами поганых, расположившихся замкнутым кругом ногами в центр.
  
  Нат.
  
  Ночь близилась к концу, она была короче и теплее. Под ногами охотников прогибалась молодая трава, обагренная кровью незваных пришельцев, ратники переходили от одного небольшого уртона степняков к другому, оставляя после себя кладбища мертвецов и табуны низкорослых мохнатых коней, прядающих ушами и бьющих копытами в голую землю, объеденную ими. Это продолжалось всю ночь, на востоке посветлела узкая полоска горизонта. Оставалось чуть-чуть до края стойбища, молчаливого после ловитвы, до моста через Жиздру, ноздри у ратников трепыхались, стоячий взгляд начал светлеть. Вятка, как многие вои, поднял голову и осмотрелся вокруг, он заметил отрока, должного передать дальше сигнал тревоги. Тот перестал скрываться под берегом, маячил с копьем в руке навроде ордынского часового. Дальше темнела широкая лента реки, за нею шла строчка рва с валом, а потом возвышались массивные стены крепости с башнями и заборолами на ней. Над всем висела сонная тишь.
  
  Нат.
  
  И вдруг слух прорезал жуткий вопль, донесшийся с дальнего края стойбища, упиравшегося юртами в стену леса. Фигура отрока пришла в движение, вместо копья в руках оказался факел, уже горящий. Вятка развернулся назад, к нему спешили из темноты дружинники, а за ними поднималась лавина всадников, она превращалась в ордынское войско. Он перекинул из-за спины лук, забегал глазами по убитым нехристям в поисках саадаков со стрелами и отшатнулся назад. Чуть дальше живые мунгалы вскакивали с земли, подтягивая за чембуры коней и с лежбища прыгали в седла с высокими спинками, равнина заполнилась воем и боевыми кличами. Отряд оказался окруженным со всех сторон воинами, он закричал охотникам, набегавшим к нему:
  
  - Ратники, не сбивайтесь в кучу, ловите ихних коней и махом спешите к мосту!
  
  Нат.
  
  Вятка поймал глазом ордынца, летящего к нему с занесенной саблей, и отпустил тугую струну. Лошадь помогла всаднику покинуть седло и пронеслась в вершке от него, оскалив зубы и обдав его визгливым храпом. А Вятка насаживал другую стрелу, не переставая пятиться к небольшому табуну, сдерживаемому чембурами, привязанными к поясам на трупах мунгал, в куяк успело воткнуться несколько стрел, по шлему скребнул наконечник дротика. Он выследил горластого врага, похожего на десятского, сшиб его выстрелом, затем нагнулся к ближнему трупу, ожившему из-за чембура, сорвал с него саблю, перерезав ножом ремень, потащил его на себя вместе с лошадью. Когда взобрался в седло, хватил коня кулаком между ушами и дернул вверх уздечку, заставив его взвиться на дыбы.
  
  Вятка закричал, круто заворачивая морду скакуну:
  
  - Други, сбегайтесь к реке, там наше спасение! Обратайте коней, они вас вынесут!
  
  Нат.
  
  Кромка горизонта над зубцами леса светлела все больше, сильнее разгорался факел в руках княжьего отрока, бегущего к переправе по берегу реки. Из городских ворот ему навстречу вылетел небольшой конный отряд из дружины воеводы. В глухих вежах по сторонам крепости забились огненные сполохи, давая сигнал отрядам, чтобы спешили к проездной башне. Тысяцкий понял, что вырваться из мунгальского кольца не удастся. Из сумерек продолжали выскакивать дружинники, обратавшие чужих лошадей, образовывая вокруг тысяцкого кольцо. Вятка возвышался внутри круга и подбадривал воев дерзкими приказами, заставляя вооружаться ордынским оружием и стрелять по нехристям без перерыва. И вдруг со строны, где находился отряд Прокуды, послышался звон сабель, тысяцкий привстал в стременах, пытаясь разглядеть, что там происходит.
  Званок, вертевшийся с Улябихой сбоку него, громко воскликнул:
  
  - Это наш Прокуда богатырь! Он не даст поганым отпраздновать над нами победу.
  
  Вятка радостно ухмыльнулся и зычно скомандовал:
  
  - Сомкнуть кольцо!
  
  Когда противоположные стороны малой дружины сблизились, приказал.
  
  - Первый ряд нацелить луки, второй ряд наложить стрелы на тетивы.
  
  Нат.
  
  Обе команды были выполнены по тугарски. Вятка выждал паузу, мунгалы не стреляли, продолжая сжимать конную удавку. В тылу не умолкали звуки сечи, ханы развернули часть войска лицом к противнику. За спиной Вятки возник шум еще одной сечи.
  
  Званок указал рукой в ту сторону:
  
  - К нам на подмогу идет сотник Темрюк.
  
  Бранок поддержал десятского:
  
  - Выходит, не мы попали в ордынскую петлю, а поганые запутались в наших бреднях.
  
  Сотник Охрим поддакнул под общий облегченный выдох:
  
  - Вота они замешкались-то, что даже не визжат. Вятка, пора нам вмешаться, индо баксоны будут набивать мунгальским добром дружинники Прокуды, Темрюка и Якуны.
  
  Из первой цепи ратников донеслись догадки и предложения:
  
  - Голос этого сбега не спутаешь ни с кем, вота, как изгаляется над нехристями.
  - Тысяцкий, у тебя в истобе одни тараканы, а у меня супружница с малыми детьми.
  - Индо так, им тоже исть охота, а тут под ногами россыпи дорогих камней и золота.
  - На них наши купцы достанут хоть белорыбицу у соку.
  
  Нат.
  
  Вятка мгновенно оценил обстановку, он чуть наклонился вперед, опираясь каблуками сапог о высокие для него стремена, бросил руку по направлению к ордынцам:
  
  - Первая цепь, рази поганых стрелами!
  
  Нат.
  
  В воздухе раздался шум, похожий на шум крыльев хищной птицы, когда она устремляется за добычей, только шум перьев был свистящим. А Вятка уже отдавал следующую команду:
  
  - Вторая цепь, занять место первой.
  
  Вятка тронулся вместе с ней и крикнул:
  
  - Пускай стрелы!
  
  Птица из стрел расправила крылья, умчавшись железными жалами к плотным рядам мунгал. Тысяцкий воздел саблю вверх:
  
  - Козельцы, сближайся с нехристями! Да поможет нам бог Ярила.
  
  Нат.
  
  Ряды козельских ратников и воинов орды сшиблись на середине заливного луга, от звона сабель замер утренний ветер, от россыпи горячих искр стало светлей, хотя ночь не спешила уступать права красноватой заре, позолоченной по краям лучами невидимого еще солнца. Вятка рубился как зверь, он вздымал клинок, сорванный с мунгальского трупа, и пускал его с оттяжкой под выступ головы, чернеющий над плечами врага, смутно видимого в предрассветных сумерках. Отличать своего от чужого помогал малый рост тугар да их визг. Царил сплошной визг, больше похожий на свинячий, долгие стенания сравнимые с бабьими, страшные вопли всадников с дикими криками ордынских коней, старавшихся вцепиться выпершимися вперед зубами во все, во что они утыкались мордами. Это была кровавая рубка русских мужиков с будто мунгальскими бабами, невысокими и жестокими, с широкими мордами и узкими глазами, кривыми ногами, облаченными в мешковатые порты и бабские же короткие тулупчики, подпоясанные цветными поясами из крученой материи. Они наседали на одного ратника толпой, стараясь взять количеством с подлыми ударами исподтишка, не щадя ни всадника, ни коня, применяя все средства, бывшие под рукой. И все равно проигрывали поединок, падая с воем на землю и крутясь юлой под копытами лошадей, или вцепившись в косматые гривы и уносясь во тьму. Это было странное воинство, похожее на сборище выродков с узкими плечами и большими животами.
  Вятка рубился с двух рук, он отобрал вторую саблю у ордынца с пером на шлеме, решившем срубить его ударом острия в живот. Тысяцкий едва успел упасть спиной на круп коня, увидел, как сверкнула над ним стальная полоса, и сразу распрямился, стремясь рассечь нехристя от плеча до пояса, но тот подставил круглый щит. Вятка дернул на себя уздечку, заставив скакуна прыгнуть вбок и тут же осадил его, оказавшись за спиной противника. Голова ордынца качнулась на плечах и свесилась на грудь, держась на одной коже, тысяцкий вырвал саблю у него из руки, оглянулся вокруг. Справа яростно отбивались от наседавших на них мунгал Бранок и Охрим со своими воями, их можно было отличить от других ратников по высоким шишакам на шлемах, слева старались супружники Званок с Улябихой в окружении матерых дружинников. Позади набирала силу сеча с врагом отрядов Темрюка и Якуны, теснивших ордынцев, отчего те не решались наброситься на воев тысяцкого с тыла. С ними были два брата Званка и отец с братом его супружницы. Противник преградил путь к взводному мосту, Вятка нажимал, соединиться с отрядом Прокуды и совместно ударить по ордынцам, толпящимся сзади, открыв дорогу к проездной башне крепости ратям Темрюка и Якуны. Вятка оперся о стремена и встал во весь рост, сильный голос перекрыл звуки боя, достигнув ушей ратников, пробивавшихся ему на выручку:
  - Козляне, за нами ворота города, они открыты! Надо сдержать мунгал, чтобы они не кинулись через мост, нам на помощь спешат дружинники Латыны.
  
  Отовсюду послышались многие возгласы:
  
  - Слава Латыне! Слава богу Перуну!
  - Слава Перуну и нашему Сварогу!
  
  Вятка еще громче крикнул:
  
  - Мы поганых не звали! Мы вместе с Русью!
  
  - За Русь!
  
  Нат.
  Клич был провозглашен вятичами впервые, он заполнил равнину от Жиздры до стены леса, ударился там о древесные стволы и покатился обратно, обрастая как снежный ком гулким эхом, ему отозвался вечевик на колокольне церкви Спаса на Яру. На стенах города вспыхнуло множество факелов, осветив ратников с оружием и башни, ощетинившиеся камнеметами и самострелами. Оттуда донесся тот-же клич:
  
  - За Русь!
  
  Нат.
  
  Клич повторили дружинники Латыны, успевшие перескочить на конях по мосту на правый берег Жиздры и приготовить к бою луки и длинные копья с наконечниками:
  
  - За Русь!!!
  
  Нат.
  
  Сеча стала раскаляться, воинов с обеих сторон опалила огнем кроваво-красная заря, охватившая уже половину неба, на краях которой взялась стекать каплями на землю золотая кайма. Битва кипела вокруг всего города, вовлекая новые полки ордынцев. Там их ждали защитники с бадьями кипятка и смолы, с камнями, бревнами, острыми мечами и секирами, они рассекали веревки лестниц и мунгал, стараясь развалить их до пояса. Под стенами крепости гнили тысячи трупов. Тысяцкий ударил каблуками сапог в бока коня, увлекая за собой малую рать, уже можно было рассмотреть, как вои Порокуды вздымают ордынские сабли и рубят ими нехристей, тесня их к середине равнины, как разбегаются те под мощными ударами козлян с обоих сторон, стремясь выскользнуть по узкому проходу к лесу или к реке. Но от Жиздры навстречу им неслась группа Латыны, она с маху врезалась в нестройные ряды потерявшего управление врага, накалывая его на пики и срубая под корень.
  
  Картины из прошлого:
  
  Ратники, собравшись на поляне перед княжеским теремом, внимали напутствию козельского князя Мстислава Святославича, ставшего князем всего Черниговского княжества. Он говорил:
  
  - Степняков надо выслеживать рано по утру или поздно вечером, когда узкие глаза у них слипаются совсем. Тогда они теряются и не держат дисциплину, с помощью которой ханы скрепляют полки в единое целое и они становятся непобедимыми. И уничтожать без пощады, чтобы неповадно было разевать рот на чужие скрины и порубы.
  
  Нат.
  
  Они следовали этому указу твердо, не поддаваясь на уловки и стараясь бить в одно место. Отряды Вятки и Прокуды наконец прорвали окружение и не распыляясь на разбегавшихся ордынцев, пошли на выручку Темрюку с Якуной, к ним присоединилась группа дружинников из крепости.
  Небо светлело все сильнее, из-за леса вырвались первые лучи солнца, озарившие облака, сбившиеся над городом в кучу, но лицо Вятки выражало недовольство из-за того, что ночная тьма убегала тенями в торону леса. Он отобрал группу в два десятка ратников и послал ее держать подступы к разводному мосту, заметил, как в утренней дымке вознесся на пологий холм на краю равнины мунгальский всадник на породистом коне, за ним поднялась на вершину пышная свита в богатой броне. Вятка вырвался на мохнатом скакуне вперед и, указав саблей на сотни нехристей, отделявшие их от охотников под началом Темрюка с Якуной, закричал:
  
  - Вои, там наши братья! Пришел наш черед вызволять их от мунгал!
  Дружинники подбодрили себя криками:
  
  - Слава Вятке! Веди нас на поганых!
  
  Нат.
  
  Около трех сотен конников натянули луки, отобранные у врага, воздели их дротики и поскакали лавиной навстречу ордынцам, продолжавшим окружать воев с двумя сотскими во главе, прижатых к берегу Жиздры. Когда до первых рядов оставалось с десяток сажен, тысяцкий осадил коня и отдал приказ:
  
  - Отпустить тетивы луков!
  
  Нат.
  
  Стрелы и дротики, пущенные ратниками, устремились к разноцветному воинству, готового встречать их саблями. Это был просчет ордынских ханов, решивших, что урусуты сразу ринутся на врага. Но вятичи успели перенять многие приемы и стали представлять из себя один из ордынских полков. С коней стали падать пораженные воины, джагуны замешкались с командами, мунгалы попятились назад и смешались с соплеменниками, отбивавшими с тыла наскоки дружинников Темрюка и Якуны. Ситуация сложилась такая, будто они попали в окружение сами. Вятка сжал бока лошади коленями и закрутил саблями перед собой с такой скоростью, словно это ветряк поймал деревянными лопастями сильную струю ветра. Кто из ордынцев попадал в стальной круг, тот падал под копыта коней изрубленным куском мяса. За тысяцким пристроилась Улябиха, сил было меньше, но ловкостью и сноровкой природа наделила сполна. Она замахивалась на тугарина саблей, когда враг отклонялся, открывая незащищенные места, ширяла туда острием копья, держа его прижатым к боку лошади и потому не привлекающим внимания. По другую сторону от Вятки ломился в гущу нехристей Званок, поодаль раззудил плечо Прокуда с верными воями, успевшими подобрать и круглые щиты пришельцев. Встряхнулись дружинники Темрюка и Якуны, из глоток вырвались кличи, заставившие дрогнуть самых закаленных ордынцев. Они стали чаще поглядывать в сторону холма на краю равнины, на котором высилась фигура всадника в шлеме, украшенном лисьим хвостом, позади развивалось в руках кешиктена пятихвостое знамя. Рядом замерли в почтении несколько ханов в богато украшенных доспехах и делал перед всеми однообразные круги колдун в высоком колпаке с бубном в руках. Наконец шаман упал на землю и слился с нею.
  Сеча продолжала собирать урожай убитыми и раненными, клоня победу то к урусутам то отбирая ее, чтобы в следующее мгновение снова украсить сиянием высокие шлемы, и тогда сабли в их руках превращались в длинные мечи, достававшие врагов везде. Ордынцы слетали с седел соломенными чучелами, наставленными воеводой на княжьем подворье для потешных игр, раболепные фигуры мелькали ногами в воздухе, катились по земле степным перекати-полем, чтобы приткнуться под копыта озлобленных лошадей. Ратники стали теснить врага к лесу, одновременно захватывая в кольцо. Оставалось добить сломленного противника, а потом умчаться к стенам крепости, подобрав раненных вместе с убитыми. Кольцо вокруг одного из полков орды наконец-то замкнулось.
  
  нат.
  
  И вдруг воздух огласил рев длинных труб и громкий бой в барабаны, в которые вплелись хриплые стенания рожков, ордынцы отхлынули от дружинников и бросились в бега, держа направление к лесу, куда их теснили. Вятка ринулся было вдогонку, перехватив тугарина, снес ему голову вместе с неуклюжим треухом, рассек лицо второму, и заставил себя замереть на месте. Он перевел дыхание хрипло произнес:
  
  - Если противник сильнее нас, а покинул поле боя, он что-то замыслил...
  
  Нат.
  
  Вокруг радовались освобождению из окружения ратники Темрюка, Прокуды с Якуной и других сотников, они били друг друга кулаками в плечи и пытались обниматься, не слезая с коней. Мимо на полном скаку пронеслась большая группа ордынцев, отставшая от основных сил. Темрюк бросился наперерез, за ним устремились отряды других сотников. На месте остались только вои тысяцкого, да группа Латыны.
  
  Вятка крикнул вдогонку другу:
  
  - Темрюк, охолонь! Это ловушка, завертайте коней!
  
  Нат.
  
  Но Темрюк ничего не слышал и не видел, он продолжал бить саблей по крупу лошади, повернув ее плашмя. Не оглянулись на тысяцкого и другие смельчаки, хотя Вятка снова позвал их полным голосом. Сотни настигли хвост ордынского отряда и принялись рубить мунгал, нанося удары сзади, было видно, как сверкает саблей Якуна, как Прокуда набрасывается на врага коршуном, как не отстает от них отрок Данейка, а рядом не спускает с него глаз Звяга, старый ратник. У них шло слаженно, пока голова отряда нехристей не повернула вдруг обратно, обтекая ратников и отрезая путь к отступлению. Со стороны леса сорвалась на подмогу лавина всадников, а из-за холма, на котором продолжал возвышаться знатный хан, выползла еще лавина и помчалась по направлению к взводному мосту. Вятка увидел, как спешат к переправе два поредевших отряда козлян и как закрываются ворота на противоположном конце крепости, в которые успели проскочить дружинники, занимавшиеся ловитвой на стороне, выходящей в степи. Он отвернулся от воев во главе с Темрюком и указал саблей на лавину мунгал, катившуюся к мосту. Он увлек за собой отряды на ордынцев, чтобы другие группы успели добежать до проездной башни с воротами.
  
  Нат.
  
  Впереди мунгальской лавы летели знаменосцы и военачальники в блестящих доспехах с перьями, воткнутыми в шишаки невысоких шлемов и с разноцветными лентами на концах копий, наклоненных вперед. За ними стелилась стена конницы, сверкавшая круглыми щитами, ощетинившаяся саблями и дротиками. За Вяткой собралось немало ратников, отряды дружинников, спешившие к переправе, изменили направление и вливались в общий строй. Но ордынцы, не навязывая битвы, могли промчаться до переправы, чтобы потом ворваться в крепость. Вятка скосил глаза в сторону реки, где группа из двух десятков воев ощетинилась оружием возле моста и заняла оборону по его бокам. Он завернул коня к середине равнины, заставляя маневром повернуть голову мунгальской лавины за ними. А когда передние ряды помчались наперерез отряду, снова отвернул к реке, заставив их повторить маневр. Поток мунгальских всадников не сумел перестроиться, он понесся дальше, рассыпаясь по равнине как горох и оставив кешиктенов один на один с козлянами. Вятка направил скакуна на ордынца в богатых доспехах, это был толстый мунгалин с брезгливым выражением на блиновидном лице, широкая стрелка, опущенная с серебряного шлема, едва прикрывала плоскую переносицу с вывороченными ноздрями. Узкие глаза с приподнятыми у висков краями выражали ненависть и беспощадность, делавшую каменными складки вокруг оскаленного рта с гнилыми зубами.Выступающий подбородок с редкой растительностью утопал в волнах жира под ним, прикрытых чешуйчатой кольчугой. Ордынец сидел в седле как вкопанный, обхватив толстыми коленями коротких ног бока мохнатого коня с большой мордой, щерившего зубы. Тысяцкий подумал о дротике, чтобы бросить издалека, но его не было, теперь такое право было у мунгалина. Нехристь, подскочив на расстояние броска, вдруг швырнул дротик на землю и выхватил из ножен кривую саблю, рябое лицо расплылось в улыбке, он осадил коня, останавливаясь напротив Вятки:
  
  - Урусут, урусут.., кху, кху! Менгу, урусут! Алыб барын, тысацнык, дзе-дзе!
  
  Нат.
  
  Вятка собрался обрушить саблю на бармицу, прикрывавшую короткую шею мунгалина, но сдержал удар и в упор уставился на него. Вокруг разгоралась сеча, слышался звон клинков и первые крики раненных, но ни один из воинов с обеих сторон не заходил в круг, в центре которого остановились оба противника. Скоро сеча принялась стихать, воины стали стекаться к месту поединка воевод. Тысяцкий увидел, что перед ним носитель высших знаков отличия в орде. Об этом говорили серебряные доспехи с шлемом, к которому был прикреплен рыжий конский хвост, и серебряные стремена со шпорами на красных сапогах с высокими каблуками. Ордынца тоже обрадовало облачение урусута, в котором он усмотрел знаки высшей власти. Вятка презрительно усмехнулся:
  
  - Дзе, тугарин, дзе, это хорошо, что мы с тобой сошлись, но ты бы не торопился ухмыляться.
  
  Вятка повертел клинок в руках.
  
  - У нас молвят - не след делить шкуру медведя, пока он шастает по лесу.
  
  Ордынец:
  
  - Дзе, дзе, урусут!
  
  Он бестолково покивал головой, примериваясь саблей для удара.
  
  - Уррагх, монгол!
  
  - Вот и славно, а то вы норовите все по змеиному.
  
  Вятка расправил плечи, трогая повод коня.
  
  - За Русь!
  
  Нат.
  
  Сабли скрестились в воздухе, лезвия со скрежетом заскользили друг по другу, пока не дошли до упоров на ручках, поединщики почти соприкоснулись лбами. Вятка вперил зрачки в продолговатые черные щели ордынца, клокотавшие дерзкой яростью, залившей кровью крохотные белки, изломавшей до неузнаваемости черты желтого лица, больше похожей на животную. Вятка напружинил мышцы и отшвырнул от себя звероподобного ордынца. Затем бросил коня навстречу породистому жеребцу ордынца, но тот заставил скакуна отпрянуть назад, одновременно вытягивая навстречу ратнику руку с саблей. Лошади под седоками заплясали в дикой пляске, то сближая их на расстояние удара, то отскакивая друг от друга, чтобы через мгновение осесть на задние ноги и взлететь над землей в высоком прыжке. Вятка выдернул из-за пояса вторую саблю, он закрутил перед собой стальной круг, стремясь достать противника и срубить его. Но мунгалин будто сросся с лошадью, не переставая совершать на ней прыжки из стороны в сторону, оставаясь неуязвимым для клинков урусута. Вятка почувствовал, что силы у него стали убывать, а зрелый годами ордынец только распалялся, похваляясь ловкостью владения оружием перед своей гвардией, кружившей вокруг обоих. Вятка решил сменить тактику боя, отбив очередной наскок хана, сунул одну саблю за пояс, выдернув вместо нее засапожный нож, заметил, что поединщик на эти действия даже ухом не повел. Вятка выбросил саблю вперед и устремился в атаку, заставив противника поднять клинок для отражения нападения, и тут-же из-под рукава у него вырвалась стальная полоска, окрашенная зарею в красный цвет. Она полетела острием под жирный подбородок врага, не защищенный пластинами драгоценного доспеха. Но неповоротливый мунгалин махнул саблей перед носом и нож зазвенел на землю, изо рта у нехристя вырвалось клокотание, отдаленно похожее на смех. Он подался вперед и с презрением сплюнул на землю. Тысяцкий забегал пальцами по ремню, наткнулся на второй нож не для охоты на крупного зверя, а для выделки шкур. Вятка завернул коня, показывая, что собирается покинуть поле боя, а когда противник бросился за ним, рванул на себя уздечку, заставляя лошадь взвиться на дыбы и став выше преследователя на целую сажень. Мунгалин не успел затормозить, избегая прямого столкновения, он отвернул вбок, занося саблю для удара, но тысяцкий опустил клинок на его голову первым, сверху выбрать выгодное положение стало легче. Шлем слетел с головы ордынского полководца, обнажив бритый череп и оттопыренные уши, начавшие заливаться кровью, Вятка бросил коня вперед и полоснул лезвием по толстой шее. Мунгалин издал клокочущий звук, словно рассмеялся в последний раз, упав грудью на высокую спинку седла, завалился на бок и шмякнулся о землю, зацепившись серебряной шпорой за серебряное стремя. Скакун гнедой масти с гривой, заплетенной в мелкие косички, нервно переступил копытами и замер над хозяином, всхрапывая ноздрями и поводя крутыми боками с черными разводами от пота. Вятка облегченно распрямился, он только теперь заметил, что находится в окружении кешиктенов с вислыми плечами и злыми глазами, пронизывающими его насквозь. Они не набросились на тысяцкого и не разорвали его в клочья, но никто не мешал им сделать это в любое мгновение. За их спинами замелькали руки и плечи ратников, отбивавшихся от узкоглазых воинов из рядовых полков, они все видели, поэтому приняли вызов нехристей. Вятка поднял саблю в знак победы, затем опустил ее и тронул коня коленями, принуждая его войти в узкий проход между воинами в добротных доспехах и в шлемах, украшенных перьями. В руках у них были длинные копья с разноцветными лентами, привязанными под наконечниками, а груди прикрывали круглые щиты с острыми умбонами. Никто из всадников не шелохнулся, когда он ехал, едва не цепляясь кольчугой за их броню, но взгляды всех горели бешенством, готовым вырваться наружу от одного неосторожного движения. Тысяцкий завернул за их спины и привстал, оглядывая поле боя и лавину раскосых воинов, затопивших половину равнины. И закричал, зычно и уверенно, стараясь перекрыть звон и скрежет оружия, вопли людей и дикое ржание животных:
  
  - Ратники, победа за нами!
  
  Увидел вдруг, как ордынцы отхлынули назад, оставляя узкий проход, по нему и победитель в честном поединке, если он не мунгалин, не выскочил бы из кольца. Он отдал приказ, больше похожий на самоубийство.
  
  - Вои, вздеть луки к бою.
  
  Нат.
  
  Козляне натянули на глазах у противника тетивы со стрелами, насаженными на них, у кого луков не оказалось, тот приготовил для броска короткие дротики. Слаженные действия ратников оказались для нехристей неожиданными, никто из них не успел осознать, что происходит. Передние ряды отшатнулись назад, выставляя стену из кожаных щитов и пригибая за них головы, Вятка въехал в проход, сразу оказавшийся широким, добрался до середины и снова поднялся в стременах:
  
  - Други, держи тетивы на силе до полного отхода назад!
  
  Нат.
  
  Сам развернул коня боком к ордынским полкам и стал пятиться вместе со всеми, не опуская лица и не поднимая опущенной сабли. Молчаливый отход козлян продолжался до тех пор, пока между ними и противником не образовалось расстояние в полтора десятка сажен, после этого тысяцкий крикнул заднему ряду дружинников:
  
  - Заворачивайте лошадей и скачите к переправе, чтобы успеть встретить врага с двумя десятками ратников. Враг не простит нам победы, он бросится в погоню.
  
  Нат.
  
  Отряды успели доскакать до кустов на берегу реки, когда ордынцы с дикими криками устремились вперед, намереваясь отрезать козлян от моста. Вятка крикнул:
  
  - Рази поганых!
  
  Он зло ощерился, увидев, как полетели от выстрелов на землю многие ордынцы, а когда стих натужный звон тетив, пустился галопом к реке.
  
  - За мной!
  
  Нат.
  
  Вятка услышал дробный топот копыт отряда, отрывавшегося от преследователей, и сплошной гул от ордынской конницы, увидел, как возле моста их готовились встречать резвой стрелой и острым копьем. Ратники на ходу заряжали луки, они неслись во весь опор, прижимаясь к гривам скакунов, мешая врагу вести прицельную стрельбу. Когда до моста оставалось не больше пяти сажен, они развернулись навстречу узкоглазому воинству и выпустили по нему тучу стрел, заставив их полки споткнуться на бегу. Этого момента хватило, чтобы поредевшие сотни успели пронестись по доскам переправы и влететь в распахнутые настежь ворота крепости. Вятка в окружении широкоплечих дружинников оглянулся назад, дерзкое выражение на лице сменилось горькой усмешкой за друзей и товарищей, оставшихся лежать на равнине, успевшей покрыться травой, или продолжавших сечу во главе с Темрюком в тесном кольце мунгал. Из лесов и со склона холма продолжали наплывать к берегу Жиздры несметные орды, мечтавшие о мести урусутам. Услышал чей-то голос, сказавший то, о чем подумал:
  
  - Вырваться из кольца Темрюку с отрядом уже невозможно, даже если вся козельская рать выйдет им на подмогу. Поганые отрезали все пути отступления.
  
  Нат.
  
  Скрипнули массивные воротные петли, дубовые половинки под проездной башней плотно прижались торцами друг к другу, оставляя позади звон клинков и гортанные крики. К Вятке поспешили воевода Радыня и тысяцкий Латына, он перекинул ногу через мунгальское седло, собираясь сойти с коня, когда тот подогнул вдруг колени и завалился на бок. Вятка успел соскочить на землю, оглянулся на лошадь, исправно выполнявшую команды, и заметил, что из холки внизу торчит обломок ордынской стрелы, вошедшей в мясо почти наполовину. Кто-то из воев сказал с кривым смешком:
  
  - Вишь ты, нехристи даже лошади для нас пожалели.
  
  Он бросил под стену ордынскую саблю:
  - И правда поганые - все только себе.
  
  Вятка резко отмахнулся:
  
  - Нам чужого не надо. Нам своего в достатке.
  
  
  Глава двенадцатая.
  
  
  Нат.
  
  Джихангир сидел на низком троне поджав под себя ноги, он был задумчив.
  
  Титры.
  
  Крепость Козелеск, вставший на пути левого крыла войска под управлением Гуюк-хана, маленький городок, задержал продвижение в степи татаро-монгольской орды, покорившей за три месяца северо-западную Русь, почти на пятьдесят дней, и хотя весеннее половодье, на которое ссылался сын кагана всех монгол, давно схлынуло, конца осады отборными частями не было видно. Под стенами крепости уже погибло больше воинов, чем за весь поход, под ней сложили головы три темника и один из сыновей Бурундая, а урусуты как стояли насмерть, так и продолжали отбивать атаки кипчаков под надзором монгол. Несколько раз к джихангиру прилетали гонцы из Карокорума со свитками от курултая, в которых выражалось недоумение по поводу поведения главного полководца и топтания войска на одном месте. А однажды Бату-хан почувствовал в написанном подозрение высшего совета к нему, отчего желание изменить путь, ведущий к дому, усилилось еще больше. Он твердо решил построить на землях татар в долине великой реки Итиль новую столицу орды Сарай и начать объединять вокруг нее завоеванные государства, и это решение никто уже не мог изменить.
  
  Нат.
  
  Полог на входе в шатер дрогнул, на пороге показалась сутулая фигура Непобедимого полководца, высоко задиравшего ноги, одновременно подбиравшего здоровой рукой полы китайского шелкового халата. В неярком пламени светильников золотистый шелк начинал переливаться кровавыми разводами, отчего Субудай превращался в палача.
  Старый лис, с трудом опускаясь на одно колено и с трудом же наклоняя голову, украшенную урусутским треухом из рысьего меха, прохрипел:
  - Менгу, саин-хан. Да будет тело твое сильным и ловким как у молодого снежного барса, а дух непокорным и свободным как часть Вечно Синего Неба, над которым властвует бог Тэнгре.
  
  Джихангир наклонил голову в знак непререкаемого уважения:
  
  - Менгу, мой учитель. Я желаю тебе здоровья на двести лет и сил дойти вместе с воинами непобедимой орды до последнего моря, как завещал мой великий дед, имя которого нельзя произносить вслух.
  
  Нат.
  
  Бату-хан указал на место рядом с собой, укрытое ковром из Хорезма необычайной красоты, напротив был разложен точно такой ковер, заставленный мясными и другими блюдами и кипчакскими пиалами с хорзой. Старый воин прошел к трону, подволакивая ногу, прижимая к груди руку, с кряхтеньем опустился по правую сторону от ученика на мягкий ворс и подобрал под себя кривые ноги. Бату-хан подождал, пока стихнет ворчание, и знаком приказал замолчать кипчакскому улигерчи, перебиравшему за спиной струны инструмента. Затем знаком приказал удалиться юртджи - одному из штабных чиновников, сидевшему в углу шатра и водившему носом по китайской шелковой бумаге, разрисованной разноцветными линиями. Внутри остались только два кебтегула, но и они скоро поспешили к выходу, гремя широкими ножнами с китайскими саблями в них и наклоняя вперед длинные копья с разноцветными лентами под наконечниками. Непобедимый довольно покачался взад-вперед, щуря бесцветные глаза и поджимая под себя ноги. Саин-хан, поинтересовавшись о здоровье и настроении в войсках, повернулся к собеседнику и указал на свитки, лежащие возле трона:
  
  - Мой учитель, курултай начинает мне не доверять, в последнем послании из Карокорума прямо спрашивается, почему я не желаю покидать страну урусутов и что задумал делать дальше.
  
  Саин-хан подождал, пока уважаемый гость сочувственно покивает головой, продолжил:
  
  - Я неоднократно напоминал о причинах моей задержки под Козелеском, доказывал, что лучше подержать войско на голодном пайке до момента, благоприятного для штурма этой крепости, нежели оставлять у себя в тылу непогашенные очаги сопротивления, но курултай беспокоится по поводу гибели воинов от голода и падежа животных по той же причине. Ведь наши лучшие разведчики так и не нашли мифического Серёнасака, кладовой города, набитой по рассказам урусутов зерном и мясными тушами. Ни один отряд, уходивший на поиски, не вернулся обратно, хотя все знали направление, в котором она находится.
  
  Нат.
  
  Субудай снова покивал головой, выждав паузу, негромко буркнул себе под нос:
  
  - Этот Серёнасак существует на самом деле, иначе защитники крепости давно бы передохли от голода, но и без поставок оттуда они чувствуют себя неплохо. Скоро два месяца, как город находится в осаде, за это время продукты должны были бы закончиться, а пополнения нет никакого и ниоткуда - дороги перекрыты, реки вошли в берега и проплыть по ним незамеченными урусутам теперь нельзя.
  
  Саин-хан:
  
  - Чем же тогда питаются горожане, если они лишены возможности сходить даже на охоту?
  
  Субудай:
  
  - Они доедают старые запасы и зерно, оставленное ими для посева, а мясо им поставляют воины, которые занимаются ночными разбоями, после каждой вылазки мы недосчитываемся табунов лошадей.
  
  Полководец пожевал старческими губами.
  
  - Последнее нападение их ночных разведиков на уртон Гуюк-хана обошлось нам почти в пять тысяч смелых батыров и табун скакунов, числом в два раза большим. Теперь, чтобы их съесть, защитникам города надо работать челюстями целый год.
  
  Нат.
  
  Джихангир невольно прикоснулся к сабле, висевшей у него на поясе, стиснутые зубы издали долгий скрежет, а жирные щеки прошила длинная судорога. Он сверкнул щелками глаз, в которых вспыхнуло пламя гнева:
  
  - Ты прав, Непобедимый. За это время мы здесь успеем или умереть, или сами переродиться в урусутов, хотя никто из монгол не умеет ни пахать, ни сеять. Слава богу Тэнгре, что на равнинах успела вырасти сочная трава, так нужная для наших скакунов, иначе нам тоже пришлось бы их резать.
  
  Субудай поднял голову и повернулся к ученику, черты его лица превратились в каменные уступы. Он хрипло произнес, вплетая в бесстрастный голос уважительную интонацию:
  
  - Я еще не все сказал, саин-хан. Мы встретили врага, беспощаднее нас и равного нам по смелости, нам надо признать, что если оставить Козелеск нетронутым, он вскоре станет столицей возрожденной Руси.
  
  Нат.
  
  Бату-хан с нескрываемым интересом повернулся к старому лису. Он вопросительно приподнял голые надбровные дуги:
  
  - Учитель, ты брал многие города и страны, твоему уму и непревзойденному таланту полководца обязана своим величием империя чингизидов.
  
  Саин-хан распрямил спину и в упор посмотрел в лицо Субудая:
  
   - Учитель, ты хочешь открыть мне что-то еще?
  
  Нат.
  
  Полководец усмехнулся и уверенно протянул руку к пиале с хорзой:
  
  - Сиятельный, ты знаешь то, о чем я хочу сказать, я только заострю на этом больше внимания.
  
  Он прижал к груди высохшую как у собаки маленькую лапу и плотнее уселся на кривые ноги.
  
  - После вчерашнего ночного боя наших воинов погибло около пяти тысяч, подсчеты еще продолжаются, многие кипчакские отряды, особенно примкнувшие к нам в предгорьях Каменного Пояса и на Кавказе, никогда не знали счета, и сейчас они в полном замешательстве. Но юртджи точно подсчитали, сколько в эту ночь погибло урусутов. Джихангир, ты желаешь, чтобы я огласил странную цифру?
  
  Нат.
  
  Бату-хан отвернулся от собеседника и откинулся назад, губы у него начали стягиваться, а взгляд стал ледяным и неподвижным. Он долго молчал, стараясь справиться с внутренним напряжением, затем медленно выдавил из себя:
  
  - Три сотни урусутов...
  
  Субудай:
  
  - Чуть больше, саин-хан, убитых урусутов оказалось триста двадцать семь, остальные успели укрыться за воротами крепости несмотря на то, что они были окружены со всех сторон воинами темника Буракчи, погибшего от руки урусутского тысацника во время поединка с ним. Замечу, что темник был монголом из рода Синего Волка.
  
  Саин-хан:
  
  - Из рода Синего Волка!
  
  Джихангир вскочил на ноги и повторил в бешенстве:
  - Из рода Синего Волка!!!
  
  Нат.
  
  Непобедимый криво усмехнулся и поднес ближе к подбородку пиалу с напитком, но прикладываться к ней не стал, неотрывно следя за тем, как на глазах костенеет фигура его ученика. А когда тот отошел от мрачных дум, снова попытался привлечь его внимание к выводу, оглашенному им:
  
  - Сиятельный, я хотел сказать не о том, что смелый урусут сумел лишить жизни непобедимого монгола, у них тоже есть славные батыры, я прошу тебя сравнить цифры убитых воинов с одной и с другой стороны - около пяти тысяч кипчаков и триста двадцать семь урусутов.
  
  Бату-хан машинально кивнул головой, занятый своими рассуждениями, он обошел вокруг трона, затем вскинул подбородок и твердо сказал:
  
  - Дзе, дзе, я понял, на чем ты стараешься заострить мое внимание. Этим урусутам нужно сделать предложение о поступлении к нам на службу.
  
  Нат.
  
  Субудай вдруг засмеялся каркающим смехом, хорза расплескалась на шелковый халат, добавив черных мокрых полос к красным разводам от неспокойных отсветов от горящих масляных светильников. Но неуклюжесть его не смутила, он резко оборвал смех и жестко сказал:
  
  - Джихангир, вспомни Искендера Двурогого, разве смогут нации, сильные духом, опуститься на колени перед победителем? Такого не было со времен царя Леонида, Цезаря, Дария, Ганнибала, Аттилы и других известных нам полководцев, урусуты тоже никогда не станут нам служить, жизни они предпочтут смерть.
  
  Саин-хан воскликнул:
  
  - Но их соплеменники из других городов согласились с нашими условиями!
  
  Субудай:
  
  - Там были другие урусуты, отличные от этих, как, например, караиты выделяются смелостью и воинской доблестью от остальных кипчаков. Монгольская нация тоже состоит из разных племен, твой великий дед был как раз из такого племени монгол, вставшего во главе всего монгольского народа.
  
  Бату-хан снова замер на одном месте, по его лбу пробежали глубокие линии:
  
  - Защитникам крепости Козелеск надо сделать предложение о переходе к нам на службу.
  
  Он повторил тоном, не терпящим возражений.
  
  - Я так хочу.
  
  И услышал ответ от учителя, отрезвивший его:
  
  - Саин-хан, не тешь себя надеждой затащить на царственное ложе очередную наложницу, одна из таких - из города Резан - бросилась с башни вместе с ребенком на камни внизу.
  
  Чингизид ощерился и закричал, не сдерживая бури, бушевавшей у него внутри:
  
  - Одна! Одна-а!!!
  
  Старый полководец не уступил ему в упорстве:
  
  - А защитники Козелеска такие все! Это говорю тебе я, уже покоривший полмира вместе с твоим великим дедом и вместе с тобой.
  
  На губах у джихангира запузырилась белая пена:
  
  - Тогда их надо уничтожить. Всех, и старых, и малых!
  
  Субудай нагнул в знак согласия голову с венчавшей ее урусутской шапкой из меха рыси:
  
  - Так и будет, Ослепительный! Уже пришла пора выполнить твой приказ.
  
  Бату-хан потерзал рукоятку китайской сабли, украшенную драгоценными камнями, затем прошел к трону и сел на подушки:
  
  - Завтра тумены Кадана и Бури доведут до конца дело, начатое этим чулуном Гуюком. Они взломают ворота крепости стенобитными машинами и вырежут в ней всех, кого не успеют убить на стенах мои непобедимые воины.
  
  Нат.
  
  Субудай покосился на ученика и коротко усмехнулся усмешкой человека, обойденного вниманием. Он пробормотал:
  
  - Я надеялся, что на штурм города пойдут тумены под командованием моих сыновей Кокэчу и Урянхая, которые не уступят чингизидам ни в смелости, ни в воинской доблести. Но судьба благоволит лишь ко мне одному, подняв меня, сына пастуха до полководца, не ведавшего поражений. К моему семени она оставалась равнодушной.
  
  Джихангир отвернулся и проговорил в сторону:
  
  - Непобедимый, не надо укорять судьбу. Она знает, когда надо будет поторопиться.
  
  Нат.
  
  Рев боевых труб, равных по длине копьям, разбудил еще сонный лес и заставил вскочить на ноги многие тысячи воинов, спавших на земле, потащивших к себе за чембуры отдохнувших за ночь лошадей. К этим звукам прибавился барабанный бой и хриплое гырчание рожков со звоном шаманских бубнов. Почти половина центрального крыла ордынского войска построилась по пять всадников в ряд и начала втягиваться толстой змеей под кроны деревьев, среди которых была прорублена урусутскими хашарами дорога, уходящая в глубь леса. Тумены Кадана и Бури покидали временный уртон, устремляясь к стенам крепости Козелеск, возведенной урусутами на холме при слиянии нескольких рек среди таких же непроходимых лесов, которые скрипели стволами вокруг. Их провожали воины главного крыла, стоявшие по обе стороны колонны и задиравшие вверх луки и сабли, их злые рты не закрывались, из глоток вырвались отрывистые кличи, больше похожие на рев стада потревоженных верблюдов. Военачальники собрались на холме недалеко от шатра джихангира, окруженные двумя десятками колдунов, вертящимися под ногами лошадей и падающими на спины, когда достигали наивысшего пика камлания. Оттуда тоже слышались визгливые завывания и нестройный грохот бубнов, увешанных птичьими головами и косточками от мелких зверей, съеденных самими колдунами. Впереди возвышался джихангир на вороном рысаке с белыми чулками до колен и с иссиня черной гривой с заплетенными в нее разноцветными лентами, на нем были надеты золотые доспехи, на голове сиял золотом китайский шлем с белыми перьями от цапли, а носки зеленых сафьяновых сапог с золотыми шпорами были всунуты в золотые стремена. Сбоку седла был приторочен вместе с саадаком для лука и стрел медный щит, отделанный золотыми пластинами, на поясе висела сабля в ножнах с ручкой, украшенными драгоценными камнями. Позади сутулился в простеньком седле старый полководец на саврасом жеребце, таком же, на котором мерял расстояния его друг Великий Потрясатель Вселенной. Дальше группа чингизидов во главе с ханом Шейбани не смела переступить невидимую черту, отделявшую их от счастливчика из их среды. Но и они провожая глазами тумены родственников, лишь тихо переговаривались между собой:
  
  - Поход Кадана с Бури к городу должен поставить точку в затяжной битве, после нее страна урусутов или покорится нам полностью, или может возродиться из пепла и стать неодолимой преградой на нашем пути к последнему морю.
  
  - Тогда завещание Священного Воителя останется не в сердце каждого монгола, а будет прописано только в его "Ясе", свод законов превратится в китайскую книгу времен, канувшую во тьму веков после завоевания страны Потрясателем Вселенной, не принесшую ее народу процветания.
  
  - Урусуты тоже обладают такой книгой времен, пока мы ее не нашли. Даже у их князей с попами.
  
  Нат.
  
  Последние ряды воинов скрылись среди деревьев, оставив после себя дорогу, глубоко протоптанную копытами лошадей. Саин-хан повернул коня назад и встретился взглядом с Субудай-багатуром, подбиравшим поводья. Тот буркнул, не дожидаясь вопроса:
  
  - Я еду следом за туменами. Может быть, нам повезет в этот раз пробить брешь в стенах крепости и поднять ее защитников на наконечники наших копий.
  
  Джихангир веско сказал:
  
  - Непобедимый, если не удастся покорить город, когда все подходы к нему открылись, то я сам поведу кешиктенов на штурм его стен. Козелеск будет взят, другого решения по нему нам не известно.
  
  Нат.
  
  Старый воин ничего не сказал, он натянул уздечку и не глядя на родственников своего ученика, не оставлявших его без внимания из-за последнего слова, поехал по склону холма вниз, где его ждала тысяча телохранителей, прозванных бешенными. Впереди покачивался в седле с хвостатым тугом в руках угрюмый кешиктен с двумя оруженосцами по бокам, за ними стучала копытами по просохшей земле сотня отборных воинов с нашивками на рукавах, и только после них переваливался из стороны в сторону Субудай-багатур. Про него воины орды говорили:
  
  - Непобедимый сутулый и комковатый словно придорожный камень, под который не течет вода, но из него можно всегда высечь искру.
  
  Нат.
  
  Джихангир смотрел вслед полководцу до тех пор, пока тот не спустился со склона и не пересек обширной поляны, окруженной лесом со всех сторон, затем властно махнул рукой и тронул коня к белому шатру. Оборвался рев боевых труб, затихла барабанная дробь, шаманы приникли к земле. Но за их усердием следили уже только те, кому было велено докладывать обо всем хозяину судеб, остальные всадники, разукрашенные перьями и разноцветными лентами, разъехались в разные стороны. Воины, успевшие превратить поляну в степное стойбище, занялись повседневными делами, кто-то собрался на охоту, другие принялись настраивать оружие, а кого-то снарядили на поиски зерна. Зерна не было нигде...
  
  Нат.
  
  Ханы Кадан и Бури объявили туменам привал, когда лес стал редеть и сквозь стволы показались белые стены Козелеска. Они направились к своим юртам, когда из чащи выбежал в окружении верховых кешиктенов саврасый жеребец Непобедимого и затрусил к ним неторопливой рысью. Молодые темники чертыхнулись, взявшись отгонять дыбджитов и мангусов быстрым шевелением губами и разминанием между пальцами разных амулетов. Но хитрый лис был везде, он сделал вид, что собирается сам еще раз осмотреть все подходы к крепости. . Чингизидам оставалось пристроиться в хвост отряда телохранителей и повторять за старым полководцем каждый шаг. А Субудай выехал из лесного массива и остановился на вершине холма, выбранного ханами для постановки своих юрт, покашлял в воротник тулупа со свалявшейся шерстью и хитро посмотрел на них через плечо:
  
  - Крепкий алмаз мы видим перед собой, он не уступит барон-таласским, упрятанным в заоблачных высотах, куда не смогли добраться полки Искендера Двурогого.
  
  Субудай снисходительно ухмыльнулся и продолжил:
  
  - Ни один ювелир не рискнул бы обработать его грани, даже если бы ему предложили за это сундук золота.
  
  Нат.
  
  Хан Бури пожал плечами. После ночи, проведенной с бурдюком орзы и несколькими наложницами из урусутских девственниц, он чувствовал себя опустошенным, хотя сознание было чистым. Хан Кадан не сумел удержать неприязненного взгляда, когда Субудай обратился к нему, перебирая его родословную:
  
  - Хан Кадан, ты второй сын Угедэя, кагана всех монгол, и родной брат Гуюк-хана,
  застрявшего под стенами Козелеска почти на два месяца, что ты можешь предложить по взятию крепости Козелеск в кратчайший срок?
  
  Кадан нервно высказал свою мысль:
  
  - Непобедимый, на каждый алмаз всегда найдется свой ювелир. Дело лишь за временем и за инструментом, который нужно подобрать за это время.
  
  Субудай пробурчал:
  
  - Дзе, дзе, молодой волк.
  
  Нат.
  
  Субудай отвернулся, потеребил поводья уздечки и уперся единственным глазом в город перед собой, плавающий в волнах теплого воздуха, поднимавшегося от прогретой земли. И хотя картина резко отличалась от той, которую он видел во время весеннего разлива рек, главное осталось неизменным. По улицам бродили дружинники в полном боевом облачении, бабы в длинных сарафанах несли на палках, положенных на плечи, горшки и бадьи с водой и чем-то жидким, плескавшимся в густую пыль. Субудай прикрыл глаза, поддавшись воспоминаниям:
  
  Видения:
  
  Такой же пейзаж можно было подсмотреть в кипчакских городах, прожаренных солнцем, когда полуголые носильщики тащили на подобных палках глиняные кувшины с водой, тюки тканей или подносы со сладостями. Разнилась лишь одежда, материал, из которого были возведены постройки, и природа вокруг.
  
  Непобедимый снова открыл глаза:
  
  Нат.
  
  Но люди оставались везде одинаковыми. Разве что теперь на улицах урусутского поселения не было видно стариков и детей, они или попрятались от стрел и дротиков, продолжавших сыпаться на крыши градом, или погибли. Субудай прокаркал:
  
  - Время пришло.
  
  Он, не оборачиваясь на молодых полководцев, спешивших украсить себя новыми победами, добавил.
  
  - Время приходит всегда, вовремя или невовремя, но оно движется неустанно, потому что его невозможно остановить.
  
  Кадан сверкнул раскосыми зрачками, стараясь успокоить горячего рысака:
  
  - Непобедимый, есть много способов, которыми его можно задержать.
  
  Субудай фыркнул, он даже не обернулся:
  
  - Чем?
  
  Кадан:
  
  - Делами.
  
  Нат.
  
  Субудай надолго застыл в седле, превратившись в дряхлую собаку, поджавшую под себя больную лапу, он как бы не замечал, что на стенах города стали появляться урусутские воины с мечами в руках, сверкавшими на солнце, и с длинными копьями. Они все прибывали, заполняя башни и проходы между ними, левую руку у всех оттягивали щиты, урусутские, похожие на дождевую огромную каплю, или круглые ордынские, добытые ими в бою. Наконец старый воин вздохнул и прохрипел обычным голосом:
  
  - Завтра вы оба докажете делами, что время можно перегородить плотиной, как воду или зыбучий песок, и использовать его по своему желанию.
  
  Нат.
  
  Он потянул на себя уздечку и поехал привычной рысью вглубь лесного массива, где для него была поставлена походная юрта без подушек и других излишеств, за ним тронулись с бесстрастными лицами бешеные. Ханы переглянулись и тоже разъехались к туменам, ожидавшим приказа о наступлении...
  
  Действие двенадцатое.
  
  Нат.
  
  Воевода Радыня взошел по взбегам на прясло, срубленное из бревен и досок вокруг проездной башни, выходящей воротами на Жиздру с Другуской, и приставил ко лбу ладонь. Дозорные донесли, что заметили за посадом шевеление ордынских полков, они начали тесниться в разные стороны от дороги, ведущей на Москву, занимая поляны, очищенные от леса. К ордам, обложившим город и понесшим ощутимый урон за время осады, прибывает пополнение из свежих частей. Воевода, поворачиваясь то к посаду за Другуской, то к равнине за Жиздрой, за которой находился через лес погост Дешовка со ставкой мунгальского хана Гуюка, озабоченно забормотал себе под нос:
  - Значит, решили брать нас окончательно. Силен Батыга, не жалеет своих воинов. Сжигает их дровяными клетями, будто они те же деревянные чурки. И все душегубу мало.
  
  Нат.
  
  Княжий отрок, стоявший за спиной, зябко передернул плечами:
  
  - А когда дрова-от разгорятся, нехристи норовят поднять кто руку, кто ногу, а кто и вовсе встает во весь рост.
  
  Отрок поддернул носом:
  - И текут они грязью, ажник поленья под ними пыхом пыхают.
  
  Воевода не оборачиваясь сказал:
  
  - Это с них жир топится, они ж любят хлебать все жирное да сальное. Как только он вытопится, их начинает наизнанку выворачивать, опорожнелых да поджаренных.
  
  Отрок, трогая правой рукой засапожный нож на поясе, не согласился:
  
  - Не-е, дядька воевода, мне тятька сказывал, что это у них жилы натягиваются, как на луках, а потом лопаются. Оттого поганые плашмя падают.
  
  Старый ратник не стал спорить:
  
  - Тако-ж и это, жилы-от перегорают и рвутся.
  
  Затем указал пальцем на дым, поднявшийся над лесом:
  
  - А ну поглядь с под чела, что тама, не загорелся ли сосновый бор? С этих нехристей станется, ужо всю округу испоганили.
  
  Нат.
  
  Отрок оперся руками об ограждение и подался вперед, прищуривая глаза, небольшая сабелька, выкованная по его руке, стукнула ножнами по бревну, звякнул и засапожный нож с деревянной рукояткой. Он долго не шевелился, морща лоб и напрягая спину, из-за голенищ сапог показались концы посконных портов, пожеванные под коленками. Наконец отрок повернулся к воеводе и похлопал синими глазами, сгоняя с них накопившуюся от напряжения влагу:
  
  - Это не дым, воевода Федор Савельевич.
  
  Тот приподнял брови:
  
  - А чему там быть по твоему?
  
  Отрок сглотнул слюну:
  
  - Это пыль. Густая и рыжая.
  
  - Вот те на...
  
  Воевода всплеснул было руками и осекся, черты лица стали медленно каменеть. Он выдавил из себя хриплым голосом:
  
  - Дождались, смалявые огаряне, себе подмоги, видать, к нам Батыга завернул, Чагонизов внук. Гуюку-от наша крепость оказалась не по зубам, и Себядяй умом послабел.
  
  Нат.
  
  Отрок принялся от волнения бегать пальцами по кафтану со стоячим воротником, нащупывая на нем байдану, снятую перед этим. Воевода, заметив его беспокойство, напустил на себя грозный вид и громко сказал:
  
  - Поспеши-ка ты, Торопка, за тысяцким Вяткой, он как раз налаживал самострелы вон за той глухой вежей, да напомни тысяцкому Латыне, чтобы дослал отряд ратников к воротной башне с напольной стороны.
  
  Огладив бороду руками добавил:
  
  - А потом скачи к княгине Марьи Дмитриевне, пускай сзывает совет мужей города, пришла пора определяться с обстоянием.
  
  Отрок зазвенел голосом, будто тетивой:
  
  - Грядет сеча великая, так, воевода Федор Савельевич? Я тятьке тоже накажу, чтобы к брани готовился.
  
  Радыня нахмурился:
  
  - Тятьке свому молвишь опосля. Исполняй пока, что велено.
  
  Нат.
  
  За ночь горожане успели натащить к взбегам камней с бревнами, натопить котлы смолы и пополнить запасы ратников мунгальскими стрелами и дротиками, собранными большей частью с крыш и выдернутыми из стен истоб. Своя лучина, годная под наконечники, с тонкими стволами молодых деревьев под копья, закончились, а до леса и до реки с крепким камышом уже никто не решался добраться. По берегам и вдоль стен носились отряды ордынцев, не устававших завывать по звериному, пускавших тучи стрел с горящей берестой и паклей. Всем стало ясно, пришло время стоять за дом и за свободу до конца. Деды и бабки, не вывезенные еще в леса, отказались покидать углы, они заготовили щепы, чтобы подпалить ее в нужный момент и сгореть вместе с добром. Женщины вошли в ряды защитников, кто трудился на работах внизу стены, кто стоял на пряслах с луком и ножом, а дети постарше были при них. Монахи тоже сняли высокие клобуки с лентами, подпоясали рясы веревками и взяли в руки мечи, секиры и сулицы, цепочки их потянулись к взбегам в разных концах крепости, так-же поступили купцы и ремесленный люд. Никто не забыл про подземную пещеру, но теперь оставление крепости без должного отпора врагу посчиталось бы позором.
  
  Нат.
  
  Утренняя заря окрасила в розовые тона край небосвода, чистого и голубого за много дней обстояния, выткала тонкими золотыми нитями на нем замысловатые узоры и начала бледнеть, уступая мощному напору утренних лучей, вырвавшихся из-за стены леса. Вятка стоял на верхнем прясле проездной башни, он вдохнул полной грудью, на лице расцвела радость от наступления нового дня. Напружив молодое тело, он легко взобрался на смотровую площадку под крышей, откуда посад и равнина по правому берегу Жиздры были как на ладони. Все пространство перед лесом было утыкано островерхими юртами, возле которых копошились ордынские всадники, готовясь начать очередной штурм стен крепости, между ними носились десятники и сотники, отдавая каркающие команды. К пологому холму сбоку равнины приближалась кучка конных мунгал со знаменосцами и телохранителями, их уже ждали шаманы, кривлявшиеся под перестуки бубнов. Сотский Званок, стоявший недалеко от тысяцкого, поплевал на руки, его супружница командовала на навершии смешанным отрядом из молодых баб и юнцов, не достигших четырнадцати весей. Сотник прищурил голубые глаза и сказал:
  
  - Сейчас этот, который в золотом шлеме, поведет рукой и заревут ихние дудки, захлебнутся свирели, и ринутся тьмы поганых по телам наших соплеменников к стенам города. А вчерашней подмоги для Гуюковых отрядов пока не видать.
  
  Вятка расправил плечи:
  
  - Объявятся, никуда не денутся
  
  Он оглядел навершия по обе стороны от башни, проверяя, все ли ратники успели занять места. И снова повернулся к равнине, заметно меняясь в лице.
  
  - Жалко дружинников, сгубил себя Темрюк на той охоте, и других ратников увлек в самое пекло, никто не оторвался от своры нехристей.
  
  Нат.
  
  Званок попробовал меч в ножнах на ход, затем подцепил лук, прислоненный к бревенчатой стене с бойницей посередине, и принялся насаживать стрелу на тетиву из подколенной жилы, взятой из оленьей туши. Вид у него был бесстрастным, лишь на высоких скулах танцевали без устали твердые желваки. Сотский с шумом соснул воздух сквозь зубы и метнул раскаленный взгляд на лагерь ордынцев. Сказал сквозь зубы:
  
  - Темрюк, Прокуда, Якуна, Бранок, Охрим, Звяга, Роботка - ратники как на подбор, с ними два моих брата и отец с братом супружницы. Все остались там...
  
  Вятка машинально откликнулся:
  
  - Сейчас объявятся, никуда не денутся.
  
  Затем встряхнул головой:
  
  - Надо бы нам разузнать у святых отцов, все ли у них заготовлено, чтобы по случаю укрыться в подземной пещере и покинуть по ней город.
  
  Званок примерил лук на плечевой размах:
  
  - Перво-наперво надо поквитаться с погаными, чтобы запомнили нас на века, а потом кто успеет нырнуть в монаший продух, тот и будет жить.
  
  Сотский отставил лук к стене:
  
  Только я тебе так скажу, какая она будет эта жизнь под каблуком у нехристей, когда они на глазах у семеюшек станут насиловать матерей, жен али дочек, и кто опосля народится от такого насилия? Косоглазые да ноздрястые отродьи с задами ниже колен?
  
  Вятка продолжал наблюдать за перемещениями вражеских полков, по щекам пробегали неясные тени, а молчаливого Званка на этот день будто прорвало:
  
  - Сыновей они будут угонять в мунгальский полон, чтобы ихнюю работу исполняли на карачках, не поднимая головы, а когда вырастут, пошлют на нас войной. Половцы испокон веков так живут, забирают людей в полон и продают опосля как скотину. Тако и незрелые наши девы будут облизывать вонючие брюха ихних ханов и плодить воинов с кривыми ногами.
  
  Вятка наконец оторвался от суеты ордынцев на равнине и коротко спросил:
  
  - Ты подо что свои думы подводишь?
  
  Званок пыхнул лицом и в упор уставился тысяцкому в зрачки, губы у него растянулись в белую нитку:
  
  - А негоже мне жить под мунгалами и работать токмо на них, я вота Улябихин гонор терплю через то, что она баба и детей мне принесла.
  
  Вятка согласился:
  
  - Вижу.
  
  Сотский приставил лук к стене:
  
  - Дозволь собрать отряд, и ежели поганые ворвутся в крепость, драться с ними до конца.
  
  Тысяцкий попытался образумить близкого друга, с которым стоял плечом к плечу со дня обстояния:
  
  - Ты сам видал, как они умеют сражаться. Окружат ордой и постреляют как тех курей.
  
  Званок:
  
  - В том-то и дело, что нас надо по первости взять в это кольцо, а опосля разделаться как с курами.
  
  Вятка не отставал:
  
  - А супружница что скажет?
  
  Званок:
  
  - С ней у нас все оговорено, она со мной.
  
  Нат.
  
  Вятка задумчиво огладил бороду и надолго ушел в себя, затем снова посмотрел на приготовления ордынцев и заговорил:
  
  - У нас много ратников, не желающих подчиняться орде, таков характер вятичей. Митрополит сказывал, когда меня возвели в тысяцкие, что мы присоединились к государству Русь, основанному князьями из Великого Новгорода, последними из славянских племен. Но если другие племена после принятия христианства киевским князем Владимиром поклонялись отцу небесному, сыну Иисусу Христу и святому духу, осеняя себя крестным знамением, то мы признавали триединство Перуна, Сварога и Велеса. Креститься не желали, посещали капища с деревянными и каменными идолами. Это одно из отличий нашего народа кроме языка, быта и внешнего вида. Мы говорим как бы по иному, носим сапоги и шапки другого покроя, и мы выше и шире в плечах.
  
  Звяга кивнул головой:
  
  - Все так, Вятка, хотя все мы одна семья.
  
  Тысяцкий окинул Звягу внимательным взглядом, словно прикидывая что-то в уме:
  
  - Спору нет, мы из одной семьи, но разговор у нас о другом. Я сам думал о том, как бы подольше задержать нехристей, если они займут крепость, чтобы дать горожанам возможность убежать подале. Есть в рати охотники, взявшие на себя обет биться с мунгалами до последнего, сотни три ажник наберется, это почти половина всех воев при остром мече.
  
  Сотский живо встряхнул плечами:
  
  - Вота и славно. Смерть на миру за свою землю всегда была красна.
  
  Вятка по дружески ухмыльнулся:
  
  - Только помирать нам спешить не надо, я тоже решил уходить из города последним, но домовину на дух не переношу. Если дойдет до крайностей, тогда сподобимся отбить натиск смалявых огаряней, а сами вильнем куницами в монаший продух.
  
  Званок было замялся от такого исхода битвы с ордынцами, но тысяцкий и здесь сказал веское слово:
  
  - Ежели ратнику доведется принимать судьбину, то не в свалке, где человека убивают как скотину, а в чистом поле, когда можно поиграть силушкой богатырской, да навести на иноземцев страху, чтобы наскакивали они к нам и оглядывались через каждый конский вымах.
  
  Званок упрямо выгнул шею, не переставая катать по высоким скулам тугие желваки, метелка льняных волос распушилась из-под шлема на плечо, забранное кольчугой с мелкими кольцами. Затем схватился за яблоко меча, выдвинул из ножен широкое лезвие и с силой вогнал его обратно:
  
  - Твоя правда, Вятка, в толкотне нам не проявить удали, а без нее среди истоб с плетнями не обойтись.
  
  Он потянулся рукой к усам и вдруг насторожился матерым выжлецом, выследившим зверя, на переносице прорезались две продольные складки. Сотский ужал губы в куриную гузку и процедил сквозь зубы:
  
  - Я думал, что подмога этому Гуюку решила взять передых, а она вота, легка на помине.
  
  Нат.
  
  Тысяцкий обернулся к Жиздре и руки у него сами потянулись к оружию, а ноги разошлись шире, он посмотрел на стены и вежи по обе стороны от проездной башни, на которых дружинники готовились отражать штурм, замечая каждую мелочь. Затем махнул ладонью сторожевому на смотровой площадке, чтобы тот подавал сигнал тревоги, и опять воззрился на равнину. Из леса вокруг города вырвались сразу из нескольких мест свежие сотни ордынцев с пиками наперевес и с луками, готовыми к стрельбе, они промчались по равнине между потрепанными воинами Гуюк-хана, разбежавшимися на две стороны, и устремились к берегу реки с временными переправами. Многие заранее готовили бурдюки, надутые воздухом, чтобы одолеть реку вплавь, другие настраивались завертеть карусели из сотен воинов, поджигавших пучки бересты и сухой соломы под наконечниками стрел, чтобы послать их через стены. К воротам крепости с обеих сторон поползли по каткам стенобитные машины с мощными таранами на цепях, более легкие окситанские требюше на деревянных колесах покатились к местам в стене, полуразрушенным предыдущими наскоками и залатанным защитниками на скорую руку. Они были обвешаны деревянными щитами, за которыми прятались кроме обслуги лучники и копейщики. За визжащей тонкими голосами ордой, бежали спешенные кипчаки в кожаных доспехах с лестницами укрюками и с арканами, закрученными в круги. Пространство вокруг Козельска было заполнено скачущими на конях и бегущими людьми с большими головами и маленькими глазами, невысокими и темными ликом, отражающим одно чувство- безумную алчность. Первые стрелы просвистели над шлемами Вятки и Званка, заставив их пригнуться за дощатым барьером и переместиться в бойницу, ощетинившуюся наконечниками с зазубринами. Ратники приготовились отражать очередной штурм, но теперь выражение лиц было куда сумрачнее. Заметив это, Вятка зычно скомандовал:
  
  - А ну, ратники-привратники, дружинники богатырские, не все-то вам сидеть на шеях простолюдинов, пришла пора отрабатывать свой хлеб.
  
  Он повернулся к Званку.
  
  - Беги одесную, там отныне будет твое место, а ты Селята, ступай шуйцей, твоя сторона луговая до вежи с сидельцами в ней тысяцкого Латыны. А я пойду готовить для охоты засадный полк, не ровен час, мунгальские пороки разобьют ворота или стену. Пороки надо бы запалить.
  
  Кто-то из защитников отозвался за спиной:
  
  - Запалим, тысяцкий, не сумлевайся, сколько мы их сожгли - одни обгорелые стояки вокруг города торчат. Теперь надо не выходить на охоту, а допустить пороки до ворот и облить с навершия бадьями горячей смолы, а потом пустить по ним огненные стрелы.
  
  Его товарищ, пристраивавший поудобнее колчан на поясе, согласился:
  
  - Твоя правда, Мытера, мы так сожгли окситанскую машину с башни на напольной стороне. Надо намекнуть Елянке, чтобы она когда надо завернула с бадьями смолы и на наше прясло.
  
  Тысяцкий встряхнулся:
  
  - Вота и славно. А засадный полк все одно нужен, если поганые разобьют ворота и прорвутся к днешнему граду, он как раз ударит по ним с ихнего тыла.
  
  Вои вздернули подбородки вверх:
  
  - Не разобьют. А разобьют - тут все и полягут.
  
  Нат.
  
  Свежие полки ордынцев лезли друг за другом, цепляясь за каждый выступ, стараясь ужаться в любую щель. Не хватало людей, чтобы поливать степняков смолой и кипятком, забрасывать камнями и бревнами, рубить пальцы, успевшие ухватиться за доски навершия, и сносить головы тем, кто сумел взобраться наверх и завязать сечу на пряслах. Некоторые из нехристей прорвались до взбегов и скатились по ним внутрь крепости, стремясь достигнуть ворот, но там их ждали воротные в доспехах и с длинными прямыми мечами. Они подпускали ордынцев, размахивающих перед собой саблями, и опускали на их головы и плечи мечи, заточенные с обоих концов, иногда разваливая шуструю фигуру надвое. Но то с одной стороны крепостных стен, то с другой раздавался тревожный крик о том, что ордынцы разрушили часть укрепления и скопом хлынули в разлом. Туда спешно направлялась часть засадного полка, и пока врагов изгоняли, возникала новая напасть. Оба тысяцких были каждый на своем участке, воевода везде. Они подавали команды зычными голосами, но чаще втирались в ряды воев и творили оружием невиданные чудеса. Горожане от мала до велика пришли к стенам, помогая ратникам кто чем мог, некоторые старики, распалившись, подбирали легкие мунгальские сабли и поднимались на прясла, встречая врагов на краю стен. Другие волокли по взбегам бревна и камни, чтобы вместе сбросить на головы штурмующих, зависших на лестницах и веревках. Им помогали бабы и малолетки от десяти до четырнадцати лет, порхавшие голубями между взрослыми и умиравшие от ран тоже по голубиному - молча. Так-же без жалоб закрывали навеки глаза не успевшие походить в невестах молодые девки под водительством Агафьюшки, суженой Вятки, с которой не было возможности встретиться хоть на бегу. Девушка при встречах с ним глазами мельком только счастливо улыбалась, заставляя и его вспоминать единственный случай уединения по семейному, запрещенному до свадьбы, на котором настояла сама. Всюду слышался звон оружия, крики и поросячьи визги вертлявых ордынцев, стоны раненных и хрипы умирающих, ратный гвалт затмевался гулом вечевого колокола на церкви Спаса на Яру и колокольным набатом со стороны церкви Параскевы Пятницы. На колокольнях церквей на большой высоте метались по узким звонницам два тощих монаха-звонаря, без устали терзавшие языки колоколов, помогая себе ступнями, к которым тоже были привязаны веревки. Ордынские стрелки не единожды пытались сбить их с помощью окситанских самострелов, установленных на верхних площадках стенобитных машин, но болты раз за разом пролетали мимо белых колонн колоколен, увенчанных пузатыми куполами с православными крестами наверху. Или расшибались наконечниками о стены.
  
  Титры.
  
  И летели гулы с колокольными звонами, заполняя городские улицы и посадские районы, пронизывая пространства за дебрянские леса, соединявшиеся с лесами полян и дреговичей. Да некому было на них ответить, как некому было выслать на подмогу граду Козельску дружины со смелыми воями в доспехах с мечами, одинаковыми с ванзейскими. Все вокруг было погублено дикими ордами, прополовшими северо-восточную Русь полчищами саранчи, проклюнувшейся в мунгальских и кипчакских степях. Такие же у них были и повадки.
  
  Нат.
  
  Вятка только отошел от глухой вежи с лучниками, когда заметил с другой стороны тугарина с саблей и с кривым ножом в зубах, одетого в чапан с длинными полами и в желтые сапоги, измазанные грязью. Он забегал косыми глазами соображая, в какую сторону поскакать. На полатях раскинул руки убитый ратник в байдане, поодаль корчились еще два, пораженные дротиками, больше никого поблизости не было, не считая отроков, снующих по взбегам к другой веже, занятой лучниками. К ордынцу прибавился еще один, за ним третий присел на расставленных ногах, посверкивая саблей в лучах солнца, над щитным брусом показалась голова очередного нехристя. Тысяцкий выдернул из ножен меч, другой рукой потянул за рукоятку засапожный нож и пошел навстречу врагам. Первый ордынец в ярости разинул рот с гнилыми зубами, но в глазах заплескался животный страх, определивший его судьбу заранее. Зато другой сумел приготовиться к встрече с противником, взгляд у него был уверенный, толстые ноги будто вцепились в доски прясла. Тысяцкий бросился на трусливого, тот отшатнулся назад, уменьшая обзор задним ордынцам, Вятка пригнулся, сделал ложный замах в один бок, а когда противник откачнулся туда, опустил меч наугад за его спину. Толстый кипчак не успел уклониться от клинка, из-под малахая на лоб хлынули потоки крови и он упал на ордынца, стоявшего впереди, подставляя того под новый удар. Вятка сунул лезвие ему в живот, одновременно отскакивая к стене над пряслом и замахиваясь ножом. Увидел, как присел третий ворог, уходя от броска, но тысяцкий опередил его, резко дернул кистью и острие ножа вошло под надбровный выступ. Затем поднял меч и пошел на ордынца, видевшего расправу над соплеменниками, тот бросился бежать по полатям навстречу отрокам. Один из них натянул тетиву лука и проткнул нехристя стрелой, заставив его ткнуться лицом себе под ноги. А Вятка выглядывал уже из-за края защитного бруса, примечая, какой конец лестницы или укрюка надо рубить первым, чтобы отправить под стену живую гроздь из пришельцев за чужим добром. Откачнулся назад, вертлявыми телами была облеплена вся внешняя сторона стены, она превратилась в живую, стекающую по бокам вековых дубов как бы вверх. Вятка принялся рубить мечом по ребру бруса наотмаш, не обращая внимания на стрелы, визжавшие свистульками возле висков. К нему на помощь спешили лучники из вежи и княжеские отроки с саблями и секирами. Тысяцкий крикнул, указав рукой на двух лучников и трех отроков:
  
  - Занять оборону на прясле! Остальным завернуть на свои места, индо оголим весь край. А я узнаю, что на других вежах.
  
  Нат.
  
  Он побежал вдоль стены над пряслом, намереваясь прорваться за вторую и третью вежи, за ним поспешили несколько отроков, успевших повзрослеть до молодых мужиков. Впереди и позади втыкались в доски стрелы и дротики, они проскакивали перед носами ядовитыми жалами, стремясь смертельно ужалить бегущих. Вятка добежал до второй вежи и поглядел из-за нее за стену, снова по телу покатился холодок, подергивая кожу ознобом, за защитным брусом открылась та же картина, что и позади. Дубовые плахи, тесно пригнанные друг к другу, были облеплены шевелящейся черной массой, медленно ползущей к навершию, на краях бруса не было места из-за впившихся в него крюков с привязанными к ним лестницами и веревками. Несколько ратников не успевали их обрубать и одновременно загораживаться щитами от стрел и копьев. А мунгалы ползли и ползли. Вятка поднял глаза к небу, пытаясь узнать, сумеют ли защитники продержаться до захода солнца, и увидел бездонный синий купол, на котором не было ни облачка, солнце только оторвалось от зубчатой стены леса. Дальше идти по пряслу не имело смысла. Тысяцкий воздел меч и с силой опустил на брус, опутанный веревками, слуха коснулся жуткий вой ордынцев, полетевших вниз устилать основание стены грудами немытых тел. Он шел вдоль бруса до тех пор, перерубая веревки и не замечая ничего вокруг, пока его не окликнули:
  
  - Вятка, к тебе спешит воевода с князем Василием Титычем.
  
  Голос одного из ратников, стоявшего ближе к взбегам без шлема и с обнаженным мечом в руках, был хриплым, вокруг него крутилась молодая девка, обматывая лоскутом полотна верхнюю часть головы. На полати тяжело поднимался Радыня в золоченых доспехах, за ним поспешал малолетний князь, за которым неотступно следовали княжьи гридни в длинных кафтанах с высокими воротниками и толстыми петлями на груди. На боках висели сабли в ножнах, отделанных медными пластинами, а на ногах были надеты красные сапоги с высокими каблуками наподобие тех, какие были у заморских послов. Среди гридней показывал зубы младший брат тысяцкого, обрадованный встречей с ним. Но сейчас было не до обниманий, поэтому Вятка крикнул, стараясь сменить жесткое выражение на лице на обычную строгость:
  
  - Угинайте головы, гости высокие. Неровен час, какая ордынская стрела залетит прямиком сюда.
  
  Воевода откликнулся, намереваясь поднять щит, надетый на шуйцу, но раздумал, уповая на броню:
  
  - Они долетают до колоколен церквей в середине города, а по улицам давно никто не шастает. Выстоишь, Вятка, или пришла пора закрываться в днешнем граде, откуда до подземного хода с три десятка сажен?
  
  Тысяцкий нахмурился, заходя за угол вежи:
  - Про него нам говорить рано. Как там вои Латыны держатся?
  Воевода пропустил вперед князя и встал позади него, ответил:
  - Тако же, как здесь, мунгалы налетели как прузи, черно от них по всей стене вкруг города. Батыга, видать, решил двинуть на нас отборные полки, у всех мунгал на рукавах цветные отметины, а на ногах заместо войлочной обувки кожаные сапоги. Тоже разноцветные.
  
  Тысяцкий, отвешивая полупоклон князю, воззрившегося на него светящимся взором. Сделал вывод:
  
  - Отдохнули на стороне, а теперь пришел их черед. А потом свежие отойдут, если им не сподобится прорвать нонче нашу оборону, а по утру снова на стены пойдут Гуюковы сотни.
  
  Воевода чертыхнулся, он привычно потянулся пальцами к бороде и остановился на полпути:
  
  - Так и будут сменять друг друга, пока не овладеют крепостью. А если открыть ворота проездной башни и заманить полки поганых в детинец, чтобы они ринулись в него между двумя стенами - городской и вокруг днешнего града, и поразить их сверху всяким оружием. Как ты на это посмотришь?
  
  Нат.
  
  Тысяцкий покосился на Василия Титыча, не спускавшего с него глаз, затем повернул голову к узкому проходу, о котором намекнул Радыня, сверху он и правда походил на загон для овец.
  
  Тысяцкий:
  
  - Лучшего предложения отыскать трудно. Но поддержать его от воеводы мешает мысль о том, что если ордынцы вырвутся из капкана, устроенного им в проходе, город будет взят в полдня, ведь они окажутся внутри него.
  
  Он прищурился:
  
  - Как бы сделать так, чтобы запустить часть мунгальских полков вовнутрь, а остальных отсечь наскоком за воротами и закрыть их снова, тогда затея бы удалась. Правда, во второй раз они бы тем путем не полезли. А так нехристи хлынут бурным потоком, они может станут топтать друг друга, а все ж какая-то часть одолеет стены детинца, которые ниже городских. Тогда их не удержишь.
  
  Воевода пожевал губами, затем кивнул головой, будто соглашаясь, и сразу посерьезнел:
  
  - Твоя правда, сдержать поганых будет некому, ратников на стенах не хватает. Тогда вот мой приказ: направляй засадный полк на проездную башню и не снимай его до тех пор, пока мы не подготовим ловушку, он станет отсекать полки нехристей за воротами, когда первые части набьются в проход.
  
  Нат.
  
  Вятка понимающе ухмыльнулся, но решил высказать свои соображения, чтобы не оставаться в стороне от обсуждения:
  
  - Я считаю, что полк надо разделить на несколько частей, чтобы они дывинулись за стену сразу из нескольких мест стены через пробоины в ней, устроенные таранами из страны Нанкиясу. Тогда ордынцы замечутся промеж нескольких огней.
  
  Нат.
  
  Князь Василий Титыч одобрительно сощурился и повертел в руке витую плеть, которой погонял коня. Он лишь бросил признательный взгляд на тысяцкого и собрался покидать стену, когда рядом с его головой вжикнула ордынская стрела, взметнув вверх прядь светлых волос, она воктнулась воеводе сбоку шеи. Тот расширил зрачки и стал неуклюже клониться вперед, пытаясь схватиться за угол вежи, возле которой стоял, из раны струей ударила кровь, залив рукав кафтана и доспех на груди. Вятка успел подхватить его под локти, он вырвал стрелу, одновременно стараясь поставить на ноги старого воя, кто-то из дружинников приткнул к глубокому разрыву кусок полотна, но было поздно, Федор Савельевич обмяк на руках друга и закатил глаза. Ратники охнули, дружно подались вперед и растерянно уставились на тысяцкого. Только малолетний князь заметно побледнел, не отрывая взгляда от лица пестуна, и когда заметил, что черты стали резче и глубже, оборотился к тысяцкому. Тот едва удержал возглас удивления, на него смотрел не мальчик, но муж со спокойным и властным взглядом светлых зрачков и с уверенностью, пронизавшей всю фигуру. Он негромко и четко произнес:
  
  - Тысяцкий Вятка, отныне воевода ты.
  
  И добавил:
  
  - Ты должен исполнить последнюю задумку Федора Савельевича, она того стоит.
  
  Нат.
  
  Князь перекрестился двуперстием, затем коснулся пальцами, беззучно шевеля губами твердеющего тела воеводы, и заспешил к взбегам, придерживая десницей ножны небольшого меча. За ним последовали гридни, часть из которых подхватила за одежду воеводу и понесла к лошадям, оставленным внизу на коновода.
  
  Князь крикнул, обернувшись на ходу:
  
  - Отпевать будут в церкви Спаса-на-Яру. Заслужил.
  
  Кто-то из защитников на прясле, загораживаясь щитом от роя стрел, согласился:
  
  - Славный был ратник...
  
  
  Действие тринадцатое.
  
  Нат.
  
  Воевода стоял в забороле на верху проездной башни, главном направлении наскока, и выглядывал в бойницу, прикрываясь выставленным вперед щитом, в который успело воткнуться не меньше десятка стрел. Солнце перебежало на вторую половину ясного небосклона, оно било лучами под небольшим углом в реку, заставляя переливаться серебром воду, кипевшую от множества пловцов на ней. Вятка видел, как окунаются в серебро мунгальские сотни, как стремятся они к другому берегу, обняв шеи коней и держась за уродливые бурдюки, наполненные воздухом, чтобы занять место соплеменников, убитых и раздавленных копытами своих же лошадей, громоздившихся под основанием стены наподобие щербатого вала. Нападки батыевых орд были одинаковыми по периметру стены вокруг крепости, усиливаясь многократно у проездных ворот с посадской стороны и со степной, где держал оборону со своими ратинками тысяцкий Латына. Оттуда приносились верховые посыльные, проясняя обстановку, не прося подмоги ни людьми, ни оружием. Кровавая карусель в последнее время заметно набрала оборотов, Батыга бросал в костер смерти новые тысячи безымянных степняков. Ордынцы взбирались по трупам поближе к дубовым плахам, цеплялись крюками лестниц и арканов за края защитного бруса наверху, затем поднимались, перебирая веревки руками, к навершию и завязывали бой с защитниками. Конца им, казалось, не будет.
  
  Нат.
  
  Воевода стоял за дубовыми плахами заборола и обдумывал план с новым тысяцким:
  
  - Надо отсечь основную массу нехристей, когда первые орды хлынут в распахнутые створки и ворвутся в западню, заготовленную для них. А чтобы действие выглядело правдоподобно, не поливать смолой и не расстреливать из самострелов окситанские требюше. Они долбят ворота таранами, подвешенными на толстых цепях, и надо лишь отпугивать обслугу копьями и стрелами.
  
  Новый тысяцкий кивнул шеломом на голове:
  
  Я уверен в дубовых плахах, они соединены железными пластинами и скреплены между собой тяжелыми штырями. Остается выбрать время для проведения задумки и способ, как отогнать остальных степняков от ворот, когда они закроются, отсекая попавших в ловушку.
  
  Воевода:
  
  - Тогда пусть часть засадного полка займет место на пряслах вокруг проездной башни, в помощь ей надо придать сотню Вогулы, на стенах же крепости и днешнего града разместить защитников из посадских и ремесленников.
  
  Нат.
  
  Вятка откачнулся от бойницы, вышел на полати и пощипал бороду, взгляд упал на Званка, возившегося с дружинниками с самострелом. Воевода посмотрел вдоль полатей и удовлетворенно крякнул, он направился к сотскому, пригинаясь от стрел за досками навершия. Спросил еще издали:
  
  - Званок, на кого ты надумал пустить болт? Вы не забыли о приказе не трогать чужеземные пороки:
  
  Званок указал на кучку ордынцев с белыми перьями над шлемами:
  
  - Вота по тем поганым пущу, что торчат весь день между рвом и берегом.
  
  Он покривился, поняв, о чем беспокоится воевода:
  
  - Мы бы эти пороки с одного болта сложили в кучу дров, уж больно у них бока широкие.
  
  Вятка:
  
  - Не замай, они еще сослужат нам службу, когда нехристи повернут назад, а ловушка-от окажется тесная, да на проходе стоят растопыренные ванзейские требюше.
  
  
  Званок вскинул подбородок и приоткрыл рот, дружинники тоже бросили возиться с самострелом. Сотский огласил свои догадки:
  
  - Вота будет диво дивное - из загона-то поганым не вырваться, и другим в ворота то ж не попасть. А мы на них сверху обрушимся градом стрел и копий.
  
  Вятка попытался пригасить улыбку, успевшую как у других воев растянуть углы рта. Он положил десницу на плечо другу и сказал:
  
  - Это была бы радость великая, почитай, малая победа козельской дружины, как на той охоте, когда мы отправили к мунгальскому богу половину тьмы ихних воинов.
  
  Он подергал щекой.
  
  - Но тебе придется стоять со своими ратниками на другом месте.
  
  Званок оглянулся на соратников и попытался отодвинуться от товарища:
  
  - Гли-ко, небывальщина такая! Моя сотня стоит на проездной башне как прихваченная, али получше успел сыскать?
  
  Воевода твердо сказал:
  
  - Твоя сотня лучшая и все это знают, поэтому ты пойдешь с ней на прорыв, чтобы увести от ворот другие полки нехристей. Даю тебе в подмогу Мытеру с тремя десятками воев, остальные будут стоять тут.
  
  Званок обернулся на то место на пряслах, где лютовала над погаными супружница, и хлопнул друга по груди:
  
  - Вота и славно, важно не где стоять, а какую тем стоянием пользу гражданам принести, так я мыслю, друг?
  
  Вятка сказал под общее одобрение:
  
  - Так, Званок. У нас одна земля, один народ и один на всех город. И мы должны запросить за него самую высокую цену.
  
  Сотский ощерился крепкими зубами:
  
  - Тако и будет, они заплатят сполна. Когда думаешь зачинать?
  
  Воевода прищурился на расплавленное солнце, на тьмы мунгал, штурмующих стены, зрачки у него стали неподвижными:
  
  - Когда Ярило подкатится к верхушкам сосен, а поганые соберутся завертывать полки в свои стойбища на ночной отход, тогда и отворим для них проездные ворота. Пускай под конец дня порадуются победе над нами.
  
  Звяга хитро прикусил губу и хлопнул себя ладонями по бедрам:
  
  - Ай да Вятка, ай да светлая голова! Тут ихний прорыв в крепость, тут ворота закрываются, а тут Ярило за лес покатилося! Накося выкуси, немытая морда, деревянную козельскую игрушку-неваляшку!
  
  Он присел от избытка чувств:
  
  - На такую ловитву мы согласные, глаголь, что нам тут мастеровать.
  
  Воевода указал рукой на пролом в стене за две вежи от места разговора, наскоро заваленный бревнами с досками, и посмотрел на сотского. Черты лица у него огрубели:
  
  - Посылаю вас испытать ратную судьбину.
  
  Дружинники придвинулись к нему ближе, заговорив разом:
  
  - Глаголь дале, опосля жалковать будем.
  
  Вятка положил ладонь на яблоко меча, продолжая:
  
  - Тогда такое дело, когда ворота откроются и ордынцы хлынут в них со всех концов, всем надо выбежать из пролома и пустить стрелы им вдогонку. А когда они заметят вас и повернут обратно, успеть схорониться за стенами и заделать дыру снова.
  
  Званок проследил путь, который нужно было пройти его сотне, и потянулся пальцами к шелому, ратники за спиной продолжали терпеливо ждать решения. Наконец сотский откачнулся назад, складки вокруг рта рассслабились:
  
  - Тако мы и поступим, Вятка, и мунгал порешим немало, и пролом закрыть успеем, верно я сказал, вои?
  
  Дружинники откликнулись:
  
  - Вота еще заковырина какая, сам воевода огласил нам дивье блазное! Управимся, не первый день бьем нехристя.
  
  Нат.
  
  По равнине за Жиздрой и по полю за Другуской с Клютомой побежали длинные тени, но атака ордынцев на стены крепости перешла в беспрерывный штурм. Ханы Кадан и Бури подключали свежие полки, те мчались к подступам города и натыкались на жесткий отпор все семь недель осады. Вятка стоял в забороле на проездной башне и наблюдал за действиями противника, под ногами у него раскачивалось на цепях бревно, бьющее в центр ворот, защищенное вместе с обслугой деревянными щитами, оно сотрясало сооружение до основания. Еще одно бревно, окованное железными листами, старалось развалить часть стены, измочаленную тараном в прошлые дни, но огромные плахи будто вросли друг в друга. Воевода дождался момента, когда ярость мунгальских воинов достигла пика, они поднимались на стены с одними ножами, их кони тоже стали грызть морды друг друга. Вятка обернулся назад и крикнул сторожевому, стоявшему на полатях:
  
  - Давай сигнал открыть ворота!
  
  Нат.
  
  За створками прятались воротники, готовые отодвинуть тяжелые заворины, а Вятка отдавал новую команду воям, оседлавшим навершия по бокам узкого прохода между стеной и днешним градом:
  
  - Ратники, встречайте незваных гостей! За Русь!
  
  Нат.
  
  Под пряслами раздался громкий стук чеканов по заворинам, натужно заскрипели петли и обе створки распахнулись настеж, пропуская вовнутрь бревно тарана. На подступах к главным воротам тишина продолжалась несколько мгновений и сразу раздался вопль животной страсти и безрассудства, ордынцы ринулись в ворота, обтекая пороки, разрывая о них одежду и тела. Они хлестали коней плетями, срывались со стен, попадая под копыта, ползли ползком. Проход был узким, скоро в победные кличи стали вплетаться крики раненных и раздавленных. Но задние ряды продолжали напирать, проталкивая передних в тупик с высокой стеной, вдруг выросшей перед глазами. На стенах показались защитники крепости с луками и копьями, одни натянули тетивы, другие отклонились назад для броска, шквал наконечников сверкнул железом в закатных лучах солнца, крик ужаса вырвался из сотен глоток, затмив гул городских колоколов. Кипчаки ринулись вперед с удвоеной энергией, уплотняя человеческую массу. Стрелки на навершиях не выбирали цели, стрела находила ее, если была пущена и детской рукой. Старики и старухи бросали камни или опрокидывали на головы горшок с расплавленной смолой или с кипятком, подростки с женщинами отжимали от себя по мунгальски налучья и поражали врага с близкого расстояния. Ордынцы падали с седел под ноги лошадям, те метались в узком пространстве готовыми порвать зубами и забить копытами все живое.
  
  Нат.
  
  Один из кипчакских джагунов схватился за лук, не уставая кричать что-то задним рядам. Первые стрелы полетели в защитников, принудив их попрятаться за зубцами. На стены полетели крюки с лестницами и арканами, по ним заскакали воины в окровавленной одежде. Кипчаки за воротами попятились назад, обстреливая ратников на стенах и не давая воротникам закрывать створки. Ворота штурму больше не препятствовали. Вятка поднялся на смотровую площадку на проездной башне и обернулся к пролому за двумя вежами, увидел Званка, стоявшего во весь рост. Там мунгалы отхлынули от пробоины и пустились по направлению к главным воротам, эта оплошность позволила засадному полку напасть на них сзади. Воевода вынул из ножен меч, клинок прочертил в предвечернем воздухе сверкающую полосу и упал вниз. Званок крикнул дружинникам и те растащили доски и бревна от пролома. Сотня с дружинниками из отряда Мытеры вышла из крепости и побежала к проездной башне со скопившмся возле нее неприятельским войском. Мунгалы топтались на месте, их внимание приковали ратники, снующие по стенам и пускающие стрелу за стрелой в их товарищей, не могущих вырваться из ловушки. Засадный полк вскинул луки и не добегая сажен двадцати, пустил стрелы нехристям в спины, не прикрытые доспехами, прокашивая задние ряды будто косой. Вдобавок те закрывались щитами, мешавшими им осмотреться. Вятка приник к бойнице в забороле, затем подозвал к себе крепкого воя и приказал ему бежать по пряслу к первой веже, оказавшейся между ордынцами и охотниками, чтобы подать дружинникам сигнал отхода. Вдруг увидел, что с правого берега Жиздры в воду хлынули новые сотни нехристей, чтобы отрезать отряду Званка путь к отступлению. Конная лава перед воротами тоже развернулась мордами назад. Званок дал команду на отход, козляне устремились к пробоине, но наперерез им уже мчались ордынцы с драными малахаями на головах. Сотский заставил охотников прибиться к стене, по которой сновали дружинники, защищавшие их. Но расстояние между противниками сокращалось быстрее чем пропадали на равнине летучие вечерние тени. Ратники задержали движение и спустили тетивы луков. В первых рядах атакующих произошло замешательство, позволившее отряду продвинуться к пролому еще на десяток сажен, Званок обернулся к Мытере и указал на мунгал:
  
  - Отсекай поганых, иначе мы не успеем забежать все в пролом.
  
  Нат.
  
  Дюжий дружинник махнул рукой, его отряд в три десятка воев отвернул от сотни и побежал навстречу всадникам Батыги, мокрым от речной воды. Тем временем основная масса охотников достигла пролома, первые забежали вовнутрь крепости и поднялись по взбегам на навершие, чтобы отражать нападение оттуда, остальные потянули на себя тетивы, стараясь отсечь отряд Мытеры от окружавших его ордынцев. Но на сотню накатывал плотной волной поросячий визг нехристей, сорвавшихся в намет от проездной башни, ему вторили кипчаки, замкнувшие кольцо вокруг ратников Мытеры. Те выдернули из ножен засапожные ножи и бросились на врагов, а Мытера завладел мунгальской лошадью и засверкал саблей, потускневшей вскоре от крови. Званок скрылся с остальными воями в навале из досок и бревен, их накрыла туча стрел, пущенная ордынской лавой, летевшей от ворот. Многие дружинники попадали под основание стены замертво, другие заспешили к пролому, забитому раненными, заставляя воев схватиться за ножи и обернуться лицом к врагу. Две стрелы впились друг за другом сотскому в грудь и в шею, следующая сбила с головы шлем, он взялся за край бревна, измочаленного мунгальским пороком, чтобы подтянуть тело к проему. Но очередное жало воткнулось в тыльную сторону руки, пригвоздив ее к дереву, сотский рванул стрелу из раны, она с хрустом обломалась. Он сорвал с древка руку, сунулся в пролом, но там продолжали толкаться раненные ратники, не успевшие убраться вовнутрь. Званок зашарил по поясу, отыскивая костяную рукоятку ножа. Несколько человек прижались плечом к плечу, ощетинились ножами и пошли на ордынцев, выискивая каждый свою добычу, за ними шагнул сотский, их убойным роем стрел поддерживали со стен ратники, собравшиеся к опасному месту из разных веж. Званок не успел сделать второго шага, в голову попал дротик, глаза залила кровавая мгла. Он метнул нож наугад и попал в нехристя, несущегося на него со вздетой саблей, успел заметить, как погрузился он в тело по рукоятку. Мунгалин пронесся мимо сотского, вихляясь тряпичным чучелом. Какой-то кипчак проткнул его дротиком насквозь. Последнее, что увидел Званок, это стену вокруг родного города, и будто не было в ней никакого пролома...
  
  Нат.
  
  Вятка оторвался от бойницы и в сердцах ударил кулаком по дубовым плахам внутри заборола, он видел, как погиб Званок с большей половиной отряда охотников, ярость разрывала его на части. Перед проездной башней носилась взад-вперед сотня ордынцев во главе с джагуном, решившем переждать смуту в отдалении. Воевода вышел на прясло и гаркнул дружинникам, оборонявшимся на навершии и в вежах:
  
  - Ратники, добивайте ордынцев в проходе.
  
  Потом крикнул вниз, отодвинув сторожевого:
  
  - Воротники, закрывайте створки на заворины.
  
  Нат.
  
  Обе воротины под напором двух десятков воев качнулись и поползли навстречу друг другу, в просвет бросились задние ряды попавших в засаду нехристей, уцелевших от расстрела в упор со стен днешнего града. На подмогу им понеслась сотня хитрого мунгалина, первые ряды наткнулись на камнепад со стрелами защитников крепости и на потоки смолы, сотня отхлынула назад. Воротины закрылись, схваченные изнутри заворинами, намертво вогнатыми в пазы. Воротники со сторожевыми ратниками спрятались за щитами, выставленными вперед, ощетинились длинными копьями, уперев их пятками в основание ворот. Сверху их поддержали дружинники, разделившиеся на пряслах на две стороны - внутреннюю и внешнюю. Вятка притопнул сапогом по доскам, когда мунгалы, попавшие в засаду, сбились в пеструю кучу:
  
  - Прогадал поганый нехристь.
  
  Он еще раз выглянул из бойницы, прикидывая расстояние до сотни ордынцев.
  
  - Надумал было отсидеться за спинами, да пришлось идти на штурм первому.
  
  Сторожевой прицелился из лука и пустил стрелу, метясь в тех всадников, которые были ближе. Он поддакнул, споро насаживая на тетиву новую стрелу и вскидывая лук:
  - А теперь пускай дожидается подмоги себе, а мы ускорим его мытарство. Поздно тебе окститься, батыево отродье, получай-от гостинец прямо из горнила кузнеца Калемы.
  
  Нат.
  
  Ратник поплевал на пальцы и прищурил левый глаз, дожидаясь, когда мунгалин с нашивкой сотника на рукаве подскачет ближе. Но тот вдруг резко осадил коня, пропуская вперед сотню и продолжая указывать саблей вперед. Сторожевой мигом поймал на край наконечника плоскую морду с вылезшими от ярости глазами и звонко щелкнул тетивой по рукаву кафтана. Стрела проткнула воздух по прямой и ударила всадника в глаз, заставив его вылететь из седла. Копыта степных коней втоптали в грязь его полосатый халат вместе с содержимым, превратив все в кровавый пласт поверх таких же пластов, успевших затвердеть. Сотня ударилась конскими грудями о закрытые воротины и заметелилась на месте, не в силах вырваться из круговерти. На навершии по бокам проездной башни усилилось мельтешение ратников, спешивших довершить ратную работу, это сбежались вои, на участках которых устоялось относительное затишье. Тучи стрел и дротиков устремлялись в скопления мунгал, превращая их в осенние бугры, утыканные сохлым будыльем. В груди у Вятки нарождалось чувство радости. Он прохрипел осевшим голосом, обращаясь к ратнику рядом с собой:
  
  - Ужель Батыга и теперь не задумается над потерями своей орды и не повернет в степи. Дневная сеча уходит на убыль, закрасневшее солнце раздулось, напитавшись кровушкой, от тяжести оно проваливается за стену леса. Вот была бы удача!
  
  Вятка глубоко вздохнул. Ратник ответил ему в тон:
  
  - Тогда мы сумели бы подготовиться к очередному набегу поганых так, что ни один не посмел бы войти в Жиздру и замутить чистые воды зловонными телами, не то чтобы карабкаться тараканами по стенам крепости.
  
  Нат.
  
  Взгляд Вятки упал на место в стене, где был пролом, он по прежнему зиял рваной дырой. Вокруг кривлялись злобные ордынцы, не решаясь придвинуться к нему ближе несмотря на то, что ратники Званка, оставшиеся в живых, лежали возле дыры, не выпуская из рук ножей и мечей. Воевода завертел головой по сторонам, сторожевой рядом с ним опустошал колчан со стрелами. Двое других ратников в забороле не уступали ему в хваткости, соперничавшей с тугарской ловкостью владения оружием. Вятка краем глаза заметил за углом укрытия мелькнувший подол лопоти и устремился туда, владелицей оказалась Агафьюшка.
  
  Воевода спросил:
  
  -Ты как умудрилась пролезть на навершие? Я еще днем отправил баб и девок с подростками за стены детинца. Теперь они вовсе отсечены мунгалами, допущенными до стен днешнего града.
  
  - А я по краю сбегов, суженый, никому не мешала.
  
  Агафьюшка прильнула к Вятке, обхватив его за плечи, он взял ее за ворот одежки, отобрал лук и стрелы и приподнял от досок на уровень своего лица. Сказал:
  
  - Агафьюшка, сейчас не время нам любиться, мунгалы уже скачут по навершию, не щадя никого. Беги до второй отселя глухой вежи, а когда нехристи под стеной останутся позади, спускайся с нее, собирай по заулкам баб с отроками на завал пролома под той вежей, индо они пронюхают про него, и тогда их не удержишь.
  
  Агафьюшка подобралась, закидывая за спину тяжелую косу, перелетевшую на грудь от воеводиной встряски. Прищурила темно-голубые омуты глаз с мохнатыми ресницами вокруг, затопленные любовью, и прильнула губами к лицу Вятки. Прошептала:
  
  - Уразумела, любый мой!
  
  Встрепенулась:
  
  - Дак они-от сидят не по истобам, а жмутся к стене вокруг днешнего града.
  
  Вятка вскинул зашумевшую было голову, и тут же сощурился от догадки:
  
  - Это как! И отроки с ними?
  
  Агафьюшка подхватила руками подол сарафана, чтобы не мешал бегу. Подтвердила:
  
  - Все там, чтобы встретить нехристей вострой стрелой, если полезут на стены детинца. У них копья и мунгальские луки, такие, как мой.
  
  Нат.
  
  Девушка отобрала у воеводы лук вместе со стрелами и, пригнувшись, припустила по навершию, доставая лапотками до краев поддевки. Вятка поглядел ей во след, затем перенацелил остатки сотни Вогулы на добивание поганых застрявших в проходе между детинцом и стеной. Возле пролома замелькали женские шабуры с другой лопотью и с холщовыми портами подростков С равнины донеслись хриплые звуки труб с барабанным грохотом, возвещавшие о конце ратного дня и о сборе орд на отдых до следующего утра Вятка выглянул из-за зубца стены, в предвечерней мгле откатывались к Жиздре остатки мунгал в изодранных кипчакских халатах и синих мунгальских чапанах. Солнце, похожеее на обагренный кровью шаманский бубен, почти скрылось за стеной леса, на темно-синем небе, начавшем чернеть, осталась узкая полоска, похожая на свежую рану. Ордынцы горохом ссыпались со стен, вскакивали на лошадей, вырывая поводья из рук конюхов на один день, и уносились к реке, загодя выставляя перед собой пузыри с воздухом. Вятка расцепил челюсти, провел рукой по лицу, перешел на другую сторону стены, где в полутьме бесновались в засаде дикие всадники, исходившие смертным воем. Их осталось не больше двух десятков с торчавшими из доспехов древками от стрел и сулиц. Ежились стрелами лошади под ними, скалившие пасти в животном припадке, встававшие на дыбы перед стенами детинца, срывая с себя зубами всадников и растаптывая их раньше, нежели они умирали от ран. Ратники, сбежавшие с прясел на нижние уровни полатей, довершили дело дружным хлопком тетив с облаком смертоносных стрел. В наступившей тишине громче стали слышны стоны раненых с проклятиями умирающих и с хрипами животных. Защитники спустились на землю и находя мунгал по воплям, добивали их ножами.
  
  Нат.
  
  Воевода снял шелом, отер пот с лица и посмотрел на равнину за зубцами стены, покрывшуюся кострами от Жиздры до горизонта, это означало, что ночного штурма крепости скорее всего не будет. За спиной воеводы один из ратников глухо сказал:
  
  - Не уйдут, поганые. Скорее, нагонят под нас новые стада двуногих скотов, а то и сам Батыга пожалует.
  
  Вятка подергал щекой, сплюнул вниз и отвернулся от костров. Жестко ответил:
  
  - Утро покажет.
  
  Нат.
  
  Вятка пошел по доскам навершия к всходам, за ним поспешил сторожевой с двумя воями, сопровождавшими его всюду. Сверху было видно как вдоль стен детинца продвигалась вереница горящих факелов, это торопился к нему княжий поезд. Вятка отправил за сотниками и тысяцкими ратников, оставшись с дозорным и с теми, кто прибивался на ходу. Тысяцкая Улябиха вертелась недалеко от проездной башни, защищая с воями половину крепостной стены, выходящей на напольную сторону. Один из ратников с уважением сказал:
  
  - Сильная баба. От пленных мунгал стало известно, что она отбивается от ордынцев под командой ханов Кадана и Бури.
  
  Воевода кивнул, напомнил:
  
  - А поначалу большинство защитников ратовало за сотника Вогулу, пока тот сам не признал, что Улябиха ни в чем не уступает дружинникам.
  
  Он пояснил:
  
  - Посыльные от Латыны на степной стороне донесли, что у них тоже без изменений. Но царевичи Батыги могут изменить место главного приступа, Клютома с Березовкой вошли в берега и поганые успели наладить временные переправы, перетащив под стены окситанские требюше с другими пороками.
  
  Ратники согласно загудели:
  
  - Мы про то ведаем, а потому в плен никого из нехристей не берем.
  
  Вятка:
  
  - А что с ними делать? У нас собаки не всякого облают, а поганые воют с утра до ночи.
  
  Нат.
  
  Воевода спустился по взбегам на землю, пошел навстречу поезду, переступая через трупы мунгал и сторонясь табуна обезумевших лошадей, ломавших копытами кости недавних седоков и продолжавших искать выход из западни. На узком пространстве бабы и старики искали в темноте козельских воев и относили к подводам, отряжая раненых на подворье детинца, где хлопотали знахарки с ведунами с охапками кипрея тысячелистника, подорожника и листев сушеной пижмы. Мертвых отроки увозили на отпевание во дворе церкви Параскевы Пятницы, помогала всем кучка княжьих кметей, оборонявших подходы к детинцу. Хоронили воев без проводов по вятскому обычаю, прикрывая тела убитых грубыми холстинами и опуская в могилы за церковным двором в ратном облачении. Погост находился на напольной возвышенности между городком и домами посадских, туда вела дорога, выбегавшая из проездной башни по мосту через Другуску. Его истоптала конями орда, забросала могилы костями, затопила испражнениями.
  
  Нат.
  
  К Вятке прибивались новые ратники, снятые с прясел слухом о вече на подворье детинца. Вои переговаривались меж собой:
  
  - Новая сеча может оказаться последней и всем это ведомо без огласки тиунами. Уж старики со старухами стали обряжаться в чистые одежды.
  - Дык бабы и девки с подростками обвешались оружием, ордынским.
  - Ну-к тада, вятские люди, до встречи с Перуном...
  
  Нат.
  
  На стенах остались только дозорные, державшие сухими кресала для поджога сигнальных факелов и тыкавшие сновавшим по взбегам мальцам, в каких местах складывать припас для нового ратного дня. Княжий поезд оборвал рысь перед воями, осветив небольшую рать факельным пламенем, пространство озарилось блеском броней и оружия, создавая ореол как над ликами святых на греческих иконах. Все ждали, что молвят выборные. Князь Василий Титыч без шелома и брони, только в бархатном кафтане и в круглой шапке, отороченной мехом, зажал в шуйце поводья и поднял вверх десницу, на поясе качнулись ножны меча, украшенные драгоценными камнями, отозвался разноцветными искрами весь поезд, состоявший из облаченных в доспехи столбовых бояр, породистых купцов и знатных граждан. По рядам защитников пошел негромкий говор:
  - Все тут, бояре Чалый с Беренятой, купцы первой руки Воротына с Хатьком, ремесленники Чернята, Зарубец и Калема кузнец.
  - Пришел и боярин Матвей Мечник в преклонных годах, тоже в справной сброе, на голове мисюрка с личиной и бармицей.
  
  Нат.
  
  Малолетний князь, ставший за месяц обстояния молодым мужем с твердым взглядом и уверенными движениями, оперся ладонью о луку седла, к нему подбежали два рослых дружинника, но он отвел их руки и легко спрыгнул на землю. Вятка уже направлялся к нему, поправляя тяжелый пояс с оружием. Когда князь приблизился, он наклонил голову в островерхом шлеме, повел десницей вокруг:
  
  - Здрав буди, Василий Титыч. Поглядь-от, как удалась на славу наша с Радыней задумка, скрепленная твоим словом.
  
  Князь одобрительно кивнул:
  
  - И ты будь здрав, воевода. Я тут не при чем, мое дело было не вмешиваться в ваши вознамеренья.
  
  Нат:
  
  Князь прищурился, стараясь рассмотреть за спинами ратников место недавнего боя, забрав у дружинника факел, дал знак оставаться всем на местах и углубился в пространство между крепостными стенами и стенами днешнего града. Его факел, докачавшись до воротных створок, поплыл по воздуху назад, освещая потянувшихся за ним ратников. Князь передал древко дружиннику и вскочив в седло, вздернул голову:
  
  - Слава тебе, Вятка, слава ратникам, укоротившим спесь смалявым огарянам!
  
  Защитники выдохнули в едином порыве:
  
  - Слава воеводе! Слава вятичам!
  
  Нат.
  
  Князь оперся носками сапог о стремена и привстал в седле, в негромком голосе прибавилось мужественной хрипотцы:
  
  - Не бывать козлянам под поганой пятой, не иметь ордынцам над нами власти. Так нам завещали деды и отцы.
  
  Защитники:
  
  - Так и будет!
  - Мы отстоим нашу землю от нехристей, или поляжем в нее как один.
  - Это наша земля вовеки веков! Правда за нами!
  - Слава нашему князю!
  
  Нат.
  
  Руки ратников взметнулись вверх, пламя факелов рванулось над головами во тьму неба, углубив его многократно.
  
  Князь:
  
  - Вижу сам, в ваших душах нет страха, они кипят праведным гневом! На сход, вятичи, последнее слово останется за нами!
  
  Защитники:
  
  - На сход! Быть посему!
  
  Нат.
  
  Во дворе детинца, освещенном десятком факелов, собрались жители из разных концов города. Люди оглядывались вокруг узнавая друг друга:
  - Глико, тут и с Подола, и с Заречья, с Нижнего Луга...
  - Еще с Завершья, с улиц Щитной, Копейной, Усмарина...
  - Пришел народ с Большой Черниговской, что за городскими воротами идет дорогой на Чернигов.
  - Значит, столица княжества тоже с нами, хоть и решила отсидеться.
  - Гли-ко, знакомые со Струговой, с других улиц и переулков...
  - Дык наш городок разделен на клети как на деревянных досках игры, привезенной купцами из страны Нанкиясу.
  - Оттуда привозили иные чудеса с шелками, фонариками, веерами и зеркальцами для молодых баб и девок.
  - Нынче мы все под одним пожарищем...
  - И заливать его тоже будем одним миром!
  
  Нат.
  
  Козельск представлял из себя небольшое городище, чадящее дымами над многими кострищами с редкими язычками синеватого пламени. Один детинец с княжьими хоромами внутри только тлел углами с девками на тех углах, с отроками на покатой крыше, плескавшими на очаги водой из деревянных бадей. Вятка не пряча печали на лице, оглядывал небольшую площадь перед княжьим дворцом, полуобернувшись к Званку, он негромко сказал:
  
  - Всех защитников с дружинниками, с ремесленным и гражданским людом со сбегами, могущими держать в руках оружие, не наберется и тысячи, остальные либо погибли на стенах с улицами, или еще дети с древними стариками со старухами. Но даже они притащились на площадь, удерживая в немощных или младенческих своих руках кто топор, а кто охотничий нож.
  
  Званок:
  
  - Поглянь-от воевода, в их глазах горит огонь веры в свою праведность, лица сводит решительность стоять за землю предков на смерть.
  
  
  Нат.
  
  Воевода вздохнул и ничего не сказал, лишь покатал желваки по твердым скулам. Городок будто вымер, затопленный черной ночью с хлопьями летучей копоти, обсыпающей плечи людей и все вокруг траурной паутиной, с увяданием последних синих огоньков на дымных пепелищах. Не слышно было бреха собак с криками других животных, лишь за стенами продолжалась грызня звериных стай над свежими трупами. Люди на площади ждали решения выборного совета, чтобы он огласил его с высокого княжьего крыльца и обсудить всем миром. Двери дворца были распахнуты, коридор освещали сальные свечи, как и гридницу внутри со светлицами по бокам. Стояла тишина, изредка нарушаемая стуком железа о железо, даже лошади в загоне детинца, обнесенном жердями, не перебирали копытами и не всхрапывали, а только выставляли вперед острые уши. Изредка отблеск пламени от факелов задевал их головы и тогда большие глаза загорались древесными угольями в костре.
  
  Нат.
  
  В гриднице на лавках вдоль стен восседали суровые ратники в шеломах и кольчугах с бутурлыками на ногах и с мечами в руках. Трон на небольшом возвышении в глубине помещения, по бокам которого висели две греческие иконы со святыми, занимала княгиня Марья Дмитриевна, ее сын поставил ногу в сапоге на возвышение, шуйцу же положил на спинку трона. Князь был облачен как простой кметь в байдану из плоско раскованных колец, у ног стоял деревянный щит, обитый буйволиной кожей и круглыми железными бляхами, голову прикрывал остроконечный шлем. Из-под него золотились крупные кольца волос, расскидавшиеся по плечам, десница лежала на рукоятке меча в ножнах, обшитых конской кожей. Выделялись лишь аксамитные порты, заправленные в мягкие сапоги из лосиной шкуры, да серебряный перстень на среднем пальце шуйцы. Вид юного отрока, едва достигшего тринадцати весей, говорил о его характере, доставшемся от Тита Мстиславича, отца. Мать Марья Дмитриевна, несмотря на кажущийся кротким нрав, не давала степным племенам разорить вотчину и надругаться над подданными. Левая рука князя, возлежавшая на спинке трона, и левая нога, поставленная на возвышение, говорили о том, что от отрока остался лишь внешний обманчивый вид. Собравшиеся тихо переговаривались между собой:
  
  - До вокняжения наследника на трон остались считанные месяцы, столько же времени осталось его матери до занятия места позади него. Могут не успеть совершить древний обряд.
  - Жалко князя, но сейчас наши головы должны быть заняты другими мыслями, нам надо решить: держаться ли на стенах до конца и пасть как один, или попробовать укрыться в лесах.
  - А если решиться на сдачу крепости из-за превосходства противника, то когда и каким путем покидать городок, кому оставаться оборонять его до последнего, чтобы простые граждане могли уйти как можно дальше.
  - И что делать со скотом, с другим хозяйством, чтобы нехристям не досталось ничего, чтобы они узнали - с нашего племени взятки гладки.
  
  Нат.
  
  Воевода перед советом отправил двоих охотников проверить надежность стен потайного хода и разузнать, что творится по выходе из него. Он огладил светлую бороду, прикрывшую на груди серебряный тегиляй и окинул взглядом гридню, лица мужей были смурые. Рядом громоздился тысяцкий Латына с глубокой раной на щеке, заполненной темной мазью и залитой поверх пчелиным прополисом, за ним виднелась крепкая фигура Улябихи, отличавшейся от других ратных людей разве что безволосым лицом и более крупными очами с неуместной в них тяжестью с медлительностью в движениях. Дальше по лавке располагались сотские, замыкал которых Вогула с рукой на перевязи. Нынче советом правили ратники, первый вопрос был к ним. Марья Дмитриевна качнула смарагдовыми колтами и повернула к воеводе напряженное лицо. Темные брови под шелковой белой накидкой, на которой искрилась огнями золотая коруна, перестали смуриться, большие голубые глаза увеличились еще больше:
  
  - Свет наш Вятка, воевода козельской дружины, мы уже внимали во многие дни словам знатных людей о том, как нам спастись от ордынской напасти, но к единому мнению не пришли. Батыговы полки оказались подобны прузям, они пока не поглотят все до стебелька, не уйдут, в этом мы успели убедиться.
  
  Она машинально поправила полу аксамитового кафтана, надетого поверх парчового платья и не сводя с Вятки пристального взгляда закрасневшихся глаз продолжила.
  
  - Одни настаивали на том, что пора покинуть город и попробовать нащупать проход между ордами Батыги, чтобы спрятаться от них за лесами, на Перуновом капище. Туда мы успели переправить молодых девок, беременных и с малыми детишками баб с частью мужей для их защиты. Другие требовали положить животы за свою землю, но не дать нехристям надругаться над нами. Со дня обстояния прошло семь седмиц, погибла большая половина рати и большая часть граждан города, а конца осады не видно. Его и не будет, судя по прибывающей мунгальской лаве, стены крепости трещат от пороков, а в вежах сидят по одному лучнику. Тела наших воинов уносят речные воды, потому что нехристи не предают их земле, а кидают зверям на съедение. Или бросают в реки.
  
  Воевода, учуяв паузу в речи княгини, встряхнул плечами и с горечью в голосе согласился с ее выводами:
  
  - Это так, матушка Марья Дмитриевна. Скажу боле. Дружинников и ратников с кметями из сбегов на стенах почти не осталось, на них все больше сыновья козельских мужей по двенадцать-четырнадцать весей, да княжьи с монашьими отроки по пятнадцать-семнадцать весей. Стрелы с сулицами стругать стало некому, бабы и старики сбирают мунгальские и несут их на прясла, у воев в руках вместо чеканов с цепами, кистенями и ослопами обломки жердин да кольев. Наше оружие зазубрилось кузнец Калема с подмастерьями не успевает ковать новое, но скоро и дреколья не будет, все пожрал огонь, гудящий на улицах города денно и нощно, тушить который тоже некому.
  
  Купец Воротына шумно вздохнул и добавил в полной тишине:
  
  - Люди снова, как во времена пращуров, перебрались в погреба и пещеры, отрытые наспех на глубину в несколько аршин. Волчье логово просторней.
  
  Купец скрипнул зубами и сказал:
  
  - Мы ютимся в такой всем семейством, кашу варим на пепелище от былых наших хором.
  
  Боярин Матвей Глебович Мечник пристукнул посохом по доскам пола. Он превратился в старика с седыми прядями нечесанных волос, свисающих из-под шлема ледяными сосульками. Он тоже подал голос:
  
  - И я со своими перебрался на постой к погребным мышам, так-от на полках размещаемся, аки огородные тыквы. Припасов из солений с вяленьями осталось индо на седмицу, и те начали вспухать, потому как мы добавили в погреб теплого людского духа.
  
  Нат.
  
  Вятка посмотрел в его сторону, но ничего не сказал. Не лучше выглядели и другие граждане города. Воевода встал с лавки, зазвенев оружием, отвесил поклон княгине с ее сыном, выражавшим свое мнение по поводу услышанного лишь молчаливой ломкой черт на лице. Вятка сказал:
  
  - Матушка Марья Дмитриевна, я должен сказать, что дружина простоит на стенах дай Бог день - другой, мунгальские пороки все равно найдут в них слабые места и затыкать проломы будет некому. Таких проломов и ноне хватает, их забивают камнем с бревнами бабы и старики. Потом на улицы хлынут орды воинов Батыги, от которых спасения не нашел еще никто. А у нас тут девки с отроками, которых не всех успели отправить на Перуново капище, чтобы они не стали в диких степях рабами, заклейменными как скотины. Да еще старики, о них мы должны жалиться пуще прежнего, потому как они беспомощны. Подступил наш срок по сохранению рода вятичей, индо на нас он и закончится.
  
  Княгиня вскинула голову и прижалась к спинке трона, брови у нее насмурились. Наследник престола снял правую руку с яблока меча и положил ее на грудь, на лице отразилась дерзкая решимость. Княгиня раскрыла бледные уста:
  
  - Твои слова, Вятка, сказали о том, что защищать крепость стало невмоготу и что конец обстоянию близок. Говори, воевода, что ты надумал сделать, чтобы род вятичей не ушел в землю бесследно, как вода в песок.
  
  Вятка:
  
  - Свет Марья Дмитриевна, я уже послал двоих ратников на охоту в монастырский подземный ход и жду их возвращения. Монахи-от почти все на стенах, а другие церковные послушники наружу с другой стороны Жиздры не выходили.
  
  Митрополит Перфилий, поправляя на груди, прикрытой бахтерцом поверх фелони, золотой греческий крест, не согласился с ним:
  
  - Выходили. Но послушники спускались в него не днесь, а после спада половодья, чтобы последить за течью воды через трещины, если такие проявятся. Они прошли ход из конца в конец, он тогда показался им сухим.
  
  Вятка повернулся к нему:
  
  - А что деется на верху, не глянули?
  
  Настоятель гмыкнул, затем огладил бороду и добавил:
  
  - Лаз не открывали и по лесу не бродили, потому как грибы еще не взошли, а зверь ударился в линьку. Незачем лишний раз ворошить на крышке сохлый будыляк, тако понадеже будет.
  
  Ремесленник Чернята приподнял широкие плечи:
  
  - Оно-то так, да вокруг шатры степняков. А ежели нехристи пронюхали про потайной ход и проникли в него?
  
  Митрополит притопнул ногой в сапоге и зарокотал густым басом:
  
  - Там есть кому вести пригляд, на монастырском дворе при входе в лаз поставлены два дюжих послушника с мечами и копьями.
  
  Нат.
  
  В этот момент дубовая дверь в гридницу распахнулась, на пороге объявились ратники, посланные им на охоту. Дверь плотно притерлась к лудке, отсекая всплеск многих голосов, возникший было за спинами воев, оба были высокого роста, поджарые, они имели возбужденный до крайности вид. Ратники торопливо поклонились княгине и обратили взоры на воеводу, не переставая терзать пальцами рукоятки кривых мунгальских сабель.
  
  Вятка спросил у хозяйки дворца, воззрившейся на вошедших как и малолетний князь:
  
  - Дозволь матушка узнать, с чем прибыли мои охотники.
  
  Княгиня лишь молча наклонила голову, в ее глазах вспыхнул огонек надежды. Взоры собравшихся тоже обратились к ратникам. Вятка обратился к тому, кто был чуток повыше:
  
  - Говори, Торопка, какую весть вы принесли с охоты? Открывали крышку лаза?
  
  Молодой ратник шмыгнул носом и вильнул глазами в сторону трона:
  
  - Открывали, воевода, а весть мы принесли плохую. Бугор уставлен мунгальскими юртами, а прямо перед крышкой лаза вход в логово тысячника с ихней хоругвью и конским хвостом на копье, по сторонам его дремали два нехристя. Их мы порезали ножами, а поганого в юрте полонили арканами и притащили сюда.
  
  Вятка машинально спросил:
  
  - Неужто мунгалин один почивал? Если мунгалы хватятся важного чина, монаший ход перестал быть тайным.
  
  Ремесленник Чернята сказал:
  
  - Похоже он стал бесполезным до охоты ратников - провести сквозь орду степняков больше пяти сотен человек с детьми и стариками, если не считать добровольцев на стенах, не представляется возможным. Козельцы это поняли и решили оставить ордынцам долгую память по себе.
  
  Торопка оставил в покое рукоятку сабли и перенес руку на нож, висевший на кожаном поясе в ножнах. Он ответил воеводе:
  
  - Двух его баб и прислужника в длинном халате положили тоже...
  
  Торопка опять шмыгнул носом перед тем как продолжить доклад, но его опередил ратник, не желавший оставаться в тени. Это был княжий отрок Данейка, он сказал:
  
  - Тысячник был сильно хмельной и лежал прямо на своих мунгалках. Они бы к утру все одно задохнулись от его жирных телес, а прислужник, видать, нанюхался травного дыма, он даже не шелохнулся.
  
  
  Нат.
  
  Вятка одобрительно хмыкнул в усы. В гриднице послышался шелест лопоти с железным звяком и глухими возгласами, собравшиеся не знали, как отреагировать на весть. Княгиня с наследником тоже переводили взгляды с одного лица на другое. Наконец боярин Чалый стукнул кулаком по доспеху на груди и громко оповестил гридницу о своих мыслях:
  
  - Отрезали мунгалы нам отступ в темные леса, ноне осталась одна доля - положить животы за землю вятскую, а добро давно обратилось во прах.
  
  Боярин раздергал широкую бороду на две стороны и не понижая голоса договорил:
  
  - А из праха еще никто не возрождался, окромя сына божия Христа и восточной птицы Феникс, о которой мы слыхали от ихних купцов. Но тот Христос с той птицей чужеземные, они нам не подмога, наша надежа была на Перуна, Велеса, Сварога и Даждьбога, которые от нас отвернулись.
  
  Нат.
  
  В гриднице повисла сторожкая тишина, нарушаемая тяжким дыханием людей. Но скоро горницу заполнил гул резких голосов, призывающих к действию. Воевода вышел на середину гридницы и вскинул руку. Вятка объявил:
  
  - Не время заказывать нам отпевание у митрополита Перфилия с монахами, пускай святые отцы провожают в последний путь убиенных воев с умершими от ран. А нам нужно собраться в единый кулак и думать одну думу, тогда вывод получится как таран у пороков, прошибающий дубовые стены.
  
  Вятка огляделся вокруг и объявил первую мысль:
  
  - Мы еще пленного мунгальского тысячника не спрашивали, пускай этот нехристь расскажет, как Батыга со своей собакой Себедяем надумали сломить нашу волю, и на какой стороне крепости они хотят усилить наскок.
  
  Совет полыхнув новым пламенем жарких чувств:
  
  - Торопка, ведите с Данейкой немытого нехристя, пускай откроет нам злодейские свои помыслы.
  - А мы над ними поразмыслим.
  - А потом в котел его со смолой и грачиное это чучело надо взгромоздить на стену.
  - Пускай прузи об него постукаются...
  
  Нат.
  
  Торопка с Данейкой крутнулись на месте и пропали за дверью, чтобы показаться в проеме с добычей, крупнее обоих, подгоняя ее уколами ножей в спину и в ягодицы. В гридницу вкатился шум возбужденной толпы с отдельными громкими возгласами, он был слышен до тех пор, пока нехристь переваливался через высокий порог, задирая по привычке ноги в сапогах с загнутыми носами. И иссяк, отсеченный дверными дубовыми плахами. Степняк застыл на середине помещения, сверкая злобными зрачками за оплывшими веками. Это был жирный мунгалин с огромным животом, сползавшим между коротких ляжек почти до пола, с завернутыми за спину толстыми руками, связанными лыковой веревкой. Из одежды на нем висел кусок цветной материи, прикрывавший стыд. Мордастая и скуластая голова растеклась щеками по плечам, ходящим холодцом, она словно вырастала из мясистой груди, на которой трясся жиром подбородок. Вид свиноподобного существа заставил многих из сидящих на лавках заткнуть носы рукавами. Кто-то сказал:
  
  - Степняки не ведают банных дней, дикую добычу они сначала подкладывают на седло под задницы, а когда она уплотнится и провялится, употребляют ее в пищу, почитая за деликатес. Воевода смерил тысячника огненным взглядом и повернулся к хозяйке княжих хором:
  
  - Матушка Марья Дмитриевна, без толмача нам не обойтись, мунгальское таргаканье с кургуканьем будет похлеще грачиного, когда эта птица чует опасность.
  
  Княгиня, прижимая к носу шелковый платок, отозвалась:
  
  - Наш толмач убитый, уж как две седмиц. Ты воевода сам разумей, где его сыскать, чтобы он сумел распутать ордынский восточный клубок из льстивых словесов.
  
  Вятка оглянулся на вдову сотника Званка:
  
  - А у нас-от одна тысячница Улябиха угадывает ихний грекот, и то больше по наитию. Остальных степняков, живших среди наших граждан, как корова языком слизала, когда батыговы орды подошли под стены Козельска.
  
  Княгиня с любопытством наклонила голову, пряча за ресницами бабий интерес:
  
  - Тогда пусть Улябиха выходит на поединок, коли у нее с ордынцем одно звание.
  
  Но как ни старалась смышленая Улябиха, разговорить поединщика она не сумела, тот выставлял вперед стриженый лоб и пожирал ее огнем ненависти, повторяя одно:
  
  - Алыб, харакун, дзе, дзе... Харакун урусут.
  
  Нат.
  
  Глаза у Улябихи налились кровью, правая рука тяжело легла на яблоко меча. Ордынский тысячник с пеной в углах рта продолжал рычать матерым зверем:
  
  - Гих, урусут харакун... кху, кху. Уррагх, монгол!..
  
  На лицах выборных отразился гнев, многие вскочили с мест, выхватывая оружие, они закричали, указывая на него пальцем:
  
  - На кол его, и с тем колом на крышу глухой вежи!...
  - В котел поганого, а потом на стену под мунгальские стрелы!..
  
  Нат.
  
  Злоба урусутов взъярила ордынца. Он бросился на них, оскалив гнилые зубы. Мунгалин почти допрыгал до Улябихи, завертывая голову набок, чтобы впиться зубами в ее горло, но та всадила меч в середину его груди и провернула лезвие несколько раз. Выдернула клинок и не глядя на хрипящего кровью нехристя, падающего к ее сапогам, пошла на место под испуганным взором княгини и под восторженное выражение на лице малолетнего князя. Вятка смахнул с лица оторопь, коротко приказал ратникам:
  
  - В котел его со смолой. А когда затвердеет, привязать сидячего на макушке глухой вежи.
  
  Гридница согласно заревела:
  
  - Там поганому и место!..
  
  Снаружи донеслись крики людей, ставших свидетелями конца полонянина, выволоченного трупом наружу:
  
  - На кол его! По ихнему!
  - А кол с поганым выставить на стену промеж заборол!
  - Это наш ответ мунгалам с ихними кипчаками!..
  
  Вятка вышел на середину гридницы, подогнав девок, испуганно-брезгливо отмывавших кровь с половиц, и обратился к княгине:
  
  - Свет Марья Дмитриевна, ты видела, что все нехристи на одно лицо, если они ворвутся в город, пощады не будет никому.
  
  Княгиня с трудом согнала с себя маску сильного волнения и воззрилась на Вятку:
  
  - Что ты предлагаешь делать дальше, воевода? И успеем ли мы что-либо придумать, если времени осталось только до утра?
  
  Вятка:
  
  - Управимся, матушка, у нас теперь остался один путь, других уже нет.
  
  Княгиня:
  
  - Тогда огласи его, чтобы мы озаботились иными думами, нежели о смертном исходе обстояния.
  
  Воевода поклонился хозяйке хором и малолетнему князю, повернулся к сотникам, сидящим на лавках как на угольях, в голосе прозвучала властная суровость:
  
  - Булыга, набирай два десятка воев и спешите на подмогу монахам, что стерегут выход из тайного хода на церковном дворе. Встречайте там незваных гостей калеными железами, ежели по нему они сунутся к нам.
  
  Нат.
  
  Широкоплечий ратник в добротной сброе придержал ножны и молча скрылся за дверью, за которой продолжал волноваться народ. В гриднице никто не пытался вмешаться в приказы воеводы, решившего поступать единоначально. Вятка остановил взгляд еще на одном сотнике, замыкавшем ряд закованных в железа кметей, он указал на него рукой:
  
  - Вогула, снимай своих ратников со стен и поднимай тех, которые на роздыхе, катите ушкуи по круглякам до проездных ворот для спуска на воду и похода за бобровую плотину. Вам нужно успеть до первых петухов, иначе дозорные мунгалы покроют сбегов тучами стрел.
  
  Нат.
  
  В просторном зале продолжала стоять тишина. Княгиня с боярами и купцами молча внимали приказам Вятки, отдаваемым хрипловатым голосом с железными звуками в нем. Сотник Вогула сорвался с места, возле двери обернулся к воеводе. Спросил:
  
  - А сбегов, кто прибился к нам, кто будет сбирать?
  
  Вятка грубо отрезал:
  
  - Сами сбеги и сберутся, когда наступит ихнее время. Твое дело снарядить в поход ушкуи и отобрать кметей для охраны поезда.
  
  Нат.
  
  Воевода властно махнул рукой, собираясь отдать новые распоряжения. Наследник княжеского престола Василий Титыч снял шуйцу со спинки трона и ступил на полшага вперед, оказавшись на одной линии с матерью, заставив ее замереть. Спросил спокойным голосом:
  
  - Воевода, кто останется оборонять город от поганых? Если мы уйдем все, это будет не по законам племени вятичей, принимавшего вызов врага, разумея его как личное оскорбление.
  
  Вятка обернулся к нему, смягчая суровое выражение на лице. Огладив бороду, он чуть наклонил вперед остроконечный шишак на шлеме и ответил:
  
  - Свет Василий Титыч, оборонять город от лихоимцев останутся люди вольные, которые согласятся без понуждений положить головы за свой народ.
  
  Воевода бросил десницу на рукоятку меча, расставил ноги и продолжил:
  
  - Они будут обороняться до тех пор, пока ушкуи со сбегами не доберутся до надежного схрона, чтобы дождаться там срока, когда орды поганых схлынут, и возродить город в прежних стенах. А кто из дружинников останется в живых, воссоединятся с ними. Род вятичей еще прославит себя в веках, на том стояли наши предки, примкнувшие к Руси!
  
  Нат.
  
  Помещение заполнил гул одобрительных голосов, он нарастал, выплескиваясь через открытую дверь к народу, заполнившему двор днешнего града. На высокое крыльцо вышел малолетний князь, из его уст прозвучало откровение:
  
  - Высокий совет, народ козельский, я провозглашаю себя князем удельного княжества по праву, принадлежащему мне по рождению от отца и матери, козельских князей. Отныне все мои приказы я требую исполнять беспрекословно.
  
  Василий Титыч вскинул подбородок и дерзко посмотрел на думцев, упреждая их законный протест. Но никто не промолвил слова, родная мать встала с трона, сложила руки на груди и уставилась прямо перед собой. Князь закончил:
  
  - Я принимаю решение остаться с вольными людьми для защиты города от Батыговых орд.
  
  
  Действие четырнадцатое.
  
  
  Нат.
  
  Саин-хан покачивался в седле, накинутом на спину мохнатой лошаденки, покрытой вместо потника кипчакской попоной с причудливым рисунком, вытканном золотыми и серебряными нитями. Выносливое животное ставило широкие копыта между корнями деревьев, вылезшими на поверхность, перешагивая через гнилые пни, толстые сучья и норы лесных обитателей. Его низкорослость позволяла не задевать наконечником шлема ветвей из не обрубленных саблями кебтегулов. Сразу за минганами из дневных стражников, клевал в седле носом старый лис Субудай-багатур, за ним рысила его охрана, за которой растянулись бесконечную цепочку воины орды. Рослый нукер повернулся к товарищу и заговорил:
  
  - Только под крепостью Козелеск войско задержалось почти на два месяца. За семь недель оно уменьшилось в численности на два с лишним тумена. Разве в царских головах не созрела мысль о том, что Непобедимый стал не так блистателен в военных хитростях и его пора с почетом отправлять на покой?
  
  Второй нукер ответил:
  
  - Джихангир не спешит думать так-же, он познал возможности полководца и понимает что им рано исссякать. Он решил не замечать, что погребальных костров вокруг уртона заметно прибавилось не только из-за потерь под стенами крепости Козелеск, но из-за нехватки продовольствия с неизвестными болезнями, перед которыми наши шаманы бессильны.
  
  Первый нукер:
  
  - Они день за днем возносят молитвы и провожают воинов в лучший мир, во владения бога неба Тенгрэ, взываниями к богу войны Сульдэ. Все напрасно, крепость как стояла, так продолжает лишать нас жизни.
  
  Первый нукер:
  
  - Но теперь оставить городок не наказанным не может заставить даже высший совет ханов в Карокоруме, собирающийся во дворце кагана Угедэя по поводу вестей, посылаемых с гонцами каждые девять дней. Крепость должна пасть, только тогда нам можно не думать о насмешках, подстерегающих нас с внуком Священного Воителя.
  
  Второй нукер:
  
  - Ты прав, на родине нас не поймут.
  
  Нат.
  
   Джихангир смахнул с лица очередную летучую тварь, отодвинул от груди пальцами край китайского панциря, пропуская внутрь немного свежего воздуха. Это принесло облегчение, взопревшее тело распрямило спину, лишь на заднице не прекращали саднить мозоли, ощущаемые даже через вечное седло с толстой попоной под ним. Ночь перед походом Ослепительный провел у хурхэ юлдуз, она пролизывала мозоли языком, глотая слюну, целовала их, затем смазала китайской мазью. Но ничего уже не помогало, это были уже язвы, незаживающие и вечно болезненные. Хурхэ юлдуз вплела в жесткую гриву коня цветные ленточки, напитанные заклинаниями. Джихангир масляно взглянул на них сквозь оплывшие веки, протянул руку, стремясь усилить сладость в груди и в животе, и всхрапнул в предвкушении новых встреч с охтан-хатун. Телом овладела томная расслабленность, из-под под китайского серебряного шлема с золотыми крыльями по бокам, надвинутом по едва обозначенные природой брови, потекли ручейки пота. Но тучи мошкары и других насекомых впивались в кожу, не давая отдаться томлению сполна. Впереди мерно покачивался в руках мощного тургауда туг с рыжим хвостом лошади Великого Потрясателя Вселенной, с шонхором-кречетом на нем с изумрудными глазами, сжимавшим когтями черного ворона. А выше небо загораживала темно-зеленая стена из вершин деревьев, из-за которых не было видно клочка ярко-синего здесь неба. Она была нудной, навевающей ощущение опасности. Чувство тревоги вытесняло из тела блаженство и порождало раздражение, кончавшееся взрывами бешенства.
  
  Голос за кадром:
  
  Джихангир подумал о том, что Гуюк-хан специально решил испытать и его воинские доблести, чтобы в случае неудачи по взятию городка усилиями двух крыльев свалить все беды в один котел. Тогда ответ перед высшим советом пришлось бы держать не одному ему, тем более ханы Кадан и Бури не сумели сходу оседлать стены крепости, тумены откатывались на прежние позиции, занимая места, недавно занятые ушедшими в лучший мир многими воинами Гуюк-хана и его правой руки Бурундая.
  
  Видение.
  
  В холодных зрачках саин-хана появился блеск, он машинально потрогал рукоятку китайской сабли и наморщил лоб. Он поредставил себе проблему, увидев ее воочию, разделил ее на две части. В первую часть вошли расположение городка на высокой горе с отвесными обрывами и мощными стенами на них, окруженного с трех сторон водами рек. Стены обороняли отлично вооруженные княжеские дружинники, они дрались как барсы в китайских горах, не позволив воинам закрепиться ни в одной из башен наверху. А ночью, когда мороз крепчал, жители крепости поливали водой земляной вал перед рвом, удесятеряя неприступность стен. Затем наступил весенний разлив, осаду пришлось начинать заново. Урусуты успели укрепить потревоженные таранами ворота и башни и наковать нового оружия. Они сумели пополнить запасы продовольствия из кладовой, спрятанной в лесах, несколько отрядов, посланных на поиски, исчезли бесследно. У них были вместительные лодки с высокими бортами, защищенными щитами, могущие ходить по полой воде беспрепятственно, ведь стрелы, если они долетали, все равно были на излете. Таким же путем могла подойти к ним подмога из других городов, хотя это было маловероятно, потому что дороги вокруг перекрыли подвижные отряды воинов орды, выделенные от всех крыльев. Но оставались реки, недоступные в половодье, они служили защитникам связующим звеном с внешним миром. Вот почему Гуюк-хан не сумел взять крепкий орешек с наскока, и вот почему жители крепости отвергли предложение о сдаче, убив его послов и проявив силу характера.
  
  Видение.
  
  Саин-хан покосился по сторонам, увидев прежний однотонный пейзаж, встряхнул плечами и продолжил размышления теперь "против" кровного своего врага. Во первых, этот хуса начал осаду сразу, не дождавшись подхода окситанских требюше с обслугой из китайских мастеров, и самострелов с толстыми стрелами, имевших высокую дальность полета с большой убойной силой. Болты подожгли бы дома в городке, посеяв панику среди урусутских ратников и простого населения. Во вторых, он наскочил на крепость с неприступной стороны, на которой обломал бы копья и великий Искендер Двурогий, затем бросил конницу по тонкому льду рек, что послужило причиной провала многих всадников в полыньи. В третьих, когда половодье пошло на убыль и мосты были наведены, не создал должной их защиты, чем воспользовались урусуты разрушая их меткими ударами болтов, погубив кроме многих воинов двух тысячников с даругачи и несколькими джагунами. Мосты снесло половодье, их пришлось восстанавливать заново. И снова Гуюк-хан погнал воинов на стены крепости в самом неприступном месте, обходя мудрые советы Непобедимого, чем увеличил потери войска и усилил недовольство союзных туменов. Кипчаки могли договориться и самостоятельно отправиться в обратный путь, их обозы итак трещали по швам от награбленного.
  
  Нат.
  
  В лесу становилось все сумрачнее, джихангир огладил щеки ладонями, смахивая с них липкие струи пота, ползущие за панцирь, и унимая пальцами зудение под надбровными дугами, где скопились едкие капли, в груди перекатывались волны гнева. Тяжелые испарения, поднимавшиеся от земли, укрытой слоями листьев и хвои, заставляли дышать чаще, усиливая раздражение. По бокам дороги заблестели оконца грязной воды, обложенные рыжим мхом, войско добралось до середины лесного массива, занятого топкими болотами.
  
  Видение.
  
  Городок был окружен ими как Новагород, от которого он отвернул после того, как в одном из них утонула любимая колдунья Керинкей задан. Тогда вместе с ней едва не ушел в вечность Субудай-багатур, кинувшийся ей на помощь на саврасом жеребце, копии жеребца Великого Потрясателя Вселенной, не менявшем его окраску с резвостью даже после смерти Воителя.
  
  Нат.
  
  Из глубины леса донеся крик какой-то птицы, ей ответила еще одна. И в то же мгновение перед лицом джихангира просвистела длинная урусутская стрела с белым оперением, заставив его резко откинуться назад и удивленно приподнять надбровные дуги. Значит в лесу объявилась новая группа разбойников, подобная Кудейаровой. Удивление не сошло с лица, когда очередной рой стрел сбил с седел нескольких телохранителей, не пощадив зарывшегося в звериные шкуры шамана, трясшегося на осле впереди них. Тот вскинул над собой пробитый бубен и покатился с поросячьим визгом по обочине дороги, успевшей зарасти высокой травой, тело затрепетало костлявыми конечностями, стремясь удержаться на этом свете. Пальцы потянулись к древку стрелы, торчащему из затылка, но смерть вгрызалась в глубокую рану. Джихангир отвел взгляд и скрипнул зубами, гнев быстро переходил в неуправляемое бешенство. Он сорвал из-за спины щит и перекинул на правую сторону, урусутский наконечник успел продырявить серебряную сетку, ниспадавшую из-под шлема на доспехи. Еще несколько стрел воткнулись в щит и чиркнули по панцирю спереди и сзади. Джихангир вдавил каблуки сапог в бока скакуна, заставив его подняться на дыбы, и почувствовал, что вершины деревьев покачнулись, дорога впереди взлетела вверх вместе с кешиктенами, спешившими на помощь со всех сторон. Рука вцепилась в гриву коня, ноги плотно обхватили круп животного, но он перелетел через голову лошади и загремев оружием грохнулся наземь. Рядом забился жеребец, ломая о корни деревьев древки стрел, торчавшие из шкуры. Несколько воинов бросились к нему, схватив за копыта, оттащили с дороги и перерезали горло. Саин-хан, подхваченный телохранителями под локти, уже стоял на ногах, щеки тряслись, ноздри раздувались от ярости. Он втянул воздух сквозь редкие зубы, взмахнув саблей, ткнул острием в стену леса, едва не поранив отпрянувшего от него нукера. Крикнул:
  
  - Алыб, урусут хашар!.. Кху-кху, монгол!..
  
  Нат.
  
  Отшвырнул за спину полу ормэгэна, одетого поверх брони, снова брызнул слюной:
  
   - Алыб барын, дьяман кёрмёс Эрлик!.. Кху, монгол!
  
  Нат.
  
  Отряд соскочивших с седел тургаудов ринулся в чащу леса, но не успели воины дневной стражи сделать нескольких шагов, как из их глоток, пронзенных стрелами, раздался страшный хрип с предсмертными воплями. Они упали на болотные кочки, просевшие под ними, трясина затянула их. За буреломом метались неясные тени.
  Джихангир завращал белками, не в силах совладать с оцепенением. Он закричал:
  
  - Уррагх, тургауд!
  
  Зарычал диким зверем, попавшим в западню:
  
  - Уррагх, монгол! Уррагх!..
  
  Джихангир стоял в середине круга, образованного мешаниной из людей и животных, защищенный плотным кольцом телохранителей, выставивших вперед длинные копья. От него в лес бросались десятки пеших и конных воинов, они пропадали за деревьями и обратно не возвращались. Субудай следил за суетой вокруг, сутулясь в седле, в заячьей шапке с ухом, закрывшим часть лица с вытекшим глазом. Он пытался подать знак Ослепительному, чтобы тот взял ситуацию в свои руки, и сильнее поджимал морщинистые губы, поросшие редким седым волосом. Тем временем суета воинов в глубине леса стала походить на круговорот при осаде города или крепости. Перед взорами воинов вырастала враждебная стена из деревьев, молчаливо глотавшая все. Потоки их нарастали как вода, прорвавшая плотину. Джихангир медлил подавать сигнал, никто еще не бросил ему под ноги урусута, посмевшего напасть на него. Он не торопился вкладывать оружие в ножны, а когда увидел, что вражеские лучники успели раствориться в лесной глуши, вздел клинок и обрушил на плечи кипчакского сотника, оказавшегося внутри кольца, образованного телохранителями. Вид крови усладил ярость саин-хана, а когда он свалился на землю, отрубить ему голову. Джихангир с храпом всосал в себя клубок тягучей слюны, повел белками вокруг, закатившимися под лоб. Переступив через труп, он швырнул саблю в ножны и расставив ноги выбросил вверх правую ладонь. По рядам воинов покатился подхваченный эхом громкий возглас:
  
  - Байза!.. Байза!!!
  
  Круговорот сипаев оборвался, начав обратное движение. Субудай-багатур поправив шапку дождался, когда саин-хану подведут нового жеребца, а воины займут место в строю по три в ряд, затем завернул морду саврасой кобылы и закачался на ее спине, укрытой войлочным потником, по дороге, ведущей к крепости урусутов. На лице, изборожденном морщинами со шрамами, не дрогнул ни один мускул, лишь глаз сверлил воздух перед собой, а лошадь не переставала прядать ушами. Смешанный лес закончился, он не имел подлеска с молодыми деревьями и густым кустарником. Перед взором джихангира, выехавшего на вершину высокого и пологого холма, предстали останки крепости со стенами из дубов в три обхвата, проломленными стенобитными машинами во многих местах, с главными воротами, измочаленными железными наконечниками таранов. С башнями и надстройками между ними, почерневшими от дыма и огня. Вся крепость размещалась на утесе почти треугольной формы с отвесными обрывами коричневато-желтого цвета из-за глиняных пластов, выпирающих наружу, с небольшими островками зеленой травы по их поверхности. Улицы ее с пепелищами по бокам от былых строений были пустынны, по ним не пробегали даже собаки. Лишь каменные церкви с колокольнями над куполами выделялись золотистыми пятнами на черном фоне, да громоздился ближе к главным воротам наполовину кирпичный детинец с красной черепичной крышей и широким двором перед ним. Население городка было на стенах, ощетинившихся самострелами и дымившихся новыми очагами пламени. Внизу шумели водами две быстрые реки, впадавшие сначала одна в другую и потом вместе в широкую и полноводную. Дальше расстилалась узкая равнина, сдавленная по бокам лесными массивами и усеченная ими же почти у горизонта, она представляла из себя уртон с временными юртами, пустой к этому моменту. Воины Гуюк-хана ползли на стены крепости по веревкам ядовитыми змеями, они стремились закрепиться на ее вершине. Но орды продолжали падать под основание стен с отсеченными головами. Внизу горбились холмы из них, ощетинившиеся оружием вперемежку с застывшими под разными углами конечностями. Обгоревшие остовы стенобитных машин высились по берегам рек, но большинство присосалось к стенам с воротами, продолжая их разрушать. По плоскому лицу саин-хана пробежала легкая тень от улыбки: главную работу Гуюк-хан успел сделать.
  
  Нат.
  
  Сзади послышалось хриплое дыхание с перестуком копыт, но джихангир не поспешил обернуться. Он старался справиться с довольством, отражавшемся на лице, это могло быть истолковано неправильно. Полководец проскрипел за спиной:
  
  - Ты все видишь, саин-хан. Даже Кадан и Бури продолжают осаду крепости словно по указке Гуюк-хана, хотя они отменные стратеги и могли бы придумать что-либо поумнее наскока в лоб на стены, сложенные на века.
  
  Нат.
  
  Джихангир ухмыльнулся краем губ, ответил не оборачиваясь:
  
  - Непобедимый, ты подводишь меня к мысли о неиспользованных пока возможностях темника Урянхая, твоего сына, оставшегося пока не у дел. Я помню, что первый твой сын Кокэчу был начальником тумена, бравшего крепость приступом. Но сейчас мне достаточно видеть у стен Козелеска Кадана с Бури, я ставил перед собой цель еще раз проверить способности последнего, правнука Священного Воителя, внука Чагатая и сына Мутугена, рожденного от его связи с кипчакской простолюдинкой. Я даю ему возможность проявить себя в воинском искусстве независимо от Гуюк-хана, чтобы тот сумел наконец обуздать дикую кровь в своих жилах и понять, что холодный расчет главнее неподконтрольных разуму эмоций.
  
  Он продолжил после небольшой паузы, не отрываясь от изучения обстановки вокруг:
  
  - У Кадана и Бури еще не было времени раскрыться в полную силу. А Гуюк-хан терпит неудачи потому, что с самого начала назначал во главе сотен только своих людей, не считаясь с родовыми обычаями разных племен. Теперь же он вообще смешал племена под начало монгол в то время, как Великий Потрясатель Вселенной уважал завоеванные народы больше своих родов, поэтому под копыта его коней легла половина Вселенной.
  
  Старый полководец громко высморкался. Он согласился:
  
  - Это есть истина, записанная Священным Воителем в Ясе, великих сводах законов, оставленных им для нас. Ты хорошо изучил наставления своего деда, саин-хан, я сумел убедиться в этом, когда ты повернул войско от Новагорода обратно в степи.
  
  Батый:
  
  - Я сделал так потому, что глубина, оставшаяся за нашей спиной, несла в себе смерть.
  
  Батый понимал, что говорил уже об этом, но ему хотелось еще раз ощутить тепло от похвалы. Он вскинул подбородок и снова зорко осмотрелся вокруг, продолжая прикидывать что-то в уме:
  
  - Священный Воитель предупреждал нас, что погружаться в нее нужно постепенно, чтобы успеть к ней привыкнуть.
  
  Непобедимый одобрительно захрипел:
  
  - И снова ты говоришь устами моего друга, а твоего деда, ушедшего в иной мир. Страна урусутув не улусы кипчаков, почти родственных степным племенам и способных только на неожиданные наскоки, она таит в себе такую же опасность, тягучую и непознаваемую, как их лес за нашей спиной, которая со временем может созреть и повернуться к Золотой Орде оскаленной мордой. Тогда никто не сможет сравниться с мощью отросших в ее пасти клыков, вот почему их нужно вырывать сейчас и с корнем.
  
  Джихангир прищурил узкие глаза с пронзительным блеском в черных зрачках и указав пальцем на крепость перед собой, негромко сказал:
  
  - Мы это сделаем, учитель, теперь без участия войск под началом Гуюк-хана, чтобы он никогда больше не кичился высокородством и высоким воинским искусством, до сих пор им не проявленным. У меня созрел план, который будет осуществлен туменами Кадана и Бури утром следующего дня. Тот, кто первым из них ворвется на улицы Козелеска, получит право обладания им в течении трех дней вместе со званием минган-богатура.
  
  Полководец, пораженный провидческим даром ученика, вскинулся:
  
  - Ты успел продумать план взятия крепости, не увидев ее саму? И можешь его огласить?
  
  Батый:
  
  - Я сделаю это сегодня же после заката солнца, когда царевичи соберутся на совет в моем шатре. А пока, учитель, мне нужно воплотить замысел в реальность еще в своей голове.
  
  Старик согласно кивнул грязным треухом:
  
  - Так поступал и Священный Воитель. Сначала мысленно представлял план захвата города, и только потом собирал военный совет, уточняя где надо уже продуманный им свой план за счет более четких предложений от простых темников и даже сотников.
  
  Саин-хан согласно улыбнулся и не отрывая пристального взгляда от крепости перед собой приоткрыл свои намерения:
  
  - Ночью мы переставим стенобитные машины к воротам, выводящим на степную дорогу, вслед за ними туда переместится и тумен Кадана. Возле главных ворот должны будут остаться только два окситанских камнемета, они продолжат разбивать их под защитой тумена Бури. Когда урусуты подумают, что направление главного удара мы перенесли на противоположную сторону крепости и кинутся защищать дальние ворота, наступит время этих темников показать нам искусство владения военными приемами.
  
  Непобедимый пробурчал:
  
  - Да будет так.
  
  Субудай кинул мимолетный взгляд на ученика, завернул саврасую кобылу назад и медленно проехал за кольцо из кешиктенов, продолжая бурчать себе под нос:
  
  - Джихангир отдает предпочтение Бури, этому незаконно рожденному чингизиду с кипчакской кровью в жилах. Я тоже выделял его из остальных царевичей за сообразительность и быстроту мышления. За необузданность, приносящую вопреки здравому смыслу неплохие плоды. Но Бури непостоянен как самум в песках, а мои чувства отца затмевают необходимую в таких случаях рассудительность, выдвигая на первое место доблести второго моего сына Урянхая, которых у него немало.
  
  Нат.
  
  Субудай успел обследовать подходы к городку, вынюхивая слабые места их было мало Он высказывал соображения Гуюк-хану с Бурундаем, правой его рукой, едва не тыча их носом при выездах к уязвимым местам урусутов, но чулуны продолжали делать по своему. Старый полководец рассказывал о планах Ослепительному, когда он призывал его на военный совет, но и тот не спешил придавать им значения, позволяя кровному врагу поступать как пожелает. Паводок спал несколько дней назад, земля подсохла, тумены Кадана и Бури продвинулись под стены, обстреливая городок теперь с любой из сторон. Услышав от саин-хана признание о том, что у него есть план по овладению крепостью, Непобедимый стал твердить себе каждый день:
  - Я решил угадать течение твоих мыслей, джихангир, и если удастся, найти лучший вариант, сравнить его со своими находками, чтобы оценить ущербность одних или преимущество другого.
  
  Нат.
  
  Он пошевелил уздечкой, направляя коня к противоположной точке на вершине холма, на который набегал дремучий лес, панорама сражения была видна с нее так же хорошо. Остановившись под сенью белоствольных деревьев с еще клейкими и пахучими листьями, и поморщившись от густого запаха, он в который раз окинул взглядом утес с крепостью на нем, возносившийся глиняными кручами на другой стороне глубокого оврага, где малые реки сливались с большой рекой. Всадники Гуюк-хана с нашивками на рукавах проскакивали по временным мостам на другой берег и карабкались по склону наверх, натягивая на ходу луки. Тучи стрел затемняли ярко-голубое небо, впиваясь в бревна башен, пропадая за стенами, окутанными клубами черного дыма. Защитники стойко оборонялись, пытаясь поразить болтами окситанские требюше, расставленные по периметру крепости на равном расстоянии, разбивавшие дубовые плахи огромными камнями. У них это получалось, Субудай насчитал десяток поврежденных машин, у которых возились китайские мастера под руководством инженеров в синих шапочках с длинным пером над ними. Он присмотрелся к главным воротам города с урусутами в башнях по обе стороны, затем перевел взгляд на ворота, выходившие на степную дорогу, сморгнув веком, снова вперился зрачком в панораму перед собой, еще не понимая, что изменилось за недолгое его отсутствие. И вдруг заметил, что ратников с дружинниками на стенах заметно поубавилось, некоторые участки продолжали оборонять единицы их, сидевшие по бойницам, к тому же они были в большинстве далеко не крепкие мужи. Так-же медленно продвигались от башни к башне переносчики стрел и копий с бадьями кипятка и горячей смолы, среди которых женщины попадались лишь изредка. Исчезли шустрые подростки обоего пола, рубившие веревки с крюками и головы ордынским воинам. Непобедимый пожевал губами и потянулся рукой к подбородку, покрытому редкими пучками седых волос, неожиданная догадка заставила снова охватить глазом крепость, а когда он нашел ей подтверждение, усмехнуться и пробурчать под нос очередное восхваление богу войны Сульдэ. За ночь городок здорово опустел, что говорило о том, что многие жители сумели покинуть его неведомыми тропами, оставив для защиты небольшое число добровольцев. Они яростно обороняли стены, пожертвовать жизнью согласились старые воины, самые стойкие и достойные. Захват крепости зависел теперь от туменов орды, если они вслед за урусутами почувствуют его обреченность. Субудай закивал головой, бормоча:
  
  - Дзе, дзе, саин-хан, в который раз я восхищаюсь твоей мудростью по переносу осады на другую сторону крепости, не зная о том, что урусуты успели покинуть ее.
  Ты оправдал мои надежды, это я добился назначения тебя, молодого Бату-хана, никому неизвестного на тот момент, джихангиром войска даже не в десять десятков туменов.
  
  Субудай пнул саврасую кобылу под бок и поехал занимать законное место в свите саин-хана, не переставая рассуждать про себя:
  
  - Осталось сказать Гуюк-хану, что свое дело он сделал, уговорить его поберечь своих воинов и передать Кадану и Бури бразды правления объединенными силами, чтобы они довершили осаду, начатую им, сыном кагана всех монгол. Но я понимаю, что исполнить это будет нелегко, поэтому воздаю благодарность и просьбу богу Сульдэ.
  
  Нат.
  
  Наступил долгий весенний вечер, орды всадников отхлынули от стен крепости по призывному реву труб и визгу рожков и поспешили в уртон, чтобы проглотить скудную пищу и зализать языками свежие раны с посыпанием старых порошками. За врачевание они расплачивались с шаманами из старых запасов. Запылали костры, затрещали сухие сучья, пространство между юртами насытилось запахами жареной дичи и конины с резкими хорзы с орзой, послышался тревожный перестук бубнов с вплетением в него обрядового бормотания, с позвизгиваниями в наиболее важных местах. Воины спешили завершить день принесением богам Сульдэ и Тэнгре даров о сохранении жизней, чтобы провалиться в бездну без сновидений, успев намотать на запястье повод от заводного коня.
  
  Нат.
  
  В шатре джихангира слуги зажгли китайские светильники и бесшумно исчезли за пологом, застелив землю толстыми коврами. Возле костра остался только улигерчи с отсутствующим взглядом в темных глазах, в шафрановом тюрбане и в шерстяном кипчакском чекмене, из-под которого виднелись стоптанные каблуки рыжих сапог. Подбросив в огонь индийских душистых порошков, он принял утробную позу и надолго замер, не отводя взгляда от пламени, вокруг разлились запахи амбры, мускуса и алоэ. Саин-хан продолжал возлежать на нескольких шелковых подушках, расшитых разноцветными узорами, хотя невысокий трон с мягким сидением между позолоченных гнутых ножек был поставлен, чуть сдвинутый к задней стенке просторного помещения С потолка спускались, не закрывая отверстия для выхода дыма, шелковые занавески с павлинами с длинными хвостами, дрожали призрачным светом светильники, прикрепленные к бамбуковым палкам, протянутым вдоль стен на высоте человеческого роста. Рядом с ложем Ослепительного теплился жировик в виде серебряной джонки с фитилем посередине из шерстяной нитки, отблески пламени падали на перстни на толстых пальцах, горевшие драгоценными огнями, на арабский булатный кинжал за парчовым широким поясом в золотых ножнах, отделанных рубинами, аметистами и крупным бриллиантом сбоку массивной ручки ввиде головы барса. Кюрюльтю охтан-хатун успела выскользнуть за полог, за которым ее поджидали несколько кебтегулов воинов ночной стражи, чтобы проводить до шатра, поставленного за кругом юрт телохранителей среди таких же роскошных, принадлежащих остальным шести женам. Слуги унесли чашки с остатками яств, среди которых были свежие фрукты и ягоды, присылаемые с посыльными из Карокорума, и восточные сладости, к которым была неравнодушна маленькая юлдуз. На небольшом возвышении, вырезанном из слоновой кости, стояла лишь пиала с хорзой, но хозяин не спешил к ней притрагиваться. Ожидался приезд хана Шейбани, командующего правым крылом войска, он остановился на половине конского дневного перехода до уртона Бату-хана, изредка присылая джихангиру известия о том, что припасы кончаются и пополнять их стало нечем. Эта проблема захватила орду, заставляя воинов припадать к яремным венам коней, чтобы их кровью утолить голод и приносить верных животных в жертву желудкам. Урусуты уничтожали огнем постройки с погребами и уводили в лес даже собак с кошками. Звери тоже ушли в лесную глубь, охотники возвращались с пустыми руками. Вокруг шныряли стаи голодных волков, не брезговавшие костями, остававшимися после погребальных костров, по веткам деревьев стелились громадные дымчато-серые рыси. Несмотря на нескончаемое камлание шаманов, деревья напоминали фигуры урусутов, вооруженных до зубов. Но джихангир был неумолим, указывая рукой на крепость.
  
  Нат.
  
  Полог на входе шевельнулся и снова тяжело опал на землю. Правая рука хозяина, легшая на рукоятку кинжала, вытянулась вдоль бедра, он разгладил настороженность под нижними веками и усмехнулся уголками губ, зная, что так поступает только один человек из его окружения, с трудом перетягивающий через порог негнущуюся ногу, обернутую поверх сапога плотной материей. Через мгновение конечность была с усилием перекинута через препятствие, увлекая вперед непослушное тело старика в ормэгэне поверх рваного чапана с турсуком на поясе и выпершейся из широкого рукава тонкой костлявой рукой, похожей на высушенную лапу тарбагана - сурка. Субудай задержался в проеме, стараясь не задеть порога здоровой ногой, он знал, что пощады за нарушение закона не будет и ему. В просвете между пологом и стеной шатра блеснули желтые лучи от сара-луны, сказав, что вечер успел передать права наступающей ночи. Старик проковылял пару шагов к ложу хозяина шатра и с трудом опустился на одно колено, здоровая рука легла на рваный пояс, стянувший полы ормэгэна, для подтверждения наивысшей признательности. Субудай, наливаясь от усилия темной кровью, прокашлял:
  
  - Да продлит твои дни Тэнгре, бог Вечного Синего Неба. Саин-хан, тебе пора занять место, подобающее твоему положению, члены совета уже прибыли и спешились перед входом в шатер. Седла на их лошадях пусты.
  
  Нат.
  
  Джихангир, уже в доспехах, шевельнулся на подушках, огладив ладонью подбородок, потянулся к золотому шлему с крупным алмазом в середине высокого шишака, затем оперся кулаками о подушки и перенес грузное тело на трон:
  
  - Пусть бог Сульдэ ведет тебя дорогой славы до конца твоих дней, великий полководец!
  
  Сказал он в ответ. Перед стариком он чувствовал себя любимым внуком, которому прощаются некоторые шалости.
  
  - Учитель, твое место рядом со мной, займи его.
  
  Нат.
  
  Старик закряхтел, поднимаясь с карачек и провожая взглядом вновь объявившихся слуг, убиравших подушки внутрь шатра и расстилавших вместо них коврики для высоких гостей. Он прошел к трону, опустился на один из ковриков справа и чуть позади царского возвышения, поджав под себя здоровую ногу, неуклюже вытянул вперед больную. Сказал:
  
  - Нет, саин-хан, я никогда не гнался за почестями, мои заслуги принадлежат монгольскому племени Синего Волка, которому мы с твоим дедом служили верой и правдой. Я не буду менять своего привычного места, разве что меня изберут каганом всех монгол. Но для воцарения на трон в Карокоруме я стал уже стар.
  
  Он криво усмехнулся:
  
  - А пока скажу, что твой план по взятию крепости как всегда верен.
  
  Джихангир повернул к нему голову:
  
  - Ты разгадал его, учитель?
  
  Старый лис пробурчал куда-то в пазуху теплого урусутского кафтана:
  
  - Это не так сложно, если заранее знать, что защитников в крепости почти не осталось.
  
  Джихангир полувопросительно воскликнул:
  
  - Значит, урусуты все-таки сумели из нее ускользнуть!?
  
  Субудай:
  
  - Они ушли из крепости почти все, и ты об этом знаешь, остались несколько сотен дружинников, владеющих оружием не хуже наших тургаудов, а может быть лучше, как мы успели убедиться.
  
  Продолжал бурчать полководец мимо своего подбородка:
  
   - Но я не нахожу ответа на вопрос, откуда это стало известно тебе!
  
  Джихангир разгладил на лбу морщины и после небольшой паузы проговорил:
  
  - Я об этом ничего не знал.
  
  Он поднял глаза к потолку.
  
  - Я лишь чувствую переливающуюся в меня волю бога Сульдэ, она льется в мою голову как кумыс из сосков молодой кобылицы в тонкостенный китайский сосуд.
  
  Некоторое время полководец покачивался взад и вперед, обшаривая слепым взглядом арабскую вязь на коврике. Затем вскинул треугольной формы голову, покрытую неизменным заячьим треухом, и веско произнес:
  
  - Такими качествами обладали только великие стратеги всех времен и народов, в том числе Искендер Двурогий, Цезарь, Дарий, Атилла и другие избранные. Боги войны выбирали их своими наместниками на земле, награждая силой ума и предвидения, неподвластных другим людям. Я ощущаю эту силу до сих пор.
  
  Саин-хан распрямил спину и пристально взглянул перед собой, в глубине темных глаз вспыхнули резкие огоньки:
  
  - Непобедимый, перед походом на Русь ты указал на меня потому, что мы с тобой дети одного бога. Имя этого бога Сульдэ, и он никогда не ошибается в подборе только своих слуг.
  
  На мгновение Субудай превратился в угловатого идола, сидящего на вершине степного кургана, он с усилием прохрипел:
  
  - Это так. Почти все его дети имеют одинаковые отличия - это небольшой рост, высокий лоб и широкий таз с довольно крепкими ногами. Они вряд ли бы достигли большего успеха, занимаясь другими делами.
  
  Джихангир дополнил перечень в тишине, нарушаемой лишь треском сучьев в костре:
  
  - А еще они с презрением смотрят на всех, себе подобных.
  
  Старый полководец хищно раздул ноздри, затем поднял голову и уперся горящим глазом в переносицу возвышавшегося над ним повелителя орды. Плечи распрямились, на впалом виске запульсировала синяя жилка. Он взволнованно сказал:
  
  - Я ждал от тебя этого понимания, ты пришел к нему без посторонней помощи. Ты уже понял, что люди как животные делятся на разные виды, одни рождаются овцами и всю жизнь кормят других своей плотью, вторые ослами и быками, чтобы работать на подобных себе. Но есть такие, которые рождены шонхорами и тиграми, они не могут питаться падалью, а требуют свежей крови. Это вечные дети бога войны Сульдэ и они никогда не станут пастухами или земледельцами.
  
  Джихангир:
  
  - Это так, учитель, и в нашем племени таких большинство.
  
  Субудай:
  
  - Поэтому племя Синего Волка правит остальным миром.
  
  Нат.
  
  Саин-хан облокотился о ручки трона и прикоснулся доспехами к его спинке, на золотом шлеме рассыпался разноцветными искрами крупный бриллиант, передав колючую метелицу драгоценным камням в перстнях. Он поднял руку, и сразу звон медной тарелки потревожил тишину внутри шатра, устремился к отверстию вверху, где ему отозвался лучами бледный диск сара-луны. Два рослых кебтегула тенями проскользили пространство до золоченого трона и замерли по обеим его сторонам, прижав к грудям небольшие щиты с медными умбонами посередине. Под наконечниками копий обвисли рыжие конские хвосты. Джихангир чуть развернулся к Непобедимому и негромко сказа:
  
  - Я вспомнил, как еще в отрочестве взял после одной из таких бесед твою руку и провел ею по своим глазам, как это делали кипчакские мальчики, подтвердив, что решил стать твоим мюридом - учеником. И сейчас тоже повторил бы это движение, признавая твой авторитет учителя, ставший для меня непререкаемым.
  
  Он подвел черту под диалогом, осознавая, что время их уединения истекло и обсудить вдвоем проблемы завтрашнего дня они уже не успеют, убедительно сказав:
  
  - Мы дойдем до последнего моря.
  
  За порогом несколько раз прозвучали нетерпеливые возгласы царевичей, не привыкших ждать никогда и никого. Полководец согласился:
  
  - И омочим копыта наших скакунов в его волнах.
  
  Он коснулся лба пальцами правой руки, затем приложил раскрытую ладонь к сердцу:
  
  - Да будет так.
  
  Нат.
  В этот момент толстый полог откинулся в сторону, через порог переступил Шейбани-хан, облаченный в позолоченные китайские доспехи с серебряным шлемом на голове и с квадратной пайцзой на груди. Парчовый халат из-под них почти закрывал загнутые носки красных кипчакских сапог из кожи молодого буйвола, а из-под широких рукавов выглядывали рукава синего монгольского чапана. В одной руке у царевича была девятихвостая плеть с железными шариками на концах, другой он сжимал рукоять кинжала, засунутого за широкий кожаный пояс. Наклонив надменную голову и выдавив из себя невнятной скороговоркой приветствие, он прошел к трону и сел на коврик по правую руку от джихангира, натянув на плоское лицо маску независимости Саин-хан лишь покривил кончики тонких губ. За начальником правого крыла войска появился виновник большого совета Гуюк-хан, начальник левого крыла с вывернутыми от гнева ноздрями и перекосившей лицо гримасой ненависти. Входить в шатер к джихангиру приходилось теперь вторым. За начальниками крыльев вошли в строгой очередности остальные внуки и правнуки Священного Воителя, занимавшие посты советников и темников, озлобленные долгим стоянием в сырых лесах с тучами нещадных комаров. Дальше порог позволили себе переступить темники, выходцы из народа. Они предстали перед взором саин-хана в той же последовательности, что и царевичи, определяемой заслугами каждого. Возглавил шествие из разноплеменных военачальников Бурундай, правая рука Гуюк-хана, потерявший под неприступными до сих пор стенами крепости родного сына. Когда все расселись, образовав плотный круг с пустой серединой, и воин ночной стражи исчез за другой стороной полога, джихангир распрямил спину и глядя прямо перед собой произнес:
  
  - Завтрашний день я объявляю последним днем осады крепости Козелеск. Завтра она должна быть взята.
  
  Нат.
  
  По лицам царевичей забегали насмешливые улыбки, они взялись переглядываться друг с другом, перекидываясь мнениями шепотом:
  
  - Вы слышали, завтра мы должны взять крепость. Семь недель не могли взять, а за один день решить все проблемы.
  - Она не каменная как у кипчаков, а всего лишь деревянная. И не смогли взять...
  - Если она сопротивлялась так ожесточенно, то ее можно было просто обойти стороной, а при повторном набеге стереть с лица земли.
  - Столько славных воинов погубили под стенами этого Козелеска, что с потерями не сравнятся все наши потери при взятии других городов этой страны вместе взятые.
  - В нашем войске завелись дыбджиты с кермесами из темного царства Эрлика...
  - Бату-хан на прозрачные намеки не отвечал или прерывал говорившего на полуслове
  
  Гуюк-хан поинтересовался не скрывая сарказма в голосе, продолжавший ощущать себя неудачником, выставленным к тому же на посмешище:
  
  - Джихангир, ты нашел способ перелетать через стены, не поднимаясь на них по лестницам? Я потерял под Козелеском почти половину своих воинов, которых мне никто теперь не вернет. Два тысячника из войск Кадана и Бури тоже остались без своих сипаев всего за два дня, им пришлось отказаться от званий и стать вновь рядовыми.
  
  К нему присоединился Шейбани, сидевший рядом с троном. Он с насмешкой сказал:
  
  - Джихангир, неужели к нам слетелись все орлы из поднебесного Барон Тала, чтобы в мощных когтях переносить наших воинов прямо на главную площадь урусутского города? А еще лучше к порогу их детинца с малолетним коназом Василом на резном крыльце. Ты стал баяндер-щедрый на храбрых сипаев, которые полегли под стенами и которых уже никто не вернет. Воины и кони стали дохнуть от бескормицы, потому что урусуты попрятали запасы, или подожгли их вместе с жилищами и пожитками в них. Кровь из яремных вен коней перестала насыщать сипаев, вены не затягиваются, лошади слабеют на глазах. А нам еще нужно пройти долгий путь до Каменного Пояса и почти столько же за ним до Карокорума, чтобы вернуться домой.
  
  Нат.
  
  Саин-хан сдвинул надбровные дуги, слуха коснулось слово "берикеля-молодец", прозвучавшее из уст одного из темников, оно адресовалось выступавшим. Сузив зрачки, он швырнул в осмелевшего харакуна пронзительный запоминающий взгляд и обратился, не поворачивая головы, к начальнику правого крыла:
  
  - Ты не угадал, Шейбани-хан, наши воины никогда не надеялись на орлов и других хищных птиц со зверями, потому что обладали их качествами сами, заменяя острые клювы и когти булатными клинками и меткими стрелами. Не они виноваты в том, что крепость Козелеск до сих пор не распахнула ворот, а допустил ошибку тот, кто послал их на ее стены в самом укрепленном месте, где даже несравненный Аттила обломал бы зубы.
  
  Нат.
  
  Под куполом шатра зависла настороженная тишина. Это было оскорбление, брошенное в лицо одному из царевичей, зацепившее каждого из прямых потомков Священного Воителя. Шейбани воздел руки к лицу, словно хотел смахнуть с себя что-то омерзительное, Кадан вжал подбородок в края доспехов, а Бури вскинул голову, уставясь на саин-хана в упор. Орду и Тангкут недовольно переглянулись, затем перевели взгляды на Гуюк-хана, застывшего на коврике каменным божком из страны Барон Тала. Пальцы, теребившие бахрому на коврике под ним, вцепились в нее мертвой хваткой, побелев на глазах, а губы распрямились в одну тонкую нитку. Он готов был кинуться на обидчика горным барсом, кебтегулы за спинкой трона тут-же отстранили от себя длинные пики. Но Бату-хан налил зрачки сталью и вскинул руку, пресекая неприступным видом любое проявление недовольства. Он жестко заговорил:
  
  - Сегодня настало время эту ошибку исправить. Обсуждение высоким советом плана взятия крепости будет коротким. Я решил выложить перед вами свой замысел, а потом выслушать по нему мнение каждого.
  
  Гуюк-хан хищно подался вперед:
  
  - А если наше мнение не совпадет с твоим замыслом, ты прервешь совет и завтра поступишь по своему? Мы знаем, что курултай наделил тебя и такой милостью.
  
  Нат.
  
  Бату-хан видел, что высокородный тарбаган готов метнуть в обидчика булатный хорезмийский кинжал, таившийся в ножнах на его поясе. Он прикрыл вспухшие от гнева веки и сказал, растягивая слова:
  
  - Такое право я оставляю за собой до тех пор, пока совет мудрых в Карокоруме не отменит его высшей своей властью.
  
  Он вогнал в диалоге окончательную точку.
  
  - Тот из военачальников, кто посмеет поступить по своему, будет предан смерти. Так записано в Ясе.
  
  Нат.
  
  В помещении, заполненном ароматными запахами, снова наступила тишина, нарушаемая лишь громким сморканием Непобедимого полководца, занявшего место позади всех, чтобы угадывать настроение высокородных ханов по расслабленным или напряженным спинам, по подвижным ушам и другим признакам. Даже Бури уперся черными угольями зрачков в носок своего рыжего кипчакского сапога, не уставая перекатывать по широким скулам крутые желваки. Саин-хан разомкнул тонкие губы и огласил первую часть своего замысла:
  
  - Ночью хашары перетащат большую часть стенобитных машин на правую сторону крепости и присоединив к стоящим там, примутся с восходом солнца разрушать ворота, выходящие на степную дорогу. Кадан перекинет свой тумен вслед за ними и обрушит его силу на стены, отвлекая осажденных от главных ворот Козелеска. Бури в то же время займет выжидательную позицию, отведя свой тумен от крепости как можно дальше и оставив перед воротами два-три окситанских требюше, продолжающих разбивать дубовые плахи, как они делали до этого.
  
  Нат.
  
  Военачальники, образовавшие кольцо перед троном саин-хана, повернули головы в его сторону и замерли с напряженным вниманием на скуластых лицах. Они стали одинаковыми с ордами китайских воинов в тайной пещере, обнаруженной монгольскими разведчиками недалеко от их высокой и бесконечной стены, окружающей эту страну, вытесанных из терракотовых пород в полный рост и с полным вооружением, уходящих рядами в неведомые глубины гор. Монголы не стали их разрушать, как не подвергали разрушению все, не имевшее в их глазах ценности. Эти китайские воины были словно захвачены врасплох неведомой силой, превратившей их в окаменевших идолов. Но слово джихангира могло их точно так-же оживить. Бату-хан выдержал приличную паузу и тем же стальным голосом огласил вторую часть замысла:
  
  - Как только защитники крепости решат, что мы изменили планы захвата города и станут перебрасывать ко вторым воротам отряды дружинников, настанет очередь Бури бросить свой тумен в последний бой. Его воинам будет легче атаковать высокие стены, оголенные самими защитниками, поспешившими на помощь соплеменникам.
  
  Нат.
  
  В шатре саин-хана, поставленном посреди кюрийена - военного стойбища, возникло короткое оживление, обрубленное хозяином взмахом правой руки. Джихангир выложил свой план до конца тем же холодно-расчетливым голосом:
  
  - Но перед тем, как бросить своих барсов во главе с нойонами на приступ Козелеска, Бури встанет на виду у них и поклянется отдать на разграбление город, набитый сокровищами, спрятанными жителями в домах и подвалах, на три бесконечных дня. Девушки, не познавшие мужчин, молодые мужчины и дети, не достающими головой до оси колеса урусутской повозки, станут их рабами на всю оставшуюся жизнь. Как вещи и скот жителей города, посмевших оказать сопротивление. Они будут работать на новых хозяев, плодиться и приносить новых скотов и рабов не только для труда, но и для продажи их на рынках невольников.
  
  Джихангир приподнял голову, увенчанную китайским золотым шлемом с крыльями по бокам и с крупным бриллиантом в основании высокого шишака, отчего над ним засиял ореол, окрашенный отблесками от костра в золотисто-кровавый полукруг, напомнил:
  
  - Так поступал Великий Потрясатель Вселенной, имя которого нельзя произносить после его смерти. Я не нарушу его законов, записанных в Ясе. Это же повторяю я вам, одиннадцати царевичам, ведущим свои родословные от пяти линий династии, от пяти сыновей - Джучи, убитого в Орде, Джагатая, Угедэя, Тули и Кюлькана, убитого урусутами под Коломной.
  
  Нат.
  
  Наследники Великого Потрясателя Вселенной начали переглядываться между собой, кипчакские с татарскими темники взялись оглаживать подбородки, голые по большей части. Орду и Тангкут ушли каждый в себя, не желая принимать участия в разборках родственников, обязательных в таких случаях. Кадан был недоволен второстепенной ролью обеспечивать победу Бури, хотя оба были друзьями с детских лет. Бури вознесся в мыслях к богу Сульдэ, благодаря за вознаграждение, позволявшее ему в случае удачи стать равным среди равных. Лишь Шейбани с Гуюк-ханом не отрывали друг от друга долгих взоров, в которых читалось недоверие к замыслу джихангира и к нему самому. Бату-хан незаметно покосился в сторону учителя не издавшего ни одного возгласа. Тощая фигура Субудая источала напряжение больше обычного, здоровая нога, подложенная под зад, была приподнята в колене, а больная стремилась выпрямиться суком на отмершем дереве, урусутский лохматый малахай сполз на ухо, закрывая вытекший глаз с почти половиной лица, изрытого кривыми морщинами. Он сидел, уставившись в одну точку, но заметив внимание джихангира, завернул зрачок здорового глаза в его сторону и едва заметно прикрыл его верхним дряблым веком. Затем вильнул этим прокалывающим насквозь зрачком в сторону Кадана, потом Гуюк-хана и впал в прежнее состояние. Бату-хан оперся локтями на подлокотники трона и сказал:
  
  - Все, что я объявил по поводу Бури и его воинов, относится к Кадану, он должен выехать перед своим туменом и огласить слово в слово мою волю, идущую от воли Священного Воителя.
  
  Он смягчил черты круглого лица, налитого кровью власти, добавил:
  
  - Мы понаблюдаем, кто из этих темников, успевших прославить себя в урусутском походе, вырвет друг у друга звание минган-богатура и возденет знамя с шонхором, выжимающем булатными когтями все соки из тела черного ворона, на самом высоком здании поверженной крепости.
  
  Нат.
  
  Субудай кинул настороженный взгляд в сторону начальника левого крыла, походя объявленного джихангиром вне закона, затем качнулся на коврике и снова принял отрешенную стойку каменного Будды. Шейбани-хан невольно передернул плечами и отвернулся от Гуюк-хана, продолжавшего сверлить его раскаленными зрачками. И сын главы кагала всех монгол зашипел слюной, запузырившейся на губах, заливая ею звериное чувство мести.
  
  Действие пятнадцатое
  
  Нат.
  
  Второй день защиты крепости от новых кипчакских орд под водительством ханов Кадана и Бури подходил к концу. Закрасневшееся солнце ускорило падение за стену леса, увенчанную острыми вершинами, казавшуюся сплошным тыном без намека на ворота. Вятка поднялся по взбегам на навершие стены и прошелся по полатям от главных проездных ворот до глухой вежи между башнями. Полки смалявых нехристей, висевшие на веревках с внешней стороны стены гроздьями, отпали от нее разом, как только нижний край светила коснулся лесного частокола и на взгорке посреди равнины заревели длинные трубы. Татары и другие сипаи прыгнули в седла понеслись во весь опор к шалашам, испоганившим зазубренными рядами большую часть изумрудного луга. Они гнездились боком в деревянных седлах с высокими спинками, стремясь закрыть щитами неприкрытые доспехами спины от стрел, пущенных вдогонку. Но не каждому удавалось увернуться от железных наконечников, то один, то другой-третий вдруг вздергивали вверх руками с широкими рукавами полосатых в основном халатов и с размаха сверзались под копыта тесной лавы из своих и чужих коней, не умеряющих бега и после потери седока. Воевода посмотрел вслед полкам, уползающим с равнины бесконечной тенью, оставляющей трупы и изуродованную копытами черную землю, и перевел взгляд под основание стены, под которой продолжали корчиться покалеченные нехристи. Их никто не собирался добивать, хотя вятичи до нашествия Батыги поступали с врагом по человечески. Вятка прошел мимо вежи до другой башни и остановился, оглядывая доски под ногами. Везде громоздились трупы, их было так много, что воевода невольно перекинул взгляд на защитников. И замер, охваченный гордостью за соплеменников, стоявших друг от друга за пяток сажен, рубившихся на поле брани за десятерых. Это были зрелые вои, успевшие познать звон клинков степняков и крестоносцев из стран с захода солнца с длинными по грудь мечами. Расставлял он их с Латыной на слабых участках стены, а где она продолжалась над глубоким обрывом с речкой на дне башни и полати были пустыми, в вежах обманывали неприятеля редкими выстрелами девки, добровольно оставшиеся перевязывать раненных, да раненные кмети, не могущие владеть клинком.
  
  Нат.
  
  На большом совете было принято решение об оставлении городка жителями, ушкуи со сбегами, спущенные в ту же ночь на воду, успешно миновали угловую башню, выходящую торцом на быструю Жиздру, улицы опустели до голодного воя двух-трех собак, оставленных в спешке горожанами. Люди забирали все ценное, остальное уничтожали огнем или кидали в погреба и закидывали чем только можно, накрывая сверху землей. В крепости остались добровольцы числом двести шестьдесят семь воев, среди них были Улябиха, Булыга, Вогула, Охрим, Бранок, из воеводиных молодых выпестышей Торопка, Владок и с десяток отчаянных козельских пострельцов до шестнадцати весей. Остались с несколькими девками Палашка и Агафьюшка, успевшие насобачиться не только присыпать снадобьем раны и перевязывать их, но владеть мечом с луком ловчее отдельных княжеских кметей. Некоторых старых горожан дружинники не смогли усадить в ушкуи силком - такая лютость к тугарам плескалась в их глазах. Среди них оказались жители, у которых погибли близкие родственники, эти выбрали дорогу одну - успеть отомстить ворогу до своей неизбежной смерти. Агафьюшка ни на шаг не отходила от Вятки, несмотря на уговоры уйти вместе со сбегами и даже на грозность в голосе. Наконец он выбрал момент, когда забот убавилось, завел суженую в каменную прикладку к колокольне церкви Спаса на Яру и указав на крест на стене, стал заклинать ее примкнуть к горожанам ставшим сбегами. Еще один ушкуй держался в запасе для тех, кто ослабнет в битве не на жизнь, а на смерть. Он заговорил:
  
  - Ладушка, мы с тобой уже соединились телами по нашему вятскому обычаю, теперь надо сохранить жизнь плода, который обязательно появится у нас на свет. Мы должны продолжить светлый род росов, чтобы не смешаться с темными и узкоглазыми ордынцами. Сбеги сказывали, что где они прошли, там дети рождаются крикливыми, скуластыми и с черными узкими глазами. Разве таких людей потерпит наша земля, соединенная со светлоликой Русью!
  
  Но суженая стояла на своем, утверждая, что по новой вере надо сперва соединяться душами, а не телами. А они поступили по ее нетерпению с боязнью потерять его как язычники, про которых им говорил митрополит Перфилий.
  
  - Любый мой, митрополит говорил нам, что тело без души не есть человек. И только после ее вселения в нас по воле бога мы становимся подобиями его. Как же я могу ожидать рождения дитя с душой, если мы ее не имеем.
  
  Вятка, прижал девушку к себе и поразмыслив сказал:
  
  - Агафьюшка, но где нам искать церковника, когда они все на стене крепости. Даже звонари. Возьмется ли он обвенчать нас в такую грозную пору.
  
  Суженая:
  
  - Возьмется, любый, ноне та пора, когда отказа не будет всем тем, кто придет за помощью.
  
  Вятка сдвинул шелом на затылок и проговорил:
  
  - Как же быть. И ночь пошла уж на убыль...
  
  Агафьюшка сказала, отстраняясь от Вятки:
  
  - Давай заглянем в церковь, двери в нее не закрыты.
  
  Нат.
  
  Вятка взял суженую за руку и повел через церковный двор к дверям самой церкви, из которой в узкую щель между ней и стеной сочился лучик света. Внутри было пусто, оставшиеся оборонять Козельск воины и жители городка как один поднялись после службы на стены крепости, окропленные святой водой из одной чаши. Горели перед темными ликом иконами, привезенными местными купцами из Эллады в подарок городу, несколько маленьких свечей. Свет их освещал стены с библейскими сценами, достигая округлого купола с ликом Христа на нем. Вятка подвел нареченную невесту к иконе Божьей матери и неумело перекрестился, за ним склонила голову Агафьюшка, осеняя себя тоже крестным знамением. Сбоку скрипнула узкая дверь, из нее вышел митрополит Перфилий в черной камилавке на голове и в черных одеждах с охватившей его шею тяжелой золотой цепочкой с большим золотым крестом на груди. В руках у него была золотая корона с крестом наверху, украшенная драгоценными каменьями. Вятка с Агафьюшкой невольно посмотрели друг на друга и смущенно повернулись к нему. Остановившись на середине помещения митрополит зарокотал мягким голосом:
  
  - Я ожидал вашего прихода в церковь. Как заприметил, что невеста не отпускает от себя жениха, так озарился догадкой. Подойдите ко мне, пока петухи не возвестили утра. Это таинство божье, лишний шум тут с лишними свидетелями ни к чему. Хватит свидетеля одного. Это меня.
  
  Пространство в церкви заполнилось от пола до потолка голосом священника, гулким и мощным:
  
  - Венчается раб Божий Вятка и раба Божья Аграфена...
  
  Муж и жена посмотрели вслед митрополиту, поспешившему к сбегам на главную башню стены, где заняли бойницы все монахи его прихода. Агафьюшка крепко прильнула к груди Вятки, обхватив его руками за шею. Она прошептала:
  
  - Муж мой законный, закрепи наше венчание своим словом со своей силой. Окропи и меня семенем, как окропил нас митрополит святой водой, соединив навеки.
  
  Вятка обнял жену крепкими руками, зардевшись от избытка радости в теле и сказал:
  
  - Воля твоя, женушка, теперь я твой навек.
  
  Вятка повертел головой по сторонам. Агафьюшка отстранилась от него и вильнула глазами на церковный двор с высокой напротив церкви колокольней. Она с придыханием возвестила:
  
  - Бог оставил для нас место, защищенное от стрел и от лишних глаз. Любый мой, оно рядом с нами, возвысилось крестом ко Господу...
  
  Нат.
  
  В струги набилось много народа, притопив их до черпания воды высокими бортами, Вятка приказал посадить в них малых и старых со всем княжеским двором. Перед отплытием к месту поселения с холмом и деревянной статуей языческого бога, он устроил нехристям переполох, начавшийся с середины их уртона. Охотники проникли туда через тот же подземный лаз по вырытому монахами заново узкому ответвлению на другую сторону широкого бугра. Спуститься со стен по веревкам как было раньше не представлялось возможным по причине подхода новых вражьих полков. А монаший ход оставался не разрушенным, ордынцы пробежали его от края до края, со страхом примечая ручьи воды на земляных ненадежных стенах. И подавив немало своих воинов в тесном пространстве, получив от монахов веский отпор на церковном дворе, признали его готовым обрушиться под водами широкой и глубокой реки. Они завалили выход камнями, приставив к нему стражу из десятка сипаев. И кмети, просочившиеся сквозь древесный завал на другом склоне бугра, устроили поганым праздник смерти. Смельчаков поддержала с краев уртона часть дружинников, выбежавших из ворот крепости. Очнувшиеся от сонного забытья сипаи бросились врассыпную, мурзы не знали, в какую сторону направлять удары сотен, шатких от кобыльего молока. В этот раз охотники, воспользовавшись паникой в стане врага, растворились в ночи бесследно, успев закидать за собой ветками новый вход в тайный лаз и затворить крепостные ворота на кованые запоры. Пока мурзы искали в ночи испарившиеся на глазах тьмы урусутов, горожане по другую сторону стен успели собрать поезд и пустить его по Жиздре к новому месту поселения.
  
  Нат.
  
  Главным событием в оставлении городка невольными сбегами оказалось исчезновение князя Василия Титыча, он пропал из под заботы матери, княгини Марьи Дмитриевны, не спускавшей с него глаз. Малолетний князь растворился в ночи до отхода ушкуев от берега не попрощавшись с матерью. Вятка послал кметей в разные концы крепости они обыскали все углы и детинец до подвалов в нем, и вернулись ни с чем. Воевода решил, что Василий Титыч укрылся в каком-нибудь пустом доме, княгине сказал, что наследник мог уплыть раньше в другой лодке. Добавил, что если ордынцы услышат на реке шум, они вцепятся в поезд мертвой хваткой, и она решилась на отрыв княжьего ушкуя от берега. Среди княжьих сбегов была Агафьюшка, внявшая увещеваниям мужа и принявшая их нутром, охваченным заботой теперь за будущее рода. Гребцы опустили весла на воду и лодка будто исчезла под покровом ночи. А утром осада кипчаками стен началась с первым лучом, едва пробившимся сквозь вершины деревьев, коснувшимся обгорелых остатков деревянных строений. Сам князь объявиться перед людом не пожелал, то ли обрядился в простую лопоть воя и сгинул на ночной охоте, смешавшись с дружинниками, то ли его привалило в каком погребе горелыми бревнами
  Защитники Козельска, отыскав в сундуках чистую справу, облачились в нее, собравшись на площади перед головешками от детинца, выслушали в свете факелов молитву о стойкости духа и о спасении, прочтенную им митрополитом Перфилием, не покинувшим с монахами паству в трудный час. А после совершили древний вятский обряд поклонения Перуну, Яриле, Сварогу и другим богам, встав на колени перед деревянными истуканами. Никто из воев не коснулся вместительных братин, стоявших на дубовых бочках с медами, вытолканных из княжьих подвалов, у них вышибли днища и вылили содержимое на землю. Не осталось в крепости скота с птицей, порезанных и съеденных горожанами незадолго до наступления скорбного дня. Княжеские с боярскими и купеческими драгоценности, так же отобранные у мунгал воями во время охоты, собранные в ларцы и баксоны, притапливали добрым весом днища крепко сбитых лодок, уходящих по реке все дальше от городка. Ни один из добровольцев не искал угла, чтобы соснуть до рассвета, все разошлись по разным закоулкам для последнего поклона родным пепелищам.
  
  Нат.
  
  После ночного затишья занялся свежий ветерок, не оглашенный как ранее петушиным криком с собачьим сонным лаем. Шумнули обрядными лентами идолы, всхрапнули кони, оставленные хозяевами для подвоза к стенам сулиц с болтами, трепетнули листьями деревья, избежавшие огня. Рассвет подкрадывался незаметно и неумолимо, принуждая ратников собрать волю в кулаки. Вятка глубоко вздохнул и негромко сказал:
  
  - Недаром наши предки говорили, какой бы длинной ночь не была, рассвет однова будет.
  
  Нат.
  
  Воевода обвел взглядом навершие стены, примечая, многие ли заборола заняты ратниками с горожанами. Пустых бойниц оказалось намного больше. Затем поднялся с тысячником Латыной на проездную башню, успев до первого луча, узрел в предутренней полудреме, как оттаскивают хашары от ворот очередную стенобитную машину, сожженную защитниками, и усмехнулся тому, что всю ночь нехристи стегали нагайками полумертвых пленных, а дело сдвинулось лишь наполовину. Одна из машин продолжала чернеть на временном мосту через Другуску, перегораживая путь другой такой же. Сторожевые, расставленные по стене на равном расстоянии друг от друга, упредили воеводу о вражьих задумках в первый день подхода к стенам новых орд, принудив крепко задуматься.
  
  Воевода повернулся к Латыне и сказал:
  
  - Получается, новые мунгальские темники, разбив морды своих воинов о главную башню, решили переместить наскок на ворота, выходящие на степную сторону. Но там ров глубже, а насыпь еще выше, сил для приступа требуется столько же, сколько и здесь. Тогда для чего нехристи затеяли эту громоздкую возню?
  
  Тысяцкий Латына собрал морщины на лбу и хлопнул по нему ладонью, сказав:
  
  - Ордынские воеводы решили отвлечь нас от направления главного наскока. А если так, то незачем нам трогать дружинников, стоящих на своих местах. Главную задачу у поганых должны осуществить новые полки, они грудятся у становища темника Бурундая, который не сумел отомстить за сына, убитого под нашими стенами.
  
  Воевода согласился:
  
  - Тако оно и есть.
  
  Нат.
  
  Солнечный луч вырвался на простор из-за стены леса, пособив воям узреть перемены Гуюковское становище со всей пестротой исчезло, вместо юрт и шатров со знаменами равнину заполнили ряды воинов, собранных в одинаковые полки. Впереди каждого восседали на низкорослых конях кипчакские военачальники, облаченные в сверкающие доспехи, за ними теснились тройками воины охраны с знаменосцем в середине, а дальше пестрела стена рати, она упиралась задними рядами в кромку леса, передние отстояли от рва, переполненного трупами, на расстоянии двух полетов стрелы. На холме одесную замерла группа всадников в золоченых панцирях и шлемах с длинными перьями от заморских птиц. Развевались на утренней свежести угловатые знамена, на верху главного штуга восседал на перекладине беркут с глазами из драгоценных камней, отражавших солнечный свет в сторону крепости. Между всадниками суетились колдуны и знахари в островерхих колпаках с колокольцами и бубнами в руках, некоторые уже валялись в истоптанной копытами траве, задирая вверх руки и ноги.
  
  Вятка нахмурился и сказал:
  
  - Сейчас главный темник поднимет правую руку, укажет на проездную башню, полки сорвутся с места в бешеную скачку, выпуская разом тучи стрел. Небо переродится в омут, а жизнь уместится в куске стены, который нужно отстаивать от ворога. Так ведется скоро два месяца подряд.
  
  Латына откликнулся:
  
  - Но такой плотности вражьих рядов не было еще ни разу.
  
  Вятка развернулся к ратникам, следовавшим за ним неотступно, негромко приказал:
  
  - Давай сигнал воям поспешать на прясла.
  
  Латына звякнул было ножнами меча, но застыл на месте, остановленный голосом воеводы:
  
  - Отбери под свое начало сто воев и веди их к воротам на степной стороне, пятьдесят воев Улябиха пусть расставит по бокам крепости, остальным место на проездной башне.
  
  Вятка увидел, как подобрались сторожевые кмети, перекидывая налучья со спин на ладони, а колчаны со стрелами и засапожные ножи в кожаных чехлах передвигая на середину пояса. Добавил.
  
  - Когда нехристи прорвутся на улицы города, Улябиха со своими и с монахами пусть поспешат к церкви Параскевы Пятницы, ты с дружинниками должен отходить к церкви Спаса на Яру, под ее куполами мы соединимся спина к спине.
  
  Один из ратников оглядел равнину, огладил бороду и оскалился крепкими зубами:
  
  - Гли-ко, огаряне за ночь наплодились аки несметные прузи. Тако поди выходит, нонешняя сеча будет короткой.
  
  Латына зыркнул на него быстрыми зрачками, напомнил:
  
  - Нам надо держаться как можно дольше, ушкуи со сбегами ушли не так далеко, как хотелось бы. Пусть нехристи думают, что нас тут все еще рати без счету, тогда они не будут торопиться снаряжать полки вдогонку за ними.
  
  Второй дружинник оперся на древко копья и сказал:
  
  - Поиски могут оказаться недолгими. Полая вода сошла, берега обсохли, потому как ручьи собрали с них влагу.
  
  Первый кметь пристукнул кулаком по краю навершия:
  
  - Тако поганые и до капища с Серенском доберутся.
  
  Его товарищ сплюнул и сказал:
  
  - Типун тебе на язык, огнищанин. Нехристи уже всю нашу вотчину попрали копытами ослиных недорослей с лохмами до земли. Они задумали оставить нас без роду-племени.
  
  Латына покосился на Вятку, посмурневшего лицом, затем бросил взгляд на равнину и спросил:
  
  - Воевода, бабам и девкам что накажешь делать? Они тоже готовые к рати с ордынцами.
  
  Вятка встряхнул тяжелым шеломом, надвинутым по самые брови, затем повернулся к тысяцкому и сказал:
  
  - Кто в силе, пускай примыкают к отряду Улябихи и занимают места в заборолах с бойницами, другим надо подбирать раненых, чтобы облегчать их страдания. А при отходе к церкви Параскевы Пятницы они должны держаться митрополита Перфилия с монахами, он знает как надо поступить, чтобы поганые не посмели над ними надругаться.
  
  Нат.
  
  По взбегам застучали каблуки дружинников. Они проскакивали мимо воеводы, занимая места в заборолах и бойницах, за вежами и за выступами стены. Наружу выперлись наконечники стрел и сулиц, болтов и длинных копий, грохотнули по доскам станины самострелов с болтами. Запели сабли, зазвенели мечи, зазвякали железом байданы, куяки и тегиляи, надетые ратниками на чистую лопоть, засияли шеломы, кованые под церковные купола. Вятка проводил взлядом широкую спину пробегавшего мимо Охрима, Булыга со взбегов завернул на другую сторону проездной башни, Вогула протиснулся внутрь глухой вежи, скрежетнув доспехом по углам дубовых плах. На боярах во главе с Мечником и купцах с предводителем Воротыной справные брони отливали холодным светом. Боярин Чалый поставил на стену двоих сыновей, так-же поступили другие родовые. Прыскали туда-сюда радынины выпестыши Торопка, Надымка, Владок с другими отроками, запасавшие для кметей оружие охапками. Стена по обе стороны от главной башни ощетинилась калеными остриями. Воевода посмотрел с навершия на площадь перед детинцом, на ней тысяцкая Улябиха, расставив ноги, отдавала указания своей тысяче в пяток десятков ратных людей. Рослые вои разбегались на противные стороны крепостной стены, опоясавшей городок. К степным воротам уводил свою сотню тысячник Латына, за ними увязались несколько белобрысых отроков в отцовских кольчужках, поддернутых сыромятными ремнями. Вятка обернулся к церкви Параскевы Пятницы, остановил спешившего ратника и приказал:
  
  - Беги к церковникам, пускай ударят в набат, чтобы вои прониклись знакомым гулом больших колоколов со звонами малых и ответили на них душевными порывами.
  
  Нат.
  
  Усмотрел вдруг, как из окованных накрест ворот выбегают монашки с девками и бабами с чеканами и луками в руках, с обитыми кожей щитами, облаченные в доспехи погибших воев и своих семеюшек. Другие несли корзины с перевязочными лубками из чистого холста, с глиняными горшками со снадобьями, не выпуская из рук коротких сулиц. Он перевел взгляд на церковь Спаса на Яру, надеясь усмотреть на колокольне звонаря Пантелеймона. И увидел, как митрополит Перфилий выводит с церковного двора отряд монахов, надевших поверх черных ряс тегиляи с кольчужками В руках блестели острыми лезвиями сабли с мечами. Ладони владыки обнимали длинную рукоять меча, доходившего ему до середины объемной груди, привезенного из Великого Новгорода и служившего долгое время крестом при клиросе. Вятка расправил усы и обратился к Вогуле, выглянувшему из глухой вежи, с усмешкой пробормотав:
  
  - Гли-ко, что надумал владыка с церковной утварью, прихватил с собой святой меч. Прихожане на него молились, а он решил пустить его в дело.
  
  Вогула воззрился на отряд монахов, и с улыбкой пояснил:
  
  - Поп сказывал, что меч был привезен в Новгородскую республику ганзейскими купцами, принадлежал какому-нибудь крестоносцу, ходившему освобождать Гроб Господень, ему никак не нужный. А теперь тяжелый двуручник готов послужить за наше правое дело.
  
  Вятка согласился:
  
  - На то она и сеча, что все пойдет в дело.
  
  Нат.
  
  Люди торопились занять места на стене, они встали на защиту родного дома как один. Городок придавила мертвая тишина, не нарушаемая пока колокольным звоном по причине того, что келейники тоже спешили на стены. Но митрополит Перфилий внял просьбе воеводы вернув на колокольню звонаря. Воевода глубоко вздохнул и положил десницу на яблоко меча, слуха коснулся нарастающий гул, вслед за ним уши заложил мощный шорох, похожий на змеиное шипение, заставивший Вятку крутнуться на месте вертлявым погодником на гребне козельской крыши. И сразу присесть за толстые доски навершия от вида летящей на него черной тучи. Он успел подать ратникам сигнал опасности, в противоположную над пряслом стену впились десятки стрел с красным и черным оперением, издававшим злобное зудение от дрожания раздвоенных концов. Воевода сорвал из-за спины лук и выдернул стрелу из колчана, переждав первый стук ордынского железа о козельское дерево, выглянул за резной зубец, натянув тетиву разжал пальцы десницы. Увидел, как растворилась стрела в новой туче встречных, затмивших восход солнца. Ратники по сторонам подтаскивали поближе охапки сулиц. Первые ряды тугар с мунгалами, побросав поводья и привстав в стременах, готовили круги арканов с крюками на концах, чтобы закинуть на края навершия, вторые продолжали отжимать от себя левой рукой середины костяных луков, пуская стрелу за стрелой. За ближней вежей тяжело ухнул первый болт, нацеленный дружинниками в гущу нападавших, за ним полетел второй самострел и третий, поставленный по другую сторону проездной башни. Из-за стены донеслись визги убитых и раненых нехристей, в края навершия впивалось множество крюков со спадавшими вниз веревочными хвостами по которым заторопились самые жадные из сипаев. Рядом со шлемом Вятки раздался хряск дерева, разрываемого зазубренным крюком, в проем между зубцами влетело несколько стрел. Воевода почувствовал, как натянулась веревка под тяжестью чьего-то тела, втянул носом облако вони. Выхватив из ножен меч, опустил его на край навершия, едва удержав оружие в руке, отшвырнутое наконечниками кипчакских стрел. Но молодое тело кипчака не желало смиряться с уходом из жизни, он крепко уцепился руками за край навершия. Вятка заскрипел зубами и когда в паре сажен появился свалявшийся треух верткого сипая, прыжком одолел расстояние и срезал его вместе с угловатой башкой. Подбежавший Бранок сообщил о гибели Охрима, стоявшего с пятком воев по другую сторону глухой вежи. Вятка надвинулся на сотника:
  
  - Прорвались, поганые!?
  
  И тут-же откачнулся к стене навершия от тучи стрел и сулиц. Бранок мазнул шуйцей по окровавленному лицу, ответил:
  
  - Пока нет, но из пятка дружинников остались двое, и те подбирают с прясел зубы с пальцами.
  
  Вятка:
  
  - А Вогула далеко отошел?
  
  Бранок:
  
  - Когда б не он со своими, ордынцы уже рыскали бы по пряслам, я тоже пришел к Охриме на помощь с рязанскими сбегами. Нас пока спасает Березовка, впадающая в Клютому, они в этом месте расширились, мешая кипчакам с переправой.
  
  Воевода:
  
  - Знаю. Там крутит водовороты Черный Бук. Уж сколько их в этом омуте потопло, а нашествию конца не видать.
  
  Оба метнулись в разные стороны, беря в поединки сипаев, хрипящих уже на пряслах. Они продолжали перескакивать через края навершия, поддерживаемые снаружи градом стрел соплеменников. Вятка рубанул с короткого замаха по кривой сабле первого кипчака, стремясь лишить его равновесия, вслед сунул острие меча за плечо противника, проткнув им шею второго, не ожидавшего броска. Затем пригнулся от выпада первого нехристя и снизу поддел мечом край его брони вместе с брюшиной. Стая остальных, издав сверлящий вопль, бросилась на воеводу через издыхающего товарища, но силу в их руках отняла веревка, по которой поднимались на стену, а сипай на прясле продолжал биться как при падучей, мешая найти устойчивость для удара. Вятка взялся рубить тяжелым мечом все, что попадалось на пути, обильно смачивая месиво ее же кровью. Поганые стремились на последнем издыхании заплести ему ноги. Проход впереди опустел, Вятка отскочил к стене, успев принять кованым доспехом несколько стрел, и снова напрягся от вида жидкой стайки стрел, пущенных монашками в нехристей со стороны взбегов. К ним подоспели на помощь девки с луками, забывшие на время о лубках и туесках со снадобьями, взявшие под защиту участок до проездной башни. Вятка стряхнул рукавом лопоти пот с бровей, увидел, как Бранок отсекал убитым сипаям головы, перекосив лицо в ярости. Воевода качнулся к другу, перехватив десницу за запястье, рыкнул ему в бородатое лицо:
  
  - Уходи на свой край, неровен час, поганые и там прорвутся.
  
  Нат.
  
  Вокруг гудели рои стрел, расщепляя надвое прилетевшие ранее, утыкавшие плотными рядами доски другой стороны навершия, они залетали в любую прореху между бревен и досок, не давая возможности ходить по пряслам. Зрачки Бранка превратились в гвозди со шляпками, покрытыми инеем. Воевода повторил:
  
  - Иди, брат, здесь мы справимся сами.
  
  Бранок разодрал сросшиеся губы и промычал, не вкладывая в ножны меч, красный от крови:
  
  - Пойду. Прощай, брат...
  
  Вятка едва успел сплюнуть на его ответ, как внимание отвлек Торопка, бросившийся к нему от взбегов. Он крикнул выпестышу:
  
  - Жмись к стенке!
  
  Но тот припустил сильнее, чудом избегая укусов железных наконечников. Воевода взял его в обхват и прижал к бревнам вежи, ощутил как трясет того от напряжения, как спешит он освободить себя от вести. Наконец Торопка усмирил чувства и отстранился от подмоги:
  
  - Воевода, тысячник Латына прислал весть, что ворота на степную дорогу более не выдержат напора таранов. Воротины уж стали складываться, а поганые скопом пошли на приступ.
  
  Он сбросил рукавом поддевки клубок слюны с красных губ и зачастил снова:
  
  - Но если Улябиха подсобит десятком-другим своих кметей, они еще продержатся.
  
  Вятка насупился, спросил:
  
  - Это Латына так сказал?
  
  Торопка:
  
  - Я сам видал, кипчакских наскоков с боков крепости нет, они только пускают стрелы с другого берега Жиздры, сбившись в круги как при начале обстояния. А с другой стороны Черный Бук закручивает их омутом на самое дно, вместе с лошадьми.
  
  Отрок поправил на поясе засапожный нож и досказал:
  
  - Если на подмогу рассчитывать уже невозможно, то тысячник Латына ждет от тебя сигнала для отхода под стены церкви Спаса на Яру, чтобы принять с ордынцами последний бой. Так наказал он передать.
  
  Воевода огладил бороду и посмотрел сначала на одну линию стены под охраной Улябихи, потом на другую. Сказал:
  
  - Рано подавать такой сигнал, мы еще не показали ворогу свою волю в полную силушку.
  
  Воевода чуть наклонился к отроку:
  
  - Поспеши к Улябихе и передай, чтобы отобрала из своей рати двадцать пять зрелых дружинников и направила на помощь Латыне. Сама пусть спрячет воев только в башнях и вежах, на навершии не должно остаться никого, похоже, наскока поганых там правда не ожидается. Латыне передай, пусть ждут сигнала лишь в том случае, ежели ворог прорвется на городские улицы. Тогда можно стиснуться в тугой кулак, а пока пальцы у нас должны быть растопыренными пятерней.
  
  Торопка догадался:
  
  - Чтобы нехристи думали, что нас тут много?
  
  Воевода, отстранясь от стрелы, мелькнувшей перед лицом и задвигая Торопку ближе к заборолу:
  
  - И для этого тоже, хотя ихние мурзы знают, что тут остались только добровольцы, иначе бы не взялись таскать окситанские требюше от главных ворот на степные.
  
  Отрок озадачился:
  
  - Знают!?
  
  Воевода:
  
  - Додумались, сразу после отхода по реке ушкуев со сбегами. Наскоки охотников на стойбища поганых должны были чему-нибудь их научить.
  
  Торопка:
  
  - Они учуяли, что мы их отвлекаем.
  
  
  - Тако и есть.
  
  Вятка подтолкнул выпестыша к взбегам:
  
  - Шевелись Торопка, у Латыны каждый момент на силе держится, а сила наша пошла на убыль.
  Торопка, стараясь сдержать злые слезы, крикнул:
  
  - Она прибудет!
  
  У Вятки невольно вырвалось:
  
  - От кого!
  
  Торопка, приседая ниже:
  
  - От нового бога, которому учит бить поклоны владыка Перфилий. Он глаголил, что тот бог всемогущий.
  
  Воевода крякнул с досады, но сказал с хитринкой в глазах, чтобы придать отроку уверенности:
  
  - На того бога надейся, а своих не забывай. И сам не плошай.
  
  Торопка аж подскакнул от проскользнувшей в этих словах надежды:
  
  - Так я мигом, воевода...
  
  Нат.
  
  Осада козельской твердыни крепчала, ордынцы сумели обложить городок со всех сторон, несмотря на природные преграды. Темники оставили попытки прорваться через место в слиянии двух рек, перед которым высота крепостной стены была ниже и казалась более доступной. Сотни перекинулись к угловой башне, за которой высилась центральная с воротами на степную дорогу, разрушаемыми стенобитными машинами. Отряды с другой стороны городка перемахнули вплавь Жиздру и забросали глубокий ров за ней стволами деревьев с трупами хашар и своих погибших воинов. Отбивать натиск там было некому, ратники и бабы с отроками и монашками, входившие в войско Улябихи и занимавшие заборола в вежах, посылали стрелу или кидали сулицу, находивших жертву не так часто. Улябиха оправдывала промахи своих воев нечспособностью баб к ратному делу. Она говорила набегавшим к ней с помощью сотникам с ратниками званиями повыше:
  
  - Сила с опытом у моих девок с монашками куда меньше от нехристей. Кипчакские отроки, особенно мунгальские с тугарскими, оставались под крылом у родителей до тринадцати весей, потом их женили, они плодили первенца и бросались в бой до той минуты, пока меч или стрела не обрывали короткую жизнь. Редко кто дотягивал до 25-30 лет, тем паче становился стариком. По этой причине войско Батыя дерзко напорное с неразумной храбростью и беспощадностью. Да дисциплина внутри войска не как наша расхлебай похлебку, откуда у них браться поражениям.
  
  Тысяцкую поддерживал сбег из Ярославля, приводя примеры:
  
  - Батыевы вои не брали в плен ни малого, ни старого, они по большей части были из провинных сипаев, расчищавших путь другим, жаждавшим дорваться до сокровищ. Они искупали вину кровью, а если оставались живыми, пользовались остатками от пира.
  
  Нат.
  
  Скоро кипчаки на участках Улябихи заметались вдоль прясел, разрубая саблями девок с выпестышами до поясов. Некоторые уже скакали по взбегам вниз, стремясь достичь городских улиц и начать расправу над горожанами. Монахи митрополита Перфилия встречали их секирами, бердышами и палашами, и вонзались в их спины наконечники стрел, пущенных с прясел бабами и монашками. Число нехристей росло с подъемом солнца к середине небесной тверди но главные участки обороны оставались неприступными. Вятка, сбежавший со стены во двор детинца, наблюдал за прорывом поганых спокойно, он подал сигнал отхода к последнему рубежу защиты тогда, когда увидел, что защитники могут не успеть соединиться для последнего боя с погаными. Ордынские полки нацелились изрубить их по отдельности на местах, на которых они держали оборону. В неволю идти из козельцев не оказалось ни с мужской, ни с женской стороны. Сквозь свист стрел слышался хряск дубовых плах, стены церквей с куполами, с которых вятичи не сняли золотые пластины в надежде на помощь еще чужеродного им бога, испещрились пятнами летучей сажи. Вятка подобрал с земли сулицу и с силой швырнул ее в набегавших кипчаков, затем укрылся щитом и метнулся к ним с мечом. Наконечники не нашли в броне воеводы слабого места, зато мечу соперника из булатного железа не нашлось, он просекал кипчакские доспехи как чекан древесную кору. К воеводе подоспели дружинники с проездной башни, они бежали со всех сторон крепости к церкви Спаса на Яру. За ними катился вал темной силы. Главные ворота распахнулись от удара наконечника тарана, окованного железом, вслед за ними лопнули напольные ворота, в проходы хлынули валы ордынцев Дружина Улябихи подтягивалась к церкви Параскевы Пятницы, туда же спешили монахи митрополита Перфилия, большая часть их полегла на пряслах между глухими вежами и в заборолах башен. Тысяцкая с десятком ратников торопилась соединиться с княжьими дружинниками, собиравшимися под стенами главной церкви для последней брани, вои забили досками высокую дверь с крестом от верха до низа, чтобы не осталось соблазна спрятаться за каменными стенами.
  
  Нат.
  
  Слуха воеводы коснулся раскатистый гул вечевика, подвешенного на верху колокольни, он прошелся над головами защитников громом один раз, потом второй. На третий к нему присоединился гул набатного колокола на колокольне церкви Параскевы Пятницы. И зачастили, застонали малые колокола, Слышно стало как закричали разом девки и бабы с монашками, сливаясь голосами с перезвонами, в стенаниях не было страха и ужаса, это вырывалось наружу отчаяние о непознанной любви, о неродившихся детях, о несбывшихся бабьих мечтах. И о славе богу, оглашаемому монашками песнопениями, к нему они обращались, моля принять в свою обитель. Глас божьих созданий, был пострашнее звона мунгальских с тугарскими сабель и кипчакских палашей. Он принуждал вятских мужчин отстаивать веру и правду до последнего вздоха. Воевода оглядел малочисленную рать, укрывшуюся за червлеными щитами, звонари митрополита поднялись на колокольни еще до забивания дверей гвоздями, и теперь исполняли волю владыки, оповещая окрестности о близком конце вольного города. Монахи пожелали сгореть в огне костра, разведенном ими внутри колоколен. Вятка, не усмотрев Латыны понял, что тысячника больше нет. Как ушли в вечность Охрим с Булыгой, отроки Владок с Надымкой и многие защитники. Хмурился бородатый Вогула, сжимавший в тяжелых ладонях длиннорукий бердыш, Улябиха сдвинула на затылок золотистый шлем, открывая обрамленное соломенными волосами лицо, на котором не отражалось волнения. За последней чертой ее ждал Званок, любимый семеюшка. Чуть позади вытянулся в струнку отрок Торопка, схожий с Улябихой светом на лице, Торопка трепетал от нетерпения перед близкой встречей с родными людьми. Он беспрерывно шептал:
  
  - Знахари говорили, что человеческие души бессмертны, тако же вторили им новые попы, читавшие с амвона псалмы, оттого моя душа и души ратников спокойны. Меня тоже ждут за небесным полотном два старших брата и любимая сестра, она не успела выносить плод из-за басурманской стрелы.
  
  Нат:
  
  Лучи полуденного солнца заливали светом шеломы с доспехами, создавая над защитниками светлый ореол. Воевода вскинул голову, чтобы посмотреть на верх колокольни, звонарь метался между веревками, вокруг него мелькали стрелы с горящими пучками сухой травы, наконечники втыкались в колокольную балку, в деревянные опоры, опадали с каменных стен на дощатый пол. Из-под ног монаха уже поднимались вверх клубы дыма, громадная балка взялась синими языками, слабыми на безветрии, а он не выпускал из рук веревок, объятый молитвенным исступлением. Вятка развернулся лицом к церкви Параскевы Пятницы, оттуда продолжали нестись крики баб с девками, брови у него сошлись на переносице, глаза отразили железный блеск. Из высоких окон церкви вырывались длинные языки пламени, они забрались под купол, верх колокольни занялся пожаром, начавшим поглощать звуки боя ревом. Концы веревок отпадали от языков колоколов. Женщины приняли решение сгореть заживо. Вятка набрал полную грудь воздуха, посмотрел на солнце и попросил воев:
  
  - Ратники, мы исполнили обет, данный соплеменникам, род вятичей не оборвется, граждане города успели уйти на стругах и соединиться с первыми сбегами, преклонив колена перед волхвами на священном холме с дарами нашим богам!
  
  Воинство эхом отозвалось:
  
  - Твоя правда, воевода!
  
  Вятка повернулся в сторону церкви Параскевы Пятницы, объятой пламенем от основания до куполов, и сказал:
  
  - Бабы с девками и монашками, не оставившие нас в последний час жизни, уже приняли смерть через огонь. Слава нашим дочерям, сестрам и женушкам.
  
  Дружинники подтвердили его слова:
  
  - Слава великая! Пусть Перун и Даждьбог с Ярилой отнесутся к ним с родительской заботой!
  
  Вятка:
  
  - Пришла пора и нам принять судьбину. А перед тем постоять за себя и за наших братьев русичей, убиенных нехристями! За великую Русь!
  
  Нат.
  
  Жаркий воздух, заполнивший пространство вокруг церкви, прекратил струиться перед глазами речными волнами, не стало слышно треска огненного вихря внутри строения, прорвавшегося к куполам, одевшего и колокольню с площадкой для звонаря в плотные холсты красного цвета. Два столба пламени над церквами посреди крепости взметнулись к небу, как две свечи перед Спасителем, смурного ликом. Взрыв яростного рева из глоток ратников разорвал им рты:
  
  - За нашу землю! За Русь!!!
  
  - За свободу от поганых!!!
  
  Нат.
  
  Вокруг скапливались орды смалявых нехристей, узкоглазые лица скалились гнилыми пастями. В грязных лапах, покрытых коростой, трещали налучья с натянутыми тетивами, на дружинников нацелились короткие дротики, заблестели кривые сабли. За стеной ордынцев объявились сотники и темники в шлемах с длинными перьями, важные мурзы в пестрых халатах. Скоро сипаи заполнили церковный двор с ближними улицами. Воевода заскользил глазами по лицам соплеменников и ощутил единение. Он скинул с плеча налучье, надвинул стрелу на тетиву и негромко сказал:
  
  - Вятичи, никто из нас не склонит головы перед погаными, как не вынесет позора ордынского плена в колодках на выях и ногах.
  
  Ратники ударили кулаками себя в грудь и крикнули:
  
  - Смерть краснее полона!
  
  Воевода надвинул шелом на брови и приказал:
  
  - Луки наизготовку! Налучья не поднимать
  
  Нат.
  
  Вятка повернулся лицом к ордынцам, следившим за ним с ужимками, схожими с обезьяньими. Услышав, что ратники за спиной исполнили приказ, махнул правой рукой, будто подзывая для переговоров ордынца с толмачем. Из массы сипаев вылез обрюзглый мурза на лошаденке ростом с козельского телка, за ним подтащился кипчак в тюрбане, приседающий на каждом шагу. Ряды ордынцев смягчили оскалы, пристально наблюдая за происходящим, они опустили луки и ослабили тетивы. Мурза подъехал ближе и презрительно воззрился на Вятку, тот вскинул налучье и вонзил стрелу ему в горло. В его доспехи впилось до сотни кипчакских стрел, пущенных с расстояния в несколько сажен. Воевода успел заметить, как от козельской рати отделился темный рой железных наконечников...
  
  Нат.
  
  Хан Батый подъехал к кучке урусутских ратников, лежащих на земле плотными рядами утыканных джэбэ-стрелами. Доспехи покраснели от крови, лучи, отражавшиеся от брони, стали красными, солнце зацепилось за черный крест на верху молельного дома. Вокруг тлели дымами остатки деревянных строений, раскидываемые кипчаками в поисках сокровищ, не брезгующих дверными петлями. Был разграблен обнесенный высоким забором детинец с княжеским теремом, в нем искали малолетнего князя с матерью, обслугой и приближенными, не найденных среди убитых защитников городка. В проходе между забором и крепостной стеной громоздились трупы кипчаков вместе с лошадиными трупами, попавшие в засаду. Саин хан медленно проехался вдоль рядов урусутских воинов, расстрелянных из луков сипаями почти в упор, их лица выражали спокойствие. Вид воинов, не упавших на колени перед победителями, вызывал в нем бешенство, смешанное с невольным уважением. Бату-хан объехал церковь вокруг и снова остановился напротив входа. Ему успели доложить, что число всех защитников составляет двести шестьдесят семь человек. Джихангир увидел купола с кипчаками, сдиравшими тончайшие золотые пластины. За ними наблюдали монголы с татарами и сотники с темниками. Он развернулся в седле к козелесскому воеводе, тело его лежало отдельно от ратников На воине продолжал сиять позолоченный шлем, из-под него выбивались белокурые волосы, в левой руке подрагивало тетивой монгольское налучье, гнутое из рогов степного тура, правая сжимала серебряную с драгоценными камнями рукоятку меча. На кожаном поясе передвинулись к его середине богатые ножны. На удлиненном лице урусутского ратника с прямым носом и крупными губами застыла полуулыбка. Хан Батый долго не сводил с него глаз. Он подозвал знаком юртджи и проклекотал:
  
  - Все защитники крепости Козелеск во главе с воеводой достойны погребения с отдачей им воинских почестей как храбрым воинам, равным монгольским богатурам.
  
  Нат.
  
  Низко склонившись, юртджи засеменил передавать приказание тысячникам. Хан Батый отъехал от дверей урусутского молельного дома, с колокольни которого оборвались все колокола, сплюнул на землю и прошипел гюрзой:
  - Дзе, дзе, Козелеск! Дзе...
  
  Он добавил, сверкнув щелками глаз:
  
  - Могу болгусун!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"